Сборник произведений

Майлз

Его мать медленно скользит по вымощенному каменному плитами патио. Ее длинные ноги и бедра двигаются в такт музыке; этот волнообразный танец напоминает Майлзу, как колышется высокая трава перед грозой. В руке мать держит запотевший бокал мятного джулепа[31] с маргаритками, нарисованными на стекле. «Любовь, любовь удержит нас вместе…» — поют Капитан и Тенниль[32] из дребезжащего портативного радиоприемника, который стоит на столе.

Мать напевает вполголоса, танцующей походкой приближаясь к алюминиевому шезлонгу. Бронзовый слоник-талисман на ее бисерном браслете поворачивается и нюхает воздух своим хоботом. Майлзу нравится этот браслет. Мать не говорит, где его достала, но уже около месяца постоянно носит его.

В белом хлопчатобумажном платье и золотистых сандалиях она похожа на богиню из сборника древнегреческих мифов, который читает Майлз. Возможно, на Афродиту. Ногти на ее ногах выкрашены в густо-фиолетовый цвет, кожа бронзовая от летнего загара, а в светло-каштановых волосах, откинутых назад и скрепленных скользящей пряжкой, играют золотистые искорки. Она опускается в шезлонг и ставит бокал на металлический столик. Потом берет пачку «Пэлл-Мэлл» и вытряхивает оттуда сигарету.

Майлз старается сдерживать дыхание и неловко ворочается в своем укрытии. Он лежит на животе за «садом камней», вытянувшись как змея, и наблюдает за матерью, находящейся на другой стороне двора.

Она обещала, что бросит курить, но по-прежнему прячет сигареты на книжной полке за огромными, переплетенными в кожу классическими романами, которые не читает никто из домашних: «Моби Дик», «Дэвид Копперфилд».

Майлз рассказал матери о фильме, который они посмотрели на «уроке здоровья», там картинки здоровых, розовых легких чередовались с картинками потемневших и покрытых зловещими пятнами легких курильщиков. Майлзу страшно представить, что легкие его матери могут выглядеть как сажа из каминной трубы; хуже того, ему ненавистна мысль о ее смерти, что неизбежно ждет всех курильщиков, по словам учительницы, миссис Молетт. Ваши легкие станут черными и больными. Они больше не будут работать и разносить кислород по вашему телу. Без кислорода вы умрете.

— Между прочим, я могу попасть под автобус, — заметила мать, когда Майлз повторил эти слова. — Или меня убьет молнией. Или у моего автомобиля откажут тормоза, и я упаду с утеса.

Майлзу пришлось признать, что последний сценарий тоже кажется вероятным. Мать водит старое купе MG с откидным верхом — свадебный подарок от ее родителей. Автомобиль весь в пятнах ржавчины и проводит больше времени в мастерской, чем под открытым небом. Отец Майлза хочет обменять его на что-нибудь более практичное, например, на хороший семейный «универсал». Майлз пытается представить свою маму за рулем «универсала», вроде миссис Брэди из «Семейки Брэди»[33], но мама не похожа на миссис Брэди. И любит свой старый MG. Мама даже назвала машину музыкальным именем Изабелла. Иногда мать говорит, что собирается съездить в магазин за молоком и кукурузными хлопьями, и пропадает на несколько часов. Майлз спрашивает ее, где она была, и она отвечает: «Я просто каталась. Только мы с Изабеллой и открытая дорога».

Кажется, будто каждую неделю ломается новая, невероятно дорогая импортная деталь: поршень, насос, тормозной барабан… для Майлза названия этих деталей больше похожи на части человеческого тела, чем на запчасти к автомобилю. Но когда автомобиль ломается, его отвозят в гараж Чэнса, где заказывают новую деталь и устанавливают ее. С почерневшими раковыми легкими этого не сделаешь.

Нужно придумать, как остановить мать.

Вот почему сегодня утром, когда его мать была на рынке, Майлз украл припрятанную пачку сигарет. Она была наполовину пустой, осталось лишь десять штук. Он выбрал две и осторожно вытряс половину табака из бумажных гильз. Потом так же аккуратно заменил табак двумя собственноручно сделанными бумажными пакетиками. Каждый из них был наполнен черным порохом из гильзы игрушечного ружья вместе с крупинками серы из детского химического набора. Когда Майлз затолкал сверху немного табака, сигареты выглядели точно так же, как остальные. Ему хотелось, чтобы мать сделала несколько хороших затяжек перед маленьким вонючим хлопком, который навсегда отвратит ее от курева.

Десять сигарет, две из которых взорвутся. Шансы, что она выберет нужную, составляют один к пяти. Майлз любит числа и понимает вероятность удачи. Лежа в своем укрытии, он смотрит, как мать закуривает.

Он носит костюм Робин Гуда: зеленые плисовые штаны, которые немного жмут, высокие ковбойские сапоги и одну из коричневых рабочих рубашек отца с ярлычком, который натирает шею, так что приходится сдерживать себя, чтобы не почесаться. На поясе рубашка перехвачена толстым кожаным ремнем, который удерживает деревянный меч. На спину закинут колчан со стрелами, а в руках Майлз держит самодельный лук. Отец помог ему изготовить лук и стрелы; он напомнил Майлзу, что это не игрушки и нужно соблюдать осторожность. Мать была не слишком довольна.

— Замечательно, Мартин, — сказала она. — Полагаю, ты уладишь дело, если он случайно убьет одну из соседских кошек?

Они долго спорили, но в конце концов Майлзу разрешили играть с луком и стрелами.

Отец любит старые фильмы о Робин Гуде, и они с Майлзом иногда смотрят их на маленьком телевизоре в отцовской мастерской. Но в последнее время отец слишком занят. Он ремонтирует электроприборы и ездит на белом фургоне с надписью «МАРТИН САНДЕСКИ, РЕМОНТ И ОБСЛУЖИВАНИЕ БЫТОВОГО ОБОРУДОВАНИЯ». Иногда отец пользуется грузовиком для перевозки музыкального оборудования джазового квартета «Три полных мешка», где он выступает. Отец любит рассказывать, как однажды играл на трубе вместе с Каунтом Бейси[34] на сцене в Нью-Орлеане. У отца Майлза множество замечательных историй — о легендах джаза, с которыми он встречался, или о продюсере, с которым он познакомился в маленьком клубе в Олбани, штат Нью-Йорк и который дергает за нужные нити, чтобы «Три полных мешка» могли записать студийный альбом. Но самая лучшая история о том, что его дед работал у Томаса Эдисона, который изобрел электрическую лампочку, кино и звукозапись.

— Он поделился со мной некоторыми оригинальными планами Эдисона, — говорил отец. — Планами секретного изобретения, над которым Эдисон работал незадолго до смерти. Они стоят целое состояние, не меньше миллиона долларов.

— Что это за планы? — однажды спросил Майлз, пока его отец приканчивал упаковку из шести банок пива «Наррагансетт».

— Насчет особенного телефона, который делает невероятные вещи, которые никто и представить не может.

— Перестань дразнить мальчика своими историями, Марти, — со смехом сказала мать Майлза. Они сидели в гостиной со включенным телевизором, но никто не смотрел передачу.

Отец допил очередную банку.

— Я никого не дразню; придет день, и ты сама убедишься.

Мать Майлза заявила, что не верит в существование планов Эдисона (тем более что никогда не видела их), и даже если какие-то планы сохранились, они не могут принадлежать настоящему Томасу Эдисону.

— Ей-богу, ты не должен верить и половине того, что рассказывает твой отец, — сказала она, выдохнув струйку дыма, и с излишней силой раздавила окурок в тяжелой стеклянной пепельнице, стоявшей на кофейном столике.

Теперь Майлз с беспокойством смотрит через куст тигровых лилий и ждет хлопка очередной материнской сигареты. Он испытывает странную смесь вины и предвкушения; хотя он знает, что делает это ради ее же блага, фокус выглядит жестоким. Его мать легко пугается. Майлз и отец разыгрывают ее, подкладывая резиновых змеек в ванну и пластиковых пауков в масленку. Эти грубоватые шутки неизменно вызывают у матери крики ужаса, но потом она смеется так сильно, что не может перевести дыхание. Мать прекрасна, когда смеется, и есть нечто поразительное в том, как ее страх оборачивается блаженным, почти истерическим облегчением. Майлз едва ли не стесняется, когда видит ее в такие моменты, словно он делает что-то неприличное; это почти то же самое, что без стука войти в ванную и застать мать под душем.

Внезапно он видит тень, которая падает на траву, пересекает двор и украдкой движется к внутреннему дворику.

Может быть, отец рано вернулся домой?

Отец Майлза должен был починить стиральную машину для старой леди Мерсье на другом конце города. Потом он собирался заехать в мастерскую и поработать над кондиционером, который уронили по неосторожности.

Нет, это не отец, не соседский ребенок и не кто-то из знакомых.

Это мужчина. Он не такой высокий и плотно сложенный, как отец. И этот мужчина носит желтые носки и черные модельные туфли, которые слишком велики для него, поэтому он неловко шлепает при ходьбе. Его штаны тоже слишком длинные, но он закатал брючины. С каждым шагом его лодыжки вспыхивают абсурдно ярким желтым цветом. Но самое странное заключается не в слишком больших туфлях, желтых носках или решительном продвижении к патио, где отдыхает мать Майлза.

Он носит резиновую маску цыпленка, которая закрывает всю его голову. Это белая маска с желтым клювом, красным гребешком и бородкой.

Майлзу кажется, будто он каким-то образом попал в один из субботних утренних мультфильмов. Он смотрит, как Человек-Цыпленок приближается сзади к его матери. Она лежит в шезлонге, греется на солнце с закрытыми глазами и ни о чем не подозревает.

До сих пор Майлз не обращал внимания на руки мужчины. Он плотно прижимал их к туловищу, но теперь Майлз видит справа яркий отблеск ножа.

Майлз приподнимается и кладет на тетиву лука одну из своих стрел — свою счастливую стрелу с черным древком и красным оперением. Он натягивает тетиву. Человек-Цыпленок уже стоит прямо за шезлонгом его матери; он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Она смеется с закрытыми глазами.

Потом одним быстрым движением Человек-Цыпленок проводит лезвием по ее горлу.

Мать распахивает глаза, наполненные паникой и недоверием. Кровь хлещет из горла на грудь белого платья, сочится сквозь желтую нейлоновую обшивку шезлонга и капает на каменную плитку двора. Вместо крика Майлз слышит лишь последний сдавленный вздох.

Стрела, вылетевшая из лука Майлза, ударяет Человека-Цыпленка в левую сторону поясницы, отчего он рычит. Когда Майлз выпрямляется на нетвердых ногах, Человек-Цыпленок поворачивает голову и с ревом вырывает стрелу. Потом он смотрит прямо на Майлза. Держа нож в одной руке, а стрелу — в другой, он делает шаг к мальчику.

Майлз пытается заставить свои ноги сдвинуться с места и бежать, когда в пепельнице раздаются резкие хлопки, сопровождаемые вспышками и едким запахом серы. Человек-Цыпленок застывает как вкопанный, потом поворачивается и убегает со двора. Резиновая маска трясется, туфли шлепают, желтые носки блестят ярче солнца.

В понедельник, примерно в три часа дня, тридцатишестилетняя Элизабет Сандески была убита на заднем дворе своего дома. Ее сын, десятилетний Майлз Сандески, стал свидетелем преступления. Полицию вызвала соседка Келли Ричардсон, также проживающая на Колд-Холлоу-лейн.

«Майлз прибежал к нам в истерике и весь в крови, — сообщила репортерам миссис Ричардсон. — Он сказал, что человек в маске цыпленка убил его мать».

Полицейские обыскали дом и гараж Сандески, где, по словам свидетелей, они обнаружили окровавленную одежду, резиновую маску цыпленка и кухонный нож в багажнике семейного автомобиля. Фрэнсис Боннар, глава полиции Брум-Холлоу, отказался подтвердить или прокомментировать эти находки, заметив лишь, что они стали основанием для ареста мистера Сандески.

Мартин Сандески, который занимается ремонтом и обслуживанием электроприборов и играет на трубе в джазовой группе «Три полных мешка», был взят под стражу. Соседи утверждают, что в последнее время супруги часто ссорились и что Мартин рассказал нескольким друзьям о своих подозрениях в измене жены.

Мартин Сандески покончил с собой через несколько часов после ареста. Фрэнсис Боннар подтвердил, что мистер Сандески повесился в камере предварительного заключения и что попытки привести его в чувство не увенчались успехом. Глава полиции сделал следующее заявление: «Раньше мы никогда не сталкивались с подобным инцидентом. Будут проведены доскональное расследование, а также тщательная переоценка наших действий и процедур обращения с подозреваемыми, которые находятся под следствием».

Холли Уитни из Эшфорда, сестра Мартина Сандески, отказалась комментировать слухи о состоянии психического здоровья своего брата или о неверности его жены. «Мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле, — сказала она. — Теперь мы можем лишь двигаться дальше и стараться исправить содеянное. Мы должны сделать все возможное для Майлза; бедный мальчик пережил чудовищную утрату».

Майлз

1975–1997 год

Майлз носит материнского бронзового слоника в кармане так же, как другие мальчики носят кроличью лапку или как пожилые дамы носят четки в церкви. Слоник стал его талисманом; Майлз трет его спину и так заботится о нем, что иногда слоник кажется почти живым. Бывают моменты, когда Майлз готов поклясться, что чувствует движение слоника и ощущает биение его крошечного сердца.

Он так часто прикасается к слонику, что протирает правые карманы всех своих штанов. Тетя Холли молча штопает их и никогда не бранит Майлза. Она понимает его утрату и его тайное стремление.

Слоник находится в кармане, когда тетя Холли последний раз отводит Майлза в его дом в Брук-Холлоу, чтобы забрать вещи. Майлз сразу же направляется в гараж, находит топливный бачок и вытаскивает пакет с застежкой, где лежат свернутые планы. Потом Майлз возвращается в дом, берет с полки том «Дэвида Копперфилда» (тот самый, за которым мать прятала сигареты) и кладет книгу в свой ранец. Еще он забирает отцовскую трубу в футляре.

Вернувшись в дом тети и дяди, Майлз следует инструкциям из шпионской книжки о том, как превратить книгу в тайник, и прячет планы в том «Дэвида Копперфилда». Книга отправляется на его полку, смешиваясь с другими: «Приключения Робин Гуда», «Остров сокровищ», «Воришки», «Лев, колдунья и платяной шкаф», «Излом времени» и полный комплект «Британской энциклопедии». Футляр с отцовской трубой Майлз кладет под кровать. Каждый вечер перед сном он опускается на колени и вместо вечерней молитвы смотрит на футляр.

Бронзовый слоник лежит у него в кармане и в первый день учебы в Эшфордской начальной школе. Эшфорд — старый фабричный городок, который превратился в грязный районный центр со множеством безработных, стремящихся свести концы с концами. Хотя он находится лишь в двадцати минутах от Брум-Холлоу, здесь как будто другая вселенная. Но Майлз не возражает. У тети Холли и дяди Хоуи есть приятный фермерский домик на окраине города; они выкрасили комнату Майлза в голубой цвет и наклеили звезды, которые светятся в темноте. Они наблюдают за племянником, когда он начинает работать над своими изобретениями: изготовленными из кусочков дерева и металла маленькими заводными животными, которые двигают лапами и поворачивают головы. Он любит соединять передачи и наделять жизнью неодушевленные предметы. Работа с инструментами напоминает ему об отце: о долгих часах, проведенных в отцовской мастерской, когда Майлз передавал ему шланги, прокладки и отвертки.

Иногда он открывает книгу, где спрятал планы Эдисона, и раскладывает бумаги на полу своей комнаты. Схемы кажутся Майлзу почти неземными — со множеством лампочек, проводов, трубок, маленьких слов и цифр, написанных повсюду. Ему хочется, чтобы отец был рядом и все объяснил. Отец мог бы построить этот механизм.

Майлз смотрит на планы и в тот день, когда слышит лязг велосипеда, рухнувшего на улице, где Лили попыталась изобразить «Прыжок Ивела Нивела»[35]. Майлз видит ее старый футбольный шлем, из-под которого выбиваются рыжие волосы, а потом бежит за аптечкой для ее разодранной коленки. Они беседуют, пока Лили оттирает кровь, потом Майлз помогает ей забинтовать колено.

— Почему ты живешь с дядей и тетей? — спрашивает Лили. И он объясняет, хотя это выглядит странно. Он ни с кем не говорил об этом, но с Лили слова просто пришли к нему. Лили говорит, что ее мать тоже умерла, а ее отец пьет и редко бывает дома. Воспитанием Лили занимается старший брат Ллойд. Он ездит на тягаче и может починить почти что угодно.

— Он талантливый, — сообщает она. — И я тоже одаренная. — Она шарит в кармане шортов и достает прозрачный голубой шарик. — Это мой личный хрустальный шар, — объясняет она.

— Что ты с ним делаешь? — спрашивает Майлз.

Она подносит шарик к глазу и смотрит в него.

— Он позволяет мне видеть разные вещи. Другие люди этого не могут.

Она поворачивается к Майлзу, по-прежнему глядя в шарик.

— Что ты видишь? — спрашивает Майлз.

— Кое-что хорошее, кое-что плохое, — говорит она, прячет шарик в карман и странно щурится на Майлза, как будто знает что-то, о чем не говорит.

Майк достает из кармана слоника и показывает ей.

— Это мамина вещь, — говорит Майлз. — Она носила ее перед смертью.

Он рассказывает Лили историю слоника, ту же самую историю, которую слышал от матери за несколько дней до ее гибели. Майлз тогда заметил ее новый браслет и спросил насчет подвески. Мать улыбнулась и сказала, что у слоника есть своя история.

— Однажды, давным-давно, — обращается Майлз к Лили, вспоминая подробности материнского рассказа, — в далекой Индии жила прекрасная золотая слониха. Но на самом деле это была не слониха, а принцесса, превращенная в животное чародеем, который поссорился с ее отцом, индийским царем.

Лили широко распахивает глаза.

— Что же случилось с принцессой? Она осталась слонихой или нашла способ разрушить чары?

— Моя мама говорила, что она все еще там и ждет кого-то, кто снимет чары. А знаешь, что самое худшее? — спрашивает Майлз. — Худшее то, что принцесса, — единственная, кто может разрушить злое колдовство. Она носит секрет в себе, но не знает об этом.

Лили улыбается.

— Эта часть мне не кажется грустной. Это… это похоже на Дороти из «Волшебника страны Оз», понимаешь? Она с самого начала имела возможность вернуться домой, но тогда бы она не смогла продолжить путешествие. Она была не готова отправиться домой. Та принцесса узнает, как снять чары, когда придет нужное время. И тогда, только подумай, какую поразительную историю она сможет рассказать людям! О том, как она была слонихой.

Она спрашивает, поймали ли полицейские убийцу его матери, и Майлз отвечает: нет, не поймали, но однажды он сам собирается найти убийцу.

Лили снова достает шарик и смотрит в него.

— Ты найдешь его, — заверяет она. — Я вижу это.

— А что еще ты видишь? — спрашивает Майлз, но она только улыбается и прячет шарик.

Майлз впервые целует Лили два года спустя, когда начинает каждый день заходить к ней домой после уроков. Ее брат Ллойд оказывается самым крутым парнем, известным Майлзу, и они почти всегда ужинают втроем. Лили готовит макароны с сыром, тушеного тунца, бобы и сосиски в тесте.

— Лил рассказала мне, что случилось с твоими родителями, — говорит Ллойд однажды вечером. — Мне очень жаль.

Майлз не знает, что ответить, и смотрит на свою пустую тарелку с пятнами кетчупа, похожими на кровь.

Ллойд учит Майлза паять и собирать коротковолновой радиоприемник, разбирать двигатель и ездить на мотоцикле. Он впервые дает Майлзу попробовать пиво «Нарагансетт» и учит его сплющивать пустую банку, как это делал Квинт в фильме «Челюсти». Потом Ллойд на старой дороге у реки учит Майлза переключать рычаг передач грузовика.

В тот день, когда Майлз опускается на одно колено и просит Лили выйти за него, он достает из кармана кольцо, которое уже много дней носит в кармане рядом с бронзовым слоником. Они заказывают обед в итальянском ресторане, который Майлз едва может себе позволить. Он только что закончил магистратуру. Они живут вместе в крошечной квартире рядом с бумажной фабрикой. Когда Лили говорит «да», он целует ее и надевает кольцо ей на палец, а потом гладит слоника в кармане, выражая свою благодарность.

Слоник лежит в кармане его брюк-хаки, когда Майлз читает первокурсникам лекцию по социологии, а Лили звонит и говорит, что у нее начались предродовые схватки. Его автомобиль не на ходу — нужен новый вариатор, на который не хватает денег, — но Ллойд на своем тягаче подвозит Майлза. Они игнорируют все светофоры по пути в клинику Мерси. Майлз попадает туда как раз вовремя, чтобы приветствовать появление своего первенца.

Слоник лежит на своем месте, когда Майлз и Ллойд стоят на слякотном тротуаре перед клиникой и курят сигары, слегка помятые в кармане у Ллойда. Майлз думает о взрывающихся сигаретах, которые он когда-то изготовил, и о том, как считал курение самым дурным делом на свете. Теперь, радостно попыхивая сигарой, он знает, что на свете есть гораздо худшие вещи. Майлз достает слоника, кладет его на ладонь и гладит в знак благодарности.

— Что это? — спрашивает Ллойд и выдыхает клуб дыма.

— Мой талисман на удачу, — отвечает Майлз.

Ллойд внимательно смотрит на слоника и спрашивает:

— Ты хоть представляешь, какой ты везучий, Майлз?

— Да, — говорит Майлз.

Да, да, да.

И каждый день, начиная с десятилетнего возраста и до нынешнего момента, будучи уже взрослым человеком, мужем и отцом, — независимо от того, насколько удачливым он себя чувствует, независимо от рационального понимания, что у него есть все, о чем он мог только мечтать, — Майлз хочет, чтобы слоник смог заговорить. Сказать ему, откуда он родом. Кто подарил его матери… и что сказал убийца в тот день, когда видел ее последнюю улыбку.

Майлз знает, что пора расстаться с прошлым, но не может этого сделать. Иногда, когда жена и новорожденный ребенок крепко спят, он украдкой заходит в свой кабинет, снимает с полки книгу, достает планы Эдисона и думает: что, если он соберет машину и она действительно заработает? Что, если мертвые могут говорить? Что, если он наконец получит ответы, которые искал все эти годы?

Майлз

31 октября 2000 года

Хэллоуин. День призраков и страшилок. Лили говорит, что в этот день пелена между мирами становится особенно тонкой. «Призраки гуляют в ночь на Хэллоуин», — сказала она однажды с такой уверенностью, что Майлз ей поверил. Значит, сегодня идеальный день для того, чтобы опробовать изобретение.

Лили сделала для маленькой Эвы костюм божьей коровки: красный флисовый комбинезон с нашитыми черными фетровыми крапинками. Она отвезла дочь на детский парад Хэллоуина в центре города. После этого будет вечеринка в библиотеке с играми, фокусами и ловлей яблок.

Так что Лили и маленькая божья коровка, трехлетняя Эва, уехали смотреть на парад со множеством мишек Барни, принцесс и пиратов. Они будут ловить яблоки вместе с вампирами и призраками. Теперь у Майлза есть остаток дня и вечер для испытания машины.

Примерно полгода назад Майлз и Лили купили старый фермерский дом в конце Бирчвуд-Лейн, извилистой и тупиковой грунтовой дороги, идущей вдоль восточного берега реки. Оттуда тридцать пять минут езды до колледжа, но Лили больше не могла жить в центре Эшфорда, где в воздухе витали серные дымы от бумажной фабрики, а вода двух рек была покрыта ядовитой пленкой, и люди говорили, что там нельзя купаться, если не хочешь отрастить лишние пальцы. Реки полны токсичных стоков, отравлены химикатами, красителями и диоксинами, отходами целлюлозного производства. Фабрика Дженсена, машинные мастерские и литейный завод закрылись навсегда, — колледж Двуречья, где учился, а теперь преподает Майлз, находится в старом здании завода, — но один бумажный комбинат все еще работает и воняет. Агентство по охране окружающей среды грозит большими штрафами, поэтому теперь они сбрасывают в реку не так много химикатов, как раньше. Они закатывают отходы в бочки и увозят их в другие места, где это становится чужой проблемой. Лили сказала, что ей наплевать: в Эшфорде все равно грязно и полно ядов. Она хотела жить за городом и иметь просторный двор и сад для игр маленькой Эвы. Майлз построил для дочери песочницу и поставил качели. Эва может качаться целыми часами.

Сейчас Майлз находится в своей мастерской, маленьком сарае из листового алюминия на заднем дворе, и попыхивает трубкой, шуточным подарком от Лили в честь его первой преподавательской должности. Майлз смотрит на бронзового слоника, который обрел новый дом рядом с любимой фотографией его матери. На этой фотографии она сидит на диване и держит книгу, фотограф (его отец) застиг мать врасплох. Она улыбается, но рот приоткрыт от удивления.

Майлз пишет докторскую диссертацию о маленьком бронзовом слонике; впрочем, не вполне об этом, скорее, об идеях, вдохновленных талисманом, и историей, услышанной от матери. Рабочее название — «Принцесса и слон: как личные и культурные мифы и истории формируют личность и общество».

Иногда Майлз позволяет себе поверить, что какая-то частица его матери заперта в талисмане, подобно сказочной принцессе, запертой в слоновьем теле. Он гладит крошечную бронзовую спину и изгиб хобота и вспоминает, сколько раз смотрел на фигурку и ожидал, когда она скажет ему то, что он хотел услышать.

Но теперь, возможно, он нашел способ. В конце концов, сегодня Хэллоуин. Разве можно придумать лучший день для разговора с мертвыми?

Майлз смотрит на механизм, разложенный на столе: трубки и провода, катушки и конденсаторы — детали из старых радиоприемников или купленные на eBay. Последние четыре месяца Майлз потратил на сооружение секретного механизма Эдисона. Он работал в сарае за запертой дверью, разложив перед собой схемы, никому не рассказывая, чем занимается. Когда Лили задает вопросы, Майлз говорит, что просто забавляется и пробует собирать новых механических животных вроде заводного металлического енота, который ей так нравится. Майлз думал о беседе с Ллойдом, о возможности показать ему схемы и обратиться за помощью, но это такое дело, которое нужно выполнить самостоятельно.

Майлз знает, что подумают его друзья и коллеги из колледжа, если увидят его прямо сейчас. Вероятно, он лишится работы. «Это несерьезно, Майлз, — скажут они. — Ты же не думаешь, что такая штука может работать».

Но он бы стал возражать. Он бы спросил: «Если бы вы имели подлинные планы секретного механизма Томаса Эдисона, разве вы не попробовали бы собрать его? Разве вы не захотели бы убедиться сами?»

Теперь он всего лишь занимается регулировкой и тонкой настройкой. Но на самом деле тут нечего регулировать. Машина представляет собой почти идеальную копию схематического изображения. Понадобились месяцы проб и ошибок, чтобы дойти до этой стадии, но теперь наконец все выглядит безупречно. Поэтому когда он подтягивает трубки и заново проверяет соединения, то всего лишь тянет время. Он не знает, чего больше боится: того, что машина не заработает (а это, как подсказывает рациональный ум, является наиболее вероятным результатом)? Или того, что она заработает?

Что, если она заработает и он наконец получит канал связи?

Майлз уже миллион раз мысленно проигрывал эту ситуацию. Он представлял, как наконец скажет ей то, что хотел сказать все эти годы.

«Мне жаль. Мне так жаль, что я не смог спасти тебя».

Он закрывает глаза и снова становится десятилетним мальчиком в костюме Робин Гуда, когда стрела слетает с тетивы и красное оперение скользит по его правой щеке. Он видит, как стрела снова вонзается в поясницу Человека-Цыпленка.

Майлз еще раз на удачу прикасается к слонику, включает тумблер и видит, как машина начинает светиться. Он подкручивает верньеры и выводит звук на полную мощность. Он слышит сухое потрескивание статики, как бывает в промежутке между двумя радиостанциями. Потом берет трубку.

— Алло, — осторожно произносит Майлз.

Потрескивание меняет тональность, и ему кажется, будто он что-то слышит за шумом статики: человеческие голоса, разговоры, крики, отдаленный смех, словно на вечеринке в соседнем квартале.

— Алло, — повторяет Майлз, теперь громче. — Кто-нибудь на связи? Вы меня слышите?

Ситуация кажется жалкой и дурацкой: взрослый человек обращается к самодельному радиоприемнику в надежде на ответ.

— Элизабет Сандески, — нерешительно говорит он. — Ты здесь?

Сначала он слышит только стук своего сердца. Потом треск в трубке.

«Она здесь, — ясно произносит мужской голос. — Мы все здесь».

— Мама? — с опаской спрашивает Майлз. — Ты здесь?

«Да», — отвечает более громкий женский голос, плывущий по волнам электрической интерференции. Майлз узнает этот голос, который давно слышит во снах.

— Кто он, мама? — обращается Майлз к аппарату. — Кто тебя убил?

Смутный треск статики.

— Пожалуйста, — просит он.

И тогда ломким шепотом она называет имя.

— Нет. — Его голос дрожит, живот завязывается узлами. — Нет, это невозможно.

Она повторяет имя и исчезает. Он возится с верньерами, снова и снова зовет ее, но слышит лишь шум статики.

Теперь Майлз знает, что должен сделать.

Он выключает аппарат, накрывает его брезентом и, дрожа всем телом, идет искать человека, который убил его мать.

Майлз

12 апреля 2011 года

— Майлз, я беспокоюсь насчет дождя. По радио говорят, что худшее еще впереди. Предупреждение о наводнении объявлено по всему графству. А если прорвет дамбу… мы окажемся под водой за считаные минуты. Тут уже не будет никакого предупреждения.

Лили кутается в один из своих просторных свитеров ручной вязки, ее волосы завязаны в неаккуратный конский хвост. Она по-прежнему выглядит очаровательной, но в зеленых глазах угадывается некий отблеск, который появляется лишь перед крупными неприятностями. Под глазами залегли темные круги; она плохо спала последние несколько дней, с тех пор как начался дождь.

Майлз берет ее за руку и целует костяшки пальцев, пахнущие скипидаром. Она работала в своей студии над новой серией изображений Луны на огромных полотнах. Она изображает Луну во всех фазах, которые называет Рождением, Браком, Смертью и Возрождением. На Рождество Майлз подарил ей телескоп, и Лили часами смотрит в небо, изучая Луну со всеми ее кратерами и тенями и пытаясь навести резкость на далекие звезды. Майлз предложил ей пройти курс астрономии в колледже, но Лили предпочитает самостоятельные исследования и дает вещам собственные названия.

— Дамба удержится, — обещает Майлз теперь. — Старая дамба видала гораздо худшие бури, чем эта.

Их дом находится в нескольких милях вниз по течению, на восточном берегу реки. Он стоит прямо в речной пойме, как не замедлила указать страховая компания, когда они потребовали обосновать цену страховки от наводнения. Но река еще ни разу не разливалась. Дамба, построенная Уильямом Дженсеном в 1836 году и обуздавшая силу воды для его мукомольного производства, держалась всегда. Река не выходила из берегов больше чем на несколько футов, даже в годы бурного весеннего таяния снегов и ледяных заторов.

Майлз доедает остатки супа и ломоть домашнего хлеба Лили. Дети находятся в гостиной с включенным телевизором, оттуда доносятся громкие звуки какой-то полицейской драмы, наполняющие дом стрельбой и воем сирен. Эррол и Эва лежат под телевизором и играют в криббедж на овальном тряпичном ковре. Эва выигрывает и безжалостно подшучивает над Эрролом по этому поводу.

— Ты разбит в пух и прах, — говорит она.

— Ничего подобного, — возражает он.

— Чуешь запах, да? Это большой старый скунс идет по твою душу.

Он шутливо пихает ее.

— Игра еще не закончилась, малышка Э, — говорит он.

Она делает вид, будто ненавидит это ребяческое прозвище, но Майлз знает, что она втайне любит брата. Его всегда поражала связь между этими детьми, их беззаветная любовь друг к другу. Его изумляло, как сильно Эва обожает своего старшего брата, но главное — что она не помнит того времени, когда его не было рядом, когда он не был одним из центров ее вселенной.

Сейчас у них время отдыха, но скоро они вернутся к занятиям. Дети находятся на домашнем обучении, родители вместе занимаются их образованием: Майлз преподает математику и естественные науки, а Лили учит живописи, английскому и иногда обращается к эзотерическим темам, таким как астрология и гадание. Но эти двое мало интересуются возможностью заглядывать в будущее; их корни находятся в реальном мире и настоящем времени, и они слушают эти уроки лишь для того, чтобы ублажить маму. Оба учатся великолепно и намного превосходят стандарты своего возраста. Эррола приняли в колледж Двуречья, где занятия начнутся осенью.

Лили смотрит на свой наполовину съеденный суп.

— Это просто… У меня весь день такое ощущение. — Она потирает затылок. — Ощущение, как будто случится что-то ужасное.

Майлз откладывает ложку и внимательно смотрит на жену. Лили верит в предчувствия; она уверена, что обладает врожденной способностью предсказывать будущее, у нее случаются видения о предстоящих событиях. И за долгие годы Майлзу пришлось признать, что она часто бывает права.

— Ну ладно. Тогда я пойду на реку, проверю уровень воды. Я уже обложил мастерскую мешками с песком, но мы можем возвести защитный барьер вокруг дома.

Он идет в гостиную и смотрит на детей, играющих в карты. Рядом с каждым из них лежат сладости: имбирное печенье для Эррола и вафельные трубочки для Эвы. В камине пылает огонь, березовые дрова искрят и потрескивают. На каминной полке стоит несколько фотографий. Там есть снимок Майлза, Лили и трехлетней Эвы, стоящих перед огромным снеговиком, которого они слепили. Еще один был сделан через год: все они стоят лагерем в Белых горах, и восьмилетний Эррол держит в руках только что пойманную форель. Рядом с этим снимком находится свадебный портрет Лили и Майлза. Ллойд стоит слева от Майлза и кладет руку ему на плечо в качестве шафера.

Иногда Майлз слышит голос Ллойда, спрашивающий его, понимает ли он, как ему везет. Майлз смотрит на детей, потом — на книжную полку в углу, где стоит книга, изменившая его жизнь. Он написал эту книгу на основе своей докторской диссертации и назвал ее «Принцесса и слон: почему мы заперты в клетке собственных мифов и как можно освободиться». Лили уговорила его расширить диссертацию, упростить некоторые части и написать книгу в жанре популярной психологии и самосовершенствования. Она всегда интересовалась подобными книгами, особенно если они имели уклон в тематику «нью-эйдж». На полках ее художественной студии полно книг по медитации, работе со сновидениями и использованию творческих способностей для духовного самовыражения. С помощью Лили Майлз нашел небольшое издательство в Нью-Гэмпшире, и, ко всеобщему удивлению, продажи пошли хорошо.

Разумеется, книга не стала бестселлером, но вокруг нее образовался небольшой культ последователей. Люди начали приходить в колледж, чтобы послушать лекции Майлза, и записывались на его курсы социологии. Число подписчиков росло, и руководство колледжа обратилось к нему с предложением разработать курс на основе книги. Книга сделала Майлза «звездным» профессором из колледжа Двуречья.

— Эррол, — говорит Майлз, оторвав взгляд от книжной полки и снова глядя на детей.

— Да? — Юноша поднимает голову. В свои семнадцать лет он высокий и еще довольно неуклюжий, но крепкий и жилистый. Его темные волосы давно нуждаются в стрижке, но он любит закрывать ими шрам на лбу над левым глазом. Они никогда не говорят о происхождении этого шрама, но оба хорошо помнят, что случилось.

— Надевай резиновый плащ, — велит Майлз. — Мы уложим перед домом мешки с песком. Еще нам нужно посмотреть, как близко вода подступила к дороге возле излучины.

Эррол широко распахивает глаза.

— Если дорогу размоет у излучины…

— Знаю. Тогда мы застрянем здесь. Но у нас в подвале полно припасов. Кроме того, мы всегда можем эвакуироваться на лодке.

— Круто… у нас будет собственный остров! — произносит Эррол. — Полностью отрезаны от мира.

Лили входит в гостиную. Она плотнее кутается в свитер и передергивает плечами.

— Мне кажется, это совсем не круто, — говорит она. Майлз обнимает ее и целует в щеку.

— Можно я тоже помогу? — спрашивает Эва, засовывая в рот молочно-розовую вафельную трубочку. — Я хочу выйти с вами и посмотреть, не размыло ли дорогу.

— Ты можешь проверить мастерскую, — говорит Майлз. — Убедись в том, что дыра в крыше, которую мы подлатали, больше не протекает и что мешки с песком находятся на месте.

Эва вскакивает и топает по полу в новых ковбойских сапогах вишневого цвета. Ей так хотелось иметь эти безумные сапоги, что Лили купила их ей на день рождения две недели назад. Майлз тоже сделал дочери особенный подарок: талисман в виде слоника на длинной золотой цепочке. Эве всегда нравилась эта фигурка, и Майлз решил, что пора расстаться с прошлым и позволить дочке найти лучшее применение его амулету. С тех пор она носила его ежедневно, и бронзовый слоник украшал каждый тщательно подобранный наряд. Маленькой девочке, которая бегала вокруг с растрепанными косичками в грязном комбинезоне, теперь исполнилось четырнадцать лет, и у нее внезапно появилось чувство стиля: она стала носить обуженные джинсы, заткнутые в сапоги, длинные легкие шарфы и висячие серьги от Лили. Майлз даже заметил, что Эва время от времени пользуется макияжем, понемногу заимствуя у матери тени для глаз и блеск для губ. Нет больше той девочки, которая доверху нагружала свою кровать куклами и мягкими игрушками; теперь Эва превратила свою розовую комнату в багряно-фиолетовую и расклеила там плакаты музыкальных групп. Единственная кукла, которую она оставила, была изготовлена Майлзом: это говорящая кукла Мина, которая каждый вечер пела Эве колыбельную, если дернуть за проводок на шее. «Баю-бай, крошка», записанная Майлзом и напеваемая писклявым кукольным тоном.

— Может быть, нам лучше просто уехать, — предлагает Лили с легкими нотками паники в голосе. — Сесть в автомобиль и переждать бурю где-то в другом месте.

Майлз думает о своей мастерской и о том, что хранится под брезентом на верстаке. Изобретение Эдисона уже долгие годы остается скрытым от глаз. Время от времени Майлз разворачивает аппарат и смотрит на него, но никогда не включает.

Ни разу с того вечера на Хэллоуин одиннадцать лет назад.

Майлз так ничего и не сказал об этом Лили. Она знает о механизме в его мастерской, но Майлз не стал ей говорить о том, что случилось в тот раз, когда он включил устройство. «Оно ничего не делает, только гудит и потрескивает», — сказал он, когда Лили спросила. Иногда ему кажется, что нужно уничтожить аппарат, но Майлз так и не смог заставить себя поднять кувалду.

— Нет, — говорит он теперь. — Мы остаемся, по крайней мере еще на время.

Он снова целует Лили, на этот раз в лоб, как будто его поцелуй может отогнать все темные мысли и предчувствия.

— Не беспокойтесь, миссис Сандески, — говорит Майлз. — У нас все будет хорошо.

Но ее взгляд говорит о том, что она не повелась на его обещание.

Он надевает свой плащ-дождевик и сапоги и открывает парадную дверь. Эррол и Эва следуют за ним. Дождь стучит по капюшону плаща и задувает в лицо, оставляя бисеринки воды на очках, которые уже начали затуманиваться. Хотя сейчас лишь два часа дня, небо потемнело почти как ночью. Где-то за двором река ревет, как дикий зверь, жаждущий вырваться на свободу.

— Эррол, — говорит Майлз, перекрикивая шум дождя. — Я хочу, чтобы ты сходил по дороге к излучине реки. Посмотри, как высоко стоит вода и не покрыла ли она дорогу. Мы с Эвой проверим мастерскую. Потом мы начнем обкладывать дом мешками с песком.

— Да, сэр, — отвечает Эррол и уходит по подъездной дорожке, довольный своей миссией.

Эва бежит к мастерской, добирается туда раньше Майлза и входит внутрь. Две секунды спустя она высовывает голову из-за двери.

— Отец! — встревоженно кричит Эва. — Иди сюда, скорее!

Он бежит через двор, скользя по мокрой траве. Когда Майлз врывается в мастерскую, Эва выглядит раскрасневшейся и испуганной. Он оглядывается по сторонам и не видит ничего необычного.

— В чем дело? — спрашивает он.

Эва. Его умная дочь, которой нравятся его изобретения и механические вещи. Она приходит в мастерскую и заводит игрушечных животных; она радуется, когда находит потайные отделения, спрятанные в некоторых из них, — например, у енота с крошечной дверцей на груди, которая распахивается, если дернуть его за ухо особым образом. Майлз иногда прячет в таких тайниках сласти и другие сокровища, зная о том, что Эва найдет их. Она помогала ему в мастерской с тех пор, как научилась ходить, подавала гаечные ключи и поддерживала огонь в кузнице. Эва всегда хочет слышать истории о том, что происходило раньше; она слушает внимательно и кивает головой, запоминая подробности. «Расскажи мне о том, как ты познакомился с мамой. Расскажи мне о том, что случилось с бабушкой и дедушкой».

— Они погибли, — отвечает Майлз. — Это был несчастный случай.

Это его единственная ложь для дочери; он просто не в силах сказать правду. Эве нравится фотография бабушки, которая стоит над верстаком Майлза.

— Как думаешь, я похожа на нее? — однажды спросила Эва.

— Может быть, немножко, — сказал он. — В основном ты похожа на маму, и это очень здорово, потому что она самая прекрасная женщина на свете.

Эва наморщила носик.

— Мама хорошенькая, но бабушка похожа на кинозвезду.

Теперь Эва указывает на аппарат в углу верстака, по-прежнему покрытый брезентом.

— Я слышала голос.

Две пряди рыжих волос выбиваются из-под ее желтого плаща. Дождь капает с лица. Зеленые глаза кажутся огромными. Она всегда была зачарована аппаратом, но в последнее время побаивалась его. А теперь она просто в ужасе.

— Что он делает, папа? — спросила она однажды, когда была помладше.

— Ну, Эдисон полагал, что это особенный телефон. Такой, который позволяет разговаривать с мертвыми.

— Это невозможно, — заявила она.

— Наверное, — ответил Майлз. — Но, если помнишь, люди когда-то считали чудом электрическую лампочку. И кино. И телеграф.

Он подходит к верстаку, снимает брезент, и Эва приглушенно вскрикивает.

Машина включена, трубки светятся. Она ровно гудит, в динамике потрескивают статические разряды. А потом возникает голос, — не случайный радиосигнал, какая-нибудь ведущая музыкальной программы, — нет, этот голос Майлз узнает сразу.

«Опасность, — говорит его мать. — Вы в опасности».

Майлз поворачивается и смотрит на Эву, которая тяжело дышит открытым ртом, вне себя от страха.

Потом Элизабет говорит снова, и ее голос звучит громче и настоятельнее: «Он здесь!»

Сигнал пропадает, и не остается ничего, кроме слабого гула.

— Кто здесь, папа? — спрашивает Эва странно безжизненным и тихим голосом.

— Не знаю, — говорит Майлз. Он возится с настройкой, потом хватает трубку и говорит туда: — Алло? Алло? Мама, ты еще там?

С трубкой в руке он глядит в окно над верстаком в сторону подъездной дорожки, где Эррол стоит перед автомобилем и смотрит на ветровое стекло. Там, под щеткой стеклоочистителя, застряло что-то похожее на кусок мусора, принесенного штормом; что-то яркое и разноцветное, красное и желтое, почти блестящее на фоне серого выцветшего пейзажа. Эррол берет предмет, и Майлз сразу же понимает, что это такое.

— Не может быть, — говорит он и опускает трубку. Тихое шипение статики волнами накатывает на него.

В окне Эррол поднимает резиновую маску цыпленка, вертит ее в руках, разглядывает.

Человек-Цыпленок мертв: Майлз знает это точно. Знает, потому что сам убил его.

— Что это такое, папа? — спрашивает Эва.

Майлз поворачивается к ней.

— Милая, ты должна бежать в дом и запереть все двери. Сделай это быстро, но тихо. Не потревожь маму. И не открывай дверь никому, кроме меня или Эррола!

— Но кто…

— Иди! — велит он. — Скорее!

Она бежит из мастерской к дому, мимо Эррола, который спешит в мастерскую с цыплячьей маской в руке. Когда он вламывается в дверь, то тяжело дышит и стряхивает капли дождя.

— Папа…

Майлз резко кивает.

— Я знаю.

— И река залила дорогу, — говорит Эррол. — Пока еще неглубоко, но уровень быстро поднимается. Правую обочину уже размыло.

Майлз берет в руки резиновую маску и смотрит в пустые глазницы.

— Это все я виноват, — говорит Эррол. Он плачет, его плечи трясутся, когда он пытается сдерживать рыдания.

— Нет, ты не виноват, — говорит Майлз.

Майлз смотрит через открытую дверь на дом, потом на реку. Он кладет маску на верстак, затем подходит к наковальне в углу и берет самый тяжелый железный молот.

— Эррол, я хочу, чтобы ты разрушил все, что есть в мастерской.

— Но ты не можешь…

— Разбей все на куски.

— Но твой аппарат!

— Я могу снова собрать его. Схемы находятся в надежном месте.

— Где? — спрашивает Эррол.

— Твоя сестра знает, где их найти.

Эррол таращится на него, испуганный и озадаченный. Несмотря на рост и крепкое телосложение, он больше похож на мальчика, чем на молодого мужчину.

— Уничтожь здесь все, и поскорее, — повторяет Майлз. — Потом подготовь лодку. Возьми в гараже весла и спасательные жилеты. Убедись, что в навесном моторе есть бензин. Мы встретим тебя у причала через пятнадцать минут. Если мы не придем, залезай в лодку и поезжай к Миллерам. Позвони от них в полицию.

— Но я…

— Делай, как я говорю, — командует Майлз, окидывая мастерскую последним взглядом. Он открывает дверь как раз в тот момент, когда раздается звук разбитого оконного стекла, сопровождаемый криком Лили.

С молотом в руке Майлз пускается бежать.

Некко

Мальчики из католической школы на другой стороне улицы приходят посмотреть на нее, распевая куплеты и шастая вокруг, словно игривые щенки в синих блейзерах и красных галстуках. Они верят в Иисуса и Отца Небесного. Они верят, что тело Христово обитает в безвкусных, бумажно-тонких облатках, а его кровь — в разбавленном вине, которое покупают галлонами. Вот и слава богу. Аллилуйя.

Некко любит вино. Иногда мальчики приносят ей немного вина. Они называют ее Дикой Розой Ирландии. Буревестницей. Сладкой, как «Кул-Эйд»[36]. Иногда они приносят пиво. Теплое пиво в мятых банках, которое целый день носили в кармане. Когда она открывает банки, они брызжут, как гейзеры, заливая ее и мальчишек, отчего они хохочут.

— Эй, Огненная Дева! — кричат они. — Ты дома?

Она не знает, как долго они приходят к ней. Она даже не знает точно, как долго она живет во Дворце. Четыре месяца? Может быть, уже полгода? Она стала жить здесь после того, как умерла мама, сразу же после того, как сошлась с Гермесом. Она просит Надежду рассказать ей, но кукла не в ладах со временем. Когда папа только сделал ее, она умела петь, но в какой-то момент утратила эту способность. Некко до сих пор помнит ее забавный высокий голосок, напевающий «Баю-бай, крошка».

У Надежды тогда было другое имя. Но это имя осталось позади, как и старое имя Некко. Она постаралась все забыть.

Дворец представляет собой ржавый «Понтиак» без покрышек, брошенный на пустыре. Раньше тут был кирпичный дом, типография со старым печатным прессом, но от дома остался лишь кусок выкрошенной стены высотой не более шести футов, увитой плющом. Участок зарос кустами сумаха, пасленом, цикорием, тысячелистником и молочаем: природа отвоевывала то, что было отобрано у нее. Здесь годами сваливали всякий хлам, и к кучам кирпичей и гнилых досок прибавились посудомойка и сушилка, бак для мазута с пулевыми пробоинами, сломанная магазинная тележка, старые покрышки и ржавые пружинные матрасы. Теперь все это обеспечивает превосходное укрытие, и «Понтиак» сливается с пейзажем, как еще одна выброшенная и загубленная вещь.

Некко находит среди хлама и другие предметы: маленькие металлические буквы, шестеренки от механизмов. Она хранит эти вещи и складывает их отдельно. Они напоминают об отце и о его мастерской, полной разных приспособлений и механизмов. Она приходила к нему и часами сидела на табурете, наблюдая, как он работает над своими изобретениями, и передавая инструменты с чудесными названиями, вроде разводного ключа или круглогубцев. Она заводила его зверушек, смотрела, как они ходят и парят, тщательно проверяла их в поисках тайников, где иногда скрывались сюрпризы: шарики жевательной резинки, круглые вишневые леденцы, искристые мятные конфеты. Она поддерживала огонь в его кузнице и смотрела, как отец гнет и формует горячий металл, словно речную глину. Отец носил кожаный фартук и насвистывал за работой. В основном старые джазовые композиции.

— Огненная Дева, Огненная Дева! — кричат мальчишки, распевая импровизированную песенку, обходят кирпичную стену и зигзагами пробираются через кучи хлама. Они суют голову в ее парадную дверь, которая на самом деле представляет собой выбитое ветровое стекло, закрытое ветхой занавеской. Такие занавески были в старых фургонах с маленькими ковбоями и лошадьми. Проснись и пой.

На приборной панели находится часть постоянно растущей коллекции сокровищ: крошечный птичий череп, шестеренки и буквы от печатного пресса, донышко бутылки, которым Некко иногда пользуется как увеличительным стеклом для разжигания огня, и мотоциклетные очки, полученные от Гермеса.

— Покажи нам, Огненная Дева, — велит один из мальчиков. Новые школьники приходят постоянно, и она ждет в «Понтиаке», как королева на троне. Но она ничего не показывает бесплатно, нет. Мальчишки знают это и приносят подарки: серебряные монеты, мятые доллары, украшения со сломанными застежками, сладости и шелковые шарфы, украденные у матерей. Гермес говорит, что она должна брать деньги, но ей нравятся эти маленькие подарки. Больше всего она любит сладости: минеральную тянучку, шоколадные батончики с ореховыми хлопьями, красные и белые мятные конфеты, которые тают на языке и похожи на рождественское утро. Она редко говорит с ними, поэтому они не знают ее любимые сладости. Вафельные трубочки и круглые вафли «Некко». Это было ее любимое угощение, когда она росла, еще до Потопа. Потом, когда она пропиталась речной водой и выкашливала ее из легких, как русалка, которая учится дышать воздухом, мама спросила ее, хочет ли она чего-нибудь, — вообще, что угодно, — и она ответила, что хочет эти вафли. Тогда мама засмеялась, громко и облегченно, и стала называть ее Некко.

Сегодня мальчишки привели девочку, что довольно странно и меняет общее впечатление от раннего вечера. Девочки обычно не приходят; они слишком боятся переходить улицу, боятся обжечься или порезаться, боятся, что их поймают монахини со злыми лицами.

Новая девочка сама по себе странная: очень высокая и худая, с грязными светлыми волосами и красной помадой на губах. Она выглядит старше, чем яркоглазые мальчики, которые толпятся вокруг нее, и опытнее. Вокруг шеи, над тусклой школьной униформой из белой рубашки, синего блейзера и красного галстука, она носит багряный вязаный шарф, слишком теплый для такой погоды и контрастирующий с цветами школы. Вместо черных лаковых туфель «Мэри Джейн», какие носят другие девочки, на ней поношенные туфли «Док Мартенс» с пушистыми полосатыми гетрами земляного оттенка. Ее длинные пальцы запачканы краской и чернилами, ногти короткие и неровные. Это руки художницы — руки, которые напоминают Некко о матери, когда та выходила из своей художественной студии. Новая девочка кладет руки на капот «Понтиака» и барабанит пальцами с таким видом, словно могла бы найти им лучшее применение. Мальчики собираются вокруг и наставляют ее.

— Дай ей подарочек, и она покажет тебе, — говорит мальчик, ближайший к ней — один из старших, которого Некко презирает за его нахальную уверенность. Его зовут Люк.

— Не позволяй ей прикасаться к тебе, — добавляет веснушчатый мальчик. — Она может стрелять огнем из-под ногтей.

Некко улыбается и вытягивает руки, напоказ похрустывая косточками.

— Она больше всего любит сласти, — говорит другой. — Все сладкое.

— Не знаю, что у меня есть, — говорит девочка и снимает свой школьный ранец — вещмешок из армейской зеленой ткани с мультяшными надписями «Сомневайтесь во власти», «Нормальные люди пугают меня» и «Я жду зомби-апокалипсиса». Она начинает искать и кладет мешок на капот автомобиля, чтобы порыться там обеими руками.

Наконец она достает старенькую коробочку «Good & Plentys» с бело-розовыми конфетами, которые перекатываются внутри, словно таблетки.

— Там осталось немного, но можешь забрать себе, — говорит она и бросает коробочку в направлении Некко. — Подожди, — добавляет девочка. — Вот. — И она снова роется в мешке, прежде чем достать две розовые вязальные спицы и клубок алой пряжи цвета ее шарфа. Какое-то мгновение девочка медлит, прежде чем передать их.

— Это лучшее, что у меня есть, — говорит она.

Некко с радостью принимает спицы и пряжу. Они напоминают ей о чем-то, происходившем задолго до Потопа: мать сидит в углу у камина и вяжет длинный, узловатый шарф. Успокаивающее клик-клик вязальных спиц. Волосы матери аккуратно причесаны и собраны в косу и не похожи на спутанную рыжую массу, в которую они превратились после Потопа.

Там был Эррол. Он сидел у маминых ног, перемешивал колоду карт, улыбался маме и дразнил ее, дергая за конец пряжи, словно шаловливый котенок.

— Я тоже хочу шарф, — сказал он. — Хочу такой же, как у малышки Э. Или свяжи такой длинный, чтобы мы с ней могли вместе обернуть шею. Тогда мы будем похожи на близнецов, которые рождаются прикрепленными друг к другу.

— Соединенными друг с другом, — поправил отец. Он сгорбился над блокнотом, делая записи и попыхивая трубкой с вишневым табаком. Некко улыбнулась: ей понравилась идея о такой связи со старшим братом как предлог никогда не расставаться с ним.

Сейчас она моргает, и воспоминание исчезает, размотанное, как нить пряжи. Она приучила себя к этому: останавливать воспоминания, прежде чем они становятся слишком тягостными. «Опасно думать о прошлом», — так говорила мама. Поэтому Некко отпускает воспоминания и прячет их до того, как они успевают причинить вред.

С бьющимся сердцем, испытывая неожиданную нервозность, она закатывает правую штанину, открывая пристегнутые к ноге нож и зажигалку, в самодельном чехле, изготовленном Гермесом.

Новая девочка заглядывает внутрь. Она взволнована и увлечена, но один из мальчиков тянет ее назад.

— Осторожно, она опасна, — предупреждает Люк. — Я слышал, что она как-то вырезала парню селезенку за то, что он косо посмотрел на нее.

Некко улыбается, но ничего не говорит и вытаскивает зажигалку из чехла. Девочка улыбается в ответ; это заговорщицкая улыбка, «мы-против-них».

Дети расступаются, образуя неровный полукруг; большинство из них делали это уже много раз и знают правила. Но они никогда не устают от повторения. Потянувшись, Некко берет с приборной доски свечку и ватный шарик. Она зажигает свечу, прячет шарик в ладони, а потом устраивает спектакль, убирая зажигалку в чехол таким образом, чтобы все видели нож и гадали, не захочет ли она на этот раз вытащить его. Они пришли посмотреть на опасную Огненную Деву.

Фокус лучше всего удается в темноте, но она научилась быстро проделывать его при свете, как мама. Некко не настоящая Глотательница Пламени, как ее мать, но она выучила несколько дешевых фокусов. Достаточно, чтобы заработать немного денег на расходы.

Она смотрит на пламя свечи и проводит над ним правой рукой, делая хватательное, тянущее движение в сторону пламени. Потом, когда шарик воспламеняется, она держит огонь между большим и указательным пальцами.

Новая девочка смотрит широко распахнутыми глазами. Над ее верхней губой образуется капелька пота.

Некко быстро описывает огненным шариком ритуальный круг в воздухе, потом открывает рот и сует туда шарик. Она плотно закрывает рот и выпускает дым через ноздри.

Все аплодируют, кричат и улюлюкают. Некко отвешивает маленький поклон. Мальчишки шаркают ногами; они знают, что пора уходить, но не хотят, чтобы представление заканчивалось.

Потом девочка делает то, чего никто из них не делал раньше: она протягивает руку, прикасается к плечу Некко и говорит:

— Спасибо. Это было потрясающе.

Мальчишки громко хохочут.

— Огненная Дева потрясающая! — кричат они с раскрасневшимися лицами.

— Выходи за меня, Огненная Дева, — просит один из них, засунув руки в карманы аккуратно отглаженных школьных брюк. — Ты когда-нибудь спала в настоящей постели, Огненная Дева? А? Скажи мне!

Некко смеется. Пареньку на вид не больше пятнадцати.

Она не говорит ему, что когда-то спала на кровати под балдахином, покрытой разноцветными лоскутными одеялами ручной работы. Ее комната была багряной, а на прикроватном столике стояла лампа с витражным абажуром. Отец сделал круг из стрекоз с бумажными телами и огоньками внутри, и этот круг окружал ее постель; их крылышки тихо шелестели от легчайшего ветерка.

Кукла Надежда сидела в изголовье постели, ее лицо было новым и чистым, розовое бумажное платье — свежим и без единого пятнышка. Если потянуть сзади проводок, она пела песенку.

— Выходи за меня, — настаивает мальчишка, блестя глазами.

Иногда мальчики предлагают Некко заниматься другими вещами. Грязными вещами. Наглый паренек по имени Люк уже пробовал это раньше. «Я дам тебе двадцать баксов, если ты отсосешь, Огненная Дева. Готов поспорить, твой ротик может глотать не только огонь». Они предлагают деньги, обещают достать все, что она захочет. Но она всегда качает головой. Некко редко говорит с ними; это часть ее власти. Если они становятся слишком настойчивыми, она показывает им нож. Однажды мальчишка подобрался слишком близко и положил руку ей на грудь, и Некко ударила его в живот с такой силой, что он согнулся пополам.

— Тео Любит Огненную Деву! — выкрикивает веснушчатый мальчик. Новая девочка оборачивается, со всей силы наступает ему на ногу, и тот визжит от боли. Другие мальчишки смеются еще громче, и Некко присоединяется к ним. Почти на полминуты она превращается в нормальную девушку.

— Представление закончено! — грохочет голос, и очарование момента разбивается вдребезги. Длинная и стройная тень Гермеса надвигается на мальчишек, когда он размахивает своим рюкзаком, как тяжелой дубиной. — Давайте! Пошли отсюда, если не хотите платить по новой! — рычит он, словно обращаясь к стае бродячих собак, выпрашивающих объедки.

Дети расползаются, как муравьи. Девочка уходит последней; она машет Некко и улыбается ей, потом бежит к остальным. Она перебрасывает через плечо длинный конец алого шарфа, петляя между старыми матрасами и исчезая через дыру в стене, ведущую на улицу.

— Почему ты позволяешь им так долго околачиваться вокруг тебя после фокуса? — спрашивает Гермес, забрасывая свой рюкзак в машину. Его темные волосы падают на глаза, и Гермес отбрасывает их назад. У него напряженный и расстроенный вид. — Это же не твои друзья, они вообще никто. Они приходят посмотреть на твой фокус с огнем, который ты проделываешь снова и снова. Мне противно, что тебе приходится заниматься этим ради подачек.

— Мне нравится этот фокус, — признается Некко. — И я не возражаю, что они околачиваются вокруг; они меня забавляют.

— Мне не нравится, что ты занимаешься этим, пока меня нет рядом, — говорит Гермес. Он кладет свой рюкзак и начинает рыться внутри. — И мне не нравится, как некоторые из этих ребят смотрят на тебя.

Его взгляд выдает отчасти ревность, отчасти беспокойство.

— Я могу постоять за себя, — говорит Некко. — И сегодня приходили не только мальчишки. С ними была девочка.

Она смотрит на вязальные спицы у себя в руках; потом ее внимание привлекает предмет, лежащий на капоте «Понтиака». Девочка забыла свой ранец. Некко ищет ее взглядом, хочет окликнуть, но уже слишком поздно: она скрылась из виду.

Гермес отвлекается от своего рюкзака и сосредоточенно хмурится.

— Что у тебя тут? Очередной подарок?

— Ничего особенного, — отвечает Некко и прижимает ранец к груди.

Он пожимает плечами и возвращается к своему рюкзаку.

Когда Некко заглядывает в ранец, то видит обычные вещи: школьный пропуск, ручки, блокнот, учебник по химии и пару книжек, одну из которых она узнает сразу же: «Принцесса и слон» доктора Майлза Сандески. С сильно бьющимся сердцем, задерживая дыхание, она собирается достать книгу и крикнуть Гермесу: «Смотри, это книга моего отца!»… но это будет чересчур. Они не разговаривают о своей предыдущей жизни. Дрожащими руками она запихивает книгу на дно ранца и поворачивает ее так, чтобы видеть фотографию отца на обложке: он в очках и в своем любимом вельветовом пиджаке улыбается в камеру, улыбается ее матери, которая делала снимок. Некко никогда не читала отцовскую книгу. Возможно, она сделает это потом, когда Гермеса не будет рядом.

В самом низу, рядом с тем местом, куда Некко запихнула отцовскую книгу, лежит толстый конверт, перехваченный резинкой; она понимает, что он набит деньгами. Рядом с ним находится прозрачный пластиковый пакет, полный таблеток и капсул, ярких, как леденцы. Она не знает, сколько денег в конверте, но, похоже, целая куча. У нее возникает желание достать конверт и показать Гермесу, но что-то удерживает ее. Она думает об улыбке девочки, о прикосновении ее пальцев к своему плечу, о том, что кто-то впервые не побоялся прикоснуться к Огненной Деве.

«Потрясающе».

Некко убирает ранец под переднее сиденье. Потом поворачивается к Гермесу, протягивает руку, гладит его волосы. Когда он оборачивается к ней, она целует его.

У него есть шрам на губе в том месте, где у большинства людей есть небольшая ямочка — отдаленное напоминание о животных, которыми мы когда-то были. Она знает об эволюции: отец учил ее этому, показывал книги с изображениями первобытных людей и объяснял, что все млекопитающие происходят от общего предка.

Шрам Гермеса выглядит так, словно его губа рассечена посередине, как у белки или кролика; нечто маленькое, мягкое и уязвимое. Ей нравится целовать его в это место и чувствовать выпуклую кожу, где нет шетины.

Некко делает это теперь, прикасаясь губами к его коже нежно, как мотылек.

— Расскажи мне, — просит она без необходимости заканчивать фразу. Гермес знает, чего хочет Некко, он может читать ее мысли. Она верит, что они были избраны друг для друга судьбой. Что если бы все было по-другому, если бы они встретились раньше, а не здесь, на улице, то однажды могли бы пожениться. И иметь целый выводок малышей с чудесными лицами. Может быть, они отправили бы их в католическую школу, где дети узнают о Святом Духе.

— Слушай, я уже тысячу раз рассказывал, — говорит Гермес.

— Расскажи снова, — воркует Некко. — Пусть будет тысяча и один раз.

— Я упал с лошади, — раздраженно откликается он.

Она представляет, как он скачет по пустыне на диком жеребце — так же, как ковбои на занавеске. Они почти не разговаривают о своей прежней жизни. Гермес всегда говорит:

— Не было никакого «раньше». Есть только мы, и это все, что имеет значение.

Гермес старше, чем школьники в красивых блейзерах. Он уже покончил со средней школой. Прошлой осенью он поступил в колледж для изучения информатики, но говорит, что колледж — это лишь часть машины для зомбирования, а отец все время пинал его и предъявлял завышенные требования, поэтому он бросил колледж после первой недели занятий. Собрал немного вещей в рюкзак и ушел жить на улицу.

— К черту колледж. К черту моего отца. Я не собираюсь превращаться в быдло и делать то, чего от меня ожидают.

Он носит ботинки с высоким берцем, зеленые армейские штаны и длинный брезентовый плащ. А еще у него всегда при себе огромный охотничий нож в кожаных ножнах на поясе, фонарик, отвертка, фомка, мотки клейкой ленты и репшнура. Он считает, что нужно быть готовым ко всему.

— Гермес был посланцем богов, но это еще и бог воров, — однажды объяснил он и подмигнул.

Вот как теперь выживает ее Гермес: он посещает многолюдные места во время перерыва на ланч и возвращается с рюкзаком, набитым бумажниками, мобильными телефонами, нетбуками и стодолларовыми перьевыми ручками с чернилами, синими, как океан на детских рисунках. Иногда он приносит целые чемоданчики. Он разбирает электронику, чистит детали и продает их. В городе у него есть парень, который платит наличными и не задает вопросов.

— Вот где все происходит, Некко, — говорит Гермес. — В реальном мире. Это все, что имеет значение.

Она знает, что на самом деле его зовут по-другому. Однажды он прошептал ей свое настоящее имя, всего лишь через несколько дней после знакомства, в тот день, когда они нашли Дворец и поселились там. Они лежали в обнимку на заднем сиденье, его пальцы переплетались с ее пальцами.

— Как тебя зовут по-настоящему? — спросил он. — Назови мне свое прежнее имя.

Ее тело напряглось.

— Если я скажу, тебе придется назвать свое имя.

— Хорошо. Но обещай никогда не называть меня так. Того человека больше нет. А я обещаю, что не буду называть тебя прежним именем. Ты для меня Некко, отныне и навеки.

Тогда она назвала ему свое имя. А он поцеловал ее в ухо и прошептал туда свое имя, Мэттью, и оно было прелестным на слух, словно золотой шарик, соскользнувший с его языка.

Мэттью.

Он никогда не называл свою фамилию. Ей известно лишь, что его отец — какая-то важная персона. Человек, у которого больше денег и власти, чем у бога, по выражению Гермеса. Но Гермесу были не нужны отцовские деньги. Он отказался от своей семьи, и его отец нанял частного сыщика, чтобы выследить Гермеса и доставить его домой.

— Ты можешь в это поверить? — иногда спрашивает он. — Мой отец платит кому-то, чтобы ухватить меня за задницу!

Некко не отвечает. По правде говоря, она может в это поверить. Если она потеряет его, то отдаст все, что у нее есть, лишь бы кто-то привел его обратно.

История о том, как Некко оказалась на улице, не похожа на историю Гермеса. Это не было сознательным выбором. Им пришлось это сделать, по крайней мере, так говорила мама. И хотя Некко наполовину сомневалась в маминых словах после Потопа, разве у нее был выбор? Мать была всем, что у нее осталось, и они должны были держаться вместе, невзирая на обстоятельства.

Больше всего Некко беспокоит то, что у нее не осталось воспоминаний о самом Потопе, о том самом событии, которое довело их до такой жизни.

Некко уверена, что это произошло из-за шишки на голове. Удар вышиб из нее все воспоминания о пережитом в тот день. Когда мать нашла ее на следующее утро после Потопа, у Некко была глубокая вспухшая рана на затылке.

— Оно и к лучшему, — неизменно говорила мама, когда Некко жаловалась на потерю памяти. Некко осаждала ее вопросами, просила подробно рассказать, что на самом деле произошло в тот день, но мама лишь качала головой и говорила, что их прошлое теперь не имеет значения.

Мисс Эбигейл и другие Глотатели Пламени обнаружили Некко и ее мать через несколько дней после Потопа. Они с мамой пытались разжечь костер у реки, чтобы подогреть банку супа, украденную Некко в магазине. Они продрогли и проголодались, и Некко больше всего на свете хотелось вернуться домой.

— Пожалуйста, мама, — умоляла Некко. — Разве мы не можем хотя бы еще разочек вернуться домой?

Ей хотелось вернуться, чтобы спасти побольше своих вещей: теплую одежду, книги, любимые ковбойские сапоги.

— Нет, — строго ответила мама. — Мы больше не сможем вернуться туда. Там ничего не осталось. Наводнение унесло все, и дома больше нет. Твой отец и Эррол мертвы. Кроме того, возвращаться опасно.

— Но, мама…

— Послушай меня, Некко. Один плохой человек разыскивает нас. Это очень плохой человек. И он наблюдает за тем местом в надежде, что мы вернемся посмотреть, не осталось ли чего-то ценного. Обещай мне, что ты никогда не вернешься туда.

В голове у Некко вертелись тысячи вопросов — о наводнении, о том, кем был тот плохой человек, о том, как умерли отец и Эррол.

— Но я только…

— Обещай, — повторила мама, вцепившись пальцами в руку Некко и глядя на нее лихорадочно горящими глазами.

— Обещаю, — сказала Некко, и мама отпустила ее. Некко зажгла очередную спичку и поднесла ее к скомканной отсыревшей газете, безуспешно пытаясь развести огонь.

Полчаса спустя Некко оторвалась от так и не разведенного костра и увидела четырех женщин, приближавшихся к ним. У старшей были длинные, неухоженные седые волосы, перевязанные разноцветными тряпицами, она возглавляла группу.

— Меня зовут мисс Эбигейл, — сказала она. — Мы с подругами — мисс Ф., мисс Корал и мисс Стеллой — встали лагерем примерно в четверти мили ниже по течению, под мостом Блэчли. У нас есть кров, огонь и много еды. Вы присоединитесь к нам?

Мама покачала головой:

— Нам и так хорошо.

Мисс Эбигейл огляделась по сторонам.

— Место, где вы находитесь, не безопасно. Мы сможем защитить вас и девочку.

— Почему вы думаете, что мы нуждаемся в защите? — спросила мама, глядя пожилой женщине прямо в глаза.

— Великая Мать сказала нам. Она предупредила о вашем приходе. Она сказала, что мы должны дождаться вас и помочь. Еще она сказала, что есть злые силы, которые действуют против вас.

Одежда женщин была ветхой и потрепанной. Явно бездомные и безумные, они принадлежали к тем людям, от которых в прежней жизни мама держала Некко подальше, которых она обошла бы стороной, завидев на улице.

— Великая Мать? — спросила мама.

Мисс Эбигейл улыбнулась и протянула руку:

— Идемте с нами. Мы все объясним, только останьтесь на одну ночь. Вы согреетесь, поедите и послушаете то, что мы скажем. Если утром вы захотите уйти, дело ваше.

Мама и Некко последовали за женщинами в их лагерь и расселись вокруг пылающего костра. Женщины жили в хижинах, сложенных из грузовых палет, плавника, старых досок и брезента. Они ковшиком разливали по деревянным мискам овощной суп из литого железного котелка.

Некко съела три миски, изучая этих странных женщин в пляшущих отблесках огня. Мисс Стелла была молодой американкой азиатского происхождения, не более двадцати на вид. Ее волосы были выбриты с одной стороны, но с другой стороны остались достаточно длинными, чтобы затянуть «конский хвост». Она носила черные леггинсы и шерстяное пончо, и, насколько Некко могла видеть ее тело, с головы до ног была покрыта пирсингом и татуировками. Мисс Стелла проявила особенный интерес к Некко, следила за тем, чтобы ее миска оставалась полной, а потом накинула ей на плечи одеяло, чтобы согреться.

Мисс Корал носила толстые круглые очки в черной оправе, а ее темные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Некко она напоминала библиотекаршу. Мисс Ф. была крошечной женщиной с грязными светлыми волосами и свирепыми глазами. Она казалась полудикой, как будто была готова впиться человеку в лицо зубами и ногтями.

— Судьба привела вас к нам, — сказала мисс Эбигейл, когда они покончили с ужином. Она была одета как странный персонаж из мультфильма, с тремя разноцветными юбками одна поверх другой и полосатыми леггинсами внизу. — И судьба решит, останетесь ли вы или нет.

Мамин взгляд был устремлен на черную воду за костром.

— Эшфорд. Я всегда ненавидела это место. Не могу поверить, что судьба призывает меня остаться в таком дурном, грязном городе.

Мисс Эбигейл улыбнулась.

— Каждый смотрит на вещи через свой набор фильтров, — сказала она. — Я смотрю вокруг этого города и вижу жизнь, вижу прошлое и настоящее. Каждый день я вижу крошечные чудеса. Суп, который мы едим, приготовлен из диких растений, собранных вокруг города. Это место заботится о нас; оно питает нас и дает все, что нужно.

Она открыла маленький кожаный кисет, висевший у нее на шее, высыпала на ладонь немного красного порошка и втянула его носом. Потом обнесла трех других женщин, и каждая из них тоже вдохнула немного красного порошка. Некко видела красные пятнышки у них под носом, видела, как расширяются зрачки новых знакомых, а глаза становятся стеклянными, как у кукол. Мисс Стелла улыбнулась ей.

Потом мисс Эбигейл выступила вперед, подняла над маминой головой кисет на ремешке и стала смотреть, как он качается, описывая медленные круги.

— Зелье выбрало тебя, — объявила она.

— Меня? — сказала мама.

Мисс Эбигейл открыла кисет и высыпала на ладонь немного порошка.

— Что это такое? — спросила мама.

— Дьявольский табак, — ответила мисс Эбигейл.

Некко пробрала дрожь. Хотя они никогда не ходили в церковь и не пользовались библейскими изречениями, она хорошо знала, что нужно сторониться дьявола и всего, что с ним связано.

— Что он делает? — спросила мама.

— Убирает фильтры. Он показывает то, что тебе нужно знать.

— Мое прошлое? — спросила мама, одновременно с тревогой и надеждой.

— Твое прошлое и будущее, твое истинное предназначение. Табак показывает, что все связано друг с другом.

— Он покажет мне, что делать дальше?

Мисс Эбигейл кивнула:

— Он покажет тебе все, что нужно знать.

Мама смотрела на огонь. Некко наблюдала за ней, думая о том, что мама ни в коем случае не сделает этого. Она выпивала лишь несколько бокалов вина за год и никогда не курила; нельзя было и представить, что он собирается принять какой-то диковинный галлюциноген, даже если он выбрал ее.

— Нет, мама! — воскликнула Некко.

— Все в порядке, — сказала мисс Стелла, положив татуированную руку на плечо Некко.

— Дитя, — с улыбкой сказала мисс Эбигейл. — Это не причинит ей вреда. То, что она собирается сделать, это ее судьба.

Тогда мама вдохнула ярко-красный порошок. И независимо от того, понимала ли она это или нет, этот поступок определил их судьбу.

Мама закрыла глаза и долго сидела неподвижно, как будто ее тело превратилось в гладкий бледный камень. Некко ждала продолжения; ее сердце громко бухало в груди, живот завязывался в узлы. Что, если мама больше не откроет глаза? Что, если зелье убьет ее или сведет с ума?

— Мама! — позвала Некко. Она встала, собираясь подойти к матери, но мисс Эбигейл остановила ее, выставив руку, как железнодорожный шлагбаум.

— Подожди, дитя, — приказала она.

Мама вдруг распахнула глаза и сделала глубокий судорожный вдох, словно утопающий человек, которому не хватает воздуха. Она глядела в огонь остановившимся взглядом с расширившимися зрачками, как будто смотрела кино, которое больше никто не мог видеть.

— В начале Великая Мать отложила яйцо, и оно стало нашим миром, — громким, уверенным голосом произнесла мама.

Другие женщины прошелестели: «Да» — монотонными, певучими голосами. Мисс Эбигейл вдохнула еще порошка и широко улыбнулась маме.

— Мисс Лили, вы та, кого мы ждали, — сказала она. — Наш недостающий фрагмент. Пятый луч звезды.

И мама не стала задавать вопросов. Она кивнула, как будто тоже верила, что Великая Мать и судьба свели их вместе.

На следующее утро они приступили к постройке собственной хижины в лагере Глотателей Пламени. В следующие месяцы и годы мама научилась вдыхать дьявольский табак, ухаживать за тайными кустами, из ягод которого готовили зелье, толковать видения, глотать огонь и говорить на тарабарском языке. Большую часть года они оставались в лагере у реки, а когда приходили холода и Глотатели Пламени рассеивались, мама находила для них убежище в тоннелях у старой мукомольной фабрики — Зимний Дом, где они таились в ожидании весны.

Мама называла город Бернтауном; она придумала для него новое название, как делала со многими вещами. Как будто, давая городу новое название, она могла превратить его в другое место. В каком-то смысле так оно и было. Они жили на другой стороне, на дальней окраине, в таких местах, которые горожане даже не замечают. Наверху были колледж и люди, каждый день работавшие на бумажной фабрике. Там был Эшфорд. Но под мостом были женщины, которые готовили зелье, ловили видения и глотали огонь: там был Бернтаун.

Со временем мама снова стала рисовать, в основном картины своих видений после дьявольского зелья. Она рисовала на бумажных пакетах из магазина, на кусках фанеры, на березовой коре. Она составляла собственные краски из ягод, листьев, корней, глины, древесного сока и даже крови. Некко смотрела, как она рисует и с головой уходит в работу, так часто бывало в их прежней жизни, и думала о том, что в такие моменты ее мать кажется почти счастливой.

Чем дольше они оставались вместе с Глотателями Пламени в Бернтауне и чем больше ее мать нюхала зелье, тем более отдаленной становилась их прежняя жизнь. Мама превратилась в совершенно другого человека. В женщину, которую паранойя преследовала по пятам, куда бы она ни шла. Мама была уверена, что за ними наблюдают полицейские, библиотекари и водители автобусов.

— Жужубы особенно плохие, Некко, — говорила мама, пользуясь своим особым прозвищем для полицейских (мигалки на полицейских автомобилях казались ей сладостями для приманки). — Они тоже ищут нас. Если они добьются своего, с нами будет покончено.

Каждый раз, когда она видела копа, они переходили на другую сторону улицы и ныряли в темный переулок. Некко считала, что это выглядит со стороны еще подозрительнее, но не было смысла спорить с мамой.

— Есть человек, Некко, который может забрать из мира весь свет. Он — ходячая тень, настоящая черная дыра. И он обладает такой властью, какую ты не можешь представить. Он может шпионить за тобой в твоих снах. Это Король Лжи. Человек с сердцем шакала. У него есть много имен: Человек-Цыпленок, Змеиный Глаз… И что хуже всего: это он устроил Великий Потоп. И другие ужасные вещи, вроде того, что произошло с твоей бабушкой и дедушкой.

— Они погибли в автомобильной аварии, — раздраженно напомнила Некко. Иногда ее изнуряли попытки сортировать материнские истории и отделять реальность от вымысла. Это было все равно, что мыть золото в лотке, копаясь в грязи и песке и пытаясь найти крупицы истины. — И как человек может быть виноват в наводнении? Это невозможно.

— О, вполне возможно. Это дело Змеиного Глаза. Он убил твоего папу и Эррола. Он пытался утопить и нас, моя девочка, и он очень недоволен, что мы ускользнули от него. Он ищет нас даже теперь. Каждый день, каждую ночь. Он идет по следу, как старая гончая или как акула, отведавшая крови. Мы должны быть бдительными. Всегда настороже. Он коварен и действует исподтишка. Он может поменять лицо, волосы, одежду. Он может выглядеть как бизнесмен или как чумазый велосипедист.

— Ну, хорошо, — в сердцах сказала Некко. — Если это правда, мама, и если за нами действительно охотится человек-хамелеон, то как мы вообще сможем узнать его?

— По его отметине, Некко, — ответила мама почти так же раздраженно и недовольно, как Некко. — У него на левом запястье вытатуирована пара игральных костей, каждая с одной точкой наверху. Увидишь эту отметину, эту пару змеиных глаз, которые смотрят на тебя, тогда беги. Беги изо всех сил, так далеко, как только можешь.

Возможно, говорила себе Некко, ее матери было легче кого-то винить — мифического монстра, ответственного за все плохое, что с ними случилось, и рыщущего в тенях за каждым углом. Это проще, чем думать, что иногда ужасные события происходят без всякой причины.

События во время наводнения — утрата дома, папы и Эррола — сломили мать глубоким и непостижимым образом. Зелье лишь продолжало заполнять ее останки и покрывать их крошечными трещинами, делая ее хрупкой, как фарфоровая кукла.

И в конце концов эта кукла разбилась. Мамина паранойя и пугающие видения, навеваемые зельем, одержали верх, и мама бросилась вниз со Стального моста. Это произошло весной. Прошли месяцы, но Некко тоскует о ней каждое мгновение и желает обратить время вспять и найти способ остановить ее.

Теперь, если Некко закрывает глаза, она может ясно представить свою маму и услышать ее голос в те минуты, когда она, понюхав зелье, так что под носом у нее осталось красное пятно, рассказывала у реки историю. Она рассказывала о рождении мира, как будто сама присутствовала при этом и видела его в первый раз. Иногда Некко представляет свою маму в образе Великой матери: ее глаза большие и яркие, как планеты, зеленовато-карие с желтой каймой.

— В начале Великая Мать отложила яйцо, и оно стало нашим миром. Ярким сияющим шаром, вращавшимся в пространстве. — Мама зажигала факел: комок хлопка, обернутый вокруг конца выпрямленной проволочной вешалки и смоченный в лагерном топливе из красно-серебристой канистры. Он горел, как новорожденная планета.

— Только представь, — напевала мама гипнотическим голосом, медленно помахивая факелом, выписывая аккуратные кривые и восьмерки. Она подносила пальцы к пламени, тянула его, приманивала, удерживала в ладони, заставляла скакать и выделывать фокусы. Она была бесподобна.

Скрестив ноги, Некко сидела на земле и смотрела. Она наклонялась ближе, вдыхая запахи грязно-бурой реки за спиной у мамы и едкого дыма от факела. Она слышала рев автомобилей, проезжавших по мосту над ними. Там шла другая жизнь, и они с мамой когда-то были ее частью: жизнь поездок на автомобиле в бакалейный магазин, посещения музеев, визитов в папин кабинет в колледже, к врачу и к дантисту. Все это казалось неправдоподобно далеким.

Мама покачивалась, стоя в тонком хлопчатобумажном платье. Это платье она носила в другой жизни — платье с подсолнухами, о котором папа говорил, что в нем она похожа на Королеву Сада. Теперь эти подсолнухи танцевали, пока мама вглядывалась в огонь, постепенно впадая в транс. Вокруг ее рта виднелись шрамы и ожоги, спутанные рыжие волосы были опалены, ресницы сгорели. И если смотреть в нужное место, можно было увидеть очертания маленького револьвера, который она носила пристегнутым под платьем — просто на всякий случай.

— Только представь мир, каким он был впервые: ничего, кроме огня, — с остекленевшими глазами, монотонным, певучим голосом говорила мама. — Потом он начал остывать. Пошли дожди. Дождь лил и лил, дни и ночи, год за годом. Была вода, один великий океан, покрывавший всю планету. А существа! У них были плавники и жабры, такой была тогдашняя жизнь. Наконец Великая Мать создала сушу, и существа научились дышать легкими. Они выползали из воды на илистые отмели и побережья. У них были перепончатые лапы и влажная кожа. Они прыгали, прыгали и пели. Это были наши первые предки, задолго до обезьян с их цепкими маленькими пальчиками.

Эта часть истории всегда напоминала Некко уроки естествознания, которые папа давал ей и Эрролу; он говорил, что все живые существа когда-то имели одного общего предка. Тогда она представляла существо, похожее на описанное мамой, наполовину рыбу, наполовину лягушку, вылезающую из воды ради первого глотка воздуха.

Мама подняла факел и продолжила:

— Жизнь на земле постоянно развивается. Великая Мать заботится об этом. Есть огонь и вода, вода и огонь. Жизнь и уничтожение. Потоп, когда мы потеряли твоего папу и Эррола, был лишь началом. Мир меняется, и опасность грозит отовсюду. — Тут она открыла глаза и посмотрела прямо на Некко; лицо матери было серьезным, но во взгляде сквозила паника. — Я видела его во снах, Некко. Я знаю, что он придет. Поэтому нам нужно оставаться здесь, нужно прятаться. Но однажды он найдет нас. Однажды нам больше не придется убегать и прятаться.

И мама прикоснулась к револьверу под платьем, убеждаясь, что он по-прежнему там.

— Что ты сегодня принес? — спрашивает Некко у Гермеса, присоединившись к нему на заднем сиденье. Они заполнили подушками место между задними и передними сиденьями, соорудив одну большую постель. Гермес называет ее «гнездом», и Некко нравится сворачиваться калачиком рядом с ним по вечерам, зарываться в одеяла и представлять их подземными существами, кроликами в надежной и уютной норе.

Гермес добавил новые подарки на полку над задним сиденьем, к остальным сокровищам, собранным там: сладости, банка, которой Некко пользуется для проращивания семян, красивые камушки, кукла Надежда. Вязальные спицы и пряжа лежат рядом с единственной вещью, оставшейся от матери: золотым медальоном с отцовской фотографией внутри. Но это странная фотография, потому что папа на ней — маленький мальчик. Еще до того, как он познакомился с мамой. Худой темноволосый мальчик в костюме Робин Гуда, который держит самодельный лук и носит на спине колчан со стрелами.

— Ты починил мое ожерелье? — спрашивает Некко. У нее есть талисман, который она носит на шее: маленький бронзовый слоник, принадлежавший отцу. Он подарил его дочери на четырнадцатый день рождения, за несколько недель до Потопа. Цепочка на прошлой неделе сломалась, и Гермес забрал ожерелье, сказав, что починит его. Он знает ювелира, которому иногда сбывает товар. Этот парень может починить сломанную застежку.

— Еще нет, — говорит Гермес и хмурится.

— Тогда что ты принес?

— Новости, — отвечает он и на секунду отворачивается. — Мне есть чем поделиться с тобой. Это нечто важное, и оно все изменит, но так будет лучше для будущего. Я правда верю в это.

Его голос звучит так, как будто он пытается убедить не только Некко, но и самого себя.

— Что это? — От беспокойства у нее начинает болеть горло.

— Пока не могу сказать. Не сейчас. Я должен показать тебе.

— Показать? И когда ты мне это покажешь?

— Завтра. Я отведу тебя завтра.

— Куда?

— Увидишь. — Гермес откидывает волосы с ее лица, целует в лоб и привлекает к себе. — Тогда ты все поймешь.

Она прислоняется к нему и видит шнурок у него на шее. Потянувшись к шнурку, она вынимает ключ необычного вида. Стержень ключа имеет форму цилиндра с мелкими зубчиками по сторонам. Головка покрыта ярко-оранжевым пластиком с номером 213, вытисненным черными цифрами.

— Что это?

— Это часть того, что я собираюсь показать тебе.

— Но что…

Гермес подносит палец к ее губам.

— Имей терпение, — говорит он. — Завтра я тебе все покажу.

Она смотрит на странный маленький ключ, который он убирает под рубашку.

— Зато я могу показать тебе вот это, — с улыбкой говорит Гермес и запускает руку во внешний клапан рюкзака. Он достает оттуда буханку хлеба, кусок сыра и два яблока.

Некко сильно проголодалась, но, как только запах сыра ударяет ей в нос, желудок переворачивается.

— Ты в порядке?

Она кивает и сглатывает жидкость, накопившуюся во рту, стараясь не срыгнуть.

— Все нормально, — говорит Некко и глубоко дышит.

В последнее время ее часто рвало, но она не говорила об этом Гермесу. Впрочем, довольно скоро она не сможет утаивать от него свое положение. Она размышляет над этим уже несколько недель, стараясь определить, как нужно рассказать ему об этом. Она смотрит на вязальные спицы и вспоминает, как сидела у ног матери вместе с Эрролом в теплой гостиной под успокаивающее клик-клик-клик других спиц. Если бы мама была здесь, она сказала бы, что спицы, которые принесла девочка, были важным знаком или символом. Мама верила в символы и тайные послания. Она была такой даже до Потопа.

— У меня тоже есть сюрприз, — говорит Некко.

— Правда? — спрашивает Гермес, отрывая кусок хлеба и отрезая ломтик сыра.

— Это большой сюрприз, и я не уверена, что он тебе понравится.

— Что такое? — спрашивает Гермес и откладывает еду в сторону.

— Ну, дело в том… — Некко замолкает, словно боится продолжать. Но она не трусиха. Она Огненная Дева. — Я беременна. — Она позволяет словам вылетать, как искрам, и видит потрясение, которое они вызывают у него.

— Ты… ты уверена? — мямлит он.

— Не сказала бы, если бы не была уверена.

— Но мы были осторожны, — говорит Гермес.

— Полагаю, недостаточно осторожны, — отзывается она.

— Ничего себе, — бормочет он, таращась на нее. — Ребенок? Ты давно знаешь?

— Последние две недели.

Это потрясает его еще больше, чем главная новость.

— Почему же ты не сказала мне?

— Мне нужно было подумать. Понять, чего я хочу.

Наступает пауза, как будто оба затаили дыхание.

— И?..

— И я решила, что хочу сохранить ребенка, — говорит Некко. — Но я не жду ничего от тебя. Я знаю, что последнее, чего ты хочешь, это стать отцом, особенно таким образом. Думаю, мне следует обратиться в приют «Маяк» или в другое похожее место. Уйти с улицы, провериться в клинике.

Она читала о беременности в библиотеке и сейчас думает о разных вещах, которые могут пойти вкривь и вкось: внематочная беременность, выкидыш, различные врожденные дефекты. Ей нужно дать ребенку шанс родиться здоровым. Ей нужна хорошая еда. Безопасное место для сна. Витамины. Ей нужно принимать специальные витамины с железом и фолиевой кислотой. Так сказано в книгах.

Гермес широко улыбается:

— У тебя будет ребенок.

— Да, — говорит Некко. У нее немного кружится голова, потому что, когда слышишь такие слова от кого-то еще, это делает их реальными.

Он кладет руку ей на живот. Его ладонь теплая, пальцы мозолистые и загрубевшие.

— Ты будешь мамой, — говорит он. — А я собираюсь стать отцом.

Когда Некко слышит эти слова, то ее как будто подхватывает огромная волна и выносит на далекий, очень далекий берег. Берег, где существуют мамы, папы, крошечные младенцы, песенки и детские колыбельные. «Послушайте сказочку, вы, шалуны, / Корова подпрыгнула выше луны!» Но потом накатывает другая волна воспоминаний — та, что угрожает разрушить все, что может вернуть ей вкус к нормальной жизни. Это наследие Потопа. Некко бьется, стараясь вырваться на поверхность, голова пульсирует болью.

— Да, — говорит Некко.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спрашивает Гермес. — Стать мамой?

Он говорит так, словно ей под видом подарка вручили нечто неправильное: две пары левых туфель, чайную чашку с дырой в донышке.

— Да, уверена. Но, повторяю, тебе не обязательно приобщаться к этому. Я и сама могу справиться.

— Но я часть этого, — говорит Гермес и привлекает Некко к себе. — Я никуда не денусь. Я буду заботиться о тебе и малыше, и у нас будет настоящая семья. Ты увидишь. Все это делает гораздо более важной ту вещь, которую я хочу показать тебе завтра. Это просто идеально.

Настоящая семья. Некко даже не уверена, что это значит. Она помнит своих родителей, ухаживавших за ней перед сном, еще до наводнения, когда она была просто маленькой девочкой. Мама причесывала и заплетала ей волосы, а папа читал сказку. Каждый вечер она была счастлива и чувствовала себя целой. Некко закрывает глаза, сосредотачивается, и воспоминание исчезает. Оно было изгнано, как и все остальные, которые приходили раньше. Она как следует постаралась убрать все воспоминания о своей семье, о том, как она росла до Потопа. Некко держит их запертыми во внутреннем ящике, потому что слишком мучительно думать о том, как все было раньше. Так она выживает, так спасается от безумия. От того безумия, которое поразило ее маму.

Некко понимает, что это несправедливо, — что жизнь подарила ей ребенка именно сейчас, когда она живет в автомобиле и глотает огонь ради сладостей и побрякушек. Но она все изменит. Теперь у нее есть смысл. И мамы больше нет. Нет причин продолжать жить так, словно она в бегах. То, что говорила мама, — это бредовые мысли, навеянные дьявольским зельем. Никакой дурной человек не охотился на них. Никто не наблюдал за ними, прячась в тени. Пора двигаться вперед. Пора уйти с улицы.

Она придет в приют и обратится за помощью. И мало-помалу они с Гермесом начнут строить настоящую жизнь. Квартира. Колыбелька для младенца. Некко научится вязать. Пользоваться спицами, которые достала сегодня, для изготовления крошечных пинеток и детской шапочки. Клик-клик-клик, скажут спицы, когда она начнет вязать в кресле-качалке, точно так же, как когда-то делала мама.

— Все будет нормально, — говорит Гермес. — Черт, даже больше, чем нормально. Я могу с этим справиться. Могу даже обратиться к своей семье, если придется. Мой папаша — полный говнюк, но мама нам поможет. Мы это переживем.

Гермес укачивает ее, и Некко закрывает глаза, ощущая, как ключ, который он носит на шее, прижимается к ее спине. Некко представляет ребенка, спрятанного глубоко внутри нее, крошечного головастика с жабрами, вдыхающего жидкость.

Некко засыпает и видит во сне, как толкает детскую коляску, переходя через мост. Потом ее кожа леденеет, потому что это не просто мост, а Стальной мост, с которого прыгнула мама, бросившись в илистую реку в пятидесяти футах внизу.

Но Некко каким-то образом просверлила дыру во времени, и мама снова здесь, снова живая, стоящая на краю, глядящая в воду. Ее рот запятнан красным, обожженные волосы торчат пучками. С нее капает, как будто она только что выбралась из воды. На шее у нее висит ключ Гермеса.

— Мама?

Мама отворачивается от воды и смотрит на Некко.

— Я ждала тебя, — с улыбкой говорит она и показывает зубы цвета крови. — Дай посмотреть на моего внука.

Некко нагибается, чтобы распахнуть полог коляски, но не может этого сделать. Она боится того, что может там обнаружить.

— Иногда, — говорит мама, цепляясь за ключ, висящий у нее на шее, — иногда правда — это не то, чему ты хочешь посмотреть в лицо. Иногда лучше не знать.

Тео

Тео быстро идет по тротуару; в левой руке она держит сигарету, а пальцы правой руки нервно перебирают аккуратно связанные нити алой пряжи и беспокойно дергают ее. Понравится ли Ханне? Не сочтет ли она вязаный шарф очередной глупостью? Внезапно это кажется мягкотелым, слишком сентиментальным.

Мимо с рокотом проезжает трейлер с надписью «ПОМОЖЕМ С БОЛЬШИМ ПЕРЕЕЗДОМ»; из выхлопных труб вырываются дизельные пары. Кто-то приезжает. Или уезжает, если ему повезло, из этого вонючего города.

Тео находится на Ферст-стрит, мощенной старым булыжником и полной магазинчиков и кафе, обслуживающих посетителей из колледжа. Эта часть города претендует на нечто иное, по сравнению с тем, чем он является на самом деле. Эта часть говорит: «Здесь оживленный, веселый университетский городок!» — но стоит отойти на три квартала в любом направлении, и становится ясно, в какой экономической дыре находится город. Вы увидите заколоченные витрины с разбитыми окнами и нищего, выпрашивающего мелочь на углу с плакатом в руках: «Лучше попрошайничать, чем красть».

Тео минует вывески «Буррито от Синего Койота», «Кружево и лаванда: товары для тела и духа», «Карандаши и краски», «Книги Двуречья» и кафе («Сегодня поэтическая вечеринка!»), а также кофейню «Миллхауз», где люди сидят за столиками снаружи и пытаются не замечать вонь от бумажной фабрики, оседающую на их кофе-латте.

Тео дотягивает сигарету, давит окурок каблуком и смотрит на часы. Половина одиннадцатого. Вот черт, она опоздает. И все потому, что Люк отвел ее посмотреть на Огненную Деву. Он слишком боялся провернуть сделку в школе, так что они перешли к делу, когда пересекли улицу с толпой детей. Тео вручила ему коричневый бумажный пакет с двумя унциями кокаина, завернутыми в пластик, а он передал ей конверт с двумя тысячами баксов. Шито-крыто. Она и не думала, что люди еще употребляют кокаин, и редко что-то продавала школьникам. Люк собирался перепродать «коку» своему кузену за городом ради шальной прибыли, — так он ей сказал, — но Тео было наплевать. Этот парень был мерзким пронырой. Пока он давал ей деньги и не попадался с наркотиками, все было в порядке. Ноша в ранце весь день причиняла сосущее беспокойство и наводила на подозрения, что она снова и снова испытывает свою удачу.

А потом все вдруг закончилось, и Тео испытала сладостное облегчение от того, что все-таки увидела Огненную Деву. Ради фокуса она отдала ей розовые вязальные спицы (это ничего, у нее были спицы такого же размера; она закупила целый комплект вязальных спиц и пряжи на церковной благотворительной распродаже в прошлом году). Она давно слышала истории об Огненной Деве от мальчишек, которые называли ее колдуньей и говорили, что она может выпускать молнии из пальцев и глотать огонь. Кто-то еще сказал, что она делает минет за десять долларов.

Тео не поверила этому. Тем более после того, как увидела ее. Девушка оказалась круче, чем она представляла; такая не любит всякое дерьмо и держит наготове нож, чтобы подтвердить это.

Тео улыбается, думая об этом. Возможно, ей тоже следует носить нож в сапоге. Может быть, Ханна решит, что это сексуально.

Она улыбается шире и сильнее: улыбка от края до края. Беспокойство прошло. Голова почти кружится от нового ощущения жизни. Как у ребенка, который только что прыгнул в омут на спор с самой высокой скалы, а потом выплыл, живой и здоровый. Теперь осталось лишь передать деньги Ханне, и дело с концом. Тео скажет, чтобы ей больше не давали больших партий товара для переноски. Это слишком обременительно.

Она мысленно возвращается к шарфу. Может быть, в конце концов, не следует отдавать его Ханне, хотя Тео так кропотливо трудилась целую неделю, — прямая петля, изнаночная петля, ряд за рядом, — уверенная в том, что сам факт вязки шарфа для Ханны как-то соединит их, словно маленькие узелки, вывязываемые на спицах, могут создать сеть, охраняющую от любых опасностей.

Они познакомились три месяца назад в Эшфордской библиотеке, в биографической секции. Тео высматривала книги о Ф. Т. Барнуме[37], а Ханна рылась на полках.

— Вы не видели ничего об Уильяме Дженсене? — спросила она.

— О ком? — переспросила Тео, глядя на девушку перед собой. Она была немного ниже Тео, в джинсах, шлепанцах и черной футболке. Ее волосы были зачесаны назад в жалком подобии «конского хвоста», а солнечные очки с зеркальными линзами красовались на лбу.

— О Дженсене… знаете, о том парне, который построил мукомольню в этом городе. Вы знаете, что его жена и сын были убиты? — Она выждала паузу, потом распахнула глаза и добавила низким, зловещим голосом: — Обезглавлены.

Она провела пальцем по горлу, чтобы усилить впечатление.

— Ого, — сказала Тео. — Я и не знала.

— Абсолютная правда. Просто поразительно, сколько мрачных историй происходило в этом городе, — тех, о которых не рассказывают в школе, — приходится копать, чтобы найти их. Я тут вроде эксперта. Двойное убийство Дженсенов так и не было раскрыто. Полицейские думали, что это сделал сам Дженсен, но у него было железное алиби. Бедный мужик так и не пришел в себя. Я провожу исследование о старых преступлениях в Эшфорде для летнего курса социологии. Но ничего не могу найти здесь о Дженсене.

Тео посмотрела на полки.

— Э-э-э… Кажется, за углом есть секция, посвященная местной истории.

— А, ну конечно. Спасибо! — Ханна завернула за угол, вышла с книгой и устроилась на стуле. Тео села напротив нее. Ханна потрескивала костяшками пальцев при чтении, вытягивая по одному пальцу, а потом резко сгибала их и надавливала сверху: поп, поп, поп.

— Прощу прощения, — сказала она, когда заметила, что Тео смотрит на нее. — Это неприятная привычка, но она помогает мне сосредоточиться. Чаще всего я даже не замечаю, что делаю.

— Все в порядке, — успокоила Тео. — У всех есть дурные привычки.

Ханна какое-то мгновение пристально смотрела на Тео, словно оценивая ее.

— Но только не у вас. Вы не похожи на девушку, у которой есть хотя бы одна дурная привычка.

Ее тон показался неожиданно игривым. Могла ли Ханна что-то заподозрить? Неужели ей удалось заглянуть в сокровенные мысли Тео, в которых той было трудно признаться даже самой себе?

Тео рассмеялась и посмотрела на открытую книгу, которую держала в руках.

— У меня их целая куча.

— Дурных привычек? И даже неприличных?

— Может быть. — Сердце учащенно забилось, пока Тео гадала, что произойдет дальше.

Возможно, на этом все закончится. Девушка просто встанет и уйдет. На самом деле, это и к лучшему, внушала себе Тео. Это реальная жизнь, а не безумный роман или артхаусное кино. Девушка уйдет, а Тео сдаст свою книгу, отправится домой и закажет ужин на дом для себя и мамы. Обычная вечерняя процедура по пятницам.

Девушка закрыла книгу по истории Эшфорда, но продолжала смотреть на Тео.

— Знаете одну из моих дурных привычек? Коктейль из шоколадного солода. Почему бы нам не познакомиться поближе? Я угощаю, но в обмен вы обещаете открыть мне хотя бы одну из ваших дурных привычек.

Тео почувствовала, как к лицу приливает краска.

— Заметано, — сказала она.

— Меня зовут Ханна, — сообщила девушка и встала, а потом взяла Тео под руку, когда они выходили из библиотеки.

Ханна была второкурсницей в колледже Двуречья и изучала социологию.

— Я поступила в колледж и вообще решила заниматься социологией только из-за того, что там преподавал доктор Майлз Сандески, — объяснила Ханна за шоколадным коктейлем.

Они сидели лицом к лицу в зеленой виниловой кабинке в кафетерии «Кофейная чашка», старом алюминиевом павильоне на углу Старк-стрит и Спрюс-стрит. Тео не бывала здесь раньше, потому что, по словам мамы, местная еда была «отложенным сердечным приступом». Арочный потолок был выкрашен в бирюзовый цвет, стены покрыты черной и оранжевой керамической плиткой, а пол — черно-белым линолеумом в шахматную клетку.

Кроме шоколадных коктейлей, Ханна заказала порцию жареного сладкого картофеля, которую они разделили пополам.

— Доктор Сандески написал книгу о том, как истории, которые мы рассказываем друг другу, могут создавать для общества героев и преступников. Там есть потрясающий материал о культурных мифах с примерами героев и антигероев, — сказала Ханна. — Книжка называется «Принцесса и слон». Ты ее читала?

Тео покачала головой.

— О, господи! — Ханна широко распахнула глаза и театрально приоткрыла рот. — Нам нужно сразу же отправиться ко мне; я дам тебе свою. Ты должна ее прочитать! Это великая книга, она меняет жизнь. На самом деле у меня два экземпляра: в твердой и в мягкой обложке.

Поэтому они отправились на квартиру Ханны, расположенную в одном из больших кирпичных зданий по другую сторону улицы от колледжа. Это были старые дома для фабричных работников, превращенные в квартиры и апартаменты, одни сохранились лучше, другие — хуже. Ханна жила в хорошем доме, но, даже несмотря на капитальный ремонт, в здании пахло старыми кирпичами и сырым деревом.

— Это запах истории, — сказала Ханна, когда Тео сделала замечание. — Или, может быть, запах призраков. Говорят, что мой дом посещала Анна Боровски, одна из фабричных девушек, которые здесь жили. Она забеременела уже в шестнадцать лет и выбросилась из окна на верхнем этаже.

Тео поежилась, и Ханна довольно кивнула.

Квартира Ханны была маленькой, но опрятной, выдержанной в бледных тонах. На потолке оставались открытые деревянные балки, в гостиной сохранилась кирпичная отделка. Квартира выглядела так, словно сошла со страниц каталога интерьеров; приятное место для студенческого жилья.

Ханна взяла с полки книгу в мягкой обложке и вручила ее Тео.

— Можешь взять себе, — сказала она.

Тео посмотрела на книгу и на странную, но чарующую иллюстрацию на обложке. Там был изображен слон, покрытый драгоценностями, но внутри его тела находилась красавица, либо спящая, либо мертвая.

— Почему ты сегодня пришла в библиотеку? — спросила Ханна.

— Хотела найти что-нибудь о Барнуме. О том, который сказал, что «каждую минуту рождается лох».

— Но почему именно сегодня и в это время?

Тео пожала плечами.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Ханна, шагнув к ней. — Я думаю, что все имеет свою причину. Думаю, нам суждено было встретиться, Тео. Судьба свела нас в библиотеке сегодня днем. — Она погладила запястье Тео и добавила: — Разве ты не чувствуешь?

У Тео часто забилось сердце.

— Да, — сказала она и вспыхнула. Тео дышала слишком тяжело и учащенно. Она попыталась отодвинуться от Ханны, но та держала крепко.

— Я собираюсь задать вопрос и надеюсь, что ты скажешь «да», но если ты откажешься, то я пойму, — сказала Ханна.

Тео кивнула.

— Ты хочешь узнать, что я думаю по поводу того, что нам уготовано судьбой?

— Да, — скорее выдохнула, чем сказала Тео.

Ханна привлекла Тео к себе и поцеловала. Для Тео это был первый такой поцелуй в жизни. Книжка выскользнула из ее пальцев и упала на пол.

— Так ты прочитала книгу? — спросила Ханна на следующей неделе. Девушки лежали в постели в квартире Ханны. Теперь они встречались почти ежедневно. Ходили пить кофе, перебирали в магазине книги, ели суши в любимом ресторане Ханны, где были огромные аквариумы, встроенные в стены. Но дело всегда заканчивалось в квартире Ханны, в ее постели.

Это было игрой, в которую они играли время от времени: просто посмотреть, сколько они смогут выдержать. Нечто вроде изысканной пытки: быть рядом с Ханной, есть, ходить по магазинам, гулять по городу и ждать, пока Ханна наклонится к ней и прошепчет на ухо: «А теперь пойдем ко мне».

— Да, — сказала Тео. — Я ее прочитала, отличная книга. Мне очень понравилось про мифологию и архетипы.

По правде говоря, книга ей действительно понравилась, но та часть, где говорилось, что каждый человек проживает свой миф, определяемый событиями детства и раннего окружения, казалась немного натянутой. Ей не нравилась идея о том, что люди оказываются пойманными в сети некой истории, созданной событиями и обстоятельствами, над которыми они практически не имели власти. Она считала людей более самостоятельными существами.

Ханна убрала прядь волос со лба Тео.

— Думаешь, это правда, что во всех нас есть плохое и хорошее? Что все мы способны на что-то ужасное?

— Конечно, — согласилась Тео. — С учетом обстоятельств. Но в конце концов все сводится к личному выбору, разве не так? Мы всегда можем согласиться или отказаться.

Ханна вопросительно взглянула на нее и спросила:

— Тебе приходилось заниматься чем-то незаконным?

Тео рассмеялась, пробежав пальцами по безупречной округлости ее плеча.

— Что, убивать кого-то или красть чужие вещи? Нет, такого не припомню.

Ханна разочарованно уставилась на простыни, и Тео пожалела о скоропалительном ответе.

— А тебе приходилось? — спросила Тео, приблизив губы к уху подруги.

— Возможно, — ответила Ханна.

— Расскажи мне, — тихо, почти благоговейно попросила Тео. — Пусть это будет что угодно, мне все равно.

Это была правда. Ханна могла сказать, что она прячет труп в шкафу, и Тео нашла бы способ избавиться от него. Глупо, но факт.

— Предположим, у меня есть друг, — сказала Ханна, обращаясь к подушке, лежавшей рядом с ней. — Допустим, он достает мне товары для продажи. Вещи, которые хотят люди. И может быть, я продаю их и зарабатываю немного денег.

Тео выпрямилась:

— Что за товары?

— Он может достать практически что угодно, — ответила Ханна, по-прежнему не глядя на Тео и разглаживая наволочку. — Таблетки, героин, травку. Однажды, по его словам, он даже достал немного этого нового зелья, дьявольского табака. На него есть огромный спрос, ты не представляешь, сколько люди готовы платить! Некоторые даже не верят, что он существует, но те, кто его попробовал, говорят, что порошок изменил их жизнь. Одарил видениями, показал разные вещи. Если принять его, то уже никогда не будешь прежней.

— Постой, так ты наркодилер? — Тео не верила собственным ушам.

Внезапно Ханна повернулась к ней, улыбнулась и погладила обнаженную спину Тео.

— Мы с моим другом решили, что будет полезно расширить дело. Знаешь, продавать товар другой группе… клиентов. Но я же не могу просто впорхнуть в среднюю школу и открыть лавочку, верно? Нам нужен кто-то их возраста, кто ходит в школу и общается с ними. Кто-то, кого не могут заподозрить ни в чем… незаконном.

У Тео возникло тягостное ощущение, что Ханна подстроила их знакомство вместе с их нынешними отношениями исключительно ради этого момента. Она увидела одинокую старшеклассницу и поняла, что если правильно разыграет карты, то сможет заставить Тео делать все, что ей нужно. Но вслед за тягостным чувством пришло осознание: да какая разница? Ей вполне искренне было наплевать на то, что ее использовали. А даже если и нет, она знала, что у них с Ханной было нечто настоящее. Тео чувствовала это каждый раз, когда они были вместе: магнетическая тяга, безрассудность поцелуев, как будто они впервые оказались наедине.

— Я твоя девушка, — сказала Тео со всей искренностью, на которую была способна. — Твоя и только твоя.

— Я надеялась, что ты согласишься, — сказала Ханна и привлекла ее к себе. — Это будет идеально, вот увидишь. Возможно, мы сможем отложить кое-какие деньги, а потом, когда нам все надоест, отправимся куда-нибудь подальше.

— Куда? — спросила Тео с гулко бьющимся сердцем.

— Не знаю, куда угодно. Только ты и я.

Вот так все и началось. Сначала Тео продала немного травки — несколько порций по пять долларов для начинающих школьных курильщиков. Потом пошли слухи. Люди стали обращаться за другим товаром: транквилизаторами, стимуляторами, кислотой, грибами, за кетамином и героином. И чем больше заказов она получала, тем больше возможностей у нее было для встреч с Ханной, которая забирала деньги (всегда оставляя подруге ее долю) и давала новые наркотики. Тео никогда не видела парня, который снабжал Ханну товаром, и, когда она спрашивала о нем, та отвечала неопределенно и быстро меняла тему.

— Чем меньше знаешь, тем лучше, верно? — говорила Ханна. — На самом деле, это для того, чтобы защитить тебя.

Каждый раз, когда Тео приносила деньги, ей казалось, что они еще немного приблизились к совместному путешествию. Она представляла, как они садятся в красный «фольксваген» Ханны и просто уезжают, оставляя все остальное позади.

Чем дольше Тео занималась этим делом, тем решительнее становилась. Черт побери, она даже толкнула амфетамины той жирной даме из кафетерия, миссис Смолл. Однажды Тео застала ее плачущей в туалете и спросила, может ли чем-то помочь.

— Нет, спасибо, Теодора. Я просто устала, безумно устала.

— У меня есть средство, которое поможет вам и придаст энергии. Вы даже можете сбросить вес.

Она дала женщине две капсулы, немного беспокоясь, конечно. Но каким-то образом Тео знала, что добрая миссис Смолл не донесет на нее. И оказалась права: на следующий день, пока Тео стояла в очереди за самой дрянной лазаньей на свете, миссис Смолл наклонилась и прошептала:

— Ты можешь достать еще?

Тео улыбнулась. О да, она могла. За определенную цену она могла дать каждому все, в чем он нуждается.

Точнее, все, за исключением заветного дьявольского табака, который был похож на Святой Грааль в царстве наркотиков: о нем говорили только почтительным шепотом. Тео даже не была уверена в его существовании. Но школьники спрашивали ее об этом. Может ли она достать немножко? Пробовала ли она его? Знает ли она кого-то, кто пробовал?

— Я заплачу столько, сколько смогу, за одну дозу этого зелья, — сказал ей Люк, когда они заключали сделку с кокаином и обсуждали, что еще Тео сможет поставлять ему в будущем. — Если ты заполучишь его, позвони мне первому и называй свою цену.

В 15.45 она стоит перед кирпичным домом Ханны, нажав на кнопку звонка, и слышит из домофона голос подруги:

— Это ты, Тео?

Да, да, да.

Тео нравится, как Ханна произносит ее имя, в ее устах оно звучит как музыка. После очередного звонка дверь со щелчком распахивается, и Тео спешит вверх по лестнице. Ханна ждет в дверном проеме; она протягивает руки, и они целуются. Тео снимает шарф и оборачивает его вокруг шеи Ханны.

— Я сделала это для тебя, — говорит она быстро и с придыханием, пока Ханна снимает ее школьный блейзер и начинает расстегивать пуговицы свежей белой блузки.

— Чудесный шарф, — говорит Ханна, когда ведет Тео в спальню. — Сегодня все прошло нормально? Паренек отдал тебе деньги?

— Все отлично, — кивает Тео.

Позже, когда они лежат в постели, Ханна воркует:

— Не могу поверить, что ты связала это для меня. — И, обертывая шарф вокруг шеи: — Он такой мягкий!

Это единственный предмет одежды, который остался на Ханне, и он выглядит так безупречно, что у Тео перехватывает дыхание. У Ханны молочно-белая кожа с россыпью веснушек. Тео любит проводить пальцами от одной веснушки к другой, выдумывать формы и созвездия, видеть целую вселенную историй на коже Ханны. Историй о том, кто она сейчас, какой маленькой девочкой она была, какой она станет пожилой женщиной: Тео хочет знать все, каждую черточку Ханны.

— Он из мериноса и альпаки, — говорит Тео, вспоминая, как много времени она провела в вязальной лавке, стараясь выбрать лучшую пряжу.

— Никто еще ничего не вязал для меня, — говорит Ханна и проводит пальцами по узловатому алому шарфу.

Тео улыбается и застенчиво кусает губу.

— Даже мама или какая-нибудь старая тетушка? — спрашивает Тео.

Ханна трясет головой, плотнее заматывает шарф и закрывает рот и нос, так что видны только глаза.

Тео хочется сказать гораздо больше. «Останься со мной, и я свяжу тебе все, что захочешь, — свитера, шапочки, варежки из толстой пряжи». Но Тео не дура: она знает, как банально и нелепо это прозвучит. К тому же она всегда боится показаться маленькой девочкой перед Ханной, которая на три года старше ее и учится в колледже.

— Стало быть, все прошло хорошо? Багаж сдан, платеж принят?

— Никаких проблем. Его родители ничего не подозревают. Он, конечно, засранец, но пользуется популярностью в классе: получает хорошие оценки, и учителя его любят. Никто не заподозрит, что я продала ему две унции коки.

— Так где деньги? Можно посмотреть на них?

— Конечно. — Тео выскальзывает из постели и идет за своим ранцем. Ее маленькая сумочка лежит на полу рядом с кучей одежды; школьная форма похожа на странную лужицу, как будто человек внутри вдруг исчез.

Ранца нигде нет.

По коже Тео пробегают мурашки. Когда она пришла, ранец был при ней, верно? Она закрывает глаза и возвращается в недавнее прошлое.

— О, господи, — произносит она, и сердце с гулким стуком ухает куда-то вниз.

— Что такое? — спрашивает Ханна.

Черт. Черт. Черт. Последний раз она видела свой ранец, когда положила его на капот автомобиля Огненной Девы. Потом Тео смотрела, как девушка проглатывает огненный шарик, но тут пришел здоровый парень и принялся размахивать рюкзаком и вопить, чтобы они убирались прочь.

Тео оставила ранец на капоте. Ранец с книгами (включая подаренную Ханной «Принцессу и слона», которую Тео повсюду носила с собой), пакет с разными таблетками и две тысячи долларов в конверте.

Как она могла так облажаться?

— Я, э-э-э… — мямлит она, не желая показывать Ханне, какой беспросветной дурой она оказалась. — Я оставила ранец в школе.

— Что? Вместе с деньгами?

— Знаю, знаю, это глупо. Но не беспокойся, он в моем шкафчике. Просто я так спешила убраться оттуда и увидеть тебя, что позабыла о нем. — Тео сокрушенно кривит губы, показывая Ханне, как ей жаль.

Ханна выглядит бледной как призрак.

— Но деньги…

— Они в безопасности. Я заперла шкафчик.

— Ты можешь забрать их сейчас?

Тео на секунду задумывается, вспоминая высокого парня, размахивающего рюкзаком, и Огненную Деву с ее ножом, потом качает головой:

— Школа уже заперта. Завтра я первым делом отправлюсь туда и принесу деньги.

— Но мой друг придет сегодня вечером. Я сказала ему, что получу деньги.

Тео закусывает губу.

— Скажи ему, что у моего покупателя пока нет денег. Завтра он их получит.

В замке поворачивается ключ, и парадная дверь открывается.

— Крошка? — зовет мужской голос.

Тео все еще голая и стоит над своей одеждой. Она смотрит на Ханну, в чьих глазах мечется паника, когда та качает головой и прижимает палец к губам.

— Ты сегодня рано! — кричит Ханна и указывает на шкаф. — Прячься, — яростным шепотом добавляет она. — Скорее!

Тео с бешено стучащим сердцем подхватывает свою одежду. Ханна бросает ей шарф, она подхватывает его. Потом она прячется в шкафу и захлопывает дверцу в тот момент, когда распахивается дверь спальни. В шкафу темно и пахнет Ханной. Тео приседает над парой туфель, блузки на вешалках щекочут ей лицо. Она пытается затаить дыхание, когда слышит, как мужчина входит в комнату.

— Чем ты занимаешься? — спрашивает мужчина.

— Прилегла вздремнуть, — отвечает Ханна.

— Без одежды?

— Мне было жарко.

— Да, я вижу, что тебе жарко. Ты чертовски горячая. Иди сюда, — тихо говорит мужчина. Слышен звук поцелуев. Тео тяжело сглатывает, ее глаза горят, ногти впиваются в ладони.

Что это за урод?

Тео слушает, хотя и не хочет этого. Она хочет, чтобы в шкафу оказалась задняя дверь, окно, что угодно.

Мужчина что-то шепчет Ханне на ухо. Тео не слышит слова. Но она никогда в жизни не хотела кого-то убить. Если бы у нее был нож, как у Огненной Девы, она бы попробовала.

— Джереми, перестань, — говорит Ханна. — Я сейчас не в настроении.

— А выглядишь так, будто совсем не против.

— Внешность бывает обманчивой.

Шорох простыней.

— На ощупь ты явно в настроении, — тихо говорит мужчина по имени Джереми.

— Прекрати, — ворчит Ханна. — Я серьезно.

Снова какая-то возня. Скрип диванных пружин. Потом щелчок зажигалки. Тео ощущает резкий запах сигаретного дыма.

— Так маленькая алтарная девочка принесла деньги?

— Еще нет. Она позвонила и сказала, что сегодня парень не смог собрать достаточно денег. Но пообещал, что завтра утром все будет.

— Мне это не нравится. Не нравится, что она расхаживает с кокаином в ранце.

— Все нормально, Джереми.

— Откуда ты знаешь, что она не кинет нас? Не сбагрит товар и не убежит?

— Она этого не сделает.

— А-а-а, вот это верно. Потому что маленькая девочка влюблена в тебя, да? Ей так хочется, что просто невтерпеж. Как я мог забыть?

— Не надо, Джереми.

— Ты сердцеедка, Ханна, знаешь об этом? Тебе должно быть стыдно. Совращаешь маленькую девочку ради нескольких лишних баксов.

Тео еще крепче впивается ногтями в ладони.

— Это не так, — говорит Ханна.

— Знаешь, у меня начинается стояк, когда я думаю, как сильно эта девчонка хочет тебя.

Снова скрип диванных пружин, чмоканье поцелуев, потом безошибочный звук расстегиваемой молнии на ширинке.

Тео закрывает уши и зажмуривается. Пожалуйста, господи, не надо! Пусть они не начнут трахаться. Она этого не вынесет. Тогда она определенно убьет его; может быть, она убьет их обоих. Будет колотить по их тупым головам снова и снова, пока они не превратятся в кровавую кашу.

— Подожди, Джереми, — шепчет Ханна. — Давай сделаем это без спешки. Может, ты сходишь и принесешь бутылочку шабли? Ты же знаешь, что вино меня успокаивает, да?

— Только если ты пообещаешь остаться в таком же виде и будешь ждать меня здесь, в постели.

— Обещаю.

— Одна нога здесь, другая там, — говорит он и поспешно выходит из комнаты. Тео ждет, пока открывается и захлопывается входная дверь. Потом распахивает дверцу шкафа.

— Тебе нужно уйти до того, как он вернется, — сразу же говорит Ханна.

Тео молчит с опущенной головой, не желая даже глядеть на Ханну. Тео надевает трусики и юбку, свой лифчик, белую блузку и блейзер. Потом натягивает ботинки, но не трудится зашнуровывать их. Она плотно обматывает шарф вокруг шеи, так, что едва не задыхается, потом спешит выйти из комнаты.

— Тео! — окликает Ханна.

Тео останавливается, поворачивается и смотрит на Ханну. Та кажется старше, чем несколько минут назад, и ее глаза уже не голубые; она кажется едва знакомым человеком.

— Прости, — говорит Ханна.

Тео поворачивается и идет к двери; ноги словно резиновые, во рту — кислый привкус.

— Тео, — снова зовет Ханна.

Тео останавливается и ждет. Ждет и надеется. Может, Ханна скажет, что все это большая ошибка, скажет: «К черту Джереми, он ничего не значит, давай уедем отсюда прямо сейчас».

Но Ханна говорит совсем другое:

— Ты принесешь деньги завтра? Точно?

— Конечно, — отвечает Тео и уходит.

Тео бродит по улицам почти два часа, потом возвращается в кофейню, где они с Ханной сидели в первый день и обсуждали свои дурные привычки. (Тео призналась, что регулярно списывает на экзаменах, но ее самая дурная привычка состоит в том, что она влюбляется не в тех людей, которые ей нужны. Она тщательно выбрала слово люди, чтобы Ханна поняла намек.)

Тео садится в одну из зеленых кабинок и заказывает кофе. Она перебирает композиции в музыкальном автомате, думая о песнях, которые могли бы понравиться Ханне: джазовые баллады, старые блюзы и кантри. Потом Тео останавливается. Не имеет значения, что хочет слушать Ханна, потому что ее здесь нет. Она у себя дома, трахается с Джереми.

Тео достает мобильный телефон и проверяет СМС, но есть только одно сообщение от матери, где сказано, что она задержится на работе допоздна и не сможет взять ничего на ужин. Тео пишет маме: «Не беспокойся. Я в библиотеке, готовлюсь к экзамену. Перехвачу сэндвич по дороге домой».

Тео знает, что нужно сделать. Она вернется к автомобилю Огненной Девы и найдет способ вернуть свой ранец. Остается лишь молиться о том, что девушка и ее парень не ударились в бега, разжившись шальными деньгами.

Тео допивает кислый кофе и идет по направлению к школе.

Уже стемнело, и она старается держаться в тени. Она заберет ранец и принесет деньги Ханне, оставит их прямо у ее двери. Без предупреждения. Без нежных прощаний. Одно проклятие напоследок, и всего хорошего. Она никогда больше не будет говорить с Ханной.

Сейчас Тео ясно видит, какой идиоткой она была. Конечно, у нее были подозрения, но все оказалось гораздо хуже, потому что этот козел Джереми с самого начала знал ее роль. Она представляет, как Ханна и Джереми валяются в постели; они смеются над ней, называют ее маленькой алтарной девочкой. Такой глупой и жалкой. Своей дойной коровой. Своим кассовым аппаратом.

Тео сглатывает комок в горле, стараясь не заплакать и сосредоточиться на том, что нужно сделать. Она механически переставляет ноги и движется по тротуару, как автомат с заложенной программой.

Вскоре она видит большую каменную церковь, школу и заброшенный участок, отгороженный от улицы выкрошенной кирпичной стеной. Церковь и школа ярко освещены, словно на съемочной площадке, но участок скрывается в темноте и тенях. Тео видит лишь очертания стены и кучу старых покрышек у пролома.

Тео медленно крадется внутрь, огибая кучи мусора и не сводя глаз с автомобиля. Она следит за движением и внимательно прислушивается, но не видит и не слышит ничего необычного. Под ногами хрустит гравий, битый кирпич и стекло, прежде чем она добирается до сорняков. Природа пытается взять свое, но не добивается успеха, потому что земля отравлена; даже сорняки вырастают жалкими уродцами.

Оказавшись рядом с автомобилем, Тео низко наклоняется. Может быть, они все-таки заглянули в ранец, обнаружили деньги и отправились кутить напропалую, не в силах поверить в такую удачу.

Но нет. Заглянув в заднее окошко, она видит, что парень и Огненная Дева спят на заднем сиденье, обнявшись и накрывшись одеялами. Тео ищет взглядом свой ранец, но не может его найти. Она вспоминает о ноже Огненной Девы и представляет, что произойдет, если та вдруг проснется и обнаружит, что за ней подглядывают. Кроме того, нельзя забывать о парне и его рюкзаке. Кто знает, какое оружие он там хранит?

Она крадется к переднему бамперу автомобиля и заглядывает в треснувшее ветровое стекло. На передних сиденьях ничего нет. Она замечает на приборной доске случайный набор предметов: ржавые металлические шестеренки, разбитая стеклянная бутылка, сушеные цветы, мотоциклетные очки. Ранца нигде нет. Огненная Дева ворочается и стонет во сне. Тео пригибается к земле и старается не дышать.

Вот дерьмо.

Минуту спустя она осмеливается снова заглянуть в салон и видит, что Огненная Дева снова лежит неподвижно. Но лучше не испытывать свою удачу.

Завтра. Завтра Тео первым делом вернется сюда еще до первого звонка. Может быть, тогда парень уйдет и у нее будет возможность поговорить с Огненной Девой без посторонних. Если придется, Тео предложит девушке какую-нибудь награду. Даст ей пару таблеток или что-то еще, чего она захочет. Или, может быть, просто скажет ей правду: «Без этого ранца мне крышка». Тео представляет, как рассказывает историю целиком: как она познакомилась с Ханной, как ее использовали и обманывали. Тео скажет, что теперь хочет только отдать деньги и навсегда покончить с этим. Ей кажется, что Огненная Дева сможет понять ее. Иногда в жизни приходится делать тяжкий выбор, а иногда не остается другого выбора, кроме плохого.

Тео отодвигается и поспешно уходит от автомобиля к проему в стене, который ведет на улицу между лавкой автомобильных запчастей и закрытой булочной. Тео замечает движение.

Животное? Нет, это что-то слишком большое для животного.

В переулке видна фигура: человек, стоящий в тени, спиной к стене. Он смотрит прямо на Тео. Она не может различить никаких подробностей и видит только бледный промельк лица, ныряющего в тень за воротником длинного плаща.

Тео застывает на месте, потом резко поворачивается и бежит через заброшенный участок, перепрыгивая через низкую часть разрушенной стены и направляясь в сторону ярко освещенного входа в церковь. Топот и хруст кажется достаточно громким, чтобы разбудить Огненную Деву и ее приятеля, но Тео стискивает зубы и продолжает бежать. Она не рискует оглянуться до тех пор, пока не оказывается на тротуаре. Никого. Кого бы она ни видела, он исчез; возможно, она напугала его так же, как он напугал ее. В автомобиле Огненной Девы так же тихо и спокойно, как и раньше. Тео бежит трусцой к Саммер-стрит, испытывая облегчение от того, что через несколько минут окажется в своей квартире.

Некко

Некко видит во сне своего отца. Его мастерскую, маленький сарай из листового алюминия на заднем дворе, этот сарай был одним из ее любимых мест, несмотря на сумрак и духоту.

Папа сидит у верстака посреди хаотичного набора пружин, шестеренок, кусочков дерева и металла. Здесь стоит успокаивающий запах смазки, ржавчины и дыма из папиной трубки.

Одно из его лучших созданий летает кругами вокруг них: маленькая механическая летучая мышь с кожаными крыльями, прикрепленная к потолку на проволочной нити. Она летает по кругу, шестеренки тикают, как часы, крылья мерно хлопают. Некко всегда хотела перерезать провод и отпустить летучую мышку в ночь.

Самое пугающее изобретение ее отца стоит на верстаке, покрытое белой холстиной, как труп. Но сейчас папа не работает с этой машиной. Его внимание сосредоточено на чем-то еще.

— Над чем ты работаешь? — спрашивает Некко.

Механизм под брезентом содрогается, потом начинает двигаться, слегка поднимаясь и опадая, как будто он дышит. Она слышит глухое потрескивание статического электричества.

Некко хочет убежать, но вместо этого заставляет себя двигаться вперед, переставляя ноги, словно идет по льду за отцом. На нем кожаный фартук, рабочая джинсовая рубашка и грязные штаны цвета хаки. Его правая рука опускается на верстак: он держит большую швейную иглу. В левой руке что-то спрятано, но Некко пока не может это увидеть.

— Папа? — говорит она и легко кладет ладонь ему на спину.

Он поворачивается, и Некко пытается закричать, но не может издать ни звука. Вместо левого глаза у него толстый телескопический монокль, пришитый к глазнице плотной черной ниткой. По щеке отца течет кровь.

Он раскрывает левую руку и показывает ладонь, где лежит его глазное яблоко — знакомый шарик с темной радужкой, который смотрит на нее.

— Это для того, чтобы присматривать за тобой, — говорит он.

Некко просыпается с сильно бьющимся сердцем, солнечный свет бьет ей в лицо. Лучи падают через треснувшее ветровое стекло «Понтиака»; свет такой яркий, что кажется, будто он пульсирует и мерцает, как близкий огонь. Около минуты Некко просто лежит, греясь на солнце и отгоняя ужасные образы из сна. Она слышат, как дети на улице торопятся в школу. Звонит церковный колокол: динь-дон, динь-дон.

Некко слушает перезвон, думает о церкви и о том, что никогда не была внутри. Потом ей на ум приходит какая-то глупость: металлическая открывалка для бутылок с магнитом на обратной стороне, прилепленная к глянцевито-белому холодильнику. Они пользовались ею для того, чтобы открывать банки сока, бутылки лимонада и любимого имбирного пива Эррола. Мама называла открывалку «церковным ключом», и это казалось забавным, как будто церковь была большой бутылкой, ожидающей, когда ее откроют.

Потом Некко вспоминает о ключе на шее у Гермеса. О таинственной вещи, которую он собирается ей показать. Некко начинает нервничать, и волосы по всему телу встают дыбом; ей не нравятся сюрпризы. Но, может быть, это приятный сюрприз? Может быть, обещание Гермеса сбудется, и все будет хорошо? Она перекатывается на бок, собираясь разбудить этого засоню, который отведет ее к своему большому секрету.

С ее губ срывается крик, прежде чем она успевает справиться с собой. Это настоящий крик: пронзительный и безумный. Такой звук не может исходить от нее. Это не она кричала.

Гермес лежит на спине, восковой и неподвижный, как манекен. Его лицо покрыто вязкой кровью, заляпавшей рубашку, одеяло и даже ее собственную одежду.

В его левой глазнице торчит розовая вязальная спица.

Некко закрывает глаза и чувствует, как вода подхватывает ее огромной, мощной волной, превращая все остальное во тьму и холод, наполняя рот и легкие. Собственный крик кажется глухим и отдаленным. Голос из-под воды. Голос утопающего человека.

Потом появляются другие звуки. Приближаются дети, монахини и учителя. Они окружают автомобиль и заглядывают в окна, как в аквариум.

Их губы шевелятся, и сначала Некко не может понять, что они говорят. Не слышит их голоса из-за своего безумного крика.

Наконец их слова прорываются наружу.

— Он мертв! Она убила его!

Теперь кричит кто-то еще. Кого-то выворачивает наизнанку. Она из монахинь начинает молиться.

— Это одна из вязальных спиц, которые ей вчера подарила Тео, — верещит мальчишка в очках. — Она воткнула спицу ему в глаз! Я всегда знал, что она опасна.

Кто-то сообщает, что полиция уже в пути.

Мама говорила: «Никогда не верь жужубам. Ничего им не говори. Если они придут за тобой, беги».

Они пытались найти Некко после гибели мамы. Они задавали вопросы. Приходили в маленькую хижину под мостом, где она с мамой жили в хорошую погоду, и рылись в их вещах. Они допрашивали других Глотателей Пламени. Некко наблюдала за ними с другого берега реки. Она видела их и знала, что больше не должна возвращаться в маленький дом, который они построили из старых грузовых палет и плавника. У нее не было шансов вернуться и в другое их убежище, Зимний Дом. Она провела несколько недель, переходя с места на место и отсыпаясь под мостами или в старых канализационных тоннелях. Потом она познакомилась с Гермесом.

Она не позволит жужубам найти себя. Не сейчас. Только не так. Они отправят ее за решетку, не задавая никаких вопросов. «Взята с поличным», — скажут они, и она окажется в их власти — с руками, запятнанными кровью, со словами, которым никто не поверит.

Некко переводит дыхание и чувствует, что начинает двигаться, медленно, дергаясь и неуклюже, словно ее тело превратилось в марионетку, которой она управляет. Она находит на полу автомобиля рюкзак Гермеса и сует туда куклу Надежду. Вспоминает, что кукла могла открывать и закрывать глаза и поворачивать голову до того, как заржавели шестеренки. Теперь один ее глаз открыт, другой закрыт. Лицо грязное, волосы свалялись. Некко слышит вдалеке вой сирен и начинает двигаться быстрее. Она хватает золотой медальон с фотографией маленького папы с луком в руках и широким ремнем на поясе, в костюме Робин Гуда, зелено-коричневом, как дерево. Она натягивает сапоги, тянется за ножом и, не глядя в лицо Гермесу, аккуратно перерезает шнурок на его шее и прячет ключ.

Она перебирается на переднее сиденье, протягивает руку вниз, чтобы ухватить ранец с деньгами и таблетками, и тоже пихает его в рюкзак.

С ножом в руке она выбирается из «Понтиака»; дети вокруг разбегаются с криками.

— Господи, у нее нож!

Некоторые из них выбегают на улицу и стоят в тени церкви. Другие просто медленно пятятся, глядя на Огненную Деву. Они никогда не видели ничего подобного. Настоящего чудовища прямо перед собой.

Кровь на ее руках, кровь на рубашке. Пятна крови даже на спине, отчего ткань липнет к коже. Некко вдыхает сладковатый, железистый запах крови и думает, что ее может стошнить. Она делает еще один глубокий вдох.

Сирены приближаются. Жужубы скоро будут здесь.

С бешено колотящимся сердцем Некко надевает тяжелый черный рюкзак и пускается бежать. Ей кажется, что они попытаются остановить ее, но дети и монахини расступаются перед ней, словно море перед Моисеем.

Ее ноги работают быстро, как пружины; они выносят ее через проем в стене и посылают вдаль по переулку между лавкой автозапчастей и заброшенной булочной с разбитыми окнами. Некко лавирует между зданиями, ныряя в переулки и тупики, пробираясь через ограды, проскальзывая между мусорными баками и трейлерами с ранними утренними поставками, стоящими у разгрузочных доков.

Она срезает путь по воняющему мочой проулку за баром «Милл-Сити» и огибает ржавые полуразобранные газонокосилки и снегоуборщики, выстроенные вдоль кирпичных стен маленького автосервиса. Она знает тайные проходы Бернтауна, его сумрачные и позабытые места, которые остаются незаметными для студентов колледжа и благопристойных горожан, гуляющих по улицам. Существуют два города: их город и ее город, и ей известно, как ориентироваться в обоих.

Она достигает Оранж-Гроув-авеню (глупое название, поскольку здесь слишком холодный климат для апельсиновых деревьев), ныряет под низкий карниз на восточной стороне и следует по канализационному тоннелю под улицей, пока наконец не выходит к реке.

Здесь масса укрытий: кусты, раскидистые деревья, куманика. Не считая парка на другом берегу реки, это самое большое пятно незастроенной земли в городе. Здесь растут кривые яблони со спутанными ветвями, кусты малины и ежевики, рогоз, чьи жареные корни так приятны на вкус, лапчатые папоротники, годные для весеннего сбора, дикий лук со стрелками для салата и луковицами для супа, лилейник с оранжевыми цветами, которые можно употреблять в пищу, и стеблями, которые можно варить как спаржу, и кусты сумаха с гроздьями ягод, похожими на ворсистые факелы, которые можно вымачивать в воде для получения розового лимонада. Однажды Некко застала медведя, пьющего из реки. Настоящего черного медведя почти в центре города. Это было вскоре после гибели мамы, и Некко больше всего хотелось, чтобы мама это увидела.

Теперь Некко сидит под узловатым деревом, чьи ветви касаются земли. Она слушает вой сирен, затихающий вдали. Переводит дух и снова трогается с места вверх по течению, держась под прикрытием.

Мама хорошо научила ее.

Если Некко и умеет что-то делать здорово, так это бегать.

Тео

Мама уже ушла к тому времени, когда Тео слезает с кровати, одевается и спускается вниз. Ее мама работает в банке Эшфорда. Недавно она получила должность начальника отдела; насколько известно Тео, это означает лишь то, что ей надо приходить туда на полчаса раньше и засиживаться допоздна. Очевидно, что награда не стоит затраченных усилий.

На столе рядом с пустой кофейной кружкой лежат два «поптарта»[38] в упаковках (разумеется, с черникой), а на маркерной доске на холодильнике оставлена записка: «Так или иначе, а я БУДУ дома к ужину. Китайская еда навынос сойдет? Увидимся вечером, целую, мама».

Домашний вечер с мамой и китайской едой выглядит идеально. Как раз то, что нужно, чтобы попытаться забыть о Ханне. И к тому времени Тео уже покончит с неприятностями. Она свернется на диване, возьмет креветки с кисло-сладким соусом и расскажет маме, как прекрасно идут дела в школе. Тео поделится своим энтузиазмом насчет поступления в колледж в следующем году (она уже выбрала колледж Двуречья и даже не рассматривает другие варианты из-за щедрых грантов для студентов с низким доходом из Эшфорда) — в общем, выложит на блюдечке сладкую чепуху, которая так нравится маме. С мамой всегда просто изображать хорошую девочку, которая получает высшие баллы, ходит по воскресеньям в церковь и тратит свободное время на чтение, учебу и вязание. Девочку, которую мальчики иногда приглашают на свидания, но она вежливо отказывается. «В конце концов ты найдешь подходящего молодого человека, — говорит мама. Ее добренькая, благонамеренная мама со скромной стрижкой и дешевыми брючными костюмами из полиэстера, которые постоянно облезают. — Может быть, это случится, когда ты поступишь в колледж».

«Может быть», — с улыбкой отвечает Тео и кивает. Иногда ее жизнь кажется сплошным притворством.

Тео наливает в кружку тепловатые остатки кофе, пьет залпом, бросает в сумочку запечатанные «поп-тарты» и направляется к выходу с намерением вернуть ранец до того, как прозвучит первый удар колокола, заменяющий школьный звонок в католической школе. Тео быстро шагает по Саммер-стрит. Улица запружена автомобилями, грузовыми фургонами, автобусами и редкими велосипедами. Никто никому не смотрит в глаза. Все выглядят изможденными и несчастными. Мимо зигзагами проезжает парнишка на скейтборде; его плеер играет так громко, что Тео слышит ритм через наушники. На обочине пожилая женщина толкает магазинную тележку со всеми своими пожитками, не обращая внимания на автомобильные гудки. Женщина хромает и пользуется тележкой как ходунками.

Тео уже почти на месте, осталось пройти несколько домов, когда телефон в кармане ее блейзера начинает вибрировать. Она достает его, уже зная, кто звонит, и внушает себе, что отвечать не нужно. Но Ханна уже двенадцать раз звонила с прошлого вечера и оставляла сообщения вроде «Мне нужно поговорить с тобой; перезвони, пожалуйста». Кажется, что с каждым разом ее призыв становится все отчаяннее.

Хорошо. Пусть немного попереживает, сука.

Тео смотрит на часы. Проклятие. Даже если с Огненной Девой все пройдет гладко и Тео без возражений получит ранец, у нее не останется времени, чтобы сбегать к Ханне и вернуться в школу до начала уроков. Придется пропустить химию, самый трудный, но любимый предмет. Ничего, все обойдется. Мистер Маккиннон пишет в ее табеле успеваемости замечания вроде «Тео — это ученица, о которой преподаватель химии или физики может только мечтать». Она скажет ему, что у нее разболелась голова, и предложит остаться после уроков, чтобы выполнить лабораторную работу.

Дрожащими пальцами она вынимает из сумочки пачку сигарет и закуривает. Тео старается не думать о Ханне и пытается сосредоточиться на том, как заберет свой ранец у Огненной Девы. Тео приходит к выводу, что честность будет лучшим оружием. Тео не сомневается, что девушка заглянула в ранец и нашла деньги. «Они на самом деле не мои, — скажет Тео. — Они принадлежат другому парню. Не знаю, что он сотворит, если я не верну деньги».

Конечно, Огненная Дева поймет это. Она знает об опасности. Об ужасных ошибках, которые совершают люди. Тео поняла это вчера за те пять минут, которые находилась рядом с ней.

Она поворачивает на Черч-стрит, и тут сигаретный дым застревает у нее в горле, а сигарета выпадает из пальцев.

Там стоит несколько полицейских автомобилей и фургонов; некоторые копы даже приехали на велосипедах. Рядом находятся передвижная телестанция со спутниковой тарелкой, машина «Скорой помощи», а вокруг — толпа людей, собравшихся на тротуаре.

Тео ускоряет шаг. Сперва ей кажется, что что-то случилось в школе. Возможно, стрельба — очередной психованный подросток слетел с катушек, — но тогда почему так рано, еще до начала учебного дня? Потом она видит желтую ленту, огораживающую место преступления, заброшенный участок на другой стороне улицы. Она растянута поперек остатков старой кирпичной стены. Тео уже почти пришла и теперь, глядя поверх низкой кучи мусора, видит, как двое мужчин в перчатках обыскивают автомобиль Огненной Девы.

«Нет, — думает Тео и трясет головой, как будто хочет вернуть все обратно. — Нет, нет, нет».

— Тео. — Она чувствует сильную руку у себя на запястье, поворачивается и видит Люка. Он бледный и потный; он снял свой школьный галстук и расстегнул рубашку.

— Что происходит? — спрашивает Тео, глядя на автомобиль и рой полицейских вокруг него. Это пятно крови на открытой дверце?

— Ты, блин, не поверишь! Это Огненная Дева: она прямо-таки заколола того парня, который вчера прогонял нас. Убила его и смылась.

— Не может быть! — Тео вспоминает, как они спали в обнимку под одеялом.

— Я сам это видел, — дрожащим голосом говорит Люк. — Я рано появился здесь. Она завопила, и мы прибежали сюда. Господи, Тео, там было так много крови! — Люк понижает голос. — Копы спрашивали про тебя.

— Про меня? — повторяет она, но уже понимает, почему. Конечно же, из-за ранца. Полицейские нашли ее ранец в салоне автомобиля вместе с книгами, удостоверением, пакетом наркотиков и конвертом с деньгами.

Тео оглядывается по сторонам, гадая, куда лучше направиться, где меньше полиции. Тео не побежит; так она лишь привлечет к себе внимание. Она спокойно уйдет. Но куда? К Ханне? Ни в коем случае. Ханна — последний человек, который может помочь ей сейчас: когда она узнает, что копы забрали деньги, то совсем взбесится.

— Ты не скажешь, что это я вчера привел тебя сюда, ладно? — быстрым шепотом говорит Люк. — Ни слова о том, что произошло вчера по пути сюда.

Бедный Люк со своим грантом на обучение в Йеле и безоблачной жизнью, которая может рухнуть, если кто-то узнает, что он недавно приобрел партию кокаина на две тысячи долларов. И как обычно, он думает только о себе. А другого парня убили.

Убили.

Тео все еще не может в это поверить. Она думает о ноже, пристегнутом к сапогу Огненной Девы, о шестидюймовом отточенном клинке. Но почему? Что парень сделал, чтобы заслужить такое?

— Само собой, — резко бросает Тео Люку, отворачивается от него и переходит улицу, глядя на мостовую.

Тео направится к школе, потом обойдет здание, выйдет на Сикамор-стрит и зигзагами вернется домой. Там быстро соберет все деньги, какие сможет найти, упакует сумку и уйдет. «И куда же ты направишься?» — мысленно спрашивает Тео. У нее нет таких друзей или родственников, которые могли бы принять ее у себя, предложить укрытие. У нее никого нет, кроме мамы. И Ханны… ладно, у нее была Ханна. Теперь нет.

Тео вспоминает женщину, хромавшую с магазинной тележкой, набитой грязной одеждой, старым одеялом и другими сокровищами. Она думает об Огненной Деве — о том, какой могла быть ее жизнь до того, как она поселилась в автомобиле, о том, какой путь привел ее на тот заброшенный участок. Это ли предстоит в будущем и ей самой?

— Теодора? — окликает мужской голос за ее спиной. — Теодора Суини?

Нет! Кровь стучит в ушах. Бегство будет признанием вины, а убежать все равно не получится: копы в мундирах стоят впереди по обе стороны улицы.

Тео медленно оборачивается.

Один из мужчин в штатском направляется к ней. У него короткие темные волосы и большие квадратные очки в стиле Кларка Кента.

— Вас зовут Теодора? Один из ребят на улице сказал, что это вы.

— Да, — говорит Теодора. Попалась. Ее поймали. Все кажется таким обыденным: никакой бурной погони, никакой драмы. Только один вопрос: «Вас зовут Теодора?»

— Я детектив Спаркс. У меня к вам несколько вопросов.

Он достает маленький блокнот и ручку. Тео кивает. Ее лицо горит, руки влажные от пота.

— Вы знаете девушку, которая жила в том старом автомобиле?

Тео качает головой:

— В общем-то нет. Люди называют ее Огненной Девой. Я впервые встретилась с ней вчера.

— Значит, до вчерашнего дня вы с ней не разговаривали?

— Нет.

— Но вы знали о ней?

— Конечно. Мы все знали. Она живет в автомобиле. Она появилась там после начала учебного года.

— Вам известно, откуда она пришла? Вообще что-нибудь о ней?

Тео качает головой.

— А молодой человек, который иногда оставался с ней? Вы с ним встречались?

–. Вчера он прогнал нас… когда мы разговаривали с ней.

— О чем вы с ней беседовали?

Ее лицо пылает.

— Я… если принести ей подарок, то она покажет вам фокус. Она глотает огонь.

Он что-то пишет в блокноте.

— Значит, вы принесли ей подарок?

— Да. То есть я дала ей немного сладостей. А потом вязальные спицы и клубок пряжи. Конечно, все это глупости, но мне было любопытно. Многие ребята говорили о ней, и я решила сама посмотреть. Хотела увидеть фокус. И правда, он был очень ловкий. Она держала в руке огненный шарик, а потом открыла рот и проглотила его… — Тео неловко умолкает.

— Вы можете описать вязальные спицы и пряжу?

Вопрос такой неожиданный, что она на секунду задумывается:

— Ну да, конечно. Пряжа была темно-алая, барочной марки: меринос и альпака. А спицы были из розового алюминия. Восьмой размер.

Детектив кивает:

— Вы можете что-нибудь еще рассказать об этой девушке; может, вы что-то видели или слышали?

— Пожалуй, нет.

— И вы никогда не слышали ее настоящего имени? Она вам не говорила?

— Она не сказала ни слова. Ребята рассказывали, что она не может говорить… что она немая или что-то в этом роде. Они говорили, что у нее обгорело горло от того, что она часто глотала огонь. — Теперь Тео говорит уверенно, распространяя чужие сплетни.

— Значит, последний раз вы видели ее вчера во второй половине дня? — Детектив смотрит ей в глаза, и Тео чувствует, как у нее перехватывает дыхание. Вчера поздно вечером она снова видела Огненную Деву и ее парня, спавших в обнимку. Они выглядели так мирно; его рука крепко обнимала ее.

— Да, — отвечает Тео, хотя и не сомневается, что детектив распознает эту ложь.

— И в какое время это было? — спрашивает он.

— Сразу после уроков. В три часа.

Он кивает.

— Я попрошу вас позже прийти в участок и повторить ваши показания. Можете привести с собой родителей.

— Я… меня арестуют? — спрашивает Тео. Ее мать будет страшно разочарована. Она будет чувствовать себя виноватой и думать: «Если бы я больше времени проводила дома и лучше заботилась о ней, то этого бы не случилось».

— Арестуют? — Он выглядит удивленным. — Разумеется, нет! Я всего лишь задам вам те же вопросы, что и сейчас, только их напечатают.

— Не понимаю, — говорит Тео.

— Судя по всему, одна из ваших вязальных спиц послужила орудием преступления.

— Одна из вязальных спиц?

— Боюсь, я ничего не могу к этому добавить. — Он возвращается к предыдущей странице блокнота. — В школе сообщили ваш адрес: Вайн-стрит, дом 6, квартира 3В. Номер вашего телефона 555—29–49. Это правильная информация?

— Да.

— Хорошо. Вскоре я свяжусь с вами и назначу время.

— Ладно, — в каком-то оцепенении говорит Тео.

— Спасибо за содействие, — говорит детектив. Он поворачивается и направляется к толпе на заброшенном участке. Тео секунду стоит неподвижно, потом поднимается на крыльцо и входит в школу, потому что школа внезапно кажется самым надежным местом на свете.

Некко

Некко наконец достигает того места, где обычно купалась мама, прямо под старым мостом, с которого она потом прыгнула в реку.

В первые дни после смерти мамы Некко посещала это место. Она садилась на берегу, смотрела на Стальной мост и представляла, как мама стоит на краю с раскинутыми руками, словно огромная птица, готовая к полету.

«Почему, мама? Почему?»

Потом она снова и снова воспроизводила последние моменты их совместной жизни, словно закольцованную пленку воспоминаний, безуспешно пытаясь понять, что она могла сделать по-другому, как могла спасти свою мать.

В то последнее утро Некко рано ушла собирать банки и бутылки и обнаружила хороший улов. Именно она распоряжалась деньгами и определяла, когда запасы нуждались в пополнении, когда приходило время добыть больше денег, украсть в магазине очередную банку кофе или пачку сахара. Некко заботилась о том, чтобы у них хватало еды. Мама больше не отвлекалась на тривиальные вещи вроде продуктов или их происхождения. Каждый раз, когда Некко выражала беспокойство по этому поводу, мама говорила: «Великая Мать даст все, что нужно». «Как же, держи карман шире!» — думала Некко и отправлялась на свалку или на пиратскую вылазку в магазин.

Некко и ее мать неплохо питались тем, что выбрасывали другие люди: черствым хлебом, увядшими овощами, супом из мятых банок, слегка подпорченными фруктами. Они наполняли кладовую в Зимнем Доме мятыми пачками чая, вскрытыми пакетами муки, сахара и крупы с истекшим сроком годности. Они наполняли бутылки водой из раковин в общественных туалетах и питьевых фонтанчиков.

В то утро Некко вернулась в Зимний Дом с пятнадцатью долларами, вырученными за собранные банки и бутылки, и собиралась отвести маму в ее любимый кафетерий «Кофейная чашка», где можно было приобрести бездонную чашку за один доллар. Если там будет одна из дружелюбных официанток, им дадут дополнительную порцию рогаликов с пакетиками джема и мармелада. Мама любила мармелад. Они усядутся в зеленой виниловой кабинке, положат в кофе побольше молока и сахару и включат старомодный музыкальный автомат на столе. Мама знала все песни и иногда тихо подпевала, вспоминая лучшие времена.

Но, вернувшись домой, Некко обнаружила, что мама пакует вещи.

— Что происходит? — спросила Некко.

— Я решила, что сегодня нам нужно спуститься вниз по реке. Вернуться в лагерь. — Мама суетливо бегала вокруг, беспорядочно бросая вещи в коробки и сумки.

В холодные месяцы Глотатели Пламени рассеивались, находя укрытие в сточных тоннелях, заброшенных зданиях и других местах, где можно было уберечься от холода. После таяния снегов, когда деревья только начинали покрываться зеленью, они встречались в лагере под мостом Блэчли.

— Не слишком ли рано? — поинтересовалась Некко. — Ночи еще холодные, и мисс Эбигейл с остальными еще не вернулись.

— Думаю, нам будет полезно снова оказаться на свежем воздухе, — сказала мама. — Мы слишком долго сидели в духоте. Остальные скоро вернутся, а мы тем временем все для них обустроим.

По правде говоря, Некко скучала по обществу других женщин, особенно мисс Стелы. Некко не хватало совместных прогулок по лесам, полям, пустырям и болотистым местам в речной пойме ниже по течению, где они собирали съедобные растения.

— Почему бы тебе не перенести первую партию груза? — сказала мама. — Разведи хороший костер, и мы сделаем лепешки. Сполосни большую кастрюлю и поставь варить бобы. У нас будет настоящее домашнее торжество. Остальные почуют еду и быстро вернутся в лагерь.

Некко согласилась и нагрузилась припасами, включая бобы, коричневый сахар, патоку и консервированные помидоры, чтобы сразу приступить к делу.

— Я скоро приду, — пообещала мама.

Но так и не пришла.

Некко снимает рюкзак и тяжелые кожаные сапоги. Потом, не раздеваясь, входит в мутную реку. Ее пронзает холод. Здесь мелкая вода и песчаное дно, удобное для ног, но нужно беречься битого стекла и ржавого железа. Она низко приседает, окуная черные штаны и серую блузку — это единственный наряд, в котором она последнее время чувствует себя комфортно, потому что постепенно выросла из другой одежды.

До Потопа, когда она была ребенком, Некко любила плавать. Теперь она не выносит воду. Начинает паниковать, когда вода поднимается выше колен. Некко входит в реку, чтобы сполоснуться, но не задерживается в воде.

Она чувствует ледяной поток, который струится вокруг нее и омывает одежду. Некко наклоняется, набирает пригоршни песка и начинает оттирать пятна. Бурая вода кружится вокруг нее, становясь мутно-красной, и Некко думает, как хорошо, что здесь нет акул. Вообще нет рыбы и даже лягушек. Вода слишком грязная. Выше по течению находится старая бумажная фабрика, и видно пенистую и вонючую белую массу, которую сливают прямо в воду.

Некко решает побыстрее выйти из воды, не только из-за леденящего холода, но и потому, что эта вода вредна для маленького головастика, который растет внутри нее.

Она запрокидывает голову, чтобы сполоснуть волосы, и смотрит на облупившуюся зеленую краску металлической рамы моста, на огромные бетонные опоры, которые поддерживают мост. Некко думает о жизни, происходящей наверху, об автомобилях, водители которых не имеют понятия, что она находится здесь, в нижнем мире Эшфорда. Потом ее пронзает мысль, такая тревожная, что Некко сразу же отгоняет ее прочь. Что, если мать была права? Что, если дурной человек, тот самый Змеиный Глаз, на самом деле охотился за ними? Что, если это он убил Гермеса?

Нет, внушает себе Некко. Это невозможно. Она не поддастся этому безумию. Нужно придерживаться фактов.

Покрышки автомобилей, проезжающих по металлическому мосту, издают протяжные поющие звуки.

Мама называла его Поющим мостом — не только из-за автомобильного шума, но и из-за птичьих песен. Здесь гнездятся сотни, может быть, тысячи голубей, и они тихо воркуют; это не вполне песня, скорее довольные звуки. Когда Некко прищуривается и смотрит вверх, она видит голубей, снующих между опорами, как будто сам мост является живым и дышащим, воркующим существом.

Тем не менее металлические конструкции моста покрыты белым птичьим пометом. Мама называла его гуано. В ее устах даже название дерьма могло звучать экзотично.

— Мама, — говорит Некко, опустив голову в воду и слыша только шум текущей воды. Она знает, что бесполезно разговаривать с мертвыми — это лучше оставить Глотателям Пламени, чьи головы затуманены зельем, — но все равно находит в этом определенное утешение. — Хотела бы я, чтобы ты посоветовала, что делать дальше.

Некко вспоминает аппарат, собранный отцом, «телефон для мертвых» конструкции Эдисона. Она не разрешает себе думать о нем, но теперь позволяет воспоминаниям вернуться. Однажды, когда ей было десять или одиннадцать, она проникла в папину мастерскую посреди ночи и включила аппарат, хотя ей не разрешали ходить в мастерскую в отсутствие отца, и она представить не могла, какие у нее будут неприятности, если ее поймают. Но ее тянуло туда. Она задавала вопросы о механизме, умоляла отца хотя бы разок включить аппарат, чтобы посмотреть, как он работает. Но отец лишь качал головой и говорил, что этого не будет никогда.

«Возможно ли это? — гадала она. — Говорить с мертвыми!»

Она даже знала, с кем хочет поговорить: со своей бабушкой Элизабет, которую видела только на фотографиях.

Ориентируясь лишь при свете луны, она прокралась в мастерскую, где стояла в темноте, пока ее глаза не приспособились к освещению, а потом сняла брезент, закрывавший аппарат Эдисона. Она включила тумблеры, посмотрела, как нагреваются трубки, услышала шум статики в динамике. Потом взяла трубку, похожую на старомодный телефон из черно-белых кинофильмов, и нерешительно заговорила:

— Бабушка? Элизабет Сандески? Ты слышишь?

Она не знала, как это работает; можно ли обращаться к конкретному человеку?

— Это я, Эва. Дочь Майлза. Мы никогда не встречались, но я все время думаю о тебе. Ты здесь, бабушка? Пожалуйста, ответь, — смущенно добавила она, хотя рядом никого не было.

Через потрескивание пробилось ровное тиканье, похожее на ход секундной стрелки. Потом смех, как будто сотни людей где-то далеко смеялись над ней. Потом она услышала свое имя.

— Эва, — произнесла женщина далеким, странно резонирующим голосом.

Некко отпрянула, инстинктивно напрягшись. Старая пластиковая трубка выпала из ее руки. С сильно бьющимся сердцем она подняла трубку двумя трясущимися руками.

— Да! Это ты, бабушка?

— Да. — На этот раз тише.

— Мне жаль, что мы никогда не встречались, — выпалила Некко. — Жаль, что ты погибла из-за аварии.

— Не было никакой аварии, — сказал голос и что-то добавил, но шум статики перекрыл слова.

Некко покрутила верньеры, пытаясь вернуть голос.

— Бабушка! — крикнула она, наклонившись вперед и прижав ухо к динамику трубки.

— Чего ты хочешь? — спросил мужской голос, четкий и ясный, как будто в трубке сидел крошечный мужчина. Возможно, это был ее дед, джазовый музыкант. Или дядя Ллойд. Она видела много его фотографий, даже те, где он держал ее на руках. Дядя Ллойд погиб при пожаре в гараже. Тетя Джудит и их сын Эдвард уехали из города, и Некко больше не видела их. У нее не сохранилось настоящих воспоминаний о них, как о людях из плоти и крови; для нее они были лишь образами из фотоальбомов на полке в гостиной.

— Кто это? — спросила она.

Голос змеей выползал из маленького динамика — нечто гнусное, ядовитое и угрожающее: «Я тот, кем ты хочешь меня видеть».

Потом смех, жуткий и жестокий смех. Сначала один человек, а потом целый призрачный хор истериков: пронзительное ехидное хихиканье, низкое уханье, шипение, театральный хохот. Она была уверена, что ощущает смрадное дыхание из динамика, чувствует его тепло и влагу на щеке.

Некко выключила аппарат, выдернула шнур из розетки, набросила сверху брезент и побежала в дом так быстро, как будто кто-то гнался за ней по пятам. Там она залезла в постель между родителями (хотя была уже слишком большой для таких вещей) и сказала, что ей приснился кошмар.

— Бедный мой утеночек, — сказала мама, привлекла дочку к себе и поцеловала в макушку.

«Мама, — думает она сейчас, когда опускается в текущую воду. — Мама, ты нужна мне». Ее лицо и уши немеют от холода, но Некко не поднимает голову, пока на берегу не появляется фигура, окутанная тенью и медленно движущаяся к ней.

— Это ты, Некко? — доносится голос.

Некко встает по пояс в воде. Сначала она испугана, и ей кажется, что она вызвала призрака, как той ночью в папиной мастерской.

«Я тот, кем ты хочешь меня видеть».

Но когда Некко прищуривается, чтобы лучше видеть, на лице появляется улыбка.

— Мисс Эбигейл, — говорит она и наклоняет голову, вспоминая о манерах. Некко выходит из реки, вода ручьями стекает с нее.

Хотя прошли месяцы с тех пор, как она видела мисс Эбигейл, та не изменилась.

Как обычно, на ней несколько юбок ярких и контрастирующих расцветок, которые заставляют ее выглядеть гораздо полнее, чем на самом деле. Длинные седые волосы украшены бантиками из разноцветных тряпочек.

В эти дни Некко редко посещает лагерь Глотательниц Пламени. Слишком много болезненных воспоминаний. Правда, она часто думает о них — о своей второй семье, — и тоска отзывается в ней медленной, тягучей болью.

— Почему ты купаешься в одежде, девочка? — спрашивает мисс Эбигейл.

— Она была грязная, — объясняет Некко, и порыв ветра бросает ее в дрожь.

Эбигейл долго смотрит на Некко, прищурившись через грязные очки с половинками стекол.

— Ты снова в беде, Некко?

В этом есть доля иронии, что человек с плохим зрением может так много увидеть.

— Расскажи, — настаивает Эбигейл.

Некко не знает, с чего начать. Она закрывает глаза и видит окровавленное лицо Гермеса и вязальную спицу.

— Кто-то убил моего друга. — Некко по капле выдавливает слова, не желая сломаться перед мисс Эбигейл. — И все думают, что это сделала я. Я лежала рядом с ним и как-то проспала это. Потом я проснулась… ох, мисс Эбигейл, там было так много крови! Теперь жужубы повсюду ищут меня. Я не знаю, что делать. Не знаю, куда идти.

Внезапно Некко разражается слезами. Она вытирает глаза мокрым рукавом и пытается выровнять дыхание.

Мисс Эбигейл кивает, приседает на корточки и смотрит на мост над головой. Она облизывает губы и потирает нос. Кожа под ним запятнана красным, несмываемой отметиной зелья.

— Я иногда приходила сюда после того, как не стало твоей мамы. Сидела и ждала знака. Я думала, может ли она найти способ хотя бы на мгновение вернуть то, что произошло здесь. И тогда, быть может, она бы рассказала мне.

— Почему она прыгнула? — спрашивает Некко.

Эбигейл снова долго смотрит на нее.

— Дитя, твоя мать не прыгала с этого моста.

— Неправда, — ровным голосом говорит Некко. — Она спрыгнула оттуда. Так сказали в полиции.

Старуха сошла с ума от зелья. Она боится собственной тени.

— Тебе пора узнать правду. Я думала, что неведение может защитить тебя, но теперь вижу, что ошибалась.

— Узнать что? — Некко сглатывает комок в горле. Она хочет снова забраться в воду и опустить голову, чтобы слышать только шум реки, а не то, что ей собираются сказать.

Мисс Эбигейл делает глубокий вдох, снова смотрит на мост и на птиц, собравшихся внизу. Внезапно вся стая срывается с места и летит вверх по течению, как будто по команде Эбигейл. Или они просто не хотят слышать то, что она намерена сказать.

— Твоя мама была убита. Она умерла еще до того, как упала в воду.

— Нет, — с запинкой произносит Некко, но какая-то ее часть уже знает, что это правда. — Вы уверены?

— Да. И есть кое-что еще, в чем я уверена. Ты в опасности, Некко. В страшной опасности. Ты и ребенок, которого ты носишь в себе.

Рука Некко машинально опускается к животу.

— Как вы?..

— Мне много известно, девочка. Ты ведь понимаешь, что не стоит сомневаться в моих способностях, верно? Сомневаться в видениях, полученных от зелья.

— Да, мэм, — говорит Некко.

— Я говорила об этом твоему другу. Говорила, что смерть твоей матери не была самоубийством и что тебе грозит опасность. Я пыталась предупредить его и объяснить, что ему лучше увезти тебя подальше отсюда.

— Моему другу? — У Некко шумит в голове. Она совершенно не понимает, о чем речь.

— Гермесу. Он приходил ко мне месяц назад и задавал вопросы о тебе и твоей маме. Он не хотел оставлять все как есть. Ему хотелось выяснить, что на самом деле произошло с твоей матерью, а также с твоим отцом и братом. Это его убили вчера ночью, верно?

— Да, — отвечает Некко, и в голову приходит ужасная мысль, застающая ее врасплох и едва не сбивающая с ног: — Возможно, все они были убиты одним человеком. Мой отец, мама, Эррол, а теперь Гермес.

Мисс Эбигейл смотрит на мост.

— Может быть, — говорит она.

— Это Змеиный Глаз?

Мисс Эбигейл понимающе смотрит на Некко, но не отвечает.

Некко глядит на бурую кружащуюся воду и думает о предупреждениях матери: Змеиный Глаз где-то там и охотится на них. Это он в ответе за Потоп, за смерть отца и Эррола. Мама даже говорила, что он виноват в той аварии, когда погибли ее дедушка и бабушка.

Некко отрывает взгляд от воды и смотрит на старуху.

— Мисс Эбигейл, я никогда не верила своей матери. Я не думала, что мы действительно в опасности. Не думала, что Змеиный Глаз существует на самом деле. Если бы я знала…

Это как пушечное ядро в живот: новое осознание. Если бы только она поверила матери, поверила в то, что они в опасности! И Гермес: это Некко виновата в его гибели. Если бы она знала правду, то могла бы предупредить его.

— Нет проку в запоздалых сожалениях, девочка, — говорит мисс Эбигейл. — Важно то, что ты знаешь это теперь. Важно то, что ты сделаешь с этим знанием.

Некко кивает, понимая, что ее прошлое является ключом к тайне. Все возвращается к событиям великого Потопа, который, по словам матери, был устроен Змеиным Глазом. Если бы Некко смогла вспомнить события того дня, то получила бы ключ к разгадке.

— Что мне делать? — спрашивает она у мисс Эбигейл.

Старуха задумывается и смотрит на голубей, возвращающихся к мосту, как будто ответ заключается в их тихом ворковании.

— Ты должна вернуться в Зимний Дом. Там безопасно. Когда выходишь, никому не показывайся на глаза. Завтра вечером, когда настанет полнолуние, приходи ко мне. Мы попросим совета у зелья, чтобы оно направило нас и указало твой путь.

— Хорошо, — говорит Некко и надевает сапоги.

— Теперь тебе надо спешить, девочка, — говорит мисс Эбигейл. — Беги так, словно сам дьявол гонится за тобой.

Пруденс

Отец всегда говорил ей: «Пруденс Элизабет Смолл, ты моя крошечная эльфийская девочка, и когда-нибудь ты будешь знаменитой». И она пришла к выводу, что он прав. Отец был умным человеком, сапожником, который был наделен пророческим даром. Рональд Смолл умер, когда Пруденс было девять лет, поэтому он не увидел, как его девочка выросла и стала шоу-звездой, но она иногда представляет, как он наблюдает за ней с небес. Она видит его как один из ярких лучей света, падающих с вершины небосвода через клубы дыма и пыли, исходящих от самого Бога. Она слышит отцовский голос, смешивающийся с аплодисментами и восторженными ахами, когда она проделывает свои трюки. Голоса зрителей звенят от волнения, от необъяснимого удовольствия, которое они испытывают.

Она называет это восхищением. Ощущением близости к божественному, которым она управляет. Даже когда они смеются, то делают это по ее усмотрению. Они не видели никого лучше ее, Пруденс Смолл, и она знает, что отец гордился бы ею.

Она слышит его слова: «Хорошая девочка. Ты устроила первоклассное представление».

Когда Пруденс выполняет танец с обручем, она встает на цыпочки, как маленькая балерина, и вращается до головокружения, усиленного запахом опилок, слоновьего навоза и львиной мочи с обертонами попкорна, жареного арахиса и карамельных яблок. Этот запах манит ее обратно и каждый вечер выводит на арену, всю в оборках и блестках. Иногда она думает, что могла бы питаться этим запахом. Ей кажется, что она могла бы вечно жить в одиночестве на каком-нибудь пустынном острове без еды и питья, если бы только имела этот запах, запечатанный в бутылочке, которую она носила бы на шее и время от времени наливала себе в чашечку — просто для того, чтобы взбодриться.

Некоторые люди думают, что звезда цирка — это шпрехшталмейстер, укротитель львов или дама, которая раскачивается на трапеции. Но в цирке Пруденс эти люди не имеют значения. В ее цирке именно она заставляет зрителей возвращаться снова и снова. Она, толстая дама: Королева-под-Куполом. Когда она надевает розовую пачку и блестящее серебристое трико, то знает, что все вращается вокруг нее. Она становится солнцем в планетной системе своего маленького передвижного цирка.

Ирония, заключенная в ее фамилии, не ускользает от Пруденс. Она думает, что фамилия Смолл[39] была лишь побуждением для того, чтобы вырасти большой. Такой большой, как только было возможно. Ее фамилия — это постоянное напоминание, чтобы расти дальше, быть олицетворенной силой природы. Такая огромная женщина может проглотить все вокруг: крошечных размалеванных клоунов, детишек из зрительного зала, сосущих леденцы, даже гимнастку, которая висит у нее над головой. Один хороший глоток, и они исчезнут где-то глубоко внутри нее. Пруденс воображает себя маленьким бездонным автомобилем, который выносят клоуны: они кладут туда чемоданы, собак, корзинки для пикника и даже кухонную раковину. Пруденс чувствует себя такой же бездонной, и ей кажется, что она никогда не сможет наполниться.

Слоны, выстроенные в линию за ее спиной, машут хоботами, предвкушая удовольствие. Силач мистер Марсель в полосатом трико и с закрученными усами стоит рядом, и, когда Пруденс прекращает свое балетное кружение, он берет ее за руки, и они танцуют на арене. Рядом с ним она чувствует себя невесомой. Сила тяжести исчезает. Он понимает, как ему повезло; он шепчет, что Пруденс прекрасна, что она лучшая женщина, какую заслуживает мужчина. Они наклоняются в одну сторону, потом в другую, и публика хохочет, словно это шутка, а не синхронное совершенство, не любовь в ее высшем смысле.

Уэйн, шпрехшталмейстер, наряженный во фрак с красным галстуком-бабочкой и с цилиндром на голове, дует в свисток, объявляя о начале парада.

— Дамы и господа, девочки и мальчики, добро пожаловать в волшебный мир цирка! Это мир, где возможно все!

Мистер Марсель не отпускает Пруденс, но ведет ее к Софи, ее любимой слонихе. Пруденс поднимается по пандусу на спину Софи, и можно подумать, что она слишком толстая и тяжелая для слонихи, но та вовсе не возражает.

Дрессированный пес Эммет прыгает на руки Пруденс и, когда она отпускает его, делает обратное сальто на широкой серой спине Софи. На нем ошейник в мелкий горошек, который сшила сама Пруденс, поскольку она не только звезда цирка, но и цирковая швея. Это лишь одна из многих причин, по которым они не могут обойтись без нее. Она незаменима.

Большая серая слониха возглавляет парад-алле. Пруденс сидит у нее на спине, машет и улыбается, как рекламная красотка — мисс Америка, мисс Вселенная, — но она куда более значительна, чем эти девицы. Пруденс может проглотить их на завтрак, а потом отрыгнуть, потому что ей не понравится вкус. Кожа да кости; они ничего не знают о жизни. Об этой жизни, полной свежеиспеченных удовольствий: буханка мягкого сливочного хлеба на завтрак, другая — на ланч, третья — на обед. Эти девушки тощие и сухие, как ржаные хлебцы.

В цирке пятнадцать клоунов могут выбраться из крошечного автомобиля, дрессировщик может сунуть голову в пасть льва, а 350-фунтовая женщина может стать звездой.

Дети выстраиваются в кафетерии на ланч, и Пруденс одаряет каждого из них цирковой улыбкой.

— Как поживают мои маленькие акробаты? — спрашивает она.

Маленькие мальчики хотят убежать из дома вместе с цирком. Маленькие девочки хотят розовые балетные пачки и серебристые трико. Она дает им пюре с мясной подливой. Некоторые хотят больше, другие — меньше. Предполагается, что все порции должны быть одинаковыми, но Пруденс Смолл понимает, что такое голод. Она знает, что голод похож на самого большого и опасного льва в клетке. Вы думаете, что можете приручить его и даже подружиться с ним, но он все равно остается диким животным, вещью в себе. У Пруденс урчит в желудке, когда она выкладывает на тарелки идеально круглые шарики пюре, пользуясь совком для мороженого, и поливает их мясной подливой, а потом кладет сбоку немного зеленого горошка.

Иногда дети играют с Пруденс, чтобы посмотреть, как много еды она может дать. Они просят еще и еще — такую порцию, которая сгодилась бы для нее, — и Пруденс Смолл не разочаровывает их. Она ничего держит за душой. Там, откуда приходит еда, всегда есть добавка.

Пруденс Смолл уже двенадцать лет работает в католической школе Милосердной Богоматери. Она заведует кафетерием. Дети называют ее миссис Смолл, хотя она никогда не была замужем. К некоторым учителям они обращаются «мисс такая-то», но ее называют «миссис», и она привыкла к этому званию и к тайной жизни, которую она якобы ведет с мистером Смоллом и их детьми. Это отличается от ее школьной жизни, где она составляет меню. Чизбургеры. Рыбные палочки по пятницам. Она заказывает мороженое мясо и огромные банки восковой фасоли. Она следит за тем, чтобы укладываться в бюджет и чтобы еды всегда хватало.

Некоторые дети знают ее секрет, в то время как другие все тринадцать лет ни о чем не подозревают. Некоторые узнают уже в первую неделю, проведенную в детском саду, когда они приходят в слезах и просят отпустить их домой, к мамочке. Тогда Пруденс дает им пирожное, наклоняется и шепчет в ухо: «Хочешь узнать мой секрет?» Они шмыгают носом и кивают.

«Я из цирка», — шепчет она, и плач прекращается. Ребенок с тихим восторгом смотрит на нее, и оба переносятся в то место, где творится волшебство. Пруденс рассказывает цирковую историю, и вскоре ребенок улыбается: он чувствует запах слонов и попкорна, затая дыхание, наблюдает за танцем акробатов на канате. Язык цирка универсален, и миссис Смолл хорошо знакома с ним. Она описывает силача Марселя, дрессированного пса Эммета и гимнастку на трапеции. Пруденс говорит и говорит, пока не приходит время возвращаться за стойку, назад к уборке и готовке для старших детей, которые приходят на ланч после следующего урока, к картошке с мясной подливой и зеленым горошком, который, похоже, не нравится никому из учеников.

Тарелка Пруденс тяжело нагружена: горы картофельного пюре с остроконечными пиками. Подливка сегодня удалась на славу, в меру соленая и с кусочками жирного мяса. Врач советует Пруденс отказаться от соли, держаться подальше от картофеля и белого хлеба. «Углеводы — это смерть для диеты», — говорит он, но Пруденс намазывает сливочным маслом очередной кусок и собирает остатки подливы. Цирковая толстуха должна есть, чтобы оставаться в деле. Тайная цель Пруденс — набрать пятьсот фунтов. Ее план состоит в том, чтобы каждый день есть немного больше, чем вчера. Продолжать даже после того, как она наелась досыта. Сделать еще несколько глотков.

Врач прописывает ей таблетки от высокого давления и ингаляторы от астмы; он советует носить черные эластичные чулки для распухающих икр и лодыжек и снабжает многостраничными фотокопиями меню с обилием свежих фруктов, черного кофе, творога и хрустящих ржаных хлебцев. Он хороший человек и желает Пруденс добра. Просто он не понимает и недооценивает ее. Ясно, что этот человек никогда не бывал в цирке.

Тем не менее она устала. Двойная жизнь имеет свою цену. Но Пруденс нашла лекарство — волшебную таблетку, которая помогает ей идти по жизни, делает походку пружинистой и дает массу энергии для цирковых выступлений после восьмичасовой работы в кафетерии. Таблетка заставляет Пруденс снова чувствовать себя молодой. Одна из старших девочек с приятным лицом и очаровательным старомодным именем Теодора достает ей эти таблетки по пять долларов за штуку.

— Это цена хорошего латте, — однажды сказала Теодора.

— Но что это такое на самом деле? — спросила Пруденс.

Теодора посмотрела на нее и улыбнулась.

— Специальные витамины, — ответила она.

Пруденс кивнула, понимая, что это не витамины. Но это не имело значения. Даже если это молотые рога самого дьявола. Эти таблетки помогали ей лучше себя чувствовать. Они помогали забыть о боли и двигаться туда, где она могла быть настоящей звездой цирка.

— Пру! Где ты, Пру?

Это мистер Марсель; он входит через заднюю дверь и катит тележку с коробками. Пруденс вытирает с губ остатки подливы, поднимается с широкого стула и старается идти медленно, чтобы не создавать впечатление, будто она спешит. Пусть Марсель думает, будто она не помнит, что сегодня четверг — тот день, которого она дожидалась с начала недели.

На его синей куртке красуется надпись «Паглиери и сыновья: доставка еды», а ниже стоит имя: «Фред Марсель». Пруденс никогда не называет его по имени; это почему-то кажется ей неправильным. Для нее он мистер Марсель, цирковой силач. Его голова под фирменной фуражкой обрита налысо, но лысина ему идет. Пруденс так и сказала бы, если бы не считала это грубостью.

Он подмигивает ей, когда закатывает внутрь контейнеры с мороженым и коробки с заготовками для гамбургеров. Ее сердце трепещет в груди, как крылья огромной бабочки.

— Как поживаешь, Пру?

— Прекрасно, мистер Марсель. Просто отлично. — Пруденс прикасается к его лбу тыльной стороной ладони и смотрит, как он выгружает коробки рядом с холодильником, прежде чем повернуться к ней.

— Я слышал, что сегодня на улице была большая шумиха.

Она кивает. Бездомная девушка, о которой все говорят.

— Ужасное дело, — говорит Пруденс и поджимает губы.

— Убитый юноша вроде бы оказался сыном губернатора.

— В самом деле? — спрашивает Пруденс. Ей так не терпится встретиться с Теодорой и получить новые витамины, что она почти не обращает внимания на слова других людей.

— Да, губернатор и его жена были на телевидении. Они обещали вознаграждение любому, кто поможет найти эту девушку. Десять тысяч долларов. Мой брат уже кое-кого расспросил и предложил мне помочь ему.

Брат мистера Марселя работает частным сыщиком, и мистер Марсель помогает ему по выходным и по вечерам.

— Я в основном обеспечиваю мускулы, — говорит он. — Если дело особенно скверное, ему иногда нужен кто-то, чтобы прикрывать спину.

Работа на частного сыщика кажется очень увлекательным делом, но мистер Марсель объясняет, что большей частью нужно просто сидеть, наблюдать за людьми и ожидать, пока кто-нибудь из них не сделает что-нибудь интересное. Чаще всего им приходится ловить с поличным неверных супругов или недобросовестных работников.

— Значит, ты поможешь в поисках девушки? — спрашивает Пруденс.

Мистер Марсель пожимает плечами.

— Не знаю. Зависит от того, что он предложит мне сделать. Десять тысяч долларов — это куча денег, даже если разделить ее на двоих.

— Да, это верно, — соглашается она.

— Ты о ней ничего не знаешь, Пру? Как ты думаешь, она когда-то училась в этой школе?

— Я даже не знала, где она живет, пока сегодня утром не началась суматоха. Но все это очень грустно. Девушка, у которой не было лучшего места для жилья, чем старый разбитый автомобиль.

Мистер Марсель выглядит немного разочарованным, и Пруденс действительно жаль, что она ничего не может рассказать ему. Возникает искушение что-то выдумать, например, имя девушки: «Я слышала, что ее зовут Анна», но лгать мистеру Марселю неприемлемо.

— Сегодня, Пру, у меня есть для тебя нечто особенное. — Он снова подмигивает и катит тележку к своему грузовому фургону.

Мистер Марсель и Пруденс обмениваются маленькими подарками. Цирковыми подарками. Она вручила ему воск для усов и маленькую расческу, и теперь он закручивает вверх кончики усов именно так, как она однажды предложила. Возможно, он так носит усы только по четвергам. Может быть, после этой доставки он смоет воск и расправит усы… она не знает. Иногда она думает, что он закручивает усы только для того, чтобы порадовать ее. Польстить цирковой толстухе. Она пытается представить, как он каждое утро подкручивает усы перед зеркалом, готовясь к выступлению. Иногда она думает об этом дома, когда сама стоит перед зеркалом и готовится к рабочему дню. Она думает о том, как ее силач подкручивает усы, и улыбается.

Время от времени она откладывает для него какую-нибудь сладость: кекс или большую плюшку. Или вырезает из газеты полосу комикса, который, по ее мнению, должен ему понравиться.

А что Марсель дарит ей? Вещи для цирка, разумеется. Бумагу ярких расцветок, жестяные банки с рисунками китайских фруктов, кусочки проволоки и бечевки. Пруденс говорит, что ей нужно, и он понимает, хотя никогда не видел этого. Он приносит ей пустые катушки для ниток и деревянные ящики из-под фруктов с этикетками из Южной Америки. Слова испанские, система весов метрическая, а мультяшно-зеленые авокадо с веселыми рожицами улыбаются на солнце: aguacates.

Сегодня он приготовил для нее что-то особенное. Она угадывает это по тому, как он щупает свой карман, пока они разговаривают. Она просматривает счет-фактуру и проверяет по пунктам содержание доставки. Коробки соленых крекеров в маленьких пластиковых пакетах, банки говяжьего бульона, упаковки картофеля быстрого приготовления.

Он спрашивает, что нового в цирке, и она улыбается. Ей не терпится рассказать ему. Она описывает новую девушку, которая вращает тарелки, рассказывает об ученом медведе, который ездит на велосипеде. Тем временем Марсель ощупывает предмет, лежащий в кармане синей форменной куртки, и мечтательно улыбается, словно маленький мальчик, потому что никогда не становишься настолько старым, чтобы забыть о цирковых чудесах.

Наконец он вынимает из кармана сжатый кулак и протягивает ей что-то. Его большие руки поросли жесткими черными волосами, что отчасти делает его похожим на медведя. Пруденс улыбается при мысли о мистере Марселе на велосипеде, и он раскрывает пальцы, чтобы показать сюрприз.

— О-ох! — говорит Пруденс, и это больше похоже на вздох, чем на восклицание. Мистер Марсель держит на ладони миниатюрную золотую слониху. Сначала Пруденс просто смотрит, не осмеливаясь прикоснуться к ней. Слониха мягко сияет даже в мигающем свете кухонных флуоресцентных ламп. Пруденс прикасается к ней, металл еще теплый от ладони мистера Марселя, и немного влажный. Скорее всего, слониха изготовлена из бронзы, а петелька наверху намекает, что когда-то она была частью ювелирного украшения. Она отполирована до блеска.

— Где ты ее нашел? — спрашивает Пруденс.

— Странное дело: брат отдал мне ее вчера вечером. Сказал, что это от одного из его клиентов. Я сразу же подумал о тебе. Очистил ее и положил на приборную панель, чтобы не забыть.

Она представляет, как могучий мистер Марсель трет слоника зубной щеткой с чистящим порошком для бронзы. Заставляет его сиять.

— Она прекрасна, — говорит Пруденс. — Именно то, что мне нужно. Я назову ее Присциллой, золотой слонихой.

Это лучший подарок, полученный от него. И хотя мистер Марсель с навощенными и подкрученными усами даже не подозревает об этом, он снова спас ее цирк.

Некко

Одежда Некко все еще влажная, но постепенно высыхает и становится жесткой и немного колючей от речного ила. Некко спешит по улицам, ныряет в переулки и заброшенные здания, пробираясь в Зимний Дом так быстро и осторожно, как только может. Она послушается мисс Эбигейл и затаится там до завтрашнего вечера. Она разберет рюкзак Гермеса и постарается осмыслить новую информацию, вспомнить все, что мать говорила о Змеином Глазе, и поискать путеводные нити в собственном прошлом.

— Он — мастер обмана, — однажды сказала мама. — Человек, который никогда не предстает тем, кем он является на самом деле. И он жутко умный, Некко. Он одурачил меня. Он перехитрил даже твоего папу, а ты понимаешь, что это было нелегко.

Некко достала из рюкзака Гермеса большой узорный шарф и повязала его на голову для маскировки. Когда она находится на тротуарах, то выбирает наиболее многолюдные места и сливается с другими людьми, теряясь среди студентов и матерей, безуспешно пытающихся уследить за маленькими детьми. Проходя мимо штаба добровольной пожарной дружины, она чует запах пива и сигарного дыма, слышит смех и бормотание телевизора через открытую дверь. Она крадется вокруг старого кирпичного здания, пересекает автостоянку перед китайским рестораном и оказывается возле прачечной самообслуживания, где мужчина вышел перекурить, пока стирается его белье. Некко разворачивается и направляется на задворки парка перед мэрией.

— Никогда не следуй прямым путем, — говорила мама. — И никогда не пользуйся дважды одним и тем же маршрутом. Изменяй свои привычки. Пусть другие гадают о том, где ты находишься. Это залог выживания.

После нескольких лет жизни на улице Некко знает самые безопасные маршруты в Бернтауне. А еще она знает, где находятся лучшие свалки продуктов, одежды и всего остального, что может понадобиться. И другие помойки, которые находятся под неусыпным наблюдением камер системы безопасности. Мама ненавидела камеры.

— Они крадут твою душу, — предупреждала она. — Очень важно, чтобы нас с тобой нигде не видели, Некко. Мы должны жить как призраки, как тени людей. Если одна из этих камер поймает наше изображение, это значит, что вскоре поймают нас самих.

Некко пересекает старый склад (к счастью, пустой) и выходит за булочной Лаверня на Стейт-стрит, где останавливается проверить помойку: здесь часто встречаются пакеты с рогаликами и батонами хлеба, а иногда и с сэндвичами. Сегодня ей везет: есть ржаной сэндвич с сыром, ветчиной и помидорами. Некко не ест мясо после того, как однажды отравилась жареным цыпленком, чудесным на вид и на запах, поэтому она достает ветчину и оставляет ее на земле для наиболее удачливой кошки или собаки. Бродячие животные встречаются по всему городу, и они тоже ищут еду и стараются выжить, как она.

Некко жует на ходу сэндвич и сознает, что это первая еда после вчерашнего куска хлеба с сыром. Ее живот завязывается в узлы, но она понимает, что должна быть сильной. Теперь она ест за двоих. Она должна постараться есть регулярно, и надо добыть витамины для беременных. Есть много зелени, чтобы не развилась анемия. Начать пить молоко, чтобы у ребенка были прочные кости.

Но первая задача — убраться подальше от улицы. Молоко и шпинат не принесут никакой пользы, если кто-то решит воткнуть ей в глаз вязальную спицу или сбросить с моста. Хотя Некко соблюдает осторожность, передвигаясь по городу в незаметных местах по сложной траектории, ее не покидает ощущение, что за ней следят, как будто Змеиный Глаз затаился в тени и дожидается удобного момента. Некко заворачивает остатки сэндвича, сует их в рюкзак и ускоряет шаг, насколько это возможно без перехода на бег.

У Зимнего Дома есть два входа: один находится с западной стороны за старой фабрикой, где нужно вскрыть круглый металлический люк и спуститься по лестнице, а к другому Некко направляется сейчас. Это вход в скале на другой стороне реки.

Чтобы попасть туда, она идет на север по Кэнэл-стрит мимо пивоварни с теплыми запахами жженого солода. За пивоварней находится место, которое мама называла Призрачным Поездом, старая сортировочная станция с кольцевой развязкой. Ряды древних грузовых вагонов ржавеют на запасных путях. Поезда перестали ходить еще до того, как закрылись фабрики. Теперь бездомные прячутся в вагонах, покрытых граффити, и Некко всегда настороже, когда проходит здесь; никогда не угадаешь, кто может таиться в сумраке. Она нагибается и на всякий случай достает нож, но вокруг все тихо.

Она покидает старую сортировочную станцию и поднимается на холм к мосту Мильярд, который ведет через дамбу. Некко слышит оглушительный рев воды, напирающей на бетонную стену и переливающейся через край. Здесь начиналась старая система каналов, направлявшая воду для снабжения фабрик.

Перебравшись через мост, Некко находит тропу, ведущую к воде. Это медленный спуск; тропа заросла кустами, и путь едва виден в темноте. Некко думает о фонарике в рюкзаке, но не хочет рисковать. Тропа крутая и каменистая, местами скользкая. Некко хватается за ветки и вьющиеся растения, чтобы не упасть. Здесь полно горько-сладкой лозы, созревающей каждой осенью и выбрасывающей красные ягоды из желтых стручков.

— Красивое растение, — однажды сказала ей мисс Эбигейл. — Но это не местный, агрессивный вид. Смотри, как она оплетает деревья и вытесняет местные кустарники; это растение нацелено на выживание.

Наконец Некко достигает дна и начинает пробираться по узкой тропе между рекой и каменной стеной. Она внимательно смотрит по сторонам.

Ей без труда удается найти вход даже в темноте. Там, примерно в десяти футах выше, над старыми кирпичными тоннелями, которые некогда были системой каналов, находится небольшая дверь, вделанная в камень. Волшебная дверь. Это дверь, не имеющая никакого смысла, в которую почти невозможно поверить. Когда впервые видишь ее, то думаешь, что у тебя помутилось зрение.

Некко тщательно оглядывается, но никого и ничего не видит, поэтому начинает подниматься. Это непростой подъем — есть лишь несколько мест, где можно поставить руки и ноги, которые легко могут соскользнуть, — но ее тело помнит последовательность движений. Есть места, где камни выпирают лишь настолько, чтобы можно было упереться, узкие кирпичные карнизы вокруг старых тоннелей. Когда они с мамой жили здесь, Некко пользовалась ими несколько раз в день. Рюкзак Гермеса тяжело давит на плечи, руки и ноги ноют от длительной прогулки по городу, но Некко продолжает подъем.

Никто точно не знал, откуда взялся Зимний Дом. До них доходили слухи, что тоннели восходят ко временам бутлегеров, привозивших ром с юга и виски с севера. Местные историки утверждали, что семья Дженсен во время сухого закона гнала ром и имела подпольные кабаки по всему городу.

Некко достигает двери и с облегчением видит, что разбитый замок по-прежнему болтается в створке засова. Она толкает дверь и вваливается в кирпичный тоннель с бетонным полом, а потом быстро закрывает дверь за собой.

Включив фонарик Гермеса, она направляет луч в глубину тоннеля и пугает крысу, которая устремляется прочь. Некко не возражает против крыс. Это умные животные, как и она, приспособленные для выживания. Просто у них плохая репутация.

Тоннель имеет арочный свод, достаточно узкий, чтобы люди могли проходить только поодиночке. В нем пахнет старым кирпичом и деревом, плесенью и забытыми вещами. Запах ударяет Некко, как тычок в живот.

Когда-то здесь был ее дом. Ее и мамин.

Она движется вперед и с облегчением видит паутинные сети и нити, затягивающие проход: верный знак, что здесь уже некоторое время никого не было. Примерно через двадцать ярдов тоннель раздваивается. Можно повернуть направо или идти прямо. Если пойти прямо, то примерно через сто ярдов упрешься в кирпичную стену. Некко всегда гадала, что находится за этой стеной и кирпичами; она даже начала сбивать известку, открыв кусочки тяжелого и плотного дерева, похожего на корабельные доски. Но из-за смерти мамы ее раскопки не успели далеко продвинуться.

Некко поворачивает направо, испытывая странное возбуждение по мере приближения к цели. Еще через десять ярдов она видит тяжелую металлическую дверь с ржавым кольцом. Некко задерживает дыхание и дергает за кольцо, дверь распахивается.

Ничего не изменилось: когда Некко водит вокруг лучом фонарика, она видит все, что оставила здесь в то самое утро.

Это небольшое помещение около пятнадцати квадратных метров. В дальнем конце стоят их кровати: деревянные паллеты с матрасами и кучами одеял. Между кроватями есть ряд низких полок, заполненных книгами в бумажных обложках, газетами и журналами, в основном добытыми из коробки бесплатной раздачи в библиотеке. По комнате развешаны и разбросаны картины и рисунки матери. Они раскрашены ярко, с сильным уклоном в красный цвет, навеянный видениями от зелья: лоза с гроздьями ягод, уходящая в розовые облака с парой глаз наверху, рыба с красными плавниками, перелетающая через Стальной мост, и огонь с разными образами, скрытыми в пламени, — лица, карманные часы, маленькая девочка с куклой в руках.

В кухонном уголке есть большая банка с краном, установленная на полке над столом с пластиковой лоханью, где они мыли посуду. Под столом стоит пятигаллоновое ведро для грязной воды. Каждое утро и каждый вечер Некко выносила к реке это ведро, которым они также пользовались как ночным горшком.

Кастрюли, сковородки, чашки, тарелки и столовые приборы обитали в выщербленном металлическом шкафчике между раковиной и старой газовой плиткой, работавшей на пропане. Они крали маленькие баллоны пропана из хозяйственных или универсальных магазинов. Напротив кухонного уголка расположен стол, которым они пользовались для еды, собранный из сломанных грузовых паллет. Разнородные стулья подобраны по обочинам дорог. Все, чем они владели, было кем-то уже выброшено или отвергнуто. Но их это вполне устраивало.

Когда Некко была маленькой девочкой, отец читал ей замечательную книжку «Добывайки» о маленьких человечках, живших под полом и в стенах старого дома. Некко нравилось думать о себе и матери как о Добывайках иного рода: больших и сильных, но тем не менее живущих в тени и берущих вещи, пропажу которых никто не заметит.

Слева от небольшого участка вокруг стола находится второй вход: тоннель, который ведет по длинному коридору мимо четырех других дверей, заложенных кирпичом, к металлической лестнице, вмурованной в стену. Если подняться по лестнице и откинуть металлический люк, то окажешься за старой фабрикой, ветхим кирпичным зданием на окраине города, закрытым уже более полувека. Хотя едва ли кто-то мог вторгнуться оттуда, они с мамой тщательно замаскировали люк, покрыв его слоем вонючей смазки и закидав грязью, камнями и битым кирпичом. Если не знать, где этот люк, то никогда не найдешь.

Направив луч фонарика, Некко видит мамин красный свитер, наброшенный на спинку стула. Две пустые чашки на столе хранят чаинки от их последней трапезы. В какой-то момент Некко даже кажется, что мама лежит на матрасе, что она сейчас поднимется, услышав ее приближение, и спросит: «Почему так долго?»

Но никто не шевелится. Ни звука, только колыхание паутины.

Некко подходит, светя фонариком, и берет мамину чашку. На дне лежит мертвый мотылек, серый и высохший.

— Ох, мама, — говорит Некко и впервые за этот день дает волю слезам. Бремя всего, что случилось недавно, обрушивается на нее и ревет, как вода возле дамбы.

Некко опускается на колени, сжимая пустую чашку.

Выплакавшись, Некко находит коробок спичек и зажигает свечи и керосиновые лампы. Несколько минут она занимается уборкой и радуется своей занятости; она подметает, моет кружки, проверяет запасы воды и пропана, а также скудный провиант, еще оставшийся в кладовой. Вскипятив чайник, Некко заваривает себе чашку чая с сахаром и достает волглое печенье из старой жестянки.

Некко смотрит на мольберт, который ее мать смастерила из палок и досок в углу комнаты. На нем установлена последняя картина, накрытая рваной белой простыней, словно бесформенный призрак. В качестве палитры мама использовала кофейную крышку, но краска — водоворот землистых оттенков, которые Лили смешивала сама, пользуясь глиной, молотым кофе и ягодами, давно затвердел вместе с воткнутой кистью. Некко пересекает комнату, откидывает простыню и впервые изучает неоконченную картину; мама никогда не разрешала ей смотреть на холст, пока работа не была закончена.

Некко сразу же видит, что это другая картина, отличающаяся от обычного стиля ее матери. Это сцена из эпохи до Потопа. Она изобразила папу и Эррола в их старой гостиной. Они сидят на овальном ковре перед камином и играют в карты. Некко наклоняется поближе и рассматривает карты в руках у Эррола. Они больше похожи на карты Таро, и на каждой есть пугающий образ: огромная волна, пара костей с одной точкой на верхней грани, Человек-Цыпленок, испуганный мальчик за стеной пламени.

Образ Эррола на полу в гостиной так похож, что это пугает Некко. Мама уловила озорные искорки в его глазах и непокорную прядь темных волос, которая всегда падала на лоб, почти закрывая шрам над левым глазом. Некко почти слышит голос Эррола: «Хочешь сдать нам карты, маленькая Э.?»

Она протягивает руку, прикасается к его щеке и ощущает мазки краски на дереве. Вспоминает, как она была «маленькой Э», а он — «Большим Эр». Ему нравилось говорить, что вместе они «E²», а не сумма двух слагаемых. «Целое больше, чем сумма его частей», — говорил он.

Внезапно ее одолевает усталость. Смертельная усталость. Но нужно сделать еще кое-что, прежде чем отойти ко сну.

Поставив на стол рюкзак Гермеса, Некко начинает открывать всевозможные карманы и доставать вещи. Гермес никуда не выходил без своего рюкзака, и его изобретательность казалась почти волшебной. Каждый раз, когда ей что-то было нужно — английская булавка, свечка или печенье, — он совал руку в рюкзак и доставал требуемое.

Некко работает неторопливо, но целенаправленно, с почтением прикасаясь к каждому предмету и складывая их аккуратными рядами. Карандаш — это не просто карандаш, потому что Гермес был последним человеком, который прикасался к нему. Когда был жив.

Она не нашла единственную вещь, которую больше всего надеялась обнаружить: амулет со слоником на сломанной цепочке, который Гермес забрал для починки.

Не может быть, чтобы он пропал. Это единственная вещь, оставшаяся от отца.

Некко смаргивает слезы раздражения и внушает себе, что сейчас не время думать о пропавшем слонике. Теперь ничего не поделаешь. Она смотрит на первый ряд вещей, извлеченных из рюкзака Гермеса.

Кроме школьного ранца Тео с таблетками и деньгами там есть два фонарика, паяльник, металлическая фляжка, мотки проводов, отвертки, печатная плата, разнообразные батарейки, фомка, зажигалка «Зиппо», ириски, стопка каталожных карточек и ручка, крошечный швейный набор, связка черного нейлонового шнура, полдюжины краденых мобильных телефонов, ассортимент электронных шнуров и кабелей и нетбук, упакованный в мягкий футляр.

Некко открывает нетбук, который сразу же запрашивает пароль. Она пробует «Гермес», «Некко» и даже его настоящее имя «Мэттью». Не работает. Она захлопывает экран и смотрит на следующий ряд предметов из рюкзака.

Маленький набор первой помощи, рулон изоленты, рулон армированной клейкой ленты, три вида плоскогубцев, складной нож и, наконец, маленький кожаный кисет, которым Гермес пользовался в качестве бумажника. Внутри она находит четыре доллара двадцать центов, автобусный проездной и рукописную квитанцию из центра семейного досуга «Уэстмор-Лэйнс». Некко внимательно изучает квитанцию. Он потратил пятнадцать долларов — десять долларов плюс пятидолларовый залог за ключ — на месячную аренду шкафчика в камере хранения. Номер 213.

Некко достает из кармана странный ключ с круглым стержнем и оранжевой головкой.

213.

«Это все изменит».

Некко перевязывает шнурок и надевает ключ на шею. Откопав в школьном ранце потрепанную книгу «Принцесса и слон», Некко ложится на мамину кровать и зарывается лицом в подушку, стараясь уловить след родного запаха. Но осталась только пыль. Некко открывает книгу с посвящением на первой странице: «Лили, которая стала для меня всем». Некко закрывает книгу, сует ее под подушку, подтягивает колени к груди и желает, чтобы сон забрал ее и унес прочь.

Тео

«Я только что говорила с Джереми. Он рвет и мечет, Тео. Позвони, пожалуйста».

Тео прижимает телефон к уху и слушает сообщения.

Утренние уроки прошли как в тумане, она была не в силах сосредоточиться ни на чем, кроме денег и пропавшего ранца. Она гадала, что произошло с Огненной Девой, и заставляла себя отвлечься от мысли о вязальной спице, воткнутой в глаз того парня, иначе ее бы стошнило прямо на желтую парту. Пока учителя бубнили о дериватах и аллегориях, Тео нервно рисовала спирали, вопросительные знаки и символы доллара в своей тетради. Наконец, незадолго до ланча она поняла, что должна убраться из школы и работать над решением своей проблемы. Кроме того, если Ханна и Джереми решат найти ее, то первым делом направятся в школу. Тео представляла, как они околачиваются на парадном крыльце и дожидаются звонка с последнего урока, чтобы поговорить с ней по душам, пока остальные будут выбегать из школы, как суетливые жуки.

Тео не собиралась попадаться в эту ловушку.

Остановившись у своего шкафчика, чтобы забрать мобильный телефон, Тео выскользнула через боковую дверь под яркое солнце и быстро пошла прочь в надежде, что никто не обратит внимания на ученицу, прогуливающую занятия.

Теперь, завернув за угол и скрывшись из виду, она продолжает слушать сообщения от Ханны. У нее пересохло в горле, стук сердца отдается в ушах.

«Уже больше девяти утра. Где ты?»

«Тео? Что происходит?»

«Я только что говорила с Джереми. Он рвет и мечет, Тео. Позвони, пожалуйста».

Последнее голосовое сообщение поступило час назад.

«Джереми едет сюда. Не знаю, что он сделает, если ты не вернешь деньги. Мне страшно. Позвони, пожалуйста».

Тео внушает себе, что она не собирается испытывать сочувствие к Ханне. Она не будет беспокоиться. Не будет представлять, как какой-то жадный до денег, спятивший от наркотиков козел избивает Ханну.

— Она сделала свой выбор, — произносит вслух Тео и сглатывает комок в горле. Она вспоминает, как проводила пальцами по ключице Ханны к маленькой ямке у нее на горле. Тео останавливала руку, ощущая пульс Ханны, и дивилась тому, какой странно уязвимой та выглядит, когда лежит обнаженной в постели, а ее кровь пульсирует под бледной веснушчатой кожей.

— Забудь об этом, — говорит себе Тео и спешит домой. Там она приступает к лихорадочному поиску денег, уже понимая, что это безнадежно и что она найдет лишь завалявшуюся мелочь… но нужно попробовать. Сначала она отправляется на крошечную кухню и обшаривает ящик для разного хлама, полный ржавых болтов, мертвых батареек, сломанных карандашей и мелочи (в основном центовых монеток), потом переходит к стенному шкафу в коридоре, где ищет в карманах пальто (и находит просроченный автобусный проездной, тридцать два цента и цилиндрик с мятными конфетами для свежести дыхания). Наконец, она идет в свою комнату и вытряхивает свинью-копилку (шесть долларов и двадцать два цента). У Тео с мамой есть одна дебетовая карточка на двоих, но она привязана к маминому банковскому счету, где никогда не водилось много денег. По уговору, Тео должна спрашивать заранее, если намерена списать с карточки больше десяти долларов.

Тео открывает свой шкаф, тянется к ковбойским сапогам в дальнем углу, которые она никогда не носит, и достает из левого сапога пластиковый пакет. Там хранится запас наркотиков, которые она не таскает с собой в школу. Осталось немного: пригоршня стимуляторов, немного травки, пара унций грибов. Если продать все сразу, можно выручить максимум сто долларов. В носке сапога лежит маленький сверток с деньгами, которые она накопила для совместной поездки с Ханной. Она пересчитывает бумажки: шестьдесят три доллара. Тео уверена, что у нее было больше. Но она потратила часть денег на покупку пряжи и на ожерелье в лавке сувениров для хиппи, которое так мило смотрелось на Ханне. И на жареный сладкий картофель в «Кофейной чашке». И на другие дурацкие, ни на что не годные мелочи.

— Вот черт! — шипит она и возвращается в гостиную.

Она начинает обходить квартиру, высматривая что-нибудь ценное для залога в ломбарде, но ничего не находит. Ни фамильного серебра, ни старинных вещей. Украшения, которые носят они с мамой, куплены в дешевых магазинах или на ремесленных ярмарках, а телевизор старый и страшный. Ее ноутбук тоже совсем древний.

У них с мамой почти ничего нет, но они научились прекрасно обходиться и так. Все тарелки из разных сервизов. Кухонный стол шатается, если не подкладывать кусочки картона под одну из ножек. У них всю жизнь был один диван с потрепанным съемным матрасом и вылезшей набивкой, который постоянно соскальзывает с рамы. Тем не менее, думает Тео, есть люди, которые живут еще хуже. Например, Огненная Дева. Если бы она вошла в эту квартиру и увидела кровать, телевизор, еду на кухне и теплую одежду в шкафу, то, наверное, подумала бы, что у Тео есть все нужное для жизни.

Тео на мгновение представила Огненную Деву в своей квартире. Тео получает обратно свой ранец. Спрашивает, почему Огненная Дева убила того парня. Говорит, что он наверняка заслуживал этого. «Парни такие козлы!» — сказала бы Тео, если бы обладала опытом в подобных вещах.

Мобильный телефон начинает вибрировать. Еще один звонок от Ханны.

Тео решает, что больше не может откладывать неизбежное, и принимает звонок. Не остается ничего иного, кроме правды: «Я потеряла деньги. Что теперь?»

— Тео? — рычит мужской голос.

— Да, — механически отвечает Тео. Она знает, кому принадлежит голос на другом конце линии. Она не видела его лица и не имеет представления, как он выглядит, но сразу узнает этот голос. Джереми, который называл Ханну «деткой». Одного звука его голоса достаточно, чтобы у Тео в животе как будто зашевелился клубок змей. Она вспоминает, как сидела в шкафу у Ханны, как одежда на вешалках щекотала ей лицо, когда она слушала, как обладатель этого голоса целует девушку, которую она любила.

— Где мои долбаные деньги? — Тео почти чувствует, как горячая слюна брызжет ей в лицо, и переводит дух.

— У меня их нет. Они… потерялись.

— Считаешь меня за идиота? — рычит Джереми. — Думаешь, мать твою, что я долбаный идиот?

— Нет.

— Тогда слушай, что будет, Тео. Ты вернешь мне деньги. Если они потерялись, ты найдешь их. Если ты не найдешь их, то возьмешь взаймы, украдешь, продашь свою сраную почку, сделаешь что угодно, но вернешь деньги. Ты поняла?

— Да, — пищит Тео. Ее ноги превратились в резину, и она бессильно опускается на диван.

— Я знал, что ты поймешь. Ханна говорит, что ты умная девочка, — произносит он. Злоба исчезает из его голоса; теперь его тон становится издевательски-насмешливым. — У тебя есть время до завтрашнего утра. До десяти часов. Если к этому времени ты с деньгами не будешь у Ханны, я приду за тобой. Тео, ты ведь не хочешь, чтобы я пришел за тобой?

Он вешает трубку, прежде чем Тео успевает ответить. Ее сердце стучит так сильно, что она чувствует, как тело вибрирует с каждым ударом.

Что делать?

Она может обо всем рассказать матери. Может встретиться с ней в банке и рассказать всю историю, попросить маму помочь ей с двумя тысячами долларов. У мамы нет сбережений, но, может быть, она обратится за ссудой и снимет с кредитных карточек наличные… что-нибудь сделает. Но сказать матери — означает признаться во всем: в продаже наркотиков, в интимной связи со студенткой из колледжа, с которой она познакомилась в библиотеке. Это уничтожит маму, которая в своем воображении создала идеальный образ дочери. Ведь Тео так прилежно учится в те долгие часы, пока мама работает, чтобы поддерживать их обеих на плаву и платить за обучение в католической школе, потому что это гораздо лучше, чем отдать дочку в обычную школу, где она познакомится с дурными детьми и не получит полноценного образования.

Что же еще?

У Тео больше нет идей. Ей остается поскорее убраться из города так далеко, как только возможно. Она соберет кое-какие вещи и исчезнет. Это единственный способ.

Она идет в свою комнату, включает музыку и бросает на кровать рюкзак. Сборы происходят на автопилоте: носки, нижнее белье, джинсы, пара футболок, шерстяной свитер, теплый дождевик, тетрадь и ручка. Древний, медлительный ноутбук. Фетровая сумочка для вязания с любимыми спицами и мотками пряжи. Тео вынимает из рамки фотографию, где они вдвоем с мамой, и сует ее в тетрадь. Потом достает из сапога пакет с наркотиками и сверток с деньгами. Потом отправляется на кухню, где берет ложку и вилку, открывалку (мама не заметит, на тумбочке лежит электрическая открывалка) и разделочный нож, который заворачивает в льняную салфетку. Это не такое смертоносное оружие, как нож Огненной Девы, но все же лучшее, что у Тео есть. Она шарит в буфете, находит два старых батончика мюсли, банку слипшихся консервированных персиков, упаковку соленых крекеров и невскрытую банку арахисового масла. Все кухонные находки отправляются в рюкзак вместе с сигаретами и зажигалкой, губной помадой, дезодорантом, зубной пастой и зубной щеткой.

Тео взваливает рюкзак на плечи и оказывается неприятно удивлена его тяжестью.

Она пойдет ночевать к тете Хелен. Это тетя ее матери, и она живет одна в старом доме на окраине города, — в том доме, где выросла мама. Хелен никогда не запирает дверь и глуха как пень. Тео уверена, что сможет прокрасться внутрь и найти темный уголок для сна, а Хелен так ничего и не узнает. Тео немного неловко оттого, что приходится обманывать старушку, но что еще остается? Так или иначе, это не может повредить Хелен.

Тео направляется к выходу и ненадолго останавливается на кухне перед маркерной доской на холодильнике, где они с мамой обычно оставляют друг другу записки. Следует ли что-нибудь написать? А что она может сказать?

Глаза Тео наполняются слезами, и прежде, чем она успевает изменить свое решение, ее выносит из квартиры вниз по лестнице, на залитую солнцем улицу. Отныне Тео девушка в бегах.

Пруденс

Еще. Еще. Еще. Это смутная угроза, маячащая на горизонте. Зрители всегда довольны сиянием цирковых огней, но в следующий раз они хотят получить еще больше. Больше, лучше, с еще более опасными и головокружительными трюками. Они хотят видеть, что цирковая толстуха набрала больше веса и научилась играть на аккордеоне. Что гимнастка, которая висит на трапеции, вращается еще быстрее. Что появляются новые артисты и трюки. Без них цирк впадает в застой.

Когда Пруденс работает на манеже, она забывает о другой своей жизни. Она забывает о жестоких перешептываниях девочек-подростков в автобусе № 10, когда она едет домой с работы, а они смеются и отпускают шуточки вроде: «Если я буду вполовину такой толстой, пристрелите меня». Она забывает о двух лестничных пролетах до входа в свою квартиру. Колени визжат от напряжения; кости трутся о кости. Пруденс тяжело дышит, ее грудь равномерно вздымается и опадает. Пруденс потеет. Боже, как она потеет! И все тело болит. Если бы она приняла крошечную красную пилюлю, то боль бы прошла и появилась бы энергия для вечернего представления.

Но таблеток больше нет. Пруденс осматривала коридоры, когда дети уходили после уроков, но так и не увидела Теодору. Тогда она пошла в учительскую и нашла в каталоге номер Теодоры, но… звонить ей не очень удобно, правда?

В конце концов, она не нуждается в таблетках, внушает себе Пруденс, когда начинает подниматься по лестнице. Она прекрасно может обойтись и без них.

— Срок арендной платы истек еще вчера, Пруденс, — доносится голос со второго этажа. Крохотный Уэйн — мышонок, а не мужчина, — высовывает голову из-за двери своей квартиры. На нем грязная белая майка, и от него несет застарелым бурбоном, который он весь день цедит из кофейной чашки.

— Завтра, Уэйн.

— Значит, завтра. Мне тоже нужно оплачивать счета, Пру. Кредиторы так и лезут на спину. Люди не платят за квартиры, я не могу платить по счетам. Отопление, электричество, страховка, вывоз мусора. Все хотят денег.

— Да, Уэйн, я понимаю. Завтра день зарплаты. Я принесу деньги, обещаю.

Уэйн кивает и захлопывает дверь. Пруденс снимает ключ с шеи и входит в свою квартиру. Это ее дом, ее надежная гавань. Ее маленькая цирковая арена.

Эммет танцует у ее ног, разминаясь. Делает сальто, надеясь получить что-нибудь вкусное.

— Милый, подожди минутку. Шоу скоро начнется.

Эммет — черно-белый джек-рассел-терьер, названный в честь знаменитого клоуна Эммета Келли. У Пруденс есть фотография Келли на стене в коридоре; иногда она указывает на нее и говорит маленькому Эммету: «Это человек, в честь которого ты получил свое имя. Будь достоин его». Цирк полон таких традиций.

Пруденс научила Эммета нескольким трюкам. Он может сидеть, танцевать на задних лапах, прыгать через обруч и делать сальто. Сальто было самым трудным трюком, но теперь кажется, что ему этот трюк никогда не надоест. Ее Эммет как будто хочет вскружить голову и сделает что угодно за булочку с сосиской. Пруденс даже научила его ходить в туалет в лоток для кошек. Самый умный песик на свете.

Пруденс оставляет золотую слониху для знакомства со шпрехшталмейтером и следует за Эмметом на кухню, где готовит им закуску. Эммет получает порцию собачьей еды. Пруденс съедает несколько пончиков с джемом и выпивает два стакана молока. Она думает о таблетках. И о деньгах, что у нее остались.

— Прекрати это, Пруденс Элизабет Смолл, — говорит она. — Пора надеть наши костюмы.

Пруденс переодевается перед ростовым зеркалом в спальне, гордясь тем, как легко она умещается в костюм. Она переводит дух и обретает достоинство. Подготовка к представлению всегда дает ей прилив энергии. Колени становятся сильными, напружиненными и хорошо смазанными. Пруденс надевает балетную пачку и ощущает себя легкой, как воздух. Она достает из футляра аккордеон, прилаживает его к своей исполинской груди, нажимает несколько клавиш и сдвигает мехи. Уверенная и громкая нота.

Представление начинается.

Пруденс танцующим шагом выходит в гостиную, и Эммет следует за ней в ворсистом ошейнике в горошек и остроконечном колпаке с застежкой под нижней челюстью.

Пруденс — великанша и богиня, которая возвышается над тремя аренами, сооруженными в ее гостиной из трех столов, поставленных бок о бок. Это безупречная модель; каждая подробность выдерживает тщательную проверку. Все артисты — бельевые прищепки с нарисованными лицами, деревянными ручками и ножками, одетые в костюмы, собственноручно сшитые Пруденс. Клетки изготовлены из дерева и проволоки. Над центральным манежем натянута струна, которая опирается на деревянные шпильки со спичечными лестницами для подъема акробатов. Две трапеции свисают с люстры, куда Пруденс ввинтила цветные лампочки для создания цирковой атмосферы. Стены гостиной покрыты цирковыми афишами, которые собрала Пруденс, и ее собственными коллажами. На ее любимом плакате, копии настоящей афиши, распростерлась цирковая толстуха. «САМАЯ БОЛЬШАЯ ЖЕНЩИНА НА СВЕТЕ!» — гласит вывеска; Пруденс взяла свою фотографию и наклеила ее на лицо другой женщины. Та, другая, еще больше ее, но толстуха Пру знает, что это ничего не значит. Еще есть время. Она добьется своего.

— Леди и джентльмены, мальчики и девочки! — кричит шпрехшталмейстер Уэйн и взмахом руки приглашает Пруденс на арену. В нем четыре дюйма росту, его тело соткано из дерева, ткани и проволоки. — Сегодня вечером вас ожидает особенный сюрприз, новейшая прибавка к нашей цирковой семье, прямо с таинственного и мистического Востока — единственная в мире золотая слониха Присцилла! Встречайте, другой такой нет!

Пруденс берет слоника и обходит арену под аплодисменты публики. Вибрация хлопающих рук наполняет уши, сердце и легкие, и Пруденс дышит свободно. Она играет несколько нот на аккордеоне, делает неуклюжий пируэт, и золотая слониха трубит рядом с ней. Пруденс смотрит на огни и думает: «Видишь, папа, ты был прав. Я — звезда цирка».

Сегодня ей не по себе, и она не попадает в такт и пропускает свои реплики. «Еще! Еще! Еще!» — ритмично кричат зрители, и от этого тупого звука у нее болит голова и ноют зубы.

Пруденс спотыкается и хватается за угол стола, устраивая землетрясение на центральной арене. Лев падает с тумбы. Клоуны разлетаются в стороны. Даже шпрехшталмейстер Уэйн свалился со своего места. Он смотрит на Пруденс с пола; в его нарисованных глазах застыло разочарованное выражение, цилиндр съехал набок.

— Антракт! — объявляет она и выпрямляет центральную арену. Пруденс поднимает Уэйна и извиняется перед ним, потом вызывает продавцов-прищепок с тележками, нагруженными попкорном и арахисом, со связками шариков из папиросной бумаги, прикрученных к их рукам тонкой проволокой.

Потом Пруденс отступает и утирает холодный пот со лба. У нее дрожат ноги.

Вода. Нужен стакан воды. И немного посидеть.

Еще нужна таблетка. Только одна таблетка, и Пруденс будет готова продолжать.

Она ясно видит перед глазами эту таблетку, ярко-красную точку, похожую на крошечный леденец. В детстве она любила сосать такие леденцы. Пруденс почти чувствует таблетку у себя на языке, гладкую и горькую.

Пруденс берет свою сумочку и находит телефонные номера Теодоры. Лучше позвонить на мобильный; этот номер Пруденс записала в учительской. Она подходит к телефону, прикрепленному к стене кухни, и набирает номер, прежде чем успевает отговорить себя от этого.

— Алло, — говорит Теодора. Ее голос звучит испуганно, она немного задыхается.

— Теодора? Это миссис Смолл из школьного кафетерия.

Пруденс ждет ответа. Теодора молчит.

— Я хотела поинтересоваться, можно ли приобрести новую порцию… твоих витаминов?

Теодора с шумом выпускает воздух сквозь зубы; в трубке этот звук напоминает шипение дракона.

— Извините, миссис Смолл, сейчас неподходящее время.

— Пожалуйста, — говорит Пру. Пот течет у нее по щекам, крошечные ручейки прорезают толстый слой пудры, наложенной для выступления на арене. — Я могу где-нибудь встретиться с тобой. Могу заплатить больше обычного, у меня есть деньги. Все, что угодно.

Несколько секунд в трубке стоит тишина. Пру видит, как капля пота падает с ее лба на линолеум.

— Видите ли, миссис Смолл, у меня неприятности.

— Какие неприятности? Расскажи мне, и я постараюсь помочь.

— Крупные неприятности. Произошел… нехороший случай. Я задолжала деньги одному человеку, и если я не верну их… — Ее голос прерывается.

— Я могу помочь, — говорит Пруденс. — Могу достать деньги для тебя.

Правда, может? Где? Откуда она возьмет деньги? Завтра нужно платить за квартиру, а все остальное уйдет на счета и еду для нее и Эммета. Как ни грустно, деньги всегда быстро расходятся. Сегодня они здесь, завтра их нет; это похоже на цирковой фокус.

— Не думаю, что вы сможете достать так много, — говорит Теодора. — Но все равно спасибо.

— Напрасно ты так думаешь, — возражает Пруденс. Она цирковая толстуха, и ее нельзя недооценивать. — Ты удивишься, как много я могу сделать. Разреши помочь тебе. Я могу дать тебе ссуду в обмен на новые витамины. По крайней мере давай встретимся и все обсудим. Считай это деловым предложением. Я стану негласным партнером в твоем деле.

Пруденс не может поверить, как легко и естественно приходят эти слова. Но она кое-что знает о бизнесе, о бюджете и расчетах. Ее непросто обвести вокруг пальца. Она поможет этой девочке, а ей самой от этого будет только лучше. Это взаимовыгодное предложение.

— Я не… ладно, может быть, — говорит Теодора. — Мы можем встретиться и поговорить.

— И ты принесешь витамины?

— У меня с собой есть немного; возможно, я смогу достать еще.

— Хочешь, встретимся завтра в школе? — предлагает Пруденс. — В женской уборной возле кафетерия.

— Нет, — говорит Теодора. — Нужно другое место. Вы живете на западном берегу реки, да?

— На Кэнэл-стрит, недалеко от колледжа.

— Там есть маленький магазинчик и кафе, — говорит Теодора. — Магазин называется «Натуральные продукты».

— Знаю, — говорит Пруденс. Она тысячу раз проходила мимо этого магазина, но никогда не была внутри. На витрине рекламируются «экологически чистые и полезные продукты» — пророщенная пшеница, сок пырея, сушеные водоросли, — вещи, которые даже жутко представить.

— Тогда завтра встретимся там.

— Когда? — спрашивает Пруденс.

— Вы можете прийти утром?

Пруденс задумывается над ответом. Она может взять чек и обналичить его в круглосуточном отделении банка; с нее возьмут комиссию, но, так или иначе, она получит деньги. Она скажет другим женщинам в кафетерии, что у нее назначен визит к врачу. Один раз они прекрасно могут обойтись без нее. Если она поспешит, то сможет вернуться к ланчу.

— В девять утра будет нормально? — спрашивает она.

— Отлично. Тогда до встречи.

— И ты принесешь витамины?

— Да. Принесу, сколько смогу достать.

Некко

Некко останавливается возле магазина «Натуральные продукты». У нее урчит в животе. Она проснулась в Зимнем Доме голодной как волк и нашла лишь несколько черствых печенюшек, чай и сахар. Она понимает, что подвергает себя страшному риску, выходя из укрытия, но ей нужно увидеть, что находится в шкафчике камеры хранения, который был арендован Гермесом. Содержимое шкафчика может помочь Некко. Если Гермес был убит из-за того, что копался в ее прошлом, возможно, он обнаружил что-то полезное, доказательства преступлений Змеиного Глаза.

Магазин «Натуральные продукты» находится на пути к кегельбану; внутри выставлены лотки с сушеными фруктами, орехами и питательными смесями, продаваемыми на развес. Они с мамой заходили сюда, потому что легко наполнить карманы этими сокровищами; кроме того, здесь всегда были чудесные сыры, свежий хлеб и коктейли из натуральных ингредиентов.

«Войду и сразу же выйду», — говорит себе Некко, когда толкает дверь; голод пересиливает здравый смысл. В магазине пахнет пачули, свежим хлебом и специями. Когда Неко направляется к лоткам, то чувствует укол вины. Нет надобности что-то красть, когда у тебя есть куча денег из школьного ранца. Но эти деньги нужно сохранить на случай настоящей нужды. Некко запихала ранец со всем содержимым в тайник за парой расшатанных кирпичей в Зимнем Доме. Этот тайник создала мама, там она хранила деньги, когда они у нее были, а также кисет с дьявольским табаком. Когда Некко вытаскивала кирпичи, чтобы спрятать ранец, она обнаружила одинокую сережку, валявшуюся в углу тайника. Мама нашла эту сережку на тротуаре и решила, что за нее можно выручить немного денег. Но это была дешевая бижутерия: позолота облупилась, сквозь жемчужную краску просвечивал желтоватый пластик. Тем не менее мама сохранила сережку. В этом смысле, она была мечтательницей, сказочницей. Она рассказывала разные истории, а потом верила в них, потому что не могла иначе. Теперь Некко понимает это.

Она медленно идет между лотками и отправляет в карман то пригоршню миндаля, то горстку сушеных яблок, держа руку на уровне пояса. В магазине полно народу, и никто этого не замечает.

Некко надела красный шерстяной свитер, принадлежавший маме, а ее волосы заплетены в косы и скреплены заколками. Некко взяла очки Гермеса с зеркальными линзами, но в магазине они только мешают, поэтому сейчас они сдвинуты на лоб. Некко замечает свое отражение в стеклянной двери холодильника, где лежат натуральные шербеты и бруски соевого мороженого; она похожа на любого из слегка растрепанных и озабоченных местных покупателей, например на студентку, между занятиями забежавшую за крапивным шампунем.

Мужчина с дредами, в переднике с логотипом магазина встречается с ней взглядом.

— Вам чем-то помочь, мисс?

«Да, но ты вряд ли можешь это сделать».

Некко качает головой и одаряет его широкой улыбкой.

— Спасибо, все нормально.

«Всегда улыбайся», — говорила мама. «Будь серой мышкой», — сказал бы Гермес. Оставайся невидимой, избегай конфронтации, не делай ничего, что может привлечь к тебе внимание.

Некко идет дальше, минуя отдел молочных продуктов и охлажденную витрину с тофу, ферментированной соей и всевозможными имитациями мясных продуктов. На пути к выходу она замечает секцию пищевых добавок.

Рыбий жир. Экстракт зеленого чая. Витамины, о которых Некко никогда не слышала.

Витамины! Это то, что ей нужно для ребенка.

Некко рассматривает полки, изучая этикетки на янтарных флаконах. На одном из них виден силуэт беременной женщины с выпирающим животом. На этикетке написано «Пренатал-Плюс». Ниже идет надпись «Полный набор витаминов для матери и ребенка».

Отлично. Одним быстрым движением она хватает флакон и прячет в рукаве своего объемистого свитера. Если кто-то из кассиров посмотрит на нее, она улыбнется.

— Прошу прощения, мисс, — мягкий, но настойчивый голос у нее за спиной.

Сердце стучит быстрее, но Некко делает вид, будто не слышит голоса позади нее. Она ускоряет шаг, глядя на выход. Но сначала ей нужно пройти мимо кассовых аппаратов, где двое скучающих сотрудников смотрят в ее сторону.

Чья-то рука хватает ее за плечо.

— Постойте-ка, — говорит мужчина.

Некко оборачивается. Это продавец с дредами, но он больше не улыбается.

— Вы собираетесь платить за это? — спрашивает он.

— За что? — Ей не нужно изображать замешательство, поскольку ее еще ни разу не ловили на краже. Мама была бы разочарована. Если позовут полицейских, то все пропало.

— За флакон витаминов у вас в рукаве.

Некоторые покупатели подходят ближе, увлеченные зрелищем.

Некко застывает и оценивает свои шансы. Она может сказать, что собиралась заплатить, а потом прикинуться, что забыла дома свой бумажник. Может изобразить праведное возмущение. Или сделать то, что настойчиво подсказывают старые рефлексы: вывернуться и бежать со всех ног.

Парень с дредами крепче сжимает ее плечо.

— Вам лучше пройти в служебное помещение вместе со мной.

— Это… это ошибка, — медленно произносит Некко.

И тут, совершенно неожиданно, она слышит за спиной оживленный девичий голос:

— Джесси, вот ты где! А я тебя повсюду ищу. Ты взяла мои витамины?

Появляется девушка, которая берет ее за руки.

Это вчерашняя школьница, та самая, которая подарила ей вязальные спицы. Некко улыбается ей (Тео, вспоминает она). Облегчение омывает Некко, как солнечный свет, и она выпускает из рукава флакон с витаминами, падающий в подставленную руку.

— Достала, — говорит Некко. — Как раз то, о чем ты просила.

Тео берет бутылочку, быстро смотрит на нее и улыбается, а потом идет к кассе и на ходу достает бумажник.

Но парень с дредами не отпускает Некко. Тео поворачивается к нему.

— Что случилось?

— Ваша подруга прятала флакон в рукаве, и это похоже на магазинную кражу.

Тео возвращается, снисходительно улыбается продавцу и тихо говорит:

— Дело в том, что это для меня. Я попросила ее достать их для меня.

— Но это не меняет того обстоятельства, что…

— Разве вы не видите, что это за витамины? — раздраженно спрашивает Тео и протягивает флакон. — Они для беременных. И если вы не заметили, я еще не вполне готова к этому. — Она указывает на свою школьную форму. — Моя подруга Джессика просто пыталась не привлекать внимание к нашей покупке. Но теперь, поскольку все уже открылось, я собираюсь оплатить вышеуказанную покупку, прежде чем толпы людей начнут глазеть на нас и сплетничать об этом.

Тео поворачивается к небольшой толпе покупателей и машет флаконом.

— Учите ваших детей безопасному сексу! Рассказывайте им о презервативах и о половом воздержании!

Некко закусывает губу, скрывая улыбку.

— Теперь мы можем идти или как? — спрашивает Тео.

Мужчина кивает и отпускает плечо Некко. Он заметно покраснел.

«Спасибо, спасибо, спасибо», — мысленно напевает Некко.

Тео берет ее под руку, и они направляются к кассе. Некко думает о своей матери и вспоминает ее предупреждение: «Доверять другим опасно. Никому не верь: это единственный способ выжить в городе. Нам нужно жить, как призракам».

«Жить, как призракам», — думает Некко, деликатно высвобождая свою руку, и смотрит, как кассирша — пожилая женщина с неряшливой косой — пробивает покупку. Тео вставляет в щель карточку и вводит код.

— Вам нужен пакет? — спрашивает кассирша, не отрывая взгляда от Некко.

— Нет, спасибо, — отвечает Тео.

Женщина неторопливо нажимает кнопки на аппарате. Потом она отводит взгляд от Некко и смотрит на парадную витрину. Некко видит, куда она смотрит, и ее сердце превращается в холодный камень.

Это газетная стойка, и на первой полосе виден большой заголовок: «УБИТ СЫН ГУБЕРНАТОРА». Ниже размещена фотография Гермеса. Вероятно, это снимок из выпускного альбома; короткая стрижка, но знакомая ухмылка. Рядом с фотографией красуется цифровой портрет Некко, довольно похожий на нее. Жирные буквы гласят: «Предлагается награда за любую информацию, ведущую к аресту подозреваемой».

Некко не может сдвинуться с места. Не может дышать.

— Джаред! — зовет кассирша, и парень с дредами направляется к ним; он не ушел далеко и наблюдал за оплатой, скрестив руки на груди.

— Что такое, Рене? — раздраженно спрашивает он, не понимая, в чем дело.

— Пошли, — говорит Тео. Она хватает Некко за руку и уводит ее прочь, мимо газетного стенда, за дверь и на улицу. Тео смотрит налево, потом направо. На перекрестке стоит толстая женщина, которая сразу идет к ним. Кажется, она знает Тео.

— Миссис Смолл, нам нужно уходить, — говорит Тео. — Немедленно.

— Куда? Кто это? — спрашивает Пруденс, с подозрением глядя на Некко.

— Ваша квартира далеко отсюда? — интересуется Тео и бросает взгляд через плечо. Парень с дредами вышел на улицу; он смотрит на них и говорит по мобильному телефону.

— За углом, — говорит миссис Смолл.

— Тогда пойдем, — командует Тео. Теперь она впереди и тянет Некко за собой, а миссис Смолл с трудом поспевает за ними.

Пруденс

У Пруденс никогда не было гостей. Единственный, кто заходит в ее квартиру, это Уэйн, и то лишь тогда, когда что-то нуждается в починке: забитый водосток, протекающая батарея. Шагая по улице с двумя девушками, Пруденс пыталась возражать. Она говорила, что они не могут пойти к ней, что через полчаса ей нужно быть на работе, что другие женщины в кафетерии не справятся без нее, но Тео оборвала поток возражений одной простой фразой:

— Послушайте, если вы хотите получить витамины, то иначе никак.

А Пруденс хотела получить витамины. Поэтому она повела их по темной деревянной лестнице и по коридору, где всегда пахло грязными носками и кислой капустой, а потом отперла дверь. Теперь Эммет танцует на кухне возле ее ног.

— Откуда ты взяла эту газету? — спрашивает Пруденс у Теодоры, которая теперь держит газету в пластиковом конверте.

— Позаимствовала у одного из ваших соседей снизу. Но я верну ее, когда прочитаю. Они даже не узнают, не беспокойтесь.

Тео кладет газету на кухонную тумбочку.

— Но…

— Милый песик, — перебивает Теодора и наклоняется, чтобы погладить Эммета. На ней тяжелый рюкзак, как и на другой девушке, которая все больше молчит. Она старше Теодоры — возможно, студентка. На ней черные легинсы, большие черные ботинки и красный шерстяной свитер. Каштановые волосы заплетены в косы и сколоты в неаккуратный узел. У нее бледное лицо и затуманенные зеленые глаза. Пруденс гадает, не сидит ли она на наркотиках.

Теодора проходит через кухню в темную гостиную, где отодвигает штору и смотрит на улицу.

— Все чисто, — с видимым облегчением говорит Тео. — Ни копов, ни того парня из магазина.

— Вы… вас ищет полиция? — спрашивает Пруденс, с беспокойством наблюдающая из кухни. Ужасно уже то, что два чужих человека оказались в ее цирке, но мысль о неприятностях с законом давит на нее еще сильнее. У Пруденс отекли ноги; тело ноет, а голова кружится. Больше всего Пруденс хочет попросить Теодору дать ей таблетки, сразу же положить одну на язык и проглотить, но не к лицу проявлять слабость. В конце концов, она не наркоманка.

— Эй, Огненная Дева, — окликает Тео, по-прежнему глядя в окно. — Вчера, когда я пришла посмотреть на тебя, я принесла ранец. Старый армейский подсумок, заколотый булавкой.

— Да, ты оставила его на капоте, — говорит Некко. — Он у меня.

Теодора с потрясенным видом поворачивается к ней, как будто не верит своим ушам.

— Сейчас? Он с тобой?

— Он не здесь, но в надежном месте.

— А деньги?

— Все деньги там. И твои книги… и все остальное. Я ничего не трогала.

Теодора устремляется вперед и обнимает Некко, которая выглядит недоумевающей, даже испуганной. Она позволяет себя обнять, но чувствует себя неудобно, как будто ее обнимает осьминог.

— Спасибо, спасибо, спасибо! Ты не представляешь, в каком дерьме я оказалась из-за того, что потеряла деньги. Есть один парень, Джереми, и эти деньги принадлежат ему. Он открыл охоту и готов выпотрошить меня, если я не верну их как можно скорее.

— Ты можешь получить их обратно, — говорит Некко.

— Просто не могу поверить, — Теодора с улыбкой отстраняется от нее. Как только она это делает, Некко отступает к стене.

— Давай немного проясним дело, — говорит Теодора и щелкает выключателем. Она обводит взглядом комнату и видит цирк. — Святые угодники! Что это такое?

Пруденс закусывает губу и страстно желает выключить свет и вытолкать обеих девушек на кухню. Пруденс никому не показывала свой цирк. Когда приходит Уэйн, она убирает все что может и накрывает скатертью все остальное. Пруденс говорила о цирке мистеру Марселю и описывала его, как могла. Но никто не видел этого. Она понимает, как это должно выглядеть для двух девушек: сдвинутые столы, накрытые тремя красно-белыми деревянными кольцами, люди-прищепки в ярких костюмах с блестками, животные в клетках, изготовленных из подручного хлама, который держится на клее и проволоке; длинный провод, пересекающий три арены. Жалкое хобби одинокой толстухи. Они решат, что она не в своем уме. Тронулась. Ей до сих пор трудно перевести дух после подъема по лестнице.

Взгляд Теодоры переходит с центральной арены на плакат цирковой толстухи с наклеенным лицом Пруденс, висящий на стене. Пруденс хочет что-то сказать, попытаться объяснить, но как это сделать? С чего начать?

«Это все, что у меня есть, — могла бы сказать она. Или: — Я не обязана вам ничего рассказывать».

Теодора делает шаг вперед, тянется к одной из гимнасток на трапеции и осторожно прикасается к ней, отчего та начинает раскачиваться.

— Это самая поразительная вещь, какую мне приходилось видеть, — говорит она. — Вы сами все это сделали?

Пруденс кивает. Она кивает так сильно и быстро, что не может остановиться, словно китайский болванчик.

— Просто невероятно, правда? — говорит Теодора, глядя на Некко, которая выступает вперед. Тео нежно прикасается к медведю на велосипеде и ко львам в клетке.

— Да, — безучастно откликается Некко. Она нервно поглядывает в сторону окна и прикасается к животу. Пруденс вспоминает, не видела ли она эту девушку где-то еще. Она уверена, что это не школьница. Она знает всех детей и помнит их по именам и лицам.

— Кстати, меня зовут Тео, — говорит Теодора. — У тебя есть имя, кроме Огненной Девы?

Девушка кивает.

— Некко, — отвечает она.

— Некко?

— Как печенье, — объясняет Некко.

— Какое печенье?

— Вафли, — поправляет Пруденс. — Я люблю их. Когда я была девочкой, то ходила в магазин вместе с папой, и он разрешал мне выбрать что-то одно. Иногда я выбирала их. Шоколадный батончик можно сжевать за минуту, а эти вафли можно очень долго катать во рту.

Некко улыбается.

— Мне они тоже нравились. В детстве это было мое любимое лакомство.

Теодора смотрит, как качается гимнастка на трапеции.

— Не могу поверить, что все это сделали вы, миссис Смолл. Это потрясающе… и так хитроумно. А у артистов есть имена?

Пруденс тянется к крошечной фигурке во фраке и цилиндре.

— Это Уэйн, шпрехшталмейстер. А вот это силач, мистер Марсель. — Пруденс улыбается, когда гладит своего силача, миниатюрного мистера Марселя. — Вот мисс Вероника Ларс, которая подвешивает себя за волосы. Летающие Космонавты. Сергей, укротитель львов.

Теодора смотрит во все глаза. Она прикасается к маленьким артистам, катает клетку со львами и клоунский автомобиль, помогает канатоходцам скользить над центральной ареной. Она охает, ахает и не перестает улыбаться.

Цирк — это настоящее волшебство.

Но Некко все еще держится в тени и наблюдает за Пруденс и Теодорой, а не за цирковым представлением. У Некко вид пойманного животного, настоящего льва в клетке. Она поглядывает на окно, как будто обдумывает возможность выпрыгнуть оттуда, хотя они находятся на третьем этаже.

Пруденс берет своего бронзового слоника и сжимает его в руке — свой талисман, придающий мужество. Потом Пруденс задает вопрос, который не дает ей покоя с тех пор, как она увидела Теодору на улице.

— Они у тебя? Мои витамины?

Некко озадаченно смотрит на Тео.

— Мои витамины?

Тео качает головой:

— Это другие витамины. Они у меня.

Она снимает рюкзак, открывает его и начинает рыться внутри. Кажется, что это продолжается целую вечность. Наконец она протягивает руку; на ладони лежат четыре красные таблетки.

Пруденс берет одну таблетку и кладет ее в рот, стараясь выглядеть невозмутимой, катает на языке и проглатывает. Некко наблюдает за ней, и ее глаза полны понимания, а не осуждения.

Не желая показаться неблагодарной, Пруденс говорит «спасибо», а потом робко осведомляется:

— И это все? Все, что ты смогла достать?

Теодора делает долгий выдох с присвистом и смотрит на свои поношенные черные туфли.

— Это все, что у меня есть, — наконец говорит она.

— Понимаешь, у меня есть деньги. Сколько тебе нужно. Я ушла из школы и обналичила чек. Принесла его домой. Я надеялась… надеялась, что будет больше.

«Еще. Еще. Еще».

Пруденс не хочет выглядеть жалкой или отчаявшейся. Обе девушки оценивающе смотрят на нее. Но она привыкла к тому, что ее оценивают, что люди часто лелеют самые темные и жестокие мысли, и она ничего не может с этим поделать. Она устала. Ей было дано слишком мало, и теперь самое время постоять за себя. Сказать, чего она хочет… или потребовать этого.

— Наша договоренность состояла в том, что я выдам тебе ссуду и помогу выпутаться из неприятностей, а ты принесешь мне больше витаминов.

— Я принесла вам все, что у меня было.

Пруденс облизывает губы.

— Просто витамины помогают мне гораздо лучше себя чувствовать, а четырех таблеток надолго не хватит.

Теодора смотрит ей в глаза.

— Понимаю, миссис Смолл, — говорит она. — Если бы у меня было еще, то я бы принесла.

— А они есть в ранце, который ты оставила? — спрашивает Некко. Она держит в руках одного из львов и мягко поглаживает его гриву из пряжи. — Там был пакет с таблетками.

— Да, точно! — восклицает Теодора. — Там есть еще одна упаковка. До сих пор не могу поверить, что он у тебя и что ты ничего не трогала. Я была уверена, что вы с тем парнем уже все потратили. Поздно вечером я вернулась, чтобы попросить тебя насчет ранца, но вы оба уже спали.

— Погоди. Ты приходила к Дворцу?

— Какой еще дворец?

— К моему автомобилю. Ты приходила туда вчера вечером?

— Да. Вы оба спали, и я не стала вас будить. Я боялась, что твой друг слетит с катушек. А у тебя есть нож.

«Нож?» — думает Пруденс.

— Когда именно ты приходила?

— Около девяти вечера. Может, чуть позже.

— И с Гермесом все было в порядке?

Теодора кивает.

— Он спал как младенец. Обнимал во сне тебя.

Некко меняется в лице, тиская в руках льва из бельевой прищепки с проволочными ножками.

— Ты ничего не видела? Вообще ничего?

Теодора снова роется в рюкзаке и достает пачку сигарет.

— Никакого дыма, — встревает Пруденс. — Это против правил; в доме не курят. Иначе домовладелец выкинет меня, а он шутить не любит.

Теодора уступает и просто держит сигарету в руке.

— В сущности, было кое-что, — говорит Тео. В тот вечер, когда я подходила к автомобилю, в переулке был кто-то еще. Он следил за мной.

— Как он выглядел? — спрашивает Некко, испуганно распахивая глаза. — Ты видела его лицо? У него были татуировки, особенно на запястье?

— Понятия не имею. Он стоял в тени. Я даже не уверена, что это был мужчина. Просто кто-то в длинном плаще, и когда он увидел меня, то растворился в темноте.

— А потом? — В голосе Некко звучат панические нотки.

— Я испугалась и убежала. Решила навестить тебя рано утром, чтобы вернуть ранец. Но когда я попала туда… один полицейский нашел меня и задавал вопросы насчет вязальных спиц.

Некко поворачивается спиной к ним.

Теперь Пруденс наконец понимает, в чем дело. Она знает, кто эта девушка с приятным вафельным именем.

— Минуточку! — вмешивается Пруденс. — Ты — та самая девушка, которую все ищут. Которая убила своего дружка на заброшенном участке напротив школы!

Она делает шаг назад, направляясь к телефону. Она позвонит в полицию, — вот что она сделает. Она скажет: «В моем доме убийца». А мистер Марсель говорил, что за это положено вознаграждение в десять тысяч долларов. Только подумать, что Пруденс сможет сделать с такими деньгами! Вместо того, чтобы звонить в полицию, ей следует позвонить ему! Он приедет, захватит девушку и доставит ее в полицию. Потом они поделят деньги и будут… героями.

Суровый взгляд Некко упирается в Пруденс.

— Я не убивала его.

Эти слова звучат так яростно, что Пруденс отступает еще на шаг.

— Гермес был для меня всем, — уже тише говорит Некко, и ее голос ломается. — Зачем мне было убивать его? Теперь у меня никого не осталось.

Пруденс замирает. Она знает, что такое одиночество. Она понимает, что такое добровольно не выбирают.

Пруденс также понимает, что обстоятельства не всегда таковы, какими они кажутся. Знает, что нельзя судить по первому впечатлению.

— Ладно, — говорит она, неожиданно вспоминая, что является единственной взрослой женщиной из присутствующих в комнате. Авторитетной персоной. Пора перейти к сути дела. — Если ты не убивала его, кто это сделал?

— Не знаю, но собираюсь выяснить. Потому что весь мир считает, что это моих рук дело. Я собираюсь доказать обратное.

— Но как? — спрашивает Теодора. — Как ты собираешься это сделать? Если сказать, что человек, которого я видела, был убийцей, это ничего не докажет. Просто кто-то в длинном плаще.

Некко кивает и потирает затылок, как будто ей больно.

— Я начну с того, что постараюсь выяснить, чем Гермес занимался в последнее время. Он постоянно пропадал и говорил, что работает над секретным проектом. Думаю, он исследовал мое прошлое… дурные вещи, происходившие с моей семьей. Он что-то хранил в центре семейного досуга, в камере хранения, и у меня есть ключ от шкафчика. Я нашла квитанцию в его рюкзаке. — Она расстегивает верхнюю пуговицу рубашки и показывает ключ на шнурке. — Вчера он собирался отвести меня туда и показать, что он нашел. Он сказал, что это изменит все.

— Как думаешь, что это может быть? — зачарованно спрашивает Пруденс. Это настоящая тайна, как в ее любимой программе BBC с красивым сыщиком.

— Очевидно, это вещь, которую он не хотел держать при себе, — предполагает Тео. — Может быть, это было опасно.

Некко кивает.

— Я должна увидеть содержимое того шкафчика. Сегодня.

Тео покачивается с носков на пятки, крутя сигарету между пальцев.

— Не знаю, Огненная Дева. Ты видела газету с картинкой на первой полосе. Весь город считает тебя бездомной убийцей. — Потом, как будто вспомнив, Тео шлепает себя по лбу и засовывает сигарету за ухо. — Елки-палки, чуть не забыла! Давайте посмотрим, что написано в газете.

Тео идет на кухню и возвращается с газетой. Да, портрет Некко красуется на первой полосе, под фотографией бедного убитого мальчика.

— Вот дерьмо! — шепчет Теодора. — Ты знала, что он был сыном губернатора?

Некко качает головой; ее бледное лицо приобретает меловой оттенок.

— Мэттью Стэнтон, девятнадцать лет. Губернатор предложил награду в десять тысяч долларов любому, кто предоставит информацию, ведущую к твоему аресту. — Тео читает статью, потом сообщает: — Хорошая новость заключается в том, что они ничего не знают о тебе. По крайней мере, ничего толкового. Они называют тебя «неимущей молодой женщиной» и дают физическое описание. Какие-то ребята из школы помогли полицейскому художнику составить портрет. — Тео протягивает газету. — Выглядит довольно похоже, правда?

— А теперь тебя опознали люди из того магазина, так? — говорит Пруденс. — Наверное, полиция уже прочесывает окрестности.

Некко прикасается к ключу на шее.

— Я все равно должна увидеть, что лежит в этом шкафчике.

Теодора вздыхает, аккуратно складывает газету и возвращает ее в пластиковый пакет.

— Если я помогу тебе забрать это, ты отведешь меня туда, где спрятала ранец?

Некко кивает.

— У вас есть автомобиль, миссис Смолл? — спрашивает Теодора.

— Да, но…

— Нам нужно одолжить его.

Ни за что. Пруденс не подпустит этих девчонок к своему автомобилю. По правде говоря, она не уверена, что он вообще на ходу. Он уже целую вечность припаркован на стоянке за домом. Пруденс не обновляла права и страховку: у нее не было денег на такие вещи. Да в этом и не было необходимости: Пруденс ездила в школу и обратно на автобусе, который останавливался рядом с домом. Раз в неделю она выходила на рынке по пути домой.

— Я никому не отдам Мейбл, — говорит она.

— Мейбл? — спрашивает Теодора. — Вы назвали свой автомобиль Мейбл?

— Мэм, в том ранце лежат таблетки, — говорит Некко. — Одолжите нам автомобиль, и мы съездим в камеру хранения, а потом туда, где я спрятала ранец. Тео получит свои деньги, а вы получите больше… витаминов.

— А парень, с которым я собираюсь встретиться, чтобы вернуть деньги, может достать еще, — добавляет Теодора. — Целую кучу витаминов.

Пруденс задумывается, довольная тем, что в голове у нее прояснилось, а усталость отступила. Витамин уже работает, и она чувствует себя лучше. Более живой, готовой ко всему.

— Так я могу взять ключи, миссис Смолл? — спрашивает Теодора. — У меня есть права, и я хороший водитель. А потом мы принесем вам таблетки. Я могу оставить кое-что в качестве залога.

Пруденс думает еще несколько секунд.

— Повторяю, никто не получит Мейбл, — твердо говорит она.

— Но, миссис Смолл, вы же не хотите…

— Я сама поведу машину, — говорит Пруденс. — Я знаю, где находится кегельбан и центр досуга. Позвоню на работу и скажу, что не приду сегодня.

— Превосходно. — Теодора широко улыбается. — У нас есть план! — Она поворачивается и смотрит на Некко. — Но до отъезда нужно как-то изменить твой вид. У вас есть косметика, миссис Смолл? Еще хорошо бы примерить шарф или парик.

Пруденс улыбается. Теперь ей совсем хорошо. Она находится в своей стихии.

— Это цирк, дорогая. У нас есть тысячи масок.

Некко

Запахи центра семейного досуга окружают Некко сразу же после того, как она открывает дверь: натирка для полов, попкорн, пиво, дезинфицирующее средство для обработки обуви. Хотя центр открылся час назад, там уже полно народу, и у Некко от шума начинает болеть голова.

В кегельбане двенадцать дорожек, одна из которых занята компанией маленьких мальчиков, отмечающих чей-то день рождения. Они напялили картонные короны и колошматят друг друга картонными мечами. В центре есть большая площадка для игр с разными приспособлениями для лазания и бассейном, полным разноцветных шариков, где плавают несколько детей, чихая и хохоча.

Дети и взрослые суют золотистые жетоны в игровые автоматы: «Клешня», «Поймай шпиона» и другие. В углу стоит аппарат для предсказаний с манекеном старушечьей головы и надписью: «ЛЮБОВЬ? УДАЧА? МАДАМ ЗЕЛЕСКИ ЧИТАЕТ ВАШЕ БУДУЩЕЕ». Вывеска на помещении, затянутом красным театральным занавесом, гласит «ЛАЗЕРНЫЙ БОЙ».

— Туда, — говорит Тео и указывает на ряды шкафчиков в дальнем конце, рядом с туалетами. Ее длинные светлые волосы большей частью уложены под черным фетровым котелком. Она надела большие круглые очки с розовыми линзами из костюмерного сундука миссис Смолл и больше похожа на героиню пьесы, чем на обычного человека. Некко нацепила грязноватый светлый парик с волосами до плеч и голубой замшевый жакет с оборками. Лицо покрыто толстым слоем косметики; тональный крем придал ее бледному лицу оттенок оранжевого загара, дополненный липкой тушью для бровей и ресниц и ярко-красной помадой. На носу — солнечные очки Гермеса с зеркальными линзами. Очки успокаивают Некко, частично убирают яркость и шум и помогают ей отвлекаться от неприятного жжения и стягивания кожи на лице. Когда Некко мельком увидела свое отражение в стеклянной двери, то едва смогла узнать себя. Тео умоляла ее остаться в автомобиле вместе с миссис Смолл, пока она будет забирать содержимое шкафчика, но Некко отказалась. Это дело она не могла доверить никому. Однако теперь, когда она здесь, ей решительно не нравится это место. Шум и толкотня. Ощущение, будто все смотрят на нее и разоблачают нелепую маскировку.

Некко следует за Тео к закусочной, где мальчик подросткового возраста с угрями на лице заполняет витрину порциями жирной пиццы.

— Вам помочь? — окликает он.

— Спасибо, но мы спешим, — жизнерадостно отзывается Тео. Некко чувствует, как он провожает их взглядом, пока они идут к ярко-оранжевым шкафчикам. Она осматривает ряды, пока не замечает номер 213.

Два плюс один равно три. Если бы цифры менялись последовательно, то дальше бы находились 314, 415, 516.

Некко вспоминает, что отец часто предлагал ей и Эрролу такие математические задачки. Она закрывает глаза и представляет себя лежащей на ковре в гостиной. Некко могла валяться целыми часами, так сосредоточившись на числах, что все остальное отступало на задний план.

Эррол быстро начинал скучать; он стремился к настоящим математическим проблемам.

— Знаешь, нам нужно что-то такое, чтобы мы получили навыки, которыми сможем пользоваться в реальной жизни, — однажды сказал он.

— Но это тоже полезный навык, — возразил отец.

— Да, если мы вырастем и станем шифровальщиками, шпионами или кем-то в этом роде.

— А твоей сестре нравится, — сказал отец.

Эррол улыбнулся.

— Хочешь стать шпионкой, маленькая Э?

— Может быть, — ответила она. — Но если я стану разведчицей, то не скажу тебе, и ты никогда не узнаешь об этом.

Эррол рассмеялся:

— Ты не сможешь сохранить такой секрет в тайне от меня, маленькая Э.

Она снимает ключ с шеи, наклоняется, вставляет его в замок и поворачивает. Дверца распахивается, как будто что-то толкает ее с другой стороны. Змея в банке; Некко видела этот фокус раньше.

Впрочем, совсем не змея. В шкафчике лежит большой конверт из плотной коричневой бумаги, и больше ничего. Некко берет конверт и удивляется, какой он легкий. Она ожидала чего-то более существенного. Она открывает клапан и сует руку внутрь. Ее пальцы немного дрожат.

— Что там? — Тео наклоняется, чтобы лучше видеть.

— Не знаю, — говорит Некко. — Какие-то бумаги.

— Мы должны забрать их и побыстрее убраться отсюда. Прочитаешь их в автомобиле.

Некко слушает вполуха. Гермес был последним, кто прикасался к этим бумагам, и ей кажется, что они усеяны призрачными отпечатками его пальцев, петельками и спиралями, принадлежавшими ему одному. Мэттью Стэнтон, сын губернатора.

Она достает пачку бумаги и пролистывает ее. Наверху лежит записка: «Встреча в библиотеке Эшфорда в 13.00, секция мистики». Вчерашняя дата была нацарапана внизу и обведена кружком. Это было частью его сюрприза. Он собирался отвести Некко в библиотеку и встретиться с кем-то, но с кем? Теперь она никогда не узнает.

Внизу лежат фотокопии газетных статей, листы формата А4, покрытые знакомым почерком Гермеса («Твой почерк похож на отпечатки птичьих лапок, — однажды сказала она ему, — как будто на странице танцевала крошечная ласточка»), и фотография голубого дома с каменной дорожкой. Некко сразу же узнает этот дом. Ее палец скользит по дорожке и легко стучит в парадную дверь. Тук-тук, есть кто дома? Если она откроет дверь, то увидит папино любимое кресло, столик с его трубкой и табаком, диван с просевшими пружинами, на котором валяется Эррол с книжкой комиксов.

— Что это? — спрашивает Тео, вглядываясь в фотографию.

— Это мой дом, — отвечает Некко. Голос звучит так, словно принадлежит кому-то другому. Она думает о кукле Надежде, о том, как она говорила и пела, и представляет, что ее собственный голос такой же писклявый и гулкий, как у куклы.

— Погоди, у тебя есть дом? Я думала, ты живешь в том старом автомобиле.

— Это дом, где я выросла. Он был разрушен во время Потопа.

— Какого еще потопа? — Тео вопросительно поднимает брови.

— Так его называла моя мама. Потоп разрушил наш дом, убил моего отца и брата. Когда прорвало дамбу.

Тео качает головой.

— Думаю, такого никогда не было. Я делала целый проект по этой дамбе. Она была построена в 1836 году для снабжения фабрики энергией, а потом перестроена армейскими инженерами в 1939 году. Дамба совершенно надежна.

— Моя мать… — говорит Некко и хмурится. — У нее был странный взгляд на вещи; иногда она как будто выдумывала их. Когда она рассказывала истории, приходилось потрудиться, чтобы найти кусочки правды.

Она переходит к фотокопии газетной статьи от 17 июня 1975 года, где речь идет об убийстве и самоубийстве. Некко читает ее и постепенно понимает, что там говорится о ее бабушке и дедушке. Они не погибли в автомобильной аварии. То, что Некко узнает, ужасает ее. Взгляд останавливается на цитате из показаний соседки: «Майлз прибежал к нам в истерике и весь в крови, — сообщила репортерам миссис Ричардсон. — Он сказал, что человек в маске цыпленка убил его мать».

Некко делает судорожный вдох.

«Это Король Лжи, — говорила ее мать. — Человек с сердцем шакала. У него есть много имен: Человек-Цыпленок, Змеиный Глаз… И что хуже всего: это он устроил Великий Потоп. И другие ужасные вещи, вроде того, что произошло с твоими бабушкой и дедушкой».

Некко чувствует, что комната уменьшается в размерах. Все падает у нее из рук, бумаги летят на пол. Там, искаженное растровой графикой на фотокопии газетной статьи, она видит лицо своего отца, который смотрит на нее.

ПРОФЕССОР КОЛЛЕДЖА РАЗЫСКИВАЕТСЯ ДЛЯ ДОПРОСА В СВЯЗИ С ИСЧЕЗНОВЕНИЕМ ЕГО ЖЕНЫ И ДОЧЕРИ ЕСТЬ ПОДОЗРЕНИЕ В УБИЙСТВЕ

— Все в порядке, девушки? — К ним подходит человек с логотипом центра семейного досуга в рубашке с круглым воротом. Он смотрит на разбросанные листы, на статью с лицом ее отца.

«Все в порядке?»

Боль молнией пронзает старый шрам на затылке и распространяется внутри черепа. Некко чувствует, как волны захлестывают ее и затягивают вниз. Она кашляет и давится, но не сопротивляется. Она позволяет темной воде увлечь себя на дно.

Тео

Лицо Некко обмякло, глаза не видны за стеклами зеркальных очков. Бумаги, которые она держала в руках, разбросаны у ног.

— Некко? — говорит Тео, но Некко не реагирует и вроде бы даже не слышит ее.

Вот черт. Неподходящее время для того, чтобы впадать в ступор.

Тео снимает очки Некко. Ее невидящий взгляд сфокусирован на упавших бумагах.

— Эй, Огненная Дева, ты тут?

— Человек-Цыпленок, — говорит Некко. — Он был настоящий.

— Она под кайфом? — спрашивает у Тео человек из кегельбана. Его кожа кажется желтой в свете мигающих флуоресцентных ламп. Волосы небрежно зачесаны назад, и от него разит алкоголем, словно он обрызгался водкой и добавил дешевого одеколона. — Наркоманка?

— Нет, сэр, — говорит Тео с сильно бьющимся сердцем. — Она в порядке, просто устала. И ничего не ела с самого утра. Низкий сахар в крови, понимаете?

Она вспоминает о витаминах для беременных; бывает ли у беременных женщин недостаток сахара в крови?

— Давай, Некко. — Тео гладит лицо девушки и в очередной раз поражается ее экзотичной внешности из-за макияжа, наложенного Пруденс. Настоящая умпа-лумпа[40]. — Некко?

Некко поворачивается к Тео; ее ресницы слабо подрагивают.

— Да?

— Видите, с ней все в порядке, — обращается Тео к мужчине из кегельбана.

— Мне не кажется, что она в порядке. Лучше я вызову «Скорую помощь», — отвечает он и начинает нажимать кнопки на мобильном телефоне.

— Пожалуйста, не надо, — говорит Тео. — Мы уже уходим. С ней все будет в порядке, честное слово.

Но мужчина уже говорит в трубку и описывает ситуацию диспетчеру. Он предлагает вызвать врачей и полицию. «Похоже на наркотическое отравление», — уверенно говорит он.

Тео поспешно собирает разбросанные на полу бумаги и толкает Некко.

— Нам нужно уходить, — шепчет Тео застывшей девушке и направляет ее к выходу, мимо кегельбана и по пандусу к автостоянке, где миссис Смолл ждет их в своем автомобиле. Тео открывает заднюю дверь, и Некко вваливается внутрь, нелепо скособочив парик. Она прислоняется к двери с другой стороны и закрывает глаза.

— Что там случилось? — спрашивает Пруденс.

— Точно не знаю. Она как будто вырубилась на месте, а парень из кегельбана вызывал полицию. Нужно немедленно убираться отсюда.

Вдалеке раздается вой сирен.

— Что было в шкафчике? — спрашивает Пруденс, когда включает зажигание.

— Куча бумаг. В основном газетные статьи. — Тео запрыгивает на широкое переднее сиденье рядом с Пруденс, все еще сжимая бумаги, подобранные на полу кегельбана.

— Некко, дорогая, куда нам ехать? — спрашивает Пруденс и оборачивается. — Где мы должны забрать ранец Тео и витамины?

Некко не отвечает.

— Просто поезжайте, миссис Смолл, — говорит Тео. Она смотрит на бумаги. На обратной стороне фотографии что-то написано. Это адрес.

— Хорошо, я еду, но куда мы направляемся? — спрашивает Пруденс, выруливая с автостоянки.

— Бирчвуд-лейн, 198, — говорит Тео.

— Где это?

— Где-то на восточном берегу реки. Поверните с Франклин-стрит на Чэндлер-стрит, потом направляйтесь к Стальному мосту.

— У меня есть старая карта в бардачке, — говорит Пруденс. Тео возится с защелкой, ерзая на растрескавшемся виниловом сиденье; разумеется, на этом драндулете нет GPS-навигатора. В пепельнице полно всякой всячины. Один из проволочных акробатов с головой из папье-маше свисает с зеркала заднего вида.

— Что там на Бирчвуд-лейн? — спрашивает Пруденс, пока Тео достает карту и пытается сориентироваться.

— Там выросла Некко. Среди бумаг Гермеса была фотография этого дома.

— Тогда почему мы едем туда?

— Не знаю; может, у вас есть предложение получше? Должно быть, там находится человек, который знает ее. Член семьи или кто-то еще.

— Там никого нет, — шепчет Некко. — Дома больше нет.

Тео поворачивается и смотрит на нее.

— Хорошо, что ты вернулась в мир живых, Огненная Дева.

— Дома больше нет, — повторяет Некко. — Он разрушен после наводнения.

— Что? — восклицает Пруденс. — О чем она говорит?

— Некко сказала мне, что ее дом был разрушен каким-то большим наводнением. Она говорила, что прорвало дамбу.

Пруденс качает головой:

— Я живу здесь с рождения, и не только я, но и четыре поколения нашей семьи, включая мужчин, которые помогали строить дамбу и фабрику. Старую дамбу никогда не прорывало. Если бы это произошло, то я бы знала об этом.

— Верно. Именно так я ей и сказала, — соглашается Тео. — Готова поспорить, дом по-прежнему там.

— Мы туда не пойдем! — Некко резко наклоняется вперед. — Я обещала, что этого не будет! Мы не будем пересекать мост!

Голос Некко исполнен такой убежденности, что Тео немного страшно.

— Ладно, ладно, — говорит она. — Как скажешь.

Некко снова опускается на сиденье и смотрит в окошко.

— Как она скажет? — шипит Пруденс. — Почему она заказывает музыку. Извини, но мне кажется, что у твоей подруги что-то не в порядке с головой.

Пруденс смотрит на Некко в зеркало заднего вида, и Тео присоединяется к ней. Некко глядит в окошко, безразличная к их разговору, но Тео понимает, что она внимательно слушает.

— И не забудь, что ее разыскивают за убийство! — громким шепотом добавляет Пруденс. — Она кажется невинной овечкой, и я всегда готова толковать сомнения в пользу ответчика, но что, если она действительно сделала это? Возможно, лучше будет высадить ее возле полицейского участка. Пусть они разбираются.

Некко дергается и кладет руку на дверную ручку, словно собирается выпрыгнуть наружу.

— Нет, — твердо говорит Тео. — Она не виновата. И помните, что иначе я не верну свой ранец, а вы не получите витамины.

Пруденс поджимает губы.

— Куда теперь?

— Просто вперед, — отвечает Тео. — И не переезжайте через реку.

Некко убирает руку с дверной ручки.

— Нам нужно в Старый Город, — говорит Некко. — Там я спрятала твой ранец.

Пруденс кивает и поворачивает автомобиль вдоль реки, чтобы не ехать в центр. Тео возвращается к пачке бумаг у нее на коленях. Она берет сверху газетную статью, на которую Некко смотрела в кегельбане, и начинает читать вслух.

Руководитель д-ра Сандески, д-р Брюс Нестлер, сегодня днем сделал следующее заявление: «Мы в колледже Двуречья потрясены новостями о случившемся. Майлз — выдающийся преподаватель, уважаемый своими студентами и коллегами. Предположение о том, что он мог причинить вред своей жене и дочери, вызывает недоумение у всех нас. Мы молимся о том, чтобы с ними все было в порядке».

— Не понимаю, какое это имеет отношение к чему-либо, — говорит Пруденс. Тео поворачивается к Некко.

— Эта статья опубликована четыре года назад. Профессор — это твой отец, верно? А четырнадцатилетняя девочка — это ты?

Некко прижимается щекой к окну и не смотрит на Тео.

— Мой отец никогда не причинил бы нам зла, — говорит Некко. — Он любил нас. Все это неправда. Все было не так.

— Майлз Сандески, — повторяет Тео. — Ведь это он написал книгу «Принцесса и слон», точно?

— Да, — отвечает Некко и впервые смотрит на Тео.

— Я читала ее.

— Знаю. Я видела книгу в твоем ранце.

— Ее отец написал книгу? — вмешивается Пруденс. — Что это за книга?

— О добре и зле, о мифах и представлениях людей. О том, как жизненный опыт формирует нашу личность и некоторые вырастают убийцами, а другие — хорошими парнями. Но на самом деле он говорит, что нельзя все видеть в черно-белом цвете, понимаете? В каждом из нас уживается добро и зло.

— Так что случилось с мистером Сандески? — спрашивает Пруденс. — Он пропал? Он все еще в бегах?

Тео снова перелистывает страницы, достает еще одну фотокопию газетной статьи и пробегает ее взглядом.

— Вот дерьмо, — говорит Тео. — Мне так жаль, Некко.

— Он мертв, — говорит Некко. — Мама сказала мне, что они с Эрролом утонули во время наводнения.

— Не знаю насчет наводнения, и здесь нет ничего про Эррола, но мне правда жаль: твой отец утонул. Эта статья появилась через две недели.

Она откашливается и читает вслух:

Человеческие останки, обнаруженные 27 апреля рыбаком в северном притоке реки Лакруа, опознаны как тело сорокапятилетнего д-ра Майлза Сандески из Эшфорда. Доктор Сандески, профессор колледжа Двуречья, разыскивался в связи с исчезновением его жены и дочери. В полиции называют смерть д-ра Сандески самоубийством, но не раскрывают подробностей. Его жена Лили и четырнадцатилетняя дочь Эва по-прежнему числятся пропавшими без вести.

Тео смотрит на Некко.

— Эва Сандески, — говорит она. — Это ты.

Некко кивает и смотрит в окошко.

— Да, — говорит она. — Когда-то я была ею.

Некко

Эва Сандески. Так странно снова слышать свое настоящее имя.

Она повторяет его про себя и слышит голоса отца и матери, зовущие ее: «Эва, Эва, Эва».

Потом голос Эррола: «Ты здесь, маленькая Э? Есть кто дома?»

Она долго трудилась, чтобы отстраниться от этого, похоронить свое прошлое в глубине памяти. Но теперь Некко понимает, что если хочет получить представление о том, что случилось с Гермесом и кто убил ее мать, то должна открыть этот сейф и попытаться вспомнить все, что можно. Некко начинает с самого начала.

«Когда-то меня звали Эвой Сандески. Я жила в доме 198 по Бирчвуд-лейн. Моя мать была художницей и имела студию в задней части дома. Мой отец был профессором; он написал книгу «Принцесса и слон».

Это она помнит. А если этого недостаточно, остальное можно найти в материалах, собранных Гермесом.

Некко листает бумаги, стараясь усвоить новую информацию. Пытаясь понять, почему все, о чем рассказывала мама, оказалось ложью. Странная ирония судьбы: Некко никогда по-настоящему не верила маминым рассказам о том, что Змеиный Глаз неустанно разыскивает их и что они постоянно находятся в опасности. Но все это оказалось правдой. Однако самая большая ложь, услышанная от матери, — ложь о великом Потопе, — была принята без оговорок.

— Расскажи, что ты помнишь об этом великом Потопе, — просит Тео. Они едут по городу, выбирая окольные пути и держась подальше от оживленных мест. Пруденс не хочет рисковать, опасаясь, что кто-то может узнать Некко, хотя она уже поправила свой парик.

— Немногое, — признает Некко. — Большей частью по рассказам матери, после всех событий.

— Но ты должна что-то помнить, — настаивает Пруденс.

Некко закрывает глаза и пытается вернуться в тот день, когда случилось наводнение. Может быть, что-нибудь в ее воспоминаниях поможет открыть знание, запертое внутри нее, в точности как у принцессы из отцовской книжки.

Шел сильный дождь. Этот дождь как будто имел определенную структуру, когда молотил по крыше и барабанил в окна. Некко сидела целыми часами, словно под гипнозом, пока пыталась расшифровать его, обнаружить какой-то смысл в постоянном стуке, тяжелом и яростном, как очередь из пневматической винтовки Эррола.

Они наблюдали за подъемом уровня реки за домом и говорили о реке как о живом существе, непредсказуемом и опасном.

Отец обложил свою мастерскую мешками с песком.

— Наверное, нам следует построить ковчег, — шутливо обратился он к маме, но его взгляд, обращенный на ревущий поток, был совершенно серьезным. Мимо проплывали разные предметы: доски, баскетбольный мяч, пластиковая лошадь-качалка, принадлежавшая какому-то несчастному ребенку.

— Остается надеяться, что дамба выдержит, — сказала мама; ее тихий голос доносился из-под черного зонта. Тогда мама была красавицей: безупречная кожа оттенка слоновой кости, огненно-рыжие волосы, заплетенные в толстую косу, свитер ручной вязки и брюки, сшитые на заказ.

Вода имела сердитый вид и грохочущий голос. Этот звуковой фон сопровождал их последние несколько дней; он почти оглушал их, подавлял все остальные звуки. Им приходилось кричать, чтобы слышать друг друга, вопить во весь голос, чтобы сказать «доброе утро» или попросить передать за завтраком кленовый сироп.

Все дороги были перекрыты большими оранжевыми заграждениями с мигающими огнями, потому что река поднялась слишком высоко.

У Некко тупо ноет голова от этих воспоминаний.

— Я уверена, что было наводнение, — начинает Некко. — Помню воду повсюду вокруг меня. Меня затягивало вниз и уносило все дальше. Потом я ударилась головой; думаю, о камень на дне реки. Мать нашла меня у реки на следующее утро. Она сказала, что мне чудом удалось выжить.

Некко вспоминает, как ее мать сказала: «Посмотри, что я спасла для тебя», и достала куклу Надежду из спортивной сумки, куда в спешке побросала вещи из дома: несколько смен одежды, свадебную фотографию и медальон с изображением маленького папы, одетого в костюм Робин Гуда.

— Может быть, твой отец пытался убить тебя? — предполагает Пруденс. — Возможно, он сошел с ума и твоя мать уговорила тебя бежать из дома.

— Нет, все было не так, — говорит Некко.

Она мало в чем уверена насчет того дня, но в глубине души знает, что папа никогда не причинил бы ей вред. Папа любил ее. Он мастерил для нее разные игрушки и делился с ней своими секретами… такими, как его изобретение. Его ужасное изобретение. И голос, исходивший из аппарата:

«Я тот, кем ты хочешь меня видеть».

И смех, жуткий и жестокий смех призрачного хора.

Некко закрывает глаза и еще раз пробует вспомнить тот день. Она помнит, как бежала в папину мастерскую в желтом прорезиненном плаще, а отец бежал следом за ней. Они собирались проверить, не протекает ли крыша. Эррол ушел к излучине реки, чтобы проверить уровень воды и посмотреть, не размыло ли дорогу.

Некко первой вошла в мастерскую и обнаружила там нечто пугающее. Но что именно? Папино изобретение. Аппарат был закрыт брезентом, но издавал звуки. Он был живым. Отец прибежал на ее крик и какое-то мгновение стоял в дверном проеме: это был идеальный силуэт, человек-тень. Некко помнила свой портрет в профиль, однажды сделанный Эрролом: он усадил ее так, чтобы свет падал на одну сторону лица, а с другой стороны приложил лист бумаги, прикрепленный к доске. Потом прочертил ее силуэт и довольным голосом сказал: «Смотри, это ты».

Но это была не она.

Там были знакомые очертания носа и подбородка, спутанные волосы и даже намек на ресницы… но это был ее призрачный вариант. Пустая оболочка.

Некко подумала об этом, когда смотрела на тень своего отца, стоявшего на пороге мастерской.

— Что случилось? — спросил он и вошел внутрь.

Что же произошло потом? Некко пытается вспомнить и не может. Ее бедная треснувшая голова болит все сильнее.

Некко засовывает бумаги обратно в конверт, кладет его на сиденье рядом с собой и трет затылок, ощущая борозду от шрама, скрытую под волосами.

— Так куда же мы направляемся? — спрашивает Пруденс с переднего сиденья.

— Здесь поверните налево, — говорит Некко.

— Разве эта дорога куда-то ведет? — с сомнением спрашивает Тео.

— Эта дорога ведет на фабрику Дженсена, — поясняет Пруденс. — Но, полагаю, она в плохом состоянии. Фабрика закрыта уже более пятидесяти лет. Ты там спрятала ранец? — Она поворачивается и с беспокойством смотрит на Некко, как будто это ненадежное место для хранения драгоценных витаминов.

— Просто поезжайте туда, — говорит Некко. — Когда подъедете к зданию, остановитесь перед ним.

Дорога действительно в скверном состоянии и местами совершенно размыта. Они петляют и подпрыгивают на выбоинах. Пруденс ведет большой автомобиль по лабиринту ям и промоин, но постепенно дорога выравнивается. Впереди появляется старая кирпичная фабрика — неуклюжее четырехэтажное чудище, растянутое вдоль берега реки. Высокие стрельчатые окна разбиты, раскрошенные дымовые трубы тянутся к небу. На кирпичной стене просматриваются выцветшие очертания надписи «СУКОННАЯ ФАБРИКА ДЖЕНСЕНА».

— Остановите машину, — говорит Некко. — Мне нужно, чтобы вы вдвоем подождали здесь. Не ходите за мной. Просто ждите; я вернусь через пятнадцать минут.

Они должны думать, будто она спрятала ранец в пустом здании. Отсюда они не увидят черный ход Зимнего Дома.

— Откуда нам знать, что ты вообще вернешься? — спрашивает миссис Смолл.

— Я вернусь, — обещает Некко.

Вернется ли? Чем она обязана этим людям? Да, они помогли ей и даже спасли ее, но не потому ли, что им обеим нужно кое-что получить от нее? Она уверена, что это единственная причина, удерживающая цирковую даму от стремления побыстрее избавиться от нее.

Но Некко выполнит свою часть сделки. Они отвезли ее в кегельбан. Некко вернет им ранец, и на этом все закончится. Когда они расстанутся, она обдумает свой следующий ход.

— Она вернется, потому что оставит здесь свой рюкзак и конверт с бумагами из камеры хранения.

— Ни за что, — возражает Некко. — Если ты думаешь, что я…

— Послушай, — перебивает Тео. — Либо ты оставишь в залог свои вещи, либо я пойду с тобой. Только так, и никак иначе.

— Хорошая идея, — соглашается Пруденс и удовлетворенно кивает.

Некко ненадолго задумывается. Она не хочет поставить под угрозу безопасность Зимнего Дома. Она не может показать кому-то еще, где находится вход. Даже приезжать с ними сюда, так близко, было глупо и опасно. Она уверена, что ее мать не одобрила бы такой поступок, и почти слышит ее голос: «Что ты делаешь, Некко? Разве я этому учила тебя?»

— Хорошо, — соглашается Некко после короткой заминки. У них нет причин уезжать отсюда вместе с ее бумагами. Некко находится в выигрышном положении: у нее есть то, что нужно им обеим. Но они все равно должны следовать правилам.

— Только что бы ни случилось, вы останетесь здесь, в машине. — Она открывает рюкзак Гермеса и достает металлический фонарик. — Что бы ни случилось.

— Заметано, — говорит Тео. — Теперь передай мне рюкзак.

Некко подчиняется, и Тео кладет рюкзак на колени.

— Рюкзак останется закрытым, — предупреждает Некко. — Если вы покопаетесь внутри, я узнаю об этом, и тогда наша сделка не состоится. Ты не получишь ни ранец, ни деньги. — Она поворачивается к Пруденс. — А вы не получите таблетки.

Тео согласно кивает. Некко открывает дверь и выскакивает наружу. Она оглядывается по сторонам, убеждается в том, что вокруг пусто, и бежит к боковой двери, уже много лет как сломанной. Оказавшись там, Некко проникает в пыльное, прохладное здание. Хотя фабрика давно закрыта, там по-прежнему пахнет машинным маслом и отсыревшим сукном. Некко почти ощущает мерный гул ткацких станков. Кирпичные стены и деревянный потолок когда-то были выкрашены белой краской, но сейчас они грязно-серые и покрыты граффити. Остатки старых станков лежат рядами — мрачные механизмы размером с фортепиано из дерева и железа, с зубчатыми шестернями и колесами; на некоторых сохранились сгнившие нити.

Некко никогда не задерживалась здесь, зная о том, что сюда часто приходят подростки, чтобы выпить в компании и покуролесить. Они слышали истории о фабричном призраке, маленькой девочке, которая когда-то работала на фабрике и погибла, затянутая в машину для раскройки ткани, когда ей еще не было двенадцати лет. Они говорили, что если прийти поздно ночью и позвать ее, то она может ответить. Что в определенные вечера можно слышать грохот работающих станков и голос призрачной девочки, ищущей свою отрезанную руку.

Некко не верит в призраков. Но она верит в опасность.

Двигаясь как можно тише, она медлит у останков ткацкого станка и прислушивается. Вдалеке, где-то на другом краю здания, слышатся отдаленные шорохи. Вероятно, это крысы, растаскивающие останки сэндвичей с подростковой вечеринки. Откуда-то с верхнего этажа доносится звук, похожий на стрекот сверчка.

Некко крадется по полуразрушенному зданию, стараясь отделаться от ощущения, что она не одна, и выбирается наружу через выбитое окно на другой стороне. Она возвращает клинок в ножны и бежит вдоль кустов на обочине заросшей дороги, пока не приближается к замаскированному люку, обозначающему начало черного хода в Зимний Дом.

Убедившись, что Тео не последовала за ней, Некко наклоняется, нащупывает ручку и поднимает люк. Потом опускается на старую металлическую лестницу и закрывает за собой тайную дверь.

Влажный, прохладный воздух успокаивает и помогает чувствовать себя как дома. Некко включает фонарик и направляется по тоннелю к двери Зимнего дома, которая закрыта точно так же, как она оставила ее рано утром.

Но как только Некко открывает дверь, сразу становится ясно: что-то не в порядке. Она осматривает комнату и видит, что аккуратно заправленная кровать разворочена, а одеяла и подушки валяются на полу. Тарелки, кастрюли и сковородки, расставленные в самодельном буфете, тоже разбросаны по полу.

Некко ощущает знакомый сладковатый запах. Трубочный табак, любимый сорт ее отца. Этот запах возвращает образ прошлого: темный силуэт отца стоит в дверном проеме мастерской. Папа прибежал, потому что Некко звала его. Потому что аппарат, стоявший на верстаке под брезентом, вдруг заговорил.

«Я слышала голос», — сказала она ему.

Отец шагнул вперед и сорвал брезент. Аппарат — его ужасное изобретение — был включен: трубки сияли, как свирепые глаза, через шум статики как будто пробивался отдаленный голос. А потом раздался настоящий голос, который обратился к ним.

«Опасность, — сказал он. — Вы в опасности».

И через несколько секунд:

«Он здесь!»

Она отгоняет воспоминание и продолжает осматривать комнату, но не видит даже намека на движение среди теней.

В голове снова звучит тот голос: «Опасность. Вы в опасности. Он здесь!»

Вспомнив, зачем она пришла сюда, Некко бежит к кровати, отодвигает ее от стены и обнаруживает, что кирпичи, закрывавшие тайник, вынуты, а внутри ничего нет.

Ранец Тео пропал.

Как кто-то мог обнаружить их укрытие или даже найти путь к Зимнему Дому? Неужели вчера за ней следили, а она этого не заметила? Она была настолько беспечной в своем паническом состоянии? Или кто-то случайно нашел это место? Но мама учила ее, что в мире не бывает случайностей.

А еще мама учила ее проверять, что находится за спиной, и особенно избегать слепых зон, но Некко была настолько поглощена своей задачей и воспоминаниями об отце, что забыла об этом. Поэтому когда фигура, прятавшаяся за открытой дверью, бросилась вперед и схватила ее, Некко оказалась не готовой к этому. У нее нет времени достать нож. Фонарик выбит из ее руки, а в следующее мгновение ее лицо уже прижато к холодному каменному полу, а правая рука высоко завернута за спину, лишая возможность сопротивляться или бежать.

Фред

Есть мало вещей, которые Фред ненавидит больше, чем крыс, а их здесь полно. Пока Фред видел только одну, но он знает, что там, где есть одна из них, появляются другие. Много, много других. Он уверен, что слышит их, копошащихся по темным углам, прячущихся за сломанными механизмами. Старая фабрика находится в ужасном состоянии — полы прогнили, кирпичи выкрошились. Он представляет, как падает вниз и теряет сознание. Никто его не найдет, и тогда его сожрут крысы.

Он утирает холодный пот со лба при одной мысли о маленьких желтых зубах, разгрызающих его одежду. Но Фред беспокоится о своих птицах. Кто позаботится о птицах, если он пропадет здесь и достанется на обед крысам?

На самом деле, это комичная ситуация: он может выжимать трехсотфунтовую штангу, и в то же время боится лишь потому, что увидел одну вонючую крысу.

«Соберись, друг мой», — говорит он себе.

Он выдыхает и оглядывается вокруг. Никого нет.

Просто невероятно. Брат дал ему простую инструкцию: «Следуй за этим парнем и постарайся не упускать его из виду».

Брат позвонил ему сегодня в первой половине дня и попросил поскорее прийти в библиотеку: парень, которого они искали, вернулся.

Губернатор нанял Джеймса, чтобы тот выследил его сына Мэттью. Джеймс несколько дней следовал за Мэттью по городу и видел, как тот дважды встречался с этим парнем в библиотеке (только в библиотеке, в разделе мистической литературы). Последний раз они встречались в тот день, когда убили Мэттью.

У Фреда была простая задача. «Следуй за парнем из библиотеки. Не упускай его из виду. Выясни все, что можно».

Но этот парень каким-то образом умудрился исчезнуть. Словно фокусник: вот он здесь, а через миг он пропал. Пуф — и нету!

Может быть, он достался крысам? Или открылся какой-то магический портал, и парень прошел в другое измерение?

Фред качает головой. Он не любит неразрешимых загадок и уж точно не верит в магию или другие измерения. Это вообще бессмыслица. Тот парень провел несколько часов в библиотеке, затем пешком отправился через весь город. Он не садился ни в какие автобусы. Просто шел до самой реки, переправился через Стальной мост и направился к старой фабрике. Фред, почувствовавший, что быстроногий паренек заподозрил слежку, решил немного отстать. Джеймс сказал, что парень может быть опасен и даже вооружен. Что он как-то связан с сыном губернатора, которому всадили вязальную спицу в левый глаз. Дрянная смерть.

«Следуй за ним. Постарайся узнать, кто он такой и где он живет. Как он мог быть связан с сыном губернатора. Почему Мэттью встречался с ним? Сейчас, не считая бездомной девушки, с которой сошелся Мэттью, этот загадочный парень — наш главный подозреваемый. Кто знает, возможно, он даже приведет нас к той девушке. Или выдаст нам ее имя».

Фред не носил оружия. Джеймс был вооружен, но у него имелось настоящее удостоверение частного сыщика. Он носил красивый серебристый жетон, который показывал при любом удобном случае (особенно хорошеньким женщинам), и разрешение на ношение оружия. Фред был просто наемной рабочей силой. Тем, кто делает черновую работу и выходит на сцену в тех случаях, когда Джеймс, который был мозгляком и немного дрейфил в настоящей драке, нуждался в физической поддержке.

Сейчас Джеймс где-то на другой стороне города; он встречается с губернатором и сообщает ему последние новости. Возможно, ему подают эксклюзивный кофе в просторном офисе с видом на город.

Телефон Фреда вызванивает мелодию СМС-сообщения: стрекот сверчка. Фред достает телефон из кармана и просматривает текст.

«Ты еще следишь за ним?»

Джеймсу нравятся отрывистые фразы; Фред подозревает, что он заимствует их из телесериалов.

Фред — младший брат. Он перебивается с хлеба на воду, управляя продуктовым фургоном фирмы «Паглиери и сыновья» и живет в крошечной квартире. Он — эксцентричный брат, который разводит какаду (Джеймс называет их чертовски шумными голубями). Фред не хочет выглядеть неудачником в глазах старшего брата, который, по правде говоря, ведет себя как заноза в заднице, хотя зарабатывает уйму бабок и пьет кофе с губернатором.

«Да», — печатает Фред, и его телефон чирикает в ответ.

«Хорошо».

— Вот дерьмо, — бормочет Фред и убирает телефон в карман. Он прикусывает щеку и размышляет.

Он видел парня, направлявшегося на старую фабрику. Выждал несколько минут, потом пошел следом. Это было около получаса назад, и Фред обыскал это проклятое место вдоль и поперек, но не нашел следов того парня. Может, он вернулся обратно? Вышел в другом месте? Но тогда зачем вообще приходит сюда? Фабрика огромна, и теперь Фред находится на другом конце здания. Он на верхнем этаже, где ржавеют незнакомые механизмы, а деревянные бобины с выцветшими нитями свалены по углам. Длинные отрезы ткани, изжеванные поколениями крыс, плесневеют на деревянном полу. В воздухе пахнет пылью и разложением. Еще Фред нашел старый порнографический журнал, граффити на стенах, битые пивные бутылки и выгоревший круг от костра.

Фреду хочется оставить парня в покое, выбраться из этого жутковатого места и отправиться домой, к своим птицам. У него урчит в животе. Он даже не завтракал. Нужно будет взять двойной чизбургер по пути домой. Рот наполняется слюной при одной мысли об этом.

Сверчок снова стрекочет, и телефон оказывается у него в руке.

«Выясни, как его зовут, и тебе светит еще сотня баксов».

Ну да, конечно. Фред чувствует, как эта сотня проскальзывает у него между пальцами — точно так же, как тот парень. Словно чертов угорь.

Полагая, что верхний этаж уже достаточно изучен, он спускается по шаткой спиральной лестнице, придерживаясь одной рукой за выкрошенную кирпичную стену, а другой — за ветхие перила. Звук его шагов эхом отдается в пустоте. Он пробует каждую ступень, прежде чем двигаться дальше. Но когда он спускается на первый этаж, то слышит музыку. Нагибаясь, он задерживает дыхание и прислушивается. Музыка исходит снаружи. Он выглядывает из разбитого окна с парадной стороны здания. Прямо перед входом стоит большая, заметно проржавевшая «Шевроле Импала». Появляется проблеск надежды. Может быть, парень назначил встречу с кем-нибудь еще? Фред достает телефон и начинает снимать, но когда он увеличивает масштаб, то видит, что внутри совсем не тот парень, которого он ищет. На переднем пассажирском сиденье он видит девушку с длинными волосами, в котелке, как у Чарли Чаплина. Она возится с радиоприемником. Женщина за рулем качает головой. Когда она поворачивается к девушке, Фред ясно видит ее лицо и сразу же узнает ее.

Какого черта Пру Смолл делает в этой дыре?

Тео

Прошло шестнадцать минут, и Тео начинает нервничать. Она перебирает радиостанции на приемнике в автомобиле Пруденс: «Топ-40», джаз и проповедник, вещающий о силе молитвы.

«И когда наступает темнейший час самого тяжкого дня…» — произносит он, когда Пруденс поворачивается к Тео и говорит:

— Поменяй станцию. Лучше слушать что угодно, чем эту трепотню.

— Трепотню? — Тео со смехом вскидывает брови. — Вы не религиозны, миссис Смолл?

— Мой отец назвал бы этого человека шарлатаном и был бы совершенно прав.

— Откуда вы знаете?

— Я из цирка, Теодора. Мне известны все трюки, которыми пользуются шоумены.

Тео выключает радио, достает свою сумочку с вязанием и проверяет запасы.

— Ты вяжешь? — удивленно спрашивает Пруденс.

— Да, — говорит Тео и достает желтую ангорскую пряжу, которую однажды купила, потому что ей понравилась мягкая структура и яркий лимонный оттенок. — Моя тетя — на самом деле тетя моей мамы — научила меня, когда я была ребенком. Потом я вроде как позабыла об этом и снова начала вязать в прошлом году, потому что не смогла найти подходящие теплые носки и решила связать собственные.

Пруденс улыбается.

— Что еще ты связала?

— Шапочки, шарфы, варежки. Еще эту сумочку. — Тео показывает мозаичную фетровую сумочку с яркими разноцветными вставками неправильной формы. — Я не пробовала связать свитер или что-то большое. Наверное, мой стиль вязания можно назвать интуитивным. Я берусь за работу, не вполне представляя, что получится в итоге. Вроде этой сумочки. Я думала, что собираюсь связать лоскутное одеяло из разноцветных квадратов, но потом пришла идея сумочки.

— Потрясающе, — говорит Пруденс. — Я всегда хотела научиться вязать.

— Это просто, — говорит Тео. — Если хотите, могу показать.

Раздается мелодичная трель, и Тео достает телефон. Это мать; наверное, она звонит уже в двухсотый раз с тех пор, как вчера вечером вернулась домой и не нашла дочь на месте. Тео не отвечала на звонки и на панические текстовые сообщения, вроде «Где ты???». Она не знает, что сказать, и чем дольше она ждет, тем хуже себя чувствует по этому поводу. Возможно, мама уже думает, что она лежит мертвая в придорожной канаве. Кроме тети Хелен, Тео — это все, что осталось у матери. Отец Тео умер вскоре после ее рождения, и она даже не помнит его. Мама больше не выходила замуж, редко встречалась с мужчинами и не заводила серьезных романов. И вообще, она все еще носит старое обручальное кольцо.

Телефон звонит четыре раза, но Тео не берет трубку и переводит звонок на голосовую почту, испытывая гложущее чувство вины. Мать звонит снова и оставляет второе сообщение. Тео переводит телефон в режим вибрации. Потом мать звонит еще три раза, и телефон тихо жужжит в руке Тео, как большое рассерженное насекомое. Но сообщений больше нет.

— Кому-то очень не терпится побеседовать с тобой, — с озабоченным видом говорит Пруденс.

— Еще бы, — отвечает Тео. Она переходит в голосовую почту, прикладывает телефон к уху и слушает голос матери, граничащий с истерикой.

«Господи, Тео, куда ты пропала? Где ты провела прошлую ночь? Я схожу с ума от беспокойства. Сегодня я не пошла на работу. Я позвонила в школу, и мне сказали, что тебя там не было. Сегодня утром пришел молодой человек по имени Джереми; он искал тебя. Он говорит, что у тебя есть вещь, принадлежащая ему, и ты должна вернуть это. Мне не понравился его вид, и он гораздо старше тебя. А несколько минут назад приходил следователь. Он задал несколько вопросов насчет тебя и какой-то девушки, которая жила в автомобиле. Эту девушку разыскивают за убийство… она убила сына губернатора. Детектив Спаркс сказал… он сказал, что у них есть фотография из магазина, где вы вдвоем были сегодня утром… — Ее голос дрожит. — Пожалуйста, позвони мне. В какую бы беду ты ни попала, я могу помочь».

Проклятье. Джереми приходил к Тео домой. Он знает, где она живет.

В животе разыгрывается такая буря, что Тео боится заблевать переднее сиденье автомобиля. Она тяжело сглатывает и делает глубокий вдох.

Теперь у полицейских есть ее фотография вместе с Некко, которую разыскивают за убийство. Просто замечательно. Может, в магазине натуральных продуктов есть камера наблюдения? С другой стороны, какой-нибудь сознательный гражданин мог узнать Некко и сфотографировать их вдвоем на телефон.

Тео слушает второе сообщение от матери.

«Позвони мне, Тео. Я умоляю тебя. Это такое дело, с которым тебе одной не справиться. У меня есть адвокат. Рэй, ты его помнишь? Я могу связаться с ним».

Тео припоминает Рэя, с которым ее мама встречалась несколько месяцев: низенький мужчина с жидкими волосами. Он занимается вопросами налогообложения; не похоже, что у него стоит искать совета, когда тебя застали вместе с убийцей, особенно если ты дала этому убийце проклятое оружие. Означает ли это, что Тео могут назвать пособницей?

— Плохие новости, — шепчет она.

— Что такое? — спрашивает Пруденс.

Вероятно, полицейские думают, что Тео с самого начала была в деле. Нечто вроде извращенного любовного треугольника.

Тео с внезапным страхом смотрит на свой телефон. Она насмотрелась криминальных драм и знает, что человека можно выследить по его телефону. Она представляет, как вчерашний детектив звонит ей, а кто-то рядом стучит по клавиатуре, устанавливая связь со спутниками или чем-то еще, потом смотрит на монитор с мигающей точкой и говорит: «Вот она, сэр».

Сердце бешено стучит. Как скоро они найдут ее?

— Твою мать!.. — произносит Тео. — Вот попала, мать твою так!

Пруденс испуганно смотрит на нее.

— Теодора, что случи…

Тео распахивает дверь, бросает телефон на землю и топчет его каблуком. Она делает это снова и снова, пока телефон не разлетается на части. Потом Тео собирает обломки, бежит к берегу реки и швыряет их в воду.

— Позволь, я угадаю, — произносит мужской голос у нее за спиной.

Тео опоздала. Все кончено: они нашли ее. Поворачиваясь, она уверена, что это будет детектив Спаркс с хитрым блеском в глазах, означающим: «Я знал, что от тебя нельзя ждать ничего хорошего». Она может сорваться с места, но речной берег перед ней слишком крутой. Некуда бежать.

Она поворачивается. Это не детектив Спаркс или какой-нибудь коп в мундире и с пистолетом в руке. Это крупный, лысый, необыкновенно мускулистый мужчина с закрученными усами, который вышел из здания старой фабрики. На нем джинсы и грязная белая рубашка, и он совсем не похож на копа.

— Неприятности с парнем? — спрашивает он.

— Что?

— Ты только что растоптала свой телефон и выкинула его в реку. Как это понимать?

Сердце Тео гулко стучит в груди. Потом она поправляет шляпу и на мгновение задумывается.

— Да, это мой парень, — говорит Тео. — Он полный козел, меня уже тошнит от него. Тошнит от его вранья и тупых обещаний. Кстати, это был его телефон. Вернее, он купил его для меня, знаете, чтобы все время быть на связи и следить за мной.

Незнакомец улыбается.

— Представляю, как он огорчится.

— Надеюсь на это. — Она улыбается в ответ.

— Этот парень… ты собиралась встретиться с ним здесь?

Вопрос застает ее врасплох.

— Нет, — отвечает она и тут же начинает паниковать. Может быть, ей следовало сказать: «Да, и это здоровенный парень, очень ревнивый и вооруженный». Она делает шаг назад, опасно приближаясь к краю обрыва.

Внезапно Пруденс вылезает из автомобиля и направляется к ним. Она суетливо двигает руками, поправляя волосы и пышное платье.

— Мистер Марсель? Что вы тут делаете?

Мужчина поворачивается и смотрит на Пруденс. Он посылает ей теплую улыбку, от которой у той розовеют щеки.

Пруденс

— Я как раз собирался задать тебе такой же вопрос, — говорит мистер Марсель. — Пожалуй, ты последний человек, которого я ожидал здесь увидеть.

Пруденс впервые видит его без фирменной униформы. Он носит выцветшие голубые джинсы и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы и запачканную грязью, которую Пруденс с удовольствием постирала бы. Она представляет, как обрабатывает пятна и оставляет рубашку отмокать в раковине, а Фред ждет в майке. Румянец на ее щеках разгорается еще жарче, и Пруденс опускает глаза.

— Так или иначе, это приятный сюрприз, — добавляет мистер Марсель. Он всегда держится как настоящий джентльмен.

— Прошу прощения, но как вас сюда занесло? — спрашивает Теодора, изображая крутую девчонку.

— Следи за языком, Теодора, — укоризненно говорит Пруденс.

Мистер Марсель обменивается рукопожатием с Теодорой.

— Фред Марсель, к вашим услугам.

Он делает маленький поклон, явно предназначенный для Пруденс. Теодора, в отличие от нее, не ценит мужскую учтивость.

— Подождите-ка, — говорит Теодора и поворачивается к Пруденс. — Это силач из вашего цирка, верно? Но он же реальный человек!

Мистер Марсель переводит взгляд с Теодоры на Пруденс, приподняв кустистые брови. У Пруденс становится тесно в груди. Она рассказывала мистеру Марселю о цирке и даже о некоторых номерах и трюках, но не упоминала, что он является звездой представления.

— Мистер Марсель привозит в кафетерий продукты, — объясняет Пруденс. Ей хочется сказать больше. «Он мой друг. Он приносит мне подарки. Это подарки для нашего цирка».

— Может быть, я ошибаюсь, — говорит Теодора, — но я не думаю, что старая заброшенная фабрика нуждается в доставке продуктов. По крайней мере последние восемьдесят лет.

Мистер Марсель добродушно смеется.

— Вообще-то здесь я на своей другой работе.

— И что же это за работа? — спрашивает Теодора.

Пруденс хочет, чтобы Тео немного сбавила обороты, была не такой грубой и язвительной. Дети в наши дни ничего не знают о хороших манерах. Это вообще острая проблема: люди недостаточно дружелюбны друг к другу.

— Мистер Марсель работает на своего брата, частного сыщика, — объясняет Пруденс.

Она сообщает эту новость с определенной гордостью. Ей кое-что известно о мистере Марселе. Пруденс знает, что он иногда работает на своего брата и что у него есть какаду. Мистер Марсель показывал ей фотографии птиц на своем телефоне, сияя, как гордый отец. Забавные птички с хохолками на головах. Он постоянно мастерит для них новые вещи: насесты, более просторные клетки, качели. Мистер Марсель — мастер на все руки.

Лицо Теодоры искажается от тревоги, и она оглядывается на старую фабрику. Пруденс наконец догадывается, что загадочное и внезапное появление ее силача может означать неприятности для Некко.

— Все верно, — говорит мистер Марсель, глядя на Теодору.

— Так что же привело тебя сюда? — спрашивает Пруденс, стараясь убрать подозрительность из своего голоса. Неужели мистер Марсель носит пистолет? Пруденс ищет характерную выпуклость на его рубашке, но невольно отвлекается на то, как туго натянута ткань на его могучих плечах. Ей бы хотелось сшить для него рубашку по мерке, чтобы сидела идеально. Пруденс может это сделать, ведь она талантливая швея.

— Что ж, — говорит он и расправляет плечи. — Мне не полагается говорит о работе, но кое-что объясню. Я следил за мужчиной.

Мужчина! Слава богу. Значит, это не имеет отношения к Некко.

— За потенциально опасным мужчиной, — добавляет мистер Марсель. — И он привел меня сюда.

— Опасность? — нервно восклицает Пруденс. — Здесь?

Мистер Марсель накрывает ее руку своей огромной ладонью.

— Не беспокойся, Пру, — басит он. — Здесь его больше нет. Он ускользнул, так что мы в безопасности.

Теодора не сводила глаз со здания, но теперь она посылает Пруденс отчаянно-тревожный взгляд, который легко истолковать: Некко.

— Это опасный человек? — невольно повторяет Пруденс.

Мистер Марсель кивает.

— Это не для огласки, но он может быть связан с тем, что произошло с сыном губернатора. У моего брата есть фотография: эти двое встречались на прошлой неделе. Они как-то связаны друг с другом. Бедный паренек погиб, а я выслеживал этого загадочного мужчину по всему городу.

— Но кто он такой? — спрашивает Пруденс.

— Это все, что я могу сказать. — Он разводит руками. — Однако ты пока сама не сказала мне, что здесь делаешь с этой юной дамой. — Он пристально смотрит на Теодору.

— Ох, — говорит Пруденс. — Боюсь, это и вполовину не так увлекательно, как твоя история. Это моя племянница Теодора. Она на несколько дней остановилась погостить у меня. Сейчас она пишет статью для школы о старых фабриках в Новой Англии. Я решила, что ей будет интересно посмотреть на фабрику Дженсена.

Пруденс улыбается, гордясь тем, как легко она сочинила эту историю. Может быть, если бы цирковая карьера не задалась, она стала бы писать романы, скорее всего, мистические, где вещи не всегда такие, какими кажутся. Серию о частном сыщике с героем-мужчиной, немного похожим на мистера Марселя. Мужчиной, который носит рубашки по мерке, сшитые женщиной, которая его любит.

— Статью, вот как? — Мистер Марсель улыбается, и Пруденс видит, что он еще сомневается. — Что ж, тогда советую только наружный осмотр. Внутри здание находится в плохом состоянии. Там довольно опасно. И еще крысы… большие, мерзкие крысы!

Он выглядит искренне расстроенным.

— Не беспокойтесь, мистер Марсель, мы с племянницей не собираемся идти туда, где водятся крысы. Мы останемся здесь, сделаем несколько снимков и уедем.

— Ну, тогда мне пора, — говорит мистер Марсель. Он сует руку в карман, достает ручку и блокнот и что-то пишет на визитной карточке. — Это номер моего мобильного телефона. — Он передает карточку Пруденс и слегка поглаживает ее пальцы. — Думаю, мой парень давно ушел, но позвоните мне, если увидите что-нибудь странное. И, настаиваю, не ходите внутрь, хорошо?

— Конечно, нет.

Он подмигивает.

— Отлично. Не хочу, чтобы с вами что-то случилось. И не оставайтесь слишком долго; скоро стемнеет. После темноты появляются существа еще похуже крыс.

— Мы позвоним, если увидим что-то необычное, — обещает Пруденс и передергивает плечами.

— Звони в любое время, Пру, — говорит мистер Марсель. Она кивает и представляет, как звонит ему просто потому, что хочет услышать его голос перед отходом ко сну. У него такой приятный голос.

— Рад был познакомиться с вами, Теодора, — говорит мистер Марсель. — Ваша тетя — особенная женщина. Берегите ее и себя.

— Разумеется, — отвечает Теодора со следами подростковой иронии в голосе.

— Как насчет быстрой прогулки вокруг здания, прежде чем уехать? — громко говорит Пруденс, пока мистер Марсель еще может слышать ее. — Наверное, ты можешь рассказать мне кое-что о старых фабриках.

— Само собой, тетушка Пру, — так же громко отвечает Теодора и берет ее под руку. Потом она шепчет: — Только два вопроса, миссис Смолл. Когда у вас свадьба с этим силачом? И куда, черт возьми, подевалась Некко?

Некко

— Кто ты такая?

Мужской голос ревет ей в ухо. Незнакомец тяжело дышит; его дыхание отдает сладковатым запахом перечной мяты. Дыхание Санта-Клауса. Он еще сильнее загибает ее руку. Хо-хо-хо! На фоне мятного запаха Некко определяет несомненный аромат трубочного табака. Запах ее отца.

— Никто, — отвечает она, и яркая боль пронзает ее от лопатки до копчика. Она никто. Она — просто человек. Она — Огненная Дева, но сейчас она прижата лицом к полу, а правая рука вот-вот выскочит из сустава.

— Ты разгромила это место? — спрашивает незнакомец. — Ты это сделала?

— Нет, — отвечает Некко.

— Где люди, которые здесь жили?

— Здесь никто не живет, — говорит она.

— Ты лжешь! — рычит он. — Здесь живет женщина, одна из группы Глотателей Пламени.

Некко замирает с сильно бьющимся сердцем. Мама. Откуда он знает маму?

— Она умерла.

— Что? — Он ослабляет давление на руку, но по-прежнему сидит у Некко на спине. Она никак не может дотянуться до ножа.

— Она умерла весной.

— Как? — Голос незнакомца ломается.

Некко задумывается, не зная, как много она может рассказать незнакомцу. Если бы это был Змеиный Глаз, то сейчас она, наверное, была бы уже мертва. Кто бы это ни был, он знал маму. Он кажется потрясенным и расстроенным ее смертью.

Он снова выворачивает руку.

— Как она умерла?

— Ее убили.

— Бог ты мой, — говорит он, и его голос звучит гораздо тише.

Он ослабляет хватку на ее руке. Некко по-прежнему лежит под ним, вдыхая сырой запах камня, и ждет, что будет дальше.

— А как насчет девушки? Ее дочери?

Некко напрягается.

— Мне ничего не известно о девушке.

Он рывком загибает ей руку.

— Черта с два. Расскажи, что ты знаешь о ней, иначе тебе будет очень больно. Ты думаешь, это боль? — Он выворачивает руку сильнее. — Это вообще ничто. Будет гораздо хуже.

— Слушай, я могу помочь тебе, если мы просто…

— Что ты с ней сделала? — яростно спрашивает он. — Ты причинила ей вред?

— Нет, — бормочет Некко.

— Тогда где она? Где дочь Глотательницы Пламени?

— Ладно, ладно, это я! — признается Некко. — Я ее дочь.

Он так сильно выворачивает ей руку, что Некко кричит от боли.

— Врешь! У той, которую я ищу, рыжие волосы.

— Это парик… для маскировки, — шепчет Некко, кривясь от боли.

Не отпуская ее руку, он снимает парик другой рукой и дергает за волосы, вынимая заколки, прилаженные Тео и Пруденс. Только после этого он отпускает Некко и слезает с ее спины.

— Эва? — говорит он, и это звучит так, как будто кто-то зовет ее во сне и произносит полузабытое имя, как раньше делал ее отец. Когда этот человек помогает Некко подняться и поворачивает ее к себе, она думает, что вот-вот увидит папино лицо. Такой же запах вишневого табака, сильные заботливые руки, длинные пальцы в мозолях и шрамах…

Но это не папа. Его больше нет; так написано в газетах. Это…

— Эррол?

Он стал настоящим мужчиной. Его волосы коротко пострижены и выцвели от солнца, но она узнает его голубые глаза, забавную прядь волос на лбу и зубчатый шрам над левым глазом.

— О господи, маленькая Э! — Эррол привлекает ее к себе и крепко обнимает.

— Но мама говорила, что ты умер, — говорит Некко, борясь с подступающими слезами. Она прижимается к нему и утыкается лицом в его рубашку. Ткань пахнет лагерным костром, алтейными пастилками и радостными воспоминаниями о ночевках в палатке на заднем дворе. Эррол учил ее названиям созвездий и говорил, что космос существует вечно. Это казалось невероятным и поразительным.

— Пожалуй, в определенном смысле, так оно и было, — говорит Эррол.

Некко отстраняется и пристально смотрит на него. Он много времени проводит на солнце; его кожа покрыта теплым бронзовым загаром. На нем полинявшая черная майка, черные джинсы с протертыми коленями и старые кеды, прошедшие немало миль. Его обнаженные руки покрыты татуировками: рыбы, драконы, племенные узоры и кинжал с аккуратно каллиграфической надписью «МЕСТЬ».

— После… после того, что случилось, я просто убежал, — продолжает Эррол. — Я бежал и бежал без остановки. Потом я старался оставаться как можно дальше отсюда. Я знал, что от этого зависит моя жизнь.

— Ты слышал о том, что случилось с папой?

Он мрачно кивает.

— Я знал, что если вернусь сюда, то со мной будет то же самое. Окажусь в реке и пойду на корм рыбам. Это… это случилось и с мамой?

Некко тоже кивает.

— В полиции сказали, что она покончила с собой, и я поверила в это. Я не понимала, почему и что заставило ее так поступить, но не думала, что кто-то убил ее. Она говорила, что за нами охотятся, но я никогда по-настоящему не верила в это.

— Как ты узнала, что это не было самоубийством?

— Мисс Эбигейл сказала. Она — одна из Глотателей Пламени.

Он приподнимается на носках.

— Может быть, она знает больше? Ей известно, как это случилось? Кто это сделал?

— Точно не уверена. Мы договорились о встрече сегодня вечером. Может быть… может быть, ты пойдешь со мной? Она будет рада познакомиться с тобой! Они с мамой были очень близки. О, Эррол, Эбигейл замечательная женщина. Она и другие Глотатели Пламени приняли нас к себе и научили выживать. Если бы не они, то я бы точно умерла.

Он ничего не говорит, просто сидит с грустным и озабоченным видом. Некко подозревает, что новость оказалась слишком тяжелой для него.

— Откуда ты узнал об этом месте? — спрашивает Некко. — Мы с мамой никому не говорили о Зимнем Доме.

Эррол отворачивается, потом смотрит на нее.

— Мама показала мне.

— Что?

— Однажды она привела меня сюда. Только один раз. Это было осенью прошлого года. Вы жили с Глотателями Пламени, когда я нашел вас. Мама незаметно увела меня оттуда и привела сюда для разговора.

— Но… она мне ничего не сказала, — говорит Некко, негодуя на свой обиженный тон, как будто она снова стала маленькой девочкой и жаловалась Эрролу на воображаемую несправедливость родителей.

— Она считала, что так будет безопаснее. Ты должна была думать, что я умер. Она велела мне не вступать в контакт с тобой.

— Но почему? Ничего не понимаю.

Он на секунду задумывается.

— Мама говорила, что ты не помнишь события того дня. Это правда?

— Кое-что помню, но очень мало. — Она прикасается к руке брата. — Эррол, расскажи мне, что на самом деле случилось в тот день. Расскажи все, что помнишь. Мама говорила, что произошло наводнение, которое разрушило наш дом, но этого не было, верно?

— Наводнение… — Он сокрушенно улыбается. — Могу понять, почему она так это называла. Но она была права в одном: все, что мы знали и любили, в тот день было разрушено.

— Расскажи мне, — умоляет Некко.

Эррол качает головой:

— Не здесь и не сейчас. Здесь оставаться опасно. Кто бы это ни сотворил, кто бы ни разгромил твой Зимний Дом, он может вернуться. Думаю, он куда-то пропал, но я не уверен. — Он с беспокойством смотрит на Некко. — Последнее, чего я хочу — это навести его на твой след. Особенно теперь, когда тебя ищут по всему штату.

Она каменеет.

— Так ты знаешь? Тебе известно, что обо мне говорят?

— Да, я знаю. Именно поэтому я стал разыскивать тебя, когда увидел статьи в газетах. Но я знаю, что ты этого не делала.

— Думаю, тот, кто убил моего друга, убил и нашу маму. А может быть, и папу. Мама называла его Змеиным Глазом, а иногда еще Человеком-Цыпленком. Ты что-нибудь знаешь о нем?

Эррол едва заметно вздрагивает.

— Сейчас мы не можем это обсуждать. Мне очень жаль, маленькая Э, но мы просто не можем. Это слишком долгий разговор. — Он сует руку в задний карман и достает клочок бумаги и ручку. Черкнув несколько строк, он передает ей записку. — Встретимся завтра в полдень. Приходи одна, Эва. Никому не говори, куда ты направляешься, и надень свою маскировку.

Некко смотрит на адрес и мгновенно узнает его. Совсем недавно она видела этот адрес, написанный аккуратным почерком Гермеса на обратной стороне фотографии.

— Наш дом? Ты хочешь, чтобы я вернулась домой?

— Да. Завтра в полдень.

— Но мама говорила, что там ничего нет. Дом разрушен до основания.

— Эва, дом по-прежнему на месте. Ты сама увидишь. — Эррол поворачивается. — Теперь мне пора идти.

Некко хватает его за запястье и тянет назад.

— Нет! Я только что нашла тебя! Я думала, что ты умер.

— Поверь, сейчас нам будет безопаснее порознь. Мы должны быть крайне осторожны. Думаю, ты права: маму, папу и твоего друга Мэттью убил один и тот же человек. А теперь он ищет нас.

— Нас? Почему?

— Он думает, что у нас кое-что есть. Вещь, которая принадлежала отцу.

— Что именно? Тот механизм, изобретение Эдисона?

Он кивает.

— Но у меня нет этого дурацкого аппарата. У меня вообще ничего не осталось от папы. Откуда он взял, что у нас что-то есть?

— Я все объясню завтра, — обещает он и идет к выходу, но затем поворачивается к ней: — Маленькая Э, никому не говори, что ты меня видела, понимаешь? Ты должна поклясться.

Она кивает. Удовлетворившись этим, он поспешно уходит по тоннелю.

Некко думает о том, не пойти ли следом. Догнать его и выпытать всю правду. Но она стоит одна в Зимнем Доме и слушает, как затихают его шаги, стараясь перевести дыхание и успокоить разум. Ее мысли быстро вращаются по кругу, и в центре находится одно-единственное слово.

Эррол.

Ее брат жив.

Фред

Расставшись с Пру и Теодорой, Фред идет по дороге, пока не достигает места, где они не могут его увидеть. Здесь он сворачивает и делает большую петлю, двигаясь вдоль реки до тех пор, пока снова не замечает автомобиль. Пробираться вдоль речного берега нелегко: склон крутой, тропинка заросла колючим кустарником и усыпана камнями. Фред представляет, как Пру и Теодора слышат громкий всплеск и подбегают к берегу как раз в тот момент, когда он вылезает из грязной воды. Не слишком изысканная встреча.

Медленно подкрадываясь по берегу, Фред находит старую иву с хорошим видом на фабрику и на автомобиль Пру. Фред прячется и устраивается поудобнее, наблюдая за тем, как Пру и Тео обходят здание и останавливаются перед автомобилем. Они о чем-то спорят. Фред находится слишком далеко, и рев воды над дамбой приглушает остальные звуки, но он разбирает обрывки фраз. Кажется, они думают, что от них кто-то сбежал.

Может, они имеют в виду того парня?

— …не вернется, — сердито говорит Пру. — Не стоило доверять… должна была пойти с…

Теодора что-то говорит насчет ранца. Пру качает головой, и Тео смотрит на часы.

Потом Фред замечает какое-то движение слева, за фабрикой. Фигура быстро движется вдоль ряда деревьев. Пру и Теодора не могут ее видеть; они стоят слишком близко к фасаду здания.

— Вот ты где, — шепчет Фред. Это парень, никаких сомнений. Светлые волосы, черная майка, черные штаны и курьерская сумка, перекинутая через плечо. Руки покрыты татуировками. Фред ждет, полагая, что парень собирается вернуться к автомобилю, к Пру и Тео. Конечно, зачем же еще им приезжать сюда? Эта девушка, Теодора, каким-то образом связана с загадочным парнем. Возможно, она его возлюбленная… но интуиция подсказывает Фреду, что здесь замешано нечто большее. Это не любовная линия. Кроме того, что здесь делает Пру? Он не поверил в историю о том, будто Теодора является ее племянницей. Пру Смолл — милая и добрая женщина, но к тому же отличная врунья.

Однако парень не собирается возвращаться к автомобилю. В сущности, он делает все возможное, чтобы не показываться на глаза. Исполненный решимости не потерять его во второй раз, Фред покидает свое древесное укрытие и снова идет вдоль реки, пока не находит место, где может срезать путь и зайти парню за спину. Фред видит, как парень поворачивает налево и начинает двигаться к городу. Фред бросает последний взгляд в сторону Пру и Теодоры как раз в тот момент, когда из здания старой фабрики выходит девушка. Вот черт… сколько народу там прячется? У этой девушки длинные, волнистые светлые волосы; она в темных очках и синей ковбойской куртке с бахромой по краям. Откуда она взялась? Возможно ли, что она пряталась внутри, пока он осматривал фабрику? Фред так не думает; он все делал тщательно и методично.

Он смотрит, как они разговаривают. Теодора выглядит взволнованной: она размахивает руками и говорит на повышенных тонах. Он слышит лишь одно слово, и то лишь потому, что она кричит: «Поехали!» Потом все садятся в автомобиль Пру. Фред трусцой бежит вперед, находит валун у обочины дороги и прячется, ожидая, когда они проедут мимо. Когда они проезжают и поворачивают направо, он выходит из укрытия в облаке пыли и выхлопных газов и мельком видит, как парень пересекает мост Милльярд слева от него. Хорошо. Теперь Фред будет осторожнее и не упустит из виду своего подопечного. Но и спугнуть его нельзя, поэтому Фред следует за ним на приличном расстоянии и размышляет.

Он беспокоится, что Пру могла влипнуть в неприятности, даже не зная об этом. Она слишком добросердечная и наивная. Слишком поглощенная своим крошечным цирковым миром.

Встречи с Пру стали яркими пятнами в течение его безрадостной рабочей недели. Во всех других местах, куда Фред привозит товары, люди ведут себя дружелюбно, но в Пруденс есть нечто особенное — оживленный блеск глаз, увлеченная манера говорить о своем цирке, что немного греет ему сердце. Она напоминает ему о том, что в мире есть доброта. И невинность, даже в эти времена, очень далекие от любой невинности. Фред испытывает такое чувство, когда находится рядом со своими птицами, в окружении неподдельно искренних и чистых существ.

Он приближается к мосту, по-прежнему наблюдая за парнем, который перешел на другую сторону и повернул налево, на Кэнэл-стрит. Парень идет по обочине, опустив голову и уставившись в телефон. Фред тоже достает телефон и звонит брату.

— Все еще у него на хвосте? — спрашивает Джеймс.

— Ага.

— Что-нибудь выяснил?

— Нет. Он просто ходит по всему городу. Зашел на старую фабрику Дженсена, осмотрелся вокруг, а теперь направляется обратно в центр.

— На фабрику? Странно.

— Да. — Фред опускает все остальные подробности, желая оградить Пру и девушек от неприятностей, пока не узнает побольше. — Слушай, Джеймс, ты не мог бы узнать парочку вещей для меня? Есть человек, о котором нужна информация. Ее зовут Пруденс Смолл, и она управляет кафетерием в католической школе.

— Что, младший братик, теперь ты следишь за бедной невинной девушкой? — со смешком интересуется Джеймс.

— Ты можешь выяснить насчет ее родственников? — спрашивает Фред, игнорируя сарказм. — Например, есть ли у нее племянница? Лучше с адресом и номером телефона.

— Без проблем, я могу это сделать. Но ты занимаешься слежкой для меня, не забыл? Потому что иначе тебя могут арестовать за такое дерьмо. А если ты расскажешь, что я помог тебе найти эту дамочку, то заодно привлекут и меня. Понимаешь, о чем я?

— Не беспокойся. Обещаю, что не буду никого выслеживать. Мне просто любопытно.

— Ну да, как же. — Джеймс разражается неприятным смехом. — Я дам знать, когда выясню насчет твоей зазнобы.

— Заметано, — говорит Фред, но Джеймс уже повесил трубку.

Без сомнения, его брат — та еще зараза. Но он платит Фреду двадцать пять баксов за час слежки за парнем. А Фреду нужны деньги. Он хочет съехать из своей однокомнатной квартиры. Хочет иметь настоящее жилье, маленький дом с двориком и верандой. Фред хочет соорудить на улице вольер для птиц, — дать им больше свежего воздуха, солнечного света и простора. Он представляет, как будет сидеть по вечерам и смотреть на закат вместе с птицами. Возможно, Фред будет приглашать гостей; кого-то еще, кроме своего занудного брата, который иногда приходит съесть пиццу с соусом чили и посмотреть футбол, но постоянно жалуется на птиц и бубнит, какие они шумные и как от них воняет. Может быть, Фред пригласит Пру Смолл. Он представляет, как знакомит ее с птицами и аккуратно усаживает их ей на плечи. Разве ей это не понравится? Их щебет, мягкое хлопанье крыльев. Фред улыбается при мысли об этом.

Фред следует за парнем до старомодной забегаловки на Старк-стрит под названием «Кофейная чашка». Реклама на окне гласит: «Бездонная чашка кофе всего за один доллар!» Перед заведением припаркован старый MG с откидным верхом и с фосфоресцентной статуэткой Девы Марии над приборной доской. Парень заходит в кофейню и стадится в кабинке рядом с мужчиной постарше. Фред стоит за автомобилем, откуда хорошо может видеть их обоих. Старший выглядит изможденным, но он прилично одет: хорошо выглаженные брюки, белая рубашка с открытым воротом и синий спортивный пиджак. Парень роется в курьерской сумке и достает оливковый ранец военного покроя, украшенный значками. Подходит официантка, которая принимает заказ и уходит, когда они начинают беседовать. Старший осматривает содержимое ранца.

Фред решает рискнуть и заходит внутрь. Он направляется к стойке и садится на протертый виниловый табурет, так что в принципе может слышать голоса за спиной. Но они говорят так тихо, что трудно уловить каждое слово. Хуже того, какой-то тип в соседней кабинке положил четвертак в музыкальный автомат, желая послушать старую песню Уэйлона Дженнингса[41].

Перед Фредом шкворчит большой гриль, когда повар в белом фартуке переворачивает два бургера, кладет сверху полоски оранжевого сыра, насыпает ломтики картофеля в проволочную корзинку и опускает ее в кипящее масло.

— Она вошла прямо туда? — спрашивает старший.

Парень что-то бормочет в ответ.

— Должно быть, то еще зрелище для больных глаз. — Старший добавляет что-то еще, и парень нервно смеется.

— Но ты ничего не нашел? Больше ничего не было?

— Нет. Я искал тщательно. Единственное, что было хорошо спрятано, — этот ранец.

— Что же она делала с этим барахлом? Здесь школьный пропуск какой-то другой девушки, давай-ка посмотрим… Теодора Суини. Выпускной класс католической школы. Это по другую сторону улицы, где Эва устроила лагерь со своим парнем.

Имя отзывается в мозгу Фреда: Теодора. Девушка, с который была Пру, ученица школы, где она работает. Должно быть, та самая… сколько еще может быть девушек с таким идиотским именем?

А «Эва и ее парень» — это сын губернатора и бездомная девушка, которую разыскивают все вокруг, включая его брата.

Фред достает телефон и посылает брату сообщение, прислушиваясь к разговору за спиной: «Еще один объект для тебя: Теодора Суини, выпускной класс католической школы».

— Не знаю, — говорит парень. — Может быть, Эва украла его? Или они вместе торгуют наркотиками?

— Как бы то ни было, это нам не помогает, верно?

Официантка приносит им кофе и пирожное.

— Вишневое для вас, — говорит она. — А с шоколадным кремом для вас. Дайте знать, если понадобится что-то еще.

Они благодарят ее. Как только она уходит, разговор возобновляется.

— Что вам предложить? — обращается официантка к Фреду, выходя из-за стойки и улыбаясь. На груди прикреплена табличка с именем «Шэрон».

— Только кофе, пожалуйста, — отвечает Фред, хотя у него урчит в животе. Сейчас не время для чизбургеров.

— Уверен, красавец? У нас есть шесть видов свежих домашних бургеров. Вон там все написано. — Она указывает на грифельную доску с меню: «С цыпленком и грибами, с мясом, с луком и ливером, с бобами и свининой, с говядиной и плавленым сыром. Пирожные: с вишней, с черникой, с тыквой, с шоколадным кремом, с изюмом, лимонные меренги».

Фред считает неправильной саму идею пирожков с изюмом. Себе бы он заказал бургер с говядиной и плавленым сыром, но, если парень сорвется с места, придется последовать за ним. Официантка льет кофе в его чашку.

— Спасибо, я все-таки обойдусь кофе, — говорит Фред и снова пытается услышать разговор у себя за спиной.

— …лучше сохранить. Это может оказаться полезным.

— Ладно, как хочешь, — говорит старший. — Ты собираешься есть пирожное или как?

— Что-то не хочется, — отвечает парень.

— Тогда давай его сюда. Нечего хорошей еде пропадать зря. — Слышен звук вилки, скребущей по тарелке.

— Значит, завтра, когда она придет… — Голос парня звучит слабо и нервно. — Я хочу сказать… ты не собираешься причинять ей вред, правда?

Старший смеется:

— Нет, если ты сможешь получить от нее то, что мне нужно. Я буду рядом и все услышу. Если ты сделаешь свое дело, я даже не выйду поздороваться с вами.

— Но что, если у нее этого нет? Что, если…

— Разумеется, это у нее! Мы уже тысячу раз говорили об этом. У Майлза ничего не было. У Лили ничего не было. У тебя тоже. Если у нее этого нет, то больше некого искать. Но нам нужно действовать быстро. Нужно убрать ее с улицы и получить это, пока копы ее не сцапали.

Снова звук вилки, скребущей по тарелке, и стук чашки, опущенной на стол.

— Я выйду покурить, — говорит парень.

— Хорошо. Я расплачусь, потом встретимся снаружи. Могу подбросить тебя, если нужно.

— Это было бы неплохо, — говорит парень.

Спустя полминуты слышен звук открывающейся и закрывающейся двери. Фред смотрит направо, где старший оплачивает счет у кассового аппарата. Его седые волосы, зачесанные назад, удерживаются маслом или специальной помадой.

— Все в порядке? — спрашивает официантка.

— Все просто отлично, милочка. — Мужчина протягивает руку за сдачей, и Фред замечает старую, грубо сделанную татуировку у него на запястье: пара игральных костей, каждая с одной точкой по центру.

Тео

Они вернулись в квартиру Пруденс. Тео расхаживает по комнате, а Эммет, маленький пес Пруденс, возбужденно кружит рядом с ней.

— Вот дрянь, — говорит Тео. — Черт, черт, черт!

Обратный путь был крайне неприятным после того, как Некко рассказала им, что не нашла ранец там, где спрятала его.

— Он пропал? — спросила Тео. — Что ты хочешь сказать?

— Кто-то разгромил мое укрытие. Они нашли тайник… — Некко качает головой, как будто сама не может в это поверить.

— Кто это «они», черт побери?

— Не знаю, — уныло ответила Некко. — Может быть, тот, кто убил Гермеса? Может быть, вчера кто-то следил за мной? Я была так осторожна… но, наверное, недостаточно.

— Витаминов нет? — спросила Пруденс.

Некко покачала головой.

— Ни ранца, ни витаминов, ни денег. Ничего нет.

— О господи, — простонала Тео, сцепив руки за шеей и глядя через выщербленное ветровое стекло. — Ты понимаешь, в каком полном дерьме я оказалась?

— Теодора, следи за языком, пожалуйста! — сказала Пруденс. — Вряд ли Некко виновата в том, что ее убежище было разграблено. Некко, как думаешь, кто это мог быть?

Некко покачала головой.

— Не знаю. Когда я попала туда, все было перевернуто вверх дном, а ранец пропал. Я немного задержалась и посмотрела, можно ли что-нибудь спасти, но нужно было убираться оттуда. Там было опасно оставаться.

Голос Некко был ровным, но она избегала прямых взглядов, поэтому Тео заподозрила, что Некко лжет или что-то недоговаривает.

— Тогда почему тебя так долго не было? — спросила Тео. — Ты пропадала целую вечность.

— Мне понадобилось некоторое время, чтобы добраться туда, — ответила Некко, по-прежнему избегая ее взгляда. — Мне нужно было двигаться по определенному маршруту, чтобы гарантировать отсутствие слежки.

Тео отчаялась. Не имело смысла дальше давить на Некко. Ранец пропал; Тео была уверена, что Некко не лжет хотя бы в этом отношении. Пруденс предложила вернуться в ее квартиру для перегруппировки, а поскольку у остальных не нашлось лучших предложений, теперь они были здесь.

У Тео больше нет возможности расплатиться с Джереми. И копы теперь ищут ее из-за фотографии, где они с Некко выходят из магазина. Вероятно, ее считают сообщницей убийцы.

— Черт, черт, черт, — повторяет Тео свою бесполезную мантру.

— Мы что-нибудь придумаем, дорогая, — утешает ее миссис Смолл.

— Черта с два! — огрызается Тео, ощущая себя одновременно разгневанной и беспомощной; не самое приятное сочетание. — Тут ничего не придумаешь. Все пропало, и я в полном дерьме. Джереми приходил ко мне домой, он искал меня. Что, если он вернется? Что, если он что-нибудь сотворит с моей мамой?

Она представляет эту сцену: Джереми ведет ее маму к банкомату, приставив ей нож к горлу. Хуже того, он может ей все рассказать: про Тео и Ханну, про наркотики и остальное.

— Это уж слишком круто, Теодора, — говорит Пруденс.

— Ну так он крутой парень. И сейчас он разозлен до предела.

— Возможно, нам удастся поговорить с ним, — предлагает Пруденс. — Мы пойдем туда, дадим ему немного денег, сколько у меня есть, и пообещаем скоро вернуть остальное. И может быть, он достанет мне еще немного витаминов.

Это последняя соломинка. Так больше не может продолжаться.

— Разве вы не понимаете? — кричит Тео. — Не понимаете, в какой глубокой жопе я оказалась? Я должна две тысячи баксов какому-то гребаному наркодилеру. Единственная, кому я по-настоящему доверяла в этом мире, лишь делала вид, будто я ей не безразлична, чтобы я могла зарабатывать деньги для нее и ее дружка. А теперь еще и копы охотятся на меня. Они думают, будто я имею какое-то отношение к убийству приятеля Некко, который вдруг оказался сыном губернатора! А вы можете думать только о своих паршивых витаминах, хотя всем известно, что это не витамины, правда? Это чертовы амфетамины, а вы — просто наркоманка!

Она видит, как выражение жизнерадостного оптимизма на лице Пруденс сменяется опустошением. Глаза толстухи наливаются слезами, а потом она дает себе волю и начинает плакать.

— Я знаю, — говорит Пруденс в перерывах между тяжкими рыданиями. — Вы думаете, что я ничего не знаю, но это неправда. Я знаю, как жалко я выгляжу. Толстая женщина, которой нужны таблетки, чтобы пережить еще один день. Я знаю.

Она плачет все сильнее, и от этого у Тео ноет в груди. Черт. Она хочет попросить у Пруденс прощения, но уже слишком поздно. Вред причинен. Как она могла быть такой бесчувственной идиоткой?

— Пруденс, — говорит Некко и одаряет Тео уничижительным взглядом из серии «Как ты могла», прежде чем утешить плачущую толстуху. — Вы совсем не жалкая. Вы одна из самых творческих личностей, которых я знаю. Только посмотрите, сколько вы смастерили. Посмотрите на этот цирк! — Некко смотрит на арену, как будто впервые видит ее. — Вы создали целый мир в своей гостиной.

— Но он не настоящий, — говорит Пруденс.

Некко наклоняется и берет шпрехшталмейстера.

— Разумеется, он настоящий. В некотором смысле он даже реальнее, чем все остальное, потому что вы вложили в него сердце и душу. Мой отец… он был изобретателем. Он делал заводных зверушек и говорящих кукол; иногда я была готова поклясться, что они были настоящими, что они имели душу просто потому, что мой отец вложил частицу себя в каждую игрушку. Ваш цирк такой же.

Пруденс утирает слезы и жалобно улыбается. Некко улыбается в ответ, но прежде, чем она успевает что-либо добавить, ее взгляд падает на другую вещь.

— Этот слон. — Некко отпускает шпрехталмейстера и берет следующую цирковую фигурку, попутно сбивая танцующего медведя. — Откуда он у вас?

Слон отличается от других животных в цирке Пруденс. Он сделан не из проволоки и папье-маше, а из блестящей бронзы, и имеет на спине петельку для подвески, как будто раньше им пользовались в качестве ювелирного украшения.

— Это Присцилла, — говорит Пруденс и вытирает нос рукавом платья. — Золотая слониха. Она спасает цирк.

— Но откуда вы ее взяли? — глухо спрашивает Некко, не сводя глаз с блестящей фигурки.

— Это подарок. Мистер Марсель только вчера вручил ее мне.

— Мистер Марсель? Цирковой силач? — Некко озадаченно смотрит на куколку в центре манежа.

— О, это не просто человечек с головой из папье-маше, не так ли, миссис Смолл? — Тео застенчиво улыбается Пруденс. — Настоящий мистер Марсель работает частным сыщиком. Мы даже встретились с ним сегодня возле фабрики.

— На фабрике был частный сыщик? — Некко повышает голос.

— Вообще-то, частный сыщик — это брат мистера Марселя, — признается Пруденс. — Просто мистер Марсель время от времени работает на него.

— Они с Пруденс неравнодушны друг к другу, — объясняет Тео.

— Так что он делал на фабрике? — спрашивает Некко.

— По его словам, он следил за каким-то парнем, потом потерял его из виду. Это опасный парень, который может оказаться причастным к тому, что случилось с твоим другом.

— Что? И вы только сейчас решили сказать мне об этом? Он что-нибудь еще говорил об этом парне? Как он выглядел? Почему мистер Марсель думает, что какой-то парень может иметь отношение к тому, что случилось с Гермесом?

Пруденс качает головой.

— Нет, дорогая. Он мало что сказал. Только о том, что следит за плохим парнем, который может оказаться опасным.

Тео приходит в голову внезапная мысль.

— Некко, ты точно никого больше не видела, когда задержалась на фабрике? Ты больше ни с кем не встречалась, правда?

— Нет! Конечно, нет.

Некко смотрит на слоника у себя в руке, снова и снова переворачивает его, заставляя выполнять крошечные пируэты. Теперь Тео уверена в том, что Некко лжет.

— В самом деле? — спрашивает Тео.

— Я все время была одна и никого не видела.

— Так, может быть, тот парень, за которым следил силач, и забрал мой ранец! Возможно, он отправился искать тебя, обнаружил твое укрытие и прихватил ранец.

Некко молчит, глядя на слониху Присциллу, которая теперь неподвижно лежит у нее на ладони. Потом Некко смотрит на Пруденс.

— Я должна знать, откуда ваш силач получил эту вещь.

— Почему? — спрашивает Тео.

— Потому что это моя вещь. Она принадлежала моему отцу. Я уверена в этом; видите этот знак здесь, внизу? — Некко переворачивает талисман и показывает крошечные буквы JK. — Я отдала ее Гермесу за несколько дней до того, как его убили. Я всегда носила ее на шее, но цепочка сломалась. Он собирался починить замок или найти другую цепочку. Насколько я знала, он таскал ее в своем рюкзаке.

— Как же мистер Марсель получил ее? — спрашивает Тео.

— Он сказал, что получил слониху от брата. Она напомнила ему обо мне и о моем цирке, поэтому вчера он привез ее в кафетерий.

— Вам нужно позвонить мистеру Марселю, — говорит Некко. — Спросите его, где он взял слоника.

— Думаю, вам стоит пригласить его сюда, — предлагает Тео. — Гораздо правильнее будет лично побеседовать с ним.

Пруденс колеблется, хотя в ее глазах появляется новый свет.

— Не знаю, Теодора… пригласить его сюда? Право же, я не думаю…

— Он явно неравнодушен к вам, миссис Смолл. — Тео одобрительно улыбается.

— Теодора, он просто вежлив со мной. Мистер Марсель — настоящий джентльмен.

— Он более чем вежлив. Я видела, как он смотрит на вас, как прислушивается к каждому вашему слову. Я знаю, что вы можете разговорить его и он будет откровенен с вами. Если вы пригласите его, мы сможем узнать, откуда он взял этого слоника. И больше узнаем о парне, за которым он сегодня следил возле фабрики. Я думаю, что если мы отыщем его, то вернем мой ранец, деньги, витамины и, может быть, даже раскроем убийство Гермеса.

Пруденс

Пруденс осторожно набирает телефонный номер мистера Марселя, не сводя глаз с его визитной карточки. На самом деле, его номер — единственный, кроме ее собственного и номера школьного кафетерия, который она помнит наизусть.

Мистер Марсель отвечает после четвертого звонка, немного удивленный и запыхавшийся, словно человек, которого застигли за недозволенным занятием. Возможно, он преследует очередного преступника и его рубашка стала еще грязнее.

— Мистер Марсель, это Пру Смолл.

— Ох, Пру. — Пруденс чувствует, как он улыбается. — Рад, что ты позвонила. Я как раз думал о тебе.

Как обычно, она испытывает прилив радости, когда разговаривает с ним. Пруденс делает глубокий вдох и напоминает себе, что должна оставаться сосредоточенной. Она позвонила по важной причине, а Тео и Некко стоят рядом и ожидают результата.

— Я надеялась, что мы сможем поговорить. То есть я подумала, что ты сможешь прийти ко мне, если тебя не затруднит.

— Буду через пятнадцать минут.

— Чудесно, мистер Марсель. Просто замечательно. — Пруденс называет свой адрес и прощается с ним. Потом она начинает суетиться в квартире, прибираясь и обустраивая свой цирк надлежащим образом, пока Некко и Тео растолковывают ей подробности плана.

— Выясните все, что ему известно о слонике, — говорит Некко. — И насчет того парня, которого мистер Марсель разыскивал на фабрике.

— Помните, мы будем в вашей спальне, — добавляет Тео. — Вы не останетесь наедине с ним.

— Мистер Марсель — абсолютно приличный человек.

— Но он работает на частного сыщика, — говорит Тео. — Это делает его опасным. Если он узнает, что Некко здесь…

— Знаю, — перебивает Пруденс. — Я не полная дура, Теодора, и понимаю, когда нужно придержать язык. Я выжму из него все, что смогу, а потом очень вежливо попрошу его уйти. — Она поворачивается и рассматривает свое отражение в большом зеркале. У нее не было времени переодеться, но она успела припудриться, нанести немного серебристых теней для глаз и чуть-чуть помады. Свой цирковой макияж.

— Вы прекрасно выглядите, миссис Смолл, — говорит Теодора.

— Спасибо, дорогая, — отвечает Пруденс. Она выставляет на стол тарелку с пончиками. Заваривает кофе. Достает стеклянный кувшинчик для сливок и сахарницу, принадлежавшую ее бабушке.

Кто-то стучит в дверь: два раза громко и три раза тихо. Нечто вроде тайного сообщения.

— Уже иду! — кричит Пруденс и широким жестом отгоняет девушек, которые на цыпочках уходят в спальню и прикрывают дверь. Эммет начинает лаять. — Тише, мальчик, — говорит Пруденс и поправляет волосы, прежде чем открыть дверь.

— Рад видеть тебя, Пру, — с легким поклоном говорит мистер Марсель. — Ты выглядишь потрясающе.

— Спасибо, мистер Марсель. — Она отступает в сторону. — Проходи, пожалуйста.

— А этого чудесного парня, наверное, зовут Эммет, — говорит он и опускается на корточки, чтобы почесать пса за ушами, отчего тот сразу же утихает. — Я так много слышал о тебе, дружок, — обращается Фред к Эммету, который виляет хвостом и лижет ему руки.

— Ты ему нравишься, — говорит Пруденс.

— Собаки отличают добрых людей, — говорит мистер Марсель. — У них есть чутье.

— Садись, пожалуйста. — Пруденс указывает на стол. — Я сварила кофе.

— Вот и отлично, — говорит мистер Марсель и устраивается на одном из стульев с прямой спинкой.

Пруденс ставит на стол две чашки, наливает кофе и садится напротив него.

— Будь добр, угощайся, — говорит она с сильно бьющимся сердцем. Ее силач, настоящий силач, наконец-то здесь, в ее квартире.

— Я так рад, что ты позвонила, — говорит он и вдруг кажется неуверенным, даже смущенным. — Как думаешь… мне можно будет перед уходом посмотреть твой цирк?

Пруденс улыбается; она надеялась, что он попросит об этом.

— Ну конечно!

— Ты сказала по телефону, что хочешь побеседовать. Может, ты что-то видела после моего ухода? Или произошло что-то необычное? — Выражение его лица выдает заботу и беспокойство. — У тебя не было неприятностей?

— Нет, вовсе нет. По правде говоря, я пригласила тебя сюда, поскольку надеялась, что ты расскажешь мне о Присцилле.

Он выглядит удивленным и слегка разочарованным ее вопросом.

— Я получил ее от брата.

— Это я знаю, — говорит Пруденс и отпивает глоток кофе. — А брат рассказал тебе, как получил ее?

— В общем-то, да. И ты права: за этим слоником стоит целая история. — Фред выпрямляется на стуле. — Я расскажу тебе, но ты должна молчать об этом. Это профессиональная тайна.

— Хорошо, — говорит Пруденс и скрещивает пальцы под столом, будто суеверная девушка.

— И если я расскажу об этом, тебе тоже придется ответить на некоторые вопросы, — добавляет Фред. — Баш на баш.

— Разумеется, — говорит она, по-прежнему держа пальцы скрещенными.

— Он получил слоника от одного из своих клиентов.

— Вот как?

— Но не от простого клиента, а от самого губернатора.

— От губернатора?

— Да. Судя по всему, этот слоник был связан с каким-то давним преступлением. Он попросил моего брата разобраться получше. Это случилось в Брэкстоне, в конце 1970-х годов. Когда-то этот слоник был подвеской на браслете, который носила убитая женщина.

Пруденс собирается ахнуть, но слышит тихий скрип… это немного приоткрылась дверь спальни. Мистер Марсель тоже слышит звук и смотрит туда.

— Это Эммет, — говорит Пруденс. — Продолжай, пожалуйста. Расскажи мне об этом убийстве.

— Не самая приятная история.

— Наверное, ты еще этого не знаешь, но мне нравятся хорошие криминальные истории.

Он улыбается и кусает пончик, отчего на закрученных усах оседает немного сахарной пудры.

— Жертва была супругой местного музыканта, — объясняет мистер Марсель. — Музыканта арестовали, и все улики указывали на него: окровавленная одежда и орудие убийства, обнаруженное в его автомобиле. Но он повесился, прежде чем дело дошло до суда. Был лишь один свидетель — его десятилетний сын. Он видел, как убили его мать, и клялся, что человек, который это сделал, не был его отцом.

— Но они не стали слушать мальчика?

— Видишь ли, убийца был в маске. В резиновой маске цыпленка… надо же. Полицейские решили, что мальчик не мог знать, кто скрывается под ней.

— Маска цыпленка?

— Да. Странно, не правда ли?

— Но я все еще не понимаю, — говорит Пруденс. — Откуда у губернатора оказалось украшение той убитой женщины?

— Здесь начинается самое интересное. Та часть, где появляется мой брат. По словам губернатора, он получил подвеску от своего сына. Знаешь, от того бедного парня, которого недавно убили?

Мистер Марсель умолкает, чтобы отправить в рот очередной пончик. Пруденс одобрительно улыбается. Она любит, когда у мужчины есть аппетит, и сама тянется за пончиком.

— Ну вот, — продолжает мистер Марсель. — У Мэттью были далеко не лучшие отношения с отцом. По-моему, это называется «отчуждением». Парень бросил учебу в колледже и сбежал из дома, не желая иметь ничего общего с родителями или с их деньгами. Губернатор нанял моего брата, чтобы найти парня, проследить за ним, а потом время от времени докладывать о его состоянии. Но несколько дней назад парень сам пришел к отцу с какой-то дикой историей насчет того давнего убийства. Он хотел, чтобы его отец подергал за ниточки в силовом ведомстве и добился повторного расследования. По его словам, он нашел доказательства, что убийца по-прежнему гуляет на свободе. Он не говорил, что это за доказательства, но у него был этот бронзовый слоник, который якобы имел тесную связь с делом. Вроде улики, подтверждавшей правоту его слов.

— И губернатор распорядился о возобновлении дела?

— Нет. Он не хотел иметь к этому никакого отношения. Позже он посоветовал моему брату избавиться от слоника и обо всем забыть. Но, пожалуй, ему следовало послушать сына.

— Почему ты так думаешь?

— Я был в офисе брата, когда ты позвонила; просматривал архивные записи, старые газетные статьи и так далее. Там были факты, которые не согласовывались друг с другом.

Он смотрит на свой пончик, приканчивает его одним большим глотком и вытирает пальцы о джинсы.

— Что за факты? — спрашивает Пруденс. — Все это как-то связано с человеком, за которым ты следил раньше?

Фред лукаво улыбается.

— Думаю, я уже ответил на много вопросов, Пру. Теперь твоя очередь. Расскажи мне об этой девушке, Теодоре.

— О моей племяннице? Что ты хочешь узнать? Она приезжает в гости, но живет в Коннектикуте. Сейчас она гуляет по городу и может вернуться в любое время.

— Пру, — говорит он и наклоняется вперед, упершись локтями в стол. Потом тянется к ней и мягко пожимает руку, отчего ее сердце трепещет, как птичка. — Я знаю, что у тебя нет племянницы.

— Но я…

— У тебя нет братьев и сестер. И ты никогда не была замужем.

— Откуда ты знаешь? — Пруденс отдергивает руку. Ей чрезвычайно досадно, что он — именно он! — знает о том, как она одинока.

— Разве ты не помнишь, чем занимается мой брат? — тихим, извиняющимся тоном спрашивает мистер Марсель. — И чем я сам занимаюсь после работы? У меня есть доступ к информации. Я вовсе не собирался шпионить или лезть в твою личную жизнь, Пру. Правда, не собирался. Просто когда я увидел тебя на фабрике вместе с этими девушками, в том самом месте, где я выслеживал потенциально опасного преступника, меня встревожило, что ты можешь заниматься делом, в котором мало что понимаешь.

— Целая куча предположений, — бормочет Пруденс.

«Девушки», — думает она. Он сказал «девушки», и это значит, что он следил за ними. Он видел, как к ним присоединилась Некко. Что еще ему известно? Понимает ли он, кто такая Некко на самом деле?

— Может быть, — говорит мистер Марсель. — Но лишь потому, что я беспокоился за тебя.

Правда? Пруденс смотрит в его добрые карие глаза и думает, что он похож на мужчину, который никогда не сможет солгать ей. Но она понимает, что глупо верить в подобные сказки.

— И я хочу знать… я прошу тебя рассказать, кто такая Теодора на самом деле. И другая девушка, которую вы подобрали.

Пруденс молчит. Она не хочет лгать, но не может сказать правду. «На самом деле, Теодора не моя племянница, а девушка из католической школы, у которой я покупала наркотики». Что он тогда подумает о ней?

Из спальни доносится тихое шуршание; дверь со скрипом приоткрывается.

— Тебе нужно идти, — говорит Пруденс и встает так быстро, что цепляется ногой за ножку стола, проливая сливки из стеклянного графинчика.

Мистер Марсель тоже встает.

— Пожалуйста, Пру. Я очень беспокоюсь. Если кто-то из этих девушек замешан в деле, в котором я помогаю брату, то положение очень серьезное. Они могут подвергнуть тебя опасности.

— Я понимаю твое беспокойство. Но, должна сказать, мне не нравится, когда за мной шпионят.

— Ты знаешь девушку по имени Эва? — спрашивает мистер Марсель.

Пру не отвечает.

— Это девушка, которая жила в автомобиле, — продолжает он. — Та самая, о которой все думают, что она убила сына губернатора. Если ты знаешь Эву, то она в опасности. И я говорю не о полиции. Если ты знаешь Эву, то скажи ей, чтобы она не…

— Я не знаю никого с таким именем, — перебивает она. — Правда, тебе лучше уйти.

— Но я думал, что ты покажешь мне цирк, — говорит он.

— В другой раз, — отвечает она, подходя к входной двери и распахивая ее.

Он идет к двери и останавливается.

— Надеюсь на это, — говорит он. — Я правда надеюсь, Пру.

Кажется, он хочет сказать что-то еще, но Пруденс не позволяет.

— До свидания, мистер Марсель, — говорит она, глядя на дверь. Он неловко выходит наружу, сгорбив плечи в знак поражения. Она захлопывает и запирает дверь, прежде чем он успевает что-то добавить. Потом Пруденс прислоняется к двери и слушает звук его тяжелых шагов, спускающихся по лестнице.

Может быть, Пруденс совершила ужасную ошибку, выставив мистера Марселя за дверь подобным образом? Но какой выбор он ей оставил, когда задавал все эти вопросы и фактически признавался в том, что подглядывал за ней?

— Откуда ваш силач так много знает? — спрашивает Тео, вылетая на кухню. — И что он имел в виду, когда говорил, что Эва в опасности?

— Мистер Марсель — умный человек, — со вздохом говорит Пруденс и думает: «Пожалуй, слишком умный». — Если он говорит об опасности, то так и есть.

— Для меня это не новость, — говорит Некко.

— Значит, это правда? — Тео поворачивается к ней. — Вся эта история о том, откуда взялся слоник? И об убийстве?

— Да, — кивает Некко. — Та убитая женщина была моей бабушкой.

— Боже милосердный, — шепчет Тео. — И твой отец видел это?

Некко кивает.

— Судя по всему, да. Он всегда говорил, что его родители погибли в автомобильной аварии. Но в конверте, оставшемся от Гермеса, есть газетная вырезка об этом происшествии. Отец видел, как Человек-Цыпленок убил его маму, и отлично знал, что этот человек не был его отцом, но никто не стал слушать. Они арестовали его отца, и он повесился в тюрьме.

— Какой ужас! — ахает Пруденс.

— Теперь все встает на свои места, — говорит Тео. — Я помню, как читала об этом в книге твоего отца. Он видел, как убивали его мать.

— Он написал об убийстве в своей книге? — спрашивает Некко.

— Постой, разве ты ее не читала?

Некко качает головой.

— Тогда нужно достать тебе экземпляр! Он действительно написал о том, как видел убийство своей матери и как полиция арестовала невиновного человека. Он даже написал о браслете и об истории, которая к нему прилагалась. Дальше он пользовался этим как метафорой для преобразования нашего внутреннего опыта: все мы обладаем силой пробудить к жизни нашу истинную личность. Но иногда вместе с этим пробуждается что-то темное, понимаешь? Иногда зло прячется в самых неожиданных местах.

Пруденс кусает губу, размышляя о своем.

— Похоже, Гермес обнаружил какие-то сведения об убийце, — говорит она. — Именно поэтому он принес слоника своему отцу.

— Бог ты мой! — восклицает Теодора. — Вы думаете, его убили из-за этого? Он напал на след того, кто убил твою бабушку?

Пруденс чешет в затылке.

— Погоди-ка, — говорит она. — Это произошло в 1970-х годах, так? Когда твой отец был маленьким мальчиком.

— Ну и что?

— Если убийца уже тогда был взрослым человеком, то, наверное, сейчас ему не менее семидесяти.

— Престарелый убийца? — с сомнением говорит Теодора.

— Убийца остается убийцей, независимо от возраста и физической формы, — изрекает Пруденс.

— Как ты думаешь, Некко? — спрашивает Тео.

Некко по-прежнему держит в руке золотого слоника, новую звезду цирка.

— Гермес и моя бабушка были не единственными жертвами, — говорит она. — Мою маму тоже убили и представили это как самоубийство. Гермес изучал этот случай и пытался выяснить, что произошло на самом деле. А теперь, когда я прочитала о том, что мой отец бросился в реку, я начинаю подозревать, что это тоже не было самоубийством.

— Думаешь, твоих родителей убил один и тот же человек? — спрашивает Пруденс.

Теодора с шумом выдыхает воздух из легких.

— Это выглядит все безумнее и безумнее. Что нам теперь делать?

— Думаю… — Некко делает паузу и снова переворачивает слоника, чтобы посмотреть на выгравированные внизу буквы. — Думаю, что если бы я могла вспомнить о том, что на самом деле произошло в день наводнения, то у меня появилась бы какое-то представление о личности убийцы. Мне нужно встретиться с мисс Эбигейл.

— Кто такая мисс Эбигейл? — спрашивает Пруденс.

— Да, и как она сможет помочь тебе? — спрашивает Теодора.

— Она может дать мне дьявольский табак. Зелье показывает то, что нужно знать.

Фред

Джеймс куда-то ушел. Фред не знал, куда именно; Джеймсу нравилось казаться таинственным и говорить, что он «отлучился по делам», в то время как на самом деле он, скорее всего, был в спортзале. Он никогда не упражнялся по-настоящему и больше флиртовал с девушкой, которая готовила смузи из капусты и молочной сыворотки с семенами чии, плавал в бассейне или ходил в сауну. Джеймс любил вести дела в сауне. Было нечто интимное в том, чтобы сидеть вместе и потеть, обернувшись полотенцем. Это побуждало людей делиться своими проблемами: «Думаю, жена мне изменяет» или «Кажется, у моего сына проблемы с наркотиками». Тогда рядом появлялся Джеймс с улыбкой рыцаря в сияющих доспехах и говорил: «Знаете, я могу помочь вам».

Фреда не заботило, куда в очередной раз запропастился его брат. Он был рад его отсутствию.

Фред жевал таблетку антацида. Кофе и пончики, которыми его потчевала Пру, тяжело ворочались в желудке, словно пушечное ядро. Он все испортил своим визитом к ней. Ему следовало мягче подходить к делу и не торопиться с прямыми вопросами. Теперь она была в бешенстве и практически выставила его за дверь. Любые шансы получить важные ответы отправились в мусорную корзину. И все же было так приятно побывать у Пруденс дома и сидеть рядом с ней. Пить кофе, делиться пончиками и знать, что в любую минуту она может показать ему свой цирк. Фред долго мечтал об этом и пытался нарисовать общую картину на основе ее рассказов, но всегда хотел увидеть своими глазами. А теперь он упустил и эту возможность. Идиот.

Он кладет в рот очередную таблетку антацида.

На столе перед Фредом разложены записи о том давнем убийстве. Один свидетель, десятилетний мальчик. Он просматривает записи и газетные статьи, пока не находит имя мальчика: Майлз Сандески. Он вводит имя в поисковую строку на компьютере своего брата.

— Черт возьми! — произносит он после того, как проходит по ссылке на первый результат:

ПРОФЕССОР МАЙЛЗ САНДЕСКИ РАЗЫСКИВАЕТСЯ

В СВЯЗИ С ИСЧЕЗНОВЕНИЕМ ЕГО ЖЕНЫ И ДОЧЕРИ

ЕСТЬ ПОДОЗРЕНИЕ В УБИЙСТВЕ

Фред читает одну газетную статью за другой. Майлз Сандески вырос и стал профессором социологии, написавшим популярную книгу «Принцесса и слон». Потом бедный профессор, очевидно, совершил самоубийство, и его останки были обнаружены на берегу реки, куда их вынесло через две недели после загадочного исчезновения его жены и дочери.

Но затем появляется нечто действительно интересное: небольшая новость, едва ли подходящий материал для первой полосы, от 7 апреля этого года.

УТОПЛЕННИЦА ОПОЗНАНА

Тело женщины, в прошлую среду извлеченное представителями властей из реки Лакруа, было опознано. Это 49-летняя Лили Сандески, которая последние четыре года считалась пропавшей без вести и предположительно погибшей. Следователи выяснили, что миссис Сандески жила на улице вместе с группой женщин-бродяг, известных как Глотатели Пламени. Считается, что ее смерть произошла в результате самоубийства. Пресс-секретарь полиции подтвердил, что местоположение Эвы, дочери Лили Сандески, до сих пор остается неизвестным.

— Эва, — вслух произносит Фред.

Эвой звали девушку, которая жила на автостоянке, ту самую девушку, которая сейчас находится в розыске за убийство сына губернатора. Того парня, который принес бронзового слоника. Так или иначе, Эва связана с Теодорой — девушкой, которую Пру возила по городу на автомобиле и называла своей племянницей. По словам парня, которого Фред подслушал в «Кофейной чашке», у Эвы был ранец, принадлежавший Теодоре.

Фред печатает в поисковой строке «Эва Сандески» и находит только статьи об исчезновении Эвы и ее матери и о розыске Майлза. Фред перечитывает показания Джудит Теннер, свояченицы Лили, которая приехала после ее панического звонка и обнаружила профессора Сандески в крови, а дом в полном беспорядке.

Фред проводит поиск по имени «Джудит Теннер»; выпадают сотни статей, но он наконец находит нужную. Фред всегда поражается тому, как много вещей можно узнать в Интернете без всяких высокопоставленных связей, как у его брата. За десять минут он узнает о Джудит Теннер следующие подробности: ее муж Ллойд погиб четырнадцать лет назад при пожаре в собственном гараже; очевидно, поджог совершил их сын Эдвард, которому в то время было шесть лет. Его отправили в психиатрическую лечебницу для дефективных детей, но в конце концов он сбежал оттуда.

Фред делает быстрый расчет. Этому сыну, Эдварду, сейчас должно быть примерно двадцать. Поисковая система не выдает никаких сведений о нем, как будто парнишка на самом деле исчез.

В конце концов удается выяснить нынешний адрес Джудит Теннер. Она живет в тихом пригороде, примерно в получасе езды отсюда. Фред смотрит на часы: немногим больше восьми вечера. Еще не поздно нанести ей визит.

Некко

Тропа, уходящая под мостом Блэчли к лагерю Глотателей Пламени, очень неровная, и Пруденс приходится нелегко; она идет медленно, дышит громко и с присвистом. Некко возглавляет колонну и время от времени останавливается, чтобы оглянуться. Тео пытается помогать Пруденс, но та отвергает ее предложения.

— Со мной все в порядке! — возмущается она.

— Откуда ты знаешь, что у Эбигейл есть дьявольский табак? — спрашивает Тео. — Я даже сомневалась в его существовании.

— Он существует, — говорит Некко. — Мисс Эбигейл и другие Глотатели Пламени сами готовят его. Зелье приносит им видения. Оно дает им силу, чтобы глотать огонь и видеть будущее.

— Ты когда-нибудь принимала его? — спрашивает Тео.

Некко выглядит так, как будто ее шокирует эта мысль.

— Нет, никогда.

— Но ты видела зелье? Видела, как люди принимают его?

— Много раз. Моя мать была Глотателем Пламени. Мы долго жили в их лагере.

— Без шуток? — изумленно спрашивает Тео.

— Это что, наркотик? — шепчет Пруденс.

— Да, — говорит Тео. — Но он не похож ни на что другое. Говорят, что если один раз попробовать его, то уже никогда не станешь прежним. В школе есть дети, готовые отдать все что угодно, лишь бы попробовать. Если бы я достала немного, то могла бы диктовать цену. Если бы у меня было достаточно зелья, то я бы расплатилась с Джереми.

— Забудь об этом, — резко говорит Некко. — Глотатели Пламени не продают его. Для них это духовное снадобье.

— Тогда, возможно, они могут поделиться?

— Они делятся только с теми, кого выбрало зелье.

— Ну да, разумеется. — Тео закатывает глаза. — Наркотик выбирает того, кто его принимает. Очень остроумно.

Мелкая галька выскальзывает из-под ног и скрипит под ногами. Они оскальзываются и спотыкаются в темноте, и Некко начинает сомневаться в том, что привести их сюда было хорошей идеей. Глотатели Пламени не любят чужаков, особенно тех, кто не уважает пути дьявольского табака.

— Уже поздно, — говорит Тео. — Ты уверена, что они не спят?

Теперь Некко слышит журчание воды и видит теплое сияние лагерного костра под мостом.

— Сегодня полнолуние, и они бодрствуют.

Эти женщины живут по лунному циклу и безразличны к смене времен года. Есть свое время для всего на свете. Есть время для сбора ягод, для выкладывания их на солнце для просушки, для измельчения их в порошок, для вдыхания зелья и получения видений. Есть время для пожирания пламени. Если вы будете делать это в неверном порядке или в неправильное время, все пойдет прахом. Зелье не принесет пользы, а огонь будет обжигать.

— Мы почти пришли, — шепчет Некко с сильно бьющимся сердцем — не от усилий, а от мысли вернуться в лагерь и снова оказаться в месте, полном воспоминаний. Они миновали старую лачугу, где она когда-то жила с мамой. Слева от входа по-прежнему висел прибитый гвоздем желтый дорожный знак: ВПЕРЕДИ КРУТОЙ ПОВОРОТ.

Некко не отрывает взгляда от этого знака и думает обо всех крутых поворотах их совместной жизни, о поворотах, за которыми скрывались ужасные провалы.

Поворот Мертвеца.

Она отводит глаза и видит четырех Глотателей Пламени, сидящих на корточках вокруг костра, как будто по сторонам света. Но чего-то не хватает. Мисс Эбигейл всегда говорила, что Глотатели Пламени обретают целостность только впятером, как пять лучей звезды.

«Мама. Вот кого здесь не хватает».

В сердце Некко звенит щемящая пустота.

— Мисс Эбигейл, мисс Стелла, мисс Корал, мисс Ф., — зовет Некко. — Это я, Некко.

Женщины смотрят в их сторону. Их зрачки сильно расширены, под носом — красные пятна от зелья. Если они нюхают зелье вчетвером, значит, сегодняшняя ночь предназначена для могущественных видений.

— Мы ждали тебя, — говорит мисс Эбигейл. — И я рада, что ты привела своих друзей. Присоединяйтесь к нам. Садитесь у огня. Думаю, мы поможем ответить на определенные вопросы, с которыми вы пришли сюда.

Некко приближается к костру, и Пруденс с Тео следуют ее примеру. Некко садится между мисс Эбигейл и мисс Стеллой, которая улыбается и заключает ее в сокрушительные объятия.

— Добро пожаловать домой, — шепчет мисс Стелла. — Мне тебя не хватало.

Пруденс устраивается на большом валуне у костра и старается поправить волосы, липнущие к блестящему от пота лицу. Тео садится со скрещенными ногами между Некко и мисс Эбигейл; она изучает лица незнакомых женщин. Мисс Стелла улыбается; ее карие глаза сияют. Слева от Стеллы сидит мисс Корал, которая сосредоточенно смотрит на огонь и не реагирует, когда Пруденс наклоняется вперед, прикасается к ее плечу и говорит: «Рада познакомиться с вами, меня зовут Пру Смолл». Не смутившись, Пруденс поворачивается направо, где сидит мисс Ф. с короткими, грязными светлыми волосами и кругами под глазами, похожими на синяки.

— Меня зовут Пру, — говорит Пруденс, но мисс Ф. брезгливо отодвигается от нее, плюет в грязь и говорит хриплым голосом:

— Я чую того, кому здесь не место. Человека с нечистыми намерениями.

Она неотрывно смотрит в огонь. Пламя щелкает и потрескивает, как будто соглашаясь с ней. Тео озабоченно смотрит на Некко.

— Но я всего лишь поздоровалась, — обиженно говорит Пруденс. — Я старалась быть вежливой.

— Великая Мать принимает всех, — говорит мисс Эбигейл. — Она сказала, чтобы мы ожидали вас. Мы узнали и другие вещи. Вещи, которые помогут вам. Важно, чтобы вы слушали. Все должны слушать очень внимательно.

— Однажды, давным-давно, Великая Мать отложила яйцо, — произносит мисс Стелла певучим голосом рассказчицы историй.

— И это яйцо стало нашим миром, — почти шепотом добавляет мисс Корал.

Мисс Стелла наклоняется вперед и берет огненную палочку: пропитанный керосином марлевый шарик на конце металлической проволоки. Она окунает шарик в огонь, и тот сразу же вспыхивает.

— Яркий сияющий шар, вращающийся в пространстве. — Мисс Стелла водит пылающим шариком по широкой дуге. Ее лицо озаряется; искры и переливы дешевых украшений делают его еще красивее.

Пруденс наклоняется вперед с тихим «ох-х-х!».

Тео зачарована, несмотря ни на что. Она больше не закатывает глаза.

Когда Некко сидит с этими женщинами, тоска по матери наваливается на нее с силой обрушившегося здания, вытесняя все остальное.

— Огонь — это жизнь, — громко восклицает мисс Стелла.

— Огонь — это жизнь, — нараспев произносят остальные женщины.

— Огонь — это дух, — говорит мисс Стелла.

— Огонь — это дух, — эхом откликаются остальные.

— Огонь, поддержи меня, — говорит мисс Стелла. — Огонь, покажи мне видения того, что будет.

Она открывает рот и кладет внутрь пылающий факел, потом смыкает губы и глотает пламя, выпуская из ноздрей струйки дыма, ее глаза закатываются.

Пру снова изумленно ахает, потом начинает хлопать, как будто смотрит на глотателя пламени в цирке. Но это не цирк. И это лишь прелюдия к тому, что будет дальше.

— Скажи мне, Некко, что ты хочешь узнать? — спрашивает мисс Эбигейл.

— Я хочу знать, что на самом деле произошло в день наводнения. Я хочу знать, кто такой Змеиный Глаз и видела ли я его в тот день. Я хочу вернуть свои воспоминания. Я надеялась, что если приму зелье, то оно покажет, что мне нужно знать.

Мисс Эбигейл смотрит на Некко, потом закрывает глаза.

— Зелье не для тебя, дитя. Оно никогда не предназначалось для тебя, особенно теперь. — Она открывает глаза и многозначительно смотрит на Некко; ее взгляд переходит с лица девушки на ее живот, где растет младенец. — Тебе нужно искать в собственной памяти.

— Но я не помню, — раздраженно говорит Некко. — Каждый раз, когда я спрашивала об этом маму, она выдумывала разные истории. Говорила мне, что потоп разрушил наш дом, погубил папу и Эррола. Но это неправда.

Мисс Эбигейл кивает и закрывает глаза.

— Иногда люди, которые любят нас сильнее всего, идут ради нас на огромные жертвы. Они готовы сделать что угодно, лишь бы защитить нас.

— Знаю, она думала, что защищает меня, — говорит Некко. — Но теперь мне нужна правда.

— Я могу рассказать тебе то, что знаю сама. Это не все, что тебе нужно знать, но для начала достаточно. Ты уверена, что готова? Ты готова услышать это сейчас?

— Да, — отвечает Некко. — Я готова.

— Тогда давай начнем, — говорит мисс Эбигейл, и, словно по сигналу, все четыре женщины берут свои факелы и зажигают их. Огонь освещает их лица и отбрасывает длинные танцующие тени, когда женщины встают и начинают раскачиваться.

Именно в этот момент Некко понимает, что ее мать не ушла безвозвратно. Некко ощущает ее присутствие здесь, вместе с этими женщинами. Ее мать — призрак в тенях. Брызжущий дождь искр, вылетающий из костра и повергающий их в трепет.

Фред

Фред останавливается у маленького голубого бунгало с садовыми гномиками, разрисованными шарами и разноцветными вертушками, украшающими передний двор. Хотя уже совсем темно, над парадным крыльцом горят две лампочки, а фонарь на столбе у подъездной дорожки заливает ее ровным светом. В конце дорожки стоят два автомобиля, — старая «Тойота Королла», а за ней автомобиль, который Фред уже видел раньше: винтажное черное купе MG. Даже с этого расстояния он видит тень Девы Марии над приборной доской. Человек из кофейни с татуировкой в виде игральных костей должен быть здесь. Возможно, и парень тоже.

Дело принимает интересный оборот.

Фред пишет новое сообщение своему брату: «Проверь номерной знак VCS 314. Владелец каким-то образом связан с нашим парнем».

Фред осматривает окрестности. Дома стоят довольно близко друг к другу, и дом Джудит Теннер, освещенный, как рождественская елка, хорошо виден со стороны пяти или шести ее соседей. Последнее, чего хочет Фред, — это проникнуть туда, рискуя, что какой-нибудь бдительный сосед вызовет полицию. Впрочем, задний двор выглядит многообещающе: там довольно темно. В голове Фреда зреет план объехать вокруг дома и попробовать задние подступы, когда парадная дверь открывается и пожилой человек с татуировкой выходит на улицу. Он ненадолго задерживается на крыльце, чтобы обнять женщину, которая появляется в дверях за ним. Она высокая и одета в голубое платье. Они обнимаются, потом целуются. Долгий, тягучий поцелуй говорит Фреду о том, что они любовники. Фред нагибает голову и делает вид, что всецело сосредоточен на своем мобильном телефоне, когда мужчина спускается с крыльца, садится в автомобиль и задом выезжает на улицу. Он уезжает; задние огни отдаляются, как два тусклых красных глаза.

Фред выходит из автомобиля и выбирает тропинку, идущую по центру двора мимо садовых гномов, взирающих на него, как почетная стража, вытянувшаяся в струнку. Он стучит в дверь, которая быстро открывается. Женщина в платье с улыбкой спрашивает: «Ты что-то забыл?» — потом видит Фреда и делает шаг назад.

— Кто вы? — резко спрашивает она.

— Меня зовут Джеймс Марсель, — говорит он, просто потому, что имя брата приходит в голову прежде, чем все остальное. И мгновенно сожалеет о своем выборе.

Джудит недоверчиво прищуривается.

— Мы знакомы?

— Нет. Но, думаю, мы могли бы помочь друг другу.

— Каким образом?

— Можно войти? — спрашивает Фред, думая о том, что испытывает свою удачу.

Она ненадолго задумывается, но держит руку на двери, готовая захлопнуть ее в любую секунду.

— Нет. Чего вы хотите?

— Ваша племянница, Эва Сандески, — говорит он.

— Вы знаете, где она?

Джудит качает головой.

— Наверное, мертва. Бедный ребенок, у нее не было шансов.

— А что, если я скажу вам, что это не так? Возможно, я знаю, как найти ее.

— Прошу прощения, как вас зовут?

— Джеймс Марсель. Я — частный сыщик. И я думаю, что могу найти вашу племянницу.

— Заходите, — говорит Джудит и распахивает дверь. — Поговорим внутри.

Когда он проходит мимо, то ощущает запах виски в ее дыхании. Как будто читая мысли, Джудит проводит Фреда в гостиную и сразу же спрашивает:

— Хотите выпить?

— С удовольствием, — отвечает он, хотя не страдает пристрастием к спиртному и лишь по воскресеньям пропускает несколько бутылок пива со своим братом. Но Фред не хочет быть грубым; нужно завоевать ее доверие. Брат однажды сказал ему: «Я никогда не доверяю человеку, который отказывается выпить со мной». А еще Фред надеется, что новая порция алкоголя развяжет хозяйке язык. Хотя, увидев, как она покачивается и петляет, проходя по гостиной, уже сомневается, что ей нужна добавка.

— Какой яд вы предпочитаете? — спрашивает Джудит.

— Любой, если вы тоже его употребляете.

В углу стоит небольшой бар. Она наполняет два бокала виски «Джим Бим» и относит их обратно. Передавая Фреду выпивку, она стоит слишком близко к нему.

— Частный сыщик, вот как?

— Да. Вы извините, если я спрошу, что случилось с вашим глазом? Выглядит страшновато.

— Я упала, — говорит Джудит.

«Черта с два», — думает он.

— Знаете, если вы не просто упали, а кто-то ударил вас, то есть…

— Так что насчет Эвы? — перебивает она.

— Я знаю, что она и ее мать пропали без вести четыре года назад. И что вы заявили об их исчезновении.

— Так и было, — соглашается она и садится на диван, а он садится на стул по другую сторону стеклянного кофейного столика.

— Вы можете рассказать об этом?

— Моя свояченица Лили позвонила мне в тот день. Она была очень взволнована и расстроена, так что я едва могла понять ее. Она спросила, не могу ли я ненадолго забрать Эву к себе. У нее были какие-то неприятности с Майлзом.

— Она сказала, какие неприятности?

— Нет. Она попросила приехать как можно скорее, и я сказала, что смогу быть через час. Так вот, мне понадобилось около двух часов. В тот день была плохая погода, река вышла из берегов, и дорога местами была затоплена, так что пришлось несколько раз пускаться в объезд. Когда я наконец приехала туда, дверь была распахнута. Гостиная была совершенно разгромлена: мебель опрокинута, лампы и вазы разбиты. Я поняла, что произошло нечто ужасное. На мой крик никто не ответил, поэтому я испугалась, поехала домой и вызвала полицию.

— А как насчет Майлза? — спрашивает Фред.

— Майлза?

— Разве вы в тот день не видели его? Разве не он открыл дверь?

Она на секунду замирает, затем решительно кивает.

— Ну да, конечно! Он был там. Именно это напугало меня. Он был в таком виде… весь покрыт кровью и как будто обезумел.

Фред не нуждается в сыскных навыках своего брата, чтобы понять, что эта женщина лжет.

— На нем была кровь? — спрашивает Фред.

Она кивает.

— Повсюду, на штанах и на рубашке. Жуткое зрелище. — Она делает большой глоток виски, Фред отхлебывает из своего бокала.

— Значит, вы вернулись к автомобилю и уехали домой?

— Да. Я позвонила в полицию и рассказала им, что видела. Я опасалась, что Майлз совершил нечто ужасное.

— Но когда приехали полицейские, его уже там не было? — спрашивает Фред.

— Нет, он убежал. Исчез бесследно. Лили и Эву тоже не нашли.

— А через несколько недель выяснилось, что Майлз утонул, — говорит Фред.

Джудит кивает.

— Самоубийство. — Она делает еще один глоток из бокала, где почти ничего не остается. — Трусливый ублюдок.

— Насколько я понимаю, вы состояли в родственных отношениях? — спрашивает Фред, хотя знает и без нее. — Он был вашим братом?

Она гневно трясет головой:

— Слава богу, нет! Мой муж Ллойд был братом Лили.

— Ясно, — говорит Фред, не желая показывать, как много ему известно. — Должно быть, для него это был тяжкий удар: его сестра и племянница пропали без вести. Плюс подозрение в убийстве.

Джудит отводит глаза.

— Мой муж умер задолго до того, как это случилось.

— Простите, — говорит он.

— Ничего. По правде говоря, наш брак не был безоблачным. А его смерть… это был лишь несчастный случай. Он погиб в автомобильной аварии. — Она смотрит в пол, когда допивает остатки виски. — Хотите повторить?

— Нет, — отвечает Фред. — Мне еще нужно работать.

Автомобильная авария? Его поиски подтвердили, что Ллойд Теннер погиб во время пожара. Зачем лгать? Возможно, потому, что пожар устроил их сын. Фред понимает, что некоторые вещи слишком болезненны для обсуждения и легче выдумать другую историю, пока сам не начнешь верить, что так и было.

Джудит идет за новой порцией виски, немного пошатываясь на ходу.

«Хорошо. Выпей еще».

— И, разумеется, вам известно, что случилось с Лили? — спрашивает Джудит.

— Я знаю, что она утонула в апреле этого года.

— Бедняжка.

— Значит, все это время она не давала вам знать о себе?

Она поворачивается с бокалом в руке.

— Нет. Я считала, что они с Эвой мертвы. Что Майлз убил их и спрятал тела в таком месте, где их никогда не найдут.

— Майлз был похож на человека, способного совершить нечто подобное? — спрашивает Фред.

Джудит тяжело опускается на диван, расплескивая часть виски из бокала.

— Никогда не знаешь, на что способен человек, — говорит она. — Никогда не знаешь, что он носит в себе.

— Но, как выяснилось, он не убивал их, — замечает Фред.

— Нет, это очевидно. Но бедная Лили, она жила на улицах, попрошайничала, питалась отбросами, принимала наркотики… Что Майлз сотворил с ней?

Фред кивает.

— А Эва? Она тоже не давала о себе знать?

— Нет. Я была уверена, что она мертва… до вашего появления здесь. Теперь ваша очередь. Расскажите, что вам известно.

— Я мало что могу вам рассказать, так как большая часть того, что мне удалось узнать, является конфиденциальным расследованием. — Его брат одобрил бы такую формулировку. — Но у меня есть веские основания полагать, что ваша племянница жива и находится в городе.

Джудит подается вперед, расплескивая виски.

— Поверить не могу! Где она сейчас?

— Точно не скажу, но у меня есть несколько зацепок.

— Вы позвоните мне, как только найдете ее?

— Разумеется.

Джудит встает с дивана и, шатаясь, идет через гостиную к Фреду. По пути она задевает коленом кофейный столик и теряет равновесие. Фред вовремя успевает подхватить ее; она закидывает руки ему на плечи и крепко обнимает.

— Спасибо, — говорит она. — Спасибо, Джеймс. Вы не знаете, что это значит для меня.

Фред легко похлопывает ее по спине, и Джудит разжимает руки. Он провожает ее к дивану.

— Будьте осторожнее, — говорит Фред.

Отсюда он лучше видит фотографии в рамках на каминной полке. На двух из них изображена гораздо более молодая Джудит со старомодной прической: на одной она укачивает младенца, сидя в шезлонге, а на другой стоит перед рождественской елкой рядом с маленьким мальчиком трех или четырех лет в короткой полосатой пижаме. Есть еще одна фотография мальчика, где он немного старше. Он стоит перед озером или прудом с зелеными горами на заднем плане. Это удачный снимок — лицо хорошо освещено и находится в фокусе. Мальчик улыбается фотографу, немного наморщив нос и подбоченившись. На нем красные купальные трусы. У него каштановые волосы, немного растрепанные ветерком, и голубые глаза. И зубчатый шрам над левым глазом.

Это парень, которого ищет Фред. Никаких сомнений. Мальчик стал юношей, но это лицо Фред узнает где угодно.

— У вас очаровательный сын, — говорит он, думая о том, что каждая мать хочет слышать такие слова.

Джудит кивает и тянется к бокалу на кофейном столике.

— Эдвард. Его тоже больше нет.

— Нет? — тупо повторяет Фред.

— Он погиб в автомобильной аварии вместе со своим отцом. Вскоре после того, как был сделан этот снимок.

Тео

Теперь три женщины начинают глотать пламя. Тео смотрит, как они запрокидывают головы, и думает, что это безумие и что в любом случае это совершенно бесполезно. Старшая женщина, мисс Эбигейл, набирает в рот какую-то жидкость, — наверное, виски, — держит факел перед собой и выпускает изо рта длинную струю пламени, прямо как огнедышащий дракон. Она опускает факел и начинает говорить, по-прежнему покачиваясь, двигаясь как пламя.

— В тот день, когда мы нашли тебя и твою мать на берегу реки, она сказала, что вы находитесь в страшной опасности. Был человек, которого она называла Змеиным Глазом и который постарался истребить всю вашу семью.

— Она знала, кто это? — спрашивает Некко. — Она когда-нибудь называла его настоящее имя?

Старая женщина качает головой.

— Ничего такого не было. Но она говорила, что он жаждет возмездия.

— За что? — спрашивает Некко.

— Твой отец пытался убить этого человека. Фактически он был убежден, что Змеиный Глаз мертв.

— Мой отец пытался кого-то убить? — Некко качает головой. — Ну нет.

Мисс Эбигейл улыбается.

— Твой отец прославился высказыванием, что каждый из нас способен совершить нечто ужасное.

— Но мой отец… вы не понимаете. Он даже ни на кого не кричал. У него не было никакой склонности к насилию.

— Однако этого человека твой отец попытался убить, — того самого человека, который убил у него на глазах его мать. Мужчину, которого он называл Человек-Цыпленок.

— Ух ты! — восклицает Тео, внезапно осознавая важность того, о чем они говорят. — Значит, этот Человек-Цыпленок и Змеиный Глаз — одно и то же? И это он убил бабушку Некко, ее родителей… и Гермеса?

Старуха кивает.

— А моя мать знала? — спрашивает Некко. — Она знала, что мой отец нашел Человека-Цыпленка и пытался убить его?

— Не знала до дня наводнения. Тогда тот человек вернулся. Но, кроме мести, у него была еще одна причина для возвращения. Насколько я понимаю, именно по этой причине он до сих пор преследует тебя.

— Он хочет получить аппарат, — тихо говорит Некко.

— Какой аппарат? — спрашивает Тео.

Некко закрывает глаза.

— Его соорудил мой отец. Это было нечто вроде особенного телефона, который позволяет говорить с мертвыми.

Тео издает фыркающий смешок. Она ничего не может с собой поделать, настолько абсурдно это звучит. Может быть, даже просто находясь в присутствии дьявольского зелья, чувствуешь себя под кайфом? Наверное, это происходит с ней и с Некко.

— Машина, которая может разговаривать с мертвыми? — говорит Тео. — Это невозможно.

— Но это работало, — отвечает Некко.

— Да ладно тебе, — отмахивается Тео.

— Знаю, это звучит безумно, но я видела, как это работает, — настаивает Некко. — Я слышала голоса, исходившие оттуда. Я говорила со своей бабушкой. Она пыталась рассказать мне правду. Говорила, что она не погибла в автомобильной аварии, но я не понимала. В тот последний день аппарат включился сам по себе. Бабушка о чем-то предупреждала нас. Не помню, что она говорила, но помню ее голос и слово опасность.

Мисс Эбигейл кивает.

— Это было величайшее творение твоего отца. Он собрал аппарат по старым схемам, украденным у одного из величайших изобретателей всех времен, Томаса Эдисона.

— Парень, который изобрел лампочку? — говорит Тео. — Быть того не может!

— Ш-ш-ш! — шикает Пруденс.

— Но все же я не думаю…

— Пусть мисс Эбигейл закончит, — резко перебивает Пруденс и укоризненно смотрит на Тео.

— Мой отец украл эти схемы? — спрашивает Некко.

— Нет. Он получил их от своего отца. Неизвестно, каким образом тот получил их. Но Змеиный Глаз знал о том, что твой отец построил аппарат, ведь благодаря этому Майлз выяснил, кто был убийцей его матери. Змеиный Глаз страстно желал получить этот аппарат. Он хотел поговорить с человеком, который давно умер. С человеком, которого он когда-то очень любил.

— Кто же такой этот Змеиный Глаз? — тихо спрашивает Тео.

— Плохой, очень плохой человек, — испуганно говорит мисс Корал. — Человек, отравленный своими деяниями.

— И он приближается, — встревоженно добавляет мисс Стелла. — Он близок к тому, чтобы найти тебя.

— Он не один, — говорит мисс Ф. — У него есть помощники.

— Отлично, — хмыкает Тео. — И как же мы остановим его?

Мисс Ф. качает головой.

— Никак. Он не остановится, пока не получит то, что хочет. Он уверен, что это находится у Некко.

— Это нелепо; у меня нет аппарата! Я даже не знаю, сохранился ли он на прежнем месте.

— Но чертежи до сих пор существуют, — говорит мисс Эбигейл. — Твой отец спрятал их. Он понимал их важность. Точно так же он понимал, что они не должны попасть в дурные руки.

— Что вы имеете в виду под «дурными руками»? — спрашивает Тео.

— Представь, что на самом деле возможно говорить с умершими людьми. Представь, что ты можешь звонить кому угодно, задавать вопросы и получать наставления.

— Ну и что? — говорит Тео. — Вы хотите сказать, что какой-то лунатик может позвонить Гитлеру или Джеку-Потрошителю и последовать их указаниям? Лучше не придумаешь. — Она не в силах скрыть сарказм в своем голосе.

— Я говорю о том, что наш мир легко можно вывести из равновесия, — шепчет мисс Эбигейл. — Это устройство может принести чудовищный вред.

Некко кивает.

— Дело не только в людях, с которыми ты связываешься. Я слышала и другие голоса.

Мисс Эбигейл кивает.

— Это мощный аппарат. Мы не должны недооценивать его.

— Так или иначе, это не имеет значения, — говорит Некко. — Потому что отец так и не сказал, где он спрятал свои чертежи.

— Может быть, и так, — говорит мисс Эбигейл. — Но он оставил подсказки.

— Какие подсказки? Честно, он не оставлял для меня никаких подсказок. Может быть, он оставил их для Эррола?

Мисс Эбигейл качает головой.

— Только для тебя.

— Мисс Эбигейл. — Некко понижает голос. — Мой брат Эррол жив. Он не погиб. И мама знала, что он жив.

— Как ты узнала об этом? — спрашивает мисс Эбигейл.

— Я видела его.

— Когда?

— Сегодня. Когда я отправилась в Зимний Дом, чтобы забрать ранец Тео.

— Постой! — перебивает Тео. — Твой брат был там?

Некко кивает.

— Но ты же говорила, что была одна. — Тео старается скрыть гнев, прорывающийся в ее голосе. — Господи! Может, это он забрал ранец? Может, это он разгромил твое убежище? И он — тот самый парень, которого выслеживал силач Пруденс, верно? Черт возьми! Что, если это он убил Гермеса?

Некко качает головой.

— Это не он.

— Почему ты уверена в этом? Я хочу сказать, ты же много лет не встречалась с ним, верно? Ты думала, что он умер. Неужели ты считаешь, что хорошо знаешь его нынешнего?

— Он мой брат!

— Это еще одна вещь, которая донимала меня, — говорит Тео. — Если он на самом деле твой брат, то почему о нем не упоминается ни в одной статье о том, что случилось с твоей семьей? Или в некрологе твоего отца? Разве ты не заметила? Его как будто не существует, он словно воображаемый друг или призрак.

— Он существует, — говорит Некко. — И он не призрак. — Она смотрит на мисс Эбигейл. — Скажите ей. Скажите, что Эррол настоящий. Что он мой брат.

Мисс Эбигейл снова зажигает свой факел, набирает в рот огненную жидкость и выдыхает пламя, аккуратно разбрызгивая пылающие капли.

Пруденс приходит в восторг.

— Это замечательно, — говорит она и хлопает в ладоши. Мисс Эбигейл поворачивается к ней, и Тео думает, что сейчас Пруденс выбранят: это духовная церемония, а не какое-то цирковое представление. Но Эбигейл широко улыбается, показывая зубы, красные от зелья. Старуха встает, берет в руки кожаный кисет, который висит у нее на шее, и подходит к улыбающейся толстухе из кафетерия. Она держит кисет над головой Пруденс, где он описывает медленные круги по часовой стрелке.

— Ты была избрана, — говорит мисс Эбигейл. — Зелье выбрало тебя.

— Ее? — недоверчиво спрашивает Тео. — Но почему?

Вроде бы эти женщины ясновидящие, так почему они не видят, что именно она больше всех нуждается в зелье? В том, что действительно может спасти ее задницу?

— Пру появилась здесь по особой причине, — говорит мисс Эбигейл.

— Ну да, потому что у нее был автомобиль? — фыркает Тео.

— Что случится, если я вдохну его? — спрашивает Пруденс. — Что оно сделает со мной?

— Оно проникнет в тебя и навсегда изменит твою жизнь, — отвечает мисс Эбигейл.

— Да, — без тени замешательства говорит Пруденс. — Я приму его.

Мисс Эбигейл осторожно развязывает кисет, достает щепотку алого порошка и кладет на ладонь Пруденс.

— Вот так, — говорит старуха и кладет вторую щепотку себе на ладонь. Она зажимает большим пальцем одну ноздрю, подносит зелье к лицу и быстро вдыхает его одной длинной затяжкой.

Теперь старуха смотрит, как Пруденс зажимает большим пальцем левую ноздрю, подносит ладонь к носу и делает вдох.

— О-ох! — с улыбкой произносит Пруденс и закрывает глаза. — Ох, боженьки.

Пруденс

Сначала тепло пробегает по носовым пазухам, потом проникает через горло в грудь, легкие и сердце, а затем излучается наружу. Это теплое, греющее ощущение, сопровождаемое странным покалыванием, как будто Пруденс ощущает каждую молекулу воздуха. Она чувствует дым, чувствует дыхание всех этих женщин, дыхание реки. Все вокруг живое — чудотворный гобелен запахов, звуков, оттенков и вкуса. И Пруденс — часть этого, она всегда была частью этого.

Боль покидает ее тело.

Она никогда не чувствовала себя такой живой, как сейчас, прямо в этот момент.

Она встает — ее ноги подобны двум прочным древесным стволам — и начинает танцевать, глядя на костер перед собой, пламя которого взмывает в небо красочными спиралями, соединенными со звездами наверху. Она проделывает свои цирковые трюки: грациозный пируэт, наклон и прыжок. Она легкая, как перышко. Река протекает за ней и внутри нее, огонь сверкает перед ней и внутри нее. Она — все и ничто одновременно. Она — цирковая толстуха. Она — Великая Мать. Она породила большой, круглый и прекрасный мир и теперь она танцует.

Женщины глотают пламя вокруг нее и гудящими голосами выводят песню с восхитительной мелодией, выдыхая дым из ноздрей. Мисс Эбигейл вручает Пру факел, и та опускает его в пламя и машет им в воздухе — пылающая сахарная вата, маленькая комета, ее любовь к мистеру Марселю, ее мечты о цирке.

— Быстро глотай огонь и закрывай рот, — командует мисс Эбигейл. — Не вдыхай. Будь одним целым с пламенем.

Пру действует без промедления. Она женщина, которая хорошо знакома с голодом, она никогда не насыщалась до конца. Она знает, что надо делать, знает, как широко открыть рот и пригласить огонь внутрь, а потом закрыть рот… и тут наконец, единственный раз в своей жизни, она ощущает полноту и насыщение. Она стала чем-то большим, чем раньше.

Она — Глотательница Пламени.

Дым струится из ее ноздрей и рта, и она получает видение, когда раскачивается перед пламенем лагерного костра. В огне она видит голубой дом, и мистер Марсель находится внутри, но он не знает, что дом горит, не понимает, в какой опасности он оказался. Она зовет его и пытается предупредить.

— Оставайся на месте, — обращается он к Пру.

Потом она видит, как мистер Марсель сидит на диване рядом с женщиной с отбеленными волосами. Ее дыхание наполнено запахом виски, и она говорит ему лживые слова, но это не имеет значения, потому что Фред видит неправду. Он близок, очень близок к тому, чтобы открыть истину. Потом он вдруг превращается в миниатюрную копию самого себя, в проволочного человечка из ее цирка — руки подняты над головой и удерживают на весу невероятно большую штангу.

Пру смотрит на огонь и видит в пламени свой маленький цирк. Но пока она смотрит, он расширяется и увеличивается в размерах. Он оживает, становится большим и настоящим прямо здесь, под мостом. Она видит большую арену, и все Глотатели Пламени танцуют там и вращают огненные жезлы. Они носят красочные цирковые костюмы красного и оранжевого цветов, усыпанные блестками и бусинами, которые ловят блеск пламени, мерцают и переливаются. Она видит билетера и очередь, которая тянется вдаль, до конца моста и до вершины холма за ним. И видит слона. Огромного золотого слона в лучах прожекторов, а она сама восседает наверху и посылает воздушные поцелуи зрителям, потому что они пришли посмотреть на нее. И она открывает рот, чтобы поведать им тайну — главную тайну, ради которой они собрались здесь.

— Огонь — это жизнь, — говорит Пруденс. — Все огни — огонь. Каждый из нас имеет огонь, пылающий внутри. Разожгите свой огонь.

Когда она произносит эти слова, из ее рта вылетают золотистые бабочки, трепещущие крылышками в воздухе, и зрители аплодируют — их аплодисменты звучат, как гром. Земля содрогается.

И все это для нее.

Это так прекрасно, что она плачет.

— Ты избранная, — шепчет ей в ухо мисс Эбигейл, перекрывая гром аплодисментов в ее голове. — Ты та, кого мы ждали. Добро пожаловать домой, мисс Пру.

Некко

Они с Тео сидят на берегу реки, которая в темноте черна, как пролитый деготь. Тео курит сигарету, а Некко смотрит, как ее лицо озаряется оранжевым сиянием каждый раз, когда она делает затяжку. Тео до сих пор носит котелок; немного скособоченный, он выглядит безупречно. Некко гадает, почему Тео осталась здесь, ведь она знает, что Некко больше нечего предложить ей. Ни ранца, ни денег, ни наркотиков. Тем не менее она здесь и сидит рядом с Некко в своей дурацкой шляпе; их ноги почти соприкасаются, грязная вода журчит внизу, а машины время от времени проезжают по мосту над ними. Там, где находится настоящий город. Где полицейские и добрые самаритяне все еще разыскивают Некко, Огненную Деву, Кровавую Убийцу.

Хотя Некко не признает это вслух, она рада обществу Тео. У Некко давно не было настоящей подруги. У Некко была мать, а потом Гермес. До Потопа были другие девочки («брось эти глупости, не было никакого Потопа!»), с которыми она играла время от времени, с которыми обменивалась куклами Барби или слушала музыку, но ни одной подруги с тех пор, как она стала жить на улице. Ни один из учеников католической школы не был ее другом: они просто хотели увидеть, как Огненная Дева показывает свой фокус.

Она вспоминает строгое предупреждение матери о том, что не должна доверять никому, что каждый, с кем они подружатся, будет в опасности. Ей хочется, чтобы мама была здесь и Некко могла бы сказать ей, что иногда дружба стоит риска. Иногда люди удивляют вас больше, чем вы ожидаете. Однако мама была права в одном: знакомство с Некко подвергает Тео и Пруденс огромной опасности. Достаточно вспомнить, что случилось с Гермесом.

Уже почти час ночи, и Некко должна валиться с ног от усталости, но она слишком возбуждена, и мысли кружатся у нее в голове, как вольные птицы. Где-то за спиной Пру рассказывает Глотателям Пламени о своих видениях, о сказочном цирке и огромном слоне, которые казались совершенно реальными. «Там были бабочки, — говорит она. — А костюмы! Все были в таких великолепных костюмах!» Она в полном восторге, близком к экстазу. Другие женщины обнимают ее, приглашают присоединиться к ним, стать Глотателем Пламени. Занять мамино место и стать пятым лучом звезды. Все кажется нереальным и одновременно правильным. Некко часто испытывает такое чувство, когда находится рядом с мисс Эбигейл и другими Глотателями Пламени. Как будто все — и хорошее, и плохое — происходит по определенной причине.

— Расскажи еще, — обращается к Пру мисс Корал. — Расскажи нам обо всем.

И Пру начинает рассказывать о своем маленьком цирке и о том, как ей стало ясно, что это было лишь подготовкой к чему-то большему.

— У вас есть бумага и ручка? — спрашивает она. — Я могу нарисовать все, что видела.

Кто-то дает ей блокнот, и она начинает рисовать. Некко берет камешек и бросает в воду. Она слышит всплеск и думает обо всем, что поглотила река. Кровь Гермеса, которую она смывала со своей одежды лишь вчера утром.

Ее мать.

Ее отец.

Некко хочется, чтобы река умела говорить. Может быть, если бы Некко приняла зелье, то смогла бы услышать голос воды. Но зелье так и не выбрало Некко. Глупо было даже помышлять об этом, ведь теперь ей надо думать о ребенке. Возможно, ей даже не следует сидеть здесь и вдыхать дым от сигареты Тео. Некко кладет руку на живот и пытается представить крошечное существо внутри. Наполовину она. Наполовину Гермес.

Тео замечает ее невольный жест.

— На каком ты сроке?

Забавное выражение. Как будто беременность — это тюремный срок.

— Точно не знаю, — признается Некко.

— Ты обращалась к врачу?

— Нет.

Тео кивает, не желая приставать к ней или рассказывать, какой непутевой матерью она будет. Но Некко почти хочется, чтобы она это сделала. Ей хочется, чтобы кто-то взял ее за плечи, хорошенько встряхнул и сказал: «Ты хоть понимаешь, что делаешь? Это же не игра! Речь идет о другой человеческой жизни!»

Она думает о своей маме, о том, на какие крайние меры она пошла, чтобы защитить Некко и построить клетку из тщательно сплетенных историй, лишь бы дочь находилась в безопасности.

— А ты… — Тео колеблется. — Ты собираешься сохранить ребенка? В смысле, продолжить беременность.

— Да, — говорит Некко, не успевая даже подумать об этом. Никаких колебаний. Да. Она собирается родить этого ребенка. Она найдет способ это сделать и будет хорошей матерью. Она приложит все силы для того, чтобы защитить свое дитя — точно так же, как это делала ее собственная мать.

— Он знал? — спрашивает Тео. — Гермес?

Вопрос в сочетании с именем рождает вспышку горестных воспоминаний.

— Да, — почти шепотом отвечает Некко. — Он очень обрадовался этому. Он говорил, что позаботится о нас, что мы будем настоящей семьей.

Она чувствует, как к глазам подступают жгучие слезы, и отворачивается, глядя на реку. Потом ощущает прикосновение руки Тео к своей руке.

— Мне очень жаль, — говорит Тео. Она не убирает руку, и они продолжают сидеть так, кажется, целую вечность.

— Я так и не поблагодарила тебя за помощь в магазине, — наконец говорит Некко. — То есть я мысленно поблагодарила тебя, но не сказала это вслух.

— Всегда пожалуйста.

— Ты не обязана была делать это, — говорит Некко. — И если бы ты не сделала это, если бы нас не сфотографировали вместе, ты не попала бы в эту заварушку.

— Может быть. Но я сама с успехом создаю себе неприятности. — Тео с улыбкой поворачивается к ней. — Кроме того, я хотела помочь тебе. Это была не просто надежда, что ты вернешь мне ранец, деньги и все остальное. Просто это казалось… правильным. Типа судьбы, предназначения и всяких вещей, о которых толкуют эти женщины, когда вдыхают красный порошок и плюются огнем.

— Извини, что не смогла вернуть твой ранец, — говорит Некко. — Что ты теперь будешь делать?

Тео втыкает окурок в землю, но потом прячет его в карман, чтобы не мусорить.

— Не знаю. Если бы дело было только в Ханне, то я могла бы поговорить с ней. Что-нибудь придумать.

— Но дело не только в ней. Судя по всему, этот Джереми — изрядный мерзавец.

Тео горько кивает.

— Думаю, глубоко внутри я знала, что Ханна с самого начала обманывала меня. Рассказывала то, во что я хотела поверить. Но мне было как-то все равно. Разве это не делает меня самой большой идиоткой на свете?

— Нет, — говорит Некко, думая о маме и ее историях. О том, как внимательно слушала, когда мама рассказывала о великом Потопе, о разрушенном доме, о гибели папы и Эррола. — Это лишь означает, что ты ставишь любовь выше всего. Даже выше правды.

Тео смеется.

— Верно. А теперь я продам левую почку, селезенку или еще что-нибудь, лишь бы расплатиться с ее дружком-психопатом. Если сначала не угожу за решетку как соучастница убийства.

Некко слегка вздрагивает при слове «убийство».

— Ты не будешь продавать органы. И никто из нас не собирается садиться в тюрьму. Мы что-нибудь придумаем.

— Точно, — говорит Тео. — Мы с тобой, дама из кафетерия и женщины, выжигающие себе мозги дьявольским зельем.

Некко улыбается, потом говорит:

— Никогда не знаешь, как обернутся дела. Моя мама говорила, что люди, которых никто не замечает, полны разных сюрпризов.

Тео кивает, глядя на темную реку.

— Что правда, то правда. Я лишь хочу, чтобы Джереми и тот полицейский не тревожили мою бедную маму. Она и так вне себя от беспокойства.

— Тебе следовало бы сообщить ей, что с тобой все в порядке.

— И как я это сделаю? Я же разбила свой телефон.

— Может, Глотатели Пламени помогут тебе? — говорит Некко.

Тео смеется.

— Что они сделают — пошлют ей телепатическое сообщение? Или дымовой сигнал?

Некко встает.

— Я сейчас вернусь.

Она оставляет Тео на берегу и направляется к мисс Эбигейл, которая стоит у костра, пока Пру рисует огромных слонов и платья с блестками.

— Мисс Эбигейл, — говорит Некко. Старуха улыбается. — Мне нужна одна услуга, причем довольно большая.

— Скажи мне, дитя, — говорит старуха. Некко наклоняется и что-то шепчет ей на ухо, так что остальные не могут ее слышать. Эбигейл сидит и слушает с каменным лицом. Она не дает ответа, но сосредоточенно размышляет. Может быть, ждет, когда зелье подскажет ей, что нужно сделать.

— Что бы вы ни решили, это будет правильно, — говорит Некко и целует старуху в щеку. Мисс Эбигейл кивает, глядя на огонь. Потом Некко подходит к мисс Стелле и тоже просит ее об услуге. Мисс Стелла кивает.

— Ну конечно, — говорит она.

Некко возвращается к реке, садится рядом с Тео и дает ей мобильный телефон.

— Где ты его достала? — спрашивает Тео.

— У мисс Стеллы. Она вроде как любит разные гаджеты.

— Ты шутишь? Я думала, что они питаются орехами и ягодами и совершенно отрезаны от современных удобств.

Некко улыбается.

— Стелла говорит, что это надежный телефон — одноразовая дешевка, и на нем стоит блокировка номера, так что любой, кому ты позвонишь, не сможет увидеть твой номер и перезвонить. Можешь послать сообщение своей маме. Дай ей знать, что с тобой все в порядке.

— Не могу поверить, — говорит Тео, но берет телефон. Она быстро набивает текст и отдает аппарат. — Спасибо. По крайней мере теперь мама знает, что я жива и здорова.

— Извини, что я не сказала тебе об Эрроле, — говорит Некко. — Я солгала, когда ты спросила, не видела ли я кого-то еще на фабрике.

— Все нормально. Должно быть, это странно: увидеть его таким образом. И вот чего я не понимаю: ты несколько лет не видела его и считала мертвым, а потом он вдруг проявился, и ты провела с ним лишь несколько минут? Ты просто дала ему уйти?

— Я не хотела, но он сказал, что это опасно. Тот, кто разгромил Зимний Дом, мог вернуться. И нельзя допустить, чтобы нас видели вместе. Кто-то следил за ним, и он знал, что меня ищет полиция. Он попросил меня встретиться с ним завтра и сказал, что тогда все объяснит. Я должна прийти одна в полдень и как следует замаскироваться.

Тео хмурится.

— Где он предложил встретиться?

Некко чувствует жесткий комок, растущий в горле.

— В нашем старом доме.

— Но ты же сказала, что он разрушен! Что там больше ничего нет.

— Знаю. Так говорила моя мама, но Эррол сказал, что дом стоит на месте, как и прежде. Думаю, скоро я сама увижу.

— Мне это не нравится, — говорит Тео. — Что, если человек, который ищет вас обоих, наблюдает за домом?

— Не думаю, что Эррол предложил бы мне встретиться в опасном месте.

— Я пойду с тобой, — говорит Тео. — Останусь в сторонке и буду наблюдать, как идут дела. Окажу поддержку в случае необходимости.

— Ты не обязана это делать.

— Но я хочу это сделать. Кроме того, пока копы показывают фотографию, где мы с тобой вдвоем, нам нужно держаться вместе. Мы вроде как сообщники.

Некко морщится, но Тео снова прикасается к ее руке.

— Эй, хочешь услышать секрет? Я всегда хотела понять, что значит быть плохим парнем. Быть в бегах.

Мисс Эбигейл медленно приближается к ним, шаркая в темноте. Она опускается перед ними на корточки, кладет руку на плечо Тео и смотрит ей в глаза.

— Привет, — нервно говорит Тео, не вполне понимающая, чего от нее хотят.

— Насколько мне известно, девочка, у тебя неприятности. — Прежде чем Тео успевает ответить, мисс Эбигейл берет ее руку, разгибает пальцы и кладет ей на ладонь кисет с зельем. Потом она загибает пальцы Тео. — Возьми это. Но с одним условием.

Тео смотрит на кисет и понимает, что она получила.

— Я… я никогда…

— Больше никаких наркотиков. Продавать то, что ты продавала, делать деньги на отраве — это плохо для души. Великая Мать уготовила тебе лучшую дорогу.

— Больше никогда, обещаю. Не знаю, как отблагодарить вас. — Тео встает и обнимает мисс Эбигейл.

Мисс Эбигейл принимает этот жест и легко похлопывает Тео по спине.

— Ты хороший человек, я это вижу. Но самое главное, ты добрая подруга для Некко. Продолжай в том же духе. Она нуждается в такой, как ты.

— Да, мэм, — говорит Тео и отпускает мисс Эбигейл. — Я обещаю.

Тео

Они провели ночь в лагере Глотателей Пламени и поспали на заплесневевших постельных скатках в старой лачуге Некко. Они спали урывками, по несколько минут. Пруденс продолжала беседовать с женщинами, пожирающими огонь. Некко и Тео всю ночь слышали разговор, проходивший в приглушенных тонах. Иногда Тео разбирала отдельные слова: «Великая мать, цель, причина, вера». А голос Пру монотонно бубнил о цирке и о золотом слоне. Потом Тео услышала, как Пру всхлипывает и говорит: «Вы не представляете, каково это было». И успокаивающий голос мисс Стеллы: «Теперь ты не одна».

Тео встала на рассвете, нашла свою сумочку для вязания, достала желтую ангорскую пряжу и села вязать у реки, потому что это был единственный способ собраться с мыслями.

— Что ты вяжешь? — спросила Некко, когда подошла к ней попозже.

Тео расправила трапециевидный лоскут, свисавший с вязальной спицы.

— Это будет шапочка. Для твоего малыша.

На глаза Некко навернулись слезы.

— Ого. Я не… не знаю, что и сказать.

— Не надо ничего говорить. Кроме того, шапочка может выйти не слишком удачной, и ребенок будет похож на пушистый леденец.

Некко улыбнулась.

— Все равно будет здорово.

Теперь уже девять утра, и Тео ведет по городу автомобиль Пруденс. Тео нервничала, прежде чем попросить ключи, но совершенно новая, добродушная Пру без колебания отдала их и лишь попросила, чтобы Тео хорошо заботилась о Мейбл.

— Раньше они торчали повсюду, — говорит Тео, отчаявшись найти таксофон. — Что с ними случилось?

Она жалеет, что перед отъездом не одолжила у мисс Стеллы мобильный телефон. Тео не представляла, как трудно будет найти обычный таксофон.

— Полагаю, люди решили, что больше не нуждаются в них, — говорит Некко. Она снова надела парик, солнечные очки и голубую ковбойку с бахромой. — Наверное, тебе стоит просто прийти к Ханне и поговорить с ней.

— Джереми может быть у нее. А он в такой ярости, что может оторвать мне обе руки просто ради веселья, даже если я приду с деньгами.

— Правильно. Будет лучше встретиться с ней наедине.

— О боже, кажется, я вижу телефон! Настоящий телефон! — Тео выезжает на стоянку перед хозяйственным магазином; покрышки большого автомобиля Пруденс тихо скрипят, когда она поворачивает за угол.

— Вижу землю! — объявляет Тео и выскакивает наружу. Она идет к таксофону, прикрепленному к кирпичной стене, загружает мелочь и набирает номер Ханны.

— Алло?

Голос Ханны сосулькой врезается в грудь Тео. Она почти не может говорить, не может дышать от этого звука.

— Кто это? — спрашивает Ханна, а потом: — Тео.

— Это я, — говорит Тео.

— Господи, Тео, где ты? Что происходит? — Голос звучит озабоченно, но все это обман. Ханна хочет вернуть деньги, чтобы успокоить своего дружка.

— Что, если я достану вам дьявольское зелье, ребята? — спрашивает Тео. — Не меньше половины унции.

— Дьявольское зелье? Ты шутишь?

— Тогда мы будем в расчете? Никаких обид?

— Черт возьми, Тео, ты знаешь, сколько это стоит. Это как золотой порошок. Нет, как молотый рог единорога.

— Так вот, у меня есть немного. Встречаемся в кафе, куда мы ходили в первый день. Приходи одна, без Джереми. Я отдам тебе зелье, и мы покончим с этим.

— Тео, я…

— Через полчаса, — говорит Тео и вешает трубку. Она больше не может слышать голос Ханны.

Тео возвращается к автомобилю. Ее руки немного дрожат, когда она кладет их на рулевое колесо.

— Ты в порядке? — спрашивает Некко.

— Вроде да, — говорит Тео. — Нормально. Я сказала, что мы встретимся через полчаса.

— Сделаем так, как ты сказала, — говорит Некко. — Будем наблюдать с другой стороны улицы. Подождем, пока она войдет, и убедимся, что она одна. А я буду постоянно следить, чтобы от Джереми не было никаких сюрпризов. Если он покажется, я моментально приду.

Тео улыбается.

— Беспроигрышный план, — говорит она. Она представляет, как Некко врывается в ресторан, демонстрирует Джереми свой нож и говорит, что она в розыске за убийство, так что ему лучше сматываться поскорее. Тео делает глубокий вдох и пытается пробудить свою «внутреннюю Некко». Когда она пойдет в кафе, то будет чувствовать себя такой же сорвиголовой — или, по крайней мере, сделает вид. У мамы Тео был однажды убогий бойфренд, которого звали мистер Кэндлс, он посещал группу анонимных алкоголиков и сыпал их дрянными слоганами, вроде «Выгоняй дурь, брови не хмурь». Именно это Тео собирается сделать сейчас.

Сейчас время перерыва на завтрак, и в «Кофейной чашке» полно народу.

— Мы с мамой ходили сюда, — замечает Некко.

— У них хорошие молочные коктейли, — говорит Тео.

— Мы всегда брали только кофе. — Некко указывает на вывеску в окне с надписью «Бездонная чашка кофе всего за один доллар!».

Они сидят в автомобиле Пру на другой стороне улицы, ждут и наблюдают за входной дверью. До сих пор нет ни Джереми, ни Ханны. Тео курит сигарету и выдувает дым в открытое окошко, чтобы Некко не дышала им. Тео надела котелок Пруденс и солнечные очки, подкрасилась и подвела глаза черным косметическим карандашом. Она готова к бою.

— Это она? — указывает Некко.

Действительно, это Ханна. Одна идет по улице одна; на ней джинсы и старый рыбацкий свитер. Волосы собраны в конский хвостик, и она тоже надела огромные солнечные очки.

При виде Ханны уверенность Тео начинает угасать.

— Это она, — говорит Тео, наблюдая за тем, как ее бывшая подруга входит в кафе. Ханна осматривается, потом садится в дальнюю кабинку у окна.

— Выглядит неплохо, — говорит Некко. — Ее дружка нигде не видно. Ты заходи, а я буду наблюдать.

— Вернусь через десять минут, — обещает Тео и бросает на асфальт недокуренную сигарету.

«Выгоняй дурь, брови не хмурь».

Тео выходит из автомобиля, пересекает улицу, заходит в кафе и глубоко вдыхает воздух с ароматами бекона и жареного кофе.

Тео вспоминает тот первый день в обществе Ханны: «Вы не похожи на девушку, у которой есть хотя бы одна дурная привычка».

Тео идет к кабинке; Ханна вскакивает с места, когда видит ее, и обвивает ее руками. Тео приходится собрать всю волю, чтобы не обнять Ханну в ответ и не растаять в ее объятиях. Тео вспоминает те минуты в шкафу, когда слушала, как Ханна с Джереми целуются и катаются на постели, как Джереми расстегивает ширинку и спускает штаны. Тео отстраняется до тех пор, пока Ханна не отпускает ее, и садится на виниловую скамью напротив.

— Я так беспокоилась, — говорит Ханна, откидывая волосы с глаз.

«Черта с два ты беспокоилась», — думает Тео. Она смотрит в окно с аляповатыми занавесками в рисунок из солонок и перечниц и видит Некко на водительском сиденье в автомобиле Пруденс.

— Кофе, юные дамы?

— Думаю, да, просто кофе, — говорит Ханна и жестом указывает на старый котелок Тео, когда официантка уходит. — Очаровательная шляпа. Тебе очень идет.

Тео не обращает внимания на комплимент. Она запускает руку в сумочку и достает бумажный пакет для ланча, где лежит кисет с зельем.

— Под столом, — велит Тео. Когда Ханна берет пакет, их руки соприкасаются.

— Оно настоящее? — Ханна заглядывает внутрь.

— Настоящее.

— Джереми будет срать кирпичами. — Она довольно улыбается.

— Значит, больше никаких вопросов насчет пропавших денег? Мы квиты?

— Абсолютно, — говорит Ханна. — Обещаю.

Тео отводит взгляд; Ханна не сознает, как мало значат такие обещания.

— Отлично. Выходит, дело сделано. — Тео встает, собираясь уходить, но Ханна хватает ее за руку.

— Подожди, — говорит Ханна. — Пожалуйста.

Ее пальцы теплые, и это тепло распространяется по руке Тео и доходит до груди. Тео садится, хотя знает, что ей не следует этого делать.

— Я только хотела сказать… — Ханна делает паузу. — Я хотела сказать, как мне жаль. Что все так получилось.

Тео ощущает дрожь ярости.

— Так получилось? — повторяет Тео. — Тебе жаль, что я узнала про вас с Джереми. Жаль, что потеряла долбаные деньги. А как насчет остального? Ты использовала меня, сделала вид, что тебе не все равно, заставила меня поверить, что у нас все по-настоящему. Как насчет этого, Ханна? Об этом ты жалеешь?

Некоторые из посетителей, услышавшие громкий голос Тео, оборачиваются на них. Тео испытывает мгновенную вспышку стыда. Для человека, которого ищут в связи с убийством и которому полагается залечь на дно, она паршиво справилась с делом.

Ханна выпрямляется на сиденье, в ее глазах блестят слезы. «Что за великая актриса, мать твою, — думает Тео. — Прямо хоть выдвигай на премию».

— Нет, — тихо говорит Ханна. — Не жалею. Потому что между нами все было по-настоящему, Тео.

— Дерьмо, — шипит Тео, тоже понижая голос. — Скажи-ка мне, ты ведь заранее все спланировала? Ты и Джереми? Вы искали девчонку, которую можно использовать? Какую-нибудь тупую старшеклассницу, которая не разбирается в жизни?

— Тео, все было не так.

— Ну да, — говорит Тео и отодвигает свой нетронутый кофе.

— Тео, как только я отдам это Джереми, я уйду от него.

Тео больше всего хотела услышать эти слова, но уже слишком поздно. Прошлого не вернешь. Ей пора идти, убираться отсюда к чертовой матери, прежде чем Ханна скажет что-то еще.

— Как хочешь. — Тео снова встает. — Мне наплевать, что ты сделаешь.

Ханна опять берет ее за руку.

— Я люблю тебя, — говорит Ханна.

Тео пытается вырваться, потом останавливается и смотрит Ханне в глаза. И в это мгновение все идет к черту. Все ее планы оставаться сильной и хладнокровной, делать вид, что ей совершенно наплевать. Рука Ханы лежит на ее запястье, указательный палец легко поглаживает место, где бьется пульс, и Тео готова сказать: «Да. Оставь Джереми и возьми меня обратно. Мы заберем зелье и продадим его, а потом начнем заново в другом месте. Вот как должно быть».

— Здесь все в порядке? — Некко вошла в кафе и стоит у стола рядом с Ханной.

— Все отлично, — отвечает Тео и рывком возвращается к действительности, освобождаясь от хватки Ханны. — Я как раз собиралась уйти.

— Кто это? — спрашивает Ханна.

Тео смотрит на Некко. Светлый парик, замшевая ковбойская куртка и свежий макияж. Некко выглядит лет на десять старше Тео, и все в ее лице говорит: «Не балуй со мной». Тео знает, что под правой штаниной Некко носит нож, пристегнутый к сапогу.

— Подруга, — говорит Тео, берет Некко под руку и, не оглядываясь, выходит из кафе.

— Это многое объясняет! — восклицает Ханна. Она начинает плакать, и все посетители смотрят на нее, а не на них. Но Тео не поднимает взгляда до тех пор, пока они не садятся в автомобиль.

Позже, через два квартала, Тео въезжает на автостоянку перед экспресс-прачечной.

— Мразь! — ревет Тео и молотит кулаками по рулевому колесу, а потом начинает плакать. Некко тихо сидит рядом и смотрит на нее. Наконец Тео собирается с духом.

— Извини, — говорит она и достает сигарету.

— Не за что извиняться.

— Все это адски тяжело, понимаешь? — продолжает Тео. — Любишь человека, доверяешь ему, а потом все превращается в дерьмо.

— Знаю, — кивает Некко.

Тео смотрит на Некко и крутит незажженную сигарету. Огненная Дева выглядит такой спокойной и собранной. Два дня назад она проснулась и обнаружила своего возлюбленного мертвым. Тео не имеет никакого права сидеть рядом с этой девушкой, распускать сопли и жалеть себя.

— Господи, я полная идиотка. Это ты все потеряла, и за тобой охотится убийца. А меня просто кинула подруга, с которой я переспала. А теперь я сижу тут и снова дымлю на тебя и твоего ребенка. Я просто самовлюбленная идиотка.

Тео выбрасывает сигарету в окно.

— Нет, ты не идиотка, — говорит Некко. — Ты очень храбрая. Ты встретилась с Ханной лицом к лицу и сделала то, что нужно.

— Я совсем не храбрая. Если бы тебя не было рядом, я бы ни за что этого не сделала.

Некко задумывается и говорит:

— Наверное, для этого и нужны друзья, правда? Чтобы делать друг друга храбрыми, когда нам это нужно больше всего. Я, например, до чертиков боюсь возвращаться в наш старый дом. Но когда ты рядом, мне уже немного легче. Не так страшно.

Тео улыбается и выбрасывает в окошко пачку с остатками сигарет. Она обещала мисс Эбигейл навсегда покончить с этим, и сейчас самое подходящее время.

— Тогда давай посмотрим на этот дом, — говорит она и включает зажигание. — Мы будем вместе.

Фред

Фред мало что знает о женщинах, которые живут под мостом. Только слухи, которые он накопил за прошедшие годы. Они живут в самодельных лачугах у реки. Они пристрастились к какому-то наркотическому зелью, которое называют «дьявольским табаком». Он почти ничего не знает об этом зелье — только то, что оно чрезвычайно редкое, но эти женщины вроде бы могут достать его столько, сколько им нужно. Может быть, они сами его готовят. Фред редко думает о наркоманах. Он понимает, что наркомания — это болезнь, но как ни старается, не может объяснить это слабоволием. И не понимает, что заставляет человека с самого начала пробовать наркотики, если известно, что эти препараты незаконны и вызывают привыкание. Люди делают идиотский выбор; видимо, все сводится к этому.

Люди обращаются к женщинам, которые нюхают зелье, чтобы узнать свое будущее. Дайте им немного денег, и они расскажут, нужно ли вам устроиться на новую работу, или стоит ли ждать, что ухажер скоро предложит вам руку и сердце. Всякую ерунду. Колдуньи, предсказательницы будущего и горстка суеверий. Но он надеется, что кто-то из них расскажет ему о Лили Сандески. Очевидно, она не упала с ясного неба, чтобы присоединиться к Глотателям Пламени. У нее должна быть своя история. Возможно, одна из женщин поможет ему решить загадку: каким образом Лили, жена профессора колледжа, вдруг стала жить под мостом. Фред принес с собой немного наличности. Если эти женщины предсказывают будущее за деньги, то, наверное, они смогут рассказать о прошлом знакомого человека. И может быть, — если ему повезет, — они скажут, где он может отыскать Эву. Он должен добраться до нее раньше, чем это сделают другие, тот парень и старик с татуировкой.

Фред выходит на мост Блэчли и стоит на краю, глядя вниз. Ничего не видно: слишком густая растительность, плотный занавес листьев закрывает вид внизу. Но Фред чует дым от костра и думает, что если будет стоять тихо и внимательно прислушиваться, то услышит тихий звук смеха и разговоров. Ему кажется, что он и впрямь слышит призрачные голоса из иного мира.

Фред подходит к краю моста и начинает искать спуск. В конце концов он находит узкую расчищенную тропку. Она очень крутая, а кусты и молодые деревья нависают над ней. Густые заросли высоких растений — бамбука? — смыкаются над его головой. По стволам здесь и там вьются лозы с желтыми стручками, частично лопнувшими, с ярко-красными ягодками внутри. Там ползают насекомые, и воздух кажется сырым и душным. Просто чертовы джунгли. Ему следовало бы принести мачете.

Брат хочет, чтобы Фред раздобыл сведения о том загадочном парне. Но больше всего брат хочет заполучить девушку, разыскиваемую за убийство губернаторского сына. Если они найдут и схватят ее, им светят большие деньги. Однако Фред не сообщил брату о своих новых зацепках. Он не сделал этого, так как думает, что девушка невиновна, что, скорее всего, ее просто подставили.

И тут раздается звонок от Джеймса, как будто брат установил телепатическую связь и понял, что Фред думает о нем.

— Привет, — говорит Фред, приседая под куст и отгоняя комаров.

— Ты не скажешь, кто такая Джудит Теннер, мать ее за ногу?

Фред медлит с ответом и думает: «Вот дерьмо».

— Потому что она позвонила мне и захотела продолжить разговор, начатый вчера вечером, когда я вроде бы сказал, что знаю, как найти ее племянницу. Что за хрень тут творится, братик?

— Я могу объяснить, — говорит Фред. — Но не сейчас. Дай мне еще пару часов. Тем временем посмотри, что ты сможешь найти о парне по имени Эдвард Теннер; я думаю…

— Чушь собачья! — перебивает Джеймс. — Мне не нравится, что ты бегаешь по городу и прикрываешься моим именем. Возвращайся в офис. Мне нужен доклад, и немедленно. Если не прибудешь через полчаса, то ты официально снят с довольствия.

— Вот придурок, — говорит Фред, когда Джеймс вешает трубку. Фред сует телефон в карман и продолжает спуск.

Вчера вечером, после прощания с Джудит, Фред обогнул дом и несколько минут наблюдал за ней через окно на кухне. Она сидела на телефоне и разговаривала на повышенных тонах, размахивая руками. Окно было приоткрыто, и Фред разобрал несколько слов: «частный сыщик, Ева, Майлз, неприятности» и «я обещаю».

Почва выравнивается, и теперь тропинка ведет вдоль берега реки. Мост наверху маячит, как огромная зеленая клетка, как рука, готовая заграбастать Фреда. Он выбрасывает из головы дурацкие мысли. Теперь голоса слышатся яснее; женщины смеются и разговаривают. Он видит очертания деревянных лачуг и по мере приближения замечает, что они покрыты пергамином, картоном, фанерой и кусками брезента.

Старая женщина одета в многоцветные юбки, нечесаные седые волосы заплетены в косицы. Она следит за костром и видит приближение Фреда. Он замечает трех других женщин у реки, таскающих воду ведрами и стирающих одежду. Они что-то поют, но умолкают, когда слышат его.

— Здравствуйте, — говорит он. — Я надеялся, что вы мне поможете.

Старуха смотрит на него, но ничего не говорит. Он уже так близко, что ощущает жар от костра. Она помешивает угли длинной палкой, посылая искры в воздух.

— Вы заблудились? — спрашивает старуха.

— Нет, я…

— Мистер Марсель?

Фред поворачивается.

Пру Смолл выходит из-за одной из ветхих деревянных хибарок. На ее лице и одежде пятна грязи. Волосы висят спутанными прядями. Она похожа на женщину, которая неделями пропадала в глуши.

— Пру? — бормочет он, не в силах скрыть потрясение от того, что видит ее здесь, в таком месте. Точно так же он вчера не ожидал увидеть ее на старой фабрике. Пру полна сюрпризов. — Какого дьявола… ты в порядке?

— Ты знаешь этого человека? — обращается к Пру старуха.

— Да. Это друг. — Пруденс поворачивается к нему. — Мистер Марсель. — Ее лицо озаряется улыбкой. — Что привело тебя сюда?

— Эва Сандески, — говорит Фред. — Вот что привело меня сюда. Вы знаете, где она?

— Не знаю никого с таким именем, — говорит старуха. Она отворачивается и продолжает ворошить угли. Другие три женщины приближаются к ним. Они двигаются молча и в унисон, окружают Фреда, смотрят и ждут. Одна из них — молодая, с безумной панковской прической и татуировками, другая — постарше, старомодно одетая и с узлом на затылке, а третья — крошечная блондинка с острыми красными зубами и дикими глазами. Несмотря на свою силу и габариты, он понимает, что численное превосходство на их стороне, что здесь условия диктуют они.

— Но вы знали ее мать, Лили. Она пришла к вам примерно четыре года назад. Ее муж, Майлз Сандески, был профессором в колледже. По какой-то причине Лили забрала свою дочь Эву и сбежала из дома. И они оказались здесь. Я хочу знать почему. Пожалуйста.

— Не знаю никого с такими именами. — Старуха по-прежнему тычет палкой в огонь, посылая вверх снопы искр. Блондинка с дикими глазами делает шаг вперед; остальные делают то же самое.

— Пожалуйста, — просит Фред. — Я всего лишь пытаюсь помочь. Не уверен, но думаю, что Майлз Сандески и Лили были убиты. А Мэттью Стэнтон, сын губернатора, за два дня до своей гибели просил отца возобновить старое дело об убийстве.

— Какое старое дело? — спрашивает старуха. Теперь он завладел ее вниманием.

— Когда Майлзу было десять лет, он видел, как человек в маске перерезал горло его матери. Мэттью каким-то образом добыл новую информацию насчет личности убийцы. И по-моему, человек, который убил Мэттью, сейчас ищет Эву. Она в страшной опасности. Прошу вас, пожалуйста.

— Мисс Эбигейл? — обращается Пру к старой женщине. — Как вы думаете?

Мисс Эбигейл долго и упорно смотрит на Фреда, но ничего не говорит.

— Пожалуйста, Пру, где Эва? — спрашивает он. — Сегодня днем она собирается встретиться с молодым человеком со шрамом над левым глазом, но это ловушка. Есть другой человек, мужчина с татуировкой, который будет ждать там. Они думают, что у нее есть что-то, что им очень нужно. И они хотят получить это любой ценой.

— Татуировка? — Старуха встревоженно поворачивается к нему. — Что за татуировка?

— Пара игральных костей на запястье.

— Змеиный Глаз, — шипит старуха. Она смотрит на пламя и поворачивается к Пру; ее глаза похожи на пылающие угли. — Пру, расскажи ему, что тебе известно. Наша Некко в смертельной опасности, и Тео тоже.

Пру хмурится.

— Некко, то есть Эва, уехала вместе с Теодорой. Они взяли мой автомобиль и собираются встретиться с братом Некко. Должно быть, это парень со шрамом.

— Ее брат? — спрашивает мистер Марсель. — Ты уверена?

Он вспоминает снимок маленького мальчика на каминной полке Джудит Теннер. Ее сын Эдвард, который, предположительно, погиб много лет назад.

— Где они встречаются?

— В старом доме Эвы. Он должен быть там к полудню.

Фред смотрит на часы.

— Сейчас без пяти двенадцать.

— Тогда нам лучше поспешить, — говорит Пру.

— Нам? Пру, там может быть опасно. Я не думаю…

— Я пойду с тобой, — говорит она, и это не вопрос, а утверждение.

Фред кивает.

— Адрес и документы у меня в автомобиле. Тогда пойдем.

Некко

Некко задерживает дыхание, когда они пересекают мост Блэчли. Они направляются на юго-восток, к тому месту, о котором она привыкла думать как о Запретной Зоне. Все по-прежнему на месте. Все такое же, как она помнит: рынок, маленькие кафе, ярко раскрашенные бунгало.

Тео поворачивает направо и едет по старой грунтовой дороге. По мере того как они отдаляются от центра города, дома отстоят все дальше друг от друга. Появляются поля и даже конюшня с лошадями.

— Здесь красиво, — говорит Тео.

— Да, — соглашается Некко. Вокруг много зелени. Дома с плавательными бассейнами и большими садами. Тео поворачивает еще два раза, и они оказываются на Бирчвуд-лейн.

Некко беспомощно моргает, протирает глаза, смотрит в окошко и наконец понимает, где она находится. Они трясутся по узкой дороге, приближаясь к ее бывшему дому; река протекает слева, сразу же за перелеском. Некко видит алмазный блеск воды между деревьями, словно клад, ожидающий первооткрывателя.

Но Некко знает, как обстоят дела на самом деле. Она знает, что иногда опасность маскируется красотой, чтобы заманить поближе, создать впечатление уюта. Некко наклоняется и нащупывает нож, пристегнутый к сапогу и дающий некоторое утешение.

Спустя несколько минут они объезжают излучину реки, и впереди вырастает дом, это зрелище оставляет Некко бездыханной. Она не может поверить, что видит свой дом — он по-прежнему на месте и выглядит точно так же. Это ее маленький дом с качелями во дворе. Эррол часто затаскивал ее на качели, хорошенько раскачивал и пел глупую песенку. Некко уже забыла, что в мире существуют такие вещи, как детские качели и глупые песенки.

Голубая краска сильно облезла, двор зарос травой, а огород ее матери исчез под натиском сорняков. (Некко забыла и о том, что ее мать любила копаться в огороде.) Слева, между домом и рекой, стоит мастерская отца — старый сарай, обшитый металлом. Он немного заржавел, а окна растрескались, но в целом выглядит нормально. Никакой разрухи от наводнения.

— Все еще здесь, — говорит Некко, и слова выходят тихими и легкими, больше похожими на вздох, чем на фразу. — Именно так, как говорил Эррол. Никакого Потопа не было, — громко произносит Некко, потому что ей нужно слышать слова и повторять их снова и снова в надежде, что однажды они закрепятся в ее сознании. Уже много лет ее жизнь была разделена пополам этой вехой: до Потопа и после Потопа. Все истории, рассказанные матерью, были основаны на этой мифологии.

«Иногда люди, которые любят нас сильнее всего, идут ради нас на огромные жертвы, — сказала мисс Эбигейл. — Они готовы сделать что угодно, лишь бы защитить нас».

Некко распахивает дверь еще до того, как автомобиль останавливается, и выпрыгивает наружу, спотыкаясь на ходу.

— Эй, подожди секунду, — окликает Тео, запирая автомобиль.

Некко бежит к старой мастерской, вспоминая знакомый запах: трубочный табак, машинное масло, горящий уголь и раскаленный металл, если работала кузница. Сбоку подвешена алюминиевая лестница. Ржавая лопата и мотыга прислонены к стене. Некко кусает язык, чтобы не крикнуть: «Папа!» — когда дергает на себя тонкую металлическую дверь и входит внутрь. Здесь нет и следа от ее отца, как будто она все выдумала. Ни рядов инструментов, ни коробок с запчастями. Механическая летучая мышь не кружит на проволоке над головой, заводной енот не смотрит на нее с полки. Мастерская полностью разгромлена, тяжелый кузнечный горн исчез, даже верстак опрокинут. Какое-то время Некко стоит и глубоко дышит, надеясь уловить частицу памятного запаха, но здесь пахнет сыростью и разрухой.

Некко прикасается к стене в дальнем конце мастерской и вспоминает, что отцовское изобретение, накрытое брезентом, стояло рядом, на верстаке.

Потом Некко видит то, что произошло здесь в тот последний день.

Она первой добежала до мастерской и услышала гул и потрескивание. Аппарат работал. Потом гудение превратилось в голос: машина заговорила.

Папа подошел к верстаку и одним быстрым движением откинул брезент, словно фокусник, раскрывающий свой трюк.

Там стоял его механизм, его ужасающее воплощение изобретения Эдисона. Сам аппарат был заключен в деревянный короб около двух футов длиной и одного фута шириной. Он работал от электричества и был снабжен круглыми ручками, проводами и маленькими стеклянными трубками, которые тогда светились, потому что машина включилась. Еще там была большая воронкообразная трубка, прикрепленная к толстому шнуру. Она напоминала Некко старомодный граммофон, вроде того, какой можно видеть в школьных учебниках истории.

Оттуда доносилось тихое жужжание, словно пчелы вылетали из улья. Потом жужжание превратилось в звук, почти стон, а потом прозвучало слово, произнесенное голосом ее бабушки, той самой женщины, которая смотрела на них со старой фотографии, повешенной над верстаком отца. На снимке женщина смотрела в камеру с удивленным, почти встревоженным выражением; ее рот был приоткрыт, как будто она собиралась закричать.

«Опасность, — сказала она через потрескивание громкоговорителя. — Вы в опасности». А потом: «Он здесь!»

Папа отослал Некко в дом и велел ей запереть все двери, но так, чтобы не напугать маму. Пробегая через двор, она встретила Эррола. Он торопливо шел к мастерской, его лицо было искажено паникой.

— Что это? — спросила Некко, поскольку он что-то держал в руке, что-то ярко раскрашенное, но он не ответил, а сорвался на бег. И все-таки Некко увидела, что это было: резиновая маска цыпленка. Некко хотелось смеяться, потому что это было абсурдно, но при этом она тоже была испугана.

— Все в порядке? — Тео просовывает голову в пустую мастерскую.

— Все отлично, — отвечает Некко, но эхо давнего предупреждения отдается у нее в голове: «Опасность. Вы в опасности».

— Что это за место? Садовый сарай или что-то в этом роде?

— Здесь была мастерская моего отца. Но теперь все исчезло.

— Это здесь он собрал изобретение, о котором я слышала?

Некко кивает.

— Он делал и другие вещи. Однажды он изготовил заводного енота из металлолома, старых часовых механизмов и шестеренок. Он мастерил разных механических зверушек; они ходили, разговаривали и имели тайники, куда он клал сладости. Это была игра, смогу ли я найти тайник и открыть его.

— Ого, — говорит Тео. — Похоже, что твой отец был человеком многих талантов.

В висках начинает стучать кровь. Некко испытывает легкое головокружение и слышит тихое жужжание («опасность, вы в опасности»). Она спотыкается и прислоняется к задней стене сарая.

— Некко? — Тео вбегает внутрь. — Ты как, нормально?

Свет падает из-за спины Тео, превращая ее в темный силуэт, и Некко вспоминает, как отец стоял над ней, когда она была маленькой девочкой, и протягивал только что изготовленную куклу.

— Она совершенно особенная, — сказал он. — Обещаешь, что будешь хорошо заботиться о ней?

И Некко пообещала и крепко прижала куклу к груди.

— Она даже поет, — добавил он. — Хочешь послушать?

Некко кивнула, и он показал ей, как дергать шнурок на спине куклы, чтобы она запела тоненьким записанным голосом.

— Папа, — шепчет Некко сейчас, но отец не появляется. Ни человека, ни призрака — только Тео, которая наклоняется к ней и спрашивает, все ли нормально.

— Нормально, — отвечает Некко и отталкивается от стены, но ноги кажутся резиновыми, и ничего не нормально.

Некко выходит из мастерской, пересекает заросший сорняками двор и направляется к парадной двери, где видит знак «Вход воспрещен». Неко берется за ручку и пытается повернуть ее. Заперто. Некко отступает влево, прижимается лицом к прохладному, пыльному окну гостиной и закрывает голову руками, чтобы отгородиться от света. Она видит диван, отцовский стул, старый телевизор. Все поломано: набивка выворочена наружу, подушки разрезаны, на стенах — вмятины от ударов.

Что здесь произошло?

Вандалы, решившие посмотреть, сколько вреда они могут причинить в заброшенном доме, или это что-то другое?

Тео подходит сзади, заглядывает в комнату и присвистывает:

— Полный разгром. Думаю, тут никто не живет.

— Давай зайдем внутрь, — предлагает Некко. Если визит в отцовскую мастерскую пробудил спящие воспоминания, то в доме Некко сможет вспомнить еще больше.

— Дверь заперта, — говорит Тео.

— Я найду способ, — отвечает Некко. В конце концов, она Огненная Дева. Она знает, как проникнуть внутрь и выбраться наружу. Она, как никто другой, умеет искать входы и выходы. Гермес научил ее вскрывать замки и почти бесшумно разбивать окна.

Она обходит дом сбоку, проверяя окна: все крепко заперто. Задняя дверь, ведущая на кухню, немного приоткрыта — край дверного косяка, удерживавший пластину замка, был поддет ломиком или фомкой.

— Я не уверена… — начинает Тео, когда Некко толчком открывает дверь, и створка распахивается с протяжным скрипом.

— Это мой дом, — говорит Некко, но слова ощущаются как ложь. Как нечто позаимствованное из жизни другой девушки. «Меня звали Эвой. Я жила в этом доме. Я жила здесь вместе с матерью, отцом и братом Эрролом. У меня была своя комната, шкаф, полный одежды, полки с книгами и кровать с балдахином».

Некко наклоняется и вытаскивает свой нож.

— Оставайся здесь и следи за обстановкой, — велит она и входит на кухню. Шкафчики открыты, их содержимое разбросано по полу и столешницам. В раковине полно грязных тарелок. Некко поворачивает кран, вода не течет. Щелкает выключателем и убеждается в отсутствии электричества. Некко подходит к газовой плите и возится с горелками. Ни шипения пропана, ни искры пламени.

Пол заляпан грязью, липкой от содержимого разбитых стеклянных банок: мараскиновые вишни, сердечки артишоков, сливочный соус. Эти яства хранились у них на кухне. Яства, которые мать покупала для них на рынке во времена до Потопа. Когда они сидели за столом и ели сливочный пломбир с сиропом. Любимым мороженым Эррола было шоколадное, а Некко — клубничное. Она уже несколько лет не пробовала клубничное мороженое. Внезапно ей так хочется мороженого, что рот наполняется слюной.

Она проходит по кухне, пиная разбитые стекла, и направляется в гостиную. На столе полно книг и бумаг, пустые бутылки из-под вина и пива. В горлышках некоторых бутылок торчат свечные огарки. Сигареты оставили на столе черные жженые отметины и кучки серого пепла. Ее семья не могла оставить такой беспорядок. Должно быть, здесь жили бездомные или приходили подростки, искавшие место для тусовки. Посреди разгрома Некко узнает некоторые вещи: научные и социологические труды из библиотеки отца, художественные альбомы и пособия матери. Бумаги, разбросанные на столе, представляют собой пеструю смесь из содержимого ящиков и секретеров: старые счета за электричество, инструкции от бытовых приборов, фирменные бланки университета. Здесь и там попадаются рукописные заметки отца: колонки цифр для сложения, напоминание купить масло в магазине. Ничего необычного, все душераздирающе нормально: фрагменты их повседневной жизни до Потопа.

Некко вспоминает, как она стояла на кухне в тот последний день. Она вернулась в дом, как велел отец, и заперла все двери. Сказала маме, что они должны встретиться с папой и Эрролом у лодки через пятнадцать минут. Некко не стала говорить маме о голосе из папиного аппарата или о странной резиновой маске в руках у Эррола.

Дождь гремел по крыше. Мама была встревожена, почти в панике. Она поспешно укладывала вещи в старую спортивную сумку, извлеченную из шкафа: теплые свитера, свадебная фотография с каминной полки, кукла, которую папа смастерил для маленькой Эвы.

Потом раздался звук разбитого стекла. Кто-то разбил одно из окон в гостиной. Мама закричала.

— Беги, — сказала она. — Найди отца и Эррола! — Потом мама схватила большой разделочный нож с подставки у плиты.

Некко даже не остановилась, чтобы надеть куртку или кроссовки. Она побежала к двери кухни и направилась в мастерскую, чтобы найти папу. Но папы там не было, зато был Эррол. И он разносил мастерскую вдребезги, крушил все вокруг. Он размахнулся кувалдой и обрушил ее на аппарат. Деревянный короб разлетелся, трубки разбились. Провода, вырванные с мясом, упали на пол. Громкоговоритель, из которого доносились голоса, болтался перед верстаком, словно маятник, все еще прикрепленный шнуром к остаткам механизма.

Некко прыгнула Эрролу на спину и ухватилась за кувалду.

— Прекрати! — закричала Некко. — Что ты делаешь?

Но он был крупнее и сильнее. Он стряхнул ее, словно муравья. Она упала на пол, а он встал над ней с огромной кувалдой.

— Папа приказал мне это сделать, — сказал он.

— Нет, он не мог! Ты врешь!

Теперь Некко поднимается по лестнице, проводя рукой по знакомым стертым перилам. Она тихо ступает по ковровой дорожке, ведущей по коридору к ее комнате, вспоминая багровые стены, кровать с балдахином и цепочку стрекоз, изготовленную отцом, которые трепетали крылышками по ночам. Некко представляет, как бросается на кровать и зарывается лицом в подушки. Но когда она распахивает белую дверь спальни, то видит, что кровать пропала. Комната обчищена догола. Ни одежды в шкафу, ни книг, ничего с ее именем. Ничто не говорит о том, что когда-то здесь жила Некко. Лишь облезлые багровые стены, покрытые граффити.

«Здесь была Ленор».

«Эдди сосет член».

«Не бойся Жнеца Душ».

В голове у Некко что-то гулко стучит, дыхание учащается. Она проходит по коридору в комнату Эррола и останавливается как вкопанная. На кровати лежит спальный мешок (почему они забрали ее кровать, а у него все оставили?), рядом валяется фонарик и портативная туристическая лампа. Повсюду разбросаны фантики от конфет. Книжки комиксов. Газеты. Аккуратная стопка одежды, поношенные ботинки.

Тео подходит сзади и оглядывается вокруг.

— Здесь кто-то живет, — говорит она.

Некко должна выбранить ее и сказать, что она должна была оставаться снаружи, как было велено, но на самом деле она рада обществу Тео.

— Это комната моего брата Эррола, — говорит Некко.

— Вот дерьмо. Думаешь, он остановился здесь?

— Возможно, — отвечает Некко. Она смотрит на конфетные обертки и замечает целлофановую упаковку из-под банок безалкогольного корневого пива, которое так любит Эррол.

— Интересно, где он сейчас? — Тео смотрит на часы. — Полдень уже миновал.

— Я не знаю.

— Некко, тебе не кажется, что это странно… во всех бумагах, которые Гермес оставил тебе, в газетных статьях и материалах о твоей семье ни разу не упоминается о твоем брате? Даже в некрологе твоего отца. Только ты, твой отец и твоя мама.

— Но он мой брат, — говорит Некко и, моргая, смотрит на Тео, которая в котелке и круглых очках теперь стоит у окна.

— Ты уверена, что у тебя был брат? Может, это одна из историй, выдуманных твоей матерью?

— Нет, я уверена.

У Некко все плывет перед глазами. Она снова чувствует нехорошую легкость в голове и тяжело опускается на кровать. Дрожащими пальцами возвращает клинок в самодельные ножны. Мама лгала о многих событиях: что Эррол погиб, что дом разрушен, что все унесла река. Но ее воспоминания об Эрроле уходят в более далекое прошлое.

Некко помнит прикосновение рук Эррола к своей спине, когда он подсаживал ее на качели во дворе.

«Хочешь прыгнуть выше луны? — спрашивал он. — Хочешь стать чудо-коровой?»

Внизу хлопает дверь, и слышится звук шагов.

— Эва? — зовет Эррол.

Некко спрыгивает с кровати и бросает Тео красноречивый взгляд, как бы говоря:

«Видишь, он все-таки настоящий!»

Некко понимает, что это ее брат и что она должна быть рада и взволнована тем, что он пришел сюда. Но на самом деле она испугана. Ей вдруг хочется оказаться подальше отсюда.

«Опасность, — взывает голос из глубины ее памяти. — Вы в опасности».

Она лихорадочно оглядывается в поисках выхода, но видит лишь окно, а они находятся на втором этаже.

— Где ты? — зовет Эррол.

Она вспоминает, как вчера он настоятельно просил ее прийти без сопровождения.

— Тео, — шепчет Некко. — Он здесь. Прячься, быстрее! — Она указывает на шкаф.

— О нет, — шепчет Тео. — Еще один проклятый шкаф!

Она быстро проходит на цыпочках к шкафу, залезает внутрь и закрывает дверь почти до конца.

— Я здесь, — откликается Некко, и брат внезапно появляется в дверном проеме.

Но что-то не так. У него под глазом синяк, а половина лица сильно распухла.

— Что случилось, Эррол? — спрашивает она и делает шаг к брату. Но потом застывает на месте, увидев пистолет в его руке. — Зачем тебе это? — Некко кажется, что из легких вышел весь воздух. Она отступает назад.

— Садись на кровать, — говорит Эррол, и это больше похоже на приказ, чем на братскую просьбу.

Некко подчиняется. Она думает о словах Тео: «Ты уверена, что у тебя был брат?»

Но Некко уверена. Когда-то, давным-давно они жили здесь, в этом доме. Он был Большим Эр, а она — Маленькой Э. Они играли в криббедж. Он качал ее на качелях.

— Медленно достань нож и положи на пол, — говорит Эррол.

Некко наклоняется, расстегивает ножны, достает нож и кладет на пол.

— Теперь подтолкни его ко мне, — велит Эррол.

Она толкает нож ногой, так что он скользит по полу и останавливается за пределами досягаемости, но рядом со шкафом.

Эррол входит в комнату и начинает расхаживать взад-вперед у подножия кровати.

— Эва, у нас мало времени. — Его голос звучит безнадежно, умоляюще. — Мне нужно знать, что папа сделал с чертежами.

— С чертежами? Какие чертежи? Я не знаю…

— Он сказал мне, что они в надежном месте и что ты знаешь, где их найти.

— Когда? Когда он это сказал, Эррол? Потому что я даже не имею понятия, о чем ты говоришь.

— Он сказал мне в тот последний день. В день наводнения.

Эррол останавливается. Он держит пистолет в правой руке и трет щеку левой рукой. Роль «плохого парня с пистолетом» совсем не идет ему. Он чувствует себя неуютно в этой роли.

— Я пытался предупредить его, — говорит Эррол хнычущим, мальчишеским тоном. — Но было уже слишком поздно. А теперь… теперь я пытаюсь предупредить тебя.

«Проклятье, — думает Некко. — Это плохо, очень плохо».

— Поэтому ты взял пистолет? Тонкое предупреждение, Эррол.

— Эва, тот человек, который придет, сделает только хуже. Гораздо хуже.

— Ты хочешь сказать, Змеиный Глаз?

— Так его называла мама.

— Как его зовут на самом деле?

Эррол качает головой.

— Это не важно. Все, что тебе нужно знать, — он очень плохой человек, Эва. Ты должна верить мне. Не знаю, что он с тобой сделает, если ты не скажешь мне, где спрятаны чертежи. С нами обоими. Ты видела, что случилось с твоим другом. Этот тип не любит шутить. Он знает, что делает. Он легко дурачит людей, манипулирует ими. Он ставит тебя в такое положение, когда у тебя нет выбора: остается делать только то, что он скажет. Он растопчет тебя, Эва.

Некко уверена, что ее голова вот-вот взорвется. Сколько раз она должна повторять это?

— У меня нет никаких чертежей!

— Но папа рассказал тебе, как найти их. Подумай, Эва. Он должен был сказать тебе… в тот последний день.

Некко качает головой:

— Я не помню.

— А что ты помнишь о том дне?

«Больше, чем несколько часов назад», — думает Некко.

Здесь, у себя дома, легче вернуть обратно все, что было забыто. Шлюзы открываются.

Она падает на кровать и закрывает глаза.

— Шел дождь, — говорит Некко.

— Да, — соглашается Эррол. — Хорошо. И река вышла из берегов.

— И мама беспокоилась насчет наводнения. Она говорила, чтобы мы были готовы к отъезду. К эвакуации. А ты… ты волновался из-за того, что размыло дорогу. Ты сказал, что мы будем жить на острове, отрезанном от всего мира. Ты всегда хотел жить на собственном острове, помнишь, Эррол?

Эррол кивает с грустной улыбкой и опускает пистолет.

— Я помню, маленькая Э. Продолжай.

Некко продолжает:

— Мы с папой пошли осмотреть мастерскую. Ты должен был проверить уровень подъема воды. Потом папа отослал меня в дом, где мама паковала вещи. Был грохот, разбилось окно. Мама велела мне бежать, найти тебя и папу. Я вышла через заднюю дверь и обнаружила тебя в папиной мастерской.

— Да, — говорит Эррол.

— Ты крушил все вокруг. Я пыталась остановить тебя, но ты отшвырнул меня. Потом отослал прочь.

Эррол одобрительно кивает, показывая, что до сих пор Некко все вспоминает правильно.

— Я сказал, чтобы ты вернулась в дом, но ты не успела.

— Что?

— Он перехватил тебя и потащил к реке. Ты помнишь?

— Нет, — с досадой отвечает Некко. — Кто меня схватил? Что произошло? Я не помню ничего после того, как была в мастерской возле тебя, когда ты держал кувалду.

— Попробуй, — настаивает Эррол. — Ты вышла из мастерской и побежала к дому. Мама была снаружи и звала тебя по имени.

Некко закрывает глаза и возвращается к тому моменту, когда она выбежала из сарая, напуганная Эрролом и уверенная в том, что он солгал ей. Папа никогда не попросил бы его сотворить такое. Мама стоит на крыльце, она кричит и зовет ее по имени; ее голос еле слышен за грохотом ливня и раскатами грома. Но теперь Некко ясно слышит, как мама кричит: «Эва!» — и это звучит так, словно она зовет ее в прошлое, на четыре года назад. Некко ощущает капли дождя, бьющие по желтому дождевику. Чувствует, как резиновые сапоги скользят в мокрой траве.

Некко пересекает двор, бежит к матери. Мама панически кричит: «Берегись! Убегай отсюда!» Внезапно волна ударяет Некко со спины, и сначала ей кажется, что это Эррол со своей кувалдой; мощный толчок в спину сбивает с ног, вышибает дыхание из груди. Волна подхватывает Некко на руки и уносит в глубокую, пронизывающую до костей, холодную воду. Волна обладает глубоким голосом, который говорит ужасные вещи, называет ее маленькой сучкой. Говорит ей, что пора умереть и что ее папочка будет жалеть об этом.

— Он пытался похоронить меня заживо, — сказал мужчина. — Но меня нельзя убить. Видишь, что бывает, когда ты лезешь не в свое дело, Майлз? Видишь, что ты получил?

Мама находится где-то позади, теперь уже далеко, она кричит и визжит.

Потом Некко оказывается под водой и бьется, как рыба об лед, а волны уносят ее. У воды есть руки и пальцы, толкающие ее вниз. Рука обвивает ее и тянется к ее горлу. Но потом Некко понимает, что это не вода, а человеческая рука с густыми черными волосами.

Там, на запястье, видна грубая татуировка: пара игральных костей с двумя точками, которые смотрят на нее, как змеиные глаза.

Некко сопротивляется. Она борется за дыхание, но вода затекает ей в рот и в нос, и Некко задыхается, не может ухватить глоток воздуха. На секунду она всплывает на поверхность, разевает рот, потом ее снова утягивает вниз.

«Умри!» — кричит хриплый голос ей в ухо.

Потом остается только вода, холодная и черная. Некко чувствует, как вода наполняет рот и проникает в легкие. Она пахнет гнилью и погибелью, рыбой и грязью. Железом и ржавчиной, как пахнет мостовая после летнего дождя. Резиновым дождевиком. Лягушачьей кожей. Концом всех благоволений.

Некко уходит вниз.

Вниз.

Вниз.

Вниз.

Руки, удерживавшие ее, ослабляют хватку, и Некко всплывает на поверхность. В уши врывается крик: двое мужчин дерутся друг с другом.

— Эва! — кричит отец.

— Ты сделал с ней это, — говорит другой мужчина. — Ты сделал это в тот миг, когда зажег спичку. Так не должно было случиться.

Отец тянется к Некко, но другой мужчина наносит ему сильный удар и отправляет под воду. Отец тоже в воде, он тонет.

Но теперь Некко освободилась; ее несет вниз по течению, как речной мусор, ударяющийся о камни и бревна. Она словно лодка, которая черпает воду и тонет, ее крутит, как белье в маминой стиральной машине.

— Эва! — кричит отец, когда всплывает на поверхность, но другой мужчина сжимает руки на его горле, душит и толкает обратно под воду. Они бьются и борются, пока оба не уходят вниз. Река несет Некко так быстро, что вскоре они исчезают из виду. Она поворачивается на бок, потом на спину, не в силах увидеть, куда направляется, не в состоянии выпрямиться посреди бурунов. Потом она ударяется затылком о большой камень и слышит хруст, отдающийся во всем теле. Она думает о Шалтае-Болтае, о его большой яйцеобразной голове. Некко думает, что голова — это хрупкая вещь.

Сверху протягивается рука и вытаскивает ее наружу.

Некко поворачивается. Пенистая черная вода куда-то пропадает, и Некко больше не в реке, а в их старом доме четыре года спустя, и Эррол прикасается к ее руке, сжимает запястье.

— Ты помнишь, как выбралась из воды? — спрашивает Эррол и крепче сжимает ее руку, как будто надеется выжать оттуда правду. В другой руке он по-прежнему держит пистолет.

— Нет, — признается Некко. — Следующее, что я помню, — мама стояла надо мной в лесу. Она забинтовала мне голову простыней, чтобы остановить кровотечение. Сказала, что вы с папой мертвы. «Потоп уничтожил все, — сказала она. — Наш дом и все, что у нас было. Все пропало. А теперь нам пора уходить».

Некко усиленно размышляет и старается вспомнить, как она выбралась из воды. Может быть, ее вынесло на берег ниже по течению, остановило в заторе, прибило к бобровой плотине?

— Я выжила лишь благодаря слепой удаче, — говорит Некко. — Мама говорила, что Великая Мать уберегла меня.

Эррол качает головой.

— Это был я, маленькая Э. Я вытащил тебя из воды. Ты сильно ударилась головой, и было много крови, но твои глаза были открыты, и ты смотрела на меня. Ты вообще ничего не помнишь?

— Ты? — Некко недоуменно моргает. Он переминается с ноги на ногу и слегка раскачивается, словно по воле волн, подхваченный каким-то невидимым течением. Пистолет по-прежнему у него, но теперь ствол смотрит вниз.

— Я спас тебя точно так же, как пытаюсь сделать это сейчас. Я вытащил тебя из реки. Разве ты не помнишь?

— Извини, — говорит Некко. Она не помнит и не знает, чему верить.

— Я не мог спасти папу. Река унесла его. Я вытащил тебя и отнес к лесу, потом ждал, пока не услышал приближение мамы. Потом я убежал.

— Почему? Зачем ты бросил нас там?

— Потому что все, что произошло в тот день с тобой и с папой… В этом был виноват я.

Эррол отводит глаза.

— Почему? — спрашивает Некко. — В чем тут твоя вина?

Он не отвечает.

— И почему о тебе ни разу не упоминалось в газетных статьях о нашей семье? — продолжает Некко. — Или в папином некрологе? Ты как будто вообще не существуешь. Как это может быть?

Он долго смотрит на нее. Кладет пистолет на туалетный столик и трет лицо руками.

— Проклятье, Эва. У нас совсем нет времени для этого.

И времени действительно нет, потому что в следующий момент дверь шкафа распахивается, и оттуда вылетает Тео, которая подхватывает нож Некко. Она направляется прямо к Эрролу, сшибает его на пол и приставляет лезвие к горлу.

— Возьми пушку! — кричит Тео, и Некко начинает двигаться. Она хватает пистолет и целится в Эррола, который брыкается под Тео; клинок так плотно приставлен к его горлу, что прорезает кожу, и тоненький ручеек крови струится на пол.

— Пистолет не заряжен, — говорит Эррол. — Господи, ты и впрямь думаешь, что я собирался застрелить свою сестру? Отпусти, пожалуйста. Еще есть время; он пока что не пришел.

— Он? — говорит Тео. — Кто это?

В коридоре раздаются шаги, и в комнату входит мужчина. Он одет в костюм, гладкие седые волосы зачесаны назад. В одной руке он держит канистру бензина, в другой — пистолет с длинным стволом. Запах бензина вплывает в комнату следом за ним, как аромат терпкого и смертоносного одеколона. А позади, как будто преследуя его, распространяется запах дыма, сперва слабый, но крепчающий с каждой секундой.

Некко мгновенно узнает мужчину, хотя это невозможно.

— Эва, — тихим, мурлычущим голосом произносит он. — Как же приятно снова видеть тебя.

Пруденс

— Скорее, — говорит Пру, как будто Фред нуждается в том, чтобы его понукали. Как будто он уже не превысил разрешенную скорость.

Пруденс везет дробовик в его аккуратной маленькой «Хонде», — странный выбор для такого крупного мужчины, — и они следуют инструкциям GPS-навигатора, направляясь к дому Некко. Пруденс плохо знает этот пригород, где дома отстоят далеко друг от друга и у людей есть настоящие дворы. Попадаются даже отдельные фермы.

Они пересекли реку и мчатся по Элсуорт-авеню. Мистер Марсель поворачивает налево по Уиллоуби-драйв; он говорит, что знает короткий путь. Пру думает о том, какой он умный и находчивый.

Но голос GPS-навигатора укоризненно говорит: «Маршрут перестроен».

Пруденс кусает ногти. У нее на пальцах остались красные следы от зелья. Она опускает солнцезащитный щиток и видит, в какую мымру она превратилась: волосы перепутаны, лицо в грязи, красные пятна под носом. Она стыдится и смущается из-за того, что мистер Марсель видит ее в таком состоянии. Но, по правде говоря, беспокойство за Некко и Тео перевешивает собственные неудобства. Они должны найти девушек, причем быстро.

— Вероятно, нам следует позвонить в полицию, чтобы они подъехали туда.

— Нет, — говорит Фред. — Тогда они просто схватят Эву и арестуют ее.

— По крайней мере она будет в безопасности, — говорит Пру и вытирает лицо рукавом рубашки. — Полагаю, на свете есть места похуже, чем тюрьма.

Пусть Некко окажется за решеткой, зато тогда злодеи не смогут добраться до нее.

— Да, но есть и лучшие места. Кроме того, ей не место в тюрьме, и мы оба знаем об этом. Ее единственное преступление состоит в том, что она оказалась втянутой в гораздо более крупное дело. Она здесь жертва.

Они поворачивают к центру небольшого поселка и проезжают лавку мясника, библиотеку и маленькое кафе, где люди сидят за столиками на свежем воздухе, прихлебывают кофе-латте и едят пирожные. Пруденс представляет, как они с мистером Марселем вместе пьют кофе, читают газету и обмениваются впечатлениями о своей работе.

Несколько минут они едут в молчании.

— Пру, — говорит мистер Марсель, подкручивая кончик уса. — Извини за вчерашний день. Наш разговор принял дурной оборот, но больше всего мне жаль, что я так и не увидел твой цирк.

Пруденс улыбается.

— Когда все закончится и у Некко с Тео все будет в порядке, я с удовольствием покажу его тебе.

Фред покашливает.

— Не возражаешь, если я спрошу, что ты делала под мостом вместе с этими женщинами?

Ее прекрасное видение, где они пьют кофе со сливками, а их руки соприкасаются, когда они передают друг другу масло для рогаликов, моментально исчезает.

— Они мои друзья, — говорит она.

— Они наркоманки.

— Все совсем не так, — возражает Пруденс.

— Тогда, пожалуйста, расскажи мне, на что это похоже? Я хочу понять.

Но как она может рассказать? Как она объяснит, что впервые за всю жизнь она чувствует себя частью чего-то большего? Как она опишет свое видение и скажет, что зелье показало ей ее истинное предназначение? Она собирается создать реальный цирк — не дурацкую модель, спрятанную в гостиной, а настоящее представление, на которое люди будут выстраиваться в очередь.

— Некко… Эва познакомила меня с ними вчера вечером. Она сказала, что они могут видеть вещи, недоступные для нас; они знают, что нам нужно делать дальше.

— Правда? И они предсказали тебе будущее, Пру? Сказали то, что ты хотела услышать?

Пруденс качает головой:

— Нет. Я сама видела свое будущее.

Фред сворачивает с дороги и какую-то секунду озабоченно смотрит на Пруденс, словно не решается задать следующий вопрос. Она знает, как выглядит сейчас: растрепанная, с красноречивыми пятнами от зелья на лице и руках. Толстуха, которая наконец свихнулась.

— Марсель, у тебя есть мечта? — спрашивает она. — Большая мечта?

Фред задумывается, покручивая ус.

— Давай, — подбадривает она. — У тебя же должно быть заветное желание. Что-то такое, о чем ты не говорил никому, а может быть, даже не признавался самому себе.

Фред вздыхает и кусает губу.

— Я бы хотел иметь дом. Настоящий дом с просторным двором. Я хочу построить большой птичник. Такой, чтобы у птиц было достаточно свободного места. Тогда я бы попробовал разводить какаду. — Он улыбается, внезапно оказываясь где-то далеко.

Пруденс улыбается в ответ.

— Звучит просто замечательно. И я верю, что ты найдешь способ сделать это.

— Я тоже надеюсь, — говорит он.

— Понимаешь, Марсель, в том-то и дело. Мы должны не только надеяться. Когда у нас есть мечта, мы должны что-то делать. Нужно сделать видение настоящим, воплотить наши мечты. Я думаю, что сегодня вечером, когда ты вернешься домой, нужно составить план этого птичника. Просмотри объявления о продаже недвижимости и подумай, какое место тебя больше всего устраивает. Сходи в банк и узнай, на каких условиях ты сможешь получить закладную.

— Не знаю, Пру. Я…

— Нет, ты знаешь. И я тоже. Знаешь, чему я научилась у Глотателей Пламени вчера вечером? Что никакого «когда-нибудь» не существует. Мы тратим бо́льшую часть нашей жизни на ожидание будущего, верно? Но есть только настоящее. Здесь и сейчас. Мы не хотим очнуться через много лет и понять, что упустили свой шанс.

— Ну, хорошо, — говорит он и поворачивает на узкую дорогу, идущую вдоль реки. Судя по GPS-навигатору, они уже через минуту будут на месте. — А какая мечта у тебя?

«Ты, — думает Пруденс. — Моя мечта — быть с тобой».

Разумеется, она не говорит об этом, но на долю секунды, когда их взгляды встречаются на ухабистой грунтовой дороге в маленьком автомобиле мистера Марселя, Пруденс думает об этом с такой силой, что он несомненно читает ее мысли.

— Я хочу создать цирк, — говорит она. — Не маленький игрушечный цирк, вроде того, что стоит у меня в гостиной, а настоящий цирк с клоунами и глотателями пламени, с большим золотистым слоном. И думаю, мистер Марсель, что в моем цирке найдется место для настоящего силача. Тебе это интересно?

Он поворачивается, смотрит на нее и улыбается своей ослепительной улыбкой.

— А силач может устроить представление с учеными птицами?

— Может? Он должен! Это будет единственный и неповторимый номер. Идеально!

Теперь Пруденс видит это: ее силач в полосатом трико, с навощенными и закрученными усами и сияющей лысиной, и стая птиц вокруг него. Она вспоминает витраж, который однажды видела в церкви: святой Франциск с его птицами.

— Вот оно, — говорит мистер Марсель. Дорога впереди заканчивается тупиком у подъездной дорожки. Там стоят два автомобиля: мятая и ржавая «Импала» Пруденс и старый черный MG с Девой Марией на приборной доске.

— Чья это машина? — спрашивает Пру. Мистер Марсель останавливает свой автомобиль, включает заднюю передачу и отъезжает с дороги туда, где их не видно из дома.

— Она принадлежит человеку с татуировкой, — говорит Фред.

Пру вылезает из автомобиля еще до того, как Фред выключает зажигание.

— Подожди, Пру! — Он наполовину шепчет, наполовину кричит. — У меня есть план.

Она останавливается, и он протягивает ей свой мобильный телефон.

— Я собираюсь войти в дом, — говорит мистер Марсель. — Ты останешься здесь, будешь ждать и наблюдать. Если я не выйду из дома через десять минут, набери 911 с моего телефона и вызови сюда полицию, хорошо?

— Нет, я пойду с тобой, — возражает она.

— Если там происходит что-то плохое, какой прок будет от этого твоим друзьям? Если ты останешься здесь, то сможешь помочь им. Я попробую первым, а если не справлюсь, ты прикроешь меня. Понятно? — Его большие карие глаза умоляюще смотрят на нее. — Ты сделаешь это для меня, Пру? Ты прикроешь мою спину?

Она кивает. Да, она прикроет его. Толстуха и силач: непобедимая команда.

— Жди здесь, — повторяет он. — Не попадайся на глаза.

Он трусцой бежит по дороге, сворачивает на подъездную дорожку мимо двух автомобилей и направляется к дому. Там Фред приседает и прижимается к деревянной обшивке, заглядывая в окно. Потом он переходит к следующему окну, и так далее, стараясь понять, что происходит внутри, прежде чем войти в дом. Мистер Марсель — умный и предусмотрительный человек. Наконец он исчезает за боковой дверью.

Пруденс придерживается заданного плана. Она ходит вокруг маленького автомобиля, сжимая в руке телефон, и наконец включает его, хотя это выглядит как посягательство на личную жизнь мистера Марселя. Сразу же высвечивается текстовое сообщение. Джеймс Марсель спрашивает: «Ты где, мать твою? Я жду». Минуту спустя телефон чирикает, и Пру видит новое сообщение от Джеймса: «Проверил Э. Теннера. Вот дерьмо! Похоже, парень заживо сжег своего отца. Его отправили в психушку, потом он сбежал. Больше о нем не слышали, никаких записей за четырнадцать лет. Это наш парень?»

Через несколько секунд появляется новый текст. «Если он — наш парень, держись от него подальше. Он опасен! Выходи из дела, браток. Позвони мне. Немедленно! И помни, из-за твоих фокусов ты больше не в доле!»

Неужели одна лишь мысль о ребенке, заживо сжигающем своего отца, создает запах дыма? Пруденс нюхает воздух. Нет, она определенно чует запах дыма. Она поворачивается, смотрит на дом и видит завитки черного дыма, вырывающиеся из треснувшего окна, и оранжевое сияние пламени внутри.

Она глядит на телефон и быстро набирает 911.

— Что у вас произошло? — спокойным, монотонным голосом спрашивает диспетчер.

— Вызовите полицию! И пожарных! И «Скорую помощь»! Я нахожусь в конце Бирчвуд-лейн. Здесь пожар и убийцы! Скорее! — бессвязно произносит Пру. Потом она выключает телефон и пускается бежать.

Тео

Тео остается на прежнем месте, оседлав предполагаемого брата Некко и приставив нож к его горлу. Она рада, что наконец вырвалась из дурацкого шкафа. Всю жизнь она как-то обходилась без того, чтобы прятаться в шкафах в чужих спальнях, а теперь это произошло дважды за одну сумасшедшую неделю. Или вселенная решила сыграть с Тео абстрактную шутку? Но ей вовсе не смешно.

Человек с пистолетом и канистрой бензина улыбается Тео, прежде чем посмотреть на Эррола.

— Похоже, ты попал в мир боли, сынок, — говорит незнакомец.

— Подойдешь ближе, и я перережу ему глотку, — предупреждает Тео.

— Полегче, юная дама, — говорит он. — Если все будут сотрудничать, то мы сможем уйти отсюда целиком, а не по частям. И поверь, ты не хочешь иметь на своей совести чью-то смерть. Жить с этим довольно паршиво.

Мальчик под ней (а Тео видит, что это скорее мальчик, чем мужчина) вздрагивает, его мышцы напрягаются. Кажется, будто он вот-вот заплачет. Тео становится не по себе, и она приподнимает нож, так что лезвие зависает у парня над кадыком.

— Ты знаешь, кто я такой? — обращается к Некко мужчина с пистолетом.

Она кивает:

— Я помню вас по фотографии на каминной полке. Вы — дядя Ллойд.

— Хорошая девочка, — говорит Ллойд.

— Но… вы же умерли. Вы погибли при пожаре в гараже.

О, господи, думает Тео. Чего дальше ждать от этих людей? Наводнение, которого не было, бабушки и родители, которые были убиты, брат, который не существует по документам, а теперь еще и дядя Ллойд, восставший из мертвых.

Он качает головой и щелкает языком.

— Жуткое дело, тот пожар. Дело было в ночь на Хэллоуин. Майлз чертовски хитро подгадал время, разливая бензин.

Некко говорит медленно, как будто складывает головоломку:

— Мой отец устроил пожар?

— Теперь до тебя начинает доходить, — говорит Ллойд.

Тео смотрит на канистру бензина у него в руке. Когда он только вошел, Тео показалось, что она чует запах дыма, но теперь в этом нет сомнений. Запах усиливается. Она смотрит на потолок и замечает струйки дыма, выползающие из верхней щели в дверном проеме.

Вот дерьмо. Тео начинает думать, пытается вспомнить план дома, расположение дверей, входов и выходов на первом этаже. Но на второй этаж ведет только одна лестница, и если огонь заблокирует ее, то выхода не будет. Тео без особого успеха заверяет себя в том, что мужчина с канистрой заранее предусмотрел это. Возможно, он хочет запугать или даже убить всех остальных, но у него должен быть план отступления для самого себя. Тот факт, что Ллойд стоит здесь со спокойным и уверенным видом, странным образом успокаивает Тео. Может быть, все это делается напоказ. Возможно, он поджег дымовую шашку и поднялся сюда просто для того, чтобы надавить на Некко и заставить ее сказать то, что он хочет узнать.

Но, с другой стороны, возможно, этот тип совсем спятил и собирается превратить долбаное воссоединение семьи в подачу отменного жаркого из убийства и самоубийства.

— Боже, это дым? — спрашивает Эррол. Он поворачивает голову и изгибает шею, пытаясь увидеть дверь. — Что ты натворил?

— Уместно, не правда ли? — произносит Ллойд. — И даже символично, если дом Майлза сгинет в огне.

— Ты убьешь нас всех! — восклицает Эррол.

— Может быть, — говорит Ллойд, поглядывая на струйки дыма. — Но может, и нет.

Тео переключает внимание на Эррола, но уже поздно — брат Некко хватает ее правое запястье, отталкивает нож и резко выгибается, сталкивая Тео с себя. Он начинает подниматься, но дядя Ллойд уже целится в него. Тео стоит на коленях на полу, по-прежнему сжимая нож и переводя взгляд с Ллойда на Эррола.

— Полегче, сынок. Я ведь выстрелю, если придется. Отойди и встань в углу. Пусть твоя новая подружка сделает то же самое. Нет-нет, нож не нужен. Просто оставь его на полу, хорошо?

Ллойд подкрепляет свои слова движениями руки с пистолетом, сначала указывая действия для Тео, потом снова для Эррола, который пятится в угол рядом со шкафом. Тео не сомневается, что этот психопат застрелит ее, не моргнув глазом. Она роняет нож и идет к Эрролу.

— Садитесь, ребята, — говорит Ллойд. — Устраивайтесь поудобнее.

Они садятся на пол бок о бок, почти соприкасаясь друг с другом.

— Дядя Ллойд, — говорит Некко. — Я ничего не понимаю. Все думали, что вы погибли при пожаре.

— Тело, которое вытащили из сожженного гаража, принадлежало не мне. Это был бедный старый бродяга, не знавший, куда ему податься. Я разрешал ему ночевать в гараже, когда наступали холода. Он в тот вечер напился и вырубился в дальнем углу, а твой отец не знал, что он там. Точно так же он не знал, что мой маленький Эдди в тот вечер сидел в комнатке у гаража, играл в «Нинтендо» и набивал живот сладостями, полученными на Хэллоуин.

— Эдди?

Ллойд указывает на Эррола. Тот смотрит на Некко, наблюдая за ее реакцией.

— Ты? — говорит Некко и глядит на него сверху вниз. Он кивает.

— Секундочку, — говорит Тео. — Как ты превратился из кузена Эдди в брата Эррола?

— Майлз ужасно переживал по поводу случившегося. Мне едва удалось выжить. Крыша обрушилась; так я получил свой шрам. Меня обвинили в поджоге и отправили в специальный интернат, но Майлз и Лили выручили меня оттуда, привезли домой, дали мне новое имя и воспитывали как собственного сына.

— А как же твоя родная мать? — спрашивает Некко.

— Ее вполне устраивало такое положение дел, — говорит Эррол. — Она не хотела меня видеть; ей было достаточно время от времени получать фотографии от дяди Майлза и сообщения о моих успехах. Она не могла смотреть мне в глаза после того, что произошло. Она винила меня за пожар и считала убийцей.

— Она не знала, что это мой отец устроил поджог? — Некко смотрит на Ллойда. — И думала, что вы погибли?

Ллойд кивает.

— Она долго оставалась в неведении, пока я не вернулся, разыскивая своего сына, а в результате узнал, что Майлзы, — уж кто-кто, но только не они! — взяли его на воспитание.

— Значит, вы — Человек-Цыпленок, — говорит Некко, глядя на своего дядю. — Вот почему мой отец пытался убить вас. Потому что вы убили его мать. Но зачем?

— Это старинная история, — отвечает Ллойд.

— Расскажи ей, — говорит Эррол. — Разве тебе не кажется, что она заслужила право знать всю историю?

Он ждет, но потом видит, что Ллойд не собирается говорить, поэтому начинает сам:

— Ему было восемнадцать лет, и он работал в гараже Чэнса. Элизабет регулярно приезжала туда на своем автомобиле для мелкого ремонта.

— У нее было старое купе со съемной крышей, — говорит Некко. — Я помню фотографии.

— Это был MG, — добавляет Эррол. — Почти точная копия автомобиля, на котором Ллойд ездит сейчас. Ну разве не извращение?

— Заткнись, — говорит Ллойд и направляет ствол на Эррола. — Ты ни черта не знаешь.

— Я знаю, что ты убил мать Майлза. У тебя был роман с красивой женщиной старшего возраста, потом она тебя бросила; тогда ты взбесился и перерезал ей горло на глазах у ее сына.

— Я любил ее! — рычит Ллойд.

— Но не мог ее получить. Потом, в качестве бонуса, маленький Майлз вырос и женился на твоей младшей сестре.

— Может быть, я так и хотел, — говорит Ллойд. — Может быть, это я регулярно посылал Лили проверить, как поживает бедный маленький сосед, чьи родители умерли. Он был единственной частицей Элизабет, которая у меня осталась.

— Верно, — говорит Эррол. — Ты любил его на свой поганый манер. И все вы жили как большая счастливая семья, пока Майлз не узнал правду.

— Как он узнал? — спрашивает Некко.

— Элизабет сказала ему, — вмешивается Ллойд. — Он построил механизм по чертежам Эдисона, и она говорила с ним. Сказала ему, кто ее убил.

— Я был там, в комнатке у гаража; я сидел на старом рваном диване и играл в «Нинтендо», — объясняет Эррол. — Поэтому я все слышал. Я пришел с улицы, где мы играли в «съедобное-несъедобное», и на мне был костюм Бэтмена. Дядя Майлз явился в бешенстве, он кричал: «Это ты, ты — Человек-Цыпленок!» Я слышал, как он приказал моему отцу задрать рубашку, чтобы увидеть его спину. Тогда я долго гадал по этому поводу, но теперь понимаю. В книге дяди Майлза я прочитал, что случилось и как он выпустил стрелу в Человека-Цыпленка. В тот вечер в гараже он искал шрам, последнее доказательство того, что голос из аппарата сказал правду.

— Серьезно? — говорит Тео. — Машина на самом деле работала, и можно было говорить с мертвыми людьми?

— Да, она работала, — говорит Некко. — Но машины больше нет: Эррол уничтожил ее в день наводнения. Отец велел ему сделать это, потому что знал о приближении Ллойда.

Ллойд кивает.

— Меня не было в стране несколько лет, я изображал мертвеца, а когда я вернулся, то стал искать моего сына. Эта тупая корова Джудит сообщила мне, что Майлз и Лили воспитывают его. Моего сына. Представляете, что за скотство? Я ждал и наблюдал за домом. Как-то весной мой сын гулял по дороге у реки. Я подошел и поговорил с ним. Он сказал, что изобретение находится в мастерской; что аппарат, из которого Майлз слышал голос Элизабет, все еще стоит там под брезентом.

Некко смотрит на Эррола.

— Он вернулся из-за тебя. Ты стал причиной того, что произошло в тот день.

Эррол плачет, дрожа всем телом. Он свернулся в маленький клубок, как будто пытается исчезнуть.

— Прости, — шепчет Эррол. — Это я во всем виноват. В смерти папы. Ллойд вернулся ради мщения, а еще потому, что хотел получить этот проклятый аппарат.

— Зачем? — спрашивает Некко, повернувшись к Ллойду. — Почему он вам так нужен?

— Для того, чтобы я смог поговорить с ней, — тихо отвечает Ллойд. — С Элизабет. Сказать ей, как мне жаль, и попросить у нее прощения.

Глаза Некко пылают яростью.

— А ты собираешься попросить у нее прощения еще и за то, что убил Майлза, Лили и Гермеса? Я уверена, что она будет великодушна. — Некко пронзает его взглядом. — Но почему Гермес? Зачем ты убил его и оставил в живых меня?

— Мне было совсем ни к чему, чтобы твой паршивый рыцарь в сияющих доспехах болтался у меня под ногами.

Некко презрительно фыркает.

— Ну, и много пользы это тебе принесло? Теперь ты заполучил меня, но у меня нет того, что тебе нужно.

— Нет, есть. Это твой последний шанс. Для меня это тоже последний шанс, разве ты не понимаешь? — Ллойд выглядит отчаявшимся и едва ли не умоляет ее. — Все или ничего. Ты не оставляешь мне выбора.

Через приоткрытую дверь Тео видит тень на полу коридора. Игра света? Может, это из-за того, что огонь приближается к ним? Нет. Там кто-то есть.

Комната начинает наполняться дымом. Тео оглядывается по сторонам. Если коридор станет непроходимым, то единственным выходом остается окно у нее за спиной. Она размышляет о прыжке со второго этажа; это опасно, но переломать пару костей лучше, чем сгореть заживо.

— Я уже сказала Эрролу, что у меня нет никаких чертежей, — говорит Некко.

— Твой отец говорил, что есть. Он сказал Эрролу, что они будут храниться у тебя в надежном месте.

— Тогда он солгал. Или, может быть, тоже стукнулся головой о камень и потерял память. Я от него ничего не получала.

Ллойд начинает приближаться, покачивая канистру с бензином, пока не останавливается перед старой двуспальной кроватью. Ствол его пистолета направлен на Некко. Медленно, очень медленно Ллойд поднимает канистру над головой.

— Ты в этом уверена? — спрашивает он.

— У меня нет чертежей. Я не знаю, где они находятся. Что бы ты ни сделал, я ничего не знаю, — произносит Некко спокойно, ритмично, почти нараспев. — Ты никогда не получишь эту проклятую машину.

Он наклоняет канистру. Некко закрывает глаза и рот, пока бензин струится ей на голову, пропитывая парик и голубую замшевую куртку. Некко не вздрагивает. Не кричит. Когда канистра пустеет, Некко держит глаза закрытыми и произносит низким голосом:

— Вначале Великая Мать отложила яйцо, и оно стало нашим миром.

Эррол вскакивает со своего места у стены и перепрыгивает на другую сторону кровати, и Ллойд целится в него.

— Сядь! — ревет Ллойд. Эррол пятится к стене и опускается на корточки.

— Ты не можешь так поступить! — кричит Тео. — Она беременна!

Ллойд мешкает, глядя на Некко; эта новость явно выводит его из равновесия. Потом он делает глубокий вдох и подступает еще ближе.

— Спрашиваю последний раз, Эва, — говорит Ллойд, хотя в его голосе нет былой уверенности. — И помни, что ты отвечаешь не ради собственной жизни, а ради будущего ребенка. Где чертежи?

Некко не отвечает, но продолжает свой странный речитатив:

— Представьте яркий сияющий шар, вращающийся в пространстве…

Ллойд лезет в карман за зажигалкой.

— Огонь — это жизнь, — говорит Некко.

В этот момент силач с жутким ревом врывается в комнату и с размаху налетает на Ллойда, отталкивая его в сторону. Серебряная зажигалка «Зиппо» вылетает из руки Ллойда и скользит по полу. Двое мужчин начинают бороться за пистолет, изгибаясь, выкручивая кисти и обхватив оружие четырьмя руками.

Когда кажется, что мистер Марсель побеждает и пригвождает Ллойда к полу, в схватку вмешивается Эррол. Ллойд выбрасывает левую ногу и делает ему подсечку. Когда Эррол падает на них, выбивая мистера Марселя из равновесия, Ллойд высвобождается и сбрасывает его с себя. Кто-то нечленораздельно кричит высоким голосом, пока Тео не сознает, что это она, и резко не закрывает рот ладонью.

Эррол лежит на спине у ног Некко, но быстро переворачивается и уползает на карачках подальше от схватки. Тео собирается крикнуть: «Возьми нож!» — но вовремя останавливается, так как видит, что он направляется туда, где Тео обронила верный клинок Некко. Ллойд наконец выкручивает пистолет из хватки мистера Марселя, заносит оружие над головой и одним коротким движением наносит удар в висок. Раздается глухой стук. Веки мистера Марселя мелко дрожат, глаза закатываются.

Ллойд встает, тяжело дыша. Он подбирает зажигалку и делает шаг к Некко. Щелкает зажигалкой и высекает язычок пламени.

— Твой последний шанс, детка, — говорит Ллойд. — Не заставляй меня делать это.

Некко закрывает глаза; ее лицо приобретает спокойное, умиротворенное выражение.

— Огонь освободит меня.

Ллойд держит горящую зажигалку в нескольких дюймах от лица Некко. Тео думает: «Ох, черт, сейчас взорвутся бензиновые пары, мне нужно…»

Прыгнув вперед, Эррол вонзает нож прямо по центру спины Ллойда и всаживает клинок на все шесть дюймов. Пистолет и зажигалка вываливаются из рук. Ллойд поворачивается и смотрит на Эррола, — Эдварда, своего сына, — потом опускается на колени и падает лицом вниз. Хриплым шепотом он произносит одно слово:

— Элизабет.

Потом наступает тишина.

— Господи, — говорит Тео. — Он мертв.

Эррол прикасается к шее Ллойда и какое-то время ищет пульс. В этот момент кровавое пятно на спине Ллойда вдвое увеличивается в размерах.

— Думаю, да, — говорит Эррол и поворачивается к Некко. — Ты в порядке, маленькая Э?

Его глаза ярко-красные от бензина, а может быть, и от слез. Она кивает. Тео подбегает к ней, срывает парик и замшевую куртку, но не забывает бросить их подальше от двери, подальше от огня. Тео хватает покрывало и пытается стереть бензин с лица и кожи Некко.

Мистер Марсель со стоном поднимается на ноги. Кровь ручьем льется из его рассеченного виска и капает на воротник. Спотыкаясь, Фред выходит в коридор, кашляет и возвращается обратно.

— Лестница горит, — сообщает он. — Там больше нет выхода.

Снизу доносится грохот: кто-то колотит в парадную дверь. Из-за двери слышен приглушенный, но пронзительный голос Пру Смолл:

— Теодора! Некко! Мистер Марсель! Пожар!

Пруденс

Пру изо всех сил колотит в дверь.

— Мистер Марсель! — снова кричит Пруденс. Она видит, как языки пламени лижут стену за диваном и разбегаются по коридору. Вся кухня в огне.

Пруденс знает, как быстро распространяется огонь и каким безжалостным он может быть. Огонь — это смерть для цирка. Она читала о том, что произошло в Хартфорде[42] до ее рождения — о том, как весь цирковой шатер был объят пламенем. Существует знаменитая фотография Эммета Келли в полном клоунском гриме, когда он несет ведро воды, чтобы опрокинуть его в огонь.

Пру бьет плечом в парадную дверь, вкладывая в удар всю силу своего веса, и чувствует, как подгнивший косяк немного подается. Ей нужно больше силы. Присцилла, золотая королева слонов, вышибла бы эту дверь одним тычком.

Потом Пруденс думает о своем силаче, мистере Марселе. Если бы только он был здесь! Мистер Марсель, с аккуратно закрученными усами и буграми мышц, выпирающими из-под рубашки. Она жаждет иметь его силу, а потом старается сконцентрировать свою собственную силу, направить ее на ощущение необыкновенной мощи, когда снова бросается на дверь. Пруденс думает о своем видении вчера вечером: мистер Марсель в горящем доме. Зелье пыталось предупредить ее.

— Пру! Сюда, мы наверху! — доносится крик сверху. Пру поворачивается и видит мистера Марселя, который высунулся из окна на втором этаже.

— Ты ранен? — кричит она.

— Я в порядке, Пру. Мы все в порядке.

— Вам нужно выбраться из дома! — кричит Пру и морщится: плечо и бок ноют от боли. — Огонь быстро распространяется.

Дым клубится из открытого окна. Пруденс слышит, как внутри кашляют Тео и Некко.

— Лестница сгорела! — кричит мистер Марсель. — Окно — это единственный выход!

Он смотрит на землю; слишком высоко для нормального прыжка. Сила и размеры никого не могут защитить от падения.

— Там есть лестница! — кричит Некко. Ее голова появляется в окне рядом с головой мистера Марселя. — На стене мастерской. Маленький сарай во дворе!

И Пру бежит, она бежит со всех ног и абсурдным образом думает о цирке. О комическом номере, который проделывают клоуны у горящего дома, об эксцентричном балагане, где они колотят друг друга лестницами и поливают друг друга водой под хохот публики, они тревожатся за девушку, попавшую в ловушку на вершине горящей башни. Но им не стоит волноваться, потому что в конце концов она спрыгнет оттуда, а они поймают ее в страховочную сеть, и все будут аплодировать.

Здесь нет сети и клоунов, которые могли бы растянуть ее, но Пру находит лестницу и снимает ее с крючков. Лестница оказывается легче, чем она ожидала. Пруденс снова думает о клоунском номере и о том, как сама встраивается в него: цирковая толстуха, которая выходит в конце и изумляет всех отважной спасательной операцией, грациозно двигаясь посреди нелепых клоунских антраша. Ее дело — спасти положение. Она думает об этом, когда натягивает веревку, чтобы удлинить лестницу (раньше этого не приходилось делать, но Пруденс понимает, как работает простая система натяжных роликов), и осторожно прислоняет лестницу к стене дома, как раз под окном, откуда высовываются Некко и Тео, кашляющие и с багровыми лицами.

— Давайте, — говорит Пру. — Я держу лестницу. Вы не упадете.

Она крепко держит лестницу, упершись ногами в землю и напирая своим немалым весом, чтобы ничего не шаталось.

Пруденс снова вспоминает, как отец поднимал ее и усаживал на плечи и как она сначала боялась. Он обещал: «Я держу тебя и не дам тебе упасть».

Некко спускается первой. Пру всю дорогу ободряет ее и говорит: «Вот так, отлично. Осталось несколько ступеней». Но Некко не нуждается в ободрении; она без усилий перебирает ногами. Она лазает как обезьяна, как акробатка; она ловкая и бесстрашная. Тео спускается следом, и мистер Марсель помогает ей выбраться в окно. Она двигается медленнее и осторожнее, чем Некко. «Давай скорее, — говорит Пру. — Я поймала тебя». Она слышит позади отдаленный вой сирен. Когда они приедут сюда, будет уже поздно. Скоро весь дом будет объят пламенем.

Теперь мистер Марсель помогает молодому человеку: черные джинсы и рубашка, светлые волосы, татуированные руки. Это брат Некко? Он просто соскальзывает по лестнице и изящно спрыгивает на землю.

Фред Марсель идет последним. Пру усиливает хватку; она ощущает вибрацию по мере его спуска, гораздо более существенную, чем у малышей, которые спускались раньше, чувствует свою связь с ним. «Уже почти все, мистер Марсель», — говорит она. Когда он оказывается на нижней ступени, Пруденс отступает сторону и смотрит, как он касается ногами земли. Оказавшись внизу, он поворачивается к Пруденс, обнимает ее и целует в щеку; его мягкие усы скользят по ее влажной коже.

— Ты спасла нас, — говорит он.

Он не отпускает Пруденс. От него пахнет дымом, мылом и какими-то пряностями.

Она целует Фреда в ответ.

Некко

Она сидит на заднем сиденье в автомобиле Пруденс и едет обратно в ее квартиру. Кукла Надежда лежит у нее на коленях. Сейчас раннее утро. Всю ночь они провели в полицейском участке, отвечая на вопросы. Их снимали на видеокамеру, они подписывали показания. Некко больше не является главной подозреваемой в убийстве Гермеса. Полицейские нашли в автомобиле Ллойда плащ со следами крови. Они ждут результатов лабораторных анализов, но считают, что кровь принадлежит Гермесу. Они также обыскали дом Ллойда и обнаружили улики, связывающие его с давним убийством Элизабет Сандески. Эррол рассказал следователям, что Ллойд убил Майлза и Лили, а потом и Гермеса. Эррола задержали как вероятного сообщника. Некко, Тео и мистер Марсель рассказали, как Эррол спас их; благодаря ему они по-прежнему живы.

Некко достала куклу из рюкзака Гермеса и теперь гладит свою старую игрушку. Единственную вещь, изготовленную отцом, которая у нее осталась.

Розовое платье Надежды из клетчатой бумажной ткани покрыто грязными пятнами и обтрепалось по краям. Ее волосы спутаны, лицо заляпано сажей, жиром и прочими последствиями жизни на улице. Жизнь сурово обошлась с Надеждой.

— Как ее зовут? — спрашивает Тео.

— Мина, — говорит Некко. — Ее звали Миной. Имя предложил мой отец; так звали жену Томаса Эдисона. Но я назвала ее Надеждой.

«Она совершенно особенная. Обещаешь, что будешь хорошо заботиться о ней?»

Она думает о других изобретениях своего отца и о том, как он иногда встраивал в них тайники, которые она должна была найти и открыть, чтобы добраться до сокровищ, спрятанных внутри: шариков жевательной резинки и крошечных шоколадных плиток.

Некко смотрит на Надежду и поворачивает ее. Некко пробует аккуратно дергать или сгибать разные части тела: руки, ноги, уши и нос.

Она вспоминает свой недавний сон: отец с телескопическим моноклем, пришитым вместо левого глаза, с иглой в руке. «Это для того, чтобы присматривать за тобой».

Присматривать.

Глаз.

Некко прикасается к глазам куклы, сначала не сильно. Потом прилаживает ногти в маленьких желобках вокруг глаз и легко дергает. Ничего не происходит. Некко хватается крепче, пробует вращать и раскачивать. Левый глаз подается и немного поворачивается против часовой стрелки. Некко снова поворачивает, и глаз вывинчивается.

— Что ты делаешь? — спрашивает Пруденс. Они остановились на светофоре, и Пру повернулась к ней. — Не делай ей больно.

Стеклянный глаз падает на ладонь Некко, открывая крошечный ключик, как у заводной игрушки.

— Что это? — спрашивает Тео и наклоняется ближе.

Некко медленно и осторожно поворачивает ключ, пока не слышит щелчок. Она думает об отцовской мастерской, о шестеренках и винтиках, о крошечных часовых механизмах, о запахе машинного масла, кожи и трубочного табака. Когда Некко была там, все казалось возможным: неживые вещи оживали, мертвые люди начинали говорить.

Туловище куклы распахивается под платьем. Некко поднимает складки грязной ткани и видит полость за дверцей в животе Надежды. Там находится пакет из толстого полупрозрачного пластика. В пакете лежит короткий бронзовый тубус около четырех дюймов длиной. Даже не отвинчивая крышку, Некко знает, что там лежат аккуратно сложенные и туго скатанные чертежи.

Вот он: секрет, погубивший Гермеса и ее родителей.

Даже думать об этом — безумие. Столько смертей из-за нескольких листочков бумаги, спрятанных в кукле.

Но ведь это не просто бумага, правда?

Некко видела аппарат. Она знает, на что способна машина.

«Я тот, кем ты хочешь меня видеть».

Как было бы замечательно снова поговорить с родителями. Сказать матери, как она жалеет, что не верила ей. Сказать отцу, что она сохранила чертежи, что на этот раз Человек-Цыпленок и Змеиный Глаз на самом деле расстался с жизнью. Что она позаботится об остальном.

Но Некко понимает, что если открыть эту дверь, то наружу может вырваться все, что угодно. И она не собирается рисковать. Только не жизнью собственного ребенка, которую обязана защитить.

Некко засовывает чертежи внутрь, закрывает живот куклы и прижимает Надежду к груди.