Сборник рассказов и повестей

Монумент

Уму непостижимо — следователь сравнил его с Колумбом! Так и сказал: "Он ведь в некотором роде Колумб…" Ничего себе, а?… Хорошо бы отвлечься. Я останавливаюсь возле книжного шкафа, отодвигаю стекло и не глядя выдергиваю книгу. Открываю на первой попавшейся странице, читаю: "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше…"

Мне становится зябко, и я захлопываю томик Пушкина.

А как обыденно все началось! Весенним днем женатый мужчина зашел к женатому мужчине и предложил прогуляться. Я ему ответил:

— С удовольствием. Очень кстати. Сейчас, только банку сполосну трехлитровую…

— Не надо банку, — сдавленно попросил он. — Мне нужно поговорить с тобой.

Женатый мужчина пришел пожаловаться женатому мужчине на горькую семейную жизнь.

Мы вышли во двор и остановились у песочницы.

— Ну что стряслось-то? Поругались опять?

— Только между нами, — вздрагивая и озираясь, предупредил он. — Я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал. Понимаешь, вчера…

Поругались, естественно. Дочь принесла домой штаны и попросила полторы сотни. Татьяна, понятно, рассвирепела и устроила дочери воспитательный момент, но когда муж попытался поддакнуть, она устроила воспитательный момент ему: дескать, зарабатываешь мало — вот и приходится отказывать девочке в самом необходимом. Он вспылил, хлопнул дверью…

— И пошел искать меня? — спросил я, заскучав.

Оказалось, нет. Хлопнув дверью, он направился прямиком к супруге Моторыгина, имевшей неосторожность как-то раз пригласить его на чашку кофе.

Я уже не жалел об оставленной дома трехлитровой банке — история принимала неожиданный оборот. Нет, как хотите, а Левушка Недоногов (так звали моего сослуживца) иногда меня просто умилял. Женатый мужчина отважно сидит на кухне у посторонней женщины, пьет третью чашку кофе, отвечает невпопад и думает о том, как страшно он этим отомстил жене. А посторонняя женщина, изумленно на него глядя, ставит на конфорку второй кофейник и гадает, за каким чертом он вообще пришел. Представили картину? А теперь раздается звонок в дверь.

Это вернулся из командировки Моторыгин, потерявший в Саратове ключ от квартиры.

— И что? — жадно спросил я, безуспешно ища на круглом Левушкином лице следы побоев.

— Знаешь… — с дрожью в голосе сказал он. — Вскочил я и как представил, что будет дома!.. на работе!.. Ведь не докажешь же никому!..

Словом, очутился Левушка в темном дворе с чашкой кофе в руках.

— В окно? — ахнул я. — Позволь, но это же второй этаж!

— Третий, — поправил он. — И я не выпрыгивал…

Он не выпрыгивал из окна и не спускался по водосточной трубе.

Он просто очутился, понимаете?

Я не понимал ничего.

— Может, ты об асфальт ударялся? Контузия… Память отшибло…

— Нет, — Левушка словно бредил. — Я потом еще раз попробовал — получилось…

— Да что получилось-то? Что попробовал?

— Ну это… самое… Вот я — там, и вот я уже — здесь!

Сначала я оторопел, потом засмеялся. Доконал он меня.

— Левка!.. Ну нельзя же так, комик ты… Я, главное, его слушаю, сочувствую, а он дурака валяет! Ты что же, телепортацию освоил?

— Теле… что? — Он, оказывается, даже не знал этого слова.

— Те-ле-пор-тация. Явление такое. Человек усилием воли берет и мгновенно переносит себя на любое расстояние. Что ж ты такой несовременный-то, а, Левушка? Я вот, например, в любой культурной компании разговор поддержать могу. Сайнс-фикшн? Фэнтези? Пожалуйста… Урсула ле Гуин? Будьте любезны…

Несколько секунд его лицо было удивительно тупым. Потом просветлело.

— А-а… — с облегчением проговорил он. — Так это, значит, бывает?…

— Нет, — сказал я. — Не бывает. Ну чего ты уставился? Объяснить, почему не бывает? В шесть секунд, как любит выражаться наш общий друг Моторыгин… Ну вот представь: ты исчезаешь здесь, а возникаешь там, верно? Значит, здесь, в том месте, где ты стоял, на долю секунды должна образоваться пустота, так?… А теперь подумай вот над чем: там, где ты возникнешь, пустоты-то ведь нет. Ее там для тебя никто не приготовил. Там — воздух, пыль, упаси боже, какой-нибудь забор или того хуже — прохожий… И вот атомы твоего тела втискиваются в атомы того, что там было… Соображаешь, о чем речь?

Я сделал паузу и полюбовался Левушкиным растерянным видом.

— А почему же тогда этого не происходит? — неуверенно возразил он.

Был отличный весенний день, и за углом продавали пиво, а передо мной стоял и неумело морочил голову невысокий, оплывший, часто моргающий человек. Ну не мог Левушка Недоногов разыгрывать! Не дано ему было.

Я молча повернулся и пошел за трехлитровой банкой.

— Погоди! — В испуге он поймал меня за рукави. — Не веришь, да? Я сейчас… сейчас покажу… Ты погоди…

Он чуть присел, развел руки коромыслом и напрягся. Лицо его — и без того неказистое — от прилива крови обрюзгло и обессмыслилось.

Тут я, признаться, почувствовал некую неуверенность: черт его знает — вдруг действительно возьмет да исчезнет!..

Лучше бы он исчез! Но случилось иное. И даже не случилось — стряслось! Не знаю, поймете ли вы меня, но у него пропали руки, а сам он окаменел. Я говорю «окаменел», потому что слова «окирпичел» в русском языке нет. Передо мной в нелепой позе стояла статуя, словно выточенная целиком из куска старой кирпичной кладки. Темно-красный фон был расчерчен искривленными серыми линиями цементного раствора… Я сказал: статуя? Я оговорился. Кирпичная копия, нечеловечески точный слепок с Левушки Недоногова — вот что стояло передо мной. Руки отсутствовали, как у Венеры, причем срезы культей были оштукатурены. На правом ясно читалось процарапанное гвоздем неприличное слово.

Мне показалось, что вместе со мной оцепенел весь мир. Потом ветви вдруг зашевелились, словно бы опомнились, и по двору прошел ветерок, обронив несколько кирпичных ресничин. У статуи были ресницы!

Я попятился и продолжал пятиться до тех пор, пока не очутился в арке, ведущей со двора на улицу. Больше всего я боялся тогда закричать — мне почему-то казалось, что сбежавшиеся на крик люди обвинят во всем случившемся меня. Такое часто испытываешь во сне — страх ответственности за то, чего не совершал и не мог совершить…

Там-то, в арке, я и понял наконец, что произошло. Мало того — я понял механизм явления. Не перенос тела из одной точки в другую, но что-то вроде рокировки! Пространство, которое только что занимал Левушка, и пространство, которое он занял теперь, попросту ПОМЕНЯЛИСЬ МЕСТАМИ!.. Но если так, то значит, Левушка угодил в какое-то здание, заживо замуровав себя в одной из его стен!

Я вообразил эту глухую оштукатуренную стену с торчащей из нее вялой рукой и почувствовал дурноту.

И тут с улицы в арку вошел, пошатываясь, Левушка — целый и невредимый, только очень бледный.

— Промахнулся немножко, — хрипло сообщил он, увидев меня. — Занесло — черт знает куда! Представляешь: все черно, вздохнуть — не могу, моргнуть — не могу, пальцами только могу пошевелить… Хорошо, я сразу сообразил оттуда… как это? Телепорхнуть?

Я в бешенстве схватил его за руку и подтащил к выходу, ведущему во двор.

— Смотри! — сказал я. — Видишь?

Возле статуи уже собралось человека четыре. Они не шумели, не жестикулировали — они были слишком для этого озадачены. Просто стояли и смотрели. Подошел пятый, что-то, видно, спросил. Ему ответили, и он, замолчав, тоже стал смотреть.

— Это кто? — опасливо спросил Левушка.

— Это ты! — жестко ответил я.

Он выпучил глаза, и я принялся объяснять ему, в чем дело. Понимаете? Не он — мне, а я — ему!

— Статуя? — слабым голосом переспросил Левушка. — Моя?

Он сделал шаг вперед.

— Куда? — рявкнул я. — Опознают!

…Левушка шел через двор к песочнице. Я бросился за ним. А что мне еще оставалось делать? Остановить его я не смог. Мы шли навстречу небывалому скандалу. Стоило кому-нибудь на секунду перенести взгляд с монумента на Левушку — и никаких дополнительных разъяснений не потребовалось бы.

— …значит, жил он когда-то в этом дворе, — несколько раздраженно толковала событие женщина с голубыми волосами. — А теперь ему — памятник и доску мемориальную, чего ж тут непонятного?

— А я о чем говорю! — поддержал губастый сантехник Витька из первой квартиры. — Движение зря перекрывать не будут. Там его и поставят, на перекрестке, а сюда — временно, пока пьедестал не сдадут…

— Трудился, трудился человек… — не слушая их, сокрушенно качала годовом домохозяйка с двумя авоськами до земли. — Ну разве это дело — привезли, свалили посреди двора… Вот, пожалуйста, уже кто-то успел! — И она указала скорбными глазами на процарапанное гвоздем неприличное слово, выхваченное из какой-то неведомой стены вместе со статуей.

Нашего с Левушкой появления не заметили.

— Из кирпича… — Девушка в стиле «кантри» брезгливо дернула плечиком. — Некрасиво…

— Оцинкуют, — успокоил Витька.

— И рук почему-то нет…

— Приделают! У них технология такая. Руки изготавливают отдельно, чтобы при транспортировке не отбить.

— Эх! — громко вырвалось вдруг у Левушки. — Не мог позу принять поприличнее!

Чуть не плача, он стискивал кулаки, и лицо его было одного цвета со статуей. Все повернулись к нам, и я закрыл глаза. Вот он, скандал!..

— Так ведь скульпторы сейчас какие? — услышал я, к своему удивлению, чей-то ленивый голос. — Это раньше скульпторы были…

Они его не узнали, понимаете?! Перед ними маячили две совершенно одинаковые физиономии, но все словно ослепли.

— Брови задрал, как идиот! — во всеуслышание продолжал горевать Левушка.

Женщина с голубыми волосами смерила его негодующим взглядом.

— А памятники, между прочим, — отчеканила она, — людям не за красоту ставят! Поставили — значит заслужил!

Левушка, пораженный последними словами, медленно повернулся к ней, и глаза у него в тот момент, клянусь, были безумны…

А на следующий день он не вышел на работу.

Все у меня валилось из рук, стоило мне взглянуть на его стол.

Вчера я его еле увел от песочницы, иначе бы он с пеной у рта принялся доказывать жильцам, что это его статуя. Ночью я то и дело просыпался и каждый раз думал: "Приснилось… Слава тебе, господи…" Облегченно вздыхал и вдруг понимал, что не приснилось.

Я вставал, выходил в кухню и пил воду. За окном шевелились черные акации, и я надолго припадал к стеклу, скорее угадывая, чем различая, возле песочницы, в сером просвете между двумя кронами, зловещий горбатый силуэт с обрубками вместо рук…

А точно ли он пошел вчера домой? Перед обедом я не выдержал — позвонил на работу Татьяне и, конечно, нарвался на отповедь. Ее, знаете ли, как-то не волнует, где в данный момент находится этот неврастеник. И вообще, если он хочет извиниться, то пусть делает это сам, а не через адвокатов.

Я положил трубку и вернулся за свой стол. Чертовы бабы! Перезвонить бы сейчас, сказать: "Лева тебя в нашем дворе ждет, у песочницы. Очень просит прийти…" Да нет, бесполезно. Из принципа не пойдет… А жаль.

И тут словно что-то мягко толкнуло меня в спину. Я обернулся. В дверях стоял Левушка Недоногов.

Он внимательно, подробно разглядывал отдел: сослуживцев, столы, кульманы… К концу осмотра принялся скорбно кивать и вдруг громко спросил, ни к кому не обращаясь:

— И что, вот так — всю жизнь?

Нужно было видеть лица наших сотрудников!

Словно бы не замечая, что все на него смотрят, Левушка прогулочным шагом пересек комнату и уселся на мой стол, даже не потрудившись сдвинуть в сторону бумаги.

— А ведь мы, Павлик, в одном дворе росли, — ни с того ни с сего задумчиво напомнил он.

Верите ли, мне стало страшно. А он продолжал:

— Если помнишь, мальчишки меня недолюбливали. Почему?

— Я… — начал я.

— Да, — сказал он. — Ты — нет. Но остальные! Что им во мне не нравилось? Павлик, я шел сегодня на работу три часа! Шел и думал. И, знаешь, я понял: они уже тогда чувствовали, что я — иной. Чувствовали, что в чем-то я их превосхожу…

Он говорил ужасные вещи — размеренно, неторопливо, и никто не осмеливался его перебить. Могу себе представить, какое у меня было лицо, потому что он вдруг засмеялся и, наклонившись ко мне, покровительственно потрепал по плечу.

— Ну ладно, — объявил он, с юмором оглядев безмолвствующий отдел. — Время обеденное, не буду вас задерживать…

Он прошел к своему рабочему месту, сел и движением купальщика, разгоняющего у берега ряску, разгреб в стороны накопившиеся с утра бумаги. Затем, установив кулаки на расчищенной поверхности стола, Левушка величественно вскинул голову и замер в позе сфинкса.

Я понял, что сейчас произойдет, вскочил, хотел закричать — и не успел.

…Интересно, где он нашел такой кусок мрамора? Облицовочная мраморная плитка у нас в городе используется, это я знаю, но ведь тут нужна была целая глыба, монолит без единой трещины!..

В общем, беломраморное изваяние Левушки до сих пор восседает за его столом — просили не трогать до окончания следствия.

Вторая половина дня отложилась в памяти обрывками. Помню: я сидел в кабинете начальника и путано рассказывал следователю о вчерашнем. Капитан морщился и потирал висок. Один раз он даже сказал: "Подождите минуту…" — и выскочил из кабинета. Голову даю на отсечение — бегал смотреть, сидит ли еще за столом каменный сотрудник.

Съездили за Татьяной.

— Вам знакома эта статуя?

Она в изумлении уставилась на своего мраморного Льва.

— В первый раз вижу! А при чем тут…

— Присмотритесь внимательнее. Она вам никого не напоминает?

Пожав плечами, Татьяна вгляделась в надменное каменное лицо и попятилась.

— Не может быть! — слабо вскрикнула она. — Кто его?… За что ему?…

Но тут следователь, спохватившись, прикрыл дверь, и больше мы ничего не услышали.

Здание, из которого Левушка вынул свою первую — кирпичную — статую, нашли на удивление быстро — им оказалась наша котельная. Я там был в качестве свидетеля, когда обмеряли и фотографировали выемку. При мне же опрашивали истопника. Поначалу он бодро утверждал, что дыра в стене была всегда, но скоро запутался в собственном вранье и, перейдя на испуганный шепот, признался, что лопни его глаза, если вчера отсюда не высунулась рука, не потянулась к заначке, которую он еле успел спасти, и не пропала потом, оставив после себя эту вот пробоину!

Не то чтобы я нежно любил свою работу, но теперь я прямо-таки мечтаю хоть раз беспрепятственно добраться до своего стола. Подходишь утром к институту — а у подъезда уже машина ждет.

— Здравствуйте, Павел Иванович, а мы за вами. Начальство ваше предупреждено, так что все в порядке.

— Здравствуйте, — отвечаю с тоской. — Опять кто-нибудь приехал?

— Да, Павел Иванович. Профессор из Новосибирска, член-корреспондент.

— Так вы же меня на пленку записали — пусть прослушает.

— Ну что вы, право, как маленький, Павел Иванович! Он ее еще в Новосибирске прослушал…

Ничего не поделаешь — главный свидетель. Я, конечно, понимаю: им бы не со мной, им бы с самим Левушкой поговорить… Но Левушка — как снежный человек: следов оставляет массу, а вот встретиться с ним, побеседовать — этого еще никому не удалось.

Татьяну не узнать — избегалась за месяц, осунулась. Кстати, была вчера у нас — допытывалась, нет ли новостей. Как же нет — есть! Можно даже и не спрашивать — достаточно на гастроном посмотреть. Там на козырьке крыши сейчас четыре Левушки. Из розового туфа, в натуральную величину. Наиболее любопытен второй слева — у него всего одна точка опоры, вторую ногу он занес над воображаемой ступенькой.

Это уже, так сказать, поздний Левушка, Левушка-классицист. А если миновать пятиэтажку и свернуть во двор, то там можно увидеть ранние его работы. Их две. Обе стоят на крыльце Левушкиного подъезда по сторонам от входной двери и ровным счетом ничего не означают. Просто стоят, и все.

Но вы не путайте: это не те статуи, что появились в ночь перед объявлением розыска. Те на следующий день разбил ломом и сбросил с крыльца сосед Недоноговых по этажу — мужчина мрачный, пьющий и что-то, видать, против Левушки имеющий. Вечером того же дня, приняв душ, он не смог выйти из ванной — старую прочную дверь снаружи подпирала спиной статуя, сидящая на табурете в позе роденовского "Мыслителя".

А ночью на крыльце подъезда опять появились Левушкины автопортреты — вот эти самые. Они очень похожи на прежние, но обратите внимание: ступни обеих статуй наполовину утоплены в бетон. Это Левушка усложнил технологию — теперь он сначала телепортирует на будущий пьедестал и внедряется в него подошвами. Выкорчевать практически невозможно, разве что вместе с крыльцом.

Я рассказал о первом покушении на Левушкины шедевры. Второе состоялось в городском парке. Пару месяцев назад там понаставили каменных тумб под гипсовые скульптуры. Ну скажите, разве мог Левушка устоять и не воспользоваться этими тумбами! В парке стало жутковато: куда ни глянешь — везде одна и та же каменная физиономия. Вдобавок Левушка к тому времени сменил манеру. Если раньше он просто оставлял на облюбованном месте свое подобие, то теперь он еще начал при этом что-то изображать.

Вот, например, Левушка Недоногов держится за лобную кость. На цоколе масляной краской надпись: «Мысль». Почерк — Левушкин. А вот он за каким-то дьяволом поднял руку и смотрит на нее, запрокинув голову. На цоколе надпись: "Мечта".

Скульптор, которому было поручено оформление парка, чуть с ума не сошел — явился туда с молотком и успел публично отшибить носы двум Левушкам, после чего был остановлен ребятами из ДНД. Скульптор бушевал и клялся, что рано или поздно перебьет все к чертовой матери. Но тут прибыли товарищи из следственной комиссии и спокойно объяснили ему, что речь тогда пойдет не о хулиганстве и даже не о порче имущества, но об умышленном уничтожении вещественных доказательств, а это уже, согласитесь, совсем другая статья. Отколотые носы тут же прилепили на место каким-то особым клеем, так что Левушка, по-моему, до сих пор ничего не заметил.

Третье и, я полагаю, последнее покушение было организовано городскими властями с разрешения следователя. Во дворах статуи решили не трогать (их все равно мало кто видит), а вот с парапетов, карнизов и бетонных козырьков над подъездами учреждений — убрать в двадцать четыре часа. Изваяний тогда было меньше, чем теперь, и для изъятия вполне хватило светового дня. Страшная каменная толпа набила до отказа тесный дворик позади Союза художников.

А утром, само собой, на старых местах уже красовались новые Левушки, для верности утопленные в основания по щиколотку.

Ученых понаехало… один ученей другого! Не могут понять, почему одежда телепортирует вместе с Левушкой. По логике-то не должна. Впрочем, остального они тоже понять не могут.

Следователь — тот хоть серьезным делом занят: выясняет, откуда Левушка берет мрамор. С туфом — разобрались. Армянский розовый туф завезли в город для постройки чего-то монументального. Левушка вынул из него штук девять своих изваяний и больше не смог — издырявил до полной непригодности. А вот мрамор у него почему-то не кончается. Ребенку ясно, что Левушка повадился в какую-то каменоломню, но где она? Мрамор в области не добывают — его у нас просто нет.

Кое-что приоткрылось после случая с городским театром. Там на аттике сидела древнегреческая то ли богиня, то ли муза с лавровым венком в простертой руке. На днях Левушка пристроил перед ней свою статую, да так ловко, что богиня теперь надевает венок ему на лысину. И статуя эта, заметьте, из инкерманского камня. А Инкерман, между прочим, в Крыму! Я — к следователю. Как же так, говорю, на какие же расстояния он может телепортировать? Вы на карту взгляните: где мы, а где Крым!..

Следователь меня выслушал и с какой-то, знаете, болезненной улыбкой сообщил, что неприметная зеленоватая статуя на набережной состоит из редчайшего минерала, на нашей планете практически не встречающегося.

После этих слов у меня все перед глазами поплыло… Не верю! До сих пор не верю! Ведь Левушка НИГДЕ, кроме нашего района, памятники себе не ставит! НИГДЕ! Ни в одном городе!..

Позавчера я сидел дома и с изумлением читал в местной газете статью "Телепортация: миф или реальность?", которая начиналась словами: "Они росли в одном дворе…" Хлопнула входная дверь, и передо мной возник Мишка, бледный и решительный.

— Папа, — сказал он, — ты должен пойти со мной!

"Однако тон…" — удивился я, но все же отложил газету и вышел за ним на площадку. Возле лифта стояли Мишкины одноклассники. Я вопросительно посмотрел на сына.

— Папа! — звонким от обиды голосом воззвал он. — Вот они не верят, что ты дружил со Львом Недоноговым!

Мальчишки ждали ответа.

— Дружил? — недоуменно переспросил я. — А почему, собственно, в прошедшем времени? По-моему, мы с Левой и не ссорились. Еще вопросы будут?

Больше вопросов не было, и я вернулся в квартиру, оставив сына на площадке — пожинать лавры. Да-а… Докатился. "Мы с Левой…" Ладно. Будем считать, что я выручал Мишку.

Такое вот теперь у нас ко Льву Недоногову отношение. Еще бы — после всех его подвигов! После того, как он дверь соседу статуей припер!..

Да! Я же о старушке забыл рассказать! Но это, скорее всего, легенда, предупреждаю сразу.

У некой старушки несколько лет протекал потолок. Старушка писала заявления, ходила по инстанциям, а потолок протекал. И вот однажды на скамеечку возле старушкиного подъезда присел отдохнуть некий мужчина.

— Не горюй, бабуля, — утешил он. — Я тебе помогу.

И пошел в домоуправление.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я — Лев Сергеевич Недоногов. Вы почему старушке квартиру не ремонтируете?

Сначала управдом очень испугался, но, выяснив, что пришли не от газеты и не от народного контроля, а всего-навсего от старушки, успокоился и якобы ответил:

— В текущем квартале — никак не можем. Да и старушка-то, между нами, не сегодня-завтра коньки отбросит…

— Дорогой вы мой! — в восторге закричал посетитель. — Именно такого ответа я от вас и ждал! Дайте я вас обниму, родной!

И обнял.

Дальше, я думаю, можно не продолжать. На этот раз Левушка использовал чугун, и пока у статуи отпиливали руки, старушкина квартира была отремонтирована…

Ну и как вам история? Неплохо, правда? Повесть о бедной старушке, негодяе управдоме и благородном Левушке. Я не знаю, кто придумал и пустил гулять эту байку, но цели своей он достиг — с некоторых пор все заявки граждан панически быстро выполняются.

А на днях я услышал нечто куда более правдоподобное. Якобы дочь Левушки Маша и еще несколько десятиклассников, рассудив, что последний звонок бывает раз в жизни, решили отметить это дело в баре, откуда их немедленно попросили. Ребята, конечно, клялись, что они студенты, а не школьники, но бармена не проведешь.

И, можете себе представить, выходит вперед эта соплячка Маша и якобы заявляет:

— Вы еще об этом пожалеете! Мой отец — Недоногов!

В отличие от мифического управдома бармен был живой человек и, работая в нашем районе, просто не мог не знать имя и фамилию "каменного гостя"…

Однако не будем отвлекаться.

Субботним утром я сполоснул трехлитровую банку и вышел на улицу. Статуй за ночь не прибавилось, и это вселяло надежду, что ни следователь, ни ученые беспокоить меня сегодня не будут. Я прошел мимо гранитного Левушки, пожимающего руку Левушке мраморному, и наткнулся на группу приезжих.

Вообще-то их в городе мало — к нам теперь не так просто попасть. Те немногие, кому это удалось, чувствуют себя здесь туристами — бродят по району, глазеют. А роль гида вам охотно исполнит любой местный житель.

В данном случае гидом был губастый сантехник Витька из первой квартиры.

— Вот, обратите внимание, статуя, — с удовольствием говорил он, подводя слушателей к очередному изваянию. — Стоит, как видите, прямо на асфальте и улыбается. А между тем она жизнь человеку сломала… Вы заметьте, куда она смотрит. Правильно, вон в то окно без занавесок. Проживал там мой знакомый, завсклад Костя Финский. Как он эту статую увидел — занервничал. Ох, говорит, Витек, не нравится мне эта статуя. Неспроста она сюда смотрит. Ты гляди, какая у нее улыбка ехидная — словно намекает на что-то… А жена у Кости ушла год назад, так что с этой стороны все чисто… Я ему говорю: плюнь. Ну, статуя, ну и что? Трогает она тебя? Стоит — и пускай себе стоит… Но это легко сказать! Сами подумайте: выглянешь в окошко, а она — смотрит. Да как!.. Короче, недели хватило — сломался Костя Финский, пошел сдаваться в ОБХСС. Сам. Не дожидаясь… Теперь в эту квартиру никто вселяться не хочет. История известная — вот земляк может подтвердить…

Трехлитровая банка выпала у меня из рук и разбилась об асфальт. Все повернулись ко мне, в том числе и полный лысеющий мужчина, которого Витька только что назвал земляком.

Это был Левушка Недоногов. Собственной персоной.

— Хорошо еще, что пустая, — заметил Витька. — А сейчас я, если хотите, покажу вам памятник Крылову. Он ему там цветы возлагает…

И вся группа, за исключением одного человека, двинулась в сторону площади, туда, где каменный Лев Недоногов возлагал скромный каменный букетик к ногам гениального баснописца.

Мы остались у статуи вдвоем.

— Здравствуй, Лева… — сказал я растерянно.

Он смотрел на меня словно бы не узнавая. Словно бы прикидывая, а стоит ли узнавать.

Светлый выходной костюм, знакомые туфли, рубашка… Великий человек был скромен — ходил в своем. А между тем мог проникнуть в любой универмаг планеты и одеться во что пожелает.

— А-а, Павлик… — проговорил он наконец. — Здравствуй…

Я шагнул вперед. Под ногами заскрипели осколки.

— А я вот… прогуляться…

Оробел… Как в кабинете большого начальника. Стыдно вспомнить — я даже не решился подать ему руку.

Но Левушка, кажется, и сам был смущен нашей встречей.

— Ты слышал? — отрывисто спросил он, мотнув головой в ту сторону, куда Витька увел приезжих. — Что он им тут про меня плел? Какое окно? Какой Финский? Я, собственно, проходил мимо… ну и поинтересовался, о чем он тут…

Левушке очень хотелось уверить меня, что среди слушателей он оказался случайно.

— Нормальная улыбка, искренняя… Что в ней ехидного? — Левушка замолчал, часто моргая на статую.

— Лева, а ты…

Я хотел спросить: "Ты идти сдаваться не думаешь?", но спохватился и пробормотал:

— Ты домой-то как… собираешься возвращаться?

Великий человек нахмурился.

— Не сейчас… — уклончиво ответил он. — Не время пока…

Он что-то увидел за моим плечом, и лицо его выказало раздражение.

— Слушай, — сказал он сквозь зубы. — Будь другом, кинь ты в него чем-нибудь! Замучился уже в них кидать…

Я оглянулся. Метрах в десяти от нас по тротуару разгуливал голубь.

— За что-ты их так?

— Гадят, — ответил он просто и устало. Подумав, добавил: — Собак тоже развели… Никогда столько собак в городе не было…

— А собаки-то что тебе сделали? — удивился я, но тут же сообразил, что может сделать собака, если памятник стоит прямо на асфальте.

Левушка сосредоточенно разглядывал свободный карниз ближайшего здания.

— Левка! — сказал я с тоской. — Что с тобой стало! Чего ты всем этим достиг? Татьяна тебя ищет — с ног сбилась… Милиция розыск объявила…

— Ничего, — жестко ответил он. — Пусть знают! А то привыкли: Недоногов!.. Что с ним церемониться? Можно прикрикнуть, можно настроение дурное на нем сорвать — все можно! За что его уважать, Недоногова? Подвигов не совершал, карьеры не сделал, зарабатывать как следует — не научился! А теперь… Ишь, засуетились! Ро-озыск…

Он повернулся ко мне, перестав на секунду моргать.

А глаза-то ведь, как известно, зеркало души. Этой секунды мне вполне хватило, чтобы понять: Левушка врал. Не обида — другое мешало ему вернуться к людям.

Левушка, мраморный Левушка, Левушка-легенда, "каменный гость" боялся встречи с Татьяной!.. И, похоже, не только с ней. Вот почему он так растерялся, увидев меня. Ясно же: стоит ему появиться на людях не в бронзе и не в граните, стоит ему произнести первую фразу, как все поймут, что никакой он, к черту, не монумент, а прежний Левушка, вечно теряющийся в спорах и робеющий перед женой.

— Лева, — твердо сказал я. — Давай честно. Тебя ищут не потому, что людям делать нечего. Ты нам нужен, Лева! Татьяне, ученым…

— Следователю, — мрачно подсказал он.

— Следователь вчера сравнил тебя с Колумбом.

— Оригинально… Это что же, общественное мнение?

— А ты, значит, уже выше общества? — задохнувшись от злости, спросил я. Робости моей как не бывало. — А для кого, позволь узнать, ты натыкал кругом все эти памятники? Не для общества? Кому ты доказываешь, что не ценили тебя, не разглядели? Кому?

— Себе! — огрызнулся он.

— Врешь, — спокойно сказал я. — Врешь нагло. Если в один прекрасный день люди перестанут замечать твои статуи, тебе конец!

Левушка молчал. Кажется, я попал в точку. Теперь нужно было развивать успех.

— Лева, — с наивозможнейшей теплотой в голосе начал я. — Прости меня, но все это — такое ребячество!.. Да поставь ты себе хоть тысячу монументов — все равно они будут недействительны! Да-да, недействительны! Монументы ни за что!.. И неужели эти вот самоделки… — Я повернулся к Левушке спиной и широким жестом обвел уставленную изваяниями улицу, — неужели они дороже тебе — пусть одного, но, черт возьми, настоящего памятника!.. За выдающееся открытие от благодарного человечества!

Левушка молчал, и я продолжал, не оборачиваясь:

— Ну хорошо. Допустим, ты в обиде на общество. Кто-то тебя не понял, кто-то оборвал, кто-то пренебрег тобой… Но мне-то, мне! Лучшему своему другу — мог бы, я думаю, рассказать, как ты это делаешь!..

Я обернулся. Передо мной стояла мраморная Левушкина статуя и показывала мне кукиш.

— Черт бы драл этого дурака! — в сердцах сказал я, захлопнув за собой входную дверь.

— Ты о ком? — поинтересовалась из кухни жена, гремя посудой.

— Да о Недоногове, о ком же еще!..

Посуда перестала греметь.

— Знаешь что! — возмущенно сказала жена, появляясь на пороге. — Ты сначала сам добейся такого положения! Только ругаться и можешь!

Вот уж с этой стороны я удара никак не ожидал.

— Оля! — сказал я. — Оленька, опомнись, что с тобой! Какое положение? О каком положении ты говоришь?

— А такое! — отрубила она. — Сорок лет, а ты все мальчик на побегушках!

Нервы мои были расстроены, перед глазами еще маячил мраморный Левушкин кукиш, тем не менее я нашел в себе силы сдержаться.

— По-моему, речь идет о Недоногове, а не обо мне! Так какое у него положение? В бегах человек!

— Он-то в бегах, — возразила жена, — а Татьяне вчера профессор звонил. Член-корреспондент из Новосибирска.

— Да знаю я этого профессора, — не выдержав, перебил я. — Не раз с ним беседовал…

— Молчи уж — беседовал!.. И профессор интересовался, не собирается ли недоноговская Машка подавать заявление в Новосибирский университет. Ты понимаешь?

— Ах, во-от оно что… — сообразил я. — Значит, он думает, что это передается по наследству? Молодец профессор…

— Профессор-то молодец, а Мишка через три года школу кончит.

— Что тебе от меня надо? — прямо спросил я.

— Ничего мне от тебя не надо! Пей свое пиво, расписывай свои пульки… А где банка?

— Разбил.

— Наконец-то.

— О ч-черт! — Я уже не мог и не хотел сдерживаться. — Что ты мне тычешь в глаза своим Недоноговым! Какого положения он достиг?

— Не ори на меня! — закричала она. — Просто так человеку памятник не поставят!

— Оля! — в страхе сказал я. — Господь с тобой, кто ему что поставил? Он сам себе памятники ставит!

— Слушай, не будь наивным! — с невыносимым презрением проговорила моя Оленька.

Черт возьми, что она хотела этим сказать? Что великие люди сами отливают себе памятники? В переносном смысле, конечно, да, но… Не понимаю…

Я расхаживаю по пустой квартире и никак не могу успокоиться. Нет, вряд ли следователь додумался до Колумба сам. Это его кто-то из ученых настроил…

Левушке не в чем меня упрекнуть. Я молчал о кирпичной статуе, пока он не сотворил при свидетелях вторую — ту, что сидит в отделе. Я выгораживал его перед капитаном и перед Татьяной. Я ни слова не сказал Моторыгину и вообще до сих пор скрываю, дурак, позорные обстоятельства, при которых Левушка овладел телепортацией.

Поймите, я не к тому, что Левушка — неблагодарная скотина (хотя, конечно, он скотина!), я просто не имею больше права молчать, пусть даже на меня потом повесят всех собак, обвинят в черной зависти и еще бог знает в чем…

Со двора через форточку доносятся возбужденные детские голоса. Это у них такая новая игра — бегают по двору, хлопают друг друга по спине и кричат: "Бах! Памятник!" И по правилам игры тот, кого хлопнули, должен немедленно замереть.

Хотим мы этого или не хотим, но Левушка сделался как бы маркой нашего города. Возникло нечто, отличающее нас от других городов.

Правда, по району ходит серия неприличных анекдотов о Льве Недоногове, а один раз я даже слышал, как его обругали "каменным дураком" и «истуканом», но это, поверьте, картины не меняет.

Взять, к примеру, мраморного Левушку, что сидит за столом у нас в отделе, — кто с него пыль стирает? Я спрашивал уборщицу — она к нему даже подойти боится. Значит, кто-то из наших. Кто?

Ах, как не хочется нам называть вещи своими именами! С цепи сорвался опасный обыватель, а мы благодушествуем, мы потакаем ему — ну еще бы! Ведь на нас, так сказать, ложится отсвет его славы!..

Розыск… А что розыск? Что с ним теперь вообще можно сделать? Даже если подстеречь, даже если надеть наручники, даже если он милостиво позволит себя препроводить — ну и что? Будет в кабинете следователя сидеть статуя в наручниках… Да и не осмелится никто применить наручники — ученые не позволят.

Я однажды прямо спросил капитана, как он рассчитывает изловить Левушку. И капитан показал мне график, из которого явствовало, что активность Левушки идет на убыль. Раньше он, видите ли, изготовлял в среднем четыре-пять статуй в день, а теперь — одну-две.

— Не век же ему забавляться, Павел Иванович, — сказал мне капитан. — Думаю, надолго его не хватит. Скоро он заскучает совсем и придет в этот кабинет сам…

Довод показался мне тогда убедительным, но сегодня, после утренней встречи, я уже не надеюсь ни на что.

С какой стати Левушка заскучает? Когда ему скучать? У него же ни секунды свободного времени, ему же приходится постоянно доказывать самому себе, что он значителен, что он — "не просто так"! И он будет громоздить нелепость на нелепость, один монумент на другой, пока не наберется уверенности, достаточной для разговора с Татьяной. Или с учеными. Или со следователем. А если не наберется?

И главное: никто, никто не желает понять, насколько он опасен!

Я не о материальном ущербе, хотя тонны розового туфа, конечно же, влетели городу в копеечку, и еще неизвестно, на какую сумму он угробил мрамора.

Я даже не о том, что Левушка рискует в один прекрасный день промахнуться, телепортируя, и убить случайного прохожего, отхватив ему полтуловища.

Лев Недоногов наносит обществу прежде всего МОРАЛЬНЫЙ урон. Подумайте, какой вывод из происходящего могут сделать, если уже не сделали, молодые люди! Что незаслуженная слава — тоже слава, и неважно, каким путем она достигнута?…

На глазах у детей, у юношества он превращает центр города в мемориал мещанства, в памятник ликующей бездарности, а мы молчим!

Я знаю, на что иду. Сегодня со мной поссорилась жена, завтра от меня отвернутся знакомые, но я не отступлю. Я обязан раскрыть людям глаза на его убожество!..

Я выхожу в кухню и надолго припадаю к оконному стеклу. Там, в просвете между двумя кронами, возле песочницы, я вижу статую. Мерзкую, отвратительную статую с обрубками вместо рук, и на правой культе у нее, я знаю, процарапано гвоздем неприличное слово…

…Плешивый, расплывшийся — ну куда ему в монументы!.. И фамилия-то самая водевильная — Недоногов!..

Я отстраняюсь от окна. В двойном стекле — мое двойное полупрозрачное отражение. Полное лицо сорокалетнего мужчины, не красивое, но, во всяком случае, значительное, запоминающееся…

И я не пойму: за что, за какие такие достоинства выпал ему этот небывалый, невероятный шанс!.. Почему он? Почему именно он?

Почему не я?