Счастье жить

Лиза

Какое имя должна носить классическая тургеневская девушка из сентиментальных романов? Конечно же Лиза. Бедная Лиза. У современной Лизы из романов обязательно строгое платье, высокая прическа, слабое зрение, повышенная чувствительность — и она девственница. Даже если ей далеко за четвертак. Двадцать семь лет — это ведь далеко за четвертак? Еще Лиза обожает животных, рыдает над судьбой бездомных кошечек и собачек, занимается чем-нибудь возвышенным — например, работает в библиотеке или учит детей музыке, носит дешевые классические туфли-лодочки, морщится от запаха табака, пьет только сок и мечтает о принце. Может быть, после тридцати на нее позарится какой-нибудь ученый-неудачник или такой же, как она, не от мира сего инженер-педагог, тоже девственник, тоже со слабым зрением, сутулый, лысеющий, представляющий себя сильным и брутальным. Как раз с Лизой он и станет сильным — на ее фоне это несложно. И еще Лиза нескладная — или слишком тощая, или, наоборот, квадратная, волосы у нее сероватого оттенка, глаза сероватого оттенка, вся она сероватого оттенка — в толпе не различишь и при встрече не узнаешь. Макияжем она не пользуется — косметика есть зло наряду с кучей изобретений последних веков.

Лиза не любила свое имя потому, что ассоциации у нее с ним связывались именно такие. В садике ее дразнили «Лиза-подлиза», но на самом деле Лиза была не подлиза, а намного хуже, Лиза была незаметная мышь, сентиментальная гувернантка из книг Шарлотты Бронте, торжествующая серость, которая в реальности никогда не дождется принца. Даже если она совершенно не страшная, умеет пользоваться косметикой, успешна в выбранной профессии, нравится некоторым мужчинам и вполне адекватна в общении. Это не важно. Важно, что исторически Лиза — мышь. В глубине души — серость. И сидеть ей в девственницах до конца жизни.

Если бы Лизины коллеги из строительной компании узнали, что симпатичная, приветливая помощница генерального директора страдает заниженной самооценкой и у нее проблемы с личной жизнью, они бы не стали показывать пальцами и смеяться, они бы просто не поверили. Более того, один из курьеров был даже слегка влюблен в девушку и, подслушай он ее мысли насчет «Лизы — серой мыши», удивился бы до потери сознания. Его маму звали Елизаветой, мама до пятидесяти лет оставалась душой компании и любимицей мужчин, и это имя ассоциировалось у него исключительно с красивой светской дамой.

Лиза казалась окружающим среднестатистической современной девушкой, стильной, благополучной, успешной, приятной в общении. Никто не догадывался, насколько она себя не любит.

В детстве мама часто говорила Лизе, что ее заслуги нет ни в чем. То, что Лизу выбрали принцессой для утренника, — заслуга Бога, который дал ей неуродливую внешность. То, что Лиза хорошо учится, — заслуга Бога, который дал ей достаточные способности и усидчивость. То, что к Лизе благоволят некоторые учителя, — тоже заслуга Бога, который дал ей сносный характер. Мама никогда не использовала хвалебных прилагательных вроде «красивая», «умная», «добрая» и постоянно напоминала девочке, что гордиться ей нечем, гордость вообще грех, а за каждый успех нужно истово благодарить Бога. Любые попытки дочери как-то похвастаться в присутствии даже близких родственников мама сразу пресекала, высмеивала достижения или сравнивала, допустим, стихи юной Лизы со стихами Анны Ахматовой — так, что Лизе сразу становилась очевидна собственная ничтожность. А уж если вдруг мама замечала, что Лиза пытается сравнивать себя с кем-то в свою пользу, например, сообщает за обедом, что Маша написала сочинение плохо, а ее, Лизу, учительница очень хвалила и читала ее сочинение вслух, — начинались неприятности. Мама замолкала, уходила в свою комнату, Лизе приходилось долго вызывать ее на разговор, а потом выслушивать, как маме стыдно за злую и завистливую дочь, которая явно попадет в ад из-за гордыни. Мама даже плакала порой и умоляла Лизу молиться и просить прощения, чтобы не попасть на горячую сковородку. Лиза тоже плакала, но стать идеальной по маминым меркам все равно не могла, как ни старалась.

Мама говорила, что Лиза пошла в отца и на ней лежит двойной груз грехов — своих и его. Лизин отец был страшным грешником — он не верил в Бога, смеялся над Лизиной мамой, не ходил в церковь, не молился, а самое страшное — ушел к другой женщине, бросив трехгодовалую дочь. Лизина мама не принимала алиментов, считая, что сатанинские деньги не пойдут на пользу, не разрешала бывшему мужу видеться с ребенком, чтобы он не развратил детскую душу, и очень боялась, что Лиза пойдет по стопам отца, погрязнет в гордыне и блуде. Если бы можно было сдать девочку в монастырь, мама бы так и сделала — но батюшка благословения не дал. Лиза подслушала как-то разговор мамы с подругой — прихожанкой того же храма.

У Лизы никогда не водилось ничего лишнего. Одежда — только самая необходимая, игрушек — минимум, сладости — строго по праздникам, а карманные деньги и вовсе ни к чему — это соблазн. В главной молитве «Отче наш» не случайно сказано: «Не введи во искушение». Лизина мама старалась не вводить дочь во искушение, поэтому не разрешала смотреть телевизор, ходить на дни рождения к одноклассникам, самой выбирать себе платья или дружить с мальчиками. Она до девятого класса провожала Лизу в школу и забирала из школы, благо работа позволяла — мать по утрам убиралась в доме, а вечерами шила на заказ. Когда отец жил с ними (Лиза этого уже не помнила), мама работала воспитательницей в детском саду, а после его ухода сразу написала заявление — теперь ей нужна была работа, позволяющая контролировать все передвижения дочери, чтобы не упустить ребенка.

Лет с четырех по выходным мама брала Лизу с собой в храм, где пела в хоре и обучала желающих шитью. Лиза вместе с другими детьми занималась в воскресной школе, учила молитвы, а когда подросла — стала помогать бабушкам-служительницам. К великому сожалению матери, голос у Лизы оказался слабым, петь в хоре девочку не взяли, зато Лиза прекрасно вышивала.

В общем, искушений свободным временем, деньгами, материальными ценностями и прочими соблазнами мира у Лизы не было. Жили бедно, поскольку почти все деньги мама отдавала в церковь, из одной курицы готовили четыре блюда (Лиза на всю жизнь возненавидела вкус курицы), под сломанные ножки дивана подкладывали книги, даже треснувшую чашку заклеивали изолентой, а колготки зашивали по многу раз. В классе Лиза была одета хуже всех, и мама ее соседки по парте как-то попыталась сделать девочке подарок. Увидев замечательную розовую кофточку («Танечке не подошла», — деликатно сказала женщина), Лиза запрыгала от радости и тут же надела обновку, но радость продолжалась всего час до прихода мамы. Мама сразу потребовала вернуть подарок, поскольку они не нищие и в подачках не нуждаются. Уговорить ее не удалось.

Наверное, судьба Лизы была предрешена — все-таки монастырь. Но неожиданно мама умерла. Она как раз возвращалась из церкви, переходила дорогу, а из-за крутого поворота занесло на первом льду джип. Абсолютно трезвый водитель не справился с управлением, и когда приехала скорая, рыдал, держа на руках еще теплое тело. Суд Лиза практически не запомнила. Совсем молодому парню дали условный срок — девушка просила об этом, помня мамины наставления о всепрощении.

У нее в душе была странная пустота. Она закончила школу в прошлом году, в институт поступать, естественно, не стала, помогала маме с уборкой и шитьем и бесплатно работала в храме. Теперь ходить в храм стало вроде как незачем, заказы на шитье молодой девочке никто доверять не собирался, да и уборщица на замену маме нашлась быстро. Лиза хотела что-нибудь продать — но в их квартире продавать было нечего, даже обручальное золотое кольцо и сережки, подаренные когда-то отцом, мама давно отнесла в церковь.

Через неделю после похорон Лиза позвонила отцу. Трубку взяла жена. Лиза едва не повесила трубку, но опомнилась.

— Простите, пожалуйста, можно Романа Геннадьевича?

— Минуточку.

Шуршание, звуки шагов, детская возня — и наконец Лиза услышала незнакомый мужской голос:

— Алло?

— Роман Геннадьевич?

— Да, здравствуйте, с кем я разговариваю?

— Меня зовут Лиза.

Девушка замолчала. Она совершенно не придумала, что должна говорить дальше.

— Да, я вас слушаю, Лиза. Что вы молчите? Вы по какому вопросу?

Лиза молчала.

— Алло? Лиза, может быть, вы перезвоните? Что-то вас совсем не слышно.

— Роман Геннадьевич, вы помните… — Она запнулась, но продолжила: — Вы помните, у вас раньше была жена Люба? Пятнадцать лет назад?

Теперь замолчал он.

— Помните? — повторила вопрос Лиза.

— Да, конечно. Что случилось?

— Она умерла. Мама умерла.

Лиза заплакала. А Роман Геннадьевич наконец все понял.

— Лиза… Лизочка… извини, что я… подожди секундочку… ты сейчас где?

— Дома.

— Вы с Любой… то есть ты живешь все там же?

— Да.

— Лизочка, никуда не уходи, я через час приеду. Сейчас быстро приеду, и мы все обсудим. Хорошо?

— Хорошо, — сказала Лиза.

Что именно она может обсудить с сатанинским отродьем, извергом и проклятым грешником, девушка не представляла. Но больше ей некому было звонить во всем мире — с родней мама поругалась давным-давно, а подруги по храму почему-то исчезли вместе с мамой.

Роман Геннадьевич и в самом деле позвонил в дверь через час. Лиза с удивлением смотрела в лицо своего отца — он был невысокий, плотный брюнет с широкими плечами и большими серыми глазами. Если бы Лиза встретила его на улице — он бы ей понравился, такие лица вызывают доверие, располагают к себе. Ничего сатанинского в отце не было.

— Здравствуйте, — сказала Лиза.

— Здравствуй… — он замялся, — что же ты на «вы», я все-таки твой папа, впрочем, извини, я забегаю вперед, можно я пройду?

— Конечно.

Лиза отступила на несколько шагов, пропуская отца в прихожую — и только теперь заметила за его спиной маленькую полную женщину с темной косой, уложенной красивым венцом вокруг головы.

— Это Аня, моя жена. Аня, это Лиза, моя дочь.

Аня неловко шагнула вслед за мужем.

— Раздевайтесь, проходите на кухню. Хотите чаю?

— Да, спасибо большое. Только мы ничего не купили к чаю, не сообразили, ты извини.

— Ничего страшного.

Лиза убежала на кухню — обрадовалась, что можно больше не рассматривать отца и его новую жену, а занять руки делом. Аня и Роман с ужасом смотрели на покосившийся шкаф, отклеившиеся старые обои, треснувшее зеркало и стоящие на виду заношенные туфли Лизы. Потом, слушая ее рассказ о жизни с мамой и о маминой смерти, Аня чувствовала, как по спине бегут мурашки — она должна была настоять и забрать падчерицу к ним, пусть даже понадобилось бы судиться с ее матерью.

— И я теперь совсем не знаю, что мне делать, — завершила рассказ Лиза.

— Переезжай к нам, — предложил Роман, которого она звала по имени-отчеству, — квартиру сдадим, деньги отложишь на учебу.

Лиза настолько привыкла подчиняться, что сразу согласилась.

В доме у отца ее потрясло буквально все. Оказывается, от Ани у Романа Геннадьевича родилось двое мальчишек-погодков, которым сейчас исполнилось четырнадцать и тринадцать. У каждого была своя комната (после переезда Лизы они поселились в одной), куча одежды, красивые книги на полках, телевизор, игрушки и даже компьютер — пусть один на двоих, но самый настоящий, о таком Лиза не могла даже мечтать. По выходным мальчишкам разрешали спать до полудня, приглашать гостей, самим ходить в гости, Аня и Роман ходили с ними в театр, в кино и просто гулять. Сереже и Саше давали карманные деньги, покупали новую одежду, чтобы побаловать, а не только тогда, когда износится старая. Но самым удивительным показалось Лизе то, что оба парня занимались в каких-то кружках и хвалились своими успехами, а Аня и Роман вешали на стенку грамоты и дарили сыновьям подарки за их достижения.

Икон в доме не было. Правда, Роман сам прибил полочку в комнате, отведенной Лизе, увидев, что она забрала со старой квартиры любимые мамины образа.

К Лизе отнеслись как к родной. Аня в первые же выходные повела ее выбирать новую одежду и обувь и, невзирая на Лизины протесты, заставила перемерить половину недорогого приличного магазина, а потом купила целый гардероб. Вечером Лиза закрылась в комнате, разложила на кровати наряды и заплакала. У нее никогда не было своей комнаты, да и будь она, мама ни за что не разрешила бы закрыться. И нарядов таких, обтягивающих, ярких цветов, мама не купила бы никогда. Она не понимала, почему они с мамой жили, как велит Бог, но все было невкусным, некрасивым, и жизнь казалась серой и скучной, а Роман — сатанинское отродье и его незаконная жена Аня вообще не чтят Бога, но у них так весело, так здорово и так хорошо. Что-то получалось неправильно. Если вспоминать мамины истории и примеры, выходило, что Бог обязательно разгневается на Романа и Аню и накажет их — отнимет у них все и отправит в ад.

Лиза не хотела, чтобы отец и мачеха отправились в ад, а их грехи легли на плечи Саши и Сережи. Поэтому истово молилась за новую семью и просила Бога покарать, если нужно, ее, не выдержавшую искушения, а Романа и Аню простить.

Через месяц после того, как Лиза переехала к отцу, Роман спросил, чем ей было бы интересно заниматься.

— Может, будешь готовиться в институт? Выберешь специальность, наймем репетиторов, за год подготовишься?

Лизе казалось стыдным брать деньги у Романа. Они жили вовсе не богато. Роман брал подработки, Аня тоже. И хотя каждую копейку не считали, лишних денег не было. Она решительно отказалась.

— Хочу пойти работать.

— А кем бы ты хотела стать?

— Не важно. Мне стыдно жить за ваш счет. Раз ты не берешь денег, которые платят за квартиру, — я буду работать и отдавать зарплату.

Роман не стал спорить:

— Хорошо. Но давай договоримся, что ты все-таки пойдешь не в магазин за прилавок, а выучишься и получишь профессию. Так кем ты хочешь быть?

— Не знаю, — честно ответила Лиза.

Она не умела решать и планировать. Последний раз в девять лет у нее была мечта заняться танцами, но мама сказала, что это от лукавого и дело не богоугодное. Тем более что денег на костюмы все равно не хватило бы — и Лиза издалека восхищалась фотографиями одноклассницы, танцевавшей и вальс, и латину и даже игравшей в молодежном театре в красивых старинных платьях, ярких пышных юбках и блестящих трико. Потом эта одноклассница, Алла, основала свою школу танца живота и прославилась на весь мир. Ее ученицы и она сама выступали на всех крупных фестивалях, красивые и соблазнительные, а Лиза втайне думала, что, может быть, ей еще не поздно записаться в школу танца и освоить хотя бы азы.

— Я вижу, что ты интересуешься компьютером, верно?

— Да, — призналась Лиза, которую Саша и Сережа обучали простым программам.

Роман стал думать вслух:

— Ты очень привлекательная девушка, у тебя прекрасный характер, ты сообразительна, нравишься людям, тебе интересен компьютер. Хочешь пойти на курсы секретарей?

— Хочу, — обрадовалась Лиза.

Она отправилась на биржу труда — и вскоре уже училась обращаться с факсом и ксероксом, а дома Аня учила с ней основы делового этикета по какой-то брошюре. Голос Лизы, категорически не годившийся для пения, прекрасно подходил для телефонных переговоров — мягкий, в меру низкий и очень приятный, он нравился собеседникам. На курсах Лиза стала лучшей, и, хотя она никому об этом не сказала, Роман и Аня все равно как-то узнали и устроили праздник в честь окончания Лизиной учебы. Саша и Сережа сделали на компьютере грамоту «Лучшей ученице» и торжественно вручили ее сводной сестре. Лиза опять плакала вечером, закрывшись в комнате, — потому что предавала память матери. Ей стало казаться, что надо жить именно так, как живут Роман и Аня, а мама жила неправильно. Это было ужасно — видимо, зря мама столько лет старалась сделать из Лизы человека — Лиза так и осталась душевно убогой (это слово про себя она тоже подслушала в разговоре мамы с подругами).

Первая работа Лизы была в издательстве. Друг Романа искал так называемого офис-менеджера. Искал без особого успеха, потому что деньги были маленькие, работы много, коллектив большой и довольно нервный — на офис-менеджера регулярно срывались все сотрудники. Он согласился взять девушку без опыта, услышав про ее старательность и хороший характер.

Уже через два года в издательстве не представляли, как жили без Лизы. Она навела порядок в давно запутанных файлах, заменила искусственные растения на живые (все растения у нее цвели круглый год), охотно варила и приносила кофе всем сотрудникам вплоть до корректора, была приветлива, никогда не обижалась на повышенный тон, претензии или крик (кричать на офис-менеджера, кстати, все быстро отучились), соглашалась задержаться, когда требовалось, или прийти пораньше и помогала всем, кто просил. Лиза стала украшением приемной — аккуратно, не вызывающе одетая, с чистыми, блестящими волосами, легким макияжем (научили наводить красоту молодые девчонки-коллеги), всегда с улыбкой, с мягким приятным голосом — ее любили клиенты, которым приходилось дожидаться нужных людей на диванчиках, боготворило начальство, впервые переставшее искать вечно потерянные бумаги и решать вечно нерешенные проблемы.

Издательство выпускало научную литературу, часто приходили авторы — сплошь профессора и академики в возрасте далеко за пятьдесят. Эта капризная публика раздражалась от малейшего поглаживания против шерстки и постоянно жаловалась на предыдущих офис-менеджеров, а Лиза им нравилась. Старички охотно рассказывали ей о своих гениальных работах (и не важно, что Лиза не понимала практически ни одного слова из потока терминов) — она умела слушать, и они чувствовали себя нужными. Один маститый педиатр, член всех возможных академий, который никак не уходил на пенсию, хотя достиг шестидесяти пяти лет, всегда приносил Лизе цветы и шоколадки, а потом неожиданно сделал ей предложение — он овдовел лет десять назад. Почтенный старец был лучшим автором издательства, крупным светилом, его имя уже давно работало на него, принося неплохие доходы. В общем, партия была выгодной во всех отношениях. Девочки в издательстве затаили дыхание. Но Лиза…

Лиза, естественно, предложение отвергла. Она была недостойна крупного ученого, и даже если показалась ему интересной — значит, он просто плохо ее рассмотрел. Замужество не для таких, как Лиза. Замужество — для красивых, умных, ну… просто для других. У Лизы со словом «муж» ассоциировались боль, измены, проблемы, непонимание, даже жизнь в семье отца не смогла вытеснить из подсознания мамины установки.

Аня не раз заговаривала с падчерицей о мужчинах. Сначала робко попыталась просветить насчет интимных отношений и контрацепции, потом намекала насчет личной жизни, которая должна быть у молодой привлекательной девушки. Спрашивала, приглашают ли Лизу на свидания и почему Лиза не ходит, подсовывала билеты на выставки и в театр, даже уговаривала сходить куда-нибудь развеяться и потанцевать — в ночной клуб, например. Лиза не умела танцевать, а в ночной клуб зайти не смогла бы — умерла бы на пороге от стыда. Она впервые попробовала шампанского у Романа на дне рождения и очень удивилась, что не потеряла человеческий облик. В первый раз ее день рождения отмечали в девятнадцать лет. Лиза о нем, естественно, забыла — в детстве она ждала дня рождения и надеялась, что ей, как и одноклассницам, мама что-нибудь подарит и купит торт со свечками, но потом перестала ждать. Праздновать день своего рождения — тешить бесов, ведь никакой твоей заслуги в том, что ты родился, нет, и вообще, надо прожить жизнь достойно, а не отмечать факт ее наличия.

Роман и Аня, видимо, не знали твердых устоев Лизиной мамы. В день рождения она вернулась с работы, и ее встретили на пороге глупой, но такой замечательной песней про happy birthday, а потом каждый вручил подарок, и вынесли торт с девятнадцатью свечами. Лиза задула их под дружные аплодисменты, загадав, чтобы у ее любимых все было хорошо.

Как-то раз Лизе встретилась на улице мамина лучшая подруга.

— Лиза! Лиза, здравствуй!

— Здравствуйте, тетя Оля.

Лиза спешила на работу, но остановилась. Тетя Оля схватила ее за рукав и внимательно осмотрела с ног до головы. Взгляд у нее был недобрый.

— Что же ты в храм-то не придешь, по маме молебен не закажешь, записочку за упокой не подашь, на канун конфетку не положишь? Душа-то ее на том свете страдает, мучается, что дочка не молится, погрязла в грехах.

— Мама не мучается, — спокойно ответила Лиза, — она уже в раю.

— Нет, не будет Любаша в раю, — как-то злобно сказала тетя Оля, — чтобы в рай попасть, надо детей наставить на путь истинный, к Богу обратить, жизни научить. А Любаша смотрит сейчас на тебя, и душа ее страдает потому, что видит, что ты блудница и грешница.

— Я не блудница, — удивилась Лиза.

— Ой, а то не видно. Не умножай греха своего ложью. И одета ты как блудница и образ Божий на себе искажаешь краской дьявольской, и штаны нацепила, и волосы не покрыла. Что, стыдно в храм-то приходить? Сты-ы-ы-ыдно, — с каким-то торжеством продолжила тетя Оля, — эх, как чувствовала Любаша, что дочь ее по кривой дорожке пойдет.

— Тетя Оля, я спешу, извините.

Лиза не умела спорить, не умела отвечать хамством на хамство. Она залилась краской, слезы подступили к глазам. Остался один выход — сбежать и выплакаться в туалете на работе.

— Куда это ты спешишь? Бог-то, он все-е-е-е-е видит, все видит. Прощения не будет. Смертный грех — гордыня, а ты, я вижу, немалую гордыню приобрела. Любаша говорила, что растешь ты злая и завистливая, что гордыни в тебе на троих, а теперь, как умерла она, — бесы совсем тебя одолели.

Глаза у тети Оли загорелись.

— Пойдем со мной, пойдем в храм, к батюшке, он тебя отчитает, бесов изгонит. Господь — он прощает тем, кто раскаялся.

— Не могу, тетя Оля, я на работу опаздываю.

— Какая еще работа, какая работа? Должно в храме работать, заниматься богоугодным делом. А ты чем занимаешься?

— Секретарь я, — покорно ответила Лиза, пытаясь вырвать руку и уйти.

— От оно, от оно, — запричитала тетя Оля, — блудница ты вавилонская, и гореть тебе в аду! Отец твой был дьявольский слуга, и ты, его отродье, семя проклятое.

Лиза неожиданно обиделась. Не за себя — про себя она и так знала, что грешница и ни к чему не годное существо, — за Романа. Она полюбила отца всей душой — отец был добрый, веселый, заботливый, щедрый.

— Не говорите, чего не знаете. Мой отец — замечательный человек, его все обожают, он добрый.

Лиза решительно отвернулась и зашагала вниз по улице — к метро.

— Люди добрые! — вдруг завопила тетя Оля на всю улицу. — Что же это делается!

Лиза ускорила шаг.

— Умерла моя подруга, а дочь ее тут же ввергла себя в пучину порока. Блуд сотворяет, Бога не чтит, обуяла ее гордыня адская!

Лиза побежала. Тетя Оля еще что-то выкрикивала в экстазе, вокруг нее стали собираться люди, а Лиза бежала к метро и ничего не слышала из-за стука сердца.

В тот день ее отпустили с работы. Начальник сказал водителю отвезти девушку домой и проводить до квартиры. Лизу трясло в лихорадке, у нее дрожали руки, глаза блестели, щеки горели огнем. Аня тут же уложила падчерицу в постель, измерила температуру и вызвала скорую. Врачи посоветовали утром вызвать терапевта из поликлиники, сделали какой-то укол, и девушка заснула.

Неделю она проболела. Врач заподозрила нервный срыв, выписала таблетки от давления, какие-то успокоительные препараты и посоветовала минимум волнения — максимум положительных эмоций.

Лиза никому не рассказала о случившемся, и Роман предложил ей сходить к психологу.

— Со мной все в порядке.

— Верю. Я же не к психиатру тебя отправляю. К психологу ходят люди, у которых все в порядке, чтобы лучше себя узнать и сделать жизнь более интересной.

— Я не хочу.

Роман не сумел уговорить дочь. А Лиза не хотела тратить время и деньги на абсолютно бесполезные консультации — она знала, что психологи работают с нормальными людьми, которые что-то собой представляют. Посредственности — такие, как Лиза, — в психологах не нуждаются. Удел бездарностей — учиться быть добрыми, чтобы окружающие прощали бесполезность их существования.

Аня догадывалась, что у падчерицы проблемы с самооценкой. Она старалась почаще хвалить девушку, особенно при муже, сыновьях или гостях, подчеркивать вещи, которые у Лизы хорошо получались, и говорить комплименты каждый день. Но она не жила с Лизиной мамой пятнадцать лет и не представляла, насколько сильно Лиза себя презирает. Иначе, возможно, сумела бы придумать какой-то план насчет психологических консультаций. Аня была занята работой, мужем, сыновьями и недооценила размеры проблем скрытной, внешне всегда спокойной и добродушной Лизы.

Когда Лизе исполнилось двадцать семь, ее сводный брат, Сережа, женился и переехал жить к жене. Саша снимал квартиру вместе с другом — они хотели создать рок-группу и нуждались в свободном пространстве для репетиций. Лиза осталась с Романом и Аней. Роман уже всерьез строил планы, как выдать дочь замуж. Он догадывался, что у Лизы до сих пор не было мужчины, но считал, что это дело поправимое, главное — найти подходящего жениха, а там само собой сладится.

Он тоже не представлял, какие бури бушуют в Лизиной душе — бури, скрытые приветливой улыбкой и мягким голосом.