Счастливчик

Глава 1 Письмо из южных земель

Промокшему насквозь, забрызганному грязью рыцарю пришлось проскакать два месяца от границ дикой южной страны, чтобы достичь французской провинции Анжу.

А там было скучно и серо. Тоскливый ноябрьский дождь висел над полями, как грязная занавеска. Запах болота поднимался от запущенного рва, окружавшего старый особняк. С первого взгляда приезжий рыцарь даже не смог определить, чьё это жильё — зажиточного крестьянина или аристократа. Растрескавшаяся ограда, утыканная поверху вороньими гнёздами, всего одна башня, небрежно приоткрытые ворота, около которых не было ни караульной будки, ни даже простого стражника.

— Эй, ты! — окликнул рыцарь проходившего мимо крестьянского подростка. — Это имение семьи де Витри?

Подросток молча кивнул. Бедновато живут, подумал рыцарь, окинув взглядом крышу, давно нуждавшуюся в ремонте. Спрыгнул с коня и шагнул в ворота.

В доме были только двое детей да служанка Жилонна. Хозяин имения, шевалье де Витри вместе с двумя слугами, составлявшими весь его штат, уехал на охоту — добыть хоть какой-нибудь дичи к столу, очень уж надоела солонина. Его супруга, мадам Бланка, надев поверх туфель деревянные крестьянские башмаки, отправилась пешком на мельницу, провести ревизию запасов зерна и муки.

Служанка Жилонна чистила в кухне котлы и сама с собой бормотала. Шипели сырые дрова в очаге, пахло дымом, но, в целом, было довольно уютно. Дети тут же играли в трик-трак. Это были мальчик и девочка, лет по двенадцати, похожие на лицо, как брат и сестра — оба светловолосые, сероглазые, с правильными чертами. На самом деле, никакого родства между ними не было.

— Твой ход, — сказал Окассен.

Николетт усмехнулась и бросила кости. Ей выпал удачный ход, такая уж она была счастливица — всегда выигрывала. Окассен сердито засопел и подтянул под себя ногу в заштопанном чёрном трико. Он был бледный, волосы — светло-русые, прямые, но лицо приятное. Одет он был бедно, половину застёжек на потёртом чёрном кафтане заменяли верёвочки, продёрнутые в дырки.

Николетт тоже была бледна. Солонина и дым от сырых дров не дают здорового румянца. Но девочка отличалась удивительной, хотя и слегка болезненной красотой. Волнистые белокурые волосы были заплетены сзади в две косы, а по бокам беспорядочно свисали. Огромные серые глаза смотрели по-взрослому серьёзно и печально. Рот был немного больше, чем считалось идеальным по канонам красоты, зубы — ровные и белоснежные.

— Бросай! — сказала Николетт. — Заснул?

Окассен сделал ход и проиграл. Ему стало смертельно скучно, и захотелось сделать что-нибудь «этакое», что разогнало бы и едкий дым, и паутину над очагом, и тоскливое бормотание служанки. Посмотрев насмешливо в лицо Николетт, он сказал:

— Ты всегда выигрываешь, потому что мать у тебя была ведьма!

Николетт не разозлилась, но застыла на секунду. Потом ответила тихо:

— Не трогай её. Она умерла.

— Она была ведьма, это все знают.

Окассен улыбнулся злорадно, зная, что Николетт сейчас непременно разозлится.

— Она спасла тебе жизнь, — сердито проговорила девочка. — И она выкормила тебя своим молоком.

— Я этого не помню, — насмешливо возрази Окассен. — Говорят, у неё был хвост.

— Ты набитый дурак! — воскликнула Николетт, бросив фишки на стол.

Она ушла от стола и села на ларь, стоявший под окошком. Окассен притащился за ней туда. Уселся рядом и толкнул своей ногой её ножку в дырявом шерстяном чулке.

— Ты вечно ходишь рваная, потому что твой отец был нищим. Я слыхал, он страшно пил. А от пьяниц родятся дураки.

Окассен добился своего — девочка бросилась на него, вцепилась в волосы, а ногтями расцарапала ему шею. Конечно же, он оборонялся. Завязалась яростная драка, из которой мальчик вышел победителем. И неудивительно — он был достаточно крепкий для своих лет, выше своей противницы почти на полголовы.

Вся красная и взлохмаченная, Николетт ревела, сжавшись в комок на полу. Окассен влез на ларь и посмотрел в окно, застеклённое несколькими грязными стёклышками, каждое — с ладонь величиной.

— Эй, не реви! Приехал кто-то. Пойдём, посмотрим!

Окассен был единственным сыном хозяев имения де Витри. Николетт, его молочная сестра, находилось в странном положении то ли служанки, то ли приёмной дочери. Её покойная мать, кормилица Окассена, никакой ведьмой, разумеется, не была. Она хорошо разбиралась в целебных травах, слыла хорошей лекаркой, к которой таскались больные со всей округи. Звали её тоже Николетт.

Она, действительно, приняла очень тяжёлые роды у мадам де Витри. И ребёнок, и мать находились на пороге смерти. Окассен шёл вперёд ножками — очень дурная примета. Уже не оставалось никакой надежды увидеть его живым, даже ножки были чёрно-синими. Мадам де Витри, обессиленная болью, уже ничего не понимала.

— Ребёнок наверняка задохнулся, — сказала деревенская повитуха.

Лекарка Николетт сварила своей госпоже болеутоляющее питьё, а потом с помощью своего мужа и господина шевалье извлекла ребёнка из материнского чрева. Она сама тянула дитя за ножки, а мужчины по очереди давили ладонями на живот мадам.

Когда чёрно-синее создание появилось на свет, Николетт схватила его, потрогала жилки на шее и крикнула:

— Он ещё живой!

Она унесла мальчика на лавку и принялась шлёпать, а потом вдувать воздух ему в ротик. И оживила! Младенец издал слабый писк и задышал. Шевалье де Витри тогда плакал, обнимал лекарку и клялся, что будет воспитывать её дочь, как свою собственную. Маленькой Николетт тогда было семь дней от роду. В отличие от господского сына, она родилась вполне благополучно. За всё время, пока её мать возилась с роженицей, малышка даже не проснулась.

Потом лекарка кормила обоих младенцев, и спали они в одной колыбели, чтобы было проще за ними присматривать. Когда пришло время крестить мальчика, умилённая мадам де Витри, читавшая в юности много рыцарских романов, дала сыну имя Жан-Окассен. Это была дань благодарности умелой лекарке, которая её совсем не оценила, поскольку не читала знаменитого рыцарского романа «Окассен и Николетт». Как впрочем, и других книг — подобно большинству деревенских женщин, она была неграмотна.

Спустя год лекарка Николетт утонула в реке. Как говорили люди, из-за своей чрезмерной доброты — бросилась спасать тонущего мальчишку, но попала в водоворот. Маленькая дочка её осталась на попечение мужа. О нём можно сказать только два слова — бродячий трубадур. Он давным-давно осел в доме Витри, где стал чем-то вроде оруженосца или управляющего. Женился на крестьянке, чем создал двойственное положение своей дочери. А потеряв жену, спился и умер.

Господа де Витри исполнили своё обещание. Они вырастили маленькую Николетт почти, как родную дочь. Она спала в одной кроватке с их единственным сыном, ела за одним столом с господами. Шевалье де Витри на равных учил Окассена и Николетт читать, писать и играть на лютне. Мадам Бланка заботилась о том, чтобы Николетт умела всё, что требуется воспитанной девице — вышивать, плести кружева, ткать узорные ткани.

Но благородное воспитание не стёрло главной границы между Николетт и Окассеном. Мальчик был дворянским сыном, а девочка — всего-навсего дочь деревенской лекарки и бывшего трубадура. Она делала в доме ту же работу, что и служанка Жилонна — стряпала, мыла посуду, прибиралась и стелила постели.

— Смотри-ка! Рыцарь! — воскликнул Окассен, без капли смущения рассматривая незнакомца.

Тот устало снял шлем и вытер мокрое от дождя лицо.

— Давай, зови мать, щенок! Ишь, подлое семя!

— Вы за что меня так? — изумлённо спросил Окассен.

— А зачем ты побил сестру?

Рыцарь погладил Николетт по волосам, и она посмотрела не него с благодарностью и восторгом.

— Твоя сестра сгодилась бы в жёны английскому королю и германскому императору. Вот ангелочек!

— Она мне вовсе не сестра, — надувшись, возразил Окассен. — Она дочь дворовой девки. А вы привезли вести матушке?

— Да, — сердито ответил рыцарь. — Если бы не это, я был бы дома на две недели раньше. Сделал крюк из-за вас. Веди в дом, дурацкий мальчишка!

Николетт помчалась на кухню и принесла кружку с согретым вином, а на глиняной тарелке — пирог с творогом.

— Ей-богу, — сказал рыцарь, отхлебнув вина, — не будь у меня жены и четверых щенков, я бы посватался к тебе, детка. Ты же хороша, как свет небесный!

И поцеловал Николетт руку. Потом обернулся к Окассену.

— Где твоя мать, парень?

Окассен объяснил и предложил послать Николетт на мельницу за мадам де Витри.

— Сам иди под дождь! — нелюбезно отозвался рыцарь.

Он вытянул ноги к скудному огню в в камине, порылся за пазухой и вытащил письмо, обёрнутое в кусок кожи.

— Отдашь матери. Скажешь, что это прислал её брат, который живёт в Венгрии.

— Да, это дядя Жакмен, матушка рассказывала! — быстро сказал Окассен.

— Не перебивай старших, неуч! Дядя твой служит лекарем у короля Сигизмунда, и ему там неплохо живётся. Уж куда лучше, чем твоей матери здесь.

С этими словами рыцарь обвёл взглядом заплесневелый потолок и линялые гобелены на стенах.

— Он ей всё подробно описал в письме. А ещё скажи, пришлёт к вам меньшого сына, с хорошими деньгами, потому что желает, чтобы его здесь воспитали рыцарем. А теперь всё, я поеду, мне к ночи надо быть в городе.

Окассен сразу стал разворачивать письмо, а Николетт пошла проводить рыцаря до ворот.

— Скажите, сударь, значит, вы побывали в Венгрии? — вежливо спросила она.

— В Венгрии, в Сербии, в Болгарии, — с невесёлой усмешкой ответил он. — Я был среди тех, дочка, кто проиграл Никопольскую битву чёртовым туркам.

— И красивая это страна — Венгрия? — спросила Николетт.

Когда она услышала названия неведомых стран, у неё почему-то сладко замерло сердце. Совсем как при звуках старинных песен, которые разучивал с ними шевалье де Витри. В песнях всегда упоминались дальние страны, чудесные замки, прекрасные девы и доблестные рыцари.

— Ничего себе, — ответил рыцарь. — Вино там хорошее и девушки. Ну, храни тебя Бог, крошка!

Он дал шпоры коню и поскакал по раскисшей от дождя дороге.

Мадам де Витри вскоре вернулась, а следом приехал её муж, весь мокрый от дождя, со скудной добычей — двумя линялыми зайцами. Окассен немедленно вручил матери письмо, и она принялась разворачивать его, даже не сняв плаща.

— Бог ты мой! Братец Жакмен! — невыразительно проговорила мадам Бланка. — Я его лет тринадцать не видела.

— Больше, — возразил шевалье де Витри. — Он уехал, когда ты ещё не была со мной помолвлена.

— Да, — согласилась мадам Бланка. — Я была совсем девчонкой. Помню, он как-то прислал с оказией письмо Ролану, но тот не придумал, как отправить ответ.

Она говорила о своём старшем брате, владевшем большим имением неподалёку.

— Ролан не слишком любил Жакмена, — сказала шевалье, сбрасывая мокрый плащ на руки Николетт.

Та немедленно отнесла плащ к огню и старательно развесила на спинке стула. Мадам Бланка стала читать вслух, морща лоб, так как плохо видела в слабом свете осеннего дня.

— «Может, ты знаешь от Ролана, милая сестрица, что дела у меня здесь хороши. Его величество высоко ценит мои медицинские познания и усердие, и я ни в чём не нуждаюсь. Жена моя умерла молодой, царствие ей небесное. Она была венгерка, красавица и очень хорошая женщина. У меня два сына, о которых я хочу рассказать тебе подробнее. Старший сын имеет склонности к медицине и пойдёт по моему пути. Младший смышлён, но науками не интересуется, поэтому я желаю пустить его на военное поприще. Со временем он сможет получить рыцарское звание. Прошу, сестрица, пусть твой супруг займётся его обучением. Все расходы вам будут оплачены. А дальше смотрите сами, как будет лучше — либо оставьте мальчика во Франции, чтобы он нашёл себе место наёмника, либо отошлите назад в Венгрию, где я легко добуду ему место при королевском дворе. Не хочу, чтобы мои сыновья забыли родину предков. Венгрия — страна красивая, но дикая, и народ здесь весьма отсталый. Потому я и хочу, чтобы сын получил рыцарское воспитание во Франции. Ждите моего Себастьена в следующем году. Полагаю, он доберётся до вас к Пасхе. Сохрани вас Господь. Твой брат, Жакмен не Суэз».

— Ясное дело, — проворчала Бланка. — К Ролану он его не отправил.

— Говорили, Жакмен сильно разбогател в Венгрии, — рассудительно возразил её супруг. — Думаю, он даст мальчишке порядочно денег с собой. А нам пора переложить крыши на коровнике и овчарне. Они того гляди рухнут и передавят скот.

— Батюшка, — встрял Окассен. — Дядя Жакмен пишет, что в Венгрии народ дикий. Не приедет ли кузен в шкуре и с дубиной?

— Матерь божья, — пробормотал шевалье со вздохом. — До чего же глупого мальчишку послал мне Господь. За что?

Мадам Бланка сердито глянула на мужа и погладила Окассена по волосам. Можно ли так говорить о единственном ребёнке, с таким трудом доставшемся?

Николетт спала в маленькой каморке, где не было никакой мебели, кроме кровати да сундучка с одеждой. Конечно, лучше было бы укладывать девочку со служанкой Жилонной. Но шевалье стеснялся — ведь он поклялся воспитывать Николетт, как родную дочь. Даже собственной дочери бедный рыцарь не нашёл бы помещения лучше. В комнатушке было холодно, сыро, для обогрева на ночь ставили маленькую жаровню, которая к утру совершенно остывала. Но Николетт привыкла к своему жилью, и даже пыталась украшать его. Положила на пол у кровати овечью шкуру, а к стенке прибила коврик, который сама соткала из красной, синей и жёлтой шерсти.

Не успела девочка задремать, как дверь отворилась, и вбежал Окассен — в одной рубашке, взлохмаченный и весь мокрый от слёз. Он немедленно полез к Николетт под одеяло.

— Ну-ну, опять ты испугался? — спросила она, и закутала его в одеяло, как малыша.

Окассена била крупная дрожь, зубы у него стучали.

— Оно опять пришло! — заикаясь повторял он и плакал на плече у Николетт. — Когда-нибудь оно меня проглотит!

Николетт гладила его по голове и целовала, даже не вспоминая о том, что днём они ссорились и дрались. Такие стычки бывали ежедневно. Видя это, шевалье де Витри прикрикивал на сына, а мадам Бланка возражала:

— Да не обращай внимания! Все братья и сёстры дерутся в детстве, в любой семье так.

Николетт часто видела, что деревенские дети тоже дрались с братьями и сёстрами. Значит, хозяйка права, и обижаться не стоит. Она знала — как бы Окассен ни дразнил и ни изводил её, он всё равно сильно привязан к ней. Чуть ли не каждую ночь он, рыдая, прибегал в её спальню. В темноте его постоянно мучили кошмары, мерещились чудовища и дикие звери.

— Это опять было то чудище, с большой глоткой, — прижимаясь к Николетт, бормотал Окассен.

Родители знали о странных страхах Окассена. Мадам Бланка даже приглашала аббата освятить спальню сына, но это не помогло. Редкую ночь он засыпал без слёз и жалоб. Самое странное, что в раннем детстве такого не случалось, а началось пару лет назад. Невестка мадам Бланки, жена её брата Ролана, говорила о порче. А шевалье де Витри полагал, что никакой порчи нет, просто ломка возраста. Само пройдёт! Родители знали, что Окассен прячется от чудовищ в постели Николетт. Это нехорошо, конечно. Но пока у Николетт не началось «проклятие Евы», она считается ребёнком. Тем более, что Окассен и Николетт с колыбели и до семи лет спали вместе.

— Помнишь, я тебе рассказывал? — бормотал Окассен. — У этого чудища нет ни глаз, ни носа, ни ушей, только огромный рот, и оно хочет меня сожрать! А как оно воет!

— Тихо, тихо, — ласково говорила Николетт. — Чудище уже ушло. Спи, братец, я с тобой.

Она гладила его по волосам, пока он не успокоился. Обнявшись, дети заснули.