Сборник сказок (СИ)

Как в деревне под луной, спал черт с чужой женой…

Жил да был черт Бакай. Изба его стояла на берегу большого лесного озера, в омуте которого частенько он устраивал глубинные заплывы. Любил Бакай это дело, чего уж там.

Только вот случилась туга-печаль с чертякой озерным, дюже как бабу захотелось. Много лет прошло с тех пор, как в потемках отдалась ему дочь Бабы-Яги, долго Бакай терпел одиночество, а сегодня как проснулся с утра пораньше, так и захотел. И ныряния в студеную воду не помогли, как не помогли и отвары из ножек сороконожек, все равно терзали бедолагу срамные фантазии.

И чтобы хоть как-то отвлечься, побрел черт в лес, прогуляться решил, развеяться… Глядишь и желание отступит, может повстречает кикимору местную, а та до чего страшна была, что любой ее встретивший на женщин больше и смотреть не мог.

Вышагивал Бакай по тропинкам неизведанным, высматривал следы зверей диковинных, но каждый куст пушистый, али бревно округлое напоминали ему женщину. А черт все шел и шел, пока не вышел на поляну широкую. И вот же оказия, на поляне-то той уединилась молодая парочка, возлежали они на траве пологой, да занимались непристойностями всякими. Рассвирепел тогда Бакай, рассерчал на хулиганов, как топнул копытом оземь, как крутанулся вокруг себя три раза и зашептал:

- Лесок ты мой родненький, землица моя добренькая, а ну-ка разбуди ветерок холодненький…

Так и случилось, вмиг зашелестели березки и елочки, зашумели травы высокие. Подул леденящий ветер, охладив страсти бурные. Влюбленные подскочили как ужаленные, схватили вещи свои, да бегом в родную деревню, сверкая пятками. А черт знай себе, похихикивает. Как говорится, нечего зверушек лесных вгонять в краску телесами голыми, только вот смущали они не дичь местную, Бакая смущали. Каково смотреть оголодавшему на яства разнообразные, но не мочь испробовать? Тяжко это.

В общем, распугал черт ежей и белок, да побрел дальше. Идет и думает: «Чем же я хуже этих сельских огольцов? Я ж мужчина хоть куда, силищей обладаю недюжинной, бегаю быстрее любого копытного, зарос маленько шерстью, но так даже лучше, зимой теплее. И чего этим бабам не хватает?» Вспомнил Бакай случай, когда повстречал одну барышню ночью в лесу, заблудилась та пока ходила по грибы, ягоды. Ну, он и предложил помощь, мол, я тебе тропку к деревне укажу, а ты хоть поговори со мной, давно с людьми не общался. Она вроде поначалу согласилась, но только вышли к тропке, развернулась тетка и как врежет черту корзиной по месту заветному, что у несчастного Бакая аж рога в бараньи согнулись. Баба-то деру дала, а черт еще долго из дому не выходил, лечил увечья…

После того происшествия он стал осторожнее, больше не связывался с подозрительными женщинами в лесу. Правильно детям сызмальства говорят, не ходи с чужими, так и здесь. Уж лучше с Ягой по чарке выпить, да в Дурака сыграть, чем надеяться на доброту людскую.

Но все равно Бакаю не по себе было, соскучился он по любви и ласке, хотелось пощупать пышные формы, ощутить себя в объятиях. Но дабы не мучиться и не тешиться пустыми надеждами, решил черт дойти до избы Яги, дочка той давно за тридевять земель смоталась, так что излишних попреков с ее стороны можно было избежать, все же слинял от нее Бакай после бурной ночи. Чересчур клыкастая и бородавчатая дочка у Яги получилась.

И вот, идет себе чертяка, песни насвистывает, как видит, в кустах что-то маячит. Подкрался нечистый, отодвинул пару веток, а там мужик сидит на траве, в котомке копошится и матерком приговаривает:

- Да едрит твою налево, куда ж сало-то подевалось? Бутылка здесь, а закуси и след простыл! Ну, Мартын, кочергу тебе в задницу, спрошу еще с тебя, черт проклятый! Увел, собачий сын сальце мое.

Черт как услышал о себе, так и думает, а может лучше к мужику присоседиться, выпить по чарке, о жизни поговорить, чем опять старушечьи россказни слушать. Яга последнее время все чаще стала впадать в маразм, то угощает, а через десять минут ладаном стращает.

Но просто так к мужику не явишься, да и с пустыми руками как-то негоже. И снова зашептал Бакай:

- Землица моя плодородная, щедростью твоею я почуюсь, одари сына твоего яствами нехитрыми.

И тут же в руках у черта оказалась корзина с картошечкой вареной и сельдью малосоленой.

- Вот, с этим и в гости идти не стыдно, - пробормотал Бакай.

Собрался с духом черт и вышел из кустов. Мужик как увидел мохнатого с рогами, с копытами, так чуть не околел. Только вот у Бакая уж очень добрые глаза были, поэтому дядька откашлялся и спросил:

- Чьих будешь?

- Здешний я, у озера местного живу.

- А ко мне чего явился? Никак стращать вздумал?

- Что ты, что ты… Компанию ищу.

- А-а-а-а, ну садись, коль не шутишь. Только закуси у меня нету, Мартын – старый пес, упер.

- Ничего страшного, у меня своя закусь имеется. Вот, угощайся…

Достал черт из корзины белую скатерть, расстелил на траве, после чего повытаскивал кушанья. Мужик аж слюной захлебнулся, когда увидел такую прелесть. К слову сказать, деревенский щедрый попался, самогонки не жалел, доверху наливал.

Прошло наверно пару часов, на лес уж сумерки опускались, сверчки носились как угорелые, а два новоиспеченных друга сидели у разведенного костерка, о жизни беседовали.

- А чего это ты по лесам шатаешься? – спросил Бакай после очередного возлияния.

- Эх, мил друг, домой совсем ноги не идут. Жена всю плешь проела.

- Ну, ты-то вроде мужик хороший, чего баба взъелась?

- Да гонит работать, просит дров наколоть, воды принести, печь затопить, глухаря в лесу застрелить. А топор-то затупился, ведра проржавели, ружье погнулось.

- Так топор и наточить можно, ведра залатать иль новые приобресть. Не велика беда.

- А я ей и говорю, пойду до Мартына – кузнеца нашего, дойду – топор наточу, на базар съезжу – ведер куплю. Но как к Мартыну ступишь на порог, он тут же к столу. У них в избе всегда вина рекой лились, хороший он, только на руку нечистый. Сальце-то увел.

- Понятно, - тут Бакай и понял причины несчастливой жизни мужика с его бабой. – А жена чем занята? – спросил он, закладывая картошку в рот.

- Ей вечно не до меня. То скотину на луга гонит, то полы драит, то варенья варит, - после этих слов мужик выпил еще чарку, и скосило его не на шутку.

Уснул деревенский сном младенца, а черт все сидел и думал. Дядька вроде хороший, не прогнал его, так надо человеку добром отплатить. Встал Бакай и пошел в деревню. Как поравнялся с дорогой, то с полчаса еще стоял, боязно было в деревню соваться. Там и собаки, и бабы ненормальные водятся, но раз уж замыслил – будь добр, выполняй. Сплюнул черт, попросил у родного леса защиты и ступил на дорогу.

Дом нашелся быстро, стоял у самого леса. В окнах свет горел, тень мелькала, значит, не спят еще. Подошел нечистый к двери, помялся и постучал.

- Кто там? – раздался приятный женский голос. – Невзор? Ты что ли?

- Нет, это друг его, - спокойно ответил черт. – Бакаем звать.

- Ну и имечко, - послышалось из-за отворяющейся двери.

Но только дверь открылась, как раздался визг. Женщина чуть ли не на завалинку запрыгнула, когда увидела Бакая.

- Ты! – крестилась она. – Ты!

- Ну, черт я, черт. Что? Чертей никогда не видела?

- Нет. Не доводилось еще.

- Вот и посмотри. Муж твой в лесу заночевал, я там наворожил, чтобы его дикие звери стороной обходили. Завтра явится. Тут он рассказал мне, что у вас по хозяйству проблемы имеются. Я и пришел, помочь хочу.

- Ой, батюшки.

Сейчас женщина немного успокоилась, отклеилась от дверного косяка и выпрямилась. Тогда Бакай рассмотрел ее: красивая, статная молодая женщина, фигура то, что надо, а лицо, ну просто сказка.

- Так чего? Помощь нужна?

- Коль по-доброму пришел, нужна.

- Ясен пень, по-доброму. Чего мне к хорошим людям со злом-то соваться. Давай, показывай чего у вас тут починить надобно.

Млада, как звали красавицу, провела черта в избу и принялась рассказывать, что к чему. Оказалось, дом совсем худой был: крыша текла, пакля из стен повываливалась, ставни покосились, полы местами прогнили.

Принялся Бакай за дело. Где-то нашептывал, наколдовывал, где-то своими руками чинил. Как с домом закончил, так пошел в огород, взял топор и точило. Силы в черте было много, поэтому заточил лезвие за два присеста, после чего наговорил слов волшебных и топор сам по себе начал дрова колоть, а те знай, подлетают и на чурбан становятся. Млада все это время следила за Бакаем во все глаза, до чего ей нравилось смотреть на то, как дела делаются, но вскоре женщина поймала себя на мысли, что следит она уже не за делами, а за чертом. Тот как напряжется, так сквозь шерсть могучее тело просматривается. Ну просто Илья Муромец во плоти, только обросший. Вскоре она и вовсе губу закусила, наблюдая за Бакаем с ружьем в руках. А черт повертел, повертел ствол, потом хрясь и выпрямил стальное дуло. Тут уж Млада не вытерпела и забежала домой, чтобы дух перевести.

Села красавица на край стола, подобрала юбку и задумалась. Муж-алкаш где-то под елью храпит, местную живность пугает, а черт-то здесь – дела делает. И вот где справедливость? Почему она в самом расцвете лет должна пахать как лошадь, а потом ложиться в холодную постель, чтобы завтра снова проснуться и снова пахать? Надоело! Муж давно держал ее в черном теле, забыл о супружеском долге, да вообще обо всем забыл. Променял жену и дом на соседский самогон. И решила Млада пойти на женскую хитрость, расстегнула пару пуговиц на рубахе, отчего оголилась верхняя часть груди, взяла кувшин со студеной водой, две чарки и пошла на улицу.

Бакай к тому времени притомился, а тут как раз и Млада с кувшином подоспела. Налила она воды в обе чарки, одну дала Бакаю, а из второй сама принялась пить, только изобразила неосторожность да опрокинула холодную воду на себя. Рубаха в один миг промокла, от холода и влаги проявились характерные черты женской груди, черт тут же заметил сие благоговейное преображение и тут же ощутил свои преображения, что ниже пояса.

Уже через минуту он нес красавицу в дом, где посрывал с упругого тела Млады все одежды, стянул с себя портки, усадил ее на стол и принялся ублажать, осыпая горячими поцелуями да крепкими объятиями. Ночь пролетела, как и полагается, незаметно, поскольку у обоих воздержание длилось не один год.

Наутро черт проснулся от того, что Млада носилась по избе, собирая предметы своего гардероба. Ее длинные волосы разматывались из стороны в сторону, а стройное тело изгибалось так соблазнительно, что Бакай не мог оторваться от созерцания столь прекрасного зрелища. Но через несколько минут очнулся, потому как ему в лоб прилетели штаны:

- Одевайся, нечистый, - роптала Млада. – Муж скоро придет. Не поймет он такого предательства. Пусть Невзор и пьянь беспросветная, но законный муж все-таки. Пойдет горланить по деревне, что его жена с чертом переспала, так люди ж засмеют, в дураки запишут. А мне еще этого не хватало.

- Так чего ты переживаешь? Пойдем со мной, я тебя любить буду, как еще никто не любил, окружу лаской и заботой, будешь при всем готовом.

- Да ты что, с дуба рухнул, рогатый – рассмеялась Млада, чем больно задела Бакая, - с тобой? Это куда же? В лес что ли? И чего мне там делать? С кикиморами болотными хороводы водить, да блох тебе из шерсти вылавливать? Нет, дорогой. Негоже человеку с чертом дружбу водить.

- Как знаешь… - угрюмо произнес Бакай, натягивая портки.

Запала ему в душу Млада, ой как запала. Всю ночь она была с ним так нежна и горяча, что черт понадеялся на взаимные чувства. Да только красавица оказалась очередной стервой.

Ушел черт в лес, вернулся к родному озеру, куда с разбегу и нырнул.

Тем временем Невзор воротился домой, от него как всегда за версту несло перегаром, синюшная харя заросла бородой, в гуще которой укоренился репейник, из волос торчали листья и ветки – ну чем не черт? Хотя нет, даже хуже черта. Бакай-то был чистый, шерстка мягкая, расчесанная, а этот! Чертополох в штанах, только детей пугать. Млада еще с неделю смотрела на то, как муж беспробудно пьет и песни орет на завалинке. Все это время ей снились сны, в которых она сидела у заветного озера в обнимку с Бакаем. И до того ей противно стало от самой себя, что нагрубила нечистому, что выгнала того, кто был в сто крат лучше любого из здешних мужиков. В конце концов, не выдержала красавица, взяла котомку с едой, нарядилась в мужнины штаны, натянула рубаху, подвязавшись кушаком, и побрела в лес, черта искать.

Долго бродила Млада по лесу, зверей страшных встречала, но те обходили ее стороной, будто чувствовали, что трогать нельзя. А под вечер вышла краса к большому озеру. Водяная рябь золотилась в лучах уходящего солнца, по берегу ползли тени от камышей, где-то лягушки квакали, где-то рыба плескалась, но самое удивительное – на дальнем берегу стояла избушка, благо не на курьих ножках. Млада смекнула, что, скорее всего, это и есть дом Бакая, он же с таким упоением рассказывал ей о здешних красотах. Подошла красавица к избе, постучалась, но дверь распахнулась сама по себе, внутри было темно, пусто. Зайдя, Млада сразу ощутила тоску, хотя долго не тосковала, по привычке решила взять все в свои руки и навести везде порядки, если и не появится больше черт, то она одна здесь будет жить.

Женщина вымела и натерла песком полы, собрала паутину, разогнала всех мышей с муравьями, выстирала занавески с покрывалами. А когда закончила, то не могла нарадоваться тому уюту, который создала своими ручками. Но вот, с делами было покончено. Присела Млада за стол у окошка, посмотрела на темные леса и озеро, что мерцало в лунном свете, и пригорюнилась, нехорошо как-то одной жить. Все же должен быть мужик в доме.

И пока Млада скучала в горнице, Бакай почуял неладное. Ну как почуял? Местные жабы наквакали ему, что в доме черта поселился кто-то. Тут рассерчал нечистый, приготовился уже расправиться с наглецами самым изощренным способом. Вылез наружу из глубокого омута, отряхнулся, что аж шерсть дыбом встала, и направился к родной избе. Но только вошел в горницу, как застыл на месте. Напротив стояла Млада и теребила в руках кусочек передника.

С той поры двое не расставались. Жили, не тужили, любили друг друга страстно. Как поговаривают, «любовь злая, полюбишь и рогатого Бакая»…

Русалочка Вея и Иван Залетный

Часть 1

Жил да был Иван Залетный в деревне одной, та стояла в окружении дремучих лесов, кои кишмя кишели всякими существами волшебными. Там водились и кикиморы, и лешие, и вурдалаки, и аспиды, и ауки, и даже русалки. Все создания каким-то чудодейственным образом уживались в тех лесах, а самой лучшей забавой для них было - пугать заблудших путников, грибников да охотников.

Только вот Иван не боялся чудищ лесных, он с большим удовольствием гулял средь ночи по нехоженым тропинкам, а с еще большим удовольствием подглядывал за русалками, что под луной резвились около здешних озер.

Все в деревне поговаривали, мол Залетный не человек вовсе, а перевертыш, поэтому обходили его стороной, прятали фиги в карманах, когда доводилось пересекаться, ну и еще множество разных ритуалов, защищающих добрых людей от нечистой силы. А Ивану было по барабану, ему даже нравилось то, что все его боятся, а раз боятся, значит, не будут лезть с всякими просьбами.

Так и сегодня, Залетный сходил до базара, где накупил бубликов, напугал малую ребятню и со спокойной душой отправился домой, где его уже поджидал домовой Купич. Честно говоря, духи и местная нечисть Ивана уважали, потому как с ним всегда можно было выпить и поговорить о жизни, совета попросить. Вот был случай, Купич поругался с женой, та его к черту на рога послала, а в сказочном мире надобно выполнять то, что велено. Расстроился тогда домовой, как представил себя верхом на острых рогах, обратился к Ивану за помощью. Ну, Залетный и помог, нашли черта в лесу, напоили его до поросячьего визгу, потом спилили рога и только тогда Купич уселся верхом. Вроде и на рогах посидел, а цел остался. С того дня домовой считал Ивана не только своим спасителем, но и лучшим другом. Они могли часами сидеть во дворе, чаи с бубликами гонять, женщин обсуждать, а иногда просто молчать. С хорошими друзьями так и помолчать приятно.

Воротился Ваня домой, разложил баранки на столе, поставил самовар. Купич к тому времени уже меду где-то стащил, малины нарвал в чужом огороде и, кряхтя, нес кушанья к столу, после чего запрыгнул на стул, налил в посудину пахучего липового медку и уставился на Залетного веселыми глазами:

- Ну чего в миру нового? Много ли товару на базаре? – говорил он, поглаживая бороду.

- Да все как всегда. Детвора резвится, бабы за косы друг друга таскают, мужики за обозами пьют, пока ихние жены не видят.

- Эх, не весел что-то ты, Ванюша. Чего пригорюнился?

- Ох, Купич. Тошно мне, все один да один. Вот смотрю на людей, все семейные, а что я? Мотаюсь по белу свету как … - и Ваня махнул рукой.

- Так чего тоскуешь? Найди себе кралю, вон их сколько одиноких бродит по деревне. И красивые есть.

- Не лежит душа к тем девицам. Хочется такую, - на этот раз Залетный поднял взор кверху и мечтательно улыбнулся, - чтобы душа трепетала от одного ее взгляда, чтобы волосы на коже дыбом становились. Такие, видать, только в лесах водятся.

- На нечисть какую запал что ли? – прищурившись, спросил Купич.

- Русалочка одна больно нравится. Я давно за ней наблюдаю. Как выйдет из озера, как запоет голосом диковинным, так и бросился бы к ней.

- Эх, друг. С русалками лучше дел не иметь. Стервы они. Сначала напоют, обласкают с ног до головы, а потом хвать за горло и на дно. Знаем, проходили.

- Неужто?

- Это еще до Матрены было. Ходил себе по лесу, пристанища искал, вдруг гляжу, девица разлеглась на берегу, руки и ноги раскидала в стороны, а сама-то нагишом. Тут коленки и подкосились. Подошел к ней, она в секунду глаза вылупила и все! Очнулся только тогда, когда эта мымра меня в воду тащила. Благо борода длинная, обвязал ее вокруг коряги, только так и выкарабкался.

- Ну, это тебе такая попалась, а моя другая.

- Все бабы одинаковые.

Просидели они так до самого вечера, Иван все рассказывал о том, как бы гулял с красавицей озерной, а домовой качал головой, да чаек причмокивал.

На следующее утро Залетный решил прогуляться по лесу. Уж очень хотелось посмотреть на русалочку. Как говаривали, то были не просто девицы с рыбьими хвостами, то были утопленницы. Кто-то сам топился, кому-то помогали, но все до одной - покойницы. Встречались и хорошенькие, и страхолюдины, но ивановская утопленница была самой красивой: роскошные пшеничные локоны, достающие до пят, зеленые глаза – малахиты, белая кожа словно жемчуг, осиная талия и длинные ноги. В отличие от других соплеменниц, она всегда ходила в рубахе, прикрывая излишнюю наготу, а значит, скромная была.

Пока шел Иван, встретил Лихо. Виделись они частенько, да так и не понял Залетный женщина это или мужчина. Поэтому пускай будет – оно:

- Здорово, брат! – обратилось Лихо к другу старинному. – Куда путь держишь?

- До озера собрался.

- Опять за утопленницами подглядывать? – усмехнулось Лихо. – Эх, вот попадешься как-нибудь к ним в руки-то, и поминай, как звали.

- А чего делать, - пожал плечами Ваня. – Одному и в каше загинуть можно. А тут хоть какое-то развлечение.

- Давно бы себе бабу нашел.

- Не судьба мне с деревенскими гулять.

Погрустнел Залетный да пошел дальше. Все думу думал, как к русалочке подойти.

Солнце стояло высоко, озеро лесное искрилось в ярких лучах, легкая рябь ползла по поверхности. Елочки зеленились вдоль берега, камыш шелестел, вокруг тишина. Одним словом – благодать.

Вышел Ваня к правому берегу, залег в высокой траве и задумался. А что если правду говорят, обманет его утопленница и за собой в воду затащит. И ведь никто не поможет, существа лесные друг к другу не лезли, держались каждый своей земли.

Так бы и мечтал Залетный, если бы не смех вдалеке. Вот они – красавицы! Две русалки вышли на берег и о чем-то шушукались, заливаясь периодически звонким хохотом. Но той, которая нравилась Ване – не было. Она держалась поодаль от остальных, не принимали ее видимо подруги по несчастью. А каково быть белой вороной даже после смерти?

Но спустя какое-то время, когда подружки вернулись в озеро, вышла-таки прекрасная утопленница. Обычно русалки обитали близ воды, а эта всегда уходила, так и сейчас. Устремилась девица вглубь лесную, а за ней потопал и Иван. Он словно уж скользил между деревьями, где-то ползком, а где-то вприсядку.

Русалка устроилась на небольшой полянке устланной подорожником, аки мягким ковром, вытащила книгу из-под камня и принялась читать. Тут Иван совсем растерялся, чтобы утопленница, да с книгой в руках? Вот же диво дивное! И только он хотел сесть, как ветка под лаптем хрустнула, отчего русалка вмиг подскочила, и хотела было закричать, но парень опередил:

- Не голоси только. Я зла не затеваю.

Она испытующе смотрела на него своими зелеными глазами, будто в душу заглядывала, а потом заговорила:

- И чего тебе надобно? Зачем за мной подглядывал?

- Сам не знаю, - почесал затылок, Залетный.

- А не боишься? Я ж покойница.

Да вот только у этой покойницы у самой руки тряслись от страха, поэтому Ваня выдохнул с облегчением и одарил девицу ласковым взглядом:

- Нет, не боюсь. А ты книжки читаешь? Грамоте обучена?

- Обучена, - погрустнев, произнесла та. – Только толку от этого теперь мало. Правда, иногда ребятишкам лесным сказки читаю. Вот давеча приходило семейство лешего Мокия, его ребятня любит мои сказки.

- А мне почитаешь?

- Чего ж не почитать, садись.

Сейчас русалочка успокоилась, на лице показалась милая улыбка, а глаза заискрились почище озерной глади под солнцем, затем красавица опустила взор на книгу и принялась читать, а голосок-то нежный-пренежный. Иван буквально впал в забвение, пока слушал.

Когда же сумерки принялись за дело, утопленница замолчала, закрыла книгу и аккуратно положила обратно под камень:

- Все на сегодня, - сказала она, глядя на парня во все глаза.

- А я б слушал и слушал.

Но стоило месяцу показаться в небе, как русалочка поднялась и собралась уходить.

- Ты куда? – всполошился Залетный. – Давай хоть провожу.

- Не надо. Сама дойду.

А когда она отвернулась, Ваня спросил:

- Тебя как звать-то?

- Вея, утопленница Вея, - ответила она, стоя спиной к нему.

Через несколько минут девицы и след простыл, а Залетный так и стоял. Что говорить, влюбился парень безнадежно.

Возвращался домой Иван, не замечая под ногами кочек и коряг, даже упал пару раз, но это все ерунда. «Вея… Вея… Вивея…», - повторял он без конца. Но что-то уж очень много печали было в глазах необыкновенной русалочки.

Часть 2

Этой ночью Залетному не спалось, а все потому, что стоило закрыть глаза как пред ним возникала девица. Ее ясные очи вызывали душевные томления; голосок, что пуховым одеялом кутал сознанье, то и дело слышался в голове. Извздыхался Ванюша, искрутился на перине, даже Купич несколько раз стучал подогом из подпола, требуя тишины.

Заснул парень только под утро, уж солнышко встало, лучи закрались в светелку, на улице петухи вовсю горланили, где-то коровы мычали, видать хозяйка на выпас погнала. Домовой с женой также проснулись, да пошли по чужим огородам, любили они своровать какую ягоду али кочан капусты утащить, все же польза. Иван огорода не держал, овощей не выращивал, а жить как-то надо было, вот Купич и прельщался соседским добром, покуда на одних яблоках не прозимуешь.

И пока ходили супружники по грядкам, беседы вели:

- Матренушка, голубушка, - начал Купич. – Беспокоит меня хозяин наш.

- Чего у Ваньки опять приключилось? С какой нечистью опять связался?

Ой, вот же рассказчик оплошал! О домовых-то совсем ничего не поведал.

А домовые – существа полезные, они и избу охраняют, и людям помогают. Но с ними надобно обходиться вежливо, ласково, а не то рассерчают, да как пойдут вредить – хлопот не оберешься. Бывали случаи, когда домовые хозяев выживали из дому, потому что те духов не уважали, избу в грязи содержали, большой жадностью отличались, вот подпольные жители и поднимали бунт. Но Иван был из тех, к кому духи тянулись.

Домовой Купич долго по миру бродил. А одним дождливым вечером набрел на домишко Залетного. До того притомился домовой, промок до нитки и даже успел простуду подхватить, поэтому не стал в окно лезть, а сразу в дверь постучал, решил, мол будь, что будет. Погонит хозяин метлой, оно и ладно. Но дверь открылась, вышел на порог Иван, как увидел мужичка в сажень ростом с длинной мокрой бородой, да в потрепанной одежде, так сразу понял, что к чему. Впустил усталого путника Залетный, усадил в подушки, напоил горячим чаем с малиновым вареньем и на одежу не поскупился, выдал домовому свою рубаху и пояс. После такого приема Купич боле не сомневался, сразу остался. Поселился, как и полагается, в подполе, а на зиму перебирался на чердак, все ж у печной трубы теплее.

Через год повстречал Купич Матрену, она как раз от прежней хозяйки ушла, обижала та ее. Изба грязью поросла, сплошные клопы с муравьями сновали туда-сюда, вот Матрена и сбежала. И как только увидел домовой домовую, то влюбился всецело.

Спустя месяц сыграли они свадебку в лесочке, куда пригласили Ивана, кикимору Квасену, лешего Мокия и водяного Всеведа. По свадебной традиции домовых, обменялись Купич с Матреной лаптями да оберегами, после чего откушали кабанчика, квасом запили и принялись хороводы водить. Веселая, добрая свадьба получилась. Домовая в сатиновом платьице василькового цвета с венком на голове кружилась с коренастым мужичком с длинной бородой, что была в косицу заплетена и ленточками украшена, а вокруг все зелено-зелено, солнышко пригревает, кукушка кукует. До сих пор муж с женой вспоминают тот день со слезами радости на глазах.

Так и живут они душа в душу, бед не ведая. У Залетного хорошо им, Матрена порядки наводит, кашеварит, за избой следит, а Купич ей во всем помогает.

Но, вернуться бы уже к разговору. Итак, беседу вели домовые о хозяине своем:

- Влюбился Ванюша наш, - с грустинкой в голосе ответил Купич.

- Вот радость-то! – воскликнула Матрена. – Скоро и хозяюшка появится, а потом и детки малые пойдут, - уже было размечталась она.

- Не торопись радоваться. Русалка его избранница.

- Ой, батюшки, - остолбенела домовая и чуть корзину из рук не выронила.

- Вот-вот. Чует сердце мое, беда будет.

- Типун тебе на язык, - сплюнула Матрена. – Смотри, накличешь еще чего доброго. Может, несерьезно у них, повстречаются в зарослях, лягушек попугают да разбегутся.

Но Купич лишь пожал плечами и, молча, пошел дальше. Чувствовал домовой неладное, а за Ваньку он ой как переживал.

Пока же домовые страсти друг на друга нагоняли, Залетный успел проснуться, откушать кашки гречневой с маслицем и отправиться в лес. Ноги сами вели его к далекому озеру, где обитала Вея.

Добрел Иван до водоема, спрятался за большое дерево и стал дожидаться. Сегодня Вея вышла из воды в то же время, что и вчера. Как всегда отжала рубаху, заплела волосы в косу и отправилась на излюбленную полянку. Залетный шел за ней, а сердце вот-вот готово было выпрыгнуть, боялся парень, что русалка не соизволит более общаться с ним. Но к счастью, ошибся. Вея, не дойдя нескольких шагов, обернулась и на лице утопленницы показалась загадочная улыбка:

- Я знала, что ты придешь, - произнесла она, сверкая очами.

- Да тут и к гадалке не ходи, я ж таких сказок вовек не слыхивал.

- А-а-а-а, ты за сказками пришел, - с небольшой грустинкой прозвучал прелестный голосок. – Тогда проходи, садись.

Уселись они на полянке, Вея книгу достала и приступила к чтению. Но сегодня Иван не слушал, он больше смотрел на русалку – любовался. Та как коснется рукой до волос, чтобы выбившийся локон поправить, или склонится, оголив белоснежную шейку, так Залетный чуть ли не трясется. Но не от похоти, а от восхищения. Русалка заметила его непростые взгляды, поэтому замолчала и убрала книгу:

- Пора мне, - резко поднялась она с места. – Прощай…

- Как пора? – также вскочил Иван. – Неужто я обидел тебя чем? Так ты не молчи, сразу говори.

- Ты, как и все мужики. Пришел не за сказками детскими, а за другим.

Тут Ивану и обидно, и стыдно стало. Он даже понять не мог, какое чувство сейчас сильнее, поэтому решил не томить девицу, а уйти самому:

- Прости, Вея. Не хотел я обижать тебя. Правда. Дурнина в голову ударила, уж очень ты нравишься мне.

Русалка стояла, молча, а когда Иван развернулся, как говорится, к лесу передом, она спохватилась:

- Постой.

Залетный тут же воротился.

- И ты меня прости, не привыкшая я к доброте людской, во всем подвоха ищу, - говорила она, сжимая руки.

- Что ж так? Обижали часто?

- Чаще, чем хотелось бы.

- Поведай…

- Всему свое время, Ваня.

- А откуда мое имя знаешь? Чарами какими владеешь али колдовством?

- Нет, что ты. Из чар только воду мутить умею. Так тебя же вся нечисть в лесу знает, уважают.

- Молва… - протянул Залетный. – Ну, тогда может, погуляем? До вечера еще время есть.

- А пойдем.

И отправились они вглубь леса. Травушка под ногами шелестела, жучки крылатые метались в воздухе, птицы в гнездах копошились, роняя ветки наземь, а парочка брела себе потихоньку. Какое-то время они молчали, но потом Иван набрался-таки смелости и заговорил:

- Как жизнь озерная?

- Да как… мокро, холодно, тоскливо.

- А сестры?

- Не сестры они мне. Как только попала к ним, сразу поняла, что это за мымры подводные. Все им нипочем, готовы топить всякого.

- Да уж… Ну что тут поделаешь, работа у вас такая.

- Как бы не так! – возмутилась Вея. – Они развлекаются, весело им смотреть на то, как несчастный захлебывается. Эх, уйти бы из того озера…

- Чего же ждешь? Ступай, найди себе другое, их здесь большое множество.

- Не могу. В каком утопла, в том и положено сидеть. С наступлением вечера вода зовет обратно, ежели не вернусь – все, света белого больше не увижу.

- Эва как у вас.

- Ну а ты, Иван? Чего по лесам ходишь? Отчего в родной деревне не живется?

- Да чего там хорошего? – отмахнулся Ваня. – Здесь лучше: просторы, проделки нечистых. Знаешь, как тяжело разгадывать загадки Лихо? Как напутает тропинок, как закрутит-завертит, так хоть волком вой, зато потом весело.

- Странный ты, - улыбнулась русалка, одарив парня особенным взглядом.

К вечеру они разошлись, Вея отправилась в родное озеро, а Иван - домой. По пути встретил лешего Мокия, тот собирал клюкву, из-за кустов только растрепанные космы торчали:

- Здорово, Ванюша, - кивнул старец.

- Приветствую, Мокий. Запасаешься? – спросил Залетный, указав на лукошко.

- Да, потихоньку к зиме готовимся. В стужу каждой ягодке рады, да и семья у меня теперь большая, всех кормить надобно. А ты все скитаешься?

- Вот, с русалочкой гулял. Хороша девица.

- Это с которой? Смотри, не попадись к ним в лапы.

- Да нет. Вея не такая.

- Вея? – нахмурившись, спросил Леший. – И она что же? Заговорила с тобой?

- Заговорила, - мечтательно ответил Ваня. – Доверилась.

- Ты только гляди мне, не обижай ее. Веюшка мне как дочь. Добрая она, оттого-то и ущемляют ее те злыдни озерные.

- А что случилось с ней? Почему потонула?

- Все из-за людей. Ты токмо не обижайся, Ваня, но люди похлеще любого Аспида будут.

На этом их разговор и закончился, расстроился Мокий, да так, что аж дождик пошел. Жалко лешему было русалочку, что-то нехорошее с ней приключилось, что-то, что заставляло рыдать душу мудрого старца. А когда на душе лешего тяжко, то и в лесу творится непогода: ветра дуют, дожди льют и деревья ломаются.

И Залетный расстроился, теперь его сердце ныло от того, что его русалочке нигде покоя нет. На земле долго не походить, а под водой утопленницы житья не дают.

Вернулся Иван домой мрачнее тучи, скинул с себя мокрую жилетку и уселся за стол. Матрена ему и крынку молока поднесла, и хлебца ржаного, но хозяин ото всего отказался, тогда домовая сходила за супругом, чтобы тот по-мужски с Иваном поговорил, посочувствовал. Купич в мгновение очутился на стуле напротив друга старинного:

- Ну, рассказывай. Чего злой как волк некормленый?

- Эх, Купич. Тяжело моей Веюшке в озере живется.

Домовой же глубоко вздохнул, хлопнул два раза в ладоши и на столе появились два граненых стакана да бутыль с бражкой. Разлил Купич зелье по стаканам, один Ване пододвинул, второй сам залпом выпил:

- Какая беда с твоей русалочкой приключилась?

- Сестры измываются, а уйти она от них не может.

- Такова судьба утопленниц. Суждено ей плавать в том озере, никуда не денешься.

- Да что ж за несправедливость такая? – стукнул кулаком по столу Иван. – Лес-то наш волшебный, каждый второй вона, колдует да ворожит. Почему же нет заклинания, чтобы вытащить ее из того болота?

- Если бы все решалось колдовством… нашими жизнями, Ваня верховодит судьба. Распоряжается бесстыжая, как только хочет и никого не спрашивает, - но вдруг Купич задумался, что-то усиленно взялся вспоминать. – Знаешь, а есть притча одна. Уж насколько правдива не знаю, рассказывали духи из далеких краев.

- Что за притча? – встрепенулся Залетный и даже стакан отставил в сторону, так и не пригубив.

- Чтобы спасти утопленницу, надобно виновного в ее смерти найти и привести к тому водоему, где сгинула несчастная.

- А ежели она сама утопилась?

- Ничего просто так не случается. Ты и сам должен знать, какой нормальный человек сам топится, без причины? Значит, был повод броситься в воду студеную.

- Да вот только таится она, не рассказывает.

- Видать не доверяет еще.

- Ладно, - решил Иван. – Узнаю правду. И не быть мне Ванькой Залетным, ежели не отыщу того гада, который подвел мою русалочку под монастырь.

- Ты не спеши, подумай еще. Ведь если окунешься в это мокрое дело, обратной дороги не будет. Возвращать к жизни покойников против матушки-природы.

Но Иван уже не слушал Купича, он полностью отдался на волю мыслей, представлял как выведет Вею из воды и вернет к людям.

Часть 3

Думал Ваня, думал, чесал темя, но так и не придумал, как вывести русалочку на разговор. А потом вспомнил лешего Мокия, он-то точно что-то да знал о судьбе утопленницы. Поэтому собрался Залетный и снова отправился в лес. Отыскать лешего труда не составило, Мокий с самого утра у речки заседал, рыбу удил.

- Здравица желаю, Мокий, - начал Иван.

- И тебе не хворать, - кивнул головой старец.

- Можно ль присесть?

- Садись, места много. О чем знать хочешь? – леший посмотрел на гостя с прищуром, знал старик, в чем интерес того.

- Да вот…

- Не мнись, Ваня. Говори уже.

- Хотел спросить, как Вея утопла.

- И зачем тебе это? Ну, утопла и утопла, с кем не бывает. Мало ли, шла по берегу, да в воду свалилась. Али задумал чего? Ты знай, в русалочье логово лезть нехорошо.

- Ладно, ходить вокруг да около не буду. Спасти Вею хочу, не место ей в том болоте.

- А где же ей место? Никак в избе твоей? – леший говорил тихо.

- Люблю я ее, - произнес Иван с обидой в голосе.

- Знаю, Ваня, знаю. Ладно.

И леший поведал Залетному печальную историю русалочки.

Жила Вея в деревне одной, имела трех братьев и сестру младшую, мать с отцом днями на полях пропадали, а дети дома на хозяйстве трудились. Так пошла одним днем Вея на базар и повстречала там парня, Лексея. Тот видный был, развеселый, да и не из бедных. Семья его много скотины держала, торговали они на базаре. Начали встречаться двое, обещался Лексей любить Вею, замуж взять, в свой дом привести, а Веюшка доверчивая была, хитрости и злости чужой не знала, поэтому отдалась возлюбленному полностью. Каждый день приходила на базар, чтобы его повидать, пирогов ему приносила, помогала, но как узнали родители Лексея, что невеста-то без приданого, то и запретили сыну гулять с нищенкой. Распустили сплетни, опорочили девушку, недобрые вести и до ее деревни добрались. Мать с отцом тогда рассерчали, побили дочь и на замок посадили, а братья давай ходить, да масла в огонь подливать, мол сестра наша – девка гулящая, честь первому встречному отдала, семью опозорила. Страдала Вея сильно, но продолжала надеяться, что Лексей одумается, настоит на любви, придет к ней и заберет с собой.

С тех пор месяц прошел, от Лексея ни слуху, ни духу, тогда собрала несчастная все свое мужество и сама к нему пошла, спросить хотела, за что он с ней так. Шла по базару Вея, бабы косились на нее, похихикивали, а мужики головами качали. В худенькой девице надежда теплилась, переступала она робко, взор к земле обратила. Только вот Лексей уж с другой рядышком стоял, как увидел он Вею, спохватился сразу. Взял ее под локоток и отвел в сторону, чтобы невеста не увидела. А Вея все смотрела на него:

- За что ты так со мной? – заговорила девица чуть слышно. – Коль не захотел жениться, так зачем слухи пустил? Мне ж теперь житья никакого нету. Хоть топись.

- Так иди и топись, - холодно молвил парень. – Не вышло у нас с тобой, не моя в том вина.

После таких слов Вея сразу ушла. Брела она долго, не заметила, как в лесу оказалась. Ноги сами ее привели к колдовскому озеру. Про него давно легенды слагали, да детей пугали чертями, что там водились. Села она у берега, а слезы так и бегут по щекам. Домой не воротишься: мать с отцом проклинают, братья изводят, люди пальцем показывают. А куда еще деться? Без семьи нет жизни, нигде не примут. Только от мыслей печальных ее чей-то голос отвлек. Подняла Вея взор, а пред ней дева стоит, волосы длинные-предлинные, кожа белая-пребелая, лик необыкновенной красоты, а глаза как два изумруда сияют неистовым светом:

- Чего пригорюнилась? – обратилась незнакомка ласково.

- Жить не хочется, - ответила измученная Вея.

- Утопиться решила?

- Утопилась бы, да только боязно. Не по-божески это.

А голосок незнакомки лился, словно мелодия зачарованная, подошла она к Вее, взяла за руку:

- Ну что ты, голубушка. То спасенье твое от позора, от бесчестия. Идем за мной, покажу тебе дом свой особенный, там воля, там волшебство. Скучно мне одной жить в хоромах озерных, а ты подружкой мне будешь, сестрой. Идем

И главное, тянет за руку, тянет…

- Людям нет веры, злые они, коль такого ангела обидели. Я же никому тебя в обиду не дам, мы с тобой повелевать всеми будем.

Так и зачаровала русалка Вею, увела за собой в воду. Да только злая оказалась чертовка, забрала душу девицы, сама человеком обратилась и в мир ушла, а Вею утопила и бросила в озере. С тех пор и обитает там несчастная.

- Что же это получается? – разозлился Иван, дослушав лешего. – Выходит, ее русалка сманила? Вот же бесовское порождение!

- Тихо, - шикнул на него Мокий, - не кричи, всю рыбу распугаешь. Да вот, сманила. Тебе не раз уже было говорено, русалки – зло.

- Что же теперь делать?

- Чтобы Вею спасти, надобно русалку ту найти и вернуть в озеро. Токмо невозможно это. Ушла ведьма, в миру затерялась.

- Благодарствую, Мокий.

Заметил леший печаль в глазах Ивана, улыбнулся тогда по-отечески:

- Не горюй. Коль любишь русалочку, так покажи ей это, не тяни.

Ушел Залетный обратно в деревню, горько ему стало от того, что не может спасти возлюбленную. И в лес боле не совался, стыдно было Вее на глаза попадаться. А та ждала его на полянке, каждый день приходила, доставала книгу и просто сидела, не читала. Тихонько плакала девица, роняя кристальные слезы на пожелтевшие страницы, отчего чернила расплывались. Томилась Вея, вспоминала как обманул ее деревенский, потом как русалка заговорила и утопила, а теперь и Иван покинул. Нет в жизни справедливости, да и в смерти тоже.

А Иван ушел в глубокий запой, настолько ему тошно стало от жизни мирской, что ни на кого смотреть не мог. И без того Залетный свою деревню недолюбливал, а теперь и подавно. Люди в ней жили склочные, завистливые, только и любили какую сплетню навести да склоку затеять, бабы в рутине повязли, а мужики - в самогоне. Девки здешние за женихами гонялись, по сенцам прятались, у костров возлежали, а по утрам бегом домой, дабы матушки с батюшками не споймали. Вот и все бытье…

Купич с неделю наблюдал за тем, как спивается хозяин. Не знал домовой, что делать, как Ивана от зеленого змия избавить, а когда Залетный начал уже с воздухом разговаривать, совсем испугался и принялись они с Матреной за дело. Созвали соседских домовых, засели в подполе:

- Что-то делать надо, братцы, - обратился домовой к соседям. – Хозяин мой вот-вот и преставится, пьет сутки напролет, не ест, не спит толком.

- Ай, - махнул рукой старичок в голубой рубахе и с гребешком в волосах. – Мой так и спился, жена померла, дети разъехались, чего ему еще оставалось.

- А в чем причина-то? – спросил второй.

- Любовь. Повстречал наш обалдуй русалку, хотел спасти, а не вышло. Ту в свое время другая утопленница заманила и погубила, сама же живой душой воспользовалась и деру дала из озера.

- Вон оно что, - протянул третий, самый старший. – Есть у меня история на памяти. Знавал ведьму одну из русалочьих, коварная оторва была. Сколько люду погубила, м-м-м…

- Не тяни Малют, рассказывай, - заговорила Матрена.

- Я той истории с вашей утопленницей не знаю, свечку не держал, а вот про Беляну-красу могу рассказать. Эта бесовская дочь обитала в колдовском озере, туда ее деревенские сбросили за колдовство, с тех пор затаила она злобу на людей. Мечтала все, как свободу обретет да накажет всех обидчиков. Видать обрела волю-то.

- И куда делась после?

- Кто ж ее знает, - пожал плечами Малют. – В своей деревне беды наделала, кого утопила, кого отравила, а кому и избу сожгла. А уж куда дальше направилась, черт ее знает. Хотя, сирины местные могут кое-что знать, они в глубине темного леса живут. Сплетницы похлеще деревенских баб.

- Опасные они, сирины-то, – призадумался Купич. – к ним просто так не сунешься, начирикают песен своих и сожрут.

- Как есть. Но их задобрить можно, принеси им пуд яблок, все расскажут.

На том и порешили. В тот же вечер Купич растормошил Залетного, отволок его в сад и окунул в студеную воду, чтобы привести в чувства, а Матрена тем временем яблоки собирала. И пока Ваня пытался уползти от лешего, проклиная всех и вся, Купич продолжал свое дело. Приготовил отвар из сушеных трав, потер садового клопа туда и влил кефира, жижа получилась вонючая, что аж Матрена нос прищепкой зажала и комары разлетелись. Поймали домовые хозяина буйного, руки-ноги связали и на спину перевернули, потом открыли рот да влили туда смрадное зелье. С минуту Ваню трясло, с минуту дугой гнуло, а с полчаса тошнило. Когда же вышла вся гадость из тела бренного, тогда же и ум просветлел. Завели они его в дом, в постель уложили, чаю налили:

- Вот что, Ванюша, - присел Купич рядышком и ножки свесил. – Путь-дорога тебе предстоит дальняя, коль хочешь русалку спасти. Так что, хватит пить и людей поминать.

- Все шутки шутишь, - говорил Залетный, пытаясь запить мерзкий привкус во рту. – Не воротить Вею, застряла она в том озере.

- Проспись. Завтра с петухами выходишь, - похлопал его по плечу домовой и ушел.

На следующее утро растолкали домовые Ваню, блинами с медом накормили, за спину мешок с яблоками повесили и вытолкали за дверь. А Купич наказал:

- Пойдешь вглубь леса, дойдешь до вековых сосен, там сирины обитают. В уши травы напихай, чтобы не слушать их песни колдовские, а как встретишь – яблоками угости и спроси то, о чем знать хочешь. Они всю нечисть в округе знают.

- А если они не знают? – спросил Залетный обреченным голосом.

- Тогда вернешься и нажрешься до поросячьего визгу, - буркнул недовольный Купич. – Хватит уже сопли по телогрейке размазывать, мужик ты али баба? Иди…

И пошел Иван в лес, а домовой стоял в обнимку с женой, провожая взглядом хозяина.

Часть 4

Весь день провел в пути наш друг Иван. По дороге кого только не встречал, и Аспид мимо пронесся как угорелый, а за ним какое-то чудище лесное с мешком, и кикиморы просеменили на шабаш, Ваньку с собой звали, ласками заманивали, но Залетный не соблазнился, и водяной прошлепал, все спрашивал, не встречал ли тот дочку евонную.

Уж сумерки спустились, а Ваня все шел. Тьма вокруг кромешная да звуки жуткие, то крякнет кто, то ухнет, то зарычит, но Залетный не боялся, здесь он был свой, тем более места опасные знал и обходил их стороной.

Вскоре лес поменялся, вместо елочек и березок пошли дубы в три обхвата, сосны, уходящие кронами под небо, вся земля была усеяна опавшими иголками, сухими шишками. Меж стволов паутина поблескивала, где-то из дупел глазищи страшные выглядывали, а над головой созданья ночные проносились, кто-то бродил в сумраке, отчего опавшие ветки трещали. Иван тогда ход-то замедлил. Здесь он еще не бывал и Бог его знает, чего ожидать от хозяев здешних. Шел он тихо, без конца озирался, а потом остановился резко. Пред ним стена из вековых сосен выстроилась:

- Вот оно, логово, - прошептал Иван.

И в то же мгновение пронзительный крик раздался откуда-то сверху, кроны закачались, зашелестели. Только и почувствовал Залетный, как его кто-то за шкирку схватил да ввысь поднял. Скоро оказался Ваня над самим лесом темным, посмотрел он наверх и увидел над собой птицу огромную, крепко вцепилась та когтями в рубаху добычи своей. Облетели они сосны могучие, после чудище накренилось да камнем вниз пошло. Как оказались над землей, расцепила птица когти, так Иван и шмякнулся оземь. Прокатился он, собрал все острые камни с иголками, благо мешок с угощением не порвал. А птица взмыла вверх и уселась на камень высокий, только вот лик-то у этого создания был человечий, как и шея с грудью, потом уж перья начинались. Похлопала она крыльями, почиркала когтями об камень и заговорила диковинным голосом:

- Гляньте-ка, кто пожаловал к нам. Ванька Залетный! Сам! – затем повернулась крылатая к камням, на вершинах которых взгромоздились гнезда черные и крикнула. – Девоньки! Вылетайте! Тут к нам желанного гостя занесло.

Тут же из гнезд головы показались, потом и туловища:

- Ой, радость-то какая, - заголосила одна из них. – Давно мы человечинкой не потчевались.

Слетели дьяволицы вниз, окружили Ивана:

- Ну, здравствуй, Ванюша. Слухи о тебе по всему лесу ползут, наконец-то воочию повстречались.

- И вам не болеть, - робко произнес Залетный. – Вы, девицы, не серчайте, но я пришел к вам не как ужин, ответы мне нужны.

Расхохотались тогда сирины, захлопали крыльями:

- Вот чудак-человек! С чего же ты решил, что мы тебе помогать будем? Сирины никому добра не делают.

- Я вам и гостинцев принес.

Тут затаились они, переглянулись между собой, заквохтали:

- Ну, показывай. Поглядим на подарочки.

Иван снял с плеча мешок и поставил в центре, тут же сирины набросились, разодрали мешок лапами, а оттуда яблочки посыпались.

- Этот обалдуй яблоки припер, - скривилась одна. – Эх, когда же поймут эти деревенщины, яблоки мы едим только на Спас.

Но вдруг, откуда ни возьмись, раздался грозный старческий голос:

- А ну, разошлись курицы!

Крылатые бестии вмиг всполошились и в рассыпную, а прямиком к Ивану шла старшая, прихрамывала старуха, крыльями подергивала, отчего сизые перья выпадали, длинные косы по земле волочились. Лицо ее было покрыто глубокими морщинами, ястребиные глаза смотрели на гостя с недоверием. Подошла бабка к Ивану, осмотрела с ног до головы и заговорила:

- Зачем пожаловал?

- За помощью пришел. Хочу узнать за одну ведьму.

- В лесах много кого бродит, шел бы к ним. Мы с едой не разговариваем.

- Не к кому больше мне идти, бабушка, - опустил взор Иван и на землю сел. – Хочу возлюбленную из озера колдовского вызволить. Вы глаза и уши леса могучего, все про всех знаете, к кому, как ни к вам… - тут совсем Залетный опечалился, махнул рукой. – Ладно, дерите, рвите на куски. Сколько живу, покоя найти не могу, может после смерти получится…

- Возлюбленную, говоришь – заскрипела бабка. – Ладно, айда в мое гнездо.

Оживился тогда Ваня, вскочил на ноги, глаза заблестели. А остальные крылатки загрустили, стоят, перышки чистят, с лапы на лапу переминаются:

- Черт с вами, - молвила старшая, - пойдемте и вы, индюшки бестолковые.

Гнездо бабка на земле устроила, потому как летать ей уж было невмоготу. Внутри все пухом уложила для мягкости. Шагнул туда Иван и по пояс утоп, тепло сразу стало, а сирин в середине уселась, лапы под себя подобрала, нахохлилась, другие же по кругу расселись.

- Давай, спрашивай.

- Водилась в колдовском озере русалка одна, ее за ворожбу жители в воду сбросили, звали Беляной. Так вот, обманула она добрую девицу, заманила в воду и души лишила, себе забрала, чтобы в человека обратиться.

- Беляна-краса… - зашептали сирины.

- Да, да… знаю такую, - ответила бабка. – Эта ведьма никому житья не давала, все бегала по лесам, нечисть стращала, пыталась на свою сторону сманить, чтобы деревню какую-то разорить. Дурная, - и раздался смачный «хмык».

- Так, где же она сейчас? – Иван аж вперед подался, отчего пух в рот налетел.

- Поговаривают, связалась с одним упырем, поселилась на кладбище. Там изба заброшенная на окраине стоит, в ней-то и засела, гадюка. Нескольких девок моих словила, да вурдалаку своему на расправу отдала. Хотели мы ее изничтожить, но ведьма силой владеет.

- Вот спасибо, бабушка, вот удружила.

И Ваня хотел уже встать, как старуха крылом его к месту прижала:

- А куда это ты так быстро собрался? Нет, милок, сначала отработать надобно.

- Так что же я могу?

- На балалайке играть умеешь али на гуслях?

- Чего же не уметь, умею. На гуслях.

- Вот хорошо. Мы петь любим, а без музыки совсем не льется песня. Давай-ка, подсоби девицам красавицам.

И уже через мгновение на коленках у Залетного лежали гусли, настроил он их, побренчал для пробы. Потом похрустел пальцами, встряхнулся и как пройдется по струнам. Раздалась мелодия нежная. Как услышали сирины звуки чудодейственные, сразу запели:

В саду рябиновом

Живет соловушка.

Лучами греется

Перната девица…

В саду рябиновом

Живет соловушка.

Слезами каплями

Встречает ночь…

От их голоса Иван в забвение впал, словно в Раю оказался, перед глазами сады диковинные разрослись, средь которых его Веюшка гуляла. Смеялись двое, шутки шутили, на траве возлежали. Ягоды спелые ели да в небо голубое смотрели, а когда очнулся Иван, то уже сидел недалеко от кладбища старинного. Вокруг ни души, только темнота и скрипы далекие:

- Одурманили-таки голосом своим, - произнес Иван, оглядываясь по сторонам. - Но спасибо, на место доставили с ветерком.

Сразу понял Залетный, кладбище это проклятое, заколдованное. Над ним тучи сгустились, туман по земле волочится. Кресты могильные покосились, холмы бурьяном поросли и только одинокая тропинка вела через погост куда-то вдаль, утопая в сумраке. Видимо к той самой избе заброшенной, где поселилась ведьма с вурдалаком.

Перекрестился Ваня, взял ветку осиновую, ножичком обстругал и за телогрейку спрятал, потом водицы из ручейка набрал, нашептал на нее молитв церковных да умылся, крестик из-под рубахи вытащил. Теперь упырь и близко не подойдет, а вот с ведьмой что делать Залетный не знал. Посему решил поговорить по-человечески, авось и одумается.

Ступил он на тропинку опасную и пошел, не глядя по сторонам.

Пока шел, то слева, то справа от него мертвецы поднимались, хватали его за одежу и к себе тащили, но Иван молился вслух, в глаза им не смотрел, поэтому те обратно в могилы прятались несолоно хлебавши, змеи ядовитые из темноты шипели, укусить пытались, только давил их Залетный или палкой отшвыривал куда подальше, а под конец воронье над головой закружило, все пытались глаза выклевать, да не вышло. Вскоре туман рассеялся, и впереди заброшенная изба показалась, смотрела она на гостя незваного кривыми окошками с битыми стеклами, по завалинке то и дело крысы сновали, стены мхом поросли, на крыше дыры зияли. Если бы не тоненькая струйка багрового дыма из печной трубы, показалось бы, что тут никого нет уже лет двести. Подошел Иван к двери, в щелях которой оранжевый свет маячил, толкнул ее легонько, она и отворилась. Ударило в нос зловоние, Залетный аж закашлялся. Только он порог переступил, как дверь за ним со скрипом захлопнулась.

Ступал храбрец осторожно, дыры в полу перешагивал, шел на свет в дальней комнате. Остановился перед входом в помещение, а там посередке стол стоял, на нем чан большой, в котором жижа булькала с торчащими мослами, наполняя воздух отвратным смрадом. В углу этой проклятой кухни печка пыхтела. Иван вдохнул глубоко и хотел уже войти, как услышал голос за спиной:

- Не торопись порог переступать. Ежели не сказать слов особенных, вынырнет из котла чудище и сожрет в один присест.

Обернулся тогда Залетный, глядит, а пред ним дева стоит, смоляные волосы по плечам стелются, глаза бесовским пламенем горят, внешностью обладает чарующей. Стройное тело наряжено в открытый сарафан без исподней рубахи.

- Беляна-краса? – сглотнув ком, заговорил Иван.

- Она самая. Чем обязана? Зачем в мою избу пришел?

- Поговорить надобно.

- Давно ко мне люди не захаживали, все черти да упыри. Ну проходи, дорогим гостем будешь.

Прошептала слова волшебные ведьма и зашли они в комнату, где усадила Беляна Ваню за стол, сама же напротив устроилась. Сидит, смотрит на Залетного вожделенным взглядом:

- Ну, рассказывай. Кто таков, чего надо.

- Звать меня Ванькой Залетным. Пришел просить тебя об услуге. Верни душу русалочке из колдовского озера.

- Ах, вот оно в чем дело, - заулыбалась Беляна и на спинку стула откинулась. – И ты думаешь, что я вот так просто пойду, в озеро вернусь… Ты, Ванюша, никак белены объелся, раз пришел ведьму о такой несуразице просить. Твоя утопленница сама к озеру пришла, помереть хотела, я лишь помогла.

- Ты мне зубы не заговаривай, - рассердился Иван. – Топиться Вея не хотела, это ты ее сманила, ведьма проклятая!

На этот крик Беляна только засмеялась, после чего хлопнула ладонью по столу:

- Не разоряйся, глупый человек! – цыкнула она на него, заставив замолчать. – Ты пришел в мой дом, а значит, можешь больше не уйти отсюда. Вот позову вурдалаков, вмиг тебя иссушат, тоньше хворостины станешь, или в какого зверя обращу, да на охрану своей избы поставлю, будешь до конца дней своих на цепи сидеть и кости с моего стола жевать. Наглецов не терплю.

- Проси что хочешь, Беляна, но верни душу моей возлюбленной.

- Что хочешь, говоришь, - призадумалась ведьма, затем встала, подошла к Ивану, оглядела его со всех сторон, руками по широким плечам провела. – А ты мужик видный. Давно бабы не было?

Но Залетный молчал, догадывался, чего ведьма потребовать хочет. А Беляна села на край стола, подол сарафана задрала до самих бедер, подтянула к себе Ваню:

- Слушай, я давно одна живу. Окажи услугу одинокой девице.

- Что мне с того будет? Вернешь тогда Вею?

- Все от тебя зависит, Ваня.

И стоило только Ивану посмотреть Беляне в глаза, как пропал парень. Околдовала краса его, отчего схватил он ее, прижал к себе, и слились они в поцелуе страстном. Уже скоро на ведьме не осталось одежды, как и на Ваньке. Обнимал Залетный деву так, что у той дух захватывало, а уж как целовал… от таких поцелуев дрожала Беляна мелкой дрожью, пальцы от напряжения в дерево впивались, а стоны на всю избу раздавались. От бурных страстей даже котел полетел со стола.

Наутро они проснулись вместе, лежали на Ванькиной телогрейке, только не было радости в глазах ведьмы. Залетный же сел, обхватил голову руками да как принялся проклинать себя за то, что изменил возлюбленной с той, которая ее погубила. Смотрела на него Беляна, смотрела, а потом и говорит:

- А знаешь, что со мной приключилось?

- Ведьма ты, вот люди и утопили тебя в колдовском озере, - ответил Иван, не глядя в ее сторону.

- Ложь все это.

- И где же правда?

Усмехнулась та, прикрыла наготу волосами:

- Жила я в семье, как и все. Мечтала полюбить, замуж выйти, детишек нарожать да жить душа в душу. Но предал меня возлюбленный, оклеветал перед честным народом, а сам на другой женился - богатой. Я ж после этого сон потеряла, люди со свету сживали, гулящей обозвали и все ходили, пальцем показывали, вон мол, позорница идет, тухлыми яйцами забрасывали. Но все бы ничего, пережила бы как-то, только вот мало этого показалось деревенским. Схватили меня парни соседские одним вечером, затащили в заброшенную избу и развлекались несколько дней кряду. Думала, что помру, но нет – живая осталась. Тогда-то и захотела отомстить, сходила к бабке, что жила у самого леса, взяла у нее травок сильнодействующих и подмешала в питье мучителям, те после этого лишились силы мужской. А меня потом ихняя родня поймала, раздели догола, исхлестали ремнями до полусмерти да к озеру оттащили, руки связали и бросили в воду. Так и закончилась жизнь моя. А теперь скажи мне, Ваня, я ли зло после этого?

Обернулся тогда Иван, посмотрел на нее и сердце сжалось:

- Жестоко они с тобой обошлись.

- Да, и ведь ни один не вступился. Даже отец с матерью отвернулись.

Вдруг захотелось Ване обнять ее, что-то особенное он увидел в глазах ведьминских, не колдовское, не бесовское, что-то иное. Подтянул ее к себе, а Беляна прильнула к нему всем своим телом, уткнулась в шею, Залетный только и почувствовал, как горячие слезу побежали по его груди.

- Не реви, девица, не реви, - шептал он, поглаживая Беляну по голове. – Прости меня, если обидел чем.

- Давно простила, Ваня

И принялась краса целовать его. Так и легли они обратно, утопая в ласках друг друга.

Когда поутихли страсти, Беляна и молвила:

- Помогу тебе. Выполнил ты обещанное, так что, собирайся Ванюша. Пойдем к колдовскому озеру, верну я твою утопленницу.

Часть 5

Добрались двое до колдовского озера только к следующему утру. Тишина стояла вокруг, раннее солнышко мутными струйками касалось водной глади, стрекозы сновали туда-сюда, водомерочки скользили по воде, оставляя разводы, рыба плескалась. Природа-матушка проснулась, а существа волшебные почивали глубоким сном, покуда их время ночное.

Беляна даже зажмурилась, когда вышла к берегу, отвыкла она от света Божьего, все в сумраке да в тумане обитала, с мертвецами беседы вела. А здесь разноцветье, все блестит, переливается, птицы снуют с ветки на ветку. Давно ведьма здесь не была, поэтому смотрела на родное озеро, а руки у сердца держала. Вспомнились ей дни печальные, отчего даже слезы навернулись. Но чтобы не казаться слабой, смахнула их длинным рукавом и к Ивану обратилась:

- Ну, где утопленница твоя? Давай, зови сердешную.

Но как бы ни кликал Ваня русалочку, не вышла она. Тогда сел Залетный на камень у берега, опустил буйну головушку на руки, да и заплакал как дите малое. У Беляны аж брови на лоб полезли, когда увидела она страдания такие. Вздохнула ведьма, махнула рукой, подобрала подол и вошла в воду озерную:

- Явись ко мне, душенька моя ненаглядная, - заговорила она. – Явись, голубушка. Воротилась я, принимай окаянную.

Провела Беляна рукой по водице, и начались чудеса. Вода забурлила, зашипела и из глубины вышла русалочка. Подошла Вея к ведьме, но заговорить не смела. Только вот как увидела Ивана, бросилась к нему, прижалась. Залетный же обнял ее крепко-прекрепко:

- Веюшка, любимая моя. Прости дурака пустоголового, что покинул и слова не сказал.

- Все равно, Ванюша, неважно это. Главное пришел, вернулся ко мне.

А Беляна стоит, смотрит на них и улыбается, да только улыбка у ведьмы добрая, душевная. Как закончили влюбленные с нежностями, встал Залетный и говорит:

- Верни душу Веюшке. Прошу Беляна, выполни обещание.

- Эх, Ваня, Ваня, - покачала та головой. – Ничегошеньки ты-то не знаешь. Не могу я душу вернуть твоей утопленнице.

- Как так? Ты же слово дала, - сердился Иван. – Я поверил тебе!

- Знаю, что слово дала. Но обещала не душу вернуть, а утопленницу.

- Что ты голову морочишь, бесовская дочь!

- Погоди, Ваня, - вдруг остановила его Вея.

Смотрела русалочка на Беляну и будто вспоминала что-то, потом подошла ближе, коснулась руки ведьмы, а та разрыдалась да на колени перед ней упала:

- Прости меня, душенька – причитала Беляна. – Прости ведьму проклятую. Бросила тебя в озере, а сама пошла беду творить. Ну не могла я тебя опорочить, не хотела этого.

В мгновение глаза Веи округлились, присела она около ведьмы и молвила:

- Вспомнила я все беды наши.

Иван же стоял в замешательстве, не знал, что вокруг творится, чего за тайны мрачные. И почему его Веюшка с ведьмой обнимается. Но скоро поднялись две девы и повернулись к Залетному:

- Пора тебе правду узнать, Ваня, - произнесла Беляна.

Тут-то она и поведала то, что заставило Залетного побледнеть и наземь опуститься.

- Вея не утопленница, а душа моя, которую я в колдовском озере оставила.

- Как душа? Что за проделки дьявольские?

- Когда ходила я к бабке-колдунье за травами, попросила ее о помощи. И в день моей смерти исполнила бабка обещание, явилась к озеру в ночь, наворожила, да вернула меня обратно, чтобы я отомстила, чтобы добилась справедливости. Но дабы не порочить душу свою, оставила ее в озере, забрав всю злость и воспоминания с собой. Нарекла душу Веей, а после ушла. И было говорено, ежели полюбит кто душу невинную искренне, то вернется та в тело родное да обретет вторую жизнь.

- Да что же за чертовщина? – вскричал Залетный и голову руками обхватил. – Врешь ты все, ведьма!

- Не врет она, - тихо молвила Вея. – Правда это. Не помнила я всего того, что произошло со мной. Забрала Беляна злобу и ненависть, а мне только тоску оставила. Я и есть душа, брошенная, но не на погибель, а на спасение. Теперь же случится чудо, и вернусь я на место законное.

Так и произошло. Зашумели леса, засверкало озеро пуще прежнего, пар густой напустило на девиц, и слились те воедино. А когда рассеялась колдовская пелена, на Ивана уже смотрела одна дева, в лике ее сочетались черты обеих, волосы имели цвет ни вороной, ни пшеничный, а каштановый, только глаза остались зелеными словно малахиты. Ступила она вперед, хотела до Ивана дотронуться, но тот отскочил в сторону и принялся креститься:

- Прочь, окаянная!

- Не бойся меня, Ваня. Я ж люблю тебя. Не отворачивайся. Ты спас меня, избавил от страданий, заставил в людей поверить. Нас сама судьба свела.

- Не подходи, змеюка подколодная, - отмахнулся от нее Залетный. – Я много чего повидал в родном лесу, но такого колдовства еще не встречал, ты дьяволица. Нет тебе веры!

И побежал Иван прочь, оставив девицу на берегу.

Беляна тогда повернулась к озеру, посмотрела на рябь с тоскою:

- Прощай, колдовское озеро. Не держать тебе меня боле, не томить в тине.

Поклонилась она и пошла в лес.

Болело сердце по Ивану сильно, но не винила его Беляна, а наоборот, благодарила за любовь, за тепло, за нежности.

А тот домой воротился. Купич с Матреный бросились было его обнимать, но как встретили взгляд болезненный, так и отошли сразу. На этот раз Залетный не потянулся к бутылке, а решил оставить деревню, да уйти куда подальше. Эх, как же рыдала Матрена, не хотела без хозяина оставаться, ведь покинутый дом для домовых большая беда. Купич как мог успокаивал женушку, но сам же мучился не меньше.

Горевали домовые так, что все дела побросали, свет им не мил стал. Изба постепенно грязью зарастала, пауки паутину плели по углам, мыши на чердаке скреблись. А Иван днями напролет пропадал, но ни в лесах, ни в деревне его не было, даже лесные создания пожимали плечами, мол, видать ни видывали, слыхать ни слыхивали.

Иван все это время пропадал на полях, забирался на стог сена, что повыше и звезды по ночам разглядывал. Но стоило ему глаза закрыть, как возникал образ Беляны, запала она ему в душу. Сразу вспоминалась ночь в заброшенной избе, ведьмины глаза колдовские, кожа нежная, тело стройное, а в голове так и звучал голос чудодейственный. Душа переворачивалась у Залетного, сердце кровью обливалось, ведь понимал он, что Беляна ни в чем не виновата, что сгубило ее чужое невежество и коварство, а теперь и он предал, бросив на произвол судьбы. Поступил Иван с ней жестоко, ровно, как и жених прошлый. Такими мыслями Залетный мучился, поэтому не шел домой, стыдно было в глаза домовым смотреть, а уж в лес соваться и того хуже, Беляна поди проклинает его.

А как очередной ночью приснилась ему дева, как во сне коснулся он лика ее и поцеловал в алые уста, то очнулся в холодном поту и решил исправить все, что наделал.

Вернулся Иван домой аж через три недели. Вошел в избу, да и ахнул. Все в пыли, в грязи, всюду насекомые бегают, испугался тогда Залетныей, начал домовых кликать, а их нет нигде. И в подпол слазил, и на чердак заглянул, в саду побегал, но тех след простыл. Ушел Купич с Матреной, обиделись они на Ивана, все ж старались для него, душу вкладывали, любили, а он бросил их.

Но Ванюша рук не опустил. Перво-наперво пошел к Мокию, выспросил о том, где его домовые могут быть, тот указал на полянку волшебную. Явился Залетный туда, три раза по дереву постучал, через плечо плюнул, и тогда явилась взору поляна, а по центру шалаш стоял, там домовые и обосновались. Как Матрена увидела хозяина, то все обиды мигом забыла и бросилась к нему, только Купич пообижался для приличия, но потом и он простил.

И отправились все трое Беляну искать. Переживал Ваня, что она могла на кладбище вернуться, но там ее не оказалось. Всех лесных опросили, везде обошли, но девицы нигде не было, словно испарилась, даже сирины мотали головами, хотя от их зоркого ока еще никто не уходил.

Вернулись они домой ни с чем, домовые ушли дела делать, а Ваня присел на завалинку и тихо прошептал:

- Прости Беляна-краса. Я не лучше остальных оказался. Но знай, где бы ты ни ходила, я люблю тебя и буду помнить…, - но не успел договорить, как дверь избы скрипнула и два зеленых глаза показались.

- Любишь, говоришь? – лукавый взор жаром обдал Залетного. – Хорошо подумал?

Вскочил Иван, распахнул дверь, а на пороге Беляна стоит в обычном сарафане да с метлой в руках, подхватил он ее на руки и давай расцеловывать. Тут же домовые сбежались, Матрена аж рот открыла, а Купич тихо стоял и бороду поглаживал.

- Голубушка моя ненаглядная, - шептал Иван ей на ухо, - вернулась, родимая.

- Вернулась, ты же чудак-человек, сам любишь, а гонишь от себя, - говорила Беляна и по лицу его гладила.

- Да не видеть мне больше света белого, ежели снова обижу.

- Не обидишь, а ежели задумаешь, то наворожу пятую ногу, будешь знать, - посмеивалась та, а в глазах-то слезы сверкали.

Следующим днем покинули они деревню. Обошли лес и поселились у речки, добротный дом поставили из бревен сосновых, где и горница большая получилась, и светелки, и трапезная, а домовых на теплом чердаке поселили, Купич тогда на радостях даже люльку сколотил, да в уголочке поставил, Матрена как увидела, так закраснелась, застеснялась, но не воспротивилась. Ну а Иван с Беляной свадебку сыграли, куда пригласили нечисть лесную, много гостей пришло, всю ночь гуляли, молодых поздравляли.

Через год родилась у них дочка, Веей назвали.

Вот и сказке конец, а кто слушал молодец!

Царевна Яра и раб Батулай

В далеком царстве, в далеком государстве, коим правил царь Славута, честной народ готовился к большому празднику. Решился государь свою единственную дочку замуж отдать, да не за князя местного али боярина какого, а за самого царя Фирдоуси - Великого захватчика с далекого Востока.

Вот только царевна шла супротив воли отца, и выходить замуж за облезлого старикана никак не хотела. И в том ее можно понять, Фирдоуси на днях стукнуло восемьдесят, зубов во рту почти не имелось, лишь зиял одинокий клык золоченый, лысина блестела на солнце так, что слепила придворных вельмож, ходить он давно отказывался, поэтому носили его рабы на руках, что уж говорить об остальных царских качествах. А дочке-то Славутской всего на всего семнадцать исполнилось, была румяна она как яблочно наливное, горяча как солнышко полуденное и красива аки райская птица Гамаюн.

Но Славута остался непреклонен к мольбам дочери и заключил соглашение с Фирдоуси. На том и порешили - быть свадьбе через пятнадцать дней. А пока суетились верноподданные: запасали вина в погребах, лососину коптили да муку мололи для караваев - царевна Яра тихонько рыдала, сидя в своей опочивальне. Тяжело юной соловушке было осознавать свою долюшку, да и папенька, как назло, все захаживал к ней и докладывался о скором приезде жениха заморского.

Томилась Яра дни и ночи, просила у богов поддержки и милости, но те будто и не слышали просьб красной девицы, а она ждала, надеялась. Мечталось ей встретить того, кто будет любить ее всем сердцем, холить и лелеять, защищать от врагов чужеземцев, но самое главное – желала Яра влюбиться сама, чтобы душа тянулась к нему как сокол к небу чистому, чтобы глаза не могли наглядеться на улыбку лучезарную, чтобы уши не могли наслушаться нежным голосом. И пусть бы возлюбленный не имел богатств царских, пусть бы не ходил в шелках да шкурах зверей диковинных, только бы имел большое сердце. Но не встретишь такого среди вельмож, порастеряли те добротность и людскую простоту, погрязли в скупости, жестокости и высокомерии.

Так и батюшка, решил выдать дочь за того, кто имел большую власть на Востоке, кого боялись соседи, а враги уважали. Фирдоуси слыл человеком жестоким, горделивым, неповиновения не принимал и не прощал. Много люду полегло за то, что имели неосторожность высказать неугодное мнение о царе, ибо всюду распространил правитель своих шпионов. Но больше всего не любил Фирдоуси тех, кто не доплачивал налогов в казну, сразу отправлял к палачам. Да и женщин своих не жаловал, казнил направо и налево за то, что те не исполняли приказаний его или же засматривались на стражников.

И наступил день печальный. Прибыл царь заморский с восходом солнца, отворились врата столицы Славии, чтобы впустить гостя особенного. Длинная вереница из придворных советников, звездочетов, стражников и рабов тянулась к самому государевому дворцу, во главе вереницы ступал вороной конь, в седле которого восседал сам Фирдоуси, а рядом с конем семенил раб носильщик, слепясь от пыли из-под копыт мерина.

Народ повыбегал на площадь и с большим любопытством наблюдал за процессией, до чего чудно было смотреть на смуглых гостей в тюрбанах и белых мантиях. Фирдоуси ехал с высоко поднятой головой, только старческий горб мешал выпрямиться, на людей посматривал с брезгливостью и постоянно шамкал беззубым ртом, бормоча под нос ругательства.

Яра в этот момент стояла у окошка, она сквозь слезы смотрела на могучего коня и тщедушного всадника. Аж сердце защемило у соловушки, когда встретилась она с ястребиным взглядом Фирдоуси. Вбежала тогда царевна в светелку своей кормилицы, упала ей в колени и давай горькими слезами заливаться, рыдала бедняжка долго и безутешно, а старушка лишь по шелковым волосам гладила да головой качала:

- Не плачь, горлинка, - приговаривала кормилица. – Ты царская дочка, надобно батюшку слушаться.

- Нет мочи, Седуня. Умру я… - не успокаивалась Яра.

- Терпи голубушка, терпи родимая.

Так и просидели они до позднего вечера.

К ночи отправилась царевна в сад отцовский, там росли березки пушистые, рябинки игристые, а уж сколько цветов благоухало и красками переливалось, так и не счесть. Здесь Яра игралась еще ребенком, здесь же и поцеловала первый раз Еремку - сына конюха, долго они еще встречались под луной в роще березовой, ровно до того дня, как сгинул Еремка в буране. Не повезло пареньку.

Присела царевна на скамейку резную, сорвала ромашку, что меж досок проросла, и пригорюнилась. Крутила-вертела Яра в руках цветочек, потом разозлилась да и отшвырнула куда подальше:

- Не бывать свадьбе, - грозилась она. – Лучше со скалы брошусь, сгину в пучине на радость Владыке морскому, но не пойду за этого пня облезлого. Ежели слышите меня, духи природные, знайте – умру за волю.

Тут вдруг что-то где-то хрустнуло, будто с дерева кто свалился и раздался скрипучий голос:

- Слышу тебя, царевна, слышу.

Яра тогда вздрогнула, а после застыла от страха:

- Кто здесь? Какой злыдень ворожит?

- Не злыдень я, - и из темноты показался старичок, - а дух здешний.

Выглядел он забавно: морщинистый, лохматый, на носу веточка росла с парой листиков, на щеке махонький пенек вместо бородавки, а глаза так и блестели задором. Вместо одежды прикрывали сухое тело лопухи да метлицы, на ногах и вовсе ничего не было.

- Дух ли? А может проделки бесовские?

- Что ты, что ты. Здесь я живу уже много лет, как только зародились травы с деревцами, так и я пришел. Оберегаю сад царский.

- А почему раньше тебя не видела?

- Так ты и не звала. А сегодня глянь, обратилась… - затем помолчал старичок с минуту, а потом снова заговорил. – Я полевой дух, правда, в прошлом. Надоело людей по полям гонять, вот и решил пожить в тишине. Звать Курюм Курюмычем. А ты, Ярушка, чего вся в слезах?

Тогда успокоилась царевна, пригласила старичка на скамью:

- Эх, Курюм Курюмыч, беда у меня. Батюшка хочет отдать в жены восточному царю.

- А-а-а-а, да-да, слыхивал. Так, а в чем печаль? Будешь царицей восточной.

- Не надобно мне власти, я хочу жить по велению сердца, по совести.

- Вот это правильные речи, красавица, - улыбнулся Курюм и погладил седую бороду. – А хочешь, помогу тебе?

- Как же? – загорелась Ярушка.

- Если выполнишь одно мое условие.

- Не тяни же, дедушка, - взмолилась царевна, - говори, я на все готова.

- Ты должна поцеловать того, кто тебе подарит берестяной браслетик. Ежели исполнишь, подсоблю. Только знай, я все вижу и все знаю, обмануть не получится.

- Да я и не обману, разве ж это большое дело - поцеловать за браслетик?

- Увидишь. Не все так легко, что так просто говорится, - сказав эти слова, дух растворился в воздухе, оставив после себя стебелек метлицы на скамейке.

Царевна же заулыбалась, в душе стало тепло и радостно, и отправилась она в свою горницу, подобрав по пути брошенную ромашку.

А на следующий день в покои царевны зашел батюшка и наказал явиться после обеденной трапезы в царскую залу, чтобы показаться жениху. В мгновение улетучилось радостное настроение Яры, ей уж подумалось, а вдруг и не было духа полевого, вдруг старец Курюм – это лишь насмешки богов или и того хуже – силы нечистой? Поэтому встала она, надела поверх рубахи халат расшитый каменьями драгоценными и устремилась к глиняной чаше для утренних омовений.

Смотрела Яра на себя в зеркало и думала, отчего судьба так жестока к ней, почему такая красавица должна мучиться? Водила белоснежным пальчиком по своему отражению да приговаривала:

- Посмотрите, какие бровки ровные, ну словно два полумесяца; какие губки красные, аки спелый барбарис; какой носик ровный, будто точеный из мрамора. А фигура? Я ж стройней любой здешней лебедушки. И неужто все это добро должно достаться бесу лысому?

Налюбовалась собою Ярушка и принялась за одежды. Нарядилась царевна в белую сатиновую рубаху до пят, после натянула пестрый сарафан, а поверх - летник. Потом за волосы принялась: заплела толстую косу, повязала на лоб широкую ленту и все укрыла кокошником расшитым бархатом да жемчугами. Отяжелела тогда Яра, все же без кучи одеж куда лучше было. Но в ночной рубахе к гостям не явишься. Покрутилась красна девица, повздыхала и пошла с женихом знакомиться.

А в царской зале тем временем творилось большое столпотворение. Советники спорили, переводчики переводили, стражники сновали туда-сюда, только Фирдоуси сидел чернее тучи, погруженный в думы серьезные, не обращал он внимания на гомон своих и чужих придворных. Славута вроде и пытался разговорить гостя особенного, но как натыкался на змеиный взгляд, так сразу замолкал. Вдруг встал царь восточный, поднял руку вверх и молвил:

- Тихо, подданные!

Тут же все расселись по лавкам в ожидании дальнейших указаний, а Фирдоуси тогда вернулся в резное кресло и обратил свой колючий взор на Славуту:

- Вели своей дочке явиться. Хочу посмотреть на нее.

Царь Славута поманил писаря и наказал привести Яру скорее, пока жених не рассерчал окончательно. Но царевна сама явилась. Она, будто пава, проплыла мимо жужжащих вельмож и остановилась напротив царей. Фирдоуси смотрел на нее словно волк на ягненка, потом поднялся, щелкнул пальцами:

- Иди ко мне, раб Батулай!

Вышел из тени человек в серой тунике и платке, обмотанном вокруг лица, через прорезь которого только глаза виднелись. Нес он в руках малахитовый ларец да прихрамывал, а когда остановился около господина, то рухнул на колени и голову склонил, чуть ли не до полу. Царь же отобрал ларец, откинул крышку и достал оттуда браслет усыпанный рубинами, что полыхали подобно оперенью жар-птицы. После Фирдоуси заговорил:

- Я дарю этот браслет своей будущей жене, который она с этого дня не смеет снимать с руки.

И пока ковылял жених к невесте, раб Батулай повернул голову, обратив взор на Яру. От его взгляда руки царевны задрожали мелкой дрожью, а на лбу появилась испарина. Черные глаза слуги обжигали лик девицы, она стояла будто завороженная, а уж только когда возник пред ней Фирдоуси - очнулась. Яра безмолвно оголила запястье, на котором уже через минуту засиял драгоценный браслет.

«Вот тебе и берестяной браслетик», - думала царевна. Обманул ее Курюм, позабавился. Опустила очи Ярушка, поклонилась в знак благодарности и отправилась в свои покои. За ней вышел и раб царский, но девица уже не обращала на него внимания, больно на душе стало, отчего слезы ручьем хлынули, и побежала она по коридорам каменным, задыхаясь от горя горького. Да только когда бежала, обронила ленту шелковую, что в косу была вплетена, та кружилась перышком павлиньим, а после легла у ног Батулая. Поднял раб ленточку и сжал в руке крепко.

Всю ночь проплакала царевна, пропитывая пуховые подушки слезами солеными, а наутро отправилась в сад. Хотелось ей взглянуть в глаза злыдня полевого, но того не было. Как бы ни звала Курюма царевна, так он и не появился. Плюхнулась тогда Яра на скамью, закрыла лицо руками и хотела было разрыдаться по новой, как ее окликнули:

- Царевна? – раздалось за спиной Яры.

- Кто вы? – спросила она, не глядя. – Как смеете нарушать покой царский?

- Приношу свои глубочайшие извинения, но вы ленточку обронили.

Обернулась царевна и застыла, напротив стоял тот самый раб. Он, как и там - в зале сверлил ее взглядом чудодейственным:

- Спасибо, - чуть слышно ответила Ярушка и протянула руку.

Тогда подошел к ней Батулай, собрался уже пасть к ногам, как девица отпрыгнула, и край юбки подобрала:

- Это ты чего задумал? – заговорила она, сведя брови у переносицы. – Никак приставать?

- Нет, что вы, - залепетал раб. – И в мыслях не было. Я к вам с уважением.

- А-а-а-а, - протянула царевна. – Ну, коль так, то давай ленточку, да садись на скамью. Передохни. А то вон как умаялся, пока ковылял сюда.

- Вы разрешаете мне? – с надеждой во взгляде произнес Батулай.

- Конечно.

Присел раб на скамью на одном краю, а Яра на другом. Боязно ей было, как-никак чужеземец. Вдруг Фирдоуси подослал охальника, чтобы скрасть ее раньше времени. Но Батулай вел себя смирно, казалось, что раб боится царевну не меньше, чем она его. Он тяжело дышал, порою даже постанывал, будто старик, но глаза были как у молодца.

- Отчего хромаешь? – заговорила Яра, смотря на Батулая с прищуром.

- Часто хозяин наказывал.

- А почему лицо скрываешь от людей?

- Говорю же, часто наказывали, - молвил он с безразличием в голосе. – Я в услужении царя с малолетства, накопилось шрамов на теле за долгие годы.

- Жестокий хозяин твой.

На эти слова раб лишь пожал плечами и хотел уже встать, но Яра резко поднялась и схватила его за руку. Батулай тогда вздрогнул, попытался вырвать руку, но царевна крепко вцепилась:

- Помоги мне, - прошептала девица.

- Отпустите меня, царевна, - взмолился раб. – Если кто увидит нас, не сносить мне головы.

- Пожалуйста, - на глазах Яры снова показались слезы, а верхняя губка задрожала, - помоги. Не хочу пасть жертвой хозяина твоего. Мы вместе сбежим. Ты обретешь свободу, а я, а я сразу оставлю тебя, мешаться не буду.

Но увернулся Батулай и что было сил, пошел прочь.

Только ступил он на тропинку – донеслись до ушей всхлипывания. Обернувшись, увидел Яру сидящую на земле около скамейки. Положила она головушку на руку и трясется вся как осиновый лист, не вытерпело тогда сердце Батулая, подошел он к царевне, да как успокоить не знал, вроде и хотел руку на плечо опустить, но тут же одергивал. Заныли сразу же шрамы на теле раба, вспомнились удары плетью на дворцовой площади, где наказывал его хозяин за провинности, только вот смотреть на мучения девицы оказалось больнее, чем получать увечья, поэтому встал он перед ней на колени и заговорил:

- Не плачь, Яра – голос его как-то по новому зазвучал по особенному, словно рядом не страдалец сидел, а бравый юноша. - Помогу тебе.

Подняла на него царевна очи ясные да как бросится на шею, что раб от неожиданности так и сел на траву:

- Спасибо, - шептала она. – Спасибо, Батулай.

А Батулай совсем растерялся, ощутил он хрупкое созданье, которое прильнуло к нему всем телом, тогда потянулся рукой и приобнял Яру легонько, что та даже не почувствовала.

Условились двое, что встретятся под луной у ворот городских. Обещался Батулай прихватить лошадей и дожидаться в рощице.

Яра тем временем вернулась в покои, расстелила платок на полу, куда кое-какую одежу положила да провизию нехитрую. Переоделась она в рубаху со штанами, поверх душегрейку надела и улеглась в кровать, накрывшись двумя одеялами. Ждала царевна, когда кормилица обойдет покои, спросит, не надобно ли чего и отправится на боковую.

Через час-другой зашла Седуня к Ярушке, похлопотала и удалилась, царевна же вскочила, подобрала котомочку и к двери юркнула. Переступала девица словно кошка на охоте, любого шороха сторонилась, но все ж выскочила на улицу и пустилась бегом к условленному месту. Луна светила ярко этой ночью, ветерок чуть деревца колыхал, а кузнечики знай напевай песни свои диковинные, люди давно уж по домам разошлись, лишь изредка слышался топот стражников да звон оружия. В теремах лучинки мелькали, из открытых окон доносились колыбельные, коими матушки детей малых убаюкивали, где-то старички спорили, но тихо так, почти шепотом. А Яра все шла, больно ей было родную Славию покидать, но лучше уж сгинуть в лесах дремучих, чем жить в чертогах Фирдоуси, поэтому смахнула она слезу прощальную и припустилась к воротам.

Стражники, как и положено, храпели, прильнув к алебардам, так что промелькнула царевна мимо них и тут же в рощицу забежала, а там уж Батулай заждался:

- Как мы стражу-то обойдем? – забеспокоилась Яра.

- Не волнуйтесь, царевна, - зашептал раб. – Управимся.

Взял Батулай дубину покрупнее и вышел из рощи, а уже через пару минут раздались два глухих удара и пара «ухов», после чего что-то оземь шмякнулось.

- Выходите, царевна, - раздался голос с улицы.

Выглянула Яра и ахнула, на земле лежали стражники, живые к счастью, только без сознания. Вскоре послышался скрип, отворились ворота могучие и выскочили из них две лошади со всадниками. Бежала царевна с рабом.

И все бы ничего, только вдруг съежилась царевна. Ощутила Яра сильную боль в руке, как раз там, куда Фирдоуси надел давеча браслет. Задрала она рукав и как завизжит, браслет-то впился в кожу нежную, сжал косточки так, что те аж захрустели, а каменья на нем переливались, вспыхивали пламенем бесовским. В ту же секунду тучи начали собираться над головами беглецов, раскаты грома послышались, ветер засвистел. Никак буря надвигалась. Тогда схватил Батулай под уздцы лошадь царевны, и направились они в лес. Через какое-то время Яра уже стонала, браслет все сильнее руку сковывал, еще чуть-чуть и оторвет вовсе. Нашли они место тихое, что словно частоколом обросло молодыми деревцами, и спрятались. Раб же схватил камень, взял Яру за руку и молвил:

- Потерпи, Ярушка. Разбить надо этот браслет заколдованный.

Размахнулся Батулай да как ударит по рубинам, те и разлетелись в разные стороны, ударил второй раз и замок развалился, упал браслет на траву зеленую, обратившись в змея черного. Но только хотела змеюка в кустах скрыться, как нагнал ее раб и отсек ядовитую голову кинжалом.

Тогда же стихла непогода, разошлись тучи темные, открыв небо ночное. А Батулай сорвал с березки немного коры и подошел к царевне, чтобы вокруг запястья обмотать, дабы ссадины залечить.

- Берестяной браслетик, - пролепетала царевна заворожено.

- О чем вы?

Но Яра ничего не ответила, она только подняла руку и потянула за кончик платок на лице Батулая, парень хотел отойти, но царевна так посмотрела, что он остался стоять на месте. Открылось взору девицы лицо раба заморского. Множество шрамов рассеялись по смуглой коже, но глаза его все равно светились чистотою и храбростью. На вид Батулаю было лет двадцать, не больше.

- Не смотрите на меня, царевна, - отвернувшись, произнес он. – Противно будет.

- Нет, не противно, - снова возникла пред ним Яра, хитро улыбаясь. – Ты мне жизнь спас, Батулай. Мне неважно, что с твоим лицом, у тебя сердце большое.

И подалась она к нему, обхватив голову изящными ручками. Через мгновение соприкоснулись двое устами. Зашептали тогда леса, захлопали крыльями птицы ночные, заскрипели дубы вековые.

Явились в это время в покои Фирдоуси духи, серди которых стоял и Курюм, заговорили слова особенные, тут же вскочил царь, схватился за голову и зарычал голосом звериным, глаза его загорелись адским пламенем, клыки повылазили. Хотел колдун сбежать, да не вышло. В плотное кольцо его взяли духи местные, пометался он по комнате, попрыгал по потолкам царским и рухнул на пол. Кувыркалось страшилище, билось в исступлении, а духи все плотнее обступали, а потом как набросились на Фирдоуси. И осталась от колдуна лишь горстка сизого пепла.

А Яра продолжала обнимать раба Батулая. Он же целовал ее тонкую шейку, перебираясь к плечам. Возгорелась в них страсть необузданная, поэтому, не замечая мира вокруг, снимали они друг с друга одежды, оголяя тела невинные. Царевна смотрела на могучую грудь своего спасителя и чувствовала, как внутри беснуется пламя. Батулай потянул ее вниз, и оказались они на траве шелковой под звездами яркими. Руки его касались кожи бархатной, а губы мест заветных. И вот, овладел раб телом красавицы, подарил ей любовь бесконечную. Стоны царевны Яры тихим эхом раздавались в лесной чаще.

Наутро проснулись они вместе, лежали под мерцающим утренним солнышком, слушали песни лесные и держались за руки, только тоска отпечатком легла на лицо Яры.

- Ты жалеешь, – произнес Батулай, смотря на свои руки в шрамах. – Я говорил тебе… прости, если сможешь, Яра. Полюбил глупый раб царевну с первого взгляда.

Тогда прижалась она к нему, взяла руку и прислонила к своей щеке:

- Ты воистину глупый, - шептала Яра. – Я люблю тебя, Батулай. Люблю всем сердцем. Люблю каждый шрам на теле, каждую ссадину. Не потому я грущу.

Батулай обнял ее покрепче и расцеловал в оный раз:

- Отчего же печалишься, птичка моя райская?

- Что делать теперь будем? Батюшка по следу стражу пустит, а хозяин твой и того хуже, порешить захочет.

- Уйдем. Далеко уйдем, хоть за тридевять земель. Выживем, я много чего умею.

Полегче на душе стало у Ярушки. Поднялись они, и собрались было в путь дорогу, но вдруг что-то мелькнуло меж деревьев. Царевна вздрогнула, правда, сразу же успокоилась, из-за ели показалась белая борода Курюм Курюмыча. Выглянул тот, поманил красавицу. Яра забежала за дерево и бросилась к старичку:

- Спасибо, дедушка, спасибо… - лепетала она.

- Ну, будет тебе, Ярушка.

- Исполнила я завет твой.

- Знаю, девица, - усмехнулся старик, - даже больше, чем надо было. Тебе чего велели-то? Поцеловать, а ты?

Закраснелась тогда царевна, засмущалась.

- Ладно, ладно, голубушка. Любит он тебя, а ты его – это главное.

- Эх, Курюм Курюмыч, - вздохнула она, - куда бы нам теперь податься?

- Знаю я одно местечко заветное. Давно хотел туда отправиться, старость свою провести. Там тихо, леса вокруг, реки, горы. Поутру роса звенит на стеблях аки бубенцы серебряные, грибы-ягоды, куда ни глянь, звери бродят ласковые. И вас могу с собой взять, давно хотел семью, хоть внуков понянчу.

Так и поступили. Отправились влюбленные за духом природным, ушли далеко. И живут душа в душу, бед не знают. Любят друг друга, детишек растят. Отныне нет царевны и раба, отныне есть только Яра и Батулай.

Как кикимора Мавра счастья искала

Жила в глубоком болоте кикимора Мавра, тоскливо ей было. Многие подружки в деревне обосновались в теплых избах на чердаках али в подполах; хулиганили, беспорядки творили, в общем, разгульный образ жизни вели, а Мавра все квасилась в зеленой жиже да с жабами разговаривала, только те не отвечали ей. И возраст уже подпирал, пора бы мужа найти, все ж Мавре в этом году двадцать пять стукнуло.

Еще с неделю погоревала кикимора и решила покинуть родное болото, захотела к людям. А вдруг, впустит кто? Мавра хорошая была, в отличие от других, беды не творила, добротой характера отличалась, поэтому мечталось ей поселиться в какой-нибудь тепленькой избе с детьми малыми, чтобы играть с ними по вечерам, а ночью шали вязать или пряжу прясть у окошка. Глядишь и какого домового бы встретила, полюбили бы друг друга.

Нарядилась кикимора в длинное платье, которое сама связала из водорослей и кувшинок, красивый наряд получился: зеленый подол по земле стелется, кувшинки на плечах красуются, рукава изящно от ветра покачиваются. Фигурой-то природа-матушка Мавру не обидела, имела она талию тонкую, бедра ни узкие, ни широкие. Голова хоть и растрепанная, зато волос густющий, ну и пусть отдавал зеленью, черты лица аккуратные, а что самое главное, бородавок на теле не росло, тогда, как у прочих кикимор курице клюнуть негде было, не лица, а пни с маслятами.

Но, несмотря на добротность, не везло ей. Повстречала она как-то раз банника, забрел тот в лес после веселой ночи и заплутал, а Мавра пожалела несчастного и оставила заночевать у себя, так этот рукоблуд взялся приставать к кикиморе, да так рьяно, что чуть не совершил злодеянье и не попортил болотную красавицу. Кикимора тогда закричала, что было мочи, прибежали водяные и черти местные, схватили баламута, да пинками гнали до самого дому, вернее, бани. Не сложилось дружбы с банником. Был у нее на памяти и один из лесных – Аука. Вроде бодрый дух, ни зимой, ни летом не спал, все колобродил, только так голову Мавре заморочил, что еле она ноги от него унесла. А после третьего ухажера в лице черта лысого, вообще разуверилась в существах волшебных. Оттого-то и решила к людям пойти, что толку в лесу прозябать?

Идет, значит, Мавра по тропинке невидимой, песни поет, с птичками здоровается, как вдруг видит – что-то сверкнуло в кустах, а присмотрелась, так вообще чуть не присела – ружье охотничье! Потом и голос раздался:

- Стой! А-то стрельну!

- Стою, стою, - пропищала и без того бледная кикимора. – Я ж, это… шла мимо. Чего своей железякой размахиваешь?

- Ты кто такая? – говорил кто-то из кустов, только глазюки сверкали меж веток.

- Мавра, ки… - но призадумалась кикимора, ежели признается – пристрелить могут, все же люди трусливые, не любят духов лесных. – Местная я, - закончила Мавра и поклонилась.

- А чего зеленая такая? В болоте, что ли искупалась?

- Ну, было дело. Водица там полезная, молодильная.

- А-а-а, ладно.

Убрал охотник ружье и вышел из-за куста. Тут-то кикимора и захлопала глазами, мужик-то добротный: молодой высокий, рубаха того и гляди по швам разойдется от мощи богатырской, волосы русые, глаза синие. Закусила губу Мавра, поправила прелести свои в платье и выставилась:

- Куда путь держишь?

- На медведя иду. Обещался невестушке шкуру принести, тогда пойдет за меня замуж.

- Невесту, - скривившись, произнесла кикимора. – И тут осечка, - прошептала она, и хотела было уйти, но охотник преградил дорогу.

- Постой, Мавра. Ты же местная?

- Ну.

- Скажи, где берлога медвежья.

- Далече, милый, далече. Пойдешь прямо, холмы обойдешь, речку переплывешь, болото перелезешь и выйдешь к берлоге. Только сразу на медведя не ходи, передохни немного.

- Вот спасибо, девица.

Хмыкнула кикимора и дальше пошла. Вот же невезенье окаянное, куда ни плюнь, то дурные, то женатые, то пьянь беспросветная. И вот, впереди уже деревня показалась, осталось всего пару верст, как услышала Мавра за спиной шаги спешные, обернулась она резко и уже наброситься приготовилась, но так и застыла в позе:

- Ты? – обомлела Мавра, когда напротив охотника увидела. – Чего забыл? Дорогу повторить?

- Нет, девица, - замялся парень. – Одному как-то боязно по лесу дремучему бродить, может, составишь компанию? Сдается мне, ты тут лучше любого следопыта.

- А приставать не будешь? – усмехнулась Мавра.

- Окстись, - махнул рукой охотник. – Я человек порядочный.

- Ну, ладно. Гляди мне, я тут всех знаю…

Взглянула тогда кикимора на крыши домов, на тоненькие струйки дыма из труб, вздохнула с тоскою и отвернулась. Так и быть, решила Мавра, надобно помочь охотнику. Нехорошо, если такой мужик сгинет. А тот стоит во весь рот улыбается.

И отправились они в путь далекий, весь день шли, Мавра ему много чего поведала о жизни лесной, рассказала, где нечисть прячется, куда лучше не соваться, а где можно спрятаться. А охотник на ус наматывал, плохо он знал здешние места, поэтому каждое слово в уме записывал. К вечеру решили привал устроить, Мавра хворосту принесла, а мужичок костер развел, достал хлеб из котомки, репу, огурчики и поделился с новой знакомой. Сидели они, потчевались и беседы вели:

- Тебя как звать? – спросила Мавра.

- Даяном.

- А чего невеста послала так далеко? Не боится? Вдруг миша поломает?

- Ну а чего страшного? Поломает, значит, слабый я и Аленушку не достоин.

- Дурак ты, Даян, - засмеялась кикимора. – Медведь посильнее любого из нас будет, это ж зверь дикий. Господствует он тут, его сама природа бережет. Вот давеча жена его - медведица, потомство принесла. Хороши медвежатки получились, игривые, непоседливые. А ты ради какой-то бабы на него, да с ружьем. Глупые вы – люди.

- А ты что же? Не человек что ли?

- Ладно, - хлопнула она в ладоши, отчего огонь в секунду погас, - спать пора, охотник.

Даян же засомневался, почуял силу нечистую, но смолчал. Только ружье при себе оставил, когда на траве улегся. А Мавра преспокойно растянулась на землице прохладной и запела, да так сладко запела, что охотник захрапел в мгновение, ружье же сползло и мирно покоилось рядышком.

Наутро проснулся парень от запахов вкусных, открыл глаза, а перед ним картошечка печеная, ежевика ароматная и водица родниковая. А Мавры и след простыл. Вскочил Даян, да как принялся искать спутницу, кликал, кликал, но той будто и не было. Опечалился охотник, плюнул себе под ноги:

- Вот дурак, - бурчал он. – Обидел Мавру, она ведь поняла, что не верю ей. Эх, лапоть – и треснул себе ладонью по лбу.

Как вдруг недалеко смех послышался, за деревьями. Схватил Даян ружье, повесил за плечо, пригнулся сам и пошел на звук. Скоро послышался звериный рев наравне со смехом, перекрестился тогда охотник, но продолжил идти. Встал за деревом, выглянул и застыл. Там, в овраге Мавра сидела, а вокруг нее медвежата бегали, кувыркались. Гладила она их, малинкой прикармливала. Тут и пронеслось в голове Даяна, надо убить одного. Вот принесет шкуру Аленке, сразу она его полюбит и замуж пойдет, но стоило взвести ружье, как встретился он с лучистым взглядом Мавры, та смеялась, медвежат веселила, а они знай пищат да подвывают ну словно дети малые. То прыгают, то друг с другом сцепляются и кубарем катятся. А Мавра глаз с охотника не спускает, ждет…

И не выдержало сердце Даяна, опустил он ружье, а потом и вовсе бросил в высокую траву. Спустился к кикиморе, сел рядом:

- Прости меня, - заговорил он нежным голосом. – Свои желания превыше чужой жизни поставил. Тебя мне сама природа послала, чтобы ты мне глаза открыла.

- Ты хороший человек, Даян. У тебя душа есть и сердце ласковое. Будет еще тебе жена, но такая, которая полюбит просто так.

- А не нужна мне другая.

Даян накрыл худенькую ручку Мавры своей горячей ладонью. Засмущалась кикимора, отвернулась:

- А ну-ка, мишки – расцелуйте-ка его за меня, - прошептала она.

Сорвались медвежата с места, кинулись на Даяна и давай нос со щеками облизывать.

Вернулся охотник из лесу с невестой. Привел Мавру в свою избу, хозяйкой сделал.

А до чего дети у них были чудные, у сыночка глаза зеленые, у дочки – синие, а волосы рыжие. Любили они по лесу бегать и ворожить, то тропинки напутают, то лужицу осушат, а как в гости к кому придут, обязательно у хозяев молоко скиснет, но дети Мавры и Даяна добрые были, природу уважали, зверей жалели, да родителей почитали.

Орлица и Гарья

Давно уж по земле русской ходили легенды о сиринах – существах диковинных. Рассказывал народ дикости о коварстве их, изворотливости да кровожадности. Сколько воинов храбрых и люду простого полегло от когтей сих ужасных созданий.

Но мало кто знал, что водилась в одном дремучем лесу сирина особенная – людей голосом не сманивала, да и вообще, к человечине вкуса не имела. Жила себе Орлица на дереве высоком, что произрастало в самой темной части леса, охотилась на животину здешнюю, песни волшебные у озер да рек распевала. Рассветы встречала краса пернатая, сидя на самой верхушке старой осины, а закатами любовалась на выступе скалы из белых благородных пород. Так и жила девица - в ладу с собою, с природою.

Кликали ее Орлицей…

Захотела в один день сирина воспарить над землей так высоко, как только солнышко могло воссиять в часы утренние.

Лучи ласкали лик девичий, перья золотом отливали, ветер в ушах посвистывал, небывалые красоты под девою пологом расстилались. Летела сирина, не зная ни направления, ни места точного, что называется, лишь страстью к полету гонимая. Но вдруг ее взору пристальному явилась печальная картина. Во поле широком средь колосьев золотых возлежало на земле созданье раненое. Не двигалось, не дышало, лишь перья на могучей спине дыбились от ветра рьяного.

Любопытство возобладало над Орлицей, да и негоже было вот так мимо собрата-то пролетать. Еще какое-то время парила сирина над телом, подобно хищной птице над жертвой, а после пошла на снижение.

Поначалу дева побаивалась, кругами ходила вокруг пернатого, а тот ликом в траве возлежал, посему и разглядеть-то не получалось, что ж за зверь такой крылатый на земли русские пожаловал. А вдруг, злыдень какой? Может и поделом ему. Но сердцем сирина обладала большим, жалостливым, посему подошла вплотную к созданию и крылом по могучей спине провела. Зверь дернулся, хотел было крылья расправить, да не вышло, тут же кровь бурая закапала, окрасив побитые колосья.

- Кто такой? – чарующим голосом заговорила Орлица. – Чьих кровей будешь?

И тогда приподнял зверь голову. Сирина аж подпрыгнула, не доводилось еще встречать подобного чуда в родных местах – голова орлиная, на кончике клюва щиток золоченый поблескивает, уши рысьи, глаза кошачьи и взгляд такой пронзительный, будто насквозь видит.

Помолчал тот с минуту, а потом молвил. Голос его эхом по полю пронесся:

- Прибыл я из государства далекого. Величают Гарьей, из рода грифонов.

- Величают? – ответила сирина с прищуром. – Голубых кровей, значит? И как же ваше величие сюда занесло?

- Коль прилетел, значит, так надобно было. Кто ж знал, что у вас тут одни душегубы безбожные бродят! Теперь судьба моя – сгинуть на чужой земле.

- Не скажи, тут люди живут богобоязливые, а тебя видать за нечисть какую приняли, вот и подстрелили. Но сгинуть я тебе не позволю.

Порешила Орлица узнать Гарью получше, да и тайны повыведать, посему подошла к грифону, уселась рядышком с раненым крылом и запела песнь особенную – целительную. Голос ее трелью прокатился по округе, Гарья даже в забвение ненадолго впал, а раны затянулись в мгновение ока.

- Вижу, дева ты особенная. Благодарю за спасение от гибели неминуемой.

Грифон крылья расправил, кончики перьев на солнце заискрились, а уж потом поднапрягся и на все четыре лапы поднялся. Ростом он оказался выше сирины, да и в плечах широк.

- И куда теперь направишься? – Орлица с места подскочила и преградила путь зверю спасенному. – Меня с собой возьми. Устала я бесцельно в небесах парить, хочу полетать по местам диковинным.

- Уверена в желаниях своих? – гордо произнес Гарья и щелкнул острым клювом. – А вдруг смерть сыщешь?

- Смерти я не боюсь, мне бы успеть поглядеть на жизнь иную. Сколько историй я слышала о чудесах заморских, сколько снов пересмотрела, в коих вновь и вновь улетала прочь отсюда.

- Ну, коль так… Полетели, - как-то зловеще усмехнулся грифон. – В благодарность за спасение покажу тебе места особенные.

И взмыли двое ввысь, и снова ощутила Орлица ласки ветра и тепло солнышка. Сколько в ее взоре было надежды и радости, повстречала она друга нового, он-то не подведет, слово свое сдержит.

Летели они долго, всю ночь и почти весь следующий день. Леса дремучие пролетали, озера серебристые, деревни людские, но то все слишком знакомо было сирине, посему восторгу не вызывало, дева жаждала приключений и чудес. А грифон все вниз поглядывал, все кого-то высматривал, но не найдя нужного, злобно щелкал клювом и продолжал молча парить.

- Чего злой такой? – покосилась на него дева.

- Не понять тебе забот моих, так что, лучше не спрашивай.

Сирина боле и не спрашивала, только все посматривала на друга грозного. И надо бы бояться его, но что-то не было страха. То ли затмила жажда познания, ослепила деву, отчего не разглядела она в грифоне зверя опасного. А может, хотелось родственную душу встретить, оттого и доверилась. Все ж к людским чувствам и переживаниям сирина была ближе, покуда в груди человеческое сердце-то билось, а вот у грифона – звериное.

К ночи показалось на горизонте бескрайнее море, в свете луны искрилось, переливалось. Орлица аж дыханье затаила, когда узрела сию красоту. А Гарья, заприметив восхищенье, очередной раз усмехнулся, после чего произнес:

- Долго мы так не протянем. Чтобы море пересечь, надобно приютиться на корабле. Есть здесь место, откуда суда уходят в дальнее плавание.

- К людям? Не боишься ли? Мы ж не воробьи … Заприметят.

- А ты меня слушайся, тогда не заприметят.

И правда, недалеко увидели крылатые порт, там множество кораблей собралось, некоторые только прибыли, другие уж отплывать собрались. Высмотрел Гарья нужный, глянул на Орлицу и оба пошли на снижение.

Как коснулась сирина деревянной палубы лапами, так застыла, что-то недоброе сердце почуяло, да и друг спасенный как-то притаился, былая прыть улетучилась, в очах безысходность появилась. Недолго Орлица маялась сомнениями, над нею раздался треск, и огромная клетка сверху рухнула, заточив деву в стальные прутья. Засуетилась несчастная, крыльями захлопала, да только поздно было, отовсюду люди повыходили, скалились ироды, палки в клетку совали, огнем стращали. Ну а вскоре вышел из темноты человек в длинных одеяниях, лицо платком прикрыл, лишь глаза блестели неистово. Подозвал он Гарью, что-то тихо на своем языке произнес, тогда грифон поклонился и послушно зашел в клетку соседнюю.

Спустя какое-то время разошлись душегубы, тут же корабль заскрипел, мачты затрещали, и ощутила Орлица легкую качку. Отправилось судно в плавание.

Осознала краса, что попалась в лапы к хищнику, предал ее грифон… А тот в клетке нахохлился, отвернулся от спасительницы и будто уснул, а на деле смотрел в небо звездное и думу думал. Не по себе ему стало, вроде и выполнил указание, только в душе-то свербело, даже шрам на крыле заныл. И ближе к полуночи не вытерпел грифон, заговорил:

- Отчего молчишь? Почему на волю не рвешься? Другие лапы в кровь раздирали, грудью бились, что аж ребра трещали, но хотели вырваться из клетки.

- А к чему метаться? Коль суждено было попасться в лапы твои…

- Я тебя за собой не звал, сама захотела.

- Значит, так тому и быть. Куда хоть плывем?

- Далеко… Хозяин мой диковинных созданий ищет по всей земле, отлавливает, а после в заколдованные сады отправляет, там и томятся существа…

- И ты ему прислуживаешь? Негоже такому могучему зверю человеку служить.

- Меня первым привезли в его сады, а когда я возмужал, силой набрался, хозяин предложил служить ему за пределами зеленой клетки. И уж лучше так, чем в неволе томиться, неба не видеть, крыльев не расправлять.

Орлица тогда усмехнулась, но боле ничего не ответила. Не было особой печали у нее в душе, не страшилась она плена…

И лишь пред тем, как уснуть, спросила у Гарьи:

- А есть ли в саду твоего хозяина подобные мне? Знавал ли он сирин?

- Нет, ты будешь первой «крылатой жемчужиной».

- Крылатой жемчужиной? – удивилась Орлица.

- Так нарекли тебя.

Корабль тем временем поскрипывал, волны легонько о борта бились, море шумело чуть слышно. Люди уж давно в каютах спали, только хозяин бдел, в трубу за звездами наблюдал, сидя на палубе. И вдруг, донесся до его ушей голос чарующий, исходил оный издалека, чуть слышно лаская слух похитителя. Хозяин Гарьи хотел было подняться, спрятаться, однако не вышло. Заворожила его песнь, пред очами образы необыкновенные замелькали, будто идет он по своему саду, а тот в запустении, ни зверей, ни волшебных созданий…

На самом-то деле, шел он не по саду, а по палубе в направлении штурвала, после взялся за него крепко и закрутил, будто знал, куда плыть надобно. И правда, устремился корабль в сторону густого тумана, где ни света лунного, ни блеска морского не было.

К сему моменту люди в каютах еще крепче уснули, им также снились сны особенные, лишь Гарья не поддался, он, молча, слушал песнь пленницы. Та же пела и на грифона посматривала, улыбалась, глаза ее радужным светом переливались.

Так бы и лилась трелью песнь, если б не резкий удар. Дерево затрещало, мачты закачались, а после и вовсе попадали, порвав белоснежные паруса, и послышалось бурление отовсюду, вода пробралась во все трещины и пробоины. Море стремительно поглощало корабль вместе с его хозяевами. И перед тем, как опуститься под воду вместе с клеткой, обратилась Орлица к Гарье:

- Не скорбишь ли ты по своему хозяину, грифон?

- Не скорблю… Я благодарен тебе за спасение во второй раз. Быть теперь мне духом свободным.

- Значит, так тому и быть.

Ответила сирина, и погрузились они в пучину морскую…

И вроде бы надо было всплакнуть над судьбами невинных созданий, мол, отдали жизнь за свободу. Только не так все закончилось.

По-прежнему стояла Орлица над телом грифона в том самом поле. Коснувшись его спины, узрела сирина будущее свое, ежели решит отправиться вслед за спасенным зверем. Тут-то и задумалась, а стоит ли вообще спасать чужеземца. Сгинет грифон, и хозяин его уплывет ни с чем восвояси, а коль спасет, то заманит хищник в клетку кого другого. Думала-думала краса и все ж решилась. Залечила-таки раны зверю, когда же поднялся тот, то посмотрела на него Орлица пристально, а потом молвила:

- Свободен ты от рождения. Посему лети куда подальше и горя не знай. Вот тебе мое наставление.

Осознал тогда Гарья, пред ним существо мудрое, поэтому поклонился низко и ответил:

- Могу ли я следовать за тобою?

На что Орлица усмехнулась и кивнула.

Так и полетели вместе, но уже совсем в другом направлении. Однако, то другая история…

Гусли мои гусли

Вот и ночь настала, за окнами темень несусветная, луна-то за тучами спряталась. Мальчик Сашенька нехотя взобрался на кровать, спрятал под подушку горстку ракушек, собранных сегодня на берегу местной речки и даже сверчка, пойманного у калитки, запихнул туда же, только сверчку жить уж очень хотелось и насекомое, не растерявшись, вылезло с другой стороны, ударившись в бега.

Мальчонка тем временем проверил наличие горшка под кроватью, поскольку бывали с ним оказии, повторения которых очень бы не хотелось, затем пощелкал фонариком, а то вдруг, чудище какое ночное заползет в комнату, а света оно боится, а значит, испугается фонарика и за пятку не укусит.

И когда со всеми проверками и приготовления было покончено, паренек уселся в кровати и издал привычный боевой клич:

- Бабу-у-у-усь! Сказку хочу!