Счастье

VI

Началась новая странная жизнь. Я ходил на службу, ел, пил, спал, не выражал особой печали и совсем разучился чего-нибудь сильно желать. Волновал меня только один кот — Ванька. Когда я приходил домой, он бежал навстречу, мурлыкал, тёрся о мои ноги, потом снова подходил к двери и, подняв голову, смотрел на её ручку, — он всё ещё ждал Зину. Тёща прожила у меня почти год и сделала много добра мне и моей дочурке — Любочке. Она сама купала её, и в то время, когда я не мог ещё ничего сообразить, наняла мамку, купила корытце и всё необходимое.

Я долго боялся своего ребёнка, и когда слышал писк Любочки, в моей голове ясно рисовалась та ночь, в которую она родилась, вспоминались стоны Зины и запах лекарств. Целый день я проводил теперь на заводе и работал без устали. Поздняков прибавил мне ещё пятьдесят рублей в месяц и назначил заведующим сбытом орудий и машин. Дома я чувствовал себя чужим. С тёщей почти не разговаривал, а с Лёлей встречался за обедом. Она выросла, подурнела и смотрела на меня с какою-то затаённой ненавистью, — вероятно, считала убийцей Зины. Однажды зимой я вошёл в детскую. Тёща с Любочкой на руках сидела на кровати, а мамка играла с Ванькой, который прыгал ей через руки. После каждого его прыжка Любочка начинала громко смеяться. Выражение её личика поразило меня сходством с Зиной, — также морщился носик, и по углам рта делались такие же ямочки. Тогда Любочке уже было одиннадцать месяцев. Во мне вдруг проснулось во всей силе отцовское чувство. Удивительное это чувство. Мне кажется, его почти невозможно определить. Для не имеющих детей оно непонятно совсем, а каждый отец чувствует к своим детям любовь иначе, чем другой. С этого дня я стал проводить возле Любочки всё свободное время и следил за её сном, едой и играми. Тёще это не понравилось. Сначала она только сопела, досадливо чесала у себя за ухом и отворачивалась, когда я входил в комнату. Потом намекала, что мне здесь нечего делать, и, наконец, вечером вошла ко мне в кабинет и заговорила дрожащим шёпотом:

— Фёдор Фёдорович, вы погубили свою жизнь, вы погубили мою дочь, — отняли Зину у меня и у человека, который любил её в тысячу раз больше, чем вы, и сумел бы сберечь. Теперь со своими теориями о воспитании вы погубите и Любочку… Отдайте мне её… Отдадите?..

Сначала мне захотелось выгнать эту старуху вон из комнаты, но я сдержал себя, закурил папиросу и только раздавил бывшую у меня в руках коробку от спичек. Я инстинктивно чувствовал, что её просьба была вызвана не эгоизмом, но от её первых двух фраз кровь бросилась мне в голову: они были сказаны исключительно с целью сделать мне больно.

— Нет, — сказал я.

— В таком случае я уезжаю из вашего дома.

— Буду очень рад…

— Вы думаете, что вы умны, но вы сумасшедший, и я сумею взять у вас ребёнка, — уже крикнула она и вышла.

Я ничком облокотился на письменный стол и думал: «Не может быть, чтобы разумное отношение к ребёнку его погубило. Если нужно будет, я брошу эту службу и отдам для дочери всю свою жизнь».

На следующий день тёща и Лёля переехали в свой домик. Любочку только что отняли от груди, она капризничала и, видимо, скучала без бабушки. Пришлось переменить несколько нянек. Все они бесили меня неряшливостью, непроходимой глупостью и равнодушием к ребёнку. Прогнав одну из них, я решил написать тёще, что согласен отдать ей Любочку на год, с правом навещать её, когда захочу. Перо рвало бумагу и не находилось нужных выражений. Я откинулся на спинку кресла и долго смотрел на большой портрет Зины. На парадном позвонили. Кухарка, шлёпая босыми ногами, пробежала отворить дверь, а потом просунула голову в дверь и сказала, что пришла наниматься новая нянька. Я велел её позвать. Вошла женщина лет тридцати, с серьёзным и спокойным взглядом, немного рябая, одетая не совсем по городскому.

— Здравствуйте, — она поклонилась.

— Здравствуйте, вас кто-нибудь прислал?

— Никто не присылал, а от людей слыхали.

Я хотел отправить её, но то, что она рассказала, расположило меня в её пользу.

Она недавно приехала из Симбирской губернии, потому что там был голод, и слыхала, что на юге платят больше жалованья. Дома оставила мужа, которого искалечило на железной дороге, и двух подростков детей.

— Ради них я, барин, и заехала сюда, времена у нас настали тяжкие. Рекомендации у меня нет никакой, а только я вашему ребёночку заместо родной буду. Служила я в няньках у дьякона и у исправника, и довольны мной были. Как мужа переехало — пошла домой…

Было что-то скромное в её фигуре и искреннее в словах.

«Должно быть не избалована и мудрить не будет», — подумал я и сказал, чтобы она оставила паспорт. Новую няньку звали Ариной. С Любочкой она обращалась нежно и была опрятна. По воскресеньям поздравляла меня с праздником и всегда очень долго молилась Богу. Когда я засыпал, её шёпот смешивался в моих ушах с чиканьем часов. Мне не нравилась только одна особенность её характера. Она не могла равнодушно видеть ничего недопитого и недоеденного и сейчас же прятала или съедала остатки хлеба и жаркого. То же было с чаем, молоком и Эмской водой. Однажды она выпила раствор бертолетовой соли и чуть не отравилась. Любочка привязалась к Арине с первого же дня, за это я готов был простить ей её обжорство и часто думал, что сделал хорошо, оставив дочурку у себя. Тёща не появлялась, но мне казалось, что я даже с другой далёкой улицы чувствую на себе её ненависть, и она хотела взять к себе Любочку, чтобы научить и её ненавидеть меня.