Счастливец

18

В напряженном молчании, в котором протекли немногие минуты ожидания, Поль превратился из мальчика, для которого земля была сказочной страной, в мужчину, вставшего лицом к лицу с мрачной действительностью. В эти считанные мгновения он пережил всю свою прошлую жизнь и постиг приближение темных грядущих дней.

Дверь отворилась и появилась принцесса, улыбающаяся, счастливая, с черным страусовым пером на шляпе и в собольей накидке, ниспадающей с ее плеч, — сиятельная леди. За ней шли полковник и Урсула Уинвуд. Поль склонился над протянутой рукой принцессы.

— Тысячу извинений за то, что я заставил вас ждать. Я не знал о вашем приходе. Я был занят со своими друзьями. Разрешите мне представить вам их. Это мистер Сайлес Фин, принцесса, директор-распорядитель акционерного общества «Fish Palaces Ltd». Это — два моих близких друга, мисс Сидон, мистер Симонс. Мисс Уинвуд, полковник, вы разрешите?

Он сделал жест, обычный при представлении. Принцесса кивнула; потом, пораженная их неулыбающимися лицами и странной манерой Поля, быстро повернулась к нему.

— В чем дело?

— Сейчас скажу.

Он подвинул ей кресло. Она села. Урсула Уинвуд села в кресло Поля. Остальные стояли.

— Мистер Фин явился объявить мне, что он выдвинут кандидатом от либералов Хикней-хиса.

— Поздравляю вас, — сказала принцесса.

Сайлес серьезно поклонился ей и обратился к полковнику Уинвуду.

— Мы уже несколько времени, сэр, находимся с мистером Савелли в отношениях личной дружбы.

— Понимаю, понимаю, — ответил полковник, хотя и был несколько озадачен. — Это очень любезно и дружественно с вашей стороны.

— Мистер Фин просит меня также снять мою кандидатуру, — продолжал Поль.

Принцесса недоверчиво рассмеялась. Урсула Уинвуд встала и сделала движение в сторону Поля, как бы готовая защитить его. Полковник Уинвуд нахмурился.

— Снять кандидатуру? Почему?

Сайлес Фин смял рукой свою черно-седую бороду и взглянул на сына.

— Нужно ли нам входить в подробности? Тут есть религиозные причины, которые, быть может, сударыня, — Сайлес обратился к принцессе, — будут вами неверно поняты. Возможно, мистер Савелли считает меня фанатиком. Я ничего не могу поделать. Я предостерег его. Это все. Прощайте, мистер Савелли.

Он протянул руку, но Поль не принял ее.

— Вы забываете, мистер Фин, что я просил вас остаться.

Он схватился за борта его сюртука так, что пальцы побелели, сказал сквозь стиснутые зубы:

— У мистера Фина есть еще и другая причина не желать моей кандидатуры.

— Эту причину вы не должны называть, — воскликнул Сайлес громким голосом, устремляясь вперед. — Вы знаете, что я не предъявляю никаких претензий!

— Я знаю это. Но тем не менее я объявлю ее. — Поль сделал паузу, поднял руку и холодно произнес, взглянув на принцессу: — Мистер Сайлес Фин оказался моим отцом.

— Что такое? — проговорил полковник после мгновенной тишины.

Принцесса глубоко вздохнула и выпрямилась в кресле.

— Вашим отцом?

— Да, мадам. Еще полчаса тому назад я не знал этого. Всю жизнь я не знал, что мой отец жив. Вот эти мои друзья могут засвидетельствовать, что я говорю правду.

— Но, дорогой Поль, — сказала мисс Уинвуд ласково, кладя руку на его плечо и стараясь заглянуть ему в лицо, — вы ведь говорили нам, что ваши родители умерли и что они итальянцы.

— Я лгал, — ответил Поль спокойно. — Но я был честно уверен, что женщина, называвшаяся моей матерью, не была ею, и я никогда не слышал о моем отце. Ваша деликатность, мисс Уинвуд, позволила мне выдумать лишь столько, сколько было необходимо.

— Но ваше имя — Савелли?

— Я принял его, когда поступил на сцену — я несколько лет без всякого успеха провел на сцене. Вы помните, что я пришел к вам изнемогший от лишений и без гроша.

Принцесса побледнела, и ее тонкие ноздри трепетали.

— И этот господин ваш отец?.. — она остановилась. — Ваш отец, но кто он такой?

Поль предложил Сайлесу говорить.

— Я, сударыня, — сказал тот, — человек, сам пробивший себе путь. Организовав торговлю рыбными консервами по всему Лондону и большим провинциальным городам, я, милостью Божией, составил себе значительное состояние.

— Рыбными консервами? — переспросила принцесса.

Сайлес поглядел на нее печальными и серьезными глазами.

— Да, сударыня!

— Я узнал также, — сказал Поль, — что бабушка моя была сицилианка, игравшая на улицах на шарманке. Отсюда — моя итальянская кровь.

Джен, стоявшая у двери вместе с Барнеем Билем, нервно теребившим своими корявыми пальцами поля шляпы, отвернулась так, что никто, кроме Биля, не увидел внезапно выступивших на ее глазах слез. Она поняла, как убога и незначительна была сама в присутствии этой великолепной и сиятельной леди; поняла и то, что принцесса была как бы создана для пары Полю, который никогда не казался ей таким великим, как теперь, когда он во имя правды вонзил нож в свое сердце.

— Я хотел открыть вам, чем была моя жизнь, — продолжал Поль, — в присутствии тех, кто знает ее. Вот почему я попросил их остаться. Еще час тому назад я жил в мечтах. По-своему я был честным человеком. Но теперь я узнал о моем происхождении, мои мечты рассеялись, и я стою обнаженный перед самим собой. Если бы хоть на минуту я оставил в заблуждении о моем прошлом мисс Уинвуд и полковника, которые были так добры ко мне, и принцессу, удостоившую меня своей дружбы, — я был бы обманщиком.

— Нет, нет, мой мальчик! — сказал полковник Уинвуд, стоя с глубоко засунутыми в карманы руками. Он наклонил голову и упорно смотрел на ковер. — Таких слов не следует говорить в этом доме. К тому же зачем нам знать все это?

Как истинный англичанин, он питал отвращение ко всяким неприятным объяснениям. Урсула Уинвуд поддержала его.

— Правда, зачем? — спросила она.

— Нет, это очень интересно, — проговорила принцесса, отчеканивая каждое слово.

Поль встретил ее взгляд и прочел в нем боль и досаду, и оскорбленную гордость, и презрение. На секунду в его глазах мелькнуло мучительное выражение. Он знал, что бесповоротно убивает любовь в ее сердце, и чувствовал чудовищную жестокость этого. Мгновение он колебался. Имел ли он на это право? Всего несколько минут назад она вошла в комнату с лицом, сияющим любовью; теперь ее лицо было таким же каменным и холодным, как и его собственное. Имел ли он право наносить этот удар? Потом уверенность овладела им. Так должно быть. Чем скорее, тем лучше. Из всех человеческих существ он меньше всего смел обманывать ее. Перед ней, чего бы это ни стоило, он должен был оставаться чистым.

— Это не так уж интересно, — сказал он. — И это недолго рассказывать. Я жил оборвышем в грязном ланкастерском городишке. Я спал на мешках в прачечной и очень редко ел вдоволь.

Женщина, которую я не считал моей матерью, истязала меня. Теперь я знаю, что она ненавидела меня, потому что ненавидела моего отца. Она сбежала от него, когда мне был год от роду, и скрылась; она никогда не говорила о нем. Я не знаю в точности, сколько мне лет. Я выбрал себе день рождения наугад. Будучи ребенком, я работал на фабрике. Вы знаете, чем был детский труд на больших английских фабриках. Я оставался бы там, если бы вот этот старый друг не помог мне сбежать, когда мне было тринадцать лет. Он странствовал по тем местам в фургоне, торгуя циновками и плетеной мебелью. Он привез меня в Лондон и поселил у матери мисс Сидон. Таким образом, я и мисс Сидон знали друг друга еще детьми. Я стал натурщиком. Когда я вырос, и это занятие перестало быть достойным меня, я поступил на сцену. Однажды, умирая от истощения и болезни, в бреду, я добрел до ворот Дрэнс-корта и свалился у ног мисс Уинвуд. Это все.

— Мы могли бы кончить с этим и перейти к дальнейшему, — проговорил полковник Уинвуд, все еще не поднимая головы и глядя исподлобья на Поля. — Когда и как встретили вы этого джентльмена, который, по вашим словам, ваш отец?

Поль в немногих словах рассказал.

— А теперь, когда вы слышали все, — закончил он, — считаете ли вы, что я имею право снять свою кандидатуру?

— Конечно, нет, — ответил полковник. — У вас есть обязанности перед партией.

— А вы как думаете, мисс Уинвуд?

— Можете ли вы спрашивать? У вас есть долг перед страной.

— А вы, мадам?

Она встретила его вызывающий взгляд и встала.

— Я не разбираюсь в сложностях английской политики, мистер Савелли, — сказала София. Она держалась очень прямо, но губы ее дрожали, и слезы готовы были пролиться из глаз. Она повернулась к мисс Уинвуд и протянула руку. — Боюсь, что нам придется отложить наш разговор о неимущих вдовах. Уже поздно. До свидания, полковник Уинвуд!

— Я провожу вас до кареты.

На пороге она повернулась, общим кивком простилась с Полем и присутствующими и прошла в дверь, которую открыл полковник Уинвуд. Поль следил за ней взглядом, пока она не скрылась — надменно скрылась из его жизни, оставив одного под тяжелым, холодным бременем. Мрак окутал его. Несколько минут он стоял неподвижно после того, как закрылась дверь, потом внезапно выпрямился.

— Мистер Фин, — сказал он, — как я уже говорил вам, я сегодня выступаю на митинге. Я намерен довести до общего сведения, что я — ваш сын.

— Нет, нет, — пробормотал тот хрипло, — нет!

— Я не вижу причин, — мягко отозвалась мисс Уинвуд.

— А я вижу причину, — возразил Поль. — Я должен жить на виду. Правда — или ничего.

— Тогда повинуйтесь вашей совести, Поль, — ответила она.

Но Сайлес выступил вперед, протягивая руку.

— Вы не должны делать этого. Вы не должны, говорю я вам. Это невозможно!

— Почему?

Он ответил странным голосом, глядя на мисс Уинвуд:

— Я скажу вам об этом после.

— Я оставлю вас одних. Мистер Фин, — она пожала ему руку, — надеюсь, вы гордитесь вашим сыном. — Потом она пожала руки Джен и Барнею Билю. — Я рада встретить таких старых друзей Поля. — А Полю, когда он открыл ей дверь, она сказала, глядя на него своими чудесными глазам к: — Помните, что Англии нужны мужчины.

— Хорошо, что женщины у нас уже есть, — ответил он с невольной дрожью в голосе.

Он закрыл дверь и подошел к отцу, стоявшему у камина.

— Скажите же теперь, почему я не должен говорить? Почему мне следует не быть честным человеком, а обманщиком?

— Из жалости ко мне, мой сын!

— Жалость? Какой же ущерб принесет это вам? Нет ничего бесчестного в борьбе отца и сына из-за депутатского кресла. — Он иронически рассмеялся. — Что касается меня, я не вижу, чего мне стыдиться. Мое прошлое чисто.

— Но не мое, Поль, — сказал Сайлес печально.

Впервые Поль склонил голову.

— Простите, я забыл. Но ведь все прошлое и похоронено в прошлом.

— Это может оказаться и не похороненным.

— Каким образом?

— Разве ты не видишь? — воскликнула Джен. — Если ты объявишь о ваших отношениях, это вызовет невероятное любопытство и произведет сенсацию. Они перероют все, что смогут, и выкопают все, что смогут о нем. О Поль, неужели ты этого не видишь?

— Тогда он конченый человек, сынок, — сказал Барней Биль, ковыляя к нему, — тогда он больше не кандидат. Понимаешь ли, ведь он не ирландский патриот, которому и тюрьма не вредит. Пребывание в тюрьме не такая почтенная штука, чтобы напоминать о ней, сынок! Если же ты оставишь все, как есть, никто об этом не будет спрашивать.

— Таково мое положение, — подтвердил Сайлес Фин.

Поль мрачно перевел взгляд с одного на другого. Так как, погруженный в мрачные мысли, он не отвечал, Сайлес отошел в сторону и, сложив руки, стал вслух молиться. Он согрешил, дав волю своему гневу. Он отдавал себя в руки божественному отмщению. Если такова была назначенная кара, пусть пошлет Господь ему смирение и силу перенести ее. Его дрожащий голос, его фанатическое лицо и молитвенная поза вносили странный диссонанс в уютную светскую комнату. Рядом с Джен, встревоженной и беспомощной, и Барнеем Билем с убитым видом все еще мнущим свою злополучную шляпу, он производил нелепое и зловещее впечатление. Полю он казался не столько человеком, сколько обитателем другой планеты, с неведомыми и неисповедимыми инстинктами и импульсами, спустившимся на землю и безумной рукой уничтожившим весь смысл его существования. Он даже не чувствовал злобы к нему, скорее сожалел об этом чужестранце, заброшенном во враждебный ему чужой мир. Когда Фин окончил молитву, Поль мягко обратился к нему:

— Всемогущий не избрал меня орудием вашего наказания, если это только может зависеть от меня. Я понимаю ваше положение. Я не скажу ничего.

Барней Биль кивнул в сторону кресла, где сидела принцесса.

— А она не разгласит?

Поль устало улыбнулся:

— Нет, старина, она сохранит все в тайне.

Этим закончился разговор. Поль проводил их вниз по лестнице.

— Я думал, что делаю, как лучше, Поль, — жалко проговорил Сайлес, прощаясь. — Скажите мне, что я не стал вашим врагом.

— Никогда, — сказал Поль.

Он тихо поднялся в свою комнату и сел в кресло у письменного стола. Его взгляд упал на заметки на листе бумаги. Поскольку радикалы выставили своего кандидата, заметки были ему больше не нужны. Он смял бумагу и бросил ее в корзину. Его речь! Он сжал голову руками. Вскоре он должен говорить перед большим собранием, быть центром надежд тысяч его сограждан. Эта мысль металась в его мозгу. Как в кошмаре, ему представилось, что он с дирижерской палочкой в руках стоит перед оркестром и, охваченный бессилием, не может управлять им. Не меньшим кошмаром было его настоящее положение. Какой-нибудь час назад, он был полон энергии и радости борьбы. Но тогда он был другим человеком. Утренняя звезда, звезда его судьбы закатилась вместе с Сияющим Видением. Он уже не был больше таинственным рыцарем, Счастливым Отроком, тем, кто призван пробудить Англию. Теперь он всего только молодой человек низкого происхождения, который путем обмана хотел занять высокое положение; обыкновенный ловкий авантюрист, хорошо владеющий словом, самоучка, заурядный малый.

Таким представлял себя Поль в глазах принцессы. И он думал, что она сможет простить ему это! Теперь он боролся уже не ради нее. Ради чего же? Из-за пробуждения Англии? Но сердце того, кто хочет пробудить великую страну, должно быть исполнено мечты, видений, блеска и радости жизни, а в его сердце был мрак.

Он вынул маленький агатовый талисман, прикрепленный к цепочке, и с горечью посмотрел на него. Это был только насмешливый символ обмана. Пол отцепил его и положил на стол. Он не будет больше его носить. Он выбросит его.

Урсула Уинвуд тихо вошла в комнату.

— Вы должны спуститься поесть что-нибудь перед митингом.

Поль встал.

— Благодарю вас, я ничего не хочу, мисс Уинвуд.

— Но мы с Джемсом голодны. Пойдемте, посидите с нами.

— Разве вы собираетесь на митинг? — спросил он.

— Конечно. — Она вопросительно подняла брови. — Почему бы нет?

— После всего, что вы слышали?

— Тем больше оснований для нас пойти. — Она улыбнулась, как в тот памятный вечер, шесть лет тому назад, когда держала в руках ужасную залоговую квитанцию. — Джемс должен поддержать партию. Я должна поддержать вас. Джемс сделает то же, что и я, через несколько дней. Дайте ему только время. Его ум работает не так быстро, как женский. Пойдемте. Когда у нас будет свободное время, вы выскажете мне все. Но пока я уверена, что все понимаю.

— Как вы можете? — спросил он. — Ведь у вас иные традиции.

— Не знаю как насчет традиций, но знаю, что я не отнимаю обратно мою любовь у того, кому дала ее. Я слишком ценю это чувство. А понимаю потому, что люблю вас.

— Другие с теми же традициями не могут понять.

— Я не собираюсь выходить за вас замуж, — произнесла она резко. — Отсюда и разница.

— Да, это так, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

— Если бы вы не были порядочным человеком, я не сказала бы вам такой вещи. Кроме того, я знаю, что вы меньше, чем кто-либо на свете, захотите назвать меня дурой.

— Что вы! — воскликнул Поль взволнованно. — Что я могу сделать, чтобы отблагодарить вас?

— Победить на выборах!

— Вы все-таки моя драгоценнейшая леди, моя самая дорогая и близкая, — проговорил Поль.

Ее взгляд упал на агатовое сердечко. Она взяла его и положила на ладонь.

— Почему вы сняли его с цепочки?

— Это маленькое ложное божество.

— Это была первая вещь, о которой вы спросили, придя в себя после болезни. Вы говорили, что хранили его с тех пор, как были еще маленьким мальчиком. Видите? Я помню. Тогда вы придавали ему большое значение.

— Я верил в него.

— А теперь не верите? Но ведь его дала вам женщина.

— Да, — ответил Поль, удивляясь по своей мужской недогадливости, откуда она могла это знать. — Я был тогда одиннадцатилетним ребенком.

— Так храните его по-прежнему. Повесьте его опять на цепочку. Я уверена, что это верное маленькое божество. Сделайте мне одолжение, возьмите его обратно.

И так как не было ничего, что не сделал бы Поль для своей драгоценной леди, он покорно прицепил сердечко на цепочку и положил его обратно в карман.

— Я должен поведать вам, — сказал он, — что эта дама — она казалась мне тогда богиней — избрала меня своим рыцарем на состязании в беге, на состязании малышей в воскресной школе, и я не победил, но в награду она дала мне это агатовое сердце.

— Но в качестве моего рыцаря вы победите. Мой дорогой мальчик, — продолжала мисс Уинвуд, и глаза ее были полны нежности, когда она положила руку ему на плечо, — верьте тому, что старая женщина говорит вам. Не выбрасывайте и малейшего осколка красоты, который был в вашей жизни. Прекрасные вещи — единственно истинные на земле, хотя люди и считают их иллюзорными. Без этого пустячка или того, что он символизирует, были бы вы сейчас здесь?

— Не знаю, — ответил Поль. — Возможно я избрал бы более честный путь.

— Мы приняли вас, как прекрасного человека, не из-за того, чем вы могли бы быть или не быть. Кстати, что вы решили относительно публичного заявления о ваших родственных связях?

— Отец мой, по личным причинам, убедил меня не делать этого.

Мисс Уинвуд глубоко вздохнула.

— Я рада слышать это, — сказала она.

Итак, Поль, поддерживаемый только удивительной дружбой женщины, выступил в этот вечер и произнес большую речь. Но гром аплодисментов, которым она была встречена, не нашел отзвука в его опустошенном сердце. Он не ощущал ни восторга, ни трепета. Речь, приготовленная Счастливым Отроком, была произнесена устами, чуждыми его пламенному и острому красноречию. Слова текли плавно, но отлетел проникавший их дух. Собрание, привыкшее к его магической улыбке, было разочаровано. Основы его политики удовлетворяли умы, но не говорили воображению. Если речь его не была плоской и скучной, то все же не оказалась и тем трубным звуком, которого ожидали его сторонники. Они перешептывались, неодобрительно покачивая головами. Их борец был не в форме. Он нервничал То, что он говорил, было правильно, но лишено огня. Те, кто были уже убеждены, утверждались в своем убеждении. Но новых сторонников так завербовать он не мог. Уж не ошиблись ли они в выборе? Не поднял ли этот слишком молодой человек бремя большее, чем было ему по силам?

Так говорили в тесном кружке политиков. Что касается остальных, то предвыборное собрание приносит с собой столько собственного энтузиазма, что надо быть особенно бездарным, чтобы погасить его. Полю устроили шумную овацию, когда он закончил свою речь, и толпа особенно ревностных поклонников шумно провожала его до экипажа. Но Поль знал, что это была неудача. Он говорил чужую речь. Завтра и в последующие дни, если он не бросит политической игры, ему придется говорить от своего нового лица. Чем-то окажется этот новый Поль?

Он ехал домой молча, с полковником и мисс Уинвуд, тщетно ища ответа на этот вопрос. Фундамент его жизни рухнул. Ему не на что было опереться, кроме собственного мужества, которого не мог сломить никакой удар. Он будет бороться. Он победит на выборах. Если жизнь потеряла более высокую цель, то пусть это станет смыслом его существования. К тому же он обязан напрячь все силы своей души ради преданной и верной женщины, лицо которой он неясно различал в полумраке кареты. А там пусть будет, что будет. Выше всего правда. «Magna est veritas et praevalebit»[48].

Когда кончился легкий ужин и полковник Уинвуд ушел к себе, Урсула Уинвуд задержалась в столовой. Сердце ее болело за Поля, у которого был такой мрачный и измученный вид. Она подошла к нему и прикоснулась к его волосам.

— Бедный мальчик, — пробормотала она.

Тогда Поль — он был ведь, в сущности, очень молод — не выдержал и, уронив голову на руки, излил все отчаяние своей души, в первый раз заплакав в тоске по утраченной возлюбленной. И Урсула Уинвуд пыталась утереть эти непривычные слезы и нежными руками исцелить рану.