Владыки Рима. Книги 1-4

ГЛАВА I

Организация триумфального шествия Мария была возложена на Суллу, который в точности выполнял все распоряжения Мария, несмотря на свои дурные предчувствия.

– Я хочу, чтобы мой триумф произвел впечатление, – сказал Марий Сулле в Путеоли, когда они вернулись из Африки. – Я должен быть в Капитолии самое позднее к шести часам пополудни, оттуда – прямо на торжества по поводу вступления в консульскую должность и на встречу в Сенате. Никакой передышки! Пир должен запомниться надолго. В конце концов у меня два повода для торжества: я снова победил, а кроме того, стал старшим консулом. Поэтому угощение должно быть первоклассным, Луций Корнелий! Никаких вареных яиц и молочных сыров, слышишь? Самые дорогие блюда, лучшие певцы, танцоры и музыканты, золотая посуда и обитые пурпуром ложа!

У Суллы упало сердце. Он так и остался грубым крестьянином, подумал он. Торопливое шествие, скомканные консульские церемонии – все говорит о его вульгарности. А уж этот роскошный пир!..

Тем не менее, он в точности выполнил все указания. Повозки с глиняными бочками, покрытыми изнутри воском, чтобы сделать их водонепроницаемыми, везли в Рим устриц из Байе, речных раков из Кампании и креветок из бухты Кратер. С верхнего течения Тибра доставляли пресноводных угрей, окуней и щук. Всех римских рыбаков согнали к городским каналам. Были присланные каплуны и утки, что вскормлены медовыми лепешками, вымоченными в вине, козлята и поросята, фазаны и антилопы. Все это поступало на кухни, где пекли и жарили, шпиговали и фаршировали. Вместе с Марием и Суллой из Африки прибыла большая партия гигантских улиток, что вызвало восторг Публия Вагенния, известного гурмана.

Таким образом, Сулла подготовил Марию достойное триумфальное шествие, думая при этом, что когда настанет его, Суллы, очередь, у него три дня уйдет только на повторение традиционного маршрута триумфаторов, как это было у Эмилия Павла. Это его желание растянуть триумф во времени и придать ему большее великолепие было стремлением аристократа, старающегося привлечь к участию в празднестве как можно больше народа; тогда как желание Мария продлить и сделать пышным банкет во храме Юпитера являло собой потуги крестьянина, пытающегося произвести впечатление на чернь.

Но, как бы то ни было, Сулла исполнил желание Мария. Напоказ выставлялось все, чем славна африканская кампания, начиная с улиток и заканчивая сирийской прорицательницей Марфой. Последняя, развалясь на обитом пурпуром и золотом ложе, поставленном на копию трона принца Гауды в Старом Карфагене, в обществе двух актеров, один из которых изображал Гая Мария, а другой носил витые туфли, как у принца Гауды, являя собою гвоздь программы. На богато украшенные повозки Сулла приказал уложить все воинское снаряжение. Повозки с захваченной добычей, вражескими доспехами и оружием были размещены так, чтобы каждый мог увидеть и оценить трофеи по достоинству. Следом везли клетки с львами, обезьянами и совсем уж диковинными животными, а за ними шли две дюжины слонов, хлопая огромными ушами. Позади шагали шесть легионов с деревянными копьями, мечами и щитами, украшенными венками из лавра.

– Шевелите ногами, cunni, идите как следует! – орал Марий своим солдатам, волочащим ноги по газонам Вилла Публика перед началом шествия. – Я должен быть на Капитолии к шести часам, так что не смогу за вами присматривать. Но если вы меня опозорите, тогда вам и боги не помогут. Слышите, fellatores?

Солдаты любили, когда Марий при них сыпал непристойностями. Впрочем, Сулла полагал, что они любят своего полководца независимо от того, как он с ними разговаривает.

Югурта шествовал в царских пурпурных одеждах. Голова его была украшена диадемой, состоящей из белой ленты с кисточками; золотые кольца, браслеты и ожерелья переливались на солнце. Несмотря на то, что стояла зима, было безветренно и не холодно. Оба сына Югурты, тоже в пурпуре, стояли рядом с отцом.

Когда Марий вернул Югурту в Рим, тот едва мог в это поверить. Ведь когда они с Бомилкаром покидали Рим, царь так надеялся, что никогда ему не бывать больше здесь! Город из терракоты – но сияющий, подобно бриллианту. Расписные колонны, яркие стены, и всюду, куда ни глянь, статуи – настолько совершенные, что кажутся живыми: вот-вот заговорят, зашевелятся, заплачут. Полная противоположность африканским городам. В Риме не строят из грязного камня и не белят потом стены. Наоборот, они их расписывают. Холмы и утесы, густая растительность, стройные кипарисы и сосны, высокие храмы, Победа, правящая квадригой… А у него, Югурты, теперь нет денег, чтобы купить его! Вот где трагедия! Как все обернулось…

Квинт Цецилий Метелл Нумидиец приютил его, высокого гостя, которому запрещено выходить из дома. Стемнело, когда его тайно провели в дом, и в течение многих месяцев он жил, расхаживая по внутреннему дворику и чувствуя себя львом, запертым в клетке. Он гордился, что не позволил себе раскиснуть. Каждый день бегал по кругу, занимался гимнастикой, боксировал с тенью. Он хотел, чтобы они, эти римляне, восхищались, увидев его на триумфальном шествии Гая Мария. Хотел, чтобы они увидели в нем грозного противника, а не слабовольного деспота.

Он стоял в стороне, как и Метелл Нумидиец, демонстрируя свою исключительность, и внезапно испытал чувство разочарования. Нумидиец надеялся найти у гостя доказательства того, что Марий злоупотребил своим положением проконсула. И ничего не добился! Югурта веселился: конечно, Нумидиец был знатен и достаточно честен, но и как человек, и как солдат не достоин был лизать сандалии Гая Мария. Метелл пеняет Марию, что тот – бастард? Ну, что же: Югурта-то уж знает, что такое быть – бастардом. Так что тут он думал о Марии как о товарище по клейму.

Вечером, накануне триумфального входа Гая Мария в Рим, Метелл Нумидиец и его сын обедали вместе с Югуртой и его сыновьями. С ними был еще один человек – Публий Рутилий Руф, которого пригласил Югурта. Из тех, кто сражался в Нумидии под предводительством Сципиона Эмилиана, отсутствовал только Гай Марий.

Странный был этот вечер. Метелл Нумидиец приложил немало усилий, чтобы устроить роскошный обед, объясняя, что не намерен есть за столом Мария после его торжественной встречи с Сенатом в храме Юпитера.

– Не ждите ни раков, ни устриц, ни улиток, – предупредил Нумидиец, когда подавали обед. – Марий опустошил все лавки.

– Ты и в этом обвиняешь его? – спросил Югурта при молчаливой поддержке Руфа.

– Я обвиняю Мария во всем, – ответил Нумидиец.

– Не делай так. Если бы ты мог скинуть его с высот, на которые он взобрался, в добрый час. Но ведь ты не можешь… Рим вознес Гая Мария. Я имею в виду не город, не римлян как народ, а дух города, Рим как бессмертное божество. Был нужен такой человек. И такой человек нашелся, – заметил Югурта.

– Каждый из нас мог бы сделать то же, что и Гай Марий, – упрямился Нумидиец. – Фактически это должен был сделать я. Марий присвоил мои права. И завтра получит от меня по заслугам.

Тусклый блеск недоверчивых глаз Югурты раздражал хозяина дома, поэтому он ядовито добавил:

– Вот тебе пример: ведь не Гай Марий захватил тебя в плен! Пленил тебя настоящий патриций, законнорожденный – Луций Корнелий Сулла. Следовательно, – простейший силлогизм! – Луций Корнелий, а не Гай Марий положил конец войне.

Он вздохнул, принося свое самолюбие на алтарь патриция Суллы:

– Вообще, Луций Корнелий обладает всеми признаками здравого рассудка. А этот Марий…

– Ну, нет, – усмехнулся Югурта, зная, что Руф пристально за ним наблюдает. – Здесь есть еще одна тонкость. Марий – проще, если вы понимаете, что я имею в виду.

– У меня об этом представление слабое, – чопорно заметил Нумидиец.

– Зато я знаю, о чем ты говоришь, – заявил Рутилий Руф с довольной улыбкой.

Югурта усмехнулся:

– Гай Марий – это каприз судьбы. Плод обычного, заурядного дерева, случайно выросшего за оградой фруктового сада. Таких людей нельзя остановить, мой дорогой Квинт Цецилий. У них есть сердце, сила, разум. И своего рода бессмертие. Все это помогает им преодолевать любые препятствия на своем пути. Их любят боги! Им улыбается Фортуна! Так что Гай Марий идет прямым путем. Как ни заставляй его свернуть с этого пути Марий все равно не свернет.

– Как же ты прав! – воскликнул Рутилий Руф.

– Лу-лу-луций Кор-корнелий л-л-лучше! – раздраженно заявил молодой Метелл Поросенок.

– Нет! – тряхнул головой Югурта. – Наш друг Луций Корнелий тоже имеет силу… И разум… И, может быть, сердце… Но я не думаю, что у него есть то самое бессмертие! Путь его крив, хоть и выглядит правильным. О, он прекрасен как бык! В бою никто быстрее его не ринется в атаку, не построит колонну, не бросится в пропасть. Но Луций Корнелий не слышит Марса. А Гай Марий слышит его всегда. Кстати, позволю себе заметить, что «Марий» – производное от латинского «Марс». "Сын Марса", кажется. Разве не знаешь? Или не хочешь знать, Квинт Цецилий? Жаль. Латинский язык очень выразителен.

– Расскажи мне о Луции Корнелии Сулле, – попросил Руф, выбирая на блюде кусок рыбы.

Югурта отправил в рот улитку: он не пробовал их со времени своего изгнания из Рима.

– Что тут рассказывать. Он – типичный представитель своего класса. Все, что он делает, делает хорошо. И так, что трудно понять, нравится ему это делать или нет. Я долгое время находился с ним рядом, но ни разу не видел, чтобы он проявил к чему-то интерес. Не сомневаюсь, что он способен выиграть войну, стать правителем. Но о его личной жизни я не могу сказать ничего.

По его подбородку потек жирный соус. Подбежавший слуга тщательно вытер ему рот. Югурта громко рыгнул и продолжил:

– Он всегда поступает целесообразно, потому что ему не хватает силы, которую дает человеку только бессмертие. Если перед ним две дороги – он выбирает ту, которая, как ему кажется, потребует меньше усилий.

– П-п-почему ты т-так ув-в-верен? – спросил Метелл Поросенок.

– Я участвовал с ним во многих походах, – ответил Югурта, задумчиво ковыряя во рту зубочисткой. – Последний раз мы вместе прошли по Африке от Икозиума до Утики. Мы хорошо узнали друг друга.

Югурта ждал еще вопросов, но все молчали. Принесли салаты и жаркое. Метелл Нумидиец и его гости вернулись к еде. Лица молодых принцев Йампса и Оксинта светились от радости.

– Они готовы умереть за меня, – понизив голос сказал Югурта Руфу.

– Нет нужды это показывать.

– Вот и я им говорю.

– Они знают, куда поедут?

– Оксинт в любом случае отправится в Венузию, а Йампс – в Аскулум Пицентум, другой тайный город.

– Венузия – это юг Кампании, по дороге в Брундизий, а Аскулум Пицентум – на северо-восток от Рима, по другую сторону Апеннин. Им будет там неплохо.

– И долго они там пробудут? – поинтересовался Югурта.

Рутилий пожал плечами:

– Трудно сказать. Наверное, несколько лет. До тех пор, пока местные магистраты не сообщат Сенату, что они не представляют опасности для Рима.

– Боюсь, они останутся там навсегда. Лучше бы им погибнуть со мной, Публий Рутилий!

– Нет, Югурта. Ты ведь не знаешь, какое будущее им суждено. Кто знает, что будет?..

– Ты прав.

Обед закончился сластями и фруктами. Только Йампс и Оксинт не отдали десерту должное.

– Скажи, Квинт Цецилий, – обратился Югурта к Метеллу Нумидийцу, когда остатки обеда были унесены и подали вино, – что ты будешь делать, если когда-нибудь появится новый Гай Марий, с теми же силой, разумом, сердцем – но в шкуре римского патриция.

Нумидиец прикрыл глаза:

– Не знаю, что ты имеешь в виду. Гай Марий – это Гай Марий.

– Не обязательно. Как бы ты отнесся к Гаю Марию, происходящему из знатных патрициев?

– Этого не может быть.

– Да, это нонсенс, – согласился Югурта, смакуя вино.

– Я думаю, Квинт Цецилий хочет сказать, что Гай Марий может быть рожден только своим классом, – мягко заметил Рутилий Руф.

Гость отрицательно покачал головой.

– Нет, – ответил за всех Руф. – То, что ты говоришь, может быть верно только для Нумидии или для какой-нибудь еще страны. Но не для Рима. Никогда римский патриций не будет таким, как Гай Марий.

Спор прекратился. Вскоре Публий Рутилий Руф отправился домой, обитатели дома Метелла разошлись по своим спальням. Югурта, разморенный отличной пищей, вином и приятной компанией, спал крепко, без сновидений.

Когда слуга его разбудил, Югурта почувствовал себя отдохнувшим и свежим. Он принял горячую ванну и облачился в мантию. Ему завили волосы и бороду, выбрили щеки, надели на него золотые и серебряные бусы, надушили, украсили диадемой и драгоценностями /кстати, строго учтенные казначеем: после триумфального шествия их следовало отослать на Кампус Марция для дележа, как воинскую добычу/.

– Сегодня, – сообщил Югурта своим сыновьям по дороге на Кампус Марция, – я впервые увижу Рим.

Сулла встретил их среди хаоса толпы, освещенной лишь факелами, хотя из-за Эсквилина уже вставало солнце. Югурте показалось, что вся эта толкотня и шумиха понадобилась только для того, чтобы привлечь на Вилла Публика побольше народу.

Цепи, сковывавшие Югурту, были скорее символическими: куда бежать побежденному царю?

– Вчера вечером мы говорили о тебе, – доверительно сообщил Югурта.

– Да? – отозвался Сулла, одетый в серебряные доспехи и наколенники, серебряный аттический шлем, украшенный алыми перьями, и в алый плащ.

Югурта, привыкший видеть Суллу в широкополой соломенной шляпе, даже не сразу узнал его. Позади Суллы слуги установили внушительные декорации с изображением его воинских подвигов.

– Да, – подтвердил Югурта. – Мы спорили, кто же в действительности выиграл войну против меня – Гай Марий или ты.

Светлые глаза Сулла остановились на лице Югурты:

– Интересный спор, царь. На чьей же стороне был ты?

– На стороне того, кто прав. Я сказал, что войну выиграл Марий. Он принимал решения, а остальные выполняли их. В том числе и ты. И по его решению ты встретился с моим тестем Бокхом. Помолчав, Югурта с улыбкой добавил:

– Но поддержал меня только Публий Рутилий, мой старый друг. Квинт Цецилий и его сын считают, что выиграл войну ты – потому что взял меня в плен.

– Ты прав, – согласился Сулла.

– Относительно.

– Нет, абсолютно. Я никогда не находил общего языка с ними, – он кивнул в сторону солдат. – Не испытываю к ним никаких чувств.

– Ты умеешь это скрывать, – заметил Югурта.

– Да они об этом знают. Войну он выиграл – с их помощью. То, что сделал я, мог совершить любой легат… Ты провел хороший вечер, царь?

– Прекрасный.

Югурта тряхнул цепями, и они показались ему очень легкими.

– Квинт Цецилий и его сын устроили для меня великолепный обед. Если нумидийца спросить, что бы он хотел съесть перед смертью, он ответит: «Улиток». Вчера вечером я ел улиток.

– И сейчас ты сыт и доволен, царь.

– Воистину! Должен сказать, сытый желудок – верная дорога к смерти, – усмехнулся Югурта.

– Это я должен знать, – возразил Сулла, оскалив гнилые зубы.

Югурта тут же погасил улыбку:

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас состоится мое триумфальное шествие, царь Югурта. Значит, только я могу сказать – как ты умрешь. Вообще-то тебя должны бы повесить… Но не обязательно. Есть ведь и другие способы… Например, сгноить тебя в Туллиануме, – Сулла улыбнулся еще шире. – После такого роскошного обеда – и особенно после попытки посеять разногласия между мной и моими соратниками – я думаю, было бы обидно, если бы ты не успел переварить вчерашних улиток. Так что тебя не повесят, царь. Ты будешь умирать медленно.

К счастью, сыновья Югурты стояли далеко и не слышали слов Суллы. Югурта видел, как тот прощально помахал ему рукой и как подбежавшие к царевичам воины проверили их цепи. Он в панике огляделся. Слуги разносили лавровые венки и гирлянды, музыканты готовили свои роги и причудливые трубы, увенчанные лошадиными головами, танцоры повторяли пируэты, лошади фыркали и в нетерпении рыли копытами землю, запряженные в повозки быки сонно покачивали в цветочных гирляндах рогами; стоял маленький ослик в нелепой соломенной шляпке, украшенной лавром, и его длинные уши торчали из специально вырезанных дыр; беззубая старая ведьма с высохшей грудью, закутанная с ног до головы в пурпурную с золотом ткань сидела на запряженной этим осликом повозке с видом первой в мире красавицы и таращила на царя глаза – глаза собаки, охраняющей преисподнюю ада; у нее должно быть три головы…

А шествие уже началось. Обычно Сенат и все магистры, кроме консулов, шли впереди; следом – лучшие музыканты, танцоры и комедианты, за ними – повозки с военными трофеями, а там уж – все остальные танцоры, музыканты и комедианты, предназначенные в жертву животные, жрецы. Вслед за ними – самые знатные пленники и отличившийся в битве военачальник на специальной колеснице. И, замыкая шествие, маршировали легионы. Но Гай Марий изменил традиционную последовательность шествия так, что он должен был достигнуть Капитолия и принести жертву прежде, чем вступить в должность консула, после чего пройти инаугурацию в Сенате, а затем уже провести пир в храме Юпитера.

Югурта смог, наконец, в первый – и последний – раз пройти по улицам Рима. Какая разница как умирать? Человек рано или поздно должен умереть, и нужно наслаждаться жизнью, даже если она заканчивается поражением. Он хорошо распорядился деньгами этих римлян. Его умерший брат Бомилкар… Он ведь тоже окончил свои дни в тюрьме. Наверное, братоубийство неугодно богам. Неважно ради чего оно совершается. В конце концов, только боги знают, сколько всего родственной крови пролито – если не им самим, то по его вине. Разве личное неучастие отмоет руки от крови?

О, как высоки эти здания! Шествие двигалось по Викус Тускус в Велабруме – в части города, застроенной инсулами. Казалось, что они хотят обнять друг друга и, нависая над узкими улочками, вот-вот обрушатся на головы прохожих. В каждом окне виднелись радостные лица, и Югурта с изумлением заметил, что они улыбаются и ему тоже – и, зная, что он умрет, шлют ему наилучшие пожелания.

Процессия обогнула мясные лавки, Форум Боариум, где обнаженная по будням статуя Геркулеса Триумфатора была по случаю праздника облачена в пурпурную с золотом toga picta, украшенную пальмовыми листьями tunika palmata; в одной руке ее красовалась лавровая ветвь, в другой – увенчанный изображением орла жезл из слоновой кости. Лицо Геркулеса красно от минима. Все лавки закрыты, площадь за ними вычищена, повсюду поставлены временные шатры и прилавки. О! Храм Цереры, жемчужина города! Но красота ее – те же кричащие краски: красное, синее, зеленое, желтое. И высокий подиум, как у всех римских храмов. Югурта знал, что этот храм сооружен по решению плебеев.

Теперь они входили в Большой Цирк. Величественное зрелище. Он вытянулся во всю длину Палатинского холма и был заполнен стошестидесятитысячной толпой. И все приветствовали Гая Мария. Следуя неподалеку от него, Югурта слышал радостные выкрики. Шествие двигалось медленно, но Марий поручил своим людям рассредоточиться по всему Цирку и кричать, что он, Марий, так спешил свидеться с римлянами. Незачем людям знать, что он поторопился совершить триумфальное шествие прежде, чем подоспеют его соратники.

На Палатине тоже теснились зрители – в основном из богатых семей. И вот процессия вышла из Цирка на виа Триумфалис, огибавшую Палатин слева. Затем – мимо болота – к подножию Форума по древней священной дороге виа Сакра, вымощенной булыжником.

Наконец-то он видит его – центр мира. Такой, каким раньше был Акрополь. Но, подняв глаза на Форум, Югурта почувствовал разочарование – все здания оказались маленькими и старыми, построены они были как попало и даже более новые постройки производили впечатление неряшливости. И вообще, храмы, которые Югурта видел по дороге, выглядели намного солиднее, чище, богаче. Домики жрецов выделялись яркими пятнами – краска на них была совсем свежая. И только высокий храм Кастора и Поллукса, и дорически строгий храм Сатурна не раздражали глаз.

Напротив храма Сатурна, с подиума которого важные должностные взирали на триумфальное шествие, Югурту с сыновьями и пленников поименитей вывели из колонны и отогнали в сторону. Они остановились, глядя на ликторов полководца, его танцоров, музыкантов, его легатов и колесничих, лица которых были вымазаны красным минимом. Все они взбирались на холм, к подножию великого храма Юпитера Величайшего, и останавливались у той его стороны, которая обращена к Форуму. С той стороны – юг. Юг, где находилась Нумидия.

Югурта посмотрел на своих детей:

– Живите долго и счастливо, – произнес он.

Их отправят в заключение в отдаленные римские города, а его жен и соратников – домой, в Нумидию.

Югурту потянули за цепь, и он двинулся мимо пляшущих штандартов, мимо деревьев и статуи играющего на флейте сатира. Пройдя под аркой Капитолия, мимо храма Юноны, он был выведен к старому грязному дому Сената, за которым виднелась маленькая Базилика Порция, построенная цензором Катоном.

Вот и все его путешествие по Риму. Ликторы сорвали с царя одежды и украшения и передали их служителям казны. Югурте оставили только набедренную повязку.

Свет проникал только через вход позади него, но Югурта все же смог разглядеть круглое отверстие в полу. Место, где ему суждено пребывать. Его заманили в ловушку. Палачи не выпустят его отсюда. А когда он умрет и тело его сбросят в эту дыру, палачи поднимутся наверх, в город, и будут жить-поживать…

Сулла все же нашел время, чтобы отменить обычную процедуру. Кто-то спустил сверху веревку, но Югурта рукой отвел ее в сторону. Он подошел к дыре и молча вступил в черное отверстие. Раздался глухой звук упавшего тела. Услышав его, охранники удалились.

Два белых вола и бык были принесены в жертву в день триумфа, но только волы символизировали победу Мария. Бык же посвящался Юпитеру. Сойдя с колесницы, Марий пешком и в одиночестве проследовал в храм Юпитера. Там он положил к ногам быка свои лавровые венки, его примеру последовали ликторы.

Был еще только полдень. Триумфальное шествие не могло закончиться так быстро. Предстоят карнавал, процессия повозок, марш воинов с трофеями. Пусть все видят, что сделал Марий!

В пурпурной с золотом тоге, украшенной пальмовыми листьями тунике, с покрытым красной краской лицом триумфатор вошел в собрание сенаторов, предвкушая церемонию инаугурации.

– Итак, приступим! – вырвался у Мария нетерпеливый возглас.

Наступило молчание. Никто не шевелился. Лица вокруг хранили бесстрастие. Даже соратник Мария – Гай Флавий Фимбрия – и уходящий в отставку консул Публий Рутилий Руф /Гней Маллий Максим прислал известие о своей болезни/ застыли в неподвижности.

– Что это с вами? – раздражительно поинтересовался Марий.

Появился Сулла в серебряных парадных доспехах. Он широко улыбнулся, взмахнул рукой:

– Гай Марий, Гай Марий, вы что, забыли? – заорал он и, вплотную приблизившись к Марию, подтолкнул его с неожиданной силой. – Иди домой и переоденься! – прошептал он.

Марий открыл было рот, но, уловив насмешливый взгляд Метелла Нумидика, провел рукой по лицу и увидел на своей ладони красную краску.

– О, господи! – воскликнул он с исказившимся лицом. – Прошу простить меня – я знаю, что в спешке уподобился германцам, это смешно! Пожалуйста, простите меня! Я сейчас же вернусь. Военные регалии – даже триумфальные – не к месту на встрече с Сенатом в помериуме.

Уже на бегу он бросил через плечо:

– Благодарю тебя, Луций Корнелий!

Сулла поклонился сенаторам и побежал за ним.

– Я отблагодарю тебя, – заверил Марий, когда Сулла догнал его. – Но вообще-то – невелика беда. Подождут, подышат свежим воздухом, пока я умоюсь и переоденусь.

– Для них это значение имеет, – отозвался Сулла. – И для меня тоже.

Несмотря на короткие ноги, он шагал шире, чем Марий.

– Тебе нужны сторонники среди сенаторов, Гай Марий? Тогда, пожалуйста, не порть с ними отношения! Они не хотят путать инаугурацию с триумфом. Так что держись в рамках!

– Ладно, ладно.

Они добрались до задних дверей дома Мария в три раза быстрее, чем обычно. Марий так толкнул дверь, что сверху на них посыпалась штукатурка. Ворвавшись в дом, Марий начал орать на жену и рабов.

– Все готово, – отвечала Юлия, пленительно улыбаясь. – Я так и знала, что ты будешь спешить. Ванна ждет тебя, Гай Марий. Заходи, – улыбнулась она Сулле. – Замерз наверно? Проходи в гостиную, согрейся, а я принесу вино.

– Да, ты права, действительно прохладно. Я привык к Африке. Спеша за Великим, я разгорячился, но теперь чувствую, что озяб.

Она уселась напротив его и наклонилась:

– Что-нибудь не так?

– Женское ли это дело?

– Брось, Луций Корнелий. Расскажи.

– Ты знаешь, Юлия, я люблю людей, и они относятся ко мне хорошо. Но иногда я готов бросить его в Туллантум, как своего злейшего врага!

– Ну и что, – усмехнулась Юлия. – Со мной это бывает тоже. И ничего особенного тут нет. Он – Великий, и жить с ним тяжело. Что он натворил?

– Пришел на инаугурацию в полном триумфальном облачении.

– Им это не понравилось, да?

– К счастью, я увидел, что он даже не смыл алую краску с лица. Эти его брови… После трех лет, проведенных с Гаем Марием, любой, если он не полный идиот, может угадать его мысли по движению бровей. Они так и скачут… Да ты сама знаешь.

– Знаю.

– Я встретил его первым и что-то крикнул по поводу его забывчивости. Тьфу! У меня перехватило дыхание, потому что у него на кончике языка явно вертелось приказание утопить меня в Тибре. Потом он увидел Квинта Цецилия Нумидийца, и только тут сообразил, в чем дело. Ну и ну! Не знаю никого – кроме разве что Публия Рутилия – кто мог забыть, во что одет.

– Хочешь подогретого вина?

– Да, спасибо.

К вину Юлия принесла маленькие свежие булочки:

– Вот, только что из печи. Очень вкусные. Мы все время готовим их для молодого Мария.

– Да, мы как-то ели их с ним вместе, – сказал Сулла, и лицо его засияло. – Ах, Юлия, как вкусно!

– Я тоже обожаю их.

– Хотел бы я, чтоб и Юлилла… – покраснел Сулла.

– Знаю, – мягко отозвалась Юлия.

– Что с ней? Ты понимаешь?

– Думаю, мы слишком избаловали ее. Ты знаешь, отец с матерью не хотели четверых детей. Решили ограничиться двумя мальчиками. А когда появилась я, и вовсе не рассчитывали, что семья пополнится еще. Юлилла же вызвала шок. Мы с ней были так несчастны… Мне кажется, она всегда была живым укором. Особенно отцу и матери: они ведь не хотели ее… Потому ей многое прощалось. Когда у нее заводились деньги, она легко тратила их на пустяки, и ее никогда за это не ругали. Юлилла всегда считала себя центром мироздания, потому что родители ни в чем ей не отказывали. Но, несмотря на это, она страдала.

– Поэтому и начала пить?

– Да.

– И еще эти хлопоты с детьми…

– Да.

На глазах Юлии выступили слезы.

– Что я могу сделать для нее?

– Разве что расторгнуть этот брак.

– Как же, если я собираюсь уехать из Рима – воевать против германцев? И потом, она – мать моих детей… Я любил ее, как никого другого.

– Что ты говоришь, Луций Корнелий! Как можно любить больше или меньше?

Сообразив, что сказал слишком много, Сулла помолчал.

– Я с детства не знал любви и не учился этому искусству. Я больше не люблю ее. Даже ненавижу. Но она – мать моих детей. И пока я не вернусь, она – все, что у них есть. Если я с ней разведусь, она что-нибудь выкинет: сойдет с ума, покончит с собой или сопьется…

– Да, ты прав. В разводе она может навредить детям больше… В нашей семье сейчас две женщины, которые вызывают беспокойство. Я расскажу тебе?

– Да, конечно.

– Вторая – моя мать. Она несчастна, живя с братом Секстом, его женой и их детьми. В основном, потому, что привыкла быть в доме хозяйкой. Они постоянно скандалят.

Сулла молчал.

– Мама после смерти отца изменилась. Я не говорю, что у них с отцом все было гладко, но она привыкла опираться на его ум и опыт. Теперь она становится своенравной и нервной. Гай Марий, увидев, как накалилась в доме обстановка, предложил купить для мамы виллу на берегу моря, чтобы бедный Секст обрел, наконец, покой. Но она сказала, что знает, как ее не любят в этом доме, и что таким образом от нее просто хотят избавиться.

– Ты хочешь, чтобы я пригласил Марцию жить с нами, – произнес Сулла. – Но почему ты не предложила ей это тогда, когда она отказалась ехать на виллу?

– Да потому, что она знала: Гай Марий хочет от нее отделаться. И не собиралась доставлять своим переездом радость жене Секста, – призналась Юлия. – Ты и Юлилла – совсем другое дело. Она не прочь жить с дочерью.

– В самом деле? – удивился Сулла. – Со слов Юлиллы я понял, что ее мать никогда к нам не приходит, хотя и живет рядом.

– Они с Юлиллой не в ладах. Мама однажды взошла на порог, но Юлилла прогнала ее. Но если ты ее пригласишь, Юлилла не посмеет ничего сделать.

Оба усмехнулись. Сулла заметил:

– Похоже, ты хочешь, чтобы мой дом превратился в Тартар.

Юлия подняла брови:

– Тебе-то что? Ты-то, в конце концов, уезжаешь. Сулла окунул пальцы в чашку с водой, поднесенную рабом.

– Благодарю тебя, Юлия, – он чмокнул ее в щеку.

– Завтра увижусь с Марцией и приглашу ее жить с нами. Мои дети, насколько я знаю, воспитаны в любви, и не думаю, что в нашем доме будут скандалы.

– О них заботятся рабы?

– Рабы их только балуют. Мы купили им лучших нянек, но это – всего лишь рабы, Юлия! Детям каких-нибудь греков или кельтов этого бы хватило. Но мои – мои должны вырасти достойными римлянами. Такое воспитание может дать только мать, И не приходится желать для них лучшей бабушки, чем Марция.

– Вот и хорошо.

Они вышли из комнаты.

– Юлилла неверна мне? – спросил вдруг Сулла. Лицо Юлии исказила гримаса гнева и отвращения, которые она даже и не пыталась скрыть:

– Сомневаюсь, Луций Корнелий. Она любит вино, а не мужчин. Ты, как мужчина, считаешь, что это – меньший порок. Я не согласна. Думаю, вино может принести больше вреда твоим детям, чем распутство. Неверная жена помнит о детях и не позволит себе спалить семейный кров. У пьющей же память плоха… Ах, чуть не забыла главное! Дай маме какое-нибудь дело по дому!

Гай Марий величественно вплыл в комнату, облаченный в тогу с пурпурной каймой:

– Идем, идем, Луций Корнелий! Нужно закончить представление до захода солнца!

Они обменялись улыбками и отправились на инаугурацию.

Марий сделал все, что мог, чтобы ублажить италийских союзников.

– Конечно, они не римляне, – сказал он как-то на первом собрании в январские нуны, – но они – самые близкие наши союзники. – Рассуждая о союзниках, он повернулся и посмотрел на Силана: – Сегодня на моем месте мог бы быть любой другой человек. Я просто констатирую факт.

Он сделал паузу, предлагая Силану принять участие в разговоре, но тот застыл в молчании.

– Я просто констатирую факт. И все. Факт, – повторил Марий.

– Ну и успокойся на этом, – устало заметил Метелл Нумидиец.

Марий кивнул и широко улыбнулся:

– Ну, спасибо, Квинт Цецилий! Как же я могу успокоиться, деля консульство с таким выдающимся августом, как ты?

– "Август" и «выдающийся» – это одно и тоже, Гай Марий, – заметил понтифик Метелл Долматийский.

– Прошу прощения, – покорился Марий, – но Сенат открыт теперь и для таких римлян, кто, как я, не годится ни в «августы», ни в «выдающиеся». Кем я был? И чего достиг теперь? Ни я и никто другой не смог бы сделать это без поддержки наших союзников.

Сенаторы зашумели.

– Враги Рима – враги всей Италии! – выкрикнул Скавр.

– Мы живем в окружении друзей, – продолжал Марий. – Они тоже жители Италийского полуострова, но они – не римляне. И не смогли бы достичь такого могущества и величия без помощи Рима и римлян. Италийских народностей очень много, но все их достижения зависят от успехов Рима и римлян. Хлеб на их столах, вино в их подвалах, даже численность их детей – все связано с Римом и римлянами. Когда не было Рима, всюду царил хаос. Полное разъединение.

Когда не было Рима, на севере полуострова правили жестокие этрусские цари, а на юге – жадные греки. Но не кельты и не галлы!

Мария слушали все, – даже его враги. Для воина он неплохо говорил на римском диалекте, и произношение его немногим отличалось от выговора Скавра.

– Вы, Сенат и Народ Рима приказывали мне – и Италии! – разгромить германцев. Я сделаю это и навсегда освобожу и Рим, и Италию. Обещаю от своего имени и от имени каждого из моих воинов. Наш долг для нас священен. Мы не посрамим серебряных орлов своих легионов и победим!

В задних рядах сенаторов послышались одобрительные выкрики, последние ряды захлопали – даже Скавр. Лишь Метелл Нумидиец не присоединился к аплодисментам.

Марий дождался тишины.

– Прежде чем уйти, я должен попросить Сенат сделать для наших италийских союзников все, что в наших силах. Нельзя, чтобы говорили, будто италийцы сражаются за тех, кто равнодушен к их судьбе. Германцы угрожают всем жителям полуострова в равной степени. И мы все вместе должны с ними бороться, И я хотел бы с полным правом обещать союзникам: никогда, до тех пор, – пока жизнь теплится в этом невыдающемся теле не-августа – никогда ни римляне, ни италийцы не отдадут свои жизни на поле боя. Но сегодня, скажу я, чтобы защитить родину, всем нам приходится сражаться. Обещаю вам, скажу я, что буду относиться к вашим жизням более бережно, чем к своей собственной.

Аплодисменты возобновились. Не хлопали только Метелл Нумидиец и Катулл Цезарь. Марий продолжал:

– Я хорошо изучил ситуацию. Мы, Сенат и Народ Рима, берем тысячи воинов у наших италийских союзников и посылаем их, словно рабов, через контролируемые нами земли Средиземноморья. Многие из них трудятся на наших фермах, отрабатывают долги на наших землях в Сицилии, Сардинии, Корсике и Африке. Вот как это выглядит. Но это несправедливо! Если мы не принуждаем римлян работать за долги, значит, не должны принуждать и союзников. Да, они не римляне. Да, они никогда не смогут стать ими. Но они – наши братья, они живут на Италийском полуострове. Пристало ли римлянам продавать своих младших братьев в рабство?

Несколько сенаторов попытались протестовать, но Марий не дал им высказаться.

– Пока я не дам нашим земледельцам германских рабов вместо италийцев, пусть они поищут где-нибудь других. Мы должны освободить рабов италийского происхождения. Они – наши союзники и должны быть свободны! Пусть вернутся домой и, вспомнив свой долг перед Римом, вступят в легионы. Я не имею сейчас в виду капите цензи. Но и для них можно подыскать работу получше, чем на полях. У нас сейчас только один источник военной силы. И моя армия готова принять бывших рабов. История знает достаточно примеров того, что италийский воин ни на йоту не отличается от римского. А в будущем Рим увидит, что и предводители италийских племен ни на йоту не отличаются от властелинов Рима!

Он вышел на середину зала.

– Я хочу получить на это разрешение, сенаторы! Вы дадите его мне?

Это был кульминационный момент. Что-то кричали Метелл Нумидиец и Метелл Долматийский, Скавр, Катулл Цезарь… Но их никто не слушал.

Позже, прогуливаясь у дома Мария, Публий Рутилий Руф спросил:

– Каким образом ты собираешься уговорить на это решение землевладельцев? Ты знаешь, сколько рабов-италийцев работает на их полях?

Марий пожал плечами:

– Мои люди уже готовят почву. Я знаю, что таких рабов очень много. Но на Сицилии, к примеру, на полях работают, в основном, греки. В Африку я послал вместо италийцев других рабов. Король Гауда – мой клиент, и у него не было выбора. Труднее всего придется на Сардинии: там все рабы – италийского происхождения. Но нового наместника – Тита Альбуция – можно будет, думаю, уговорить.

– У него репутация довольно заносчивого квестора, – заметил Рутилий Руф.

– Квесторы – как москиты: чувствуют себя хозяевами положения, пока их не прихлопнут.

– Это подходит и к Луцию Корнелию!

– Нет, он – другое дело.

– Не знаю, Гай Марий. Но, надеюсь, ты прав и все будет, как ты думаешь.

– Старый циник, – пошутил Марий.

– Старый скептик, с вашего позволения, – поправил Рутилий.

Марий получил известие, что германцы пока сидят на месте, но ситуация может измениться в любой момент. Марий не мог ждать, пока – в мае или в июне – они двинутся через Родан. Если вообще двинутся.

Его люди соскучились по сражениям. А германцы ссорятся между собою и неизвестно, решатся ли двинуться на римские провинции. Когда же, наконец, состоится сражение? Почему они не нападают? Почему медлят?

– Я их не понимаю! – воскликнул Марий, получив в присутствии Суллы и Аквиллия очередное донесение.

– Варвары, – заметил Аквиллий.

– Мы мало знаем о них, – отозвался Сулла.

– Я – достаточно! – оборвал его Марий.

– Да, но с другой стороны. Я имел в виду, что мы не знаем, что нас ждет по ту сторону Альп.

– Одно – знаем.

– Что? – спросил Аквиллий.

– Нужно пересечь Альпы. Германцы не двинутся до мая или июня. Мы же выступим уже в конце января. Двигаться придется очень медленно. Вы чувствуете, как холодна нынче зима?

– Еще бы.

– И я тоже. Это вам не Африка, где снег можно увидеть только на вершинах гор. Если мы пойдем через Альпы зимой, будет очень тяжело.

– После отдыха в Кампании армии это будет на пользу, – неприязненно заметил Сулла.

– Да, если не отморозить пальцы… Кстати, как долго мы будем идти до Испании? – обратился Марий к Аквиллию.

– Не знаю, мы еще не предпринимали таких походов.

– Значит, предпримем! – заявил Марий. – Только надо заранее знать, насколько это долго, насколько трудно, какие там дороги, земли – и вообще… Я беру четыре легиона, а ты, Маний Аквиллий, – два и еще ту когорту, которую мы наскребли, вместе с обозом. Ведь когда они пойдут на юг, в Испанию, как мы узнаем, будут ли они переправляться через перевал Монс Генава в Италийскую Галлию или же пойдут прямо в Рим вдоль побережья? Они проявляют к нам интерес, но откуда им знать, что самая короткая дорога в Рим не по побережью, а через Италийскую Галлию…

Легаты вытаращили глаза.

– Понимаю, что ты задумал, – сказал Сулла. – Но зачем брать целую армию? Достаточно маленького эскадрона.

Марий энергично замотал головой:

– Нет! Я не хочу разделять армию и разбрасывать ее на сотню миль в горах. Куда пойду я, туда пойдет и вся армия.

Таким образом, в конце января Гай Марий двинул армию на север, вдоль прибрежной виа Аврелия, посылая в Сенат гонцов с требованиями о ремонте дорог и мостов.

В Пизе, где Арн впадает в море, они вступили в Италийскую Галлию – место странное: ни провинция, ни собственно Италия… Это был настоящий ад! От Пизы до Вада Сабатия шла новая дорога, но работы на ней еще не были закончены. Дорогу эту начал строить Скавр в бытность свою цензором, и называлась она виа Эмилий Скавр. Марий написал сенатору Марку Эмилию Скавру:

"Ты говорил, что виа Эмилий станет важной частью оборонительных сооружений Рима и всей Италии. Было это довольно давно. Часть дороги до Дертоны имеет стратегическое значение: она – единственный путь от Падуса до Тирренейского побережья через Лигурийские Апенинны.

Я говорил со строителями и буду счастлив передать тебе их просьбу об увеличении денежных средств и рабочей силы. Понадобится соорудить несколько виадуков.

Кстати, могу ли я поинтересоваться, на что ушли средства, выделенные тебе Сенатом и казной на это строительство? Оно ведь должно было быть закончено к концу наступающего лета."

– Это старине Скавру понравится, – заметил Марий, заканчивая послание.

В Лигурии, как и во всех горных районах, земли были очень плодородны. Там, где Марий видел уютные поселения и пасущихся рядом овец, он уничтожал и стада, и дома, а молодых и здоровых мужчин забирал с собой прокладывать дорогу.

К началу июня, после четырех месяцев пути, Марий вывел свои четыре легиона на широкие прибрежные равнины и остановился лагерем между Арелатом и Акве Секстием – городами на берегу Друэнция. Его обоз уже был здесь, потратив на дорогу лишь три с половиной месяца.

– Мы пробудем здесь некоторое время, – сказал Марий, удовлетворенно кивая головой. – А затем повернем в Каркассон.

Ни Сулла, ни Маний Аквиллий не сказали ни слова, но Квинт Серторий не выдержал:

– Зачем это? – спросил он. – Не лучше ли расквартироваться в Арелате? И вообще, почему мы остановились здесь?

– Юный Серторий, – ответил Марий, – германцы расселены по всему континенту. И они придут сюда.

– Разве это так обязательно? Может, мы сами найдем их?

– Как? – удивился Марий. – Галлы нас не любят. Они не скажут нам, где германцы. А я точно знаю, что, дойдя до Пиренеев, германцы будут вынуждены повернуть обратно. И пойдут назад, в Италию. Мы подождем их здесь, Квинт Серторий. Даже если на это потребуются годы.

– За годы ожидания армия разложится, – заметил Маний Аквиллий.

– Только не при мне, – парировал Марий. – У нас здесь сорок тысяч человек. Их кормят, одевают, им платят. Когда они вернутся домой, государство будет обеспечивать их до конца их дней. Пока они служат в армии, они имеют более или менее устойчивый статус. Как консул, я представляю здесь Рим. Они работают на меня – значит, и на Рим. Они стоят кучу денег. Если им придется сидеть сиднем в ожидании битвы, – подсчитай, во сколько обойдется вся кампания. Они, кстати, не нанимались просиживать задницу – они нанимались в армию, потому что это их долг перед государством. И, пока оно платит, они будут работать. Вот все, что от них требуется. Работать!

Некоторое время все молчали. Потом Сулла сказал:

– Солдату платят за то, чтобы он сражался!

– Если он получает деньги, он должен делать все, что ему прикажут. Сегодня он ремонтирует виа Домиция, на следующий год пойдет рыть судоходный канал от моря до Родана.

– А мы? – поинтересовался Сулла. – Нас ты тоже намерен использовать как строителей?

– Почему бы и нет?

– Я не нанимался рыть каналы. Я дорожу своим временем, как и все легаты и трибуны.

– Ну и молодец, Луций Корнелий, – ответил Марий.

Этим все и кончилось.

Сулла негодовал. Да, он нанялся служить государству. Но это не значит, что он может уподобиться простому рабу. Для этого похода, до дороги виа Эмилий Скавра, он гордился своим положением, своей воинской доблестью. Но рыть каналы? Нет, это не для него!

Вскоре Сулла обратил внимание на Гая Юлия Цезаря и Гая Люсия, племянника Великого. Однажды он стал свидетелем их горячего спора и подошел к ним. От него не укрылось, что Цезарь смущен.

– О, Луций Корнелий! – воскликнул Гай Люсий. – Я только что спросил у Гая Юлия, знает ли он, что делается ночью в Арелате, и если знает, не хочет ли отправиться туда со мной?

Вытянутое лицо Цезаря представляло собой маску учтивости. Однако видно, что последние дни не прошли для него даром, подумал Сулла. Он здорово осунулся. Их взгляды встретились, и Цезарь быстро отвел глаза. Даже отступил на шаг.

– Кажется, Луций Корнелий знает об этом лучше меня, – сказал он, уставившись на свои ноги.

– Да, Гай Юлий, не ходи! – воскликнул Сулла. – Там слишком весело.

– Извини, Гай Люсий, я должен идти, – бросил Цезарь и удалился.

Сулла подхватил Люсия под локоть и увлек его под навес.

Гай Люсий был хорош собой. Кудрявый, с зелеными глазами, черными выпуклыми бровями и греческим носом. Маленький Аполлон, подумал Сулла, молча глядя на него. Он происходил из заслуженной семьи и, несмотря на довольно молодой возраст, уже вышел в трибуны. Марий не обращал на родича особого внимания.

– Гай Люсий, хочу дать тебе совет, – доверительно начал Сулла.

Зеленые глаза раскрылись.

– Буду признателен за любой совет, Луций Корнелий.

– Ты присоединился к нам только вчера, прибыв прямо из Рима.

– Нет, не из Рима, Луций Корнелий, – прервал его Люсий. – Мой дядя, Гай Марий, приказал мне остаться в Ферентине, потому что моя мать заболела.

Ага, подумал Сулла. Какой грубый просчет допустил Марий, позволив сосунку так задержаться…

– Дядя до сих пор не пожелал меня видеть, – посетовал Люсий. – Когда я смогу с ним встретиться?

– Пока он не пожелает. И я сомневаюсь, что это случится. Ты для него – живой укор совести. Он дал тебе такую поблажку, а ты опоздал в поход…

– Но у меня мать болела! – закричал Люсий.

– У всех есть матери, Гай Люсий. Или были. Многие из нас отправлялись в походы, покидая больных матерей. Этим ты никого не разжалобишь. Ты, конечно, объяснил свою причину своим соседям по палатке?

– Да, – удивленно ответил Люсий.

– Жаль. Лучше бы промолчал. Они будут плохо думать о тебе – а значит, и о твоем дяде. Но я не об этом хотел тебе сказать. Это – армия Гая Мария, а не Сципиона Африканского. Ты меня понимаешь?

– Нет…

– Цензор Катон обвинил Африканского и его командиров в моральном разложении. А Марий скорее придерживается принципов цензора Катона, чем Сципиона Африканского. Я ясно выражаюсь?

– Нет, – Люсий побледнел.

– А я думаю, ясно, – улыбнулся Сулла. – Ты ластишься к красивому мужчине. Я не могу обвинить тебя в женоподобности, но если ты будешь продолжать строить глазки Гаю Юлию – который, кстати, доводится тебе родственником – думаю, ты потеряешь свою красивую голову. Страсть к мужчинам никогда не числилась среди доблестей римского воина. Это – порок. Если бы это была женщина, пусть даже публичная, пусть даже из захваченного города… Ты должен познать хотя бы одну, в конце концов.

Люсий скорчил гримасу:

– Времена меняются. Теперь это развратом не считают.

– Ошибаешься насчет времен, Гай Люсий. Возможно, ты и хотел бы, чтобы они переменились. Но, уверяю, ты заблуждаешься. Нет места, менее подходящего для подобных развлечений, чем армия Гая Мария. Берегись, если он об этом узнает!

Ломая руки, Люсий закричал со слезами в голосе:

– Я сойду с ума!

– Успокойся. Просто будь настороже. Научись распознавать тех, кто питает к тебе подобные чувства. Не знаю, как – никогда не попадал в такой переплет. Если хочешь чего-то в жизни достичь, настоятельно советую тебе, Гай Люсий: оставь эти замашки. Если не сможешь – хотя бы выбери себе достойного партнера.

И, улыбаясь, Сулла пошел прочь.

Прокураторы, ответственные за пищу и фрукты, уже заключили договоры с жителями окрестных деревень. Воины должны были построить у подножия холма амбары для зерна. К лагерю потянулись обозы с продовольствием.

Наконец, Сулла решил, что пора выступать и отправился к Марию. Тот что-то писал.

– У тебя есть время? – спросил Сулла. – Мне кажется, пора выступать.

Марий оторвался от бумаг и поднял на него глаза.

– Тебе пора подстричь волосы. Еще немного, и ты будешь похож на танцовщицу!

– Очень остроумно! – сказал Сулла, не двигаясь с места.

– Выглядит неряшливо, – пояснил Марий.

– Только сейчас заметил? Думаю, ты слишком много смотришь в бумаги…

– Ты и говоришь, как танцовщица… А почему ты решил, что пора выступать?

– Скажу. Но – когда буду уверен, что у стен нет ушей.

Отложив бумаги, Марий поднялся. Они молча пересекли лагерь, ловя на себе любопытные взгляды, и остановились около холма так, чтобы ветер относил слова в сторону.

– Ну, в чем дело? – спросил Марий.

– Я начал отращивать волосы еще в Риме, – ответил Сулла.

– Ладно, не будем об этом. Ты ведь не за этим ко мне пришел?

– Я собираюсь в Галлию, – заявил Сулла.

Марий насторожился:

– Ого! Продолжай, Луций Корнелий.

– Все неудачи нашей кампании кроются в нашем полном невежестве. Мы недооцениваем германцев. Знаем, что они – кочевники, и только. Кто они, откуда и куда идут, каким богам молятся, почему кочуют, как организованы, как живут? Мы даже не разобрались, почему они, разбив наши войска, тут же уходят из Италии.

Марий впервые подумал, что, в сущности, плохо знает Суллу.

– Продолжай, продолжай.

– Перед отправлением из Рима я купил двух новых рабов. Они путешествуют со мной, они и сейчас здесь. Один из них – из галлов Карнунта, которые властвуют над всеми окрестностями. У них странная религия – они верят, что деревья живые, имеют души. В общем, что-то в этом роде. Нам это трудно понять. Другой раб – германец, из кимвров, захваченный в Норикуме. Я держу его отдельно от остальных. Никто не знает о его существовании.

– Ты можешь разузнать о германцах у своего германского раба?

– Нет. Притворяется, что не знает, кто они и откуда. Я будто бы верю ему. Я и купил его, чтобы раздобыть кое-какие сведения. Но когда оказалось, что он не настроен откровенничать, я придумал кое-что получше. Его сведения все равно устарели. Нам они не пригодятся.

– Верно, – согласился Марий: теперь он понимал, куда клонит Сулла, но не торопил собеседника.

Если бы война с германцами не была так близка, можно было бы потерпеть и дождаться, пока рабы разговорятся, – сказал Сулла. – Мои рабы уже говорят по-латински: конечно, так себе… но для германцев сойдет. Знаешь, что интересно? Я узнал от своего галла, что за Средиземным морем у длинноволосых галлов второй язык – латинский, а не греческий! Конечно, знают они язык поверхностно, да и то не все. Но своей письменности у них нет, потому читают и пишут они по-латински. Очаровательно, не правда ли? Мы считали, что греческий – международный язык для всего мира, а теперь оказывается, что на это место может претендовать и латинский!

– Поскольку я не ученый и не философ, Луций Корнелий, это меня трогает мало. Впрочем, о германцах интересно все…

– Я выучу за пять месяцев языки длинноволосых галлов и кимвров. С первым будет проще, поскольку этот раб сам готов меня обучать. Второго же я просто заставлю. Мне кажется, что он тупой. Но может, и притворяется… Я, с моими волосами, глазами и цветом кожи легко сойду за галла, Я стану галлом. Я проникну к кимврам и выдам себя за длинноволосого галла.

Когда он замолчал, Марий задумался. Он просто не знал, что сказать. Все это время Сулла был у него на глазах. И вот, оказывается, что он вынашивал хитрый план, да еще какой! Что за человек!

– Ты уверен, что сможешь? Ведь ты – римлянин! План прекрасный, спору нет. Но я не уверен, что римлянину это по плечу. У нас – великая культура, и это наложило отпечаток на всю нашу жизнь, на всех нас. Ты можешь погибнуть…

Рыжая бровь приподнялась, уголки четко очерченного рта опустились.

– Ну, к этому я всегда готов.

– Даже сейчас?

– Даже сейчас.

Развернувшись, они молча пошли обратно.

– Ты намерен отправиться один, Луций Корнелий? – спросил Марий. – Не кажется ли тебе, что лучше прихватить кого-то с собою? Ты мог бы посылать мне известия…

– Я все продумал, – ответил Сулла. – Я взял бы с собой Квинта Сертория.

Некоторое время Марий молчал.

– Он слишком смугл. Да и не пойдет он к галлам, особенно в обличье германца.

– Верно. Но он может прикинуться греком с примесью кельтиберийской крови. Я дал ему раба, когда мы выступили из Рима. Он из кельтиберийцев. Я просил Сертория выучить его язык.

– Я вижу ты хорошо подготовился.

– Так я могу взять Квинта Сертория?

– Бери.

– Все должно быть продумано. Квинт Сертория меня устраивает. Даже его смуглость нам только на пользу. В нем живет зверь, а это внушает варварам благоговение. У него есть колдовская сила, животная магия.

– Животная магия? Что ты имеешь в виду?

– Квинт Серторий может управлять темными силами. Я видел однажды в Африке, как он подозвал леопарда и ласкал его. Но я начал понимать, что к чему, только после того, как узнал, что он вырастил орленка, не подавив в нем желания быть свободным. Орел мог жить, где хотел, но стал другом Сертория, прилетал к нему, садился к нему на руку и целовал его. Солдаты боятся Сертория.

– Знаю. Орел – символ легионов, и Серторий укрепил его значение. Но при чем тут магия…

– Галлы верят, что во всех диких существах живут духи. Так мне рассказывал мой кимвр. Квинт Серторий выдаст себя за колдуна.

– Когда ты намерен отправиться?

– Скоро. Но ты должен поговорить с Серторием. Пойти он захочет. Но нужно, чтобы сказал ему об этом ты. И никто не должен знать про нас. Никто!

– А рабы, которые будут обучать вас языкам? Ты хочешь продать их или куда-нибудь отправишь?

– К чему столько хлопот? – удивился Сулла. – Я их уничтожу.

– Понятно. А денег не жаль?

– Ерунда. Пусть это будет моим вкладом в кампанию против германцев.

– Я прикажу убить их, как только вы отправитесь в путь.

– Нет, – покачал головой Сулла. – Это моя забота. И я сделаю это сейчас же. Они уже сообщили мне и Серторию все, что знали. Завтра… Я хорошо управляюсь и с луком, и с копьем, Гай Марий. А вот походы меня выматывают. Те, кто говорит, что не устает от них, просто притворяются. Включая и Квинта Сертория.

Я слишком близок к земле, – подумал Марий. – Вообще-то не страшно посылать людей на смерть. Такова наша жизнь. Но он – один из патрициев. Слишком высоко летает. Почти полубог…

Марий снова вернулся к словам сирийской прорицательницы Марфы, которую принял как почетного гостя у себя в Риме: "Еще более великий римлянин, чем он, тоже Гай, но Юлий, а не Марий… Неужели – все дело именно в капле патрицианской крови?"

ГЛАВА II

Публий Рутилий Руф написал Марию в конце сентября:

"Публий Лициний Нерва сообщил, в конце концов. Сенату о положении дел на Сицилии. Как старшему консулу, тебе, конечно же, послали официальное сообщение, но я хотел бы, чтобы ты получил мое письмо раньше, поэтому посылаю его с официальной почтой – ведь наверняка ты именно мое письмо вскроешь первым.

Прежде, чем рассказать о Сицилии, хочу вернуться к событиям начала года, когда как тебе известно – Сенат обратился к Народу, чтобы тот принял закон, освобождающий всех рабов из числа наших италийских союзников. Но ты не знаешь, что это вызвало нечто непредвиденное – рабы других племен /особенно тех, которые числятся в друзьях и союзниках римского народа/ решили, что этот закон относится и к ним. Более того, они весьма осерчали, увидев, что ошиблись. Особенно греческие рабы, которых так много на Сицилии и в Кампании.

В феврале сын кампанского всадника, римский гражданин Тит Веттий, лет двадцати от роду, лишился разума. Причиной сумасшествия оказались долги. Он позволил себе купить – за семь серебряных талантов – скифскую рабыню. Однако старший Тит Веттий, скупец, каких мало, и слишком старый, чтобы быть отцом двадцатилетнего, отказался выплатить долг сына, который взял деньги на покупку под очень высокий процент и под залог своего наследства. Отец же взял и лишил сына наследства. Тот сошел с ума.

Этот юный Тит Веттий вырядился в диадему и пурпурную хламиду и объявил себя царем Кампании. Рабы всего района восстали под его руководством. Отец – хочу заметить – из землевладельцев старой закалки – хорошо обращался с рабами; да и италийцев среди них не было. Однако неподалеку находилось одно из новых поместий, хозяин которого по дешевке скупал рабов, заковывал их в цепи, мало интересовался их происхождением и на ночь запирал их в хлеву. Его имя – Марк Макринн Мактатор, он дружен с твоим младшим коллегой, нашим честнейшим Гаем Флавием Фимбрией.

Юный Тит Веттий, обезумев, раздал своим рабам оружие из гладиаторской школы и повел свою маленькую армию к поместью Мактатора. Они ворвались туда, убили хозяина и его семью и освободили рабов, среди которых было немало италийцев, незаконно содержавшихся в поместье.

За короткое время Тит Веттий собрал целую армию рабов, насчитывавшую до четырехсот тысяч человек, и засел с ними в хорошо укрепленном лагере на холме. Желающие присоединиться все подходили и подходили… Капуя закрыла ворота, собрала всех гладиаторов и воззвала Сенат о помощи.

Фимбрия громогласно и многословно оплакивал своего друга Мактатора и требовал покарать убийц, пока Сенат не принял решение послать претора перегрина Луция Лициния Лукулла на подавление восстания. Сам знаешь, как заносчив этот аристократ Луций Лициний Лукулл! Он ни в какую не желал, чтобы ему приказывало такое насекомое как Фимбрия.

Маленькое отступление. Полагаю, тебе известно, что Лукулл женат на сестре Метелла Свинячего Пятачка – Метелле Кальве. У них – два сына, двенадцати и четырнадцати лет. Говорят, многообещающие мальчики. Поскольку сын нашего Пятачка, Поросенок, не может гладко произнести и двух слов, то вся семья теперь надеется на юных Луция и Марка Лукуллов. Чувствую, как тяготят тебя эти подробности. Однако они весьма важны. Как, не зная о всех этих семейных интригах и сплетнях, не заблудиться в лабиринте римской жизни? Так вот, жена Лукулла известна своей распущенностью. Прежде всего, она не скрывает своих сердечных дел от любопытства римлян, закатывает истерики перед лавками ювелиров и время от времени покушается на самоубийство, голышом бросаясь в Тибр. Во-вторых, бедная Метелла Кальва предпочитает любовников из низких классов, что больше всего злит ее брата, не говоря уж о Лукулле. Она выбирает рабов посимпатичнее или грузчиков из порта. Она – сущее проклятье для Свинячего Пятачка и Лукулла, хотя и прекрасная мать своим детям.

Я упомянул об этом, чтобы добавить в свой рассказ немного пикантности и остроты. И чтобы ты понял, почему Лукулл отправился в Кампанию, смирившись с унизительной необходимостью подчиняться Фимбрии. С этим Фимбрией вообще странные истории происходят. Он завязал дружбу с Гаем Меммием. У обоих водятся деньги, а как ими распоряжаться – обоим невдомек.

Так или иначе Лукулл очистил Кампанию. Тит Веттий казнен, рабы – тоже. Лукулл отрапортовал Сенату и был послан слушать судебные разбирательства в таких местах, как Реат.

Я не говорил еще, я предчувствовал, что случится нечто вроде этого восстания рабов в Кампании? Нюх меня не подвел. Сначала – Тит Веттий. Теперь настоящая война на Сицилии.

Я считал, что Публий Лициний Нерва повадкой схож с мышью. И надо же именно его послать на Сицилию… Ему бы больше подошло место, где требуется педантизм, дотошность: сидеть да вести счета.

Все бы шло хорошо, если бы не проклятый закон об освобождении рабов-италийцев. Наш претор приехал на Сицилию и принялся освобождать рабов – четверть трудившихся на полях! Начал он с Сиракуз, а квестор его – с Лилибеума. Действовали размеренно, тщательно – Нерва есть Нерва! Он разработал целую систему, как отличить рабов-италийцев от тех, кто только выдает себя за италийца. Проверял их знание местной географии. Опубликовал свой декрет на латыни, надеясь, что этого достаточно, чтобы не поняли иноземцы. Но грамотные греки перевели декрет остальным, и возмущение все росло, росло…

Во второй половине мая Нерва освободил около восьми сотен рабов в Сиракузах. Квестор же ждал его распоряжений. В Сиракузы тем временем прибыла депутация землевладельцев, члены которой пригрозили Нерве – в случае, если он будет лишать их рабов – разными напастями – от кастрации до судебного процесса. Нерва запаниковал и тут же свернул всю деятельность. Рабов больше не освобождали. Распоряжение, однако, слишком поздно, дошло до квестора, который устал ждать и взялся в Лилибеуме за дело. Едва начал – как тут же пришлось закончить. Рабов это привело в неистовство.

В результате – восстание в западной части острова. Началось все с убийства двух братьев-богачей, владевших обширными землями у Галисии. По всей Сицилии вскоре рабы сотнями и даже тысячами покидали своих хозяев, зачастую убив надзирателей, а то и самих господ, и собирались в роще Палици, милях в сорока от Этны. Нерва созвал всю милицию, атаковал и захватил старую крепость, где засели беглые рабы, решил, что с восстанием покончено и распустил своих воинов по домам.

Однако бунт только разгорался. Пламя прорвалось наружу у Гераклеи Миноа, а когда Нерва попытался вновь собрать армию, все будто оглохли, не слыша его призывов. Пришлось ему призвать когорту вспомогательных войск из Энны, что довольно далеко от Гераклеи Миноа. На этот раз Нерва проиграл. Когорта была уничтожена, оружие рабы захватили. Со временем они выбрали себе вожака – италийца, которого Нерва не освободил. Имя его – Сальвий, он из марсов. До рабства он был заклинателем змей. Рабом же он оказался из-за того, что на флейте подыгрывал женщинам, исполнявшим дионисийские обряды, которые так досаждали Сенату. Сальвий провозгласил себя царем. Как италиец, он почерпнул эту идею из Рима, а не из Греции. Нацепил тогу претекста и окружил себя ликторами с фасками и топорами.

На другом краю Сицилии, у Лилибеума, появился еще один царь рабов – грек Ахенион, который тоже организовал армию. Оба царя встретились в роще Палици и там сговорились. В результате Сальвий /он назвался царем Трифоном/ стал общим правителем и избрал для своей резиденции труднодоступное место – Триокалу, что на берегу между Агригентумом и Лилибеумом.

Сицилия превратилась в поле боя. Урожай убирается лишь настолько, насколько нужно рабам. Похоже, в этом году Рим не получит из Сицилии зерна. Города Сицилии стонут от налетов рабов проникнуть за заграждения, а также от голода и болезней. Армия из почти шестидесяти тысяч вооруженных рабов – и пятнадцати тысяч конников – носится туда-сюда по острову, а в случае опасности возвращается в Триокалу. Они заняли Мургантию и почти подобрались к Лилибеуму, который еще держится усилиями ветеранов африканских войн.

Мало того, что Рим оказался перед угрозой нехватки хлеба. Создается впечатление, будто кто-то намеренно подогревает рабов в Сицилии, чтобы Рим голодал! Наш уважаемый принцепс Сената, Скавр, ищет виновных. Мне кажется, что он подозревает Фимбрия и Гая Меммия. Почему такой достойный человек, как Меммий, объединился с Фимбрием? Трудно сказать. Можно только догадываться. Он мог бы стать претором в прошлом году, но занял это место лишь сейчас. У него нет денег, чтобы получить место консула. Когда деньги становятся камнем преткновения в достижении цели, человек способен на разные гадости.

Гай Марий со вздохом отложил письмо и взялся за официальное сообщение Сената. Он был один и поэтому мог себе позволить читать вслух, чтобы оживить безнадежно унылую вязь слов. В этом не было беды или стыда, но, чтобы читать вслух, от людей требовалось знание греческого, хорошего греческого.

Публий Рутилий был, как всегда, прав. Его собственное очень длинное письмо оказалось более ценным, чем послание Сената, хотя там приводился текст письма Нервы и масса всяких подробностей. Они не вызывали интереса, да и ощущения единой картины тоже. Руф же давал точный срез сразу всех событий и подчеркивал их связь.

Мария мало беспокоили страхи Рима. Недостаток зерна означал лишь небольшие неприятности: разорение казны, попытки эдилов отыскать другие источники поставок зерна. Сицилия была хлебной корзиной Италии, и когда там не случалось хорошего урожая, Рим испытывал голод. Ни Африка, ни Сардиния – даже вместе взятые – не могли обеспечить и половину того, что поставляла Сицилия. Скорее всего, народ потребует от Сената послать на Сицилию особого правителя. Нищих надо кормить!

Нищие, чернь не были политической силой. Они не годились ни во властители, ни в исполнители. Их роль в общественной жизни сводилась к участию в играх и празднествах. Когда их животы набиты. Если же черни грозит голод – она заставляет считаться с собой.

Не то, чтобы неимущие получали зерно бесплатно. Но Сенат – через эдилов и квесторов – держал цену на хлеб на доступном уровне, даже если закупалось зерно дороже. Каждый римский гражданин мог считать себя защищенным от перепадов цен на зерно – сколь бы он не был богат. Любой мог подойти к столам эдилов в портике Минуция и получить свою долю – пять модиев дешевого зерна.

Когда Сенат попросит казну открыть счет на покупку дорогого зерна для считанных голов, поднимется вой; казначейские бюрократы начнут доказывать, что они не в состоянии выплачивать огромные суммы за зерно, пока шесть легионов голодранцев занимаются общественными работами в Заальпийской Галлии. В свою очередь Сенат должен будет выдержать страшную битву с казной за средства на закупку зерна. Сенат же начнет жаловаться Народу, что вооруженные голодранцы Мария обходятся чересчур дорого.

Разумеется, трудно быть второй раз заочно выбранным в консулы тому, кто как раз и возглавляет эту армию голодранцев. Чтоб он сдох, этот Публий Лициний Нерва! И все хлеботорговцы с ним вместе!

Только Марк Эмилий Скавр заподозрил что-то странное в надвигающемся кризисе. В конце лета, перед новым урожаем, цены на зерно несколько упали. Конечно, некоторый скачок цен ожидался, так как начали отпускать рабов. Но затем все пошло своим чередом. Цене следовало бы упасть еще больше, но она продолжала расти.

Скавру было ясно, что в манипуляциях с зерном замешаны члены Сената. Он вычислил, что стоят за спекулянтами консул Фимбрия и городской претор Гай Меммий, которые всю весну и лето безудержно тратили деньги. На что, зачем? Чтобы купить зерно задешево, а потом продать дороже, – заключил Скавр.

Вскоре пришло известие о восстании рабов на Сицилии. После чего Фимбрия и Меммий начали продавать все, что у них было. Конечно, кроме домов на Палатине и земляного надела – чтобы не лишиться сенаторского звания. Скавр сделал вывод: нет, они не зерно покупают. Если консул и городской претор были бы замешаны в спекуляции зерном – сидели бы они сейчас тихо, как мышки в норке, а не бегали бы в поисках денег для оплаты займов. Нет, это не Фимбрия и Меммий! Нужно искать других…

После того, как письмо Публий Лициния Нервы о беде в Сицилии дошло до Рима, Скавр стал слышать в разговорах торговцев зерном имя одного человека из Сената. Скорее всего, дело в нем! Луций Аппулей Сатурнин, квестор римского порта в Остии – вот кто это был. Еще молод, новичок в Сенате, но пост занимает очень значительный для молодого сенатора. И в росте цен может быть заинтересован. Как квестор в Остии, он наблюдает за судами с зерном и за складами, знает всех, кто имеет кормится поставками зерна, кто имеет доступ к информации, поступающей в Сенат.

Дальнейшие наблюдения утвердили Скавра в мысли, что он нашел, что искал. Тогда он выступил в начале октября на одном из заседаний Сената:

– Луций Аппулей Сатурнин – главный виновник неожиданного повышения цен, которое истощает казну, – возвестил он изумленному Сенату.

Сенаторы решили, что козел отпущения найден. Возмущенные, они постановили снять Луция Аппулея Сатурнина с поста квестора, лишить его места в Сенате и приговорить к изгнанию из Рима.

Вызванный из Остии Сатурнин отрицал обвинения Скавра. Доказательств не было ни у того, ни у другого. Чаши весов колебались.

– Представь доказательства, что я ошибаюсь! – восклицал Скавр.

– Докажите, что вы не ошибаетесь! – отвечал Сатурнин.

Конечно же, сенаторы больше верили принцепсу Скавру, который был в их глазах выше всяких подозрений. От Сатурнина же можно было ожидать чего угодно.

Но Луций Сатурнин Аппулей был бойцом. Он имел полное право на место в Сенате и пост квестора – ему уже исполнилось тридцать. Увы, он был неизвестен, так как не успел еще показать себя в сенатских словесных битвах, не отличился на военной службе. Он не мог даже опротестовать решение Сената, назначившего на его место в Остии не кого-то, а самого Скавра, принцепса. Но он был бойцом.

Никто в Риме не верил в его невиновность. Куда бы он ни пришел, от него отворачивались, его толкали, даже швыряли в него камнями. Стены его дома снаружи были исписаны углем: свинья, педераст, злодей, волкоголовый, чудовище и другие, не менее оскорбительные прозвища. Его жена и маленькая дочка оказались изгнанными из всех домов и целыми днями плакали. Даже слуги смотрели на него презрительно и спустя рукава относились к домашним обязанностям.

Его лучший друг – Гай Сервилий Главция – был на несколько лет старше Сатурнина. За ним уже закрепилась слава адвоката и умелого стряпчего. Главция в то время успешно делал деньги и пытался пролезть в Сенат с помощью своего патрона Агенобарба.

Они хорошо смотрелись вместе, Сатурнин и Главция: один – очень темный, другой – светлый, яркий. Каждый в своем роде совершенство. Дружба их зиждилась на остроте ума обоих – и цели пробиться в консулы. Политика и законодательство манили их.

– Я еще не сдался, – ожесточенно говорил Сатурнин Главцию. – Есть еще один способ вернуться в Сенат, и я использую его.

– Но не через цензоров.

– Конечно, нет! Я хочу получить место плебейского трибуна.

– Тебе не удастся, – Главция не хотел обидеть друга, но оставался реалистом.

– Смогу, если найду достаточно мощного союзника.

– Гай Марий?!

– Кто же еще? Он не испытывает любви ни к Сенату, ни к Нумидийцу, ни к другим политиканам. Я собираюсь утром отплыть в Массилию, чтобы объясниться с этим человеком и предложить ему мои услуги.

– Главция кивнул:

– Да, это хорошая тактика, Луций Аппулей. Тебе все равно уже нечего терять. Подумай, сколько крови ты попортишь старине Скавру, став трибуном плебса.

– Нет, не Скавр мне нужен! – презрительно ответил Сатурнин. – Он верил, что прав, я не держу на него зла. Но кто-то намеренно выставил меня в дурном свете. Узнать бы – кто! Став трибуном, я отравлю этой гадине жизнь! Конечно, если смогу его найти.

– Отправляйся в Массилию к Гаю Марию. А я тем временем займусь этим неведомым мерзавцем.

Осенью Сатурнин благополучно добрался до Массилии. Оттуда он прибыл верхом в римский лагерь у Гланума и добился аудиенции у Гая Мария.

Когда Марий говорил своим подчиненным, что хочет построить новый Каркассон, пусть из дерева и земли, а не из камня – он не преувеличивал. Холм, на котором располагался римский лагерь, ощетинился укреплениями. Сатурнин сразу понял, что противнику вроде германцев никогда не взять эту крепость.

– Однако, – рассказывал Марий, водя неожиданного гостя по укреплениям, – все это делается вовсе не для того, чтобы защитить мою армию. А для того, чтобы ввести германцев в заблуждение.

Этот человек обладает даже слишком проницательным умом, – подумал Сатурнин. – Если кто и может помочь мне – только он.

Они сразу же с симпатией отнеслись друг к другу. Сатурнин был удивлен, когда оказалось, что он и Маний Аквиллий – единственные сотрапезники Гая Мария.

– А где Луций Корнелий – в Риме? – спросил он. Невозмутимо облупливая яйцо, Марий ответил:

– Нет, у него особое задание.

Понимая, что ничего не сможет вытянуть и из Мания Аквиллия, который показал себя человеком, истинно преданным Гаю Марию, Сатурнин наскоро пересказал основные события. Его слушали молча. Затем Гай Марий вздохнул:

– Рад, что вы лично прибыли ко мне. Это сообщает вашему рассказу дополнительную силу. Виновный прибег бы к массе уловок, но не явился бы ко мне лично. Я не люблю доверчивых людей, как впрочем и Марка Эмилия Скавра. Но, как и вы, думаю, – кто бы это ни сделал, он использовал уже сложившееся представление о вас. К тому же как квестор Остии вы представили из себя прекрасную мишень.

– Только одно неправдоподобно в этом обвинении: у меня нет денег, чтобы закупать так много зерна.

– Верно, но это не снимает с вас подозрений. Вы могли получить взятку или взять взаймы.

– И вы так думаете?

– Нет. Я думаю, что вы – жертва, а не злодей.

– Как и я, – проговорил Маний Аквиллий. – Это же очевидно.

– Тогда вы поможете мне стать трибуном плебса?

– Конечно, – ответил Гай Марий.

– Договорились.

Началась настоящая гонка. У Сатурнина почти не оставалось времени – выборы трибунов проводились в начале ноября, а ему еще нужно было вернуться в Рим, чтобы успеть выставить свою кандидатуру и воспользоваться шансом, обещанным ему Марием. С целой пачкой писем к самым разным людям в Риме, Сатурнин отправился обратно через Альпы.

В воротах лагеря ему попались навстречу странные путники. Три галла. Три варвара! Никогда раньше не видевший варваров, Сатурнин замер. Один явно был пленником, двое других сопровождали связанного. Забавно, но пленник в гораздо меньшей степени выглядел варваром. Отрешенный взгляд; светлые волосы были длинны, но видны следы стрижки, как у греков; чисто выбрит, одет в галльские штаны и яркую шерстяную куртку. Второй – очень черен, черные перья и золотое шитье на головном уборе, выдававшим в нем кельтиберийца; мышцы его тела круто выпирали из-под легкой одежды. Третий явно играл роль лидера: истинный галл, с белой как молоко кожей. Штаны перетянуты ремнем, как у германцев или мифических бельгов; длинные рыжие волосы падают на спину, золотисто-рыжие усы свисают на подбородок, на шее тускло поблескивает массивный золотой торк – ожерелье с головой дракона.

Они разминулись. Сатурнин поймал на себе холодный светлый взгляд третьего галла, и его пробрала дрожь. Это ведь варвар!..

Три галла продолжали подниматься по холму. Никто их не остановил. Остановились они у стола дежурного трибуна перед шатром командующего.

– Гая Мария, пожалуйста, – произнес вожак на безукоризненной латыни.

Трибун ничуть не удивился:

– Я спрошу, примет ли он, – поднимаясь ответил он. Выйдя на минуту, он вернулся со словами:

– Войдите, Луций Корнелий, – и широко улыбнулся.

– Вот и хорошо, – Серторий протянул свой головной убор трибуну. – Только помалкивай о том, что увидел.

– Вы пришли вовремя, – Марий пожал руку Сулле, а затем столь же сердечно поприветствовал Сертория.

– Мы не надолго, – Сулла подтолкнул вперед пленника. – Мы вернулись только за тем, чтобы сделать вам подарок к триумфальному шествию. Мы встретили Копилла, царя вольков-тектосагов, которые предрешили исход битвы при Бурдигале.

– О! – Марий оглядел пленника. – Спрашивается: кто больше похож на галла? Вы с Квинтом Серторием впечатляете куда больше.

Серторий усмехнулся. Сулла пояснил:

– Имея столицу в Тоносе, царь приобщился к культуре. Он неплохо говорит по-гречески и, вероятно, лишь наполовину галл по образу мыслей. Мы взяли его у Бурдигала.

– А он стоит всех этих стараний?

– Можешь не сомневаться. У него есть что рассказать. И он может это сделать на языке, понятном римлянину.

Заинтригованный выражением лица Суллы, Марий еще раз оглядел Копилла.

– О чем же он расскажет?

– О сундуках с золотом. Золотом, которое было перегружено на римские телеги и переправлено из Толосы в Нарбо, когда Квинт Сервилий Сципион был проконсулом. Золото, которое бесследно исчезло недалеко от Каркассона – осталась только когорта мертвых солдат на дороге. Копилла был там, когда золото исчезло – и оно перешло бы к нему, в его полное владение, как он считает. Но людей, которые перевозили золото в Испанию, было слишком много и они были хорошо вооружены. Интересно, что там был римлянин Фурий, prefectus fabrum, и грек Квинт Сервилий Биас, бывший раб. Однако, Копилла отсутствовал, пока золото держали несколько месяцев у Малаки, а затем отправили в рыбацкую деревню, принадлежавшую клиенту Квинта Сервилия Сципиона. Еще позже золото переправили в Смирну – с пометкой: "Принадлежит Квинту Сервилию Сципиону". У Копилла много друзей. Друг его друзей, у которого был друг, который знавал одного турдетани-анца-бандита по имени Бригантий. С его помощью он похитил и укрыл золото в Малаке. Агенты Квинта Сервилия Сципиона, Фурий и Биас, заплатили Бригантию, отдав ему телеги, мулов и оружие римлян. Когда золото отправилось на восток, Фурий и Биас уже были там.

Никогда раньше я не видел Гая Мария столь ошеломленным, – подумал Сулла. – Даже когда он узнал, что его выбрали консулом заочно.

– Боги! – прошептал Марий. – Он не осмелился бы!

– Осмелился. Разве жизни шести сотен римских солдат – такая уж большая цена? Вольки-тектосаги считают себя, скорее, хранителями, чем владельцами этого золота. Второй Бренн поклялся сберечь сокровища галлов из Дельф, Олимпии, Дододы и других малых святилищ. Богатство галлов утеряно…

Марий наконец пришел в себя и теперь смотрел больше на Суллу, чем на Копилла. Ничего себе история! Она достойна скорее вдохновения галльского барда, чем сухого пересказа из уст римского сенатора.

– Ты – великий актер, Луций Корнелий, – сказал Марий.

Сулла выглядел до смешного польщенным:

– Благодарю, Гай Марий.

– Вы не остаетесь? Наступает зима. Вам было бы удобнее и безопаснее здесь, – Марий усмехнулся. – Особенно Квинту Сервилию, если у него нет другой одежды, кроме этого кожаного нагрудника.

– Нет, мы уйдем завтра. Кимвры собираются у подножия Пиренеев. Нам с Квинтом Серторием потребовалось время, чтобы прижиться в племенах, пришлось назваться полуиспанцами-полугаллами, – сказал Сулла.

Марий налил сначала две чаши вина, но взглянув на Копилла, наполнил и третью – для пленника. Поднося вино Серторию, он пристально оглядел с головы до ног своего родственника-сабинянина:

– Выглядишь занятно.

Серторий взял чашу и блаженно вздохнул:

– Мм-мм! Гускуланское!

– И что же вы разузнали о германцах?

– Подробней я расскажу после обеда. А вкратце… Не так уж много. Еще не разобрались, откуда они пришли, кто они, что ими движет. В следующий раз. Вернусь, прежде чем они вознамерятся двинуться по направлению к Италии. Могу лишь сказать, где они находятся в данный момент. Тевтоны и тегурины, маркоманы и херуски пытаются пересечь Рейну и уйти в Германию, а кимвры – проникнуть через Пиренеи в Испанию. Не думаю, что и тем, и другим повезет, – Сулла опустил свою чашу. – Какое прекрасное все же вино…

Марий позвал дежурного трибуна:

– Пришлите ко мне трех верных людей. И посмотрите, нет ли удобного жилья для царя Копилла. Придется, к сожалению, запереть – пока не отправим его в Рим.

– Я бы не отправлял его в Рим, – задумчиво произнес Сулла, когда офицер вышел. – Знаешь, куда бы послал его я?

– К Сципиону? Он не посмеет!

– Сципион украл золото.

– Хорошо, пошлем царя в Нерзию, – резко сказал Марий. – Квинт Серторий, есть ли у твоей матери друзья, которые не отказались бы принять у себя царя на год-другой? Уверяю, что плата будет щедрая.

– Она кого-нибудь найдет.

– Какая удача! – воскликнул Марий. – Вот уж не думал, что отыщется повод сопроводить Сципиона в долгую ссылку. Вернемся в Рим, разбив германцев, а там и Сципиона притянем к суду – за кражу и за государственную измену!

– Государственную измену? – сверкнул глазами Сулла. – При его-то связях в центуриях!

– Все его друзья в центуриях не помогут, когда он попадет в особый суд по делам об измене, состоящий из всадников.

– Что ты имеешь в виду, Гай Марий? – потребовал объяснений Сулла.

– У меня будет два своих плебейских трибуна в следующем году, – торжественно ответил Марий.

– Они не пройдут, – усомнился Серторий.

– Пройдут! – в один голос воскликнули Марий и Сулла.

Все трое рассмеялись, а пленник стоял, стараясь понять их латынь, и ожидал решения своей участи.

В этот момент Марий вспомнил о нем и перешел на греческий, тепло обращаясь к Копилле и обещая ему вскоре снять с него путы.

ГЛАВА III

– Знаешь, Квинт Цецилий, – сказал принцепс Сената Марк Эмилий Скавр Метеллу Нумидийцу, – я вполне доволен, что скинул с себя обязанности квестора в Остии. Теперь я, пятидесятипятилетний человек, с головой, голой как колено, с такими глубокими морщинами на лице, что цирюльнику уже не удается гладко меня выбрить, – снова чувствую себя как ребенок! И с какой легкостью я готов решать все проблемы! Я хорошо помню: в тридцать они кажутся неприступными вершинами, а в пятьдесят пять – мелкими булыжниками.

Скавр вернулся в Рим на специальное собрание Сената, созванное городским претором Гаем Меммием для обсуждения немаловажного вопроса о Сардинии. Младший консул, Гай Флавий Фимбрия, был по обыкновению нездоров.

– Вы слышали слухи? – спросил Метел Нумидиец, пока они не спеша поднимались по ступеням Курии. Глашатай еще не возвестил сбор, но большинство сенаторов, прибывших раньше, проходили прямо внутрь, чтобы побеседовать в ожидании молитвы и жертвоприношения, с которых начиналось заседание.

– Какие слухи? – рассеянно переспросил Скавр. В эти дни его мысли были заняты лишь поставками зерна.

– Луций Кассий и Луций Марций объединились, чтобы предложить в Народном Собрании вновь избрать Гая Мария консулом – да еще заочно!

Скавр в удивлении остановился за несколько шагов до кресла, которое его личный слуга ставил на обычное место – в первый ряд между креслами Метелла Нумидийца и верховного жреца Метелла Долматийского:

– Они не посмеют!

– Еще как посмеют.

– Представляешь? Быть консулом третий срок – это беспрецедентно! Он превратится в диктатора! Вспомни: в тех редких случаях, когда Рим соглашался на диктатуру, срок диктаторских полномочий ограничивали шестью месяцами, дабы быть уверенным, что человек, занимающий пост, не уверовал в свою исключительность. А теперь мы столкнулись с этим мужланом, который по ходу дела придумывает собственные законы, – шипел от ярости Метелл.

Скавр тяжело опустился в кресло.

– Мы сами виноваты, – медленно проговорил он. – У нас нет смелости наших предков. Почему Тиберий Гракх, Марк Фульвий и Гай Гракх были уничтожены, а Гай Марий уцелел? Его следовало убрать много лет назад.

Метелл пожал плечами:

– Гракхи и Фульвий Флак были нобилями. У него иные манеры. Он – как комар. Глядишь – вот голубчик, объявился. Но только замахнешься, чтобы прихлопнуть – уже унесся.

– Его надо остановить! – воскликнул Скавр. – Нельзя избрать консула заочно, тем более на третий срок! Никто еще так не ломал римские традиции за всю историю Республики. Я начинаю верить, что он хочет быть императором Рима, а не просто Первым Человеком.

– Согласен, – сказал Метелл. – Но спрашивается, как нам от него избавиться? Он никогда не задерживается здесь долго.

– Луций Кассий и Луций Марций… – не переставал удивляться Скавр. – Не понимаю… Знатные граждане из старейших родов! Неужели нельзя воззвать их сознательности?

– Ну, насчет Луция Марция все мы знаем, – ответил Метелл. – Марий оплатил все его долги и теперь Марцию хватит даже на веселую жизнь. Но Луций Кассий… Он стал болезненно чувствителен к мнению людей о некомпетентных военачальниках, каким был его умерший отец. И слишком потрясен репутацией Мария. Думаю, он полагает: если народ увидит, что Кассий помогает Марию избавить Рим от германцев, репутация его семьи будет восстановлена.

– Гм! – Вот и все, что сказал в ответ Скавр.

Беседу пришлось прервать: сенаторы были в сборе, и Гай Меммий, выглядевший в эти дни очень утомленным начал:

– Отцы-сенаторы! – произнес он, держа в руке небольшой документ. – Я получил письмо от Гнея Помпея Страбона из Сардинии. Оно адресовано скорее мне, чем нашему уважаемому консулу Гаю Флавию, потому что именно в обязанности городского претора входит судопроизводство в Риме.

Он остановился, чтобы сурово взглянуть на сенаторов в последних рядах. Те его поняли и изобразили на лице полное внимание.

– Напоминаю тем из вас в последних рядах, кто едва утруждает себя почтить своим присутствием Сенат: Гней Помпей – квестор правителя Сардинии, каковым в этом году назначен Тит Анний Альбуций. Теперь, сенаторы, понимаете? – спросил он с сарказмом.

Раздалось обычное бормотание, которое Меммий должен был считать согласием.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда я зачитаю письмо Гнея Помпея. Все слушают?

Опять бормотание.

– Хорошо, – Меммий развернул бумагу и начал читать громко и отчетливо, чтобы впоследствии никто не мог придраться.

"Я пишу, Гай Меммий, с просьбою призвать к суду Тита Анния Альбуция, претора нашей провинции Сардиния, как только мы в конце года вернемся в Рим. Сенату известно: месяц назад Тит Анний заявил, что преуспел в подавлении бунта в провинции и просил награды за труды. Эта просьба была отклонена и справедливо. Хотя несколько бандитских шаек и было уничтожено, провинция отнюдь не очищена от бунтовщиков. Но причина, по которой я хотел бы привлечь к ответу правителя – это его недостойное римлянина поведение, после того, как он узнал, что его просьба отклонена. Он не только отнесся к членам Сената, как к кучке ирруматоров, но и возобновил – с большой роскошью – празднование своего ложного триумфа на улицах Каралеса! Я рассматриваю его действия как угрозу Риму и римскому народу, а триумф – как изменнику. Прошу полномочий на то, чтобы прекратить это своеволие. Пожалуйста, ответьте мне скорее."

Меммий сложил письмо. Сенат безмолвствовал.

– Я хотел бы услышать просвещенное мнение принцепса Марка Эмилия Скавра, – сказал Меммий, садясь.

Скавр поморщился, но вышел на середину:

– Как странно, – начал он. – Не далее как перед собранием я говорил о развале нашей веками освященной системы правления. В последние годы августейшее собрание, состоящее из величайших людей Рима, терпит умаление не только своей власти, но и собственного достоинства. Мы – лучшие люди Рима – больше не позволим указывать нам, по какой дороге Риму идти. Мы – лучшие люди Рима – становимся игрушкой в руках черни – темной, жадной, беспечной, бездельничающей и только веселящейся. Чернь втаптывает нас в грязь. Мы – лучшие люди Рима – унижены. Наша мудрость, наш опыт, накопленный целыми поколениями со времен основания Республики – ничто не ценится. Говорю вам, сенаторы: Народ не готов управлять Римом.

Он повернулся к открытым дверям и обратился к Комиции:

– Кто участвует в Народном собрании? Люди второго, третьего, даже четвертого плана: незначительные всадники, стремящиеся управлять Римом, своим наделом, лавочники и мелкие арендаторы, даже ремесленники. Люди, называющие себя адвокатами, но вынужденные искать себе клиентов среди простофиль да дурачков. Люди, называющие себя чьими-то доверенными людьми, но не умеющие разъяснить – чьими. У всех у них дела не идут, вот они и толкаются на Комиции. Политическое лицемерие изрыгают они – зловонную политическую болтовню. Болтают о том, кто из трибунов лучше, кто хуже, и страшно довольны, когда прерогативы сенаторов захватят всадники! Никчемные люди! Говорю вам, сенаторы: Народ не готов управлять Римом, если позволят себе игнорировать наши советы, наши указания, наши заслуги.

Все полагали, что это – одна из наиболее памятных речей Скавра. Его личный секретарь и несколько других писцов вели дословную запись. А Скавр старался говорить помедленней, чтобы быть уверенным, что слова его запишут верно.

– Настало время, – продолжал он, – нам, Сенату, поправить дело. Настало время показать Народу его место в нашей системе правления. Конечно же, источники разрушения сенаторской власти легко указать. Это августейшее собрание допустило в свои ряды слишком много выскочек, слишком много "новых людей". Что Сенат человеку, только-только вытершему с лица навоз перед тем, как отправиться в Рим попытать счастья в политике? Что Рим человеку, который, в лучшем случае, наполовину романец из приграничных земель самнитов и вышел в консулы выручив средства на распродаже юбок патрицианки?

И что Сенат косоглазому выродку с холмов северного Пиценума, наводненных кельтами?

Как и ожидалось, Скавр действительно нападал на Мария, но пока вскользь.

– Наши сыновья, сенаторы, – печально сказал Скавр, – робкие натуры, они вырастают в удушливой атмосфере унижения Сената перед Народом. Можем ли мы ожидать, что наши сыновья, запуганные чернью, смогут в будущем управлять Римом? Говорю вам: если мы еще не начали, то должны начать учить своих детей, как быть сильными в Сенате и безжалостными к Народу. Дайте им почувствовать превосходство Сената! Подготовьте их этим к борьбе за сохранение этого первородного превосходства!

Теперь он обращался к трибунам:

– Может мне кто-нибудь сказать, что член августейшего Сената заинтересован в подрыве могущества Сената? А ведь с этим мы сталкиваемся постоянно! Здесь сидят те, кто называет себя сенаторами – и одновременно народными трибунами. Можно ли служить сразу двум хозяевам? Говорю вам, заставьте их помнить, что они в первую очередь – сенаторы, и только потом – народные трибуны. Подлинная их обязанность по отношению к плебсу – учить плебс подчиняться. Делают они это? Конечно, нет! Следует признать: некоторые народные трибуны остаются верными законному порядку, и я высоко их ценю. Некоторые, как это обычно и бывало, не делают ничего ни для Сената, ни для Народа. Они слишком боятся, что если они сядут на край скамьи трибунов, то остальные встанут, и они, потеряв равновесие, грохнутся на землю, выставив себя на посмешище. Но есть и такие сенаторы, что умышленно намереваются подорвать Сенат. Почему? Что заставляет их разрушать собственный дом?

Десять человек на этой скамье сидели в различных позах, ясно отражающие их политические позиции: лояльные трибуны – прямо, чопорно, с пылающими щеками; люди в середине скамьи – понурившись, уставясь в пол; активные сторонники плебса – с суровыми лицами, вызывающе, без раскаяния.

– Я скажу вам, почему, собратья сенаторы, – промолвил Скавр с презрением. – Некоторые позволили купить себя, как покупают дешевые безделушки из дешевого ярмарочного лотка – и этих мы еще можем понять. Но другие имели еще более низкие цели. Первым среди подобных был Тиберий Семпроний Гракх. Я говорю о тех народных трибунах, которые видят в плебсе орудие для удовлетворения собственных амбиций, кто жаждет добиться статуса Первого Человека в Риме, не умея заслужить его среди равных себе, как Сципион Эмилий, Сципион Африканский, Эмилий Павл и – прошу прощения за самоуверенность – принцепс Сената Марк Эмилий Скавр! Мы взяли слово из греческого языка, чтобы выразить сущность таких народных трибунов, как Тиберий и Гай Гракхи: мы назвали их демагогами. Как бы то ни было, мы используем это слово не в точно таком же смысле, как греки. Наши демагоги не ведут народ на Форум, взывая о крови, не сбрасывают сенаторов со ступеней Курии. Наши демагоги довольствуются тем, что будоражат завсегдатаев Комиция и добиваются своего, протаскивая нужные законы, иногда – с помощью силы. Но намного чаще именно мы, сенаторы, прибегаем к силе, чтобы восстановить статус кво. У наших демагогов есть средства куда более тайные и опасные, чем просто подстрекательство к бунту. Они подкупают Народ ради достижения собственных целей. Это, сенаторы, недостойно даже презрения. А ведь случается это каждый день и распространяется все шире. Короткий путь к власти, легкая дорога к превосходству.

Он замолчал и прошелся по кругу, левой рукой придерживая массивные складки окаймленной пурпуром тоги. Правая рука была свободна для жестикуляции.

– Короткий путь к власти, легкая дорога к превосходству, – повторил он. – И все мы знаем этих людей, не так ли? Первый среди них – Гай Марий, наш уважаемый старший консул, который собирается претендовать на консульство снова и опять заочно. По нашему желанию? Нет! По желанию Народа, конечно же! Как иначе Гай Марий мог занять свое нынешнее место, если не с согласия Народа? Некоторые из нас боролись с ним, боролись изо всех сил, до изнеможения, используя все допустимые средства, разрешенные законами Республики. Безуспешно! Гай Марий имеет поддержку Народа, пользуется благосклонным вниманием Народа, а в кошельки некоторых народных трибунов сыплет деньги. Сегодня, увы, этого достаточно для успеха. Богатый как Крез, он купит все, чего не сможет добиться другим путем. Таков Гай Марий. Но я собирался говорить не о Гае Марии. Простите, сенаторы, что позволил чувству увести меня слишком далеко от главной темы.

Он вернулся в первоначальную позицию, повернулся к возвышению, где сидели курульные магистраты, и обратился к Гаю Меммию.

– Я вышел говорить о другом выскочке, менее знатном, чем Гай Марий. О том, кто ссылается на предков-сенаторов, может говорить на хорошем греческом, кто образован, живет в своем доме и имеет огромную власть, кто и в глаза не видывал навоза… А впрочем зрячи ли вообще его глаза? К тому же он вовсе не римлянин, чтобы ни утверждал. Я говорю о квесторе Гнее Помпее Страбоне, назначенном августейшим собранием служить правителю Сардинии, Титу Аннию Альбуцию.

Кто же этот Гней Помпей Страбон? Помпей, претендующий на кровную связь с Помпеям в этой Палате на протяжении нескольких поколений, хотя было бы интересно узнать, насколько тесны эти связи. Богатый как Крез, ибо половина северной Италии ходит у него в клиентах. Он безраздельно властвует на принадлежащих ему землях. Вот кто такой Гней Помпей Страбон.

Скавр возвысил голос до крика:

– Члены Сената, до чего мы докатимся, если новоиспеченный сенатор, сделавшись квестором, имеет наглость предъявлять обвинение своему начальнику? Что, нам не хватает молодежи и нельзя занять три сотни мест в Сенате римлянами? Я поражен! Неужели этот Помпей Косоглазый действительно так слабо представляет себе правила поведения членов Сената, что решился обвинять старшего? Что случилось с нами, если мы позволяем подобным Помпею Косоглазому занимать их толстыми задницами сенаторские кресла? Почему он мог так поступить? Из-за невежества и невоспитанности – вот почему. Некоторые вещи, сенаторы, просто не делаются! Такие, например, как обвинение старшему, близких родственников, включая родственников по браку. Не делаются! Тупой, самонадеянный, дурно воспитанный – в латинском языке нет достаточно едких эпитетов, с помощью которых можно бы описать достоинства выскочек вроде Гнея Помпея Страбона, этого Косоглазого!

Со скамьи трибунов послышался голос:

– Марк Эмилий, подразумевается, что Тита Анния Альбуция следует похвалить за его поведение? – спросил Луций Кассий.

Принцепс Сената вздернул голову, как кобра перед прыжком:

– О, растешь, Луций Кассий! – сказал он. – Речь сейчас не о Тите Анний. Естественно, с ним обойдутся надлежащим образом. Он подлежит суду. Если обнаружится, что он виновен, последует должное наказание, предписанное законом. Предмет спора здесь – порядок поведения, этикет. Проще говоря, манеры! Этот выскочка виновен в вопиющем нарушении манер!

Он обвел взглядом Палату.

– Я заявляю, сенаторы, что Тит Анний Альбуций понесет ответственность за изменнические настроения. Но в то же время пусть городской претор напишет письмо – очень жесткое письмо! – квестору Гнею Помпею Страбону и сообщит, что тому ни при каких обстоятельствах не позволено обвинять начальство, выказывая свое невежество.

Палата быстро проголосовала за это, лишь бы отвязаться.

– Я думаю, Гай Меммий, – сказал Луций Марций Филипп, аристократически растягивая слова, – что следует назначить обвинителя по делу Тита Анния Альбуция прямо сейчас.

– Есть возражения? – спросил Меммий, осмотревшись.

Возражений не было.

– Хорошо. Сенат назначает обвинителя в деле Государства против Тита Анния Альбуция. Я услышу какие-нибудь имена? – спросил Меммий.

– Дорогой претор, имя может быть только одно, – сказал Филипп, все так же растягивая слова.

– Говори, Луций Марций.

– Конечно, это наш ученый молодой человек из судов Цезарь Страбон, – ответил Филипп. – Я хочу сказать, нельзя нарушать традицию. Уверен: обвинитель Тита Анния должен быть косоглазым!

Вся Палата расхохоталась, и Скавр сильнее всех. Когда веселье утихло, единогласно проголосовали назначить обвинителем молодого косоглазого Гая Юлия Страбона – младшего брата Катулла Цезаря и Луция Цезаря. Тем они потешились над Помпеем Страбоном. Когда Помпей получил строгое письмо Сената /плюс копию речи Скавра; по выражению Гая Меммия – чтобы подсыпать соли на рану/, он поклялся, что эти богатые и могущественные аристократы однажды у него еще попрыгают, нуждаясь в нем больше, чем он в них.

Ни Скавр, ни Метелл Нумидиец, даже благодаря напряженной борьбе, которую они вели, не смогли поколебать решимость Народного собрания назначить Гая Мария кандидатом на консульство заочно. Они не могли иметь влияние в Собрании центурий, потому что избиратели второго класса не забыли и не простили Скавру его памятной речи, в которой принцепс заявил, что они ничтожны и ничем не лучше избирателей третьего и четвертого классов.

Собрание центурий дало Гаю Марию мандат на все время до победы над германцами, и не хотело и слышать о ком-то ином на этом месте. Избранный старшим консулом второй раз подряд, Гай Марий был исключительно популярен и мог не бояться соперников в борьбе за место Первого Человека.

– Но не первого среди равных! – сказал Метелл Нумидиец юному Марку Ливию Друзу, год назад вернувшемуся в юриспруденцию после короткой военной службы. Они столкнулись перед трибуной городского претора, где Друз стоял вместе со своим другом и деверем Сципионом-младшим.

– Боюсь, Квинт Цецилий, – сказал Друз, – что на этот раз я вам не попутчик. Да, я голосовал за Гая Мария. И не только сам голосовал, но и убедил большинство моих друзей и клиентов последовать моему примеру.

– Вот – предатель своего класса! – огрызнулся Нумидийский.

– Отнюдь, Квинт Цецилий. Видите ли, я был в Арозио, – сказал Друз спокойно. – Я своими глазами видел, что может случиться, когда сенаторская заносчивость заглушает голос здравого смысла. Прямо скажу, будь Гай Марий косоглаз, как Цезарь Страбон, невежествен, как Помпей Страбон, низкороден, как рабочий в порту Рима, вульгарен, как всадник Секст Перквитин – я бы все равно голосовал за него. Я не верю, что у нас есть другой такой полководец, и против того, чтобы над ним стоял консул, который будет его третировать, как Квинт Сервилий Сципион третировал Гнея Маллия Максима.

Он ушел с большим достоинством, оставив Метелла стоять с разинутым ртом.

– Он изменился, – сказал Сципион-младший, который все еще разделял взгляды Друза, но начал отдаляться от друга с тех пор, как они вернулись из Заальпийской Галлии. – Мой отец говорит, что, если Марк Ливий не поостережется, то превратится в демагога в самом худшем смысле этого слова.

– Как он может! – воскликнул Метелл. – Его отец, цензор, был непримиримым противником Гая Гракха и юного Марка Ливия воспитывал в патрицианском духе.

– Это после Арозио он изменился. Вернувшись, он не расстается со своим закадычным другом Сило, марсийцем, с которым сдружился после битвы, – фыркнул Сципион. – Сило приехал из Альба Фунентия и хозяйничает в доме Мария Ливия, как в своем собственном. Они подолгу просиживают за разговорами, а меня никогда не приглашают присоединиться.

– Ох уж это Арозио, – сказал Метелл, немного смущенный тем, что говорит это сыну того, кто в случившемся под Арозио виновен.

Сципион-младший пошел домой, ощущая смутное недовольство. Все так изменилось после Арозио! Его отец тоже переменился, сын часто не понимал его приступов то веселья, то ярости.

Сципион-младший не сможет освободиться от чувства вины. Пока Друз, Серторий, Секст Цезарь и даже этот парень Сило лежали в поле, ожидая смерти, он бежал через реку, будто шавка, которую пнули ногой, и желал одного – выжить. Естественно, об этом он никогда не рассказывал даже отцу; это была его тайна. Каждый день, встречая Друза, он хотел понять, подозревает ли тот, что его друг струсил в бою.

Его жена, Ливия Друза, была в своей комнате с маленькой дочкой на коленях, – Ливия только что покормила крошку грудью. Как обычно, его встретили улыбкой. Улыбка должна бы согреть, подбодрить его. Но не получалось: глаза Ливий не улыбались никогда и оставались холодны. Слушая мужа или обращаясь к нему, она не смотрела ему прямо в глаза. Тем не менее ни один мужчина не был осчастливлен супругою более приятной и любезной. Она никогда не сказывалась слишком усталой или нездоровой, чтобы принять его, никогда не отказывалась выполнять в постели любые его запросы. В таких случаях он, конечно же, не мог видеть ее глаз – и не мог точно знать, получает ли она сама хоть каплю удовольствия.

Человек более умный и чуткий менее утомлял бы Ливию Друзу, но Сципион предпочитал действовать сообразно собственным фантазиям. Ему хватало проницательности, чтобы почувствовать неладное, но не хватало соображения, чтобы сделать верные выводы. И уж конечно и на ум не приходило, что жена его не любит. Хотя перед самой женитьбой он был уверен, что не нравится ей. Но мало ли что покажется… Как истинная римлянка может не любить мужа!

Рождение дочери Сервилий, а не сына, разочаровало Сципиона, и он не принимал ребенка всерьез. Он сел и подождал, пока Ливия Друза, помассировав девочке спинку, отдаст ее в руки македонской няни.

– Ты знаешь, что твой брат голосовал за Гая Мария на выборах консула? – спросил он.

Глаза Ливий Друзы расширились: Нет. Ты уверен?

– Он сам сказал сегодня Метеллу Нумидийцу. При мне. Наверно, это все из-за Арозио. Жаль, что враги моего отца не дали замять эту историю.

– Дай время, Квинт Сервилий.

– Со временем становится только хуже, – устало произнес он.

– Ты остаешься обедать?

– Нет, снова ухожу. Иду обедать к Луцию Луцинию Оратору. Марк Ливий тоже будет там.

– А, – сказала Ливия Друза равнодушно.

– Извини, не сказал тебе об этом утром, просто забыл, – сказал муж, вставая. – Ты не против?

– Нет, конечно, – пожала она плечами.

Вообще-то она была против. Но не потому, что соскучилась по мужу. Останься он дома – не пропали бы даром и деньги, потраченные на кухню. Они жили с отцом Сципиона, который вечно жаловался на непомерные хозяйственные расходы и обвинял Ливию Друзу в нерачительности. Ни ему, ни его сыну не приходило в голову загодя предупредить ее о своем отсутствии. Поэтому она каждый день должна быть уверена, что обед готов, даже если мужчины не возвращались к трапезе. А в результате почти нетронутый обед исчезал в желудках довольных этим рабов.

– Домина, я отнесу ребенка назад в детскую? – спросила девушка-македонка.

Ливия Друза, погруженная в мечты, кивнула, даже не взглянув на дочь, которую уносила няня. Она продолжала кормить крошку грудью не ради здоровья малышки, а из-за того, что давая ребенку грудь, не могла зачать снова.

Она не особо заботилась о Сервилий. Каждый раз, глядя на малютку, она видела миниатюрную копию ее отца: короткие ножки, тревожащая мать смуглость, густые черные волосы по спинке, рукам и ногам, копна жестких черных волос на голове, которые спадали на лоб и шею, как шерсть. Ливия Друза не видела в маленькой Сервилий никаких достоинств. Хотя у Сервилий были большие и глубокие черные глаза, ротик, как бутон розы, предвестник будущей красоты.

Восемнадцать месяцев замужества не примирили Ливию Друзу с судьбой, хотя она никогда не смела перечить приказам брата. Ее манеры были совершенны. Даже во время постельных баталий она вела себя безупречно. Никакой страсти! Пожалуй, Сципион-младший даже испугался бы, застони она в экстазе или разбросайся по ложу, наслаждаясь лаской, как это дозволено любовницам. Все, что она делала, она делала с покорностью жены: смирно лежа, не подмахивая бедрами /что так распаляет мужчин/ – и храня холодность. О, это давалось ей трудно! Труднее, чем что-либо другое. Ведь от прикосновений мужа ее тошнило…

В ней не было места даже для жалости к Сципиону-младшему, который ничего не делал, чтобы завоевать любовь жены. Но он был другом ее брата. И теперь она боялась обоих. Оставалась безропотно ждать конца дней своих, не надеясь узнать, что такое настоящая жизнь.

Хуже всего было то, что жила она, как в ссылке. Дом Сервилия Сципиона был на той стороне Палатина, где большой Цирк. Прямо перед ним – ни одного дома, только крутой каменный обрыв. Ливия была лишена даже возможности любоваться с лоджии на балкон другого дома, где мог появиться рыжеволосый Одиссей.

Отец же Сципиона был человек на редкость неприятный. У него даже не было жены, которая делила бы заботы о доме с Ливией Друзой. Ни с ним, ни с его сыном у Ливий не было доверительных отношений, так что она боялась спросить жива жена старшего Сципиона или умерла. Конечно, Сципион-отец мучился с каждым днем все больше и больше из-за своей причастности к провалу под Арозио. Сначала его лишили поста и имущества, затем народный трибун Луций Кассий Лонгин протащил закон, лишивший Сципиона места в Сенате, и все, кому не лень, в глаза звали его изменником. Забившись в свой дом, как в нору, Сципион-отец проводил время, наблюдая за Ливией Друзой и придираясь к ней.

Ливия Друза старалась не давать к этому повода. Но он не унимался. Однажды преследования свекра ее так разозлили, что она вышла на середину перистиля, где никто не мог ее подслушать, и начала громко разговаривать сама с собой. Удивленные рабы собрались у колоннады, шепотом рассуждая, что такое случилось с хозяйкой. Отец тут же вылетел из своего кабинета, опустился по дорожке и набросился на нее:

– Что ты здесь вытворяешь, девчонка?

– Читаю на память песнь об Одиссее.

– Нет! – прорычал свекор. – Ты обращаешь на себя внимание. Слуги говорят: ты сумасшедшая. Если хочешь читать Гомера, делай это там, где люди поймут, что это Гомер. Издеваешься надо мной?

– Нет, пытаюсь убить время.

– Есть способы и получше. Сядь за свой ткацкий станок, спой ребенку… Делай что-нибудь еще, что обычно делают женщины. Давай, давай, иди отсюда!

– Я не знаю, что делают женщины, отец, – сказала она, поднимаясь. – Что делают женщины?

– Сводят мужчин с ума! – ответил он, возвращаясь в кабинет и с треском захлопывая за собой дверь.

– Тогда, вняв совету Сципиона-отца, она взялась ткать – ткать первое из целой серии своих похоронных покрывал. Работая, она громко разговаривала с воображаемым Одиссеем. Вот чары проходят, Одиссея все нет, и она готовит покрывало, чтобы отсрочить день, когда придется выбрать нового мужа. Часто она прерывала свой монолог и сидела, склонив голову, как бы прислушиваясь к чьей-то речи.

На этот раз Сципион-отец послал к ней своего сына: узнать, в чем дело.

– Я тку мое похоронное покрывало, – объяснила она. – И пытаюсь отгадать, когда вернется Одиссей, чтобы меня спасти. Знай, он спасет меня. Когда-нибудь спасет.

Цепио-младший изумился:

– Спасет тебя? О чем ты говоришь, Ливия Друза?

– Я никогда шага не ступала за порог этого дома, – ответила она.

– Что же останавливает тебя?

Такого вопроса она не ожидала. И не могла придумать ничего лучшего, чем сказать, что у нее нет денег.

– Денег? Я дам их тебе, Ливия Друза! Только прекрати раздражать моего отца, – вскричал Сципион, досадуя на обоих. – Иди, куда хочешь! Покупай, что хочешь!

С улыбкой она прошла через комнату и поцеловала мужа в щеку.

– Спасибо, – сказала она искренне и даже обняла его.

Так просто! С вынужденным затворничеством покончено.

ГЛАВА IV

Когда Луций Аппулей Сатурнин был избран народным трибуном, его благодарность Гаю Марию не знала границ. Теперь он может показать себя! Вскоре он нашел и союзников. Один из народных трибунов был клиентом Гая Мария – некий Гай Норбан из Этрурии, имевший значительное состояние, но не имевший сенаторской тоги в силу своего происхождения. Другой – Марк Бебий из рода военных трибунов Бебиев, пользующихся дурной славой взяточников: его при необходимости можно просто купить.

К несчастью на другом конце скамьи трибунов сидели три грозных противника: Луций Аврелий Котта, сын умершего консула Котты, племянник экс-претора Мария Котты, единокровный брат Аврелии, жены юного Гая Юлия Цезаря. И Луций Антистий Регин /ходили слухи, что он клиент консула Квинта Сервилия Сципиона, так что тень позора Сципиона падала и на него/. Третьим был Тит Дидий, человек спокойный и опытный, чья семья корни имела в Кампании; он имел прекрасную репутацию как бесстрашный и дисциплинированный воин.

Остальные народные трибуны искали компромисса, чтобы предотвратить усобицу противоположных сторон. Люди, к которым Скавр обращался как к демагогам, недолюбливали тех, которым Скавр рекомендовал помнить, что они прежде всего сенаторы, а уж потом народные трибуны.

Но не об этом беспокоился Сатурнин. Он получил пост в верхушке коллегии следом за Гаем Норбаном – Гай Марий не зря потратил кучу денег, чтобы купить голоса в их пользу. Необходимо было, чтобы эти двое произвели впечатление, иначе Народное собрание за каких-нибудь три месяца разжует их и выплюнет. Совладать с Народом нелегко, ни один народный трибун не мог удержаться на своем посту более трех месяцев. Трибуны выматывались, как эзоповский заяц, в то время как Сенат, подобно старой черепахе, тащился себе помаленьку и тащился.

– Они только и думают о моих деньжатах, – сказал Сатурнин Главцию на десятый день декабря, когда новая коллегия приступила к работе.

– С чего начнем? – лениво спросил Главций, немного задетый тем, что он старше, чем Сатурнин, но до сих пор не смог пробиться в народные трибуны.

Сатурнин по-волчьи оскалился:

– С земельного закона. Чтобы помочь моему другу и благодетелю Гаю Марию.

Тщательно продумав свою речь, Сатурнин внес на обсуждение закон, распределяющий ager Aficanus insularum, которые год назад Луций Марк сохранил для общего пользования. Теперь следовало разделить эти земли между солдатами Мария: каждому, чья служба в легионе подошла к концу, – по сотне югеров. О, как наслаждался Сатурнин! Крики одобрения из толпы народа, вой оскорбленного Сената, кулак, которым потрясал Луций Котта, речь Гая Норбана в поддержку, сильная и искренняя.

– Вот уж не думал, что так интересно быть народным трибуном, – сказал он позже, за обедом у Главций.

– Да, упирались отцы города ожесточенно, – ухмыльнулся Главция. – Я думал Нумидиец вены прилюдно вспорет с досады!

– Жаль, что он этого не сделал.

Сатурнин лежал на спине, взгляд его скользил по узорам из сажи от ламп и жаровень на потолке, давно ждавшем малярной кисти.

– Только услышали слово "земельный законопроект" – и уже ощетинились, кричат о братьях Гракхах, боятся хоть что-то отдать неимущим.

– Что ж, это действительно внове для римлян.

– Потом возьмутся вопить об огромных наделах – дескать, они в десять раз больше, чем средний надел в Кампании. И даже не знают, что земли этого острова в Малом Сирте не имеют и десятой доли того плодородия, как в худших хозяйствах Кампании, и что дождей там выпадает вдесятеро меньше, чем нужно бы.

– Да, но спор был в основном о том, сколько тысяч новых клиентов появится у Гая Мария. Вот в чем загвоздка! Каждый отставной солдат теперь – потенциальный клиент своего военачальника. Солдату и невдомек, что истинный его благодетель – Сенат, что именно Сенат изыскал земли. Солдат будет благодарен Гаю Марию. Против этого-то и борются избранные.

– Согласен. Но к чему бороться, Гай Сервилий? Лучше ввести закон общий, для всех армий и на будущее; десять югеров хорошей земли каждому, кто отслужил свой срок в легионах. Кажется, пятнадцать лет? Или двадцать? Неважно, под чьим начальником служил, сколько кампаний провел.

Главций рассмеялся с неподдельным восхищением:

– Где твой здравый смысл, Луций Аппулей? Всадники подобный закон отвергнут. Разве они согласятся терять земли, которые могли бы взять в аренду? Что уж говорить о наших сенаторах!

– Если бы земли эти были в Италии, я бы их понял, – сказал Сатурнин. – Но острова у берегов Африки? Ведут себя, как собака, сторожащая дочиста обглоданные кости. По сравнению с миллионами югеров, захваченными Гаем Марием для Рима – это же крохи!

Главция лежал, сложив на груди руки, как выброшенная на берег черепаха складывает ласты. Он снова рассмеялся:

– И тем не менее речь Скавра мне понравилась. Умен, ничего не скажешь. Остальные не стоят и своих одежд. – Он поднял голову и уставился на Сатурнина. – Ты готов к завтрашней схватке в Сенате?

– Думаю, да. Луций Аппулей возвращается в Сенат! На этот раз им не вышвырнуть меня, пока не истечет мой срок! Чтобы сделать это, потребуется согласие тридцати пяти триб. Но трибы не станут этим заниматься. Нравится это отцам города или нет – я возвращаюсь в их священные порталы. Злой, как оса. И, как оса, кусачий.

В Сенат он вошел, как к себе домой. Быстро поклонился принцепсу Скавру и взмахом руки приветствовал сенаторов. Сенат был почти в полном составе – верный признак приближающейся битвы. Результат, подумал он, не будет иметь большого значения. Решится все не здесь… Главное – преподнести пилюлю этим зазнайкам. Нате вам, любезные: опальный квестор перевоплотился в народного трибуна.

– Уже долгое время сфера влияния Рима не ограничивается только Италией, – сказал он. – Все мы помним неприятности, причиненные Риму царем Югуртой! Все мы навеки благодарны старшему консулу Гаю Марию за превосходное – и окончательное – завершение войны в Африке. Но можем ли мы гарантировать будущим поколениям, что и в провинциях будет мир? Сложилась традиция не рушить обычаи неримских народов. Хотя они живут в наших провинциях – они свободны следовать своей религии и защищать свои интересы. При условии, что это не угрожает благополучию Рима. Но кое о чем мы забываем: в наших провинциях, удаленных от Рима дальше, чем Италийская Галлия и Сицилия, не достаточно знают о Риме и римлянах. Знай народ Нумидии о нас больше, царь Югурта не смог бы его поднять против Рима. Знай народ Мавретании о нас больше, царь Югурта никогда не смог бы склонить царя Бокха на свою сторону… Итак, земли в Африке. Стратегически эти острова не имеют большого значения. Размеры их скромны. Нет там ни золота, ни серебра, ни металлов, ни экзотических пряностей. Они не особо плодородны по сравнению с легендарными полями вдоль реки Баград, где лишь немногие из нас владеют собственностью, в отличие от многих всадников первого класса. Так почему бы не отдать эти земли отставным солдатам Гая Мария? Неужели мы действительно хотим, чтобы почти сорок тысяч ветеранов слонялись по тавернам и улицам Рима? Без работы, без цели, без гроша в кармане после того, как они истратят свою долю добычи? Не лучше ли для них – и для Рима – поселиться на островах? К тому же, сенаторы, они могут сослужить службу и после отставки. Они могут привнести римские традиции в жизнь провинции. Наш язык, наши обычаи, наших богов, наш стиль жизни! Общаясь с этими веселыми и смелыми римлянами, народы Африки смогут понимать Рим лучше. Ведь эти римляне – обычные люди – ни богатство, ни знатность не помешают им смешаться с коренным населением и жить его жизнью. Некоторые женятся на местных девушках, породнятся с местными мужчинами. В результате – меньше войн, больше мира.

Говорил он убедительно, без высокопарных словес и жестов. Воодушевленный своими разглагольствованиями, Сатурнин уже уверовал, что одолевает этих тупых зазнаек, увидевших наконец, что такие люди, как Гай Марий, да и сам он, могут быть проницательней их.

И когда он шел к своему месту на скамье, он не почувствовал подвоха в молчании Сената. Пока не понял: они просто ждут. Ждут, пока один из отцов города не укажет им путь. Бараны… Жалкие бараны у ворот бойни!

– Можно мне? – спросил верховный жрец Луций Цецилий Метелл Долматийский председательствующего магистрата, младшего консула, Гая Флавия Фимбрию.

– Даю вам слово, Луций Цецилий, – сказал Фимбрия.

Метелл вышел на середину и дал волю гневу:

– Рим исключителен! – взревел он так, что некоторые из слушателей вздрогнули от неожиданности. – Как осмелился кто-то предлагать план того, как остальной мир превратить в подделку под Рим?

Он дрожал от злости.

– Кто он, дерзнувший? Мы знаем, кто он, – кричал Метелл. – Луций Аппулей Сатурнин! Вор, наживающийся на голоде, изнеженный и вульгарный растлитель мальчиков, питающий мерзкую похоть к своей сестре и маленькой дочери, марионетка, управляемая кукольником из Арпината в Заальпийской Галлии, таракан из самого отвратительного публичного дома Рима, сводник, педераст, развратник! Что он знает о Риме? Рим – исключителен! Рим не может быть разнесен по миру, как дерьмо, как плевок по сточной канаве. Как мы можем допустить, чтобы кровь нашей расы разжижили смешанными браками с женщинами многих народностей. Нам придется в будущем ездить в места, отдаленные от Рима, и осквернять свои уши ублюдочным латинским арго? Пусть они говорят на греческом! Пусть они поклоняются Серафиму или Астарте! Нам-то что? Дать им гражданство?! Кто является гражданами? Мы! Для кого существует гражданство? Только римлянин может понять это! Гражданство – это дух римской цивилизации! Гражданство – божественный дар, дар непобедимых богов, ибо Рим никогда и никем не был завоеван – и никогда не будет, собратья граждане!

Вся Палата взорвалась в ликовании. Верховный жрец, пошатываясь, пошел к своему креслу и почти рухнул в него. А сенаторы топали ногами, хлопали до боли в ладонях и обнимались со слезами на глазах.

Но бурные эмоции быстро исчезли, как пена на морском прибое. Когда высохли слезы, и прошел озноб от возбуждения, члены Сената поняли, ничего более интересного сегодня уже не последует и разбрелись по домам, чтобы жить воспоминанием о том чудесном моменте, когда перед ними явилось божественное видение: Гражданство, укрывающее их своей тогой, как отец заботливо укрывает от непогоды любимых сыночков.

Палата уже почти опустела, когда Красс Оратор, Квинт Муций Сцевола, Метелл Нумидиец, Катулл Цезарь и принцепс Скавр вспомнили, что пора прервать ликование и следовать за остальными сенаторами. Верховный жрец все еще сидел на своем кресле, выпрямившись и сложив руки на коленях, как благовоспитанная девица. Только голову свесил на грудь. Жидкие пряди седеющих волос шевелились на легком ветерке, что дул в открытые двери.

– Брат мой, это величайшая речь, которую я когда-либо слышал, – воскликнул Метелл Нумидиец, протянув руку к плечу Долматийского.

Тот не шевельнулся и не ответил. Он был мертв.

– Достойный конец, – сказал Красс Оратор. – Я бы умер счастливым, зная, что произнес перед смертью величайшую речь.

Но ни речь Метелла Долматийского, ни его смерть, ни гнев и власть Сената не могли помешать Народному собранию одобрить земельный законопроект Сатурнина.

– Мне это нравится! – сказал Сатурнин Главции за поздним обедом, когда земельный закон был принят. Они часто обедали вместе, обычно у Главции: жена Сатурнина так и не оправилась до конца от ужасных событий, последовавших после того, как Скавр свалил на Сатурнина всю вину за голод в Риме. – Если бы не этот старый носатый mentula Скавр…

– Ты и впрямь рожден для ростры, – сказал Главция, кушая тепличный виноград. – Может быть в конце концов что-нибудь изменит нашу жизнь.

– Уж не божественное ли Гражданство? – фыркнул Сатурнин.

– Можешь смеяться. Но жизнь забавна. Больше шаблонов и меньше случайностей, чем в игре в коттабус.

– Что же, Гай Сервилий, ты отвергаешь и стоиков, и Эпикура? И фатализм, и гедонизм? Будь осторожен, не путай карты греческим ворчунам, которые утверждают, что мы все философии позаимствовали у них, – засмеялся Сатурнин.

– Греки существуют, римляне делают. Не видел человека, которому бы удалось сочетать оба состояния. Мы – как противоположные концы пищеварительного тракта. Римляне – рот, мы всасываем. Греки – задний проход, они извергают. Не в обиду грекам, я выражаюсь фигурально, – сказал Главция и подтвердил свои умозаключения, отправляя виноградину в римский конец пищеварительного тракта.

– Оба конца дают друг другу и работу, и жизнь. Лучше нам держаться вместе.

Главция ухмыльнулся:

– И это говорит римлянин!

– Я не один, что ни говорил бы Метелл Долматийский. Разве это не удача для истории, что старикан загнулся так вовремя? Будь отцы города предприимчивей, они возвели бы его в боги. Метелл – Бог Гражданства! – Сатурнин взболтнул осадок в своей чаше, ловко выплеснул на пустую тарелку и сосчитал круги, образованные растекшимся вином. – Три, – сказал он и вздрогнул. – Число смерти.

– Ну и где же твой скептицизм? – хмыкнул Главций.

– Да, это необычно… Только три! Мы оба умрем через три года.

– Луций Аппулей ты полон противоречий! Слушай, это только игра в коттабус! – сказал Главция и сменил тему. – Я согласен, что жизнь на ростре восхитительна. Полководцы имеют легионы. Демагог же не имеет ничего острее своего языка, – усмехнулся он. – И разве не удовольствие было наблюдать, как сегодня утром толпа гнала с Форума Мария Бебия, когда он пытался наложить вето на закон.

– Приятное зрелище, – ухмыльнулся Сатурнин, изгоняя из памяти призрачное число три.

– Кстати, – Главция снова резко переменил тему разговора, – ты не слышал последние слухи?

– Что Квинт Сервилий Сципион украл золото Толосы? Ты это имеешь в виду? – спросил Сатурнин.

Главция был разочарован.

– Ишь ты, я думал, что я первый!

– Я узнал об этом из письма Мания Аквиллия, – признался Сатурнин. – Когда Гай Марий занят, Аквиллий пишет вместо него. Признаться, я не жалуюсь, из него писатель получше, чем из Великого.

– Из Заальпийской Галлии? Как они там узнали?

– Оттуда и пошел слух. Гай Марий захватил пленника. Самого царя Толосы! И тот утверждает, что Сципион украл золото – все пятнадцать тысяч талантов.

Главций присвистнул:

– Пятнадцать тысяч талантов! Спятить можно. Не великовата ли добыча? Конечно, правитель имеет право на собственные доходы. Но столько… Во всей римской казне, думаю, немногим больше… Спятить можно! Не верится.

– Да уж… Слухи сослужили хорошую службу Гаю Норбану, когда тот начал дело против Сципиона. Чтобы история с золотом разнеслась по городу потребовалось времени меньше, чем нужно Метелле Кальве, чтобы задрать подол перед шайкой распаленных землекопов.

– Хорошо сказал! Но и хватит на этом. Полно болтать. Надо заняться законопроектом об измене и еще кое-чем. Дело серьезное!

Дело было и впрямь серьезное. Сатурнин и Главция намеревались вывести суды, разбор обвинений в измене, из-под юрисдикции центурий, а потом и дела по взяточничеству и вымогательству отобрать у Сената и заменить присяжных из сенаторов присяжными из числа всадников.

В первую очередь, мы должны убедить Норбана осудить Сципиона в Народном собрании. Из-за этого похищенного золота общественное мнение против Сципиона, – сказал Сатурнин.

– Прежде в Народном собрании это не срабатывало, – засомневался Главция. – Наш друг Агенобарб уже пытался обвинить Силана в дурном ведении войны против германцев – даже не упоминая термин «измена»! Но Народное собрание его хитрость раскусило. Беда в том, что никто не любит разбирать дела об измене.

– Выходит, обвиняемый сам должен сказать, что умышленно способствовал развалу страны? Неужто найдется такой дурак? Гай Марий прав. Мы должны подрезать крылышки отцам города. Пусть знают: никто не выше закона. Сами они нам в этом не помощники. Остается опираться на людей не из Сената.

– Почему бы сразу не утвердить закон об измене, а затем уже судить Сципиона специальным судом? Знаю, знаю, сенаторы будут вопить как резаные свиньи. Так они и постоянно вопят…

Сатурнин скривился:

– Хотим мы жить или нет? Даже если нам осталось три года… Уж лучше жить три года, чем умереть завтра же.

– Опять ты со своими тремя годами!

– Послушай, – упорно продолжал Сатурнин, – если мы действительно добьемся, чтобы Народное собрание обвинило Сципиона, Сенат сразу смекнет, куда мы целим – в сенаторов, которые укрепляют своих собратьев от справедливого народного гнева. Не может быть одного закона для сенаторов и другого – для прочих. Пора бы народу проснуться! Вот и я подниму шум, чтобы разбудить римлян. С самого начала Республики Сенат дурачил народ разговорами, что сенаторы – лучшие из римлян и вправе делать и говорить, что хотят. Голосуйте за Луция Тиддлупа – его семья дала Риму первого консула! Мало ли, что Луций Тиддлуп – корыстный, жадный до золота невежда? Нет! Луций Туддлуп имеет имя и по традиции может служить обществу. Братья Гракхи были правы: надо вырвать суды из рук Луциев Тиддлупов и отдать всадникам!

– Мне только что пришло на ум, Луций Аппулий… Народ, по крайней мере, сознательная и хорошо обученная масса. Столпы римских обычаев! Но что будет, если однажды кто-нибудь станет говорить и о неимущих так же, как ты говоришь сейчас о Народе?

Сатурнин рассмеялся:

– Пока брюхо голытьбы набито, а эдилы устраивают хорошие зрелища, голытьба счастлива. Допустим мы голытьбу к политике – Форум превратится в большой Цирк.

– Нынешней зимой их животы были не так уж полны, – сказал Главция.

– Но они и не голодали – благодаря уважаемому Марку Эмилию Скавру. Знаешь, я не сетую на то, что нам никогда не удастся переманить на свою сторону Метелла Нумидийца или Катулла Цезаря. Но я не без сожаления думаю, что мы никогда не будем иметь своим сторонником Скавра.

Главция посмотрел на него с интересом:

– Ты не в претензии, что Скавр вышвырнул тебя из Сената?

– Нет. Он делал то, что считал правильным. Но однажды, Гай Сервилий, я узнаю, кто был настоящим преступником. И они пожалеют о том, что было.

В начале января в Народном собрании Гай Норбан предъявил Квинту Сервилию Сципиону обвинение в том, что он потерял армию.

Страсти разгорелись с самого начала, так как отнюдь не все в Народном собрании были против особого положения сенаторов, да и Сенат провел с плебеями разъяснительную работу. Задолго до того, как трибы были созваны на голосование, вспыхнули волнения и полилась кровь. Народные трибуны Тит Дидий и Луций Аврелий Котта вынуждены были наложить вето на всю процедуру, но были согнаны с ростры разъяренной толпой. Летели камни, от ударов дубинками трещали ребра. Дидий и Луций Котта были вытащены из Комиция и буквально вдавлены напирающей толпой в Аргилетум, где и скрылись. Оглушенные и напуганные, они все же пытались прокричать вето сквозь море злых лиц, но слова их заглушали крики толпы.

Слухи о Толосе, несомненно, пошли на пользу Сципиону и Сенату. Весь город, от голытьбы до первого класса, проклинал Сципиона-вора, Сципиона-предателя. Люди – даже женщины, которые никогда не проявляли интереса к событиям на Форуме или в Собрании, пришли посмотреть на преступника невиданного ранее размаха. Разгорелись споры: как высоки должны быть горы украденных им слитков, как тяжелы, сколько их было. Ненавистью был отравлен весь город: люди не любят, когда кто-то сбегает с деньгами, которые считаются общей собственностью. Особенно, если этих денег так много.

Решив продолжать разбирательство, Норбан не обращал внимания на окружавшую его суматоху, в то время как привычные ко всему слуги Народного собрания вклинились в толпу, собравшуюся, чтобы посмотреть на Сципиона и его обругать. Обвиняемый стоял на трибуне в окружении ликторов, приставленных, чтобы охранять его от толпы. Сенаторы, чей патрицианский ранг не давал возможности участвовать в Народном Собрании, толпились на ступенях Курии и выкрикивали оскорбления в адрес Норбана, пока их не начали забрасывать камнями. Скавр упал с кровоточащей раной на голове. Но Норбан не остановил суд даже для того, чтобы проверить, не мертв ли принцепс Сената.

Голосование прошло очень быстро: первые восемнадцать из тридцати пяти триб единогласно осудили Квинта Сервилия Сципиона и голоса остальных триб уже не требовались. Ободренный поддержкой, Норбан предложил Народному собранию вынести приговор столь суровый, что сенаторы, присутствовавшие в собрании, завопили. Снова первые восемнадцать триб проголосовали «за». Сципион был лишен гражданства, ему было отказано в еде и крове в любой точке на расстоянии восьмисот миль от Рима, велено уплатить штраф в пятнадцать талантов золотом и подписано до начала его ссылки заключить его в камеры Лаутумия без права разговаривать даже с членами семьи.

Квинт Сервилий Сципион, экс-гражданин Рима, был уведен ликторами в полуразвалившиеся камеры Лаутумии.

Удовлетворенные финалом этого волнующего дня, толпы повалили домой. На Форуме остались несколько сенаторов.

Десять народных трибунов стояли в полярных группах: Луций Котта, Тит Дидий, Марк Бебий и Луций Антоний Регин шепотом совещались; ликующий Гай Норбан и Луций Аппулей Сатурнин оживленно разговаривали с Гаем Сервилием Главцией, который подошел, чтобы поздравить их; еще четверо колеблющихся в растерянности смотрели то на одних, то на других.

Марк Эмилий Скавр сидел, прислонившись спиной к подножию статуи Сципиона Африканского, пока Метелл Нумидиец и два раба пытались остановить кровь, текшую из раны принцепса. Красс Оратор и его веселый собутыльник и двоюродный братец Квинт Муций Сцевал, потрясенные, вертелись около Скавра. Два взволнованных молодых человека, Друз и Сципион-младший, стояли на ступенях Сената вместе с Публием Рутилием Руфом и Марком Аврелием Коттой. Младший консул, Луций Аврелий Орест, лежал в вестибюле, представленный заботам претора.

Рутилий Руф и Котта быстро двинулись, чтоб поддержать Сципиона-младшего, который внезапно стал оседать на ошеломленного и бледного Друза, держащегося рукой за плечо.

– Чем мы можем помочь? – спросил Котта.

Друз покачал головой – он был слишком взволнован, чтобы говорить, а Сципион-младший, казалось, и вовсе не слышал вопроса.

– Кто-нибудь послал ликторов охранять дом Квинта Сервилия от толпы? – поинтересовался Рутилий Руф.

– Да, я послал, – удалось ответить Друзу.

– А жена этого юноши? – спросил Котта, кивнув на Сципиона-младшего.

– Я сказал, чтобы она с ребенком укрылась у меня, – сказал Друз.

Сципион-младший шевельнулся и с удивлением посмотрел на окружающих.

– Золото, – вымолвил он. – Их беспокоило только золото! Они даже не вспомнили об Арозио. Даже не осудили его за Арозио. Только за золото!

– Такова человеческая натура, – мягко сказал Рутилий Руф. – Золото ценят выше, чем человеческие жизни.

Сципион-младший пристально посмотрел на него, пытаясь понять, иронизирует ли Рутилий Руф.

– Виноват Гай Марий, – сказал Сципион. Рутилий Руф взял его под локоть:

– Пойдем, юный Квинт Сервилий. Мы с Марком Аврелием отведем тебя к Марку Ливию.

Когда они сошли со ступеней Сената, Луций Антистий Регин, отделившись от собеседников Луция Котты, Дидия и Бебия, шагнул к Норбану. Тот приготовился обороняться.

– О, не беспокойся, – фыркнул Антистий. – Я не стану марать о тебя руки, ты, шавка! Я собираюсь идти в Лаутумию и освободить Квинта Сервилия. Ни один человек в истории Республики не был брошен перед ссылкой в тюрьму. Я не позволю, чтобы Квинт Сервилий был первым. Можете попытаться остановить меня, но я пошлю за своим мечом и… Клянусь Юпитером, Гай Норбан, если встанешь у меня на пути – убью.

Норбан рассмеялся:

– Да забери ты его. Забери Квинта Сервилия домой, утри ему слезки, подотри ему задницу. Только будь я на твоем месте, я бы и близко не подошел к его дому!

– Ничего, Сципион ему заплатит! – Сатурнин встал перед униженным Антистином. – Ты ведь знаешь, он в состоянии платить золотом!

Гай Норбан терял интерес к происходящему.

– Пойдем, – сказал он Главции и Сатурнину. – Пойдем пообедаем.

Скавр чувствовал себя очень плохо, но скорее умер бы, чем унизился до того, чтобы его вырвало на людях. Чтобы отвлечься, он заставил себя сосредоточиться на трех оживленных, ликующих приятелях.

– Они – оборотни, – сказал он Нумидийцу, чья тога была вымазана в крови Скавра. – Посмотри на них! Игрушки Гая Мария!

– Ты можешь встать, Марк Эмилий? – спросил Нумидиец.

– Нет, пока я не буду уверен, что тошнота прошла.

– Я вижу, Публий Рутилий и Марк Аврелий увели двух молодых людей домой, – сказал Метелл.

– Вот и хорошо. Они нуждаются в присмотре. Никогда еще не видел, чтобы толпа так жаждала крови нобилей. Даже в худшие времена, при Гае Гракхе.

– Ну и промахнулся же Квинт Сервилий с золотом! – ухмыльнулся Метелл.

Почувствовав себя лучше, Скавр позволил, чтобы ему помогли подняться.

– Ты думаешь, он все-таки украл? Метелл смотрел насмешливо:

– Э, не пытайся провести меня, Марк Эмилий! Ты знаешь Сципиона не хуже меня. Естественно, он присвоил золото! И я ему этого никогда не забуду. Золото принадлежит казне!

– Проблема в том, что мы не выработали систему наказания равных себе, но предавших нас.

Метелл пожал плечами:

– При чем тут какая-то система? Установить таковую – значит признать, что наши люди поступают недостойно. Публично признавая это, мы явим миру нашу слабость, и тогда нам конец.

– Лучше умереть.

– Согласен. Я только надеюсь, что наши сыновья будут столь же сильными, как мы.

– Твой мальчик так молод… Впрочем, он мне нравится…

– Может, обменяемся сыновьями?

– Нет. Такой жест убил бы твоего сына. Ему и так плохо, ведь он понимает: ты им недоволен.

– Он слабовольный.

– Возможно, тут может помочь хорошая жена.

– Это мысль! Я еще не думал об этом… У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Моя племянница. Дочь Метелла Долмация. Через два года ей будет восемнадцать. Я ее опекун, потому что мой дорогой Долмаций умер. Что скажешь, Марк Эмилий?

– Это дело, Квинт Цецилий! Хорошее дело!

Друз отправил своего управляющего Кратиппа и всех своих физически крепких рабов в дом Сервилия Сципиона, как только понял, что Сципион-отец будет заключен под стражу.

Расстроенная судом и тем немногим, что ей удалось услышать из разговора между отцом и сыном Сципионами, Ливия Друза ушла к своему станку, чтобы хоть чем-то себя занять; книги больше не могли увлечь ее, даже любовная поэзия Мелеагра. Не ждавшая вторжения слуг ее брата, она была встревожена выражением скрытой паники на лице Кратиппа.

– Быстрее, хозяюшка, соберите все, что хотите взять с собой! – сказал он, оглядывая ее гостиную. – Ваша горничная складывает вашу одежду, а няня позаботится о всем необходимом для ребенка, так что вам остается только показать, что вы хотите забрать из своих вещей – книги, бумаги, ткани…

– Что такое? Что случилось?

– Ваш свекор, хозяюшка… Марк Луций сказал, что его собираются арестовать.

– Но почему я-то должна уехать? – спросила она, испуганная уже другой мыслью о том, что придется вернуться в дом брата, в эту тюрьму, – и именно теперь, когда она обрела свободу.

– Город жаждет его крови, хозяюшка.

Румянец схлынул с ее лица:

– Крови? Они собираются убить его?

– Нет, не все так уж плохо, – успокоил Кратипп. – Они конфискуют его имущество. Но толпа так разъярена… Ваш брат полагает, что после суда самые мстительные придут, чтобы разграбить дом…

Не прошло и часа, как дом Квинта Сервилия Сципиона опустел, наружные ворота были заперты. В то время, как Кратипп уводил Ливию Друзу по Кливус Палатинус, явился большой отряд ликторов, одетых в одни туники и вооруженных дубинами вместо фасок. Они собирались нести караул снаружи дома и не подпускать разгневанную толпу: Сенат хотел сохранить имущество Сципиона нетронутым, чтобы позже его могли переписать и выставить на распродажу.

Сервилия Сципиония встретила невестку в дверях дома Друза. Она была бледна, как и Ливия.

– Пойдем, посмотришь, – сказала она, торопливо ведя Ливию Друзу через перистиль на лоджию, которая выходила на Форум.

Суд над Квинтом Сервилием Сципионом подходил к концу. Толпа распалась на трибы, чтобы проголосовать за приговор о ссылке и конфискации. Сверху Форум был похож на море: спокойное у Комиция и бушующее по краям. Там, где споры начинали перерастать в драку, возникали водовороты. На трибуне стояли народные трибуны и маленькая, окруженная ликторами, фигура: Ливия Друза решила, что это и есть ее свекор.

Сервилия Сципиония заплакала, а все еще не оправившаяся от испуга Ливия Друза крепче прижалась к ней.

– Кратипп сказал, что толпа может разграбить дом отца, – сказала она.

Вынув носовой платок, Сервилия Сципиония утерла слезы:

– Марк Ливий всегда боялся этого, – промолвила она. – Эта гнусная история о золоте Толосы! Не будь ее, все сложилось бы иначе. Но большинство римлян, кажется, осудили отца еще до суда… его даже не судили потом!

Ливия Друза обернулась.

– Я должна посмотреть, где Кратипп положил моего ребенка.

Это замечание вызвало новый поток слез у Сервилии Сципионии, которой все еще не удавалось забеременеть, хотя она отчаянно хотела ребенка.

– Почему я не могу зачать? – спросила она Ливию Друзу. – Ты такая счастливая! Марк Ливий сказал, что ты собираешься завести второго ребенка, а я все еще не могу первого зачать!

– У тебя еще есть время, – убеждала ее Ливия Друза. – Не забывай, что они уезжали на месяц после нашей женитьбы, и Марк Ливий намного больше занят, чем мой Квинт Сервилий. Обычно, говорят, чем больше занят муж, тем труднее жене понести.

– Нет, я бесплодна, – прошептала Сервилия Сципиония. – Я знаю, я бесплодна. Я чувствую! А Марк Ливий такой добрый, такой снисходительный…

– Ну, не мучай себя, – сказала Ливия Друза, которой удалось довести невестку почти до атриума, и теперь она оглядывалась в поисках помощи. – Ты же понимаешь, что слезы тут не помогут. Семя укореняется в спокойном чреве…

Появился Кратипп.

– О, слава богам! – воскликнула Ливия Друза. – Кратипп, сходи за горничной моей сестры. И может, ты покажешь, где мне спать и где маленькая Сервилия?

В таком огромном доме разместить нескольких человек – не проблема. Кратипп отдал Сципиону-младшему и его жене одну из комнат, выходившую в перистиль, другую – Сципиону-отцу; крошку Сервилию поместили в свободную детскую у дальней колоннады.

– Как мне распорядиться насчет обеда? – спросил управляющий.

– С этим – к моей сестре, Кратипп. Я не собираюсь подрывать ее авторитет.

– Она слегла, хозяюшка.

– О, понимаю. Тогда пусть обед будет готов через час – мужчины, возможно, захотят есть. Но будь готов и к тому, что придется его отложить.

В саду послышалось движение. Ливия Друза пошла посмотреть и увидела у колоннады своего брата Друза, поддерживающего Сципиона-младшего.

– Квинт Сервилий, твой свекор приговорен. Ему запрещено селиться ближе, чем в восьмистах милях от Рима, велено уплатить штраф в пятнадцать тысяч талантов золотом – то есть из дома выгребут все, до пылинки. А пока Квинт Сервилий не выслан, его будут держать в тюрьме, – сказал Друз.

– Но вся его собственность не составит и ста талантов! – сказала Ливия Друза, ошеломленная.

– Конечно. Поэтому он никогда больше не вернется домой.

Вбежала Сервилия Сципиония – глаза полны слез:

– Что? Что с нами будет? – кричала она. Друз нежно обнял ее. Она успокоилась.

– Пойдем к тебе в кабинет, Марк Ливий, – сказала она и действительно направилась туда.

Ливия Друза в ужасе отшатнулась.

– Что с тобой? – спросила Сервилия.

– Мы не можем сидеть в одном кабинете с мужчинами!

– Можем! – ответила та раздраженно. – Даже Марк Ливий понял, что не время пренебрегать женщин. Мы или выстоим вместе, или вместе падем. Сильным мужчинам нужно знать, что рядом с ними – сильные женщины.

Ливия Друза вынуждена была признаться себе, что Сервилия права. Да, надо быть сильной… Может, этого ей и не хватало всю жизнь? Она последовала за мужчинами и невесткой в кабинет и сдержала испуг, когда Сервилия принесла неразбавленного вина для всей компании. Впервые в жизни Ливия Друза хлебнула неразбавленного вина.

На исходе десятого часа Луций Антистий Регин привел в дом Квинта Сервилия Сципиона. Тот выглядел уставшим, но скорее раздраженным, чем удрученным!

– Я забрал его из тюрьмы, – сказал Регин. – Ни один римский консул не будет заключен в тюрьму, пока я – народный трибун! Как они посмели!

Посмели, потому что народ поддержал их, – сказал Сципион. – Вот что, сын: со мной покончено. Отныне на вас, молодые люди, лежит защита прав семьи на привилегии. Если будет необходимо, защищайте их до последнего вздоха. Марии, Сатурнины и Норбаны должны быть уничтожены – пусть даже зарезаны, если нет другого выхода. Понятно?

Сципион-младший покорно кивнул, Друз сидел с каменным лицом.

– Клянусь, отец, наш род не будет унижен, пока я глава семейства, – торжественно ответил Сципион-младший.

Придя в себя, обретая душевное равновесие, он стал еще больше похож на своего ненавистного отца, подумала Ливия Друза."Почему я так ненавижу его? Почему мой брат заставил меня выйти за него замуж?"

Она увидела выражение лица Друза, которое ее поразило и озадачило. Не то, чтобы он не был согласен со словами ее свекра, но тщательно взвешивал их… И вдруг Ливия поняла: брат ненавидит свекра! Да, и он, похоже, изменился! Только Сципион-младший не меняется. И никогда не изменится. Он все больше становится Сципионом.

– Что ты намереваешься делать, отец? – спросил Друз.

– Отправиться в ссылку, конечно.

– Куда же, отец? – спросил Сципион-младший.

– В Смирну.

– А деньги? – спросил сын. – Я – ладно, Марк Ливий поможет… А ты? Сможешь ли ты жить в ссылке с комфортом?

– На моем счету в Смирне есть деньги, этого хватит. Что же до тебя, сын, не беспокойся. Мать оставила тебе большое состояние, которое я сохранил.

– Разве оно не будет конфисковано?

– Нет. Во-первых, оно уже записано на твое имя, а не на мое. Во-вторых, счет для тебя открыт не в Риме, а тоже в Смирне. Поживи у Марка Ливия несколько лет, а потом я вышлю тебе деньги. Если же со мною что-нибудь случится, мои банкиры обо всем позаботятся. Ты же, зять, пока веди счет деньгам, истраченным моим сыном. Со временем они возвратятся к тебе до последней монетки.

Им было предоставлено право самим додумать то, чего не договорил Квинт Сервилий. Итак, он украл золото Толосы; золото сейчас в Смирне; оно – собственность Квинта Сервилия; оно – в целости и сохранности. И, значит, в распоряжении Квинта Сервилия почти столько же, сколько во всей римской казне.

Сципион повернулся к Антистию:

– Ты обдумал то, что я сказал тебе по дороге?

– Да. И я бы согласился.

– Хорошо! – Сципион посмотрел на сына и зятя. – Мой дорогой друг Луций Антистий согласился сопровождать меня в Смирну, доставив мне удовольствие от его общества и защитив меня своим званием народного трибуна. Когда мы прибудем в Смирну, я приложу все усилия, чтобы убедить Луция Антистия остаться со мной.

– Этого я еще не решил, – ответил Антистий.

– Я не тороплю, – Сципион потер руки. – А теперь – к столу. Я голоден, как людоед. Есть что-нибудь на обед?

– Конечно, отец, – ответила Сервилия Сципиония. – Мужчины, проходите в столовую, а мы с Ливией Друзой заглянем на кухню.

Командовал кухней Кратипп. Но женщинам пришлось разыскивать его. Обнаружился управляющий на лоджии. Он смотрел вниз на Форум, на который опускались сумерки.

– Посмотрите! Вы видели когда-нибудь такой беспорядок? – спросил управляющий возмущенно, указывая вниз. – Везде мусор! Башмаки, тряпье, палки, объедки, пустые винные фляги – позор!

Здесь был и он, ее огненноволосый Одиссей. Он стоял с Гнеем Домицием Агенобарбом на балконе дома внизу; как и Кратипп, мужчины гневались на беспорядок.

Ливия Друза задрожала, глядя на юношу, такого близкого – и такого далекого. Управляющий бросился обратно на кухню.

– Сестра, – спросила Ливия, когда они остались наедине. – Кто этот рыжеволосый человек на террасе с Гнеем Домицием? Он приезжает сюда многие годы, а я не знаю, кто он. Ты его знаешь?

Сервилия фыркнула:

– А, этот! Это Марк Порций Катон, – ответила она с презрением.

– Катон? Как, сенатор Катон?

– Тот самый. Выскочка! Внук цензора Катона.

– Значит, его бабушкой была Лициния, а его мать – Эмилия Павла? Тогда он именит! – возразила Ливия.

Сервилия опять фыркнула:

– Плохая ветвь, моя дорогая. Он не сын Эмилии Павлы. Будь он ее сыном – был бы старше. Нет, нет! Он не Катон Лициниан! Он – Катон Салониан. Правнук раба.

Воображаемый мир Ливий Друзы рушился.

– Я не понимаю, – сказала она смущенно.

– Как, ты не знаешь этой истории? Он – сын сына цензора Катона от второго брака.

– От дочери раба?

– От дочери собственного раба, если быть точной. Ее звали Салония. Это позор, что им дано право вращаться среди нас, будто детям первой жены цензора, Лицинии! Они даже в Сенат проникли… Разумеется, Порции Катоны Лицинианы с ними не общаются. Да и мы – тоже.

– Почему же Гней Домиций терпит его? Сервилия Сципиония рассмеялась. Это был тот же противный смешок, что и у ее отца:

– Да Домиции Агенобарбы и сами не так уж знамениты! Больше денег, чем предков. Одни только россказни, будто бы рыжина из бороды – от Кастора и Поллукса. Точно не знаю, почему Агенобарб благосклонен к этому отродью рабыни. Но мой отец разобрался в этом.

– Разобрался – в чем? – сердце Ливий Друзы ушло в пятки.

– Все дело в этой самой рыжине. Катон и сам-то был рыжий. Но от Лицинии у него рождались шатены с карими глазами. А Салоний, раб цензора Катона, был кельт из Ближней Испании, и был огненноволос. Дочь его, Салония, унаследовала огненный цвет волос. Вот почему Катоны Салонианы рыжи и сероглазы. Агенобарбам же хочется увековечить миф, который они сочинили: мол, рыжие бороды у них – от предков, имеющих отношение к Кастору и Поллуксу. Потому-то они всегда женились на рыжеволосых женщинах. А такие в Риме – редкость. И если поблизости не найдется высокородной рыжеволосой женщины, Агенобарб, наверно, женится на ком-нибудь из семейки Катонов Салонианов. Агенобарбы так заносчивы, что полагают, будто их собственная кровь не подпортится родством с любой швалью.

– Должно быть, у Гнея Домиция есть сестра?

– Есть… Я должна идти… О, что за день! Пойдем к столу.

– Иди первой. Я должна прежде покормить дочь. Упоминания о ребенке было достаточно, чтобы бедная, жаждущая детей Сервилия Сципиония поспешила прочь. Ливия вернулась к балюстраде. Да, они все еще там – Гней Домиций и его гость. Правнук раба. Возможно из-за наступающего мрака, волосы человека, стоящего внизу, тускнели, рост и ширина плеч уменьшались. Теперь его шея выглядела немного нелепой, слишком длинной и тощей… Четыре слезинки звездочками упали на перила – и только.

Я была глупа, как всегда, подумала Ливия Друза. Я четыре года мечтала о человеке, который оказался потомком раба. Я разговаривала с ним, как с царем, смелым и знатным, подобным Одиссею. Я превратила себя в терпеливую Пенелопу, ожидающую мужа. А теперь узнаю, что он не знатен. Знатен? Да его происхождение просто позорно! К тому же, кто был сам цензор Катон? Крестьянин из Тускулы, подружившийся с патрицием Валерием Флакком! Этакий предшественник Гая Мария… Этот человек на террасе внизу – потомок раба… Как я глупа! Идиотка!

В детской она обнаружила маленькую Сервилию, голодную и дрожащую. Она села и покормила малышку, чтобы отвлечься привычным делом от неразберихи этого дня.

– Надо подыскать кормилицу, – сказала она няне-македонке, готовая уйти. – Я бы хотела несколько месяцев отдохнуть, прежде чем снова рожу. Второго ребенка можете отдать кормилице с самого начала. Кормление ребенка, очевидно, не препятствует зачатию. Иначе я не была бы сейчас беременна.

Она незаметно вошла в столовую, как раз в тот момент, когда подавали главное блюдо, и тихо села прямо напротив Сципиона-младшего. Все наслаждались хорошей едой, и Ливия обнаружила, что тоже была голодна.

– С тобой все в порядке? – спросил ее муж. – С виду ты нездорова…

Вздрогнув, она пристально посмотрела на него – увидела, будто впервые. Да, у него не было рыжих волос, не было серых глаз, он не был высок, грациозен и широкоплеч, он никогда не станет Одиссеем. Но он был ее мужем и преданно любил ее, он был отцом ее детей. И – знатным без изъяна патрицием.

Она улыбнулась ему – не только губами, но и глазами…

– Просто день такой, Квинт Сервилий, – сказала она нежно. – А вообще-то я чувствую себя лучше, чем всегда.

Ободренный результатом суда над Сципионом, Сатурнин начал действовать с деспотичной самоуверенностью, которая потрясла Сенат. Следом за делом Сципиона Сатурнин в Народном собрании обвинил Гая Маллия Максима за потерю армии – и с тем же результатом. Маллий Максим, уже лишившись сыновей в битве под Арозио, теперь лишился римского гражданства и состояния и был отправлен в ссылку еще более нищим, чем жадный до золота Сципион.

Затем в конце февраля приняли новый закон об измене, которым вводились специальные суды, полностью составленные из всадников. Сенат вообще исключался из судопроизводства. Несмотря на это, сенаторы оскорбительно отозвались о законопроекте во время дебатов, но не могли воспрепятствовать принятию закона.

Хоть перемены эти были важны для будущего Рима, они интересовали Сенат и Народ меньше, чем проходившие в то же время выборы верховного жреца. Смерть Луция Цецилия Долматийского открыла не одну, а сразу две вакансии в Коллегии понтификов. Кроме того, с тех пор, как две ныне освободившиеся должности занимал один человек, некоторые были убеждены, и избирать необходимо лишь одного. Но, как раздраженно заметил принцепс Скавр, это было бы возможно только в том случае, если человек, выбранный простым понтификом, по праву претендовал бы и на второй, самый высокий пост. В конце концов сошлись на том, что первым будут избирать верховного жреца.

– Посмотрим, что мы получим, – сказал Скавр.

– Оба, принцепс Сената и Метелл Нумидиец, как и Катулл Цезарь, выставились кандидатами на пост верховного жреца. С ними был и Гней Домиций Агенобарб.

– Если выберут меня или Квинта Лутация, нам и вести подсчет голосов в выборах понтифика, так как мы оба уже являемся членами Коллегии, – сказал Скавр.

Согласно новому закону, лишь семнадцать из тридцати пяти трибунов участвовали в голосовании. Бросали жребий, чтобы определить, какие из триб будут участвовать в выборах. Жребий бросили, выборщиков определили. Все прошло благополучно: юмор и терпимость затушили все очаги напряженности на Форуме. Прекрасную затею оценили многие. Ничто так не расположило бы римлян к смеху, как шары цензора, на которых написаны августейшие имена, особенно когда отвергнутая партия близко подбиралась к столам и переворачивала их на победившую.

Героем дня стал Гней Домиций Агенобарб. Никто не удивился, когда его избрали верховным жрецом. Вторые выборы не понадобились. Осыпанный цветами и оглушенный аплодисментами, Гней Домиций не замедлил отомстить тем, кто выдвигал на пост его умершего отца юного Марка Ливия Друза.

Скавр не мог удержать смеха, когда прочитал постановление, чем вызвал недовольство расстроенного Метелла Нумидийца.

– Марк Эмилий, что за глупые смешки! – взорвался тот. – Этот плохо воспитанный человек, ведущий столь мерзкий образ жизни – и верховный понтифик! После моего дорогого брата? Не я?! Не вы?! Если мне случается ненавидеть римлян, так это когда их желание повеселиться берет верх над здравым смыслом. Я скорее смирюсь с законом Сатурнина, чем с этим! По крайней мере, в его законе отражена истинная, глубинная воля народа. Но этот фарс?! Поразительная безответственность! Я чувствую себя, будто я – изгнанник вроде Квинта Сервилия: мне противно и стыдно.

Однако, чем сильнее распалялся Метелл, тем громче смеялся Скавр. Успокоившись, наконец, он посмотрел на Метелла сквозь выступившие слезы:

– Перестань вести себя, как престарелая весталка, увидевшая волосатые яйца и стоящий член! Глупо! Мы заслужили все, что он нам преподнес! – Скавр снова затрясся в конвульсии. Услышав эти еле сдерживаемые приступы смеха, Метелл удалился.

Марий тоже высказался об этом в одном из редких писем к Рутилию Руфу:

"Я знаю, что должен писать чаще, мой старый друг, но я, к несчастью, не слишком люблю писанину. Твои письма – как бревно для тонущего. Я люблю читать эти послания, в которых весь ты – без амбиций, без высокомерия и обид, без пустых формальностей. Мой стиль слишком груб, но, надеюсь, это тебя не смутит.

Не сомневаюсь, что ты ходил все это время в Сенат и выслушивал там нудные доводы нашего Свинячего Пятачка против того, чтобы содержать армию голодранцев еще год – тем более, так далеко от Рима. И против того, чтобы я остался консулом на четвертый срок. Я действительно собираюсь сделать это. Иначе потеряю все, что смог приобрести. Потому что этот год станет годом германцев, Публий Рутилий. Я каждой жилкой своей ощущаю это. Да, у меня нет доказательств, но когда Луций Корнелий и Квинт Сервилий вернутся, они, я уверен, скажут то же самое. Я не имею от них известий с тех пор, как они появлялись в прошлом году с царем Копиллом. И хоть я рад, что мои трибуны доказали вину Квинта Сервилия Сципиона, я все же сожалею, что лично не смог принять участие в этом деле и допросить Копилла. Ничего, Квинт Сервилий получил по заслугам. Жаль только, что Рим уже никогда не увидит золота Толосы. А то были бы деньги на армию…

Жизнь идет здесь, как обычно. Виа Домиция вся подправлена, легче будет вести по ней легионы. А в каком она была состоянии! Ее не касались, наверное, с тех пор, как тут проезжал отец нашего нового верховного понтифика. Конечно, расчищать и подновлять дорогу проще, чем прокладывать новую – нужно лишь подложить, где нужно, камни. Потом по ней прошлись легионы и утрамбовали ее.

Мы также отстроили новый путь вдоль Родануса от Немавсуса до Арелата, и почти закончили канал, соединяющий Арелат с морем. Это позволит избежать образования болот и песчаных наносов, каковым подвержены речные русла. Все большие греческие шишки в Массилии рассыпаются в благодарностях – больших лицемеров свет не видывал! Что мне их благодарность? Да и была бы она, если б не присутствие армии?..

Вы, вероятно, скоро услышите – и, как всегда, в искаженном виде – одну историю, которую я сейчас хочу тебе рассказать, чтобы ты имел ясное представление о том, как все было на самом деле. Помнишь, конечно, сына сестры моей невестки, Гая Люсия? Он служил у меня солдатским трибуном. Но, как выяснилось, самим солдатам он не глянулся. Недели две назад начальник охраны пришел ко мне с новостью, которая казалась ему тем ужасней, что касалась меня лично. Гай Люсий был найден мертвым за одним из офицерских бараков – ему вспороли живот. Все было сделано в лучших традициях нашей воинской школы – таких ударов и требуют командиры от своих солдат. Виновник признался сам – молодой милый парень; один из лучших, как сказал центурион. Оказалось, Гай Люсий был педерастом и часто досаждал этому солдату. Над беднягой стали потешаться. Бедный солдат нашел единственный выход – убить своего врага. На мне лежала обязанность вершить суд, и я с большим удовольствием отпустил солдата, похвалив его и дав ему денег. Вот так. Прошу прощения за безыскусность изложения.

Для меня дела тоже обернулись неплохо. Я смог доказать, что он мне – не родня, и доказал моим солдатам, что правосудие всегда было, есть и будет правосудием, невзирая на кровные связи. Педерасты есть, никуда от этого не денешься. Но в легионах им не место. Можешь представить, чтобы в свое время сделали с Люсием мы в Нумантии? Он не умер бы такой быстрой и чистой смертью…

И еще. Я внес несколько изменений в пилум. Надеюсь, мой вариант приживется. Если у тебя найдутся лишние деньги, зайди в мастерскую и закажи парочку. Или сам заведи такую мастерскую – у тебя свой дом, и цензор не придерется к тому, что ты занят несенаторским делом.

Я изменил место соединения железной и деревянной частей пилума. Новый пилум – очень удобное оружие, особенно в сочетании со старым типом щита. Древко его удобней для колющих движений. За годы службы я заметил, что враг любит хватать за пилум, вырывая его из рук воина. Я разработал новый способ крепления. В ту минуту, когда пилум на что-нибудь натыкается, древко ломается на месте соединения, и враг уже не может использовать это оружие против нас. Более того, если после битвы мы остаемся на поле, воины могут собрать отломанные куски и снова соединить их с деревянными частями.

Вот и все новости. Жду ответа."

Публий Рутилий Руф с улыбкой отложил письмо. Не слишком соответствует грамматике, не особо любезное, без стилистических красот. Но таков уж Гай Марий. Руф тоже любил письма друга. Желание снова стать консулом несколько встревожило. С другой стороны, понятно, почему Марий хочет остаться консулом, пока не разбиты германцы. Но Публий Рутилий оставался все же римлянином своего сословия, и ему трудно было согласиться с Марием. Даже несмотря на угрозу со стороны германцев! Рим, столь изменившийся при Марии, уже не был Римом Ромула. Трудно разрываться между любовью к другу и верностью традициям. Пилум, Юнона его благослови! Ему и пилум надо усовершенствовать! Не может ни в чем довольствоваться тем, что есть!

Публий Рутилий уселся за стол и тут же написал ответ:

"Ужасное лето выдалось в этом году – знойное, душное. Боюсь, что мне нечего тебе сообщить, дорогой Гай Марий. Твой уважаемый коллега, Луций Аврелий Орест, чувствует себя скверно, но он и был уже плох, когда его выбирали. Не понимаю, почему он остается на посту. Возможно, просто из желания пользоваться тем, что, как он считает, заслужил. Есть парочка судебных скандалов – знаю, ты этим интересуешься не больше меня. Интересно, что в обоих участвовал твой плебейский трибун Луций Аппулей Сатурнин. Выдающийся человек. Масса контрастов. Такая жалость – я всегда думал, что Скавр выбрал его именно по этой причине. Сатурнин вошел в Сенат, я уверен в этом, с нелепым желанием стать первым консулом из рода Аппулеев. А теперь он обескуражил Сенат заявлением, что консулы – всего лишь восковые фигуры и ничего реального сделать не способны. Да, да, я уже слышу, как ты говоришь, что я – безнадежный пессимист, что я преувеличиваю, что меня делает пристрастным верность традициям… Но прав я, а не мы.

Сатурнин доказал свою точку зрения. Как ты на это смотришь? Удивительное дело – его поддержал наш уважаемый принцепс Скавр. Согласись, что он – самый достойный из всей компании Свинячего Пятачка.

Ты знаешь – я сам тебе говорил, – что Скавр продолжает отвечать за поставки зерна, и поэтому все время проводит в разъездах между Римом и Остией, осложняя жизнь владельцам зерновых запасов, которым приходится уезжать ни с чем. Единственный человек, которого мы можем поблагодарить за стабильность цен на хлеб при общей его нехватке, – это Скавр!

Все, все! Кончаю панегирик и продолжаю рассказ. Месяца два назад, когда Скавр отправился в Остию, он столкнулся там с агентами по купле-продаже зерна, обычно останавливавшимися на Сицилии. Я думаю, можно не рассказывать тебе о тамошних бунтах рабов, поскольку ты регулярно получаешь сообщения Сената. Скажу лишь, что в этом году мы послали туда стоящего правителя. Хоть и надменный аристократ Луций Лициний Лукулл, но в делах он столь же пунктуален, сколь был порядочен и стоек на полях сражений.

Веришь ли: какой-то идиот из преторов – один из плебеев Сервилиев сомнительного происхождения, который, пользуясь покровительством Агенобарба, ухитрился купить себе место авгура, теперь имел наглость встать в Сенате и обвинить Лукулла в том, что он затягивает войну на Сицилии, чтобы продлить срок своего пребывания на этом посту.

На каком основании он сделал столь удивительный вывод? Потому, что Лукулл, так блистательно разбив бунтовщиков, не бросился сразу атаковать Триокалу, помня, что на поле боя остается тридцать пять тысяч погибших рабов и по всей округе не загашены еще очаги сопротивления, которые могут стать новыми язвами на теле Рима! Лукулл сделал все основательно. Он остался там на неделю, чтобы убрать тела и подавить очаги сопротивления, и лишь потом отправился к Триокале, где оставшиеся в живых рабы и нашли свой последний приют. Однако авгур Сервилий заявил, что Лукулл должен был птицей лететь прямо в Триокалу, поскольку рабы, укрывшиеся в ней, находились бы, мол, в такой панике, что мгновенно оказались бы в кольце! А так как Лукулл туда не помчался, то рабы успели прийти в себя и решили сражаться. Теперь ты, вероятно, спросишь, а откуда получил эту информацию сам авгур Сервилий? Во сне привиделось, само собой! Иначе, как мог он знать, что творилось в умах восставших рабов, укрывшихся в стенах неприступной крепости? Кроме того, веришь ли ты, что Лукулл настолько коварен, чтобы затеять войну, дабы остаться правителем на Сицилии?! Чепуха! Лукулл поступил сообразно своему характеру.

Я был возмущен речью авгура Сервилия, но еще больше поразило меня то, что верховный понтифик Агенобарб стал выступать в поддержку Сервилия и его абсурдных заявлений! Конечно, все сенаторы с задних рядов, которые не могут отличить начала сражения от конца, решили, что Лукулл действительно виновен. Посмотрим, что выйдет. Не удивляйся, если услышишь, что Сенат решил не продлевать срок правления Лукулла и отдать это место…скажем, авгуру Сервилию, который и начал всю эту шумиху единственно ради того, чтобы самому стать правителем Сицилии. Место весьма соблазнительное для таких неопытных и суетных типов, как он: ведь Лукулл уже сделал все, что нужно… Рабы и носа не высунут из своей крепости, поскольку Лукулл окружил ее. Большинство крестьян же он вернул к полям, уверив, что урожай в этом году будет, а земли больше не подвергнутся набегам рабов.

И вот теперь на это уже подготовленное место придет новый правитель, похваляясь своими заслугами. Поистине, амбиции в сочетании с серостью и глупостью, – самая опасная вещь в мире. Возмущение по этому поводу всколыхнуло во мне хорошие чувства к Лукуллу. Я так сожалею обо всем, что с ним произошло. Но вернемся к Скавру – и к Остии, где он встретился с агентами по купле-продаже зерна. Теперь, когда считается, что около четверти рабов в Сицилии были освобождены перед самым урожаем, торговцы зерном подсчитали, что примерно четверть зерна останется на полях из-за недостатка рабочих рук. Агенты Скавра изъездили всю Италию, скупая эту недостающую четверть по смехотворно низким ценам. Однако, после того, как землевладельцы обрекли освободившего рабов Нерву на смерть, Сицилия выяснила, что сможет собрать полный урожай. Поэтому та четверть, что досталась даром, не понадобилась и пополнила чьи-то зернохранилища в ожидании будущего года, когда зерна и впрямь окажется меньше, и цены на него вырастут.

Чего не учли эти неизвестно откуда взявшиеся личности – так это восстания рабов. Вместо предполагаемых трех четвертей урожая не получилось ничего, и надежды поживиться за счет дешево добытого хлеба рухнули.

Однако, вернемся к тем безумным неделям, когда Нерва освобождал рабов. Торговцы уже купили дешевый хлеб, но встретили на своем пути вооруженную банду, которая жестоко с ними расправилась. По крайней мере, так считали бандиты. Однако один из торговцев, который и рассказал обо всем Скавру, лишь притворился мертвым и спасся.

Скавр фыркал и сопел своим фантастическим носом. Нос его изряден. Но и ум тоже! Он тут же понял весь механизм аферы, представил его себе, хотя сам никогда и не торговал зерном. Как я люблю его, несмотря на весь его твердолобый консерватизм! Вынюхивая след, как собака, он обнаружил, что за неизвестными, готовившимися припрятать «лишний» хлеб, укрывается ни кто иной, как наш уважаемый прошлогодний консул Гай Флавий Фимбрия и нынешний правитель Македонии Гай Меммий! Они искусно обвели вокруг пальца нашу ищейку Скавра, хитро направив его по следу квестора Остии – взрывоопасного плебейского трибуна Луция Сатурнина Аппулея.

Когда все это открылось, Скавр дважды извинился перед Сатурнином – в Сенате и на Комиции. Он был унижен, конечно, но не утратил гонора. Мир любит искренних и благородных! Надо сказать, что сам Сатурнин ни разу не противопоставил себя Скавру, когда вернулся в Сенат в качестве плебейского трибуна. Он тоже – и в Сенате, и на Комиции – ответил Скавру, что никогда не имел ничего против принцепса, поскольку понимал, как хитры и коварны истинные злодеи, и теперь он благодарен за то, что его репутация восстановлена. Он тоже не потерял чувства достоинства. Всем нравятся благородные люди, достойно принимающие извинения.

Скавр поручил Сатурнину доставить Фимбрию и Меммия в суд, тот согласился. Теперь мы ждем Фимбрию и Меммия на суд. Представляю, что их ждет в суде, состоящем из всадников – ведь многие из судей потеряли деньги на зерновых поставках. Фимбрия и Меммий ответят за все сицилийские беспорядки.

Вторая история с Сатурнином куда более забавна, да и более интригующа. Я все еще не могу разобраться, что же затевает наш трибун.

Недели две назад на Форуме появился какой-то тип, взобрался на ростру – она была свободна, поскольку собрание в тот день не проводилось и любители поораторствовать устроили себе выходной – и заявил, что зовут его Луций Эквитий, что он – вольноотпущенник, а ныне римский гражданин из Фирмум Пиценум, и – о, боги! – что он никто иной, как сын самого Тиберия Семпрония Гракха.

Он рассказал свою историю, которая столь же связна и логична, сколь длинна. Примерно так: его мать была свободной римской гражданкой из хорошей, но бедной семьи, и влюбилась в Тиберия Гракха, который тоже ее полюбил. Происхождение не дало ей выйти замуж за Гракха, и она стала его любовницей. Жила она в маленьком домишке одного из сельских владений Тиберия. В соответствующее время родился Лутаций Эквитий – мать его звали Эквитией.

Тиберий Гракх был убит, вскоре умерла и Эквития, оставив маленького сына на попечение матери Гракхов, Корнелии. Однако та вовсе не обрадовалась роли воспитательницы незаконного ребенка своего сына и отдала его рабам в поместье в Мизенуме, а позже и вовсе продала его в рабство в Фирмум Пиценум.

Он не знал, кто он, сказал Лутаций Эквитий. Но если рассказ его не выдумка, то он был уже не младенцем, когда умер его отец, Тиберий Гракх. Тогда получается, что он лжет. Вобщем, он был продан и работал так усердно, что полюбился хозяевам, и они, когда умер отец семейства, не только дали ему вольную, но и сделали его наследником, поскольку других кандидатур не оказалось. Он получил прекрасное образование, и наследство с толком пустил в дело. Некоторое время он служил в легионе и удачно. Ему лет пятьдесят, если судить по разговорам, но на вид – не больше тридцати.

Он как-то встретил человека, который поразился его сходству с Тиберием Гракхом. Теперь он узнал, что он, по крайней мере, италиец, а не иноземец, и, как он говорит, всерьез заинтересовался своим происхождением. Ободренный и взбудораженный тем, что похож на Тиберия, Луций Эквитий разыскал чету старых рабов, которым Корнелия, мать Гракхов, передала его, и выудил у них тайну своего рождения. Как тебе нравится? Я никак не решу для себя, что это – греческая трагедия или римский фарс.

Естественно, наши доверчивые и сентиментальные завсегдатаи Форума растаяли, и через несколько дней Луций Эквитий стал повсюду известен как сын Тиберия Гракха. Жаль, что все его законные сыновья мертвы, да?! Но, кстати, Луций Эквитий действительно очень похож на Тиберия Гракха – просто жутко становится. Говорит как Тиберий, ходит, как он и мимикой тоже схож. Единственное, что заставляет меня сомневаться – это то, что он слишком уж похож. Близнец, а не сын! Сын не бывает похож на отца до мельчайших деталей. Слишком многие женщины рассказывают подобные сказки своим сыновьям, которые благодарны им за это, а затем, опираясь на вымысел, начинают действовать.

Затем мы, старые консерваторы из Сената, узнали, что Луций Аппулей принял Эквития в своем доме и даже выступал с ним на ростре, подвигая Эквития на дальнейшие шаги. Не прошло и недели, как Эквитий сделался любимцем римских низов, начиная от голытьбы и кончая казначейскими трибунами – третьего, четвертого и пятого классов. Ты знаешь, каких людей я имею в виду. Они боготворят землю, по которой ходили некогда братья Гракхи, – маленькие честные трудяги, которые нечасто могут голосовать, но голосуют ради того, чтобы сохранить деление на вольноотпущенников и зачисленных в граждане. Люди этого сорта слишком горды, чтобы принимать подачки, но недостаточно богаты, чтобы самостоятельно выжить при повышении цен.

Отцы Сената /особенно в пурпурных тогах/ расстроились – отчасти из-за чрезмерной популярности пришельца, отчасти – из-за участия в этом деле Сатурнина, который остается для всех загадкой. Но что тут сделаешь?.. В конце концов верховный жрец Агенобарб /у него теперь новое прозвище – Пипинна/ предложил, чтобы сестра братьев Гракхов /вдова Сципиона Эмилиана/ пришла на Форум и с ростры сообщила бы всем правду, разоблачив тем самым самозванца.

Три дня назад сие свершилось. Луций Эквитий без тени смущения смотрел на эту одряхлевшую, высохшую старуху. Агенобарб Пипинна принял напыщенную позу и поддерживал Семпронию за плечи /ей это не понравилось, она периодически смахивала его руки, как смахивают перхоть/ и спрашивал громовым голосом:

– Дочь Тиберия Семпрония Гракха-старшего и Корнелии Африканской, узнаете вы этого человека?

Конечно, она пробормотала, что никогда его раньше не видела и что ее дражайший брат Тиберий никогда, никогда, никогда – даже напиваясь! – не нарушал священных границ супружества, поэтому все попытки обвинить его в этом – чепуха. Она начала обрабатывать Эквития своей тростью из слоновой кости, и все это превратилось в уморительную пантомиму – хотел бы я, чтобы Сулла был здесь, он оценил бы это зрелище!

Под конец Агенобарб Пипинна /как мне нравится это прозвище! А дал ему его никто иной как Метелл Нумидиец!/ свел ее с ростры. Все вокруг просто умирали со смеху. Скавр смеялся до слез, согнувшись в три погибели, пока Пипинна, Свинячий Пятачок и Поросенок обвинили его в недостойном поведении.

В следующую минуту Луций Эквитий уже занял свое место на ростре, а Сатурнин подошел к нему и спросил, знает ли он, что это была за страхолюдина. Эквитий ответил, что не знает. Либо он не слышал, что говорил Агенобарб, либо опять соврал. Сатурнин объяснил ему вкратце, что это – его тетя Семпрония, сестра Гракхов. Эквитий выглядел изумленным и ответил, что никогда не видел свою тетю, и добавил: он бы, мол, удивился, если бы Тиберий Гракх рассказывал сестре о любовнице и своем ребенке, которых поселил в одном из поместий Гракхов.

Толпа одобрила здравость этого рассуждения и только укрепилась в мнении, что Луций Эквитий – действительно сын Тиберия Гракха. Сенат же – не говоря об Агенобарбе – взорвался от негодования. За исключением Сатурнина, который помалкивал, Скавра, который смеялся, и меня."

Публий Рутилий Руф вздохнул и размял затекшую от долгого писания руку. Избрав краткость, упускаешь детали, расцвечивающие ткань рассказа. В этом отношении его стиль отличался от стиля Мария, как литературное произведение от военного приказа.

"Вот, дорогой Гай Марий, пожалуй и все. Если посижу еще минуту, то вспомню еще несколько историй, так что в конце концов засну, уткнувшись носом в чернильницу. Не думаю, что вновь избираться на пост консула под предлогом необходимости остаться во главе армии – правильный ход с точки зрения римлянина. Я не вижу реальной возможности добиться этого. Но осмелюсь сказать: "Дерзай!" Желаю хорошего здоровья. Помните, что вы уже не неоперившийся цыпленок, а старый боевой петух. Не нужно горячиться понапрасну и ломать себе кости. Я напишу еще, когда случится что-нибудь интересное."

Марий получил письмо в начале ноября, но отложил его, чтобы прочитать, когда вернется Сулла. Тот вернулся – с длинными, пышными усами и взлохмаченными, как у большинства варваров, волосами. Пока Сулла отмывался и брился, Марий прочитал ему письмо, довольный тем, что может разделить с Суллой такое лакомство.

Затем они уединились в кабинете Мария, чтобы никто не помешал их беседе.

– Сними этот проклятый торк! – воскликнул Марий, когда ставший похожим вновь на римлянина Сулла наклонился вперед, открывая на обозрение массивную золотую вещицу.

Сулла лишь покачал головой, улыбаясь и теребя пальцами великолепную драконью голову на конце ожерелья.

– Нет, Гай Марий. А что – нельзя?

– Римлянину это не идет, – проворчал тот.

– Однако эта вещица – мой талисман. Если сниму, удача отвернется от меня. – Он со вздохом облегченья уселся в кресло. – О, снова облокотиться, как цивилизованный человек! Я так долго пировал, сидя за столами на этих деревянных скамьях… Начал даже думать, что мне только приснились люди, возлежащие во время пиров. Как хорошо снова стать сдержанным! И галлы, и германцы всегда все делают с избытком – едят и пьют, пока не облюют все вокруг себя, или, наоборот, изнуряют себя голодом, поскольку никогда не берут с собой запас пищи в битву или в поход. До чего они неистовы и сильны! Знаешь, Гай Марий, будь у них хоть десятая доля нашей организованности и самодисциплины – нам не пришлось бы и надеяться на победу.

– К счастью, этого у них нет… Значит, мы можем разбить их. Наливай себе – это фалернское.

Сулла сделал большой медленный глоток.

– Вино, вино, вино! Нектар богов, бальзам для страждущего сердца, клей для разорванной в клочья души! Как я прожил без него? – Сулла рассмеялся. – Надеюсь, я теперь никогда в жизни не увижу ни кубка пива, ни кружки их меда! Вино – это культура. Ни отрыжки, ни раздувшихся животов, ни шумно испускаемых газов. Человек, пьющий пиво, превращается в ходячую бочку.

– А где Квинт Серторий? Надеюсь, все в порядке?

– Он едет своей дорогой – мы решили возвращаться по отдельности. Кроме того, я хотел бы поговорить с тобой наедине, Гай Марий.

– Я готов.

– С чего же начать?

– С начала, конечно! Кто они такие? Откуда они пришли? Как долго собираются странствовать?

С наслаждением потягивая вино, Сулла прикрыл глаза.

– Они не называют себя германцами и не представляют собою единого народа. Это кимвры, тевтоны, маркоманы, херуски, тигурины. Изначальное место обитания кимвров – длинный, широкий полуостров на севере Германии, описанный рядом греческих географов как Кимврийский Херсонес. Кимвры занимают самую дальнюю его часть, а та половина, которая примыкает к материку, населена тевтонами. Однако выделить какие-нибудь характерные физические отличия этих племен почти невозможно. Языки отличаются друг от друга, но незначительно – соседи вполне понимают друг друга.

Они – не кочевники, но не выращивают урожай и не ведут хозяйство, как это принято у нас. Их зимы, насколько можно было понять, скорее мокрые, чем снежные, – земля почти круглогодично покрыта сочной зеленью лугов. Поэтому они разводят скот да собирают с полей немного ржи и овса. Питаются, в основном, мясом и молочными продуктами; иногда добавляют овощи, маленькие черные хлебцы и кашу.

В год, когда умер Гай Гракх, или где-то около того, словом – почти двадцать лет назад, там случилось сильное наводнение. Слишком много снега сошло с гор, их огромные реки переполнились, слишком много выпало дождей, слишком жестоки были бури и высоки приливы. Атлантический океан буквально захлестнул весь полуостров. Когда вода ушла, они увидели, что почва стала очень соленой и трава уже не росла, как прежде. Они собрали уцелевших коров, лошадей, телеги и отправились на поиски новой родины.

Марий слушал с большим интересом, забыв о вине.

– Все они? Сколько их?

– Нет, далеко не все. Старики и самые слабые были умерщвлены и похоронены. Идут только воины, наиболее молодые и сильные женщины и дети. По моим подсчетам около шестисот тысяч человек пустились в этот путь из долины Альбиса на юго-восток.

– Но, насколько мне известно, там тоже есть где жить, – Марий удивленно изогнул бровь. – Почему они не остались у Альбиса?

Сулла пожал плечами:

– Кто знает? Они вверились своим богам и теперь ждут какого-то божественного знака, который укажет, что они нашли свою новую родину. Конечно же, они вряд ли встречали серьезный отпор, пока шли вдоль Альбиса. Постепенно они добрались до его истоков и увидели перед собой горы – впервые в жизни увидели горы. Кимврийский Херсонес ведь лежит в низине, он плоский, как доска.

– Ясно, если океан смог затопить его, – откликнулся Марий, торопливо подняв руку. – Я далек от сарказма, Луций Корнелий, просто не слишком владею словом. Я грубый солдат… Как бы это повежливей сказать? Я так понимаю, горы их… поразили?

– О, да! Их боги – боги неба. Но когда они увидели эти башни, вершинами уходящие в облака, они начали поклоняться богам, которые, как им показалось, жили в этих башнях. С тех пор они уже не удалялись от гор. На четвертый год они пересекли альпийский водораздел, а затем перебрались от истоков Альбиса к истокам Данубиса, о котором нам известно довольно много. Они повернули на восток и по течению Данубиса дошли до Тетейской и Сарматской равнин.

– Так они и собирались идти? – спросил Марий.

– К Эвксину?

– Скорее всего. Однако на пути в низины северной Дакии их задержали бойи и заставили свернуть вдоль того рукава Данубиса, что ведет в Паннонию.

– Бойи – это кельты, да? – задумчиво проговорил Марий. – Кельты и германцы не перемешиваются, насколько мне известно.

– Да, ты прав. Но есть одна интересная деталь – германцы так нигде и не решились остановиться, чтобы отвоевать себе земли. Малейшее сопротивление – и они уходили. Так ушли они и с земель бойев, а после – из района слияния Данубиса, Тизия и Савуса, где встретили скордиксов, еще одно кельтское племя.

– Наших злейших врагов! – Марий усмехнулся.

– Не слишком приятно узнать, что у нас и скордиксов теперь общий враг.

– Если учесть, что это случилось лет пятнадцать назад и мы ничего об этом не знали – конечно, не слишком приятно, – сухо ответил Сулла.

– Я говорю сегодня какую-то чушь! Прости меня, Луций Корнелий. Ты жил среди них, а я… Я так этим поражен, что язык уже не повинуется мне, вот и городит глупости.

– Все нормально, Гай Марий, я понимаю, – улыбнулся Сулла.

– Продолжай же, прошу!

– Может быть, самая большая из их проблем это то, что у них нет настоящего вождя. Мне кажется, они ждут того дня, когда какой-нибудь великий царь позволит поселиться на одной из пустующих в его царстве земель.

– Но ни один царь…

– Да. Поэтому они вернулись назад и направились на запад. Покинули русло Данубиса и стали подниматься на север по течению сначала Савуса, а затем – Дравуса. К этому времени они кочевали уже шесть лет, и все эти годы они не оставались нигде более чем на один-два дня.

– На крытых повозках они не путешествуют?

– Редко. Они запрягают в телеги быков и поэтому чаще ведут их или идут следом. Только в случае болезни или в преддверии родов телегу покрывают навесом. – Сулла вздохнул. – Все мы знаем, что случилось дальше. Они вышли на земли таврисков.

– Которые обратились к Риму, и Рим послал Карбо разобраться с пришельцами… И Карбо потерял армию.

– И, как всегда, германцы тут же отступили. Вместо того, чтобы вторгнуться в Италийскую Галлию, ушли в горы и вернулись к Данубису, немного восточнее его слияния с Энусом. Бойи не позволили им пройти на восток, поэтому они отправились на запад, через земли маркоманов. Не знаю, по каким причинам, но большая часть маркоманов присоединилась к кимврам и тевтонам на седьмом году их пути.

– А что ты узнал о грозе? – спросил вдруг Марий. – Сражение между германцами и Карбо прервалось из-за грозы. Это и спасло остатки его армии. Кое-кто считает, что германцы приняли грозу за знак божественного гнева и поэтому отступили.

– Сомневаюсь. Я верю, что когда разразилась гроза, кимвры – а это были именно кимвры, так как они находились ближе всего к рядам Карбо, – бросились бежать в ужасе. Но вряд ли это могло отпугнуть их от похода в Италийскую Галлию. Ответ прост: они никогда не станут сражаться даже за место, которое им приглянулось.

– Удивительно! Они казались всем варварами, только и ждущими, чтобы напасть. И что же дальше?

– Они пошли по правому берегу Данубиса к его истокам. На восьмом году они соединились с другой группой германцев – херусками, которые направлялись куда-то со своих земель у реки Висургис, а на девятом году – с тигуринами, жителями гельвеции, обитавшими на восток от озера Леманна, народом явно кельтским. Как, думается, и маркоманы. Однако, и те, и другие – очень близки к германцам.

– И не испытывают к германцам неприязни?

– Гораздо меньше, чем к своим собратьям кельтам! – Сулла усмехнулся. – Маркоманы столетиями воевали с бойями, а тигурины – с гельветами. Поэтому когда германские повозки проезжали мимо, они подумали, что лучше и им сменить место жительства. Так их набралось уже около восьмиста тысяч…

– Которые вытеснили несчастных эдуев и амбарров и остались на их землях, – добавил Марий.

– На три года, – кивнул Сулла. – Эдуи и амбарры оказались более покладистыми и отзывчивыми. Они ужились с пришельцами. Германцы приохотились к нашему белому хлебу. К тому, на что они намазывают свое масло! И подтирают мясной бульон своих кушаний. И добавляют в свои кошмарные кровяные колбасы.

– С каким чувством все это сказано, Луций Корнелий…

– Да, да! – с померкшей улыбкой Сулла пристально разглядывал вино в своей чаше; затем он взглянул на Мария, и его светлые глаза засветились слабым светом. – Они выбрали себе царя.

– Ого! – удивился Марий.

– Его зовут Бойорикс. Он – кимвр. Кимвры – самый многочисленный народ в этой орде.

– Но имя-то кельтское. Бойорикс – значит, из бойев. Мощная нация. Колонии бойев есть повсюду – в Дакии, Фракии, Длинноволосой Галлии, Италийской Галлии, Гельвеции. Кто знает? Может быть, когда-то одна из их колоний была рядом с кимврами? Однако, если Бойорикс говорит, что он – кимвр, значит он – кимвр. Ведь они не настолько примитивны, чтобы не иметь генеалогического дерева.

– Впрочем, это древо весьма нехитро. Не потому, что они примитивны. А потому, что их общество отличается от нашего. И от всех народов, обитающих по берегам Средиземного моря. Они – не земледельцы. Когда люди не владеют из поколения в поколение землей, чувство места в них не развито. А значит, слабо развито и чувство семьи. Племенная жизнь – жизнь групповая, если угодно. Они – сообщество, это они ощущают лучше всего. Когда домами служат лачуги, шалаши без кухонь, а то и вовсе телеги, то легче убить животных – сразу много – зажарить их целиком и съесть всей компанией.

Их родословная – это история племени или даже собрания племен, из которых состоит народ. У них есть герои, о которых они слагают песни, но они настолько преувеличивают их заслуги, что эти предки напоминают, скорее, Персея или Геркулеса, нежели живых людей. Так же смутны их понятия о месте. Есть у них и посты – вождя или колдуна. Вождь возвышается над всеми, и над родичами тоже. Родичи не унаследуют его власть. Когда он умирает, его место перейдет к тому, кого изберет племя – невзирая на семейные связи. Их отношение к семье отличается от нашего, Гай Марий. – Сулла поднялся и налил себе еще вина.

– Ты действительно жил их жизнью, – тихо, почти шепотом произнес Марий.

– Да, жил! – глотнув из чаши так, что ее содержимое убавилось наполовину, Сулла долил туда воды. – Не беспокойся, со мной все в порядке. Я смог проникнуть к кимврам, когда они пытались пробиться через Пиренеи. В ноябре прошлого года.

– Как? – изумился Марий.

– Они начали сожалеть, что в этой затянувшейся войне страдает много людей – включая нас. Особенно после Арозио. Когда целый народ движется как некое объединение, союз, то за смерть каждого воина расплачивается весь союз: он вынужден кормить жену и детей павшего. Женщины представляют ценность, если их мальчики уже достаточно подросли, чтобы вскоре стать воинами. Она должна найти себе нового мужа среди воинов – не слишком старого и способного ее содержать. Если женщине это удается, она может двигаться дальше. Ее телега – это ее приданое. Хотя не все вдовы имеют телеги. И не все находят себе новых мужей. Если телега есть, то все значительно легче. На поиски мужа вдове дают три месяца, один сезон. Потом их убивают – и детей тоже – и остальные члены племени получают освободившуюся повозку. Убивают и тех, кто слишком стар, чтобы приносить пользу племени. И девочек, хотя и не всегда.

Марий нахмурился:

– Я думал, это мы жестоки…

Сулла покачал головой.

– В чем же жестокость, Гай Марий? Германцы и галлы похожи на всех остальных. Они организуются, чтобы выжить. Те, кто становится обузой и мешает остальным, должны уйти. Разве лучше бросить их на произвол судьбы, одних, обречь на медленную смерть от голода и холода? Или все же лучше быстро и почти без боли лишить их жизни? Так смотрят на это германцы. Так они вынуждены на это смотреть.

– Да, я понимаю, – неохотно согласился Марий.

– Но я лично вижу много достойного в наших стариках. Только за их рассказы их стоит кормить и оберегать.

– Но у нас-то есть возможность их содержать, Гай Марий! Рим очень богат и может позволить себе тратить деньги на поддержку тех, кто ничего уже не даст обществу. Однако ведь мы не проклинаем тех, кто оставляет на произвол судьбы нежеланных детей?

– Конечно, нет!

– А есть ли здесь разница? Когда германцы ищут родину, они становятся похожи на галлов. Галлы, под влиянием греков и римлян, становятся похожи на нас. Как только германцы обретут землю, они несомненно переменят свои обычаи. У них хватит пищи для стариков и вдов. Они – не городские жители, а сельские. В городах устанавливаются иные правила, не так ли? Город – рассадник болезней, косящих в первую очередь старых и слабых; город уничтожает чувство места и семьи, свойственное поселянам. Чем больше будет разрастаться Рим, тем больше наши обычаи и нравы сблизятся с германскими. Марий опустил голову.

– Я был неправ, Луций Корнелий. Вернемся, однако, к нашей теме. Что с вами случилось? Вы нашли себе вдову и вошли в племя?

Сулла кивнул.

– Точно. Серторий тоже. Мы оба нашли себе женщин с повозками. Конечно, не сразу. Сначала пришлось показать свою воинскую удаль. Этого мы добились еще до того, как встретились с вами в прошлом году. А вернувшись, нашли себе женщин.

– И они вас не отвергли? Ведь вы представились галлами, а не германцами?

– Мы хорошо сражались, Гай Марий. Ни один вождь не откажется от хорошего воина, – улыбнулся Сулла.

– По крайней мере, вам не пришлось убивать римлян! Хотя я не сомневаюсь, что вы убили бы, если бы потребовалось?

– Конечно, – подтвердил Сулла. – А ты?

– И я. Сентименты – для меньшинства. Человек должен идти за большинством. – Марий глубоко вздохнул. – Если не имеет возможности удовлетворить всех.

– Я назвался галлом из Карнута и служил как кимврский воин, – продолжал Сулла. – Ранней весной состоялся большой совет вождей племен. Кимвры тогда продвинулись далеко на запад, надеясь проникнуть в Испанию в самом низком месте Пиренеев. Совет проходил на берегу реки, которую аквитаны называют Атурис. Было сообщено, что племена кантабров, астуров, веттонов, западных лузитанов и васконов объединились, чтобы не дать германцам пройти на их земли. И на этом же совете – совершенно внезапно – возник Бойорикс!

– Я помню доклад Марка Котты после Арозио, – прервал Суллу Марий. – Он был одним из тех, кто вышел из боя. Вторым был Тевтобод Тевтонский.

– Он еще молод, не больше тридцати. Высок, сложен как Геркулес. Огромные ступни. Однако интересно, что ум его чем-то схож с нашим. В отличие от остальных – и германцев, и галлов – Бойорикс за последние девять месяцев показал, что он – почти уже не варвар. Только одно: он сам научился читать и писать – по-латыни, не по-гречески! Я уже говорил, кажется, что когда галл учится читать и писать, то предпочитает латынь!..

– О Бойориксе, Луций Корнелий! Давай – о Бойориксе!

– Его влияние в совете усиливалось год за годом. И в эту весну он переборол сопротивление и сделался верховным вождем. Можно сказать – царем, поскольку ему принадлежит последнее слово и он не боится противодействия совета.

– Как ему это удалось?

– Способ старый, испытанный. Ни германцы, ни галлы никогда не проводили выборов, хотя изредка и голосовали в совете. Однако решения совета в основном зависели от того, кто окажется настойчивей да у кого голос громче. Что касается Бойорикса, то он выиграл борьбу за верховенство. Просто взял и перебил всех, кто пришел на совет. Вызвал их на бой. Не всех сразу, а по одному в день. И все таны признали его правителем. Как во времена Гомера!

– Царь, убивший ради трона всех претендентов, – задумчиво произнес Марий. – Что за удовольствие? Истинный варвар! У человека не может не быть соперников. Будь они живы – он сиял бы среди них, как лучший. Мертвые же бесполезны…

– Согласен. Но в мире варваров – и на Востоке – основная цель правителя – устранить противников. Так безопаснее.

– А потом?

– Потом он сказал кимврам, что не поведет их в Испанию. Есть более доступные места. Например, Италия. Но сначала, сказал он, нужно объединиться с тевтонами, тигуринами, маркоманами, херусками. Тогда он станет царем всех германцев, а не только кимвров.

Сулла долил вина, основательно разбавив его водой.

– Всю весну и лето мы двигались на север по Длинноволосой Галлии. Мы переправились через Гарумну, Лигер, Секвену и пришли на земли бельгов.

– Бельги! Вы видели их?

– Конечно, – небрежно бросил Сулла.

– Там должна была разгореться смертельная битва…

– Отнюдь. Царь Бойорикс, как у нас бы сказали, открыл дорогу торговле. До похода через Галлию германцы не проявляли никакого интереса к торговле. Каждый раз, встречая одну из наших армий, они посылали к нам людей за разрешением на проход через нашу территорию. Мы же всегда отвечали отказом. Они уходили и больше не возвращались. Бойорикс поступил иначе. Он разрешил всем кимврам торговать.

– И чем же они торговали?

– Продавали галлам и бельгам мясо, молоко, масло. И работали на полях. Он выменял быков на пиво и пшеницу, чтобы воины могли помогать земледельцам.

– Умный варвар!

– Это уж точно. Таким образом, в полном мире и спокойствии мы прошли по реке Исара на север от Секвены, достигнув земель бельгов и атуатуков. Первоначально атуатуки были германцами. Их территория растянулась на восток до Моселлы. Чужакам тут делать нечего. Только германцы умеют жить в лесах и использовать их, как мы – крепости.

– Продолжай, Луций Корнелий! Наш враг все больше интересует меня…

– Я так и думал… Херуски – это часть германцев, чьи земли лежат недалеко от земель атуатуков. Они считают атуатуков родственным народом, поэтому стали убеждать тевтонов, тигуринов и маркоманов идти с ними, когда кимвры вернутся на юг, к Пиренеям. Когда же мы, кимвры, пришли туда, обнаружилась невеселая картина. Тевтоны не поладили с атуатуками и херусками и тому подобное.

– И царь Бойорикс все уладил, – сказал Марий.

– Царь Бойорикс все уладил! – с усмешкой повторил Сулла. – Он поставил атуатуков на место и созвал большой совет представителей кочующих германцев. На совете он заявил, что теперь он – царь не только кимвров, но и всех германцев. Ему пришлось провести несколько боев, хотя самых опасных – Тевтобода и тигурина Геторикса – там не было: они с мудростью, достойной самих римлян, рассудили, что живые они больше принесут вреда Бойориксу, чем мертвые.

– А как ты сам узнал обо всем этом? Стал вождем? И сидел на совете?

Сулла попытался сделать невинное лицо, но скромность не входила в число его достоинств.

– Да, я стал вождем. Не очень значительным, сам понимаешь, но достаточно влиятельным, чтобы меня пригласили на совет. Моя жена Германа – она сама из херусков, а не из кимвров – родила близнецов, когда мы добрались до Мосы. Это посчитали добрым знаком, что вывело меня в таны. Тут как раз и созвали большой совет.

Марий разразился хохотом:

– Хочешь сказать, что через год после появления некий римлянин получает парочку похожих на него маленьких германцев?

– А что тут трудного! – насмешливо ответил Сулла.

– А как насчет нескольких маленьких Квинтов Серториев?

– Один имеется…

Марий вытер слезы:

– А дальше?

– Он очень, очень умен, этот Бойорикс. Что бы мы ни предпринимали, всегда нужно помнить об этом варваре. Потому что он разработал великий план, который сделал бы честь и тебе, Гай! Я не преувеличиваю, поверь.

Марий поморщился:

– Допустим. И что это за план?

– Как только на будущий год погода позволит – самое позднее в марте – германцы собираются вторгнуться в Италию всей массой и в трех направлениях. Говоря о марте, я имею в виду срок, когда они покинут земли атуатуков. Бойорикс предлагает за шесть месяцев завершить поход от Мосы до Италийской Галлии. Он разделит своих на три отряда. Тевтоны пойдут с запада. Их около четверти миллиона. Поведет их Тевтобод. Они собираются двинуться вниз по Роданусу и Лигурийскому побережью к Генуе и Пизе. По моим сведениям, остальные, они изменят направление, свернув к виа Домиция и холмам Генева. Это позволит им выйти к Падусу в Тавразии.

– Он знает географию, как и латынь, да? – угрюмо поинтересовался Марий.

– Я уже говорил, что он любит читать. Кроме того, он подверг пыткам пленников-римлян. Ведь не все пропавшие при Арозио погибли… Если они попадали к кимврам, Бойорикс сохранял им жизнь. Пока не вызнает, что нужно. Но пусть их не обвиняют в содействии врагу: германцы слишком жестоки в пытках.

– Значит тевтоны пойдут тем же путем, как и при Арозио, – подытожил Марий. – А остальные?

– Кимвры – самый многочисленный отряд. Говорят, что их около четырехсот тысяч. Пока тевтоны будут двигаться прямо вниз по Мосе к Арару и Роданусу, кимвры спустятся вниз по, Рейну до озера Бригантинус, затем на север и по руслу Данубиса к его истокам. Таким образом, держа на восток, они доберутся до Энуса, спустившись по которому они проникнут в Италийскую Галлию через перевал Бренна и выйдут около Вероны.

– И поведет их сам Бойорикс… Мне это нравится все меньше.

– Третий отряд, самый маленький и разношерстный – в нем тигурины, маркоманы и херуски. Около двухсот тысяч. Их поведет Геторикс. Сначала Бойорикс собирался послать их прямо через леса Германии, к Норикуму, через Паннонию. Но затем, мне кажется, решил, что они с этим не справятся, и приказал следовать с ним вместе по Данубису к Энусу, где они пойдут на восток по Данубису прямо до Норикума, а затем свернут на юг. Они проникнут в Италийскую Галлию недалеко от Аквилеи.

– И надеются потратить на этот путь всего лишь шесть месяцев? Ну, скажем, тевтоны еще смогут это сделать, но кимврам предстоит путь очень долгий, а третьему отряду – и того больше.

– Здесь-то ты и ошибаешься, Гай Марий. В действительности, от Мосы расстояние для каждой группы одинаково. Всем придется переходить через Альпы, но тевтоны пойдут через земли, по которым еще не ходили. Альпы же германцы исходили за эти восемнадцать лет вдоль и поперек, знают все тропы…

Марий был поражен.

– Но смогут ли они сделать это? Бойорикс собирается достичь Италийской Галлии всеми тремя отрядами к октябрю?

– Думаю, что тевтоны и кимвры справятся. Они хорошо подготовлены. Насчет остальных не уверен. Но Бойорикс-то, надо полагать, уверен.

Сулла встал со скамьи и начал мерить шагами зал.

– И еще, Гай Марий… Это очень серьезно. За восемнадцать лёт скитаний германцы устали. Они жаждут где-нибудь осесть. Дети выросли и стали воинами, не зная пристанища, родины. Идут разговоры о том, чтобы вернуться на Кимврийский Херсонес. Море там давно отступило, земля снова зазеленела.

– Может, так и будет.

– Слишком поздно. Они выросли, привыкнув к белому хлебу, на который можно намазывать масло и которым можно подбирать мясной сок. Они полюбили тепло южного солнца и величие горных пиков. Сначала Паннония и Норикум, затем Галлия… Наши же земли богаче. Теперь у них появился Бойорикс, и они настроены добиться своего.

– Но не при мне, пока я командую своими армиями! – Марий резко выпрямился в кресле. – Это все?

– Да, больше ничего, – голос Суллы зазвучал печально. – Я мог бы говорить о них сутками… Но для начала и этого достаточно.

– А как твоя жена, дети? Ты оставил их на верную гибель, лишенных мужской поддержки?

– Шутишь? Так поступить я бы не смог. Когда мне понадобилось уйти, я понял, что такое мне не под силу. Я отправил Герману с мальчиками к херускам в Германию. Они живут севернее Хатти, у реки Висургис. Ее племя – ветвь херусков, зовущаяся марсы. Забавно, да? У нас свои марсы, у германцев – свои. Удивительно… Где наши корни? Заложено ли в природе человека искать свою родину? Не устанем ли мы, римляне, когда-нибудь от Италии и не бросимся ли странствовать? Я много размышлял о мире, пока жил с германцами…

Последние слова Суллы растрогали Мария.

– Я рад, что ты не обрек ее на смерть.

– Правда, у меня мало было времени – беспокоился, что не успею добраться до вас: скоро выборы консулов, и мои сведения могли бы тебе помочь… Я взял на себя – от твоего, конечно, имени – смелость заключить мирный договор с германскими марсами. Я подумал, что таким образом мои сыновья хоть немного приобщатся к родине отца. Германа обещала воспитать их в почтении к Риму.

– Увидитесь ли вы еще…

– Конечно, нет! – отрезал Сулла. – Не увижу и близнецов. Я не могу еще раз отрастить такие усы и лохмы, и вообще – уехать из наших краев… Диета из мяса, молока, масла и овсянки мало устраивает мой римский желудок. Я не собираюсь отныне обходиться без купаний и пиво я не люблю. Я сделал для них, что мог, отослав туда, где сирот не убивают. Но я сказал ей: пусть попробует найти мужа. Это разумно и необходимо. Все обойдется, они выживут. Мои мальчики станут хорошими германцами. Сильными воинами, я надеюсь! Если же Фортуна отвернется от них – что ж, я этого никогда не узнаю.

– Верно, Луций Корнелий, – Марий посмотрел на свои пальцы, стиснувшие чашу, и заметил, что костяшки побелели от напряжения.

– Единственно, в чем я согласился бы с Метеллом Нумидийцем в его выпадах против твоего происхождения, – в голосе Суллы задрожала смешинка, – это твоя тайная деревенская сентиментальность.

Марий бросил на него свирепый взгляд:

– Самое ужасное в тебе, Сулла, – то, что я никогда не знаю, чем ты руководствуешься. И почему улыбка у тебя – волчья. И что ты думаешь на самом деле. И не узнаю никогда!

– Есть одно утешение, родственничек – этого не знает никто. Даже я, – ответил Сулла.

ГЛАВА V

Казалось, Гай Марий вряд ли сможет еще раз стать консулом. Письмо от Луция Аппулея Сатурнина лишало надежд, что его поддержат на этих выборах:

"Сенат не поддастся на пустые уговоры, поскольку большинство в Риме считают нынче, что германцы вообще не нагрянут. Они превратились в новую Ламию, которая так часто и так долго вселяла страх в сердце, что постепенно и бояться перестали.

Естественно, ваши враги не упускали случая подковырнуть вас, что вы уже второй год занимаетесь в Заальпийской Галлии исключительно починкой дорог и рытьем каналов, тогда как содержание армии обходится слишком дорого для государства, особенно с учетом цен на пшеницу, что установились нынче.

Я проверил по личным каналам, как выборщики относятся к тому, что вы заочно станете консулом на третий срок – и встретил лишь недовольство или равнодушие. Ваши шансы улучшились бы, если бы вы прибыли в Рим сами. Но если вы приедете, ваши враги тут же начнут твердить, что в Заальпийской Галлии все спокойно и армия там ни к чему.

Я сделал все, что мог – главным образом, поддерживая вас в Сенате, так что вы, по крайней мере, сможете сохранить свой статус командующего, даже не будучи консулом. То есть консулы следующего года будут руководить вами. Наконец, еще одна новость: наиболее популярный кандидат в консулы – Квинт Лутаций Катулл. Выборщикам настолько надоели его ежегодные попытки выдвинуться, что они решили-таки его избрать."

Прочитав короткое послание Сатурнина, Марий надолго задумался. Хотя новости оказались далеко не приятными, но при чтении письма возникло ощущение развязности и самодовольности – будто Сатурнин уже причислил Мария к людям минувшего и подыскивал новых союзников-покровителей. Марий не пройдет по голосам… Германцы уже представляются злом куда меньшим, чем взбунтовавшиеся сицилийские рабы или спекулянты зерном; Ламия умерла.

Нет, к сожалению, Ламия еще жива. И Луций Корнелий может это подтвердить. Но какой смысл посылать Суллу в Рим с этим заявлением, если он, Гай Марий, не может его сопровождать? Без его поддержки Сулла ничего не добьется. Ему нужно будет рассказать всю его историю слишком многим противникам Мария. А те, едва услышав, как аристократ, выдавая себя за галла, два года прожил с варварами, впадут в такую ярость, что ославят Суллу как лжеца или отвернутся от него, как от опозорившего честь римлянина. Либо ехать вдвоем – либо никому.

Достав лист бумаги, перо и чернила, Гай Марий написал Луцию Аппулею Сатурнину ответ:

Говори, что угодно, Луций Аппулей, но помни, что именно благодаря мне ты стал тем, кто ты есть теперь. Ты должен быть мне признателен, и я рассчитываю на тебя как на клиента.

Не думай, что я не смогу прибыть в Рим. Случай вполне может подвернуться. Однако, я надеюсь, что ты будешь действовать так, будто я действительно появлюсь в Риме. Понимаешь? Необходимо отложить выборы. Здесь ты и Гай Норбан можете сыграть свою роль, как трибуны плебса. И сделаете это. Направь сюда всю свою энергию. Затем, надеюсь, ты используешь, наконец, свой природный ум, чтобы заставить Сенат и Народ вызвать меня в Рим.

Я доберусь до Рима, не сомневайся. Ты хочешь продвинуться дальше места плебейского трибуна. Это реально – но только для человека, преданного Гаю Марию.

К концу ноября восточный ветер принес Гаю Марию звонкий поцелуй Фортуны в виде второго письма от Сатурнина, которое пришло морем за два дня до того, как прибыл курьер Сената. Тон письма был смиренным и почти заискивающим:

Я не сомневаюсь, что вы прибудете в Рим. Буквально через день после того, как я получил ваш ответ, внезапно скончался ваш уважаемый коллега, младший консул Луций Аврелий Орест. Болезненно переживая ваше неудовольствие, я использовал это событие, чтобы заставить Сенат вызвать вас в Рим. Это не входило в планы наших политиков, которые рекомендовали Сенату – через принцепса – выбрать консула суффентуса, дабы заполнить освободившееся курульное местечко. Однако – счастливый случай! – буквально за день до этого Скавр выступил с длинной речью, направленной против того, чтобы вы оставались в Галлии, разоряя Казну и нагнетая страх перед германским нашествием, чтобы стать под шумок диктатором. Когда же Орест умер, Скавр сразу сменил тон – Сенат-де не смеет вас отозвать, поскольку велика вероятность нападения германцев, поэтому надо заменить покойного, чтобы провести выборы.

Я встал и произнес очень хорошую речь, убеждая избранных мужей, что принцепс что-то путает. Или угроза со стороны германцев есть – или ее нет. Я привел, для сравнения, его речь о том, что угрозы нет. Таким образом, нет и необходимости избирать замену младшему консулу. Можно просто вызвать Мария. Пусть делает то, для чего его выбирали – выполняет обязанности консула. Мне не потребовалось открыто обвинять Скавра в ловком использовании сложившихся обстоятельств – все и так поняли намек.

Посылаю сообщение морем – оно сейчас надежнее дорог. Не затем, конечно, чтобы вы получили представление о происходившем в Сенате, а затем, чтобы имели время продумать план действий в Риме. Я начинаю потихоньку обрабатывать выборщиков. Так что в Риме вас встретит солидная толпа людей, желающих, чтобы вы снова заняли место консула.

– Мы отправляемся! – торжествующе сказал Марий, протягивая письмо Сулле. – Собирай вещи – нельзя терять времени. Готовься к выступлению в Сенате о возможном вторжении трех групп германцев к осени следующего года, а я буду рассказывать выборщикам, что кроме меня их никто не остановит.

– Насколько я могу углубиться в тему? – Сулла слегка вздрогнул.

– Как сочтешь нужным. Я представлю общий план, а ты попытаешься доказать истинность своих выводов, но избегая подозрений о том, как находился среди варваров. – В глазах Мария мелькнуло сострадание. – Кое о чем, Луций Корнелий, лучше не упоминать. Они не знают тебя и не поймут, что ты за человек. Не говори им ничего такого, что они смогут использовать против тебя. Ты – римский патриций. Пусть считают, что все твои героические поступки ты совершал, не вылезая из шкуры римского нобиля.

Сулла затряс головой:

– Но ведь это немыслимо – пройти через германские земли, выглядя как римлянин и патриций!

– Они этого не знают, – усмехнулся Марий. – Помнишь, что написал мне Публий Рутилий? Воители задних скамей – так назвал он этих людей. Но и в первых рядах сидят такие же болтуны, не знающие жизни, – Марий рассмеялся. – Надо было тебе оставить на время усы и волосы… Я одел бы тебя, как германца, и провел бы по Форуму. Знаешь, что случилось бы тогда?

– Да. Меня никто не узнал бы.

– Правильно. Не следует раздражать римлян. Я буду говорить первым, ты – за мною.

Сулле Рим не обещал ни славы, ни домашнего тепла и уюта, как Гаю Марию. Несмотря на блистательную службу в качестве квестора и прекрасный дебют в роли шпиона, Сулла все еще оставался молодым сенатором, живущим в тени Первого Человека. Его политическая карьера складывалась слишком медленно, особенно если учесть позднее вхождение в Сенат. Он был патрицием и поэтому не имел права стать плебейским трибуном. Чтобы получить место курульного эдила, у него не было денег, а слишком короткий срок его сенаторской деятельности лишал его возможности стать претором. Так складывалась его судьба в политике. Дома же его ждала все более обострявшаяся напряженность, источниками которой служили его жена, слишком много и часто выпивавшая и пренебрегавшая детьми, и мачеха, которая ненавидела его так сильно, как и свое нынешнее положение.

Но если политические сферы постепенно открывались для Суллы, что вселяло в него какую-то надежду, то домашние сцены становились все безобразнее. Что еще больше осложняло его возвращение в Рим, так смена германской жены на римскую. Всего год прожили они с Германой в обстановке, еще более противной его аристократизму, чем мир Субуры. Но Германа служила ему утешением, опорой, помощницей в том варварском мире.

Ему нетрудно было попасть к кимврам, поскольку Сулла был воином не просто смелым и физически сильным: он был воином мыслящим. В смелости и силе он уступал многим германцам, зато был хитер, увертлив и ловок. И все потому, что умел думать, анализировать. Его отметили в боях против испанских племен на Пиринеях – и приняли в воинское братство.

Затем он и Серторий решили, что если им удастся вжиться в этот странный мир и возвыситься в нем /так и вышло/, то они преуспеют в выполнении задания куда больше, чем оставаясь простыми воинами. Они завоевали определенный авторитет, каждый в выбранном им племени, а затем нашли себе вдов.

Герману он выбрал потому, что она сама была пришлая и не имела детей. Ее муж занимал место вождя своего племени, иначе женщины никогда не потерпели бы ее присутствия среди них, тем более, что она заняла место, которое должно принадлежать кимврийке. Женщины уже почти допекли ее, когда Сулла – как метеор – ворвался в ее жизнь, сел в ее повозку и взял под свою опеку. Оба были пришельцами. При выборе Сулла не руководствовался ни чувствами, ни симпатией, просто она нуждалась в нем больше, чем все остальные, и, к тому же, не принадлежала к этому племени. Поэтому, узнай она о происхождении мужа, вряд ли предала бы его – не то что другие женщины.

Она не походила на обыкновенную германку. Большинство женщин были высокими, мощными, но вполне гармонично сложенными, с длинными ногами и высокой грудью, льняного цвета волосами и голубыми глазами. Лица казались вполне привлекательными, если не обращать внимания на угловатость губ и маленький прямой нос. Германа была ниже Суллы /который имел приличный по римским меркам рост – чуть ниже шести футов/ и полнее кимвриек. Ее волосы, густые и длинные, имели тот неопределенно-расплывчатый оттенок, который принято называть мышиным. Ее темные серо-стальные глаза гармонировали с цветом волос. В остальном же она оставалась германкой – четко очерченные скулы, маленький прямой носик. Ей исполнилось тридцать; она была бесплодна. Если бы мужем ее был не вождь, Германа давно бы уже погибла.

Что делало ее такой непохожей на остальных и почему именно ее выбрали в жены два таких человека? Вряд ли из-за внешности. Первый муж считал ее очень противоречивой и притягательной, Сулле она показалась истинной аристократкой, надменной дамой, излучающей вокруг себя какое-то поле, манящее мужчин, поле чувственности. Они почти идеально подошли друг другу, поскольку Германа оказалась достаточно умна, чтобы оставаться нетребовательной, чувственной ровно настолько, чтобы муж не уставал от нее, но и получал много удовольствия от времяпрепровождения наедине; она всегда могла сделать интересный вывод и поддержать разговор. Скот Германы всегда был накормлен, подоен, вычищен и вылечен. В ее повозке всегда был порядок, сама повозка и посуда содержались в чистоте, продукты тщательно оберегались от порчи и грызунов. Одежда и белье регулярно проветривались и если нужно, подшивались. Ножи всегда были заточены. Она никогда ничего не забывала и все успевала. Словом, Германа была полной противоположностью Юлиллы.

Когда Германа поняла, что беременна – а она почувствовала это почти сразу – оба они обрадовались. Но Германа – особенно. Беременность оправдывала ее в глазах племени за прошлое бесплодие, вина за которое теперь падала целиком на покойного вождя. Это не слишком понравилось другим женщинам, но те ничего не могли сделать, поскольку к весне, когда кимвры направлялись на север, в земли атуатуков, Сулла был избран вождем племени. Для Германы это стало еще одним поводом для радости.

В секстилии, после утомительной беременности, Германа родила близнецов – больших, крепких, рыжеволосых мальчуганов. Сулла назвал одного Германом, а другого – Корнелем. Он буквально извелся, придумывая имя, в которое можно было бы впихнуть его родовое имя Корнелий, звучавшее слишком непривычно для германского уха. Вот и придумал – Корнель.

Малышей, как и всех близнецов, трудно оказалось различать даже матери и отцу: с каждым днем они набирались сил и почти не плакали. Близнецы-двойняшки считались редкостью, поэтому их рождение от пары пришельцев было воспринято, как добрый знак, что и послужило причиной избрания Суллы вождем этого небольшого племени. Вследствие чего Сулла и попал на большой совет, созванный Бойориксом, куда пригласили всех вождей после того, как Бойорикс провозгласил себя царем всех кимвров и их союза с другими народами.

Сулла понимал, что наступает тот час, когда он должен покинуть варваров, но отложил это до окончания большого совета. Его тревожило, что будет с Германой и сыновьями. Мужчинам племени он еще мог бы доверить ее судьбу и жизнь, но женщины вызывали у него опасение, а во внутриплеменных делах главенствовали именно они. Он боялся, что Германа будет убита, даже если ее сыновьям сохранят жизнь.

Наступил сентябрь, подошло время принимать решение. И Сулла сделал выбор. Времени оставалось совсем мало, но он сумел переправить Герману в ее родное племя, обитавшее не землях Германии. Он рассказал жене, кто он такой. Она была скорее восхищена, чем удивлена: он увидел, как она разглядывает мальчиков, будто видит их впервые и только теперь поняла, что они – сыновья полубога. Ни малейшего признака печали не отразилось на ее лице, когда он сообщил ей, что должен навсегда их покинуть, и лишь благодарность светилась в глазах, когда предложил переправить ее к родичам, ибо среди своих она будет в большей безопасности и сможет спокойно жить дальше.

В начале октября, в час, когда еще все спали, они откололись от гигантского скопища германских повозок, собрали стадо, принадлежавшее Германе, и уехали, стараясь не привлекать к себе внимание. Когда наступило утро, они все еще пробирались вдоль лагеря германцев, но их движение никого не заинтересовало. Два дня спустя они были уже далеко от стоянки.

Расстояние до земель марсов было невелико – около сотни миль – и дорога шла по равнине, что облегчало путь. Однако между Длинноволосой Галлией бельгов и Германией протекала одна из величайших рек Западной Европы – Рейн. Сулле пришлось вести повозку и скот, постоянно обороняясь от разбойников. В пути он полагался только на свою силу и Фортуну, которая не оставила его.

Когда они добрались до Рейна, то обнаружили, что берега его плотно заселены, но местные и не пытались захватить повозку или саму Герману с двумя рыжеволосыми мальчиками на коленях. Большой плот постоянно переправлял с берега на берег людей и даже повозки; плата за переправу составляла кувшин зерна. Лето этого года выдалось засушливым, река обмелела. Всего за три кувшина зерна Сулла смог переправить Герману и весь скарб.

Добравшись до Германии, они прибавили ходу, поскольку земли вниз по течению Рейна были свободны от лесных чащоб. К исходу третьей недели октября Сулла нашел марсов и поручил Герману их заботам. Тогда же он заключил договор о дружбе и сотрудничестве между германцами-марсами и Сенатом и Народом Рима.

Когда пришло время расстаться, оба расплакались. Это оказалось труднее, чем они предполагали. Держа на руках близнецов, Германа шла за Суллой, пока не устала; тогда она остановилась и долго еще смотрела ему вслед, даже когда он уже скрылся из виду. Сулла повернул своего жеребца на юго-восток и, ослепленный хлынувшими слезами, доверил коню самому выбирать дорогу.

Народ Германы радушно и встретил, и проводил его, дав хорошего коня, которого он потом обменял на другого – и так всего за двенадцать дней смог добраться до истоков Амизии, где обосновались марсы, до лагеря Мария в Глануме. Он проехал почти через всю страну, избегая гор и густых лесов, пробираясь вдоль рек – от Рейна к Моселле, от Моселлы к Арару, от Арара к Роданусу.

Сердце его было переполнено страданием, и только усилием воли он заставлял себя примечать те места, по которым ехал, и народы, их населяющие.

Но ни он, ни Квинт Серторий так и не сумели разведать, как уживаются германцы с атуатуками. Когда повозки германцев тронулись в путь, разделившись на три огромные колонны, чтобы вторгнуться в Италию, они оставили в землях атуатуков то, что могло бы облегчить их возвращение, если такое произойдет – шесть тысяч лучших воинов, которые, кроме того, должны были защищать атуатуков от нападения соседних племен, а также казну германцев: золотые фигурки, монеты, доспехи, колесницы, несколько тонн янтаря и другие сокровища, скопленные за годы странствий. Единственное золото, которое германцы захватили с собой – то, что было на них самих. Остальное они спрятали у атуатуков, как некогда вольки-тектосаги из Толосы поступили с золотом галлов.

Когда Сулла вновь встретился с Юлиллой, он поневоле начал сравнивать ее с Германой и увидел, как она неряшлива, легкомысленна, глупа и зла. Она, конечно, кое-что усвоила из их прежнего общения и уже не вела себя развязно в присутствии слуг. Однако, как понял он за обедом, эти перемены были связаны скорее с присутствием в доме Марции, нежели с желанием угодить мужу. Марция сидела надменная и ничего не забывшая. Она еще не была стара, но после стольких лет счастливой супружеской жизни с Гаем Юлием Цезарем внезапное вдовство стало для нее слишком тяжелым грузом. Кроме того, как подозревал Сулла, горя ей добавляло сознание, что у нее столь непутевая дочь.

Странно все это. Он испытывал боль от того, что у него такая жена, но у него не было оснований, чтобы развестись! Она не походила на Метеллу Кальву, которая изменяла мужу с чернью; не привлекали Юлиллу и аристократы. Верность была, вероятно, ее единственным достоинством. Ее любовь к вину не дошла еще до такой степени, чтобы считать ее пьяницей. Но жить с нею было невыносимо. Ее любовные потуги были столь грубы и несовершенны, что у мужа не возникало никаких чувств, кроме сковывающего его смущения. Стоило ему лишь взглянуть на Юлиллу, и все его возбуждение /и, соответственно, эрекция/ сходили на нет. Он не испытывал желания коснуться ее, и не хотел ее прикосновений.

Женщине легко разыграть любовное желание, да и сексуальное удовлетворение тоже, но мужчина не в силах сфальшивить ни в том, ни в другом. Сулла был уверен, что мужчины честнее женщин, поскольку носят между ног свидетельство своей честности. Этим он объяснял и большую длительность отношений между мужчинами, и их тягу к себе подобным – любовь мужчины и женщины мало общего имеет с правдой и честностью.

Эти рассуждения ничего хорошего Юлилле не предвещали. Она не подозревала, о чем может думать ее муж, но испытывала унижение от того, насколько явно он ею пренебрегает. Две ночи подряд Сулла просто не подпускал ее к себе. Извинения его звучали скорее небрежно, чем искренне. На третье утро Юлилла проснулась раньше Суллы, чтобы иметь возможность хлебнуть на завтрак вина – чему, однако, воспрепятствовала ее мать.

Результатом стала женская ссора, да такая буйная, что дети заплакали в голос, слуги разбежались, а Сулла примчался в таблинум, проклиная всех женщин на свете. Из обрывков перебранки он понял, что тема уже стара и подобные стычки – довольно частое явление.

– Дети! – кричала Марция так громко, что ее голос доносился до храма Магна Матер. – Ты совсем забросила детей!

Юлилла вопила в ответ так, чтобы было слышно у Большого цирка: Марция украла у нее любовь детей, чего же ей еще надо?

Словесная битва затягивалась, причем накал, свойственный обычной краткой перепалке, не ослабевал – еще одно подтверждение того, что тема стара и аргументы известны. Завершилось все в атриуме, как раз у дверей кабинета Суллы, где Марция сообщила Юлилле, что отослала детей с няней на прогулку и не знает, когда они вернутся, но лучше бы Юлилле быть к этому времени трезвой.

Зажав руками уши, чтобы не слушать высокопарных слов о том, что за детьми надо присматривать и как именно это следует делать, Сулла попытался сосредоточиться на том, какие прекрасные у него дети. Он так радовался встрече с ними после долгой разлуки; Корнелии Сулле было уже пять, а маленькому Луцию – четыре. Уже люди – и достаточно взрослые, чтобы страдать, это он хорошо помнил по собственному опыту, хоть и запрещал себе вспоминать о своем детстве. Если и было какое-то оправдание у него перед двумя сыновьями, которых он покинул совсем крошечными – так это то, что они все же еще очень малы. Его римские дети уже выросли, их можно было считать людьми. Он и жалел их сильнее, и любил крепче, чем кого бы то ни было в жизни. Самоотверженно и чисто, безгрешно и безраздельно.

Дверь в кабинет распахнулась. Ворвалась Юлилла – растрепанная, со сжатыми кулаками, с лицом, мертвенно-бледным от гнева. И от вина.

– Ты все слышал? – обратилась она к Сулле. Сулла отложил перо.

– Разве это можно не услышать? – голос его звучал устало. – Весь Палатин слышал.

– Старая брюква! Иссохшаяся страшила! Как осмелилась она обвинять меня в том, что я пренебрегаю своими детьми?

"Что же мне делать? – размышлял Сулла. – Почему я мирюсь со всем этим? Почему бы мне не достать белого порошка из моей маленькой коробочки и не подсыпать ей в вино, чтобы у нее повыпадали зубы, а язык свернулся кольцом; грудь ее стала бы, как перезрелый гриб-дождевик и лопнула бы от прикосновения… Почему мне не попадаются подходящие грибочки, чтобы накормить ее до отвала? Почему я не поцелую ее так, чтобы она потеряла голову, и не придушу ее, как Клитумну? Скольких людей убил я – и мечом, и дубинкой, и ядом, и стрелой, и камнем, и топором, и руками? Чем она лучше них?" Он, конечно, сам знал ответ. Юлилла дала ему то, о чем он мечтал: удачу. И она была римской патрицианкой, той же крови, что и он. Он скорее бы убил Герману…

Поэтому оставалось только одно средство против этой неисправимой, неудержимо скатывающейся в пропасть римлянки – слово. Слово не убьет ее.

– Однако ты действительно пренебрегаешь детьми. Поэтому я и предложил твоей матери поселиться у нас.

Она всплеснула и схватилась за горло.

– О, о! Как ты посмел? Я никогда плохо не относилась к детям!

– Ерунда. Ты и не помнишь, что значит заботиться о них, – в его словах звучала усталость и страдание, как Сулле казалось, с того момента, когда он вошел в этот отвратительный, грязный дом. – Единственное, что тебя заботит, Юлилла, – это выпивка.

– А кто может меня упрекнуть? – ее руки бессильно упали. – Кто имеет право осуждать меня? Выйти замуж за человека, который не испытывает ко мне никаких чувств, которого не возбуждает близость, даже когда мы лежим в одной постели и я чуть ли мозоли не натираю на губах, пытаясь его расшевелить!

– Если пошел такой разговор, то закрой, пожалуйста, дверь.

– Зачем? Чтобы твои драгоценные слуги не услышали чего-нибудь лишнего? Какой же ты лицемер, Сулла! Кто виноват в этом – ты или я? Разве это не твой стиль? У тебя в этом городе репутация такого лихого любовника, что, наверное, только со мной ты ведешь себя как импотент! Только я не привлекаю тебя, как женщина! Я! Твоя собственная жена! Я ни разу в жизни не взглянула на другого мужчину – и где твоя благодарность? Тебя не было почти два года, и ты не хочешь притронуться ко мне даже тогда, когда я возбуждаю твое орудие губами и языком. – Ее глаза наполнились слезами. – Что я такого сделала? Почему ты не любишь меня? Почему ты не хочешь меня? Сулла, посмотри на меня с любовью, прикоснись ко мне с желанием, и я никогда в жизни не вспомню о вине! Как, ты можешь не отвечать на мою любовь?

– Возможно, в этом что-то и есть… – он непроизвольно передернулся. – Мне не нравится, когда меня любят слишком. Это неправильно, даже нездорово.

– Тогда скажи, как мне разлюбить тебя? – рыдала Юлилла. – Я не знаю – как? Ты думаешь, если бы я могла, я бы этого не сделала уже? Да я молюсь об этом! Я жажду разлюбить тебя! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!

Он вздохнул:

– Может, выход в том, чтобы, наконец, повзрослеть? Ты выглядишь и ведешь себя, как девочка. Твоему уму и телу еще шестнадцать. Но не тебе Юлилла. Тебе уже двадцать четыре, и у тебя двое детей.

– В шестнадцать лет я в последний раз была счастлива, – она закрыла лицо ладонями.

– Если после ты уже никогда не испытывала счастья, то вина за это целиком лежит на мне, – ответил Сулла.

– А как же другие женщины?

– Что – другие женщины?

– Возможно, это – одна из причин, по которой ты не выказываешь ко мне никакого интереса с тех пор, как вернулся из Галлии. У тебя там была женщина?

– Не женщина, – поправил он мягко, – а жена. И не в Галлии, а в Германии.

– Жена?

– Да. По германским обычаям, конечно. И два мальчика-близнеца четырех месяцев отроду, – Сулла прикрыл глаза; боль еще жила в нем, но она была слишком его, личной, и он не хотел, чтобы ее заметила Юлилла. – Я скучаю по ней. Разве это не забавно?

– Она красивая? – прошептала Юлилла.

– Красивая? Германа? Вовсе нет! Невысокая, плотненькая. Ей уже за тридцать… Нет у нее и сотой доли твоей красоты. Она – не дочь вождя или царя. Просто варварка.

– Но почему?.. Сулла покачал головой:

– Не знаю. Однако она мне очень нравилась.

– Что было в ней такого, чего нет у меня?

– Хорошая грудь, – ухмыльнулся Сулла. – Впрочем, я равнодушен к грудям… Значит, причина в другом. Она работала, и много. Никогда не жаловалась. Никогда ничего от меня не ждала. Нет, не то… Лучше, пожалуй, сказать, что она никогда не ожидала от меня того, чего во мне нет. Да, это как раз то самое. Она принимала меня таким, каков я есть, но принадлежала только себе и никогда не давила на меня. Ты – камень на моей шее. Германа же была – как пара крыльев.

Без единого слова Юлилла повернулась и вышла из кабинета. Сулла встал и закрыл за ней дверь.

Прошло время, но Сулла так и не мог собрать мысли, чтобы завершить начатое дело – никак не мог сосредоточиться на письме. Вдруг дверь снова открылась.

– Да?

– Посетитель, Луций Корнелий. Можно ему войти?

– Кто он?

– Я сказал бы вам его имя, господин, если бы знал, – недовольно отозвался управляющий. – Но посетитель лишь передал для вас сообщение, что Скилакс шлет вам привет.

Лицо Суллы просветлело, улыбка тронула губы. Старый знакомый! Один из тех мимов, комедиантов, актеров, с которыми он знался раньше! Этот простофиля-управляющий не может этого знать и ничего даже не подозревает! Слуг Клитумны Юлилла в дом не взяла.

– Пусть войдет.

Он узнал бы его всюду, в любой миг! Но – как же он изменился… Не мальчик, но муж!

– Метробиус, – Сулла подошел ближе, автоматически взглянув на дверь – закрыта ли. Все в порядке. Окна открыты, но это неважно, в доме заведено железное правило – никто не должен даже останавливаться там, откуда могут быть видны окна кабинета Суллы.

"Ему уже года двадцать два, – думал Сулла. – Довольно высок для грека! Длинные завитки черных кудрей аккуратно собраны в прическу, кожа щек и подбородка, некогда молочно-белая, приобрела голубоватый оттенок – тщательно бреется… В профиль все еще похож на Апполона, изваянного Праксителем, что-то еще осталось, – раскрашенный нисский мрамор, способный порою как бы оживать на глазах…"

Метробиус взглянул на Суллу и, улыбаясь, протянул к нему руки.

Слезы выступили у Суллы на глазах, подбородок затрясся. Он обошел стол, ударившись бедром и не заметив боли. Он шел прямо к Метробиусу, в его объятья; затем он положил подбородок на плечо Метробиуса и сцепил руки за его спиной. И наконец почувствовал себя по-настоящему дома. Последовавший поцелуй вызвал целую бурю чувств, сердце забилось чаще; символ честности тут же проявил себя.

– Мой мальчик, мой прекрасный мальчик! – Сулла заплакал от благодарности за то, что есть еще вещи, не утратившие цены.

Юлилла стояла напротив открытых окон кабинета Суллы и смотрела, как ее муж обнял очаровательного молодого человека, как они поцеловались, слушала слова любви, которые они говорили друг другу, как потом они подошли к ложу и предавались отношениям столь интимным, сколь и доставлявшим им обоим наслаждение. Она решила, что знает теперь, в чем истинная причина холодности мужа – не в том, что она пила и мало заботилась о детях.

Еще до того, как они начали раздеваться, она ушла оттуда, гордо подняв голову, с глазами уже просохшими от слез, и зашла в спальню, которую делила с Суллой. За спальней находилась маленькая кубикула, где хранили одежду. После приезда Суллы там царил беспорядок, поскольку туда он сложил свое парадное снаряжение. Шлем и меч – с рукоятью в виде фигурки орла из слоновой кости – он повесил на стену.

Достать меч было легко; труднее оказалось вытащить его из ножен. Но, в конце концов, ей и это удалось, хотя она сильно порезала руку – настолько острым было лезвие. Она удивилась, что в такой момент еще почувствовала боль, но затем забыла и об удивлении, и о боли. Без страха она сжала рукоятку меча и, направив острие к себе, бросилась к стене.

Получилось очень неудачно – она упала, заливая кровью одежды; меч пронзил ее живот, но сердце билось, билось, и тяжелое дыхание свое она ощущала, как чье-то чужое – человека, который спрятался где-то, присвоив ее жизнь и ее добродетель. Пусть, пусть берет – какая теперь разница? Она умирала в страшной агонии, лишь тепло собственной крови убаюкивало ее. Она была из рода Цезарей и не звала никого на помощь. Ни разу она не вспомнила о детях. Думала она в эту минуту лишь о собственной глупости: столько лет любить мужчину, который любил мужчин!..

Этого было достаточно, чтобы умереть. Она не смогла бы жить осмеянной, став темой для пересудов тех счастливиц, которые вышли за мужчин, охочих до женщин. Кровь вытекала из ее тела, унося последние крупицы жизни, крупицы тепла; пылающий мозг охладевал, мысли замедлялись и успокаивались. Как это прекрасно – наконец перестать его любить! Отныне – никаких мучений, гнева, унижений и вина. Она просила его научить, как разлюбить его, и он научил. Спасибо, Сулла. Ты был так любезен напоследок, любимый… И все же последняя ее мысль была о детях. По крайней мере, от нее что-то останется – в них… И она мягко погрузилась в светлые волны океана Смерти, желая детям своим долгой жизни – и счастья.

Сулла вернулся к столу и сел.

– Вот вино, налей мне немного, – обратился он к Метробиусу.

Как мил этот мальчик, ставший мужчиной! В чем-то он прежний… Когда-то этот мальчик отверг роскошь, которую ему предлагали, чтобы остаться со своим любимым Суллой.

Нежно улыбаясь, Метробиус принес вино и сел на кресло для клиентов.

– Знаю, что ты хочешь сказать, Луций Корнелий. Нам не следует превращать это в привычку.

– Да. – Сулла отпил вина. – Это невозможно, дорогой малыш. Лишь изредка, когда боль или тоска одолеют. Я вынужден отказываться от многого, к чему лежит моя душа. Значит, и от тебя! Если бы мы жили в Греции! Увы, это – Рим. Если бы я еще был Первым Человеком… Но я им не являюсь. Первый – Гай Марий.

Метробиус опустил голову:

– Я понимаю.

– Ты все еще в театре?

– Конечно. Игра – это все, что я умею. Кроме того, Скилакс – хороший учитель, да славится он. У меня много работы, и отдых выпадает нечасто. – Метробиус прокашлялся, в его взгляде промелькнула тревожная мысль. – Есть лишь одно изменение. Я стал серьезен.

– Серьезен?

– Да. Случилось так, что у меня нет истинного комедийного дара. Я смотрелся хорошо, пока был ребенком, но сейчас я вырос из крылышек Купидона и миртового веночка. Я понял, что мое истинное призвание – трагедия. Так что теперь я играю в трагедиях Эсхила и Аккия, а не в комедиях Аристофана и Плавта. И не жалуюсь.

Сулла пожал плечами:

– По крайней мере, это значит, что я могу придти в театр без опасения опозорить себя, поскольку ты занят в серьезных постановках. Ты уже гражданин?

Нет, к сожалению.

– Пожалуй, тут я смогу кое-что для тебя сделать, – Сулла вздохнул, оставил кубок и сложил руки, как банкир. – Мы будем встречаться, но не слишком часто и не здесь. У моей жены не все в порядке с головой, и я ей не доверяю.

– Было бы чудесно, если бы время от времени мы могли встречаться.

– У тебя есть какое-нибудь место для встреч, или ты еще живешь с Скилаксом?

Метробиус удивленно вскинул ресницы:

– Я думал, что ты знаешь! Хотя, конечно, откуда же – ведь тебя несколько лет не было в Риме… Скилакс умер шесть месяцев назад. И оставил мне все, чем владел, включая жилище.

– Тогда там и увидимся, – Сулла поднялся. – Пойдем, я покажу тебе свой дом. Я представлю тебя как клиента, так что если у тебя возникнет необходимость придти, у тебя будут на это законные основания. А я пошлю тебе предупреждение, прежде чем заглянуть.

Прекрасные темные глаза сияли, когда Метробиус и Сулла подошли к входной двери, но они не проронили ни слова и не сделали ни одного жеста, который заставил бы управляющего или привратника заподозрить, что этот на редкость миловидный юноша – больше, чем простой очередной клиент хозяина.

– Передавай всем привет, Метробиус.

– Разве вы не будете в Риме в начале сезона?

– Боюсь, что нет, – печально улыбнулся Сулла. – Германцы…

Как только они распрощались, с улицы вошла Марция, ведя детей и няню. Сулла подождал ее и открыл перед ней дверь.

– Марция, пройдите, пожалуйста, в мой кабинет. Подозрительно посматривая на него, она зашла и села на ложе, где, как с ужасом заметил Сулла, расплылось большое мокрое пятно, жирно блестевшее на солнце.

– Лучше в кресло, если не возражаете, – поспешно обратился он к теще.

Она пересела, поджав губы и слегка выставив подбородок.

– Я хорошо знаю, что вы не любите меня, но у меня вовсе нет желания вас переубеждать, – начал Сулла, стараясь оставаться спокойным. – Я просил вас придти сюда и жить здесь не из большой любви к вам. Я забочусь о своих детях. И еще. Я приношу вам сердечную благодарность за все то, что вы делаете. Вы прекрасно относитесь к детям и воспитываете их. Они снова стали маленькими римлянами.

Она немного расслабилась:

– Рада, что вы так считаете.

– Однако беспокоят меня, в первую очередь, не дети, а Юлилла. Я слышал вашу утреннюю ссору.

– Вся округа слышала! – горестно воскликнула Марция.

– Да, верно… После того, как вы с детьми ушли, она затеяла ссору и со мной, о чем тоже слышали все вокруг. Я хотел бы узнать ваше мнение о том, что можно сделать.

– Не так уж много людей знает, что она пьет. Получи это огласку, вы могли бы развестись с ней – ведь это единственная настоящая причина. Думаю, вам следует набраться терпения. Она пьет все больше, и скоро я не смогу ее сдерживать. Когда все узнают об этом ее пороке, вы сможете спокойно выгнать ее.

– А если это произойдет в мое отсутствие?

– Я – ее мать. Тогда ее выгоню я. Если это случится, когда вас не будет, я отошлю ее на виллу в Цирцей. Когда же вернетесь, вы разведетесь с ней и отправите, куда вам угодно. Со временем она упьется до смерти. – Марция встала, твердая в своем гневе, ничем не выдавая боли, которая терзала ее сердце. – Я не люблю вас, Луций Корнелий, но я не виню вас в грехах Юлиллы.

– Вы любите кого-нибудь из своих родственников? – спросил Сулла.

– Только Аврелию.

Он вышел вслед за ней в атриум.

– Интересно, где же Юлилла? – внезапно он понял, что он не видел и не слышал ее с того момента, как пришел Метробиус. Холодок пробежал по его спине.

– Скорее всего, лежит и ждет, когда кто-нибудь из нас придет, – ответила Марция. – Начав день с вина, она не останавливается, пока не свалится с ног.

Предчувствие заставило Суллу закусить губу.

– Я не видел ее с того момента, когда она выбежала из моего кабинета. Спустя минуту ко мне зашел старый друг и был у меня, пока не пришли вы.

– Обычно она так долго не прячется, – Марция взглянула на управляющего. – Ты не видел госпожу?

– Последний раз я видел ее, когда она входила в спальню. Может, спросить у служанки?

– Нет, не нужно, – Марция покосилась на Суллу. – Мне кажется, нам следует пройти вместе и проведать ее. Возможно, когда мы расскажем ей, что будет, если она не прекратит это свинство, предупреждение на нее подействует…

Там они и нашли Юлиллу, скорчившуюся в последней судороге и уже остывшую. Шерстяные одежды как губки впитали всю кровь, и Юлилла лежала во влажном, ярко-алом одеянии, как Нереида, явившаяся из вулкана.

Марция вцепилась в руку Суллы, окаменев; он слегка поддерживал ее за плечи.

Однако дочь Квинта Марция Рекса сделала над собой усилие и взяла себя в руки.

– Вот и выход, о котором я и не подозревала.

– И я, – откликнулся Сулла.

– Что вы сказали ей? Сулла покачал головой:

– Насколько я помню – ничего, что привело бы к такому исходу. Может мы узнаем что-нибудь у слуг? Они слышали часть разговора…

– Думаю, не стоит обращаться к ним, – Марция повернулась к Сулле, ища у него поддержки. – Так или иначе, это – не худший выход. Дети легче переживут известие об ее смерти, чем разочарование от сознания того, что мать их – пьяница. Они еще достаточно малы, чтобы вскоре забыть ее. Было бы хуже, случись это позже, – она прижалась щекой к груди Суллы, и слезы покатились из-под ее закрытых век.

– Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату, – Сулла повел ее из залитой кровью кубикулы. – Я и не вспоминал о своем мече, дурак я такой!

Сулла уже понял, почему Юлилла воспользовалась его мечом: через окно кабинета она увидела его встречу с Метробиусом. Это был не худший выход.

ГЛАВА VI

Магия не помогла; после выборов Гай Марий опять сидел в кресле старшего консула. Никто не смог опровергнуть факты, приведенные Суллой, и утверждения Сатурнина, что только один человек сумеет остановить германцев. Старый страх перед германцами затопил Рим, как Тибр в половодье, и Сицилия вновь отодвинулась на второй план в списке бедствий, обрушившихся на Республику.

– Пока мы устраняем одно, тут же, неизвестно откуда, появляется что-то другое, – Марк Эмилий Скавр неторопливо начал разговор с Квинтом Цецилием Нумидийцем.

– Включая Сицилию, – ядовито заметил Свинячий Пятачок. – Как мог Гай Марий оказать поддержку этому пипинне Агенобарбу, когда тот настаивал, что надо сменить Луция Лакулла на посту правителя Сицилии. И кем сменить – авгуром Сервилием! Ведь он – из новых людей и лишь прикрывается древним именем!

– Он только слегка пощипал тебя, Квинт Цецилий, – ответил Скавр. – Если бы ты хотел, чтобы Луций Лукулл остался на месте, вел бы ты себя поспокойнее. Тогда Гай Марий вряд ли вспомнил бы, что ты и Луций Лукулл как-то связаны друг с другом.

– Списки сенаторов требуют строгой проверки, – перешел к другой теме Нумидиец. – Я стану цензором!

– Прекрасная идея. На пару с кем?

– С моим родственником Капрарием.

– Еще того лучше, клянусь Венерой! Будет делать, что скажешь ты.

– Мы вычистим весь Сенат, не говоря уже о всадниках. Я буду очень строгим цензором. Марка Эмилия Сатурнина надо вышвырнуть вон, как и Главция. Они слишком опасны.

– Э, нет! Если бы я не обвинил его в спекуляциях зерном, с ним можно бы ладить. Я всегда буду чувствовать вину перед Луцием Аппулеем.

– Дорогой Марк Эмилий, вам, по-моему, необходимо успокоительное! К чему терзаться угрызениями совести? Сатурнин таков, какой есть. И пора от него избавляться. Мы еще не овладели положением в городе, однако в этом году у Гая Мария наконец-то появился настоящий человек, не то, что эти развалины Фимбрия и Орест. Можно быть уверенным, что Квинт Лутаций окажется на каком-нибудь поле боя, и тогда каждый, пусть даже крошечный, его успех мы объявим в Риме триумфом.

Младшим консулом на второй год был выбран Квинт Лутаций Катулл Цезарь.

Они встретили Марка Эмилия Скавра, который только что расстался с Нумидийцем у подножия Сенатской лестницы.

– Должен поблагодарить вас на предприимчивость в спасении Рима от голода, – вежливо проговорил Марий.

– Пока в мире торгуют зерном, Гай Марий, это не составляет особого труда, – Скавр был не менее любезен. – Единственное, что меня беспокоит – день, когда уже нигде не удастся разжиться хлебом…

– Едва ли такое стрясется: на Сицилии все приходит в норму, в том числе и дела на полях…

Скавр ответил довольно резко:

– Надеюсь, мы не утратим всего, что приобрели только из-за правления пустоголового Сервилия.

– Война на Сицилии окончена.

– Остается надеяться, консул. Но уверенности у меня нет.

– А откуда вы получали зерно последние два года? – Сулла вступил в разговор, чтобы предотвратить прямую стычку.

– Из провинции Азия, – Скавр охотно переключился на любимую тему. Тем более, что действительно любил выступать в роли спасителя города, обеспечивающего столь важные поставки.

– Но и у них вряд ли много излишков?

– По правде говоря, не больше, чем нужно для того, чтобы выжить, – самодовольно улыбнулся Скавр. – Мы можем лишь благодарить царя Митридата из Понта. Он еще молод, но предприимчив. Захватив всю северную часть Эвксина и контролируя пахотные земли Танаиса, Борисфена, Гипаниса и Данастриса, он использует Понт, морем перевозя киммерийские излишки в Азию и продавая их нам. Я, пожалуй, закуплю там зерно и на будущий год. В Азию квестором послан юный Марк Ливий Друз. Я попросил его посодействовать в этом вопросе.

– Без сомнения в Смирне он посетит своего тестя, Квинта Сервилия Сципиона, – проворчал Гай Марий.

– Без сомнения, – отчеканил Скавр.

– Вот и направил бы Марк Ливий прошение о зерне Квинту Сервилию. У него и денег больше, чем в казне.

– Вы судите облыжно.

– Не я, а царь Копилл. Сулла снова вмешался:

– И много азиатского зерна мы получаем, Марк Эмилий? Я слышал, мешают пираты…

– Около половины потребности, – угрюмо ответил Скавр. – А пираты… Да, их полно в каждой бухте Памфилийского и Сицилийского побережья. Их основное занятие – работорговля, но они не брезгуют и зерном – чтобы кормить этих рабов. А остатки зерна продают нам же – только вдвое дороже первоначальной цены, хотя и через подставных лиц.

– Удивительно, – заметил Марий. – Даже среди пиратов есть посредники. Украсть, а потом продать обворованному. Чистая прибыль! Пора бы что-нибудь предпринять против них, принцепс Сената, а?

– Пора.

– Что вы предлагаете?

– Дать специальное поручение одному из преторов. Выделить ему корабли и моряков и послать на борьбу с пиратами вдоль всего побережья.

– Его можно именовать правителем Сицилии, – добавил Марий.

– Неплохая мысль!

– Хорошо, принцепс. Давайте как можно быстрее созовем отцов-сенаторов и примем такое решение.

– Прекрасно… Вы знаете, Гай Марий, что я могу не соглашаться с вами, но мне очень нравится ваша способность действовать без лишней суеты и помпы.

– Казначейство, услышав наш проект, завопит, как весталка, приглашенная на обед в публичный дом, – усмехнулся Марий.

– Пусть! Если мы не усмирим пиратов, торговля между Востоком и Западом замрет. Корабли и моряки, – задумчиво проговорил Скавр. – Сколько их потребуется, как вы полагаете?

– Восемь или десять флотилий. И, скажем, тысяч десять обученных моряков. Если мы столько наберем.

– Наберем, – уверенно заявил Скавр. – В крайнем случае пригласим кого-нибудь с Родоса, Галикарнаса, Афин, Эфеса… За это не волнуйтесь!

– Поведет их Марк Антоний, – продолжал Марий.

– Как, не ваш брат? – удивленно прервал его Скавр.

Марий опять усмехнулся, не показывая волнения.

– Как и я, Марк Эмилий, мой брат Марк предпочитает сушу, тогда как Антонии любят море.

Скавр рассмеялся:

– Любят, но издалека!

– Верно. Но с нашим Марком Антонием все в порядке. Он справится.

– Мне тоже так кажется.

– Казначейство же будет так занято нытьем и стенаниями по поводу поставок Марка Эмилия и пиратских нападений, что даже не заметит, сколько денег стоит армия голодранцев, – улыбнулся Сулла.

– Поскольку Квинт Лутаций тоже должен будет набрать себе такую армию.

– О, Луций Корнелий! Вы слишком долго находитесь под командованием Гая Мария, – заметил Скавр.

– Я тоже так думаю, – заметил Марий. Но в объяснения вдаваться не стал.

Сулла и Марий уехали в Заальпийскую Галлию в конце февраля – их задержали похороны Юлиллы; Марция согласилась остаться в доме Суллы, чтобы присматривать за детьми.

– Однако, – угрожающим тоном произнесла она, – не навсегда, Луций Корнелий! Мне уже почти пятьдесят и я хочу отправится в Кампанию, на побережье. Мои старые кости не выносят римской сырости. Вам будет лучше всего снова жениться. Пусть у детей будет мать, а может и братишки или сестренки, чтобы было с кем играть.

– Придется подождать, пока не разберемся с германцами.

– Хорошо, после германцев.

– Года два…

– Два? Один!

– Может и так. Но – сомневаюсь. Рассчитывайте уж сразу на два, теща.

– Но не днем больше, Луций Корнелий!

Сулла посмотрел на нее, насмешливо подняв бровь:

– Лучше подыщите мне приличную жену.

– Шутите?

– Что вы! – воскликнул он, теряя терпение. – Думаете, я могу искать в Риме себе новую жену? Если хотите уехать, как только я вернусь домой, то подыщите подходящую женщину, которая освободит вас от хлопот.

– Ну и какую же?

– Неважно! Главное, чтобы могла стать хорошей матерью моим детям.

По этой и по многим другим причинам Сулла был рад покинуть Рим. Чем дольше он здесь оставался, тем сильнее становилось его вожделение к Метробиусу, а чем чаще он будет видеться с Метробиусом, тем сильнее, как он подозревал, ему будет хотеться этих встреч. Сулла уже не мог руководить Метробиусом, как некогда: Метробиус уже достиг того возраста, когда человек становится духовно самостоятельным. Да, лучше Сулле быть подальше от Рима! Сожалел он только о детях. Очаровательные малыши. А как любят папу! Он мог бы отсутствовать долго-долго, но при встрече они все равно распростерли бы ему объятья. Почему взрослые не умеют так любить?

Сулла и Марий оставили младшего консула, Квинта Лутация Катулла Цезаря, погруженным в хлопоты по призыву людей в свою армию и жалующимся на то, что армия эта состоять будет сплошь из голодранцев.

– Вот и хорошо! – отрезал Марий. – И не ходи ко мне ныть и мямлить. Не я потерял восемь тысяч солдат при Арозио!

Это заставило Катулла Цезаря замолчать, надменно поджав губы.

– Не следовало бы тебе кидать такие обвинения прямо в лицо, – сказал Сулла.

– Тогда пусть прекратит укорять меня голодранцами! – взорвался Марий.

Сулла смолчал.

К счастью, положение в Галлии было таким, каким ему и следовало быть: Маний Аквиллий прекрасно управлялся с армией, не давая ей скучать и загружая строительством мостов и акведуков да рытьем каналов. Квинт Серторий вернулся – и тут же снова ушел к германцам, так как считал, что там он сможет принести больше пользы; он собирался пройти с кимврами весь путь и время от времени сообщать о себе, по мере возможности. Войска были охвачены легким возбуждением в предчувствии чего-то необычного.

Февраль выдался особенным – в календаре добавлялись дни. Однако уже в этом проявилась разница между старым верховным понтификом Далматийским и новым, Агенобарбом. Последний не видел никакой надобности соотносить дни календаря и сезоны. Поэтому, когда наступил март, все еще продолжалась зима, так как календарь начинался теперь с чисел реального сезона. В году насчитывалось 355 дней; дополнительный двадцатидневный месяц приплюсовывался каждые два года к концу февраля. Однако это решение было утверждено на Коллегии понтификов, которые пошли на поводу у Агенобарба, и календарь приобрел новые черты.

Вскоре после того, как Гай Марий и Сулла погрузились в рутину жизни армейского лагеря на дальних отрогах Альп, пришло письмо от Публия Рутилия Руфа:

"Этот год обещает бурные события поэтому основная проблема – с чего начать. Начну, пожалуй, с дивной парочки цензоров – Свинячего Пятачка и его родича Козла! Метелл расхаживает по городу, раздувшись от гордости. Это только при тебе он осторожничал, а теперь повсюду похваляется, что очистит-де Сенат.

Одно лишь можно про них сказать – наверняка они не будут бескорыстны, соответственно и договоры будут заключаться с теми, кто больше заплатит. Они уже вызвали неприязнь со стороны казначейства, требуя изрядную сумму для починки и украшения некоторых храмов, которые не могут оплатить это сами, не говоря уж о новых росписях и мраморных скамьях в трех государственных домах главных фламинов – Рекс Сакрорум и дома верховного жреца. Лично я предпочитаю обычные деревянные. Мрамор слишком холоден и жесток! Маленькая перебранка возникла из-за дома понтифика, поскольку Казначейство считает, что наш новый верховный достаточно богат, чтобы самостоятельно платить за все. Затем они рассмотрят еще несколько договоров. Предложения заманчивы, цены высоки…

Все это они сейчас проделывают, в общем, с одной целью – просмотреть списки сенаторов и всадников. А как только покончили с договорами – клянусь, они меньше, чем за месяц управились с тем, на что другим потребовалось бы полтора года! Метелл созвал Народное собрание, чтобы огласить точку зрения цензоров на моральные качества отцов-сенаторов. Кто-то, однако, заранее предупредил Сатурнина и Главцию, что их имена собираются вычеркнуть. Так что, когда все собрались, там оказалось немало наемных гладиаторов, которых обычно не встретишь на Комиции.

Как только Свинячий Пятачок объявил, что он и Козел вычеркивают из списка сенаторов Луция Аппулея Сатурнина и Гая Сервилия Главцию, поднялась смута. Гладиаторы ворвались на ростру, стащили беднягу Метелла вниз и начали им перебрасываться, не скупясь на пощечины. Это что-то новенькое: ни дубинок, ни кольев – голыми руками! Полагаю, все дело в том, что рукою нельзя убить. Весьма человеколюбиво… Насилу Скавр, Агенобарб и еще несколько избранных смогли освободить беднягу и увести под сень храма Юпитера Величайшего. Его лицо от побоев раздулось, глаза заплыли, губы разбиты и кровоточили, из носа бил маленький фонтанчик, уши чуть не оторваны… Выглядел он, как древний грек после кулачного поединка на Олимпийских играх.

Итак, Нумидиец был спасен, после чего Капрарий навел порядок в Комиции. Велел барабанщикам выбивать дробь и заявил, что не согласен с выводами своего старшего коллеги, а потому Сатурнин и Главция останутся в Сенате. Можешь считать, что Сатурнин одолел Метелла, но мне не нравятся приемы Сатурнина.

Думаешь, на этом все и закончилось? Ну, нет! После цензоры начали проводить оценку имущества всадников в новом трибунале у Бассейна Курция. Они должны были подниматься по лесенке к столу цензора и спускаться с другой стороны. Знаешь сам всю эту скукотищу – каждый всадник или желающий им быть должны представить доказательства своих прав на это звание: место рождения, гражданство, военная служба, состояние и доходы…

Хотя обычно требуется несколько недель, чтобы определить, действительно ли доход составляет четыреста тысяч сестерциев, в первые же дни там толпилось немало людей. Когда Свинячий Пятачок и Козел начали просматривать эквесторские списки. Как выглядел наш бедный Свинтус! Его синяки пожелтели, резче проступали на желтизне царапины и ссадины. Глаза, правда, он уже мог открыть. Но лучше бы он их и не открывал – не увидел бы того, кого ему видеть было тошнехонько. А увидел он того самого Луция Эквития, то ли самозванца, то ли и впрямь побочного сына Тиберия Гракха! Парень поднялся по лестнице и остановился прямо напротив Нумидийца, а не Капрария. Свинячий Пятачок прямо-таки окаменел, обнаружив перед собою Эквития в сопровождении целой своры писцов и клерков, согнувшихся под тяжестью счетных книг. Он повернулся к своему секретарю и объявил, что трибунал на сегодня закрывается, а очередного испытуемого просят удалиться.

– У вас на меня хватит времени, – возразил Эквитий.

– Ладно, и чего вы хотите? – враждебно спросил Свинячий Пятачок.

– Быть записанным в разряд всадников.

– Не при мне! – взорвался Свинтус.

Должен заметить, что Эквитий весьма терпелив. Посматривая на толпу, в которой снова мелькали наемники, он сказал:

– Вы не можете отказать мне, Квинт Цецилий. Я подхожу по всем статьям.

– Не подходите! – рявкнул Нумидиец. – У вас нет самого главного – римского гражданства.

– Ошибаетесь, уважаемый цензор, – заявил Эквитий. – Я стал римским гражданином по случаю смерти моего хозяина, который оказал мне эту милость, заодно передав мне свое имущество и имя. И не важно, что я вернул потом себе имя матери. У меня есть доказательства и того, что я освобожденный человек, и своих прав. Кроме того, я десять лет отслужил – римским легионером, а не в союзной армии.

– Я не запишу вас всадником. И в список римских граждан не включу, – стоял на своем Нумидиец.

– Я уже сказал, – настаивал Эквитий, – что я – гражданин Рима из трибы Субурана, я служил десять лет в легионе, я – честный и порядочный человек, я – владелец четырех инсул, десяти кабачков, сотни югеров земли в Ланувиуме, тысячи югеров земли в Фирмуме Пиценуме. И там же – торговые лавки, мой доход превышает четыре миллиона сестерциев в год и я достоин войти в Сенат, – он ткнул пальцем в переднего писца, а тот – в остальных, стоявших с бесчисленными свитками. – Вот мои доказательства, Квинт Цецилий!

– Меня не волнует, сколько бумаг вы набрали, низкородный выскочка, меня не интересуют ваши доказательства и ваши свидетели! – воскликнул Свинячий Пятачок. – Я не впишу вас в списки римских граждан, как члена Ordo Eguester! Убирайся отсюда!

Эквитий повернулся к толпе, широко расставив руки – он был в тоге – и сказал:

– Я, Луций Эквитий, сын Тиберия Семпрония Гракха, обвинен в том, что я – не гражданин, что я не имею прав на статус всадника!

Свинячий Пятачок бросился к Эквитию и ударом в челюсть сбил его с ног, да еще и пнул ногой так, что Эквитий слетел с помоста прямо в толпу.

– Плевать мне на вас! – потрясал кулаками Свинячий Пятачок в сторону зевак и гладиаторов. – Проваливайте с этим дерьмом!

И снова все повторилось, однако на этот раз гладиаторы не трогали его лица. Только стащили цензора с помоста и избили.

В конце концов Сатурнин и Главция – я забыл упомянуть, что они все время вертелись неподалеку – подошли и отобрали Нумидийца у нападавших. Верно, смерти его они не хотели. Потом Сатурнин поднялся на помост, успокоил толпу и заставил ее слушать Капрария.

– Я не согласен с коллегой и беру на себя ответственность включить Луция Эквития в Ordo eguester! – он был бледен, бедняга: полагаю, и в военных походах он не видывал столько жестокости.

– Впишите имя Луция Эквития! – прогремел голос Сатурнина.

И Капрарий включил это имя в списки.

– А теперь – все по домам! – снова крикнул Сатурнин.

И все тут же разошлись, унося Эквития на плечах.

На Свинячего Пятачка смотреть было страшно. Ему повезло, что он остался в живых. О, как он гневался! Как набросился на Козла! Бедный старый Козел лишь плакал, но не мог отступиться от своего решения.

– Черви! Все они – черви! – снова и снова повторял Свинячий Пятачок, пока мы пытались вправить ему ребра – несколько ребер ему сломали. Может быть, это и глупо, но, я клянусь всеми богами, Гай Марий, его мужеством можно восхититься.

Марий поднял глаза от письма: – Интересно, чего добивается Сатурнин? – и продолжал читать:

Теперь перейдем к Сицилии, где тоже происходит много интересного.

Ты знаешь и сам, но я, пожалуй, еще раз напомню: конец прошлого года застал Луция Лициния Лукулла осаждающим крепость восставших рабов в Триокале в надежде рано или поздно выкурить их оттуда. Он запугивал их историями вроде той, что некогда враги Рима вот так же засели в крепости и хвастались, что запасов провизии им хватит лет на десять, однако римляне ответили, что, в таком случае, проведут под стенами одиннадцать лет.

Луций постарался на славу. Он окружил Триокалу лесом лагерей, башен, катапульт, таранов и засыпал овраг, служивший естественным ограждением крепости. Лагерь его выстроен так, что сам похож на крепость. Он готовился к зиме в уверенности, что срок его командования снова продлят.

Но в январе пришла весть, что новым правителем назначен Гай Сервилий Авгур. Вместе с официальным сообщением пришло и письмо Нумидийца, который расписал в подробностях весь скандальный фарс, разыгранный Агенобарбом и подмастерьем авгуром.

Я знаю Лукулла лучше тебя, Гай Марий. Как и большинство людей подобного склада это – холодный, спокойный, Независимый и высокомерный тип. Всем своим видом он как бы говорит: я – Луций Лициний Лукулл, римский нобль одной из древнейших и знатнейших семей, и если вы отмечены печатью Фортуны, то я согласен время от времени вас замечать… Однако за этим фасадом притаился другой человек – тонкокожий, болезненно реагирующий на каждый знак неуважения, раздираемый страстями, ужасный в гневе. Поэтому, когда Лукулл получил известие, он взял и оставил пост. Но прежде разнес в пух и прах все свои сооружения у Триокалы, сжег все, что могло сгореть. Думаешь, это все? Нет, Лукулл только-только разошелся! Он уничтожил все записи своей администрации в Сиракузах и Лилибее и отослал семнадцать тысяч своих людей в порт Агригентум.

Его квестор оказался на редкость послушным и позволил Лукуллу делать все, что тот захочет. Они заплатили армии жалование, взяв деньги из хранилищ в Сиракузах. Лукулл оштрафовал всех неримлян Сицилии, как некогда бывший правитель Публий Луциний Нерва. Часть этих денег он потратил, чтобы нанять корабли.

На побережье Агригентума он попрощался со своими воинами, раздав им все до последнего сестерция. Теперь люди Лукулла представляли из себя кучу разношерстного сброда. Помимо италийских и римских ветеранов, там были воины из Кампании – около легиона – и пара когорт из Вифинии, Греции, Македонской Фессалии. У последних – своя история. Когда Лукулл потребовал солдат у царя Вифинии Никомеда, царь ответил, что у него нет людей, поскольку римские арендаторы превратили их в рабов. Довольно смелый намек на освобождение рабов наших италийских союзников – Никомед считал, что так же следует поступать и с рабами из жителей Вифинии. Тогда Лукулл напал на Никомеда и взял солдат силой.

Теперь все это воинство отправилось по домам. Отплыл и сам Лукулл.

Тут царь Трифон и его советник Ахенион осмелились выйти из стен Триокалы и снова начали грабить сицилийских крестьян. Они теперь абсолютно уверены в том, что победят в войне и смогут воплотить в жизнь свой девиз: "Не быть рабом, а иметь рабов". Пашни заброшены, города полны беженцев, Сицилия подобна Трое, проклятой богами.

Так началось правление Сервилия. Тому оставалось только жаловаться на судьбу в письмах к своему покровителю Агенобарбу.

Лукулл же вернулся в Рим и начал готовиться к неизбежному, когда Агенобарб призвал его к ответственности на суд за уничтожение римской собственности – особенно лагерей и осадных сооружений – Лукулл прикинулся дурачком и заявил, что полагал, мол, будто новый правитель захочет сделать все по-своему. Самым неприятным для Сервилия оказалось отсутствие армии. Но ведь Сервилий, приказав Лукуллу покинуть пост, не упомянул о войсках… Вот Лукулл и действовал по собственному усмотрению.

– Я оставил Гаю Сервилию чистую дощечку для записи его великих деяний, – заявил Лукулл на заседании Сената. – Гай Сервилий – из новых людей, а они предпочитают идти своим путем. Я думал, что поступаю во благо ему.

Не имея армии, Сервилий мало что сможет сделать в Сицилии. Сейчас в Италии набирает себе рекрутов Катулл Цезарь, так что вряд ли удастся набрать еще и армию для Сицилии. Ветераны Лукулла уже разбежались и вряд ли откликнутся – ведь их кошели полны и пока им есть на что жить.

Лукулл прекрасно понимал, что рискует быть наказанным. Думаю, однако, это его не особо волновало. Он получил немалое удовольствие, лишая Гая Сервилия возможностей снять плоды с не им взращенного сада. Зато он позаботился о сыновьях, так как знает наверняка, что Агенобарб и Авгур используют новый суд всадников по делам о государственной измене, созданный Сатурнином, чтобы начать процесс против Лукулла. Поэтому все, что мог, он перевел на имя старшего сына, Луция Лукулла, а младшего – тринадцатилетнего – отдал на усыновление в семью Теренциев Варронов, весьма богатую.

От Скавра я слышал, что Свинячий Пятачок / которого это касается очень близко, поскольку, если Лукулла осудят, ему придется забрать к себе свою скандально-известную сестру Метеллу Кальву/ рассказывал, будто оба мальчика дали обет отомстить Сервилию, как только достигнут совершеннолетия. Старший сын, Луций Лукулл-младший, воспринял все весьма болезненно. И не удивительно. Возможно, он похож на отца не только внешне. Амбиции же Лукулла общеизвестны.

Вот и все пока. Я буду держать тебя в курсе. Надеюсь хоть чем-то помочь с германцами, но не потому, что тебе нужна моя помощь, а из-за того, что не хочу упустить такое событие."

В апреле Гай Марий и Сулла получили известие, что германцы собрались и двинулись с земель атуатуков; в следующем месяце появился и сам Серторий с рассказом о том, что Бойорикс сумел объединить германцев в единый народ. Кимвры и прочие племена двинулись вдоль Рейна, тевтоны направились на юго-восток, к Моссе.

– Теперь ясно, что к осени германцы действительно доберутся до границ Италийской Галлии, – сделал вывод Марий. – Хотелось бы быть там лично, чтобы поприветствовать Бойорикса, когда он спустится к Афесису, но это нереально. Во-первых, мне нужно разобраться с тевтонами… Надеюсь, они прибудут раньше всех – им ведь не придется переправляться через горные цепи. Если мы сможем их разбить, у нас еще останется время, чтобы перехватить кимвров и Бойорикса прежде, чем те вступят на землю Италийской Галлии.

– Разве Катулл Цезарь не справится с этим сам? – спросил Маний Аквилий.

– Нет, – отрубил Марий.

Позже, наедине с Суллой, он более определенно высказался о своих сомнениях насчет шансов младшего консула в схватке с Бойориксом. Пусть Квинт Лутаций ведет свою армию лучше к северу от Афесиса.

– У него шесть легионов, которые он будет натаскивать всю весну и лето. Но он – не командир. Нужно надеяться, что Тевтобод явится раньше; тогда мы разобьем его, пересечем Альпы и присоединимся к Катуллу Цезарю до того, как Бойорикс достигнет озера Бенакус.

– Вряд ли получится, – сказал Сулла.

Марий вздохнул:

– Я так и знал, что ты об этом скажешь!

– А я знал, что ты знаешь, – усмехнулся Сулла. – Вряд ли две группы, идущие от Бойорикса, придут быстрее, чем кимвры. Главная трудность – в том, что тебе не удастся оказаться в нужный момент в нужном месте.

– Тогда я останусь и буду ждать Тевтобода здесь, – смирился Марий. – Мои солдаты знают каждую травинку и ветку дерева между Массилией и Арозио. Кроме того, после двух лет бездействия им до зарезу нужна победа! Решено: я остаюсь.

– Я услышал лишь – «я», "Гай Марий", – мягко заметил Сулла. – А что остается делать мне?

– Да, конечно… Прости, Луций Корнелий, что лишу тебя случая отделать нескольких тевтонцев, но мне думается, что лучше будет послать тебя к Катуллу Цезарю как младшего легата. Он тебя примет, ты ведь – патриций.

Глубоко разочарованный, Сулла сидел, рассматривая свои руки.

– И что я буду там делать, спрашивается?

– Пойми и меня. Я же вижу симптомы болезни, поразившей некогда Силана, Кассия, Сципиона и Маллия Максима, и моего младшего консула. Увы! Катулл Цезарь не имеет ни малейшего представления о стратегии и тактике. Он считает, что боги отметили его уже при рождении, раз подобрали ему таких знатных родителей, и теперь не покинут своего любимца. Если бы так!.. Представь себе: Бойорикс и Катулл встретились до того, как я пересеку Италийскую Галлию. Катулл Цезарь обязательно потеряет армию. Случись это – честно говоря, не знаю, как мы сможем победить. Кимвры – лучшее из германских племен, самое многочисленное и организованное. Кроме того, я не знаю земель на том берегу Падуса. Если я говорю, что смогу разбить тевтонов армией в сорок тысяч, то лишь потому, что знаю будущее место битвы.

– Какую же роль ты отводишь мне? Командовать-то будет Катулл Цезарь, а не Сулла! Что мне-то прикажешь делать?

Марий положил руку на сжатый кулак Суллы:

– Если бы знал – мог бы руководить Катуллом и отсюда. Дело в том, Луций Корнелий, что ты жил среди варваров больше года – и выжил. Ум твой столь же остер, как и меч. Тем и другим ты владеешь превосходно. Не сомневаюсь, что ты сделаешь все возможное, чтобы спасти Катулла Цезаря. Спасти от него самого.

– Моя задача – любой ценой спасти его армию?

– Любой ценой.

– Даже ценой жизни Катулла Цезаря?

– Даже такой.

Весна украсилась гирляндами цветов, по которым лето вступило в страну как триумфатор вступает в город. И затянулось – горячее и сухое. Тевтобод со своими тевтонами постепенно ушли с земель эдуев в земли аллоброгов, лежащие между верхним Тоданусом и рекой Исара. Аллоброги были воинственны и имели веские причины ненавидеть Рим и римлян. Но германцы уже проходили здесь года три назад, и аллоброги не хотели подпасть под владычество. Завязалась борьба, и тевтонцам пришлось задержаться.

Марий волновался за Суллу, который теперь состоял в армии Катулла Цезаря, стоявшей лагерем вдоль Падуса.

Катулл Цезарь во главе шести легионов прошел по виа Фламиниа в конце июня. По пути он не мог уже найти ни одного человека в пополнение своей армии. До Бононии он дошел по виа Эмилия, затем перебрался на виа Анния и прибыл в большой город Патавиум, что на востоке от озера Бенакус. Отсюда расходились уже лишь проселки, но иногда пути не было. По одному из них Катулл Цезарь и достиг Вероны, где установил базовый лагерь.

Пока что Катулл не сделал ничего, что не понравилось бы Сулле. Но теперь он понял, зачем Марий направил его в Италийскую Галлию. Задача перед Суллой стояла непростая. С точки зрения военного человека Марий не ошибался, характеризуя Катулла. Самому Сулле Катулл напоминал Метелла Нумидийца. Беда была в том, что на театре военных действий Катулл Цезарь казался более опасным, чем Метелл. Легатами у Метелла были и Гай Марий, и Публий Рутилий Руф, хоть сам командующий и оставался все тем же нумантийским свинтусом. Катулл никогда не служил под началом Гая Мария. Он сталкивался с куда менее значительными людьми и в других, менее значительных войнах – в Македонии, в Испании. Настоящей войны он не знал.

Появление Суллы Катулла не обрадовало: он набрал себе легатов еще в Риме. В Бононии он встретил Суллу, ожидавшего его с приказом Гая Мария. Приказ гласил, что Сулла должен быть назначен старшим легатом и вторым командующим. Встреча прошла холодно. Только происхождение Суллы говорило в его пользу, но Катулл знал, что посланец Мария слишком долго вел жизнь, недостойную истинного патриция. Была у Катулла еще одна причина тайного недоброжелательства – он видел в Сулле человека, который не только был свидетелем больших событий мира, но и совершил блестящую вылазку к германцам. Узнай он подробней об обстоятельствах этой вылазки – запрезирал бы Суллу еще больше.

На деле же Марий в очередной раз проявил свой талант, послав Суллу, а не Мания Аквилия, который, конечно, тоже мог бы сыграть роль наблюдателя. Но Сулла раздражающе действовал на Катулла и, следя за каждым его движением, всегда будто специально попадал ему на глаза. Ни один старший легат не был столь услужлив, не стремился снять груз ежедневных дел с плеч командующего. Однако… Однако, Катулл знал: что-то здесь не то. Если Суллу прислал Гай Марий – тут обязательно кроется подвох.

А Сулла вовсе и не хотел, чтобы Катулл успокоился и забыл о своих страхах и подозрениях. Он умело поддерживал эту слегка неестественную напряженность в их отношениях, чтобы получить власть над младшим консулом. Одновременно Сулла старался поближе узнать каждого военного трибуна и центуриона и как можно больше солдат. Катулл Цезарь поставил Суллу – по его же совету – во главе надзирающих за обучением новобранцев. Вскоре после того, как армия разбила лагерь у Вероны, старшего легата Суллу подчиненные уже знали, любили, ему доверяли.

Он не стремился убить или сместить Катулла: для этого Сулла был патрицием. Он не чувствовал привязанности к Катуллу, зато был верен своему классу.

Кимвры слаженно двигались под предводительством Бойорикса, который вел еще и людей Геторикса до того места, где Энус вытекает из Данубиса. Здесь они расстались. Кимвры повернули на юг – вниз по Энусу. Вскоре они прошли через альпийские земли бреннов – одного из кельтских племен, державшего под контролем перевал, самый доступный из всех, что ведут в Италийскую Галлию. Однако ничто не могло удержать Бойорикса и кимвров.

В конце квинтилия кимвры добрались до реки Афесис в месте ее соединения с Исаркусом. Здесь, в благодатных альпийских лугах, они немного передохнули, любуясь вершинами гор, врезающихся в безоблачное синее небо. Там их и обнаружили лазутчики Суллы.

Сулла считал, что готов к любому непредвиденному случаю. А готов ли его командующий?

– Пока я жив, ни один германец не ступит на землю Италии! – голос Катулла дрожал от волнения, когда он обсуждал новость на военном совете. Ни один! – повторил он, вскакивая из кресла и оглядывая по очереди всех старших командиров. – Итак, мы выступаем!

Сулла поднял голову от стола:

– Выступаем? Куда?

– К Афесису, конечно, – Катулл глянул на Суллу как на идиота. – Я заставлю германцев повернуть обратно еще до первого снега.

– И далеко мы пойдем?

– Пока не встретим их.

– В такой узкой долине, как долина Афесиса?!

– Конечно. Мы будем в гораздо более выгодном положении, чем германцы. Наша армия дисциплинированна, а они – огромная и неорганизованная толпа. Это – наш лучший шанс.

– Лучше бы нам развернуть легионы боевым строем, – возразил Сулла.

– Вдоль Афесиса достаточно места, чтобы развернуться. – Дальнейших возражений Катулл уже не слушал.

Сулла ушел с совета, полный тяжелых дум: планы, которые он составил для встречи с кимврами, оказались бесполезны. Катулл Цезарь не станет слушать советов. Что делать? Как заставить Катулла мыслить другими категориями?

Катулл Цезарь меняться не желал. Он поднял маленькую армию – всего двадцать две тысячи солдат, две тысячи конников и восемь тысяч вспомогательных войск – и двинулся вдоль Афесиса.

Наконец Катулл Цезарь добрался до фактории, которая называлась Тридентум. Тут возвышались три мощные скалы – три оскаленных изломанных клыка, давшие название месту. Отсюда Афесис несся стремительным бурным потоком: истоки его находились в горах, увенчанных снежными шапками, и река была круглый год полноводна. За Тридентумом долина еще более сужалась, и дорога, доходившая до деревушки, постепенно исчезала – после деревянного моста река текла в почти отвесном ущелье.

Возглавлявший кавалькаду старших командиров Катулл Цезарь, не сходя с лошади, огляделся и удовлетворенно кивнул:

– Почти Фермопилы. Идеальное место, чтобы преградить дорогу германцам и завернуть их на север.

– Спартанцы, стоявшие у Фермопил, погибли, – напомнил Сулла.

Катулл раздраженно вскинул брови:

– Главное – отбросить германцев.

– Но они не собираются идти на попятную, Квинт Лутаций! Повернуть назад в это время года, когда на севере уже лежат снега, а припасы кончаются? Уйти из Италийской Галлии, где травы и зерно? – Сулла с сомнением покачал головой. – Мы не остановим их здесь.

Остальные командиры разделяли опасения Суллы и считали, что Катулла действует недальновидно. И хорошо! Он должен был помешать Катуллу потерять армию, для этого ему необходима была поддержка офицеров.

– Сражаться будем здесь, – Катулл Цезарь оставался непоколебим. Он уже воображал себе Леонида во главе маленького отряда спартанцев; смерть не страшна, когда тебя ждет вечная слава.

Кимвры были уже близко. Римская армия не в состоянии была двигаться дальше на север, как бы не желал этого Катулл. Однако он настоял, чтобы отряды перешли через мост и разбили лагерь на том берегу. Место оказалось настолько узким, что лагерь растянулся на милю с севера на восток; легионы разместились друг за другом так, что последний занимал место у самого моста.

– Я, наверно, слишком избалован, – сказал Сулла центуриону легиона, стоявшего у моста, крепкому и жилистому самниту по имени Гней Петрей.

– В каком же это смысле? – Гней Петрей следил, как пенится у моста водоворот; перил на мосту не было – лишь низкие брусья по краям.

– Я служил у самого Гая Мария.

– Да, ты счастливчик, – позавидовал Гней Петрей. – Я надеялся, что и мне выпадет такой случай. Но, боюсь, никому из нас уже не служить у Мария…

С ними стоял еще один человек, командир легиона, выбранный солдатским трибуном. Это был никто иной, как Марк Эмилий Скавр-младший, сын главы Сената, доставлявший одни расстройства своему доблестному отцу.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Скавр. Гней Петрей хмыкнул:

– Все мы погибнем здесь, трибун.

– Погибнем? Все? Почему?

– Потому, – угрюмо произнес Сулла, – что мы находимся в очень невыгодном положении. А все – благодаря нашему знатному тупице.

– Нет, вы ошибаетесь! – горячо воскликнул юный Скавр. – Я заметил, что вы, Луций Корнелий, не совсем понимаете стратегию Квинта Цецилия.

Сулла мельком взглянул на центуриона:

– Тогда объясните.

– Хорошо. Сюда идут четыре тысячи германцев – против наших двадцати двух. Поэтому мы не можем встретиться в ними лицом к лицу на поле боя, – разгорячился юный Скавр. – Единственный способ разбить врага – это встретить его развернутым фронтом и ударить всеми силами разом. Германцы поймут, что мы не отступим – и поведут себя, как обычно – уйдут.

– Это ты так представляешь себе, – сказал Гней Петрей.

– Так оно и есть! – напыщенно воскликнул Скавр.

– "Так оно и есть!" – передразнил его Сулла и расхохотался.

К нему присоединился и Гней Петрей. Скавр стоял, смущенно взирая на их поведение. От этого веселья ему сделалось жутковато.

– Что же здесь смешного? Сулла вытер слезы:

– Смешно, юный Скавр, потому что наивно, – он обвел рукой горные отроги. – Посмотри! Что ты видишь?

– Горы, – смущение Скавра росло все больше.

– Тропы, дорожки – вот что ты видишь! – объяснил Сулла. – Разве ты не заметил те маленькие террасы? Кимвры легко перевалят через горы и через три дня возьмут нас в кольцо. И тогда, Марк Эмилий, мы окажемся между молотом и наковальней.

Юный Скавр так побелел, что Сулла и Петрей автоматически сделали к нему шаг, чтобы он не оступился и не упал в бурный поток.

– Командующий разработал неудачный план, – едко продолжал Сулла. – Нам следовало бы ожидать кимвров между Вероной и озером Бенакус. Там-то мы наверняка заманили бы их в ловушку.

– Почему же вы ничего не сказали Квинту Лутацию? – прошептал Скавр.

– Потому что он не просто упрям, но и туп, – ответил Сулла. – Ничьих советов не слушает. Разве что Гая Мария выслушал бы. Впрочем, что толку разговаривать с человеком, который полагает, что лучше всего сражаться, как в Фермопилах. Если же вы помните историю, то узнаете, что одна ма-аленькая обходная тропа сгубила этого самого знаменитого Леонида!

Скавр молчал. Затем извинился и убежал за свою палатку. Сулла и Петрей наблюдали за его попытками превозмочь тошноту.

– Такая армия обречена на поражение, – заговорил Петрей.

– Армия мала, но неплоха, – возразил Сулла. – Все дело портят начальники.

– За исключением вас, Луций Корнелий.

– За исключением меня.

– Вы явно что-то задумали, – опять прервал молчание Петрей.

– Конечно, – оскалился Сулла.

– Могу я спросить, что именно?

– Вполне, Гней Петрей. Но отвечу я не здесь, а на собрании вашего самнитского легиона. Остаток дня мы с вами проведем, оповещая каждого командира, что вечером состоится собрание. – Сулла быстро подсчитал. – Надо обойти что-то около семидесяти человек. Ты, Гней Петрей бери на себя три легиона на этом конце долины, а я воспользуюсь доверием ко мне воинов и приведу дальние.

Кимвры в тот же день дошли до северного конца лагеря Катулла Цезаря, запрудив всю долину и ожидая, когда подтянутся повозки. Сулла же спешно собирал представителей легионов.

На собрании Сулла выступил коротко. Когда собрание окончилось, еще не стемнело. Немало нашлось желающих перейти вместе с Суллой мост и вернуться в Тридентум, где находился штаб Катулла. Как раз в это время Катулл сам созвал людей, чтобы обсудить положение, и был очень озабочен отсутствием второго командующего. Тут и появился Сулла.

– Я просил бы соблюдать пунктуальность, Луций Корнелий, – холодно бросил Катулл. – Садитесь. Переходим к обсуждению атаки завтрашнего дня.

– Прошу прощения, но рассиживаться мне некогда, – Сулла был без кирасы, но в кожаных доспехах. Из оружия при нем были меч и дротик.

– Если у вас есть более важные дела, можете идти! – у Катулла вытянулось лицо.

– Никуда я не уйду, – улыбнулся Сулла. – Дела мои – здесь. И главное из них такое: завтра не будет никакой битвы, Квинт Лутаций.

Катулл Цезарь вскочил:

– Не будет битвы? Это почему?

– Потому что поднялся мятеж, а я – зачинщик. – Сулла выхватил меч. – Войдите, центурионы!

Никто из собравшихся в комнате не произнес ни слова. Катулл Цезарь был слишком зол, остальные – солидарны с мятежниками, так как никто из них не жаждал предполагаемой битвы. Семьдесят центурионов вошли и встали по обеим сторонам от Суллы, оставив узкий – фута три – проход между собой и людьми Катулла, оттеснив тех к стене.

– Вас бы на Терпианскую скалу! – прошипел Катулл.

– Ну уж! – Сулла убрал меч в ножны. Солдаты – не скот, чтобы без объяснений вести их на бойню. К чему идти на смерть, когда приказано победить?

Было ясно, что сказать Катуллу нечего. С другой стороны, он был слишком горд, чтобы опуститься до невнятных торопливых объяснений, и слишком уверен в своем праве не отвечать вовсе. Он только холодно молвил:

– Это переходит всякие рамки. Луций Корнелий.

Сулла кивнул:

– Согласен. Но нам действительно нечего делать в Тридентуме. Завтра кимвры найдут сотни обходных путей по горным склонам. Вы – не спартанец, Квинт Лутаций. Вы – римлянин! Не странно ли, что вы вспомнили именно Фермопилы и спартанцев, а не примеры из нашей истории. Разве вы не читали, как Катон Цензор использовал тайные тропы, чтобы окружить Антиоха? Или для вас Катон не пример, ибо ниже вас по рождению? Я же восхищаюсь им, а не Леонидом и его слугами, дружно погибшими. Спартанцы хотели умереть, чтобы задержать персов, пока греки не подготовят флот в Артимиунуме. Здесь все иначе, Квинт Лутаций. Все – иначе! Греческий флот разгромили, Леонид погиб ни за что. А повлияли ли Фермопилы на исход греко-персидских войн? Нет, конечно. Потом греческий флот победил при Самомисе – но для этого не понадобились Фермопилы. Скажите честно: вы предпочитаете безрассудное упорство Леонида стратегическому дару Фемистокла?

– Вы неправильно оцениваете ситуацию, – грубо прервал Суллу Катулл, чувствуя, что репутация его рушится под натиском рыжего смутьяна.

– Нет, Квинт Лутаций, это вы ошибаетесь, – возразил Сулла. – Ваша армия стала сейчас моей – по праву мятежа. Когда Гай Марий прислал меня к вам, у меня был лишь один приказ: сохранить армию до тех пор, пока Марий не возьмет ее под свою опеку. Но сначала он должен разбить тевтонов… Гай Марий – главнокомандующий, я лишь выполняю его приказ. Когда его приказы расходятся с вашими, я выбираю не ваши приказы, а его. Поэтому битва отменяется, вечером армия снимается с места – до битвы, где будет больше шансов на победу.

– Я поклялся, что ни один германец не ступит на землю Галлии. Я не хочу выглядеть лжецом.

– Решение это не ваше, Квинт Лутаций, так что вы своей клятвы не нарушите.

Квинт Лутаций Катулл Цезарь был одним из тех сенаторов старой закалки, которые отказывались одевать золотое кольцо в знак сенаторства; вместо него он носил древнее железное кольцо – спутник обычного гражданина. Когда он величественно ткнул рукой в людей, заполнивших шатер, на его указательном пальце сверкнул простой металл. Присутствующих это впечатлило больше, чем блеск золота.

– Оставьте нас, – обратился к ним Катулл. – Подождите снаружи. Я хочу поговорить с Луцием Корнелием наедине.

Центурионы повернулись и вышли, за ними последовали солдатские трибуны, личное сопровождение Катулла и старшие легаты. Когда Катулл и Сулла остались одни, Катулл тяжело опустился в кресло.

Он находился в безвыходном положении, и знал это. Гордыня привела его к Афесису; не гордость за Рим или за армию, а гордыня, которая сначала побудила его поклясться, что ни один германец не ступит на землю Италии – а теперь заставляла стоять на своем до конца. Чем дальше поднимался он по долине, тем отчетливей понимал, что ошибся. Однако гордыня не позволяла ему открыто признать свою неправоту. Чем выше он поднимался в горы – тем ниже падал его дух. Дойдя до Тридентума, он вспомнил о Фермопилах – хотя, конечно, ничто здесь не напоминало Фермопилы – и принял решение сложить здесь голову, спасая тем самым свою гордыню. Он превратит Тридентум в Фермопилы! Гибель в бою с превосходящими силами противника… Гонец, сообщи в Рим, что здесь мы полегли, послушные приказу! Какой торжественный момент, а затем – памятник, поклонение, бессмертие.

Появление кимвров укрепило его решимость, однако тут вмешался Сулла – и всему конец. Катулл и сам заметил террасы, образовавшие гигантскую лестницу на зеленых склонах гор и понимал, что кимвры без труда обойдут римскую армию. Отвесных скал не имелось – всего лишь узкая речная долина, неудобная для развертывания армии, поскольку склоны уходили слишком резко вверх, что лишало возможности любого, даже простейшего, маневра.

Чего он не мог себе представить – это как выпутаться из этой истории, не потеряв лица. Поэтому поначалу мятеж Суллы показался ему выходом: теперь Катулл мог бы все свалить на Суллу, предать зачинщиков суду за измену – всех, начиная с Суллы и кончая последним центурионом. Однако эта мысль тешила его всего несколько минут, поскольку он сообразил: мятеж – это, конечно, преступление серьезное, особенно в военное время, но когда в этом мятеже он один оказался против всех командиров /ни один не поддержал его, ни один не воспротивился мятежу/, в глазах Рима он предстал бы не в лучшем свете. Если бы не Арозио! Если бы Сципион и Маллий Максим не опозорили звание командующего в глазах народа!.. Нет, обвиняя мятежников, он сам и пострадает, тогда – конец карьере, а, может, и жизни. Ведь в суде, где разбирают дела о государственной измене, председательствует Сатурнин!

Постепенно Квинт Лутаций Катулл немного пришел в себя и расслабился:

– Я не хочу больше слышать о мятеже, Луций Корнелий. Зачем вы сделали это прилюдно? Пришли бы ко мне лично… И мы решили бы все проблемы наедине.

– Не думаю, Квинт Лутаций, – резко ответил Сулла. – Если бы я пришел к вам один, вы посоветовали бы мне заняться своими делами. Вам необходим был урок.

Катулл стиснул зубы; он презирал себя.

– Вы слишком долго служили у Гая Мария. Такое поведение недостойно патриция.

Сулла так сильно хлопнул по коже доспехов, что зазвенели металлические подвески.

– О, ради богов, забудьте давнюю ненависть. Квинт Лутаций! Тошнит меня от этого! Прежде чем высказываться о главнокомандующем, позвольте напомнить вам: в том, что касается армии, он подобен александрийскому светильнику – одного такого хватит, чтобы осветить весь дом! Вы – такой же военный как и я! Разница в том, что я-то изучал эти науки при свете такого светильника!

– Этого человека переоценивают! – процедил Катулл.

– Вовсе нет! Можете скрипеть зубами, сколько угодно, но Гай Марий – воистину Первый Человек в Риме! Пусть он и из Арпинума родом.

– Удивляюсь я, что вы так его поддерживаете. Но обещаю, Луций Корнелий, я никогда не забуду этого.

– Не сомневаюсь, – с усмешкой ответил Сулла.

– Советую вам, Луций Корнелий, изменить свою позицию в ближайшие же годы. Иначе вы не станете претором, а тем более консулом!

– Спасибо за откровенность, – живо откликнулся Сулла. – Но с чего вы это взяли? Однажды вы придете ко мне за поддержкой… – Сулла хитро посмотрел на Цезаря. – Однажды – и вы это знаете сами – я стану Первым Человеком. Самым высоким деревом в мире. Как Гай Марий. У таких высоких деревьев есть особенность – их никто не срубает. Если они и падают – значит сгнили изнутри.

Катулл не ответил, поэтому Сулла привстал с кресла и наклонился, чтобы плеснуть себе немного вина.

– Теперь, что касается мятежа. Не надейтесь, что вам удастся изобразить нас преступниками.

– Я совершенно не знаю вас, Луций Корнелий, но за последние пару месяцев я получил достаточное представление о вас, чтобы понять, что вы привыкли и умеете делать все по-своему. – Катулл рассматривал свое сенаторское кольцо, будто мог почерпнуть там вдохновение. – О мятеже и речи не будет, – он шумно сглотнул. – Я издам приказ поворачивать назад. Но – на одном условии: слово «мятеж» я не желаю больше слышать.

– В интересах и от имени армии я принимаю это условие.

– Я хотел бы лично отдать приказ об отступлении. После чего… Полагаю, у вас уже есть план действий?

– Конечно, необходимо, чтобы вы сами отдали приказ, Квинт Лутаций. Для людей, что ожидают нас снаружи, это важно. План же действий у меня есть. Он – прост. На рассвете армия соберется и покинет это место – как можно быстрее. Все должны быть на этом берегу, к югу от Тридентума, еще до восхода солнца. Самниты расположены к мосту ближе всего и поэтому будут его охранять, пока все не пройдут. Они переправятся последними. Затем мне потребуются люди, которые хорошо разбираются в мостах, так как сразу после отступления самнитов мост должен рухнуть. К сожалению, он стоит на каменных столбах, которые не так просто разрушить. Так что германцы рано или поздно его восстановят. Однако, мастеров у них нет, поэтому им понадобится гораздо больше времени, чем нам. Кроме того, их постройка наверняка развалится, когда Бойорикс будет переводить своих людей на этот берег. Тогда перейти реку он сможет только у Тридентума. Нам нужно его задержать.

– Что ж, начнем этот фарс, – он вышел из дома и встал у порога. Пора было восстанавливать свое полновластие.

– Наше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно. Я приказываю отступать, – голос его звучал громко и отчетливо. – Я отдал распоряжения Луцию Корнелию. Вы получите приказы от него. Однако, я хочу, чтобы вы знали: мятежа не было. Все понятно?

Офицеры только обрадовались, что о мятеже не будут вспоминать.

Катулл Цезарь повернулся, чтобы уйти обратно в шатер.

– Вы свободны, – сказал он на прощание солдатам.

Когда группа рассеялась, Гней Петрей дождался Суллу, и они вместе пошли к мосту.

– Неплохо вышло, Луций Корнелий. Он оказался сговорчивей, чем я предполагал. Лучше, чем другие такого типа.

– Ну, он же не дурак, – откликнулся Сулла. – И он прав: о мятеже – больше ни слова.

– А я такого и не говорил! – воскликнул Гней Петрей.

Было уже темно, но мост был освещен факелами. На дальнем его конце Сулла забежал вперед центурионов и повернулся к ним лицом:

– Все войска должны быть готовы к рассвету.

– Я рад, что он среди нас! – сказал Гней Петрей второму центуриону.

– Да и я тоже. Вот только этому я не рад, – и второй центурион указал на Марка Эмилия Скавра-младшего, торопливо шагающего вслед за Суллой и остальными трибунами.

Петрей хмыкнул:

– Да, этот еще наворочает дел. Пригляжу-ка я за ним завтра.

На рассвете легионы начали отходить. Началось отступление – как и все маневры римской армии – в полной тишине, без толчеи и спешки. Самый дальний от моста легион пересек его первым – армия скатывалась как ковер. К счастью, повозки находились к югу от деревни, по ту сторону моста. Они отправились в путь еще до рассвета. В дальнейшем часть войск должна была обойти этот караван, а остальные – идти за ним до самой Вероны.

В эти часы кимвры были слишком заняты изучением горных террас. Только через час после восхода они обнаружили, что римляне исчезли. Смятение длилось до тех пор, пока Бойорикс не прибыл лично и не установил порядок. Римская колонна отступала быстро; когда кимвры, наконец, собрались ее атаковать, самый дальний легион был уже на середине моста.

Мастера-строители усердно работали среди опор и перекрытий.

– И так всегда! – пожаловался глава мастеров Сулле, когда тот пришел взглянуть, как движется работа. – Попробуй быстро свалить то, что построено на века!

– Но сможете?

– Надеюсь, легат! Здесь нет ни веревок, ни болтов. Только пазы и выступы. Быстро их разъять не выходит. Расшатываем потихоньку. Справимся к тому времени, когда последний солдат пройдет…

Сулла удивленно поднял брови:

– А причем здесь солдаты?

– Мы подпиливаем основные опоры.

– Тогда продолжайте! Я прогоню по мосту сотню быков, чтобы обеспечить вам этот последний рывок – хватит? – спросил Сулла.

– Должно, в общем-то, – ответил тот, отходя присмотреть за работами.

Конница кимвров обрушилась на долину как смерч и быстро пролетела через опустевший лагерь римлян, защищенный обычными стенами и канавами: построить что-нибудь понадежней времени не было. На дальнем краю моста оставался лишь легион самнитов – они только начали выходить из лагеря, когда кимвры отрезали их от моста. Самниты развернулись и приготовились встретить нападавших – мечи и щиты наготове, лица серьезны.

Сулла беспомощно наблюдал за создавшейся на противоположном берегу ситуацией, стараясь понять действия командира легиона. Командиром был Скавр. Сулла начал корить себя за то, что не отослал этого робкого сыночка бестрепетного отца и не принял командование сам. Теперь уже было поздно, он не мог перейти мост; и людей у него оставалось слишком мало, и не мог он доверить Катуллу руководство отступлением. Не хотел он и привлекать внимание кимвров к мосту. Если возникнет необходимость, решил он, – пущу быков, чтобы расшатали крепления моста. Но тогда самниты будут лишены всякой надежды на спасение…

– Нападай, атакуй на север! – Сулла с удивлением обнаружил, что кричит – будто Скавр мог его услышать. – Разверни их и отводи своих людей к мосту!

Конница кимвров развернулась, ее передний край зашел далеко за лагерь самнитов, постепенно беря легион в кольцо. Будто прессом сдавливали они со всех сторон ряды самнитов, прокладывая путь пешим. Будто огромный аркан затягивался на горле легиона, увлекая его на север к лагерю кимвров.

Была единственная возможность прорваться через линию тыла – прорезать строй и закрепить разрыв щитами. Самниты ее использовали, стремительно бросившись к мосту. Но где Скавр? Почему его не видно? Еще немного – и будет поздно!

Громкими криками подбадривая людей, Сулла видел солдатского трибуна в седле, и командовавшего атакой – Гнея Петрея.

Сулла даже приплясывать начал от радости, когда самниты бегом бросились через мост, держась плотно и не давая кимврам окружить легион во второй раз. Последний строй конницы кимвров был отброшен и рассыпался под дождем копий. Воины пытались освободиться от стремян павший лошадей, а копья разили бока, шеи, спины. Задние ряды нападающих тоже оказались не в лучшем положении. В конце концов конница отступила. И Гней Петрей перешел мост последним, пропустив всех солдат своего легиона. Их никто не преследовал.

Быки давно уже были готовы и теперь парами проходили по мосту, пока, наконец, пазы не расшатались, и мост не начал содрогаться. По-римски добротный, он выдержал гораздо дольше, чем предполагали мастера. Однако постепенно подпорка за подпоркой, перекрытие за перекрытием обрушились в воду и унеслись, покачиваясь на потоке, как соломинки в ручье.

Гней Петрей был ранен в бок, но не тяжело. Сулла нашел его сидящим в ожидании, когда медики его перебинтуют. На лице его застыли коркой грязь, навоз и пот, но выглядел он бодро.

– Не хочу даже прикасаться к тебе, пока не умоешься, ты mentula! – сердито проворчал Сулла. – Смойте с него грязь! Ты не собираешься истечь кровью, правда, Гней Петрей?

– Еще чего! – центурион широко ухмыльнулся. – Мы сделали это, Луций Корнелий! Мы прорвались через окружение – и потеряли лишь немногих!

Сулла уселся рядом и склонился к центуриону так близко, чтобы никто не мог подслушать:

– Что со Скавром?

Уголки губ Петрея опустились:

– Как только он увидел, что случилось, то наложил в штаны со страху. Я пытался объяснить ему, что нужно бы сделать, а он просто потерял сознание. В обморок упал! Кто-то из ребят перенес его через мост. В нем нет ничего от отца. И вообще ничего в нем нет. Ему следовало бы быть библиотекарем.

– Знал бы ты, как я рад за тебя. Я, честно говоря, и не надеялся… Когда все началось, сразу пожалел, что не сменил его на посту.

– Ничего страшного, Луций Корнелий, все позади. По крайней мере, ему теперь есть о чем призадуматься…

Медики вернулись, неся воду, которой бы хватило на десяток людей. Сулла встал, чтобы не мешать им. Он протянул руку – и Гней Петрей пожал ее.

– Тебе по праву полагается корона из трав, – произнес Сулла.

– Да ну! – смутился Петрей.

– Да. Ты спас от гибели целый легион, Гней Петрей. За это полагается такой венок.

"Венок за спасение… Не его ли когда-то имела в виду Юлилла?" – думал Сулла, спускаясь по склону в городок, чтобы раздобыть повозку для Гнея Петрея, героя Тридентума. – "Бедная Юлилла! Бедная, несчастная Юлилла… Она вечно все делала навыворот. Странное воплощение Фортуны! Единственная из Юлий, которая не имела дара приносить счастье, досталась мне". Его мысли перешли к другому, более важному делу. Не стоит обвинять себя в смерти Юлиллы: судьба! Она шла навстречу своей судьбе…

Катулл Цезарь смог добраться до Вероны еще до того, как Бойорикс переправил последнюю повозку по одному из подпиленных мостов и достиг равнин Падуса. Сначала Катулл настаивал, что следует остаться здесь и сражаться с кимврами прямо у озера Бенакус. Однако Сулла, вошедший в силу, не принял этот план.

Вместо этого он заставил Катулла разослать в города, городки и деревни от Аквилейи на востоке до Комума и Медлопанума на западе приказы об эвакуации – в первую очередь римских граждан, союзников из италийцев, а также галлов, нежелающих объединяться с германцами. Беженцы должны направиться на юг от Падуса и покинуть Италийскую Галлию до прихода кимвров.

– Они поведут себя, как свиньи в поисках трюфелей, – предрек Сулла, лучше других знавший кимвров. – Когда они вкусят прелести жизни на этих землях, Бойориксу не удастся снова собрать их вместе. Они рассеются. Остается ждать.

– Будут грабить, вытаптывать, жечь! – возмутился Катулл.

– И забудут, что собирались вторгнуться в Италию. Они не перейдут Падус, пока не обгложут эту землю, как голодный – курицу, до костей. Наши люди уйдут до прихода германцев и унесут с собой все самое ценное. Земля потерпит, а мы вернемся. Мы вернемся с Марием.

Катулл Цезарь вздрогнул, но промолчал – он уже знал, как остер бывает язык Суллы. Да, Сулла безжалостен, холоден, неуступчив, решителен. Интересная у них с Марием дружба. Впрочем, они ведь родственники по женам. Или были таковыми. Неужели Сулла просто-напросто избавился от своей Юлиллы? Катулл Цезарь много думал о слухах вокруг Суллы. Исходили они из окружения Юлиев Цезарей. Поговаривали, что когда Сулла вышел из неизвестности в общество и женился на Юлилле, деньги для вступления в Сенат он заполучил, убив свою мать? мачеху? любовницу? племянницу? Кого-то в общем, убил. Когда вернусь в Рим, решил про себя Катулл Цезарь, – обязательно проверю этот слух. Не для скандала, не для суда. А чтобы подготовиться к тому времени, когда Сулла захочет стать претором. Пусть будет эдилом – пусть уж порадуется! Но не более того. Претор! Ишь ты – претор!

Когда легионы вошли в лагерь у Вероны, первое, что решил сделать Катулл Цезарь – сообщить в Рим о неприятностях у Афесиса. Если он не успеет, Сулла с Марием его опередят. А в Риме больше ценится первое известие. В отсутствие обоих консулов письма адресовались главе Сената, Марку Эмилию Скавру. Ему Катулл и отправил свой рапорт, включая и личное письмо, где подробнее описывал детали. Запечатав оба письма, он приказал юному Скавру поспешать в Рим с пакетом.

– Он – наш лучший наездник, – слукавил Катулл перед Суллой.

Сулла посмотрел на него с иронической улыбкой:

– Вы знаете, Квинт Лутаций, что вы – самый жестокий человек из всех, кого я встречал?

– Вам не нравится этот приказ? – прищурился Катулл Цезарь. – Имеете право его изменить.

Сулла пожал плечами:

– Это ваша армия. Квинт Лутаций. Делайте, что хотите.

И Катулл сделал, что хотел: послал Марка Эмилия Скавра в Рим с донесением, в котором и о самом гонце говорилось несколько неприятных слов.

– Я возлагаю на вас эту обязанность, так как не могу представить худшего наказания для такого труса, чем доставить своему собственному отцу новость о поражении военном и личном, – заявил Катулл.

Скавр – бледный, сильно осунувшийся за это время – слушал, стараясь не смотреть на командующего. Однако, когда Катулл Цезарь назвал поручение, Скавр поднял глаза на Катулла:

– Прошу, Квинт Лутаций! – прохрипел он. – Прошу вас… Пошлите кого-нибудь другого! Позвольте мне не встречаться пока с отцом!

– Это нужно Риму, Марк Эмилий, – голос Катулла звучал холодно и презрительно. – Вы немедленно отправитесь в Рим и отдадите принцепсу послание консула. Вы можете трусить во время битвы, однако вы – один из лучших наших наездников. Кроме того, ваше имя известно, вам везде обеспечен хороший прием. Не нужно бояться! Германцы – далеко, в Риме вас никто не тронет.

Скавр скакал всю дорогу, как сумасшедший. Путешествие было недолгим, но утомительным. Временами он говорил сам с собой:

– Чем мне подбодрить себя? Думаете, правда обо мне сладка? – спрашивал он у невидимых слушателей: ветра, дороги и неба. – Что я могу поделать, если нет в моем сердце отваги, отец? Откуда в сердце человеческом берется отвага? Почему мне не досталось этого свойства? Не пересказать мне этот кошмар – лавина дикарей, кричащих и визжащих, будто разъяренные фурии… Сердце мое бешено колотилось и смирить его я не мог. И вот оно колотилось все быстрей и быстрей – а потом вдруг взорвалось, и больше я ничего не помню. Помню только последнюю мысль: спасибо, боги, что я мертв, мертвым не страшно… Увы, я очнулся. Я был жив. Только в утробе саднило, и солдаты, которые вынесли меня на плечах, сердито хмыкая, счищали с доспехов то, что не удержала моя дрожащая утроба. Они не скрывали презрения… Отец, откуда берется мужество в человеке? И где та доля мужества, что причиталась мне? Отец, выслушай, попробуй понять… Почему ты порицаешь меня за то, над чем я не властен? Слышишь стон моего сердца, отец?

Но Марк Эмилий Скавр, принцепс Сената, не слышал.

Когда его сын прибыл с пакетом от Катулла, Скавр находился в Сенате. Вернувшись, он узнал, что приехавший сын тотчас заперся в своей комнате, лишь оставив управляющему послание от консула. Сын ждал, когда отец пошлет за ним.

Скавр начал с депеши. Читал он с мрачным лицом. Единственное, что утешало в этом известии – то, что легионы спаслись. Затем он взялся за личное письмо Катулла. Читал он вслух и не умерил голоса – только сам все съеживался и съеживался на стуле. Слезы текли из его глаз и капали на бумагу, оставляя на ней крупные кляксы. Слава богам, думал Скавр, что в этом войске нашелся такой легат, как Сулла – Сулла, спасший армию. Но это не облегчало горе отца, узнавшего о трусости сына. Какие еще испытания нужны, чтобы мальчик его закалился? Мужество и отвага должны быть живы в сердце каждого мужчины. Во всяком уж случае, в сердце каждого Скавра – обязательно. Он надеялся, что его сын, его мальчик, его наследник продолжит славную историю рода. Выходит, на нем, на Эмилии-младшем, родословная Скавров обрывается – обрывается в позоре, в бесчестье.

Он не хотел искать утешения, возлагая вину на Катулла, хоть и чувствовал – тут не обошлось без ошибок командующего. Пусть так. Все равно сын его – слаб и малодушен. Он не просто повернулся к врагу спиной – если бы так! – он грохнулся в обморок, как баба. И не он спас отряд, а отряд спас его. Чернь подарила жизнь патрицию! Весь город будет теперь относится к нему свысока.

Слезы унялись. Скавр взял себя в руки. Он хлопнул в ладоши, призывая управляющего. Тот застал хозяина невозмутимо сидящим за столом. Поза Скавра была, как всегда, величественна.

– Марк Эмилий, ваш сын очень хочет вас видеть, – сообщил управляющий, которого беспокоило странное поведение молодого человека.

– Можешь передать Марку Эмилию Скавру-младшему: хоть я и отрекаюсь от него, но имени нашего его не лишу. Знай: мой сын – трус, малодушная дворняжка. Не трясись так, будто тебе доверена великая тайна. Я не боюсь, что это узнает весь Рим. Он – трус. И скажи ему: я не хочу видеть его в своем доме, даже как нищего у дверей. Так и скажи. Передай, что я не желаю его видеть даже мельком, даже на улице – пока я жив. Иди и скажи.

Дрожа и оплакивая молодого хозяина, нежно им любимого, управляющий пошел к Скавру-младшему. Он, управляющий, и сам прекрасно знал, что ни мужества, ни силы, ни великих запасов энергии не было у этого мальчика – не было никогда. Только для отца это оказалось открытием. Если бы отцы спрашивали совета у преданных слуг!.. Но слугам остается передавать приказания хозяев…

– Благодарю, – ответил молодой Скавр и закрыл за собою дверь, закрыл – но не запер.

Когда спустя несколько часов управляющий решился к нему войти – Скавр требовал узнать, не покинул ли его сын дома, от которого ему отказано – то нашел юного Скавра на полу, мертвым. Жить в изгнании тоже считалось недостойным. И обнажил меч, который не успел вытащить из ножен в бою…

Но Марк Эмилий Скавр, принцепс Сената, остался верен своему слову. Он отказался видеть сына даже мертвым. А в Сенате сказал речь о римских легионах в Италийской Галлии. О погибших у моста он убивался – о сыне ничуть. Он даже не утаил от избранных мужей известия о том, что сын его запятнал себя трусостью. Скавр не привык жалеть себя. И выказывать горе – тоже.

После собрания он подождал Метелла Нумидийца на ступенях Сената.

– Марк, дорогой мой, – воскликнул Метелл, когда рядом никого не оказалось. – Дорогой мой Марк, ну что мне сказать тебе…

– О сыне – ни слова, – ответил Скавр, и на сердце у него потеплело: как хорошо иметь на свете верных друзей! – Давай говорить о германцах. О том, как удержать римлян от паники.

– О, не беспокойся о Риме. Рим переживет. Паника тут – дело обычное, знаешь сам. Что ни рыночный день – то и толпы, суета, паника. Думаешь, горожане ринутся прочь из Рима? Как бы не так. Часто ли ты слыхал, чтобы люди, живущие прямо на вулкане, с первыми громами извержения стронулись с насиженного места?

– Твоя правда. Во всяком случае, они не тронутся с места, пока какой-нибудь рухнувший осколок скалы не придавит старушку-другую или какая-нибудь старая дева не испортит сандалии, вляпавшись в лужу раскаленной лавы, – ответил Скавр, радуясь, что можно вести нормальную беседу и даже пошутить с приятелем, словно горе не ворвалось в твой дом.

– Не бойся, Марк, переживем. Тем более, что в дело еще не вступил Гай Марий. Вот если и он потерпит поражение… Вот тогда придется поволноваться. Ибо если уж Гай Марий не сможет с ними справиться – значит, не сможет никто.

– Квинт, мой сын оставил незавершенным одно дело…

– Напомни, о чем речь?

– Твоя племянница… твоя подопечная, Метелла Долматика… Смерть сына нанесла и по ней удар. Но передай ей: пусть не переживает. Разве лучше было бы обнаружить себя замужем за трусом?

Он хрипло выдавливал из себя слова – и вдруг замолчал, заметив, что обращается в пустоту: Метелл отстал и стоял на дороге в ошеломленном виде.

– Квинт, что стряслось? – повернулся к нему Скавр.

– Что случилось? А вот что! Марк, дорогой, меня только что посетила чудесная мысль…

– О чем ты?

– Почему бы тебе самому не жениться на моей племяннице?

– Мне? – изумился Скавр.

– Да, тебе! Ты давно уже вдов, у тебя нет детей, нет наследников… Ведь это – трагедия, Марк. А тут – неиспорченная девочка, да такая хорошенькая… Давай, Марк, забудь о печальном прошлом и начни все сначала. Кстати, девчонка очень богата!

– Хочешь, чтобы я уподобился старому похотливому козлу Катону Цензору? Мне пятьдесят пять, я старик!

Но некое волнение в голосе Скавра подсказывало Нумидийцу, что приятеля можно уговорить.

– Для пятидесятипятилетнего ты выглядишь очень хорошо! – принажал Метелл.

– Да ты посмотри на меня! Посмотри! Плешив, пузат, морщинист, будто ганнибалова обезьяна, сгорблен, мучим ревматизмом и геморроем… Нет, Квинт, нет!

– Далматика в том нежном возрасте, когда всякий достойный жених все равно будет казаться ей дедом. А подумай, Марк, как порадовал бы ты меня, своего верного друга… Ну же!

– Послушай, ты и впрямь думаешь, что это возможно? Думаешь, мне по силам завести новую семью? И даже детей родить? А вдруг я умру, не успев их вырастить?

– Ты как будто бальзамом чудодейственным пропитался, Скавр. Честное слово, мне кажется порой, что ты будешь жить тысячелетия. А уж если умрешь – Рим рухнет.

Так они шли, оживленно разговаривая и усиленно жестикулируя.

– Видел эту парочку, – спросил Сатурнин у Главции. – Не иначе как интригу плетут.

– Бессердечный засранец, – проворчал Главция. – Надо же было в Сенате так говорить о своем собственном сыне.

– Потому что семья в целом значит куда больше каждого члена семьи в отдельности. Кстати, блестящая тактика: он показал миру, что среди Скавров может найтись один трусишка, но Скавры – не трусы. Заметил ты? Его сын чуть не погубил целый легион, но никто не попрекнул принцепса. И зла против его семейства никто держать не станет.

В середине сентября тевтонцы прошли через Арозио и оказались у слияния Родануса и Друэнция.

– Все идет, как я и говорил, – сказал Гай Марий Квинту Серторию после разведывательного рейда.

– Они ждут.

– И бояться им нечего, правда?

– Конечно. Ведь они пляшут под твою дудку.

… Сначала Марий получил от Суллы сообщение о несостоявшейся битве при Тридентуме. Следом пришло письмо от Публия Рутилия, который по обыкновению сделал обзор римских событий:

"Догадываюсь, что это ты придумал прислать Луция Корнелия, чтоб присмотрел за нашим высокомерным другом Квинтом Лутацием. И правильно сделал. Толков на сей счет здесь множество. Слыхивал я и о мятеже, и о малодушии, и о неверных приказах. О происшедшем мы в Риме вынуждены судить по отчету Квинта Лутация. Послание его Сенату было кратко. Сомневаюсь, что правдиво. Трудно поверить, будто он, завидев кимвров, вдруг ни с того ни с сего решил, что облюбованный им же ранее Тридентум не подходит для решающей битвы и повернул свою армию, спасая ее, да еще и разрушил мост, чтобы не дать германцам переправиться через реку. Я так и вижу – читая, ты улыбаешься. Мы тоже.

Жаль мне Марка Эмилия. Надеюсь, и тебе. Что делать человеку, когда становится ясно, что он произвел на свет сына, не заслужившего права на родовое имя? Скандал этот, впрочем, быстро угас. Во-первых, потому что Скавр пользуется всеобщим уважением – даже у тех, кто не согласен с его политикой. А во-вторых – держись, упадешь! – хитрый старый culibonia /сколько дашь за такой каламбур?/ тут же подсунул всем новую тему для пересудов, женившись на невесте собственного сына, Цецилии Метелле Далматике, которая была на попечении нашего Свинячего Пятачка – как тебе нравится?! Не будь это так смешно – я бы заплакал. Сам я ее не видывал, но слышал, что она тонкая штучка: хорошенькая, изящная девочка. Видел бы ты Скавра: он так важничает! Я даже стал подумывать, не пошарить ли по школам в поисках девчонки, стоящей на пороге брачного возраста – чтобы последовать примеру Скавра.

Шутки в сторону. Нынешней зимой мы столкнулись с серьезной нехваткой хлеба, Еще одна новость – из стана второго консула: якобы Катулл намерен оставить командование Сулле и вернуться в Рим. Насчет тебя – ничего нового. Дело при Тридентуме укрепило твои шансы еще раз заочно избраться на консульство. Катулл же получит их, если ты расправишься с германцами. Представляешь, как ему трудно? С одной стороны, ему хочется, чтобы ты своим триумфом проложил ему путь на выборах, с другой – очень хочется, чтобы ты сел в лужу. Если ты победишь, Гай Марий, ты обязательно снова сделаешься консулом. Скажи, ты ли надоумил Мания Аквилия выставить свою кандидатуру на выборы? Тот возвестил, что будет баллотироваться в консулы, и тут же заявил, что возвращается к тебе, дабы с легионами вместе встретить германцев – пусть, мол, даже из-за этого он и потерпит неудачу на выборах. Если ты разобьешь германцев и тут же поскорее отправишь Аквилия в Рим – наверняка получишь такого напарника, с которым работать будет одно удовольствие.

Гай Сервилий Главция, веселый собутыльник твоего полуклиента Сатурнина /вы уж простите оба за не совсем лестную характеристику!/ сообщил, что выставит свою кандидатуру на выборах плебейских трибунов. То-то раздолье ему там будет – как здоровенному котяре среди невинных голубков!

На Сицилии дела все так же. Сервилий шлет оттуда письмо за письмом, жалуясь на свой тяжкий жребий. Прежний царь рабов Трифон скончался, бунтовщики выбрали себе другого царя. Зовут его Эфенион, он из азиатских греков. Этот куда умнее прежнего. Если Маний Аквилий станет младшим консулом при тебе, хорошо бы послать его на Сицилию – чтобы разом покончил с этой затянувшейся историей. Пока же Сицилией управляет царь Эфенион, а вовсе не Сервилий. Знаешь, что сказал как-то раз в Сенате Скавр? "Сицилия, – заорал он, – превращается прямо-таки в какую-то Илиаду наших несчастий! "Конечно же, все бросились к нему и стали поздравлять со столь изысканным оборотом. Но ты-то из моего предыдущего послания знаешь: это выражение придумано мною! Вот так Скавр – обворовал коллегу! Как литератор я глубоко оскорблен в лучших чувствах…

Вернусь обратно к выборам плебейского трибуна. Веселого тут мало. Лучше бы Главция баллотировался на следующий год. Рим – скучнейший городишко, его спасают только кое-какие громкие скандалы на Комиции. Один такой скандал заставил о себе долго судачить всех горожан.

Представь себе: месяц назад двенадцать или тринадцать каких-то парней заявились в город, облаченные в странные одежды: цветистые, блестящие; головы обмотаны узорчатыми шарфами, в локонах, бородах, на ушах – золотые украшения. Карнавал да и только. Представились они послами и попросились присутствовать на специальном заседании Сената. Скавр проверил их верительные грамоты – и не допустил на заседание, заявив, что статус их внушает ему сомнение. Сами они клялись, что пришли из святилища Великой Богини во Фракийской Анатолии и посланы богиней в Рим, чтобы бороться против германцев. Спрашиваешь, какое дело их Великой Богине до германцев? Вот и нас это насторожило. Потому Скавр и дал им от ворот поворот.

Трудно им верить, азиатам. Уж так хитры, что всякий римлянин поспешит, завидев такого молодца, потуже завязать кошелек да еще и под мышкой его зажать. Что на уме у этих пришлецов – никак не поймем. Ходят вокруг Рима кругами и демонстрируют такую щедрость, будто их собственные кошели бездонны. Главарь их – разодетый ярко до безвкусицы – зовется Баттацес. Мало того, что все его одежды расшиты золотом, так у него еще и на голове красуется массивная золотая корона. Слышать о таких одеяниях приходилось, но даже не думал, что доведется такое увидеть собственными глазами, не наведываясь в гости к царю Птоломею или властелину парфян.

Римские женщины достаточно простодушны, чтобы потянуться к Баттацесу и его свите на ослепительный блеск золота. Так и тянут свои жадные ручонки в надежде, что какая-нибудь там жемчужинка или карбункул отвалится от одежды посла, или от бороды, или… молчу, молчу! Только добавлю с возможною деликатностью: гости наши – отнюдь не евнухи.

То ли потому, что его собственная жена оказалась среди этих спятивших от жадности матрон, то ли по более бескорыстным мотивам плебейский трибун Авл Помпей с трибуны обвинил Баттацеса и его свиту в мошенничестве и призвал силой выпроводить их из нашего честнейшего города – предпочтительней всего задом наперед на ослах да вымазанными в дегте и вывалянными в перьях. Баттацес возмутился и отправился жаловаться в Сенат. Некоторые римлянки за него стали заступаться. Но среди избранных нашлись блюстители морали, которые поддержали Авла Помпея, ссылаясь на то, что Сенат не вправе одергивать плебейского трибуна в его делах на Комиции. Потом зашел спор, а правда ли Баттацес и его спутники – послы. Стали обсуждать предыдущее решение Скавра. Бросились искать самого принцепса, но не нашли. Полагаю, что он в уединенье роется в моих старых речах в поисках новых красочных формулировок – или же в юбках своей молодой жены… как знать?

Авл Помпей разъярился, как лев. С трибуны он громил алчность и распущенность римских матрон. Баттацес же, в сопровождении своих разноряженных спутников и стаи римлянок, что следовали за ним, будто бездомные кошки за рыботорговцем, разыграл в ответ такой фарс, какого Сулла не увидит и в театре! Случайно я оказался свидетелем этой сцены и не жалею о сем. Меж Авлом и Баттацесом завязался диалог острее и динамичней, чем в комедиях самого Плавта. Трибун вопил, что Баттацес – жулик. А тот утверждал, что Авл напрасно играет с огнем, ибо Великой Богине вряд ли понравятся такие речи о ее послах. Все кончилось смертельным проклятьем Баттацеса, от какового кровь, клянусь богами, стыла в жилах. Произнесено оно было на греческом, так что поняли его все. Сказано было крепко – как писатель сужу.

И что же ты думаешь? Едва прозвучало проклятье, как Авл Помпей начал задыхаться и кашлять. Он еле спустился с трибуны и вынужден был попросить, чтоб его проводили до дома, где и слег. Три дня он лежал в постели, ему становилось все хуже, и наконец он умер! Представляешь, какое впечатление это произвело на всех – начиная от членов Сената и кончая матронами?! Баттацес может теперь ходить, где захочет, и делать, что душе его угодно. Люди убегают от него, как от прокаженного. Правда, это касается только неимущих прохожих, люди же богатые приглашают его на обед. Сенат изменил свое первоначальное решение и признал его послом /впрочем, Скавром новый вердикт пока не утвержден и не подписан/, женщины виснут на нем, он приветливо улыбается одним, благословляет других и вообще ведет себя, как Зевс, сошедший с Олимпа.

Я поражен; мне противно; меня тошнит; вобщем, гнусно все это. Как Баттацесу это удалось? Была ли здесь и впрямь божественная воля или только какой-то неизвестный яд? Как хочешь, я все же неисправимый скептик… если только еще не законченный циник."

Гай Марий посмеялся над письмом и отправился сражаться с германцами.

Четверть миллиона тевтонов пересекли реку Друэнция там, где она впадает в Роданус, и направились в сторону римлян. Колонна растянулась на многие мили, в хвосте ее плелись повозки, скот. Впереди шел тан по имени Амбронес – горячий, гордый, доблестный.

Разъезд германцев быстро обнаружил римскую крепость. Царь Тевтобод был преисполнен самоуверенности. Они должны были прорваться в Массилию. В этом большом городе всем хватит женщин, славы, жратвы. Потом можно будет повернуть на восток. По побережью легко добраться до Италии.

Урожай еще не успели убрать. Теперь жнецам делать уже нечего: поля были вытоптаны полчищами тевтонов. Обойдясь с посевами бережней, они могли бы запастись здесь хлебом на целую зиму. Но это германцам и в голову не приходило. В их повозках пока хватало провизии, захваченной по пути сюда. Германцы привыкли жить одним днем, не заботясь о будущем. То, что не вытоптали люди, подъел на коротких привалах скот.

Тевтоны окружили крепость Мария. Они пока не собирались ее штурмовать – просто сгрудились у подножья высокого холма, ожидая самого Тевтобода. Они пробовали выманить римлян из-за стен: свистели, насмешничали, выталкивали вперед пленных римских граждан и пытали их на глазах воинов. Римляне не отвечали. Тогда тевтоны попытались напасть: двинулись всем фронтом, но натолкнулись на великолепные укрепления, возведенные по приказу Мария, и откатились; римляне ради развлечения и тренировки метнули несколько дротиков по движущимся мишеням – и только-то.

Тевтобод был растерян. Его таны – тоже. Что делать? Нельзя же позволить римлянам оставаться здесь, в тылу германцев! Но пришлось оставить надежду на штурм. Германцы сняли осаду и двинулись всем скопом к Массилии; с задних повозок тевтонские женщины и дети сквозь тучи пыли с любопытством таращились на глухие стены цитадели, казавшиеся безжизненными.

Едва последняя повозка скрылась из виду, Марий вывел из крепости свои шесть легионов. Быстрым шагом, без лишнего шума, дисциплинированно, в радостном предвкушении долгожданной битвы, римская колонна незаметно обогнула германцев. Перейдя реку Арс, Марий занял удобную позицию на возвышенности. Там легионы окопались.

Тридцать тысяч воинов, ведомых Амбронесом, вышли к реке и увидели римские ряды, ощетинившиеся дротиками. Сочтя этот скромный лагерь легкой добычей, Амбронес скомандовал к бою.

Римляне двинулись навстречу врагу. Сначала они метнули копья, нанеся тевтонам немалый урон. Следом за тем обнажили мечи и, выставив щиты, двинулись напролом, подобные тарану. Амбронес, сам чуть живой, спасся, перейдя реку; тридцать тысяч его воинов усеяли своими телами склоны горы и берег реки. У Мария почти совсем не было пострадавших.

Бой занял не больше получаса. Еще за час мертвецов снесли в одно место, а их мечи и щиты, факелы и браслеты, нагрудные украшения, кинжалы и шлемы кучей свалили в лагере. Первое препятствие, которое предстояло преодолеть новой волне германцев, римляне возвели из тел врага.

Противоположный берег Арса был темен от германских полчищ. Тевтоны в смятении и гневе смотрели на стену из мертвецов. Теперь все было наоборот: уже из лагеря доносился свист, насмешки, пение, выкрики римлян, воодушевленных победой.

Солдаты могли ликовать, но Марий-то знал, что радоваться рано: это только начало. Три тысячи лучших воинов он отобрал и послал в этот вечер во главе с Манием Аквиллием вниз по течению. Там они должны были переправиться через реку и в разгар битвы напасть на германцев с тыла.

Всю ночь не спали ликующие легионеры, но и наутро не чувствовали усталости. Они ожидали атаки варваров – атаки не последовало. Это озадачило Мария. Он предпочел бы разом покончить с врагом. Консулу требовалась победа. Значит, надо самому искать встречи. На противоположном берегу реки тевтоны стояли огромным лагерем. Никаких укреплений они не возвели, рассчитывая, что лучшая для них защита – несметность их воинства. Тевтобод – слишком рослый для своей маленькой галльской лошадки, так что ноги его волочились по земле – рыскал по берегу реки в сопровождении дюжины танов. Целый день он гонял туда-сюда своего коня, изнемогавшего под тяжестью седока. Две длинные косы цвета соломы струились через его золотой нагрудник, золотые крылья на шлеме сверкали на солнце. Даже издали было видно, что он обеспокоен и пребывает в нерешительности.

Следующее утро выдалось безоблачным. Оно обещало жару. Значит, тела мертвых врагов начнут ускоренно разлагаться. В планы Мария вовсе не входило оставаться там, где зараза может стать для армии опаснее врага.

– Что ж, рискнем, – сказал он Квинту Серторию. – Если они не хотят – атакуем сами. Конечно, лучше было бы, если бы они двинулись первыми – им пришлось бы подниматься по склону и они были бы уязвимее нас. Но и сейчас шансы наши высоки. Да и Маний Аквилий на месте… Трубите к бою, выстраивайте войска. Я буду говорить.

Никогда римская армия не вступала в бой без напутствия своего полководца. Во-первых, это укрепляет веру солдата в своего командующего, во-вторых, поднимает дух войска, и, наконец, у полководца есть возможность довести до каждого легионера, как планируется предстоящая битва. Конечно, полностью план никогда не удается выдержать – это все понимают – и солдат должен знать, что ему предстоит делать и зачем. Если планы сорвались, легионер хотя бы знает о конечной цели и может собственной головой подумать, как теперь действовать. Именно так были выиграны многие сражения.

Вот и сейчас легионеры выстроились на открытом поле, чтобы выслушать Гая Мария. За ним солдаты готовы были проследовать хоть в Тартар – полководец был обожаем.

– Я вижу, вы готовы! – крикнул Мария, обведя взглядом шеренги, в которых солнце играло на до блеска надраенных латах. – Вы дали им отличную трепку. Теперь они не хотят сражаться. Что ж, заставим! Слушайте, что нам предстоит сделать. Мы выходим за стены своего лагеря. Мы спускаемся вниз по склону. Мы расчищаем себе путь среди их мертвецов. Можете пинать эту дохлятину, можете хоть ссать на них. Пусть видят! Пусть видят, что мы их не боимся. Пусть видят, что мы не собираемся здесь отсиживаться, как куры на насесте. Их больше, да. Да будь они даже сказочные исполины – страшит ли это нас?

– Нет! – ответили ему легионы дружно. – Нет, нет, нет!

– Нет! – эхом повторил за ними Марий. – А почему? Потому, что мы – римские легионеры. Серебряные орлы на наших знаках. Орел или побеждает, или гибнет. Но не отступает. Римляне – лучшие воины в мире и мир знает об этом. А вы – солдаты Гая Мария – лучшие из всех римских воинов всех времен!

И они приветствовали его – за то, что он обеспечил им место в истории. Они приветствовали его восторженно и гордо, слезы текли по их лицам. Всей душой они были готовы к битве.

– Итак, внимание! За стенами нас ждет серьезное испытание. Есть только один способ выиграть эту войну – повергнуть этих дикарей. Всех, до последнего! – Он повернулся к шести воинам, закутанным в львиные шкуры так, что львиные головы заменяли солдатам шлемы, а когтистые лапы свешивались на грудь; воины сжимали в руках отполированные ладонями древки, на которых распростерли крылья серебряные орлы. – Вот они, ваши орлы! Эмблемы нашего мужества! Эмблемы нашего Рима! Эмблемы моих легионов! Следуйте же за орлами во имя славы Рима!

Даже сейчас, возбужденные, легионеры оставались дисциплинированны. Строем, без суеты, шесть легионов вышли из лагеря и спустились по склону, оберегая свои фланги. Длинным серпом они надвигались на германцев, презрительно топча их павших. Варвары не выдержали и бросились навстречу обидчикам. Два года римляне тренировались в метании копий; усовершенствованные Марием пилумы метко разили варваров.

Долгой и изнурительной была битва. Но римские линии не дрогнули, и ни один из серебряных орлов не попал в руки врага – все так же реяли серебряные крылья над легионами. Все росла груда мертвых тел, но все новые и новые германцы пересекали реку, чтобы встать на место павших… Пока Маний Аквиллий с тремя тысячами своих воинов не ударил им в спину.

К полудню тевтонцев не осталось. Двадцать семь тысяч хорошо снаряженных и отлично выученных римских легионеров вписали в славную историю Республики громкую победу при Акве Секстие. Сначала – тридцать тысяч убитых воинов Амбронеса, теперь – еще восемьдесят тысяч мертвецов. Лишь немногие из тевтонов уцелели в бою – но и те предпочли позору гордую смерть. Среди павших был и Тевтобод. Многие тысячи тевтонок и их детей, семнадцать тысяч воинов попали в плен. Когда из Массилии слетелись за поживой работорговцы, доход от продажи пленных Марий даровал солдатам и командирам, хотя по традиции эти средства принадлежали лишь полководцу.

– Эти деньги мне не нужны. Заработали их солдаты, – сказал он.

Марий усмехнулся, вспомнив, сколь непомерную сумму запросили в свое время массилийцы с Марка Аврелия Котты за судно, на котором он спешил доставить в Рим известие о случившемся под Арозио.

– Сдается мне, мы не только спасли массилийцев от нашествия варваров, но и обогатили их. Не выставить ли им счет за спасение их городишка?

Мания Аквиллия он послал в Сенат с рапортом об успехах.

– Доставишь известие – и баллотируйся в консулы, – напутствовал его Марий. – И не медли!

Маний Аквиллий не медлил. До Рима он добрался за семь дней. Письмо Мария было передано младшему консулу Квинту Лутацию Катуллу Цезарю для прочтения в Сенате. Сам Маний Аквиллий так устал, что выступать перед сенаторами отказался.

Вот что прочел Цезарь:

"Я, Гай Марий, старший консул, считаю своим долгом незамедлительно довести до сведения Сената и Народа Рима, что в этот день на поле Акве Секстие в провинции Галлия легионы под моим командованием разбили полчища тевтонов. Убито сто тринадцать тысяч германцев. Захвачено тридцать две тысячи повозок, сорок одна тысяча лошадей, две тысячи голов скота. Я распорядился, чтобы вся добыча, включая средства от продажи невольников, была по справедливости распределена среди моих воинов. Да славится Рим!"

Рим будто с ума сошел от радости. Улицы наполнились плачущими от счастья, обнимающимися людьми. Здесь можно было увидеть всех – от последнего раба до августейших. И Гай Марий был избран старшим консулом еще на год – и снова заочно. Младшим же консулом люди назвали Мания Аквиллия. Сенат воздавал ему почести три дня, да еще два дня – Народ.

– Сулла оказался прав, – заметил Катулл Цезарь в разговоре с Метеллом Нумидийцем, когда возбуждение римлян улеглось.

– Сулла? О чем это ты беседуешь с Суллой? Вот уж не думал, что вы чуть ли не друзья…

– Он сказал, что большие деревья не рубят… Гаю Марию повезло. Я едва ли смог бы поднять армию против такого несметного полчища – да еще на битву, в которой, возможно, решается судьба Рима, – мрачно заметил Катулл.

– Ему всегда везет.

– Везение тут ни при чем, – вмешался случайно подслушавший их разговор Публий Рутилий Руф. – Не скупитесь на похвалу тому, кто ее достоин.

Сам Руф поспешил отписать Гаю Марию: "Знаешь прекрасно, что не по душе мне то, что ты не слезаешь с консульского кресла. Тем не менее не могу без раздражения слышать, как судачат об этом твои злобные завистники. Для них твое нескончаемое консульство – тот зеленый виноград, о котором писал Эзоп. Они говорят, что тебе просто везет. Почему же им никогда не везло? Ответ прост: человек – сам кузнец своей удачи.

Довольно о них, не то меня хватит удар. Поговорим лучше о твоих волчатах – о твоих подручных. Гай Сервилий Главция восемь дней назад вступил в должность плебейского трибуна и уже наделал переполоху в Комиции. Все продолжает воевать с этим героем Толосы – Квинтом Сципионом и печется о том, чтобы навечно изгнать его в Смирну, а главное – упрочить власть государства, власть бюрократов и демагогов, дать им право распоряжаться жизнями и имуществом. В чем я лично ничего хорошего не вижу.

Слышал, что вскоре ты возвращаешься в Рим. Скорей бы! Хотелось бы мне видеть рожу Свинячего Пятачка в тот момент, когда он столкнется с тобой взглядом. Катулл Цезарь назначен проконсулом в Италийскую Галлию. Там он непременно попытается поправить свою пошатнувшуюся репутацию какой-нибудь громкой победой – в подражанье тебе. Если сможет, конечно.

Баттацес и его спутники наконец убрались домой. Вопли и причитания наших матрон слышны были, должно быть, в самом Брундизии. На смену им явилось куда более грозное посольство. А именно – из той страны, где некий молодой хищник завладел огромною территорией вокруг Эвксинского моря. Я имею в виду царя Митридата Понтийского. Они хотят заключить договор о дружбе и сотрудничестве. Скавр же не склонен к этому. Удивляюсь я – почему? Возможно, дело в интригах агентов Никомеда – царя дружественной нам Битинии? Неужто нам снова грозят осложнения в политике?

В завершение – немного сплетен и личных новостей. У сенатора Марка Кальпурния Бибула появился маленький сын и наследник. Видимо, жениться никогда не поздно, даже если из тебя песок сыплется. Некоторых это безусловно вдохновит… Умер наш литературный талант Гай Лукулл. Живьем он навевал скуку, но как остроумен был в своих писаниях! С глубоким прискорбием сообщаю также о смерти твоей сирийской прорицательницы Марфы. Возможно, Юлия тебе уже об этом писала, я же упоминаю об этом, ибо Марфы мне будет не хватать: уж очень бесился Свинячий Пятачок всякий раз, когда видел, как ее несут на пурпурных носилках по улицам Рима. Юлия говорит, что тоже будет скучать по старухе. Надеюсь, ты по достоинству ценишь это сокровище – твою супругу? Не каждая жена станет горевать по гостю, который прибыл на месяц, а осел надолго – да еще по такому гостю, который считает нормальным плевать на пол и мочиться в пруд с золотыми рыбками.

"Да славится Рим!" – так, говорят, воскликнул ты перед битвой. Ну, что ж, коли так, добавим в конце: "Да славится Марий!"

ГЛАВА I

Сулла оказался прав – кимвры вовсе не собирались переправляться через Падус. Как стадо коров на сочном прибрежном пастбище они столпились на восточном берегу италийской реки, разделяющей надвое Галлию. Земли там были плодородны, способны дать хлеб и землепашцу, и скотоводу, и кимвры даже не прислушивались к тому, что говорит и на что зовет их царь. Лишь Бойорикс никак не мог успокоиться, когда получил известие о поражении тевтонов. Совсем подкосила его новость, пришедшая сразу за этой: союз тегуринов, маркоманов и херусков тоже вынужден был, терпя поражение за поражением, отступать к родным местам. Все его грандиозные планы разрушились под двойным прессом римского превосходства и бессилия германцев. Он начал сомневаться даже в том, что сможет управлять своим народом, кимврами.

Они – самое многочисленное из всех соединений – еще могли бы захватить беспомощную Италию, но только в том случае, если он, Бойорикс, сумеет сплотить всех и заставить каждого следовать строжайшей дисциплине.

Всю зиму он сдерживал свое нетерпение, понимая, что не сможет сделать ничего, пока его люди не устанут сидеть на одном месте или не съедят здесь все, что только можно. Поскольку кимвры почти не занимались земледелием, то вторая причина должна была подействовать быстрее, если бы не одно обстоятельство: нигде еще за время долгих своих странствий не встречал Бойорикс такого изобилия и плодородия, такой способности всего живого к произрастанию и самосохранению. Надо ли было удивляться могуществу Рима! В отличие от Галлии Длинноволосых здесь не встречалось густых лесных чащоб; небольшие аккуратные островки дубов поднимались то здесь, то там, принося каждый год тысячи желудей, которыми так любили лакомиться многочисленные дикие свиньи. Где поболотистей, там люди выращивали просо, где посуше – рис; всюду – горох и чечевицу, бобы и люпин. Даже весной, несмотря на то, что многие крестьяне убежали, а оставшиеся боялись засевать поля, в земле лежало множество зерен, которые не начали пока прорастать.

Бойориксу не помешало бы оценить выгодное положение той части Италии, в которой он находился. Если бы он подумал над этим, то первое, что должно было бы придти ему в голову, – это объявить Галлию области долины Падуса новой родиной кимвров. Это дало бы им возможность получить признание Рима, поскольку эта часть Галлии не имела особого значения в его глазах, а ее население было, главным образом, кельтским. Расположение превращало долину в почти недоступную для остального италийского полуострова территорию. Все реки текли с востока на запад или наоборот, высокая горная цепь Аппенин отделяла полуостровную Италию от Италийской Галлии. Кроме того, Италийская Галлия вдоль По была изолирована и внутри себя: на север и юг от великой реки.

Так или иначе, но к лету Бойорикс смог вернуться к своим давним планам. Первые ростки дали понять, что земля слишком разорена, чтобы рождать по-прежнему. Свиные стада, изрядно поредевшие за зиму, снялись и ушли от греха подальше.

Бойорикс начал ходить от тана к тану, склоняя их двигаться дальше. Он угадал верный момент. К середине июня лагеря были собраны, лошади оседланы, повозки разгружены. Кимвры, вновь слившись в единую массу, отправились к землям вокруг большого города Пласенция.

В Пласенции располагалась римская армия численностью в пятьдесят четыре тысячи человек. Гай Марий послал два своих легиона к Манию Аквилию, который еще раньше отправился на Сицилию, чтобы связаться там с царем-вассалом Ахенионом; после того, как тевтоны были разгромлены, отпала необходимость держать в Заальпийской Галлии мощный гарнизон.

Ситуация сложилась такая же, как когда-то в Арозио: старшим командующим вновь был один из «новых», а младшим – истинный аристократ. Марий не желал прислушиваться к чепухе, которую предлагал аристократ Катулл Цезарь. Катулл бесцеремонно диктовал – что делать, куда идти. Однако, он сам знал цену своим решениям. Гай Марий с самого начала и весьма откровенно высказался по этому поводу:

– Так и знай, буду дороги выбирать я. Шаг в сторону – и отправишься обратно в Рим, да так быстро, что и глазом не успеешь моргнуть. Привычки хитрить ради достижения цели я не имею. Прямо говорю: на твоем месте я предпочел бы видеть Луция Корнелия. Он и займет это место, как только посмеешь перечить. Понятно?!

– Я – не какой-нибудь младший чин, Гай Марий, и отказываюсь подчиняться тебе, будто зеленый юнец, – на щеках Катулла Цезаря вспыхнули багровые пятна.

– Послушай, Квинт Лутаций, меня ни в малейшей степени не заботят твои чувства! – голос Мария зазвенел от напряжения. – Все, что мне нужно, – чтобы ты исполнял мои указания, и ничего больше!

– Я не говорю, что приказы не должны выполняться, Гай Марий. Они немного своеобразны, но хорошо продуманы и действенны, – немного сбавил тон Катулл. – Но я повторяю – не надо обращаться со мной, будто я – младший чин! Я все-таки второй командующий!

Марий скептически ухмыльнулся.

– Это ничего не значит для меня, Квинт Лутаций. Ты – всего лишь один среди множества посредственностей из высшего класса, которые полагают, будто им чуть ли не боги поручили управлять Римом. Что же касается лично тебя – считаю, что не стоило тебе покидать кабак. Разве что ради вылазки в публичный дом. Поэтому в целях успешной совместной работы предлагаю следующее: я даю инструкции, а ты их выполняешь до мелочей.

– Против воли…

– Даже против воли.

– Не мог ли ты потактичней? – спросил Сулла у Мария чуть позже, в то время, как Катулл Цезарь бегал взад и вперед по своей палатке, битый час проклиная Мария на все лады.

– Зачем? – искренне удивился Марий.

– Потому что он кое-что значит в Риме! И в Италийской Галлии! – воскликнул Сулла. – Нет, ты невыносим! И с каждым днем все хуже!

– Я старый человек, Луций Корнелий. Мне уже пятьдесят шесть. Наш принцепс Сената – ровесник мне, а его все называют стариком.

– Потому что принцепс лыс и весь в морщинах. Ты же до сих пор так яростен и неудержим на поле битвы, что никому и в голову не придет назвать тебя старым.

– Да, но я все же слишком стар, чтобы сдерживаться при виде таких идиотов, как Квинт Лутаций. У меня нет времени, что бы часами улыбаться, и приглаживать перышки на головах этих петухов. – Смотри, я тебя предупредил…

Ко второй половине квинтилия кимвры, пройдя через долину Кампи Равдий, осели у подножия западных Альп, недалеко от небольшого городка Верцеллы.

– Почему здесь? – спросил Гай Марий у Квинта Сертория, который присоединился к кимврам, как только они направились на запад, а теперь вернулся.

– Хотелось бы знать… Но я не смог подобраться к окружению Бойорикса. Сами кимвры, кажется, считают, что возвращаются в Германию. Однако некоторые таны думают, что Бойорикс все еще идет на юг.

– Для этого он уже слишком далеко зашел на запад.

– Они думают, что Бойорикс хочет успокоить своих людей, заставив поверить, будто скоро они пойдут назад через Альпы, в Галлию Длинноволосых, а на будущий год вернутся на родину. Сам же собирается водить их по Италии до тех пор, пока не закроются перевалы, а затем поставить всех перед жестким выбором: оставаться в Италийской Галлии и всю зиму голодать, или захватить Италию.

– Слишком изощренно для варвара, – скептически заметил Гай Марий.

– Разве трехзубая острога в Италийской Галлии не была также типично варварской идеей? – напомнил Сулла.

– Они – как хищные звери, – вдруг прервал его Серторий.

– То есть? – вскинул брови Марий.

– Бросают кость лишь обгладав дочиста. Поэтому-то они и кочуют. А еще они схожи с саранчой. Съедят все – и снова уходят на поиски жратвы. Эдуям и амбаррам потребовалось двадцать лет, чтобы восстановить разрушенное за четыре года, что гостили у них германцы.

– Как же они могут оставаться у себя на родине?

– Там их меньше – и расселены широко. Кимвры занимают огромный полуостров, тевтоны – все земли к югу, тигурины – Гельвецию. Херуски обитают в Висургии – обширной области Германии, а маркоманы – в Бойогелиуме.

– Климат там сильно отличается от здешнего, – вступил в разговор Сулла, когда Серторий замолчал.

– К северу от Рейна постоянно идут дожди. Трава растет очень быстро – сочная, сладкая, густая. Зимы тоже не так суровы – по крайней мере, для таких закрытых от Атлантики земель, как Кимврийский полуостров и земли южнее его. Даже в разгар зимы там чаще идет дождь, чем снег. Поэтому они предпочитают пасти скот, а не выращивать злаки. Германцы – такие, какими их сделали условия жизни на родине.

Марий смотрел на него, немного прищурившись.

– Следовательно, если они задержатся в Италии и осядут тут, то смогут заниматься земледелием?

– Без сомнения.

– В таком случае необходимо готовиться к битве. Почти пятнадцать лет Рим жил, с оглядкой на них. Я не смогу спокойно спать по ночам, зная, что полмиллиона германцев разгуливают по Европе в поисках Элезиума, который покинули, перебравшись к югу от Рейна. Их необходимо остановить. И единственный способ сделать это – это обнажить мечи.

– Согласен, – кивнул Сулла.

– И я, – добавил Серторий.

– Остались ли у тебя среди кимвров дети или жена, – спросил Марий у Сертория.

– Да.

– Ты знаешь, где их найти?

– Знаю. Когда закончим, отошли их куда-нибудь. Хоть в Рим.

– Благодарю, Гай Марий. Я пошлю их в Ближнюю Испанию.

Марий удивился.

– В Испанию? Но почему туда?

– Мне нравилось там, когда я учился быть кельтиберийцем. Племя, в котором я жил, присмотрит за моей семьей.

– Что ж, хорошо. А теперь, друзья, давайте посмотрим, как можно справиться с кимврами.

Марий стал готовить армию к битве, назначенной на последний день квинтилия, о чем и было объявлено на встрече Мария и Бойорикса. Марий это решение долго вынашивал. Бойорикс – тоже.

– Победителю достанется Италия, – заявил Бойорикс.

– Победителю будет принадлежать весь мир, – ответил Марий.

Как и в битве при Акве Секстии, Марий сделал основной упор на пехоту, конница должна была защищать строй легионеров с флангов. Основное ядро составляли люди Мария из Заальпийской Галлии, общим числом пятнадцать тысяч человек. За ними шли войска Катулла Цезаря – двадцать четыре тысячи менее опытных и проверенных в боях солдат. По флангам расположились ветераны – чтобы удерживать части центра. Гай Марий командовал левым крылом, Сулла – правым, в центре оставался Катулл Цезарь.

Пятнадцать тысяч конников начали атаку, впечатляя врага доспехами и рослыми конями. У каждого германца на голове возвышался шлем в виде мифического животного с тяжелыми раскрытыми пастями и сложным убором из перьев с каждой стороны. Нагрудники из металла, длинные мечи, круглые белые щиты и по два копья дополняли их вооружение.

Всадники скакали широкими клиньями длиной около четырех миль, сразу за ними тянулась кимврийская пехота. Однако, атаковав, конники сразу свернули вправо, чтобы увлечь римлян за собой. Это была тактическая уловка с целью растянуть линию римских войск и помешать им задержать пехоту кимвров, которая намеревалась схватить сбоку фланг Суллы и наброситься на римлян сзади.

Легионеры с таким жаром бросились в бой, что план кимвров, казалось, вот-вот должен был осуществиться. Но Марий смог остановить своих солдат, повернув их против конницы; Сулла сражался с пехотой; Катулл Цезарь в центре отражал атаки и тех, и других.

Римская выдержка, римская военная выучка, римская хитрость подсказали Марию время начала битвы – утро. Он поставил свои легионы так, чтобы они были обращены лицом на запад. Кимврам же утреннее солнце било в лицо. Привыкшие к более холодному, более мягкому климату – да еще до отвала наевшись перед сражением – кимвры сражались с римлянами на жаре, в клубах пыли. И легионерам это доставляло, конечно, неудобство, а уж кимвры чувствовали себя, как в раскаленной печи. Они сдавались и отступали тысячами, хватая пересохшими ртами воздух, но вдыхая лишь песок, обжигающий небо и язык; доспехи, разогретые солнцем и жаркой схваткой, придавливали их к земле и жгли тела, волосы залепляли глаза, шлемы железными тисками сжимали головы.

К полудню кимвры уже перестали сражаться. Восемьдесят тысяч пало на поле боя, включая и самого Бойорикса. Оставшиеся в живых поспешили к повозками с женщинами и детьми, и – альпийским перевалам. Однако, караван из пятидесяти тысяч повозок не может ехать быстро, невозможно собрать полумиллионное стадо за несколько часов. Те, кто стоял ближе к перевалам, еще успели спасти свои жизни и часть имущества – и то не все. Женщины, не желая попасть в плен, убивали себя и своих детей. Некоторые были убиты бежавшими с поля битвы воинами. И все же, шестьдесят тысяч женщин и детей – и двадцать тысяч воинов – были проданы победителями в рабство.

Из тех же, кто смог перейти через Лугдунум обратно в Заальпийскую Галлию, лишь немногим удалось пробиться дальше земель кельтов. Секвены и аллоброги напали на беженцев… Уцелели очень немногие. Там, где Моса принимает в себя Сабий, остатки великих кочевников осели и стали называть себя атуатуками. Им осталась казна миллионов германцев, что ушли теперь в небытие. Это не были их сокровища – они лишь сберегали их от остальных римлян.

Когда Катулл Цезарь явился после битвы к консулу Марию, тот был столь умиротворен, что согласился бы выполнить любую его просьбу.

– Будет тебе триумф! – похлопал его по плечу Марий. – Милый мой, две трети добычи – твои! Мои люди получили свою добычу у Акве Секстие. Я собираюсь отдать им и деньги, которые будут выручены от продажи рабов. Мои ребята получат больше – ведь ты пока не собираешься отдать своим деньги от продажи рабов? Нет? Вполне понятно, дорогой Квинт Лутаций, – Марий отодвинул от себя тарелку с едой. – Дорогой мой, я и не думаю забрать себе все! Твои солдаты сражались с таким же энтузиазмом и успехом! – Гай Марий взялся за кубок с вином. – Сиди, сиди! Это великий день! Я могу спать спокойно.

– С Бойориксом кончено, – уверенно улыбнулся Сулла. – Значит, все кончилось.

– А твои жена и ребенок, Квинт Серторий? – обратился Марий к сидящему рядом.

– Спасены.

– Хорошо. Хорошо! – Марий осмотрелся вокруг, разглядывая людей, толпившихся у его шатра. – Кто хочет доставить весть о победе при Верцеллах в Рим?

Отозвалось десятка два голосов; еще несколько десятков сказали: «Нет», но явно надеялись на это почетное поручение. Марий осмотрел их одного за другим, хотя уже знал, кого пошлет.

– Гай Юлий! Это поручение я дам тебе. И не только потому, что ты – мой квестор. Ты – мой шурин и шурин Луция Корнелия; в жилах наших детей течет кровь вашей семьи. И Квинт Лутаций по рождению тоже Юлий Цезарь. Это будет справедливо, если один из Юлиев Цезарей принесет весть о победе в Рим, – он повернулся ко всем присутствующим. – Так ли?

– Так! – ответили ему.

ГЛАВА II

– Какой чудесный путь в Сенат! – Аврелия не могла отвести взгляд от лица Цезаря: как сурово и смугло было оно, лицо истинного мужчины! – Теперь я даже рада, что цензоры не допустили тебя в Сенат и отправили на службу к Гаю Марию.

Он все еще находился в приподнятом настроении, вновь и вновь переживая тот великий момент, когда вручил письмо Мария принцепсу Сената и увидел выражение лиц сенаторов. Германцев больше нет, их можно не опасаться. И – аплодисменты, выкрики восхищения; сенаторы, закружившиеся в танце, сенаторы, тихо смахивающие бегущие по щекам слезы. И Гай Сервилий Главция, глава коллегии плебейских трибунов, в облепившей тело тоге, несется от Курии в Колизей, чтобы с трибуны объявить новость народу. Почтенная часть собрания, вроде Метелла Нумидийца и Агенобарба, верховного жреца, обменивается рукопожатиями, стараясь сохранить видимость не покидающего их достоинства.

– Это – счастливое предзнаменование, – обратился Цезарь к жене, глядя на нее с восхищением. – Красота ее по-прежнему кружила ему голову. Как прекрасна она, как чиста, несмотря на четыре года жизни в Субуре, где она была владелицей инсулы, доходного дома.

– Теперь ты обязательно станешь консулом. Вспоминая победу при Верцеллах, люди тут же вспомнят и о том, кто принес весть о ней!

– Нет, – искренне воскликнул он. – Они подумают прежде всего о Гае Марии.

– И о тебе, – упрямо повторила Аврелия. – Тебя они увидели раньше.

Цезарь вздохнул, устроился поудобнее на ложе, немного отодвинувшись назад.

– Иди сюда, – обратился он к жене.

Сидя со строго выпрямленной спиной, Аврелия бросила взгляд на двери триклинема.

– Но Гай Юлий…

– Мы одни, любовь моя, а я не такой ярый приверженец традиций, чтобы в первый раз за столько дней ночуя дома, видеть между собой и тобой этот стол, как бы узок он не был, – и он слегка хлопнул по ложу. – Иди сюда, женушка! И немедленно!

Когда молодая чета поселилась в районе Субуры, их появление там сделало их объектом почти болезненного любопытства соседей. Земледельцы-аристократы здесь бывали часто, но они не жили здесь постоянно. Цезарь и его жена оказались на положении белых ворон, что и привлекло к ним столько внимания. Несмотря на размеры, Субура оставалась всего лишь деревней – с любопытством, сплетнями и любовью к сенсациям.

Все свидетельствовало о том, что эти двое не приживутся в Субуре. Соседи быстро разобрались, что из себя представляют эти пришельцы с Палатина. Какие истерики будет закатывать госпожа! Каким раздраженным станет господин! Ха-ха! Так говорили в Субуре. И с нетерпением ждали, когда новички начнут развлекать аборигенов.

Но так и не дождались. Госпожа спокойно ходила по своим делам – не выказывая брезгливого отвращения к пристававшим к ней на улице лоботрясам, не толкаясь и не переругиваясь с обступавшими ее женщинами, кричавшими ей, чтобы возвращалась на свой Палатин. Что же касается господина, то он был – ничего не скажешь – истинный аристократ: спокойный, вежливый, интересующийся всем, что рассказывал ему любой человек, очень любезный и всегда готовый помочь в том, что касается дел, просьб, договоров и аренд.

Вскоре они завоевали уважение. А затем их и полюбили. Многие их качества были здесь в диковинку: например, заботясь о своих делах, никогда не лезть в чужие; они никогда ни на кого не жаловались, никогда не ставили себя выше остальных. Заговорите с ними, и вы можете быть уверены, что встретите мягкую и искреннюю улыбку, интерес, желание помочь. Сначала это принимали за игру, ловкий трюк, но в конце концов обитатели Субуры поняли, что Цезарь и Аврелия такие и есть на самом деле.

Для Аврелии это признание было важнее, чем для Цезаря – у нее в руках находилось одно из самых густонаселенных зданий Субуры. Управлять инсулой было нелегко, даже когда Цезарь еще не покинул Рим. Аврелия не понимала – почему. Сперва ей казалось, что трудности – результат неопытности и того, что ее здесь не знают.

Люди, помогавшие ей сдавать комнаты, предложили ей действовать от их имени, когда пришло время сбора платы и перезаключения договоров. Цезарь посчитал это разумным, жена с ним согласилась. Цезарь не уловил ее намеков, когда примерно через месяц после того, как они переехали, она рассказала ему о своих съемщиках.

– Там такое разнообразие, что трудно даже поверить, – ее лицо оживилось, разрушая ее обычное хладнокровное спокойствие.

Цезарь слегка усмехнулся.

– Разнообразие?

– На двух верхних этажах живут, главным образом, вольноотпущенники-греки, которые живут подаянием своих бывших хозяев; у них такие трагичные лица – узоры морщин, глаза с дымкой печали; женщин там мало… На других этажах кого только нет! Чеканщик с семьей – римляне; горшечник – римлянин; есть семейство пастуха – представляешь? Для чего в Риме пастухи?! Оказывается, он присматривает за овцами в кампусе Ланатария, где их откармливают перед продажей или убоем. Я спросила его, почему он не поселится где-нибудь поближе к месту работы. Говорит: он и его жена родились в Субуре и не хотят жить в другом месте. Цезарь нахмурился.

– Я, конечно, не сноб, Аврелия, но не уверен, что разговоры с твоими съемщиками принесут тебе пользу. Ты – жена Юлия. Выработай достойный стиль поведения. Это не значит, что ты должна командовать этими людьми, не допуская их к себе совсем не интересуясь их жизнью, но я не хотел бы, чтобы у моей жены появились такие друзья и даже просто знакомые. Держись чуть-чуть над этими людьми, слегка в стороне от них. Я буду рад, если плату с них станут собирать твои агенты.

Ее лицо потухло, она посмотрела на Цезаря с испугом:

– Я… Прости, Гай Юлий… Я… я не подумала. Честное слово, я… я не делала ничего плохого. Мне было просто… просто интересно, кто чем занимается.

– Да я понимаю, – Цезарь вдруг понял, как сильно он мог ее обидеть – и, вероятно, обидел. – Расскажи мне еще что-нибудь.

– Там еще живет грек-ритор и его семья. И учитель-римлянин, он спрашивал меня о двух комнатах через две двери от его – хотел бы вести там занятия с учениками. Это мне агент сказал, – впервые Аврелия солгала мужу.

– Это уже лучше, – отреагировал он. – Кто же еще снимает у нас жилье, любовь моя?

– Этаж сразу над нашим – очень любопытные жильцы: торговец специями со своей воинственной женой – и изобретатель! Вся комната у него забита забавными маленькими моделями подъемных кранов, мельниц, насосов…

– Значит, Аврелия, что ты заходила внутрь комнаты этого бакалавра? – вдруг прервал ее Цезарь.

И она соврала во второй раз, еле сдерживая бешеный стук сердца:

– Нет, что ты, Гай Юлий! Мой агент решил, что было бы неплохо, если бы я присоединилась к нему во время одного из обходов постояльцев!

Цезарь заметно успокоился.

– Хорошо. И что же изобретает этот изобретатель?

– Насколько я поняла, в основном – шкивы и тормоза. Он показывал на моделях, как они действуют. Но я плохо разбираюсь в технике и вряд ли я могу оценить такие вещи.

– Изобретения приносят ему неплохие деньги, если он может позволить себе жить в таком месте, – Цезарь чувствовал беспокойство, видя, что жена вдруг утратила прежнюю живость, однако никак не мог понять причину.

– Шкивы он изобретает по заказу какой-то литейной, которая выполняет заказы многих крупных строительных подрядчиков, – Аврелия наконец-то справилась с волнением и перешла к самым необычным съемщикам. – Кроме того, у нас целый этаж снимают евреи! Евреи любят жить поблизости друг от друга, поскольку у них очень много разных обычаев и правил, совсем непохожих на наши. Очень религиозные люди! Я понимаю, почему они так сторонятся нас – мы выглядим в их глазах низкими, подлыми и жалкими людьми. Они полностью обслуживают себя сами, главным образом потому, что должны не работать каждый седьмой день. Странная система, да? У римлян-то выходные дни приходятся на каждый восьмой день, да еще есть праздники. Поэтому евреи не могут нанимать на работу неевреев.

– Как необычно!

– Они все ремесленники и ученые, – Аврелия старалась сохранять в голосе незаинтересованность. – Один из них, – его зовут кажется, Шимон – очень изысканный писец. Какой у него прекрасный почерк, Гай Юлий, какой стиль! Он пишет только по-гречески. Никто из них не знает латинского хорошо. Однако издатели и авторы, желающие дороже продать свои книги, идут именно к Шимону, у которого есть четыре сына, тоже обучающиеся этому искусству. Они собираются ходить в школу к нашему учителю-римлянину и одновременно – в свою религиозную школу. Шимон хочет, чтобы они знали латинский так же, как и греческий, и арамейский, и еврейский – иврит, как он назвал его. У них в Риме будет много работы.

– И все евреи – писцы?

– Нет, только Шимон. Еще один работает по золоту и имеет договор с одной из лавок в Жемчужном портике. И еще – скульптор, ваяющий бюсты, портной, ткач, оружейник, каменщик и торговец бальзамами.

– Надеюсь, они работают не там, где живут? – обеспокоенно спросил Гай Юлий.

– Нет, только писец и ювелир. У оружейника лавка на вершине Альта Семита, скульптор снимает помещение на Велабруме, каменщик работает на мраморных копях в порту Тима.

Глаза Аврелии опять засияли:

– Знаешь, они много поют. Религиозные гимны, по-моему. Очень странные песни… Чем-то напоминают детский плач.

Цезарь протянул руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую ей на лицо: ей было всего лишь восемнадцать, его жене.

– Надо понимать, евреям понравилось здесь жить?

– Здесь нравится жить всем.

Ночью, когда Цезарь уснул, Аврелия немного всплакнула в подушку. Раньше ей и в голову не приходило, что Цезарь будет ждать от нее в Субуре того же поведения, что и на Палатине; он никак не мог – или не хотел – понять, что в этом районе, стиснутом со всех сторон домами и переполненном людьми, нет развлечений или занятий, достойных женщин с Палатина.

Он все время отдавал своей начинающейся карьере: целыми днями пропадал в судах, то у важных сенаторов вроде Марка Эмилия Скавра, принцепса Сената, то на монетном дворе, то в казначействе – словом, везде, где мог набраться знаний и опыта начинающий сенатор. Другой бы на его месте просто не выдержал такой нагрузки. Да и Цезарь переменился, стал жестче, но для жены по-прежнему всегда находил время.

Истинная причина ее смущения была в том, что Аврелия хотела сама обходить жильцов, не прибегая к помощи агентов. Она заходила в каждую комнату, разговаривала с живущими там, узнавала новое о людях. Они нравились ей, и она не видела веских причин их избегать. По крайней мере, пока не рассказала все мужу и не поняла, что он, говоря "моя жена", имел в виду женщину, стоящую на высоте dignitas Юлиев; ей никак нельзя было хоть в чем-то унизить его семью, его род. Однако, чем же тогда ей заполнить свои дни, что делать? Она не смела даже вспомнить о том, что сегодня солгала мужу. И постаралась уснуть.

К счастью, вскоре она забеременела. Это ее успокоило. Беременность протекала без осложнений. Здоровье и неувядшая кровь – предки ее не принадлежали к древним родам – были на ее стороне. Кроме того, она ежедневно подолгу гуляла в сопровождении служанки, чтобы не сойти с ума в четырех стенах.

Цезаря направили в распоряжение Гая Мария в Заальпийскую Галлию, когда ребенок еще не родился. Гай Юлий очень беспокоился, покидая жену в таком положении.

– Не волнуйся, все будет прекрасно, – успокаивала его Аврелия.

Но он твердил, что ей лучше бы побыть это время у матери – под ее присмотром.

– Это уже мои заботы, я справлюсь сама, – отвечала она, подбадривая одновременно и себя.

Конечно же, к матери она не поехала, а родила ребенка в своем доме, и принимал его не лекарь с Палатина, а местная повитуха – и служанка Кардикса. Быстро и легко прошли эти роды – и прекрасная девочка, еще одна Юлия, появилась на свет: такая же беленькая, голубоглазая и очаровательная, как и все женщины рода.

– Мы будем звать ее Лия, так короче, – сказала она матери.

– О, нет, – Путиллия возмутилась. – Это слишком просто и скромно. Может быть, Юлилла?

Аврелия упрямо покачала головой.

– Нет, это не слишком приятно звучит. Наша дочь будет носить имя Лия.

Однако Лия принесла массу неудобств. Она плакала почти шесть недель кряду, пока, наконец, жена Шимона, Руфь, не спустилась к Аврелии и не успокоила молодую мать, уже собиравшуюся вызывать врачей.

– Она всего лишь голодна, малышка, – Руфь старательно выговаривала греческие слова. – У вас мало молока, милая моя девочка!

– Наверное, следует позвать кормилицу? – Аврелия облегченно вздохнула, поняв, что девочка здорова.

– Не нужно искать, девочка моя, – мягко возразила Руфь. – В этом доме полным-полно кормящих матерей. Не беспокойся, мы все дадим малышке молоко.

– Я могу вам заплатить! – Аврелия постаралась, чтобы в голосе ее не звучали хозяйские нотки.

– За что тут платить-то? Оставьте это дело мне, милая. Уверена, что все мамки тут же бросятся ополаскивать свои соски. Малышке останется только выбрать, у кого молочко повкусней… Мы не хотим, чтобы она болела.

Так маленькая Лия кормилась у всех женщин инсулы. Что это было за молоко – римское, греческое, еврейское, испанское или сирийское – какая малышке разница? Постепенно Лия начала поправляться.

Когда Цезарь уехал, Аврелия начала показывать свой истинный нрав. Для начала она избавилась от постоянного надзора своих родственников-мужчин, которым Цезарь поручил приглядывать за ней.

– Если ты мне понадобишься, папа, – заявила она Котте, – я за тобою пошлю!

– Дядя Публий, оставьте меня в покое, – говорила она Публию Рутилию Руфу.

– Секст Юлий, не пора ли тебе снова в Галлию? – слышал от нее старший брат Цезаря.

– Моя жизнь – это моя жизнь! Что-то же должно теперь измениться! – весело объявила она Кардиксе.

Начала она со своего жилища, заставляя рабов, которых они с Цезарем купили после свадьбы, работать в полную силу. Управляемые греком по имени Евтихий, слуги всячески старались не давать госпоже повода для недовольства. Аврелия понимала, что Цезарь смотрит на все иначе, чем она, и поэтому достаточно равнодушен к некоторым вещам, особенно в доме. Зато ее голос слуги целый день слышали то тут, то там. Гай Марий вполне одобрил бы и ее действия, и манеру их вести – ясностью, четкостью и продуманностью ее указания напоминали военные команды.

– Да уж! – изумлялся повар, беседуя с управляющим Евтихием. – Я-то думал, что она всего лишь маленькая милая девочка!

Управляющий лишь выкатывал свои блестящие и бойкие глаза:

– А я?! Я думал, что получу доступ в ее спаленку и смогу утешать ее, пока Гай Юлий в отлучке – избави Бог! Я скорее лягу в одну кровать с диким львом!

– Вы считаете, что она на самом деле способна продать всех нас, чтобы собрать деньги и решить свои денежные проблемы? – повара трясло уже при самой мысли об этом.

– Да она и нас распять способна!

– Ой-ой-ой! – стонал повар.

Затем Аврелия взялась за проверку и обход своих постояльцев. Начала она с постояльца, занимавшего комнаты на том же нижнем этаже, что и хозяева. Разговор о постояльцах с Цезарем то и дело ей вспоминался, и она решила выпроводить жильца как можно быстрее. Этого человека она тогда не упомянула при муже, понимая, что он никогда не смирился бы с таким соседством – у Цезаря были свои представления на этот счет. Теперь пришла пора действовать.

Комнаты этого жильца выходили внутрь инсулы, и Аврелии требовалось всего лишь пересечь внутренний дворик, чтобы попасть туда. Однако, это придало бы визиту легкий оттенок бесцеремонности и вольности, чего она не хотела. Она пошла через главный, центральный вход, выйдя на Викус Патриции, где свернула направо и направилась вдоль длинного ряда лавок к традиционному кабачку на углу. Затем повернула на Малую Субуру и вдоль еще одного ряда лавок дошла наконец до нужной двери.

Постояльцем ее был знаменитый актер Эпафродит, и снимал он здесь жилье уже свыше трех лет.

– Передайте Эпафродиту, что хозяйка дома желает его видеть, – обратилась Аврелия к привратнику.

Пока она ожидала в приемной – такой же большой, как и ее собственная, – она внимательно разглядывала все вокруг, дотошно и оценивающе; здесь все смотрелось лучше, чем у нее самой – и лепка, и росписи, и общая планировка.

– Не могу поверить! – воскликнул кто-то красивым, хорошо поставленным голосом; фраза была произнесена по-гречески.

Аврелия повернулась на звук и оказалась лицом к лицу с постояльцем. Он выглядел гораздо старше, чем можно было судить по голосу: лет пятьдесят, не меньше. Золотисто-ржаная шапка волос, тщательно загримированное лицо, свободно свисающая хламида цвета этрусского багрянца с золотыми звездами-застежками. Многие любители пурпурных тонов выдавали свои расцветки за этрусский багрянец, но истинный этот цвет – почти черный, с блеском, переливающимся от красноватого до малинового – Аврелия видела всего лишь раз в жизни: когда приезжала на виллу братьев Гракхов к их матери Корнелии, при их встрече облаченной в такую же хламиду, подаренную некогда Эмилию Павлу царем Македонии Персеем.

– Во что вы не верите? – Аврелия тоже заговорила по-гречески.

– Вы, любезная! Я слышал, что хозяйка этого дома красива и обладает парой фиалковых глаз. Однако перед тем, что я вижу, бледнеет, увядает, распадается в прах тот образ, что создал я, наблюдая за вами через дворик! – заливался он соловьем.

– Садитесь, усаживайтесь поудобнее!

– Я лучше постою.

Он на секунду замолчал, глядя ей в глаза; его тонко выщипанные брови поднялись крутыми дугами.

– Вы пришли по делу?

– И сделаю его.

– Что от меня требуется?

– Съехать отсюда!

Он отпрянул с выражением ужаса на лице.

– Что?

– Даю вам на сборы восемь дней.

– Вы не можете! Я плачу за комнаты! Я платил исправно! Я уже смотрел на все вокруг, как на мое собственное жилище, на свой дом! На каком основании, домина? – голос его звучал твердо и, глядя на него в этот момент, можно было поверить, что это – мужчина, несмотря на раскрашенное лицо.

– Мне не нравится, как вы живете.

– То, как я живу, – это моя работа.

– Работа – то, что я вижу во дворике? Такое не годится видеть ни мне, ни детям. Я не говорю уже о проститутках обоих полов, занимающихся во дворике своими профессиональными обязанностями!

– Повесьте шторы, – буркнул Эпафродит.

– Этого будет недостаточно. Не устроит меня и то, если шторы повесите вы. У меня есть не только глаза, но и уши.

– Я сожалею, что так задеваю ваши чувства, но не вижу никаких оснований меня выгонять. Я отказываюсь съезжать.

– В таком случае мне придется нанять стражников и вышвырнуть вас отсюда!

Используя все свои силы и умение для создания нужного образа, Эпафродит, будто увеличившись вдруг в росте, подошел к Аврелии, напоминая ей Ахилла, тайно проникшего в гарем царя Ликомеда:

– А теперь послушайте меня, малышка. Я превратил это место в мое жилище, отделал его по своему вкусу и возможностям. У меня нет охоты покидать этот дом. Если попробуете меня выселить, я затаскаю вас по судам. Попытайтесь – я тут же подаю жалобу городскому претору.

– Попробуйте! – улыбнулась она. – Имя претора – Гай Меммий, он – мой двоюродный брат. Впрочем, сейчас не самое удачное время для жалоб. Вам придется сначала встретиться с помощником претора. Он из вновь избранных сенаторов, но я его знаю. И могу назвать вам его имя! Секст Юлий Цезарь – вот как его зовут. Он – мой деверь.

Она осмотрела недавно расписанные стены и дорогостоящий мозаичный пол, каким мог похвалиться редкий съемщик:

– Да, все это очень мило! Вещи вы выбираете с большим вкусом, чем знакомства. Однако, следовало бы вам знать, что любые переделки в арендованном жилище, как и приобретенное для него, принадлежат хозяину дома, который имеет право не платить ни асса в качестве компенсации.

Через восемь дней Эпафродит съехал, призывая проклятья на головы всех женщин; он был лишен даже возможности отомстить – разрушить мозаику и соскоблить роспись, потому что Аврелия выставила охрану из двух наемников-гладиаторов.

– Прекрасно! – потирая руки, сказала она Кардиксе. – Теперь я могу найти приличных жильцов.

Найти их можно было несколькими способами: хозяин мог повесить объявление на передней двери, на стенах лавок и общественных уборных, а затем уж молва разнесет это по всем закоулкам.

Район, в котором стояла инсула Аврелии, считался относительно безопасным, поэтому вряд ли за желающими дело бы стало.

Отбор претендентов вела сама Аврелия. Кое-кто ей понравился, кто-то даже внушал доверие. Однако, принять окончательное решение она затруднялась и продолжала принимать все новых претендентов на свои комнаты.

Так продолжалось около семи недель, пока Аврелия не увидела то, что ей было нужно. Всадник и сын всадника Гай Матий, примерно одних лет с Цезарем, и его жена – ровесница Аврелии – были неплохо образованы и принадлежали не к самому низкому кругу. Свадьба их состоялась в тот же год, что и свадьба Цезаря с Аврелией, и ребенку их, трехлетней девочке, было столько же, сколько Лие. Жену Гая Матия звали Присцилла, имя, которое скорее всего, образовалось из прозвища ее отца. Истинного имени Присциллы Аврелия так и не узнала. Семейным делом рода Матиев было посредничество при подписании различных договоров. Отец Гая Матия жил со своей второй женой и младшими детьми в весьма просторном доме на Квиринале. Аврелия проверила эти сведения. Все подтвердилось. И она сдала комнаты, которые занимал раньше актер, Гаю Матию за довольно скромную сумму в десять тысяч денариев в год. Росписи и мозаику Эпафродита по контракту жильцы обязаны были сохранить. За это сама Аврелия обязалась все свои сделки заключать только через посредничество Мантиев.

Дела своей инсулы Аврелия решила вести сама – чтобы не увеличивать число служащих. Все договоры были перезаключены в письменной форме, и должны были возобновляться каждые два года. Она установила размеры штрафов за нанесение ущерба и ввела правила поведения постояльцев и их взаимоотношений с хозяевами.

Свою приемную Аврелия превратила в настоящий кабинет, полный книг, оставив из своих старых увлечений только ткацкий станок, и засела за подсчеты. Она собрала воедино бумаги по инсуле и обнаружила в них все, что нужно знать хозяйке. Она быстро разобралась, что к чему. Помимо платы за водопровод и канализацию, государство взимало налог на каждое окно в инсуле, на каждую дверь, выходящую на улицу, на каждую лестницу с этажа на этаж. Вдобавок, инсула хоть и добросовестно строилась, но постоянно требовала ремонта. Среди жильцов нашлось несколько плотников. Аврелия выбрала из них одного, который слыл мастером на все руки, и, вызвав его, приказала убрать деревянные экраны, разделяющие дом по солнечной стороне.

Задумала она это еще только-только поселившись в инсуле. Аврелия собиралась разбить сад, чтобы превратить центральный дворик в маленький сад. Но тогда сделать это не удалось. Мешало многое, начиная с Эпафродита, который желал использовать этот дворик в своих целях. Цезарь никогда не видел, что позволял себе Эпафродит; актеру хватало проницательности и ума созывать свои вечеринки только в отсутствие хозяина. Жалобы же Аврелии Цезарь считал обычным женским преувеличением.

Плотные деревянные экраны были установлены между колоннами балконов, выходящих во внутренний дворик. В принципе, от них не было особой пользы. Конечно, экраны почти закрывали вид на дворик и выполняли роль своеобразного звукоизолятора, но они же превращали дворик в мрачный колодец и не давали свету и воздуху доступа в комнаты.

Поэтому, как только Цезарь уехал, Аврелия решилась снять все экраны.

Плотник посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

– В чем дело? – раздраженно спросила Аврелия.

– Домина, но в ближайшие три дня вы окажетесь по колено в дерьме и отбросах. Жильцы станут скидывать во двор все, что угодно – от дохлых собак до мертвых старух.

Аврелия почувствовала, как запылали ее уши. И дело было не в грубоватой откровенности плотника, а в ее собственной наивности. Дура! Стоило бы подумать об этом раньше! Ведь спускаться и подниматься лишний раз по лестницам большого дома – занятие действительно не самое приятное, особенно для обитателей верхних этажей, и поэтому они не замедлят воспользоваться более простым способом избавляться от ненужных вещей… Впрочем, даже Котта, наверно, не догадался бы об истинном предназначении деревянных экранов.

Аврелия сжала ладошками раскрасневшиеся щеки и послала плотнику такой взгляд из-под опущенных с лукавой стыдливостью ресниц, что он почти год потом не мог найти себе места, мечтая о встрече с ней, а работал так усердно, что сам себе дивился.

– Благодарю вас! – пылко откликалась на его старания Аврелия.

Изгнание возмутителя спокойствия Эпафродита позволило ей наконец заняться разбивкой сада; и вдруг ее новый постоялец Гай Матий открыл ей, что тоже обожает сады и любит в них возиться.

– Позвольте мне вам помочь! – обратился он к Аврелии.

Трудно отказывать, если так долго подыскивал себе наиболее подходящих жильцов.

– Что ж, можете присоединяться!

Ее ждал еще один урок. От Гая Матия Аврелия узнала, что одно дело – мечтать о саде, но совсем другое – на деле заниматься садовничеством. У нее не оказалось ни врожденного чутья, ни умения, какими обладал Гай.

Он был настоящим гением садов. Раньше вода после мытья сливалась в сточные канавы; теперь ее собирали в небольшой цистерне во дворике и использовали для полива растений, количество которых увеличивалось с потрясающей быстротой – Гай Матий, как он признался Аврелии, таскал их из отцовского дома на Квиринале, да и из других мест, хозяева которых имели красивые кустарники, виноградники, деревья. Даже плодородную почву он иногда приносил. Он умел выхаживать чахнущее растение; знал, какие растения не любят много извести, которой так богата римская земля; он знал точное время посадки, полива, прополок. За какие-то двенадцать месяцев их внутренний дворик – всего лишь тридцать на тридцать футов – превратился в некое подобие беседки, оплетенной зеленью.

Однажды Шимон пришел к ней поговорить, в который раз поражая ее своим неримским видом – длинной бородой и прядями волос вдоль щек.

– Домина, весь наш четвертый этаж просит вас о небольшой милости.

– Если это в моих силах, Шимон, обязательно сделаю это.

– Мы поймем, если вы откажете, поскольку дело касается своего рода покушения на вашу собственность, – речь Шимона текла плавно, с небольшими аккуратными паузами между словами и фразами, будто он писал бумагу. – Если мы дадим слово, что никогда не будем выбрасывать из окон всякую дрянь – может, вы позволите убрать деревянный экран со стены? Мы могли бы дышать более свежим воздухом и любоваться вашим чудесным садом.

Лицо Аврелии засияло.

– Буду просто счастлива выполнить вашу просьбу. Однако я не могу допустить, чтобы вы вываливали мусор и из тех окон, что выходят на улицу. Пообещайте мне, что будете выносить все отходы и выбрасывать их в сточную трубу.

Шимон тут же согласился.

Экраны с четвертого этажа были сняты, хотя Гай Матий умолял оставить их на месте, поскольку все его вьюны сразу потянулись вверх. Этаж евреев был первой ласточкой; к ним вскоре присоединились изобретатель и торговец специями, живущие на втором этаже. А за ними – третий, шестой, пятый этажи. Пока, в конце концов, экраны не остались лишь у греков-вольноотпущенников, занимавших два самых верхних этажа.

Весной, перед битвой при Акве Сестие, Цезарь предпринял стремительный переход через Альпы и добрался до Рима. В результате его короткого визита Аврелия вновь забеременела, родив в феврале следующего года вторую девочку. И вновь она не стала уезжать из своего дома, полагаясь на местную повитуху и верную Кардиксу. Заранее предчувствуя, что молока не хватит, она сразу после рождения второй маленькой Юлии /которая всю жизнь страдала от своего детского, но навсегда приставшего к ней имени Ю-Ю/ отдала девочку кормящим матерям, жившим в ее инсуле.

"Прекрасно, – писал ей Цезарь в ответ на ее письмо о рождении Ю-Ю. – Теперь у нас две Юлии, как и требует традиция. Когда меня снова направят в Сенат с поручением, надо позаботиться о продлении мужской ветви рода Юлиев."

Мать Аврелии, Рутилия, потратила значительно больше слов, чтобы уговорить дочь обеспечить детям подобающие удобства.

– Тебе следовало бы знать, что это – лишь пустая трата слов, – успокаивал ее Котта.

Рутилия готова была взорваться от возмущения:

– Честно говоря, Марк Аврелий, дочка просто выводит меня из равновесия! Когда я попыталась утешить ее, она только вздернула брови и заявила, что ей абсолютно безразличен пол ее ребенка – были бы дети здоровы.

– Но она права, – запротестовал Котта. – Может четыреста-пятьсот лет назад римляне и не могли позволить себе такую роскошь – иметь много девочек – хотя те, кто в состоянии был прокормить потомство, радовался и дочкам. Прошли те времена. И хорошо, что Аврелия не переживает рождение дочерей как неудачу.

– Конечно, конечно! Кто спорит? Я не об этом говорю: просто она сводит меня с ума, объясняя мне, матери, элементарные вещи и заставляя чувствовать себя дурой!

– Ах, молодчина Аврелия! – вмешался в их разговор Публий Рутилий Руф.

– Еще бы! – ответила ему Тутилия, выходя из себя.

– А малышка мила? – спросил Рутилий.

– Просто очаровательна. Разве можно ждать чего-либо другого? У них не будет безобразных детей, даже если они станут заниматься любовью, стоя на голове! – отвечала Рутилия со вздохом.

Вскоре после рождения Ю-Ю Аврелия смогла наконец добраться и до кабачка на перекрестке. Располагался кабачок в ее инсуле, но она никогда не получала от него никаких доходов, ибо он считался местом собраний некоего религиозного братства, официально признанного и зарегестрированного у городского претора.

Однако во всем этом был один щекотливый момент. Жизнь кабачка не прекращалась, казалось, даже по ночам. И некоторые завсегдатаи этого заведения взяли себе привычку обшаривать прохожих, да еще и не следили за чистотой вокруг кабачка, где мусор скапливался кучами.

Первой познакомилась с весьма неприглядными правилами братства Кардикса. Ее послали в лавочку почти напротив дома, чтобы купить для Ю-Ю средство от боли в животе. Хозяйку лавочки – старуху-галатийку, специализирующуюся на лекарствах и заговорах, она нашла прижатой к стене двери злодейского вида людьми, обсуждавшими, с чего начать здесь погром. Благодаря Кардиксе они не успели и шагу в сторону сделать – она уложила их на пол одним ударом. Очухавшись, они ушли, разражаясь на ходу проклятиями. Перепуганную старуху Кардикса заставила рассказать, что стряслось. Оказалось, знахарка не смогла уплатить за защиту.

– Владелец каждой лавки должна платить, если не хочет неприятностей, – рассказывала Кардикса своей хозяйке. – Считается, что деньги идут на охрану владельцев лавок от разбоя и грабежа. Однако, самое ужасное – не заплатить, сколько велено. Бедная галатийка недавно похоронила мужа, поэтому сейчас у нее почти нет денег.

– Это им так не пройдет! – Аврелия стала готовиться к сражению. – Пойдем-ка, Кардикса, разберемся!

Она вышла из центральных дверей и пошла к лавкам на Викусе Патриции. С хозяевами их она поговорила о поборах, введенных братством. Несколько примеров убедили ее, что братство не ограничивается только лавками, расположенными в ее инсуле, но и ощипывает и ближайших соседей. Даже тех, кто занимался чисткой и опорожнением ночных горшков, и владельцев душей – довольно прибыльных в Риме заведений.

Закончив свое расследование, Аврелия так разгневалась, что подумывала, не пойти ли домой и немного успокоиться перед разговором с членами братства в их кабачке.

– Пусть проваливают из моего дома! Вон! Кардикса пыталась смягчить ее гнев:

– Не беспокойтесь, Аврелия, мы дадим им достойную взбучку!

– Где Ю-Ю?

– На четвертом этаже. Сегодня утром очередь Ребекки кормить ее.

Аврелия сжала руки так, что побелели костяшки пальцев.

– Почему у меня нет молока? Грудь суха, как у старухи.

Кардикса пожала плечами:

– У некоторых женщин есть молоко, у некоторых – нет. Никто не знает, почему. Никто не откажется дать Ю-Ю молока. Вы знаете это, госпожа. Я послала Амру к Ребекке, чтобы посидела немного с малышкой, а мы сейчас разгоним эту шайку бродяг и бандитов. Пойдемте-ка на эту помойку.

Аврелия поднялась.

– Пойдем, вышвырнем эту нечисть!

В кабачке царил полумрак. Аврелия появилась в дверном проеме, четко выделяясь в единственно светлом квадрате. Она поразила сидящих своей красотой, и шум на мгновенье затих; все замерли. Лишь появление Кардиксы вошедший сразу за госпожой, заставило всех опомниться.

– Эта слониха отделала нас сегодня утром! – произнес чей-то голос.

Скамьи заскрипели. Аврелия вошла и остановилась, оглядываясь вокруг; Кардикса настороженно стояла сзади.

– Кто тут главный, олухи? – голос Аврелии был требователен.

Человек, поднявшийся из-за стола в дальнем углу, казался очень маленьким; дать ему можно было лет сорок.

– Ну, я, – он вышел вперед. – Луций Декумий к вашим услугам.

– Вы знаете, кто я? – обратилась к нему Аврелия. Он покачал головой.

– Вы – мои съемщики и имеете передо мной ряд обязательств. Прежде всего – вы обязаны мне платить.

– Вам здесь ничего не принадлежит, госпожа, и мы вам не обязаны ничем – это все дела государственные.

– Государственные? Это место содержится отвратительно. Я недовольна тем, как вы выполняете свои обязанности. Я отказываю вам от места.

По залу пронесся вздох. Луций Декумий сузил глаза и вызывающе уставился на Аврелию.

– Прав не имеете лишать нас места!

– Это мы еще посмотрим.

– Я буду жаловаться городскому претору!

– Он – мой двоюродный брат.

– Тогда – верховному понтифику!

– Окажите любезность. Он – тоже мой двоюродный брат.

Луций Декумий задохнулся от возмущения, а затем издал звук, напоминающий то ли смешок, то ли покашливание.

– Не могут же они все быть вашей родней!

– Могут, – Аврелия немедленно вскинула голову. – Луций Декумий, вы и ваши грязные скоты уберетесь отсюда как можно быстрее!

Он стоял, не в силах оторвать от нее взгляда, держась одной рукой за подборок; на дне его глаз расплескались искорки смеха; затем он отошел к своему столу, смахнул с него бутылки и кружки и снова повернулся к Аврелии.

– Может, обсудим? Улыбкой он напоминал Скавра.

– Здесь нечего обсуждать. Уходите!

– Ну, что вы! Поговорить всегда есть о чем. Прошу вас, госпожа, посидим, побеседуем, – медоточивым голосом льстеца заговорил Декумий.

И тут Аврелия почувствовала, что с ней произошло что-то ужасное – ей начинал нравиться этот Луций Декумий! Смешно, но…

– Хорошо, – ответила она. – Кардикса, стань за моим стулом.

Луций Декумий придвинул ей стул, сам усевшись на скамью.

– Каплю вина, госпожа?

– Конечно, нет.

– Жаль!

– Итак…

– Итак – что?

– Вы хотели что-то обсудить?

– Было дело… Так что же настроило против нас госпожу?

– То, что вы живете под моим кровом.

– Постойте-ка, это, пожалуй, слишком обще… Я полагаю, что мы можем придти к соглашению. Только знать бы точнее – что госпоже не по душе.

– Грязь. Запустение. Сквернословие, непристойности. Шум. Наглость по отношению к окружающим – ведь совсем не вам принадлежит этот дом и тем более, эта улица. – Аврелия загибала пальцы. – А ваши соседи! Вы обложили их данью и оставляете без гроша! Отвратительно!

– Мир, госпожа, – Декумий наклонился вперед, придав лицу выражение серьезности, – разделен на волков и овец. Это естественно. Иначе овец было бы не больше, чем волков. А так на каждого волка приходится до тысячи овец. Мы – такие вот местные волки. Только безобиднее: кусаемся, но не перегрызаем горло.

– Впечатляющая метафора. Но я не желаю сносить и покусываний. Вам придется уйти.

– Дорогая моя, – Луций Декумий откинулся назад. – Дорогая моя! – он поймал ее взгляд. – Они действительно вам родня?

– Мой отец – бывший консул Луций Аврелий Котта. Мой дядя – Публий Рутилий Руф. Второй дядя – претор Марк Аврелий Котта. Мой муж – квестор Гай Юлий Цезарь. А Гай Марий – мой деверь.

– Ну да, а мой деверь – царь Египетский, ха-ха! – смехом ответил Декумий на этот парад имен.

– Вот в Египет и отправляйтесь. Повторяю: консул Гай Марий – мой деверь.

– Ну, конечно, будет сноха Гая Мария жить в инсуле Субуры!

– Эта инсула – моя. Это – мое приданое, Луций Декумий. Мой муж – младший сын в семье, поэтому мы живем здесь, временно. Позже мы будем жить там, где захотим.

– И Гай Марий впрямь приходится вам деверем?

– Да.

– Это мне нравится! С такой госпожой – как не согласиться на маленькую сделку.

– Я хочу чтобы вы убирались!

– Да вы послушайте, госпожа. У меня есть кое-какие права. Все обитающие здесь – члены храма перекрестка, особого храма. Если уйдем мы, придут другие, такие же. Это – братство перекрестка, официальное записанное в книги городского претора. Доверю вам маленький секрет, – он наклонился к ней. – Братья перекрестка всегда – волки! Так давайте заключим соглашение. Мы поддерживаем здесь чистоту, разнаряживаем стены. Мы будем расходиться, как только стемнеет. Будем помогать старухам переходить через канавы и улицы. Оставим в покое кошельки соседей. Просто-таки в столпы нравственности превратимся. Так пойдет?

Аврелия всеми силами старалась сдержаться, но улыбка уже коснулась ее губ.

– Вы – демон, Луций Декумий?

– Гораздо лучше! – потеплел его голос.

– Надеюсь, мне не придется начинать сначала… Ладно, даю вам испытательный срок – шесть месяцев.

Аврелия поднялась и пошла к дверям, сопровождаемая Декумием.

– Однако, не думайте, что я передумала. Не послушаетесь – выгоню.

Луций Декумий проводил ее до Викуса Патриции, расчищая ей дорогу.

– Уверяю, госпожа, из нас выйдут истинные столпы общества!

– Однако, вам туго придется без доходов, на которые вы привыкли существовать.

– О, не беспокойтесь, госпожа! Рим – город большой. Мы просто будем собирать деньги где-нибудь в другом месте – Виминал, Аггер – мало ли в Риме хороших мест. Не загружайте вашу прелестную головку мыслями о Луции Декумии и остальных братьях. Все будет в порядке.

– Но это не выход из положения. Какая разница, будете ли вы запугивать и обирать соседей или займетесь этим в более отдаленных районах?

– Если вы этого не видите и не слышите – о чем вам печалиться? – он был потрясен ее наивностью и простодушием и не скрывал этого. – Такова – жизнь, госпожа!

Они дошли до ее двери. Аврелия остановилась и печально посмотрела на Декумия.

– Все, что могу сказать: живи, как знаешь. Но, прошу, постарайтесь, чтобы я никогда не узнала о ваших делишках.

– Конечно, госпожа, я постараюсь! Будем немы, как рыбы!

Луций Декумий протянул руку и постучал в дверь, которая мгновенно открылась. В дверях появился управляющий.

– А-а, Евтихий! Тебя уже несколько дней не видно в нашем братстве, – неожиданно мягко заговорил Декумий. – В следующий раз пусть госпожа даст тебе выходной – хотим увидеть тебя в кругу старых друзей. Мы собираемся отмыть наш кабачок и немного украсить его в честь госпожи. Пусть порадуется сноха Гая Мария.

Евтихий побледнел:

– Да, разумеется.

– Ты же можешь положиться на нас, да? Но почему ты не рассказал нам, кто твоя госпожа? – в голосе Декумия появились обволакивающие как шелк нотки.

– Вы могли бы заметить, Луций Декумий, что я никогда за все эти годы не говорил ни слова о близких!

– Негодяи греки, все вы одинаковы! – и, тряхнув своими темно-русыми волосами, он повернулся к Аврелии. – Хорошего вам дня, госпожа. Было приятно познакомиться. Если потребуется помощь наших братьев – только скажите.

Едва дверь за ними закрылась, Аврелия спросила управляющего:

– Ну, и как же ты туда попал?

– Домина, я не мог не войти туда! Я – управляющий хозяев, и они не посмели не допустить меня.

– Понимаешь, Евтихий, я могла бы высечь тебя за это, – без всякого выражения, тихо говорила Аврелия. – Порку ты заслужил, не так ли?

– Да, – прошептал управляющий.

– Тогда считай, тебе повезло, что я – дочь своего отца и жена своего мужа. Мой деверь, Гай Марий, сказал об этом лучше меня; он сказал, что никогда не сможет понять, как люди живут под одной крышей с теми, кого они приказали выпороть, будь то сыновья или рабы. Однако, есть много других способов выказать свое нерасположение и неприязнь. Не думай, что я побоюсь потерять деньги, кому-нибудь задешево продав тебя с плохой рекомендацией. Сам понимаешь, что это будет значить. Если вместо десяти тысяч денариев продать тебя за тысячу сестерциев, новый владелец не станет с тобой церемониться, полагая, что ты – никудышный.

– Понимаю, госпожа…

– Прекрасно! Продолжай состоять в этом братстве – увидишь.

Аврелия собралась было уйти, но вдруг остановилась:

– Луций Декумий… Он работает где-нибудь?

– Он – распорядитель этого братства, – взгляд Евтихия помрачнел.

– Ты что-то знаешь о нем дурное?

– Нет-нет…

– Расскажи все!

– Хорошо, домина. Но это – лишь слухи… Никто не знает, было ли так в действительности. Но он говорил это сам – то ли, чтобы похвастаться, то ли, чтобы напугать нас.

– Говорил – что? Управляющий побледнел:

– Что он – наемный убийца.

– Ecastor! И кого же он убил?

– Думается мне, что он замешан в деле того нумидийца, которого зарезали несколько лет назад на Форуме.

– Я просто не перестаю удивляться – и Аврелия вышла из комнаты, чтобы проведать своих детей.

– Вот уж непредсказуемая особа! – жаловался Евтихий Кардиксе.

А та, положив руку на плечо красавца-управляющего, как кошка прижимает мышку перед началом игры со смертью, ответила:

– Поэтому мы и должны за ней приглядывать.

Вскоре после этих событий Гай Юлий Цезарь и прибыл из Италийской Галлии в Рим с посланием Мария о победе при Верцеллах. Он просто постучал в дверь и вошел, сопровождаемый управляющим, который нес его вещи. Затем Цезарь отправился искать жену, а Евтихий занялся срочными приготовлениями дома к пребыванию в нем хозяина.

Аврелия возилась в саду и настолько увлеклась, что даже не оглянулась на шаги, раздавшиеся за спиной.

– Субура просто переполнена птицами, правда? Вопрос относился к вошедшему, хотя она так и не посмотрела на него.

– Но в этом году мы должны обязательно поесть своего винограда, поэтому надо придумать, как отпугнуть птиц.

– Я надеюсь, что и мне достанется хоть одна кисть! – улыбнулся Цезарь.

Аврелия мгновенно развернулась:

– Гай Юлий!

Он протянул к ней руки, и Аврелия бросилась к нему. Никогда еще не были поцелуи так сладостны. Звук аплодисментов вернул их к реальности. Цезарь посмотрел вверх и, увидев улыбающихся жильцов, помахал им рукой.

– Победа! – раздался его крик. – Гай Марий уничтожил германцев! Рим может больше их бояться!

Постояльцы их дома бросились в улочки Субуры, радуя каждого встречного новостями, хотя Сенат еще не знал ничего. Цезарь же, обняв Аврелию за плечи, повел ее в узкий коридорчик, идущий между приемной и кухней. Они направились в его кабинет, сверкающий чистотой, располагающий к себе уютом и соответствующей обстановкой. Кругом стояли вазы с цветами – новшество, введенное Аврелией в отсутствие мужа. Восхищенный Цезарь удивился, откуда она взяла столько букетов.

– Сначала я должен увидеть Марка Эмилия Скавра, но не захотел идти к нему до того, как встречусь с тобой. Как хорошо – быть дома!

– Прекрасно!

– Еще лучше будет, когда придет ночь, и мы дадим жизнь нашему первому мальчику, – он снова поцеловал ее. – Как мне тебя не хватало! Никто из женщин не нужен мне после тебя – истинно говорю! Можно мне где-нибудь ополоснуться?

– Я видела, как засуетилась Кардикса увидев тебя. Думаю, все уже готово.

– Ты уверена, что тебе все это не тяжело – и вести дом, и приглядывать за девочками, и заниматься делами? – спросил ее Цезарь. – Ты говорила мне, конечно, что нанимать для этого других слишком накладно, но…

– Не беспокойся, Гай Юлий. Наши постояльцы – просто чудо! Я уладила даже проблему с кабачком на перекрестке – теперь там царят чистота и благопристойность, – она рассмеялась. – Они сразу теряются, узнав, что я – родственница Гая Мария!

– А эти цветы…

– Великолепны, правда? Это маленькая дань, которую мне платят каждые четыре-пять дней.

Цезарь сжал кулаки.

– Выходит, у меня есть соперник?

– Думаю, ты перестанешь волноваться на этот счет, когда повстречаешься с ним. Его зовут Луций Декумий. Он – наемный убийца.

– Кто-кто?

– Нет-нет, любимый мой, я всего лишь шучу! – успокаивающе сказала Аврелия. – Он утверждает, что он – наемный убийца. Подозреваю – затем лишь, чтобы упрочить свое положение среди членов братства. Он – содержатель этого кабачка.

– А где он берет цветы? Она мягко улыбнулась.

– Дареному коню в зубы не смотрят… Здесь, в Субуре, свои обычаи…

ГЛАВА III

Публий Рутилий Руф описывал Гаю Марию события, произошедшие в Риме вслед за тем, как Цезарь доставил известие о победе.

"Кажется, весь воздух пропитан чем-то угрожающим, неприятным, с привкусом зависти и злобы; вызвано это тем, что тебе удалось задуманное – ты обещал разбить германцев и разбил их. Народ так рад, так благодарен тебе за избавление, что, захоти ты снова быть консулом, тебя тут же изберут. Для всех высокородных граждан твое имя равнозначно теперь слову «диктатор», и граждане первого класса с усердием повторят этот бред. Да, конечно, у тебя много клиентов и друзей среди этого сословия, но пойми: римское общество, его традиционные структуры созданы затем, чтобы подавлять всякую попытку возвыситься над ними. Единственно приемлемый «первый» – это первый среди равных. Однако, пять сроков на посту консула, три из них – in absentia – это слишком. Для твоих соперников это свидетельствует: они – ниже тебя. Скавр раздражен, но с ним ты еще мог бы поладить, если бы захотел. И все же есть осадок на дне кубка с праздничным вином. Загвоздка – в нашем с тобою друге Свинячем Пятачке и в его сыне-заике – Поросенке.

С того момента, как ты отправился в Италийскую Галлию на соединение с Катуллом Цезарем, Свинячий Пятачок и его сынок затеяли поменять тебя и Катулла местами, приписывая большую часть заслуг в борьбе с кимврами именно ему.

Поэтому, когда пришла весть о победе при Верцеллах и Сенат собрался в храме Беллоны, чтобы обсудить вопрос о триумфе победителей, там оказалось немало тех, кто охотно прислушивался к речам Свинячего Пятачка.

Чтобы быть кратким, скажу лишь: постановили, что следует провести два триумфа. Один – для тебя, за победу при Акве Секстии, а второй – для Катулла Цезаря, за победу при Верцеллах! Не принимая во внимание тот факт, что именно ты командовал армией и в Верцеллах! Аргументы были вроде бы солидны: участвовали-то две армии, одной из которых управлял ты, консул, а другой – проконсул Катулл Цезарь. Количество военной добычи, как сказал Свинячий Пятачок, слишком незначительно, поэтому было бы смешно и глупо устраивать три триумфа. Следовательно, поскольку победа при Акве Секстии еще не чествовалась, тебя и будут поздравлять за нее, а Катулл Цезарь пусть получит свой триумф за Верцеллы.

Луций Аппулей Сатурний пытался было возразить, но ему не дали сказать ни слова – такой вой поднялся в зале. В этом году он всего лишь privatus, поэтому не имеет должного почтения к себе. Сенат проголосовал за два триумфа: твой – за прошлогоднюю победу при Акве Секстие, уже не имеющую такого большого значения, и Катулла Цезаря – за Верцеллы, о которых все только и говорят. Таким образом, второе триумфальное шествие пройдет по всему городу, и людям будут рассказывать, что ты практически ничего не сделал для разгрома кимвров в Италийской Галлии, а Катул Цезарь вел себя как настоящий герой. С твоей стороны было непростительной глупостью отдать большую часть военной добычи и все знамена германцев. Ты и так от природы расположен к щедрости, а когда расчувствуешься, то совершаешь самые невероятные поступки, необъяснимые с точки зрения здравого смысла.

Я не знаю, что ты теперь сможешь сделать – все уже решено. Я страшно разгневан, но те, кто делает политику /как говорит о них Сатурнин/ или boni / как называет их Скавр/ добились своей цели, и ты теперь вряд ли добьешься того почета, который заслужил. До чего же странно: человек, который некогда в Нумантии искупался в грязи и получил от своих дружков поросячью кличку – которая используется, между прочим, в просторечии для обозначения гениталий маленькой девочки – оказался, по-моему, не Пятачком даже, а настоящим cunnus. Что же до его сына. Поросенка, то он тоже явно не собирается на всю жизнь оставаться маленькой девочкой, а обещает тоже вырасти в настоящую cunnus.

Ладно, забудем об этом, а не то меня хватит удар, и стану я паралитиком! Время рассказать тебе о Сицилии. Там все не так плохо. Маний Аквилий превосходно справился со своей обязанностью, что несколько уменьшило престиж авгура Сервилия. Однако, он сделал, что обещал: заставил Лукулла явиться в суд по обвинению в измене. Лукулл настоял на том, что защищаться будет сам, чем несказанно оскорбил всех этих любителей совать свой нос в чужие дела, да к тому же вел себя на суде так вызывающе надменно, что все судьи приняли его гордость, явно непомерную, на свой счет и ответили ему тем же. Еще один неисправимый глупец! Естественно, они его осудили – damno поставлено на всем деле, по всем его статьям. Наказание нелепо по своей дикости: Лукуллу предписано поселиться не менее, чем в тысяче миль от Рима – значит, либо в Антиохии, либо в Александрии. Он решил ехать к Птолемею, царю Александрии. Кроме того, суд лишил его всего, что у него было – домов, земель, вложений, городских территорий.

Лукулл не стал ждать, когда его выселят силой. Не остался здесь даже посмотреть, куда уходит его имущество. Он лишь поручил заботу о жене своему брату, Свинячему Пятачку – так ему и надо! А своего старшего сына, мальчишку шестнадцать лет, оставил на попечение государства. Забавно, что он не отдал его в руки братца, Свинячего Пятачка? Младший сын, четырнадцати лет, усыновлен Марком Теренцием Варроном Лукуллом.

Скавр рассказывал мне, что оба мальчика понесли свою долю наказания: разлука с отцом – тяжелое испытание. Он говорил, что Лукулл отправится в Александрию, чтобы там лишить себя жизни. Оба его сына тоже так считают. А Лицинии Лукулле ничего не остается, кроме как выйти замуж за какого-нибудь нового человека типа авгура Сервилия.

Однако сыновья Лукулла поклялись отомстить и, поскольку оба уже достигли совершеннолетия, хотят возбудить дело против авгура Сервилия, обвинив его в вымогательстве. Вести это дело будет другой Сервилий, довольно таинственная и странная фигура, – Гай Сервилий Главция. Клянусь Поллуксом, Гай Марий, этот человек вполне может составлять законы и вертеть ими! Вся эта система еще сыра, не отделана, но работает. Ее опять отдали в руки всадников, и здесь нет снисхождения никому. Старая процедура ведения дел ушла в прошлое. Показания свидетелей, особенно если они совпадают в деталях, теперь менее важны, чем речи адвокатов. Есть где разгуляться адвокатам!

И еще одно сообщение, последнее, – бедняга Сатурнин опять попал в беду. Честное слово, Гай Марий, я опасаюсь за его рассудок. Логика отсутствует напрочь. Я вижу это из общения с его другом Главцием. Они так талантливы – и при этом настолько неуравновешенны, почти невменяемы… А может, они и сами не знают, чего хотят добиться в общественной жизни? Самые отвратительные демагоги имеют поползновение достичь преторского или консульского кресла. Но ничего подобного за этой парочкой не водится. Они порицают старые методы правления, презирают Сенат – но ничего не предлагают взамен. Возможно, таких греки и называют анархистами, возмутителями спокойствия.

Так вот, дело касается борьбы между царем Вифинии Никомедом и царем Понта Митридатом, которые направили сюда своих послов. Наш юный друг с дальнего восточного побережья Эвксина прислал сюда таких людей, которые быстро поняли, в чем главная слабость римлян – в деньгах!

Поскольку их нигде не хотели принимать и не желали дать им статус Друзей и Союзников, они начали просто-напросто покупать сенаторов. Платили, не скупясь, и Никомеда стали беспокоить возможные последствия.

Тогда Сатурнин отправился на ростру и обвинил во весь голос тех, кто собирался за деньги променять Никомеда и Вифинию на Митридата и Понт. С Вифинией у нас был заключен договор, а всем известно, что Вифиния и Понт – традиционные противники. Деньги затуманили глаза и умы, говорил Сатурнин, так неужели мы позволим, чтобы Рим отдал на растерзание своих старых союзников ради выгоды некоторых сенаторов?!

Утверждают – я сам его речи не слышал, – что он сказал так: "Все мы знаем, как дорого обходятся нашим трясущимся от старости и дряхлости сенаторам свадьбы с молоденькими девушками, только-только закончившими школу. Я имею в виду, что жемчужные ожерелья и золотые браслеты стоят дороже, чем бутыль укрепляющего средства, которое продает Тицин в своей лавке. Ну и кто сможет сказать, что молодая девушка – менее эффективное средство для поддержания бодрости, чем глоток укрепляющего средства Тицина?" – и он ухмыльнулся в сторону Свинячего Пятачка, а затем бросил в толпу: "Вспомните наших солдат в Италийской Галлии!"

В результате его речи, нескольких послов из Понта избили так, что они пожаловались в Сенакулум. Скавр и Свинячий Пятачок отдали Сатурнина под им же управляемый суд с обвинением в государственной измене, которая выразилась в том, что он пытался рассорить Рим с обратившимся к нему государством, оскорбив посланников. В день суда плебейский трибун Главций созвал Плебейское Собрание и обвинил Свинячего Пятачка в том, что он опять пытается избавиться от Сатурнина, чего не мог сделать, пока тот был цензором. И наемники-гладиаторы смогли начать действовать в самый подходящий момент, окружив здание суда и заставив судей замять дело. Понтийские послы убрались из Рима обратно в Понт без всякого договора. Я согласен с Сатурнином: это самое постыдное – предавать друзей и союзников, купившись на подарки их противников.

На этом кончаю. Я хотел сообщить тебе с триумфах до официального сообщения. Тем более, что Сенат не слишком-то торопится слать к тебе гонцов. Сделай, что сможешь. Хоть я и сомневаюсь, что тут это можно что-то сделать."

– О да, это, пожалуй, так! – мрачно улыбнулся Марий, прочитав расшифрованное письмо.

Положив перед собой лист бумаги, он довольно долго раздумывал, прежде чем черкнуть пару строк. Затем послал за Квитном Лутацием Катуллом Цезарем.

Катулл вошел, с трудом сдерживая ликование – тот же курьер, что доставил Марию письмо от Паблия Рутилия Руфа, принес два письма и Катуллу: одно – от Метелла Нумидийца, второе – от Скавра.

Он немного разочаровался, поняв, что Марий уже знает о триумфах. Катулл хотел бы сообщить ему эту весть первым, чтобы посмотреть на выражение лица Мария.

– Я хотел бы вернуться в Рим в октябре, если ты не возражаешь, – начал Катулл Цезарь. – Мой триумф будет проведен первым, поскольку ты как консул не можешь вернуться сразу, не наведя здесь порядок.

– Отказываю тебе в твоей просьбе, – Марий был предельно сдержан и корректен. – Мы вернемся в Рим вместе, в конце ноября, как и планировали. Я только что отослал в Сенат письмо от нашего с тобою имени. Хочешь знать, о чем там речь? Боюсь, тебе трудно будет разобрать мой почерк – лучше прочитаю сам.

Он взял со стола маленький листок бумаги, развернул и начал читать:

"Гай Марий, консул в пятый раз, благодарит Сенат и Народ за принятое ими решение провести два триумфа – для меня и второго командующего, Квинта Лутация Катулла – в знак признания наших заслуг. Польщен желанием Отцов Сената устроить триумф для каждого из нас в отдельности, но хотел бы заметить, что эта война оказалась очень продолжительной и разорительной. Того же мнения Квинт Лутаций. Поэтому мы, Гай Марий и Квинт Лутаций Катулл, решили разделить на двоих один триумф. Пусть Рим насладится столь впечатляющим и незабываемым зрелищем, как шествие по его улицам двух триумфаторов разом. Празднование пусть состоится в декабрьские календы и совместно. Пусть процветает Рим!" Катулл Цезарь побледнел:

– Ты шутишь?

– Я? Шучу? – глаза Мария сверкнули из-под бровей. – В таких делах я не шучу, Квинт Лутаций!

– Я – я отказываюсь подписать это!

– У тебя нет выбора, – мягко сказал Марий. – Они решили, что смогут меня унизить, указать мне мое место, не так ли? Дражайший Метелл Нумидиец Свинячий Пятачок и его друзья… твои друзья! Им меня не одолеть!

– Сенат принял решение о двух триумфах. И будет два триумфа! – Катулла трясло, он с трудом сдерживался, чтобы не перейти на крик.

– Можешь, конечно, настаивать и дальше, Квинт Лутаций. Но это вряд ли будет тебе на пользу. Выбирай! Либо соглашаешься на совместный триумф – либо будешь выглядеть как последний дурак. Вот так-то.

Вышло так, как решил Марий. Сенат получил его письмо и объявил дату совместного триумфа – первый день декабря.

Катулл Цезарь не замедлил отомстить за оскорбление. Он написал в Сенат, что Гай Марий узурпировал прерогативы Сената и Народа, дав от своего имени звание граждан Рима тысяче солдат вспомогательных войск, прибывших из Камеринума. Вышел он за рамки своих консульских полномочий и когда объявил, что хочет основать колонию римских легионеров-ветеранов в одном маленьком городке Италийской Галлии – в Эпоредии. Дальше в письме говорилось:

"Гай Марий основал эту незаконную колонию лишь для того, чтобы прибрать к рукам прибрежные районы Дурии Великой, в наносах которой находят золото. Проконсул Квинт Лутаций Катулл хочет также подчеркнуть, что именно он, а не Гай Марий сыграл решающую роль в победе при Верцеллах. В доказательство тому, он может предъявить тридцать пять захваченных им германских штандартов, тогда как у Гая Мария их – всего два. Как победитель при Верцеллах, я решил, что все пленные должны быть проданы в рабство. Гай Марий же настаивал, что продаже подлежит лишь их треть".

В ответ Гай Марий распространил текст этого письма среди войск: и своих, и Катулла Цезаря. От себя он сделал маленькую пометку с объяснением, что просьба ограничить число продаваемых в рабство одной третью вызвана была лишь желанием поддержать солдат армии Квинта Лутация – сумма от продажи остальных пленников должна была быть распределена между всеми легионерами. Солдаты его, Мария, армии получили свою долю добычи еще при битве на Акве Секстие, когда были проданы в рабство тевтоны. Он, Гай Марий, высказал желание, чтобы Катулл Цезарь вознаградил и своих солдат, да они не чувствовали себя обделенными, поскольку подумал, что Квинт Лутаций собирался забрать две трети прибыли от продажи кимвров себе.

Главций зачитал оба этих письма на Форуме, после чего народ долго смеялся над незадачливым вторым командующим, поняв, кто на самом деле победитель германцев и кто больше заботится о своей армии.

– Прекратите чернить Гая Мария, – выговаривал Скавр, принцепс Сената, Метеллу Нумидийцу, – иначе вам всем не поздоровится – лучше и не суйтесь на Форум. Передай этот совет и Квинту Лутацию. Хотим мы этого или нет, но Гай Марий занял уже место Первого Человека в Риме.

Войну с германцами выиграл он, и весь Рим об этом знает. Он – герой, слава его – почти слава полубога. Попытайтесь сбросить его с пьедестала – лишь попытайтесь! – и город объединится, чтобы вас уничтожить.

– Плевал я на народ! – ярость Метелла подогревали неотвязные мысли о сестре, Метелле Кальве, постоянно меняющей любовников из низов общества.

– Послушай, попробуем сделать иначе, – увещевал его Скавр. – Например, попытайся снова занять место консула. Прошло уже лет десять с того времени, когда ты сидел в этом кресле. Гай Марий будет избран – здесь и думать нечего. Так разве не будет подарком для тебя осложнить его шестой срок столь нежеланным для него партнерством?

– О, когда же мы, наконец, избавимся от этой незаживающей язвы, называемой Гай Марий? – раздраженно воскликнул Нумидиец.

– Надеюсь, ждать осталось недолго, – Скавр оставался все так же спокоен. – Год. Сомневаюсь, что больше.

– Едва ли!

– Нет, нет, Квинт Цециллий, ты слишком легко сдаешься! Ты, как и Квинт Лутаций, руководствуетесь больше ненавистью к Гаю Марию, чем разумом. Подумай-ка! Сколько времени за все эти пять сроков провел Марий в Риме?

– Считанные дни. Но к чему ты клонишь?

– Это очень серьезно, Квинт Цециллий! Гай Марий – не политик. Он – великолепный полководец и организатор. Уверяю, в Колизее и Курии он не будет иметь успеха, и его влияние постепенно сойдет на нет. Мы не позволим ему добиться этого успеха. Мы загоним его, как волки – быка, вонзим клыки в его тушу, не дадим ни убежать, ни увернуться. Мы свалим его с пьедестала его славы. А пока надо ждать…

Слова Скавра звучали убедительно.

Нарисовав столь желанную и чарующую картину, Скавр посмотрел на Метелла и заметил на лице того улыбку.

– Я понял, Марк Эмилий. Я стану консулом.

– Прекрасно. Ты поднимешься на эту ступень – не сможешь не подняться после того, как мы используем все способы воздействия на первый и второй классы, невзирая на всю их любовь к Гаю Марию.

– Ух, не могу дождаться, когда стану его партнером по политическим играм! – Метелл предвкушал схватку. – Я буду мешать ему, где только смогу! Отравлю ему жизнь.

– Думаю, что и мы сможем внести скромную лепту, – Скавр стал вдруг похож на гигантского кота. – Луций Аппулей Сатурнин собирается участвовать в выборах на пост плебейского трибуна.

– Ужасная новость!

– Великолепная новость, Квинт Цециллий, поверь мне. Когда ты вонзишь свои консульские клыки в загривок Гая Мария, – а следом и я, и Квинт Лутаций, и еще с полсотни человек, – Гай Марий не откажется принять помощь Сатурнина. Я Гая Мария знаю. Когда дело заходит слишком далеко, он всюду ищет поддержку. Как загнанный бык. Он не откажется использовать Сатурнина. Я же думаю, что это будет самая негодная опора… Терпение! Союзники Мария сами и низвергнут Мария.

Человек, предназначенный в опору Марию, находился в это время на пути в Италийскую Галлию, чтобы выказать консулу свое почтение и установить с ним дружеские отношения. Хотя Гай Марий и не слишком стремился к ним, Сатурнин был органичной частью римской политической арены, тогда как Гай Марий обитал в солдатском Элизиуме.

Они встретились в Комуме, маленьком курортном местечке на берегах озера Лария, где Марий снимал виллу у Луция Кальпурния Пизона. Марий слишком устал, чтобы принимать у себя Катулла Цезаря и отослал его в дальние районы провинции на судебные разбирательства, и устроил себе небольшой отдых, оставив обязанности командующего на Суллу.

Когда Сатурнин прибыл туда, Марий предложил ему жить рядом с ним, на вилле. Они оба проводили время, удобно расположившись на ложах и ведя неторопливую беседу, глядя на одно из красивейших озер Италии.

Время так и не научило Мария политической изворотливости – он по-прежнему оставался предельно откровенен и прямолинеен. Поэтому, когда речь зашла о деле, Он с ходу бросился в атаку.

– Я не желаю видеть вторым консулом Метелла Нумидийца, – чеканил слова Марий. – Предпочел бы Луция Валерия Флакка. Он – человек уступчивый.

– Он, конечно, вас устроил бы, но вряд ли сможет вытянуть нужный шар. Наши политиканы уже начали кампанию в поддержку Метелла, – Сатурнин серьезно взглянул на Мария. – Однако, зачем вам-то этот шестой срок? Разгромив германцев, вы можете почивать на лаврах.

– Если бы, Луций Аппулей! Однако труд мой еще не закончен. Римская армия расколота на две части – мои войска, сильные, обученные, подготовленные, и легионы Квинта Лутация, гораздо менее опытные. Я в ответе – должен быть в ответе – за обе части армии. Хотя Квинт Лутаций считает, что можно солдат распустить и забыть об их существовании.

– Но вы же решили дать им землю…

– Да. Если я не выполню этого обещания, Луций Аппулей, Риму придется пережить не слишком приятные времена. Во-первых, потому что около пятидесяти тысяч ветеранов обрушатся на Рим и Италию, позвякивая монетами в своих кошельках. Они потратят их в ближайшие две-три недели, а затем станут истинным бедствием для обитателей тех мест, где осядут. Случись к тому времени какая-нибудь заваруха – плохо будет.

– Я-то понимаю…

– А я это понял еще в Африке, потому и отдал африканские острова под колонию для ветеранов. Тиберий Гракх хотел расселить бедноту Рима на землях Кампании. Хотел сделать город чище, спокойнее и безопаснее, а в провинции влить новую кровь – кровь истинных римлян. – Глаза Мария мечтательно затуманились, голос смягчился. – Нам нужны в провинции римляне простые, не слишком высокого происхождения. Ветераны были бы в самый раз…

Перспективы заманчивые, но Сатурнин не разглядел истинной красоты образовавшейся картины.

– Прекрасно. Мы все слышали, что следует окропить римским семенем почву наших провинций. И слышали, что ответил на это Метелл Далматийский. Однако, вряд ли это – ваша истинная цель, Гай Марий?

Глаза консула сверкнули из-под нахмуренных бровей.

– А вы проницательны! Конечно, нет. Рим платит огромные деньги, чтобы содержать армии в провинциях, где они следят за порядком и соблюдением законности. Вспомните Македонию. Там постоянно находятся два легиона – не римских, конечно, но все равно обходящихся Риму недешево. А ведь деньги можно было бы использовать с большей пользой. Если же там поселить две-три тысячи римских ветеранов? В трех-четырех колониях, разбросанных по всей Македонии? Греция и Македония ныне опустели – лет сто назад люди начали уходить оттуда.

Повсюду развалины городов! Римские землевладельцы нахапали много земель, но не пытаются эти земли возродить. Наоборот, разоряют их еще больше, а людей изводят своей непомерной скупостью. Как только на границах появляются скордиски, что означает начало военных стычек, эти землевладельцы плачутся Сенату, а правитель разрывается на части, пытаясь, с одной стороны, мирными методами сдержать пришельцев-варваров, а с другой – пишет жалобные, отчаянные письма в Рим. Мне хотелось бы, чтобы эта земля, столь бездарно используемая нынешними владельцами нашла более достойное применение. Я наполню ее ветеранскими колониями. Число их будет расти – вот прекрасное готовое войско для любых войн.

– Вы задумал и это еще в Африке.

– Я ограничил бы выдачу земель тем из римлян, кто еще не был в Африке. Они наверняка не поймут особенностей местного климата, обычаев, людей, чем спровоцируют появление нового Югурты. Ни в коей мере не хочу стеснять права римских землевладельцев – всего лишь прошу несколько участков земли для размещения там прекрасно обученных воинов, которых в любую минуту можно было бы призвать на помощь. У меня уже есть хороший пример. Когда-то я расселил своих первых ветеранов на острове Менинкс, около Сицилии. Когда до них дошли слухи о восстании рабов на Сицилии, они объединились, на лодках переправились на Сицилию и прибыли в Лилибум как раз в тот момент, когда потребовалась их помощью при защите города от рабов.

– Я понял, чего вы добиваетесь, Гай Марий. План изумительный!

– Но они пытаются сорвать его – потому только, что придумал этот план я, – вздохнул Марий.

Легкий холодок пробежал по спине Сатурнина; он быстро отвел глаза и сделал вид, что любуется отражением деревьев, гор, неба и туч в зеркальных водах озера. Марий устал! Марий сбавляет шаг! Марий не стремится занять кресло консула в шестой раз!

– Скажите, ведь вы были свидетелем шумихи, которая поднялась из-за того, что я дал гражданство тем солдатам из Камеринума?

– Да, разумеется. Всей Италии по душе пришлось то, что вы сделали. Конечно, за исключением наших политиков.

– Почему?! – гневно воскликнул Марий. – Эти солдаты сражались лучше всех остальных, Луций Аппулей. Будь это в моей власти, я дал бы гражданство всем жителям Италии. Когда я прошу землю для ветеранов, я прошу ее для всех – римлян, латинян, для всех италийцев.

Сатурнин присвистнул:

– Вы нарываетесь на очередные неприятности! Наши уважаемые сенаторы никогда не пойдут на такой шаг.

– Знаю. Чего не знаю, так это хватит ли у вас смелости отстаивать подобные шаги.

– Никогда не задумывался, смел я или труслив, – задумчиво проговорил Сатурнин. – Не знаю, на что способен… Однако, Гай Марий, мне кажется, что от принятого мною решения я не отступлю.

– Мне не много требуется, чтобы остаться на этом посту – сейчас я просто не смогу не быть избранным. Однако, я не вижу причин, по которым я не могу нанять нескольких человек для того, чтобы они позаботились о кандидате на пост второго консула. Что касается вас, Луций Аппулей, и вашего друга Гая Сервилия Главции, то Вам, вероятно, понадобится помощь.

– Благодарю. Гай Марий, мы оба не отказались бы от помощи. В свою очередь, мы всегда поможем вам, если возникнет необходимость.

Марий достал из рукава свиток:

– Я уже кое-что сделал… Это наброски к некоторым законам. К сожалению, я не мастер составлять подобные документы. Зато вы – один из мастеров, а Главций – надеюсь, вы не посчитаете сказанное оскорблением – просто гений по части законотворчества. Так вот, не могли бы вы оба сформулировать эти положения в виде законов?

– Если вы поможете нам добиться желаемого, Гай Марий, уверяю – мы составим эти законопроекты.

Видно было, что Марий доволен:

– Только дайте мне шанс провести эти законы, Луций Аппулей, и я уверен, что у меня не будет хлопот с седьмым консульством.

– Седьмым?!

– Мне было предсказано, что я буду консулом семь раз.

Сатурнин рассмеялся:

– Почему бы нет? Думал ли кто, что одному человеку удастся удержаться на консульском месте целых шесть сроков… Вижу, есть такой человек…

Выборы новой коллегии плебейских трибунов начались к тому времени, когда Гай Марий и Катулл Цезарь расположили свои легионы южнее Рима, готовясь к совместному триумфу. За десять мест боролись человек тридцать, причем половины из них была так или иначе связана с видными политиками из Сената, что обостряло и ужесточало соперничество.

Главция, главный плебейский трибун этого года, должен был проводить выборы на год следующий. Если бы выборы в центурии – там выбирали преторов и консулов – уже состоялись, он не мог бы исполнять эту обязанность: его статус претора поднял бы его выше политической возни такого рода; однако пока Главция считал проведение выборов трибунов за честь.

Выборы обычно проводились в стенах Комиция, где Главция и девять остальных плебейских трибунов бросали жребий для определения порядка голосования всех тридцати пяти триб, а затем следили за точным выполнением этого распорядка.

Деньги в огромных количествах переходили из рук в руки, что-то – в пользу Сатурнина, что-то /и гораздо больше/ – в пользу ставленников политических деятелей разного рода. Каждый богатый человек мог вести свою политику, поэтому выборы были откуплены людьми типа Квинта Нония из Пиценума, пустышки, но консерватора. Хотя сам Сулла ничего не делал, чтобы помочь ему войти в Сенат или стать плебейским трибуном, но Квинт Ноний был деверем Суллы, так как сестра Суллы в свое время вышла замуж за одного из Нониев, живших в Пиценуме. Блеск ее имени вдохновил Квинта попытать счастья в cursus honorum. Конечно, шансы ее сына были бы в этой борьбе предпочтительнее, но дядя мальчика решил сначала сам попытать счастья.

Выборы изобиловали сюрпризами. Квинт Ноний легко получил свое место, а Луций Аппулей Сатурнин не прошел по количеству голосов – он занял одиннадцатое место, не попав в десятку.

– Не могу поверить! – Сатурнин был поражен. – Что произошло?

Главция нахмурился; он видел, что его собственные шансы стать претором превращались в дым. Но он встряхнулся, похлопал грубовато Сатурнина по плечу и вышел с ростры.

– Не беспокойся, все еще может измениться!

– Что может изменить результаты голосования? Нет, Гай Сервилий, я умываю руки!

– Не уходите покуда!

Сказав это, Главция нырнул в толпу.

Когда его имя прозвучало в списке десять избранных трибунов, Квинт Ноний хотел тут же броситься домой, в свой новый роскошный дом на Карине, и сообщить новость жене и золовке Корнелии Сулле, которые, в силу своей провинциальной глупости, постоянно сомневались в его шансах.

Однако покинуть Форум не представлялось возможным, поскольку на каждом шагу его останавливали и начинали горячо поздравлять; врожденная учтивость не позволяла грубо отвечать на все эти проявления чувств, и лишь с большими усилиями он медленно двигался к дому, тут раскланиваясь, там перекидываясь парой слов, и всюду – пожимая тысячи тянущихся к нему рук.

По мере того, как Квинт Ноний продвигался все ближе к выходу и, наконец, очутился на одной из аллей, от его сопровождения осталось лишь трое наиболее близких друзей, которые тоже жили на Карине. Внезапно они оказались окружены людьми, сжимавшими в руках дубинки; один из друзей Нония вырвался из круга и бросился обратно к Форуму, взывая о помощи. Но Форум уже опустел. К счастью, Сатурнин, Главций и еще несколько человек стояли у ростры, о чем-то беседуя; к ним и направился несчастный. Услышав его крики и плач, все они бросились к тому месту. Однако было уже поздно: Квинт Ноний и его друзья лежали бездыханные, с разбитыми головами.

– Edepol! – воскликнул Главция, вставая с колен, когда он убедился, что Квинт Ноний мертв. – Квинт Ноний был только что избран на пост плебейского трибуна. Я вел эти выборы! – Он нахмурился и озабоченно продолжил. – Луций Аппулей, проследите за тем, чтобы тела доставили по домам! Я же вернусь на Форум.

Потрясение при виде убитых Квинта Нония и его друзей, лежащих в лужах собственной крови, было настолько сильным, что всех лишило способности действовать; Сатурнина тоже. Поэтому никто из стоявших у места трагедии, не заметил, как натянуто говорил Главций, как неестественно звучал его голос. А тот, взобравшись на пустой ростр, кричал на весь Форум о смерти только что избранного плебейского трибуна Квинта Нония; затем он объявил, что вместо убитого в состав коллегии включается человек, занявший при голосовании одиннадцатое место – Луций Аппулей Сатурнин.

– Теперь все утряслось, – с довольным видом объявил Главция Сатурнину. – Теперь вы замените погибшего Квинта Нония на посту трибуна.

Сатурнин не испытывал особых угрызений совести, так как сознавал, что теперь он больше не будет сидеть квестором в Остии, а может продвинуться дальше. Тем не менее от подозрений у него поползли по спине мурашки, и он пристально посмотрел на Главцию:

– …Это не ваших рук дело?

Главция дотронулся пальцем до кончика носа и улыбнулся Сатурнину; улыбка получилась жутковатая:

– Не спрашивайте ни о чем, Луций Аппулей, и мне не придется вам лгать.

– Самое ужасное во всем этом – то, что он был хорошим человеком.

– Да, был. Но такова судьба. Он оказался единственным представителем от Карине, поэтому его и избрали. На Палатине утвердиться трудней – там людей слишком мало.

Сатурнин вздохнул, пытаясь прогнать или загнать поглубже чувство стыда.

– Да, вы правы. Я все понял. Спасибо за помощь, Гай Арвилий.

– Не за что. Забудьте об этом.

Скандал замять было трудно. Но кто подтвердил бы причастность Сатурнина к убийству? Мало ли что и Сатурнин, и Главция, по показаниям единственного спасшегося человека, находились на нижнем Форуме во время совершения преступления… Люди разное говорили, но разговоры – ничто, как заявил с презрительной усмешкой Главция. Когда же Агенобарб выступил с требованием повторного проведения выборов, Главция перешел в атаку.

– Разговоры – это ерунда! – заявил он, теперь уже в Сенате. – Обвинения, что Луций Аппулей и я замешаны в убийстве Квинта Нония, совершенно лишены оснований. Что же касается моего решения заменить погибшего трибуна живым кандидатом, то я всего лишь выполнял свои прямые обязанности ответственного за выборы. Никто не может опровергнуть, что Луций Аппулей занял одиннадцатое место или что выборы проходили не как должно.

Утвердить Луция Аппулея на месте Квинта Нония было столь же логично, сколь и целесообразно. Contio Плебейского собрания, созванного мною вчера, единогласно одобрило мои действия. Это может проверить каждый присутствующий. Эти споры, сенаторы, столь же бессмысленны, сколь беспричинны. Считаю инцидент исчерпанным.

Триумф Гая Мария и Квинта Лутация Катулла Цезаря состоялся в первый день декабря. Само построение колонны свидетельствовало об истинном положении дел: ни у кого не возникло сомнений, что Катулл Цезарь, чья колесница шла чуть позади колесницы консула Гая Мария, занимает по всем позициям лишь второе место. Из уст горожан слышалось лишь одно имя – Гай Марий. Луций Корнелий Сулла – он, как обычно, занимался организацией шествия – убедил Мария, что люди Катулла Цезаря должны нести все Марием подаренные Катуллу германские штандарты, раз уж те были объявлены трофеем Цезаря: это лишь упрочило бы позицию самого Мария.

В конце шествия, поднявшись к храму Юпитера Величайшего, Марий произнес короткую, но прочувствованную речь о своем решении дать гражданство героям из Камеринума и просьбе основать в долине салассов солдатскую колонию. Его заявление о том, что он еще раз попытается занять место консула, было встречено насмешками, криками протеста – и громким рукоплесканием, перекрывавшими возгласы недовольных. Когда шум стих, Марий сделал еще одно объявление: он собирается отдать свою часть военной добычи на постройку нового храма божествам военной Чести и Славы. Там будут помещены его трофеи. Храм этот он собирается возводить на Капитолии. Кроме того, будет построен еще один храм воинской Славы и Чести в греческой Олимпии.

Катулл Цезарь слушал все это с бешено бьющимся сердцем, понимая, что если он хочет сохранить свою репутацию, ему тоже придется выложить часть добычи на что-либо подобное, и он будет лишен возможности использовать деньги на собственные нужды – а его состояние было далеко не так велико, как у Мария.

Никто не удивился, что и в этом году собрание центурий выбрало Гая Мария консулом – в шестой раз. И снова – старшим. Он теперь был не просто безоговорочно признан Первым Человеком в Риме, но многие начали уже называть его Третьим Основателем Рима. Первым Основателем считался не кто иной как сам Ромул. Вторым – Марк Фурий Камилл, который изгнал галлов из Италии тремя столетиями раньше. Поэтому люди полагали вполне естественным называть Третьим Основателем Гая Мария: ведь он тоже избавил Италию от нашествия варваров.

Выборы консулов, как и выборы трибунов плебса, принесли немало неожиданностей. Квинт Цецилий Метелл Свинячий Пятачок провалился, не получив места младшего консула.

Марий выиграл поединок: он оказывал всяческую поддержку на выборах Луцию Валерию Флакку. Флакк долгое время исполнял обязанности жреца, flamen martialis, – особого жреца культа Марса, что сделало его человеком спокойным, послушным и чтящим субординацию. Он был идеальным партнером для деятельного и энергичного Гая Мария.

Никого не удивило и избрание Главции на пост претора. Тот был ставленником Мария, щедро одарившего всех избирателей. Неожиданностью явилось другое: Главция получил наибольшее число голосов, что позволило ему занять место городского претора, высшее из шести преторских чинов.

Вскоре после выборов Квинт Лутаций Катулл Цезарь публично заявил, что жертвует свою часть захваченного у германцев на то, чтобы привести в порядок место, где раньше стоял дом Марка Фульвия Флаккия – это было на Палатине, рядом с его собственным домом – и строительство там портика, в котором разместятся тридцать пять кимврийских штандартов, захваченных им на поле битвы, а также – на постройку храма на Кампусе Марция в честь богини Фортуны.

Когда вновь избранные трибуны плебса приступили к выполнению своих обязанностей, все началось так, как хотелось Луцию Аппулею Сатурнину. Он, плебейский трибун второго срока, полностью захватил власть в коллегии, умело используя смерть Квинта Нония, чтобы добиваться нужных ему решений. Конечно, он по-прежнему отрицал любые подозрения в том, что замешан в этом убийстве, но тем не менее в личных беседах с другими трибунами делал полупрозрачные намеки, что и их может постигнуть участь Квинта Нония, если они станут перечить ему. В результате те позволили Сатурнину делать все, что он пожелает. Ни Метелл Нумидиец, ни Катулл Цезарь не могли убедить плебейских трибунов использовать свое право вето.

Через восемь дней после начала своего второго срока Сатурнин вынес на обсуждение один из двух законопроектов, касающихся передачи земель колониям ветеранов. Земли эти лежали за пределами Италии – в Сицилии, Греции, Македонии и в Африке. Одним из пунктов в законопроекте значилось право Гая Мария лично присваивать римское гражданство трем ветеранам из италийцев из каждой колонии.

Сенат взорвался протестующими возгласами.

– Этот человек, – кричал Метелл, – вовсе не о вознаграждении для достойных печется! Он хочет, чтобы все обитатели колоний владели там землей на равных правах – и римляне, и латиняне, и италийцы. Без различий! Без преимущества для римских жителей! Я спрашиваю вас, сенаторы, что можно сказать о таком человеке? Разве для него Рим что-либо значит? Конечно, нет! А почему? Да потому, что сам он – не римлянин! Он – италиец! Вот и радеет о своих – об италийцах! Тысячу человек уже пожаловал такою наградою, тогда как римские солдаты стояли и глотали слюни, ибо их не отметили ничем. Что еще можем мы ожидать от такого, как Гай Марий?

Когда Марий встал, чтобы ответить, ему не дали говорить. Сенаторы не желали и слушать. Тогда он вышел из Курии на ростру и обратился к завсегдатаям Форума. Кое-кто из них тоже был недоволен, но Марий, как-никак, ходил у них в любимцах, так что его выслушали.

– Земли там хватит на всех! Никто не может меня обвинить, что я выделяю-де италийцев! По сто югеров на солдата! И земли эти – очень далеко от нашей дорогой Италии. Колонистам придется в поте лица своего кормить себя и свои семьи. Условия там нелегки и земли каждому потребуется больше, чем обычно.

– Он выдал себя! – взвизгнул Катулл Цезарь, стоявший во время речи Мария на ступенях лестницы Сената. – Он выдал себя! Слышите, что он говорит? Италия, Италия, вечно одна Италия! Он – не римлянин, ему наплевать на Рим!

– Италия – это Рим! – загремел в ответ Марий. – Это – одно и то же! Они не смогут существовать друг без друга! Разве не вместе отдают свои жизни римляне и италийцы в боях за Рим? А если так – почему одни солдаты должны отличаться от других?

– Италия! – опять закричал Катулл Цезарь. – Опять он об Италии!

– Ерунда! – оборвал его Марий. – В первую очередь земли будут передаваться римским солдатам, а не италийским! Это вы называете особым пристрастием к италийцам? И разве это преступление, если из тысяч ветеранов, отправившихся в новые земли, три италийца получат права римских граждан? Я сказал – трое, Народ Рима! Не три тысячи италийцев, не три сотни и даже не три десятка! Три! Капля в океане людей!

– Капля яда! – бросился вперед Катулл Цезарь.

– В законопроекте говорится, что римские солдаты первыми получат свои наделы, но где сказано, что это будут лучшие наделы? – вступил в спор и Метелл Нумидиец.

И все же этот законопроект был принят Плебейским Собранием, несмотря на сопротивление ретроградов.

Квинт Поппедий Силон, несмотря на относительно молодой возраст, ставший предводителем марсов, явился в Рим, чтобы послушать прения по законопроекту о землях. Его пригласил Марк Ливий Друз, в чьем доме марсиец и остановился.

– Они против италийцев, да? – спросил Силон.

– Пожалуй, так, – хмуро проговорил Друз. – Их позицию может переменить лишь время. Я живу этой надеждой, Квинт Поппедий.

– Но Гай Марий тебе не нравится…

– Я ненавижу этого человека. Но голосовал я за него.

– Прошло всего четыре года с тех пор, как мы сражались в Арозио, – размышлял вслух Силон. – Да, я могу согласиться – время еще не пришло и у Гая Мария мало шансов дать землю в колониях италийцам.

– Не забудь! Именно после Арозио италийские рабы получили свободу…

– Мне приятно думать, что италийцы гибли не напрасно. Но посмотри на Сицилию! Италийские рабы получили не свободу, а смерть.

– Мне стыдно при одной мысли о Сицилии, – щеки Друза вспыхнули. – Виной всему – продажность самодовольных магистратов. Два ничтожества, mentulal! Никогда не уподобляйся таким, Квинт Поппедий…

– Постараюсь. Я вижу, Марк Ливий, что они до сих пор считают: быть римлянином – значит быть солью земли. – Войти в римскую семью, в дружную маленькую общину, насквозь пронизанную родственными узами, – разве это так нереально для италийца?

Друз вздохнул:

– Не знаю… Боюсь, они правы. Принадлежность к Риму определяется не платьем, не манерами – чем-то большим. Гражданство, конечно же, не сделает римлянином ни италийца, ни грека. Со временем Сенат будет только упорнее сопротивляться появлению новых римских граждан из числа чужаков.

– Тогда, вероятно, – возразил Силон, – настанет пора, когда сами италийцы произведут себя в граждан – пусть даже без одобрения Сената.

Тут же последовал второй законопроект о земле, на этот раз – о судьбе новых общественных земель, которые достались Риму во время войны с германцами. Он был гораздо более важен, поскольку эти земли никто еще не осваивал и не обрабатывал, и, вполне возможно, они обещали не только высокие урожаи, но и руду, драгоценные камни. Эти земли лежали в районах западной Заальпийской Галлии – у Нарбона, Толосы, Каркассона, Центральной Галлии и Ближней Испании, где поднялось восстание, когда кимвры спустились в долины Пиренеев.

Многие римские всадники и целые торговые компании стремились завладеть этими территориями. Разгром германцев был для них удобным случаем исполнить свое желание. Поэтому торгаши искали в Сенате покровителей, которые могли бы добыть им право распоряжаться общественными землями в Галлии. Теперь же, видя, что большая часть земель вот-вот достанется каким-то голодранцам, они впали в ярость, какой не испытывали, пожалуй, со времен Гракхов.

Сенат как всегда, возражал. А главное – теперь и представители первого класса, некогда самые горячие сторонники Мария, почувствовав, что лишаются вожделенных земель в Дальней Галлии, превратились в его злейших противников. Приспешники Метелла Нумидийца и Катулла Цезаря всюду шныряли и везде нашептывали, нашептывали…

– Он раздает то, что принадлежит государству, будто он и государство – единое целое.

– Он плетет интриги, чтобы править нами, иначе зачем ему снова лезть в консулы, когда война с германцами закончилась?

– Рим никогда не раздаривал свои земли солдатне!

– Италийцы получают больше, чем заслужили!

– Земля, отнятая у врагов Рима, принадлежит исключительно римлянам – но не и италийцам же!

– Он начинает с заграничных ager publicus, а потом наверняка раздаст ager publicus и в Италии и, всего скорее, италийцам…

– Он называет себя Третьим Основателем Рима, а метит кажется, в цари!

И так далее, и так далее, и так далее… Чем больше Марий убеждал Форум и Сенат, что Риму необходимо заселить провинции колониями римлян, что ветераны сформировали бы там неплохие гарнизоны, что римские земли правильнее и полезней разделить между многими людьми, чем сосредоточить их в руках богатых владельцев, оппозиция лишь множилась и крепла. Медленно, почти незаметно общественное мнение по второму аграрному закону Сатурнина менялось. Многие политические деятели из завсегдатаев Форума следом за наиболее влиятельными всадниками начали сомневаться в правоте Мария.

– Нет дыма без огня, – говорили они между собой, и зеваки ловили слова политиков.

– Это не обычные перепалки в Сенате – слишком все серьезно…

– Когда человек вроде Квинта Цецилия Метелла Нумидийца – который был цензором и консулом, да еще, каким цензором! – собирает все большее число сторонников, у него, вероятно, есть в руках серьезные доказательства…

– Я слышал вчера, что некий всадник, который поддерживал все начинания консула, публично отрекся от него. Гай Марий лично обещал ему когда-то земли у Толосы, а теперь решил отдать ее голодранцам…

– Кто-то говорил мне, что лично слышал, как Гай Марий говорил, будто собирается предоставить гражданство всем италийцам…

– Идет уже шестой срок консульства Гая Мария – а ведь уже пятое вызывало толки. Он сказал как-то за обедом, что не намерен уходить с этого поста вообще! Собирается переизбираться каждый год, до самой смерти.

– Да он просто хочет стать царем!

Таким образом, слухи, распущенные Метеллом Нумидийцем и Катуллом Цезарем, начали приносить плоды. Даже Главция и Сатурнин опасались теперь, что второй законопроект провалится.

– Я должен получить эти земли! – отчаяние сквозило в голосе Мария, когда он обсуждал эту тему с женой, которая долго ожидала, чтобы он, наконец, заговорил с ней о своих делах. Не потому, что могла бы подбросить ему какую-нибудь свежую идею. Просто она знала: сейчас она для Мария – самый близкий друг. Сулла после триумфа был отослан обратно в Галлию, Серторий отправился в Ближнюю Испанию, чтобы проведать свою жену-германку и ребенка.

– Гай Марий, это действительно настолько важно? А что будет, если твои солдаты не получат этих земель? Римские солдаты никогда не награждались землей – такого еще не случалось. Они и сами видят, что ты устал.

– Ты не понимаешь, – нетерпеливо перебил ее Марий. – Этого нужно добиться даже не ради солдат, а для укрепления моего olignitas, моего положения в обществе. Если законопроект не пройдет, то мне никогда уже не быть Первым Человеком в Риме.

– Разве Луций Аппулей ничем не может помочь?

– Он пытается, боги свидетели, пытается! Однако все выходит наоборот. Мы теряем эти земли… Я чувствую себя, как Ахилл в реке, из которой не может выбраться, потому что прилив все отдаляет и отдаляет берега. Сделаю шажок вперед – и тут же вынужден отступать! Слухи, ползущие по городу, перешли все границы правдоподобия. И не знаешь как бороться: никто ничего не говорит в открытую. Если бы я был виновен хоть в одной десятой доле того, в чем меня обвиняют – давно бы уже место мне было в Тартаре…

– Да, со слухами, ничего не поделаешь. Но рано или поздно, все поймут, что эти сплетни нелепы, и тогда придут в себя. Они бы, пожалуй, убили тебя, но будут ждать, пока весь Рим не будет жаждать твоей смерти. Люди наивны и легковерны, но любому простодушию есть предел. Закон будет принят, Гай Марий, я уверена. Только не спеши, подожди, пока мнение не переменится в твою пользу.

– Конечно, так его, пожалуй, примут. Но как мне воздействовать на Сенат, если Луций Аппулей уже не будет плебейским трибуном? Другого такого у меня нет на примете…

– Зато у меня есть.

– Что?!

– Я – из семьи Юлиев Цезарей, муж мой, а это значит, что я выросла в окружении политических споров и рассуждений, хотя принадлежность к своему полу никогда не позволила бы мне лезть в политику, – она слегка прикусила нижнюю губу. – Земельный закон не исполнишь за один день. Потребуется время. Годы и годы пройдут, найти землю, оградить ее, разметить, найти людей, чтобы населить ее – всего и не перечислишь.

Марий усмехнулся:

– Ты говорила с Гаем Юлием!

– Да. Но я и сама кое-в-чем разбираюсь. – Юлия подвинулась, освобождая немного места на ложе. – Иди сюда, любимый мой, присядь. – Разве никак нельзя защитить этот проект?

Марий посмотрел на жену исподлобья:

– Есть один способ…

– Расскажи!

– Гай Сервилий Главция уже думал об этом, но Луций Аппулей боится… Меня окружают люди, норовящие сделать карьеру за мой счет, и я не уверен…

– Очень хитрый способ? – Юлия прекрасно была осведомлена о репутации Главции.

– Довольно необычный.

– Ну, пожалуйста, Гай Марий, – расскажи.

"Как хорошо, когда можно кому-то рассказать о заветном, не опасаясь предательства", – мелькнуло в усталом мозгу Мария.

– Я, Юлия, человек военный, и проблемы предпочитаю решать по-военному. В армии каждый знает: если я отдаю приказ, значит, знаю точно, что делаю. Поэтому все бросаются выполнять его без лишних вопросов. Они знают меня и верят мне. В Риме меня тоже многие знают, и должны бы верить мне. Но – не верят! Упрутся в собственные завиральные идеи и оглохнут – не слышат о чужих, пусть даже лучших. Я иду в Сенат, заранее зная, что попаду в атмосферу ненависти и непонимания. Я слишком стар и слишком устал, Юлия, чтобы противостоять им всем! Они ведут себя, как идиоты, и непременно погубят Республику. А все потому, что воображают, будто со времен Сципиона Африканского ничего в мире не изменилось! Солдатские поселения – это здравая мысль!

– Конечно.

Юлия пыталась не выказать тревоги. Марий выглядел изнуренным и старше своих лет, чего никогда еще не случалось; черты лица и линии тела приобретали рыхлость – он почти не бывал на свежем воздухе, все заседал на различных собраниях. Волосы Мария поседели и истончились. Военные походы были куда полезней для его здоровья, чем государственная рутина.

– Второй законопроект содержит один пункт, специально разработанный Главцией, – Марий опять заходил взад-вперед по залу, тяжело роняя слова. – Каждый сенатор должен принести присягу, что будет исполнять закон. Принести ее в течение пяти дней после принятия закона.

Юлия не успела взять себя в руки – она вскрикнула, прижав ладони к щекам, и испуганно посмотрела на Мария.

– Ecastor!

– Впечатляет, да?

– Они не простят тебе этот пункт!

– Думаешь, я не знаю? Но что мне еще остается? Я должен, я вынужден получить эти земли!

Юлия облизнула пересохшие губы.

– Ты много лет состоял в Сенате, прежде чем добиться своего. Продолжай борьбу.

– Продолжать борьбу? Я устал бороться, Юлия! Лицо Юлии приняло игривое выражение; она решила немного поддеть мужа.

– Ой-ой-ой! Гай Марий устал бороться? Да ведь в борьбе – вся твоя жизнь!

– Но не в такой, как эта, – попытался объяснить ей Марий. – Политика – это грязь! Здесь нет правил. Ты даже не знаешь, кто твой враг. Дайте мне сразиться в честном бою, на арене! Там все ясно – победит лучший. Сенат же – это… это публичный дом, где проявляются самые низкие страсти. Я целыми днями вдыхаю это зловоние! Честное слово, мне было бы куда легче умереть на арене, в луже собственной крови. Кстати, политические интриги уносят не меньше человеческих жизней, чем войны.

Юлия вскочила и подошла к Марию, заставив его остановиться; она крепко сжала обе его руки.

– Мне не хотелось бы говорить тебе это, любимый, но Форум – не для таких прямолинейных людей, как ты.

– Даже если бы я до сих пор не знал об этом – сейчас бы узнал, – усмехнулся он. – Я знал, как они отнесутся к этому пункту… Публий Рутилий всегда спрашивает меня: куда заведут нас эти новые законы? Наступит ли улучшение? Или все станет еще хуже?

– Только время покажет истину, – голос Юлии звучал спокойно. – Что бы еще ты не делал, что бы не случилось, Гай Марий, никогда не забывай, что правитель рано или поздно, но сталкивается с кризисом власти, что народ всегда готов взбунтоваться, круша все вокруг, что всякий новый закон так или иначе подталкивает Республику к концу, ибо расшатывает традиции – я читала, что Сципион Африканский говорил об этом Катону Цензору! И, возможно, какой-нибудь древний Юлий Цезарь говорил об этом Бруту, когда тот убил своих сыновей… Республика нерушима, и все они знают об этом, даже если вопят во весь голос о том, что она под угрозой. Ты это учти…

Ее спокойствие отрезвило Гая Мария. "Пожалуй, время сменить тему", – решила она.

– Кстати, мой брат Гай Юлий хотел бы завтра видеть тебя. Я приглашу его и Аврелию к нам на обед, если не возражаешь.

Марий тяжело вздохнул:

– Конечно! Какие могут быть возражения? Я совсем запамятовал… Он же отправляется на Церцину, чтобы основать там первую солдатскую колонию, да? Да? О боги, что с моей памятью! Что со мной, Юлия?

– Ничего, – улыбнулась она. – Тебе просто нужно отдохнуть. Несколько недель вне Рима пошли бы на пользу. Но поскольку это невозможно, то… Не пойти ли нам поискать маленького Мария?

Мальчику уже шел девятый год, и он был чрезвычайно красив: высокий, прекрасно сложенный, светловолосый, с вполне римским носом, что отцу особенно нравилось. Если бы он еще больше уделял внимания своему физическому развитию, это радовало бы Мария вдвойне. То, что он, единственный ребенок удручало его мать куда сильнее, чем отца – двое следующих младенцев умерли. Она боялась, что не сможет больше родить. Впрочем, Мария вполне устраивал и один сын.

Обед прошел великолепно. В числе гостей значились Гай Юлий Цезарь, его жена Аврелия и дядя Аврелии, Публий Рутилий Руф.

Через восемь дней Цезарь должен был уехать в Африканскую Церцину. Поручение пришлось ему по душе, одно огорчало:

– Меня не будет в Риме, когда родится мой первый сын…

– Аврелия! Опять?! – Рутилий Руф громко застонал. – Будет еще одна девочка – вот увидите! – Где вы наберете столько приданого?

– Фу, дядя Публий! – ни тени раскаяния не слышно было в голосе Аврелии, отправляющей в рот очередной кусочек курицы. – Что нам беспокоиться о приданом? Папа Гая Юлия взял с нас слово, что мы не будем несгибаемыми Цезарями и не отдадим наших девочек в лапы аристократов. Мы намерены выдавать их замуж за богатых, пусть и безродных, провинциалов. Впрочем, теперь у нас пойдут мальчики.

– Вы уверены? – глаза Рутилия Руфа озорно блеснули.

– И хорошо бы – близнецы! У Юлиев это бывает?

– спросила отважная мать у золовки.

– Да, – нахмурилась Юлия. – У нашего дяди Секста были двойняшки, но один умер; Цезарь Страбон – из той двойни.

– Это точно, – ухмыльнулся Рутилий Руф. – Наш юный косоглазый друг просто фонтаном извергает необычные имена. Например, Волиск – "выживший близнец". Я слышал, что у него появилось и новое прозвище.

Насмешливый тон возбудил всеобщий интерес; Марий оказался наиболее нетерпеливым:

– Какое же?

– Он подхватил себе свищ в нижней части туловища, на что некий шутник заметил, что у него – один зад и еще половина; теперь он называется Сесквикул.

Вся компания буквально покатилась со смеху, включая и женщин.

– Близнецы могли бы появиться и в семье Луция Корнелия, – вытирая глаза, проговорил Марий.

– Что ты хочешь этим сказать? – Рутилий Руф предчувствовал очередную шутку-сплетню.

– Все вы знаете – хоть и не весь Рим – что около года он жил с кимврами. Там у него появилась жена – херусская женщина по имени Германа. У нее родились близнецы, – пояснил Марий.

Веселость Юлии тут же исчезла.

– Они в плену? Погибли?

– Нет, нет! Он отослал ее в Германию, в родное племя, прежде чем вернуться ко мне.

– Забавный человек этот Луций Корнелий, – задумчиво произнес Рутилий Руф. – С головой у него не все в порядке…

– Здесь ты ошибаешься, Публий Рутилий, – ответил ему Марий. – Не знаю никого, у кого голова варила бы так хорошо, как у Луция Корнелия. Я сказал бы, что он – человек будущего.

Юлия грустно улыбнулась.

– Он уехал в Италийскую Галлию сразу после триумфа. С каждым днем ему все труднее ладить с тещей.

– Что ж, – бодро откликнулся Марий, – это-то понятно! Его теща – единственный человек, которого и я побаиваюсь.

– Очаровательная женщина Марция, – погрузился в воспоминания Рутилий Руф. – По крайней мере, была такою.

– Она активно занята поисками новой жены для Луция Корнелия, – вступил в разговор Цезарь.

Рутилий Руф сдавил пальцами косточку чернослива.

– Несколько дней назад я был приглашен на обед к Марку Эмилию Скавру, – в его голосе прозвучало озорное удовольствие. – И готов биться об заклад, что Луций Корнелий скоро сам найдет себе жену.

– Быть не может! – Аврелия подалась вперед. – Дядя Публий, о чем вы? – Вы про маленькую Цецилию Метеллу Далматийскую? Про жену самого принцепса?

– Луций Корнелий только взглянул на нее, когда ее представили и тут же покраснел. И сидел потом за столом, как дурак, уставясь в ее сторону.

– Тебе могло показаться, – усомнился Марий.

– Почему же? Даже Марк Эмилий заметил – а уж он-то никогда не отличался особым вниманием к своей обожаемой Далматике. Недаром он отослал ее в спальню сразу после окончания трапезы. Она была весьма разочарована. Но уходя, успела бросить восхищенный взгляд на Луция Корнелия. Тот даже пролил вино из бокала.

– Слава богам, что он пока не может вылить свое вино в чашу ее лона, – мрачно пошутил Марий.

– О, только не это! Ни к чему еще один скандал! – воскликнула Юлия. – Луций Корнелий не должен, не может затевать новые безумства. Гай Марий, ты не мог бы ему об этом намекнуть?

Марий скорчил такую гримасу, какой мужья отвечают на нелепые требования жены:

– Конечно, нет!

– Почему же?

– Потому что личная жизнь любого человека – это его собственное дело. Вряд ли ему понравится, если я буду совать нос в его личные дела.

Юлия и Аврелия выглядели смущенными и огорченными.

Всегда выступавший в роли миротворца Цезарь прокашлялся и заговорил:

– Пока Марк Эмилий Скавр выглядит так, будто собрался жить не меньше тысячи лет, да и то расстанется с жизнью не по доброй воле, не думаю, что нам следует особо беспокоиться о Луции Корнелии и Далматике. Кажется, Марция сделала выбор – и я слышал, что Луций Корнелий его одобрил. Так что вскоре мы получим приглашения на свадьбу. Вот только вернется он из Италийской Галлии.

– Кто? – спросил Рутилий Руф. – Я ничего не слышал!

– Элия, единственная дочь Квинта Элия Туберона.

– Это та, длиннозубая, что ли? – уточнил Марий.

– Ей уже за тридцать, она ровесница Луцию Корнелию. Он, кажется, не хочет больше иметь детей, поэтому мать решила, что идеальный вариант – бездетная вдова. Тем более, она еще вполне ничего…

– И из прекрасной старинной семьи, – добавил Рутилий Руф. – И богата!

– Тогда можно поздравить Луция Корнелия, – тепло проговорила Аврелия. – Ничего не могу поделать – он мне нравится.

– И нам всем, – Марий улыбнулся, глядя на нее. – Гай Юлий, не ревнуешь?

– У меня есть более серьезные соперники, чем простой легат, – усмехнулся тот.

Юлия удивленно взглянула на него.

– Правда? И кто же?

– Его имя – Луций Декумий. Этакий тщедушный коротышка лет сорока с тощими и волосатыми ногами, слипшейся от грязи шевелюрой и сильным запахом перегара, – Цезарь пододвинул к себе блюдо с сушеными фруктами, выискивая изюминки посочнее. – Мой дом постоянно заполнен букетами цветов в прекрасных вазах. Сезон или не сезон – для Луция Декумия это роли не играет. Он посылает их каждые четыре-пять дней. И ходит к моей жене в гости! А к нашим детям относится так, что я иногда чувствую себя лишним в доме…

– Остановись, Гай Юлий! – рассмеялась Аврелия.

– Кто таков? – спросил Рутилий Руф.

– Содержатель – или как он там называется, – братства перекрестка, которое располагается в одном из доходных домов Аврелии.

– Луций Декумий и я понимаем друг друга, – пояснила Аврелия, выхватывая изюминку почти изо рта у Цезаря.

– Что значит – понимаем? – не отставал Рутилий Руф.

– Он занимается своими делами везде, кроме окрестностей моего дома.

– А чем же он, собственно, занимается?

– Он – наемный убийца.

Когда Сатурнин представил второй аграрный закон, пункт, требующий присяги, произвел на Форуме настоящий взрыв, подобный вспышке яркой молнии; не той молнии, что посылает своим жезлом Юпитер, а воплощением вселенского огня старых богов, истинных богов, безликих numina. Однако не сам по себе этот пункт вызвал такую бурю – а то, что вместо традиционной присяги в храме Сатурна, закон определял другое место церемонии – храм Семона Санкуса Деуса Фидия на Квиринале, где все старые боги были воплощены в одной фигуре – статуе Гайи Цецилии, жены древнего римского царя Тарквиния Прискуса. И в тексте присяги боги, царствовавшие на Капитолии, были заменены безликими numina – защитниками-покровителями общественных денег и порядка. Ларами, покровителями государства, и Вестой – хранительницей очагов. Никто не знал, как они выглядят, откуда появились в Риме, не ведом был даже их пол; они просто существовали и действовали. От них произошли тысячи «своих», семейных божков, правивших делами семьи – священной ячейки государства. Ни один римлянин не смел нарушить клятву, данную их именем, боясь разорения, болезни и смерти.

Однако изворотливый ум законника рассчитывал не только на неосознанный страх перед безымянными божествами. Присяга касалась всех римских сенаторов и в случае отказа они лишались своего гражданства и права пользоваться огнем и водой в пределах Италии.

– Дело все в том, что ни уклониться, ни бороться нельзя, – говорил Метелл Нумидиец Катуллу Цезарю, Агенобарбу, Метеллу Поросенку, Скавру, Луцию и Марку Котте. – Народ еще не готов свергнуть Гая Мария – и примет этот закон. И тем вынудит нас принести присягу, – он вздохнул. – А если я присягну, то мой долг держаться клятвы!

– Тогда нельзя допустить, чтобы проект стал законом! – воскликнул Агенобарб.

– Ни один плебейский трибун не решится наложить вето, – охладил его Марк Котта.

– А если обратиться к помощи наших богов и обычаев? – Скавр бросил значительный взгляд в сторону Агенобарба.

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил тот.

– А я не понимаю, – вмешался в разговор Луций Котта.

– Когда наступит день голосования и авгуры будут искать божественные подтверждения законности процедуры, надо сделать так, чтобы предзнаменования оказались неблагоприятными, – пояснил Агенобарб. – Затянем церемонию до тех пор, пока один из плебейских трибунов не наложит вето, испугавшись гнева богов. Народ подождет-подождет, устает и разойдется.

Замысел привели в исполнение; авгуры объявили предзнаменования недобрыми. К несчастью для заговорщиков одним из авгуров был сам Луций Аппулей Сатурнин – маленькая награда, полученная от Скавра, старавшегося загладить свои несправедливые нападки на Аппулея. Сатурин предложил собственное, отличное от других, толкование предзнаменований.

– Это – всего лишь ловкий трюк! – кричал он плебсу, собравшемуся у Комиция. – Посмотрите-ка на них, этих приспешников сенатских политиканов! Все знают, что и Скавр, и Метелл Нумидиец, и Катулл Цезарь пойдут на все, чтобы лишить наших воинов заслуженных ими наград. Они пытаются исказить волю богов!

Народ поверил Сатурнину, во многом благодаря его предусмотрительности: он заранее расставил в толпе своих гладиаторов, и когда какой-нибудь плебейский трибун пытался использовать право вето на том основании, что предзнаменования неблагоприятны, гладиаторы стаскивали незадачливого трибуна с ростры и несли по Кливусу Аргентарию к тюрьме, где и держали, пока не кончилось собрание. Второй законопроект был, наконец, заслушан, поставлен на голосование, и Народ обратил его в закон. Новинка с присягой заинтересовала членов Плебейского собрания: любопытно, что из этого получится, какие возникнут конфликты, как поступит Сенат… Разве можно упустить такой случай поразвлечься?!

На следующий день после принятия закона Метелл Нумидиец встал на заседании Сената и заявил, что он присягать не будет.

– Моя совесть, мои принципы, сама жизнь моя не позволят мне этого! Я лучше заплачу штраф и удалюсь на Родос. Я не хочу присягать. Слышите, отцы-сенаторы? Я! – не буду! – присягать! Не могу – иначе потом придется поддерживать то, что противно самой моей сущности. Только клятвопреступник нарушает свои обеты. Что является более страшным преступлением? Принести присягу и поддержать закон, против которого столько боролся? Или отказаться присягать вовсе? Вам всем придется ответить себе на этот вопрос. Мой ответ таков – преступней принести в данных обстоятельствах присягу. Поэтому я говорю тебе, Луций Аппулей Сатурнин, и тебе, Гай Марий, – я! – присягать! – не буду!

Его выступление произвело глубокое впечатление, так как все присутствующие знали, что означают слова Метелла. Брови Мария сошлись на переносице, а Сатурнин вытянул губы, будто собираясь присвистнуть. По залу пробежал шепоток; сомнения, страхи, недовольство смешались, опуская на собрание невидимое покрывало раздражения.

– Они намерены сопротивляться, – прошептал Главция, наклонившись к Марию.

Марий, поднявшись с кресла, обратился к Сенат:

– Я призываю вас сейчас разойтись по домам и подумать. Даю вам три дня. Для Квинта Цецилия не составляет труда заплатить требуемые двадцать талантов, а потом с комфортом устроиться в приятном местечке. Многим ли из вас это удастся? У всех ли есть такая возможность? Отправляйтесь по домам, избранные, и хорошо поразмыслите обо всем. Следующее собрание будет проходить через три дня – и к этому времени у вас уже должно быть четкое решение: не забывайте о временных ограничениях, обозначенных в новом законе.

"Мне не следовало разговаривать с ними в таком тоне", – размышлял Марий, прогуливаясь под окнами своего огромного и прелестного дома. Жена следила за ним взглядом.

"Не следовало тебе так говорить с ними, Гай Марий!" – говорил он сам себе. – "Они – не солдаты. И даже не младшие командиры. Они ведь, в основном, – типичные заднескамеечники, рядовые сенаторы, которым никогда не сидеть в кресле из слоновой кости. Однако все они до одного считают себя равными мне – мне, Гаю Марию, консулу на шестом сроке! Но я должен держать их в узде. Я не могу позволить им одержать верх. Мой уровень dignitas неизмеримо выше, чем у них – что они могут противостоять мне?! Я – Первый Человек Рима. Я – Третий Основатель Рима. И когда я умру, даже они признают, что я, Гай Марий, италийское отродье, не имеющее греческих корней, – величайший человек в истории Республики, Сената и Народа.

Так продолжалось все три дня, отпущенные им сенаторам на размышления. Мария волновало возможное поражение в этой схватке. На рассвете четвертого дня он отправился в Курию, твердо решив победить во что бы ни стало – он даже не задумался о том, что могли предпринять за это время его политические противники. Он тщательно позаботился о внешнем виде, не желая, чтобы люди догадались об его мучительных сомнениях.

Сенат заседал в необычной тишине и спокойствии. Редкая скамья поскрипывала, редкий человек отваживался кашлянуть; не слышно было ни реплик, ни перешептывания. Жертвоприношение прошло безукоризненно, боги были благосклонны.

Марий величественно поднялся. Он детально разработал тактику; и чувствовал, что сможет завоевать доверие.

– Я провел эти три дня в постоянных думах, отцы-сенаторы, – начал Марий, устремив свой взгляд между рядами сенаторов. Никто не мог определить, куда же он смотрит. Марий положил левую руку себе на правое плечо, где тога образовывала множество красиво уложенных складок, и спустился с курульного возвышения. – Одно мне определенно ясно. – Пройдя несколько шагов, Марий остановился. – Если закон опирается на доводы разума и логики, все мы должны дать присягу и всячески поддерживать его выполнение. – Он сделал еще несколько шагов. – Если закон следует здравому смыслу, мы обязаны дать эту клятву. – Он дошел до дверей, повернулся и посмотрел на обе части Сената. – Но верен ли этот закон?

Вопрос повис в безмолвной тишине.

– Вот оно! – зашептал Скавр Нумидийцу. – Он побежден! Он ищет отступления!

Однако Марий, стоявший у дверей, не услышал этих слов и поэтому он не остановился, чтобы обдумать сказанное; он продолжал:

– Среди вас есть такие, кто утверждает, что ни один закон не может считаться нормальным, если в него включены такие пункты. Я слышал, что доверие к закону было подорвано двумя инцидентами: во-первых, он был принят, якобы, вопреки неблагоприятным предзнаменованиям, и, во-вторых, при обсуждении закона была применена сила по отношению к неприкосновенной персоне законно выбранного плебейского трибуна.

Марий прошел вдоль рядов, затем опять остановился.

– Ясно, что будущее этого закона сомнительно. Плебейское собрание должно еще раз его заслушать и проголосовать, чтобы снять сомнения в действенности закона. Однако, отцы-сенаторы, сегодня мы собрались здесь по другому поводу. Есть более насущное дело, – Марий сделал маленький шажок. – Согласно закону, вы должны будете принести присягу поддержки закона – об этом и поговорим. Сегодня – последний день, когда мы можем присягнуть, поэтому вопрос этот не терпит отлагательств. Мы должны будем эту присягу принести.

Марий сделал несколько стремительных шагов вперед, почти достигнув возвышения с курульными креслами, а затем резко повернулся и снова медленно стал отмеривать шаги по направлению к двери, где повторилась та же сцена – он осматривал сразу обе половины Сената.

– Сегодня, отцы-сенаторы, все мы дадим эту клятву. Мы обязаны сделать так, исходя из особых предписаний Народа Рима. Потому что Народ утверждает законы! Мы. Сенат, – всего лишь слуги Народа. Мы будем присягать. Какая вам разница, отцы-сенаторы? Если когда-нибудь в будущем Плебейское собрание пересмотрит закон и найдет, что он принят с отступлениями от процедуры, недействительной будет признана и ваша присяга. – В голосе Мария зазвучали победные нотки. – Любая клятва, которой требует закон, действует лишь пока закон считается законом. Если Плебейское собрание решит закон аннулировать – ваша присяга обратится в пустой звук.

Скавр, кивал головой в такт его словам и Марию казалось, будто он соглашается с консулом. Однако Скавр кивал совсем по другой причине: он шептался с Метеллом.

– Мы добили его, Квинт Цецилий! Наконец-то мы его сломали! Он повернул назад. Он не выдержит этот срок. Мы заставили его публично признать, что в законе Сатурнина есть неувязки. Мы перехитрили арпинумского лиса!

В приподнятом настроении, полагая, что весь Сенат на его стороне, Марий вернулся на свое место и встал у резного кресла, чтобы закончить речь.

– Я сам первый присягну этому закону. И если я, Гай Марий, старший консул, готов дать клятву, неужели этого не могут сделать собравшиеся здесь? Я посовещался со жрецами – храм Семона Санкуса Деуса Фидия готов принять нас. Идти не так уж далеко. Итак, кто за мной?

Вздох пронесся по залу, опять возник шепот, зашуршали подошвы сандалий. Рядовые члены Сената стали медленно подниматься со своих скамей.

– Один вопрос, Гай Марий, – внезапно раздался голос Скавра.

Звуки стихли. Марий кивнул.

– Я хотел бы услышать ваше личное мнение, Гай Марий. Не официальное, а личное.

– Если для вас это имеет значение, Марк Эмилий, могу сказать. Мнение – о чем?

– Что вы лично думаете, – голос Скавра четко раздавался во всех уголках Курии, – о действительности закона Аппулея после того события, что предшествовало его принятию?

Тишина. Абсолютная тишина. Все боялись вздохнуть.

– Хотите, чтобы я повторил свой вопрос, Гай Марий? – мягко, почти нежно заговорил Скавр.

Марий быстро облизал пересохшие губы.

"Куда бежать, что делать? Ты поскользнулся в конце концов, Гай Марий. Упал в яму, из которой ты сам выбраться не сможешь. Почему мне не пришло в голову раньше, что мне могут задать подобный вопрос – да еще самый умный из всей этой шайки? Неужели меня так ослепила гордость? Ведь неминуемо должны были спросить! А я даже не подумал… Ни разу за все три дня! Ладно, выбора все равно нет. Я должен перед всем Сенатом сказать, что думаю об этом законе… Нет, я должен сказать то, что они хотят услышать. Иначе ни один не присягнет. Я признал при них противоречия в законе; я сказал им, что это делает присягу почти ни к чему не обязывающей. Если я возьму свои слова обратно – потеряю их доверие. Если же скажу, что отрекусь от закона – потеряю самого себя".

Он посмотрел на скамью трибунов, увидел сидящего впереди Луция Аппулея, со скрещенными руками, неподвижным непроницаемым лицом, поджатыми губами.

"Я потеряю и его, если отрекусь от закона. Потеряю лучшего законника, какого когда-либо видел Рим… Вместе мы могли бы повести за собой всю Италию… Но если я этого не сделаю – эти cunni не принесут присягу и мои солдаты не получат земли. Тогда чего ради я затеял всю эту игру?!"

Ножки кресла из слоновой кости, на котором сидел Главция, заскребли по мраморной плите – и почти половина членов Сената вскочила с мест; Главция посмотрел вниз, еще крепче сжал губы; на лице не появилось ни оттенка эмоции и опять тишина, минута за минутой.

– Мне кажется, что придется повторить вопрос, Гай Марий, – заговорил Скавр. – Что вы думаете лично об этом законе?

– Я считаю… – Марий остановился, мрачно сдвинув брови. – Я считаю, что этот закон… возможно… недействителен.

Скавр хлопнул себя по коленям.

– Благодарю вас, Гай Марий.

Скавр поднялся и, повернувшись к сидящим за ним, сказал:

– Итак, отцы-сенаторы, если уж такой человек, как наш герой Гай Марий, признал этот закон недействительным, я буду просто счастлив принести присягу, – он поклонился Сатурнину и Главции. – Пойдемте, друзья! Как принцепс Сената, приглашаю вас поторопиться в храм.

– Остановитесь!

Все замерли. Метелл хлопнул в ладоши. Откуда-то с самых верхних рядов спустился его слуга, таща сумку, набитую так плотно, что бедняга сгибался пополам, перенося ее каждый раз шагов на шесть и возвращаясь за второй. Когда обе сумки оказались у ног Метелла, слуга поднялся наверх и принес еще две. Некоторые сенаторы послали ему на помощь своих слуг. Дело пошло быстрей. Вскоре рядом с Нумидийцем стояло уже сорок сумок.

– Я не буду принимать присягу. Пусть даже старший консул уверяет, что закон Аппулея недействителен. Я предпочитаю отдать двадцать талантов серебра. А завтра на рассвете отплываю на Родос.

Зал взорвался криками.

– К порядку! К порядку! – кричали Скавр и Марий.

Когда спокойствие было восстановлено, Метелл попросил:

– Квестор казначейства, подойдите сюда. Спустился представительный молодой человек с темно-русыми волосами и карими глазами, одетый в белоснежную тогу. Это был Квинт Цецилий Метелл Поросенок – собственный сын Нумидийца.

– Квестор, я отдаю эти двадцать талантов серебра в качестве откупа от присяги. Пока сенаторы еще здесь, я требую, чтобы вся сумма была пересчитана. Пусть отцы-сенаторы удостоверятся, что здесь ни на денарий не меньше, чем требуется.

– Мы верим вам на слово, Квинт Цецилий, – невесело улыбнулся Марий.

– Нет, я настаиваю! Никто не уйдет отсюда, пока не будут пересчитаны все монеты. – Метелл закашлялся. – В общем, должно быть что-то около ста тридцати пяти тысяч денариев.

Все уселись на места. Двое писцов достали счетные доски и сели около Метелла. Писцы открыли одну из сумок и высыпали содержимое на стол. Юный Метелл приказал клеркам держать пустую сумку открытой справа от него и начал считать, быстро собирая монеты правой рукой. Время от времени он высыпал их в сумку.

– Подождите! – воскликнул Нумидиец. Поросенок замер.

– Считай вслух, квестор!

Снова по залу прокатился вздох-стон. Поросенок вытряхнул монеты из сумки и стал считать вслух. От волнения он начал заикаться.

Близился закат. Марий поднялся с кресла.

– День закончился, отцы-сенаторы. Но мы еще не сделали дело. Никто не заседает после захода солнца. Поэтому я предлагаю отправиться в храм и принести присягу. Это должно быть сделано до полуночи, иначе все мы окажемся в немилости, как не выполнившие приказ Народа.

Марий посмотрел туда, где стоял Нумидиец и где считал деньги его сын. Оставалось еще много.

– Марк Эмилий Скавр, это входит в ваши обязанности – остаться здесь и довести все дела до конца. Я надеюсь, вы так и сделаете. Разрешаю вам принести присягу завтра. Или через день, если пересчет монет затянется.

Тень улыбки мелькнула в уголках губ Мария. Скавр же хохотал.

Поздней весной Сулла вернулся из Италийской Галлии и тут же, едва смыв с себя дорожную пыль и переодевшись, отправился к Марию. Мария он обнаружил усталым и угрюмым. Это его не удивило – даже до самых северных районов страны дошли слухи о том, что происходило в время принятия закона Аппулея. Марию не пришлось вновь пересказывать ему всю историю – им с Суллой достаточно было молча переглянуться, чтобы понять друг друга.

Лишь после первого кубка с вином Сулла – с блеском в глазах – заговорил о недавних событиях, пытаясь понять их подоплеку.

– Доверие к тебе подорвано, – начал Сулла.

– Знаю, Луций Корнелий.

– Это все Сатурнин, я слышал? Марий вздохнул.

– Как можно его упрекать? Ему есть за что ненавидеть меня. Он произнес уже с ростры с полсотни речей – и все при огромном стечении народа. Теперь каждый обвиняет меня в том, что я его предал: великолепный он оратор. И рассказы о моем предательстве звучат в его устах убедительно. Он знает, чем взять толпу. Причем не только завсегдатаев Форума, но и людей третьего, четвертого и пятого классов, которые так им увлечены, что всякий свободный час тратят, чтобы послушать его.

– Он так часто выступает?

– Каждый день! Сулла присвистнул.

– Это что-то новенькое в анналах Форума. Каждый день? В дождь и в ветер?

– Каждый день. Когда городской претор – его собственный приятель Главция – получает указы верховного жреца и пытается уговорить Сатурнина не выступать хотя бы в дни ярмарок или праздников, тот и ухом не ведет. А поскольку Сатурин – плебейский трибун, никто не осмеливается утихомирить его, – Марий нахмурился. – Постепенно слава Сатурина разрастается. Уже сейчас можно увидеть на Форуме тех, кто только и ходит туда, чтобы слушать Сатурнина. У него есть то, что греки называют «харизма». Их манит его страстность – вряд ли эти люди способны оценить по достоинству его риторское искусство. Просто слушают и заводятся от его речей. И провожают его шквалом оваций.

– Следует приглядеть за ним, а? – Сулла серьезно посмотрел на Мария. – И все же… Почему ты так поступил в Сенате?

– У меня не оставалось выбора, Луций Корнелий. Не такой уж я гений, чтобы все предусмотреть. Вот тут – меня загнали в тупик.

– Однако битва не обошлась без трофеев, – Сулла попытался и подбодрить Мария. – Второй закон о земле еще записан на табличках, и я не думаю, что Плебейское собрание когда-нибудь отменит его.

– Ты прав, – Мария это вовсе не подбодрило. – Но победил Сатурнин, а не я. Народ послушен ему, а не мне. Как дотянуть до конца этого года? Знаешь, как тяжело идти по ростре под градом насмешек и оскорблений, когда там вещает Сатурнин? И совсем невмоготу ходить мне в Курию. Ненавижу… Ненавижу липкую скользкую улыбку Скавра, самодовольную и наглую усмешку Катулла – я не создан для политической арены; теперь я окончательно понял.

– Не может быть! Ты? Один из лучших плебейских трибунов? Ты знал тонкости политической борьбы, ты любил ее, иначе не стал бы таким трибуном!

– Тогда, Луций Корнелий, я был моложе. У меня были неплохие мозги. Но я так и не сумел стать политиком.

– И поэтому собираешься уступить сцену позерам и беспринципным людям типа Сатурнина? От Гая Мария ли я это слышу?

– Я уже не тот Гай Марий, которого ты знал, – печально улыбнулся Марий. – Новый Гай Марий очень, очень устал.

– Тогда уезжай отсюда! Хоть на лето!

– Я и собирался. Но не раньше, чем ты сочетаешься с Элией.

Сулла вскочил и вдруг рассмеялся:

– О, боги! Я совсем об этом забыл! Пойду-ка я домой и попробую встретиться с тещей. Не волнуйся, она сделает все, – Сулла содрогнулся, – чтобы побыстрей от меня отвязаться.

– Да, она очень нервная. Я купил ей небольшую виллу в Кумее, неподалеку от нашей.

– Тогда я полечу домой, как Меркурий, заключивший контракт на починку виа Аппия. Если Элия еще ждет, тут же заключу брак… А ты прав! – вдруг вспомнил Сулла, – Катулл Цезарь действительно выглядит как верблюд! Феноменальное высокомерие.

Юлия ждала у кабинета, чтобы перехватить Суллу:

– Ну, как ты его находишь?

– Он – в порядке, сестренка. Они причинили ему немало боли, он страдает. Забери его куда-нибудь в Кампанию, пусть искупается в море и понежится среди роз.

– Да, да, как только ты женишься.

– Женюсь, женюсь! – закричал он и поднял руки, будто сдаваясь в плен.

Юлия вздохнула:

– Лишь одного уже не исправить, Луций Корнелий. За полгода на Форуме Гай Марий постарел больше, чем за десять лет на полях сражений.

Казалось, что все решили отдохнуть, так как когда Марий уехал в Кумей, общественная жизнь в Риме почти замерла. Один за другим нобли покидали город, становившийся невыносимым в летний зной, когда велика была опасность тифа и другой заразы – даже Палатин и Авентин страдали от эпидемий, не говоря уже о Субуре и Эсквилине.

Опасности жизни в Субуре не слишком тревожили Аврелию; она проводила время в прохладных комнатах, в тенистом дворике, за толстыми стенами инсулы. Вместе с ней переживали эту пору Гай Матий и его жена Присцилла, которая, как и Аврелия, была беременна и ждала ребенка примерно к тому же сроку, что и хозяйка дома.

За обеими женщинами хорошо присматривали – и Гай Матий, и Луций Декумий прилагали для этого все возможные усилия. Цветы в доме не переводились, а последнее время Луций Декумий каждый раз приносил с собой то сладости, то редкие специи, чтобы поддержать аппетит своей дорогой Аврелии.

– Как будто он когда-нибудь пропадал! – смеялась она, разговаривая с Публием Рутилием Руфом, еще одним постоянным посетителем дома.

Ее сын, которого назвали Гаем Юлией Цезарем, родился на тринадцатый день квинтилия – дату его рождения записали в списки храма Юноны Луцины. Это был крупный ребенок, очень сильный и крепкий; спокойный и серьезный, плакал он редко; белокурый, глаза светлые, с зеленовато-голубым оттенком, но с темно-синим почти черным, ободком.

– Твой сын – это что-то необыкновенное! – Луций Декумий внимательно всматривался в лицо младенца. – Ты только посмотри в эти глаза! Его бабушка будет в ужасе.

– Не говори так! – возражала Кардикса с самого начала покоренная этим мальчишкой, первым в семье.

– Ты только посмотри, – настаивал Луций Декумий, разворачивая узловатыми пальцами узорную пеленку. – Ох-ох-ох! Так я и думал! Большой нос, большие ступни и большой член!

– Луций Декумий! – Аврелия смущенно потупилась.

– Что за дела! Уходи-ка отсюда! – и Кардикса вытолкала его из комнаты.

…Сулла заглянул к Аврелии через месяц после рождения ребенка, сославшись на то, что она – единственная из его знакомых, оставшихся в Риме, и извиняясь за свою навязчивость.

– Да что ты такое говоришь! – Аврелия приветливо посмотрела на него. – Я надеюсь, что ты останешься на обед – или, если не сможешь сегодня, то может быть, придешь завтра? Я соскучилась без компании.

– Могу остаться и сегодня, – согласился Сулла, – Я вернулся в Рим только для того, чтобы встретиться с одним старым другом, которого свалила лихорадка.

– Кто это? Я его знаю? – спросила Аврелия больше из вежливости, чем из любопытства.

Боль мелькнула в его глазах – что-то темное, звериное. Но через секунду Сулла улыбнулся легко и светло:

– Едва ли. Его зовут Метробиус.

– Актер?

– Верно. Я знавал многих людей из театра. Раньше. Еще до того, как женился на Юлилле и вошел в Сенат. Это совершенно иной мир. – Его странные светлые глаза блуждали с предмета на предмет по всей комнате. – Очень похожий на этот, но как бы с изнанки. Забавно! Сейчас это кажется сном…

– Это звучит печально, – мягко откликнулась Аврелия. – Ему уже лучше, твоему другу?

– О, да! Всего лишь лихорадка.

Наступила тишина, но в ней не было ничего натянутого; Сулла тут же нарушил ее, без слов пройдя к большому открытому проему, служившему окном-дверью в сад внутреннего дворика.

– Здесь очаровательно.

– Я тоже так думаю.

– Как сын? Она улыбнулась:

– Все хорошо. Скоро сможешь сам его увидеть. Сулла продолжал вглядываться в сад.

– Луций Корнелий, с тобой все в порядке?

Он повернулся к ней, улыбаясь. Она подумала, что он красив, но как-то по-своему. А какие у него глаза! Светлые, заставляющие человека беспокойно отводить свои… А по краям – черный ободок. Как у ее сына! Почему-то эта мысль вызвала у нее дрожь.

– Все в порядке, Аврелия.

– Сомневаюсь.

Он собрался было ответить, но в этот момент вошла Кардикса, с малышом на руках.

– Мы только что спустились с четвертого этажа.

– Покажите его Луцию Корнелию, Кардикса.

Его интересовали лишь собственные дети, поэтому он единственно из уважения к Аврелии взглянул на ребенка, и тут же – на саму Аврелию, чтобы убедиться, что она удовлетворена.

– Можешь идти, Кардикса, – Аврелия освободила Суллу от дальнейшей пытки. – Да, у кого он был сегодня утром?

– У Сары.

Она пояснила с трогательной улыбкой:

– У меня нет молока, поэтому мой сынок должен на стороне искать пропитания… Хорошо, что мы живем в инсуле. По крайней мере, всегда найдется с полдюжины женщин, которые кормят детей. Заодно – и моего.

– Он вырастет и будет любить весь мир. Я так и вижу, как весь мир собирается под крышей вашего дома.

– Что ж, это была бы интересная жизнь…

Сулла опять повернулся к окну.

– Луций Корнелий, ты словно наполовину не здесь, – мягко заметила Аврелия. – Что-то явно случилось… Может, поделишься со мной? Или это одна из так называемых мужских тайн?

Сулла уселся на ложе напротив нее.

– Мне никогда не везло с женщинами.

Аврелия недоуменно вскинула брови.

– То есть?

– Есть женщины, которых я люблю. А есть – на которых женюсь.

Сулле легче было говорить о женитьбе, чем о любви – Аврелия это заметила.

– И кто же теперь?

– Обе. Одну – люблю, на второй – женюсь.

– О, Луций Корнелий! – Аврелия смотрела на него с симпатией, но без любопытства. – Имени спрашивать я не буду.

Он пожал плечами:

– Тут нет особой тайны! Я женюсь на Элии, которую подобрала для меня теща. После Юлиллы мне хочется иметь супругой нормальную римскую матрону – что-то вроде Юлии, вроде тебя… будь ты немного старше. Когда Марция познакомила меня с Элией, я понял: вот идеал – тихая, спокойная, с хорошим чувством юмора, привлекательная. В общем, милая. Любить я никого не могу – значит, надо жениться на той, которая просто нравится.

– Но ты же любил свою германку…

– Да, очень. Она значила для меня многое. Но она – не римлянка, не пара сенатору. Я думал, Элия чем-то похожа на нее и сможет заменить Герману. – Сулла рассмеялся. – Но я ошибся. Элия – всего лишь нудная и скучная кукла. Она, конечно, мила, но через пять минут в ее обществе я начинаю зевать.

– А как она относится к детям?

– Прекрасно. Тут уж не придерешься! – Он снова рассмеялся. – Я предпочел бы просто нанять ее в няньки, она идеально подходит для этой роли. И она любит детей, и дети быстро привязываются к ней.

Он говорил будто сам с собою.

– Как только я вернулся из Италийской Галлии, меня пригласили на обед к Скавру. Немного из лести. Немного из страха. Они все собрались там – и Метелл Свинячий Пятачок, и другие, – чтобы попытаться оторвать меня от Гая Мария. Там была эта малышка – жена Скавра. Клянусь всеми богами, не понимаю, зачем ей нужно было выходить замуж за Скавра? Он ей в дедушки годится. Далматика… Так они ее называют. Я взглянул на нее – и влюбился. По крайней мере, я думаю, что это любовь. Пусть любовь – источник страданий, но я не могу не думать об этой женщине! Она беременна. Разве это не отвратительно? Никто и не спрашивал ее согласия. Свинячий Пятачок просто отдал ее Скавру, как дают ребенку медовый пряник. Твой сын умер – так возьми эту подачку, заведи другого сына! Ужасно. У меня дурная слава – но и я не могу на это смотреть, Аврелия. Они – еще безнравственней меня.

Аврелия многое знала с тех пор, как поселилась в Субуре; она разговаривала с людьми самыми разными и знала жизнь лучше, чем ее муж, который ужаснулся бы до глубины души всему, с чем ей приходилось сталкиваться как хозяйке инсулы. Аборты. Колдовство. Убийства. Ограбления. Насилие. Сумасшествие. Пьянство. Самоубийства. Это случалось в каждой инсуле. Очень редко при этом обращались к суду городского претора. Все проблемы решались самими жильцами, и грубое правосудие руководствовалось жестокими нормами: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.

Поэтому то, что Аврелия услышала от Суллы, не смущало ее. В отличие от многих аристократов Рима она понимала, из каких низов поднялся Сулла, что послужило основой его странного, противоречивого характера и как это его угнетает. Он кричал о праве рождения, но возрос в публичных домах Рима.

И Сулла не смел сказать о всем, о чем думал. Например, о том, как он хотел маленькую беременную жену Скавра, почти девочку. Вот кто подходил ему! Но она вышла замуж по обычаю confarreatio, ему же досталась унылая Элия. Какое может быть confarreatio в наше время?! Следовать столь отвратительному обычаю! Случай с Далматикой подтвердил: ему никогда не суждено испытать счастья с женщиной. Может, причина в его тайном влечении к мужчинам? Эта чудесная, незабываемая связь с Метробиусом! Трудно разрываться надвое! Но он и впрямь изнемогает без Цецилии Метеллы, жены Скавра!

– А ты Далматике нравишься, Луций Корнелий? – донесся до него голос Аврелии.

Сулла не колебался:

– О, да! Без сомнения.

– И что ты собираешься делать?

Он нахмурился:

– Я зашел слишком далеко, Аврелия. Я не могу остановиться. Даже ради Далматики. Избранные уничтожат меня! У меня сейчас не так много денег. Только-только чтобы удержаться в Сенате. Я кое-что получил после разгрома германцев, но не больше обычного. Мне нелегко будет подниматься наверх. Тем более, что они чувствуют во мне отчасти то же, что есть в Гае Марии… Ни он, ни я не укладываемся в их рамки. Они не могут понять, почему у нас способности есть, а у них нет. Они чувствуют себя оскорбленными. Я еще удачливее, чем Гай Марий – на моей стороне знатность. Но и она подмочена жизнью в Субуре. Знакомством с актерами. Разгулом. Но я их обставлю, Аврелия. Потому что я – лучший конь в этой упряжке.

– А что, если приз окажется пустяковым?

– Главное – побеждать. Мы делаем это не из-за наград. Когда нас запрягают, чтобы сделать семь кругов по ипподрому, мы состязаемся лишь сами с собой. Что еще, по-твоему движет Гаем Марием? Он – лучший конь в скачке. Потому что всегда пытается обогнать себя. Так и я. Я смогу. И сделаю!

Она покраснела от собственной недогадливости.

– Конечно, – поднявшись на ноги, она протянула ему руку. – Пойдем, Луций Корнелий! Сегодня прекрасный день, несмотря на жару. Субура почти опустела – кто мог уехать на лето, все разъехались. Остались только бедняки и сумасшедшие! И я. Пойдемте прогуляемся, а когда вернемся – будем обедать. Я пошлю за дядюшкой Публием. Он тоже еще в городе. – Она опустила голову. – Я должна соблюдать приличия, Луций Корнелий. Мой муж верит мне и любит меня. Но не хочет, чтобы обо мне ходили слухи, поэтому я стараюсь держаться старых обычаев. Цезарь бы ужасно расстроен, если бы узнал, что я пригласила тебя на обед – тебя одного – так что надо пригласить и дядю; тогда это не вызовет подозрений.

Сулла изумленно уставился на нее.

– Что за глупости позволяют мужчины по отношению к своим женам! Ты ведь отнюдь не похожа на тех тварей, что бродят около военных лагерей…

– Я знаю. Но он…

Жара накрыла их на пороге. Аврелия попыталась вздохнуть – и отступила обратно в тень.

– Ну уж нет. Я не и думала, что так жарко! Евтихий сейчас же побежит к дяде. А мы посидим в саду. – Она направилась к прудику, продолжая говорить по дороге. – Утешься, Луций Корнелий! Все рано или поздно кончится. Возвращайся в Цирцей – к своей милой, скучной жене. Со временем ты привыкнешь к ней и будешь ценить. А с Далматикой тебе лучше не видеться. Сколько тебе лет?

– О, возраст свершений… В первый день Нового года исполнилось сорок.

– Да ты еще не стар…

– Кое в чем – уже. Я еще и претором не был, хотя год прошел с тех пор, как мог им стать.

– Ну вот, ты опять помрачнел. К чему? Посмотри на Гая Мария! Он стал консулом в пятьдесят. А если ему сейчас впрячься в повозку Марса – не ты ли первым назовешь его лучшим? Все свои величайшие дела он совершил после пятидесяти.

– Это правда. Какие боги послали мне счастье придти к тебе сегодня? Ты хороший друг, Аврелия. Спасибо за помощь.

– Может, когда-нибудь и я обращусь к тебе за помощью…

– Все, что угодно – лишь попроси, – он поднял голову и посмотрел на открытые балконы верхних этажей. – Ты – смелая женщина! Без экранов? И жильцы не злоупотребляют?

– Никогда.

Он рассмеялся искристым, лукавым смехом.

– Теперь я верю, что ты вполне можешь держать Субуру в своем кулачке!

Она подошла к своей любимой скамье.

– Мне нравится моя жизнь, Луций Корнелий. Если быть честной, я хотела бы, чтобы у Гая Юлия никогда не хватило денег на покупку дома где-нибудь на Палатине. Здесь, в Субуре, я занята, окружена интересными людьми. Жизнь вокруг кипит. Я иду своей дорогой.

– Перед тобой, похоже, долгая дорога.

– Как и перед тобой, – отозвалась Аврелия.

Юлия знала, что Марий не сможет все лето высидеть в Кумее, хоть он и говорил, что не вернется в Рим до сентября, прежде чем восстановит силы, а обстановка в городе разрядится. Поэтому она каждый день благодарила богов за то, что Марий сбросил и тогу политика, и кирасу воина и ненадолго стал обычным землевладельцем, как и его предки. Они плавали в море невдалеке от виллы, лакомились свежими устрицами, крабами, омарами; они гуляли по окрестным почти безлюдным холмам, где все было пропитано ароматом роз; они устраивали мало званых обедов, предпочитая одиночество. Марий построил небольшую лодочку для маленького Мария и, плывя рядом, изображал большую рыбу, увлекаясь игрой, как и сын. Никогда еще, думалось Юлии, не была она так счастлива, как в эти летние дни в Кумее.

Однако Марий не вернулся в Рим. В первую ночь секстилия – безболезненно и незаметно его хватил удар. Все, что заметил сам Марий – это что подушка влажна. Когда он вышел из дома, Юлия стояла на открытой террасе и смотрела в сторону моря. Он пытался поймать ее взгляд, поскольку уловил на ее лице какое-то невиданное им еще выражение.

– Что случилось? – промямлил он, еле ворочая языком, внезапно налившимся тяжестью.

– Твое лицо… – Она была мертвенно бледна.

Он хотел коснуться лица, но левая рука тоже еле двигалась.

– Твое лицо… его перекосило, – она ощутила, как внутри будто что-то оборвалось. – О, Гай Марий! Это – сердечный приступ!

Однако, не чувствуя никакой боли, он отказывался верить в случившееся, пока она не принесла ему большое серебряное зеркало и он не увидел свое отражение. Правая сторона лица оставалась прежней, но левая – левая выглядела так, будто она скрыта восковой маской, которая оплавилась от жары и застыла потеками.

– Но я не чувствую ничего! – застонал он. – Язык плохо выговаривает слова, но голова соображает не хуже, чем всегда… Вы понимаете, что я говорю, а понимаю, что говорите вы. Я не потерял речь! Моя левая рука утратила ловкость, но двигать ею я могу. И никакой боли, никакой!

Он отказался послать за лекарем. Юлия не решилась спорить, боясь, что ему станет хуже. Целый день она присматривала за ним сама и уговорила, его лечь в постель пораньше, опасаясь повторного удара.

– Все будет в порядке, я уверена. Тебе станет лучше. Тебе просто нужно отдохнуть. Останься еще здесь.

– Не могу. Они решат, что я боюсь встретиться с ними.

– Если они захотят тебя навестить, – а я думаю, захотят, – то сами увидят, что ошибаются. Нравится тебе это или нет, но ты останешься здесь до выздоровления. – В голосе Юлии послышались незнакомые властные нотки. – И ты не переубедишь меня! Я права, ты знаешь сам! Думаешь, ты сможешь что-нибудь сделать, если вернешься в Рим в таком состоянии?

– Ничего не смогу, – сдался он и откинулся на подушки. – Юлия, Юлия… Что мне делать? Так много поставлено на карту!

– Им не одолеть тебя, Гай Марий! – твердо сказала Юлия. – Одолеть тебя может лишь смерть. А от такого пустяка та не умрешь. Все будет хорошо. Ты отдохнешь, расслабишься. Хорошая пища, никакого вина, а главное – не волнуйся о том, что происходит в Риме. И ты быстро оправишься.

ГЛАВА IV

Той весной в Сицилии и Сардинии практически не было дождей, мало их выпало и в Африке. Когда же всходы пшеницы зазеленели, целые потоки воды обрушились на поля – и загубили посевы. Зерно теперь поступало лишь из Африки, что означало резкий рост цен на зерно – и голод.

Младший консул и flamen martialls, Луций Валерий Флакк обнаружил вдруг, что хранилища в районе Авентина и порта опустели, мало оставалось и в частных хранилищах на Викусе Тускуса. И эту малость, как сообщили торговцы, пойдут по пятьдесят сестерциев за модий. Лишь немногие могли позволить себе покупать зерно по такой цене. Существовали, конечно, и другие, более дешевые продукты, однако нехватка пшеницы привела к росту цен и на них. Кроме того, желудки, привыкшие к хорошему ломтю хлеба, никак не хотели удовлетворяться кашами или просто овощами; выживали лишь сильные и здоровые, слабые же, больные и дети часто умирали.

К октябрю римская беднота заволновалась всерьез – страх перед наступающей голодной зимой пополз по городу. Лишенные куска хлеба, бедняки могли быть опасны для тех, кто сумел обеспечить себя. Многие люди третьего и четвертого классов, тоже не имевшие средств для покупки столь дорогого зерна, начали вооружаться, чтобы защищать свои припасы от тех, кто не имел и такой малости.

Луций Валерий Флакк посовещался с курульными эдилами, ответственными за обеспечение государства зерном, и обратился к Сенату за дополнительными средствами для закупки хлеба. Однако Сенат еще не осознал грозящей опасности: слишком многое отделяло избранных отцов от низших слоев общества.

К несчастью, два молодых человека, исполнявших обязанности квесторов казначейства, принадлежали к числу наиболее высокомерных и недалеких сенаторов, а потому мало заботились о положении беднейших горожан. Оба они, когда к ним обратились с этим предложением, заявили, что предпочтут "наложить запрет на любое незаконное покушение на казну" – что весьма определенно означало отказ выдать деньги для нужд бедноты. Городским квестором, старшим из двух, был никто иной, как Сципион-младший, сын того консула, который укрыл от всех золото Толосы и проиграл битву при Арозио; вторым был Метелл Поросенок, сын изгнанного Метелла Нумидийца. Оба – из ненавистников Гая Мария.

Не в обычаях Сената было сомневаться в правдивости казначеев. Пользуясь этим правилом, Сципион-младший и Метелл Поросенок просто заявили, что в казне денег на покупку зерна нет. Из-за больших расходов на содержание армии из босяков в течении стольких лет казна пуста. Ни война против Югурты, ни победа над германцами не возместили убытков, поэтому денежный баланс государства сильно нарушен – так ответили квесторы и предъявили все расчетные книги, чтобы подтвердить свои доводы. Рим был разорен. Те, у кого нет денег, будут голодать. Увы, но такова реальность.

К началу ноября об их ответе знал уже каждый житель Рима – цены на зерно будут расти, так как Сенат отказался выделить деньги. Слухи крутились вокруг самого существенного – что дешевого зерна не будет, ни словом не упоминая о гибели урожая или недобросовестности казначеев.

Форум стал заполняться не виданными ранее толпами; обычные завсегдатаи растворились в толпе пришельцев. Большую часть этого людского моря составляла голытьба и пятый класс; настроены они были решительно. Сенаторы и другие носители тог внезапно попали под улюлюканье тысяч разъяренных людей; затем свист сменился градом комьев глины и земли. Сенат, дабы избежать дальнейших столкновений, прекратил заседания, оставив на произвол судьбы и бунтовщиков, и других несчастных – банкиров, торговцев, адвокатов и казначейских трибунов.

Будучи не в силах проявить инициативу, Флакк положился на волю судьбы, а Сципион-младший и Метелл Поросенок поздравили друг друга с хорошо проделанной работой. Чем больше умрет за зиму – тем меньше нужно будет кормить потом.

Плебейский трибун Луций Аппулей Сатурнин созвал Плебейское собрание и зачитал на нем закон о зерне. Государство должно немедленно закупить любое зерно в Италии и Италийской Галлии и продать его по одному сестерцию за модий. Конечно же, Сатурнин не учел ни того, как трудно доставить зерно из Италийской Галлии, ни того, что зерна в этих районах тоже практически нет. Все, чего он добивался – собрать толпу и предстать перед нею единственным, кто о ней заботится.

Оппозиции не существовало, поскольку Сенат не созывался, а остальные на собственной шкуре ощущали нехватку зерна, создавшую пропасть между богачами и простым людом. Все беднейшие горожане, как и представители четвертого, третьего и даже второго классов, были на стороне Сатурнина. К началу же декабря за ним оказался весь Рим.

– Если люди не могут купить зерно, мы не можем печь хлеб, – заявила гильдия пекарей.

– Если люди голодны, они плохо работают! – добавляла гильдия строителей.

– Если граждане не могут накормить своих детей, что говорить о бывших рабах? – восклицали вольноотпущенники, тоже образовавшие свою гильдию.

– Если люди должны тратить деньги на еду, они не могут платить ренту! – подключалась гильдия землевладельцев.

– Если люди так голодны, что начали грабить лавки, то что будет с нами? – испуганно стонали торговцы.

Дело было уже не в голодной смерти тысячи-другой бедняков; голод сказался почти на всех отраслях. Однако Сенат не мог собраться, боясь толпы. Поэтому право решать перешло к Сатурнину. А тот исходил из ложной предпосылки, – будто зерно, которое можно купить, существует. Он и впрямь так думал, полагая, что голод спровоцирован сговорившимися политиками и крупными землевладельцами.

Форум смотрел ему в рот. Увы, своими страстными речами Сатурин не только добивался абсолютного внимания, но и сам начинал верить каждому своему слову. Тем более, что выражение лиц в толпе, говорило ему: ты можешь сделаться новым властителем Рима. Действительно, что значит консульство? Что значит Сенат, когда есть такая вот толпа, готовая разнести все на своем пути? Когда все козыри в игре выложены и наступает решительный момент, – только она, толпа, представляет собой реальную силу.

Консульство? Сенат? Пустой звук! В Риме не было армии; самый ближайший рекрутский лагерь находился в Капуе. Прежде консулы и Сенат пользовались влиянием и без поддержки армии. Но сейчас здесь, на Форуме, собралась истинная сила и был человек, способный ею управлять. Разве нужно быть консулом, чтобы стать Первым в Риме? Вовсе нет! Понимал ли это некогда Гай Гракх?

"Я!" – думал Сатурнин, вглядываясь в толпу, – "Я буду Первым Человеком Рима! И не как консул. А как трибун плебса! Истинная сила – в руках плебейских трибунов, а не консулов. И если Гай Марий смог продержаться на месте консула и увековечить этим себя, то что помешает мне, Луцию Аппулею Сатурнину, пожизненно оставаться плебейским трибуном?"

Сатурнин выбрал день, чтобы провести через собрание свой законопроект, потому что понимал: Сенат неизбежно воспротивится. Поэтому нужно, чтобы в этот день на Форуме не оказалось огромной толпы; иначе Сенат обвинил бы собрание в беспорядках и объявил закон недействительным. Он еще не простил Марию предательства, а себе – оплошности со вторым земельным законом; то, что закон еще оставался в силе, было его заслугой, а не Гая Мария. Это превращало его, и только его, в благодетеля ветеранов армии.

В ноябре не так много благоприятных дней для собрания. Однако Сатурнину повезло – умер богатый всадник, и его сыновья устроили гладиаторские бои в честь отца, и весь город собрался на игрища, которые проводились в цирке Фламиния, – это отвлекло внимание толпы от Форума и предоставило долгожданную возможность провести собрание.

Планы Сатурнина нарушил Сципион-младший. Уже было созвано Плебейское собрание; все предзнаменования оказались удачными; на Форуме оставались только завсегдатаи; другие трибуны плебса занимались очередностью голосования; сам Сатурнин стоял на ростре, принимая депутации триб, голосовавших так, как он хотел.

Из-за того, что Сенат прекратил свою деятельность в это время, Сатурнину и в голову не пришло, что кто-нибудь из сенаторов может заинтересоваться событиями на Форуме – за исключением девяти послушных ему трибунов. Однако кое-кто из сенаторов презирал трусливое поведение остальных так же, как и Луций Аппулей Сатурнин. Они были молоды, у них сложились дружеские отношения с некоторыми сыновьями сенаторов и богатых всадников, еще слишком юными, чтобы войти в Сенат или занять высокую должность при отцах. Объединившись в компанию под предводительством Сципиона-младшего и Метелла Поросенка, они болтались без дела, время от времени затевая нетрезвые перебранки.

Вскоре они избрали себе своего рода идола, восхищавшего многим своими достоинствами молодых людей – отвагой, дерзостью, хладнокровием, искусством говорить и обращаться с женщинами, остроумием. Кумиром этим оказался Луций Корнелий Сулла.

Пока Марий отлеживался к Кумее, Сулла решил завоевать Рим – да таким способом, который и в голову не пришел бы, скажем, тому же Публию Рутилию Руфу. Причины, побудившие его к этому, лежали не только в его привязанности к Марию. После разговора с Аврелией он обдумал свое будущее в Сенате и решил, в конце концов, что она права: как и Марий, он мог еще, пусть запоздало, войти в силу. Но тогда ему нет расчета искать дружбы и покровительства сенаторов более старших. Ведь к тому времени старики уже отойдут от дел! Куда полезней могут быть их сыновья. Он присмотрелся к тем, кто податлив, не слишком умен, очень богат, принадлежит к знатным семьям и настолько уверен в себе, что открыт для тонкой лести. Первыми в списке оказались Сципион-младший и Метелл Поросенок; Сципион – потому что не блистал умом, но имел доступ к круг Марка Ливия Друза / куда Суллу и близко не подпускали /, а Метелл – по причине того, что вхож в круг стариков. Никто лучше Суллы не знал, как завоевать молодого человека – и не только в сексуальном плане – и поэтому очень скоро он свел с ними дружбу, обращаясь с окружающей его компанией слегка насмешливо, но так, что они не теряли надежды и на более серьезное и уважительное отношение с его стороны. Они уже не были мальчиками; старший из них – всего на семь-восемь лет моложе самого Суллы, младший – на пятнадцать или шестнадцать. Вполне зрелые, чтобы считать себя уже сложившимися личностями, но слишком еще юные, чтобы противостоять влиянию Суллы. Так могло сформироваться будущее ядро Сената, на которое со временем мог опереться человек, собравшийся стать консулом.

В тот момент Суллу и заинтересовало поведение Сатурнина, за которым он наблюдал с того времени, когда на Форуме стали собираться первые толпы, а люди в тогах начали опасаться выходить на улицы. Суллу мало волновало, будет или не будет принят lex Appuleia frumentaria.

"Что нужно этому человеку?", – размышлял Сулла. – "Показать, что он не удовлетворен положением вещей?"

Когда около пятидесяти молодых повес собрались у Метелла Поросенка в ночь накануне Плебейского собрания, Сулла возлежал в их кругу, прислушиваясь к разговору с легкой улыбкой на губах; вдруг к нему обратился Сципион-младший и потребовал: пусть Сулла посоветует, чем им заняться.

Сулла выглядел великолепно: красно-золотая шапка волос казалась застывшим морем огненных волн, белоснежная кожа отливала перламутром, четко выделялась линия бровей и темные густые ресницы /если бы они знали, что он подводит их стибиумом – то-то были бы разочарованы!/, глаза блестели, как у мартовского кота.

– Мне кажется, что вы слишком возбуждены и теряете рассудок, – ответил он.

– О, нет! – воскликнул Метелл. – Просто не знаем, что выбрать.

– А как насчет маленького разбоя?

– Ну-у… Если ради защиты прав Сената решать, как поступить с деньгами казны Рима…

– Сейчас как раз тот случай. Народ не согласен с этим правом. Народ создает законы – мы не протестуем. Но право распределять деньги на выполнение решений народа – привилегия Сената. Если мы упустим ее – у нас не останется ничего. Деньги – единственный способ сделать законы Народа бессильными, если мы не согласны с ними. Как поступили когда-то с законом о зерне, придуманном Гаем Гракхом.

– Мы не позволили Сенату голосовать за то, чтобы выдать деньги, если этот закон пройдет, – речь Поросенка звучала плавно – в кругу друзей он никогда не заикался.

– Конечно. Этого нельзя допустить. Надо показать Луцию Аппулею нашу силу.

Большинство населения Рима собралось в цирке Фламиния; так что Плебейское собрание проходило без толкотни, по всем правилам. Тут Сципион-младший и привел на Форум сотни две своих сторонников. Вооруженные дубинками и колами, его спутники замерли в боевых позах, которые выдавали в них бывших гладиаторов. Все пятьдесят друзей, задумавших это в доме Метелла, стояли впереди; возглавлял всю колонну Сципион. Луция Корнелия Суллы, среди них, однако, не было.

Сатурнин вздрогнул: колонна пересекла Форум, дошла до Комиция – и сорвала собрание.

– Никто не должен пострадать! – закричал он голосователям. – Расходитесь по домам, приходите завтра. Мы все равно проведем этот закон!

На следующий день площадь густо заполнила беднота; ни одной тоги не мелькало в разношерстной толпе – и закон был принят.

– Все, что я старался сделать, дубина ты этакая, – сказал Сатурнин Сципиону-младшему, когда они встретились в храме Юпитера Величайшего, где Валерий Флакк собрал отцов-сенаторов, чтобы защитить их от толпы и обсудить очередной закон Аппулея, – это обеспечить нормальный ход голосования. Там не было толп и боги к нам благоволили. И что же? Ты и твои идиоты-друзья приперлись, чтобы размозжить пару-другую черепов!

Сатурнин повернулся к сенаторам.

– Теперь не вините меня в том, что закон был принят в присутствии целой толпы из двенадцати тысяч босяков! Это – чушь!

– Я упрекаю себя за то, что не использовал силу там, где это требовалось! – резко ответил ему Сципион-младший. – Я должен был убить тебя, Луций Аппулей!

– Благодарю, что говоришь это в присутствии стольких свидетелей, – улыбнулся Сатурнин. – Квинт Сервилий Сципион-младший, я могу формально обвинить тебя в государственной измене, поскольку ты собирался нанести вред плебейскому трибуну при исполнении им обязанностей.

– Ты оседлал норовистую лошадку и можешь свалиться, Луций Аппулей. Сойди, пока этого не произошло, – заметил Сулла.

– Я выдвигаю обвинение против Квинта Сервилия, отцы-сенаторы, – Сатурнин не обратил внимание на слова Суллы, которого считал ничтожеством, – и пусть дело передадут в суд.

В храме присутствовало около восьмидесяти сенаторов, но ни одного более-менее значительного лица, и Сатурнин расхрабрился.

– Я хочу получить деньги для закупки зерна. Если денег в казне нет, то пойдите и займите у кого-нибудь. Я должен получить деньги!

Деньги Сатурнин получил: покрасневший и протестующий Сципион был вынужден подчиниться городскому претору, который приказал принести серебро из храма Опса.

– Увидимся в суде, – улыбнулся Сатурнин Сципиону-младшему. – Я сам вынесу тебе наказание.

Однако это ему не удалось; судьи-всадники недолюбливали Сатурнина, что дало преимущество Сципиону; Фортуна оказалась благосклонна – в разгар разбирательства пришло письмо из Смирны с сообщением о смерти Квинта Сервилия Сципиона, Сципион-младший разрыдался; суд был распущен и дело замято.

Подходило время выборов, но никто этим не занимался – толпы народа еще бродили по Форуму, а хранилища по-прежнему пустовали. Младший консул, Флакк, настаивал, что выборы будут проводиться только тогда, когда в них сможет участвовать Гай Марий; жрец Марса, Флакк, так мало имел в характере воинственных черт своего бога, что не решался в одиночку проводить выборы в такой обстановке.

Марк Антоний Оратор в течении трех лет успешно сражался с морскими пиратами Сицилии и Памфилии, окончательно разделавшись с ними после перенесения штаба в Афины. Там его встретил старый друг Гай Меммий, который по возвращении в Рим после правления в Македонии оказался под судом по делам о вымогательстве, возглавляемом Главцией. Туда был вызван и его соратник Гай Флавий Фимбрия. Фимбрию признали виновным единогласно, а Гая Меммия – с перевесом всего в один голос.

Он выбрал Афины местом ссылки именно потому, что там находился его друг Антоний, а Меммию нужна была поддержка для обращения в Сенат по поводу пересмотра приговора. Он вполне мог оплатить расходы по этому дорогостоящему предприятию – будучи правителем Македонии, он, мягко говоря, придержал у себя золото, найденное в одной из захваченных деревень скордисков. Как и Сципион в Толосе, Гай Меммий не считал, что обязан с кем бы то ни было делиться и все оставил себе. Кое-что он дал и Антонию. Так что через несколько месяцев ему пришел вызов из Рима, и он был восстановлен в Сенате.

Война с пиратами завершилась, и Гай Меммий ожидал лишь, когда вернется Марк Антоний Оратор. Их дружба за это время окрепла, и они решили, что вместе будут баллотироваться в консулы.

К концу ноября Антоний уже расположил свою маленькую армию на полях Кампуса Марция и потребовал триумфа. Требование, рассмотренное Сенатом в храме Беллоны, было встречено благосклонно. Однако, Антонию сообщили, что он должен ждать до десятого декабря, поскольку еще не проводились ни одни выборы трибунов, а Форум по-прежнему запружен толпами людей. Антоний не сомневался, что так и будет: десятого вступят в должность новые трибуны, а следом состоится триумфальное шествие.

На Антония перестали смотреть как на соперника в борьбе за консульское место, поскольку триумф его еще не состоялся и империум его в этот момент был не выше империума какого-нибудь иноземного царя, приглашенного в Рим, но не имеющего права переступать священную границу помериума. Он все еще не мог вступить в Рим и объявить себя кандидатом на пост консула.

Однако успешная война сделала Антония необычайно популярным в среде купцов, которым он, победитель пиратов, открывал путь в Средиземное море. Если бы он мог бороться за консульство, то вполне претендовал бы на место старшего – даже если соперником окажется сам Гай Марий. Несмотря на обвинение в причастности к махинациям с зерном, шансы Гая Меммия также были не плохи. Оба были, как подчеркнул Катулл Цезарь в разговоре со Скавром, весьма известны среди всадников первого и второго классов – и оба были для них предпочтительнее Гая Мария.

Поскольку все ждали, что Гай Марий в самую последнюю минуту вернется в Рим, то оставили для него место консула в седьмой раз. Об ударе, с ним приключившемся, было известно широко, но это никак не повредило Гаю Марию. Те, кто ездил в Кумей проведать консула, дружно утверждали, что он сохраняет здравость суждений. Не сомневаясь, что о нем не забыли, Гай Марий выставил свою кандидатуру на пост консула.

Идея голосовать сразу за пару консулов пришлась по душе политическим воротилам Сената; Антоний и Меммий вместе имели бы шанс свалить Гая Мария. Однако Антоний упрямо отказывался променять триумф на возможность стать консулом.

– Я могу сделать это и в следующем году, – отвечал он на уговоры Катулла Цезаря и Скавра, специально пришедших на Кампус Марция. – Триумф важней для меня – я, может, никогда больше не выиграю ни одной битвы, вообще не сподоблюсь участвовать в войне.

И никто не мог его переубедить.

– Хорошо, – размышлял вслух Скавр, когда они с Катуллом возвращались из лагеря Антония, – тогда мы немного перекроим правила. Гай Марий о правилах не думал никогда – зачем же нам над традициями трястись?

И Катулл Цезарь вынес их предложение на рассмотрение Сената, когда собрался кворум.

– Наступило время внести кое-какие изменения, – сказал он. – Обычно все кандидаты в курульные магистраты должны были предстать перед лицом Сената и Народа на Форуме. К несчастью, нехватка хлеба и постоянные сборища черни мешают выполнению этого обычая. Могу ли я обратиться к отцам-сенаторам за разрешением – всего лишь на год! – провести отдельное выборное собрание на септе Кампуса Марция? Мы должны что-то предпринять, чтобы выборы состоялись. Перенесем же церемонии в септу. Это пойдет на пользу и Марку Антонию, который хотел бы стать консулом, но не может пересечь помериум без триумфа и не хочет лишиться самого триумфа. А на Кампусе он мог бы выставить свою кандидатуру. Мы надеемся, что после выборов новых плебейских трибунов толпы разойдутся по домам. Марк Антоний проведет свой триумф – и приступим к курульным выборам.

– Почему вы так уверены, что толпы разойдутся после выборов новых трибунов? – спросил Сатурнин.

– От вас ли слышу вопрос, Луций Аппулей? – огрызнулся Катулл Цезарь. – Вы лучше нас всех разбираетесь в толпах. Вы собирали их на Форуме – вы день ото дня разжигали в них страсти, давая обещания, которые не в состоянии выполнить! Как можно купить зерно, которого нет?

– Я еще встану перед толпой после того, как кончится мой срок.

– Ну уж, нет. Однажды вам это удалось, Луций Аппулей. Не пожалею ни времени ни денег, но найду какой-нибудь закон или судебные прецеденты, по которым можно будет вас за эти выступления с ростры осудить!

Сатурнин рассмеялся.

– Надейтесь, надейтесь, Квинт Лутаций! Есть одно «но» – я не собираюсь сделаться частным лицом в ближайшее время – я собираюсь остаться плебейским трибуном. И мне это удастся, как удалось Гаю Марию оставаться на консульском кресле.

– Обычаи и традиции! – веско заявил Скавр. – Они есть, и этого достаточно, чтобы остановить таких как вы или Гай Гракх на пороге третьего срока. Вам следовало бы задуматься о судьбе Гракха. Он, кажется, умер в роще Фуррины вместе с каким-то рабом.

– У меня есть кое-что получше, – воскликнул Сатурнин. – Мы, люди из Пиценума, всегда держимся вместе – да, Тит Лабиен? – да, Гай Сауфей? И вам не так-то просто будет нас одолеть.

– Не искушайте богов. Они любят поиграть с человеком, Луций Аппулей, как кошка с мышкой!

– Я богов не боюсь, Марк Эмилий! Они – на моей стороне, – с этими словами Сатурнин вышел.

– Я пытался с ним говорить, – подошел Сулла к Скавру и Катуллу Цезарю. – Он поставил на бешеную лошадку… и неминуемо расшибется.

– Еще и этот! – сказал Катулл, когда Сулла уже не мог слышать их разговор.

– Таких – пол-Сената. Если не больше. – Ответил Скавр, оглядываясь по сторонам. – Какой чудесный храм! Благодаря Метеллу Македонскому… Да, не хватает здесь другого Метелла – Нумидийского. Пойдем, нужно перехватить младшего консула, пока он не растерял последние крупицы отваги. Он – прекрасный мастер свершать жертвоприношения и Марсу, и Юпитеру; наша задача – сделать все по высшему разряду и использовать suovetauilia, чтобы получить одобрение богов на проведение церемонии отбора кандидатов на Кампусе Марция!

– А кто оплатит расходы на покупку белой коровы, белого кабана и белого барана? – спросил Катулл Цезарь, повернувшись к Метелл Поросенку и Сципиону-младшему. – Квесторы казначейства завизжат громче, чем три жертвы, вместе взятые…

– Тогда пусть заплатит этот белый кролик, который зовется Луцием Валерием, – усмехнулся Скавр.

В последний день ноября от Гая Мария пришло послание: на следующий день назначалось собрание Сената в Курии. Даже возможные беспорядки на Форуме не испугали на этот раз сенаторов – так им хотелось встретиться с Гаем Марием. Сенат был заполнен до предела, многие явились еще до восхода солнца, чтобы удостовериться в победе над ним.

Он вошел в зал такой же высокий, широкий в плечах, горделивый, как всегда; ничто в его движении не выдавало перенесенного удара: левая рука нормально лежала на правом плече, поддерживая складки тоги, окаймленной пурпуром. Единственное, что свидетельствовало о болезни – это его лицо, левая половина которого выглядела страшной карикатурой на правую.

Марк Эмилий Скавр медленно поднял руки и начал хлопать; первый удар ладоней, хлесткий, как удар бича, разрезал пространство древнего зала, отражаясь от грубых терракотовых черепиц, которыми были выложены потолок и крыша. Один за другим к прицепсу стали присоединяться отцы-сенаторы, и к тому моменту, когда Гай Марий достиг до своего кресла, шквал аплодисментов накатывал на него волна за волной. Он не улыбался, улыбка лишь подчеркнула бы, углубила ассиметрию лица – когда так получалось, глаза всех, кто видел это, наполнялись слезами.

Поэтому он просто встал у своего кресла, кивая и кланяясь, пока овация не утихла.

Широко улыбаясь, Скавр встал со своего места:

– Гай Марий, как прекрасно, что вы здесь! Сенат был скучен, как дождливый день все эти месяцы. Я приветствую вас здесь, дома, в Сенате.

– Благодарю вас, принцепс, и отцы-сенаторы и магистраты, – ответил Марий чистым, звонким голосом. Несмотря на все его усилия, легкая улыбка изогнула правый кончик его губ, тогда как правый оставался скошенным вниз. – Если для вас такое удовольствие – приветствовать мое возвращение, то уж мне в еще приятнее вернуться! Вы знаете: я был болен.

Он вздохнул так глубоко и тяжело, что это услышал каждый.

– Болезнь прошла, но я ношу оставленные ею шрамы. Поэтому перед тем, как мы начнем обсуждать наши дела, требующие неотложного внимания, я хотел бы сделать заявление. Я не буду претендовать на пост консула в седьмой раз. По двум причинам. Во-первых, крайняя необходимость, которая заставила государство позволить мне оставаться на этом посту столько лет, теперь исчезла. Во-вторых, я считаю, что здоровье не позволит мне достойно исполнять обязанности. Я уже несу ответственность за нынешний хаос. Если бы я был в Риме, то само присутствие старшего консула сыграло бы усмиряющую роль. Я не осуждаю ни Луция Валерия, ни Марка Эмилия, ни кого-то еще. Руководить должен старший консул. Я же управлять не могу. Все это подтолкнуло меня к решению не переизбираться. Пусть обязанности старшего консула несет здоровый человек.

Никто не произнес ни звука, ни один не пошевелился. Если его скошенное на один бок лицо подтверждало слухи о нем, то степень удивления и какого-то непонимания, которое чувствовал каждый из них, было свидетельством власти и силы влияния, которую имел на них Гай Марий все пять лет его правления. Сенат без Гая Мария в кресле консула?!

Невозможно! Даже Скавр и Катулл Цезарь не могли опомниться.

Вдруг раздался голос откуда-то позади Скавра.

– Хо-хо-хорошо, – это был Метелл Поросенок. – Теперь мой па-па-папа сможет вернуться домой.

– Благодарю за комплимент, юный Метелл, – Марий прямо и строго смотрел ему в лицо. – Ты, вероятно, считаешь, что именно я держу твоего отца в ссылке. Но это не так – и ты должен понимать такие вещи. Римом правят законы. Я еще раз повторяю всем и каждому члену Сената – помните об этом! И никаких поблажек, никаких искажений закона, даже если я не буду консулом!

– Молодой дурак, – яростно прошептал Скавр Катуллу Цезарю. – Если бы он не вякнул, мы наверняка смогли бы на следующий год вернуть Квинта Цецилия из ссылки. А теперь об этом не стоит и думать! Мне кажется, на этот раз юный Метелл вполне оправдал свою кличку.

Было непривычно видеть, как быстро Сенат перешел к делам и как толково решал их при Гае Марие. Странным казалось и чувство успокоенности, охватившее всех членов Сената, будто толпы черни на Форуме не играли уже того значения, какое им придавалось в отсутствие Мария.

Узнав о перемене места представления кандидатов, Марий согласно кивнул и приказал Сатурнину созвать Плебейское собрание и выбрать некоторых магистратов; пока этого не произойдет, ни один другой магистрат не будет выбран – так гласил закон.

После всего Марий повернулся к Гаю Сервилию Главции, сидящему в кресле городского претора позади и чуть левее консула.

– До меня дошел один слух, Гай Сервилий, что ты собираешься выставить свою кандидатуру на пост консула на основе неправомерности и незаконности в Lex Villia. Лучше не стоит. Lex Villia определенно говорит, что каждый человек должен ждать два года между постами претора и консула.

– Кто бы говорил! – воскликнул Главция, задумав опереться на поддержку оппозиции сенаторов. – Как смеешь ты рассуждать об этом, Гай Марий, обвиняя меня в стремлении нарушить Lex Villia, когда сам нарушал его пять лет подряд? Если Lex Villia законен, то остается в силе и утверждение, что между консульскими сроками должно пройти десять лет.

– Я не выставлял свою кандидатуру более, чем один раз, Гай Сервилий, – спокойно заметил Марий.

– Это другие ее выставляли – и трижды в мое отсутствие! – поскольку я воевал с германцами. Когда над государством нависает опасность, обычаи и законы отходят на второй план. Когда же все успокаивается – традиции возрождаются.

– Ха-ха-ха! – вызывающе рассмеялся Метелл Поросенок, но его оборвал громкий голос Мария:

– Пришел мир, отцы-сенаторы! Мы вернулись к нормальному течению жизни. Гай Сервилий, закон запрещает вам стать сейчас консулом. Как председатель выборных комиссий, я не позволяю вам выставлять свою кандидатуру. Прислушайтесь к этому предупреждению. И ведите себя достойно. Риму нужны законники вашего уровня и таланта – идите этим путем. Тот, кто нарушает законы – недостоин их.

– Я же говорил! – хмыкнул Сатурнин.

– Он не сможет помешать мне, ни он и никто другой! – голос Главция перекрыл приглушенный шум Сената.

– Помешает! – уверенно сказал Сатурнин.

– Что касается вас, Луций Аппулей, – Марий повернулся в сторону скамьи трибунов, – то я слышал о вашем желании в третий раз добиваться места плебейского трибуна. Это сейчас не запрещено. Я не могу запретить вам, но прошу отказаться от этого намерения. То, что вы делали все последние месяцы – это не традиционная политическая игра обычного члена Сената. Все наши законы и все наши способности к мошенничеству и обману, вся структура нашего правления работают в интересах Рима – как мы их понимаем. Нет необходимости использовать политическую доверчивость низов. Наш долг – печься о них, а не использовать их в своих политических играх.

– Вы закончили? – резко спросил Сатурнин.

– Полностью закончил, Луций Аппулей, – тон, каким Марий произнес эти слова, подразумевал очень многое.

"Все! Все закончено, все довершено" – думал Марий, идя домой и опираясь на трость, чтобы скрыть легкую хромоту. Какими странными и страшными были эти месяцы в Кумее, когда он прятался от всех, стараясь как можно реже видеться с людьми, чтобы не выслушивать выражения испуга, сочувствия или злорадного удовлетворения, маскирующегося под жалость. Самое тяжелое испытание при этом было – отношение к нему людей, которые любили его и искренне жалели. Таких, как Публий Рутилий. С ним не говорили ни о политике, ни о делах – Юлия оказалась в этом вопросе настоящим тираном. Поэтому он не знал ни о кризисе с зерном, ни о том, что Сатурнин разжигает толпу. Его жена строго следила за соблюдением диеты и режима дня, который состоял из упражнений на воздухе, чтения классиков и сна. Вместо куска мяса с поджаренным хлебом он питался теперь арбузами – Юлия где-то услышала, что те благотворно действует на почки, оба пузыря и на кровяное давление. Вместо заседаний в Курии, он поднимался на вершины Байе и Мизенума; вместо чтения отчетов сенаторов и провинциальных правителей – корпел над сочинениями Изократа, Геродота и Фукидида, придя к выводу, что ни один их них не достоин доверия, поскольку они излагали не как люди, привыкшие действовать, а как люди, привыкшие только расписывать действия.

Однако это помогало. Медленно, постепенно, но ему становилось лучше. Хотя никогда уже левая часть рта не примет нормального положения, никогда не сможет он сбросить с себя усталость. Телесные изменения лишь раскрыли его внутреннюю исковерканность. К развязке подошел бунт Мария и его неравная борьба со старым Римом. Юлия, так тщательно оберегавшая его все это время, наконец разрешила ему уехать. Он тут же послал за Публием Рутилием и вернулся в Рим, дабы поправить что еще возможно.

Конечно, он прекрасно понимал, что Сатурнин не откажется от задуманного несмотря на предупреждение; что же касается Главции, то ему избираться нельзя – и точка. По крайней мере, теперь выборы состоятся: трибунов плебса в день перед нонами, а голосование за квесторов – в сами ноны. Выборы могут вызвать волнения, так как проводиться они должны на Форуме в Комиции, где ежедневно бродят целые толпы, выкрикивая оскорбления, забрасывая людей в тогах комьями грязи, дергая их за полы и прославляя на все лады Сатурнина.

Но они не тронули Гая Мария, когда он шел сквозь толпу с памятного собрания. Никто из бедняков не бросил в его сторону злобного взгляда; как и братья Гракхи, он оставался их героем. Те, кто знал его в лицо, не могли удержать слез; те, кто никогда раньше не видели его и поэтому думали, что оно всегда было таким, восхищались им еще больше; никто даже не пытался коснуться его – все расступались, давая ему проход, и он гордо шествовал мимо них, навсегда оставляя след в их сердцах и умах. Сатурнин, глядя с ростры, лишь удивлялся этому.

– Толпа – странное явление, – заметил Сулла во время ужина, в компании Публия Рутилия Руфа и Юлии.

– Толпа – символ нашего времени, – ответил Рутилий.

– И знак того, что мы теряем связь с римлянами, – нахмурился Марий. – Риму нужна передышка. Начиная с Гракхов, нас преследует какой-то злой рок: Югурта, германцы, скордиски, волнения италийцев, бунты рабов, пираты, нехватка зерна… бесконечна череда бедствий! Нам нужно передохнуть и отвлечься от собственных амбиций. Надеюсь, это удастся – тогда мы наладим доставку зерна…

– У меня есть сообщение от Аврелии, – вдруг сказал Сулла.

– Ты виделся с нею, Луций Корнелий? – в Рутилии Руфе взыграли чувства дядюшки, заботящегося о репутации матроны.

– Прекрати кудахтать, Публий Рутилий. Ты видишь в этом дурное? Да, мы видимся время от времени. Меня влекут туда какие-то смутные симпатии, воспоминания. Она живет в Субуре, а это – и мой мир, – спокойно ответил Сулла. – У меня еще остались там друзья, а дом Аврелии как раз по пути, да и дом этот в моем вкусе, если вы понимаете, о чем я говорю.

– О, дорогой, я давно хотела пригласить ее на обед! – Юлия была смущена тем, что забыла о родственнице. – Вечно я что-то забываю…

– Она поймет и не обидится, – успокоил ее Сулла. – Не думайте об этом плохо – она любит своего мужа, но ей хочется знать и о том, что происходит на Форуме… Вот я и взял на себя труд рассказывать ей об этом. Ты, Публий Рутилий, хотел бы избавить ее от всех внешних волнений и тревог, поскольку ты – ее дядюшка. Я же рассказываю ей обо всем. Она удивительно умна и проницательна.

– Ну и что она нам передала? – Марий отпил немного воды.

– Слова ее друга Луция Декумия – странного типа, который возглавляет братство перекрестка, собирающееся в ее инсуле. Звучит это примерно так: если вы считаете толпами то, что собирается на Форуме, то вы ничего не понимаете. В день выборов это море превратится в океан.

Луций Декумий оказался прав. На восходе солнца Гай Марий и Луций Корнелий Сулла поднялись на Аркс Капитолия и остановились у низкой оградки вокруг вершины Лаутумиея – перед ними лежал Форум, заполненный людьми. От этой картины захватывало дух.

– Почему? – вырвался у Мария вопрос.

– Как сказал Декумий – чтобы всем напомнить, что они есть и что они сильны своей многочисленностью. Они слышали, что Сатурнин выставляет свою кандидатуру, и они считают, что он – их единственная надежда не умереть с голоду. Голод уже начинается, Гай Марий. Они не хотят голодать…

– Но они не смогут оказать влияние на ход выборов!

– Это так. Но они и собрались не для того, чтобы голосовать. Они здесь, чтобы дать нам понять: они – есть.

– Это идея Сатурнина?

– Нет. Его союзники – те, кого ты видел в календы. Настоящее дерьмо, отбросы, как я их называю. Завсегдатаи перекрестков, бывшие гладиаторы, воры, вольноотпущенники, постоянно заискивающие перед бывшими хозяевами – и многие другие, думающие перехватить денарий-другой, если Луций Аппулей станет плебейским трибуном.

– Но здесь гораздо больше, чем те, кого ты перечислил, – задумчиво проговорил Марий. – Они пошли бы за первым встречным, который отнесся бы к ним серьезно… Но эти люди, которые здесь собрались, не принадлежат Луцию Аппулею. Они не принадлежат никому. О, боги, – кимвров было меньше на поле боя при Верцелле, чем людей на Форуме! А у меня нет с собой армии. Все, что осталось – это моя тога. Грустный финал.

– Ты опять прав, – ответил Сулла.

– Хотя… Может, эта тога и есть моя армия. Сейчас я смотрю на Рим другими глазами, Луций Корнелий. Они пришли, чтобы показать себя нам. Но ведь они постоянно живут здесь, в Риме, занимаются своими делами. Им часа достаточно, чтобы собраться в эту армаду… А мы верим, что правим ими!?

– Мы правим, Гай Марий. Они не могут управлять собой сами. Они подчинили себя нам. Но братья Гракхи давали им дешевый хлеб, а эдилы – прекрасные игрища. Теперь пришел Сатурнин и в канун голода пообещал им дешевый хлеб. Он не сможет сдержать свое обещание, и они уже начали подозревать его в обмане. Поэтому и явились сюда – чтобы в день выборов напомнить ему о себе.

Марию пришла в голову аналогия:

– Они – как огромный, добродушный буйвол. Когда он приходит к тебе, это значит, что у тебя есть корзина с кормом. Все, что его интересует – это еда, которая, как он знает, у тебя есть. Но, если он обнаруживает корзину пустой, то не поднимет тебя на рога. Он решит, что ты спрятал пищу где-нибудь в твоем теле, и затопчет тебя до смерти в поисках корма, даже не думая о том, во что ты превратился под его копытами. И о том, что после ты уже никогда не сможешь его покормить…

– Сатурнин принес пустую корзину.

– Что ж, – сказал Марий, поворачиваясь от оградки, – оставим быка при его рогах.

– И будем надеется, – ухмыльнулся Сулла, – что после всего на них не останется клочков сена.

Толпа не мешала сенаторам и голосующим продвигаться по площади. Когда Марий поднялся на ростру, Сулла отошел к другим сенаторам, стоявшим на сенатской лестнице. Выборщики в этот день ощущали себя островком в океане безмолвных наблюдателей – затонувший остров, на котором, как скала, возвышалась ростра. Тысячная толпа черни не оказалась сюрпризом для сенаторов и выборщиков, которые прятали под тогами ножи и дубинки, особенно компания молодых повес во главе со Сципионом-младшим. Однако против толпы, где собрались все римские низы, ножи и дубинки были бесполезны…

Один за другим претенденты объявляли о своих намерениях. Первым выступал Луций Аппулей Сатурнин. Вся гигантская толпа начала оглушительно хлопать и выкрикивать одобрительные возгласы; Марий удивился такому приему. Со своего места он мог видеть лицо Сатурнина. Имея за спиной такую опору, как триста тысяч римлян, чего только не мог бы он добиться… Кто посмеет не проголосовать за него?!

Те, кто выходил за Сатурнином, были встречены безразличным молчанием; Публий Фурий, Квинт Помпей Руф из пиценумских Помпей, Секст Тит – сомнительный по происхождению и рыжеволосый, Марк Порций – сероглазый, с тонкими чертами лица и осанкой аристократа, Катон Салониан – внук тускуланского крестьянина Катона Цензора и правнук кельтского раба.

Последним появился никто иной, как Луций Эквитий, самозваный внебрачный сын Тиберия Гракха, которого Метелл Нумидиец, будучи цензором, пытался исключить из списков Ordo Equester. Толпа вновь разразилась приветствиями – перед ней стоял потомок обожаемого ими Тиберия Гракха. Марий понял, насколько точна была его метафора об огромном добродушном быке: толпа прихлынула к ростре, заставив Луция Эквития подняться выше. Волна подкатывала все ближе и ближе к голосующим и сенаторам. По их рядам пробежал всплеск страха перед толпой, несущей в себе силу зверя, ослепленного гневом.

Горстка выборщиков оказалась в тесном кругу, который уже невозможно, казалось, разорвать.

Когда все вокруг оцепенели в объятиях ужаса, Гай Марий быстро вышел вперед и поднял руки, выставив ладони перед приближающимися лицами; жест приказывал: "Остановиться! Стоять!" И толпа тут же замерла, напор ослаб, и теперь шквал аплодисментов обрушился уже на Мария – на Первого Человека Рима, Третьего Основателя, победителя германцев.

– Быстро, ты, идиот! – прошипел он Сатурнину, который все еще стоял, зачарованный оглушительным шумом и грохотом. – Скажи им, что услышал гром – и поэтому собрание распускается!

Марий приказал барабанщикам отбить дробь и в наступившей тишине снова воздел руки к небу:

– Гром! – закричал Марий. – Голосование переносится на завтра! Идите по домам, люди Рима! Домой!

Толпа разошлась.

К счастью, большинство сенаторов нашло убежище внутри Курии, куда Марий и поспешил, заметив, однако, что Сатурнин сбежал с ростры на площадь и бесстрашно втиснулся в самую гущу толпы, улыбаясь и пожимая всем руки, подобно одному из писидианских мистиков, веривших в силу пожатия руки как в скрепление добрых отношений. А Главция, городской претор? Он стоял на ростре, с улыбкой на лице наблюдая за мелькавшим в толпе Сатурнином.

Все лица повернулись к Марию, когда он вошел в Курию – белые от пережитого страха, застывшие в напряженном ожидании.

– Что за гадость! – встретил его Скавр, как обычно прямой, но с явными следами страха на лице.

Марий посмотрел на сбившихся в кучу отцов-сенаторов и ответил довольно резко:

– Расходитесь по домам! Толпа не причинит вам вреда, но лучше идите через Аргилетум. Окружной путь все же надежней. Ступайте же!

Тех, с кем он хотел еще поговорить он слегка придерживал за плечо. Сулла, Скавр, цензор Метелл Капрарий, верховный жрец Агенобарб, курульные эдилы Красс Оратор и кузен его Сцевола… Сулла, заметил он с интересом, отошел к Сципиону-младшему и Метеллу Поросенку, о чем-то пошептался и сделал такое движение, будто похлопывает их по плечам, когда они выходили. "Нужно выяснить, что за этим кроется" – подумал Марий, – "Но позже, когда будет время. Что бы означал этот жест?"

– Итак, сегодня мы столкнулись с тем, чего раньше не видели, – начал он. – Сопротивление – и активное…

– Я не думаю, что они хотели причинить вред, – заметил Сулла.

– Я тоже не думаю, – ответил ему Марий. – Но они похожи на быка, не ведающего своей силы… – Марий подозвал жестом главного писца. – Пошли кого-нибудь на Форум! Мне срочно нужен глава коллегии ликторов.

– Что вы хотите предложить? – спросил Скавр. – Отложить выборы трибунов?

– Нет, мы должны довести дело до конца, и побыстрее. Сейчас бык еще послушен, но кто знает, до чего он может дойти, если вконец изголодается?! Нельзя ждать, пока на его рогах появится солома – пока рога вонзятся в кого-нибудь из нас. Я послал за главой ликторов, так как мне кажется, что бык может решить, будто ему теперь море по колено. Я собираюсь собрать рабов, чтобы за ночь они соорудили баррикаду вокруг места выборов – как обычно делается во время погребальных представлений. Они к этому привыкли и не будут сочтут ограду проявлением нашего страха. По внешнему краю я расставлю ликторов – в туниках, а не в тогах, и не вооруженных. Надо сделать все, чтобы не толкнуть быка на опасную мысль о том, что он сильнее нас, – быки сообразительны, да будет вам известно! И завтра мы проведем выборы трибунов – голосовать будут всего лишь тридцать пять человек, все пройдет быстро. Из сказанного следует, что, расходясь по домам, вы нанесете ряд визитов и распорядитесь, чтобы сенаторы готовились к завтрашнему голосованию. Таким образом у нас и наберется как раз по одному представителю от каждой трибы. Это будут ускоренные выборы, закон разрешает такие и голосование состоится. Все все поняли?

– Поняли, – ответил за всех Скавр.

– Где сегодня Квинт Лутаций? – спросил Сулла у Скавра.

– Болен, я думаю. Он никогда не страдал от недостатка мужества.

Марий взглянул на цензора Метелла Капрария.

– Вам, Гай Цецилий, выпадет завтра трудная задача. Эквитий выставил свою кандидатуру. Я прошу: позвольте ему остаться. Что скажете?

– Отвечу – нет, Гай Марий. Человек, который был рабом, не может сделаться плебейским трибуном. Это неслыханно.

– Хорошо, тогда у меня все. Благодарю вас. Стойте на своем. И пусть все сенаторы будут завтра здесь. Даже если боятся. Луций Корнелий, останьтесь. Дождитесь главы ликторов. Будет лучше, если ты тоже примешь участие в нашем с ним разговоре.

Толпа вернулась на Форум с рассветом и обнаружила, что место голосования обнесено оградой, какую обычно возводили при погребальных игрищах гладиаторов; одетые в малиновые туники ликторы стояли вдоль ограды на расстоянии шага друг от друга, держа в руках длинные толстые жерди. Это никого не озлобило, и когда Гай Марий вышел и объяснил, что возвели ограду, чтобы никто не пострадал в давке, – речь его встретили громкими возгласами одобрения. Чего толпа не видела, так это группу людей внутри Курии, размещенных там Суллой еще ночью: пятьдесят молодых людей первого класса в кирасах, шлемах и с мечами в руках. Возглавлял их взволнованный Сципион-младший, но на самом деле командовал ими Сулла.

– Мы двинемся только тогда, когда я скажу. Кто выступит без приказа – убью.

На ростре было весьма оживленно; пришло на удивление много выборщиков и половина Сената, а сенаторы-патриции чинно стояли на лестнице. Среди них находился и Катулл Цезарь, выглядевший настолько больным, что ему выдвинули кресло; там же стоял Капрарий, цензор, плебейский статус которого обязывал его быть на Комиции, но он хотел, чтобы его могли видеть.

Когда Сатурнин снова объявил свою кандидатуру, толпа почти впала в экстаз от восторга – сыграло, все же, свою роль вчерашнее поведение. Остальных кандидатов встретили, как и раньше, молчанием. Пока не появился Луций Эквитий.

Марий взглянул в сторону стоящих на лестнице сенаторов и изобразил вопрос, высоко подняв бровь, направляя его Метеллу Капрарию; тот упрямо затряс головой. Сказать что либо было невозможно – они не услышали бы друг друга: толпа никак не могла угомониться при виде Луция Эквития.

Затрубили трубы, Марий вышел вперед, и вдруг все стихло.

– Этот человек, Луций Эквитий, не может быть выбран на пост трибуна. Есть одно пятно на его репутации, о котором расскажет цензор…

Сатурнин появился за спиной Мария и встал у самого края ростры:

– Я отрицаю какую бы то ни было правомерность этого поступка!

– На основании слов цензора я заявляю, что подобный шаг недопустим, – Марий даже не шевельнулся.

Сатурнин вновь закричал, привлекая внимание толпы:

– Луций Эквитий такой же римлянин, как и все мы! Посмотрите на него! Это же копия Тиберия Гракха!

Однако Луций Эквитий уже спустился вниз. Сенаторы и их сыновья достали припрятанные под тогами ножи и дубинки и сдвинулись, будто желая скрыть Луция Эквития за своими спинами.

Луций Эквитий, отважный воин в прошлом /как он себя рекомендовал/ отступил назад и повернулся к Марию:

– Помогите мне! – взмолился он.

– Я был бы и рад, смутьян ты эдакий. Однако, положение таково, что выборы надо закончить побыстрее. Тебе нельзя здесь стоять. А то тебя кто-нибудь тебя просто столкнет с ростры. Хочешь спастись – укройся в одной из камер Лаутумиея, пока все не разойдутся по домам.

Десятка два ликторов стояли на ростре, и десять из них – были с фасками, означавшими их принадлежность к свите Гая Мария. Он велел им окружить Луция Эквития, и они провели его через толпу, разрезая людской океан.

"Не верится даже, – думал Гай Марий, провожая процессию глазами и рассматривая колышущийся океан голов. – Послушать их выкрики – так они возносят людей до уровня богов. Вероятно, им кажется, будто я арестовал этого малого. Но что они делают? Что и всегда, когда видят цепочку ликторов с фасками на плечах, отходят в сторону, давая величию Рима следовать своим путем. Даже ради Луция Эквития не нарушат они обычая. Да и что им сам Луций Эквитий? Двойник Тиберия Гракха, которого они любили, обожали, почитали. И приветствовали они вовсе не Луция Эквития – они воздавали честь незабытому ими Тиберию."

С гордостью Марий смотрел на медленно разрезающий толпу ликторов – с гордостью за Республику, за силу и мощь ее традиций. "Вот и я, – думал Гай Марий, – стою здесь в своей тоге с пурпурной каймой, не боясь ничего на свете, поскольку она на мне, и знаю, что я – величайший из всех, когда-нибудь в ней ходивших. Хотя у меня нет армии, но внутри города меч не заменит фаски; ни к чему – они все равно посторонятся перед скромными символами моей власти: несколькими прутьями да куском ткани, на котором багрянца меньше, чем они могут ежедневно видеть на иных saltatrix tonsa. Да, быть консулом Рима – лучше, чем царем всего мира."

Лекторы вернулись, а вскоре пришел обратно и Луций Эквитий, которого толпа заставила покинуть Лаутумией и вернуться на ростру – уже, как заметил Марий, с гораздо меньшим шумом и нервозностью. Там он и стоял, дрожа и мечтая укрыться где-нибудь подальше отсюда.

Сатурнин провел выборы быстро. Он торопился упрочить власть над толпой. Управлять ею было легко. Разве они приветствовали Луция Эквития не только потому, что он похож на Тиберия Гракха? Разве они хлопали Гаю Марию, этому старому скособоченному страшилищу, не только за его победы над варварами?

Какой податливый материал – это скопище скотов из Субуры! Толпа, состоящая из людей, чьи желудки пусты, как и головы.

Один за другим кандидаты выходили на край ростры, и трибы голосовали; писцы записывали все, что происходило; Гай Марий и Сатурнин наблюдали за ходом событий. Наконец настал момент, когда вперед вышел Луций Эквитий. Марий посмотрел на Сатурнина, Сатурнин – на Мария. Марий обежал глазами сенатскую лестницу.

– Что вы скажете мне на этот раз, Гай Цецилий Метелл Капрарий? – громко обратился к нему Марий.

– Хотите ли вы, цензор, чтобы я продолжал отрицать права этого человека на избрание или снимаете свои возражения?

Капрарий беспомощно посмотрел на Скавра, который повернулся к сидящему с посеревшим лицом Катуллу Цезарю, который в свою очередь попытался встретиться глазами с Агенобарбом – тот не смотрел ни на кого вообще. Пауза затягивалась. Толпа безмолвствовала, удивленная, не понимая, что происходит и чем все кончится.

– Пусть остается! – ответил, наконец, Капрарий.

– Пусть остается! – повторил Марий.

Когда подвели итоги, наибольшее количество голосов набрал Луций Аппулей Сатурнин, став в третий раз трибуном плебса; Катон Салониан, Квинт Помпей Руф, Публий Фурий и Секст Тит тоже оказались в списке избранных; седьмое место занял бывший раб Луций Эквитий.

– Что за коллегия подобралась у нас в этом году!

– презрительно заметил Катулл Цезарь. – Не только Катон Салониан, но и какой-то вольноотпущенник!

– Республика умирает, – с отвращением глядя на Метелла Капрария, проговорил Агенобарб.

– Но что бы я мог? – проблеял Метелл Козел. Сенаторы уже разошлись, когда из Курии вышла гвардия Суллы. Сенатская лестница казалась самым безопасным местом, хотя толпа, удовлетворенная, что ее герои избраны, уже рассеялась.

Сципион-младший сплюнул в направлении толпы.

– До свидания, скоты! – его лицо исказила гримаса ненависти. – Посмотрите на них! Воры, убийцы, соблазнители собственных дочерей!

– Они не скоты, Квинт Сервилий, – резко ответил Марий. – Они – римляне. Бедны – да. Но не воры и не убийцы. Они едят сейчас только брюкву и лук. Лучше будем надеяться, что этот малый, Луций Эквитий, не станет мутить воду. Они вели себя не так уж плохо в течение всех этих проклятых выборов, но все может измениться, если лук и брюква тоже начнут дорожать.

– О, не стоит беспокоиться! – хвастливо заявил Гай Меммий, обрадованный тем, что выборы трибунов уже завершились и его союз с Марком Антонием Оратором выглядел все более обещающим. – Положение дел можно улучшить за несколько дней. Марк Антоний рассказал мне, что наши люди, посланные в провинцию Азия, смогли закупить много пшеницы и сейчас находятся на обратном пути где-то на севере Эвксина. Первый корабль с зерном должен придти в Путеоли со дня на день.

Все уставились на него с открытыми ртами.

– Хорошо, – Марий даже забыл, что ему лучше не улыбаться, и на лице его появилась уродливая гримаса. – За хорошую новость – спасибо. Но скажите, откуда вам это известно, когда ни я, старший консул, ни Марк Эмилий, принцепс Сената и curator annonae ничего не знаем?

Меммий смутился:

– Это не секрет, Гай Марий: из нашего разговора с Марком Антонием в Афинах, когда он окончательно вернулся из Пергама. Там он встретил нескольких наших агентов, которые все ему рассказали…

– А почему Марк Антоний не потрудился сообщить об этом мне, отвечающему за снабжение города зерном? – холодно спросил Скавр.

– Думаю, потому что считал – как, впрочем, и я – что вам все известно. Ведь посланцы отправляли в Рим письма.

– Их письма не доходили, – ответил за Скавра Марий, подмигивая. – Могу я поблагодарить вас, Гай Меммий, за радостную весть?

– За что же? – ответил он упавшим голосом.

– Будем надеяться, что не случиться сильных ветров, и наше зерно не окажется на морском дне. – Марий посмотрел на Форум и решил, что толпа уже поредела и можно идти домой. – Сенаторы, мы встречаемся завтра для выборов квесторов. А через день мы отправимся на Кампус Марция, посмотреть кандидатов на посты консулов и преторов. Счастливо оставаться.

– Кретин вы, Гай Меммий, – устало выругался Катулл Цезарь.

Гай Меммий решил не ввязываться в спор с высшей аристократией и отправился вслед за Марием. Ладно, он пойдет сейчас прямо к Марку Антонию и расскажет ему, как прошел этот день. Он радовался еще и тому, что теперь у них с Марком Антонием есть лишний шанс в выборах. Он уверит своих агентов, что им нужно пройтись по центуриям, собирая сторонников и распространяя весть о зерне и о том, что заслуга тут принадлежит именно им двоим. Пусть голытьба знает, кому она благодарна за хлеб.

На рассвете дня представления кандидатов, он пешком направился от Палатина на Кампус Марция, сопровождаемый толпой клиентов и друзей, уверенных в его победе. Шутя и посмеиваясь, они быстро прошли через Форум, обдуваемые прохладным ветерком осеннего утра, и, превозмогая озноб от утренней свежести и от возбуждения, вышли из Фонтинальских Ворот прямо на Аркс, под которым расстилалась долина, залитая солнцем.

Люди постепенно собирались, подходя группами, парами, реже в одиночку. Имевшие право голоса окружали себя целой свитой.

Там, где дорога спускалась с Квиринала и пересекалась с виа Лата, Гай Меммий столкнулся с группой человек в пятьдесят, окружавшей Гая Сервилия Главцию.

Меммий остановился, удивленный.

– Что ты собираешься делать в этом наряде? – спросил он Главция, одетого в toga kandida. Скрашенная бледностью только-только начинавшегося дня, она ослепляла своей белизной. Toga kandida мог надевать только тот, кто собирался избираться в общественные магистраты.

– Я – кандидат в консулы.

– Ты ошибаешься!

– Нет!

– Гай Марий сказал, что этого не будет!

– "Гай Марий сказал!", – передразнил его Главция, повернулся к Меммию спиной и обратился к своим сторонникам голосом высоким, какой обычно бывает у гомосексуалистов. – "Гай Марий сказал, что этого не будет!" Ну и что? Не Марию судить, если свою кандидатуру собирается выставить настоящий мужчина, а не вертлявый педерастик!

Инцидент привлек внимание прохожих, которым такие сцены были не внову: любые выборы сопровождались перепалками кандидатов. Лишь то, что стычка случилась прямо на улице, представляло собою пикантную деталь, и по тому все больше народа скапливалось на виа Лата.

Оскорбленный при зеваках Гай Меммий не выдержал и сорвался. Всю жизнь он страдал от того, что был слишком красив, слишком смазлив.

Гай Меммий просто горел от стыда и гнева. И прежде, чем окружающие догадались о его намерениях, он сделал шаг вперед, положил руки на левое плечо Главции и дернул его за тогу. Главция повернулся, чтобы увидеть того, кто осмелился его оскорбить, и в этот момент Меммий ударил его кулаком в ухо. Главция упал, Меммий набросился на него; от их тог поднялись облака меловой пыли и ароматической пудры. Однако, люди Главции выхватили дубинки и бросились на людей Меммия. Те разбежались, взывая о помощи.

Как водится у зевак, публика и пальцем не пошевелила, чтобы помочь; наоборот, наблюдала за происходящим с живым интересом. Конечно же, никто и предположить не мог, что это – нечто большее, нежели простая стычка кандидатов. То, что свита Главиции пустила в ход оружие, вызвало некоторое удивление, но, в конце концов, друзья кандидатов носили оружие и раньше…

Два рослых человека подхватили Меммия под мышки и поставили на ноги, грубо ругаясь. Главция отряхивал испачканную тогу. Он не произнес ни слова. Взяв у кого-то дубинку, он посмотрел на Меммия долгим-долгим взглядом, а затем поднял дубинку обеими руками и опустил на прекрасную голову Меммия. Никто так и не вмешался, хотя Меммий уже упал, а Главция продолжал бить его по голове. Только когда из пробитого черепа брызнули мозги, Главция остановился.

Только теперь Главция осознал, что натворил. Он отбросил окровавленную дубинку и повернулся к своему другу Гаю Клавдию, который стоял, помертвев от ужаса.

– Ты приютишь меня, пока я не смогу скрыться? – спросил Главция.

Тот кивнул.

Публика начала приходить в себя и все плотнее сбивалась вокруг. Главция повернулся и направился на Квиринал; его люди следовали за ним.

Новость дошла до Сатурнина, который с самого утра слонялся по септе, подбирая сторонников для Главции. Теперь на него смотрели с гневом. Он почувствовал, как оскорбило всех убийство Меммия. Главция поставил под удар и его самого: ведь Сатурнин был известен как лучший друг убийцы. Особенно ожесточились молодые сенаторы и сыновья сенаторов и наиболее могущественных всадников, собравшиеся вокруг Суллы.

– Нам лучше уйти от сюда, – обратился к Сатурнину Гай Сауфей, выбранный накануне квестором.

– Ты прав, я тоже так думаю, – ответил тот, все сильнее ощущая нарастающий гнев окружающих.

Сопровождаемый Титом Лабиеном и Гаем Сауфием, Сатурнин почти бегом покинул септу. Он знал, куда бы мог направиться Главция, – в дом Гая Клавдия на Квиринале. Но явившись туда, обнаружил, что дверь заперта. Пришлось долго стучать. Наконец, Клавдий открыл, и трое друзей вошли в дом.

– Где он? – осведомился Сатурнин.

– В кабинете, – ответил Клавдий, едва сдерживая слезы.

– Тит Лабиен, иди и найди Луция Эквития. Он нам нужен. Толпе он по душе.

– Что ты собираешься сделать?

– Скажу, когда приведешь Луция Эквития. Главция сидел с посеревшим от страха лицом.

– Зачем, Гай Сервилий? Зачем? Главцию трясло.

– Я не хотел… Я всего лишь… всего лишь потерял самообладание…

– И потерял все надежды.

– Я потерял рассудок.

В ночь перед выборами он оставался в этом же доме. Гай Клавдий устроил в его честь вечеринку; застенчивый и нерешительный, Гай Клавдий восхищался смелостью Главции, который собирался взорвать Lex Villia; он решил выказать свое уважение к другу, потратив уйму денег на пиршество, в честь Главции. Собралось пятьдесят мужчин, но Гай Клавдий не догадался позвать ни одной женщины, так что единственным развлечением стала разнузданная пьянка. К рассвету все чувствовали себя отвратительно, но они уже обещали Главции пойти с ним на септу… Если бы знать, чем все обернется!

Измученный бессонницей, непротрезвевший Главция был, как в тумане, когда он встретил на дороге смеющегося Меммия, нервы Главции не выдержали. Он сам заставил Меммия выйти из себя, грубо подшучивал над ним. Но, когда Меммий дернул его тогу, Главция не совладал с собою. Теперь же – что сделано, то сделано. Мир раскололся, как голова Гая Меммия.

С приходом Сатурнина перед ним еще ясней предстали последствия убийства. Он не только закрыл для себя возможность карьеры, но и, скорее всего, разрушил карьеру лучшего друга. Этого он вынести уже не мог.

– Скажи хоть что-нибудь, Луций Аппулей, – простонал он.

Сатурин с трудом вернулся к действительности от своих размышлений:

– Осталось одно, – его голос звучал неестественно спокойно. – Мы должны привлечь на свою сторону толпу и использовать ее, чтобы заставить Сенат действовать так, как мы захотим. Надо спасти тебя и получить гарантии, что никто из нас не пострадает. Я послал Тита Лабиена за Луцием Эквитием – с его помощью будет легче управиться с толпой. Как только Лабиен вернется, отравимся на Форум. Нельзя терять ни минуты.

– И я пойду?

– Нет. Ты со своими людьми останешься здесь. Пусть Гай Клавдий вооружит своих рабов. Не позволяйте никому приблизиться к двери, пока не услышите мой голос, или голос Лабиена, или Сауфия. К полуночи я должен взять Рим под контроль. Если нет – для меня все кончено.

– Оставь меня, – внезапно сказал Главция. – Луций Аппулей, не трудись! Выдай им меня, и сам первый меня осуди. Это – единственный путь. Рим еще не готов к новым формам правления! Толпа просто голодна. Таково стечение обстоятельств. Но этого недостаточно, чтобы они начали разбивать головы и резать глотки. Они охрипли, приветствуя тебя. Но они не пойдут ради тебя убивать…

– Ошибаешься. Люди, что заполняют Форум, превосходят и силой, и числом любую армию! Разве ты не видел, как политики из Сената забились в свои норы? Разве забыл, как Метелл Капрарий смолчал против Луция Эквития? И никакого кровопролития! Форум сотрясается даже от перебранки сотни людей, а если их будут сотни тысяч? Никто не осмелится противостоять им. Не потребуется даже оружия. Нам не нужно лишнего кровопролития. Их сила – в их количестве! И повелевать этой силой буду я! Все, что для этого потребуется – это мой ораторский дар, доказательства моей приверженности их интересам и несколько призывов Луция Эквития! Кто сможет убрать человека, который держит толпу в своих руках? Трусы из Сената?

– Гай Марий.

– Даже Гай Марий не сможет! Кроме того, и он будет с нами.

– Никогда.

– Будет – даже против своей воли. Толпа приветствует его, как и меня, Луция Эквития. Значит, сенаторы сочтут, что он – на нашей стороне. Я не прочь использовать силу Гая Мария на какое-то время. Он постарел, он разбит параличом. Вполне естественно, что второй удар его доконает.

Главций почувствовал себя увереннее; он выпрямился в своем кресле и посмотрел на Сатурнина взглядом, в котором смешались сомнение и надежда.

– А получится, Луций Аппулей?

– Обязательно, Гай Сервилий. Положись на меня.

Луций Аппулей Сатурнин в сопровождении Лабиена, Сауфея, Луция Эквития и еще десятка соратников покинул дом Гая Клавдия и направился к ростре Форума. Он пересек Аркс, чувствуя необходимость спуститься на арену именно отсюда, как некий полубог, управляющий миром с высот храмов. Внезапно он замер. Толпа! Где толпа? Она разошлась! Ничего интересного не ожидалось больше на Форуме. Лишь тысячи две-три наименее достойных сподвижников Сатурнина расхаживали взад-вперед, размахивая кулаками и требуя дешевого зерна. Слезы разочарования выступили на глаза Сатурнина; он оглядел тех, кто бродил по площади и принял решение: с помощью этих людей он снова соберет на Форуме толпу.

Возвестив о своем приходе, Сатурнин спустился по лестнице вниз и взошел на ростру; его маленький отряд взялся собирать воедино группы слоняющейся черни.

– Квириты! – он хлопнул несколько раз в ладоши, призывая к тишине. – Квириты, Сенат проявил себя нашим смертельным врагом! Я, Луций Аппулей Сатурнин, Луций Эквитий и Гай Сервилий Главция были обвинены в убийстве одного из приспешников нобелей, женоподобного красавчика, метившего в кресло консула, чтобы и дальше морить тебя, Народ Рима, голодом!

Плотная толпа у ростры молчала; Сатурнин, чувствуя поддержку и доверие со стороны слушателей, продолжал:

– Как вы думаете, почему вы оказались без зерна даже после того, как я добился принятия закона, по которому вы должны были его получить? Из-за того, что первый и второй классы нашего великого города предпочли закупать его поменьше, чтобы продавать подороже! Им и дела нет до ваших нужд! Вы, представители беднейших слоев населения, – зачем вы им теперь, когда войны закончены и трофеи пополнили казну? Та добыча – не про вас. Помните, как Сенат отказался выдать средства для покупки зерна? Что Сенату и богачам, если несколько сотен тысяч римлян сдохнут от голода? И деньги останутся в целости, и можно прикрыть эти вонючие инсулы… Ах, в какой просторный зеленый сад превратится Рим! Там, где ютитесь вы, они разведут цветники и будут прогуливаться, позвякивая монетами в кошелях! Что им до вас и ваших забот! Вы – только помеха, они рады от вас избавиться, и тут голод – им лучший помощник.

Толпа взвыла, наполняя воздух проклятиями, а сердце Сатурнина – ощущением победы.

– Однако, я, Луций Аппулей Сатурнин, хочу вас накормить. И не откладывая! Поскольку сегодня меня могут арестовать за убийство, которого я не совершал!

Ход был рассчитан точно; он и правда не совершал убийства; никто не бросит ему обвинения во лжи.

– Вместе со мной пострадают мои друзья, которые являются и вашими друзьями. Луций Эквитий, потомок Тиберия Гракха, Гай Сервилий Главция, который пробивал дорогу моим законам, созданным на благо голодным! Когда мы умрем, квириты, кто будет заботиться о вас? Кто поведет вас в бой? Кто будет бороться за вас?

Вой перешел в рев, толпа всколыхнулась, готовая крушить все на своем пути.

– Квириты! Тогда придет и вам конец! Вы хотите, чтобы ваших избранников повели на смерть? Или вы пойдете и вооружитесь сами, заставите вооружиться соседей и вернетесь сюда, став могучей силой?

Люди внизу задвигались.

– Возвращайтесь, когда вас будут тысячи и тысячи! Встаньте на мою сторону! Еще до наступления ночи Рим будет принадлежать вам. Тогда голод не страшен! Мы откроем казну и купим пшеницу! А теперь – идите. Я встречу вас в центре Рима. Мы покажем Сенату и первому-второму классу, кто на самом деле правит нашим городом и нашей империей!

Как тысячи шаров после удара молотком раскатываются во все стороны, так чернь рассыпалась с Форума, повторяя про себя услышанное. Сатурнин покачался на носках, а затем повернулся лицом к сопровождающим.

– Прекрасно – восторженно воскликнул Сауфей.

– Мы победили, Луций Аппулей, – подхватил Лабиен.

Окруженный льстецами, Сатурнин неосознанно принял царскую позу. Но тут Луций Эквитий разразился слезами:

– И что же теперь? – рыдал он, вытирая лицо краем тоги.

– Что? Голупец! Я собираюсь взять власть в Риме!

– С этими?

– Кто сможет их остановить? Они приведут сюда толпу. Подождите – и увидите!

– Но на кампусе Марция стоит целая армия – два легиона!

– Ни одна римская армия не входила в Рим, кроме как для триумфа, и ни один человек, который пытался ввести ее в Рим, не оставался в живых, – Сатурнина раздражала непонятливость этого вольноотпущенника; взяв власть в Риме, Эквития следует гнать поганой метлой – мало ли, что он похож на Тиберия…

– Гай Марий сможет! – всхлипнул Эквитий.

– Гай Марий, идиот ты этакий, будет на нашей стороне, – ответил Сатурнин.

– Не нравится мне это, Луций Аппулей.

– Тебя и не спрашивают. Если ты со мной – выполняй, что говорю. Если же против, – Сатурнин выразительно провел пальцем по глотке.

Одним из первых откликнулся на призывы о помощи Гай Марий. Он достиг места столкновения буквально через несколько минут после того, как Главция с друзьями сбежал оттуда на Квиринал, и обнаружил там целую толпу членов центурий, окруживших то, что раньше было Гаем Меммием. Они расступились перед старшим консулом; Сулла стоял у него за спиной, пока Марий рассматривал кровавое месиво, а затем перевел взгляд на дубинку с остатками волос и клочками кожи.

– Кто это сделал?

В ответ раздался с десяток голосов.

– Гай Сервилий Главция.

– Сам? – поразился Сулла.

Люди вокруг кивнули.

– Знает кто-нибудь, куда он пошел?

На этот раз ответы были весьма противоречивы, но Сулле, в конце концов, удалось выяснить, что Главция с друзьями пошли в сторону Санквальских ворот на Квиринал. Среди них был Гай Клавдий. Значит, скорее всего, они направлялись к нему домой, на Альта Семита.

Марий стоял, не отрывая взгляда от растерзанного трупа Гая Меммия. Сулла легко дотронулся до его руки. Марий повернулся, складкой тоги стирая слезы.

– На поле сражения – это нормально. Но на Марсовом поле у стен Рима!.. – воскликнул он, обращаясь к стоящим вокруг людям.

Подошли еще сенаторы среди который был Марк Эмилий Скавр, который, бросив мельком взгляд на лицо Мария, залитое слезами, опустил глаза в землю.

– Меммий? Гай Меммий? – недоверчиво прошептал он.

– Да, он. Убит Главцией, как сказали свидетели.

Марий снова заплакал.

– Принцепс, я немедленно созываю Сенат в храме Беллоны. Вы сообщите об этом?

– Конечно, – ответил Скавр.

– Луций Корнелий, возьмите моих ликторов, соберите гладиаторов, пошлите flamen Martialis в храм Венеры Либитины, чтобы он взял там священные топоры и принес их в храм Беллоны. Я приду туда раньше, вместе с Марком Эмилием.

– Тяжелый был год, – сказал Скавр. – И все же не такой страшный, как год, когда не стало Тиберия Гракха.

Слезы Мария тут же высохли.

– Боюсь, мы опоздали.

– Остается надеяться, что нам не предстоит стать свидетелями событий еще более диких, чем это убийство.

Однако надежды Скавра развеялись в дым. Сенат встретился в храме Беллоны и обсудил убийство Меммия. Вина Главции подтверждалась массой свидетельств.

– Однако, – твердо заявил Марий, – Гай Сервилий должен быть осужден по закону. Ни один гражданин Рима не может быть наказан без судебного разбирательства, если только он не объявил Риму войну – а такого сегодня не случилось.

– Я боюсь, что вы ошибаетесь, Гай Марий, – вмешался Сулла. – Луций Аппулей и какая-то группа людей, включая квестора Гая Сауфия, заняла весь Форум. Они выставили перед чернью Луция Аквития, и Луций Аппулей заявил, что собирается заменить правление Сената и высших классов правлением Народа – который возглавит, конечно же сам. Они еще не избрали его царем, но об этом уже говорят во всех закоулках и лавках.

– Можно слово, Гай Марий? – попросил глава Сената.

– Говорите, принцепс.

– Город в опасности, – Скавр говорил тихо, но отчетливо. – Как и в последние дни Гая Гракха. В тот момент, когда Марк Фульвий и Гай Гракх избрали насилие для достижения своих целей, в Сенате шел спор – нужен ли Риму диктатор на этот период кризиса, пусть и кратковременного. Остальное известно. Сенат не решился избрать диктатора. Они лишь приняли решение о создании так называемого Senatus Consultum de republica defendenda. Этим постановлением Сенат придал большую силу консулам и магистратам, чтобы те без помех правили, как сочтут нужным.

Он помолчал, сурово осмотрев присутствующих.

– Я полагаю, отцы-сенаторы, мы должны поступить точно так же.

– Согласен, – ответил Марий. – Кто за меня – пусть станут слева. Кто против – справа.

Ни один не встал по правую сторону от консула; Сенат без колебаний принял предложение.

– Гай Марий, – опять начал Скавр. – Я должен от имени членов Сената сказать вам, что вы как старший консул можете по своему усмотрению править государством. Я объявляю всем, что отныне на вас не распространяется вето трибунов. Любое ваше действие или приказ не подлежат в будущем судебному разбирательству. Будет создана специальная комиссия, которая будет действовать под вашим руководством; в нее войдут младший консул, Луция Валерия Флакк и все преторы. У вас, кроме того есть право выбирать доверенных лиц из числа сенаторов, еще не занимавших не преторского ни консульского кресла. Все, что касается вас, распространяется и на них.

Подумав в эту минуту, какое лицо будет у Метелла Нумидийца, когда он узнает об избрании Мария диктатором, да еще по предложению самого Скавра, принцепс озорно глянул на Мария, но приложил все усилия, чтобы скрыть усмешку. Он наполнил легкие воздухом и громко крикнул:

– Да славится Рим!

У Мария не было ни времени, ни желания выслушивать долгие церемонные речи сенаторов – те способны вести их даже, когда Рим заполыхает со всех концов. Голосом твердым, но спокойным, он обратился к Сулле с просьбой стать вторым командующим, приказал вскрыть склады оружия под храмом и раздать его тем, кто не захватил с собой оружие из дома. Затем велел всем, у кого было свое оружие, идти домой и ждать пока они не смогут свободно продвигаться по дорогам.

Сулла сконцентрировал внимание на молодежи, рассылая своих соратников по городу. Охотнее всего подчинялись Сципион-младший и Метелл Поросенок. Наконец-то – настоящее дело! Какой-то сенатор пытается использовать грубую силу толпы, чтобы провозгласить себя царем! Забыты оказались политические разногласия; ультраконсерваторы стали плечом к плечу с прогрессистами – сторонниками Мария, объединившись против волчьей стаи на Форуме.

Но занятый организацией маленькой своей армии и обеспечением оружием всех, у кого его не было, Сулла помнил о ней – не о Далматике, а об Аврелии. Он послал четырех ликторов в ее инсулу, чтобы сообщить об опасности: пусть запрут все окна и двери; послал он весточку и Луцию Декумию, чтобы удостовериться, что ни он, ни его «братья» не окажутся в ближайшие дни на Форуме. Зная Луция Декумия, он мог поручиться, что «братья» на Форум не пойдут; пока остальная римская чернь будет слоняться по Форуму, шумя и избивая случайных прохожих, братство возьмет в свои руки «свой». Скорее всего, именно так решит Луций Декумий. Во всяком случае, о безопасности Аврелии он позаботится.

Спустя часа два все было готово. За храмом Беллоны находился огромный дор, где торчала квадратная каменная колонна футов четырех в высоту. Когда объявлялась война врагам Рима, особый жрец одевал большое каменное кольцо, лежащее внизу лестницы, на макушку древней колонны. Никто не знал, откуда взялся сей ритуал, но он был частью традиции и поэтому соблюдался. Сегодня не с иноземными недругами приходилось сражаться, а с собственным Народом. Поэтому церемонию не проводили, хотя на дворе собралось около тысячи римлян первого и второго классов, готовых сражаться: все в латах и при оружии. Копий с собой не брали – все были вооружены добрыми римскими мечами и большими свальными щитами старого образца.

Гай Марий вышел на подиум храма и произнес небольшую речь.

– Помните, что мы – римляне и что вокруг – Рим. Придется действовать за линией помериума. По этой причине я не смог позвать на помощь воинов Марка Антония. Что ж, я уверен, мы сами сумеем постоять за себя. Я призываю и настаиваю: как можно меньше жестокости. Особенно это относится к молодежи. Не поднимайте клинок на безоружного. Используйте, по возможности, только дубинки и щиты. В крайнем случае, бейте мечом – но плашмя. Где сможете, отбирайте у толпы деревянное оружие и пользуйтесь лучше им, чем железом. Пусть горы трупов не осквернят сердце Рима! Если мы запятнаем республику кровью – падет и сама Республика. Сегодня нам предстоит не убивать, а предотвращать убийства.

– Вы – моя армия, – продолжал Марий. – Но лишь немногие из вас служили под моим началом до сего дня. Поэтому я хочу сделать одно предупреждение. Тот, кто ослушается моих приказов или приказов моих легатов, будет убит. Это – не сведение счетов.

Сегодня мы – заодно, мы – просто римляне. Многие из вас не любят римскую голытьбу, но я хочу сказать одно. Запомните хорошенько: эта чернь – тоже римляне. Жизни их столь же священны и защищены законом, как и жизнь любого из нас. Кровопролития допустить нельзя! Если я увижу, что дело идет к этому, я брошусь сам туда, где поднялись мечи. Напоминаю: Сенат освободил меня от ответственности. Слушайте приказы только двух людей – мои и Луция Корнелия Суллы. Понятно?

Катулл Цезарь склонил голову, отвечая за всех; легкий оттенок иронии чувствовался в этом жесте:

– Слышим и повинуемся, Гай Марий. Я служил с тобой – и знаю, что значат твои слова.

– Хорошо, – Марий проигнорировал иронию и повернулся к младшему консулу:

– Луций Валерий, возьмите человек пятьдесят и отправляйтесь на квиринал. Если Гай Сервилий Главция в доме Гая Клавдия, арестуйте его. Если откажется выходить – оставайтесь у дома, но не входите. И держите меня в курсе дел.

В полдень Марий ввел свою маленькую армию в город. Пройдя через Велабрум, они вышли на аллею, ведущую к Форуму между храмом Кастора и Поллукса и Базиликой Семпрония. Толпа была удивлена появлением маленькой колонны на нижнем Форуме. Вооруженные чем попало, – дубинками, ножами, топорами, палками, дротиками – люди Сатурнина, числом в четыре тысячи, выглядели внушительней, чем колонна Мария. Но сверкающие доспехи, шлемы, щиты в руках пришельцев заставили многих отступить к Аргилетуму – оттуда, в случае чего, легче было скрыться.

– Луций Аппулей, прекратите этот беспорядок! – крикнул Гай Марий, шедший впереди своей колонны.

Стоя на ростре с Сауфеем, Лабиеном, Эквитием и десятком других сторонников, Сатурнин презрительно посмотрел на Мария и расхохотался.

– Что прикажешь, Гай Марий? – спросил стоявший за его спиной Сулла.

– Их надо смять, – ответил тот. – Быстро. Лучше – без мечей, используя лишь щиты. Вот уж не думал, Луций Корнелий, что это такой сброд… Они легко разбегутся.

Сулла и Марий выстроили армию кольцом: сотни на две людей в длину, человек на пять – в глубину.

– Пошли! – скомандовал Марий.

Маневр оказался очень удачным. Стена щитов рассекала толпу, как корабль – волну. Люди с самодельным оружием ничего не могли предпринять, и щиты утюжили их ряды.

Сатурнин и его друзья сошли с ростра, обнажив мечи, чтобы объединить людей, но ничего не могли сделать. Форум был захвачен без кровопролития. Сатурнин с соратниками и тридцатью вооруженными рабами сбежали на Кливус Капитолинус, чтобы закрыться там в храме Юпитера Величайшего.

– Сейчас потечет кровь! – кричал Сатурнин с подиума храма; эти слова четко доносились до Мария и его людей. – Я заставлю тебя пролить кровь римлян первым! Посмотрим, что будет, если храм залить кровью римлян!

– Может, он прав, – сказал Скавр. Марий рассмеялся:

– Нет! Он хитрит. Не так все страшно – мы выкурим их оттуда, не пролив ни капли крови.

Марий повернулся к Сулле:

– Луций Корнелий, отправь кого-нибудь – пусть немедленно прекратит подавать воду на Капитолий.

Глава Сената удивленно покачал головой:

– Как просто! А мне бы и в голову не пришло… И сколько нам придется ждать?

– Недолго. Скоро они почувствуют жажду. Думаю, подождать надо до завтра. Я пошлю людей, чтобы окружили храм – и захватили изменников.

– Сатурнин – отчаянный человек! С этим Марий согласиться не мог.

– Он – политик, а не солдат, Марк Эмилий. И сила, которую он смог разбудить, – не сила армии. Он не умеет ею управлять. Вот если бы я перешел на сторону Сатурнина – у Вас был бы повод для беспокойства! Провозгласи я себя царем – вы все были бы уже мертвы.

Скавр инстинктивно отшатнулся:

– Я знаю, Гай Марий.

– Так или иначе, – Марий повернулся к Скавру половиной лица, – я не царь Тарквиний, хотя моя мать родом из Тарквиний. Одна ночь – и Сатурнину конец.

Тех из разогнанной накануне толпы, кто не ушел за Сатурниным, закрыли в Лаутумие. Там их переписали, разделив на римлян и неримлян; неримлян наказывали тут же, римлян должны были подвергнуть наказанию на следующий день – сбросить вниз с Тарпейской скалы Капитолия.

Вернулся Сулла:

– У меня послание от Луция Валерия с Квиринала. Он сообщает, что Главция – в доме Гая Клавдия. Там заперты все окна и двери, выходить обитатели дома отказываются.

Марий взглянул на Скавра:

– Ну, принцепс, что станем делать?

– Почему бы и нам не отложить дела до утра? Пусть Луций Валерий охраняет дом, а когда Сатурнин сдастся, мы сообщим об этом Главции и посмотрим, что произойдет.

– Прекрасно, Марк Эмилий. Скавр рассмеялся:

– То, что я с вами заодно, Гай Марий, вряд ли повысит мою репутацию среди друзей… И все же я очень рад, что вы сегодня – здесь. А что вы скажете, Публий Рутилий?

– Скажу, что вы не могли бы найти более верных слов.

Луций Аппулей первым решил сдаться; последним оказался Гай Сауфей. Тех, кто был римлянами, около пятнадцати человек, содержали на росте, на виду у осмелившихся сюда придти – а решились немногие. Они стали свидетелями казни римских граждан из черни – рабов среди восставших было мало.

Расположенная на юго-западной стороне Капитолия, Тарпейская скала представляла собой огромную глыбу базальта около восьми футов высотой, под ней лежало множество скальных обломков. Тому, кто падал отсюда, надеяться на спасение не приходилось.

Скала была хорошо видна с нижнего Форума, где толпа собралась посмотреть на казнь сторонников Сатурнина. Они пришли насладиться зрелищем, какого давно уже не случалось; по слухам, со скалы собирались сбросить около сотни человек. Ни один человек не смотрел на Сатурнина или Эквития с любовью или жалостью, хотя недавно именно их горячо приветствовали на выборах трибунов. Уже распространилась весть о зерне, идущем из Азии, – об этом позаботился Гай Марий. Поэтому сейчас они столь же бурно выражали свое восхищение и любовь к нему.

– Мы не может проводить судебное разбирательство по делу Сатурнина, пока страсти немного не улягутся, – сказал Скавр Марию и Сулле, когда они втроем стояли на Сенатской лестнице во время казни на Тарпейской скале.

Ни Марий, ни Сулла не возражали. Скавр опасался не толпы на Форуме, а все еще пылающих гневом ноблей. Злоба переместилась с черни, поддерживавшей Сатурнина, на самого Сатурнина и особенно Луция Эквития. Группа молодых сенаторов и еще не вошедших в Сенат была переполнена ярости.

– Как нехорошо, что он сдался, – задумчиво проговорил Марий.

– Это – настоящая глупость! А вы думали, что хоть кто-то из них поведет себя достойно и бросится на меч? Даже мой непутевый сын додумался до этого! – воскликнул Скавр.

– Согласен. Но здесь их пятнадцать, – Главция будет шестнадцатым. И речь идет о государственной измене. А те, внизу, напоминают мне стаю волков, подбирающихся к овцам!

– Нам необходимо где-нибудь укрыть их на пару дней, – сказал Скавр. – Но где? Нельзя допустить самосуда!

– Почему же? – вступил в разговор Сулла.

– Все должно идти по закону, Сулла Корнелий. И потом… Сегодня чернь уже насладилась смертью мелкой сошки. Но понравится ли ей, если мы поступим так же с Луцием Эквитием? – ответил Марий. – Ситуация не из легких.

– А почему бы не сделать так, чтобы они решились броситься на мечи, – внезапно произнес Скавр.

– Самоубийство избавит их – и нас! – от услуг Тарпейской скалы!

– Но нужно позаботиться об их безопасности до суда, – озабоченно произнес Марий.

– А тюрьма на что? – откликнулся Скавр. – Я опасаюсь только наших молодых друзей. Они все еще не оставили мысль о самосуде…

– Тогда, может, курия? – улыбнулся Марий.

Скавр помотал головой:

– Невозможно!

– Почему?

– Превратить в тюрьму помещение Сената? Все равно что принести на алтарь дерьмо!

– Они были в храме Юпитера – и ничего… В курии нет окон, дверь всего одна… Самое подходящее место для заключения!

– Неплохо придумано, – сказал Сулла, задумчиво поглядывая в сторону Сципиона-младшего и Металла Поросенка. – Боюсь, вы правы, – наконец согласился Скавр.

Марий похлопал Суллу по плечу, разрешая ему идти, и добавил с легкой усмешкой:

– Надеюсь, вы объясните вашим друзьям, Марк Эмилий, почему мы собираемся использовать их святилище в качестве тюрьмы.

– Да, конечно.

Когда Скавр ушел, Марий серьезно взглянул Сулле в глаза.

– Что ты задумал?

– Не хотелось бы мне говорить…

– Будь осторожен. Я не хочу, чтобы и ты предстал перед судом.

– Я буду осторожен, Гай Марий.

Сатурнин и его сторонники сдались восьмого декабря, а девятого Марий уже созвал собрание Центурий, чтобы заслушать кандидатов в курульные магистраты.

Луций Корнелий Сулла был озабочен другими делами – ему нужно было переговорить со Сципионом-младшим и Метеллом Поросенком, да еще и навестить Аврелию, хотя от Публия Рутилия Руфа он уже знал, что все в порядке и Луций Декумий удержал своих «братьев» от похода на Форум.

На десятый день месяца приступили к выполнению своих обязанностей плебейские трибуны – кроме Сатурнина и Эквития, конечно. Все немного опасались того, как поведет себя толпа, но все обошлось.

Собрание плебейских трибунов прошло быстро и гладко, несмотря на отсутствие еще двух его членов.

Рассвет еще не наступил и римский Форум был пуст, когда Сципион-младший и Метелл Поросенок провели свою компанию от Аргилетума к курии. Они шли окружным путем, чтобы убедиться, что их не заметили.

Они приставили длинные лестницы к стенам.

– Помните, – обратился Сципион-младший к друзьям. – Мечи должны оставаться в ножнах. Нужно соблюдать приказы Гая Мария.

Один за другим взбирались они на крышу, там спрятались и подождали, пока первые лучи солнца, поднявшегося из-за Эсквилина, не упали на крышу Курии.

– Пора! – воскликнул Сципион.

Они обрушили сверху на заключенных, град черепицы, метя в лицо. Пятнадцать человек заметались по залу – укрыться было негде.

К тому времени, когда здесь появились Марий и его легаты – и Сулла в их числе – все уже было кончено. Компания спустилась на Форум и стояла перед сенаторами, не пытаясь скрыться.

– Арестовать их? – спросил Сулла у Мария. Марий вздрогнул от неожиданного вопроса.

– Нет! Пусть останутся здесь!

Он вопрошающе посмотрел на Суллу. Тот прикрыл глаза в ответ.

– Откройте двери, – приказал Марий ликторам. Внутри повсюду валялись обломки черепицы, в воздухе стояла красноватым туманом пыль. Пятнадцать человек, полузасыпанные черепицей, лежали в нелепых позах, скорчившись.

– Только вы и я, принцепс! Никто больше! – приказал Марий Скавру.

Они вошли внутрь. Картина разрушения и смерти предстала перед их глазами. Часть людей была уже мертва, кое-кто лежал без сознания. Кровь смешивалась с черепичной пылью.

– Что делать с теми идиотами? – устало спросил Марий.

– А что вы можете сделать?

Правая половина губ Мария дернулась:

– Пойдемте, принцепс! Я могу сделать все, что захочу, например, арестовать эту шайку. Или отправить по домам. Что бы вы предпочли?

– Отправить их по домам. Конечно, правильнее было бы арестовать и отдать под суд, как убийц римлян. Заключенные только ждали суда и оставались еще гражданами…

Марий поднял свою подвижную бровь.

– Итак, что мне выбрать, принципс? Долг или истину?

Скавр пожал плечами:

– Второе, Гай Марий. Вы знаете это не хуже меня. Если вы выберете долг и арестуете их – вы накличете новые беды на Рим.

Они вышли на улицу. За исключением пришедших с ними, на Форуме, окутанном легким утренним туманом, не было никого.

– Я объявляю общее помилование! Идите по домам, молодые люди – вы свободны.

Он повернулся в сторону к остальным:

– Где трибуны плебса? Здесь? Хорошо! Первое, что нужно сделать – выбрать двух недостающих трибунов, пока не собралась опять толпа. Сатурнин и Луций Эквитий мертвы. Главный ликтор – распорядитесь, чтобы все привели в порядок, тела разнесите по семьям, чтобы были устроены похороны. Они не были осуждены и все еще остаются римскими гражданами.

Он спустился по лестнице и направился к месту выборов. Эта церемония относилась к разряду плебейских, поэтому ее вел Марий. Будь он патрицием – эта обязанность легла бы на другого консула, который выбирался из числа плебеев.

Распространился ли слух о случившемся – но Форум вновь заполнился народом со всех концов Рима. Та же толпа, что и на прошлых выборах.

Гай Марий увидел в толпе то, что видел Сатурнин – источник силы того, за кем она пойдет. "Но не мне, – подумал он, – быть Первым Человеком Рима за счет обмана. Такая победа мне не нужна", Марий прервал себя. Опасный соблазн: единолично владеть Римом… Он вышел на край ростры:

– Народ Рима, возвращайтесь по домам! Беда прошла, Рим спасен и я с радостью сообщаю Вам, что вчера в Остию прибыли корабли с зерном. Зерно будет продаваться по сестерцию за модий. Такую цену вам обещал Луций Аппулей Сатурнин. Но он умер, не накормив вас. Это зерно дал вам я – Гай Марий! Цена будет неизменна во все оставшиеся девятнадцать дней моего консульства. Затем новый магистрат решит вопрос о новой цене. Я же делаю вам этот подарок, квириты! Я люблю вас и я буду сражаться за вас! Не забывайте этого.

Он сошел вниз под гром рукоплесканий.

Катулл Цезарь стоял, как приговоренный:

– Вы слышали? Девятнадцать дней почти бесплатного зерна – в свою честь! Это стоило казне тысячи талантов! Ну и наглость!

– Хочешь выйти на ростру и отменить его решение, Квинт Лутаций? – усмехнулся Сулла.

– Будь он проклят! Скавр рассмеялся:

– Что за неуемный человек! Он все решил за нас, и тем отомстил! Я ненавижу его – но, клянусь всеми богами – и люблю его тоже!

– Временами я вас не понимаю, Марк Эмилий Скавр, – и Катулл Цезарь принял свою любимую позу верблюда: шея вытянута, губа оттопырена.

– Зато я, Марк Эмилий, понимаю вас хорошо, – и Сулла рассмеялся еще громче.

Главция покончил жизнь самоубийством. Гаю Клавдию и его друзьям Марий даровал прощение. Рим вдохнул свободно. Но на этом все не кончилось. Юные братья Лукуллы привлекли Гая Сервилия Авгура к суду. Сенаторские чувства снова были затронуты – дело коснулось их сословия.

Катулл Цезарь и Скавр встали на сторону Лукуллов, Агенобарб и Красс Оратор поддержали Сервилия Авгура.

Таких толп, как при Сатурнине, уже не собиралось, но завсегдатаев Форума привлекали молодость и пафос выступающих Лукуллов. К тому же ходили разговоры, что сосланный отец Лукуллов умер и у мальчиков нет теперь за душой ничего, кроме их чести и достоинства, которые они и защищают. Римляне всегда сочувствовали бедным, но честным.

Суд, состоявший из всадников, склонился было к точке зрения Сервилия Авгура и его патрона Агенобарба. Но тут бывшие гладиаторы, нанятые Сервилием, попытались прервать ведение дела. Компания молодых ноблей сдержала их натиск, убив одного из нападавших. Суд тут же проникся симпатией к братьям.

– Они осудят Авгура, – сказал Марий Сулле.

– Да, пожалуй, – откликнулся Сулла, очарованным старшим Лукуллом, – говорит великолепно! – воскликнул он, когда младший брат закончил речь. – Он мне нравится.

Марий не разделил его восторга.

– Он так же жесток и упрям, как его отец.

– Будто Авгур тебе по душе! – воскликнул Сулла. Марий усмехнулся:

– Я поддержал бы кого угодно, усложни это жизнь противным зазнайкам…

– Этот кто-то – Сервилий Авгур?

– Мог бы быть и он. Но – лишился этой возможности.

Суд вынес решение о виновности Авгура, даже несмотря на вызвавшие смуту речи Красса Оратора и Муция Сцеволы.

В следующий миг верховный жрец Агенобарб заехал кулаком в зубы Катуллу Цезарю.

– Поллукс и Линкей! – Мария, казалось, обрадовала эта стычка. – Давай, Квинт Лутаций Поллукс!

– Неплохое сравнение, если учесть, что у Поллукса была такая же огненная борода, – похвалил Мария Сулла, наблюдая как после ответного удара Катулла лицо Агенобарба залилось кровью.

– Скорее бы кончился этот ужасный год!

– Не знаю, не знаю. А впереди еще консульские выборы…

– К счастью, это пройдет не на Форуме.

Через два дня Марк Антоний провел свой триумф, а еще через два – был выбран старшим консулом. Его коллегой стал Авл Постумий Альбин, чье поведение в Нумидии десять лет назад привлекло к войне с Югуртой.

– Выборщики – настоящие ослы! – ругался Марий. – Выбрали заносчивого бездаря! Коротка же у них память!

– Да недостаток мозгов – большая беда, – сказал Сулла, насмешливо улыбаясь. Он собирался стать в этом году претором, но сегодня он явно почувствовал ту атмосферу, что окружила Мария в собрании Центурий и мешала кандидатам, которых поддерживал легендарный консул. Придется покинуть Мария, а ведь он был так добр к Сулле…

– К счастью, я кое-что предусмотрел и Авл Альбин не сможет ничего разрушить, – Марий и не подозревал о мыслях Суллы. – Впервые у Рима нет врагов. Мы можем отдохнуть. Мы – и Рим.

Сулла, сделав над собой усилие, вернулся от своих мыслей к разговору:

– А как же Марфа? Она предсказывала тебе семь консульских сроков…

– Я буду консулом еще раз, Луций Корнелий.

– Ты полагаешь?

– Да.

Сулла вздохнул:

– Я был бы счастлив стать претором.

– Ерунда! – яростно ответил Марий. – Ты должен быть консулом, Луций Корнелий. Когда-нибудь ты станешь Первым Человеком.

– Благодарю за доверие, Гай Марий, – Сулла улыбнулся так же криво, как ухмылялся теперь Марий. – Учитывая разницу в возрасте – я не соперник тебе…

Марий рассмеялся:

– О, какой битвой титанов стал бы наш поединок! Но не бойся…

– Покинув курульное кресло и не намереваясь бывать в Сенате, ты уже не сможешь стать Первым Человеком.

– Да, конечно. Но, Луций Корнелий, у меня еще есть шанс! Как только накал страстей спадет, я вернусь.

– А сейчас? Кто сейчас будет Первым? Скавр? Катулл?

– Neto! – разразился смехом Марий. – Никто! Удачная шутка? Они не доросли и до носков моих сандалий!

Сулла с Марием направились домой. Перед ними возвышался Капитолийский холм. Лучи холодного зимнего солнца сверкнули сквозь спицы колесницы Победы на крыше храма Юпитера Величайшего, окрасив город прощальным золотом.

– Оно слепит мне глаза! – вскрикнул Сулла. Но глаз не отвел.

А

Absolvo – латинский термин, используемый в судопроизводстве, когда голосуют за оправдание обвиняемого.

Авгур – священник, обязанности которого заключались больше в гадании, чем в предсказаниях. Авгуры образовывали так называемую коллегию авгуров /12 человек – 6 патрициев и 6 плебеев/. До закона, введенного Гнеем Домицием Агенобарбом /104 г. до н. э./, авгуры избирались по решению этой коллегии; после принятия этого закона авгуры избирались публично. Авгуры не предсказывали будущее и не гадали, руководствуясь собственными прихотями и желаниями, они рассматривали те или иные объекты или знаки, чтобы определить, благосклонны ли боги, стоит ли проводить собрания, начинать войну, вводить новые законы и т. п. Существовали специальные своды по интерпретированию предзнаменований, поэтому человек не обязательно должен был обладать особым складом психики, чтобы претендовать на роль авгура. В римском государстве не слишком доверяли людям, которые объявляли всем о своих особых способностях и предпочитали руководствоваться книгами. Авгур носил особую тогу и ходил с посохом.

Auctoritas /авкторитас/ – труднопереводимый термин, так как его значение более глубоко и широко, чем просто «власть». Оно включает в себя дополнительный смысл: превосходство, лидерство, общественная и личная значимость; прежде всего – способность влиять на события с помощью общественной и личной репутации. Все магистраты обладали этим качеством, но оно входило необходимой составной частью в характеристику сенаторов, верховного жреца, императора, консула и др.

Агер публикус – земли общественного пользования в Римской империи. Большая часть этих земель была приобретена в результате завоевания или изъятия ее у лиц, обвиненных в нелояльности. Последнее применялось, в основном, на территории Италийского полуострова. Они раздавались в аренду государством /эта обязанность лежала на цензоре/ лицам, снискавшим благосклонность. Наиболее знаменитый и значительный надел находился в Кампании, вокруг Капуи – из земель, конфискованных Римом после волнений в этой области.

Адвокат – термин, используемый, в основном, современными учеными для обозначения деятельности человека, занятого в римском судопроизводстве.

Адриатическое море – разделяло Италийский полуостров и Иллирию, Македонию, Эпир.

Академик – последователь философского учения платоников.

Акве – акведук. Во времена Гая Мария действовало четыре акведука, снабжающих Рим водой. Самый древний – Акве Аппия /312 г. до н. э./, затем – Акве Анио Ветус /272 г. до н. э./, Акве Марсиа /144 г. до н. э./ и Акве Тепула /125 г. до н. э./. В эпоху Республики акведуки и вода, текущая по ним, находились под надзором компаний, подряжаемых цензорами по контракту.

Акве Секстия – древнее название города Экс-ан-Прованс. Город-курорт в римской провинции Галлия Заальпийская.

Аквилейя – латинская колония в дальних восточных областях Италийской Галлии, основанная для защиты торговых путей через Карнические Альпы из Нории в Иллирию в 181 г. до н. э. Вскоре после этого было проложено несколько дорог, связавших ее с Равенной, Патавиумом, Вероной и Плакентией, что сделало Аквилейю самым значительным городом в верхней части Адриатики.

Аквилифер – предположительно, нововведение Гая Мария в то время, когда он дал легионам знаки в виде серебряных орлов. Лучший воин легиона – аквилифер – нес этот знак и оберегал от врагов. Как знак отличия он носил шкуру волка или льва.

Аквитания – область Галлии Коматы между рекой Карантоний и Пиренеями /юго-запад/, вытянутая на восток вдоль Гаронны почти до Тулузы. В этой области проживали кельтские племена /аквитаны/. Самая большая и укрепленная крепость – Бурдигала /с южной стороны устья Гаронны/.

Александр Великий – царь Македонии. Родился в 356 г. до н. э., умер в возрасте 33 лет. В 20 лет он сменил на троне отца, Филиппа II. Думая об излишнем влиянии и размерах Персии, он решил разрушить это государство, чтобы не иметь в будущем угроз со стороны слишком мощного противника. В 334 г. до н. э. переправил армию через Геллеспонт. Его путешествие с момента захвата Вавилона и до конца его дней, охватило территорию до реки Инд /современный Пакистан/. Его наставником был Аристотель. Поскольку Александр Великий умер, не имея истинного наследника, империя не сохранилась, но его ближайшие сподвижники стали царями отдельных ее частей: Малой Азии, Египта, Сирии, Мидии и Персии.

Аллоброги – союз кельтских племен, населявших земли южнее озера Леманна, между Западными Альпами и рекой Роданус; на юге – до течения реки Исара. Ненавидели римлян за их вторжение на эти земли и были врагами Рима.

Альба Лонга – близ современного Кастел Гандольфо. Древний центр Латинии, место проживания многих старейших патрицианских семей Рима, включая Юлиев. Был атакован и захвачен царем Туллием Гостилием в 7 в. до н. э. Город был разрушен, горожане перебрались в Рим.

Альбий – древнее название реки Эльба, Германия.

Амбарры – ветвь союза кельтских племен, известного как эдуи. Населяли земли близ Арара.

Амброзия – пища богов.

Амброны – ветвь германского народа, называемого тевтонами. Они погибли все до одного в Акве Секстии в 102 г. до н. э.

Amor – в литературе – «любовь». Но также «Roma» в обратном чтении. Римляне эпохи Республики полагали, что это тайное, священное название Рима.

Амфора, амфоры – керамические сосуды, луковицеобразные по форме, с узким горлышком и двумя большими ручками в верхней части. Остроконечные или конического завершения не позволяли ставить их на землю. Они использовались как грузовая тара /в основном, в морских плаваниях/ для перевозки вина или пшеницы. Благодаря остроконечным нижним частям они легко размещались и укладывались в опилки, которыми были заполнены трюмы кораблей или телеги. Эта же особенность строения позволяла довольно легко перетаскивать их за ручки при погрузках и разгрузках. Обычный объем амфоры составлял 25 литров.

Анас – древнее название реки Гвадиана, Испания.

Анатолия – в общих чертах современная Турция. Занимала территорию от южного берега Черного моря /Эвксин/ до Средиземного, и от Эгейского моря на западе до современных Армении, Ирана и Сирии на востоке. Климат был континентальный. Внутренние районы представляли собой Таврийские и Антитаврийские горы.

Анк Марций – четвертый царь Рима, провозглашенный родом Марциев как их предок-основатель /эта линия носила также имя Рекс/; в отличие от Марциев, которые были плебеями. Анк Марций считался колонизатором Остии – хотя есть основания для сомнения в этом его деянии, говорилось, что он захватил соляные копи в устье Тибра у их владельцев – этрусков. Рим расцвел во время его правления. Одно из его общественных дел – сооружение Деревянного моста, Понс Сублиций. Он умер в 617 г. до н. э., оставив сыновей, которые, однако, не унаследовали отцовский трон, что стало источником более поздних волнений.

Анио – современное название реки Аньен.

Анна Перенна – одна из многочисленных «малых» богинь местного, Римского происхождения, без всяких параллелей и заимствований из греческой мифологии; не имела ни изображений, ни связанных с ней мифов. Празднества в ее честь устраивались в первое полнолуние после старого Нового года /1 марта/. «Счастливый» день для всех жителей Рима.

Антиохия – столица Сирии и самый большой город в этой части света.

Апеннины – цепь гор, разбивающая Италию на три региона, изолированных друг от друга: Италийскую Галлию /северная Италия долины По/, Адриатическое побережье полуострова и западное побережье с наиболее плодородными и обширными равнинами и долинами. Эта цепь отходит от Приморских Альп в Лигурии, пересекает полуостров с запада на восток, а затем идет вдоль полуострова до Бруттиума /напротив Сицилии/. Самая высокая вершина – 3000 метров.

Арар – древнее название реки Сона, Франция.

Ардуенна – современный лес в Арденнах, Северная Франция. Во времена Гая Мария этот лес тянулся от Мосы до Моселлы и был непроходимым.

Арелат – современный город Арль. Город, вероятно, основанный греками, в Заальпийской Галлии. Его значение выросло после того, как Гай Марий соорудил там судоходный канал.

Аркс – более северный бугор /вершина/ из двух, которые составляют верхушку Капитолийского холма.

Армиллий – широкий браслет из золота и серебра, который вручался в качестве награды за доблесть в римских легионах /легионерам, центурионам, кадетам и военным трибунам/.

Арн – древнее название реки Арно. Своим руслом она обозначала границу между Италией и Италийской Галлией.

Арпинум – город в Латинии, недалеко от границ Самнии. Вероятно, изначально был населен вольсками. Это была последняя латинская колония, которая получила права римского гражданства в 188 г. до н. э., но не имела полного статуса муниципала в период правления Гая Мария.

Арозио – современный Оранж. Маленькая крепость, подвластная Риму, на восточном берегу реки Роданус в Заальпийской Галлии.

Асс – самая мелкая монета в Риме; 10 ассов были равны одному денарию. Бронзовые.

Атриум – главная приемная частного римского дома. В крыше было сделано прямоугольное отверстие, под которым располагался бассейн. Первоначально цель сооружения бассейна заключалась в создании резервуара воды для домашних нужд, но во времена Гая Мария бассейн выполнял исключительно декоративную роль.

Атталий III – последний царь Пергама и правитель большей части Эгейского побережья западной Анатолии и Фригии. Умер в 133 г. до н. э. в относительно молодом возрасте, не оставив прямого наследника. По его желанию все свое царство он передал Риму. Война, разгоревшаяся после, была выиграна Манием Аквиллием в 129–128 гг. до н. э. Позже Аквиллий оформил это наследие как римскую провинцию Азию и продал большую часть Фригии царю Митридату V Понтийскому, положив выручку в свой карман.

Аттический шлем – декоративный шлем, который носили офицеры римской армии, начиная с чина центуриона. В исторических фильмах актеры часто изображаются с такими шлемами – хотя вряд ли есть что-то общее между истинным аттическим шлемом и этим подобием, щедро сдобренным украшениями типа страусиных перьев.

Атуатуки – союз племен, населяющих районы Галлии Коматы на пересечении Сабиса и Мосы. Они считаются более германскими, чем кельтскими по происхождению, так как сами они провозглашали свое родство с тевтонцами.

Афесис – древнее название реки Адидже, Италия.

Африка – во времена республиканского Рима это слово употреблялось для обозначения территории северного побережья материка вокруг Карфагена /совр. Тунис/.

Б

Баград – древнее название самой значительной реки римской провинции Африка.

Байе – маленький городок на берегу залива /бухты/ Капе Мизенум, северный край которой носит название Залив Устриц. В эпоху Республики это не был модный курорт, но славился и плантациями устриц.

Базилика – большое здание, используемое для публичных церемоний – судебных заседаний, коммерческих собраний и торговых предприятий от магазинов /лавок/ до контор. Базилика совещалась с помощью верхнего ряда окон. В эпоху Республики она была создана на средства некоторых ноблей с обостренным чувством гражданского долга, обычно это были консулы. Первая из базилик была построена цензором Катоном. Она располагалась около здания Сената и была известна как Базилика Порция. В ней, наряду с банкирами, заседала коллегия плебейских трибунов. Ко времени Гая Мария появились также базилики Семпрония, Эмилия и Анимия – все по краям нижнего Форума.

Бельги – союз племен, обитавших в северозападной и рейнландской областях Галлии. Среди них можно выделить народности треверов, атуатуков, кондрусов, белловаков, батавов. Для римлян эпохи Гая Мария существование этого союза было скорее легендарным, чем реальным.

Бенакус – древнее название озера Гарда, северная Италия.

Бетис – древнее название реки Гвалдаквививр. Река в передней Испании. Согласно географу Страбону, долина Бетиса – самая плодородная в мире.

Бифиния – королевство, расположенное на берегах Пропонтиды с азиатской стороны. Вытянута до Пафлагонии и Галатии на востоке, Фригии – на юге, Мусия – на северо-западе. Очень плодородные земли управлялись царями. Традиционным противником считался Понт.

Ближняя Испания – тянулась по прибрежным равнинам Средиземного моря и предгорьям от Нового Карфагена на юге до Пиренеев на севере. В дни Гая Мария самым большим поселением считался Новый Карфаген /совр. Картахена/, поскольку цепь Ороспеда, лежащая за ней, была полна серебряных жил, которые сначала принадлежали Карфагену, а после его поражения – Риму. Однако единственно реально интересующим римских правителей краем являлась другая часть провинции: долина реки Иберий /совр. Эбро /и ее притоков, очень плодородная земля. Правитель имел резиденции в двух точках: в Новом Карфагене на юге и в Таррако на севере. Ближняя Испания была менее притягательна и важна для Рима, чем Дальняя.

Бойсхемум, Богемия – современная Чехия.

Бонония – современная Болонья /Северная Италия/.

Борисфен – древнее название Днепра /Украина/.

Бренн I – царь галлов /или кельтов/. Он разграбил Рим и почти захватил Капитолий во время его осады. Однако священные гуси Юноны начали кричать, пока сенатор Маркий Манилий не проснулся; он увидел, как галлы подбираются все ближе, и отбил их атаку. Рим никогда не простил собак /которые так и не подняли тревогу/ и долго потом прославлял гусей. Однако долго осажденные продержаться не могли – у них не было пищи. Тогда они решили откупиться. Цена была установлена в тысячу фунтов золота. Когда золото было доставлено, Бренн решил перевзвесить его, но сам же испортил весы и объявил, что он обманут. Он назвал римлян лжецами, вытащил свой меч и бросил его на весы со словами: "Горе побежденным!" Однако прежде, чем он смог убить римлян за обман, на Форуме появился срочно избранный диктатор Марк Фурий Камилл с армией. Завязалась битва на улицах. Галлы были изгнаны из города, в затем – и за пределы виа Тибуртина. Камилл был провозглашен Вторым основателем Рима. Все это случилось в 390 г. до н. э. Что случилось с самим Бренном, Ливий не упоминает.

Бренн II – более поздний царь галлов /или кельтов/. Приведя кельтов к единому союзу, захватил Македонию и Тесаллию /279 г. до н. э./, сломил греческую защиту у Фермопил и разграбил Дельфы. Затем проник в Эпир и разграбил святилище Зевса в Додоне, а после и святилище Зевса в Олимпии /Пелопоннес/. Спасаясь от сил сопротивления греческих крестьян, он вернулся в Македонию, где умер от старых ран. Лишившись руководства, галльский союз распался. Некоторые переплыли Геллеспонт и оказались в Малой Азии, где и осели /землю назвали Галатией/. Остальные вернулись на места прежнего поселения в юго-западную Галлию /вокруг Тулузы/, неся с собой всю добычу.

Естественно, что им не хотелось возвращения остальных народностей союза Бренна.

Брундизий – современный Бриндизи. Самый важный порт в Южной Италии с чрезвычайно удобной гаванью. В 224 г. до н. э. стал латинской колонией Рима, поскольку Рим хотел защитить свои новые территории вдоль виа Аппиа /от Тарента до Брундизия/.

Бурдигала – современный Бордо, юго-западная Франция. Великая галльская крепость.

В

Ведиовис /Веовис/ – местный римский бог, очень загадочная фигура, но, как и большинство римских богов, не имел своей мифологии. Сейчас он представляется для нас как ипостась молодого Юпитера; даже Цицерон не дает точного определения этому богу. О нем известно немногое: он относится, скорее всего к числу хтонических богов, связанных с подземным миром. Считался владыкой страданий и разочарований. В Риме ему было посвящено два храма. За пределами Рима не был известен, за исключением Бовилеи, где несколько членов рода Юлиев воздвигли алтарь Ведиовиса от имени семьи Юлиев.

Вексиллум – флаг или знамя.

Verpa– латинское ругательство, служившее для устного оскорбления. Оно относилось к пенису – явно в эректированном состоянии, когда крайняя плоть оттянута – и имело дополнительное значение гомосексуальности. Доктор Дж. Н.Адамс полагает, что слово обозначает "обрезанный пенис".

Верцеллы – небольшой городок в Италийской Галлии. Расположен на северном берегу Падуса. За городком лежат две небольшие равнины, где Марий и Катулл Цезарь нанесли поражение кимврам в 101 г. до н. э.

Веста – древняя римская богиня без мифологии и изображений. Она была духом очага, а потому имела очень большое значение в доме и семейном кругу, где почиталась наряду с Пенатами и семейным Ларом. Ее официальный культ отправлял сам Верховный жрец. Ее храм на Форуме представлял собой маленькое, старинное и круглое по форме здание. На алтаре Весты постоянно горел огонь, который нельзя было гасить ни при каких условиях.

Весталки – в храме Весты прислуживали специальные жрицы, шесть девушек, называемых весталками. Они отбирались в возрасте 7–8 лет, давали обет девственности и служили богине 30 лет, после чего освобождались от обета и возвращались в общество. Они могли выйти замуж, но делали это редко, поскольку это не приносило счастья. Их непорочность считалась связанной с судьбой Рима, судьбой всей империи. Если весталка лишалась девственности, то она была судима особым судом, как и ее любовник /в другом суде/. Признанную виновной опускали в подземную камеру, вырытую специально для этих случаев. Камера замуровывалась, и преступница медленно умирала в ней. Во времена Республики весталки жили в одном доме с Верховным Жрецом, хотя и отгороженные от него.

Виа – горная дорога, путь, улица.

Виа Эмилия – построена в 187 г. до н. э.

Виа Эмилия Скавра – закончена к 103 г. до н. э. Это – создание Марка Эмилия Скавра, принцепса Сената, цензора 109 г. до н. э.

Виа Аниа /I/ – постр. в 153 г. до н. э.

Виа Аниа /2/ – постр. в 131 г. до н. э. Идут споры о том, была ли это виа Аниа или виа Попилия. Автор выбрал второе, поскольку в источниках чаще упоминается именно она.

Виа Аппия – постр. в 312 г. до н. э.

Виа Аврелия Нова – постр. в 118 г. до н. э.

Виа Аврелия Ветус – постр. в 241 г. до н. э.

Виа Кампана – дата не установлена.

Виа Кассия – постр. в 154 г. до н. э.

Виа Клодия – постр. в 3 в. до н. э.

Виа Домиция – постр. в 121 г. до н. э. Создатель – Гней Домиций Агенобарб.

Виа Эгнация – постр. примерно в 130 г. до н. э.

Виа Фламиния – постр. в 220 г. до н. э.

Виа Лабикана, виа Лата, виа Латина – слишком древние для датировки.

Виа Минуция – постр. в 22 г. до н. э.

Виа Остиенсис – слишком древняя для датировки.

Виа Попиллия /I/ – постр. в 131 г. до н. э.

Виа Попиллия /2/ – постр. в 131 г. до н. э. Эта дорога называется также виа Аниа, поэтому возникает сомнение по поводу того, кто явился строителем.

Виа Постумия – постр. в 148 г. до н. э.

Виа Салария – слишком древняя для датировки. Одна из самых старых из римских дорог. В 283 г. до н. э. построена боковая дорога – виа Цецилия. В 168 г. до н. э. построена еще одна – виа Клавдия.

Виа Тибуртина – старое имя для первой части виа Валерия между Римом и Тибром.

Виа Валерия – постр. в 307 г. до н. э.

Виа Претория – широкая дорога внутри римского военного лагеря, которая соединяла передние и задние ворота лагеря.

Виа Принципалис – дорога внутри римского военного лагеря, которая шла под прямым углом к виа Претория, соединяя боковые ворота. Палатка командующего располагалась на перекрестке.

Виенна – совр. Вьенн. Настоящее название этого торгового городка на реки Роданус было Виенна, но обычно его называют современным названием, чтобы не путать с Веной, столицей Австрии.

Виконтии – кельтская конфедерация племен, проживающих по берегам р. Друэнция в Заальпийской Галлии. Их земли граничили с землями аллоброгов на севере.

Викус – маленькая улица города, хотя необязательно короткая. Это слово обозначало не столько путь, дорогу, сколько собрание зданий по сторонам дороги. Корни слова, лежат в названии деревушки, где единственная улица была окружена домами. Названия улиц не применяются на протяжении веков во многих городах, за исключением случаев с амбициями монархов или политических деятелей, когда улицам давались их имена. Таким образом, составляя карту города, автор употреблял названия улиц времен имперского Рима, не принадлежавшие новым районам; викус Югариус, викус Тускус, викус Патрициев, викус Лонгус и т. д. Равно как назывались также Альта Семита и возвышенности типа Кливус Орбиус, Кливус Капитолинус, Кливус Пуллия в Таберноге и т. д. Разве что, называя место проживания, мы скажем "живем на улице такой-то", а римляне, вероятно, говорили "живем в улице такой-то". Некоторые улицы Рима названы по тем занятиям, которыми живут их жители, например, викус Сандалариус /"улица сапожников"/ или Кливус Аргентариус /"холм банкиров"/; другие берут имена земель – например, викус Тускус /Этрурия/; некоторые просто описывали те места, по которым они проходили – например, викус ад Малиум Пуникум /"улица, идущая к яблонево-гранатовым садам Пуника'7.

Вилла – загородная резиденция, самообеспечивающая система, первоначально имеющая сельскохозяйственные цели – что-то типа фермерского хозяйства. Здания строились, образовывая двор. Хозяйственные здания строились впереди, а основные здания – в глубине двора. Ко временам Корнелии, матери Гракхов, богатые римляне строили такие загородные дома больше для отдыха, чем для хозяйственных целей и предпочитали селиться на берегу моря.

Вилла Публика – отведенная под парк часть земель Кампуса Марция. Рядом собирались участники триумфального шествия.

Вино – было неотъемлемой частью жизни греков и римлян; поскольку у них не было технологий пивоварения или приготовления спирта, вино оставалось единственным напитком, содержащим алкоголь. Это сделало его объектом почитания /боги вина – Бахус и Дионис/ и уважения. Выращивалось много сортов винограда, и вино подразделялось на виды, основными из которых были вино красное и белое. К временам Гая Мария римское виноградарство стало весьма развитым, потеснив греческие вина. Римская империя всегда славилась своими овощами, садами, урожаями. С этого времени привилегированные граждане начали путешествовать по миру, и Рим обогащался новыми видами растений. К числу таких приобретений относилась виноградная лоза.

Римские виноградари были специалистами в области прививания и борьбы с паразитами. К примеру, асфальт, добываемый в Палусе Асфалите /Мертвое море/, использовался для обмазывания древесных частей лозы – для предохранения от вредителей и болезней. После созревания виноградные гроздья складывали в чан и давили. Из сока, бродившего в чане, делали вино лучших сортов. Затем сырье прогоняли через пресс, сходный с современным, и получали сок для обычного вина. Затем массу отжимали опять – эти остатки шли на изготовление слабого, дешевого вина для рабов. Для добавления градусов крепости в вино иногда добавляли вываренный жом после ферментирования последнего. Чаны покрывались изнутри воском /для лучших сортов/ или смолой /получаемой из сосновой смолы, почему вино имело некоторый привкус/. Сок хранился несколько месяцев, за которые успевал перебродить.

После ферментации вино разливали в амфоры или кожаные мехи. Но и это вино еще нуждалось в доработке, оно многократно процеживалось через сита и холсты, а затем плотно закупоривалось расплавленным воском в амфорах и помечалось годом выработки и именем изготовителя.

Большинство сортов вин можно было пить уже через четыре года, но некоторые "доводились до ума" 20 и более лет, чтобы пить их в наиболее подходящий момент. Знатоков вин было много. Один из них – Квинт Гортензий Гортал – умер в 50 г. до н. э. и оставил неизвестному 10000 амфор вина /амфора – 25 литров/! Древние не пили вино, как мы, неразбавленным – его разбавляли водой.

Римлянки эпохи Гая Мария пили немного; в период ранней Республики, женщина, замеченная главой семьи в пьянстве, тут же была бы высечена. Однако, несмотря на презрение к пьяницам, алкоголизм был одной из проблем древнего Рима.

Висургис – древнее название реки Везер, Германия.

Военный трибун – чин из среднего офицерского состава в командовании римской армии классифицировался как военный трибун.

Военный человек – человек, вся карьера которого вращалась вокруг армии и который продолжал служить как старший офицер после определенного обязательного числа кампаний. Большинство из них никогда не стремились к политической карьере, но, если хотели командовать армией, им необходимо было занять пост, по меньшей мере, претора. Гай Марий, Квинт Серторий, Тит Дидий и др. – были военными людьми; однако Гай Юлий Цезарь Диктатор, величайший военный гений того времени, не относился к этой категории.

Вольноотпущенник – освобожденный от рабства. Если хозяин такого раба был римским гражданином, то освобождение автоматически превращало раба в римского гражданина. Он принимал имя своего господина, добавляя к нему свое как когномен. Раб мог быть освобожден несколькими способами: выкупив себя на собственные сбережения; по особой воле господина в честь знаменательного события; после долгих лет службы; просто по желанию хозяина. Хотя формально раб становился по статусу равен своему господину, на деле оставался клиентом своего хозяина до особого распоряжения того. Он почти не имел возможности участвовать в выборах, хотя и входил по закону в одну из двух городских триб – Эсквилина или Субурана. Голос его ничего не стоил на собрании трибы; его экономическое положение не позволяло ему, как правило, входить в один из пяти высших классов, по этой причине на собраниях центурий он голосовать не мог. Однако, многие римские рабы считали римское гражданство весьма желанным не столько для себя, сколько для потомков. Вольноотпущенник должен был носить весь остаток своей жизни конусообразный головной убор – т. н. "шляпу свободы". Вольки тектосаги – кельтская конфедерация племен, занимавших Средиземноморскую Галлию за рекой Роданус и расселившихся до Нарбо и Толосы.

Вольски – одно из древнейших племен, обитавших на территории Центральной Италии. Занимали восточную Латинию, группируясь у поселений Соры, Атины, Циркеи, Таррасины и Арпинума. Их союзниками считались эквы. К концу 4 в. до н. э. вольски настолько вошли в римскую систему, что все культурные и социальные отличия пропали. Они не говорили на латыни, а использовали свой язык, близкий к умбрийскому.

Всадники – это сословие зародилось, когда правители Рима стали зачислять в свою армию верхушку римских горожан в особые конные части. В те времена породистые лошади были очень редки и дороги в Италии. К эпохе ранней Республики в Риме насчитывалось всего 1800 людей, которых можно было бы назвать всадниками, разбитых на восемнадцать центурий. По мере развития Республики увеличивалось и число всадников, однако все они покупали лошадей сами и содержали за свой счет. Ко 2 в. до н. э. Рим уже не мог обеспечивать содержание собственной конницы; всадники стали одним из сословий, имевших мало общего с собственно военными делами. В то время, как первоначальные восемнадцать центурий с «общественными» лошадьми сохранили прежнюю численность, остальные центурии /около 71/ замкнулись в своем кругу, который получил статус первого класса. До 123 г. до н. э. сенаторы еще оставались частью сословия всадников; лишь Гай Гракх отделил это сословие в количестве трехсот человек. Однако их сыновья и мужчины рода, не входящие в состав Сената, тоже определялись как всадники.

Чтобы войти в сословие всадников в цензусе /специальный трибунал на римском Форуме/, имущество человека должно оцениваться суммой не менее 400000 сестерциев. Это не всегда соблюдалось, но некоторые цензоры упорно добивались проведения парадов 1800 всадников с «публичными» лошадьми для того, чтобы удостовериться, что они поддерживают себя и своих коней в надлежащей форме. Такие парады проводились, вероятно, в иды июля. Цензоры сидели, величественно выпрямившись, на верхних ступенях храма Кастора и Поллукса на римском Форуме, а содержатели лошадей проводили своих питомцев перед ними.

Со времен Гая Гракха до конца эпохи Республики всадники контролировали /и периодически этот контроль теряли/ деятельность судов, которые расследовали дела о государственной измене или вымогательствах, и часто отношения между ними и Сенатом весьма обострялись. Не было ничего, что могло бы закрыть всаднику, прошедшему обычную систему сенаторских постов, вход в Сенат, но они не слишком стремились попасть в число сенаторов из-за склонности сословия к путешествиям и торговле, которые были запретным плодом для сенаторов.

Вымогательство – до времен Гая Мария не существовало специальных законов, согласно которым судились бы провинциальные правители, использовавшие свои полномочия для самообогащения; для этой цели раньше заседали один-два суда или комиссии в год. Такие суды комплектовались из сенаторов и быстро становились пустым звуком, поскольку сенаторы не могли справедливо судить своих собратьев-правителей. В 122 г. до н. э. Маний Ацилий Глабрион, соратник Гая Гракха, провел закон создании постоянного суда по делам о вымогательстве, состоящем из всадников, и представил список из 450 человек, которых можно было бы избирать в этот суд. В 106 г. до н. э. Квинт Сервилий Сципион возвратил власть над всеми судами Сенату, но в 101 г. до н. э. Гай Сервилий Главк смог добиться того, что судебные дела по вымогательствам вновь были отданы в руки всадников, со многими усовершенствованиями в системе ведения процесса, что стало стандартом и для других судов. Этот суд, первоначально разбиравший лишь дела по вымогательствам со стороны правителей провинций, после 122 г. до н. э. стал рассматривать любые дела, касающиеся незаконного обогащения.

Г

Галлия – см. Галлия Комата, Галлия Заальпийская, Италийская Галлия.

Галлия Заальпийская – римская провинция. Была завоевана Гнеем Домицием Агенобарбом в 120 г. до н. э., чтобы обеспечить безопасный проход римской армии между Италией и Испанией. Провинция состояла из прибрежных районов от Лигурии до Пиренеев с двумя удалениями вглубь материка: к Толузе /Аквитания/ и к долине Родануса /Рона/ примерно до Лугдунума /Лиона/.

Галлия Комата – Длинноволосая Галлия. За исключением римской провинции Заальпийская Галлия. Галлия Комата включала в себя территорию современной Бельгии и Франции и часть Голландии южнее Рейна. Огромная, с широкими низменностями и обширными лесами, страна с гигантскими невозделанными пространствами плодородной земли, орошаемой многочисленными реками Лигер /Лаура/, Секвана /Сенна/, Моса /Маас/, Моселла /Мозель/, Скалдис /Шельда/, Самара /Сомма/, Матрома /Марна/, Дураний /Дордань/, Олтис /Лот/, Гарулина /Гаронна/. Во времена Гая Мария основная часть Галлии Коматы была едва известна, да и то благодаря кампаниям Гнея Домиция Агенобарба /122 и 121 гг. до н. э./. Жители принадлежали, в основном, к племенам кельтов, за исключением нескольких германских племен, обитающих по берегам Рейна и имеющих смешанный расовый тип, из-за чего эти племена носили название бельгов. Хотя все галлы, носившие длинные волосы, знали о существовании Рима, они избегали контактов, за исключением тех племен, которые жили за границей римских провинций. Галлы вели сельскую жизнь – смесь пастушества и земледелия. Они отвергали путь урбанизации, предпочитая жизнь в деревнях или на фермах. Они строили то, что римляне называли oppida – крепости, предназначенные для защиты имущества племени, своего вождя и своего зерна. В отношении религии они находились под влиянием друидов, что было связано с большим количеством германских элементов в их среде. В целом они не отличались воинственностью – война не была для них самоцелью – но были прекрасными воинами. Их излюбленным напитком было пиво, они предпочитали мясо хлебу, пили молоко и пользовались животным маслом, а не оливковым. Высокие, прекрасно сложенные, они выделялись рыжими волосами и голубыми или серыми глазами.

Ганнибал – самый знаменитый из пунических властителей, который привел армию карфагенян к Риму. Родился в 247 г. до н. э. Воинским ремеслом овладел в Испании, где провел юность. В 218 г. до н. э. он вторгся в Италию, используя тактику, которая привела Рим в замешательство. Особенно блестящим приемом был переход через Альпы /со слонами/. В течение шестнадцати лет он находился на территории Италии и Италийской Галлии, побеждая римские армии /битвы при Требии, Тразимене, Каннае/. Однако Квинт Фабий Максим Кунктатор разработал стратегию, которая позволяла разбить Ганнибала. Безжалостно преследовал он карфагенянскую армию, однако не ввязываясь в серьезные сражения. Из-за постоянной близости и опасности нападения со стороны Фабия Максима Ганнибал так и не решился атаковать сам Рим. Затем силы его союзников ослабели, и Фабий смог отогнать Ганнибала на юг. После ему пришлось уступить Тарентум, а его брат Гасдрубал был разбит в Умбрии на реке Метавр. Перебравшись в Бриттию, врага Италии, он эвакуировал остатки армии обратно в Карфаген /203 г. до н. э./. Он был разбит в битве со Сципионом Африканским, после чего завязал интригу с Антиохом Великим, царем Сирии, против Рима. В конце концов он нашел прибежище в Антиохии, однако после того, как Рим покорил царя Антиохии, Ганнибалу пришлось бежать, ища прибежище у царя Вифинии. В 182 г. до н. э. Рим потребовал выдачи Ганнибала, и тот покончил жизнь самоубийством. Враг Рима, он тем не менее был в Риме предметом восхищения и уважения.

Гарум – почитаемый и очень любимый пикантный аромат /духи/, изготовляемый из рыбы путем массы сложнейших операций. Для современного обоняния он представился бы отвратительным – концентрированный запах гниющей рыбы! – но древним нравился. Его изготовляли во многих местах на Средиземноморском побережье, но самым лучшим считался гарум из Дальней Испании.

Гарумна – древнее название реки Гаронны, Франция.

Гаэтули – большая варварская народность, кочевники по образу жизни, обитавшие в регионе за побережьем Северной Африки, от Малого Сирта до Мавретании.

Генуа – современная Генуя.

Геркулес, Геркулесовы Столбы /столпы/ – узкий проход /пролив/ между Атлантическим океаном и Средиземным морем, который получил свое название благодаря двум большим каменным обнажениям пород. «Столб» на испанской стороне назывался Кальп /совр. Гибралтар/, а на африканской стороне – Абидес.

Герм – пьедестал, на котором изначально устанавливали голову Гермеса. Он традиционно украшался примерно на середине передней стороны рядом изображений мужских гениталий, эректированных пенисов. К эллинистической эпохе появился обычай устанавливать на такие гермы любые бюсты. Тогда этот термин стал означать пьедестал с мужскими гениталиями. Посетители современных музеев, в которых есть древние пьедесталы для бюстов, могут видеть квадратные впадины примерно на середине пьедестала – на этом месте прежде находились эректированный пенис и текстикулы. Эти детали были сняты в христианскую эпоху.

Германцы – жители Германии, земель, расположенных в дальнем течении Ренуса /Рейна/.

Геторикс – кельтское имя, носимое несколькими известными кельтскими царями. Автор использовал его по отношению к одному неизвестному царю, который вел объединившиеся племена тигуринов, маркоманов и херусков при переселении германцев.

Гиг – двухколесная повозка, запряженная двумя или четырьмя животными, обычно мулами. Очень легкая и подвижная постройка в стиле древних колесниц – без амортизаторов толчков и тряски. Римляне выбирали ее, когда куда-то торопились, поскольку ее легкость позволяла набирать большую скорость. Она была открытой. Ее латинское название – cisia. Двухколесная повозка с крытым верхом /типа экипажа/ более тяжеловесная и медлительная, называлась carpentum.

Гипанис – древнее название реки Буг, Белоруссия.

Гиппо Тегиус – совр. Аннаба, Алжир.

Гладиатор – "солдат опилок /арены/", профессиональный воин, исполнявший свои обязанности для удовольствия и развлечения публики. Истоки этого явления лежали в этрусской культуре, распространившись потом по всей Италии, включая Рим. Причин его занятия могло быть несколько: он был дезертиром, осужденным преступником, рабом, свободным, желающим показать свою силу, но в любом случае он должен был доказать свою заинтересованность в том, чтобы стать гладиатором /и способность/, иначе не стоило тратить средства на его обучение. Он жил в школе /большинство школ эпохи Республики было разбросано вокруг Капуи/, не покидая ее. С ним всегда хорошо обращались; гладиатор был очень выгодным и привлекательным вложением денег. Глава школы назывался Lanista. Существовало четыре основные направления борьбы: как мирмиллон, как самнит, как ретиарий и как фрасианин. Разница заключалась в обмундировании и снаряжении. Во времена Республики срок службы был от четырех до шести лет, за которые гладиатор участвовал в двадцати-тридцати /в среднем по пять в год/. Он редко погибал /знаменитые жесты эпохи Империи были еще далеко впереди/. После завершения этой карьеры он имел возможность получить службу в качестве телохранителя или вышибалы. Школы принадлежали людям, которые имели громадные доходы, представляя битвы гладиаторов по всей Италии; эти схватки обычно были составной частью поминальных игрищ. Среди владельцев были сенаторы и всадники; некоторые из них были настолько богаты, что могли содержать до тысячи человек и больше.

Городской претор – к временам Гая Мария отвечал исключительно за судебные процессы в границах Рима. Его империум считался недействительным за расстоянием пять миль от границ Рима, и он не имел права покидать Рим более, чем на десять дней. Если оба консула отсутствовали в Риме, он считался старшим магистратом и мог созывать Сенат, а также организовывал защиту города в случае опасности. Это он решал, какая из двух сторон на суде может возобновить слушание дела, когда и где; часто от него зависело и само решение дел.

Гражданство /римское гражданство/ – обладание этой категорией позволяло человеку принимать участие в голосовании в своем трибе и классе /если он принадлежал к одному из определенных классов/ на выборах в Риме. Его нельзя было пороть, он мог обратиться в суд и подать аппеляцию. В разные времена для получения статуса гражданина необходимо было, чтобы или оба родителя, или один из них /отец/ был гражданином. Римские граждане обязаны были проходить военную службу. Хотя до Гая Мария, если у него было значительное состояние, мог откупиться и присоединиться к кампании уже в конце, выплачивая при этом государству довольно незначительную сумму.

Гракхи – также известны как братья Гракхи. Корнелия, дочь Сципиона Африканского и Эмилии Павлы, вышла замуж в 18 лет за 45-летнего Тиберия Семпрония Гракха /в 172 г. до н. э./. Сципион Африканский умер через 12 лет. Тиберий Семпроний Гракх был консулом в 177 г. до н. э. Умер в 154 г. до н. э., будучи отцом 12 детей, но они были очень болезненными, и поэтому Корнелия смогла вырастить лишь трех. Старший ребенок – дочь Семпрония, которая вышла замуж как только достигла совершеннолетия за своего двоюродного брата Сципиона Эмилиана. Двое младших – братья Тиберий /род. в 163 г. до н. э./ и Гай / род. в 154 г. до н. э./. Оба брата получили воспитание у своей матери.

Оба они служили под руководством /командованием/ двоюродного брата своей матери Сципиона Эмилиана /Тиберий – во время II Пунической войны, Гай – при Нумантии/. Тиберий был послан в качестве квестора в Ближнюю Испанию /137 г. до н. э./ и собственноручно подписал договор, благодаря которому спас побежденного в Нумантии Гостилия Манцина и его армию. Однако Сципион Эмилиан счел эту акцию неверной и заставил Сенат отказаться ратифицировать его, чего Тиберий никогда не простил своему родственнику.

В 133 г. до н. э. Тиберий был избран плебейским трибуном и решил исправить несправедливость, допускаемую государственными учреждениями в отношении аренды ager publicus. Несмотря на мощную оппозицию, он провел аграрный закон, который ограничивал бы количество общественных земель, даваемых в аренду или собственность, до 500 югеров /и по 250 югеров на каждого сына/, и создал комиссию для распределения излишков земель среди бедняков Рима. Его целью было не только освободить Рим от чрезмерного количества не слишком полезных граждан, но и обеспечить возможность и способность людей давать Риму солдат для армий в будущем. Когда сенаторы решили затормозить принятие закона, Тиберий направил билль в Плебейское собрание – чем растревожил осиное гнездо, так как это шло вразрез с принятой практикой. Один из плебейских трибунов, Марк Октавий, наложил вето на билль, но был силой отстранен – еще одно нарушение общепринятого порядка.

После того, как царь Пергам Атталий III умер и завещал свое царство Риму, Тиберий Гракх, проигнорировав право Сената решать, что делать с этим завещанием, издал закон, по которому эти земли должны быть распределены между римскими бедняками. Оппозиция Сената и Форума возрастала день ото дня.

Когда в 133 г. до н. э. подошел к концу его срок правления, а по прежним программам так и не было принято приемлемого решения, Тиберий нарушил еще одну заповедь неписанного канона, которая не позволяла человеку находиться на посту плебейского трибуна больше одного срока. Тиберий был избран на второй. В отместку за это сенаторы во главе с его двоюродным братом Сципионом Назикой убили на Капитолии Тиберия и его последователи. Сципион Эмилиан – хотя не вернулся еще из Нумантии, когда это произошло – посмотрел на это сквозь пальцы, оправдываясь тем, что Тиберий Гракх якобы намеревался стать римским правителем.

Беспорядки стихли, пока не был избран плебейским трибуном младший брат Тиберия Гай /123 г. до н. э./. Гай Гракх очень походил на своего старшего брата, но усвоил ошибки брата и был более гибок. Он проводил более широкие реформы, не ограничиваясь аграрными законами, присовокупив и закон о доставке дешевого зерна беднейшим слоям городского населения, регулирования службы в армии, основания колоний римских граждан за рубежом, распространение общественных работ по всей Италии, передаче судебных разбирательств по делам вымогательства от Сената всадникам, обеспечению римским гражданством всех латинских колоний, аренде земель в Азии по контрактам, обеспечению правами латинских колоний всех союзников Рима в Италии. Конечно, далеко не все было завершено, когда его срок деятельности в качестве плебейского трибуна подошел к концу. Тогда Гай сделал невозможное – заранее обеспечил свои перевыборы на второй срок. В условиях возрастающей ненависти и враждебности он стал бороться за выполнение своей программы реформ, которая не была завершена и к 122 г. до н. э. И остался на третий срок. Однако он и его друг Марк Фульвий Флакк потерпели поражение.

Увидев в 121 г. до н. э., что его законы и проекты подвергаются нападкам со стороны консула Луция Опимия и экс-трибуна плебса Марка Ливия Друза, Гай Гракх впал в бешенство. Сенат послал ему ультиматум, чтобы остановить возрастающее беззаконие. В результате Фульвий Флакк и два его сына были убиты, а преследуемый Гай кончил жизнь самоубийством в районе Фуррины на склоне холма Дяникул.

Личная жизнь братьев тоже представляла собой цепь трагедий. Тиберий Гракх пошел против традиций семьи /которые призывали его жениться на Корнелии Сципионе/ и женился на Клавдии, дочери Аппия Клавдия Пульхера, бывшего в 143 г. до н. э. консулом, старого противника Сципиона Эмилиана. У них было три сына, из которых ни один не стал заниматься общественной деятельностью. Гай Гракх был женат на Лицинии, дочери его соратника Публия Лициния Красса Муцианского. У них была дочь, Семпрония, которая вышла замуж за Фульвия Флаккия Бамбалионского. Дочь от этого брака, Фульвия, была женой Публия Клодия Пульхера, Гая Скрибония Куриона и Марка Антония.

Грамматик – не учитель грамматики, а учитель по основным видам искусств и риторике /см. риторика/.

Д

Дальняя Испания – наиболее удаленная из римских испанских провинций. Самым большим городом считался Гадес /Кадиз/, но резиденцией правителя была Кордиба.

Дамно /damno/ – одно из двух слов, используемых в ходе судебных заседаний при вынесении вердикта виновности и по-видимому, была какая-то причина и более частого употребления этого термина, вероятно, слово «damno» считалось более энергичным и действенным, что подразумевало отбрасывание всякого милосердия по отношению к приговоренному.

Данастрис – древнее название Днестра /Молдавия/. Также была известна как Тирас.

Данубис – древнее название Данубы, Дуная или Дунареи. Греки называли его Истр, считали его великой рекой, но не использовали его для судоходства – лишь создали несколько колоний в нижнем течении Дуная на выходе его в Порт Эвксинский /Черное море/. Римлянам эпохи Гая Мария она была известна лишь по верховьям, лежащим в Альпах, но, как и греки, они лишь теоретически предполагали его течение по Паннонии и Дакии.

Дельфы – святилище бога Апполона, расположенное в ущелье Парнаса, центральная Греция. С древнейших времен это был один из важнейших центров почитания. Славу этого святилища составлял Дельфийский оракул, который давал предсказания, входя в экстатическое состояние. Эту роль обычно играла женщина, называемая пифией.

Демагог – первоначально это был греческий термин, обозначающий политика, который в своих выступлениях апеллировал к толпе. Римские демагоги предпочитали выступления в Комиции, чем в Сенате, но это не являлось частью замысла "освободить массы". Этот термин использовался для обозначения более радикальных плебейских трибунов в устах консервативных членов Сената.

Денарий – из-за очень редкого выпуска золотых монет денарий очень высоко ценился в денежной системе республиканского Рима. Он изготовлялся из чистого серебра /3,5 гр./. 6250 денариев составляли талант.

Деревянный Мост – наиболее распространенное название моста Сублиция, который был построен из дерева.

Дертона – современный город Тортона, северная Италия.

Диадема – широкая /25 мм/ белая лента, концы которой были расшиты и часто завершались бахромой. Ее повязывали вокруг головы /она шла через весь лоб или у самых волос/, располагая узел на затылке. Концы спускались на плечи. Сначала это был отличительный знак принадлежности персидскому царскому дому, затем диадема стала символом эллинистических правителей, начиная с Александра Великого, который перенял эту традицию после разгрома персов, отвергнув менее подходящие греческим представлениям тиару и корону /венец/.

Дивертикул – дорога, относящаяся к тем главным артериям города, которые опоясывали Рим от ворот к воротам – так называемая "царская дорога".

Dignitas – особое римское понятие, которое не может быть сопоставлено с нашим "достоинство, звание". Оно состояло из личной доли участия человека в общественной жизни общества, моральных и этических ценностей этого человека, его репутации, права на уважение со стороны окружающих. Из всех достоинств, которыми обладал римский нобиль, dignitas было одним из тех качеств, которыми он очень дорожил и всячески поддерживал. Чтобы отстоять его, он был готов идти на войну или в изгнание, покончить жизнь самоубийством, подвергнуть каре жену или сына.

Додона – храм и площадь вокруг него, посвященные греческому Зевсу. Он был воздвигнут на внутренних холмах в Эпире, милях в 10 на юг и запад от озера Памбориса. Место обитания одного из наиболее известных оракулов, находящегося на священном дубе, который также был обиталищем голубей, священных птиц.

Дом – термин, используемый для описания городского или сельского жилища. В этой книге употребляется в значении резиденции тех, кто живет более обособленно, чем в наемном жилье.

Дравус – древнее название реки Драва, Югославия.

Друидизм – религия древних кельтов, особенно развитая в Галлии Комате и Британии. Жрецы этого культа назывались друидами. Центр распространения культа находился в Галлии Комате, в районе обитания народности карнутов. Мистический и натуралистический по природе, культ друидов не привлек особого внимания ни одного из народов Средиземноморья, которые считали его принципы излишне причудливыми и эксцентричными.

Друэнция – древнее название реки Дюранс, Франция.

Дурия Великая – древнее название реки Дора Балтия /Северная Италия/.

Дурия Малая – древнее название реки Дора Рипария /Северная Италия/.

3

Закон о расходах – регулировал наличие предметов роскоши и количество расходов на них, вне зависимости от состояния гражданина. В эпоху Республики часто касался женщин, запрещая им одевать больше украшений, чем положено, и разъезжать на колесницах в пределах стен Сервия.

Земля Флакков – Марсий Фульвий Флакк, один из наиболее значительных последователей Гая Гракха, который был убит вместе с двумя своими сыновьями в 121 г. до н. э. вследствие сопротивления Сената политике Гракха. Его земли и имущество было конфисковано после его смерти, включая его дом на Палатине, который был снесен, а земли запущены /оставлены без надзора/. Этот кусок земли, который воздвигался над Форумом, назывался землей Флакков. Квинт Лутаций Катулл приобрел ее в 100 г. до н. э. и построил там колонаду, установив штандарты, взятые у кимвров в Верцелле.

И

Игрища – римский институт и способ времяпровождения, который восходит, по меньшей мере, к эпохе ранней Республики, а, может, и к более раннему периоду. На первых игрищах праздновались основные триумфы, но с 366 г. до н. э. они стали ежегодным событием в честь Юпитера Величайшего в сентябре 13-го числа. Затем эти праздники превратились в 10-дневный церемониал, начинавшийся с 5-го числа. Здесь разыгрывались жестокие кулачные бои и борцовские поединки, но римские игры никогда не имели характера греческих игр. Они состояли, в основном, из состязаний колесниц, затем ввели охоту и представления, для которых строились специальные театры. Первый день игр начинался с красочной процессии по цирку, после чего шло несколько заездов колесниц и борцовских поединков. В остальные дни разыгрывались представления в театрах, в основном, комедии /трагедии не были популярны/, фарсы и мимы /последние особо распространились в эпоху Республики/. Под занавес – опять заезды колесниц и охота на диких животных. В эпоху Республики гладиаторские бои не считались частью игр; их проводили, в основном, на погребальных церемониях на Форуме. Кроме того, они устраивались на средства отдельных людей, а не на государственные, как игры. Однако амбициозные граждане, стремившиеся сделать себе громкое имя среди избирателей, тратили массу денег, когда, будучи эдилами, организовывали игры, стараясь сделать их более зрелищными, чем позволяли средства, отпускаемые государством.

Свободные римские граждане /мужчины и женщины/ могли посещать любые виды игр /плата за вход не предусматривалась/; женщины сидели отдельно лишь на представлениях в театре – в цирке все могли перемешиваться. Рабам и вольноотпущенникам вход был запрещен.

Избранные отцы – по установлению римских правителей Сенат состоял из ста патрициев, называемых patres /отцы/. После образования Республики в Сенат стали допускать плебеев, увеличив число сенаторов до трехсот. Обязанности по подбору людей в Сенат были возложены на цензоров. В это время появился термин «избранные», поскольку цензоры избирали новых сенаторов. Ко времени Гая Мария эти два термина использовались параллельно, а затем были объединены, и члены Сената стали называться "избранными отцами".

Икозиум – современный Алжир.

Илиум – римское название Трои.

Иллирия – дикая горная страна, граничащая с высокой Адриатикой с восточной стороны.

Имаго – прекрасно разрисованная маска с искусно вделанными волосами, изображающая предка из семьи консула или претора. Такие маски делались из воска и хранились потомками в ларе, сделанном в виде миниатюрного храма. Лари располагались в атриуме, у алтаря хранителей дома Ларов и Пенатов. Маски и лари стали объектом усиленного почитания. Когда кто-нибудь в семье умирал, приглашался специальный актер, который одевал эту маску на себя и представлял таким образом предка. Если человек становился консулом, делали его маску и добавляли к фамильной коллекции; человек мог быть удостоен этой чести также в том случае, когда совершал что-либо экстраординарное /хотя мог и не быть консулом/.

Император – в литературе «главнокомандующий» римской армии. Однако этот титул присваивался и полководцу, который одержал великую победу. Для того, чтобы Сенат дал разрешение на проведение триумфа, он должен был доказать, что войска после битвы провозгласили его «императором». Позднейший титул верховного правителя Римской империи, без сомнения, восходит к этому слову.

Империум – степень власти, определяемая курульным магистратом или промагистратом. Обладать империумом означало иметь власть, данную ему его должностью /то есть то, что он действует в пределах своих полномочий и в рамках законов, управляющих его поведением/. Империум присуждался на один год так называемым Lex curiata. Длительность могла быть увеличена Сенатом или Народом для промагистратов, которым не хватало года для завершения их планов. Ликторы носили фаски – символы их империума.

Инсула – в литературе «остров». Поскольку он был окружен улицами или аллеями со всех сторон, то частные дома назывались инсулами. Они строились очень высокими /до 30 метров в высоту/. Как и сейчас, Рим был городом многоквартирных домов.

Иол – современная река Херхел, Алжир.

Irrumator – человек, занимающийся оральным сексом. Римляне полагали, что это – самая низкая форма сексуальных отношений, показывающая черты подобострастия и самоуничижительности в человеке, лишенном понятий о чести /вероятно, для женщин, занимающихся подобным видом секса, это не считалось столь большим грехом/. В шкале латинских ругательств это было одним из худших. Сам акт назывался irrumo, irrumatio.

Исара – существовало несколько рек, известных под этим названием. Одна из них – современная река Изер /приток Родануса/, другая – современный Изар /приток Данубиса/ и еще одна – современная Уаза /приток Секваны/.

Италийские союзники – это люди /народы/, племена или народности, которые жили на Италийском полуострове, не имея римского гражданства или даже прав латинской общины. В обмен на военную помощь и в интересах мирного сосуществования они должны были отряжать солдат в римскую армию и платить за их содержание и обмундирование. Италийские союзники также несли основное бремя налогов в Италии во времена Гая Мария и обязаны были отдавать часть своих земель в римскую ager publicus. Многие время от времени восставали против власти Рима и поддерживали Ганнибала и других его врагов. Самый распространенный способ указывать своим союзникам на их место заключался в том, чтобы включать в свои границы «колонии», которые состояли из ядра римских граждан и общины, которая имела либо права латинских колоний или гражданство. Они находились под постоянным влиянием со стороны союзнических государств и, естественно, стремились быть на стороне Рима во всех раздорах и волнениях, которыми были весьма насыщена история их существования. Конечно же, всегда существовало среди союзников скрытое колебание между стремлением освободиться от власти Рима и желанием получить римское гражданство, пока в последнем веке эпохи Республики Рим не стал достаточно силен, чтобы пресечь такое двойственное положение на корню. Последняя большая уступка состояла в принятии закона, проведенного неизвестным римским политиком в 123 г. до н. э.: общинам, живущим по латинскому праву, позволялось принять римское гражданство для себя и своих потомков.

Италийская Галлия – Галлия, расположенная по эту сторону Альп. Включала в себя все земли севернее рек Арнуса и Рубикона. Она была разделена с запада на восток мощной рекой Падус /совр.р. По/. В южных районах по течению люди и города были сильно романизированы, многие из них обладали латинским правом. Чем дальше к северу, тем больше преобладали кельтские черты. Во времена Гая Мария число общин с латинскими правами ограничивалось Аквилией и Кремоной; латынь была вторым языком лишь в лучшем случае. Политически Италийская Галлия существовала в некотором замкнутом круге, не имея ни статуса провинции, ни привилегий италийских союзников. Во времена Гая Мария человек из Италийской Галлии не призывался на службу в армию Рима, даже как конник.

К

Казначейский трибун – неясно, чем же на самом деле занимались эти трибуны. Первоначально они выполняли, скорее всего, функции казначеев армии /не очень утомительное занятие в условиях старой армии/. Ко времени Гая Мария армия была расформирована, в результате чего пост казначейского трибуна оказался лишним – жалование выдавали квесторы. Автор предполагает, что они стали гражданскими служащими. Хотя Сенат и Народ Рима весьма неодобрительно относились к бюрократическому аппарату, постоянно расширяющаяся сеть общественных мероприятий, особенно при разрастании римских территорий, аппарат требовал все большего количества служащих. К временам Гая Мария существовало множество старших гражданских служащих, занятых в различных областях деятельности казначейства. Необходимо было взыскивать налоги в стране и за границами, распределять деньги по различным статьям: от закупок общественного зерна до программ строительства цензора и т. д. Для этого существовали старшие гражданские служащие, люди, которые по рангу стояли выше клерков или рисцов. Без сомнения, они принадлежали к уважаемым фамилиям и хорошо оплачивались. Выделение их в отдельный класс произошло, вероятно, во времена Катона Утического /64 г. до н. э./.

Калабрия – это настоящий конфуз для тех, кто знает современную Италию! Сегодня Калабрия – это носок сапога, а в древности была каблуком.

Кампания – очень богатые и плодородные земли, вулканические по природе, которые лежат между Апеннинами и Тасканским морем, от Таррацины на севере до точки, расположенной несколько на юг от залива Устриц. Омываются водами рек Лирис, Валтурний /Калор, Кланий, Сарнус/, чему эта область обязана своим богатством и плодородием. Колонизированная сначала греками, она перешла затем во владение к этрускам, отошла к самнитам и, в конце концов, стала провинцией Римской империи. Из-за остатков греческого и самнитского населения была предметом волнений для властей. Центральные города этой области – Капуя, Теанум, Сидицин, Венафрум, Акеррей, Нола и Интералина; тут же были лучшие порты на западном италийском побережье: Путеоли, Неаполис, Геркуланум, Соррентум, Стабис. Через нее шли важные дороги: виа Аппиа, виа Латина.

Кампус – равнина, плоское пространство.

Кампус Марция – равнина, лежащая к северу от Сервийских долин, ограниченная на юге Капитолием и рекой Тибр. На этой равнине располагались армии перед шествием триумфа, проводились учения молодежи, находились конюшни для лошадей, участвующих в состязаниях колесниц, собирались комиции центурий и росли сады, соперничающие с общественными парками. Равнина пересекалась виа Лата /виа Фламиния/, идущей на север.

Канней – город в Апулее на реке Авфи-дий. Здесь в 216 г. до н. э. Ганнибал с армией карфагенян встретились с римскими частями, возглавляемыми Луцием Эмилием Павлом и Гаем Теренцием Варроном. Римская армия была уничтожена. До 105 г. до н. э. /сражение при Арозио/ это поражение считалось наиболее значительным. Погибло около 36 тысяч человек. Оставшиеся в живых были захвачены в плен, подчиняясь воле рока.

Капитолий – Капитолийский холм, один из семи холмов Рима; единственный, число построек религиозного и общественного плана на котором было ограничено. Хотя вершина Капитолия оставалась практически свободной, к эпохе Гая Мария нижняя часть холма была застроена частными домами, которые принадлежали самым богатым родам. В этом районе жил и сам Гай Марий.

Капуя – самый значительный город провинции Кампания. Из-за постоянно нарушаемых обязательств о лояльности по отношению к Риму Капуя была лишена своих обширных общественных земель, которые стали ager publicus Кампании /например, земель с легендарными виноградниками, на которых выращивалось сырье для знаменитых фалернских вин/. Ко времени Гая Мария экономическое благосостояние Капуи базировалось на многочисленных лагерях для военных учений, школах гладиаторов и лагерях-тюрьмах для рабов.

Карбункул – рубин чистой воды. Это слово также употреблялось по отношению к красным гранатам.

Кариней – один из наиболее привилегированных районов Рима. Он располагался на северной оконечности холмов Оппия на западной стороне, между Велией / вершина римского Форума/ и Кливус Пуллией.

Карнические Альпы – это название автор использует для обозначения той части Альп, которая окружает северную Италию с востока, за прибрежными городами Тергест и Аквилейя. Эта часть горной цепи называется, в основном, Альпы Юлия, а название Карнические Альпы сохраняется для обозначения современного Тироля /Австрия/. Однако, до времен правления Гая Юлия Цезаря Диктатора ни один представитель этой семьи не мог бы назвать цепь своим именем. Следовательно, горы назывались как-то по другому. Поэтому, исходя из более или менее достоверной /хотя отнюдь не абсолютной/ исторической реальности, автор перенес название Карнические Альпы и на эту часть Альп.

Карнуты – один из наиболее значительных и могущественных союзов кельтских племен Галлии. Их земли располагались вдоль реки Лигер между ее слиянием с Карисом и меридианом долготы, примерно совпадающим с долготой Парижа. Именно на территории этого союза находились культовые центры и школы друидов в Галлии.

Кастор – старший из богов-близнецов Кастора и Поллукса /в греческом варианде Полидевка/, называемых Диоскурами. Их храм на Форуме был очень большим и древним, так как их культ проник в Рим не позднее эпохи царей. Однако он не может быть отнесен к чисто греческому заимствованию, как, например, культ Апполона. Особое значение для Рима /и, вероятно, причиной, по которой они позднее были соотнесены с Ларами/ заключалось в том, что Ромул, основатель Рима, был также близнецом.

Квадрига – колесница, управляемая четверкой лошадей.

Квестор – самый нижний чин в Cursus Ronorum. Во времена Гая Мария стать квестором вовсе не означало автоматически стать членом Сената; однако цензоры часто вводили квесторов в Сенат своей властью. Возраст, с которого человек мог рассчитывать быть выбранным – 30 лет, с этого же года он мог стать и членом Сената. Основные обязанности квестора лежали в области финансов: он мог быть направлен в Казну Рима, или во второстепенные казначейства, или для выполнения таможенных обязанностей в портах /насчитывалось три квестора для этого: для Остии, для Путеоли и один – для остальных портов/, или для управления финансами в провинции. Консул, который собирался править этой провинцией, мог лично просить кого-либо служить ему в качестве квестора; это было очень лестное предложение для квестора и верный способ быть избранным на этот пост. В обычных условиях срок деятельности квестора равнялся одному году, однако, если человек вызывался по чьей-то личной просьбе, то мог оставаться в провинции до тех пор, пока не закончится срок службы призвавшего его правителя. Первый день срока службы выпадал на пятый день декабря.

Квирин – один из местных латинских богов. Божественное воплощение концепции, идеи. Возможно, по происхождению относится к сабинскому пантеону. Место его обитания – холм Квиринал, где первоначально было поселение сабинян. Позднее, когда Квиринал стал частью города латинян, основанного Ромулом, бог Квирин слился с их пантеоном. Кто или что он был раньше – никто не знает, но предполагается, что он был воплощением римского гражданства, богом Римского собрания. Особый жрец отправлял специальное торжество – Квириналию. Перед храмом росло два миртовых дерева, представляющих собой: одно – патриция, а другое – плебея.

Квириты – римские граждане, относящиеся к собственно гражданскому населению. Мы, правда, не знаем, обозначало ли это слово тех граждан, которые никогда не служили в армии; особые пометки Цезаря Диктатора могут навести на такую мысль, поскольку он называет своих мятежных солдат квиритами, и те чувствуют такой стыд от его слов, что немедленно идут каяться. Однако, между эпохой Гая Мария и эпохой Цезаря прошло много времени. Автор полагает, что во времена Гая Мария слово «квирит» относилось к заслуживающему уважения человеку.

Кельтиберийцы – часть кельтов, которая пересекла Пиренеи и проникла в Испанию, заняв ее центральные и северо-западные области. Они настолько прижились в этих местах, что стали считаться местным населением.

Кельты – более современный, чем древний, термин, обозначающий варварские племена, которые пришли из северных областей центральной Европы в первые века первого тысячелетия до н. э. Примерно с 5 в. до н. э. они пытались оккупировать те или иные земли в Средиземноморье; в Испании и Галлии им сопутствовал успех, но в Греции и Италии они потерпели неудачу. Однако в северной Италии, Македонии, Тессалии, Иллирии и Моксии проживали целые популяции кельтов, смешавшихся с местным населением. Галатия, запад центральной Анатолии еще много веков спустя оставались кельтоязычными. По происхождению кельты отличались от родственных им более поздних германских племен /это сказывалось в этнографических расовых чертах/. Они сами себя считали сплавом нескольких народностей. Римляне редко использовали слово «кельт», употребляя, в основном, название "галл".

Кимвры – очень большой союз германских племен, которые проживали в более северных областях Кимврийского полуострова, пока, в 120 г. до н. э. или около того не покинули эти места под влиянием изменившихся природных условий. Вместе со своими южными соседями, тевтонами, они отправились искать новую родину. Путешествие длилось почти двадцать лет, пока в конце концов они не столкнулись с Римом – и Гаем Марием.

Кимврийский полуостров – современная Дания, так же известная как полуостров Ютланд.

Кираса – две пластины, обычно из бронзы или стали, но иногда из уплотненной кожи, одна из которых защищает грудь и живот человека, а другая спускается с плеч на спину. Пластины закрепляются завязками на плечах и по обеим сторонам под руками. Некоторые специально подгонялись под размеры туловища, некоторые были сделаны так, что подходили для человека любой комплекции. Высшие чины, особенно главнокомандующие, носили обычно роскошные кирасы, отделанные серебром, бронзой, иногда и золотом. Командующий и его легаты носили также вокруг кирасы между грудью и талией пояса из тонкой красной материи с металлическими застежками.

Киркея – территория, включающая в себя Киркайские горы, образующие прибрежную границу между Латинией и Кампанией. Город с аналогичным названием был расположен на мысе Киркайском со стороны Таррацина. Популярный в эпоху Республики морской курорт.

Классы – пять экономических подразделений римских граждан по обладаемой ими собственности или постоянному доходу на душу. Самыми богатыми считались члены первого класса, самыми бедными – пятого. Были еще и совсем бедные, не принадлежавшие ни к одному из классов.

Клиент – термин, обозначающий человека, свободного вольноотпущенника, не обязательного гражданина Рима: он отдавал себя под покровительство человека, называемого патроном. Клиент должен был участвовать во всех делах своего патрона, поддерживая его интересы и исполняя все его желания, а патрон, в свою очередь, обязывался оказывать ему поддержку /в основном, подарки, помощь в его делах или занятии того или иного места, положения/. Освобожденный раб автоматически переходил в разряд клиентов бывшего хозяина, пока не выполнит своего обязательства перед ним. Вся система кодекса чести управляла поведением клиента по отношению к его хозяину, и он был в высшей степени привержен ей. Быть чьим-то клиентом вовсе не значило, что этот человек сам не может быть патроном, его клиенты становились одновременно клиентами его патрона.

Клиент-царь – иностранный монарх, признавший Рим как своего патрона или временно находящийся на службе какого-нибудь римлянина, выступающего как его патрон. Титул "Друг и союзник римского народа" определял положение клиента.

Клитумний – река в Умбрии, Италия.

Кливус – дорога на склоне, то есть горная дорога.

Клоака – водосток, особенно канализационная труба.

Клоака Максима – система канализационных каналов, которые были проложены через районы Субуры, Высокого Эсквилина, Капитолия, Форум и Велабрум; она выходила в Тибр между мостом Эмилия и Деревянным Мостом, ближе к первому. Эта система шла по руслу древней реки Спинона.

Клоака Нодина – система канализационных каналов, идущая через районы Палатина, нижнего Эсквилина, холмы Оппия, район Циркуса Максимуса и некоторым частям Аве-тина. Каналы прокладывались по руслу древней реки Нодина и ее притокам, выходя в Тибр сразу за Деревянным Мостом.

Клоака Петрония – система водостока и канализации, проложенная через районы Виминала, Квиринала, Кампус Марция по руслу древней реки Петрония и ее притокам. Ее сток приходился чуть выше острова Тибр; ниже этого места, как правило, уже никто не купался.

Коан – относился к сфере владений острова Кос, был расположен на побережье Малой Азии. Прилагательное «коан» было известно в связи с одним из наиболее знаменитых видов экспорта с Коса – коанскому шелку. Коанский шелк очень ценился у женщин легкого поведения, которых из-за этого пристрастия называли коанами.

Когномен – последняя составная часть имени наследника рода, используемая для того, чтобы выделить себя среди родственников, которые по традиции носили одно и тоже имя /первое/ и фамильное имя. В некоторых семьях стало необходимым употребление нескольких когноментов /например: Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика/. Когномен обычно отражал характерные черты людей /физические или психические/ или подчеркивал совершенные человеком победы /например, Цецилии Метеллы носили когномен Долматийский, Нумидиец, Балсарикский/. Многие когномены имели саркастический или юмористический оттенок.

Когорта – тактическая единица римского легиона, состоящая из шести центурий; в обычных условиях легион состоял из десяти когорт. Когда говорят о размерах римской армии /3-4 легиона/, то при названии числа обычно употребляется исчисление в когортах, а не в легионах.

Коллегия – ассоциация людей, которых объединяет что-то общее. Существовали коллегии священнослужителей /жрецов/, политическая коллегия /например, плебейских трибунов/, профессиональные коллегии. Люди всех сословий /включая и рабов/ собирались вместе в коллегии, которая присматривала для себя один из римских перекрестков и устраивала ежегодные празднества перекрестков – Компиталии.

Комиссия Маймилия – специальный суд, учрежденным плебейским трибуном Гаем Маймилием в 109 г. до н. э., действовал для расследования связей между Югуртой, царем Нумидии, и некоторыми римлянами, особенно из числа магистратов.

Комиция – см. Собрание.

Кондемно – одно из двух слов, употребляемое в суде при вынесении "вердикта виновности". Второе слово, используемое в этой ситуации – «дамно» /см./.

Консул – самый главный из римских магистратов, которые обладали империумом. Высшая ступень в иерархии римского управленческого аппарата. Каждый год на собрании центурий избирали двух консулов. Старший из них – который первым набирал необходимое количество голосов – получал свою фаску /знак власти/ уже в январе, то есть начинал выполнять обязанности непосредственно с наступлением срока /первым «рабочим» днем консула считалось первое января/, тогда как второй, младший консул, в этот месяц лишь наблюдал за его «работой». Каждый консул имел при себе штат из 12 ликторов. Ликторы носили фаски на плечах, но лишь в тот период, когда действовал консул, к которому они были «прикомандированы». К временам Гая Мария на должность консула могли быть выбраны и патриции, и плебеи, причем два патриция одновременно править не могли. Возраст, с которого можно было претендовать на пост консула, составлял примерно 42 года – после двенадцатилетней практики в Сенате, куда входили не раньше 30 лет. Империум консула практически не знал границ, действовал не только на территории Рима, но и по всей Италии и провинциям и был значительнее империума правителя—проконсула. Кроме того, консул мог брать на себя командование любой армией.

Консул-суффект – когда выбранный консулом умирал во время срока или оказывался неспособным исполнять свои обязанности, Сенат назначал ему заместителя – суффекта. Имя суффекта в любом случае заносилось в список римских консулов, и после окончания своей службы, пусть даже совсем непродолжительной, он мог именовать себя "бывшим консулом".

Консуляр – титул, даваемый человеку, который был консулом. Ему оказывали уважение рядовые члены младших магистратов, его могли в любое время послать для управления провинцией, едва поступало распоряжение Сената. Он мог быть направлен и на другие должности или для выполнения разных поручений типа обеспечения пшеницей и т. д.

Конфареация /confarreatio/ – самый древний и наиболее строгий из римских свадебных обрядов. К эпохе Гая Мария использовался исключительно в среде патрициев – хотя и для них это было необязательно. По этому обряду невеста передавалась из рук отца в руки жениха, что подчеркивало отрицание любой меры независимости для невесты; это было одной из причин, по которым обряд не имел популярности, так как в других случаях женщина получала больше прав и возможностей. Вторая причина непопулярности – трудности, возникающие при желании развода. Развод /diffareatio/ был очень тягостным и чрезвычайно сложным делом, приносящим больше забот, чем пользы. Поэтому на него решались только тогда, когда не оставалось другого выбора.

Корона – термин, относившийся к воинским атрибутам-показателям высшей доблести. Для определения степени значимости существовали различные виды корон:

граминеа – корона из трав, которая вручалась человеку, благодаря которому был спасен целый легион или целая армия;

цивика – корона из дубовых листьев. Вручалась тому, кто спас жизнь товарища по оружию;

ауреа – малая корона, которая по значению много превышает первые две. Ее удостаивался человек, убивший врага в единоборстве. Делалась она из золота;

муралис – зубчатый золотой венец, вручаемый человеку, первым поднявшемуся на стены вражеской крепости во время штурма;

навалис – золотая корона, украшенная макетами кораблей, вручаемая за выдающиеся заслуги в морской битве;

валларис – золотой венец человеку, который первым пересечет вал лагеря противника.

Коттабус – игра, в которую играют в столовой. Остатки вина из чаш пирующих сливаются в плоский ковш, а затем подсчитывается количество брызг, но как все это делается, доподлинно неизвестно.

Кулус – латинское слово, используемое для обозначения анального отверстия.

Кумей – первая греческая колония в Италии, основанная в начале 8 в. до н. э. Она находится на побережье Капе Мизенум. Очень популярный курорт в эпоху Республики.

Cunnum Lingere – очень грубое латинское ругательство, обозначающее "облизать женские гениталии".

Cunnus – ругательство, столь же оскорбительное для римлян, как слово того же значения у нас. Обозначает женские гениталии.

Курия – первоначально означало одно из тридцати древнейших подразделений римского народа, предшествующих делению на трибы и классы. Эти первые римские кланы собирались в специальных залах для собраний: каждая курия возглавлялась курием, избираемым пожизненно. Залы для собраний были сосредоточены на Палатине, рядом с виа Триумфалис. Ко времени Гая Мария курия еще была, но уже не имела значения, политической или социальной организации народа. Когда при переходе патриция в плебейскую семью или при вручении империума старшему магистрату требовалось собрать тридцать курий, они были представлены тридцатью ликторами.

Курия Гостилия – здание Сената. Считалось, что она была построена Туллием Гостилием, третьим по счету царем Рима. Отсюда и название – Курия Гостилия.

Cursus honorum – "путь чести". Если человек захотел стать консулом, он должен был пройти по особой иерархической лестнице: сначала ему необходимо было пройти в Сенат /попытаться быть избранным как квестор или введенным туда цензорами/. Он должен исполнять обязанности квестора, даже став сенатором, после чего он мог быть выбран претором. Так, в конце концов, он мог бы сделать попытку стать консулом. Эти четыре поста – сенатор, квестор, претор, консул – и представляли полный "cursus honorum". Ни один из эдилов – плебейский или курульный, ни плебейские трибуны не входили в эту иерархию, но большинство людей, собирающихся стать консулом, четко представляли себе, что для того, чтобы привлечь внимание избирателей, необходимо некоторое время отслужить в качестве эдила или плебейского трибуна.

Курульное кресло – кресло из слоновой кости, предназначенное исключительно для высших магистратов; курульный эдил мог сидеть на нем, а плебейский – нет. Их, в основном, использовали те, кто обладал империумом. Ножки кресел представляли собой букву «X», подлокотники низкие, спинки не было. Римляне в тогах сидели очень прямо, чтобы не смять складки тоги на руках, спине и плечах.

Л

Ланувиум – современный Ланувио.

Лар, лары – местные божества, не имевшие ни формы, ни внешнего облика, ни пола, ни числа, ни мифологии. Существовало много разных видов ларов, которые могли функционировать как духи-защитники местности /на перекрестках и границах и т. д./, социальной группы /семейные лары/, вида деятельности /плавания/, даже целых народностей /Римские общественные лары/. К эпохе поздней Республики они приобрели форму маленьких статуэток в виде двух мальчиков с собакой, но возникают сомнения, верили ли римляне на самом деле, что лары выглядят именно так, последнее более реально, поскольку возрастающая сложность жизни поневоле требовала «обозначить» их.

Ларий – древнее название озера Камо.

Латинские права – промежуточный статус в градации гражданства от римских союзников до римского гражданства. Обладатели таких прав имели много общих привилегий с римскими гражданами: равные права в отношении доходов, возможность заключать контракты с абсолютными гражданами по всей Италии, право обращаться с апелляцией на решения уголовного суда. Однако они не имели права участвовать в выборах, заседать в римском суде. После волнений в Фрегеллах /125 г. до н. э./ магистраты городов, пользовавшихся латинскими правами, получили абсолютное римское гражданство для себя и своих потомков.

Латиния – регион в Италии, в котором был заложен Рим. Северная граница района проходила по Тибру, южная – по внутренним районам полуострова от Киркеи, а на востоке он граничил с землями сабинов и марсов.

Легат – самый главный чин из высшего командирского состава римской армии. Чтобы стать легатом, человек сначала должен был войти в Сенат /часто доходил до поста консула – эти государственные мужи время от времени испытывали желание испытать себя армейской жизнью и поэтому добровольно вызывались вести какие-нибудь интересные кампании/. Легаты были подотчетны лишь верховным командующим и возглавляли остальных военных чинов.

Легион – самая маленькая римская военная единица, способная вести самостоятельные боевые действия /хотя это случалось довольно редко/, самодостаточная в отношении человеческих ресурсов, снаряжения и деятельности. К временам Гая Мария римская армия, участвующая в любой значительной кампании, редко состояла менее, чем из четырех легионов – и столь же редко более, чем из шести легионов. Единичные легионы без дополнительного подкрепления несли гарнизонную службу в таких областях как Испания, где восстания не приобретали серьезных форм. В легионе насчитывалось около пяти тысяч солдат, разделенных на десять когорт, по шесть центурий в каждой. Сюда также входили тысяча солдат нестроевой службы и легкой кавалерии. Каждый легион обладал собственной артиллерией и боевой техникой. Если это был один из консульских легионов, то он управлялся шестью избранными солдатскими трибунами; если легионы принадлежали верховному главнокомандующему, то командование над ним лежало на легате или самом командующем. Хотя лагеря легионов располагались в походе рядом друг с другом, воины никогда не смешивались. Напротив, они четко делились на группы по восемь человек /в центурии насчитывалось восемьдесят солдат, двадцать из которых были нестроевыми/.

Легионеры – правильное название солдат римского легиона.

Леманна – современное озеро Леман или Женевское.

Lex – латинское обозначение для слова «закон», использовался также для обозначения плебисцита, принимаемого Плебейским собранием. Lex не считался действительным, пока его не выбивали на камне или не отливали в бронзе и не помещали в специальный склеп за храмом Сатурна; однако, если рассуждать, руководствуясь логикой, становится ясно, что период хранения таблички в склепе был весьма невелик, поскольку там не могли бы поместиться списки всех законов, на которых покоилось римское право, даже во времена Гая Мария. Без сомнения, таблички лишь вносили и сразу же выносили из склепа, а затем помещали уже навсегда в одно из специальных хранилищ.

Lex Appuleia agraria /"лекс Аппулейя агрария"/ – первый из двух биллей о земле Луция Аппулея Сатурнина, который имел целью раздать земли из общественного фонда Рима ветеранам армии Мария. Этот билль касался земель в Греции, Македонии, Сицилии и Африке.

Lex Appuleia agraria /secunda/ – второй закон – о присяге на верность закону.

Вызвал сильное противодействие в Сенате. Причины такой реакции до сих пор дебатируются в научных кругах. Автор полагает, что причины лежат в неосвоенности земель в Заальпийской Галлии и Ближней Испании, вопрос о которых рассматривался. Вероятно, нашлось слишком много желающих получить эти богатые, плодородные земли в свое владение, тем более, что существовали серьезные предположения о существовании на этих землях залежей полезных ископаемых. Запад был традиционно богат месторождениями. Поэтому примириться с тем, что земли могут быть отданы ветеранам армии /в основном, деклассированным элементам римского общества/, сенаторы не могли.

Lex Appuleia de maiestate – закон о государственной измене, который был представлен Сатурнином в период его первого правления в качестве плебейского трибуна. Согласно этому закону, контроль за судебными процессами по делам о государственной измене передавался из центуриального собрания, поскольку по установкам этого собрания считалось невозможным поддерживать обвинение, пока обвиняемый сам не признается в том, что боролся против Рима. Этот закон включал в себя шкалу степени тяжести государственной измены и предусматривал наказания для всех видов этого преступления. Дела об измене рассматривались теперь специальным судом – quaestio, который находился в ведении всадников, которые одновременно заседали в суде и правили там.

Lex Appuleia frumentaria – закон о зерне. Автор полагает, что время проведения этого закона в Сенате относится, скорее, ко второму периоду пребывания Сатурнина на посту плебейского трибуна. Поскольку второе восстание рабов на Сицилии длилось уже почти четыре года, нехватка зерна в Риме неуклонно возрастала. Кроме того, именно в этот период популярность Сатурнина в среде народа была наиболее сильной.

Lex Domitia de sacerdotiis – закон, проведенный в 104 г. до н. э. Гнеем Домицием Агенобарбом, который исполнял в это время обязанности плебейского трибуна. Согласно этому закону предусматривалось снятие контроля за членством в коллегиях священников /жрецов/ и авгуров с людей, которые уже вошли в эту коллегию и, по традиции, вводили в состав ее новых членов. Теперь будущие члены коллегий избирались на специальном собрании триб, состоявшем из семнадцати членов.

Lex Licinia sumptiaria – закон о роскоши, проведенный неким Лицинием Крассом где-то после 143 г. до н. э. Закон, запрещающий употребление на пирах определенных видов продуктов, включая знаменитую рыбу из Тибра, устриц, пресноводных угрей и т. д.

Lex Villia annalis – проведен в 180 г. до н. э. плебейским трибуном Луцием Виллием. В нем определялся возраст, начиная с которого человек мог быть избран на должность курульного магистрата /39 лет – претор, 42 года – консул/, и срок, который должен пройти между сроком на посту претора и консульством, между двумя сроками на посту консула для одного человека и т. д.

Lex Voconiade mulierum hereditatibus – проведенный в 169 г. до н. э. Закон строго урезывал права женщин по наследованию. Ни при каких условиях женщина не могла быть назначена главным наследником, даже если она – единственный ребенок. На это место вставал ближайший родственник – мужчина по отцовской линии. Цицерон упоминает о случае, когда было доказано, что закон не может быть применен, поскольку имущество умершего не было определено на специальном совете-цензусе; однако претор Гай Веррес отверг данное положение и не позволил девушке получить наследство. Вероятно, иногда случались исключения, поскольку мы знаем несколько известных наследниц /например, Фульвия, третья жена Антония/. В этой книге такая женщина – Корнелия, мать Гракхов, которая сумела сломить сопротивление сенаторов.

Другого рода уловка /при отсутствии родственников по мужской линии/ заключалась в том, чтобы умереть, не оставив завещания. В таком случае начинал действовать старый закон, и дети получали наследство без учета пола. Скорее всего, наиболее значительную роль в толковании законов, связанных с наследством, играл городской претор. Специальных судов по подобным делам не существовало, и претору принадлежало право окончательного решения.

Либия – часть Северной Африки между Египтом и Сирией.

Лигер – древнее название Лауры, Франция.

Лигнит – термин, используемый Плунием Старшим для описания драгоценного камня, находимого в западных областях Нумидии. Предположительно, это турмалин.

Лигурия – горная область, лежащая между реками побережья до пиков Альп и Лигурийских Апеннин. Главный порт – Генуя, самый большой город внутренних областей – Дертона. Бедная, негодная для обработки земля; единственный относительно известный промысел – шерсть, из которой делались непромокаемые плащи и накидки /и военные sagum/. Еще один род деятельности местных жителей – пиратство.

Ликтор – одна из немногих подлинно общественных служб в Риме. Существовала коллегия ликторов – число ее членов неизвестно, но их было достаточно, чтобы обеспечить традиционный экспорт для всех носителей империума, в Риме и за его пределами. Вероятно, их насчитывалось две-три сотни. Ликтором мог быть только римский гражданин, но он, скорее всего, был низко-рожденным, поскольку жалование ликтора было минимальным. Ликтор мог лишь полагаться на милость того, которого он сопровождал. В коллегии ликторы подразделялись на группы по десять человек /декурионы/, каждая из которых возглавлялась префектом. Несколько человек коллегии считались старшими над префектами. Внутри Рима ликторы носили белые гладкие тоги; выходя из Рима, они надевали малиновую тунику с широким черным поясом, орнаментированным латунью; при похоронах – черную тогу. Реальных свидетельств о месторасположении коллегии не сохранилось.

Лилибей – главный город на западном побережье острова Сицилия.

Лирис – древнее название реки Гариглиано, Италия.

Лугдунум – современный Лион, Франция.

Проход Лугдунум – название, которое автор использовал для обозначения современного перевала Малый Сен-Бернар между Италийской Галлией и Галлией Заальпийской. Он лежит на большой высоте, но был известен с древности и время от времени использовался Гаем Марием. Известностью пользовался и перевал Большой Сен-Бернар. Оба перевала контролировались в Италийской Галлии племенем кельтов /салассами/.

Люструм – латинское слово, обозначающее одновременно пятилетний срок деятельности цензора и церемонию завершения переписи населения Рима на Кампусе Марция.

М

Мавр – название берберов из Мавретании.

Мавретания – современная Марокко. Во времена Гая Мария – дальние западные области Северной Африки. Граница между Нумидией и Мавретанией шла по реке Малахат/160 км западнее Цирты/. Жители Мавретании назывались мавры; по происхождению они относились к берберам. Столица – Тингис /совр. Танжер/. Существовала царская власть. При Гае Марии и его войне с Югуртой правил царь Бокх.

Македония – во времена Римской Республики это гораздо больший регион, чем современная Македония. Тогда ее границы шли по восточному побережью Адриатического моря ниже Долматийской Иллирии, южная граница идет напротив Эпира. Два основных порта, принимающие движение по Адриатике из Италии – Диррахиум и Аполлония. На севере Македония граничила с Моэзией, а затем продолжалась на восток через высокогорные районы, где берут начало реки Морава, Стримон, Нестус; юг – Фессалия. За Нестусом идет Фракия, а затем территория Македонии вытягивалась узкой прибрежной полосой вдоль Эгейского моря до Геллеспонта. Доступ в Македонию и из нее был ограничен долинами рек. Через них на территорию страны проникали варвары из Моэзии и Фракии. Во времена Гая Мария это были, в основном, скордиски и бессы. Коренное население Македонии относилось к германо-кельтской группе народов. Многочисленные нашествия дополнили картину вкрапления греков, дорийцев, иллирийцев и других. Долгое время разделенная естественными топографическими рубежами на небольшие народности, склонные к бесконечным междуусобным войнам, Македония как единая страна выступила при царе Филиппе II, но лишь при Филиппе III и его сыне Александре Великом достигла мировой известности. После смерти Александра Македонию стали разрывать на части претенденты на престол. Затем она перешла в руки Рима. Последний ее царь – Персей – уступил Македонию Эмилию Павлу в 167 г. до н. э. Попытки римлян создать из Македонии самоуправляемую республику потерпели крах, и потому в 146 г. до н. э. Македония была включена в состав расширяющейся империи как одна из провинций.

Магистраты – выборные исполнительные органы и должностные лица Сената и Народа. К середине эпохи Республики все люди, служившие в магистратах, были членами Сената. Это давало Сенату некоторое преимущество над Народом до тех пор, пока Народ /выборные из плебса/ не принял на себя функции составителя законов. Магистраты представляли собой исполнительную власть. Согласно иерархическому порядку, самым низшим считался уровень солдатского трибуна, который не мог еще войти в Сенат, но был вполне достоин места в магистрате. Затем шли квестор, плебейский трибун и плебейский эдил, курульный эдил – самый младший из магистратов, имеющих империум – претор, консул. Цензор занимал особое место, хотя его должность не давала ему империума. Человек мог занять этот пост лишь после того, как побудет в должности консула. В случае крайней необходимости Сенат имел право создать еще один магистрат, состоявший из одного человека – диктатора. Он мог находиться на своем посту лишь шесть месяцев и после завершения этого периода освобождался от ответственности за совершенные поступки. Сам диктатор назначал военного предводителя и второго главнокомандующего.

Maiestas minuta – в литературе "малая государственная измена". Таким образом отделялся тот вид измены, когда человек лишался гражданства за ведение войны /или участия в войне/ против Рима. Луций Аппулей Сатурнин первым занес maiestas minuta в разряд криминальных дел и создал специальный суд – quaestio, который занимался исключительно делами об измене /в 103 г. до н. э./. Суд состоял из всадников, состоявших в Сенате.

Манипула – старая тактическая маневренная единица римского легиона. Состав – две центурии.

Маркоманы – один из трех народов, который присоединился к германской миграции примерно в 120 г. до н. э. Маркоманы – кельты, близкие по происхождению к бойям /Богемия/. Они объединились с кимврами и тевтонами на весь период пути /примерно до 113 г. до н. э./.

Марсы – один из наиболее значительных италийских народов. Жили вокруг озера Фуцин, которое изначально им принадлежало, и до Апеннин, где контролировали перевалы на западной – то есть римской – стороне. Отмечалось, что они были очень лояльны по отношению к Риму, не вступая в союзы против него, образованные самнитами или Ганибалом. Марсы были очень воинственны, многочисленны, активны; они довольно рано стали использовать латынь как родной язык. Главный город – Марривиум. Альба Фуценс был еще более мощным городом, но это была римская латинская колония. Марсы почитали змей и считались прекрасными заклинателями.

Марфа – сирийская прорицательница, которая предсказала, что Гай Марий семь раз будет консулом Рима, еще до первого избрания.

Массилия – современный Марсель. Этот мощный морской порт, расположенный в южной части Галлии Заальпийской недалеко от устья Родануса, был основан как греческая колония приблизительно в 600 г. до н. э. Массилийцы вскоре освоили Галлию, внося культурный и торговый вклад в развитие племен галлов, живущих вдоль их торговых путей. Массилийцы познакомили их с виноградной лозой и оливковыми деревьями. Быстро поняв, что представляет собой растущая римская империя, они поспешили войти в число союзников Рима во время второй Пунической войны. Как союзники Рима они получили защиту от своих врагов – охотников за головами салмовиев из западной Лигурии /галльская экспедиция Гнея Домиция Агенобарба в 122 г. до н. э. Тогда же была основана Заальпийская Галлия/.

Медиоланум – современный Милан.

Mentula – латинское ругательство, обозначающее пенис.

Mentula сасо – ругательство, общий смысл которого заключается в половом акте через анальное отверстие, проходящий между двумя мужчинами.

Merda – ругательство, относящееся по значению скорее к выделениям животных, чем к человеческим экскрементам.

Метелла Кальва – сестра Луция Метелла Долматийского, Верховного Понтифика, и Квинта Цецилия Метелла Нумидийца. Вышла замуж за Луция Лициния Лакулла и была матерью братьев Лукуллов. Принадлежала к числу немногих женщин своего времени, заслуживших упоминание в древних текстах. Отмечалась ее склонность к низкорожденным любовникам. Пользовалась скандальной известностью.

Мим, мимы – первоначально одна из форм греческого театрального искусства. Мимы нашли горячих поклонников в Риме и пользовались все возрастающей популярностью, начиная с 3 в. до н. э. Там, где актеры в комедиях и трагедиях одевали маски и твердо придерживались размеренного слога пьес, актеры в миме играли без масок, используя на представлениях ту технику исполнения, которую мы можем назвать близкой к современной импровизации. Набор сюжетов и ситуаций был один и тот же, но индивидуальное исполнение накладывало особый отпечаток, тем более, что уже не приходилось заучивать длинные диалоги. Мимы считались вульгарным, грубым, низким видом театра – особенно среди тех, кто сохранял любовь к классике. Но популярность мимов постепенно оттеснила драму на второй план.

Minim – яркий кирпично-красный пигмент, которым генерал-триумфатор покрывал лицо, чтобы выглядеть, вероятно, как скульптура Юпитера Величайшего, у которого лицо было из терракоты.

Митридаты – традиционное имя царей Понта. Шесть царей рода носили это имя; самый последний был самым великим. Царский дом Митридатов возводит свои корни к древним иранским царям, особенно Дарию Великому, однако черты лица на удивительных монетах носят отпечаток германо-фракийского происхождения.

Модий – мера зерна в Риме. Один модий содержал шесть килограммов.

Монс Генава Проход – точно неизвестно, как называли римляне этот перевал /совр. Монжено/, идущий от истоков Доры Рипарии в Италии до Дуранса во Франции. Для того, чтобы дать обозначение для читателя, автор латинизировал это современное название. Это был один из наиболее используемых перевалов, поскольку здесь пролегали виа Эмилия /виа Домиция/.

Моса – древнее название реки Мез /Моас/.

Моселла – современная река Мозель.

Мулухат – современная река Молойя.

Мутул – река в центральной Нумидии. Еще идут споры об индентификации этой реки. Автор счел возможным сделать ее притоком реки Баград.

Мутина – совр. Модена, Италия.

Н

Нагрудное украшение /пекторал/ – маленькая металлическая пластина, в основном, квадратная, но иногда и круглой формы, из бронзы или железа /стали/, одеваемая на грудь для защиты в бою.

Народ – формально этот термин относился ко всем римским гражданам, не входящим в Сенат, без различия между патрициями и плебеями или между беднейшими слоями и представителями первого класса.

Народное собрание /комиция Populi Tribute/ – участвовали патриции. Всего насчитывалось тридцать пять триб, среди которых выделялись в особую группу римские граждане. Это собрание созывалось консулом или претором для формулирования законов и выбора курульных эдилов, квесторов, солдатских трибунов.

Нарбо – совр. Нарбонна, Франция.

Неаполис – совр. Неаполь. Это была одна из крупнейших и наиболее удачливых греческих колоний в южной Италии, хотя в конце 4 в. до н. э. она попала под власть Рима. К несчастью Ганнибала, Неаполис остался лояльным к Риму и в итоге не потерял своих земель. В эпоху Республики он играл менее значимую роль как порт, чем Путеоли, однако развивался и расцветал.

Немавс – древнее название города Ним, Франция. Он расположен на западной стороне соляных болот дельты Родануса. Со времен Гнея Домиция Агенобарба /120 г. до н. э./ город был связан с городом Арелатом, лежащим на восточной стороне этих топей, с помощью мощной дамбы /насыпи/. Гай Марий много занимался ремонтом этой дороги, ожидая германцев в 104 г. до н. э.

Nemo /немо/ – латинское слово «никогда» или "ни одного".

Никомеды – царская династия Вифинии. Современные ученые расходятся во мнениях относительно числа царей этой династии. Чаще всего считают, что их было четыре.

Нобиль, нобилитет – слово, используемое для обозначения человека и его потомков, который занимал когда-нибудь место консула. Промежуточный слой аристократии, придуманный плебеями с целью сгладить различия между ними и патрициями. Эту возможность они получили, когда титул консула стал чаще принадлежать плебеям, чем патрициям /особенно в эпоху поздней Республики/. К временам Гая Мария нобилитет уже был определенной силы. Некоторые современные авторы применяют это слово по отношению к тем людям, которые достигли поста претора, не получая затем консульских регалий.

Номен – семейное или родовое имя. Корнелии, Юлии, Домиции и т. д. – наследственные имена.

Норикум – область, которую можно идентифицировать с восточным Тиролем и Югославскими Альпами. Люди, населявшие ее, назывались тавруски и относились к кельтской ветви народов. Главное поселение – крепость Норейя.

Нумантия – маленький городок /около четырех тысяч жителей/, расположенный в верховьях Дурия в Ближней Испании. Успешно отражал нападения римских армий, начиная с цензора Котона в 195 г. до н. э. и до Гостилия Манцина в 137 г. до н. э. Затем в 135 г. до н. э. Сципион Эмилиан взялся за это дело и довел его до победы в результате длительной /8 месяцев/ осады. Югурта Нумидийский, Гай Марий, Публий Рутилий Руф и Квинт Цецилий Метелл Нумидиец были в составе армии Сципиона. После захвата города Сципион Эмилиан не оставил от него камня на камне, а жителей ждали суровые наказания и высылка. Таким образом был дан наглядный урок того, к чему может привести противостояние с Римом.

Numen – буквально "божественность, божество" /так как обозначает "кивание головой"/. Слово, употребляемое скорее современными исследователями, чем римлянами, для описания местных италийских и римских богов, если они могут быть так названы. Силы духов – более подходящее сочетание, поскольку эти старые боги были всего лишь силами, которые управляли явлениями и предметами вокруг. Они были безлики, бесполы, не имели никакой мифологии. Слово, наиболее часто употребляемое для их характеристики – numenous /"божки"/. Шло время эпохи Республики, культура римлян стала расцвечиваться элементами эллинистической традиции и многие из этих божков приобрели черты индивидуальности: имя, пол, иногда и облик. Однако, называть религию Рима гибридным ответвлением греческого пантеона было бы неверно. Во времена Гая Мария, задолго до того, как старая религия стала терять свое положение, даже самые выдающиеся и свободомыслящие люди скрупулезно следовали религиозным предписаниям /например, Гай Марий и Гай Юлий Цезарь Диктатор/. Вероятно, было что-то притягательное и завораживающее в старых элементах религиозной практики, если даже такие личности покорялись влиянию традиций.

Нумидия – древнее царство в центре Северной Африки, растянувшееся на запад, юг и восток от Карфагена, ставшего затем одно из римских провинций. Первоначальные обитатели – берберы, полукочевники. После поражения Карфагена Рим и Сципионы восстановили царское правление; первым царем стал Мисинисса. Столица Нумидии – Цирта.

О

Оакум – грубо обработанные волокна луба. В древности его получали из клена и, наиболее грубый, из льна. Иногда использовали как прокладку, как материал для забивания щелей, чаще – как фитили для ламп.

Одиссей – в латинском Улисс. Царь Италии в легендарные времена. Один из основных героев поэмы Гомера «Илиада» и главный герой "Одиссеи".

Олимпия – знаменитое святилище Зевса помещалось не на этой горе, оно находилось в Элисе /западный Пелопонесс/.

Opus incertum – старейший из способов строительства стен у римлян. Внешняя сторона такой стены представляла собой поверхность, сложенную из небольших разновеликих камней, скрепленных известкой. Внутри оставались пустоты, которые потом заполнялись известковым раствором, состоящим из черного асфальта и извести, смешанной с мелким булыжником /caementa/. Ранние стены такого образца датируются, по меньшей мере, 2 в. до н. э. Во времена Гая Мария появилось еще два способа укладки, но они еще не вытеснили проверенный opus incertum.

Ordo – римский термин для обозначения социальной группы, состоящей из людей одного уровня зажиточности и имеющих равные права по происхождению.

Осканский – язык, на котором говорили самниты, луканы, френтаны, апулеи, бритты и кампаны полуострова Италия. Родственен латыни, но сильно отличается от нее. Во времена Гая Мария этот язык еще существовал на довольно обширной территории, будучи весьма популярным. Римляне презрительно относились к тем, чьим основным языком был осканский.

Остия – ближайший к Риму морской порт /вернее, речной – в устье Тибра/. На заре существования Рима там находились соляные копи, где добывалась лучшая в Италии – и единственная из местного источника – соль. В эпоху Республики этот укрепленный город стал морской опорой Рима во Второй Пунической войне. Остия никогда не была хорошим портом из-за заиленности и большого количества песчаных наносов, однако это не мешало ее активному функционированию. Слишком быстрое течение и заиленные берега Тибра позволяли проникать к Риму лишь маленьким судам. Большие грузовые суда обычно разгружались в Остии, затем грузы перевозились на баржах. В Остии находились зерновые склады. Особый квестор отвечал за погрузкой и разгрузкой судов с зерном и за сбор пошлин и проверку грузов.

П

Падус – древнее название реки По, северная Италия.

Памфилия – часть южного побережья Малой Азии между Лицией /напротив Родоса/ и Сицилией /напротив Кипра/. Высокие отроги Таврских гор спускались прямо к морю, создавая очень суровый и малопригодный для высадки берег. Внутренние районы были покрыты сосновыми лесами, но страна эта не имела почв, пригодных для выращивания хороших урожаев культурных растений. Поэтому самым подходящим для жителей этой страны промыслом – и с точки зрения природных особенностей – оказалось пиратство.

Пантеон – слово, используемое в наши дни для описания, в целом, собрания богов в политеистической системе религиозных верований.

Папирус – сердцевина стебля египетского болотного тростника превращалась в бумагу после массы кропотливых и остроумных операций. Процесс, в результате которого стебли растений превращались в удобную для письма бумагу, описать чрезвычайно нелегко, как и назвать время изобретения. Известно лишь, что первым использовал папирусную бумагу Птоломей / примерно в 322 г. до н. э./. Без всяких сомнений можно сказать, что появление такого типа бумаги и ее широкое распространение было самым значительным вкладом в расширение грамотности в древнем мире. Изобретение римлянина Фанния, позволявшее улучшать качество бумаги, помогло еще сильнее облегчить процесс получения бумаги и удешевить ее.

Патавиум – современная Падуя, северная Италия. Самый укрепленный и богатый город Италийской Галлии.

Pater Familias – глава семьи. Его право делать все, что ему угодно, с членами его семьи поддерживалось законами Римского государства.

Патрей – современный Патрас, Пелопонесская Греция. Он расположен несколько южнее за корифнским заливом и был естественным /с учетом ветров и морских течений/ прибежищем и перевалочной базой для купцов и путешественников из Тарента или Сицилии в Грецию.

Патриции – римская аристократия. Выделились из городского населения еще до наступления эпохи Царей и затем уже сохраняли свой титул и престиж, недосягаемый для плебса /сколько бы консулов не дал этот род плебеев/. Однако, с началом эпохи Республики сила плебса начала неуклонно возрастать по мере увеличения уровня благосостояния. Особые права и почести стали уходить из рук патрицианских родов, пока во времена Гая Мария они не объединились с семьями так называемого нобилитета. Далеко не все патрицианские кланы могли кичиться своим древним происхождением; например, роды Юлиев и Фабиев были на несколько веков древнее, чем Клавдии. Патриции во время свадеб использовали особый вид церемонии – confarreatio – в результате чего женщины этих родов не могли достичь того уровня эмансипации, который наблюдался у плебеек. Определенные посты в жреческой и сенаторской иерархии могли занимать только патриции – Rex Sacrorum, flamen Dialis, interrex, принцепс Сената. Во времена Гая Мария некоторые патрицианские семьи еще регулярно посылали в Сенат своих членов – таковы были Эмилии, Клавдии, Папирии, Постумии, Сергии, Сервилий, Сульпиции и Валерии.

Патрон – римское республиканское общество представляло собой систему, состоящую из патронажа и клиентуры. Несмотря на то, что самые мелкие торговцы и обычные люди из низов не входили, возможно, в эту систему, она занимала значительное место на всех уровнях жизни и общества. Патрон распространял свое покровительство и заботу на тех, кто считался его клиентами /см. клиент/.

Педагог – давал основы образования, то есть учил читать, писать и считать. Его статус равнялся, обычно, статусу раба или вольноотпущенника. Жил в семье. Чаще всего педагоги по национальности были греками, но знавшими латынь так же, как родной язык.

Педарий – рядовой член Сената.

Пелопоннес – южная часть Греции, соединенная с «материком» узкой полоской земли, коринфским Истмом. Во времена Гая Мария Пелопоннес не считался бесперспективным и поэтому обезлюдел. Его обитатели, как, впрочем, и жители «материка», предпочитали продаться в рабство, чем оставаться здесь.

Пенаты – боги хранящегося в доме добра. Принадлежали к числу наиболее древних местных римских богов /см. питеп/ и почитались в каждом доме наряду с Вестой /покровительницей очага/ и семейными Ларами. Пенаты изображались, как правило, в форме бронзовых юношеских фигурок.

Пенаты Публики – первоначально это были Пенаты, принадлежавшие царской семье. В эпоху Республики стали почитаться как хранители общественных складов – то есть государственного благосостояния и состоятельности.

"Первый среди равных" – девиз многих римлян, стремящихся выйти на политическую арену. Это выражало смысл деятельности римских политиков – стать впереди равных тебе, равных по происхождению, опыту, возрасту, имуществу, статусу, достижениям, опыту. Это дает лишнее подтверждение того, что римские нобили не стремились стать царями или диктаторами, то есть стать выше всех, не иметь равных. Римляне любили конкуренцию, дух соревнования.

Пергамент – когда царь Египта Птоломей V Епифан запретил экспорт бумаги из Египта /190 г. до н. э./, недостаток пригодного для письма материала стал ощущаться настолько остро, что в азиатском Пергаме спешно придумали замену бумаге из папируса; этот материал стал известен в истории как веллум или пергамент. Кожа молодняка животных, особенно овец и козлят, тщательно промывалась, осторожно скоблилась, а затем обрабатывалась пемзой и мелом. Однако египетский папирус вскоре вернулся на мировой рынок, что было связано и с дороговизной и длительностью процесса изготовления пергамента. Пергамент отныне использовался, в основном, для записи документов, которые хотели хранить "на века".

Перипатетик – последователь философской школы Аристотеля, которая развивалась больше под воздействием его ученика Теофраста. К несчастью, приемники Теофраста не записывали речей Аристотеля, и поэтому осталась лишь одна копия его трудов у Нелея из Скепсиса. Он увез эту копию с собой в Скепсис и укрыл их в подвале, где те и пролежали около 150 лет. Название «перипатетики» было дано этому направлению, поскольку при обсуждении той или иной темы они прогуливались по дорожкам внутри школы; считалось, что так поступал и сам Аристотель. К временам Гая Мария школа уже имела далеко не лучшую репутацию, так как утратила дух аристотелевской мысли, посвятив себя литературе, литературной критике, написанию биографий в цветистом и неряшливом стиле и морализаторству.

Перистиль – закрытый сад или дворик, окруженный колоннадой.

Пессинус – маленький городок в восточной Фригии, знаменитый своим святилищем – храмом Великой Матери.

Пиза – современный город в Италии.

Пилястр – колонна, входящая в стену так, что лишь часть ее видна снаружи.

Пилум – копье в римской пехоте, модифицированное Гаем Марием. Очень маленькая, покрытая шипами верхняя часть из железа крепилась на почти метровом древке /тоже железном/. Все это насаживалось на деревянное древко, удобно лежащее на руке. Марий, учитывая слабость в точке соединения железа и дерева, создал орудие, которое в случае поломки не могло быть использовано врагами /а римские мастера могли починить ее очень быстро/.

Pipinna – пенис маленького мальчика.

Пиценум – часть восточной Италии. На западе границу образовывают Апенинны, на севере – Умбрия, на юге – Самния. Удобная береговая полоса способствовала созданию морских портов. Наиболее известны были два – Анкона и Фирмум Пиценум. Основной город в материковой части – Аскулум Пиценум. Жители в основном относились по происхождению к италийцам или иллирийцам, однако при нашествии первого царя кельтов Бренна I многие кельты поселились в районе Пиценума и смешались с местным населением. К временам Гая Мария население Пиценума представляло собой смесь народов /особенно на севере/.

Плакенция – совр. Пьягенца /Северная Италия/. Один из самых больших и важных городов Италийской Галлии, латинская колония с 218 г. до н. э. Ее значимость возросла после того, как цензор Марк Эмилий Скавр, глава Сената, построил хорошую дорогу от Тирренского побережья через Дертону до Плакенции и долины реки Падус /По/.

Плебей, плебс – Все римские граждане, не относящиеся к патрициям, считались плебеями. В начале эпохи Республики ни один плебей не мог быть назначен жрецом, войти в курульный магистрат или Сенат. Однако это длилось недолго; один за другим принадлежавшие ранее исключительно патрициям институты стали жертвой активной деятельности плебса, пока во времена Гая Мария на долю патрициев не осталось всего несколько политически незначительных постов. Однако сами плебеи создали новую аристократию, отделив ее от остальных. Они назвали человека, достигшего консульского звания, нобилем, постановив, что титул будет передаваться по наследству. Таким образом, потомки плебеев-консулов становились аристократами.

Плебейское собрание /Комиция/ – Участие патрициев в нем не допускалось. Такие собрания созывались плебейскими трибунами. Собрание имело право вводить законы /известные как плебисциты/ и вести судебные дела. На нем избирались плебейские эдилы и плебейские /народные/ трибуны. Ни в одном из римских Собраний отдельные люди не могли настаивать на своем личном мнении; в Собрании центурий он должен был отдать голос центурии своего класса, а выбор всей центурии определялся большинством голосов ее членов. В Народном и Плебейском собрании голос принадлежал трибе, а выбор всей трибы также определялся большинством голосов.

Плебисцит – строго говоря, закон, принимаемый на Плебейском собрании, не назывался законом /Lex/, а носил название «плебисцит». С раннего периода эпохи Республики плебисцит рассматривался лишь как надлежащий к рассмотрению, но Lex Hortensia /287 г. до н. э./ сделал его обязательным к исполнению, чем практически уничтожалась разница между Lex и плебисцитом. К временам Гая Мария все писцы из юридического магистрата, отвечающие за запись законов на табличках и ведущие перепись законов, регистрировали и Lex, и плебисциты, не делая различий.

Podex – латинское ругательство, одно из наиболее мягких для обозначения задней части туловища или ануса.

Поллукс – "забытый близнец". Из четырех детей супружеской пары Тиндарея и Леды четверо были близнецами; двое были зачаты от Тиндарея и двое – от Зевса в облике лебедя /Кастор и Елена – дети Зевса, Поллукс /Полидевк/ и Клитемнестра – Тиндарея/. При молитвах им Поллукс должен был упоминаться после брата, и часто его имя просто забывали назвать. Римляне называли храм Кастора и Поллукса на Форуме просто "храм Кастора".

Помериум – священная граница Рима. Отмеченная особыми камнями – cippi – она была установлена с благословления царя Сервия Туллия и оставалась такой до периода правления диктатора Суллы. Помериум не следовал точно по стене Сервия /и есть причины сомневаться, что стена была построена именно этим царем/. Весь древний Палатинский город Ромула находился в этой границе, но Авентин, как и Капитолий, туда не входили. Традиция гласит, что помериум может быть расширен, но лишь таким человеком, который значительно раздвинет границы Римской империи. В религиозной традиции истинный Рим существует лишь в пределах помериума. Все, что вне его – просто римская земля.

Pons – мост.

Понтифик – жрец. Многие филологи полагают, что в эпоху раннего Рима понтифик был строителем мостов, которые считались постройками магическими. Так или иначе, но во времена Республики понтифик стал жрецом особого типа; введенный в коллегию, он выполнял обязанности советника римского магистрата по религиозным вопросам, поскольку религия в Риме была подчинена государству. Первоначально все понтифики должны были быть патрициями, но с 300 г. до н. э. половину членов коллегии стали набирать из плебеев.

Верховный понтифик – глава государственной религиозной иерархии. Пост возник, вероятно, во времена зарождения Республики – типично римский способ обходить препятствия, не вызывая бурю негодования, поскольку Rex Sacrorum /титул, даваемый царям Рима/ считался главным жрецом. Чтобы поддержать свой престиж, пошатнувшийся из-за отстранения Rex Sacrorum, новые правители – Сенат – создали новую фигуру, чья роль и статус были выше, чем у Rex Sacrorum. Она называлась Pontifex maximus. Сначала на этот пост могли претендовать лишь патриции; со второй половины эпохи Республики эта честь могла выпасть и плебеям. В обязанности Верховного понтифика входил надзор за членами всех жреческих коллегий. В эпоху Республики его резиденция располагалась в самом важном общественном здании, где кроме него помещались и весталки. Его официальная резиденция /приравненная по статусу к храму/ находилась на Форуме.

Понт – большое государство на юго-восточном побережье Понта Эвксинского /Черного/ моря.

Популония – портовый город на западном /Тирренском/ побережье Италийского полуострова.

Порта /porta/ – ворота.

Портик – крытая колоннада в форме длинной прямой аркады /сводчатая галлерея/ или прямоугольника /перистиль/; место для деловых встреч и переговоров. Жемчужный портик в верхней части Форума был назван так из-за торговцев жемчугом, которые облюбовали его для своих сделок; портик Метеллы, прилегающий к храму Юпитера Статора на кампусе Марция, вмещал конторы цензора и деловых людей; на портике Минуция /расположенном у цирка Фламиния/, находились конторы эдилов, ответственных за обеспечение Рима зерном и т. д.

Порт Рима – римляне просто называли его Порт Располагался на берегу Тибра, вниз по течению от моста Сублиция /Деревянный Мост/.

Правитель – подходящее слово, чтобы описать консула или претора, проконсула или пропретора, которые – обычно на год – управляли одной из римских провинций от имени Сената и Римского Народа. Степень империума, которым владел правитель, варьировалась, что выражало суть его миссии /и степень власти/. Однако, каков бы ни был этот империум – посланец Рима становился полноправным правителем, истинным царем провинции.

Преномен – первое имя римлянина. Число таких имен было весьма невелико /во времена Гая Мария использовалось около двадцати имен, половина из которых не считались широко распространенными/. Каждая семья предпочитала какой-либо один преномен на протяжении многих поколений. Современные ученые могут рассказать о принадлежности человека к тому или иному роду именно по этому признаку. Юлии, например, предпочитали имена Секст, Гай и Луций; Лицинии – Публий, Марк и Луций; Помпеи – Гней, Квинт и Секст; Корнелии – Публий и Луций. Некоторые роды имели преномены, закрепленные исключительно за этим родом; Аппий – за родом Клавдиев; Мамерций – за Эмилиями Лепидами. Одна из загадок, мучающих современных ученых, относится к Луцию Клавдию, который был Rex Sacrorum в эпоху поздней Республики; Луций – это не преномен Клавдиев, однако он явно был патрицием, поэтому вполне мог принадлежать роду Клавдиев. Автор предполагает, что появилось ответвление родового дерева Клавдиев с преноменом Луций, которые традиционно занимали пост Rex Sacrorum.

Претор – второй по важности пост в римской cursus honorum магистратов /за исключением цензорства/. В самом начале эпохи Республики два самых высших магистрата назывались преторами. Но к концу 4 в. до н. э. для описания этих магистратов стали использовать термин «консул». Всего один претор остался представителем этой позиции на много десятилетий. Это явно был городской претор, поскольку его деятельность ограничивалась городскими стенами /таким образом, консул мог освобождаться от административной деятельности для участия в войне/. В 242 г. до н. э. был создан второй пост для претора. Вскоре потребовалось еще два /227 г до н. э./ для управления появившимися в это время заморскими владениями. Эти два претора отвечали за связи с Сицилией и Сардинией. В 197 г. до н. э. число их увеличилось до шести, чтобы управлять двумя Испаниями. На этом все и закончилось. В дни Гая Мария число их оставалось по-прежнему равно шести. По этому поводу дебатируют ученые двух школ: одни считают, что Сулла, став диктатором, увеличил число преторов до восьми, а другие, что это случилось еще при братьях Гракхах.

Префект фабрум – "тот, кто наблюдает за обеспечением". Один из наиболее значительных людей в римской армии, он не состоял формально в армии, а был гражданским человеком, выдвинутым на этот пост военачальником. Он отвечал за снаряжение и обеспечение армии во всех отношениях. Он заключал договора с купцами, пользовался правом неприкосновенности и, как правило, не упускал возможность обогатиться.

Приват – рядовой гражданин, в том числе и член Сената, не состоящий на службе в магистрате.

Primus pilus – центурион, командующий лучшей центурии из лучшей когорты римского легиона; главный центурион легиона. Он достигал этого поста после серии повышений. Считался наиболее способным человеком во всем легионе.

Принцепс Сената – по-нынешнему выражаясь, лидер Парламента. Цензор выбирал сенатора с незапятнанной репутацией и твердыми моральными принципами, который и выполнял эти обязанности. Это не обязательно был титул пожизненный, он давался вновь или передавался через каждые пять лет /при смене цензоров/. Марк Эмилий Скавр стал принцепсом в очень юном возрасте и сохранял это звание даже тогда, когда исполнял обязанности консула /115 г. до н. э./. Это считалось весьма нетрадиционным событием, поскольку человек, как правило, не мог претендовать на эту должность, пока не выбирался цензором /Скавр был выбран цензором лишь в 109 г. до н. э./. Необычная карьера Скавра может рассматриваться либо как признак выдающегося таланта этого человека, либо как то, что в 115 г. до н. э. Скавр был самым старшим из сенаторов-патрициев, пригодных для такой службы. Скавр носил титул до самой смерти.

Провинция – сфера выполнения обязанностей магистратом или промагистратом, имеющим империум. С течением времени слово стало обозначать такое место, где империум имел силу для его обладателя. Другими словами, территорию или владение Рима, отданные под управление правителя, сохраняющего преданность Риму. К эпохе Гая Мария все римские провинции находились вне Италии и Италийской Галлии.

Провинция Азия – западный берег /край/ и глубинные районы – современная Турция, от Трои на севере до Лусии напротив Родоса на юге. Столица в эпоху Республики – Пергам.

Провинция Африка – римская провинция, которая во времена Гая Мария была не слишком велика – главным образом, это были земли Карфагена, окруженные территорией Нумидии.

Проконсул – человек, который служил в звании консула. Такой империум давался человеку, который только что закончил свой консульский срок, но еще обладает статусом консула для управления провинциями или командования армией от имени Сената и Римского Народа. Срок деятельности проконсула длился год и, в случае войны, мог быть продолжен до окончания военных действий. Если назначенный управлять провинцией оказался недостойным и провинция считалась достаточно взрывоопасна, для усмирения и восстановления порядка посылали чаще проконсула, нежели претора, давая одному из преторов года полномочия проконсула. Империум проконсула ограничивался в этом случае территорией провинции или поставленной перед ним задачей и терял свою силу, когда вернувшийся переступал помериум Рима.

Пролетарии – название низших слоев римских граждан, происходит от слова «proles», что означает примерно "потомок, отпрыск, ребенок". Оно применялось к низшим слоям потому, что дети – единственное, что они могли отдать Риму.

Пропретор – отслуживший в должности претора. Этот империум вручался претору еще когда он выполнял свои обязанности или сразу после окончания срока и давал право управлять провинциями и участвовать в войне. Подобно империуму проконсула, утрачивал силу после вступления в границы Рима. Играл меньшую роль, чем империум проконсула; если пропретора направляли в провинцию, то это была относительно мирная область.

Проход Бренна – совр. перевал Бренне. Название свое он получил от имени первого из кельтских царей, именуемых Бреннами /см. Бренн I/, который проник через этот перевал в Италию, или же по названию кельтского племени бреннов, живших в Альпах в районе этого перевала. Это – самый низких из перевалов в Италийскую Галлию. Он вел прямо в долину реки Изаркус, притока Афесиса.

Проход Саласси – два перевала, известные под названием Малый Св. – Бернард и Большой Св. Бернард.

Птериги – кожаные полоски, висящие от талии до колен типа шотландской юбочки и от плеч до локтей типа рукавов. Иногда они заканчивались бахромой. Традиционный знак отличия высших офицеров римской армии, которые избегали роскоши в одежде.

Пуник, пунический – определение Карфагена и его жителей, особенно в период трех войн между Карфагеном и Римом. Слово образовано от слова "финикийский".

Путеоли – во времена Гая Мария считался самым загруженным портом Италии, превосходящим по площади и оборудованности Делос. Прекрасная организация хозяйства смогла обеспечить ему славу морского курорта для богачей. Самым значительным местным семейством были Гранин, связанные с Гаем Марием и Латинским городом Арпинум.

Р

Рем – брат-близнец Ромула. Помогал Ромулу при основании Рима /постройка жилища на Палатине и стен вокруг/. Затем Ромул убил Рема за то, что он прыгал через стену, совершая, очевидно, какое-то святотатство.

Республика – слово, первоначально представлявшее собой два слова: Res publica – то есть что-то, соединяющее весь народ в единое целое; а именно – правительство. Мы используем слово «республика» в значении "избранное правительство", без каких-либо намеков на монархию. Однако было бы странно, если бы римляне эпохи зарождения Республики думали так же, как мы, хотя, создавая Республику, стремились создать альтернативу монархии.

Rex Sacrorum – в эпоху Республики он являлся вторым по рангу понтификом в жреческой иерархии. Должен был быть патрицием.

Рея Сильвия – дочь Нумитора, царя Альба Лонга в те дни, когда Рима еще не было. Нумитор был смещен своим младшим братом Амулием, а Рея Сильвия стала весталкой, чтобы у нее никогда не было детей. Однако ее увидел бог Марс и сделал ее своей женой. Когда Амулий увидел, что она беременна, он запер ее пока она не родила, а затем бросил близнецов-мальчиков в корзине в реку Тибр. Корзина, плывшая по течению, остановилась в корнях Фикуса Руминамеса, священного фигового дерева, росшего там, где позже пролегла дорога к Палатину. Близнецы были найдены тут волчицей, которая перетащила их в свою пещеру. Там их подобрали супруги Фавстул и Акка Ларенция. Близнецы – Ромул и Рем – выросли, убили Амулия, восстановили на троне Нумитора. Второе имя Реи Сильвии было Юлия.

Риторика – ораторское искусство, которое и греки, и римляне приравнивали к своего рода науке. Истинный оратор говорил, придерживаясь определенных правил и законов, но выходил далеко за грань простого набора слов. Телодвижения /позы/ и жесты являлись очень важной составной частью этого искусства. В эпоху ранней и средней Республики греческих учителей риторики отвергали и иногда даже изгоняли из Рима. Одним из серьезнейших врагов риторов считался цензор Катон. Тем не менее грекофилы из кружка Сципиона и многие образованные римские нобили сломили сопротивление, и ко времени братьев Гракхов многие молодые римляне обучились этому искусству. Латинские риторы не выдерживали конкуренции. Существовали различные школы риторики – Луций Лициний Красс Оратор, например, предпочитал стиль азиатский, более пышный и цветистый, нежели аттический. Необходимо напомнить, что аудитория, собиравшаяся, чтобы послушать публичные прения, будь то политические или юридические, состояла, в целом, из любителей и ценителей ораторского мастерства; они наблюдали и слушали с изрядной долей скептицизма, поскольку знали все правила и технические приемы ораторов, и поэтому удовлетворить этих знатоков было нелегко.

Рия – Плутарх /писавший по-гречески/ говорил, что имя матери Квинта Сертория было Рея, но это имя не принадлежит к числу родовых латинских имен. Однако и в наши дни «Рия» является сокращением имени «Мария», которое входит в список таких имен /например, это было фамильным именем Гая Мария/. Связи Квинта Сертория и Гая Мария в период его военной службы и до тех дней, когда его поведение стало казаться отвратительным даже его близким соратникам, заставили автора задуматься о тайном «материнском» имени. Серторий, как говорит Плутарх, тоже был очень привязан к своей матери. Так разве не могла быть мать Сертория – Мария /Рия для краткости/ кровной родственницей Гая Мария? Автор, используя свои права и фантазию, так и решил один из ходов сюжета. Это, конечно же, относится к области чистых вымыслов – тому нет никаких доказательств.

Роданус – древнее население Роны /река/. Богатая и обширная область, населенная кельтскими племенами. Рано попала в сферу влияния Рима, после похода Гнея Домиция Агенобарба /122 и 121 гг. до н. э./ долина Роны, вплоть до районов эдуев и амбарров, стала частью римской провинции Галлии Заальпийской.

Ромул – старший из близнецов. После того, как он построил город на Палатине и убил брата, Ромул определил место убежища /распадок между двумя вершинами Капитолийского холма/, где могли укрыться те, кого преследуют за совершение преступления. Чтобы привлечь к своему городу женщин, он устроил праздник, на который пригласил жителей сабинян. Когда они пришли, мужчины были перебиты, а сабинянки остались в будущем Риме. В результате поселение сабинян стало частью растущего города Ромула. Болотистая, сырая впадина между Палатином и северо-восточными холмами превратилась в нейтральную землю, где стали сооружать лавки и торговые ряды и проводить общественные собрания. Назвали ее Форумом. Ромул правил довольно долго, но однажды он пошел на охоту в болота Гоата на кампусе Марция, попал в бурю и не вернулся домой. Люди считали, что он был взят богами и стал бессмертным, как и они.

Ростра – множественное число от «Rostrum» – бронзовый или из мореного дуба нос корабля. Эта деталь выдавалась вперед чуть ниже уровня вод и использовалась для того, чтобы таранить вражеские суда. Когда консул Гай Мений в 338 г. до н. э атаковал флот вольсков в гавани Антиума, он нанес ему настолько значительный урон, что подорвал силы вольсков. Для того, чтобы показать блеск своей победы, он перетащил носы побежденных кораблей к стенам Форума у ораторской платформы, где проводились комиции. После этого ораторская платформа и получила название ростра.

Русикада – порт, находящийся недалеко от Цирты, столицы Нумидии.

С

Сабатия – также называлась Вада Сабатия. Современная Савонна, порт на Лигурийском побережье.

Сабины – народ, говорящий на осканском языке. Жили на севере и востоке от Рима, от предместий этого города до отрогов Апеннин, в районе древних соляных копей Адриатики, у виа Салария. Сабины славились своей честностью и независимостью. Основные сабинянские города – Риат, Нерсия и Амитернум.

Сабис – древнее название реки Самбр, Франция.

Савий – древнее название реки Сава, Югославия.

Сагум – солдатский плащ с капюшоном для плохой погоды. Изготовлялся из сальной шерсти, чтобы не пропускать влагу, в виде широкого круга с отверстием для головы в центре. Лучшие сагумы поступали из Лигурии.

Салассы – кельтское племя, занимавшее большую альпийскую долину по реке Большая Дурия, к северу и западу от Медиоланума. Походы римлян в долину салассов /2 в. до н. э./ привели к тому, что последние вынуждены были отступить, но не смирились перед Римом. Внимание Рима привлекали месторождения золота по берегам Большой Дурии недалеко от Эпоредии. Однако смельчаки, которые пытались забраться вглубь долины, неизменно натыкались на яростное противодействие салассов. Гай Марий укрепил там позиции Рима, поселив в Эпоредии своих ветеранов. Постепенно салассы были оттеснены в Высокие Альпы и представляли собой серьезное препятствие для римлян в использовании горных перевалов.

Самниты – народ, говорящий на осканской языке. Занимал территорию между Латинией, Кампанией, Апулией и Пиценумом. Большая часть Самнии представляла собой гористую, неплодородную местность. Города были бедны и невелики по размерам. Основными считались Бовианум, Кайета, Экланум. Два самых больших города – Эзерния и Беневентум – были латинскими колониями. На всем протяжении истории самниты упорно боролись против Рима и несколько раз в периоды ранней и средней Республики наносили серьезные поражения армиям Рима. Однако они не отличались ни богатствами, ни многочисленностью, чтобы полностью сбросить римское иго. Примерно к 180 г. до н. э. силы самнитов были подорваны, и они не смогли противостоять строительству новых поселений для лигурийцев, которых переселяли туда с целью упрочить положение Рима в северо-западных районах. Однако, новые поселенцы быстро ассимилировались среди самнитских племен и испытывали к Риму верности и любви не больше, чем сами самниты. Таким образом, последние получали новую возможность сражаться.

Сардиния – одна из близлежащих к Риму провинций. Большой остров в Пирренском /Тусканском/ море к западу от Италийского полуострова. Сардиния славилась плодородием и великолепной пшеницей. Сначала она находилась под властью Карфагена, а затем, вместе с Корсикой, отошла к Риму. За эпоху Республики подвергавшаяся нападениям бандитов и никогда полностью не подчиненная, она пользовалась наименьшим почтением среди всех владений Рима. Римляне ненавидели сардинцев, клеймя их как закоренелых воров, жуликов и грубиянов.

Сатрап – титул, даваемый персидскими царями своим провинциональным правителям. Александр Великий также использовал этот термин. Регион, управляемый сатрапом, назывался сатрапией.

Секвана – древнее название реки Сена, Франция.

"Сено на рогах" – в древности крупный рогатый скот отличался величиной рогов, но далеко не весь он был спокойного нрава, несмотря на обязательное кастрирование. И животные, излишне бодливые специально помечались – вокруг рогов /или одного рога/ повязывали мерки сена. Прохожие, встречая такого быка, разбегались в разные стороны, перегораживая за собой улицу повозками. Затем это выражение стали использовать по отношению к внешне спокойным людям, когда они вдруг резко изменяли поведение и вели себя агрессивно.

Сенат – Римляне считали, что Сенат основал сам Ромул, введя в него сто патрициев, но вероятнее всего основание этого института относится к более прозаическим временам правления относительно исторических царей Рима. Когда началась эпоха Республики, Сенат представлял собой старший совет из трехсот человек, набираемых только из числа патрициев. Спустя некоторое время там появились и плебеи, позднее получившие возможность даже занимать старшие магистратские посты.

Из-за древности Сената его юридическая сила, права, обязанности были очень хорошо разработаны. Членами Сената становились пожизненно. На протяжении всей истории его члены боролись за сохранение своего превосходства и привилегий. В эпоху Республики членство находилось под контролем цензоров. Со времени Гая Мария стало традицией учитывать имущественный признак – необходимо иметь по меньшей мере миллион сестерциев, хотя это и не регулировалось законом – просто так было принято.

Сенаторы имели право носить особую тунику с широким красным поясом, обувь из темно-бордовой кожи и кольцо /сначала железное, затем – золотое/. Собрания Сената проводились в местах, специально освященных и подготовленных, но не всегда в Курии. Церемонии и встреча нового года, например, проводились в храме Юпитера Величайшего, а собрания по вопросу о войне – в храме Беллоны.

Существовала строгая иерархия для тех, кто мог выступать на сенатских собраниях /высшим постом в этом списке был принцепс Сената/. Патриции выступали раньше плебеев – в соответствии со статусом каждого. Далеко не все сенаторы имели право выступать. Рядовые члены Сената могли лишь голосовать. Не было никаких ограничений по времени для выступающих или по содержанию выступлений. Была популярна форма, ныне называемая "торможение путем обструкции". Сессия могла продолжаться лишь между восходом и заходом солнца и не могла длиться, если шла комиция, хотя собрания могли назначаться и на дни комициальных собраний, если заранее не планировалось проведение комиции. Когда предмет обсуждения считался маловажным или не тайным, голосование проводилось по голосам или подниманием руки. В большей мере совещательная, нежели законодательная единица, Сенат принимал consulta /указ, декрет/, которые подлежали утверждению в различных Собраниях. Если предмет обсуждения заслуживал особого внимания, для принятия решения необходимо было набрать кворум. Обычно посещаемость не регулировалась – это не считалось строгой обязанностью сенаторов.

В определенной степени стало традицией, что Сенат воспринимался как высший орган правления, хотя он и не имел законодательной силы; это было для области финансов, поскольку Сенат контролировал казну, для отношений с другими государствами, для решения военных вопросов. В области гражданских дел Сенат после Гая Гракха мог лишь направлять в остальные органы управления свои consulta.

Септа – "загон для овец, овчарня". Во времена Республики так называлось открытое место на кампусе Марция, недалеко от виа Лата и Вилла Публика; там не строилось каких-либо постоянных зданий, однако именно здесь собирались центуриальные комиции. Поскольку это собрание созывалось обычно для голосования, септа делилась в этом случае временными загородками, за которыми голосовали по отдельности все пять классов.

Сервий Туллий – шестой царь Рима и единственный, кто был латинянином, если не римлянином. Хотя считается, что это он построил стены Сервия /чего он не делал/, он, скорее, соорудил Аггер, большой двойной крепостной вал у Кампуса Эсквилина. Создатель законов и очень просвещенный человек, Сервий Туллий заключил договор между Римом и латинской Лигой, которая еще действовала в конце эпохи Республики. Его смерть наступила в результате скандальной истории, когда его дочь, Туллия, со своим любовником, Тарквинием Гордым, задумали убить первого мужа Туллии, а затем и ее отца.

Сестерций – наиболее ходовая римская монета. Это слово произошло от "semis tertis", что означает "два с половиной". Небольшая серебряная монета /ее стоимость составляла четверть денария/.

Сивилла, Сивиллины книги – прорицательница, оракул. Сивилла давала свои предсказания в состоянии экстатического возбуждения. Самая знаменитая сивилла жила в пещере Кумея, на побережье Кампании. Римскому государству принадлежало некоторое количество записанных предсказаний /пророчеств/, которые вместе были известны под названием Сивилинны книги и получены некогда царем Тарквинием Приском. Изначально они были записаны на пальмовых листах /позже переписаны на бумагу/ на греческом языке. Во времена Гая Мария эти книги пользовались таким почетом, что хранились под надзором целой коллегии из десяти малых жреческих чинов.

Силен /Силан/ – сатуроподобный лик – грубый, злобный, курносый. Из него била вода в римском общественном фонтане, сооруженном цензором Катоном.

Синус – складка тоги, идущая из-под правой руки к левому плечу – римский карман.

Сиракузы – столица и самый значительный город Сицилии.

Скептик – последователь философской школы, основанной Пирроном и его учеником Тимоном в городе Скепсис /Троада/. Скептики не признавали существования догм и полагали, что ни один человек не может иметь истинное значение. В конце концов они перестали верить во что бы то ни было.

Скордиски – племенная конфедерация кельтов. Жили в Моэзии, между долиной Данубиса и горами, лежащими вокруг Македонии. Сильные и воинственные, они постоянно совершали набеги на римскую Македонию, осложняя жизнь не одному поколению римских правителей.

Смарагды – изумруды. Спорно, был ли изумрудом на самом деле тот камень, который называли так древние. Хотя это могли быть камни из Скинии. Камни же, которые доставлялись с островов Красного моря и служили символом власти египетских царей Птолемеев, были бериллами.

Смирна – один из наиболее значительных портовых городов на Эгейском побережье Малой Азии. Лежал недалеко от устья реки Гермес. Первоначально это была колония ионийских греков, но она долго не продержалась, перестав существовать к 3 г. до н. э. Александр Великий восстановил ее и бывшая колония стала функционировать как цент обучения. Основным коммерческим делом были деньги.

Солдатский трибун – с двадцатичетырехлетнего возраста /до двадцати девяти лет/ молодой человек мог быть выбран на проводящемся каждый год Народном собрании на пост военного трибуна для службы в консульских легионах. Трибуны отправлялись в четыре легиона, принадлежащие консулу, по шесть на легион, и выполняли функции командиров. Если в распоряжении консула было более четырех легионов, то количество солдатских трибунов увеличивалось до нужного количества. Если главнокомандующий не был консулом и не имел, следовательно, консульского легиона, то невыбранный военный трибун мог командовать его легионами. Такой трибун мог служить как командир конного отряда. Сосий – имя, ассоцоировавшее в Риме с книжной торговлей. Два брата по имени Сосий публиковались в эпоху Принципата Августа. Автор счел возможным перенести имя назад по времени – римские торговые дома были делом семейным, книжное дело процветало в дни Мария, так почему же здесь не может быть торговца и издателя книг Сосия?

Союзники – Уже во времена ранней истории республиканского Рима его магистраты использовали титул "Друг и союзник римского народа" по отношению к людям или нациям, которые оказывали поддержку /обычно военную/ Риму в трудный час. В те времена весь италийский полуостров был заселен такими «союзниками», которые не обладали полными правами римских граждан и руководствовались так называемым латинским правом. Рим гарантировал им военную защиту и некоторые торговые привилегии, а они, в свою очередь, должны были посылать войска по требованиям Рима. Когда италийские народности образовали единое целое с разными иноземными племенами на их территории, они стали называться «союзниками», тогда как живущих за пределами этих границ продолжали именовать полным титулом "Друг и союзник римского народа".

Сталь – "железный век" длился очень недолго, поскольку железо как таковое считалось не очень пригодным для производства металла. На короткий период оно сменило бронзу, а затем древние кузнецы открыли способ производства стали, более удобной для изготовления орудий, оружия и других вещей, для которых требовалась твердость и долговечность. Аристотель и Теофраст, жившие в Греции в 4 в. до н. э. говорили в своих трудах именно о стали. Основная руда, берущаяся для получения железа, относилась к породам красного железняка /гематита/, поскольку при обработке пиритов выделялось много вредных и ядовитых серных продуктов. Страбон и Плиний Старший описали способ окисления руды в земляных печах, однако более эффективной считалась шахтная печь, дающая металл лучшего качества. Большинство плавильных дворов использовали два варианта печей и производили шлакосодержащие «заготовки», называемые термином «козел». Затем эти заготовки раскалялись опять до температуры плавления и туда вводился уголь при ковке; это выводило оттуда много шлаков, хотя какая-то доля их сохранялась в полученной стали. Получалась сталь, пригодная для разных целей – для приготовления ножей, лезвий, топоров, пик и т. д. Очень дорогой была сталь, применяемая для создания режущих краев, поэтому она часто наваривалась на более дешевую основу /существовало два основных способа соединения: под прессом и плавкой/ Однако римские мечи целиком делались из такой стали, что давало возможность иметь острые края. Изделия кузнецов широко расходились по всему древнему миру. Многие древние теории были неверны: считалось, например, что природа жидкости при раскаливании металла имеет влияние на этот процесс, и никто не понимал истинных причин того, почему из железа, получаемого из Норикума, можно сделать такую отличную сталь. /На самом деле, эта руда содержала небольшое количество марганцевой руды, чистой от примесей фосфора, мышьяка и серы/.

Стены Сервилия – Мур Сервилий Туллий. Римляне считали, что стены, окружающие город, были построены во времена царя Сервилия Туллия. Однако, со всей очевидностью можно предположить, что эти стены на самом деле воздвигнуты не раньше того времени, когда галлы под управлением Бренна разграбили Рим в 390 г. до н. э.

Стибиум – черный порошок на основе сурьмы, растворяющийся в воде и использовавшийся для подкрашивания бровей и ресниц и подведения контура глаз.

Стоик – последователь философской школы, основанной Зеноном в 3 в. до н. э. Стоицизм как философская система очень подходила римлянам. Основное положение было связано с противостоянием силы и слабости характера человека. Стойкость считалась единственно достойной в человеке, слабость, изнеженность – злом. Деньги, страдание, смерть и другие вещи, беспокоящие человека, признавались неважными, поскольку хорошим считался тот, кто был стойким. Это поддерживало его, даже если он вдруг оказывался нищим, погружался в беды, смотрел в лицо смерти.

Субура – самый бедный и густонаселенный квартал Рима. Располагался к востоку от Форума, между уступом Аппия Эсквелинского холма и Виминалом. Очень длинная главная улица, известная под тремя названиями: в нижней части как Фавкес Субурей, затем как Главная Субура, а самая верхняя называлась Кливус Субуранус. От Главной Субуры отходили Субура Малая и Викус Патрициев в направлении Виминала. Субура была районом, состоящим из отдельных частей, соединенный одной единственной площадью – Туррис Мамилия. Люди, населявшие ее, были полиглотами и отличались независимостью мышления. Здесь проживало много евреев.

Субурана – название одной из городских триб и одной из двух, в которые входили вольноотпущенники /другое называлось Эсквилина/. Во времена Республики Субурана была одной из двух самых многочисленных триб.

Сципион /I/, Сципион Африканский – Публий Корнелий Сципион Африканский родился в 236 г. до н. э. и умер в конце 184 г. до н. э. Еще очень юным он показал себя в битвах при Тицинии и Каннее. В 26 лет, будучи еще рядовым гражданином, получил империум проконсула от народа /раньше, чем от Сената/ и был послан бороться с карфагенянами в Испанию. За пять лет сражений он показал себя блестящим полководцем и завоевал для Рима две испанские провинции. Несмотря на противодействие сенаторов, стал в 205 г. до н. э. консулом и получил разрешение вторгнуться в Африку через Сицилию. И Африка, и Сицилия пали, а он получил когномен Африканский. Он избирается цензором и становится принцепсом Сената /199 г. до н. э./, а затем опять консулом /194 г. до н. э./. Дальновидный Сципион предупреждал Рим, что Антиох Великий готовит вторжение в Грецию. Когда это произошло, он стал легатом у своего младшего брата Луция и сопровождал армию в битве против Антиоха. Однако в то же время он навлек на себя гнев цензора Катона, который настаивал на том, что всех Корнелиев Сципионов необходимо подвергнуть гонениям, а особенно Африканского и его брата. Катон победил, и Луций /его когномен – Азиатский/ был лишен статуса всадника в 184 г. до н. э., а Африканский умер в конце этого же года. Сципион Африканский был женат на Эмилии Павле, сестре победителя Македонии. Оба его сына ничем себя не проявили, а две дочери вышли замуж: старшая – за двоюродного брата Публия Корнелия Сципиона Назику Коркулума, а младшая стала матерью бретьев Гракхов.

Сципион /2/ /Сципион Эмилиан/ – Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Нумантиец родился в 185 г. до н. э. Он был не Корнелием ветви Сципионов, который отдал его в приемные сыновья старшему сыну Сципиона Африканского. Его брата отец отдал в семью Фабиев Максимов, поскольку у самого Павла было четыре сына. Трагедия заключалась в том, что сразу после передачи старших на усыновление, оба его младших сына скончались друг за другом в 167 г. до н. э., и он остался без наследников. Мать Сципиона Эмилиана звали Папирия, а его женой стала дочь Корнелии, матери Гракхов, Семпрония, его двоюродная сестра.

После выдающейся военной карьеры во время Третьей Пунической войны /149 и 148 гг. до н. э./ Сципион Эмилиан был избран в 147 г. до н. э. консулом, хотя еще не достиг нужного возраста, что вызвало бурю возмущения его противников. После участия в войне выработал в себе непреклонность и безжалостность, которые наложили отпечаток на всю его дальнейшую деятельность. Он построил мол, чтобы закрыть Карфагену выход в море, блокируя город. Карфаген пал в 146 г. до н. э., после чего был разрушен до основания. Однако, современные ученые отбрасывают рассказ о том, что он засыпал земли Карфагена солью, чтобы ничего больше не выросло на них. В 142 г. до н. э. Сципион Эмилиан стал цензором, но из-за оппозиции коллегии справился с должностью очень неудачно В 140–139 гг. до н. э. отправился с двумя друзьями-греками /историком Полибием и философом Панетием/ на восток. В 134 г. до н. э. он был второй раз выбран консулом и отправлен в город Нумантия в Ближней Испании. Этот маленький городок успешно отразил и нанес поражение нескольким римским армиям за пятьдесят лет. Нумантия продержалась всего восемь месяцев, когда к ее стенам подступил Сципион. Затем город был разрушен и более чем четыре тысячи жителей – казнены или высланы.

Вскоре пришли новости из Рима – его двоюродный брат, Тиберий Гракх, нарушил все традиции. Сципион Эмилиан встал на сторону врагов и Гракха и поддержал друга своего двоюродного брата – Сципиона Назику. Хотя Тиберий Гракх уже погиб, когда Сципион Эмилиан вернулся в Рим /132 г. до н. э./, он тоже в ответе за судьбу трибуна. В 129 г. до н. э. он внезапно, без всяких видимых причин, скончался, что наводит на мысль о том, что он был убит. Подозрения падают на Семпронию, сестру Гракхов, которая ненавидела мужа.

Сципион Эмилиан был очень любопытной фигурой. Интеллектуал, любящий и ценящий греческих мыслителей, он стоял в центре группы людей, которых всячески поддерживал и опекал /Полибий, Панетий, латинский драматург Теренций и др./. Как друг он был идеалом друга, как враг – самым страшным врагом, жестоким, хладнокровным, грубым. Гениальный организатор, он мог грубо ошибаться – например, войти в число противников Тиберия Гракха. Несмотря на образованность и великолепный вкус, он, в то же время, оставался морально косным.

Т

Таблинум – термин для обозначения комнаты, служившей личным владением главы семьи. Довольно часто она представляла из себя спальню или маленькую кубикулу, использовавшуюся как гардеробная или кладовка; автор называет ее "кабинет".

Тавразия – современный Турин.

Тавриски – кельтская конфедерация племен, обитающих в Норикуме, горной области, соответствующей современному восточному Тиролю и югославским Альпам.

Талант – единица веса, обозначающая груз, который человек мог нести на себе. В талантах подсчитывались крупные суммы денег или драгоценные металлы. В современной системе веса талант составляет 25 кг. Это одна из стандартных мер, называемая "четверть".

Танаис – древнее название реки Дон.

Тапробан – современная Шри Ланка. Древние полагали, что она имеет форму груши и лежит у юго-восточной оконечности Индии. Оттуда привозились специи и океанский жемчуг.

Тарентум – совр. Торенто. Основан греческими колонистами из Спарты примерно в 7 в. до н. э. Первоначально это был конечный пункт виа Аппия, но после потерял свое значение, поскольку дорога пошла дальше к Брундизиуму, хотя Тарентум всегда пользовался успехом у путешественников в Патрей и южную Грецию.

Тарпейская скала – местонахождение до сих пор не определено, но достоверно известно, что эту скалу можно было разглядеть с Форума, то есть предположительно она находилась на вершине Капитолийского холма. Поскольку высота была не больше 80 футов, сама скала, скорее всего, стояла на обнажениях геологических пород. Считалась традиционным местом казни предателей и убийц.

Тарквиний Приск /Тарквиний Старый/ – пятый царь Рима. Скорее всего, грек, живший в Цере, он эмигрировал в Рим. Считается, что он обозначил Форум, построил многие каналы, начал строительство храма Юпитера Величайшего и Большой цирк. Он был убит двумя сыновьями Анка Марция, стремясь захватить его трон, но жена Приска расстроила их планы, хотя и не смогла предотвратить убийство, и сохранила трон для шестого царя, Сервия Туллия.

Тарквиний Гордый – седьмой и последний царь Рима. Закончил строительство храма Юпитера Величайшего, но имел репутацию скорее воителя, чем строителя. История его восшествия на трон была связана с убийством и женщиной /дочерью царя Сервия Туллия, Туллией/. В конце его царствования восставшие патриции, ведомые Луцием Юнием Брутом, заставили его бежать из Рима, что привело к установлению Республики. Тарквиний организовал сопротивление.

Таррацина – современная Террагина, Италия.

Тарс – наиболее значительный город в Сицилии, юго-восточная Анатолия.

Тартар – часть подземного царства, в которой поселяются души великих грешников, терпящих наказание за свои грехи. Сизиф, например, постоянно катит камень на вершину горы, Тантал страдает от недосягаемости еды и питья и т. д. Однако, все они, по той или иной причине, являются бессмертными, то есть не могут быть наказаны обычной карой – смертью. Несмотря на глубокомысленные рассуждения Пифагора, Платона, Аристотеля, греки и римляне не имели законченной концепции о бессмертной душе. Смерть означала угасание жизненной силы; все умершие становились тенями.

Театр – в республиканском Риме постоянно действующие театры были запрещены. Поэтому их строили заново из дерева перед каждым представлением. В период ранней Республики театры сильно деградировали, потеряли свой престиж и едва-едва поддерживали свое существование, вплоть до появления Помпея. Женщинам было запрещено сидеть рядом с мужчинами. Однако, под влиянием и давлением публики /в основном, низших слоев, предпочитавших фарсы и мимы/ магистраты были вынуждены устраивать театральные представления. Публика протестовала и против временного характера театров. Деревянные конструкции представляли собой амфитеатры и сцены с кулисами, скрывавшими актеров, готовящихся выйти на сцену. Сцена была такой же высоты, как верхний ряд зрительских мест /аудиториума/. После выступления театр демонтировался, части его продавались с аукциона, а деньги хранились в специальном фонде для постройки в будущем нового здания театра /как и многие древние города, Рим не имел помещений для хранения больших конструкций, из каких строилось театральное здание, вмещавшее в себя до десяти тысяч человек/.

Тевтоны – конфедерация германских племен, живших изначально на полуострове, известном под названием Кимврийский Херсонес, а затем примерно в 120 г. до н. э. мигрировали оттуда вместе с кимврами. Тевтоны уничтожили Акве Секстие в 102 г. до н. э.

Тергест – современный Триест.

Тибр – река, текущая через Рим. Берет начало из Апеннин и течет в Пирренское /Тусканское/ море, впадая в него у Остии. Рим лежит на северо-восточном берегу Тибра. Река судоходна вплоть до Нарнии, но слишком быстрое течение и илистые берега сильно мешали плаванию. Иногда происходили наводнения.

Тибур – современный Тиволи. В эпоху Республики это было небольшое поселение на реке Анио в том месте, где она стекает с гор в долину Тибра. Во времена Гая Мария жители Тибура не имели абсолютного римского гражданства.

Тигурины – конфедерация кельтских племен, занимавших земли на территории современной Швейцарии, прилегающие к землям другой конфедерации племен, известной под названием хелветов. На восьмой год миграции германских кимвров и тевтонов тигурины окончательно обосновались на месте, соединившись с двумя другими конфедерациями – маркоманами и херусками. Собираясь вторгнуться в 102 г. до н. э. в Северную Италию, тигурины – маркоманы – херуски отказались от своих намерений, узнав о поражении тевтонов у Акве Секстии, и решили вернуться на исходные земли, избежав судьбы кимвров и тевтонов.

Тингис – современный Танжер. Столица и царская резиденция царей Мавретании. Располагался на побережье Атлантики, за Столпами Геркулеса.

Тога – одежда, которую носили только граждане Рима. Ее изготовляли из легкой шерсти в весьма своеобразной форме. После ряда оригинальных и успешных экспериментов доктор Лилиан Вильсон рассчитала настоящие размеры и восстановила подлинный вид тоги: 225 см в длину, 4,6 м в ширину для человека ростом 175 см. Излишки тоги драпировались выше пояса. Кусок ткани представлял собой неправильный прямоугольник.

Республиканская тога времен Гая Мария была очень больших размеров /ее размеры значительно изменялись с эпохи римских царей до 5 в. до н. э./. В республиканскую эпоху не носили, скорее всего, нижнего белья или набедренных повязок. Левая рука, после полной драпировки тоги, бездействовала, поскольку это могло бы сбить складки, специально укладываемые на левой стороне. В случае необходимости использовали правую руку, которая имела относительную свободу движений. С ее помощью справлялись и естественные нужды – стоило лишь поднять край туники.

Тога альба /или пура/ – прямая белая тога. Скорее же, это была тога больше кремового оттенка, нежели просто белая.

Тога кандида – специально отбеливаемая тога, которую одевали желавшие попытать свои силы на выборах на один из официальных постов /отсюда пошло слово "кандидат"/. Претендент одевал эту тогу, когда ходил по Риму, собирая голоса, и во время голосования. Белизны добивались, выдерживая тогу много дней на солнце, а затем посыпая мелом.

Тога пикта – пурпурная тога триумфатора, расшитая /обычно золотом/ картинками из жизни народа и истории. Царь Рима носил тогу пикту; этого же цвета тога украшала статую Юпитера Величайшего в храме на Капитолийском холме.

Тога претекста – тога с пурпурной каймой, которую имели право одевать курульные магистраты, бывшие курульными магистратами и их дети обоих полов.

Тога пулла – траурная тога, изготовленная из как можно более черной шерсти.

Тога трабея – "пестрая тога", которую носили авгуры и, возможно, понтифики. Как и тога претекста, имела пурпурную кайму по краю, но помимо этого представляла собой чередование красных и пурпурных полос по всей длине.

Тога вирилис – тога, которую одевали по достижении совершеннолетия. В остальном – это была та же тога альба /пура/.

Толоса – современная Тулуза, Франция. Располагалась в долине р. Гарумны /Гаронна/ и была столицей вольков-тектосагов.

Торк – массивное ожерелье круглой формы, обычно из золота. Это было незамкнутое кольцо, с разрывом около 25 миллиметров шириной, повернутым вперед.

Вероятно, его никогда не снимали, хотя его можно было вращать вокруг шеи. Это ожерелье считалось признаком принадлежности к галлам или кельтам, хотя его носили и некоторые германцы. Концы торка у разрыва обычно богато украшались изображением голов животных, завитками, узорами.

Триба /племя/ – К началу эпохи Республики трибы уже считались в Риме не этническими группировками, а политическими группами, структурными единицами государства. Всего насчитывалось тридцать пять триб, тридцать одна из которых принадлежали к сельскому населению, а четыре – к городскому. Шестнадцать наиболее древних триб носили имена патрицианских родов, что обозначало, что члены этих триб одновременно входили в эти патрицианские семьи или жили на землях, принадлежавших этим родам. Когда территория римских владений на Италийском полуострове стала расширяться, трибы сделались основой распространения римского гражданства. Колонии истинных римских граждан становились ядром новых триб. Четыре городских трибы основаны, как считалось, еще царем Сервием Туллием, хотя на самом деле их образование произошло несколько позже, в эпоху ранней Республики. Последняя из таких триб возникла примерно в 241 г. до н. э. Каждый член трибы мог отдать свой голос на собрании трибы, хотя его голос, как правило, ничего не решал. Голоса собирались на этом собрании, а затем вся триба выступала как один член конфедерации племен. В результате городские трибы, несмотря на многочисленность своих членов, в целом уступали тридцати одной сельской трибе. Причем количество голосовавших на собрании внутри трибы тоже не имело значения. Голос сельской трибы значил не меньше, чем городской, поскольку почти все сенаторы и всадники принадлежали именно к первым.

Трибун плебса /народный трибун/ – Пост, возникший не раньше установления Республики, когда плебеи находились в чрезвычайно натянутых отношениях с патрициями. Выбранный плебеями, сформировавшими Совет Плебеев и Плебейское собрание, плебейский трибун приносил клятву защищать жизни и благосостояния членов Плебейского общества. К 450 г. до н. э. существовало десять плебейских трибунов; ко времени Гая Мария эти трибуны стали источником постоянного раздражения для Сената, поскольку автоматически становились членами Сената сразу после выборов. Они не были избраны всем Народом /то есть плебеями и патрициями/, а поэтому не имели реальной силы согласно неписанной конституции Рима. Их сила лежала в присяге плебса защищать их неприкосновенность своих представителей. Плебейские трибуны имели право накладывать вето на решения правящих кругов: всех магистратов и своих собратьев – плебейских трибунов. Он мог наложить вето на проведение выборов, на принятие законов или плебисцита, на декреты Сената, даже в военных и иноземных вопросах. Только диктатор /и, может быть, interrex/ мог отклонить вето трибуна. В Плебейском собрании трибун был всесилен: он мог собрать Собрание contio, мог обнародовать плебисцит и даже смертный приговор, если его действиям оказывалось сопротивление.

В эпохи ранней и средней Республики трибуны плебса не были членами Сената, хотя уже в середине эпохи Республики они были сильны настолько, что могли созывать Сенат. После закона 149 г. до н. э. плебейские трибуны автоматически становились членами Сената. Ко времени Гая Мария плебейские трибуны стали настоящим магистратом, власть которого, впрочем, выходила за границы Рима.

По традиции человек служил плебейским трибуном лишь один срок, который начинался с 10 декабря и завершался в девятый день декабря следующего года. Однако Гай Гракх был плебейским трибуном два срока.

Трибун – официальный представитель интересов определенной части римского населения как политической группы. Первоначально это слово относилось к тем людям, которые представляли отдельные племена /трибы/, но впоследствии титул был перенесен на представителей различных институтов.

Тридентум – совр. Тренто, Италия.

Триклиний – столовая. В обычной семье столовая /обычно квадратная комната/ представляла собой комнату с тремя ложами, расположенными буквой П /наоборот/. Если смотреть со стороны входа, то левая от пустого центра ложа называлась Lectus summus, центральное ложе в конце комнаты – Lectus medius, а правое – Lectus imus. Каждое ложе было довольно широким /1,25 м и более/ и длинным /от 2,5 м/. На одном из краев имелось изголовье. Перед каждым ложем стоял низенький /ниже, чем само ложе/ столик во всю длину. Обедали, облокотясь на валик. Обедающие не были обуты, и перед обедом им омывали ноги. Хозяин дома сидел на левом конце lectus medius /то есть в нижней части ложа/. У изголовья располагался наиболее почетный гость дома. Это место называлось losus consularis. Во времена Гая Мария женщины редко сидели за столом рядом с мужчинами, не считая женщин сомнительной репутации. Женщины дома сидели в свободном центре комнаты на прямых стульях, входя лишь тогда, когда вносили первое блюдо. Обычно они лишь пили воду.

Триокала – неприступный город-крепость восставших рабов Сицилии, построенная в скалах южного побережья острова. Был осажден в 103 г. до н. э. Луцием Лицинием Лукуллом, но пал лишь в 101 г. до н. э.

Трипод – табурет на трех ножках. Священный огонь /огонь авгуров/ возжигался на треножнике. На трех ножках делали и столы.

Триумф – самый великий день для римского военачальника. Ко временам Гая Мария командир должен был быть назван титулом «император» своими войсками, после чего он мог обратиться в Сенат с прошением о Триумфе. Только Сенат мог дать разрешение или – хотя нечасто – отказать. Сам Триумф представлял из себя впечатляющий парад по строго определенному маршруту – от виа Публика на кампусе Марция, через особые ворота в Стенах Сервия, Велабрум, Форум Боариум и Большой Цирк, а затем спускался по виа Триумфалис и поворачивал на виа Сакра с Форума. Шествие останавливалось у подножия Капитолийского холма, где начиналась лестница к храму Юпитера Величайшего. Командир-триумфатор и его ликторы поднимались вверх и приносили в жертву богам символ победы, после чего начиналось триумфальное празднество.

Триумфатор – полководец, который совершал триумфальное шествие.

Трофеи – одежда и доспехи вражеского воина. По традиции, введенной греками, они поднимались на щите, укрепленном на поле боя, и это показывало, что боги помогают воину в битве /своего рода жертва богам/. Римляне изменили эту практику, создавая на поле сражения в знак победы монументы, а трофеи увозя в Рим, на парады триумфатора. Затем они посвящались богам и навсегда оставались в храме. Метелл Македонский выстроил первый в Риме мраморный храм /Юпитеру Статору/ и оставил там свои трофеи. Гай Марий выстроил храм Чести и Доблести для своих трофеев.

Тулланум – так же известен как Каркер. Небольшое однокомнатное строение, которое служило в Риме для наказаний. Всех пленников, шедших с триумфальным парадом, уводили, когда шествие достигало Капитолийского холма, и душили в нижней камере Тулланума с помощью веревок или гаррот – железных ошейников. Тела сбрасывали в канализационные каналы через проемы в стенах нижней камеры. Вторым видом казни было оставить узника в этой нижней камере, пока он не умрет от голода /это практиковалось реже/.

Туллий Гостилий – третий царь Рима, весьма смутная фигура. Очень воинственный, он атаковал, захватил и разрушил Альба Лонга, а жителей его переселил в Рим, присоединив к населению города. Правящий класс Альба Лонга примкнул к патрициям. Кроме того. Туллий Гостилий построил дом Сената /Курия Гостилия/.

Туника – основной вид одежды почти по всему Средиземноморью, включая греков и римлян. У римлян времен Гая Мария представляла собой прямоугольное полотнище без всяких швов. Горловина была круглой, реже – прямоугольной по плечам. Рукава могли спускаться от плеч без шва или же были втачными /что было вполне под силу древним портным/. Тунику подвязывали ремнем или шнуром, впереди она была на 7,5 см длиннее, чем сзади. Всадники носили туники с более узкой полосой, сенаторы – с более широкой. Автор предполагает, что полосы располагались на правом плече /а не на груди, как считается обычно/. Настенные росписи Помпеи позволяют видеть людей в тогах претекста и широкой полосой, идущей вниз от правого плеча туники.

Туника пальмата – туника триумфатора /вероятно, пурпурного цвета и расшитая пальмовыми ветвями/.

Тускулум – город на виа Латина в 24 км от Рима. Это первый латинский город, получивший права полного римского гражданства /381 г. до н. э./ и всегда лояльно настроенный по отношению к Риму. Из Тускулума родом цензор Катон – его семья содержала там лошадей для римских всадников в течение почти трех поколений.

У

Улисс – см. Одиссей.

Утика – после разрушения Карфагена Сципионом Эмилианом в 146 г. до н. э… Утика стала самым значимым городом и портом римской провинции Африка. Здесь заседал правитель. Она располагалась в устье реки Баград.

Ф

Факция – термин, используемый современными учеными по отношению к политическим группам республиканского Рима. Они никак не могут быть названы партиями, так как их деятельность была весьма гибка, а состав постоянно менялся. Римская политическая группировка формировалась чаще не на основе единства идеологических взглядов, а вокруг конкретного человека.

Фалеры – круглые, с гравировкой, орнаментированные золотые или серебряные диски /75-100 мм в диаметре/. Изначально их носили римские конники как знак отличия и использовали как украшения для конской сбруи. В эпоху Республики они стали воинскими декоративными доспехами для кавалеристов, а ко времени Гая Мария – и для пехоты. Десять соединенных дисков /три ряда по три/ надевались на кожаный нагрудник /сплетенные из отдельных ремешков/, который обычно покрывал латы или кирасу.

"Бумага Фания" – римлянин Фаний, живший в период примерно от 150 г. до н. э. использовал папирусную бумагу самого худшего качества и, подвергая ее некоторой обработке, добивался значительного улучшения качества. Братья Гракхи использовали бумагу Фания, подвергнутую такой обработке. Бумага Фания была гораздо легче в изготовлении и дешевле.

Фаска – пучок прутьев, связанных наискось красным кожаным ремешком. Изначально это была эмблема этруских царей, но ее продолжали использовать в общественной жизни Рима в эпохи Республики и Империи. Ее носили ликторы, занимавшие высокое положение в курульном магистрате /а также проконсулы и пропреторы/, как знак империума. Внутри священных границ города /помериума/ для таких пучков нарезали лишь прутья, чтобы показать, что курульный магистрат стремится лишь сдерживать, пресекать нарушения, а за границами в этот пучок вставляли и топор, чтобы люди помнили о праве курульного магистрата карать. Количество фасок свидетельствовало об уровне империума – у диктатора их было 24, у консула и проконсула – 12, у претора или пропретора – 6, у курульного эдила – 2.

Фасты – латинское слово для обозначения "праздника отдыха", которое стало обозначать «календарь». Календарь подразделялся на dies fasti и dies nefasti и вывешивался на стенах различных зданий, включая Регию /дом верховного жреца и коллегии жрецов/ и ростру /см./. В нем говорилось, какие дни римляне могут заниматься делами, когда им лучше собираться на Комиции, когда праздновать и когда лучше ничего не делать, так как в эти дни буйствуют злые духи. В году насчитывалось 355 дней, не было четкой разбивки по сезонам. Раз в два года коллегия понтификов добавляла по 20 дополнительных дней после февраля. Обычно коллегия особо не надоедала своими постановлениями, поскольку римляне считали невозможным постоянно действовать согласно таким расписаниям. Дни отсчитывались не так, как это делается сейчас, а задом наперед от одного из узловых дней: календ /первые числа месяцев/, нонов / пятое число месяца, но седьмое число марта, мая, июля и октября/ и идов. Например: про 3 марта римляне говорили "за 4 дня до нонов марта" и т. д.

Fellator – латинское ругательство, обозначающее человека, у которого трудности с эрекцией, т. е. "тот, чей пенис сморщен". Это, однако, было менее недостойная ситуация, чем в случае с человеком, который занимается оральным сексом /см. Irrumator/.

Ферентимум – современная Фирентина, Италия.

Фермопилы – береговой проход между Фессалией и центральной Грецией. Дорога шла сначала по одному берегу, затем переходила на другой. Вокруг лежали скалистые горы, в которых существовали скрытые проходы, позволяющие обойти вражескую армию с флангов.

Фессалия – северная Греция; на западе ограничена Эпирскими горами, на востоке – Эгейским морем. В дни Гая Мария входила в состав римской провинции Македония.

Фирмум Пикенум – современная Фермо, Италия.

Фламен – особый жрец, исполняющий культовые обряды старейших римских богов. Всего насчитывалось пятнадцать фламенов, три старших и двенадцать младших. Старшие фламены служили Юпитеру, Марсу и Квирину. За исключением фламенов dialis, ни у кого из них не было четко очерченного круга обязанностей. Трое старших жрецов имели право содержать свои дома за счет государства, поскольку считались самыми древними жрецами Рима.

Фламен dialis – специальные служители Юпитера, главные из пятнадцати фламенов. Жизнь такого человека была нелегка. Он должен был быть патрицием, жениться по обряду confarreatio на женщине патрицианского рода. Его и ее родители должны быть живы на момент, когда он вступал в должность. Его служение продолжалось всю жизнь. Фламен dialis был со всех сторон ограничен многочисленными табу и поверьями – он не мог видеть или касаться мертвого тела, трогать железо, завязывать узелков на одежде, не имел право обрезать волосы железными инструментами, носить одежду из кож животных, убитых для этой цели, касаться лошади, есть бобы или любой дрожжевой хлеб. Так же несвободна была и его жена.

Фортуна – римская богиня судьбы, одна из наиболее почитаемых в римском Пантеоне. Существовало много храмов, посвященных Фортуне, причем в каждом у нее был свой, особый лик или цвет. Все политики и военачальники искали ее милости, поскольку все они – даже такие люди, как Гай Марий, Сулла, Цезарь – считали, что она любит строить интриги и козни.

Форум – место для собраний под открытым воздухом.

Форум Боариум – мясные лавки, расположенные на северном конце Большого Цирка.

Форум Каструм – место для собраний внутри римского военного лагеря. Оно располагалось по соседству с палаткой командующего.

Форум Флументариум – зерновые лавки. Вряд ли частные зерновые лавки соседствовали с общественными. Общественные лавки были сконцентрированы в двух районах – на портике Минуция /площадь Марция/, где находились конторы эдилов и отпускались расписки на пшеницу /зерно/. Другие общественные склады были рассеяны под отвесными кручами Авентина, рядом с Портом. Несколько складов шли вдоль Викус Тускус под Палатином, перестроенный Агриппой в эпоху Принципата, но, вероятно, использовавшийся в частном порядке в эпоху Республики. Поэтому автор счел возможным определить место Форума именно в районе Велабрума, прилегающего к Викус Тускус.

Форум Холиториум – лавки овощей и зелени. Располагались на берегах Тибра, частично за стенами Сервия, частично вне. Это место было наиболее удобно для тех, кто занимал дома на площади Марция и площади Ватикания.

Форум Писцинум – рыбные лавки. Их местонахождение неизвестно, но из записок Цицерона известно, что ветры, дующие в Риме, разносили запах рыбы по всему нижнему Форуму и дому Сената. Поэтому можно предположить, что эти лавки находились где-то на западе от виа Нова, то есть в Велабрум.

Форум Романум /Римский Форум/ – центр общественной жизни Рима, открытое пространство, отданное во владение политиков, закона, торговли, религии. Ко временам Гая Мария, как полагает автор, Форум был свободен от лавок и контор, не прикрепленных к базилике. Политические деятели и ораторы представляли собой свободно разбросанные группы в центре какой-нибудь толпы.

Фракия – часть Балканской Европы между западом Геллеспонта и Минией. Охватывала береговые линии Эгейского и Эвксинского морей и тянулась до Сарматии. Западной границей римляне считали русло Нестуса. На этих землях никогда не существовало толковой организации местных жителей – до римской оккупации она оставалась местом проживания союзных германо-кельто-иллирийских племен, называвших себя фракийцами. И греки, и римляне считали эти народы варварскими. После войн с аттамедами в Малой Азии в 129 г. до н. э. Эгейское побережье стало управляться как часть Македонии. По причине строительства виа Эгнация, дороги, связывавшей Адриатику и Геллеспонт, римлянам понадобилась защита этого весьма ценного пути, благодаря которому они имели возможность быстро перебросить войска из Италии в Малую Азию. Энус /портовый город в устье Гебруса/ и Абвера /портовый город на востоке от реки Нестус/ считались самыми важными поселениями на Эгейском побережье; однако самый большой город Фракии был старой греческой колонией Бизантиумом, лежащем у Фракийского Босфора.

Фрегелая – латинская колония, обитающая на виа Латина и реке Лирис, почти на границе с Самнией. Была очень лояльна по отношению к Риму до 125 г. до н. э., когда там начались волнения и она восстала из-за личной жестокости претора Луция Опимия. Разрушенный до основания, город так никогда и не возродился. Рим перебросил колонию в город Фабратерия Нова /"вновь сделанная"/ на противоположном берегу Лириса.

Фригия – одна из наиболее диких и наименее обитаемых частей Малой Азии, которая была для древних синонимом нимф, дриад, сатиров и других мифических существ, обитавших в чащобах или в самих деревьях, а также настолько беззащитного населения, что его можно без всякого труда обратить в рабство. Фригия принадлежала к внутренним областям Вифинии, южнее Пафлагонии и западнее Галатии. После войн, последовавших после передачи Пергамского царства Риму, римский проконсул Маний Аквиллий продал большую часть Фригии царю Понта Митридату V, забрав прибыль от сделки в свою казну.

X

Хаста – старинный, с верхней частью в виде листа, дротик, использовавшийся в римской пехоте. После введения во времена Гая Мария модифицированного пилума, хаста вышла из употребления.

Харибда – мифическое чудовище, обитающее у пролива между Италией и Сицилией, или у столпов Геркулеса, или где-либо еще. Вместе с ней действовала Сцилла – монстр с ожерельем из страшных собачьих голов с раскрытыми пастями. В древности выражение "попасть между Сциллой и Харибдой" было эквивалентно нашим выражениям "из огня в полымя" и "меж двух огней".

Херсонес – греческое название полуострова, хотя они использовали его в более широком смысле, чем современные географы. В те времена встречались такие названия как Таврический Херсонес, Кимврийский Херсонес и т. д.

Херуски – союз германских племен, обитавших на территории побережья рек Эмисия /совр. Имс/ и Висургис /совр. Веер/. Часть этого союза покинула места привычного обитания примерно в 113 г. до н. э., присоединившись к массовой миграции тевтонов и кимвров.

Хуметтанский мед – мед, собираемый на горе Хуметтас. Причина особого вкуса меда заключалась не в цветах, которые используются для сбора меда, а в том, что пасечники никогда не окуривали ульи при сборе.

Ц

Цезарийское /кесарево/ сечение – хирургическая процедура, применяемая к женщинам, которые не могут рожать обычным путем. Говорится, что таким образом был рожден сам Гай Юлий Цезарь. Эта история вызывает сомнения: мать Цезаря была здоровой женщиной и сохраняла прекрасное самочувствие до семидесяти лет. Однако, хотя раньше и делали кесарево сечение, но если ребенок и выживал, то мать погибала всегда. Первое удачное в этом отношении сечение было сделано в апреле 1876 года в Павии /Италия/ доктором Эдуардо Порро.

Цензор – самый главный из римских магистратов, хотя он и не обладал империумом и не сопровождался ликторами. Ни один человек не мог претендовать на этот пост, не побыв прежде консулом. Чтобы быть избранным на этот пост, человек должен был показать себя как видный политик. Цензоры /одновременно избирались два человека/ исполняли свои обязанности в течение пяти лет, хотя активная деятельность продолжалась лишь около восьми месяцев в начале этого срока. Он и его коллега занимались инспектированием и регулированием членства в Сенате, дел всадников и содержателей общественных конюшен, осуществляли контроль за римскими гражданами по всей Италии и в провинциях. Они также обеспечивали соблюдение имущественных прав и положений, подписывали государственные соглашения и руководили проведением различных общественных работ и постройкой общественных зданий.

Центурионы – постоянные командиры в армии. Было бы ошибкой приравнивать этот пост к званию современного сержанта. Центурионы были профессионалами, и римский полководец, терпящий поражение, скорее горевал о потере центуриона, нежели военного трибуна. Центурионы обладали определенной иерархией, самый младший командовал группой из восьми солдат и двадцати нестроевых солдат /центурией/. Самый старший – старшей центурией и всей когортой. Десять человек, командующие десятью когортами, образовывали легион, где тоже была четкая иерархия: самый старший центурион отвечал за командование целым легионом /как и солдатский трибун, и легат/. Продвижение по этой лестнице было строго регламентировано.

Центурия – термин, применяемый к обозначению любой группы из ста человек, но первоначально относящийся к обозначению сотни солдат. Центурии в Собрании центурий насчитывали больше ста человек и не имели никакого военного значения. Центурии в легионах по-прежнему имели в составе по сто воинов.

Собрание центурий – распределяло население по классам, которые определялись по имущественному положению. Поскольку изначально это было военным собранием, то каждый класс собирался в свою центурию /которая во времена Гая Мария насчитывала более, чем сто человек, поскольку число самих центурий определялось строго числом таких классов/. Латинское название – Комиции.

Церцина – древнее название острова Керкенна – одного из островов африканского Малого Сирта. Там размещалась первая колония ветеранов Гая Мария. Для организации поселения туда был послан отец Гая Юлия Цезаря Диктатора.

Церера – древняя итало-римская богиня земли, в чьи обязанности входило сохранение урожая, особенно пшеницы. Ее храм стоял на Авентине у Форума Боариума /то есть вне священных границ города – помериума/. Он считался одним из наиболее красивых храмов в республиканском Риме. Храм был построен для отправления культа плебеями в те дни, когда Рим находился под контролем патрициев, а плебеи часто угрожали покинуть Рим: первый такой уход плебса пришелся на 494 г. до н. э. Они дошли до Авентина, но и этого им хватило, чтобы получить свои права. Ко времени Гая Мария храм Цереры был известен как центральное место плебейских управителей. Именно отсюда действовали плебейские эдилы.

Цирк – место проведения состязаний колесниц. Длинный и узкий путь был разделен центральным барьером, концы которого представляли собой конические камни, обозначавшие точки поворота колесниц. Трибуны представляли собой ярусы деревянных сидений, полностью окружающие беговые дорожки.

Цирк Фламиния – находился на Кампусе Марция, недалеко от Тибра и Форума Холиториума. Построен в 221 г. до н. э. Иногда служил местом для проведения комиций, когда собрание плебса /Народные собрания/ должны были проводиться вне священных границ города. В этом цирке было возведено несколько храмов, один из которых был посвящен Вулкану. Тут же находился храм Геркулеса и Девяти Муз.

Цирк Большой – самый древний, построенный еще царем Тарквинием Гордым. Занимал целый район Валлис Мурсия между Палатинским и Авентинским холмами. Вмещал одновременно до ста-ста пятидесяти тысяч человек. Во времена Республики туда допускались лишь римские граждане. Женщинам позволялось сидеть рядом с мужчинами.

Цитадель – крепость на вершине отвесного холма или часть более мощного укрепления на холме, окруженная мощными стенами.

Э

Эвксинское море – Черное море. Интенсивно использовалось и колонизировалось греками в период 7–6 в. до н. э., но за пределами морских побережий земля принадлежала варварам и на европейской части /Сарматия/, и на азиатской /Скифия/. Активно развивалась торговля, но обязательно содержалась большая охрана. Тот, кто контролировал Боспор, Пропонтиду и Геллеспонт, взимал дань с любого каравана, идущего по Эвксину и Эгейскому морю. Во времена Гая Мария такой контроль осуществлял царь Вифинии.

Эдепол – выражение удивления для мужчин, проявляющих эмоции в присутствии женщин. Восходит к имени Поллукса.

Эдил – один из римских магистратов, границы деятельности которого ограничивались исключительно Римом; действовали два плебейских, и два курульных эдила.

Должность плебейского эдила была учреждена впервые в 493 г. до н. э., чтобы помогать народным трибунам в исполнении их обязанностей, а именно, защищать права плебса. Вскоре им было поручено наблюдение и надзор за городскими постройками и хранение архивов плебисцитов. Плебейские эдилы избирались на Плебейском собрании.

Должности курульных эдилов были созданы в 367 г. до н. э., чтобы дать патрициям возможность участвовать в деятельности по надзору за общественными зданиями и архивами, но на эти должности могли избираться как плебеи, так и патриции. Курульные эдилы избирались на Народном собрании. Все четверо с 3 в. до н. э. и далее были ответственны за состояние римских улиц, водных каналов /водопровод/, канализации, транспорта, общественных зданий и сооружений, лавок, систему мер и весов, проведение общественных мероприятий и раздачу хлеба. Они имели право налагать штраф на горожан за нарушения в отношении к вверенным им объектам и обязанностям и использовать эти деньги на организацию игрищ. Эдильство – плебейское или курульное – не являлось одной из ступеней cursus honorum /иерархическая лестница должностей в древнем Риме/, но, благодаря участию в организации игрищ и праздненств, служило для преторов прекрасной возможностью завоевать популярность народных масс.

Эдуи – могущественный союз /содружество/ кельтских племен, живших на территории центральной Галлии Коматы /римская провинция Галлии Заальпийской/. После того, как она была завоевана в 122–121 гг. до н. э. Гнеем Домицием Агенобарбом, этот союз стал менее воинственным, более романизированным и превратился в союзника Рима.

Эллинистический – термин, использованный для описания греческой культуры после эпохи Александра Великого, так ярко распространившего греческое влияние на весь древний мир.

Элизиум – римляне эпохи Республики не верили в то, что личность будет продолжать существовать в нетронутом виде после смерти, но верили в существование загробного мира и в «тени», которые были бездумными и бесхарактерными слепками умерших. Однако и греки, и римляне считали, что человек, отмеченный перед богами своими заслугами, достойной жизнью, будет вознагражден тем, что поселится в Элизиуме после своей смерти /Елисейские поля/. Но и эти привилегированные тени оставались простыми духами и могли возвращать себе на время человеческие эмоции и желания, лишь выпив каплю крови.

Эмпориум – слово с двумя значениями. Он может обозначать морской порт, чья торговая деятельность держится исключительно на морских плаваниях /например, эмпориумом назывался остров Делос/. Или же употребляться в отношении большого здания на территории порта, в котором находились склады и конторы приезжих и местных купцов.

Эней – сын царя Анхиса и богини Афродиты. Покинул горящую Трою /Илион/ с престарелым отцом на плечах и Палладиумом в руках. После множества приключений он добрался до Латинии, где и основал род истинных римлян. Виргилий говорит, что его сын Юл носил первоначально имя Асканий и был сыном его троянской жены Креусы, которого он привел с собой из Трои; с другой стороны, Ливий говорит, что Юл – его сын от латинской жены, Лавинии. Что думали по этому поводу римляне эпохи Гая Мария – неизвестно.

Эний – древнее название реки Инн в Баварии.

Эпикур, эпикурейский – последователь философской школы, основанной греком Эпикуром примерно в начале 3 в. до н. э. Эпикур проповедовал принципы одного из направлений гедонизма, настолько утонченного, что оно смыкалось с аскетизмом. Удовольствие, испытываемое человеком, должно было стать таким изощренным, длительным и экстравагантным, что неумеренность просто разрушала его смысл. В Риме это учение претерпело значительное видоизменение, так что римский нобиль мог называть себя эпикурйецем, занимаясь одновременно общественной карьерой.

Эпир – районы западной Греции, отделенные от общего развития греческой нации и культуры Коринфоским заливом и высокими горными цепями Центральной Галлии, через которые имелось лишь несколько проходов в Фессалию и Беотию. После разгрома Македонии Эмилием Павлом в 167 г. до н. э. было депортировано около ста пятидесяти тысяч эпирцев. Страна обезлюдела и стала беззащитной. Ко времени Гая Мария здесь располагались участки римских землевладельцев, которые занимались разведением скота.

Эпоредия – современная Иврия, Северная Италия.

Этнарх – греческий термин для городского магистрата.

Этрурия – латинское название королевства этрусков, которое включало широкие прибрежные равнины северо-западной части полуострова Италия от Тибра на юге до Арнуса на севере.

Этна – современная гора Этна, знаменитый сицилийский вулкан, активно действовавший как в древности, так и в более поздние времена; земли вокруг были всегда плотно заселены.

Ю

Юл – сын троянского героя Энея. И в древности, и в наши дни не умолкают споры о том, кто была его мать – троянка Креуса или латинянка Лавиния. Вергилий отдает предпочтение первой, Ливий – второй. Что нам неизвестно, так это какую из женщин считал матерью Юла сам род Юлиев. Юла называли также Асканием. Поскольку Вергилий был придворным поэтом, которому покровительствовал Август из рода Юлиев, то это, вероятно, по желанию последнего поэт вел родословную Юлиев из Трои по обеим линиям. На самом деле, это не так важно – кто мать Юла. Важно, что Юлии считали себя прямыми потомками сына Энея, то есть от самой богини Венеры /Афродиты/, которая была матерью Энея. Если считать, что период между бегством Энея в Италию и рождением Цезаря примерно равно периоду между вторжением Вильгельма Завоевателя в Англию и современным англичанами, возводящими свою родословную к каким-нибудь норманским рыцарям при Вильгельме, то почему бы Цезарям не возводить свою родословную к богам?

Юлилла – в этой книге – самая младшая дочь Гая Юлия Цезаря. Нигде и никогда не встречалось упоминаний о том, что у Цезаря было две дочери /в источниках говорится лишь об одной – Юлии – и сведения весьма негативные/. Древние источники – весьма любопытное явление, если рассматривать их с точки зрения объективности и полноценности. Например, Цицерон. Он писал свои труды для своих же современников и поэтому часто полагал излишним излагать подробности, поскольку подразумевалось, что люди, которые будут читать, и так знакомы со всеми фактами. Юлия дожила до преклонных лет и была одной из наиболее представительных и очаровательных матрон своих дней. Она называлась первой женой Гая Мария и матерью сына, который тоже оставил свой след в истории Рима. Неудивительно, что ее имя дошло до наших дней, поскольку остальные дочери Цезаря и его жены Марции не были столь значительными фигурами. У Плутарха мы узнаем, что первой женой Суллы была Юлия, но после нее у него было еще три жены, хотя только две последних упоминаются в источниках. Принимая во внимание трещину в отношениях, возникших позже между Суллой и Марием, возможно предположить, в своих мемуарах /использовавшихся как источник историками/ говорит и о своей жене из рода Юлиев; Юлия – вдова Гая Мария – была еще жива, когда Сулла опубликовал свои воспоминания.

В целях однородности и последовательности своего романа, автор счел возможным использовать право писателя на вымысел и сделать младшую сестру жены Мария первой женой Суллы. Достоверно известно, что ранняя политическая и военная карьера Суллы была тесно связана с Гаем Марием. Однако нет фактов, которые позволили бы предполагать, что Сулла и Марий были не только соратниками. Все предположения о том, что Сулла пытался присвоить себе честь победы над Югуртой, поскольку лично захватил его в плен, базируются на двух источниках, опубликованных много лет спустя этих событий – мемуарах самого Суллы и воспоминаниях Квинта Лутация Катулла Цезаря. Понятно, что оба они пытались принизить роль Гая Мария.

Если, однако, рассмотреть переплетение карьер Мария и Суллы в период 107-1-1 гг. до н. э., то трудно даже предположить, что между ними может возникнуть такая вражда. Наоборот, реальный ход событий подтверждал скорее, что оба они продолжали оставаться близкими соратниками и доверяли друг другу. Если вражда возникла в результате утверждений Суллы о его решающем вкладе в победу над Югуртой, то почему же Марий взял Суллу с собой в Галлию в качестве легата? Затем, совершенно неожиданно, Сулла появился в Италийской Галлии с Катуллом Цезарем, как раз в тот момент, когда Марию поручили сразиться с наступавшими тевтонами. Автор полагает, что это не было результатом отступничества; Катулл Цезарь был отправлен в Афес, где вспыхнули странные волнения среди солдат. Катулл задержался в Афесе, усмиряя внезапно возникший мятеж, и ожидал Мария. Сулла в это время, без всякого сомнения, был легатом армии Катулла Цезаря. Возможно, Сулла был послан Марием, чтобы предотвратить потерю армии, но не смог помешать этому процессу, что и послужило первым толчком к разногласиям. Это – предположение, но оно наиболее логически обосновано.

В 108 г. до н. э., когда Марий искал должности консула в Риме, он вынужден был обратиться к помощи Суллы, занимавшего пост квестора, когда он год пробыл в Нумидии, Сулла оставался с ним. Сулла не отправился домой, пока не мог этого сделать Марий. За Суллу Марий голосовал при выборах на пост квестора. Они не служили в одно и тоже время – их разделяло около семнадцати лет разницы в возрасте, если верить Плутарху, который говорил и об Юлии, жене Суллы. Если Юлия действительно его жена, это дает ответ на многие вопросы. Или, может быть, обе Юлии были двоюродными сестрами и близкими подругами? Однако автор, в целях сохранения сюжета, решил считать их сестрами. Для римлян на первом месте всегда стояла семья, поэтому столь близкие отношения Мария и Суллы можно было бы объяснить их родством по женам. Тогда становится ясно, почему Марий помог более младшему Сулле подняться на первую ступень cursus honorum – по просьбе семьи его жены. Так и появилась в книге Юлилла, младшая дочь Гая Юлия Цезаря и жена Луция Корнелия Суллы.

Юнона Монета – Юнона Предостерегающая или, возможно, Напоминающая. Это ей были посвящены гуси, разбудившие своим криком Марка Манилия в тот момент, когда галлы попытались захватить Капитолий в 390 г. до н. э. В подиуме храма располагался монетный двор. От этого происходит слово монета.

Ютурна – одно из местных римских божеств, не имеющее, как и многие другие подобные божества, ни изображений, ни сопутствующей мифологии /последняя появилась, главным образом, благодаря стараниям Вергилия/. Ютурна была водным божеством, ей посвящались пруды и священные каналы, прилегающие к Лестнице Весталок, ведущей на Палатин. Вода этих источников, как полагали жители Рима, обладает целебными свойствами. По этой причине к ним приходила масса паломников.

Я

Ярмо, иго – верхняя часть плуга, закрепляемая на шеях пары волов или других животных при пахоте. С человеческой точки зрения, это – один из символов господства, подавления одного другим, подобострастия, смирения. С точки зрения военной истории, это понятие имело большое значение: древние римляне /а может еще этруски/ применяли по отношению к поверженным врагам следующий вид наказания – протащить ярмо. Два дротика опускались на землю, а третий располагали как верхнюю часть плуга. Лишь низко пригнувшись, а то и ползком мог пролезть человек под этим сооружением. Но варвары восприняли идею и применили ее к римским армиям. Тогда Сенат, не в силах вытерпеть такого унижения римлян, издал постановление сражаться до последнего человека, чтобы не проходить через такое унижение. И римляне, даже низших слоев общества, стояли на поле битвы до конца.