Счастливчик

Глава 28 Зачем бояться смерти

Урсула постелила на стол праздничную скатерть. Она, Николетт и служанка Жилонна бегали туда-сюда из трапезной в погреб и на кухню. Дети окружили приезжих, с восторгом глядя на их роскошную одежду. Дом наполнился весёлым шумом.

— Как там мой бедный брат? — спрашивала мадам Бланка. — Жив ли он, сохрани Боже?

— А почему же нет, тётушка? — с улыбкой отвечал Мишель. — Отец жив и здоров, и он далеко не бедный. Мы все очень хорошо живём. Я женился два месяца назад, и мы с Анной решили совершить путешествие во Францию. Анна тоже француженка по матери, но языка почти не знает.

Анна лучезарно улыбалась, показывая белейшие зубы. Потом взяла за руку маленькую Бланку и ласково привлекла её к себе.

— Какая милая крошка! Ваша? — спросила она, глядя на Николетт.

— Моя, — смущённо ответила та.

— Франция так красива! — продолжал Мишель. — Но слишком много разбойников. Трижды по пути мы отбивались от них. У меня отличные слуги!

— Да, разбойники сейчас повсюду! — согласилась мадам Бланка. И выждав, пока Николетт выйдет за дверь, спросила:

— А где же Себастьен? Не случилось ли с ним чего, упаси Господь?

Николетт замерла на месте. Сердце её заколотилось, лицо вспыхнуло.

— У Себастьена всё замечательно! — с искренней радостью ответил Мишель. — Когда мы уезжали, его жена была в третий раз на сносях. У них уже две дочки, теперь, по всем приметам будет мальчик. Они так мечтали о сыне.

Николетт прислонилась к стене. Слёзы хлынули из глаз, а на губах играла улыбка. Два чувства разом накрыли Николетт — печаль и радостное облегчение. Она не понимала, что с нею творится и стояла, не шевелясь, пока из трапезной не вышла Урсула.

— Ты как будто чувствовала, — сказала та, обняв Николетт за плечи. — Ну, не надо плакать. Видишь, у него всё хорошо. Он всегда был счастливчик.

Николетт молча кивнула и побежала в кухню. Вернулась она уже совершенно спокойная, даже весёлая.

— Сейчас подадут закуски, а кролик и баранина поспеют через час, — сказала она. — Наливайте пока вино!

— Погодите с обедом! — весело воскликнул Мишель. — Сначала подарки!

Он открыл сундук, который принесли его слуги из кареты, и стал доставать вещи, такие дорогие и роскошные, что все ахали хором. Первым делом Мишель подал мадам Бланке ларчик, набитый золотыми монетами.

— Это отец вам передал. Он сказал: «Ни родители, ни старшие братья не дали за Бланкой достойного приданого. Значит, я выполню семейный долг».

Мадам Бланка часто замигала глазами от подступивших слёз.

— Ах, любимый мой братец! Он всегда был такой добрый!

— А это вам, будущие рыцари! — сказал Мишель, вручая Роберу и Дени по маленькому мечу. — Мы не знали, сколько у вас детей, но были уверены, что пара мальчишек точно есть.

— На самом деле, нас трое, — сказал Робер, с восхищением поцеловав клинок. — Но Тьерри ещё мал для оружия. А это теперь твоё, сестричка!

И сняв с пояса свой тренировочный меч, он отдал его Бланке. Она в восторге подпрыгнула, подняв клинок к потолку.

— Ура! Наконец я смогу фехтовать по-человечески!

Все дружно рассмеялась. Анна, помогавшая Николетт примерять наряды и украшения, которые прислал Жакмен, сняла с себя золотую ладанку на цепочке и повесила её на шею девочки.

— Здесь частица Святого Креста. Пусть он тебя хранит, малышка!

А Мишель протянул Николетт футлярчик величиной с грецкий орех.

— Это вам от Себастьена.

Николетт открыла футлярчик. Внутри поблёскивало золотое кольцо с двумя розочками. Одна была сделана из крошечных брильянтов, вторая из рубинов. Белая и алая роза, символ вечной любви. Надписи на кольце не было. Николетт молча надела его на тот же палец, где носила первый перстенёк, присланный Бастьеном почти семь лет назад.

— Турецкое седло отец заказал для Окассена. И этот плащ для него, — продолжал Мишель. — А где же сам кузен?

Семейство Витри и слуги смущённо замолчали. Маленькая Бланка непринуждённо ответила:

— У батюшки плохо с головой. Он сошёл с ума и боится чужих.

Мишель посмотрел на мадам Бланку. Та тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.

— Давно это случилось? — тихо спросил Мишель. — Лайош ничего такого не рассказывал, когда вернулся от вас…

— Началось года три назад, — ответила мадам Бланка. — А совсем плохо стало с середины лета.

Не выдержав, она расплакалась. Мишель немедленно обнял её и ласково проговорил:

— Тётушка, дорогая, не надо! Я лекарь, как и мой отец. Я буду лечить кузена. Ведь мы у вас пробудем до самой весны.

— Да разве ж такое лечится, милый племянник!

Когда стол, наконец, накрыли к обеду, Николетт поднялась наверх. Окассен сидел в спальне, сжавшись в комок в углу кровати, и с тревогой прислушивался к звукам, доносившимся из трапезной. Рот его кривился, левая бровь дёргалась.

— Ну, как вы, Морис?

— Страшно! — с придыханием сказал он. — Кто там, внизу? Я видел в окно, чужаки, их много, у них жуткий облик и огромные адские звери…

— Нет никаких зверей, обычные лошади. Это ваш двоюродный брат приехал из Венгрии.

Глаза Окассена на миг перестали блуждать по стенам и потолку.

— Это тот, который хотел тебя похитить?

— О, ты даже помнишь это?

— Помню. Я догнал его и отобрал тебя, а ты потом ударила меня по лицу.

— Ну, прости меня за это, — прошептала Николетт. — Нет, Бастьен не приехал. Это его старший брат, Мишель с женой. Они очень хотят с тобой познакомиться.

— Они не арестуют меня? — подозрительно спросил он

— Нет, они хорошие. Всем привезли подарки, и тебе тоже.

Николетт надела на него чистую рубашку, кафтан, сапоги, затянула на его талии пояс.

— Слабо завязываешь. Дай, я сам, — машинально сказал он.

— Хорошо, что я с утра тебя побрила, — сказала Николетт. — Теперь только волосы приведём в порядок.

Волосы Окассена смущали её больше всего. Они очень быстро росли, и обычно он каждый месяц укорачивал их до плеч, посещая для этого цирюльника в замке Суэз. Сейчас Окассен отказывался подпускать к себе чужих, и даже жене не позволял стричь себя. В результате волосы отросли ниже лопаток, и единственное, что могла сделать Николетт — аккуратно расчесать их и связать на затылке.

— Ну, пойдём.

— Только держи меня за руку. Я их боюсь.

Так, за руку, они и ввела его в трапезную.

— Вот наш Окассен.

Мишель встал из-за стола, желая обнять кузена, но тот мгновенно спрятался за спину Николетт.

— Что нужно этому человеку? Он хочет забрать меня в тюрьму?

— Нет, он хороший. Садись, ешь.

Окассен сел на своё обычное место, во главе стола. Маленькая Бланка немедленно шмыгнула к отцу, уселась к нему на колени и придвинула ближе его тарелку.

— Что вам положить, батюшка? Кролика или барашка?

— Барашка.

Окассен долго и пристально смотрел то на Мишеля, то на Анну. Потом, наконец, поднял свой кубок:

— За ваше здоровье!

— И за ваше, кузен! — спокойно ответил Мишель, и чокнулся с ним кубком.

Потом никто не обращал на Окассена особого внимания, даже Анна, сначала смотревшая на него испуганно, стала играть с маленьким Тьерри. Потекла мирная беседа о родственниках, погоде, путешествиях.

— А давно Себастьен женился? — спросила мадам Бланка.

— Да через полгода, как вернулся из Франции.

Значит, когда Бастьен прислал подарки, он уже спал с другой, подумала Николетт. Тоски в её сердце не было, только нежная печаль.

— Вам подать паштет, батюшка? — спросила маленькая Бланка.

— Я сам достану, детка.

Окассен подцепил ломоть паштета ножом и ловко перенёс на свою тарелку. Попутно сделал замечание Роберу, который уронил кусок кролика себе на грудь:

— Ешь аккуратнее!

Мишель внимательно посмотрел на него. Спросил как бы невзначай:

— А сколько лет вашему сыну, кузен?

— Роберу семь, Дени пять, Тьерри год и два месяца, — не глядя на Мишеля, пробормотал тот.

Мадам Бланка отвлекла племянника новыми вопросами:

— А какая жена у Себастьена? Из благородных? Сколько он взял приданого?

— Да, она из дворянской семьи, — ответил Мишель, — моложе Себастьена на три года. Но уже была вдовой, когда они познакомились. Очень богатая, очень красивая. Блондинка, и…

Он обернулся и с улыбкой посмотрел на Николетт:

— Чем-то внешне напоминает кузину. Правда, Анна?

Его жена кивнула и быстро добавила что-то по-венгерски. Мишель перевёл:

— Анна сказала, что мы с Окассеном очень похожи.

— Да, — сказала Николетт, — я сначала даже испугалась!

— Ну, это наша порода, Суэзы, — заявила маленькая Бланка. — Мы все светлые и красивые, бабушка так говорит.

Мадам Бланка польщённо улыбнулась и поцеловала девочку.

Зашла речь о хозяйстве. Мадам Бланка стала жаловаться, как сложно вести дела без мужчины. Крестьяне честно уплатили оброк, но продавать излишки в городе некому. Конечно, Дамьен Маризи ездил дважды с мясом и овощами. Но возить зерно одному слишком хлопотно.

— Ничего страшного, — сказал Окассен. — Сложить в амбары и продать небольшими партиями ближе к Рождеству, тогда цены на хлеб поднимаются, даже выгоднее будет.

Мишель внимательно посмотрел на него и сказал негромко:

— Слушайте, да он вполне здраво рассуждает.

— Так он ведь не слабоумный, — сказала мадам Бланка. — Это порчу на него навели, не иначе. Может быть, тот мерзавец, которого казнили…

Она стала рассказывать о Гюи, но Мишель слушал не слишком внимательно. Он присматривался к Окассену и тихо говорил Николетт:

— Ест аккуратно, благополучно общается с вами и детьми, не уходит в себя надолго… это не сумасшествие, кузина!

Но тут Окассен заметил его взгляд и прижался к Николетт:

— Скажи ему, что я ни в чём не виноват. На моих руках нет крови. Я не хочу в тюрьму!

Николетт знаком попросила Мишеля отвернуться.

На другой день мадам Бланка хотела отвезти Мишеля познакомиться с другими родственниками, но он отказался.

— Лучше я займусь кузеном, тётушка. Я обещал вам полечить его. Мой отец лечил племянницу венгерского короля, страдавшую подобным расстройством, и заметно улучшил её состояние. Знаете, ведь мой отец написал научный труд о душевных болезнях.

— Господи, племянник! — воскликнула мадам Бланка. — Когда болит душа, идут не к лекарю, а в церковь. Разве у Окассена — болезнь? Тут колдовство или проклятие.

Но Николетт решительно перебила свекровь.

— Мы очень просим вас помочь, Мишель! Я всегда думала, что это болезнь, только не понимала, откуда она взялась. От тяжёлых родов? От испуга? Или, может, от какой-то заразы?

— Никто этого не знает, кузина, — серьёзно ответил Мишель. — Но мой отец разделяет точку зрения древних египтян, которые считали, что душевные болезни возникают, если поражена наша наружная душа.

— Разве душа снаружи? — удивилась Николетт. — А я думала, она — здесь…

Она приложила руки к груди и тут же покраснела до ушей.

— Я говорю глупости, да, кузен?

— Вовсе нет, — с улыбкой ответил Мишель. — Здесь, внутри, наша главная душа. Если поражена она, человек полностью безумен. Когда повреждается мозг, больной становится слабоумным. А повреждения наружной души вызывают такие расстройства, как у Окассена. Греческие медики называли это паранойей или френией.

— Матерь Божья! — воскликнула Николетт. — Что это такое?

— Временное помрачение рассудка, бред, беспричинные страхи. И раздвоение личности тоже.

Николетт настороженно спросила:

— Но вы ведь не будете связывать его, обливать водой, бить по голове?

— Конечно, нет! — заверил Мишель. — Мой отец считает варварством такое обращение с больными людьми. К сожалению, это практикуется повсеместно.

— А как вы собираетесь лечить его? — настаивала Николетт.

Мишель взял её за руку, улыбнулся, чем вдруг неуловимо напомнил Бастьена — такая же нежность была в его улыбке, когда он утешал Николетт в горькие минуты.

— Кузина! Вы добрейшая и благороднейшая женщина на свете! Ведь я всё знаю про вас и Бастьена. Он рассказал мне, почему вынужден был бежать из Франции. Если честно, сначала я подумал, что Бог покарал Окассена за то, как он поступил с вами. А теперь вижу — вы искренне сочувствуете его страданиям.

— Я с ним выросла, Мишель, — опустив глаза, ответила она. — Мы были как брат с сестрой. Мне его жалко.

— Вы любите его? — тихо спросил Мишель.

Николетт печально улыбнулась.

— За всю жизнь я любила только Бастьена. Знаете, по-настоящему, как в рыцарских романах. Но у меня трое детей от Окассена, и сейчас я жду четвёртого. Не могу я ненавидеть или не жалеть отца своих детей!

— Так ведь любовь бывает разная, — рассудительно проговорил Мишель. — Она не всегда такая, как в романах. Доброта и самопожертвование — это гораздо сильнее, поверьте.

Николетт быстро сняла с пальца колечко, которое Бастьен прислал ей после побега из Франции.

— Скажите, кузен, что здесь написано?

— «Прости меня», — перевёл Мишель. — Наверное, я должен был промолчать об этом, но Бастьен не раз говорил мне, что и вполовину не любит Франси так, как вас.

Николетт отвернулась и глубоко вздохнула, словно подавляя слёзы.

Несколько дней Мишель занимался составлением лекарств для Окассена. Часть ингредиентов была у него с собой, за остальными он съездил вместе с Маризи к итальянскому аптекарю в Брешан.

— Я вам напишу названия всех трав и пропорции. Потом, когда мы уедем, вы сможете сами составлять лекарства, — говорил он Николетт. — Учтите, что совсем вылечить такую болезнь невозможно. Но если пить лекарства, острых приступов не будет.

— До чего интересно! — сказала Николетт, наблюдая, как Мишель растирает и смешивает сухие травы, корни, семена. — Жаль, что я не мужчина, обязательно стала бы лекарем!

— Твоя мать была очень хорошей лекаркой, — возразила мадам Бланка. — Ведь она-то и выходила Окассена. Словно знала, что для тебя!

Четыре дня подряд Николетт поила Окассена лекарствами, и он всё больше спал. Целебное действие уже было заметно — всё реже больного одолевали страхи, а головная боль совсем прошла. Взгляд его стал осмысленным, лицо не кривилось, он даже просил Николетт, чтобы ему разрешили проехаться верхом.

— Нет, пока нельзя, — возразила она. — Завтра Мишель начнёт новое лечение. Вот после этого посмотрим.

Она велела слугам согреть воды и принести в спальню. Сама помыла Окассена и переодела во всё чистое.

— Зачем это? — настороженно спросил он. — Те, чужие, приказали помыть меня перед казнью?

— Не говори глупостей, — усмехнулась она. — Это не чужие, а твой двоюродный брат. Он лекарь. Завтра утром он погрузит тебя в лечебный сон.

— А пытать меня не будут? — с опаской поинтересовался он.

— Нет. А теперь будь умником, дай мне тебя постричь.

Он посмотрел на неё и засмеялся — та самая хитрая и колкая улыбка, которой Николетт не видела на его лице целую вечность.

— Я дам себя постричь, если ты ляжешь со мной.

— Разве я не сплю с тобой каждую ночь? — тоже засмеялась она.

— Нет, не так. Я хочу приласкать тебя.

— Хорошо, но не сейчас, ночью, — согласилась Николетт и, приоткрыв окно позвала:

— Бланка! Поднимись к нам, детка!

Девочка прибежала с мечом в руке, но, по крайней мере, с аккуратными косичками.

— Отец согласился, наконец, постричься, — сказала Николетт, — на всякий случай придержи ему руки, а то он станет махать ими и мешать мне.

Бланка с готовностью вцепилась в запястья Окассена.

— Вот так! — скорчив ему рожицу, сказала она. — Я сильнее вас!

— Разве я посмею сопротивляться тебе, моя милая принцесса? — в тон ей ответил он.

Когда Окассен спустился к ужину, все радостно зааплодировали ему.

— Совсем другое дело, — сказала Анна. — Теперь вы настоящий красавец, кузен!

— Я знаю! — гордо подняв подбородок, сказал он. — Много женщин было от меня без ума. Одна девушка, которую считали самой красивой во Франции, хотела выйти за меня, но её похитил одноглазый бандит. И эта меня любила…

Он бесцеремонно ткнул пальцем в Урсулу, подававшую на стол. Та покраснела и отвернулась.

— Но больше всех меня любит подружка. Она притворяется, что это не так, но все знают правду!

Настала очередь Николетт покраснеть. Но она тут же объявила:

— Давайте ужинать! Наливайте вино, Мишель!

На следующее утро Окассена перевели в комнату мадам Бланки, которую та уступила им для такого лечения. Тут было тише, чем в спальне Николетт, потому что окна выходили на задний двор. К тому же, у мадам Бланки стояло старинное кресло с высокой спинкой, в него-то Мишель и усадил пациента.

— Вы готовы, Морис? — спокойно спросил он.

— Вы не будете меня пытать? — нервно спросил Окассен, и руки его задрожали.

— Нет, что вы. Мы просто поговорим, хорошо? Не тревожьтесь. Представьте, что вы засыпаете после долгого, но приятного дня. Все ваши мышцы расслабляются, вы получаете удовольствие от отдыха. Мысли уходят, остаётся только чувство блаженства.

Мишель говорил медленно и спокойно, и Окассен перестал дрожать. Лицо его сделалось безмятежным, каким бывало в детстве, когда он крепко спал ранним утром. Николетт, уже знавшая от Мишеля, что такое лечебный сон, пришла в полное изумление. Слишком уж это напоминало колдовство.

— Вы меня слышите? — спросил Мишель. — Вы можете говорить, не выходя из сна.

— Слышу, — ответил Окассен.

— Как вас зовут?

— Окассен де Витри, — без малейшего сомнения сказал пациент.

— Вы здоровы?

— Не совсем. Иногда мне бывает плохо.

— Почему? Расскажите, что вы чувствуете, когда становится плохо?

— Голова сильно болит, и мне кажется, что у меня другое имя и другое лицо… я заключённый в тюрьме, в Руане, меня подозревают в убийствах многих женщин.

— Почему вам так кажется?

— Кто-то рассказывал об этом. Урсула? Нет, муж Урсулы. Он говорил о преступнике, который убивал женщин и уродовал им лица ножом. Тогда мне показалось, что это я.

— Почему вы так подумали? — мягко, но настойчиво спросил Мишель. — Ведь это странная мысль.

— Да, странная. Но меня сильно напугала эта история. Я боюсь смерти.

— Все люди смертны, такова наша природа, — спокойно проговорил Мишель. — Зачем же бояться?

— Я боялся смерти с самого начала, — сказал Окассен, и голос его дрогнул.

— С какого начала?

— Когда родился. Что-то душило меня, я едва не умер. Добрая женщина спасла меня. Поэтому я не люблю, когда убивают женщин или обижают их.

— Вы сами никогда не обижали женщин?

— Обижал, — сдавленно проговорил Окассен. — Всех женщин я ужасно обижал — и служанок, и свою матушку. А больше всех — Урсулу и Николетт.

Он шумно вздохнул и зажмурился, словно отгоняя страшные воспоминания.

— Я их бил, оскорблял, насиловал. С Урсулой занимался всякими извращениями.

Услышав это, Николетт вскочила, вся красная от стыда, но Мишель строго махнул ей рукой, приказывая молчать.

— Почему же вы вели себя так, если вам жалко женщин?

— Я боюсь смерти, и думал, что стану сильнее, если буду подавлять свои слабости.

— Вы больше не будете бояться смерти, — тихо, но властно произнёс Мишель.

— Не буду, — ответил Окассен.

— И ничего похоже на смерть — темноты, убийц, чудовищ, грозы.

— Не буду.

— Просыпайтесь, — своим обычным дружеским тоном сказал Мишель.

Окассен очнулся и несколько мгновений сидел застывший, с мутными глазами. Николетт испуганно наблюдала за ним. Он провёл ладонью по лицу и хрипло позвал:

— Николетт!

— Что, что милый? — с волнением воскликнула она. — Как ты себя чувствуешь?

— Паршиво, — ответил он. — Точно с того света вернулся. Долго я болел, Николетт?

— Три месяца. Господи, сколько всего случилось за эти три месяца!

Она бросилась ему на шею. Никогда в жизни ей не было так легко от слёз.