На следующее утро я приняла душ и надела свой новый комплект белья из красного шелка, черную юбку и бордовый свитер. Я пыталась изображать из себя сексуальную, утонченную особу и больше не приходить в ужас от того факта, что я шизнутая кровопийная алкоголичка. Гордо выплывая из своей комнаты, я столкнулась нос к носу с Освальдом.
Он был так близко, что я чувствовала его дыхание, в котором ощущалась свежесть мятной зубной пасты. На нем был спортивный пиджак из мягкой замши и широкие брюки кофейного цвета. Мне подумалось, что он наверняка истратил на эту одежду всю свою скудную зарплату.
— Хорошо, что ты уже встала, — сказал Освальд. — Можно тебя попросить помочь сегодня в больнице?
— Я ничего не знаю о животных, — заявила я в надежде, что исполнять его просьбу не придется.
Освальд не застегнул верхние пуговицы своей рубашки, и его шея была обнажена. Мне вдруг показалось, что я вижу, как пульсирует артерия у основания его горла.
— Тебе и не нужно ничего знать о животных, — заверил меня Освальд, и на его лицо прокралась улыбка. — У администратора возникли личные проблемы. Тебе придется только отвечать на звонки и стараться сделать так, чтобы пациенты не волновались. Я буду тебе очень благодарен.
Он был невероятно серьезен и красив, поэтому я на секунду забыла, что передо мной Освальд, и поступила так, как обычно поступаю, когда серьезный и красивый парень просит меня о чем-нибудь, — дала согласие.
— Думаю, можно будет сунуть им какую-нибудь жратву, если они закапризничают?
— Да, это поможет, — согласился Освальд, и я заметила, что он расслабился. — Позавтракаем прямо там.
Выходя из дома, мы наткнулись на Сэма.
— Милагро будет сегодня помогать мне в больнице. Не делай ничего такого, чего бы не стал делать я.
В ответ на попытку Освальда банально пошутить Сэм нервно улыбнулся.
Мы сели в среднего размера седан, который, как я полагала раньше, принадлежал Эдне, и включили приемник. Он оказался на волне «Национального общественного радио».
— Выбери что-нибудь сама, — порекомендовал Освальд, и я, повозившись с тюнером, в конце концов обнаружив какую-то старенькую песню в стиле фанк.
Когда я услышала вульгарный текст сексуального содержания и стоны на заднем плане, было уже поздно, поэтому пришлось оставить все как есть.
Откашлявшись, я ляпнула невпопад:
— Уверена, что опыт, приобретенный в больнице, поможет тебе попасть в школу ветеринаров.
— Милагро, твоя уверенность полнит кровью все каверны моего сердца.
В этот момент мы переваливали через гору. Я задала давно волновавший меня вопрос:
— Освальд, ты всегда говоришь так, что на ум приходят всякие непристойности, или все дело во мне?
На его лице вспыхнула ослепительная улыбка.
— Все дело в тебе.
Остальное время пути мы провели в молчании, которое нарушало только радио, изрыгавшее соблазнительные песенки о фокусах-покусах в горизонтальном положении. Мы въехали в старомодный городок-игрушку, где я встретила Кэтлин, миновали большую ветеринарную больницу и свернули с главной улицы к какому-то зданию без вывески. Освальд обогнул дом и остановился на одном из нумерованных мест стоянки.
— Что, у больницы нет вывески? — удивилась я.
— Клиенты предпочитают анонимность.
Освальд провел меня в вестибюль, а потом, открыв ключом какую-то дверь, придержал ее для меня. Я уже шагнула было за порог, но тут увидела на стене скромную медную табличку — «Освальд К. Грант, Д.М.' [66]».
Я резко остановилась, и он натолкнулся на меня сзади.
— Освальд, что это, черт возьми, значит? — спросила я, указав пальцем на табличку.
— Д.М. — дядя медик, — рассмеявшись, пояснил Освальд.
— Ну ты козел! Почему ты постоянно говорил мне, что хочешь стать ветеринаром?
— Ты так увлеклась этой идеей, что мне было жаль тебя разочаровывать.
Я бы, наверное, продолжила орать на него, если бы в вестибюле не появилась симпатичная пожилая женщина с крашеными светлыми волосами, напоминавшими пушок. Ее глаза мягко смотрели сквозь стекла очков в серебряной оправе.
— Доброе утро, доктор Грант.
— Доброе утро, госпожа Валинтини.
Освальд схватил меня за локоть и потащил в свой офис. Когда он включил свет и снял помещение с охраны, моим глазам открылась простенькая, но элегантная приемная.
— Это Милагро. Сегодня она будет работать администратором. Сьюзи отпросилась по семейным делам.
— Приятно познакомиться, Милагро, — сказала женщина. — Спасибо за помощь.
— Приятно познакомиться, госпожа… — Я запнулась на ее фамилии.
— Валинтини, — подсказала она и подмигнула. Подняв руку с бумажным пакетом, женщина сообщила Освальду: — Я принесла ваши любимые маффины.
— Вы лучшая из женщин, — похвалил ее Освальд. — Я приготовлю кофе. Может быть, покажете Милагро телефоны?
Он пошел дальше по коридору, а госпожа Валинтини, ничуть не смущаясь, оглядела меня с ног до головы.
— С тобой ведь ничего не делали, верно? Я всегда это вижу. Отличные грудки, кстати.
— Спасибо. Некоторые считают, что настоящие выглядят ужасно.
Она хмыкнула.
— Просто завидуют. Я была бы рада вернуть свою настоящую. — Госпожа Валинтини выпятила грудь, чтобы продемонстрировать свои аккуратные булочки. — Одну мне удалили из-за рака груди. Вряд ли можно придумать лучшую замену, чем эта — ее сделал доктор, — но я все равно скучаю по старой, висячей.
— Ой, — проговорила я, когда до меня вдруг дошло. — Освальд — пластический хирург?
— Один из лучших. Хотя я, наверное, необъективна.
Госпожа Валинтини показала мне, как работают телефоны и интерком, и рассказала о графике приема.
— Сегодня довольно-таки легкий день, — заверила она. — Одни консультации. Правда, пациенты очень волнуются, поэтому надо их выслушивать и успокаивать.
Освальд вернулся, неся большую тарелку, на которой были кружка кофе и маффин с морковкой и цуккини. Я одарила его злобным взглядом.
— Милагро — очень отзывчивая девушка, — сказал он. — У нее все получится.
И у меня действительно все получалось; хотя несколько раз я все-таки бросала трубку. Ко мне периодически заходила госпожа Валинтини, чтобы проверить, как мои дела, и немного поболтать о том о сем. Один раз она спросила, знаю ли я доктора Хардинг.
— Она прекрасный человек, — подтвердила я. — Очень преданный и достойный восхищения.
— Просто подарок, — согласилась госпожа Валинтини. — Особенно с тем носом, который ей сделал Освальд. Как теперь заиграло ее лицо!
Это уж точно. Мое воображение нарисовало такую картину: я стою перед Освальдом в старушечьих трусах, а он красным фломастером отмечает изъяны на моем теле.
— Думаю, он может найти недостатки во внешности любого человека, — заметила я.
— Нет, зайчик мой, она сама на этом настояла. Освальду нравится разнообразие, но многие люди просто-напросто недовольны собой. Не все же такие, как ты. — Заметив мое замешательство, госпожа Валинтини пояснила: — Они хотят, чтобы у них снаружи было то, чего у тебя полно внутри. — Положив руки на свои полные бедра, она добавила: — Ты воплощенный секс, милочка.
— Я бы предпочла, чтобы ко мне относились серьезно, — возразила я.
Госпожа Валинтини захохотала так, что у нее слезы полились из глаз.
— Научись пользоваться этим, зайчик мой, и радуйся, пока это есть.
Я ожидала увидеть клиентов, похожих на мою мать Регину и Кэтлин Бейкер, но пациенты оказались очень разными. Один вдовец поведал мне, что хочет убрать мешки под глазами, чтобы снова начать встречаться с женщинами. Какой-то подросток изъявил желание привести в порядок ухо, пострадавшее во время аварии, а потом пришла женщина, полная решимости исправить свой подбородок, который она всегда ненавидела. Некая особа, оказавшаяся большой начальницей, пошутила, что, поскольку она сама достигла вершин своей карьеры, ее груди должны сделать то же самое.
Сегодня Освальд не был похож ни на игривого чудака с вечеринки Кэтлин, ни на праздно шатающегося бездельника с ранчо. Он целый час висел на телефоне, пытаясь отыскать кого-нибудь, кто согласился бы помочь неимущему пациенту; сидел на полу и играл с малышом, у которого была волчья пасть; а потом угощал нас с госпожой Валинтини бургерами.
Некоторым пациентам он шутливо говорил, чтобы они не нервничали, с другими был образцом профессионализма. В сущности, Освальд напоминал мне Сэма, и теперь я вполне понимала, почему Уинни хочет выйти за него замуж.
В общем, я как была дурой, так и осталась ею: до Освальда мне было далеко как до небес.