Счастливчик

Глава 2 Кузен Себастьен

Уже пробилась первая весенняя травка, и скот выпустили из хлевов на луга. Дни стояли солнечные, и дети пользовались милостью божьей — целые дни проводили под открытым небом. Какая это была радость после зимы, проведённой в сыром полутёмном доме!

У Николетт было множество друзей и подружек среди деревенских детей. Она была добрая и ласковая, и никогда не заносилась перед крестьянскими ребятишками тем, что живёт в имении и считается воспитанницей господ. У Окассена, наоборот, друзей в деревне почти не было. Он просто ходил следом за молочной сестрой и присоединялся к её компаниям. С одной стороны, детям это нравилось — Окассен умел выдумывать всякие забавные проказы, с ним было интересно. Но и небезопасно — в любой момент на него мог накатить приступ ярости, и он развязывал драку. А давать сдачи господскому сыну не решался никто, кроме Николетт.

Сегодня дети играли на пастбище. Окассен и подпасок Дени поймали в траве змею.

— Зачем она вам? Пакость какая! — сказала Николетт, глядя, как извивается змея, прижатая двумя палками.

— А мы её поджарим. Говорят, они вкусные, — ответил Окассен.

Он стал искать подходящий камень, чтобы размозжить змее голову.

— Опусти змею, Дени, — сказала Урсула, девочка лет тринадцати, сидевшая на траве рядом с Николетт.

Урсула была внебрачной дочкой крестьянки. Говорили, что мать нагуляла её от проезжего торговца, то ли еврея, то ли итальянца. Потому и внешность у девочки была нетипичная для здешних мест — смуглая кожа, чёрные вьющиеся волосы, тёмно-карие глаза. Местные женщины недолюбливали Урсулу, верили, что она способна сглазить. Но Николетт общалась с ней, сколько себя помнила, и считала её хорошей подругой.

— Нехорошо убивать живых тварей по весне, — добавила Урсула. — Ведь они все плодятся в эту пору. Тем более, змея не ядовитая, это уж.

Дени отпустил ужа. Увидев это, Окассен пришёл в ярость и найденным камнем запустил в Урсулу. Хорошо, что попал в плечо, а не в голову. Урсула не заплакала, но вся сжалась от боли и с отчаянной злобой посмотрела на Окассена.

— Ты что, сдурел, братец? — закричала Николетт, обняв подругу. — Ты мог руку ей сломать или даже убить. Из-за поганой змеи!

— Подумаешь, — усмехнувшись, сказал Окассен. — Какая-то деревенская девчонка, да ещё приблудная!

Урсула вывернулась из рук Николетт и быстро пошла к селу, держась за плечо. Шагов через десять обернулась, снова посмотрела на Окассена своими злобными чёрными глазами и что-то прошептала.

— Свят-свят, — пробормотал Дени. — Ещё заколдует, жидовское отродье!

Николетт сидела надутая, не глядя на молочного брата. Опять он испортил всё веселье! Окассен молча смотрел вслед Урсуле, и на лице у него было странное выражение — то ли испуганное, то ли упрямое. Чтобы помирить их, Дени рассказал историю, которую слышал от сельских кумушек. Однажды проезжающий всадник обрызгал Урсулу водой из лужи. Она сказала ему: «Чтоб тебя перевернуло!». И всадник, действительно, свалился с лошади и подвернул ногу.

— Просто совпадение, — сказал Окассен.

— Да, — согласилась Николетт. — Урсула добрая, я её хорошо знаю. Она никому не станет вредить.

Этот разговор примирил детей, и они затеяли игру в салки. Первыми убегали мальчики, а Николетт их ловила. Бегала она быстро, поэтому почти сразу осалила Дени. А за Окассеном пришлось погоняться. Он не уступал молочной сестре в быстроте, но сам подвёл себя тем, что на бегу оборачивался и строил Николетт рожи. Ни краю дороги она изловчилась шлёпнуть его по спине, а потом прыгнула сзади и повалила на траву.

— Вот я тебя защекочу до смерти! — смеясь, крикнула она и принялась щекотать Окассена. Он весь извивался, нервно смеясь, а Николетт оседлала его и ударила щиколотками в бока.

— Давай, скачи, моя лошадка!

— Эй, смотри-ка! — крикнул Окассен, показывая на дорогу. — Кто-то едет!

В клубах пыли скакали трое всадников. Вороные кони, яркие плащи, незнакомые лица.

— Кузен Себастьен! — радостно вскричал Окассен, вскакивая на ноги.

Он ждал кузена с того дня, как пришло письмо из Венгрии. То и дело выбегал за ворота, а во время прогулок бежал к дороге, едва слышал топот копыт. Сейчас мечта Окассена, кажется, сбылась. Первым из всадников был юноша, совсем молоденький и одетый явно не по-здешнему, а с ним двое слуг.

— Стойте, стойте! — закричал Окассен и помчался навстречу приезжим.

Николетт и Дени бежали за ним. Первый всадник осадил коня и спрыгнул на землю. Он был такой красивый и удивительный, что Николетт прижала руки ко рту.

Ему было лет четырнадцать, и он был выше Окассена на полголовы. Глаз радовался при виде его стройной гибкой фигурки. Очень тёмные, почти чёрные волосы густыми завитками спадали из-под чудной малиновой шапочки с фазаньим пером. Брови были, как две полоски дорогого меха, глаза — тёмно-карие, бархатные. Николетт изумлённо рассматривала его диковинный наряд — алый кафтан, расшитый золотым шнуром, сапожки на каблуках, синий плащ на красной подкладке. Вместо обычного меча на боку у юноши висела кривая сабля.

— Вы — Себастьен де Суэз, наш кузен, не так ли? — быстро заговорил её молочный брат. — Я — Окассен, сын вашей тётушки. Идёмте в усадьбу. Мы вас так ждали!

— Я очень рад, — с улыбкой ответил юноша. — Отец передал вам письмо и подарки.

Он говорил с заметным, но удивительно приятным акцентом. И выражение лица у него было на редкость дружелюбное, мгновенно располагающее к себе.

«Какой милый мальчик!» — подумала Николетт, и тотчас покраснела, как будто приезжий мог услышать её мысли.

— Наша усадьба — вон за тем каштаном, — взволнованно продолжал Окассен. — У вас очень красивый конь! Давай лучше сразу на ты, хорошо? Ведь мы братья. А у меня ещё нет коня. Отец обещал купить мне его через два года.

Себастьен обернулся к своим слугам и, назвав их чудными именами «Лайош» и «Миклош», отдал им приказ на странно звучащем языке.

— О! Забавно! — засмеявшись, сказал Окассен.

— Красиво, — добавила Николетт. — Научите меня говорить по-вашему, Бастьен!

Себастьен обернулся к ней с улыбкой, которая, кажется, исходила из самого сердца.

— Бастьен, вы сказали, демуазель? Мне нравится это имя. Дома меня звали Шебештен, по-венгерски. Имя Себастьен мне непривычно, так пусть лучше будет Бастьен. А вас как зовут, демуазель?

— Какая она демуазель, — с усмешкой сказал Окассен. — Это моя молочная сестра, она дочь служанки. Её зовут Николетт.

— Надо же, — воскликнул Себастьен, опять с чарующей улыбкой, — Окассен и Николетт! Как из романа.

Ни мальчик, ни девочка не читали знаменитого рыцарского романа, хотя часто слышали о нём из-за своих необычных имён.

Все вместе они направились к дому.

Подарки, привезённые Себастьеном, привели семью де Витри в полнейшее изумление. Шевалье получил полную сбрую с золотыми чеканными украшениями, а жена его — бархатную шубу, отделанную куницей. Окассену предназначался меч в ножнах из дамасской стали, ценившейся на вес золота. И множество редкостных лакомств привёз Себастьен — сушёные финики, и удивительное копчёное сало, присыпанное красным перцем, и вина в запылённых бутылках, и колбасу, благоухавшую так, что у всех слюнки потекли.

Хозяева Витри и их челядь восхищённо разглядывали подарки, а также слуг Себастьена — высоченных длинноусых молодцов в шапках с волчьими хвостами. А Себастьен передал шевалье большой ларец, полный золотых монет, и спокойно сказал:

— Эти деньги отец прислал вам, дядя, как благодарность за моё будущее обучение.

Шевалье замигал растерянно — ни разу в жизни ему не доводилось видеть такого количества денег сразу.

— Что вы рты разинули, бездельники! — крикнул он слугам. — Носите на стол! Гости голодные с дороги!

Слуг опередила Николетт. Она бросилась наверх, в комнату хозяйки, вытащила из ларя парадную скатерть, которую стелили лишь по большим праздникам, и сама накрыла ею стол в трапезной.

— Ах, умница ты моя, — растерянно пробормотала мадам Бланка. — У меня прямо ум за разум зашёл… всё так неожиданно! Что же мы подадим на стол?

— У нас к обеду утка и заяц, которых мессир Робер добыл вчера на охоте, — быстро ответила Николетт. — Я думаю, это вполне приличное угощение.

И снова побежала наверх за парадными тарелками и кубками.

Вскоре господа переместились в трапезную. Все, затаив дыхание, слушали рассказы Себастьена о его далёкой удивительной родине. Там постоянно шли войны с турками, кровожадными и свирепыми нехристями, которые совершают ночные набеги и вырезают целые сёла. Но венгры смелы, как соколы. Они отважно сопротивляются туркам. А какие в Венгрии разбойники! Они селятся в горах и оттуда наносят сокрушительные удары по туркам. Разбойники богаты, как короли, потому что грабят богачей, а бедным помогают.

Венгерские рыцари не уступают в доблести разбойникам. Они устраивают медвежьи охоты, дерутся с турками, дают дивные пиры, на которых вино льётся рекой, и скрипки заливаются до утра. На пирах рыцарей веселят цыгане, надо сказать, их в Венгрии пруд пруди. Цыгане тоже совершают беспримерные по отваге подвиги — похищают самых дорогих коней и красивейших девушек.

— А девушки в Венгрии красивые? — робко спросила Николетт.

— О, да! — с улыбкой ответил Себастьен. — Они смуглые, черноокие, и так хороши собой, что турецкие паши платят огромные деньги за венгерских пленниц. И у моей матушки отец был турок. Её мать попала в плен, и турецкий военачальник держал её в своём гареме много лет. Там она и родила матушку.

— Матерь божья! — с лёгким отвращением произнесла мадам Бланка. — Турки же некрещёные!

— Да, но потом наши разбили этого военачальника и освободили пленниц. И матушка моя окрестилась. Ей было тогда десять лет.

От турок мать Себастьена научилась готовить редкостные лакомства. Вот сласти, которые сейчас пробует семейство де Витри, куплены в лавке, и потому не так вкусны как то, что готовят дома. Называется «рахат-лукум».

— Много не ешь! — сказала мадам Бланка сыну. — Ещё живот разболится!

Себастьен нисколько не обиделся, наоборот, засмеялся. Николетт сердито посмотрела на хозяйку. Разве можно так нелюбезно обходиться с гостем? Она быстро подлила Себастьену ещё вина, положила на его тарелку сочный кусок утки и полила его соусом.

— Попробуйте! Это очень вкусно, я сама готовила, — ласково проговорила она.

— Спасибо за вашу доброту, — с улыбкой ответил Бастьен.

Николетт заметила, что мадам Бланка переводит взгляд со своего сына на Себастьена. Хозяйке явно было не по себе от того, что племянник так мил и любезен. Ел он аккуратно, говорил учтиво, спина его была прямой, как клинок меча. А Окассен сидел, подогнув под себя ногу, смеялся невпопад, то и дело встряхивал головой, отбрасывая волосы назад.

И конечно, мадам Бланке было обидно, что по сравнению с её сыном племянник кажется таким здоровым и красивым. Она даже брезговала слегка этой красотой, считая её нечистой, нехристианской.

А мужу её, напротив, приезжий юноша очень понравился. Шевалье обращался к Бастьену с дружелюбной улыбкой и не переставал задавать вопросы о Венгрии и тамошних нравах.

— А каковы успехи твоего отца? Он ведь, как мы знаем, служит у самого короля, — спросил шевалье.

— Да, батюшка — личный лекарь его величества, короля Сигизмунда. Несколько раз он спасал жизнь королю и его родичам. Он любые болезни лечит, особо хорошо — внутренние.

— И вы живёте при дворе? — с волнением спросил шевалье, сам всегда мечтавший вращаться среди придворных, людей благородных и воспитанных.

— У отца есть квартира во дворце, но обычно мы живём в своём доме, в городе Пеште. Дом не очень большой, примерно, как ваш. Только у нас с галереей и садом.

Себастьен промолчал о том, как его ударила по глазам вопиющая бедность дома Витри. Заплесневелые от сырости стены, дощатые лавки, солома на полу, словно в крестьянской хижине. Отец предупреждал его, что дядя и тётка живут весьма небогато, но такого убожества Себастьен не ожидал.

— Когда я и твой отец жили с родителями, — проворчала мадам Бланка, — у нас тоже был сад и настоящий замок. Мой старший брат Ролан до сих пор живёт там. Но Жакмен-то был седьмой по счёту сын, а младшим наследства не полагается. Ему повезло, что он уехал в чужие края. Здесь он был бы беден, как церковная мышь!

— Он и здесь стал бы лекарем, — возразил её супруг. — Помню, он с детства лечил то собак, то кроликов. И даже слугам чирьи вскрывал да больные зубы рвал.

— Ну и где ты видел, чтобы во Франции дворянский сын шёл в лекари? — заспорила мадам Бланка. — Отец за то и прогнал его из дому, что он вёл себя не по-дворянски.

— И во Франции лекари королей живут очень хорошо, — сказал шевалье.

— Конечно, только они не благородного происхождения! Разве же пристало дворянину возиться с микстурами и ночными горшками?

— Перестань, Бланка! — перебил её шевалье. — Себастьен подумает, что ты неуважительно отзываешься о его отце!

Высокомерие мадам Бланки мгновенно погасло. Она вздохнула и произнесла уже совсем другим тоном:

— Нет, я всегда любила Жакмена. Мы с ним были погодки, всегда держались вместе. И я рада, что он сумел встать на ноги. Не то, что остальные мои братья, которые живут хуже холопов. Или некоторые другие, у которых крыши текут, а овцы дохнут с голоду!

При этих словах она выразительно покосилась на мужа. Шевалье покраснел, едва сдерживая гнев. Уж он-то имел больше оснований упрекать жену. Отец Бланки сулил за ней хорошее приданое, но умер, не успев выполнить своих обещаний. А старший брат Ролан не дал Бланке практически ничего, ссылаясь на то, что отец оставил ему множество долгов. В молодости Бланка была красива и умна, читала стихи и романы, пела под лютню и считалась самой искусной рукодельницей в округе. Но сразу после рождения сына стала ворчливой, неряшливой, и целыми днями пилила то слуг, то мужа. Не родила детей, кроме одного мальчишки, которого шевалье считал слегка придурочным.

— А у вас была невеста на родине, Бастьен? — спросила Николетт, чтобы заполнить неловкую паузу.

Себастьен засмеялся так непринуждённо, точно и не слышал неприятных слов своей тётки.

— Нет, Николетт, я ведь ещё молод. И отец давно готовил меня к поездке во Францию. Может, я здесь найду себе суженую?

И он тотчас перевёл разговор на венгерские легенды о вампирах — жутких чудищах, пьющих по ночам человеческую кровь. Они выслеживают одиноких путников на ночных дорогах и даже влетают в окна спален по ночам. Вампира можно уничтожить, только выгнав его на солнце или вбив ему в сердце осиновый кол.

Окассен слушал, и губы у него нервно дрожали. Он набил рот чужеземными сластями, жевал и стискивал под столом ладонь Николетт.

— Не бойся, — прошептала она, — теперь ты будешь спать в одной комнате с кузеном, и никакие монстры не станут являться к тебе по ночам.

— Да? — с дрожью в голосе спросил он. — И вампиры тоже?

— Господи, Окассен! Это же сказки, — спокойно отозвалась девочка. — Когда ты уже начнёшь взрослеть?

Она заметила, что на столе скопилось много обглоданных костей и грязной посуды. Встала, начала прибираться. Впервые в жизни работа казалась ей в тягость. Так хотелось остаться за столом и слушать рассказы о неведомых землях, о чужих народах и странных обычаях. И конечно, смотреть при этом на Бастьена, любоваться его красивым лицом.

Никогда прежде Николетт не обращала внимания на мальчиков. Кроме Окассена, конечно, но он был привычен, как собственный локоть или коленка. И уж конечно, никакого восхищения не вызывал.

— Иди стели, Николетт, — приказала мадам Бланка.

— Пойдём, братец, — позвала Николетт, потормошив Окассена за плечо.

Он уже спал, положив голову на стол. Слишком много впечатлений, слишком много крепкого венгерского вина.