Щепа и судьба

1

Абзац первый

Да, моя собака, а точнее, пес по кличке Джой, все делает правильно. Уж такой он уродился. Ни более и ни менее — правильный. Для нас, людей, такой расклад большая редкость, а вот у четвероногих друзей нет-нет да и встречается. Так вот, подходя к зебре пешеходного перехода, он садится прямо на асфальт тротуара и терпеливо ждет, когда светофор подморгнет глазком цвета спелого лопуха и машины нехотя затормозят у жирной белой гусеницы, создавая видимость уважения к жалкой группе спешащих, словно за последней в жизни зарплатой, пешеходов. Тогда и Джой чинно пристраивается в центре неимущих граждан и всеми четырьмя лапами семенит по неубиваемой зебре на другую сторону, где у него свои собачьи дела, знать о которых нам, людям, совсем не обязательно.

Это все фигня, будто собаки видят мир исключительно в сером цвете. То результаты экспериментов разных недоделанных живодеров-любителей, что наверняка сами дальтоники от рождения. И потому я им не верю. Вот не верю и все тут! Может, собаки не хотят открывать свои тайны, поскольку им нравится вводить нас в заблуждение. Этакий протест против собачьего неравноправия. Они наверняка знают, что мы, люди, думаем о них. А мы думаем, будто бы мы для них серые. Как мыши. И даже петухи, в хорошем смысле этого слова, и павлины, в любом смысле, все одно — серые! Им, собакам, нравится, что мы так считаем и ладно. Так и живем: каждый при своем мнении.

Даже не представляю себе, как можно жить без собаки. Друзья приходят и уходят, а собака остается рядом с тобой. Скажу по секрету, многие из наших четвероногих друзей гораздо умнее своих хозяев. Возможно, и мой тоже. Но они тщательно это скрывают от нас. Иначе бы их давно отправили служить, работать и добывать хлеб насущный не только для самих себя, но и для хозяина. На это у нас ума хватит.

Вот взять хотя бы моего Джоя. Мне даже не пришлось учить его переходить дорогу там, где положено и когда положено. Он все понял с первого раза и промахов на этот счет не допускал. Не то что мои дети. Их сколько ни учи, они все делают наоборот: не на тех женятся, не тем делом занимаются, не так воспитывают своих детей, то есть моих внуков. У меня их много — внуков и внучек. Но некоторых я даже в глаза не видел, впрочем, как и детенышей Джоя, которые наверняка у него тоже есть и, надо думать, в избытке, поскольку отказать такому красавцу вряд ли посмеет даже самая занудная сучка в период очередного загула.

В этом вопросе мой пес большой спец и чует, где и в каком квартале появилась еще одна желающая быть оплодотворенной от кобеля королевских кровей. Поскольку, если верить тем бумагам, что меня снабдили хозяева щенка при его покупке, предки пса жили при королевских дворах Европы и имели исключительные права охотиться на благородных оленей, когда те еще посещали те благодатные места. Так что мое генеалогическое древо в сравнении с его, Джоевым, выглядит, как кустик полыни перед баобабом — веточки и разные там отростки, шишечки есть, но… человечество к ним относится почему-то без должного уважения, морщась при слове «полынь». А вот баобаб — это баобаб! С ним не поспоришь.

Кстати говоря, подозреваю, самому Джою хорошо известна его собственная родословная, поскольку порой он ведет себя, словно герцог какой-нибудь! Я же для него не более чем конюх, не вовремя оседлавший для выезда лошадь, тоже не хилой породы. Имел бы он желание и возможность, наверняка давно уволил своего нынешнего хозяина, а то еще и выпороть на конюшне приказал. Но до этого, слава те господи, пока не дошло…

Так вот, он у меня очень правильный пес и все делает правильно в отличие от своего хозяина: не женится каждый раз, как только его партнерша по этому самому делу объявляет, что наверняка скоро кого-нибудь родит. Не носится сломя голову в поисках случайных заработков, когда в доме заканчивается еда и даже не на что заправить машину. Он попросту подходит к пустой миске и переворачивает ее вверх дном. Попробовал бы я перевернуть пустую кастрюлю или надеть ее на голову очередной мамочке воспитываемых мной детей. Думается, это стало бы последней для меня публичной демонстрацией своего волеизъявления. Дальше мне пришлось бы проявлять свои эмоции в полном одиночестве перед по-прежнему пустой кастрюлей. Если бы только мне ее кто оставил на память о счастливейших годах нашего совместного прозябания. Но кастрюли сейчас резко пошли в гору в цене и под гору в своем качестве. Если что мне обычно оставляют, то разве что дырявый таз и ржавое корыто. И не более того. Прав классик, времена меняются, а бабы остаются все теми же…

У Джоя в этом плане все не так. Если его не накормить в урочный час, то он устроит такой вой, того и гляди заявится с проверкой какая-нибудь служба защиты животных и заберет пса под свою опеку. Этакая собачья ювенальная юстиция. Им пустую кастрюлю на голову не наденешь… Они, доблестные защитники детей и животных, способны припаять тебе статью, о которой ты ранее всуе прожитых десятилетий и слыхом не слыхивал.

Короче, лафа, а не жизнь у братьев наших меньших. Думается, им скоро отдельные пешеходные дорожки выделят и еще какие-нибудь привилегии припишут, как всякому опекаемому властью меньшинству: одним родовые угодья, другим — престижные бары. А вот мы, которых большинство, можем и без выкрутасов разных прожить. Тогда как меньшинства надо беречь.

Пишу вот себе, то есть печатаю, и думаю — а может быть, зря я эти самые меньшинства походя лягнул без особой на то причины? Будет читать эти строки кто-нибудь из их числа, скривится, мол, гомофоб автор этот или хуже того словечко придумает. Нет, я совсем даже не против вас, ребята, живите и размножайтесь, как можете и умеете. Да хоть вверх ногами переходите по зебре, наверняка все водители сразу обратят внимание на такого трюкача и, если успеют, то затормозят, а нет… На нет, как известно, и суда нет. Ходите правильно — и весь сказ.

Абзац второй

О другом сказать хотел… Зря мы, когда ни попадя, строим из себя людей чутких и донельзя сердобольных, бросаемся, забыв обо всем на свете, утешать и сострадать разным обиженным-униженным. Разве они, обиженные Богом и жизнью, когда-нибудь обиды свои попрячут и о нас вспомнят? Пожалеют? Осыплют голову пеплом? Черта с два! Наши с вами нормальные людские заботы как были, так и останутся на нашей совести, и вряд ли стоит ждать помощи хоть с юга, хоть с севера, тем более от тех, кто противостоит всем прочим.

Вот, к слову сказать, жили когда-то такие ребята — народники. И от нечего делать взялись они думать и сострадать ни больше ни меньше как сразу за весь русский и остальной тоже народ. Переживали, как это крестьянство в темноте и невежестве живет. Мол, надо научить их правильно жить. И айда просвещать тех крестьян, от работы отрывать, уму-разуму учить. Не помогло. Видно, на разных языках говорили и не все их умные речи понимали. Для крестьян они все одно барами остались, что от жиру бесятся. Слушать, может, и слушали, но при том свою думку думали, как бы тех радетелей подальше сплавить, и без них забот полный рот. А потому от греха подальше тихо-мирно сдали их полиции, пущай там разбираются, чего они хотят, призывая народ жить иначе.

Тогда те народники, видя, что крестьянина добрым словом не проймешь, научились делать бомбы и взорвали великое множество разных начальственных людей. А потом и самого царя укокошили. Это чтоб опять же народу глаза открыть на его бесправие. Может, при этом походя шлепнули пару подлецов, но кто ж знает — подлецом тот убиенный был или только им, революционерам, таковым казался. Ну, народец-то русский в конце концов проснулся, понял-таки свое бесправное положение и смел последнего царя с царицей и детьми малолетними. Вроде добились своего, ан нет, другая власть за них взялась, пожутчей прежней оказалась. И начала та власть такие дела творить, лучше не вспоминать… И бедных, и богатых в узел завязали, а кто в защиту их слово вякнул, передавили, словно клопов, под каблук солдатского сапога попавших. Вот и сейчас, боюсь, начнем спасать меньшинство и… как бы вся эта история не повторилась да против нас самих и не обернулась. Вот я о чем…

Но что-то я маху дал, круголя, как говорят в наших краях. И понесло меня по кочкам через меньшинства, угнетенный народ, революционеров, о ком написано столько, читай, не перечитаешь, а все одно не понять, в чем правда и нужно ли вообще читать это все. А хотел написать всего лишь о своей правильной собаке, всегда переходящей улицу в положенном месте: по зебре, и исключительно на зеленый свет. О ней вот пока никто не писал. Так что обязуюсь впредь нить повествования своего не терять, и времена прошлые более не затрагивать.

Речь же пойдет о том, как однажды мой пес жестоко пострадал, несмотря на неукоснительное соблюдение им правил дорожного движения. Какой-то разгильдяй-водила сшиб его прямо на разрисованном под зебру переходе. Слава богу, не насмерть. Но зацепил крепко и раскроил ему правую переднюю лапу от подмышки до самой собачьей кисти. Джой, оставляя кровавый след, чудом доковылял до дома, прилег на крыльцо и принялся зализывать рваную рану, надеясь остановить кровь. Я же, на счастье, оказался дома и, сообразив, дело серьезное, с грехом пополам перевязал его, донес до машины и прямиком к ветеринару. Тот, понятное дело, вкатил Джою несколько кубиков обезболивающего, отчего тот блаженно закатил свои выразительные глазища, а потом поручил мне на всякий случай держать пса покрепче и зашил бедолаге суровой ниткой располосованную до кости лапу. Совместно наложили тугую повязку, после чего мне было велено каждый день делать пострадавшему перевязки. Короче, вплоть до полного выздоровления пациента.

Легко сказать каждый день. Самостоятельно и без посторонней помощи… Особо когда рассчитывать на чью-то добровольную и чистосердечную поддержку мне никак не приходилось. К тому же лето было в полном разгаре и у меня скопилось разных работ и забот выше крыши. Дело в том, что обычно на все лето уезжаю в относительно недалекую от города деревню. И у меня там дом. Так себе домик, не большой и не маленький, но со всеми удобствами, включая сотовую связь. При полном отсутствии прочих цивилизационных благ. Одним словом, глушь, где можно, «уединяясь от суетного мира», скрыться, как считал поэт, и от «усыпителя глупца и от пробудителя нахала», которые и в наш бурный век переводиться не желают.

О глупцах просто умолчу, а вот число побудителей чего-то там замутить, в последнее время возросло многократно. Однако в деревне достать меня они даже не пытались. Поскольку знали, у меня там забот полон рот, могу и их зарядить на физический труд до седьмого пота. Пробовали приезжать, типа истопить баньку, в гамаке понежиться. Не отказывал… Некоторые, набравшись смелости оторваться от дежурств, офисов и других видов служебной деятельности, приезжали. Но надолго их не хватало. Часок-другой и обратно. То ли банька моя для них чересчур жаркая, то ли деревенские комары больно кусачие. Чайку попьют, побродят по пустым окрестностям, природу похвалят, чистого воздуха глотнут вволю и быстрей в авто. Отвык народ от первозданной обыденной жизни, подавай им асфальт, вай-фай и круглосуточный супермаркет через дорогу. А я и не уговаривал. К чему? Друзья и близкие родичи хороши, когда находятся в некоторой географической отдаленности. На том и дружба держится…

Так что без долгих раздумий решил везти Джоя в деревню, а там как сложится. Загрузил его полусонного в машину, завернул в аптеку, набрал там бинтов, перекиси, разных мазей целебных и прямиком в деревню, в глушь, подальше от перекрестков, светофоров и предательских пешеходных переходов. В город я вырывался раз-другой в неделю и к вечеру непременно возвращался обратно. Джой, только завидит мои сборы — и сразу к машине. Сядет у дверцы и терпеливо ждет, когда приглашу его запрыгнуть на заднее сиденье. Пробовал оставлять одного, но он этому категорически противился. Непременно хотел быть участником путешествия. Одиночество ему, видите ли, в тягость! А может, просто по выработанной за зиму привычке успевал, пока я сидел у домашнего компьютера, обежать с проверкой на зрелость хоть часть своих подружек. Меня он в свои интимные дела, как истинный джентльмен, не посвящал.

Вот и в этот раз выпустил его в городе на прогулку, зная, через час он вернется обратно, и вот чем все закончилось. А переждал бы меня в деревне, глядишь, не было бы нынешних мучений, а для меня угрызений совести, что не доглядел. Теперь что говорить, кайся не кайся, хоть прощения у него на коленях проси, этим его не вылечишь. Правда, думаю, организм у него молодой, крепкий, постепенно оклемается и через пару недель встанет-таки на все четыре лапы…

Абзац третий

Пока ехали, Джой тихонько повизгивал, приходил в себя после пережитого, а уж когда внес его в дом и уложил на подстилку, тут он дал полную волю своим чувствам, и тихие постанывания сменились монотонным стоном. Стою рядом с ним, сочувствую, как умею, а сам думаю: как же так пес пострадал? По моей ли глупости, что не лишал его свободы, а научил всему, что сам умею, и разрешил жить по его собачьим законам. Или планида у него такая, как у всех шибко правильных — сколько ни берегись, а судьба-злодейка обязательно подкараулит и свою козью морду тебе явит. А может, дело совсем в другом: за мою дурную и неправедную жизнь пострадало ближнее и ни в чем не повинное существо? Короче, сплошной кавардак в башке сделался, переживаю… Философия дурная одолевает, и куда от нее деться, не знаю.

…Жизнь собачья, она, как известно, мало чем от человечьей отличается. Какая разница, на скольких лапах ты ходишь? Джою вот после аварии наверняка придется долго, а то и до конца дней передвигаться на трех лапах. И вряд ли он воспримет это с должным терпением и покорностью. Наверняка у него резко поменяется характер и он вмиг превратится из жизнерадостного пса в угрюмое, капризное существо, вечно чем-то недовольное и совсем иначе воспринимающее всех вокруг, и меня в том числе.

Хотя, если честно признаться, то за последний десяток лет и мой характер тоже претерпел разные там изменения после того, как стали одна за другой вылазить всяческого рода болячки, о существовании которых прежде даже не подозревал. Так что неважно, кем ты рожден: человеком, собакой или там морской свинкой, но банальная заноза, вонзившаяся в твою ягодицу, может испортить самый ангельский характер и превратить завзятого оптимиста в ужасного зануду. А если заноз много? И ты приобретаешь их регулярно и непонятно откуда? И, самое главное, — за что, Господи?!

Уж, коль мы заговорили о разного рода недомогах и перемогах, смею предположить, все мы воспринимаем их по-разному. Так, у женщин главное недомогание заключается в том, что они несчастны, когда их никто не домогается. А у, мужчин все наоборот — они страдают, коль их никто не любит, то есть, говоря по-простому, не отвечает на их домогания. Если же совсем примитивно, мужчина перестает ощущать себя мужчиной, если в течение недели ему не удается кого-то там соблазнить. И неважно как, физически, морально или самым изощренным виртуальным способом. Так что оба пола мечтают об одном и том же, но умело скрывают этот факт друг от дружки. А вдруг да не так поймут и назовут каким-нибудь нехорошим словом? У нас это запросто…

Джой, чей интеллект не позволял пока что пользоваться услугами социальных сетей, удовлетворял свои мужеские потребности древним и вполне естественным способом поиска готовой ответить взаимностью самки. Без всяких гаджетов и айподов он выходил на ближайший перекресток и втягивал своим коричневым носом воздух. А это тот еще компьютер, собачий нос, различает до трехсот оттенков всяческих запахов и ароматов. После чего, попав на нужную волну, прямиком отправлялся в том направлении, где скромно прогуливается загулявшая сучка, переполненная радостью предстоящей случки. И все! Никаких цветов, нежных слов и обещаний о любви по гроб жизни. Он честно и откровенно исполнял свой мужской долг, а дама получала его жизненно важные гормоны для продолжения рода. И все довольны. И без обмана…

А вот мы, люди, зачем-то все опошлили и усложнили: встречи, проводы до подъезда, нежные поцелуи, бурные сцены ревности… А в конечном итоге по прошествии нескольких дней, месяцев, а то и лет в большинстве случаев все заканчивается долгожданным расставанием. Причем с испорченными литрами плохо восстанавливаемой крови и многочисленными душевными ранами, иногда незаживающими до конца жизни.

И все до одной женщины, иных просто не встречал, мечтают о законных брачных узах, резонно полагая, будто бы их самец, извините, муж, будет отныне изливать водопад чувств на жертвенный алтарь ее наидостойнейшей персоны. Отныне и навсегда. Вот она, привычка идти только на зеленый судьбоносный свет, как предписывается в общечеловеческих ПДД, узаконенных со времен зарождения цивилизации.

А тем, кто их нарушает, полагается штраф в виде смертного греха. Наш Главный Постовой молча взирает на многочисленные нарушения, но штрафную квитанцию не забывает направить каждому, стоит только заглянуть в почтовый ящик, называемый человеческой душой. При желании можно воспроизвести и фотофиксацию собственного огреха в виде оживающих время от времени воспоминаний.

Еще бы знать, в какой форме придется расплачиваться за содеянное. Может, если мы всепланетарно и непреложно начнем выполнять эти самые ПДД, то исчезнут грипп, язва желудка и прочие неприятные на слух болячки? Насколько мне помнится, прародители наши, жившие в идеальных условиях Эдема, вообще не знали, что такое боль и болезни. Увы, довольно короткий срок. Что было потом, общеизвестно, и не стоит лишний раз повторять хрестоматийную историю нашего грехопадения. Так что изобретение светофора, пусть не в материальном его воплощении, я бы перенес к самому началу сотворения мира. Без него никак, иначе полный хаос и неразбериха.

А что же Джой, пес вполне законопослушный, как и, смею добавить, его хозяин? Почему он оказался в роли наказуемого при соблюдении им всех ПДД, придуманных как для людей, так и для домашней скотины?

Ой боюсь не каждому и не сразу дано понять суть проблемы. Может, кому-то случившееся покажется весьма показательным и очевидным, дескать, поплатился он за свою неуемную страсть к продолжению рода. Может и так. Но, смею заверить, даже пес, прирученный и живущий рядом с нами, неизбежно подпадает не только под пресловутые ПДД, но и прочие ветхо- и новозаветные законы. Будь он, как его давние предки — зверем, другое дело. Но коль он вписался в наш высокоразвитый социум, не взыщи и получи по полной. Поскольку на этой ступени развития института правоведения — права хозяина и его подопечного почти по всем параметрам равные! Значит, и ответственность одинакова?!

Это как с малыми детьми: ребенок разбил стекло, отвечают родители. Пес покусал прохожего… Кто ответ несет? Правильно, хозяин. Не зря один француз-воздухоплаватель обронил фразу об ответственности за нами прирученных. А перед кем ответственен? Перед людьми! И, как ни крути… перед Богом тоже. Может, кто с моим заключением и не согласится, его дело. Но перед Богом все равны… А далее рассуждайте сами…

Абзац четвертый

Но вернемся к постели, то есть подстилке нашего больного. Судя по всему, пса мучила жуткая боль от полученной травмы, а потому он непрестанно скулил, давая понять, насколько эта боль нестерпима. Не зная, что делать в таких случаях, дал ему таблетку болеутоляющего, а затем, чуть выждав и видя, что пес все так же жалобно скулит, добавил полтаблетки снотворного. На всякий случай.

Вскоре стоны утихли, но тут мне стало страшно: а как собачий организм воспримет эту гадость и не случится ли, что он вдруг совсем не проснется? Кинулся проверять. Нет, глаза полузакрыты, хотя не спит, и все тело сотрясает мелкая дрожь. Вернулся в свою комнату и так почти до утра вскакивал каждый раз, как только Джой затихал, боясь страшного. Подходил, слушал пульс, прерывистое дыхание, щупал нос, пододвигал миску с водой, но он не сделал ни глотка. Тогда насильно влил ему полкружки воды в рот, читая при том в его выразительных глазах немой вопрос: «За что мне это?» А может, и что-то другое — мольбу о помощи или об элементарном сострадании: ведь ты, человек, все можешь, забери у меня эту боль… Я бы с радостью, но не умел, да и вряд ли когда научусь…

И все же, чтоб как-то реабилитироваться перед ним, шептал самые нежные слова, которые далеко не каждой девушке готов повторить. Хотя вряд ли они предназначались только ему, скорее сам перед собой выказывал собственную к себе жалость. Если не душой, то хотя бы словами.

…Ночь оказалась на удивление душной, ни ветерка, лишь комариный гул за дверью, монотонное гудение электросчетчика над головой и отражавшиеся в песьих глазах спирали висящей в прихожей лампочки. На всякий случай, чтоб снять жар, намочил полотенце и укрыл им Джоя. Он даже не шелохнулся. Под утро немного задремал и мигом проснулся, услышав тихое подвывание.

Мысленно обратился к нему: «Ну что мне с тобой делать? Как помочь? Терпи, друг. Другого способа не знаю…» Как в свое время посоветовал в ответ на мои жалобы один многоопытный хирург: «Привыкайте жить с болью…» Я, может быть, и привыкну, но хуже, если боль привыкнет жить в моем перегруженном мозгу. Она тоже ответственна за тех, кого приручила…

Уверен, Джой каким-то образом прочел мои мысли и затих, опустил свою до изумления красивую башку на здоровую лапу, так ничего мне и не ответив. Хотя молчание тоже о чем-то да говорит, а оно ему обычно дается с трудом.

Поясню, пес мой относится к породе легашей, ставшей ныне довольно редкой, как, к примеру, амурский тигр или там серый стерх. Правильно говорить — легавые. И предназначаются они в основном для охоты на пернатую дичь. Иначе говоря, на водоплавающую и прочую птицу. Хотя, может, и за зайчиком или еще кем увязаться. В связи с этим имеет порода легашей свой особый характер, несравнимый ни с одной из известных мне разновидностей четвероногих друзей человечества. На берегу реки или в поле бегут они впереди охотника и постоянно информируют его о том, кто там, в траве или под кустиком притаился. Сообщают о том, что дичь рядом, застывая на полушаге, вытянув вперед морду. Иначе говоря, делают стойку в ожидании выстрела. С них в этот момент хоть картину пиши, сказочно красивы!

И даже находясь в квартире, легаши постоянно обследуют все имеющиеся в их распоряжении закоулки, следуя известной поговорке: каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Да, от прихожей и до самого темного угла за шкафом. Но особенность моего пса заключалась в том, что при этом он еще, как правило, издавал неповторимые звуки, никак не похожие на обычное потявкивание или повизгивание. Звуки эти какого-то трубного происхождения от самых низких и до высоких ноток с многочисленными оттенками.

Так мы с ним обычно и общаемся: он на своем собачьем языке пытается рассказать мне о чем-то там, а я, не зная как ответить на его призывы, лишь повторяю: «Молодец, Джой, ой какой ты у меня молодец! Ищи! Ищи!» И он старательно обыскивает все кругом, надеясь найти несуществующую дичь если не под кроватью, то за шторой или, на худой конец, в мусорном ведре. А если еще принять во внимание винтообразное вращение купированного хвостика и подбрасывание носом хозяйской руки, легкое прихватывание зубами штанины, подпрыгивание и поворот головы в нужную сторону, то впору составлять азбуку или там алфавит для общения со своим питомцем. Боюсь признаться, но овладел пока лишь частью его речевой и двигательной лексики, а потому, вполне возможно, не всегда понимаю все его желания и хотения.

Совсем иное дело овчарки или спаниельки, которых держал в разное время. Спаниели, на мой взгляд, слишком суетны и постоянно находятся в стрессовом состоянии и едва ли не ежеминутно пытаются выказать свою преданность, устраиваясь возле кресла, а то и вовсе взбираются к хозяину на колени.

Зато овчарки обычно держатся от человека на почтительном расстоянии и как бы наблюдают за тобой, контролируя каждый шаг. В квартире они находят такое место, обычно возле входных дверей, пройти мимо которого незамеченным не может ни один вошедший с улицы человек. Не стану останавливаться на боксерах, болонках и разных мопсах, хоть и принадлежащих к собачьему роду, но предназначенных более всего для игр и бесцельных прогулок по квартире. Похоже, они вообще не знают, для чего появились на свет, и ждут любого повода для игры, прогулок, ласк. Я уж не говорю о доге больше похожем на ожившего сфинкса, способного служить исключительно украшением квартирного интерьера и своим псевдогрозным видом отпугивать привидения из мультфильмов.

Слов нет, все они по-своему красивы и в каждого из них можно влюбиться, забыв о всех присущих им дурных привычках и наклонностях. Но недаром в стародавние времена, когда охотой занималось исключительно дворянское сословие, то держали они в большинстве своем или гончих, или легавых собак. А вот немцы умудрились вывести породу, которая объединила в себе качества тех и других: может гнать зверя и выслеживать птицу. На то они и немцы с их утилитарным подходом ко всему на свете. Так появилась новая собачья порода, названная курцхаарами. Именно ее достойным представителем и был мой непоседливый Джой, поплатившийся за свою пронырливость и излишнее рвение к противоположному полу.

Сейчас ему было тяжело вдвойне, ибо на охоте он ощущает себя не просто разведчиком и главным организатором поиска дичи, ее выгона на стрелка, но наверняка чувствовал себя не иначе как главнокомандующим, от чьей воли зависело, раздается долгожданный выстрел или будет лишь напрасно потрачено время и, как принято говорить, «убиты лишь ноги» охотника. Его стихия — простор и полет от прыжка к прыжку над земным покровом. Ему не нужны крылья, их заменяют мощные лапы бегуна-марафонца. Своими очертаниями он близок к рекордсмену-спринтеру — гепарду. Не берусь утверждать, но вполне возможно, и повадками они схожи, хотя вряд ли о том подозревают.

И вот теперь этот красавец-генералиссимус потерпел свое первое в жизни поражение и находился в полнейшей панике, не зная, как себя вести, оказавшись на положении калеки-инвалида. Не хотелось бы мне хоть на минуту оказаться на его месте. Я бы не только запаниковал, мог и на людей бросаться, обвиняя всех и каждого в собственном огрехе. (Интересно, а животные могут считать себя виноватыми в чем-то или они начисто лишены подобного?)

Абзац пятый

…Меж тем с моим несостоявшимся генералиссимусом нужно было что-то делать. Для начала осмотреть рану… И тут заметил кучку сорванных бинтов, разбросанных там и сям по прихожей. Оказывается, он во время моего кратковременного сна умудрился сорвать с себя повязку и добрался до самой раны. Включил свет и обнаружил самое худшее из возможного: он уничтожил все следы вмешательства ветеринара, начисто вырвав швы, стягивающие рану. Теперь уже мне впору было впасть в панику.

— Дурья башка! — крикнул на него, но он молча отвернулся, не желая смотреть мне в глаза, тем более выслушивать мои ругательства.

Нет, он точно считает себя идеалом творения и вины за собой никакой не ощущает. И правильно. Виноват опять же хозяин. То есть ваш покорный слуга. Могу согласиться и с этим незаслуженным упреком. Только Джою от того легче не станет.

— И что мне с тобой делать? Штопать заново? Так я не умею шить по живому… — с укоризной в голосе спросил его.

Но он лишь высокомерно глянул в ответ, что можно было понимать как: «Ты хозяин, тебе и решать… А я всего лишь больной… Думай сам… Подсказок не будет…»

Присел перед ним на корточки, слегка отодвинул больную лапу, чтоб осмотреть рану. Ее рваные края обильно источали кровь, которой пропиталась вся подстилка, и с боков образовалась твердая, как на запеченном хлебе, корка. Джой терпеливо снес осмотр и лишь время от времени совсем по-детски всхлипывал и тут же принимался зализывать больное место. Нужно было иди срочно везти его обратно в город на очередной прием к их собачьему врачевателю или попытаться самому наложить тугую повязку.

Насколько мне известно, второй раз швы обычно не накладывают. И вчера ветеринар несколько раз повторил, что кожа у пса совсем тонюсенькая и легко рвется под иглой. Да и сам больной будет не рад вторичному зашиванию. Это не человек, тому сказали: «надо, Федя», и он, стиснув зубы, будет терпеть. А этого придется усыплять, чего делать совсем не хотелось. Наркоз он и есть наркоз. Чуть не рассчитал дозу и… пациент из сонного незаметно перейдет в летальное состояние. Да и не особо доверял я этим Айболитам, требующим немыслимые суммы за элементарный осмотр животного. Все, что делается за деньги, находится в противоборстве с совестью. Пусть не всегда, но зачастую…

На всякий случай набрал айболитовский номер, изложил суть дела. Но внятного ответа не получил. Дали понять, вердикт свой они могут вынести лишь после осмотра. Понял, скорее всего сделают перевязку и не более того.

Тогда одной заботой меньше, потому как транспортировать больного пса задача не из легких. Сам он до машины, может, и доковыляет, но забраться внутрь точно не сможет, а то и не захочет. Давно убедился в безошибочном умении Джоя угадывать мои мысли. Вот и сейчас он весь сжался и забился в угол, выказывая тем самым свое нежелание к любым перемещениям. И в этом я с ним был солидарен. Покой для него сейчас важнее. Еще набегается. Коль выкарабкается. А для этого нужен уход. И снова уход…

Решился сделать перевязку самостоятельно. Где наша не пропадала! Делов-то всего, бинтиком лапку замотать. Принес скамеечку, на которой разложил бинты, ножницы, вату и водрузил флакон с перекисью. Но если после нескольких попыток с грехом пополам продезинфицировать ранку удалось, то перевязку — никак. Пес выл, кусался, дергал пораненной лапой, одним словом, все мои попытки закончились самым печальным образом. Результат нулевой. Одному не справиться. Вспомнил, действительно, вчера ему воткнули десяток обезболивающих уколов и лишь потом крепко держал его, пока зашивали рану и делали перевязку. И то пришлось связывать задние лапы и заклеивать морду скотчем. Видимо, и сейчас он ожидал от меня подобного применения силы и видел во мне очередного мучителя, а потому всячески противился предстоящему лечению.

Но и оставлять как есть тоже было нельзя. Нужен помощник. Хотя бы один. В моей практически необитаемой деревеньке нечего было и мечтать найти такого: или пьют, или заняты огородными делами, а то и вовсе на стук дверь не откроют. Нужно звать кого-то постороннего. А ехать из города полста километров ради моей прихоти тоже мало желающих найдется. И все же, не особо веря в удачу, вновь набрал ветлечебницу, надеясь найти там хоть капельку сочувствия и участия.

Увы, все мои доводы были жестко отклонены одной фразой: «На вызова (!) в сельскую местность не выезжаем». И отбой. Прибивайтесь или пробивайтесь сами куда хотите и как хотите. А скорой помощи для братьев меньших пока не придумано…

Позвонил в справочную в надежде найти кого-то более мобильного. Дали еще один номер. Набрал. Решил чуть схитрить и сообщил, что нужен помощник по уходу за животными. Хотя бы на время. Как оказалось, и эти лекари не обременяют себя поездками, зато подсказали телефончик некой Сабрины, что охотно выезжает к кошкам и собакам. И добавили: «Она грумер». А мне то что, хоть Грумер, хоть Груберг или там Гольденберг. Как раньше шутили: интеллигентный человек должен отличать Бабеля от Бебеля, Бебеля от Гегеля, а Гегеля от Гоголя и Гоголя от кобеля. Мне абсолютно все равно, кто из них приедет: Гегель, Гоголь или Грумер. Да хоть все вместе. Главное, чтоб кто-то да приехал.

Без особой надежды набрал телефон этой самой Сабрины Грумер. Ответил жизнерадостный женский голос, и, не задавая лишних вопросов, меня попросили назвать адрес. Объяснил, как доехать. Недолгое молчание, потом, кашлянув, поинтересовалась, будет ли доплата за излишки расхода бензина. Деревня это тебе не город. Вынужден был торопливо согласиться. Теперь даже в гости стараются ходить или к соседям или к себе виновника торжества приглашать, дабы не впадать в лишние расходы. Как-то на глазах люди сделались суперэкономными и супер нечуткими. Что к чужим радостям, что к горестям. Правильно, ох правильно считали предки наши: деньги человека портят. И я с ними в том солидарен. Именно так. Чем больше бабок, тем ты ленивее. Но это все на данный момент к моему псу не имело ни малейшего отношения. Главное, Сабрина пообещала быть через часик. Чем он болен, не поинтересовалась, а я, в свою очередь, не счел нужным вдаваться в подробности. В деталях, как известно, чаще всего черт и скрывается.

Абзац шестой

«Хороша дамочка, — подумал на ходу, пытаясь навести относительный порядок в своих загородных владениях, — ни черта не боится и ведь наверняка без охраны. За охрану платить надо, а она явно экономна, коль о доплате за бензин попросила».

«Может, она при себе оружие какое имеет? Тоже вряд ли, бывалый рецидивист отберет его на счет раз-два-три и ее же из него ухлопает. Нет, тут что-то другое: или корысть непомерная, или дурь обычная, мол, чего со мной сделается», — продолжал размышлять, заталкивая в диван одеяло и смятые после ночных бдений простыни.

«Да, — пришла мне в голову вполне банальная фраза, — есть женщины в русских селениях…» Вот только не припомню подобных строчек о мужиках. Может, оттого, что мужик он и должен быть мужиком, значит, иметь смелость и отвагу. Чего ж тогда в войну женские батальоны набирали? Они не сдавались и не драпали рысью в тыл с передовой. Может, потому как смелости и отваги имели они совсем чуток. Зато было важно для нас, мужиков, иное определение: мужская гордость называется. И честь. Хотя, если всерьез разобраться, то честь имели дореволюционные офицеры. С этим соглашусь. Так и представлялись при знакомстве: «Честь имею… такой-то…» А советская власть эту самую честь у них серпом тщательно отчекрыжила и молотом сверху прихлопнула. И вместо тех старых, добрых людских качеств и понятий вошел в человека страх. За жизнь собственную. За семью. И войну одолели страхом, но только не честью. Ежели дальше так пойдет, то лет эдак через сто низведут наш мужской пол до уровня нынешних меньшинств и скажут что-нибудь этакое типа «вот были раньше мужики, да все и вышли».

А сегодня гендерный вопрос уже не стоит столь злободневно, поскольку бабы перещеголяли нас по всем статьям. И говорить хоть об относительном равенстве не имеет никакого смысла. Просто мы не хотим себе в том признаваться. Бизнес-вумен заявили о себе в постсоветскую эпоху в полный голос, точнее, дружным и мощным хором. Причем начали они не со слов, не с демонстраций, как суфражистки на Западе, а с дерзких поступков. Начали с челноков, стояния в жар и стужу на рынках со своим эксклюзивным турецким товаром. Потом киоски, магазинчики, а дальше пошло-поехало — отели, гостевые домики, рестораны, турагентства, автомойки и даже станции СТО, зажав мужиков-ремонтников наманикюренными пальчиками нищенской получкой. Не говоря о разных там салонах красоты и здоровья и швейных мастерских, где конкуренции у них попросту не было.

А большинство мужичков в те перестроечные времена ждали по своей извечной привычке теплых должностей и местечек, просиживали у телеэкранов, наблюдая за дебатами депутатов, перебивались случайными заработками, таксичили и, заработав чуть больше привычной выручки за день, немедленно пропивали. Более стойкие все же пошли в гору, сели президентами банков и строительных фирм. Но сколько их по всей России, пересчитать труда не составит. И видится мне, придет день, когда Ивановых и Петровых заменят, ехидно улыбнувшись, не кто иной, как Ивановны и Петровны. И никто им в том помешать будет не в состоянии. Они уже и в президентские кресла прорвались. Вот так вот: выходила на берег Катюша, а возвращалась домой хозяйкой сухогруза или сети речных перевозок. Не иначе как какая-то темная сила нашим бабонькам в том помогает. Не Господь же Бог, определивший им в свое время место под нумером два!

А ведь до пресловутой перестройки такого не было. Почему, спрашивается, началось все после свержения советской власти? Как бы ни парадоксально это звучало, но безбожная советская система, отучившая мужиков работать сознательно и самостоятельно; уничтожившая русское крестьянство; наплодившая блатных и тунеядцев; облагодетельствовавшая тупых и кичливых партократов. Она же отношением своим низвела женский статус ниже плинтуса, не позволяя оттуда и мизинчик высовывать. Киндер, кирхен, кухен! — дети, церковь, кухня! — провозгласили когда-то немецкие бюргеры. И советские вожди молчанием своим соглашались с тем. Впрочем, умело заменив церковь клубом. Разве могла рядовая, одаренная и деловитая девчушка на третьем десятке лет подняться до начальницы отдела? Да никогда в жизни! Лишь в предпенсионном возрасте единицам из них давали возможность сесть в кресло главного бухгалтера. И то ненадолго.

Хочешь жить сытно и красиво? Иди в продавцы, официантки и поварихи. Не довешивай, не докладывай, обсчитывай и все будет как у начальствующих лиц: и доход, и еда, и одежонка приличная. Смазливых брали горничными в престижные гостиницы, стюардессами в лайнеры, курсирующие в загранку. Кому не повезло, шли в швеи, парикмахерши, в воспитательницы в детские сады и детдомы. И конечно, в учителя. Мужчины там долго не выдерживали, уж лучше идти в слесари или кочегары, нервы не портить. И опять же на самом верху все решали мужчины. За весь народ и за женщин в частности. Зачем им быть начальницами? Мозги не те! Это как в Китае женщинам когда-то подворачивали пальцы на ногах, якобы для красоты и грации, так и у нас женщины жили с вывернутыми наизнанку мозгами: это можно, а вот там уже не ваша прерогатива, не моги!

Абзац седьмой

…Джой меж тем неведомо как ощутил, что хозяин задумал какую-то очередную каверзу на его счет и вжался в угол, беспомощно прижал больную лапу к себе и, тяжело дыша, смотрел на меня с невысказанной укоризной, словно упрекал в чем-то нехорошем. На полу рядом с ним стояла наполненная еще вечером миска с водой. Такого раньше с ним никогда не бывало, пил много и охотно. Вроде бы должен и сейчас, будучи больным, пить даже чаще, чем обычно, но вот почему-то к воде не прикоснулся. И тут до меня дошло: он элементарно не мог достать мордой до миски, поскольку просто не в состоянии поддерживать равновесие, опираясь лишь на одну лапу. Взял миску в руку и поднес вплотную к его морде. И он тут же начал жадно лакать, быстро-быстро слизывая воду языком.

Понял, кроме прочих обязанностей, мне придется теперь стать еще и собачьим кормящим отцом. Слава богу, не грудью. Участь незавидная, но, увы, других вариантов попросту не предвиделось. И что прикажите теперь делать? Радоваться жизни? Козликом прыгать? Уже допрыгался. И все за грехи наши, как говорили древние киевляне, увидев орды Батыя возле своих ворот. Жаль, сейчас они несколько изменили свою прежнюю точку зрения.

Жизнь она вообще вещь непонятная, и пока что ни один мудрец не сумел объяснить, за что и когда ты получишь очередную маковую росинку радости. Но, знай наверняка, вслед за тем бочка дегтя уже летит в твою сторону. И не сегодня, так завтра непременно окатит, выкрасит тебя с головы до ног цветом траура, смыв нечаянную радость, дарованную, видать, по чьему-то недосмотру и недоразумению. Собаки, несомненно, правы, давая нам понять, что мир в целом сер и хмур. Но мы существа упрямые и привыкли доверять только себе. А вот если верить чьему-то там высказыванию насчет полосатости жизни нашей, то следует добавить, черных полосок в ней в десятки раз больше, а белых… ой вряд ли сумеет их кто-то подсчитать, но их в десятки, ежели не в сотни раз меньше, И главное: они такие узенькие, едва ли не прозрачные, что порой и заметить невооруженным взглядом их совсем невозможно. Но верьте — они есть!

Да, да, несомненно, есть, а кто не разглядел, значит, они заляпаны грязью. Стоит чуть потереть в искомом месте, и вы их там наверняка обнаружите. Ту самую пешеходную зебру, затертую до серости тысячами ног и автопокрышек. Да, да, да — мы точно так топчем свою жизнь, а потом вдруг не видим в ней, где они там беленькие полоски?! Нет их. А ведь были, должны быть, но куда-то вот делись.

Так кто в том виноват, как не мы сами? Президент? Дорожная служба? А может, Господь, не сделавший за нас грязную работу? Вряд ли найдется человек, обнаруживший подобную безалаберность, что кинется домой за водой и шваброй, а потом отмоет уляпанную зебру и лишь после того с чувством собственного достоинства ступит на нее. Именно так и можно ощутить собственное достоинство, протерев начисто все, чего ты касаешься не только ногами, взглядом, но и сердцем, душой. Лишь после того в тебе пробудится гордость за свое дело и себя в нем.

Затем, коль ты исполнишь задуманное честно и бескорыстно, то есть не за деньги, не за чертовы бабки, грязное бабло, отчего вряд ли когда отмоешься, ты сможешь думать о собственной чести. И если позволит совесть, лишь тогда сказать: «Честь имею». До тех пор, пока вновь не ступишь на заляпанную тобой или кем иным пешеходную зебру.

Стоит ли после того сетовать, коль несущийся по своим сверхсрочным делам таксист собьет тебя или твоего пса на обшарпанном переходе. Да, он неправ, но и ты и все близкие тебе существа такие же участники свершившейся катастрофы, ибо двинулись в иной мир, в будущее, не позаботившись о собственной безопасности. А живущий по чести и совести уже обезопасил себя. По крайней мере, перед Богом. А все остальное зависит лишь от воли Его.

Абзац восьмой

Только вот что мне непонятно: если мы, люди, ходим под Богом и поклоняемся Ему, то как у животных на этот счет? Ну, отставим диких кабанов, медведей, волков и прочую лесную живность вместе с рыбами и птицами. Хотя тут же вспоминается притча о том, как Христос загнал бесов в свиней, а тех отправил тонуть в море. Правда, вряд ли бесы от того исчезли раз и навсегда. Зато хозяева тех свиней вряд ли оценили Его благодеяние. Или известный ветхозаветный сюжет об Ионе, жившем в чреве кита. Явно кит обладал хоть каким-то разумом, когда спасал несчастного из пучины морской. Все случилось по воле Всевышнего. А где разум, там и воля, и душа, послушная Господу.

Интересно, что разные там животные в Библии упоминаются сплошь и рядом. И оно понятно, без них человеку попросту не выжить. Но вот почему для ветхозаветных авторов они служили как бы фоном людских судеб и поступков, а сами своего волеизлияния никак не проявляли? Разве что Валаамова ослица вдруг возроптала на неразумного хозяина, когда хозяин в очередной раз замахнулся на нее. А весь остальной ветхозаветный животный мир, насколько мне известно, оставался немым и безмолвным, аки камень.

То ли дело русские сказки! Там целый звериный пантеон, и все они сказочным героям хоть чем-то да помогают. И изъясняются на нашем родном наречии почище любого записного вещуна или оратора. Но вот чего не могу понять — куда они попадают после смерти? Мы, люди, то есть наши души, понятное дело, кто в ад, кто в рай. Тут без вопросов. Но где-то должно быть прибежище для душ братьев наших меньших. И почему его нет? Это по меньшей мере не справедливо! Или их души продолжают страдать на грешной земле? Неужели у Создателя не нашлось уголка, чтоб поместить там их пристанище? Опять же, окажись они рядом с нашими людскими душами, глядишь, нам бы захотелось обратно на землю, что не положено по замыслу Божьему. Вот буддисты с одинаковым пиететом относятся ко всему живому, будь то трудно различимые глазом букашки или громадный слон. Для них все мы одной крови.

У одних моих очень толерантных знакомых дети воспитывались как раз по таким канонам, а потому не носили кожаную обувь, не ели мясо, а идя в лес, брали метёлку, чтоб ненароком не раздавить спешащего по своим делам муравьишку или не успевшего убраться прочь червячка. И даже став людьми взрослыми, невзирая на насмешки друзей и знакомых, сохранили в себе лишь окрепшее и до конца сформировавшееся отношение к миру живых существ. Мне до них далеко, иначе воспитан, и переобуваться на ходу не имеет смысла. Но вот с некоторых пор неясно, почему потерял к охоте всяческий интерес. И теперь считаю более приятным провожать курлычущий клин проплывающих ввыси птиц, нежели пулять в них из засады. Так и не приняв до конца буддистские устои, нашел свой взгляд и подход к тем, что живут рядом, стараясь осознанно не причинять им особых бед и не создавать непреодолимых препятствий. Ведь Бог зачем-то поселил их там же, где выпал удел существовать человеку. Тут не поспоришь, мы с ними одной крови, а любая невинно пролитая кровь рано или поздно обернется против нас отмщением.

Вот сейчас мой пес нешуточно страдает. За что, спрашивается? Если весь мир, включая животный, сотворен Богом, то и на них распространяются те же правила, что на людей. Или их лишили возможности к раскаянию и исправлению и все ответственность берем на себя мы, их хозяева?. Но нам и своих грехов предостаточно, а когда ты становишься хозяином кота или пса и через какое-то время они перенимают твой характер, привычки, разные там склонности, короче говоря, становятся твоим продолжением, практически детьми, то и грехи, и благодеяния должны делиться поровну. Нет, с этой головоломкой разобраться мне было явно не по зубам. А спросить тем более не у кого…

2

Абзац первый

В этот самый момент мою философско-нравственную дискуссию с самим собой вовремя прервал автомобильный сигнал. Бросился к калитке и увидел остановившуюся напротив дома красную иномарку, из которой, озираясь по сторонам, вышла довольно молодая и одетая как на праздник женщина средних лет с небольшим чемоданчиком в руке. Сперва она придирчиво оглядела свой лимузин, щедро покрытый серой пылью, вечной спутницей деревенских дорог, что-то неразборчиво пробурчала скорее всего в адрес моего неудачного, на ее взгляд, местожительства и лишь потом перевела взгляд своих больших чуть раскосых серых глаз на меня. Я постарался выдавить из себя изрядную порцию дежурного радушия, сделал неопределенный жест руками и… застыл на месте, чтоб раньше времени не вспугнуть потенциальную помощницу неосторожно сказанным словом. И она в ответ вполне профессионально улыбнулась как человек, привыкший иметь дело с самыми разными клиентами. Мол, я вам рада, но и вы ответьте мне взаимностью в денежной сумме, эквивалентной моим ожиданиям. Сделав несколько шагов, она вдруг остановилась, я уже было подумал, в нерешительности, но нет, всего лишь для того, чтоб поправить свободной рукой пышную гриву чуть подкрашенных волос, сбитых на одну сторону. Но потом уже пошла, решительно ступая по кочковатой тропинке, ведущей к моему дому. Я же невольно подумал, если бы меня взялся лечить такой вот врач, то выздоровление мое ускорилось бы вдвое, а то и втрое.

— Это вы мне звонили? — наконец спросила она, подойдя чуть ближе.

— Все верно, звонил, — кивнул согласно в ответ, — очень благодарен, что не отказали, больной вас ждет…

— А кто болен? — Она остановилась, не дойдя до дома буквально нескольких шагов — и у меня все сжалось внутри. Вдруг она сейчас повернет обратно — и мне придется и дальше одному бинтовать Джоя, кормить, поить, выслушивая при том его стоны и визги. И дело даже не в помощи, глядишь, худо-бедно, сам как-нибудь да справился. Но сейчас мне, не говоря о Джое, нам обоим, нужно было присутствие такой благожелательной, улыбчивой женщины, рискнувшей приехать в чертову глухомань, а потому наверняка умевшей постоять за себя. И, главное, в ней была вера в людей, в жизнь, во что-то доброе и отпускать ее казалось мне тем же самым, что отказаться от помощи с рыбацкой лодки, случайно проплывающей мимо треснувшей под тобой льдины.

— Мой пес, — честно признался я, — его вчера сбила машина, и нужно сделать перевязку. Все отказались ехать сюда, а самому мне его везти в город тяжело, боюсь, не справлюсь…

— Но я не ветеринар, — ответила она, что, впрочем, меня несказанно порадовало. Предыдущий собачий эскулап не вызвал у меня такого оптимизма, как эта решительная и расторопная дама. Тем более, судя по всему, возвращаться к машине она явно не собиралась.

— Так ведь вы Сабрина? А фамилия ваша, — я замялся, пытаясь вспомнить мудреную фамилию, а она тем временем с готовностью подтвердила.

— Да, я Сабрина, но свою фамилию вам вроде бы не называла…

— Грумберг! — ляпнул наобум и для верности хлопнул ладонью себя по лбу. — Правильно?

И тут она расхохоталась. Да так заразительно и открыто, что окончательно расположила меня к себе.

— Вы, наверное, хотели сказать: грумер. Это моя профессия. Я стригу собак, кошек, мою их, делаю укладку, завязываю ленточки, вывожу блох и много еще чего по желанию владельцев. Иначе говоря, чтоб было понятней, собачий парикмахер. Кошек стричь случается редко. Здесь мои инструменты, — она встряхнула чемоданчиком и там точно что-то брякнуло.

— Ясно, — выдавил из себя опустошенно, понимая, что в очередной раз крепко облажался, а сейчас мне еще придется платить за вызов. — Извините за неосведомленность… А я так надеялся…

— Да ничего, я привыкла, моя профессия пока что для многих в новинку, я на весь город одна такая… Бедовая, — добавила она через паузу и широко улыбнулась, но на этот раз не дежурной, а вполне человеческой обворожительной улыбкой. — Но уж коль приехала, то хоть чайком угостите, заодно и на песика вашего гляну. Я собачница со стажем, всякого насмотрелась…

Сказать, что я обрадовался, это ничего не сказать. Во мне словно лампочку зажгли в тысячу ватт, от которой и домик мой несуразный засветился иным светом, и листья на березке возле ограды стали не просто зелеными, а изумрудными, и вода в бочке заиграла как-то необыкновенно, будто родник там на самом дне образовался, и голоса птичьи услышал: чистые, радостные, звонкие.

— Пойдемте, пойдемте, — распахнул перед ней калитку и хотел взять ее чемоданчик, но она вежливо отвела мою руку и опять с улыбкой покачала головой, дав понять, что она не желает с ним расставаться.

В прихожей было темно, а потому пришлось включить свет, пусть не в тысячу ватт, а всего лишь в сто, но он вполне достаточно осветил унылую морду Джоя, жалобно глядевшего на Сабрину со своей подстилки.

Абзац второй

Увидев нового человека, он с трудом поднялся и на трех лапах, неуверенно, словно чувствуя, сейчас ему помогут, сделал несколько шагов, а точнее, прыжков, вперед. Вслед за тем он издал то ли стон, то ли жалобный вопль и, меняя тональность, принялся поскуливать, повизгивать в течение нескольких минут, не отрывая при этом взгляд от Сабрины. Можно было подумать, будто он пытался рассказать ей о своем незавидном положении, не сомневаясь, что она его непременно поймет, пожалеет и вылечит.

— Он жалуется, что ли, на вас? — спросила она в изумлении. — Это не вы случаем его так изуродовали? — При этом она присела и внимательно осмотрела рану.

Понимая, оправдываться не имеет смысла, погладил пса по голове, притянул к себе. Но Джой на мой миролюбивый жест никак не прореагировал, а тянулся мордой к Сабрине. Решил свести все к шутке:

— Вот, учу его английскому, но никак не справлюсь с произношением. Хотя иногда он говорит вполне внятно.

Сабрина изумленно распахнула глаза, кинув на меня взгляд снизу вверх, причем, как заметил, кончики ее густо накрашенных ресниц едва не коснулись бровей.

— Да ну вас! Я профессиональная собачница и легко могу понять по их поведению, — кивок в сторону Джоя, — что они просят и на что жалуются.

— Ну, тогда поясните…

— Ему не хватает общества. И… как это ни странно звучит, обычной женской ласки.

— Легко сказать, всем мужикам не хватает как раз ласки. Причем женской. Разные там отклонения в счет не беру. А от себя добавлю, не хватает добрых слов, внимательных глаз и… да вы и без меня все знаете и понимаете. Это же не бином Ньютона, что тут объяснять…

Сабрина не ответила, никак не поддержала мой неумелый намек на возникновение более близкого контакта, а лишь спросила:

— Откуда у него такая кошмарная рана? Кто его так?

Пришлось подробно рассказать о тайных похождениях Джоя и умении уходить в отрыв от хозяина во время наших совместных прогулок. Признался, раз понаблюдав за ним, когда он квалифицированно преодолел переход через улицу на зеленый сигнал светофора и строго по зебре и был поражен его навыкам завзятого пешехода, делающего все правильно. Даже порадовался за пса и решил не наказывать его за побег. Он по-своему понял мое попустительство на этот счет, но, как выяснилось позже, принял его как вседозволенность. После чего бороться с его собачьей самостью просто не имело смысла. И я решил больше не воспрепятствовать его прогулкам. Мы как бы заключили джентльменский договор: я не вмешиваюсь в его дела, а он в мои.

— А не пробовали гулять с ним на поводке? — перебила мои откровения Сабрина, успевшая к тому времени присесть на маленькую табуреточку, стоящую здесь же возле собачьей подстилки. При этом она смотрела на меня как на человека, не умевшего пользоваться во время обеда столовыми приборами.

Поняв, какого она обо мне мнения, решил обострить ситуацию. Терять мне было нечего. Или мы сейчас найдем общий язык, или… Или я останусь один на один с больной собакой. Но мне нужен был не просто помощник, настроенный критически ко мне и ко всему, чем я занимаюсь, а человек, хотя бы сочувствующий.

— А если бы вас вывели гулять на поводке? Как бы вы себя чувствовали? Мне кажется, при первом удобном случае вы попробовали бы сбежать от такого хозяина.

— Все правильно, сбежала бы. А то и совсем отказалась от таких прогулок. Но я — че-ло-век, — произнесла она по слогам.

— И какая в том разница? — ошарашил ее очередным вопросом. — Собака такое же живое существо и любит свободу ничуть не меньше, чем мы с вами.

— Но вы же видите, к чему его привела любовь к свободе… — уже не так резко возразила она. И я уловил в ее голосе нотки, какие обычно проскальзывают у школьных учителей, вразумляющих неразумного двоечника.

— Да, но за свободу надо иногда платить чем-то не столь важным. Это право выбора каждого.

— Легко у вас это получается, — хмыкнула она, — собака сама решает, как ей жить, а вы тут как будто и ни при чем.

Дамочка не знала, что ответить, и традиционно перешла на личность собеседника. Известный прием, знакомый мне с юности, когда на любой вопрос получаешь зеркальное отражение.

— А вот и нет, — попробовал все же подискутировать с ней, — легко в этой жизни ничего не бывает. Вы же не знаете, каково мне сейчас… Хотя… Что туг говорить, моральные страдания даже суд не всегда принимает во внимание…

— Куда уж нам, сирым и убогим. Ладно, то ваши проблемы, но уж коль я приехала, давайте займемся делом. Кстати, вы не сказали, как его зовут, — она решительно поднялась с табуретки и, не выпуская из рук чемоданчик, прошла в комнату.

Мне ничего не оставалось, как представить своего пса, на что она никак особо не отреагировала, лишь молча, даже не обернувшись, кивнула. А мы с Джоем поплелись следом за ней. Причем пес ковылял первым, видимо, понимая, что он здесь главный герой, ради которого все и затевается. Вот пусть кто-то после этого скажет, что собаки существа неразумные. Мы просто не хотим признавать этот факт и прикрываемся своим якобы интеллектом, не замечая, как они с усмешкой глядят на наши потуги казаться хозяевами положения.

Абзац третий

В комнате Сабрина продолжала вести себя по-хозяйски: поставила на обеденный стол свой чемоданчик, извлекла из него пару резиновых перчаток и достала какие-то пузырьки, ватные тампоны и расставила их на столе. Терпеть не могу, когда обеденный стол используют не по его прямому назначению, но сейчас мне приходилось терпеть все посягательства на мой суверенитет, после чего обычно происходят странные вещи, когда хозяин незаметно превращается в прислужника. Но что делать, выбора у меня просто не было.

— У вас хотя бы бинты есть или какие-нибудь чистые тряпки? — спросила она вполне дружелюбно, но мне ее тон показался, а может, так оно и было, насмешливым и снисходительным. Принес с кухни купленные вчера бинты, лейкопластырь, йод и мазь с мудреным названием. Она придирчиво осмотрела мои припасы и кивнула в сторону Джоя:

— Будете держать его, а я забинтую рану. Не специалист, потому не гарантирую, что сделаю все как надо.

— Хорошо, — покорно согласился я и взял Джоя за ошейник, присев рядом с ним на пол.

— Так, мы забыли о главном, — она подняла вверх указательный палец, ноготь которого был почему-то выкрашен в мрачный фиолетовый цвет, — мне совсем не хочется быть покусанной, а потому, если у вас нет намордника, то замотайте ему морду чем-то типа эластичного бинта или лучше будет скотчем.

Вчера ветеринар для тех же целей использовал скотч, но когда его отдирали, пса процедура совсем не порадовала. Потому решил взять бинт, которым иногда обматывал натруженную ногу. Но тут Джой понял, что для него готовят очередную каверзу и попытался шмыгнуть обратно в прихожую, пока я искал бинт. Пришлось силком тащить его в комнату, а потом долго уговаривать, чтоб он позволил замотать свою пасть, что ему было совсем не по душе.

Сабрина же опустилась на коленки напротив меня, рискуя при этом перепачкать свои светло-серые бриджи от соприкосновения с давно немытыми половицами, и решительно принялась обрабатывать открытую рану перекисью, а потом так же быстро и профессионально замотала лапу бинтом, не забыв проложить нижние слои марли капроновой пленкой. Джой покорно поглядывал тo на нее, то на меня и вел себя на удивление прилично, окончательно смирившись со своей незавидной участью.

— Вот и ладненько, — вздохнула врачевательница, легко поднявшись на ноги и тщательно отряхнув коленки. Мамой клянусь, она наверняка рассмотрела прилипшую к ним пыль и грязь, но в отличие от многих и намека не сделала о неопрятности хозяина. А ведь могла бы.

У иных, с позволения сказать, дам это становится предметом регулярного компостирования мозгов такого вот мужика-отшельника. И единственная их цель состоит в доказательстве мужской никчемности и неприспособленности к самостоятельному проживанию. Неужели они ожидает, что вот сейчас мужик, осознав свою якобы несостоятельность, кинется на шею одной из таких обличительниц? Размечтались! Может быть, прикажете эту критиканшу еще и на руках носить? Ну да, держи карман шире и все остальные части одежды крепче. Щас! Заключу от избытка чуЙств свалившуюся на меня моралистку в наикрепчайшие объятия и прямиком в загс! Ага, признательность моя не будет иметь границ и пределов. Мы же за благодеяния ваши должники по гроб жизни, только и ждем, когда нас ткнут носом или чем-то еще в наши несовершенства. Возрадуемся до бесконечного оргазма! Извините, не получается. Для этого добрые и сострадательные слова нужны, а не отповедь педагога-стажиста.

Да, мы несовершенны и не хотим быть таковыми. На то есть лакеи и… как там их называют… полотеры, выскребалы, одним словом, уборщики. А мы родились созидателями и хотим, чтоб нас хвалили хотя бы за то, что мы есть на свете и думаем о вас, бабах-женщинах-мадамах и леди! Вам этого мало?

Как говорил один знакомый зэк, трудно первые десять лет, а потом привыкаешь. Ко всему. И к одиночеству, и не совсем свежему белью, и плохо помытому полу. Зато не нужно просить прощения, что не снял обувь, сделав лишний шаг в прихожей, или засунул грязную сорочку в стопку белоснежных простынь. Это и есть чистота отношений, когда они начисто отсутствуют! Спокойнее всем…

Абзац четвертый

И тем не менее, невзирая на отсутствие должного комфорта, решился предложить гостье чашку чая. Так положено. Тем более, она в самом начале вроде как обмолвилась на этот счет. Если передумала, вправе отказаться, чего, собственно говоря, и ожидал. Просто хотелось чуть оттянуть час расплаты. Нет, пока что не за грехи, мной еще не совершенные, а вполне обычной, материальной. За истраченный бензин, перевязку и прочие сервисные услуги. Но Сабрина неожиданно легко согласилась и задала вполне невинный, на ее взгляд, вопрос: где у меня находится санузел? А где ему быть в непрезентабельной яви деревенской? Само собой, во дворе под тенью разлапистой березы, нежно осыпающей по осени крышу этого самого узла без всяких там технических премудростей желтой листвой и делая тем самым неказистое сооружение этаким левитановским этюдом, достойным любования и бескорыстного восхищения. Да и не в корысти дело, просто так издревле повелось на Руси относиться с пренебрежением к делам естественным, не требующим повышенного внимания посторонних глаз. Не все ли равно как то строение выглядит, чай, не из строевого леса его возводить, сойдет на скорую руку сколоченный пеналичик.

Но я не мог пуститься в долгие объяснения на этот счет перед своей гостьей. Потому в свою очередь переспросил, что она подразумевает под сантехническим узлом… Та, сперва не поняв, о чем это я, широко раскрыла свои глазища и, пожав узкими плечиками, как-то невпопад ответила:

— Просто покажите, где у вас можно сполоснуть руки.

Ее ответ несказанно облегчил мою задачу, поскольку мыть руки можно было где угодно: начиная с берега протекающей рядом речки и заканчивая посудным тазиком. Все же трудно изъясняться с городским человеком, привыкшим к ординарным поступкам и даже не предполагавшим, что кто-то делает то же самое не так, как он.

Примерно так мы взираем с чувством собственного превосходства на манеру азиатов сидеть на полу подвернув ноги под себя замысловатым калачиком. «Нецивилизованно!» — заявит, ни на минуту не задумавшись, европеец. И ему по фиг, с чего это вдруг они садятся именно так уже много тысячелетий, хотя вполне могут размещаться на тех же стульях, и далее по списку: диванах, канопе и разных там иных предметах придуманных европейцами на досуге непонятно зачем.

Вон в России когда-то большинство населения не мудрствуя лукаво умащивалось и есть, и спать на обыкновенных лавках и немало от того не страдало. Чем проще, тем крепче. И мнение европейцев их абсолютно не интересовало. Я с предками нашими в том полностью солидарен: сиди, как хочешь, мой руки, тоже по обстоятельствам, главное, чтоб тебе было удобно и ближнему твоему не мешало. А вот сейчас, ставши людьми, не приведи Господи, цивилизованными, мы отвечаем на каждый пчих такими реверансами, будто подписали международную конвенцию об этикете, а иначе нам в Европу и на воробьиный шажок ступить не дадут.

Словом, супротив всяких правил повел гостью к железной бочке, почерпнул ковш дождевой воды и вылил на ее, сложенные лодочкой ладошки, вручив на всякий случай лежащий на карнизе обмылок. Она не возмутилась, а даже как-то радостно поплескала остатки воды с узких ладошек себе на лицо и блаженно закатила глаза.

— А у вас тут, как погляжу, чертовски хорошо…

— А то, — ответил ей в тон. — За то и держимся, чтоб хорошо было. Зачем понуждать себя к исполнению всяческих там обрядов…

— Каких обрядов? — не поняла она.

— Разных… Столько их напридумывали, все и не упомнишь.

— Ну, хоть один назовите. Мне просто интересно…

— Да хотя бы — желать друг другу здоровья при встрече. Меня очень забавляет, когда человек, с которым вижусь раз в год по случаю, вдруг интересуется моим здоровьем! Так и хочется ответить: температура тела такая-то, давление верхнее 170, нижнее 90, — брякнул с ходу, даже не подумав о сути собственно фразы. Просто, чтоб хоть как-то поддеть начинавшую раздражать меня чересчур правильную гостью.

— У вас всегда такое давление? — вскинула она ниточки тщательно выщипанных бровей.

— Причем здесь мое давление, я это для примера, — почувствовал, что закипаю и еще немного — наговорю лишнего, о чем потом обычно сожалею, но остановиться не мог. Просто не мог и все тут…

— То есть вы готовы солгать человеку, спросившему вас о самочувствии? — требовательно, словно школьный учитель на экзамене, спросила она.

— Не собираюсь я никого обманывать, но и объяснять, как себя чувствую, тоже не в моих правилах. Кто он такой, чтоб интересоваться моим здоровьем? Врач на приеме обычно какой задает вопрос? На что жалуетесь?! Так? Вот и здесь близко к тому…

— Но вы на приеме у врача сразу отвечаете, что и как у вас болит и по какой причине начались эти боли.

Абзац пятый

Я воззрился на нее, словно на существо с другой галактики. Вот это чудо! Она мыслила прямолинейно и без всяких там острых или тупых углов. Хорошо, что нет тупых, но и острых тоже ни-ни… Я просто балдею от таких дамочек, для которых весь мир понятен и все загадки давно разгаданы. Синдром таможенника: действовать строго по уставу и ни на йоту не уклоняться. Такие люди никогда не оставят официанту чаевые, ребенку долго и нудно станут объяснять, откуда и по какой причине дети появляются на свет. Они абсолютно уверены, что земля круглая, а они сами всегда поступают правильно, потому как ничего не нарушают. Скучнейший народ! Будь она моей соседкой по камере, удавил бы на вторую ночь.

Помнится, как-то раз меня остановил юнец-гаишник и начал пафосно перечислять все пункты правил ПДД, которые я мог нарушить (мог бы!), если бы… продвинул свою машину на несколько сантиметров вперед, и тем самым мой бампер пересек белую черту перед светофором. Мало того что он чуть ли не под рентгеном изучил мои документы, но потом любезно, с ехидной улыбочкой, не повышая тона, попросил показать огнетушитель, аптечку и знак аварийной остановки. Хлопнув дверцей, открыл багажник и выбросил прямо на дорогу все, что положено иметь автомобилисту-любителю. А потом, вслед за названными атрибутами уже по инерции покидал в кучу: буксировочный трос, домкрат, набор гаечных ключей и старенький насос. Сложил все это на асфальт и заявил, что не уберу все это хозяйство обратно, пока он не проверит уровень масла в двигателе и давление всех колес, включая запаску.

Гаишник равнодушно пожал плечами, положил мои документы на капот, предварительно прижав их аптечкой, чтоб не сдуло ветром, и перешел на другую сторону дороги. Проезжающие мимо водилы с сочувствием поглядывали в мою сторону, резонно полагая, что наверняка задержали очередного наркодилера или главу местной мафии. Скидал все свое барахло обратно, плюхнулся на сиденье, газанул от души, отъехал вперед на полсотни метров, вылетел ни с того ни с сего на встречку, чудом избежал лобовой атаки старенькой «газельки», развернулся и, вдавив педаль газа до упора, промчался мимо ошалевшего гаишника. Тот с испугу аж нырнул за ближайший столб, но даже не сделал попытки махнуть своей волшебной палочкой в мою сторону. Меня потом трясло до конца дня, и даже на другой день садиться за руль даже не пытался.

Мы живем в стране, где слова «правило», «правильный» несут в себе пусть не ругательный, но явно негативный окрас. Иначе здесь жить просто немыслимо. А то все мы просто свихнемся и станем такими же правильно-бестолковыми, как многие давно оцивилизованные народы, из которых выкорчевали всяческие нюансы инакомыслия. Потому, не мной сказано, умом или чем-то иным Россию не понять, и пытаться сделать даже попытку взывать к нашему разуму не имеет никакого смысла. Наша страна одна из немногих осталась действительно свободной от всяческих правил и условностей. Что называется, Бог уберег. Все узаконенные правила, принятые в те или иные годы, просто невыполнимы и схожи с русскими сказками, где добро борется со злом и никто никого не побеждает. Самое интересное, во всех нас испокон века сидит желание бороться за что-то там свое, правильно-справедливое. А результат? Результат печален — ничего в своей жизни изменить не может и, послав всех и вся по известному адресу, живем так, как считаем нужным. Главное, что живем. А большего и не требуется…

Абзац шестой

…Сабрина меж тем терпеливо ждала, когда же я дам ответ на ее простой и совсем недвусмысленный вопрос об откровенности больного перед эскулапом.

— Знаете, хороший врач должен сам сказать, чем болен его пациент, — нашел-таки ответ, надеясь, что она на этом остановится, поняв бессмысленность препирательства по пустякам.

— А если врач не очень хороший? — Ей как всякой женщине, хотелось, чтоб последнее слово осталось непременно за ней.

— А к плохим врачам и ходить не стоит! — тут же парировал ее попытку главенства.

— Это точно, — засмеялась она и даже как-то особенно щелкнула своими густо наманикюренными пальчиками, — с вами спорить, как гляжу, бесполезно. На все готов ответ.

— Это точно, — повторил ей в тон, — потому лучше пойдемте чай пить. Вы, конечно, предпочитаете зеленый?

— Да… — она бросила в мою сторону удивленный взгляд, — откуда вы знаете? Я вам вроде о том не говорила.

— Не самая трудная загадка из тех, что мне приходилось разгадывать. Могу даже сказать, какую музыку вы предпочитаете и какие каналы на телевидении смотрите…

— Да ну? Ну-ка, скажите…

— Оставим до следующего раза, пусть интрига продолжится еще чуть.

— Так вы еще и интриган? Очень интересно. — Ее глазки игриво блеснули, как у старшеклассницы, которой предложили первый раз в жизни затянуться сигареткой. — И много интриг на вашем счету?

— Если я когда-нибудь опубликую свои мемуары, вы будете в числе тех, кого извещу первой.

— Нет, вы нахал! Причем нахал утонченный, но мне это почему-то даже нравится. Вы какой-то весь колючий, ершистый и… неправильный. Но так даже интересней…

Мы прошли на веранду, где я, не прекращая разговор, разливал чай по чашкам, совеем забыв, что специалист по уходу за домашними животными предпочитает зеленый чай. А если бы и вспомнил, у меня его просто не было. Однако она о том не забыла и тут же напомнила:

— Вы обещали зеленый…

— Хотите, принесу несколько листиков подорожника, и тогда он точно позеленеет?

Она промолчала, то ли обидевшись, то ли просто взяла паузу. Но мне было все равно. Через несколько минут она уедет, и вскоре я забуду о существовании собачьего парикмахера со странным названием ее специальности. И она обо мне вряд ли вспомнит через неделю, тем более через месяц. Так не все ли равно, о чем она тамдумает. Меня, если честно, начинало тяготить ее общество перезрелой кокетки-неудачницы, все еще считающей себя девицей на выданье. Наверняка ведь не замужем. Какой мужик согласится, чтоб его супружница стригла всякое там зверье, пусть ей хоть чистым золото за то платят.

— А вы замужем? — решил проверить свое предположение.

— Зачем это вам? — Она свела свои пощипушки домиком, отчего сразу стала похожа на известную даму-процентщицу. Только мне ее капиталы были мало интересны. Состоятельные женщины, накопив кое-что на безбедное существование, вдвойне скучны, поскольку каждой своей фразой пытаются подчеркнуть свою самостоятельность и независимость. Но при всем том не оставляют попыток обзавестись хоть худеньким, но мужичонкой, на котором можно срывать злость, чего высказать своим клиентам никогда не решатся.

— Да так, интересно. Поспорим, что не замужем?

— Спорить я не буду, тем более что я действительно не замужем. Два года как разошлись.

— И детей, само собой, оставили при себе, — подытожил очевидное.

— Само собой, — ответила она холодно. — И что с того? Отчим в любом случае лучше, чем мачеха…

— Они только об этом и мечтают. Без отчима им так плохо живется, глаз от окна оторвать не могут, когда же мама им доброго дяденьку приведет. Все одно они отца будут всегда помнить и любой другой, будь он хоть семи пядей во лбу, его им не заменит.

— Я это понимаю, — как-то сникла она, — но так получилось. А у вас будто бы нет своих детей? И где они?

— Своими делами заняты, — счел за лучшее ответить неопределенно, иначе наверняка был бы подвергнут полной обструкции.

— Вы еще и злой. — Она обиженно поджала губки, помада с которых кровавым следом легла на ободок чашки. — Спасибо за чай, я, однако, поеду, а то вы не успокоитесь, пока наизнанку меня всю не выверните. Зачем это вам? Доставляет удовольствие? Мой муж… прежний, — добавила она спохватившись, — был точной вашей копией, все лез мне под кожу, что да почему. Где задержалась, с кем была, а сам… сам… сам только и знал, что в телик пялиться. Вот и выгнала его к такой-то матери.

— И где он теперь? Бомжует? Не поверю! Такие мужики умеют устраиваться… Знаком…

— Точно, нашел другую дуру с плазмой и кожаным диваном. Она поболе моего на рынке зарабатывает, рыбой торгует у азиков под началом…

Не скажу, что мне стало ее жалко, не тот случай, да и что бы это изменило? Но возникла почему-то вдруг неприязнь к самому себе. И чего полез со своими подколами к постороннему человеку? Кто просил? Так нет, нужно показать остроту ума. Показал! Теперь расхлебывай. Знал, дня два как минимум в моих и без того перегруженных разными разностями мозгах будет прокручиваться этот разговор. И, что самое интересное, именно я буду чувствовать себя униженным. Странное свойство моей натуры винить во всем себя. Воспитан так, что ли? Не знаю, как объяснить подобный феномен…

Абзац седьмой

И тут мне совершенно неожиданно пришла в голову вполне здравая мысль — сгрести в охапку эту самую визажистку-ветеринаршу и утащить на стоящий в двух метрах и словно чего-то ждущий диван. Клянусь, мысль эта пришла в мою грешную голову совершенно случайно, без подготовки и физической на то потребности. Хотя… хотя человек, неплохо меня знающий, вряд ли бы удивился подобному течению моих мысленных потоков. И дело совсем не в развратности общепринятых в таких случаях поступков. Все объяснимо людской природой, сформированной в нас в незапамятные времена и постепенно вытесняемой вон всевозможными интеллектуальными извращенцами, считающими будто бы два разнополых существа, оставшись наедине, должны читать вслух друг другу патриотические стихи, а еще лучше, многотомную прозу всемирного классического наследства. Дочитались уже, хватит. И дело не столько в падении рождаемости и приближающейся демографической пропасти. Важнее другое — в нас пропадает творческое начало, подогреваемое и стимулируемое противоположным полом. Хотим мы того или нет. Оно было, есть и будет существовать, пока мир не провалится в тартарары.

Если раньше была прямая необходимость это чувственное проявление сдерживать во имя контроля чистоты рода и невозможности прокормить всех неожиданно явленных свету младенцев, чем вполне продуктивно занималась церковь любых конфессий, то теперь все изменилось. Правила поведения меж людьми, близкие к пресловутым и уже не раз поминаемым ПДД, ведут нас к краху и катастрофе. Кто думал при написании этих правил, что движение в городах застопорится из-за появления многочисленных и многокилометровых дорожных пробок. Дороги принялись расширять, строить развязки, разъезды и акведуки. Техническое решение пусть с опозданием, но было найдено. А как прикажете быть с людьми? Когда, с одной стороны, считается неприличным предлагать первой встречной уединиться на пару часиков, а с другой стороны — и тот и другой вот совершенно не против впасть в короткий грех, именуемый прелюбодеянием. Это еще мягко сказано. Наш народ большой выдумщик на эпитеты подобного рода. Вот и тормозим свои чувства и добрые слова при виде ангельского создания, пропорхнувшего мимо нас, а еще и одарившего тебя на ходу чувственной улыбкой.

Да кто вам сказал, будто я призываю читателя к повальному греху и разврату? Совсем нет!! Трижды нет. Секс, как его ни назови, остается всего лишь сексом — действием, очищающим плоть от скопившихся гормонов. На то были и есть разные там заведения, где за плату любой мог удовлетворить свои желания на этот счет. Но если хоть чуточку задуматься в данном направлении, то нельзя обойти вековые традиции малых народов, где гостя обычно оставляли на ночь с одной из женщин своего рода, считая это всего лишь нормальным гостеприимством. В основе этого обычая кроется желание влить новую кровь в свой род. Но одно из древнеазиатских племен в короткий срок вымерло, по вполне тривиальной причине, занявшись обслуживанием проезжающих через их земли купеческих караванов, предоставляя путникам для любовных утех своих жен и дочерей. Природа в этом плане очень чувствительна, и стоит человеку чуть уклониться от своего естества, как он тут же получает в ответ такую оплеуху, от которой порой не может оправиться.

И кто бы что ни говорил на этот счет, называя меня за глаза всяческими там обидными словами, не скрою, обидно, но никак не смертельно. Единой формулы на этот счет пока что не выработано. Любой религиозный кодекс хорош и полезен до тех пор, пока он не идет вразрез с новейшими традициями, рожденными новыми обстоятельствами. Меняется общество, а вот законы бытия остаются все теми же. Не парадокс ли? Конечно, всему есть предел, но он должен быть разумным.

Как только ты начинаешь слепо следовать канону, и пусть ты тысячу раз благополучно и без помех переходил по пешеходной зебре, тупо смотря на зеленый светофорный глазок, не поворачивая головы-кочана в разные стороны, рано или поздно жди беды. Один мой знакомый рыбак, как только садился в лодку, на все пряжечки и пуговички застегивал спасательный жилет, чем и прославился среди своей рыболовной братии. Над ним подшучивали, подтрунивали, но он был верен раз и навсегда принятому правилу. До тех пор, пока его лодка в темноте не наскочила на мирно стоявшую на якоре баржу. Лодка, само собой, перевернулась, и он оказался в воде. Казалось бы, для стороннего наблюдателя, неискушенного в тонкостях приключений на воде, жилет гарантировал ему спасение. Увы, течением беднягу затянуло под днище баржи, где он и захлебнулся. А вот без спасательного средства у него был шанс спастись и вынырнуть из-под баржи, стоило только набрать в легкие побольше воздуха.

И таких случаев можно припомнить великое множество. Так что нарушение правил не всегда ведет к спасению хоть души, хоть тела. Может быть, пригрев иную девчушку, приласкав ее, тем самым придашь ей уверенность в себе, и она наконец-то перестанет ощущать себя серой мышкой и мучиться острыми приступами суицида. Может быть. Но ты же одним неосторожно сказанным словом можешь причинить ей боль, пусть не физическую, но гораздо худшую и хранимую долго, иногда всю жизнь — душевную.

Абзац восьмой

…Помнится, как однажды приехав в один из дальних от места моего постоянного проживания городок и не найдя свободных номеров ни в одной из гостиниц, позвонил своей случайной знакомой, как раз в том городе и проживающей. Знакомство наше было, как говаривали в старину, шапочным и общение недолгим, без каких- либо вытекающих отсюда последствий. Нашел ее телефон в записной книжке и позвонил, будучи готовым к отказу и долгим извинениям. Но она словно ждала звонка и скороговоркой объяснила, как нужно добираться. Из-за позднего часа купить что-то спиртное оказалось невозможным, и заявился со скромным портфельчиком в руках и полным отсутствием дурных мыслей по поводу своего ночлега. Тем более что дама та была, ну совсем не в моем вкусе и даже на пару лет старше. Она состояла на службе в каком-то там крутом оркестре, пользуя то ли скрипку, то ли виолончель, и знала массу любопытных случаев из театрально-музыкальной среды. Об этом она весь вечер и рассказывала, пока я окончательно не заклевал носом в остывший чай. Потом постелила мне на кухонном диванчике и пожалела всего, что принято желать в таких случаях.

Утром приготовила завтрак, но всем своим видом показывала нерасположение к моей скромной персоне. Заспешил, засобирался, резонно полагая, что стесняю ее своим присутствием, о чем и спросил в открытую. Но она как-то неопределенно заявила, мол, могу жить сколько пожелаю, если мне нравится. Только в тоне ее сквозила неприкрытая обида, что отнес к обычной женской быстротечной смене настроения. Попросил подлить мне еще чайку, тем более час был ранний и спешить по делам не имело никакого смысла. Поставив чайник на огонь, хозяйка вдруг принялась разглагольствовать о никчемности современных мужчин, вкладывая в свои слова столько злобы и желчи, что даже растерялся от обидных слов в адрес мужского пола. Желая как-то прервать ее излияния, заметил, что, между прочим, отношу себя к мужской половине человечества, и мне как-то не особо приятно слышать подобные высказывания. Она как раз сняла чайник с плиты, бросила в мою сторону выразительный взгляд, поставила чайник обратно, забыв выключить газ, и несколько картинно уперла руки в бока, став окончательно похожей на известную Трындычиху из некогда популярного фильма.

— Так ты, значит, тоже мужчина?.. — вкрадчиво уточнила она.

— Да, смею себя считать таковым, — не ожидая подвоха, как ученик на экзамене на вопрос: сколько будет дважды два, смело отвечает так, как его учили. Мне даже в голову не приходило что-то изменить в своем ответе или хотя бы отшутиться. Разве человек может отрицать свою половую принадлежность? Оказывается, отрицать этот непреложный факт действительно не имеет смысла, но его нужно еще и подтверждать, в чем тут же убедился.

— Знаешь, а вот мужчины вчера я как-то и не заметила, — подвела она итог нашему даже не начавшемуся спору и ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью

Пить чай мне почему-то расхотелось. Идти следом за ней и доказывать, что еще на кое-что способен, тем более. Зачем? Что это даст? Дорого яичко, сами знаете когда, а тут сколько ни старайся, но праздник чувств прошел без последствий и что-то изменить было не в моих силах. Потому просто оделся и ушел, не считая нужным попрощаться. Следующую ночь провел на вокзале и дал себе зарок на всю оставшуюся жизнь не попадать в столь щекотливую ситуацию. А уж ежели случится, то… Нет, лучше не загадывать.

На этот счет кто-то из древних весьма резонно заявил: никогда не говори никогда! А один литературный персонаж даже сделал его своим девизом. Потому скромно констатирую: не зарекайся, ибо любой зарок есть клятва, а клятва от проклятия отличается лишь небольшим и легко убираемой приставочкой. Так и люди, приставят к себе что-нибудь этакое, значимое и ну народ пугать. Но стоит в него вглядеться, тьфу, пустое место. И слово сказав, думать надо, к чему его приставлять и чего стоит после того опасаться.

Абзац девятый

Не знаю, чем бы закончилось наше совместное чаепитие с госпожой грумершой, но щекотливую ситуацию разрешил хриплый гудок из неожиданно подъехавшей к моим воротам машины. И Сабрина скорей обрадовалась, чем расстроилась сигналу, начала поспешно прощаться, ссылаясь на неотложные дела в городе. Уже на ходу назвала цену своей услуги и тут же добавила, что если у меня нет при себе наличных денег, она готова подождать или, выразительно кивнула на стоящую банку со свежим медом, может принять дар с полей в качестве причитающегося ей гонорара. Деньжат у меня при себе и впрямь было кот наплакал, а цена медовой банки почти в два раза превышала стоимость ее услуги, но делать нечего, согласился. И тут же тонко намекнул, что буду ее ждать на очередную перевязку. Не знаю, поняла ли она мой тонюсенький намек, поскольку дернула плечиком, а потом кивнула и неопределенно обещала появиться в ближайшее время.

Неопределенное время встречается не только в русском языке, куда гораздо чаще в быту. Это когда один говорит: «Заходите», а другой отвечает: «Непременно». На то мы и изъясняется по-русски, чтоб черпать из него разные там тонкости. И не только произносить фразы неопределенного времени расплывчато и витиевато, через запятую и многоточие, когда сказанное, а то и сделанное ни к чему не обязывает.

Проводил гостью до ворот, открыл калитку и увидел рядом с ее цвета красного перца аккуратной иномарочкой раздолбанную «пятнашку, с внушительными вмятинами по всей поверхности кузова от частых соприкосновений с различными внешними предметами». Рядом с ней нетерпеливо переминался с ноги на ногу бритый налысо водила с красноречивой наколкой под расстегнутой чуть ли не до пупка замызганной рубахе. Сперва любезно распрощался с Сабриной, еще раз предложив заезжать, когда ей заблагорассудится, и лишь потом повернулся к сгоравшему от нетерпения чужаку, приехавшему к моему дому явно по ошибке. Так и оказалось.

Самое интересное, он был всецело поглощен созерцанием садившейся в машину Сабрины, а в мою сторону даже не взглянул. Меня это покоробило и, ни слова не говоря, направился к калитке, чтоб уйти обратно. Но в этот момент парень наконец сообразил, что стоит и на меня обратить внимание, и крикнул мне вслед:

— Слышь, братан, — начал он без всякого приветствия, — тут где-то у вас дедок окопался, дай наколку, а то за…ся тарахтеть по вашей деревне.

Он нарочно произнес слово «деревня» с буквой «е», выказывая тем самым полное неуважение не только ко мне лично, но и ко всем ее жителям.

— Коль окопался, значит так нужно, — проигнорировал его выпад. — Свои знают где, а чужим он вряд ли рад будет. — И добавил, кивнув на его тачку: — Сама едет или толкать приходится?

Парень, несмотря на внушительную татуировку, был не более как чьей-то шестеркой, посланной с мелким поручением. Такая гопота время от времени появлялась в нашей глуши не столько для того, чтоб украсть что-то, а чаще всего в поисках ставшей редкостью конопли, а если повезет, то и маковых головок, неведомым образом вылезавших, словно по мановению волшебной палочки, то в одном, то другом деревенском огородике. Хозяева, увидев такой подарок, спешно его уничтожали, чтоб не обсеменился и не привлек страждущих до дури охотников. Подозревали, то сами наркоши втихаря и кидали семена в отдаленные, недоступные постороннему взгляду уголки, а потом наведывались с проверкой, будоража своим появлением осторожных и на склоне лет вдвойне бдительных пенсионеров, составляющих основной контингент деревушки. Но бороться с рыщущими по окрестностям наркоманами было бессмысленно, а потому терпели как неизбежное зло. Тем более ни одного из них ни разу не застали за покражей чего-то мало-мальски ценного. Да и сами они были тихими, прибитыми какими-то, хорошо понимая людское отношение к их промыслу. А потому тут же исчезали, как осенний морок под лучами солнца, стоило лишь кому-то кышкнуть на них.

Вот и этот бравый на вид хозяин «пятнашки» тоже косил глазами по зарослям лопухов и крапивы, густо окружавших мои владения. И я сомневался, стоит ли ему говорить, где находится дом того самого «деда», куда частенько наезжали буйные компании с полными баулами, топили баню, парились и не покидали деревенских пределов, пока не допивали до капли все привезенное с собой спиртное. Но и скрывать его местонахождение тоже не имело смысла, может, он старику привез что важное и тот, узнав, что я не указал куда ехать, может разобидеться. Да и не скажу я, укажут другие. Потому показал на невзрачный домик, стоявший наособицу от остальных деревенских строений, ткнул пальцем в его сторону. Не поблагодарив и не сказав ни слова, парень запрыгнул в машину и, резко развернувшись, едва не отдавив мне ноги, уехал. Вот и делай после хорошее людям. Ладно, если как моего пса хромым сделают, а то может все обернуться и более плачевно…

Абзац десятый

Домик, куда стремительно рванул чей-то посыльный, несколько лет тому назад занял, никого не спросясь, бывший кузнец, прозванный за свою прежнюю профессию Вакулой. Он строил из себя крутого мужика, прошедшего и Колыму и Магадан и при встрече неизменно интересовался: «Куда тропу тянешь?» Эта фраза тоже должна была сама за себя говорить о его причастности к уголовному миру. Хотя, по моим сведениям, закрывали его лишь один раз на пятнадцать суток за буйство в собственном семействе. Его жена, к слову говоря, адвокат, спровадила муженька в кутузку, дабы ума набрался и не распускал больше рук. Когда-то он занимался штангой, силенку имел, спокойно поднимал передок «москвича», а тем более «жигуленка» и связываться с ним желающих пока что не находилось. Потому его россказни о зонах, пересылках, вологодском конвое, что метелил всех не по-детски, воспринимали с легкой усмешкой и в спор не вступали. Хотя каждый считал своим долгом назвать его за глаза вруном, сказочником, балаболом.

У того и впрямь язык был хорошо подвешен, и он знал столько разных присказок, впору записывать и издавать крупным тиражом, раскупили бы нарасхват. Изрядно набравшись, Вакула обычно орал, что его не раз предлагали короновать, то есть сделать «вором в законе», но вот узнав, что он женат, решили повременить. Уйдя на пенсию по «горячей сетке», он тут же нашел себе простой способ безбедного существования и объявил себя «смотрящим» над всеми близлежащими деревнями. Мужики из крупного близлежащего села, старательные работяги и крепкие хозяева, когда он заявился к ним за данью, предложили для начала посидеть, выпить, накрыли поляну, напоили новоявленного «смотрящего» до изумления и поросячьего визга. А когда тот стал требовать, чтоб они целовали наколотый по такому случаю перстень пахана, то взяли под белы руки, отвели в ближайший лесок, раздели догола и привязали к стволу мохнатой елки.

Мало того что был месяц май, самая посевная и они были злы за вынужденное безделье, но комары в эту весеннюю пору оказались гораздо злее и навалились на нечаянную добычу. Да ко всему еще под елкой оказался крупный муравейник, хозяева которого, как и деревенские мужики, не терпели вмешательства посторонних в свои хозяйские дела и ничем не уступали в силе укусов комарам. Сами сельчане допили, что оставалось, и преспокойно легли спать. Не знаю, дожил бы несостоявшийся смотрящий до утра, если бы не наткнулся на него уже за полночь тракторист, возвращавшийся с дальней запашки. Он и освободил несчастного, так и не разобрав в темноте, кто перед ним находится. Страдалец же как был голышом, так и ударился бежать, а утром, уже разжившись кой-какой одежонкой, заявился ко мне, слезно прося дать опохмелиться. Глянув на его распухшее лицо со щелками глаз, сжалился, вылил что было в заначке, от закуски он наотрез отказался. Придя в себя после второго стакана, самостийный авторитет пообещал всех сжечь, расстрелять, повесить. А потом надолго исчез и объявился лишь по первому снегу тихий и присмиревший.

Но вот ни один из сельских мужиков, сколько я их о том ни спрашивал, не подтвердил случившееся. Не было такого — и все тут. Сам в лесу уснул, а почему голый?.. Так кто его, пьяного, знает?

Отказавшись от роли смотрящего, Вакула нашел иной вид тихого вымогательства выпивки и без приглашения заявлялся на все свадьбы, дни рождения и похороны, где изображал из себя лучшего друга семьи и всегда оказывался в центре стола. Бабы первое время шумели, а потом как-то попривыкнули к его самозванству и махнули рукой, даже выделяли место для ночлега, когда он не мог стоять на ногах.

Хозяйство в доме Вакулы тянул на себе тот самый Дед, как его все называли и в глаза, и заочно, которого и разыскивал приблатенный парень. Попал Дед в наши края уже в солидном возрасте после какой-то там по счету отсидки и крепко осел без паспорта и прописки в том бесхозном доме. Оказался он неплохим плотником, да еще развел огород, чем кормил не только себя, но и всех нахлебников, приезжавших нежданно-негаданно во главе все с тем же Вакулой. Сам Дед выпить тоже, что называется, не любил, но в отличие от многих знал меру и утром всегда появлялся на своих угодьях с тяпкой или лопатой в руках, словно и не было буйной ночи с пьяными выкриками и неоднократными поездками за самогонкой в ближайшее село. Местные тетки ценили его рукодельство и постоянно обращались за помощью то раму поменять, то калитку навесить, расплачиваясь неизменно напитком собственной перегонки, и в трудный час помогли одинокому старику кто чем мог, везли из города продукты и курево.

Абзац одиннадцатый

Когда я подвел под крышу свой новый дом, поскольку старенький, хозяйский, купленный мной еще в доперестроечные времена, начал как-то неожиданно быстро стареть и уходить в землю, то пригласил Деда для консультации. Мне непонятно было, как и к чему крепить доски фронтона, поскольку как ни разглядывал старые строения, все они были сделаны так искусно, что трудно было понять, что за чем следует и куда крепится. До этого самостоятельно срубил баню, но до конца не довел, убедившись, что мыться и париться в ней вполне возможно, а закрывать чем-то подкрышное пространство просто не хватило материала. Да и взять его тогда было негде, все шло по разнарядке на «нужды социалистического хозяйства», то есть государства. Так и стояла баня, словно под зонтиком, и меня этот печальный факт ничуть не смущал, сойдет и так. Но тут, с жилым домом, решил подойти серьезно и основательно и сделать все, что в таких случаях положено, включая небольшой балкончик.

Дед после неоднократных моих приглашений заявился не сразу, как бы набивая цену, хотя никакой оплаты в денежном эквиваленте сроду не требовал. А если кто и предлагал, то отмахивался: «Мол, куда мне твои бумажки? По магазинам не хожу, лишняя морока только с ними». Поделился с ним своей проблемой, после того как он внимательно, не выпуская сигарету из пожелтевших морщинистых пальцев, осмотрел мое строение.

— Куда доски карнизные подшивать? — спросил его. — Тем более вынес два бревна под балкон, никак сообразить не могу…

— Голубятню делать будешь? — неожиданно спросил он, начисто озадачив меня этим вопросом.

— Зачем мне голубятня? Я голубей не держу и пока что не собираюсь, — ответил чистосердечно, озадаченно смотря на него, соображая, не шутит ли он. Насколько мне известно, голубей в деревнях сроду не держали. Тут цыплят или гусят вырастить непросто, ястреб или коршун налетит, и пиши пропало. За ними никак не уследить, стоит только выпустить во двор и оставить без присмотра, хоть на пять минуток, то ладно, если одного не досчитаешься, а то могут и весь выводок потаскать. И вороны тоже хороши, те еще пакостники! Мало того что они у кур внаглую корм отбирают, но и до цыплят они большие охотники. Так что заводить голубей дело бесполезное и совершенно неперспективное, что теленка одного в лес отпустить, обратно не дождешься.

Обо всем этом Дед, как я полагал, великолепно знал, и с чего это ему взбрело в умудренную жизненным опытом седую до последнего волоска голову разглагольствовать о голубях, понять никак не мог.

Услышав мой удивленный вопрос, он махнул в мою сторону рукой, словно я ляпнул какую глупость, и переспросил:

— Мать твою!.. А как ты без голубятни-то будешь? Вода вся на дом потекет…

Без мата никто из деревенских жителей разговаривать просто не умел да и не особо стремился к тому. Родители без всякого стеснения при малых детях поминают матушку свою ли, чужую ли до седьмого колена, и бороться с этим, как, к примеру, с пьянством, бесполезно. Через сколько крестьянских поколений все эти матюги прошли без какого-либо изменения, оставшись как каленый орех крепкими, краткими и бьющими без промаха, сказать не берусь.

Понятно, ничего хорошего мат в себе не несет и тем более не учит. В любом приличном обществе, услышав нецензурное словечко, на обронившего этот перл моментально отреагируют и вряд ли второй раз пригласят к себе, заклеймив по гроб жизни другим не менее смачным эпитетом. Но изжить мат из русского народного языка, как родимое пятно на теле красавицы, как мне представляется, немыслимо, и никакие законы и указы не помогут.

Не надо думать, что только замученные тяжким трудом и нищенским прозябанием деревенские мужики, работяги или там уголовники употребляют в речи своей крепкие выражения. Как рассказывал один мой знакомый из сугубо академической среды, которому употребить бранное слово то же самое, что выйти на улицу без штанов, мат обычно прорывался у него в момент сложных обстоятельств и крайнего напряжения. Раз, в экспедиции по нашим сибирским просторам, он отстал от группы и попал в болото, где увяз по пояс и как ни пытался выбраться на твердую почву, ничего не получалось. Тогда, вспоминал он с улыбкой, из него полез такой смачный мат, что он сам себе поразился. И вот чудо, словно Мюнхаузен, чуть не за волосы он вытащил сперва ноги, а потом и полностью выбрался из болотной жижи.

«А без мата, — спросил его тогда, — не получилось бы?»

«Так ты попробуй, потом мне расскажешь», — рассмеялся он.

Или другой вполне интеллигентный человек вспоминал, что когда был студентом, учился из рук вон плохо: прогуливал, сдавал экзамены абы как, лишь бы получить оценку. И все ему сходило с рук, потому как отец его преподавал в том же вузе и коллеги щадили авторитет его папаши и сквозь пальцы смотрели на выкидоны сынка. Как-то раз один профессор, на лекциях которого парень за весь семестр показался всего лишь пару раз, встретив его в коридоре, поинтересовался, почему тот позорит отца. Ну, тот попытался сослаться на разные неотложные дела, обещал отработать и сдать, но на профессора его доводы не подействовали. И тогда он разразился такими изощренными ругательствами в его адрес, что студент покраснел до корней вопрос и не знал, что сказать в ответ. Стоит добавить, на лекциях профессор держался безукоризненно и мало кто знал, что был он в прошлом офицером и науку изъяснения народным слогом прошел не понаслышке, а на собственном опыте и, как оказалось, умел ей пользоваться. И что удивительно, с тех самых пор сынок тот не пропустил ни одной лекции не только у бывшего военного, но и исправно начал ходить на все остальные занятия. От своего отца он какое-то время скрывал о нецензурных наставлениях, послуживших ему столь полезно, а признался лишь после получения диплома с довольно неплохими оценками. Отец выслушал его, покрутил головой, но, как ни странно, не одобрил действий коллеги, а пробурчал что-то под нос типа «солдафон он всю жизнь таким останется, хоть кем его ни поставь».

Мое мнение в целом совпадает с высказыванием того, надо полагать, мудрого человека. Но вот русский народ меня явно не поддержит. Без мата, как и без водки, мы пока жить не научились. И дело не в самом народе, а в тех нечеловеческих условиях, в котором ему выпало жить. Его приучили слушать, опустив глаза в пол, сыплющиеся на него из начальственных уст оскорбления. К иному он просто не привык. Всеобщая забитость, а то и жестокость, идущая сверху, рождает ответный вполне пропорциональный ответ. Отведя душу в замысловатом ругательстве, мужику нашему становится как бы легче тянуть дальше свою въевшуюся в плоть и кровь лямку. И произвол в семье — это продолжение произвола начальствующего. Униженный человек стремится унизить более слабого, а это чаще всего дети, а то и домашняя скотина.

На всю жизнь запомнил, как один колхозный конюх, изрядный пьяница и прогульщик, но человек тихий, безответный, получив выволочку от председателя, вошел в конюшню, схватил огромную оглоблю и принялся охаживать ей всех коней подряд. Оказавшись случайным свидетелем происходящего, остановил разбушевавшегося мужика и поинтересовался, за что он лупцует ни в чем не повинных животных, которых частенько прикармливал в пору весенней бескормицы из своей нищенской зарплаты. Тот не нашелся сразу что ответить, а потом, кивнув на кучу навоза, выпалил: «А чего они гадят и гадят?! Надоело убирать за ними…» И тут же, выпустив пар, взялся за вилы и с тупой покорностью начал таскать в угол скопившиеся за его отсутствие и впрессованные в солому продукты его неприязни к лошадям.

Вот так русский мат и вошел в нашу природу и речь. Он, словно радиоактивные отходы, незримо впитывается во всех и все, с чем соприкасается человек в своем общении. Вывести мат из того, кто пропитан им с детства, не так-то просто. И ведь что интересно, у многочисленных народностей, живущих бок к боку вместе с нами, в языке нет и малой толики бранных слов, столь привычных нашему слуху. И, разговаривая на своем родном языке, они вставляют русский мат, находя это вполне оправданным. Но если кто в споре с выходцами с Кавказа попробует употребить, не приведи Боже, матерное слово в адрес его родственников, а тем более матери, в какой бы форме оно ни прозвучало, что среди нас, русскоязычных вполне допустимо, то он рискует нажить врага на всю жизнь. У горцев совсем другой менталитет и сохранилось уважительное отношение к себе, и тем паче, родителям, людям старшего поколения. Просто они не испытали того гнета, доставшегося жителям русских равнин. Это на мой взгляд. Но могу и ошибаться. В любом случае каждый вправе сам решить, как изъясняться, чтоб и другие тебя поняли и не испытывать потом угрызений совести за сказанное случайно крепкое словцо.

Видно, неспроста взошел именно на российской стороне этот сорняк, сама природа, бытовая необжитость и неухоженность стала его питательной средой. Нужен он был зачем-то нашим предкам, коль не могли обойтись без него и нам по наследству передали. И даже сейчас, при внешнем благополучии и какой-никакой стабильности, произрастает он так же густо, выставив, словно кактус колючки во все стороны. А кого или хлестанут, обжалят, люди, непривычные к тому, морщатся, словно от физической боли, не зная, какую защиту противопоставить, чем защититься. И со временем привыкают к словесным ожогам, как к комариным укусам, живут с ними, поскольку иначе не получается.

Со временем у меня в мозгу возник некий фильтр, через который повседневный обыденный мат, если он меня лично никак не касается, то он просто не доходил до моего сознания. Сколько раз допытался у собеседника, чего это он ни с того ни с сего костерит направо и налево и погоду, и ремонтируемый им трактор и вообще без мата шагу ступить не может. Ответ следовал обычно стандартный: «для связки слов!» Вот так то! Некая веревочка, сплетающая прутики отдельно сказанных слов в одну общую метлу, более весомую и доходчивую для самого бестолкового. Иначе… иначе наш народ не умеет выражать свои мысли, с чем, хочешь не хочешь, а приходится мириться.

Потому все, что мне пришлось выслушать от Деда при обсуждении конструкции фронтона, следовало воспринимать раздельно, как скорлупки от семечек, пропуская словечки «для связки слов» и ловя среди матерной шелухи то, что и было сутью разговора.

Абзац двенадцатый

Вот и сейчас не мог понять многоопытного Деда, срубившего и обиходившего не один десяток, если не сотен домов и срубов, о какой-такой голубятне он толкует.

— Хорошо, — вынужден был согласиться со стариком, — а как и где мне эту голубятню строить? Ты бы лучше по лестнице поднялся и показал что к чему. А то тебя, старого, не поймешь, заладил — голубятня да голубятня…

Дед разразился таким каскадом ругательств, что иной непривычный к подобному словоизлиянию человек, убежал бы без оглядки от греха подальше. Мне ж бежать было некуда, тем более получить дельный совет от кого другого и вовсе не предвиделось. Дед по всей округе слыл наилучшим плотником, и к нему приезжали даже из города с приглашением поучаствовать в строительстве какого-нибудь чересчур хитрого сооружения «под старину», на что в те годы пошел особый спрос. Он же, не переставая поминать и матушек, и тетушек, и непонятливых строителей, прихватил с земли кусок дощечки и полез по прислоненной к срубу лестнице. Там, наверху, он приложил дощечку к верхнему бревну чуть наискось и прокричал:

— Здеся вот пришпандоришь их в ряд, а на них апосля доски под карниз лепи. Понял теперича, осинова башка?

— Так это и будет голубятня твоя, что ли?

— А то как, она и есть… Как иначе-то? Иначе нельзя, прольет верхний венец, а там и до полу за год плесеня дотянутся… Тогда пиши пропало, руби все по новой, без голубятни-то…

Тут до меня окончательно дошло, что у плотников наклонный карниз, служащий стоком для воды со всей площади фронтона, и зовется «голубятней», поскольку там обычно сидят голуби, греясь на солнышке. Чей-то зоркий глаз подметил, и прижилась, утвердилась в народе эта самая голубятня, будь она трижды неладна.

Отблагодарил Деда за разъяснение сути «голубятни» несколькими пачками сигарет, на которые он брезгливо поморщился, мол, с фильтром, отламывать придется, но ушел вполне удовлетворенный. И вот этот вполне самостоятельный мужик каким-то непостижимым образом попал под опеку никчемного и жуликоватого Вакулы… Такой жизненный расклад в моей осиновой, по словам Деда, голове никак не укладывался. Судьба? Или наша многовековая привычка жить под хозяином?

Абзац тринадцатый

Проводив званых и нечаянных гостей, вернулся в дом и присел перед Джоем. Меня беспокоила новая повязка, которую он за время моего отсутствия вполне мог содрать, как и вчерашнюю. Но нет, повязка хоть и пропиталась в нескольких местах кровью, но была в целости и сохранности. Пес явно умнел на глазах, а если еще позволит завтра поменять бинты без посторонней помощи, то его статус в моих глазах поднимется сразу на несколько порядков. Занялся повседневными делами и не заметил, как стемнело, а потом ночь стерла контуры домов и деревьев, вобравших в себя последние солнечные отблески.

И настала лучшая пора моего одинокого бытия, когда все спешные дела переносятся на другой день и уже не ждешь ни запоздалых гостей, ни телефонных звонков и мысли, за дневной суетой затерявшиеся на задворках памяти, обретают отчетливый образ и выстраиваются в очередь, как посетители в приемной важного должностного лица. Самое время поразмышлять, посетовать или порадоваться произошедшему, случившемуся, недаром есть такая икона «Нечаянная радость». Поскольку радоваться в повседневной жизни, простите меня, но особо нечему. И радость, нам доставшаяся по большому счету всегда нечаянная. Как и жизнь, и смерть, и мы сами… Все имеет одно определение — не-ча-ян-но-е…

И в тот вечер вполне рядовой и обыденный радости никакой не испытывал. Разве что опять же чисто случайное знакомство с грумершей Сабриной. Но вряд ли эта случайность когда-то повторится. А если да, она уже не будет случайностью, а простой, вынужденной необходимостью. Чаще всего люди так и встречаются: в поисках жилья, работы, в поездке или… когда им становится тоскливо и одиночество начинает тяготить, а тело, душа требуют взаимности и пусть не любви, то хотя бы недолгой привязанности.

Мне это хорошо знакомо. Я быстро привязываюсь к людям и так же быстро отвязываюсь, стоит лишь посильней затянуть узелок едва начавшихся отношений. Ты надеваешь на себя стеклянный полупрозрачный колпак, когда тебя все видят, а ты смотришь лишь на свою избранницу, оказавшуюся чудесным образом рядом с тобой. Постепенно кислород от совместных страстных вдохов и выдохов исчезает, дышать становится все труднее и тебе становится ненавистен тот, кто поглощает так необходимый тебе для дыхания воздух. Рано или поздно колпак лопается, и ты весь в ранах и порезах, едва дыша, выбираешься на свежий воздух и вновь обретаешь возможность видеть всех спешащих мимо загадочных незнакомок и забываешь о том, что вслед за страстью неизменно наступит нехватка кислорода, а иначе говоря, элементарной свободы действий и мыслей.

Нет, кто-то умудряется жить более экономно и с умом расходует отпущенный ему запас. Не горит, а тлеет рядом со своей избранницей. Удлиняет или, наоборот, продлевает он тем самым свою жизнь, судить не берусь. Но для меня неприемлем экономный подход в отношениях меж людьми. Мне по душе неземное свечение, этакая радуга чувств, фейерверк сказанных слов, тысячеваттное замыкание от необдуманных поступков, шаровые молнии в глазах и электрические разряды такой силы, что падаешь на землю полуживой и потом до л го-дол го приходишь в себя после случившегося. И это тоже нечаянная радость, которую иногда приходится ждать не год и не два, а полжизни, а то и всю жизнь, после чего, дождавшись этого чуда, не страшно и расстаться со своей спутницей, у которой такое прекрасное имя — Жизнь. Твоя Жизнь…

Вечером, перед сном людям верующим рекомендуется читать молитву и каяться во всех дневных промахах и согрешениях. И даже в тайных помыслах, чтоб в случае чего предстать перед Богом, уже осознав все допущенные огрехи и опять же чистым от дурных мыслей. Все так. Но как расценить мри недавние мысли в адрес той же Сабрины? Как ни крути, а что ни на есть плотские помыслы и с точки зрения морали — дурные! «Не возжелай жены ближнего своего…»

Так Сабрина вроде не жена кого-то из моих друзей. Да и вообще не замужем… Все равно нельзя? А что в этом дурного? Гораздо хуже, если бы я совсем никого не желал. Таких зовут импотентами. И еще добавлю: импотенция физическая напрямую связана с бессилием духовным, творческим. Тот, кто не может возжелать женщину и обладать ей, не в состояний мечтать, окунуться в романтический флер блаженных грез. И уж коль он не в силах произвести на свет даже ребенка, то о каких свершениях тогда можно вообще говорить? Уродство физическое и духовное произрастают от одного корня. Иначе и быть не может.

Короче Говоря, не нашел я ни в деяниях, ни в мыслях своих ничего дурного тем вечером, а значит, и каяться было не в чем. Разве только в том, что не усмотрел за своим псом, и он теперь вот лежит и страдает. Но то было вчера… И Тем более вроде как покаялся в том, сопереживал, отвез к врачу, сегодня вон перевязку сделал. Что еще? Или нужно тёперь каждый день биться головой о пол и каяться до тех пор, пока Джой не поправится? Только поможет ли ему это? Эта загадка оказалась мне не по плечу. Не настолько искушен в вопросах духовных, чтоб на любой из них ответ дать. Вот окажусь на том свете, тогда и узнаю обо всех своих прегрешениях. Там наверняка разъяснят и воздадут должное. С этими вот неразрешимыми думками и заснул…

3

Абзац первый

Разбудил меня негромкий стук в окно. Отодвинул занавеску, глянул… Мужик какой-то стоит… А кто, не разобрать. Пошел, открыл дверь, и в дом пробрался не кто иной, как Дед собственной персоной. Легок на помине. Недаром говорят, хорошего человека только помяни, как он тут как тут. Деда же я, несомненно, относил к людям хорошим. Другое дело — жизнь его не особо жаловала и ножку часто подставляла, но ведь не скурвился, не возненавидел всех и вся кругом..

Пропустил его в дом и поинтересовался:

— Что стряслось? Если за выпивкой, у меня все одно нет…

В ответ он только махнул рукой и выдал непереводимую тираду в адрес кого-то там, приводить которую мне даже неловко.

— Говорил Вакуле, нельзя так печку жарить до полного распыла, вот оно и полыхнуло… — сбивчиво объяснил он мне причину своего прихода.

— Где полыхнуло? — не понял сразу. На дворе лето в разгаре, и о какой печке шла речь, не мог себе даже представить.

— Да ты башку-то высунь во двор, увидишь где и как… Все к чертям собачьим погорело! В чем был в том и выскочил…

Пошел к окну и увидел всполохи, поднимавшиеся со стороны дома Вакулы, а чуть подальше мигалку на крыше пожарной машины и силуэты людей.

— Так скажи толком, где загорелось? Дом, что ли?

— Говорю тебе, баню топили и так раскочегарили, ажно потолок занялся, а оттуда и на дом перекинулось. Все мои инструменты прахом пошли, топор только и успел схватить. Пожарники примчались, да куды там, столб электрический через дорогу и тот запластал как свечка.

Подошел к выключателю, щелкнул несколько раз, точно, света не было. Значит, придется сидеть без электричества, а это обычно надолго.

— А кто кочегарил? Сам Вакула или другой кто?

— Да парнишка седня с города пригнал, передал, Вакула едет с компанией, велел мне баньку, как обычно, растопить. Ну, я все чин чинарем изладил, воды натаскал. Они все пьянущие приехали и айда сразу в баню. Жара мало им показалось спьяну, подкинули дровец раз. Мало! Еще жахнули. Не то. И сколь раз они подкидывали, сказать не могу. А оне у меня, сам знаешь, сухие, что порох. Аж к стенкам прикоснуться невозможно, жжет до волдырей. Решили переждать, набаловались, мать их так, в дом пошли и опять к столу допивать. А водяры чуть не два ящика принесли. Половина из них вырубилась скорехонько. Не заметили, что одного нет. А он там остался, в бане. То ли уснул, то ли ноги не слушались…

— И что с ним? — перебил старика. Успел выскочить? Или как?

— В том-то и оно, там остался, сгорел, — Дед снял шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом, подсел к столу, вытер вспотевшую лысину и спросил: — Так у тебя, говоришь, выпить ничего нет? Мне бы сейчас не помешала стопочка-другая… Мужика бы того помянули…

Тут только до меня дошло, что в пожаре погиб человек и станут искать виноватого, а Дед, с его ходками, самый подходящий кандидат на очередную отсидку. Вот оно все как обернулось…

— Да ладно тебе с выпивкой, тебе, сейчас трезвее трезвого надо быть. Милиция-то приехала?

— А то как, там, шарят в головнях, ищут что да как… Я их как увидел на подъезде, к тебе сразу и подался. Схорониться мне бы на время, а то ни паспорта, ни прописки, загремлю по новой к хозяину, и к бабке ходить не надо…

— Да живи, места хватит, мне не жалко. Так они ведь и сюда придут. Что им говорить буду?

— Ты мужик не глупый, найдешь что сказать, — ухмыльнулся он. — Скажешь, мол, родственник или еще кто с города приехал… Тебе поверят…

Так-то оно так, но ведь есть и другие, всем на рот платочек не накинешь, все одно сдадут как есть.

— Теткам нашим успел сказать, когда на пожар прибежали, мол, не видели меня в глаза и чтоб помалкивали. За них не думай худого, они привычные к таким делам, почти у всех мужья или родня через отсидку прошли, те не продадут… Мало я им добра сделал. Разве что Вакула по пьянке проболтается, у него язык, что помело, нагородит чего ни попадя…

Ситуация была и впрямь непростая. По всем статьям выходило, что в причине пожара виноват хозяин, за которого себя и выдавал бывший кузнец. Но он явно не захочет подставлять свою голову, а, как обычно, попытается свалить это на кого-то. А тут Дед — лучшая кандидатура, других и искать не надо.

Абзац второй

В подлости Вакулы я нисколько не сомневался, поскольку она была у него в крови и плоти. Уродился ли он таким или самостоятельно выбрал кривую дорожку, но не было в деревне ни мужика, ни бабы, кого бы он не обидел. Мог наобещать привезти дрова или что из города, взять деньги вперед, а потом делать вид, что забыл, а то придумать еще что. Как-то раз он набрал мужиков тайком валить лес. Нашел и трактористов, шоферов, чтоб вывезти его ночью.

Лесники к нам наведывались редко, а если бы и поймали мужиков, то сам он оказался бы в сторонке, отбрехался, что не при делах. И все у него получилось, лес вывезли, он его благополучно продал кому-то, деньги получил, а с мужиками не рассчитался. Да еще обвинил их, что попортили бензопилы, и прибавил к тому, что пили-ели вместе, а потому ничего он им оказался не должен. Мужичков тех он подобрал из соседних деревень, все, как один, забулдыги, и заступиться за них было некому. Потому и ушли, ни слова не сказав, и даже спорить с ним не стали. А сам Вакула потом хвастался, как он обманул всех, и чуть не месяц пьянствовал на полученные от той аферы деньги.

Пытался он и меня вовлечь в свои махинации, обещая золотые горы, а поскольку я на его уговоры не поддался, то как-то со зла перегородил дорогу к моему дому, притащив откуда-то трактором бетонный блок. Пошел к нему и напрямик спросил, чьих это рук дело? Он впрямую не ответил, сослался на одного деревенского тракториста, что тащил этот блок откуда-то, а трос, дескать, порвался, и он так и бросил его на дороге. Мне же соседи, попросив не выдавать их, сообщили, что все происходило при непосредственном участии Вакулы. И он самолично командовал, где тот блок оставить. Обострять с ним отношения не имело смысла, поскольку часто отлучался в город, а деревянные дома, как известно, горят быстро, что и случилось этой вот ночью. Так что почти месяц оставлял машину посреди деревни и пробирался к себе в дом пешком, и уж потом поймал на дороге случайного грейдериста, упросил сделать объезд вокруг Вакулиного дома. По той же причине купил поздней осенью уазик, которому любое бездорожье нипочем. Так что наши взаимоотношения с бывшим кузнецом, под конец жизни строившим из себя блатного авторитета, сложились довольно непростые, и Деду, оказавшемуся на положении беглеца и без крыши над головой, обязан был помочь, чего бы мне это ни стоило.

Абзац третий

Вспомнился еще мне другой случай, когда Вакула оказался в незавидном положении благодаря собственной злобе и желанием преподнести ближнему любую гадость. Лишь бы побольнее вышло. А доставил ему те неприятности человек для нашего деревенского быта посторонний и случайный. Причем сам он сроду никому никакого зла не причинил и всегда дивился, как это люди могут один на другого с ножами или там топорами бросаться и биться из-за какой-то глупости до смерти, не думая ни о чем, лишь бы доказать, что он сильнее.

Никуда не денешься, но есть на Руси такой обычай — отстаивать свою правду на кулачках, а если не получается, то хватать все, что под рукой окажется. Потому или нет, что правду приходилось частенько через кулак добывать или бранное слово с себя смыть чужой кровью, но ценили тех молодцов и предки наши. Да и все другие с удовольствием на такие зрелища глазеют, рты раскрыв, чья возьмет. И забываем, Бог не в силе, а в правде. Но вот только каждый правду на свой манер понимает… Только истину, а заодно и правду, на земле отыскать трудно, а порой и невозможно. Спаситель на этот вопрос указал римскому прокуратору на небо. Понял тот или нет жест Спасителя, нам неизвестно. Так вот такой человек, телом немощный, но духом твердый, людям в разных их немощах всегда готовый помочь, правда на свой манер, и осадил как-то раз кузнеца, прозванного Вакулой.

А был то один мой знакомый татарин по имени Асхат. Встретил я его во время одной из своих поездок по дальним деревенькам сибирских татар, затерявшимся в глуши лесов, окруженных неприступными болотами, соваться куда без проводника не имеет смысла. И набрел как-то на доживающее свой век поселение рыбаков и охотников, где и познакомился с внешне ничем не примечательным мужичком лет тридцати, который представился мне как Асхат.

Богатырем назвать его было никак нельзя, но односельчане относились к нему с почтением и даже, как мне показалось, слегка побаивались. Дело в том, что его род славился среди местных жителей своими целителями и ясновидящими. Говоря современным языком, экстрасенсами, способными творить воистину необъяснимые чудеса. Они могли излечить человека от любой болезни, снять с любого сглаз, порчу, наложенные нехорошими людьми, предсказать, урожайный или нет год будет, а невесте сказать, сколько и когда у нее детей на свет родится.

О деде Асхата и вовсе чудеса рассказывали. Будто бы мог он по воде ходить и никогда не ждал лодку, чтоб переправиться через реку. В него как-то даже стреляли с идущего мимо парохода, приняв за призрак или что иное, но пули его не брали, и он потом выложил их из кармана халата и показывал односельчанам, отчего уважение к нему лишь возросло. Как-то его уговорили поехать в районный центр на суд, где в сталинское время должны были судить молодую девчушку за нарушение закона о «трех колосках». Ей неминуемо грозило тюремное заключение, а значит, и поломанная жизнь и клеймо на родителях, как на «врагах народа». И дед согласился. Вернулись оба счастливые и улыбающиеся. Стали их расспрашивать. Дед молчит, только седую бороденку свою этак со значительностью поглаживает. А девчушка, в делах судебных неопытная, ничего толком объяснить не могла. Поняли только, что прокурор все обвинения с нее снял, а потом ему стало плохо и его срочно увезли в город, после чего обратно он уже не вернулся. И ни одной кражи в той деревеньке никогда не было, потому как дед тут же указывал, кто украл и где искать покраденное.

Скажу, мне с такими людьми приходилось сталкиваться в сибирской глухомани не один раз, и всегда мучил непростой вопрос: от Бога у них тот дар или… от иной силы, дающей власть над людьми? Но все из них отличались чистотой помыслов и несли с собой добро, исправляли то, на что у Бога времени не хватило. А уж как к ним относиться, то дело каждого. Их мало, единицам дается такой дар, и люди их ценят, помогают чем могут и почитают, чуть ли не святыми.

Асхат уже после начавшейся нашей с ним дружбы свозил меня как-то в соседний район к одной пожилой татарке, что гадала на камушках. Она практически не говорила по-русски, и переводчицей у ней была старшая дочь, жившая при матери, а потому никак не могла выйти замуж. О любом женихе мать после знакомства с ним принималась рассказывать такие подробности, что дочка тому тут же отказывала. А потому к ней со временем совсем перестали свататься, боясь, как бы старуха не ославила их на всю деревню.

Звали ту предсказательницу, кажется, Нурзифа, и мне было непонятно, как она, столько лет прожив рядом с русскими, совершенно не знала языка, на котором все ее соплеменники свободно изъяснялись. Однако Асхат объяснил, что иначе дар ее может пропасть, если она начнет думать и говорить по-русски.

Так это или нет, сказать не могу, но если действительно она не могла нарушить древнего правила для избранных и не рискнула вместе со всеми воспользоваться возможностью перейти из мира предков в иной, как считается, более цивилизованный, ради сохранения своего дара, честь ей и хвала за это. Ее несвобода, добровольное ограничение в общении имеют свою цену. Она осталась одна со своими духами и покровителями, не признающими цивилизационных законов, лишив себя общения с чуждыми по вере людьми, приобрела возможность жить в своем собственном мире, нам недоступном.

Взять хотя бы моего Джоя, отказавшегося от наших совместных прогулок и начавшего действовать в одиночку. Он решил жить по правилам свободного поиска загулявших самок и получил по заслугам. А еще много раньше его дальние собачьи предки отказались жить на свободе, пристали к людям под их опеку и вынуждены были принять правила, по которым живем мы, люди. Но при этом многие из них хотят оставаться свободными и… платят за то своими жизнями. Законы природы и цивилизации противоречат друг другу, и принявший одну сторону становится врагом стороне противоположной…

Абзац четвертый

Когда мы вошли в дом, где жила Нурзифа, то Асхат, поздоровавшись, вытащил из рюкзака кулечек с конфетами и печеньем, дав тем самым понять, что мы пришли к ней с добрыми намерениями. Старуха, сидевшая перед кухонным столом, где были разбросаны обычные гальки небольшого размера, числом штук десять, а может, и больше, даже не повернула голову в нашу сторону. Лишь что-то пробормотала, и Асхат тут же перевел мне, что она давно нас поджидает, но вот ее старшей дочери нет, а потому ничем нам помочь не может. Но та скоро должна объявиться, как говорят камушки, по которым Нурзифа определила, что она уже спешит домой. Так что нужно лишь немного подождать.

Я спросил, не может ли сам Асхат служить переводчиком, но он ответил отрицательно, потому что гадалка говорила хоть и по-татарски, но на каком-то ином наречии, и он не все ее слова понимает. Дочь, румяная и улыбчивая женщина лет сорока, вскоре действительно появилась, и Нурзифа тут же принялась ее строго отчитывать. Я поинтересовался, за что мать так строго ей выговаривает, и она охотно пояснила, вот у подружки долго задержалась, а она и недовольна, потому как ждет вас со вчерашнего дня.

Я не удержался и задал наивный вопрос:

— А как она знает, где вы были? И откуда ей известно, что мы еще вчера собирались к ней приехать?

Та в ответ засмеялась и как бы отмахнулась, давая понять, что мать ее знает все на свете, хотя телевизора или радио у них нет.

— Они ей не нужны, — пояснила она, — зачем деньги тратить, когда она и без них может обходиться и знает обо всем, что происходит на свете, а уж в нашей деревне и подавно…

— Ну, а вы можете так же, как она, гадать и предсказывать? — принялся выведывать у нее тонкости непонятного для меня и многих дара.

— Вроде могла, когда совсем маленькой была и в школу не ходила. Мать не хотела пускать, но из сельсовета пришли, настращали, делать нечего, пошла в школу. Только после этого ничего у меня не получалось. Как мать ни пыталась научить меня гадать. Все одно так, как у нее получается я гадать не могла, — не вдаваясь в подробности, охотно рассказывала она, словно речь шла об умении вышивать или управлять машиной.

Нурзифа же тем временем мельком глянула в мою сторону, собрала в горсть камушки и рассыпала их перед собой, а потом стала что-то быстро говорить. Асхат и ее дочь с полуулыбкой начали по очереди переводить ее слова.

— Она говорит, что вы занимаетесь тем-то и тем-то, но не все у вас получается, но нужно подождать, и на другой год, — она назвала даже месяц, какой, уже не припомню, — у вас получится то, что задумали.

Асхат спросил ее еще о чем-то. Та вновь взяла камушки и опять рассыпала их на старой полинялой клеенке, а потом произнесла несколько фраз. В ответ на ее слова Асхат отрицательно покачал головой и, обернувшись ко мне, сказал:

— Ошиблась она…

— В чем именно?

— Сказала, сколько у тебя детей, а ведь неправильно, однако, — и он назвал число моих детей, названное Нурзифой.

— Нет, Асхат, все правильно она говорит, ты просто знаешь лишь тех детей, что сейчас живут вместе со мной. Но старший сын живет в другом городе, и я тебе о нем не говорил. Как-то речь не заходила…

Он удивленно хмыкнул, и старуха продолжила излагать все новые и новые сведения из моей биографии. Все было верно, несмотря на некоторую расплывчатость формулировок. Ей были доступны лишь общие, главные факты из моего прошлого. Мне стало не то что страшно, но как-то неуютно оттого, что меня будто бы раздевают, показывая все мои изъяны, скрытые под одеждой, и я попросил прекратить гадание. Зачем мне знать то, что мне и без того известно… Теперь я понимаю, почему церковь запретила обращаться к гадалкам, — не всем положено знать то, что знает лишь один человек о самом себе. И Бог. А уподобляться Ему… Не только грешно, но и опасно.

Абзац пятый

На другой год нагрянул к Нурзифе уже без Асхата с группой местных телевизионщиков, снимавших фильм о сибирских татарах. Та приняла меня, как старого знакомого, спросила, сбылось ли то, что она мне напророчила. Покорно кивнул головой и предоставил сгоравшим от любопытства телевизионщикам узнать все, что они хотели. Нурзифа как-то отрешенно и даже покорно, словно по необходимости бросала свои камушки и говорила, говорила, говорила, а ее дочь тут же переводила, приводя то одного, то другого в смущение. Уже перед самым отъездом кому-то пришла в голову мысль узнать, долго ли на своем посту пробудет наш президент. Нурзифа даже не прикоснулась к своим камушкам, а назвала точную дату его отставки. Вот тут я усомнился в точности ее предсказания. Не верилось, что все должно случиться именно так, как предскажет старуха из глухого сибирского села. А через некоторое время и совсем забыл ее пророчество. Но когда через несколько лет наступила та всем известная новогодняя ночь и вся страна не могла поверить в произошедшую на глазах у миллионов телезрителей смену власти, мне позвонил оператор из той группы, что и задал вопрос Нурзифе.

«Слышишь, — кричал он во все горло, — старушка нас не обманула, а ведь я тоже не верил… И вот… Надо выбраться к ней, спросить насколько нового президента хватит, долго ли протянет… Поедешь?»

Но я сообщил ему печальную новость, что старая гадалка умерла раньше того срока, что предсказала нашему президенту. Вот и думай после этого, есть ли жизнь на Марсе или нет жизни на Марсе… А кто его знает, как говорил один герой известной комедии. Надо было Нурзифу и об этом спросить, она бы наверняка ответила точно.

Сам же Асхат в таких предсказаниях был не силен и по-русски, хоть худенько, но изъяснялся. Однако, несмотря на возраст, близкий к моему, оставался для меня дитем, которое только-только начинает познавать мир, и многое для него непонятно… Инфантильность присутствовала в каждом его поступке. Можно сказать и более поэтично: наивность была его неизменным спутником.

Зато у него был свой, особый дар — он лечил и исцелял людей. Правда, ни о каких таблетках, травах или чем-то подобном речь, естественно, не шла. Его диагнозы сводились к дурному глазу или наговорам, когда один человек по злобе воздействует при помощи колдовства на другого. Причем он называл месяц и день, когда человек оказался подвержен такому воздействию. Самого недоброжелателя он никогда не называл, хотя, по его словам, знал кто это. Но своим пациентам лишь сообщал, был то мужчина или женщина. Свое обследование он проводил, не пользуясь никакими инструментами, кроме собственных ладоней. И обязательно в солнечный день. Одну ладонь он направлял в сторону солнца, а другую — на пациента, водил сперва над его головой, потом вдоль шеи, позвоночника и заканчивал щиколотками ног. А потом сообщал, в какой части тела у обследуемого наблюдается боль.

Не могу сказать, что до конца верил его диагнозам. В разное время он находил у меня всевозможные болячки и вроде как снимал боли или предотвращал их возникновение. Я благодарил, давал ему небольшую сумму денег и… жил дальше. Слух о врачевателе быстро распространился до города, и у меня одно время долго не смолкал телефон от разных начальников или просто знакомых с одной просьбой — встретиться с Асхатом. Он никому не отказывал и вскоре уже красовался в новом костюме, с дорогим мобильником в кармане и неизменным кожаным дипломатом, который, как он считал, придавал ему солидности.

Виделись мы редко, поскольку он стал человеком востребованным, но когда пациентов долго не было, он заходил ко мне на чай и рассказывал разные интересные случаи из своей обширной практики врачевания, включая изгнание злых духов. Как-то зимой он застал меня за сборами в деревню и согласился на мое предложение съездить туда ненадолго вместе. Согласился он, верно, надеясь, найти там кого-то из числа страждущих подлечиться нетрадиционными методами. Но чаяния его не оправдались, поскольку зимой сибирская деревня угасала, все сидели по домам, и лишь из-за ворот раздавался собачий лай в сторону проехавшей машины.

Абзац шестой

…Дорога к моему дому оказалась переметенной последним бураном, и хотя я пытался проскочить занос на полной скорости, но не получилось. И было это как раз напротив дома, где жил Вакула. Тот находился как раз в доме, потому как его машина стояла на обочине и из трубы густо валил дым. И скорее всего был не один, а с собутыльниками, о чем говорили многочисленные следы возле двери и желтые пятна на снегу. Делать нечего, достал лопату и начал откапывать свою легковушку, благо занос был небольшой и скоро проделал узкую колею, по которой и пробрались до чистой дороги. Асхат же все это время оставался в машине, и, когда мы подъехали к дому, обратил внимание, что он делал руками в воздухе какие-то круги и что-то нашептывал. Спросил, чем таким он занят, и услышал:

— Там человек нехороший живет, — указал он в сторону дома Вакулы, — о тебе плохо говорил, ругал всяко, зла желал…

— Как ты это услышал? — удивился его словам, хотя давно перестал удивляться причудам Асхата, которые зачастую были выше моего понимания. — Я вот ничего не слышал. Дверь закрыта, рамы двойные, может, на улицу кто выходил, а я не заметил?

— Нет, никого не было, но я знаю, — ответил он уверенно.

Надо сказать, что о кознях Вакулиных ничего ему не рассказывал, понимая, Асхат вряд ли может мне в чем помочь. И получалось, он действительно уловил, почувствовал зло, исходящее из дома того человека.

— А что руками водишь? Опять шаманишь? — спросил его полушутя.

— Зачем так говоришь, я не шаман, однако. Только все, что они тебе пожелали, я обратно в их сторону повернул, ты теперь болеть не будешь… все хорошо будет…

— Ну, это хорошо, что хорошо, — легкомысленно согласился с его словами, не зная, насколько можно верить всему, что он говорит. Все мы, выросшие в советском обществе и получивши изрядную прививку атеизма, до конца дней своих останемся материалистами, а точнее, людьми, во всем сомневающимися и верующими и неверующими одновременно. И бороться с этим бесполезно. Может, наши дети или внуки вырастут другими, с более твердой верой, но узнать о том мы уже вряд ли сможем.

До вечера пробыли в деревне и под вечер уже уехали обратно. В следующий раз выбрался в деревню дня через два и встретил на подъезде мужика, жившего там же и возвращавшегося то ли из магазина, то ли с автобуса, который до наших мест доезжал далеко не всегда. Подсадил. Поздоровались, спросил, какие новости. И тот поведал:

— Да вот два дня назад, как раз только ты уехал, Вакулу увезли в город на скорой…

— И что с ним? Перепил опять, не иначе…

— Точно не знаю, сказывают, парализовало его. Ни говорить, ни ходить не может. Все это, правильно говоришь, от пьянки его.

Меня же словно током насквозь прошило. Выходит, Асхат не зря руками водил, зло обратно заворачивал. Но кто же думал, что такое выйдет? Когда вернулся в город, то не заезжая домой, помчался на квартиру, где жил Асхат, и с порога, скороговоркой рассказал ему о случившемся.

— Что же ты наделал, шаман чертов! — напустился на него. — Не ты ли говорил мне, что только лечишь людей и ни к какой черной магии отношения не имеешь? Ты же человека чуть на тот свет не отправил. Как теперь быть?

Подозреваю, Асхат про черную магию по деревенской своей простоте и слыхом не слыхивал, а если даже слышал, вряд ли умел ей пользоваться. Но факт, как говорится, налицо, и иначе как магией все случившееся не назовешь. Мне стало страшно, представив себе, что еще может натворить этот безобидный с виду целитель. И я тоже хорош, влез в историю, не представляя последствий…

Но если быть до конца честным, с самого начала понимал, все излечения Асхата, если только это не наглое шарлатанство, связаны с силами, природа которых, мягко говоря, православной церковью не одобряется. Пробовал рассказать обо всем знакомому священнику, человеку вполне прогрессивному и не считающему компьютер порождением дьявола. Он внимательно меня выслушал и предложил привести Асхата в церковь, где бы он с ним побеседовал по душам.

«Пусть примет крещение и исповедуется. Если этот его «дар» не исчезнет, тогда все нормально. Тайны подобных исцелений нам пока до конца непонятны. Одно дело молитва или поклонение святым мощам и совсем другое врачевание разных там бабушек, что шепчут непонятно что и дают разные там порошки, травки, настои…»

«Но ведь помогает, — не желал сдаваться и как мог отстаивал своего накомого. — Множество случаев известно, когда эти самые бабки грыжу заговаривают, кровь могут остановить. Нельзя же так огульно всех причислить к пособникам дьявола. Кибернетику тоже в свое время считали лженаукой».

Батюшка внимательно посмотрел на меня сквозь очки с толстыми линзами, и я почувствовал, с одной стороны, ему не хочется меня обидеть, но от своих позиций он не отступит не на шаг.

«Знаете, — закончил он, — все мы ходим по грани между добром и злом. Стоит чуть уклониться, и ты окажешься по другую сторону этой черты. А как ее распознать, единого рецепта нет. Добро оно всегда тихое и незаметное, а вот зло оно быстро себя покажет», — с этими словами он очень по-старомодному поклонился мне, дав понять, что разговор окончен.

Тогда ещё не знал, что мой собеседник тогда уже страдал неизлечимым недугом, но ему и в голову не пришло обратиться к кому-то из целителей, подобных Асхату. Он верил в традиционную медицину, и когда никакие из новейших лекарств не помогли, тихо отошел в мир иной. Но все это я осознал много позже, так и не решив для себя дилемму о пользе или вреде возникшей в последнее время армии целителей.

Помнится, тогда же, после беседы со священником, предложил Асхату пойти в церковь. Он обещал подумать, но с ответом тянул. Я не отставал, и тогда он ответил:

«Дедушка не велит, я спрашивал…»

«Какой еще дедушка?» — не понял сразу.

Он разъяснил, тот самый дедушка, что мог ходить по воде и даже предсказал собственную смерть. Оказывается, Асхат во сне постоянно с ним общался и спрашивал совета, и вот он его визит в православную церковь не одобрил. Кстати, не замечал, чтоб Асхат наведывался в мусульманскую мечеть, и мне очень хотелось побеседовать с муллой насчет способностей рожденного в мусульманской семье Асхата. Выбрал время и наведался в мечеть. Дождался, когда мулла освободится, и подошел к нему все с тем же, не дававшим мне покоя вопросом. Тот выслушал меня снисходительно, как человека, чуждого их традициям, и лишь пожал плечами.

«То не мое дело, — ответил он, — пусть ваш друг придет ко мне и мы с ним поговорим. А так ничего сказать не могу…»

Меня обдало явной неприязнью, и задерживать служителя культа чуждой моему естеству конфессии не стал, поняв, что все одно разговора не получится. Но вот с кем бы из знакомых мне татар ни заговорил насчет Асхата и его целительстве, все до единого отзывались о нем с теплой улыбкой и просили передавать привет. Как понял, он был среди них очень популярен, и вопросы о происхождении его дара их не озадачивали. Лечит, вот и хорошо.

Абзац седьмой

Но сейчас, когда явно по милости Асхата в больнице оказался пусть и неприятный лично мне человек, но ведь человек, нужно было что-то делать.

— Ты можешь снять с него свое заклятие? — напрямую спросил Асхата.

— Я всего лишь вернул ему обратно то нехорошее, что от него шло. Проклятие — это не мое…

— Да какая разница, твое, не твое, — горячо перебил его, — я ведь пусть косвенно тоже в том участвовал, выходит, виноват. Так что будем делать?

Асхат долго не отвечал, сел на кровать, которая была едва ли не единственной мебелью, украшавшей его избушку, которую, по его словам, ему подарила одна из вылеченных им старушек. Его жилище находилось возле самого берега реки. А соорудили его чуть ли не сразу после войны. Сколотили наспех из двух рядов горбыля и для тепла засыпали меж ними землю вперемешку со шлаком. Была там и полуразвалившаяся печка, и если бы у Асхата были дрова, то хорошо держала бы тепло. Однако до таких жизненных премудростей хозяин по занятости своей спасением болящих и, чего скрывать, врожденной лености не считал нужным снизойти и поддерживал сносную температуру парой электротэнов, как понимаю, не платя по наивности душевной за электричество. Но то его дело, мне же хотелось узнать, сможет ли он поставить Вакулу на ноги и вернуть ему утраченную способность говорить.

Какое-то время помолчав, горе-лекарь принялся описывать обеими руками по очереди круги в воздухе, словно крутил на пальцах небольшой обруч. Я терпеливо ждал. Наконец он изрек:

— С дедушкой поговорить надо, я не знаю, как это сделать…

— А дедушка точно поможет?

— Должен, он все может, — неопределенно ответил он, — завтра скажу…

Я уехал к себе, но ни завтра, ни на другой день Асхат не появился. Заглянул к нему в избушку — на замке и даже следов не видно.

«Видимо, сбежал», — решил я. Разыскивать его бесполезно, может, у кого из своих пациентов, а то и в деревню к себе убрался. Очень уж его исчезновение походило на бегство, но не в розыск же на него подавать…

Абзац восьмой

С тем и уехал в деревню, где нужно и снег убрать, навести порядок в доме, да и побыть одному, вдали от людей, пройтись до ближайшего леска на лыжах, лучше не придумаешь. И чуть не доехав до своего дома, увидел машину Вакулы. Не поверил своим глазам. Заходить к нему в дом большого желания не испытывал, но тут по какой-то надобности на улицу вышел Дед в не застегнутой телогрейке и приветливо махнул мне рукой.

— Что, хозяин-то оклемался? — спросил его, приоткрыв окно. — Сам приехал или привезли?

Дед был явно навеселе и словоохотливо пояснил:

— Да какого хрена ему будет, живехонек, сбежал из больнички, водяры набрал и всей компанией заявился. Зайдешь, примешь с нами?

Покачал отрицательно головой и поехал к себе. От сердца отлегло, но осталось загадкой, медицина ли поставила на ноги бывшего кузнеца или Асхат узнал от своего дедушки секрет исцеления от тяжкого недуга. Но главное, все в порядке. Сам же Асхат примерно через месяц, а то и позже заглянул ко мне и вел себя как ни в чем не бывало, словно не было того нашего напряженного разговора. Пояснил, что ездил к родственникам в другой город кого-то там лечить. Думал, он сам спросит о Вакуле и его здоровье, но он или уже забыл о памятном для меня случае или ждал, когда я заговорю на эту тему. Пришлось спросить его.

— А дедушка тогда сказал, что нужно делать, тот мужик должен быть здоров. Нет?

— На твое счастье, здоров вроде бы. Только ты больше так не делай, а то потеряешь мою дружбу. Мне такие эксперименты совсем ни к чему.

Асхат в ответ широко улыбнулся, но ничего не ответил, а прочесть, что он думает на этот счет, в его узких, как щелочка не до конца затворенной двери, было невозможно. Но начал его с тех пор опасаться, не зная, что еще он способен выкинуть, и в деревню с собой уже не брал.

Через какое-то время он исчез, и розыски, предпринятые мной на вполне официальном уровне через органы власти, ничего не дали. Звонил в деревню, откуда он родом, но и там ничего определенного сообщить не могли. Потерялся и все. Дошли слухи, что он связался с крутыми ребятами, участвовал в розыске угнанных у них машин, брал за это немалые деньги, но так это или нет, проверить невозможно. Просто еще один человек нарушил предписанные ему правила и вышел на проезжую часть, где совсем иные законы ему неизвестные. И всесильный дедушка не смог ему помочь и защитить. Мир людей и духов, хоть и связан меж собой, но и там и здесь свои правила поведения и трудно сказать, кто более жесток и безжалостен: духи или мы, люди, пока еще считающие себя живыми и вполне самостоятельными. А может, и хорошо, что мы отделены от них незримой границей, переходить которую опасно, поскольку обратно вернуться мало кому удавалось…

Сам Вакула после этого ничуть не изменился и даже при случае хвастался, что организм у него железный, а в тот раз просто хлебнул паленой водки, отчего у него и случился приступ. Ко мне он заходил изредка с единственной просьбой занять денег или свозить в магазин за «пойлом», как он именовал выпивку. О прежних раздорах и не вспоминал, а у меня язык не поворачивался спросить его о неожиданной потере речи и способности двигаться, не навлекая на себя лишних подозрений. Да и расскажи я ему все, как есть, вряд ли бы он воспринял все должным образом и повинился. Скорее попытался бы сделать очередную гадость, а то бы и попробовал разыскать Асхата. Так и жили, соседствуя вот до этого самого пожара…

4

Абзац первый

Дед пробыл у меня около недели, скучая на лавочке или помогая мне по хозяйству. Заглядывал участковый, от которого узнал, что во время пожара погиб один из собутыльников Вакулы, но личность его пока установить не удалось, а против хозяина возбудили уголовное дело о неосторожном использовании печного отопления. С его же слов, что сам хозяин, то есть Вакула, куда-то уехал и отыскать его тоже пока не могут. Меня же он спрашивал, не видел ли кого подозрительного в тот вечер и не мог ли пожар оказаться предумышленным поджогом. Поскольку и впрямь никого не видел, так и ответил, промолчав о Деде, что предусмотрительно, завидев участкового еще издали, ушел в стоящую на задворках баню. С тем и расстались.

Когда все успокоилось и в деревне никого из представителей власти не осталось, Дед решил посетить пепелище. Обратно вернулся, сильно хромая, зато нес под мышкой свой покрытый копотью топор без топорища.

— Главное, что топор мой жив, а топорище… что топорище… Я их столько переделал, что и сейчас слажу. Остальное барахло не жалко, бабки дадут какую ни есть одежонку, переживу. А вот без топора оно никак…

— Ты лучше скажи, что с ногой? Обо что поранился? — спросил его и автоматически отметил, что поранил он, как и Джой, правую ногу.

— Да на гвоздь напоролся, — ответил он, добавив привычный матерок. — Да на мне, как на кошке, быстро все заживает, пройдет.

Потом объявился трезвый и злой Вакула, отозвал Деда за ворота, и они там долго о чем-то разговаривали. Мог догадаться о чем, поскольку вскоре они перешли на крик. Как и думал, Дед оказался крайним и главным виновником случившегося.

Счел за лучшее не вмешиваться в их, выражаясь научным термином, полемику и терпеливо дождался возвращения Деда. Он, сильно прихрамывая, вошел в дом, подсед к столу и тяжело вздохнув, огляделся по сторонам, будто впервые попал сюда. Спросил, что у них там за сыр-бор случился, что делили, могу ли чем помочь. Дед раскраснелся после перепалки и первым делом спросил:

— Слышь, а выпить у тебя ничего нет? А то, мать твою, того и гляди карачун хватит, ежели не приму.

— Извини, не держу. Сам знаешь, начнем с одной, а закончим невесть как. Уж лучше на трезвую голову. Были бы вы тогда трезвыми, глядишь и пожара не случилось, — намекнул на недавнюю трагедию.

— Так-то оно так, да дальше как? Присказка такая вот у матери моей покойной была. Дело-то, как ни прикинь, худо поворачивается. Правду ты тогда говорил, Вакула все на меня повесить хочет. Дескать, баню ту я рубил, проем под трубу сделал узехонек, вот потому дескать, и занялось все…

— Чего же ты малый проем сделал? Неужто не знаешь, что самое опасное место? Не у тебя одного бани вспыхивали от потолочного перекрытия. Что не увеличил?

— Так то я делал под старую трубу, кирпишную, а оне-то потом приперли котел здоровущий, разломали каменку, дескать, пару от нее не хрена нет, а им подавай все шибче да шибче. Я ему сколь разов сказывал, надо проем расширить, асбеста привести, коль так и хотят оставить. Не сосчитать сколь разов предупреждал, а он все ладно, да ладно. Вот и наладили пожар. Да еще и мужик сгорел ни за что…

— А что за мужик? Неужто не знаете? Мне участковый говорил, будто бы труп не нашли, подозревает, вы его тишком схоронили, поскольку одного из вашей компании недосчитались. Я спорить не стал, но ведь все вы друг дружку знали, чужаков или кого со стороны не было вроде. Как же так, куда он делся?

— Да мы-то знаем, кто он был, Вакула чего-то там маракует, боится, дружки того парня потребуют денег отстегнуть за смерть его. Оно как бывает, коль человек погиб, а у него детишки, баба, значит помогай им теперича, коль по твоей вине он кони двинул. А то бы жил да жил покуда…

Абзац второй

Дед снял свою шапку, с которой не расставался даже дома да и в гостях тоже не считал нужным, обнажив просторную лысину розовой кожицей обтягивающую его большой череп.

— И что тебе Вакула теперь говорит?

— Чего говорит, денег требует, а у меня они откуда? Сроду не водились и взять неоткуда. И вообще, с каких это шишов я-то платить должен? Он шоблу насобирал, в баню повел, так следи, чтоб кто не остался. Они ж потом все в дом пошли, а парень тот перепил, не захотели его тащить, думали, оклемается, сам и придет. А тут такое… Про него тогда никто и не вспомнил, каждый свои манатки спасал…

— Оно и понятно, каждый за свое хватается, о других не думает. А еще и пьянущие, ладно хоть сами выскочили. А если бы чуть позже пожар занялся, быстро на дом перекинулся, а вы бы уснули, вот дело-то было…

— Верно говоришь, Бог миловал, значит, не пора еще на тот свет собираться, — философски кивнул он и снова вздохнул.

— Может, тебе уехать куда? Пока все не уляжется. Есть кто из родни или знакомых поблизости? Я бы отвез…

— Не, мил человек, я так не обучен с судьбой в жмурки играть. То от ментов сховаться можно, ежели повезет. А судьба она промашки не даст и накроет, когда не ждешь. Да и нет никого у меня ни родных, не суженых. Я же сам питерский, а сюда на зону попал, так и бросил здесь якорь. Жена на развод подала, родители, и мать и отец, пока зону топтал на севере, померли, мне кум даже извещение о том не передал. Потом, когда узнал, возвращаться совсем расхотелось. После отсидки на работу взяли, бабки хорошие имел, каждый день квасили, и дело шло…

— За что посадили? — спросил его, потому как раньше случая не было узнать подробности о Дедовой биографии.

— Как за что? За глупость, а по правде сказать — за жадность нашу. Я ж с самого начала на стройке робил, до мастера поднялся, все бумаги и отчеты через меня шли. Наряды мужикам закрывал, списывал вовремя, объемы указывал как надо, потому и получали по-людски, не один из нас на машину в очередь встал. И я бы мог, коль не жадность моя. Мы, конечно, материал помаленьку продавали на сторону, а тут паркет привезли финский, и один армянин знакомый пристал — хочу такой! Потолковали меж собой в бригаде, паркет дорогой, навар приличный будет, ну и толкнули ему по наивысшей расценке. А на списании я показал, что брак пришел, все и обошлось. Только вот того армянина взяли, когда он наш паркет кому-то там продавал по цене в три раза выше! Вот ведь гад какой, — не выдержал Дед и обложил перекупщика, испортившего ему жизнь, таким матом, что если тот был жив, то икнул наверняка громко и не один раз. — ОБХС к нам нагрянуло, где паркет списанный? Говорю, сожгли, согласно инструкции. Они сперва про армянина молчали, а обставили все так, будто рядовая проверка, я и не понял сразу, думал, пронесет. Принесли они тогда из машины образцы того паркета, проданного, с нашим, что на складе был, сличили. Все сходится. Я уперся, мало ли кто с кем сходится, а потом, поживут, поживут и разбегутся. И сильно, как понял, следаку тем не поглянулся. Он мне, почему со следствием не хотите сотрудничать? А я опять: так не на работе у вас, значит, не ваш сотрудник, о чем говорить. Тогда они очнуху мне с армянином устроили, а тот и поплыл, как снег весной в ближний овраг, и меня с собой на дно.

Следствие всего-то неделю и шло, и в суд передали. Как раз праздник какой-то был, то ли съезд очередной, то ли Ильичу тогда опять какой орден вручали, вижу, в спешке все делают и гонят, гонят дело, лишь бы быстрей закончить. На суде тоже все по-деловому, адвокату моему только один раз и дали слово сказать. И приговор: мне семерик влепили, семь Пасх за колючкой отбрыкиваться, а армянину — условно три, что ли, года! Характеристики у него, видите ли, с места работы хорошие, семьянин примерный, решили жизнь человеку не портить. А у меня одних благодарностей столько, со счету сбился, кто о них спросил? Понял я, что такое наш суд, теперь и Божий суд не страшен, там, говорят, все учитывать станут. И со всеми по справедливости, — добавил он, чуть подумав.

Абзац третий

— Как нога-то? — спросил его. — Может, промыть да перевязать? Я вот своему Джою каждый день повязку меняю, а зарастает плохо. И ты бы не шутил, мало ли какой гвоздь был, может, с заразой или еще с чем…

— Зараза к заразе не пристанет, — отшутился он, — я подорожника лист подложил, вытянет всю гадость. А с псом что у тебя? Гляжу, замотан весь и лежит, не выходит, а раньше вон как маслал по всей деревне. Покусали, что ли, собаки?

Дед впервые, как жил у меня, обратил внимание на рану пса, а раньше, то ли за своими заботами, то ли по иной причине, как мне казалось, даже не обращал на него внимания. Джой отвечал тем же и хотя уже начал вставать и делал несколько неуверенных шагов по дому, но на моего постояльца никак не реагировал. Сабрина по моей просьбе приезжала несколько раз, но потом я освоил нехитрую премудрость перевязочных дел мастера и справлялся с ним самостоятельно.

С собачьим парикмахером у нас сложились вполне теплые отношения и, если бы непредвиденное переселение ко мне Деда, то вполне возможно, события развивались бы по совсем иному сценарию. А так мы сохраняли деловую дистанцию, хотя и перешли на «ты» и я уже с нетерпением ждал ее приезда. И она к моей скромной персоне относилась вполне благосклонно. Происходящие с ней перемены мог не заметить только слепой и… мой жилец, который при ее появлении что-то бурчал под нос и уходил на улицу. Он, кстати говоря, ни разу не спросил, кем она мне приходится, и никак не комментировал ее появление. Да я, если честно, на его комментариях не настаивал…

— Разве я не говорил, что его машина сбила. Улицу не там переходил, видать. А может, просто шофер зазевался, — объяснил Деду, хотя понимал, вопрос он задал вполне праздный и судьба пса его мало интересовала.

— Посадил бы на цепь, не маялся бы сейчас. То человека, хоть куда посади или закрой, а все одно сбежит, ежели захочет. А вот собак баловать ни к чему, — подвел он итог нашему разговору.

Абзац четвертый

На другой день пришли две наших местных тетки и вызвали Деда на улицу. Там они долго о чем-то шушукались, время от времени поглядывая на дорогу, проходящую неправильным зигзагом через всю деревню, словно опасаясь кого-то. Я же наблюдал в окно за их переговорами, не сочтя нужным выйти на улицу и поучаствовать в беседе. Поскольку, сочти они мое присутствие необходимым, зашли бы в дом или говорили на крыльце. Видно, вопрос был первостепенной важности, поскольку Дед поминутно снимал с головы свою шапчонку и вытирал быстро запотевавшую лысинку, как это делают шоферы, когда не работает обдув стекла, а температура в кабине выше уличной. «Ему бы на голову приспособить какой стеклоочиститель, — подумалось мне некстати, — проблем бы, как не бывало, сгонялся бы пот за шиворот в специальную посудинку, а от нее шланг сзади…»

Не со зла, не от природного ехидства рождались у меня такие вот мыслицы, а по причине совсем иной. Смотрел я на деревенских кумушек и Деда, пожарной каланчой возвышавшегося над ними, словно на детей, играющих в непонятные для нас, взрослых, игры. Играющих всерьез без шуток и улыбки, не понарошку, взаправду, словно иных, более важных дел на всем белом свете найти сейчас невозможно. А вот поговорить, обсудить пьяного Лешку или подобравшего на колхозном поле ведро гнилой картошки всем известного прощелыгу Саньку, то поважней событий на далеком Кавказе или в знойной Африке. И делами своими они жили точно так же, как живут ими люди важные, вершащие судьбы всей планеты. И все-то у нашего сельского люда по уставу, по своему деревенскому протоколу, соблюдаемому неукоснительно этикету и правилу, даже близко несравнимому с городской вседозволенностью.

Взять тот же запрет— не переступать без особого на то случая порог чужого дома, возникший непонятно когда. Вероятно, во времена оные, едва ли не с зарождения первых совместных поселений, где каждый для всех остальных и сосед, и помощник, но все одно, — посторонний… А потому нет в русских деревнях привычки вломиться без приглашения внутрь чужого жилища. Даже к соседу или родственнику.

Поначалу обычай тот казался мне диким, несуразным, но потом, разобравшись, понял, вызван он рядом причин и за ним кроется своя на этот счет философия. И объяснений тому множество. Ну, во-первых, поскольку не желают испачкать пол, а разуваться, терять время ему недосуг, хлопотно. Да и неудобно рваные носки или портянки перед чужими людьми напоказ выставлять. Другая тоже вполне очевидная: не хочет незваный гость стать свидетелем семейных дел или увидеть, что-то его глаза не касаемое. И наконец, чтоб в случае пропажи чего ценного, пусть даже мелочи, пустяка, он не станет к тому прискорбному случаю причастным, и лишку на него не возведут, зря худого не подумают. И привычка эта, как рубец от раны, глубоко сидит в подсознании каждого деревенского жителя.

Я же, кроме всего прочего, оставался для них, как ни крути, чужаком, ягодой не с их болота, и меня они, хоть и старались вида не подавать, все одно стеснялись. И дело не в уважении или приоритете относительно моего статуса горожанина. Просто речь моя и все повадки не соответствовали их привычкам, укладу и пониманию: детям их крестным не был, на свадьбах не гулял, за одним столом с ними щи не хлебал. И не только поэтому. Вот если бы деды мои и прадеды прошли через все виды и особенности крестьянского труда, деревенская отметина легла бы и на меня, выдавала с головой. Тогда, может, и говорил той же, принятой в здешних местах, скороговоркой; и круг моих интересов совпадал с заботами и нуждами деревенскими. И звали б меня не по имени-отчеству, как сейчас, а дали подходящее прозвище, тем самым ввели внутрь крестьянской общины, живущей по своим жестким, но оправданным опытом законам. А так, все одно чужак, как ни крути…

Абзац пятый

Дед вскоре вернулся обратно и сообщил, что бабки те сватают его перейти жить в дом к одной из них, поскольку изба у нее большущая, мужа давно похоронила, так что оговора бояться не от кого. А у самой квартира в городе, в деревню наведывается редко, так что он там сам себе хозяин будет.

— Тогда совет да любовь, — шутливо поздравил его. — Ты и меня не шибко стеснил, а там, глядишь, считай, совсем казаком вольным станешь и от Вакулы избавишься…

При последней моей фразе Дед горячо махнул рукой и по привычке помянул всех чертей и родственников своего попечителя.

— Да чтоб его разорвало и кол ему в… — прозвучал его неполный в моем пересказе ответ. — Он от меня запросто так в жисть не отстанет, найдет, где бы ни схоронился. Таков уж он человек.

— И чего ты его так боишься? Что с тебя битого да грабленого взять-то можно? Клок волос разве что? Так и тех не густо осталось, на одну хорошую драку…

Дед поглядел на меня, словно на малого ребенка, что не понимает, о чем толкуют взрослые. У самого же Деда, как заметил во время недолгого нашего совместного жития, с чувством юмора было неважно. А если точнее, то шуток он вообще не понимал и не могу припомнить, чтоб он хоть разочек улыбнулся. Разве что спьяну, потеряв контроль над собой. А так, словно Железный Феликс, всегда серьезен и неулыбчив. Хотя и строгость на его морщинистом лице не особо проглядывалась, скорее, серьёзность, нежели строгость. Уж чем это объяснить, то ли с рождения таким был, то ли непростая штука жизнь свой отпечаток наложила, выяснить мне не удалось. Не психолог, знаете ли. Да и цели такой не ставил. А то начнешь у каждого допытываться, отчего он хихикает ежеминутно, а другой, наоборот, букой на тебя глядит, точно по физиономии схлопочешь. Нечего людей, словно подопытных кроликов препарировать и вытаскивать наружу из них то, что они сами от себя скрывают. Значит, есть на то причина, и весь сказ.

Вот и сейчас мою шутку Дед воспринял вполне серьезно и ответил с присущей рассудительностью и обычным для него достоинством:

— Драться с ним не полезу. Возраст не тот. Да и бесполезно. Он ведь как бьет? Исподтишка и тем, что под руку попадется. Раз он за мной с горячей кочергой погнался… Так я хоть и худо бегаю, а тут откуда прыть взялась, на самый конек крыши залез, словно тетерев какой. И сидел там до самой темноты, пока он не уснул. А сам потом в сарае до утра закрылся… — с горечью поделился он своими бедами, чего совсем от него не ожидал. Не из жалобщиков. Не привык душу перед каждым распахивать. Видать, зона тому научила, а тут вот прорвало значит…

— Поди, пьяный был тогда? — спросил участливо.

— А он другой и не бывает. Или пьяный или с похмела, тогда еще хужевше. Как-то пили они, не совру, больше недели. Несколько ящиков водяры выжрали. Только один уедет, другие прикатят. И по новой, айда свистопляска… Я поначалу, правда, тоже накушался, на другой день похмелился чуток и в огород. Зайду в дом, съем чего и снова на улицу огород полоть. А как все разъехались, Вакула один остался, почти сутки спал. Подойду к нему, слушаю — дышит, нет ли… Вроде живой. Будить не стал, пока сам глазища-то не продрал. Меня крикнул, налей, говорит, сто граммчиков хотя бы. А где их взять? Все, как есть вылакали, а если что и оставалось, наверняка с собой увезли. Так и отвечаю ему, нет, мол, ничегошеньки и взять негде.

Сходи, говорит, к бабам, может, у кого самогонка есть или денег займи. Сходил, вернулся обратно, ни самогонки нет, ни денег не дали. А он лежит, стонет: не могу, помру сейчас, если не похмелюсь. Ты, опять гуторит, собери бутылки пустые, там хоть чуть да осталось, вылей из них в стакан, сколь накапает. Так я этаким манером почти полсотни бутылок пустых перетряс, сколь мог, и натряс ему стопку, уж не знаю, сколь граммчиков. Выпил он, крякнул, вырвало его, отлежался чуток и поехал себе в другую деревню искать опять же выпивку. А потом, как возвернулся поддатый изрядно, я же у него сызнова виноват оказался, что на опохмел ему в тот раз ничегошеньки, видишь ли, не оставил… Так-то вот у нас с ним жизнь и идет. Да я не в обиде, такой, видать, он уродился, обратно в мамку не засунешь, по новой не родишь. А-а-а… другим хужевше моего приходится, а ничего, живут себе…

Дед хоть и пытался всячески показать, будто бы у него все тип- топ и в норме, но потому, как он сокрушенно махнул рукой, легко угадывалась, что жить вот так ему обрыдло и опостылело, но иного выхода он не видит. Как и многие подобные ему горемыки, за долгие годы своих мытарств постепенно привык к должности этакого Санчо Пансо при своем господине и боялся сделать неверный шаг, как бы не стало еще хуже.

«Но куда хуже? — думал я. — Этот Вакула шпыняет его как мальчишку-недоумка, держит впроголодь, а Дед, попривыкнув к заведенному распорядку, даже в мыслях не держит променять такую жизнь на что-то другое. Что это? Судьба? Рок? Или полная потеря уважения к самому себе?»

Абзац шестой

Дед оставался у меня до вечера и даже помог сделать перевязку Джою, к чему тот отнесся благосклонно и несколько раз лизнул старческую руку, признание в любви, которого я с некоторых пор был со стороны своего пса лишен.

— Понимает ведь, сука! — то ли удивился, то ли констатировал факт собачьей привязанности мой помощник. При этом едва заметная улыбка легкой тенью мелькнула у него по лицу и глаза засветились добрыми звездочками.

— Да это же кобель, а не сука, — поправил его, решив, что он ошибся. Но Дед как ни в чем не бывало легко согласился:

— Понятно, что кобель. Что я кобеля от суки не отличу, что ли? — с ноткой обиды в голосе ответил он, глядя куда-то в сторону.

— Тогда почему вдруг «сука»?

— А все они сучары, иного слова не подберу. Пока их кормишь, ласкаются, твои вроде как. А перестанешь, и все, забыли мигом, нос воротят, а некоторые еще и пасть скалят. Кто они после этого? Суки и есть…

Решил, спорить со стариком смысла нет, зная его упертость и уверенность в собственной правоте. От своего он не отступит, как всякий человек, привыкший жить своим умом и вершить так, как Бог на душу положит. У него своя философия, если ее можно считать философией, а скорее свои ПДД.

— Какая на фиг разница, кто он, — продолжил меж тем Дед свои рассуждения, — по мне, что кобель, что сука, все одно тварь божья. Вот только своего я бы давно пристрелил, вместо того, чтоб мази и бинты на него переводить. Толку с него не будет, зачем он тебе такой нужен? — недоумевал Дед.

Как я мог объяснить ему, что пес мне этот останется дорог при любом раскладе. И дело не в той расхожей фразе: в ответе за тех, кого приручил. Она ни о чем. Просто красивая эпитафия перед расставанием с жертвой. Если разобраться, то мы, люди, в ответе за весь мир и каждую травинку, птаху певчую, за ветры буйные. Или ответственность наступает лишь с того момента, когда ты эту пичугу засадишь в клетку и заставишь петь на себя? Пусть даже так, что с того? Перед кем в ответе? Перед самим собой или перед существом, несчастным от привязанности к тебе? Майкла Джексона целый мир боготворил. А кто ответил за его преждевременную смерть? Его фанаты? Или врач, прописавший ему те самые лекарства? Но ведь можно повернуть вопрос иначе: Майкл Джексон приручил фанатов, а когда не смог отвечать на все их запросы, то от горя сыграл в ящик от передоза. И всеобщая любовь прирученных им фанатов не помогла.

Собак же приручили давным-давно, они рождаются уже прирученными и послушными нам, людям. Скорее собака несет ответственность за жизнь и благополучие хозяина. Если она не добудет для замерзающего в лесу или тундре хозяина хоть какую-нибудь дичь, не спасет его от верной смерти, то кто виноват? Провидение? Вот-вот, поди разберись. Не буду затрагивать извечную проблему отцов и детей. Там сам черт ногу сломит, если начнет искать кто за кого, а особенно, — когда? — в ответе.

У нас с Джоем сложились свои особенные отношения. Каждый жил, как считал нужным. Я делал свое дело, а он свое: продолжая род, извините за каламбур, безродных псов от таких же беспородных, как их детеныши, мамаш. Искать для него чистокровных подруг мне просто претило. Мне это надо? Нет. Пусть хозяева своих четвероногих невест сами ищут им нужных по окрасу и экстерьеру женихов, а меня лично освободите. У моего Джоя и без них достаточно широкий выбор, и ему решать, как распорядиться своим генофондом. Начни я его ограничивать сперва в одном, потом в другом, а там и до цепи, и будки во дворе дойдет. Стопроцентное рабство.

Кто-то может возразить: дети вокруг резвятся, а тут пес без намордника, мало ли что… Тогда начнем с комаров, оводов и клещей, ежесекундно проливающих нашу кровь, причем порой с ужасными от укуса последствиями. На всю эту братию намордники не нацепишь. Ни разу не видел комара в наморднике.

Собака, знаете ли, собаке рознь. Так же как и их хозяева. Если вы отнесетесь к ней по-людски, то и она вам тем же ответит. Поскольку никто ее не притесняет и она бытием своим довольна, потому и нападать ни на кого не собирается. Я бы порекомендовал намордники иным водителям, зажатым всяческими правилами и души не чающим в своей железной собственности. Они пострашней стаи волков будут, так и выслеживают очередную жертву, и если не покусают, то крови при случае не один литр любому и каждому попортят.

Так что я за свободу не только людскую, но и собачью, и кошачью и всех, кто летает, ползает, плавает. А уж если обзавелся кем-то из них, то живи на равных, по-братски и относись, как к равным, не делай из них рабских существ человеческих причуд и капризов.

И у нас с Джоем сложились, как мне думается, именно такие отношения: живем вместе, но оставаясь свободными в поступках и выборе цели. Каждому свое. И ответственность не делим: коль набедокурил, изволь отвечать. Джой уже получил сполна, и неизвестно, чем еще закончится его вполне безобидный переход дороги на зеленый свет. Никто не застрахован от права на ошибку. Разве мне мало синяков, ссадин, выбитых зубов и сломанных ребер выпало за мои чудачества молодых лет? Зато в два раза быстрее постигаешь смысл бытия. Битие, как и питие, быстро расширяет сознание и делает его более глубоким и емким. Но, как подозреваю, мой главный момент истины еще даже не забрезжил. Хотя апокалиптические мыслишки время от времени дают о себе знать…

Абзац седьмой

При разговоре с Дедом заметил, что он постоянно морщится и с трудом переставляет наколотую гвоздем ногу. Поинтересовался, делал ли он перевязку, но вразумительного ответа не получил. Тогда настоял, чтоб он дал осмотреть мне свою рану. С большой неохотой мой квартирант стянул заштопанный во многих местах вязанный носок и я увидел воспалившуюся ступню и выступающий из-под небольшой коросточки гной.

— Да тебе, как погляжу, лежать надо, а не шастать по деревне. Еще лучше врачу показаться. Так можешь и без ноги остаться…

— Ничего, заживет. Видно, гвоздь ржавый оказался, мать его чертяку… — беззлобно, скорее по привычке выругался он.

Не слушая возражений, промыл ступню перекисью и густо намазал зеленкой, потому как от йода пациент отказался, сославшись на какую-то свою нелюбовь к этому лекарственному средству. Больше всего он не хотел, чтоб я забинтовал ему ногу из опасения не суметь засунуть ее в сапог. Тогда прилепил бинт с мазью, которой пользовал Джоя, к ступне на лейкопластыре и в очередной раз предложил отвезти его в город. Но Дед оставался непреклонен.

— Я Галине пообещал вечером ответ дать, перееду к ней или не перееду. Надо сходить, посмотреть, что да как. Ты ж знаешь, я горячку пороть не привык, чтоб потом локти не кусать. А уж коль пообещал, слово держать надо.

— Подождет Галина, за пару дней ничего с ней не случится. Мне все равно в город ехать за продуктами, и тебя захвачу, а на обратном пути со мной и вернешься.

Но и на такой вариант он не согласился. Морщась встал с табуретки, поковылял к двери и, уже взявшись за дверную ручку, повернул голову в мою сторону и произнес фразу, которую никак не ожидал от него услышать:

— Знаешь, мой отец, он человеком верующим был, Писание почти что наизусть знал и часто говаривал: «Много званых, да мало избранных…» Я почему-то эти слова на всю жизнь запомнил. Правда, сразу не понял, о чем это он. Кто зван и куда зван? И почему их, званых, много, а избранных мало? Потом уже, после первой отсидки у батюшки одного спросил, он мне все и разъяснил. Так что, коль Галина меня звала, значит, выбрала из других. Избранных их всегда мало и нехорошо будет подводить бабу, а то ведь в другой раз, глядишь, не пригласит, — и он хитро сощурил глаза, — а кому я такой сейчас особо нужен? Так что, коль звали, идтить надо, пока не передумали, а то останусь как есть без кола без двора. А жизнь доживать ох куда тяжелей, чем начинать. Ты не переживай, зайду еще к тебе, топорик-то мой пущай полежит покуда. Как топорище к нему излажу, так сразу и зайду… — и с этими словами, сильно прихрамывая, он вышел.

5

Абзац первый

А слова о званых и избранных так и остались у меня в голове… Непонятно, почему именно сейчас он вспомнил притчу из Евангелия, над которой я тоже когда-то ломал голову, настолько она неоднозначна. Только я истолковал ее иначе, чем Дед, понимая под зваными всех, живущих на земле, а избранными — отмеченных Божьей волей за их добрые дела и поступки. Но вот как узнать, избранник ты или всего лишь случайный прохожий в этом мире? Чем их, избранников своих, отмечает Господь? Вот Джой попал под машину, но, хоть и покалеченный, остался жив. Явный знак его избранности, коль избежал смерти… И случившийся на днях пожар забрал жизнь лишь у одного человека, а остальные живехоньки. Тоже избранники? Или то банальная случайность? Нет, давно убедился, случайностей в этом мире не бывает. Все заранее кем-то определено и просчитано за нас, а мы лишь шагаем по проложенной тропинке, стараясь соблюдать правила ПДД. А нарушивший становится избранником, но со знаком минус, и не остановись он вовремя, так бы и остался в ином ирреальном мире…

И вообще, откуда взялись все эти правила, начиная с заповедей Божьих, данных Моисею? Жили люди раньше без них и жили бы себе. По любви, как то им завещано было. Но любовь штука не простая, ее, как редкий побег растить и кохать надо, укрывать от бурь и непогоды. Не справились люди с этим, не сумели сохранить любовь друг к другу, которая раньше помогала им во всем без всяких правил. Когда по любви живешь, никакие правила не нужны. А как любовь в мире угасла, не стало веры прежней, пришлось вводить разные законы и правила, без которых не выжить. Не зря сказано: Бог — это любовь. Только вернемся ли мы когда к Богу, обретем ли прежнюю всеобщую любовь? Ой, не знаю. А пока ПДД на все случаи жизни, включая любовь…

…Но, решил, коль нарушать правила, то до конца. И я позвонил Сабрине, что если она пожелает, может приехать, поскольку мой квартирант съехал и никто не помешает нам остаться одним. Та мой звонок истолковала совершенно правильно, как и Дед, оказавшийся одновременно и среди званых и в числе избранных, а потому обещала приехать, как только освободится. Свою поездку в город отложил, потому как встречать избранницу лучше на пустой желудок, зная, что-нибудь вкусненькое она обязательно привезёт.

Набор яств, доставленных Сабриной, имел традиционное содержание: банка консервов, кусок сыра, ломоть докторской колбасы, миниатюрная буханочка сырого бородинского и емкость 0,5 литра водки с лаконичным названием «Крепенькая».

— А крепыш ничего себе, как считаешь? — спросил ее, придирчиво осматривая бутылку с криво наклеенной этикеткой.

— Крепыш как крепыш, главное, чтоб палевым не оказался, а то на той неделе с девчонками чуть не траванулись каким-то коньяком. И решили все, завязали с этим…

— Что, пить, что ли, завязали? — перебил ее и изобразил на лице ужас в том виде, как я его себе представляю. То есть округлил до возможных пределов глаза и как можно шире открыл рот.

Но она не оценила мои актерские таланты и как-то обыденно выдавила из cебя:

— Рот можно закрыть, а то все коронки наружу, не смешно. А завязывать с этим делом при моей работе немыслимо… — и принялась рассказывать, как ей недавно попалась клиентка с догом, которая непременно хотела, чтоб ее пес походил на далматинца, и потому на всем теле несчастного животного потребовала изобразить темные пятна правильной геометрической формы. — Это при том, что он весь практически белый. Не совсем белый, но типа кофе с молоком.

— И что ты? Справилась?

— А то! — победоносно вздернула она свой курносый нос и заговорщицки подмигнула.

— И как? Расскажи…

— Секрет фирмы, вдруг проболтаешься кому и моё ноу-хау уведут, век не прощу…

Абзац второй

Из предыдущих разговоров знал, что она раньше работала в столовой какой-то сельской школы, а когда разошлась с мужем и уехала с дочерью в город, то долго не могла найти работу. Подозреваю, причина крылась в ее неподражаемом деревенском говоре и полном отсутствии связей, необходимых испокон веков в нашей милейшей стране. Устроилась маникюршей, а там кто-то подсказал, что сейчас большим спросом пользуется работа собачьего парикмахера, то есть грумера. Профессия, которую изначально принял за ее фамилию! За месяц постигла нехитрые навыки работы с элитными собачками, чьи хозяева не знают, на что еще можно потратить бабки, что им исправно подкидывает муж из числа предпринимателей или состоящий в штате важных лиц городской администрации. Постепенно встала на ноги, открыла собственную точку для приема, но чаще выезжала на дом на собственной новенькой машине, взятой в кредит. Короче, жизнь удалась, особенно если человек очень того хочет.

Но, как известно, для кого легко достижим достаток в доме, любовь это жилище почему-то обходит стороной. Нет, встречались ей уже после развода мужики, готовые воспылать телом и чувствами, начать строить союз двух одиноких сердец, но… как-то все не срасталось. То стар, то молод, то за маменькин подол крепко держится. Не такого она хотела. Не просто совместного проживания и воскресных выездов в супермаркеты с двумя тележками, катящимися рядом от одного отдела к другому с переполненными до краев деликатесами и обновками для повседневного быта. Так или чуть иначе сосуществуют все семейные пары, демонстрируя вне домашних стен привязанность друг к другу.

Будучи, как заметил, дамой страстной, особенность, чаще всего дающая себя знать к концу четвертого десятка прожитых на свете лет, ей нужна была страсть немыслимая, испепеляющая от кончиков волос и до самых пят, как еретический костер, превративший Орлеанскую Деву в пепел. Но, если имя той Девы осталось в веках, то Сабрине нужны были собственные ориентиры во времени, пусть на год, на месяц, хоть на одну ночь, но испить до дна пламя страсти, которое должен был непременно разжечь в ней ее избранник. И как тут вновь не вспомнить слова, сказанные мне Дедом на прощание: званых, сколько хочешь, а единственный избранный задержался в пути и не факт, что вообще отыщет к ней дорогу. Потому, как опять же понял из ее недосказанных до конца отрывков воспоминаний о недавнем прошлом, перебивалась она до сей поры тем и кем, что Бог пошлет. Хотя по большому счету, как мне кажется, ни Он, а его антипод, большой мастак, умеющий выдавать желаемое за действительное, а может, и как раз действительное за желаемое, поди пойми, есть ли в темной комнате черная кошка, особенно, когда знаешь, быть ее там по всем приметам не должно.

Без ложной скромности сообщил вечерней гостье, поскольку появлялась она обычно уже по темноте, что страсть во мне явно присутствует и мог бы привести примеров тому превеликое множество, но чревата она рано или поздно наступающим раскаянием в содеянном. Ибо любая страсть, как ни крути, есть искушение. А искушение на вкус сладко, пьяняще, любого может с катушек скинуть, но вот справиться с последующим похмельем ох как нелегко. Может, радоваться надо, что миловал ее Бог, не дав заразиться вирусом хронической любовной страсти, лекарство от которого Он хранит от всех в тайне, дабы мучились мы, смертные, каясь в грехах своих, и тем самым спасали не только душу, но и тело. Не для того нам тело дано, а уж душа и подавно, чтоб гибнуть им в огне греховных страстей.

Сабрина слушала мои речи с полуоткрытым ртом, не перебивая, и своего мнения на этот счет не высказывала. Может, просто не было у нее своего мнения в столь тонких материях, которые, шурша словами, разворачивал перед ней. Если честно, меня ее мнение не особо и интересовало. Давно привык, люди не склонны соглашаться с тем, что им непонятно. А понимать не хотят лишь потому, что лишний груз, не особо человеком востребованный, тащить вдвойне тяжелее и лучше сразу отказаться от его приобретения, чем потом долго по граммулечке вымывать его из себя, освобождаясь как от песка, попавшего при ходьбе по проселочному тракту в ботинок. Потому и стараемся как можно быстрее преодолеть незнакомый путь, чтоб не зацепиться глазом за что-то новое, непривычное, что проникнув в наше сознание, потом долго не будет давать жить спокойно и просыпаться по утрам с незамутненным взором.

Вот и взор Сабрины оставался незамутненным от мыслей, изливаемых мной непонятно зачем и без всякой надежды на успех. Во мне она видела, прежде всего, мужчину, а речи мои воспринимала, как симфоническую музыку, волнующую, но непонятную для ее неподготовленного слуха. Потом в ней просыпалось неискоренимое чувство хозяйки, свойственное даже самым загадочным натурам, как бы экзальтированны они ни были. Она шла на кухню и принималась мыть скопившуюся за ее отсутствие посуду. Если оставалось время, то варила какой-нибудь незатейливый супчик, пила со мной чай на веранде под обтекающим деревню как купол шапито звездным небом. Вот и сейчас поздним вечером мы сидели напротив друг друга, окруженные темнотой, таящей в себе что-то непознанное, таинственное.

Абзац третий

…Возле тусклой лампочки, привлеченные ее обманчивым теплом, вились комары, перед стеклами веранды величаво проплывали светлячки, предлагая всем желающим обратить на них внимание, а из глубин леса через равные промежутки невнятно ухала неизвестная мне птица, словно суфлер, подсказывающий слова забывчивому актеру из-за театральных кулис.

Прелесть деревенской ночи заключается в том, что каждая из них неповторима и, я бы сказал, по-своему уникальна. То прямо перед тобой висит полупрозрачный шар Луны и словно приглашает поиграть с ним в пинг-понг через натянутую сетку ближнего леса, отделяющего и охраняющего спящую деревеньку от всего остального мира.

Другой ночью, выйдя на крыльцо, вдруг удивишься небывалой тишине, когда, если напрячь слух, слышишь неземной звездный перезвон, посылаемый кем-то неведомым и невидимым тебе и только тебе. И никакая музыка не может сравниться с наплывающими из космоса колебаниями, рождающими прямо в мозгу, минуя все прочие призванные для этого органы, тайные, а потому бесконечно волнующие тебя звуки. Они столь совершенны и гармоничны, что ни один композитор не в состоянии воспроизвести их через нотную грамоту и потом повторить. И несут они в себе радость для души, если она не совсем зачерствела от многочисленных услуг технического прогресса, и заставляют верить в существование жизни вечной, воссоединение с друзьями и предками, которые, как мне думается, и шлют эту божественную мелодию, призывая: «Живи! Живи с радостью и любовью ко всему, что вокруг тебя».

Редкая ночь, в местах мной любимых, обходится без облачков тумана, ползущего в поисках пристанища чуть в метре от земли, цепляющегося за кусты, за колючки вымахавших в человеческий рост на незасеянной земле лопухов. Потом, под легким порывом ветерка, словно напуганная стайка молодых жеребят-сосунков, туманное облачко резко исчезает в ночной мгле и там продолжает бесконечные поиски своего утраченного прежнего места обитания.

Единственно нелюбимые мной ночи — это ночи, приносящие с собой мелкий моросящий дождь, заглушающий своим дробным стуком по крыше все остальные звуки. И почему-то всегда в эту пору с неба вдруг раздастся набирающий силу гул устремившегося в теплые края самолета. Будто бы он специально ждал этот дождь, чтоб потягаться с ним, чья возьмет, состязание, всегда заканчивающееся поражением природных сил; которые, на мой взгляд, просто не находят нужным показать всю свою мощь и навсегда утихомирить дерзких воздухоплавателей, презревших опасность пред исполнением служебного долга.

А еще обязательно где-то поблизости на глинистой лесной дороге забуксует не успевший посуху проскочить оплывшую от водяных струй промоину грузовичок. Не желая сдаваться, он будет долго завывать, как волчица, лишившаяся своего выводка и теперь сообщающая о том всем лесным обитателям. Мотор под напором неопытного водилы вскоре начнет захлебываться, и вой его из первоначально злобного постепенно перейдет в жалобный, а потом и вовсе захлебнется, несколько раз коротко хрюкнет и, наконец, обессиленно заглохнет. И тогда бег спешащего по сливному желобу водяного потока, обрушившего запоздало свое тело в бочку, а потом и на землю, станет главным инструментом, выводящим свое соло в ночном ноктюрне. И ты, пристыженный дождевой вседозволенностью и неумением управлять стихией, издевательски проявившей свою власть над твоими огородными трудами, превращающий стройные параллелепипеды грядок в первозданный хаос, тяжко вздохнув, нырнешь обратно в уют поджидающих тебя тепла и сухости.

Нет, что ни говори, а каждая деревенская ночь несет с собой очередную премьеру для зрителя, умеющего ценить и воспринимать с должным почтением живую игру природы., если ты действительно живешь на этой земле и способен отвлечься от повседневных забот и превозмочь обыденность своего существования. Это и есть суть нашего бытия и благодарность наша всему происходящему. И у каждого она должна выражаться всего лишь в каждодневной радости, что и ты участник всего вокруг тебя творимого…

Вот только вряд ли Сабрина воспринимала прелесть деревенских ночей с тем же пиететом. Гостью мою никак нельзя было отнести к типу тургеневских женщин, воспетых сотнями поэтов и прозаиков на страницах, не подверженных ни тлену, ни пламени, потому как многие поколения юных дев и отроков впитали их в себя и жили в их романтическом флере. При этом, даже не задумываясь, что образы те давным-давно сошли с реальной жизненной сцены и живут лишь в нашем пылком воображении. Сабрину можно было причислить скорее к некрасовской бой-бабе, умевшей справляться с конями. А теперь, с заменой троек и карет на самодвижущие безлошадные экипажи, отважные дамы легко, одним движением тонких пальчиков направляют, куда захотят целый лошадиный табун, скрывающийся под капотом их элегантных авто.

Абзац четвертый

Нет, несмотря на все перенесенные ей, Сабриной, тяготы и препоны на пути создания собственного имиджа и профессионального статуса, она не ожесточилась, не заскорузла изнутри, как то нередко случается с большей частью бизнес-леди подобной деловой закваски; не утратила изредка просыпавшееся в ней чувство радости от своей работы, встреч с новыми людьми, и обворожительная улыбка нет-нет да вспыхивала на ее губах. Она знала массу деревенских присказок, доставшихся ей по наследству то ли от бабушки, то ли от соседних кумушек, но по-настоящему веселой видеть ее мне за несколько наших редких встреч не приходилось. При этом она ни на минуту не расставалась с телефоном, куда ей едва не каждый час звонили потенциальные клиенты, успевала проверить, чем там без нее занята дочь, а потом вдруг включить грубо пищавшую из малюсенького телефонного динамика попсу, в надежде похвалы с моей стороны ее вкуса.

Если честно, мне нравилась ее временами вспыхивающая веселость, умение при всей невыразительности ее скуластого лица оставаться если не элегантной, то всегда безукоризненно одетой в цветастые кофточки, модные бриджи и без единого пятнышка туфельки. Несмотря на то что она давно перешагнула роковой для любой женщины сорокалетний рубеж, она производила впечатление только что закончившей ПТУ выпускницы, для которой весь мир, как на ладони, доступен и понятен. И главное, если только она не зависала в непредсказуемой позе перед телевизионным экраном, где шло очередное тягучее многосериальное действо, долго без дела находиться не могла. То принималась перевешивать мои рубашки, то хваталась за тряпку и сметала крошки с кухонного стола, то поправляла сморщенный от долгого на нем моего пребывания плед на диване и только, когда весь ритуал наведения относительного порядка подходил к концу, резко грустнела… А еще через пару минут уже прощалась и так с телефончиком в одной и с переполненной косметикой сумкой в другой руке устремлялась к воротам, высоко поднимая ступни, шагая по обрызганной вечерней росой траве.

Так совпало, что наши первые деревенские встречи происходили в присутствии временно квартировавшего у меня Деда. Правда, он при появлении Сабрины обычно находил какое-то дело во дворе или уходил к кому-нибудь в гости на другой конец деревни, но его незримое присутствие ощущалось в любом случае. Если Сабрину на первый взгляд непредсказуемость ситуации не особо тяготила, то я, наоборот, держался скованно, зажато и никак не мог отважиться на решительный поступок, чтоб потом, как удар кнутом, не прозвучала уже знакомая мне фраза: «А мужчину я как раз и не заметила…»

Зато Джой с радостью ковылял к Сабрине и норовил лизнуть ее в нос или щеку когда она наклонялась, чтоб осмотреть рану. Мне бы его решимость и темперамент, глядишь, гостья начала приезжать чаще, а то бы и совсем предпочла сельское жительство городскому. На счастье или нет, но ничего такого не произошло, и не мне судить, прав ли был, не доведя начатое до конца. Впрочем, что-то, видимо, останавливало меня от решительных действий, чем обычно заканчивается большинство подобных посиделок. То ли явное несовпадение наших интересов и взглядов на будущее, заключавшееся хотя бы в том же роде деятельности, образовании, круге знакомств и интересов. А может, не ощущал идущих от нее женских флюидов, способных притянуть их обладательнице любого заскорузлого холостяка…

Абзац пятый

Мне немного знакомы дамы из сферы обслуживания, на первом месте у которых достаток и семейное благополучие. Но обычно и мужья были им под стать, и, таким образом, супружеская идиллия имела право на существование. Я же зачастую ловил себя на том, что жду окончания недолгого визита той, которая, невзирая на расстояние, усталость и всегдашнюю загруженность, мчалась к черту на кулички, дабы провести часик под крышей моего неухоженного дома. И был ей благодарен за то. Даже стыдился и злился на самого себя от того, что не могу переступить черту, после чего дружеские отношения примут совсем иную окраску и ты станешь ответственным не только за больного пса, но и женщину, вручившую тебе свое будущее. Прямо как в русской сказке: направо пойдешь — голову потеряешь, налево — посмешищем станешь. И ждал… Ждал непонятно чего, надеясь, авось да само рассосется и решится тем или иным образом.

Навряд ли Сабрина понимала истинную причину моих сомнений и нерешительности. В конце концов, приезжала она по собственному желанию, а не под дулом пистолета. Женщина взрослая, и меня в свои планы она посвящать как-то не спешила. Так что мы, если не брать в расчет гендерный признак, находились в равном положении. Как два дуэлянта, каждый из которых ждет выстрела с другой стороны, надеясь, что он в ответ не промахнется. Но если им обоим грозила вполне реальная гибель, то в нашем случае столь явной угрозы не просматривалось. Разве что очередное разочарование и последующий за тем разрыв. Потому и оттягивали финальную сцену, испытывая каждый по-своему друг друга на прочность.

И вот сегодня, я твердо знал, Дед остался ночевать у пригласившей его у Галины, и если и заглянет ко мне за оставленным на время топором, то не скоро. И мы с Сабриной продолжали сидеть на сумрачной веранде, говорили о разных пустяках, так и не открыв оставленную на кухне бутылку, обещавшую отменную крепость духа, а может, чего иного. Не было повода вот так сразу взять и открыть ее, наполнить стопки и под какой-нибудь дежурный тост, типа, «будем» или «вздрогнем», перевернуть их внутрь себя.

Я уже хотел было спросить ее, намерена ли она принять по соточке и остаться с ночевой, потому как обратная дорога за рулем ей после того заказана. Как вдруг на другом конце деревни показался свет фар и кто-то на высокой скорости летел прямехонько к моему дому.

Понял, что-то случилось и ищут или меня, или Деда, потому выскочил за ворота, как раз в тот момент, когда уже знакомая мне по прошлому приезду «пятнашка» резко тормознула в метре от меня. Из нее, словно ужаленный, выскочил все тот же парень и громко, перекрывая шум плохо отрегулированного мотора, крикнул:

— Братан, слышь, Дед у тебя, что ли?

— Зачем он тебе опять понадобился? — ответил «братану» вопросом на вопрос.

— Вакула разбился, Дед нужен, — взахлеб прокричал он.

— Живой хоть? — поинтересовался у него, хотя понимал, будь исход трагичен, тот вел бы себя чуток не так. Хотя кто их, обкуренных и обколотых, знает. У них другие нормы и манеры, и вряд ли этот парень знает, как и когда себя вести. У него тоже свои правила поведения, от моих, к примеру, понятий круто отличающиеся. Они теперь так и считают, что жить надо «по понятиям». По их, конечно…

— Да живой, только кости к… (непереводимо)… поломаны все… (тоже без перевода).

— Ушел Дед ночевать к тетке одной, — наконец решился сообщить ему нужную информацию, но сознательно не сказал, куда от меня ушел старик.

— Что за тетка? — парень явно терял терпение и, подумав, что хуже будет, если он начнет стучаться во все ворота подряд, сказал, где искать Деда.

Он тут же прыгнул обратно в машину, круто развернулся и погнал обратно. Я же открыл калитку и чуть не столкнулся с Сабриной, что шла мне навстречу уже одетая в курточку, застегнутую на молнию до самого подбородка, с неизменной сумкой и телефончиками в каждой руке.

Абзац шестой

— И куда это мы собрались? — спросил ее и осторожно взял под локоток. — Мы так не договаривались…

— Мы никак не договаривались. — И она попыталась освободить локоть, но я притянул ее к себе и провел ладонью по щеке.

— Слез вроде нет, так в чем дело?

— Ни в чем, — не глядя на меня, ответила она, но по тону, каким она произнесла излюбленную фразу всех обиженных женщин, понял, что-то случилось.

— Давай вернемся, — вполне дружелюбным тоном предложил ей, впрочем, не зная, чем аргументировать свою просьбу. Не маленькая, должна сама догадаться.

— Мне домой надо, завтра рано вставать, — последовал ответ, но понял, она находится в раздумье и все будет зависеть от меня и только от меня.

По сути дела, я должен был или признаться в любви, или сказать что-то донельзя ласковое и приятное, но слова не шли на ум, не говоря уже о языке, который просто отказывался произносить очередную банальность.

— Мы вроде выпить хотели, предложил нерешительно, хотя заранее знал ее ответ. Так и вышло.

— Не хочу…

Ну как тут возразить против женского «не-хо-чу»?! Если заявить, что я хочу, прям-таки желаю, то наверняка услышишь, мол, иди и пей, бутылка тебя ждет, а я тем временем спокойно двину в сторону дома. Если честно, мне совсем даже не хотелось ее уговаривать, но я продолжал упрямо стоять на ее пути и всеми силами изображать из себя галантного кавалера.

Нет, можно было просто подхватить ее на руки и внести обратно на веранду. Против такого приема она вряд ли бы устояла, понимая, сила на моей стороне. Но и силу применять не хотелось. Как же так, еще несколько минут назад она спокойно сидела напротив и слушала мои разглагольствования, никуда при том не собираясь. И вдруг… Что произошло? Обычный бабский бзик? Или что-то ей подсказало, что поведение мое фальшиво, наигранно, и если она даже останется на эту ночь и на следующую, то это будет всего лишь несколько ночей, проведенных вместе. Не более того.

Женская интуиция — это то самое секретное оружие, от которого нет защиты. И, как ни крути, они нас просвечивают без всякого рентгена насквозь. А если даже решаются на близость, на интим, то всего лишь ради интима. И обманывать их, как бы искусно мы ни играли свою роль, нет никакого смысла. Потому лучше играть в открытую и не напяливать на себя маску безумной влюбленности.

— Я тебя хочу… — прошептал ей на ухо.

— Я это заметила, — рассмеялась она, и тонкий ледок, не успевший превратиться в броню, был сломан всего лишь моим честным признанием.

— Ведь и ты этого хочешь, — попытался продолжить натиск, выгребая на чистую воду признаний.

— И что с того? — легко парировала она. — Может, я не только тебя хочу? То мое право. Чего ж ты раньше об этом молчал? А то заливался как не знаю кто. Знаю я эти песни. А я как дура сидела и поддакивала…

— Виноват, увлекся, — прижал руку к сердцу, — не решался сразу сказать об этом. То одно, то другое. А тут еще этот парень с машиной…

— Чего он приезжал? Искал кого?

И я понял: раз она спросила, значит, останется. И вздохнул, соображая, нужно ли мне это. Надеюсь, в сумерках мои сомнения были видны не столь ясно. К черту сомнения, к черту все хочу, не хочу, сомневаться будем потом. А потому бодрым голосом пояснил:

— Деда искал, хозяин его разбился на машине, видать, в больницу увезли. Вот Дед ему зачем-то и понадобился…

— Всем вам чего-то надо, деловые… — фыркнула она и, круто развернувшись, зашагала, все так же смешно поднимая ступни над давно не кошенной травой в сторону дома, а я плелся следом… Так мне и надо…

Абзац седьмой

Утро добрым не бывает, как утверждает один из дикторов нашего местного радио. Ему виднее. Да и что в нем доброго? В утре-то? Суета и хлопоты. Нет, не мое это время суток и никогда любимым не было. И не надо со мной спорить! Вам хорошо? И славненько, преотличненько, а мне восход солнечный радости никогда не нес. Очередной каторжный день, от которого особых радостей ждать не стоит…

Так и в тот раз проснулся с ощущением тягостным и поганенькими мыслями в голове. Я бы еще подремал. Нет, спать это одно, а вот додремывать, возвращаясь постепенно в реальность и оттягивая как можно дольше период вставания — само то. Но Сабрина бренчала посудой на кухне, а это верный признак, поспать и даже полежать с полузакрытыми глазами не выгорит. Не дадут. Да и некрасиво как-то, когда хозяин только и ждет, когда гостья отбудет восвояси. Надо, ох как надо создать видимость радости и… даже счастья. То есть в очередной раз перешагнуть через самого себя и запрыгать козликом. Вот чего от тебя все ждут. А раз так, надо соответстврвать. И с этими грустными мыслями потянулся к халату…

— Привет! — Сабрина вплыла в комнату вся сияющая, будто ее специальным средством для снятия накипи отдраили. Правда, мне известно название этого средства, но вслух произносить его поостерегусь.

— Большой привет! — проявил самую малость остроумия и дал понять вымученной улыбкой радость встречи. — А я думаю, что за домовой на кухне завелся, а тут, оказывается, не домовой, а домовиха. Разобралась?

— Вполне, а чего ж не разобраться. Поди, не впервой…

Что значило ее «не впервой», допытываться не стал, не все ли равно. Сейчас ее откровения меня мало интересовали.

— Кофе будешь? — игривым тоном спросила она.

— Жизнь удалась, коль кофе в постельку подают. Но я лучше бы чайку принял, а кофе на потом. Можно?

Физиономия ее слегка потускнела: хотела угодить, обрадовать, чтоб все как в романах — кофе в кровать. А тут клиент запросил вдруг чай. Ох, уж эти капризные клиенты! Но спорить не стала, а нырнула обратно на кухню, сверкнув босыми пятками. Она вообще, как заметил, предпочитала ходить в моем доме босиком — здоровое наследие давно исчезнувшего сельского быта, никак из нас не исчезающего вместе с прочими рудиментами прошлого. На ней были обтягивающие все те же бриджи умопомрачительной расцветки, оставляющие низ лодыжек открытыми, и босоногость была при этом вполне уместна.

Чай бы я, конечно, и сам без проблем заварил, причем по своему вкусу, но… надо соответствовать званию хозяина и принимать жизнь такой, как она есть. Тем более, пусть даже ты эту самую жизнь переделаешь, с ног на голову поставишь, но суть ее от того не изменится: раз она есть, жизнь, ее надо проживать. Это только кот Матроскин считает, что бутерброд надо класть в рот колбасой вниз, но вкус колбасы тем самым вряд ли изменишь. Так и жизнь, сколько ее ни переворачивай, но правила ПДД остаются теми же самыми. И ты хоть сто тысяч раз их нарушишь, но изменять их из-за твоей прихоти никто не спохватится. Так что… так что — живи и не рыпайся, как объяснял мне один мой знакомый, проведший пару лет на зоне, когда я спросил его о лагерных законах.

Чтоб не толкаться на кухне, вышел на веранду, куда вскоре Сабрина принесла мне чай, но не осталась, а рванула куда-то во двор. На мой вопрос вслед ей насчет кофе ответила, что ей пить одной расхотелось. И весь разговор. Надо было мне хотя бы из солидарности сделать пару глотков злосчастного кофе, но теперь сожаления мои никому не нужны. Да я и не переживал, пущай подуется, коль охота есть. Уж больно крута, хочет, чтоб все было так, как она решила. Немудрено, что до сих пор без мужика живет. К такой не каждый приноровится, разве что от большой нужды. А я лично — пас, таких держу про запас. Тоже выражение одного моего дружка, обладающего удивительной способностью — никогда долго не задерживаться у своих новых полюбовниц и умеющего вовремя слинять, несмотря на горячие призывы остаться и жить совместно.

Нас, свободных мужиков, меньшинство, и человечество давно должно оградить свою не очень-то в действительности сильную половину от посягательств таких вот дам, границ своим капризам не признающим. Мечты! Красивые мечты! Никто нас ограждать не собирается ни от женщин, ни от наших собственных разнузданных желаний быть огражденными.

Абзац восьмой

Допив чай, решил глянуть, куда это понесло Сабрину. Поди, от полноты чувств решила цветочки полевые понюхать, что в изобилии росли возле самого забора и руки никак не доходили скосить их. Так и оказалось, она зашла за дом и рвала, но отнюдь не цветы, а листочки подорожника. Все дело. Растение целебное, и сам иногда завариваю его листочки, если желудок дает себя знать не совсем приятными покалываниями. Только хотел окликнуть ее и попросить нарвать и для меня штук несколько, как она вдруг вскрикнула и сделала резкий скачок в сторону. Мне с крыльца было видно, как исказилось ее лицо от боли. Неужели тоже напоролась на гвоздь?! Но их там быть не должно, хотя… Опрометью кинулся к ней, крикнув на ходу:

— Что случилось? Наступила на что?

— Змея, — услышал в ответ…

Когда подбежал, то тут же оттащил ее от забора и даже не стал пытаться найти змею, она ждать не будет. Да и зачем мне ее искать? Чтоб убить? Но разве она виновата, что на нее наступили? Нечего было босиком шастать где ни попадя.

— Покажи ногу, — попросил, присев на колени. — Точно змея? Может, порезалась обо что?

Нет, то был действительно укус змеи прямо в ее голую лодыжку: два кровавых пятнышка, которые трудно с чем-то спутать.

— Как же ты так неосторожно? Сапоги вон на крыльце стоят, почему не надела? — запоздало принялся выражать соболезнования. Она ничего не ответила и лишь тихо постанывала. — Пойдем в дом, а потом срочно в город, чтоб поставили сыворотку.

— Я умру? — спросила она с некоторым пафосом.

— С чего это вдруг? То была обычная гадюка, и от ее укуса, насколько мне известно, никто не умирает. Сейчас перетянем жгутом ногу, прижжем ранку и погнали в город.

— Я слышала, что яд нужно высосать, — она выразительно посмотрела на меня, ожидая, что я тут же кинусь исполнять это ее пожелание.

— Глупости, яд уже попал в кровь и вряд ли можно высосать его обратно.

— Но я читала… — упрямо повторила она.

— А я читал, нужно прижигать рану каленым железом. Ты готова?

Она ничего не ответила и так, молча, доковыляла до дома, опираясь на мое плечо.

— Лучше бы я вчера уехала, — сказала она негромко, когда я прижег йодом ранку и перетянул жгутом ее ногу, — так хотела уехать, словно чувствовала, добром это не закончится…

Я молчал, понимая, возражать сейчас бесполезно. Было бы лучше, если бы она вообще не появилась на свет, а теперь, голубушка, приходится страдать, как и всем остальным. Кто-то продвинутый заметил: пока человек чувствует боль — он жив; а пока чувствует чужую боль — он человек. Но когда чужой боли слишком много, ты чувствуешь себя подопытным кроликом. Ни более и ни менее… И ведь в чем парадокс, чужая боль, по себе знаю, гораздо больней своей собственной. Вот зачем она мне, чужая боль? Врагу не пожелаю. Тут от своих собственных страданий-переживаний не знаешь куда спрятаться, а ежели к тебе начинают очередь занимать, мол, человек хороший, прими на себя страдания наши, авось полегчает. Не знаю, как им от того, но мне чужого не надо. Ни доброго, ни худого. Пускай сами разбираются, коль заработали, зачем же лишать себя того, что лично тебе по праву принадлежит.

Мало мне было больного пса с перебитой лапой, тут еще хромой Дед объявился, а следом Сабрина, змеюкой укушенная. Да еще неизвестно, что там с Вакулой стало после ночной аварии. Явно, как всегда, пьяненький ехал, но он же того вовек не признает. У него почему-то обязательно кто-то со стороны виноват. А он — ангел небесный, всеми любимый и уважаемый. И не объяснишь ему, не втолкуешь, что рано ли, поздно ли, а за дела свои ответ держать придется. Если не перед людьми, коль ему до них дела нет, то перед Богом уж точно спросится за все и сразу.

Абзац девятый

Все эти мысли крутились у меня в голове, пока вез в город мигом притихшую грумершу, молча сидевшую сзади и постоянно ощупывающую на глазах распухавшую ногу. Нет, она не голосила, не ругала меня последними словами, чего, если честно, очень даже от нее ожидал. Сидела стиснув зубы и лишь иногда постанывала, когда машина подпрыгивала на очередной выбоине. И я предпочитал отмалчиваться. Понятно почему. Ничего хорошего в свой адрес все одно не услышу, в чем уже убедился, а укоры и нарекания мне совсем ни к чему.

Откуда ей знать, что и без нее ругал себя последними словами, за то, что не предупредил, не уследил, не заставил влезть в сапоги, не помчался впереди нее с прутиком, не проверил заросли свои на наличие гадов. Да, виноват. Виноват, как хозяин, подставивший гостью под этакую неприятность. Виноват, как мужчина, не уберегший женщину, доверившуюся ему. И вины своей не отрицаю и списывать ее с себя не собираюсь. Вина она будто шрам. Зарастет, зарубцуется рана, а след останется. Причем на всю жизнь. До смерти. А некоторые наши вины и нас, глядишь, переживут и у многих в памяти останутся. Бывают такие, которых ни в одном уголовном кодексе не сыщешь, но они пострашней тех будут, что законом прописаны.

К примеру, скажешь человеку правду о нем, а он пойдет да в реку кинется. От правды твоей. Но ведь лгать грешно, то каждый ребенок знает. Ты должен честным быть, как Павлик Морозов, и правду-матку, какой бы она ни была, но до всех донести. А остальное тебя не касается. Если промолчишь, ты же и виноват, поскольку скрыл правду. Как тут быть? У кого совет спросить, научиться быть и честным и добрым, и боль никому не причинять? Ой не знаю. Вряд ли есть такие советчики, у которых ответ на все готов. Я к их числу ни по какой статье не гожусь…

Уже возле самой больницы, благо она прямо на въезде в город стоит, глянул на Сабрину, а она вроде как спит. А может, и не спит, а яд уже добрался до самого сердца, и она, того гляди, с жизнью вот-вот распрощается? Совсем худо мне стало, чуть не врезался на повороте в автобус, что навстречу ехал. Спасибо водиле, уступил дорогу и даже не засигналил истошно, как то у нас принято. Влетел в больничную ограду и сразу к приемному покою. Выскочил из машины, бросился к задней двери, открыл и приготовился к худшему. Но все в порядке, Сабрина незамутненным взором на меня глядит и руку мою отталкивает, сама вылезла и поковыляла все также молча к больничной двери. Я следом, пытаюсь опять под локоток ее подхватить, дверь открыть, а она мою руку отбрасывает, и все сама да сама. Хотел уже повернуться, сесть в машину и уехать. Мавр своё дело сделал, можно и восвояси. Но вот что-то мешает мне вопреки здравому смыслу так поступить. Плетусь следом…

Абзац десятый

Оформили собачью парикмахершу как положено и увели под белы ручки куда-то там, а на меня даже никто внимания не обратил. Картина маслом: «Не ждали». Да и мне как-то не по себе быть непонятно кем: то ли спасателем, то ли злым искусителем. Ни та, ни другая роль меня не устраивала. И чтоб зря времени не тратить, решил Вакулу проверить. Узнал быстренько, в какой он палате после вчерашней автодорожки, и айда наверх мимо охраны, что лишь для вида у приемного покоя сидит, сама себя и то вряд ли убережет.

Прошел мимо медсестер, которым ни до кого дела нет, хоть и ворчат практически на каждого неурочного посетителя свое привычное «ходют тут всякие», но больше по выработанной привычке, связываться не хотят. Зачем им лишние головняки? Нашел нужную палату, дверь в которой открыта настежь, и увидел у окна лежащего в гипсе Вакулу, а рядом, кого бы вы думали? Правильно, Деда, с которым расстались не далее как вчера.

— Общий привет болящим! — поздоровался с порога. В палате стояло то ли шесть, то ли семь коек, и на каждой лежало по перебинтованному мужику. Словно фронтовой медсанбат после неудачной атаки. Выходит, война не окончена, вот только нас о том никто не оповещал. Тайная война, но с реальными жертвами и покалеченными.

— Привет… — недружно и с какой-то угрюмостью в голосе отозвались с разных концов палаты болящие.

Поздоровался с Вакулой, поинтересовался, что у него. Оказалось, какой-то сложный передом в бедре, после неудачного наезда на столб, стоящий на повороте близ дороги.

— Понаставили этих столбов, — то ли шутя, то ли серьезно прокомментировал он свою неудачу. И тут же поинтересовался: вмазать есть что?

— Доктор намажет чем надо, — ответил в тон ему, — больничный режим нельзя нарушать, а то переправят в наркологию на комплексное излечение.

Он зло глянул на меня, не понимая, шучу или говорю всерьез, а я, чтоб не вступать с ним в перепалку, уже присел на кровать к Деду.

— А ты хоть с чем? Тоже с ногой, что ли?

— Ну да, мать ее! Так, разбарабанило к хренам собачьим, ступить больно. Правильно ты говорил, гвоздь, тудыть его, растудыть, заразный оказался.

— Не заразный, а ржавый, а может, потом какая дрянь в рану попала, — внес свою поправку, но вряд ли ему стало от того легче.

— А ты чего, специально зашел нас проведать? — спросил он, как всегда, серьезно и сосредоточенно, словно от моего ответа зависела его дальнейшая судьба.

— Да тоже пациентку привез, гадюка цапнула, — пояснил, не вдаваясь в подробности.

— Вон оно чего… — вздохнул Дед и замолчал.

Я уже собрался было уходить, как вдруг Вакула, взмахом ладони подозвал меня к себе. Я наклонился, ожидая, что он опять будет просить спиртное, но он завел речь совсем на другую тему

— Слышь, чо скажу, у тебя уазик на ходу?

— Да ездит покуда, только бензинку жрет немеренно, я его только в грязь завожу, когда выбраться надо, а так не трогаю. А зачем он тебе?

— Тут дело такое, капканы у меня в лесу стоят настороженные…

— И что с того? — не удивился ничуть его сообщению, зная, что он промышляет втихушку добычей медведей, иначе говоря, браконьерствует.

О том знали все в деревне, но молчали, не желая связываться с ним из-за его пакостного характера. Да никому особо и дела не было до несчастных медведей. В Гринписе никто из наших деревенских не состоял, и так уж повелось, что хоть браконьеров втайне, может быть, и осуждали, но и доносить на них не решались. В наших краях грех не воспользоваться дарами природы, будь то грибы, ягоды или любая живность. Отродясь народец деревенский и лосей валил, и, кто посноровистей, на медведей ходили. Разве их кто когда жалел? Зверь, да и только. А раз зверь, значит и бить надо. Иначе как его добывать? Живьем он в руки точно не дастся… Вакула же на этом деле поднаторел и, по слухам, каждое лето брал одного, а то и несколько медведей, ставя в укромных местах капканы на них. Но у нас с ним о том разговора никогда не было, а сейчас признался, потому что больше не к кому обратиться.

— Да вишь, браток, — продолжил он заискивающе, — меня этот столб надолго уложил, не знаю когда и отпустят. Лепила грит, не мене месячишка кувыркаться мне придется тут вот. И потом еще с костылем колупаться, грит… — И он выразительно глянул на меня, будто я могу в чем помочь его беде.

Его блатные словечки, типа «грит», «лепила», как на зоне зовут докторов, резали слух и хотелось побыстрей смотаться под благовидным предлогом, но он будто понял и схватил меня за рукав куртки, притянул к себе.

— Так я тебе расскажу, где у меня капканы стоят, туда только на уазике можно сунуться, ни на чем больше не пробраться. Боюсь, сидит там мишка уже, хорошую приваду последний раз разложил. Должен прийти! Я тебе говорю, должен, мамой клянусь, попадет, если уже не сидит…

— Не-е-е, я на такое дело не подписывался, сроду на медведя не ходил. Уток, косачей, тех стрелял, а медведь… Нет, ищи кого другого…

— Да ничего там сложного нет. Подъедешь поближе, машину заглуши, но наружу не выходи, а то он может поблизости где быть, мигом башку открутит. Посиди послушай, он должен будет голос подать, если в капкане. Тогда бери ружье и выбери место, там березки молодые растут, особо не спрячешься, близко не суйся, а так шагов на полсотни стой, чтоб бить наверняка. Он тебя учует, встанет на задние лапы, тогда и стреляй или под левую лопатку У тебя ружье-то какое?

Он словно знал, что когда речь заходит об охоте, а то как ему не знать, мужик ушлый, всю жизнь только и делал, что хитростью жил, потому знал, человек, который хоть раз стрелял из ружья, уже считает себя этаким Следопытом, Зорким Глазом и никак не откажется от возможности добыть зверя. Иначе… Иначе он потеряет достоинство и в своих собственных глазах те, кто узнает о том, уважать его просто перестанут. Это как с женщиной, сказавшей тебе утром, что мужика она не увидела. А тут все серьезней. Если у тебя есть ружье и ты отказываешься применить его, грош тебе цена. Не охотник, а для наших мест, если не охотник, то и не мужик. Знал Вакула, как наступить на больную мозоль, за какую веревочку дернуть. Потому и дослушал его, но ответ свой не сразу дал. Сказал, поищу напарника. На прощание он заявил, что в случае удачи все мясо могу взять себе, а ему должен буду оставить шкуру. А чтоб она не ссохлась, хорошо просыпать ее крупной солью и положить в темное место.

6

Абзац первый

Вышел я из больницы, будто мне самому операцию сделали. В мыслях полный кавардак. С одной стороны — никакого желания не было ехать проверять эти чертовы капканы. А с другой, ужасно хотелось стать добытчиком. И опять вспомнились Дедовы слова: много званых, да мало избранных… Не сказать, что почувствовал себя избранным, но уж так мы все, мужики, устроены, что в душе каждый ощущает себя охотником. Видно, еще с каменного века, когда на мамонтов ходили, живет в нас это самое чувство и изжить его ну никак невозможно… И все одно, до конца ничего не решил — подписываться ли мне на это дело или рукой махнуть, плюнуть и растереть, попросту забыть, будто и не было разговора с Вакулой.

Спросил в приемном покое, где та девушка, змеей покусанная? Ответили, что ввели ей сыворотку и отпустили сразу же. Вышел на крыльцо, но Сабрины там не было. Значит, вызвала такси и уехала домой, решил. Вся из себя разобиженная.

«Да мне какое до того дело! Своих забот хватает, нянчиться с ней, что ли?» — решил не звонить ей, хотя должен был из вежливости что ли поинтересоваться, жива нет ли. Но раз отпустили, значит, жить будет. Меня тоже гадюка кусала по молодости в руку, но тогда я точно пробовал яд высосать, а врач мне потом попенял, мог только хуже себе сделать. Тогда еще сыворотки в нашей больницы не оказалось, и мне поставили какой-то там бодрящий укол и с тем отпустили. Через пару дней рука прошла, а вот ощущение брезгливости и даже испуга, когда руку в траву суешь, осталось. И шрамик небольшой между большим и указательным пальцем на память ношу до сих пор. Сабрине о том говорить не стал, а то бы истолковала все по-своему, и опять я бы виноват остался, что не предупредил или в другом чем. Уж что-что, а причину женщина всегда найдет, чтоб обвинить тебя или в чрезмерной холодности, или в излишней горячности, но готовых признаться в своей вине, хоть в самой незначительной, среди женского пола мне пока встречать не приходилось.

Сел в машину и поехал закупать очередную партию продуктов. Для себя и Джоя. А потом неожиданно завернул в охотничий магазин и купил десяток патронов с пулями под свой калибр. Благо охотничий билет всегда вожу с собой. Продавец поглядел на меня с уважением, но ничего не спросил. А у меня и не было желания разговаривать с ним, поскольку сам не знал, зачем я купил патроны, снаряженные жаканами, как их называют старые охотники-промысловики. Знал многих и стоящих и пустобрехов. Вруны могут такую картину нарисовать, заслушаешься. А правды в их россказнях пшик. Зато настоящие промысловики будут говорить с тобой о чем угодно, но только не о своих охотничьих успехах. Не принято среди них хвастать на этот счет, а то удачи не будет. Странный обычай. Получается, если отмолчаться, то удача будет тебя с нетерпением поджидать, у самой лесной опушки! И стоит ее только поманить, она тут как тут. Другого занятия у нее нет, кроме как охотчих людей на добычу наводить…

Абзац второй

Пока ехал обратно, обдумывал и так и сяк, чем мне может грозить встреча с пойманным в капкан медведем. Слышать мне на этот счет приходилось разное. И не понять, где правда, а где тот добытчик врет и глазом не моргнет, а сам наверняка думает, мол, хорошо я этого лоха развел. Небылицу рассказал, а тот, я то есть, и поверил. Рассказывали они, что некоторые медведи, пойманные в петлю или в капкан, смерть свою чуют и ведут себя, будто дети малые, прикрывают голову лапами, ждут выстрела. А другие, дескать, наоборот, начинают рваться рычать грозно и принимают смерть в полный рост, как коммунист перед расстрелом, едва ли интернационал не поют. Поскольку сам ни в чем подобном не участвовал, то вопросов лишних не задавал, а лишь слушал и согласно кивал головой. Сам-то раньше никогда не думал выйти один на один с медведем, как-то не было у меня к тому подобной перспективы и до сегодняшнего дня даже не помышлял о встрече с косолапым. Да и сейчас, если честно, до конца не решил, будет ли она…

Джой поджидал меня на улице, притаившись в тени несколько лет назад посаженной мной ели. Елочка хорошо принялась на плодородной деревенской почве и вымахала уже до крыши дома, широко раскинув свои ветки-лапочки и обильно осыпая по осени землю возле ствола опавшей хвоей. А чуть подальше моими же стараниями сидели несколько березок и сосенка, нисколько не мешавшие друг другу тянуть свои тонкие макушки в небесную высь. Но вот Джою почему-то не нравилась ни береза, ни сосна, а именно елка, достававшая лапами до самой земли. Он залазил под них и высовывал наружу лишь свой коричневый нос, наблюдая за всем, что происходит вокруг.

А наблюдать, собственно говоря, было особо незачем. Разве что любопытствующая сорока усядется на забор, проверить, не осталось ли в собачьей миске остатков еды, чтоб внаглую стащить хоть щепоть перловой каши или кусок вареной картошки. Подозреваю, занималась она этим гоп-стопом не столько от голода, как из желания досадить покалеченному псу, что тут же выскакивал из-под елочных лап и ковылял с громким тявканьем к крыльцу. А может, у них игра такая на интерес. Тот и другой знали ее результат: сорока, что благополучно уберется восвояси, а Джой, создавая видимость раздосадованного таким хулиганством хозяина, особой прыти не проявлял и тут же возвращался обратно под елку.

Лапа у него почти зажила, во всяком случае кровь уже не сочилась и тонкая кожица затянула болячку. Но главная беда заключалась в том, что на больную лапу наступать он не мог и нес ее на отлете перед собой, словно полководец, посылающий войска на приступ.

Первые дни, когда он начал выходить из дома, дальше крыльца его маршрут не распространялся, и он ложился под навесом, где оставался в хорошую погоду до самого вечера. Уже тогда сороки, распознав его немощность, начали похищать недоеденные куски из его миски. И он какое-то время не обращал на них внимания, смирившись со своей участью калеки. Но потом самолюбие его взыграло, и он предпринял несколько бесполезных бросков в их сторону.

Мне довелось несколько раз наблюдать за происходящим из окна веранды. Постепенно с каждым днем пес оживал и, как мне кажется, сороки тому немало способствовали. Не удивлюсь, если и им эта игра пришлась по душе, и они специально прилетали, чтоб подразнить без особого для себя ущерба подыгрывающего им Джоя. С каждым днем его броски становились все более резвыми, и сороки, расценив этот факт как нарушение правил игры, перестали слетать с забора, а стрекотом поддразнивали его с недосягаемой высоты.

И у них, как оказывается, были свои ПДД, пусть не по дороге, а в воздухе, но они их твердо придерживались. И тогда Джой сменил свое местоположение и перебрался под ель, о чем всезнайкам сорокам было, конечно, хорошо известно. Теперь миска находилась от Джоя примерно в десяти метрах. При всем желании добежать до нее в считанные доли секунды и ухватить за длиннющий хвост одну из наглых сорок, даже со здоровой лапой он бы не смог. Тем самым он давал вороватым птицам огромную фору, лишь бы продолжить начатую игру и вовлечь в нее осторожных сорок.

Увидев мою машину, сороки тут же покинули добросовестно изгаженный ими забор, но Джой даже не пошевелился при моем появлении. Так он выказывал мне свою обиду, что не взял его с собой в город, а оставил одного в деревне. Ездить в машине он обожал и через открытое стекло задней дверцы считал своим долгом облаивать каждую попадавшуюся нам на пути собаку.

Может, тем самым он высказывал свое пренебрежение безродным деревенским дворнягам, на что те тут же отвечали хриплым лаем и бежали за машиной сколько хватало сил. Разница в происхождении и материальное различие вызывали вражду даже среди самых миролюбивых псов, что, если я ехал один, без Джоя, даже голову в мою сторону не поворачивали. Лично ко мне у них никаких претензий не было. А вот к породистому псу, сидевшему по-барски на заднем сидении (я, как понимаю, являлся для них личным водителем у высунувшего из окна свой любопытствующий нос Джоя), у них проявлялась пролетарская непримиримость. Как и ко всем, кто не входил в их стаю. Так уж устроен мир, и не нам его переделывать. И вряд ли Джой понимал, что рано или поздно ему перепадет по полной за его барские замашки, как только он переступит запретную черту нашего двора. Но испорченный городским образом жизни, он привык жить по правилам мира более-менее цивилизованного и пока не подозревал, чем ему грозит мир деревенский, где свои ПДД, очень и очень отличные от городских.

Абзац третий

…После ночных бдений, едва вошел в дом и присел на диван, меня потянуло в здоровый сон, сопротивляться чему не было ни сил, ни смысла. Вздремнул. И после всех перенесенных переживаний посетил меня странный сон, где я в военной форме времен то ли Петра, то ли Екатерины, по определению их почитателей — Великих, — веду в бой свою гвардейскую команду в лице Вакулы, Деда и еще каких-то там ветеранов, чьи лица были мне совершенно неизвестны. И все они хромые! На одну и ту же ногу. Этакая шеренга хромоногих, выпущенная для устрашения врага. Сзади тоже прихрамывая брела Сабрина, но в армейской гимнастерке советского покроя с большой сумкой на боку, украшенной красным крестом. А впереди нашего хромого строя вышагивал Джой, устремив не ходячую лапу в сторону врага и непрерывно оглядывающийся назад, словно пытаясь подбодрить всех своим бесстрашием.

А вот противники, приближающиеся навстречу моей хромоногой команде, были одеты в бурые медвежьи шкуры, и на головах у них устрашающе колыхались клыкастые пасти хозяев леса, зловеща клацая при каждом их шаге. В руках у них были не ружья и не сабли или там тяжелые палаши, а длиннющие когти, и они, то сжимали, то разжимали их, словно раковые клешни. Я же держал наперевес простой дробовик, но с тлеющим на конце фитилем, искры от которого обжигали мне пальцы. И только я приготовился прокричать «Пли», как Джой кинулся на меня и залаял, а потом и вовсе вцепился мне в руку.

Я открыл глаза, и оказалось, что заснул с непотушенной сигаретой в руке, и она уже догорела до самого фильтра и нестерпимо жгла мне пальцы. А рядом стоял Джой и громко тявкал. Видно, он вовремя зашел в дом через открытую по случаю теплой погоды дверь и тем самым спас меня, предотвратив пожар, который мог начаться через мгновение. Обожженным оказался лишь указательный палец и, чертыхаясь, побежал на кухню, чтоб присыпать его содой по совету знающих людей.

Выполнив эту нехитрую операцию, выглянул в окно, уж больно навязчивым оказался сон и медвежьи морды никак не уходили из моей головы. Но ни в садике, ни на улице никого не оказалось. Даже сороки от полуденной жары спрятались в свои затаенные места, впрочем, успев опустошить собачью миску. Но со стороны леса в открытое окно до меня донесся, то ли вой, то ли глухой стон, объяснение которому дать никак не мог. Может, просто послышалось…

Хотел уже отойти от окна, но звук повторился. И тут меня озарило: так может реветь только медведь, рык которого неоднократно слышал в разных киновестернах, где отважные путешественники встречаются лицом к лицу с лесным хозяином и вступают с ним в непримиримую схватку Но одно дело слышать это в кино или по телевизору и совсем иное наяву. Меня словно мороз пробрал по коже, аж головой встряхнул, чтоб отогнать наваждение. Видно, не зря снились мне медвежьи морды, такой рык и спутать ни с чем другим невозможно.

«Значит, не зря беспокоился Вакула, медведь точно попал в один из его капканов и сейчас извещает о том всю округу», — подумал со вздохом. И тот час незримая сила и первобытный охотничий инстинкт пробудились внутри меня, и справиться с непреодолимым желанием, хотя бы глянуть на того медведя, было никак невозможно.

Вышел на веранду, где слышимость была гораздо лучше, но ничего… ничего. Или медведь затих, или задувший легкий ветерок уносил звуки в сторону. В любом случае нужно было на что-то решиться. И не столько охотничий азарт подхлестывал меня к действию, сколько здравый смысл, что на пойманного медведя может наскочить кто-то из случайных грибников или ягодников. Они в это время года так и шастают через нашу деревню в сторону леса, словно в свои родовые владения, чем вызывали неизменные нарекания у местных жителей, злобно посматривающих вслед новоявленному любителю даров природы. Не скрою, когда потом натыкаешься в некогда девственном перелеске на груды пустых бутылок и пластиковых пакетов, а то и на обугленные стволы молоденьких березок, почему-то добрые чувства во мне в адрес тех пришельцев, увы, не пробуждались. Но и запретить их пакостные вылазки было не в моих силах. И хотя нарушение правил человеческого общения с беззащитной природой налицо, но никакие зеленые патрули не могли помочь урезонить цивилизованных варваров. Вся надежда на исконных лесных хозяев, тех самых медведей, у которых свои правила общения с незваными гостями, но и их с помощью таких, как Вакула, добытчиков с каждым годом становилось все меньше.

«Так неужели и ты сам от него ничем не отличаешься? — мелькнуло в голове. — Собрался укокошить бедного Потапыча, вместо того, чтоб сообщить о нем тем же охотоведам…» Или выбросить на сайт защитников животных призыв: «Спасите косолапого, попавшего в капкан!»

Но как поступят охотоведы, мне было примерно известно. Усыплять его, а потом освобождать из капкана мишку они вряд ли станут. Это только по телевизору показывают, как лечат раненого амурского тигра или тащат обратно в воду выбросившегося на берег дельфина. Даже, если и удастся медведя усыпить, освободить из капкана, а потом отпустить на волю, он наверняка затаит на людей злобу и вскоре явится в нашу или соседнюю деревню поквитаться за покалеченную лапу. Да и капканы, что на них ставят, наносят им такие увечья, что никакой ветеринар не в силах помочь.

Мне несколько раз доводилось видеть медвежьи капканы… Страшная машина, ничуть не хуже пехотной мины, к нему и подходить-то страшно: острые зубья с двух сторон с грозным стуком защелкивались, стоило прикоснуться палкой к его настороженной чашечке. Ручку от лопаты у меня на глазах их челюсти перекусили, словно полую тростинку. Так что вряд ли какому охотоведу придет мысль об освобождении бедного мишки. Пристрелят, и все дела… А сейчас, по всему выходило, добивать плененного мишку придется мне и никому другому.

Абзац четвертый

Смирившись с этой мыслью, достал свою двустволку и придирчиво оглядел ее. Раньше она меня не подводила. Если заряд что надо, то не припомню, чтоб хоть раз были осечки. Бабахало исправно, главное, не промахнись. Приготовил и свой охотничий нож и топор на всякий случай. Пошел глянуть уазик. Вот этот мог подвести в самый неподходящий момент. Плохой из меня механик, не следил за машиной, едет и ладно. А коль какая поломка, звал кого-то из знакомых, самому себе не особо доверяя. Старенький уже, пора ему на отдых, но выручал не раз по осеннему бездорожью. Да и в лес по разным надобностям на нем в самый раз заявиться. На то он и вездеход! Ни одна легковушка с ним даже близко в сравнение не идет.

Попробовал завести его. Мотор несколько раз чихнул, и никакого результата. Принес инструменты и начал выкручивать свечи, чаще всего становившееся причиной всех бед. Так и оказалось, обгорели после последней моей поездки, то ли масло плохое залил, то ли бензин не того разлива. Пока чистил их, проверял бензонасос, аккумулятор и другие чаще всего дающие сбой агрегаты, не заметил, как начало темнеть. С облегчением вздохнул, что мой рейс в сторону стреноженного медведя откладывается.

«Может, какой другой охотник на него наткнется, — подумал с надеждой. — А может, сам освободится? Всякое за ночь случиться может…» Тем более рева со стороны леса больше не слышал. Может, и вообще он мне почудился. Но твердо решил, завтра доеду до места, что указал Вакула. И если никого там нет, то возьму с собой палку подлиннее и захлопну смертоносные орудия человеческой жестокости. Мне в эти игры играть совсем не хотелось…

Вымотавшись за день, спал крепко, и никакие кровопролитные сны меня не посещали, чему был безмерно рад. Но проснулся все одно, как в воду опущенный. Ехать в лес страшно не хотелось… Уж очень непредсказуема встреча с хозяином леса, о котором мне приходилось слышать столько баек, что не знаешь, где правда, а где непомерные фантазии самих рассказчиков. Недаром медведь герой чуть ли не половины русских сказок. И даже политики не брезгуют украшать им свои плакаты. Медведь — это звучит гордо, если переиначить нашего горестного кисло-сладкого классика.

Утром меня разбудил надрывный лай Джоя. Обычно раньше он такого себе не позволял, а тут вдруг, ни с того ни с сего и такое служебное рвение. Похвалил пса и вышел на крыльцо. Возле забора стояла Галина, что день назад переманила к себе Деда. Нет, я был не в претензии к ней, скорее наоборот, хорошо, что он обрел угол, опять же не свой, но глаза его светились детской радостью, когда уходил от меня. Приятно знать, что ты кому-то еще нужен.

— Что случилось? — спросил ее, даже не пытаясь пригласить в дом, хорошо зная, все одно не пойдет.

— Давеча сосед мой заходил, медведь, говорит, орет в лесу… — сообщала она уже мне известную новость. Но вида не показал, а, наоборот, сделал удивленное лицо, будто мне о том ничего не известно и со всей наивностью, на какую способен, спокойно ответил:

— Так, поди, голодный, вот и орет…

— Ага, голодный он… Голодные они так не орут. В капкан попал, потому и орет благим матом. Делать чего-то надо, а то отгрызет себе лапу да и ищи его потом, — проявила она изрядную рассудительность и осведомленность в вопросе добычи дикого зверя, чего совсем от нее не ожидал.

— Пусть сосед сходит, проверит, так оно или, может, другое что…

Галина всплеснула обеими руками, словно разговаривала с пьяным или умалишенным, и запричитала:

— Вот ведь как, я к вам пришла, чтоб вы позвонили куда, вызвали подмогу, а вы глупости разные сказывать стали. Куда ж оно годно-то? — и в довершение укоризненно покачала своей большой головой, повязанной платочком в горошек с обремканными концами.

Я же сделал вид, что устыдился и согласился:

— И впрямь позвонить надо кому-то. Может, милицию для начала? Роту автоматчиков пришлют и прочешут лес. Далеко отсюда кричит или как?

— Да ну вас, — отмахнулась она обиженно, — я к вам со всей сурьезностью, а вы шутки шутите. У вас же есть машина, доехали бы, послухали, а там думайте сами, как быть…

Она явно набивалась в долю в случае моей охотничьей удачи, если засевший в капкане медведь и впрямь станет моим трофеем. Непростой народ у нас живет. С прицелом на будущее. Вот о таких как раз и говорят, любят делить шкуру неубитого медведя. Этакие умеют о себе и всей своей родне побеспокоиться, если дармовой кусок сам к ним на двор идет. Не зря она ко мне примчалась, знает, машина и ружье только у меня одного на всю деревню есть. Вакула не в счет, он в больнице, а то бы она прямиком к нему заявилась с радостным известием. А коль он медведя завалит, то нехорошо будет, коль кусочек добрый ей не завезет, ославит на всю деревню, скрягой называть станет прилюдно. Зачем ему это? Смотрящему нашему. Зубы стиснет, а угостит бабку.

— Ладно, позвоню в город, а там решим что делать, — ответил ей неопределенно, чтоб только отвязалась и не бередила и так растревоженную душу мою.

Вот ведь, думал, авось за ночь что изменится, ан нет, придется ехать в лес, иначе мне теперь покоя не дадут. Вслед за Галиной еще кто-нибудь заявится, лучше съездить, а там как Бог даст…

Галина, убедившись, что я внял ее горячим призывам, неохотно ушла, несколько раз оглянувшись в сторону моего дома, пока не скрывалась из вида. Я же перекусил на скорую руку, собрал всю необходимую амуницию и завел машину. Тут неожиданно прихромал Джой и дал понять, что он намерен ехать со мной. Решил, пусть прокатится, с ним все одно веселее, и помог забраться ему на заднее сиденье. С тем и выехал со двора и даже ворота закрывать обратно не стал, надеясь вскоре вернуться обратно.

Абзац пятый

Дорога к лесу шла вначале по полю, где местный арендатор время от времени сеял какие-то травы и частенько осенью забывал их скашивать. Вспомнились некрасовские строчки: «только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она…» Не к месту вспомнилась, но что-то более оптимистическое на ум ни шло. Разве что опять же все того же автора: «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село…» Почему только лишь видишь просторы наши непомерные, в душе одна некрасовщина всколыхивается? Мало ли кто о деревне писал, а этот со школы засел накрепко, не выковырять, вцементировались в память заученные когда-то впопыхах строки…

Проехав поле, свернул в молодой березняк, росший вдоль неглубокого овражка. За ним шла едва различимая в траве дорога к речке, а там, как объяснил Вакула, нужно взять чуть правее, искать высокую разлапистую сосну, на вершине которой устроен лабаз. Сооружал его в незапамятные времена местный охотный люд, чтоб по осени укрываться там на ночь и ждать, когда на поле, засеянное овсом, придет медведь. Возле этой самой сосны бывал не раз, потому как места там грибные, а сама сосна хороший ориентир среди березового мелколесья. Вот где-то там поблизости и стояли настороженные Вакулой капканы.

Для себя решил, что близко к медведю, если он действительно сидит пойманный в капкан, подходить не буду. Гляну издалека и вернусь обратно. Не хотелось мне, если честно, стрелять в бедолагу. Жил же как-то до этого без медвежатины, проживу и еще… Тем более, если даже и удастся уложить его из моего дробовика, все одно не знаю, как разделывать тушу, да и не справиться мне одному.

Вот с такими благими намерениями незаметно доехал до приметной сосны, остановился, заглушил двигатель. Приоткрыл дверцу, послушал. Тишина. Ни злобного рычания, ни других звуков до меня не долетало. Осмелев, вылез наружу, прихватив на всякий случай с собой заранее заряженное жаканами ружье, снял с предохранителя и медленно пошел вперед. Дверь в машине не закрыл, если Джой сумеет выбраться, то пусть чуть пробежится по лесу, авось да он чего учует. А не захочет, пусть сидит в машине, все одно на трех лапах помощник из него неважный.

Сразу за сосной была небольшая ложбинка, а потом начинался густой кустарник. Разобрать, где именно стоят капканы, было достаточно трудно, но надеялся все же увидеть хоть какие-то следы и сориентироваться по ним. С трудом продрался через кустарник, держа ружье на отлете, а то был у меня случай, зацепился спусковым крючком ружья за сучок, и оно бабахнуло прямо возле моего уха. Еще на пару сантиметров ближе к голове, и снесло бы мне дураку полчерепа. Дальше была относительно чистая поляна, в конце которой громоздились какие-то жерди и виднелась куча свежевырытой земли.

«Ага, — подумал, — значит, медведь здесь явно был и, рассердившись на что-то, рыл землю. Не иначе тогда и рычал, давая знать всем кругом о своем недовольстве. Интересно, что же ему могло так не понравиться? Вон сколько земли наворочал…»

Решил разобраться в причинах, заставивших топтыгина рыть землю, и беспечно сделал несколько шагов к разрытому месту. Как вдруг откуда ни возьмись передо мной возникло что-то серо-грязное, взметнулось вверх вместе с комьями земли, и раздался такой рык, что едва не оглох, а уж сердце ушло не то что в пятки, а провалилось куда-то гораздо глубже, к самой подошве сапога. Зато кровь прихлынула к голове, и я на какое-то мгновение не мог сообразить, что за препятствие возникло у меня на пути.

То был медведь собственной персоной, лежавший до того в вырытой им яме, а при моем появлении выскочивший оттуда, и сейчас он пытался дотянуться до меня, но сделать несколько решительных разделявших нас шагов ему что-то мешало. Наконец до меня дошло, то одна из его задних лап накрепко засела в капкане, и он стоит, балансируя, лишь на одной ноге, пытаясь вырвать вторую, застрявшую. Если у него это получится, то жить мне осталось меньше меньшего, поскольку о заряженном ружье я совершенно забыл и, сам того не сознавая, медленно пятился назад в сторону сосны, надеясь там найти спасение.

И тут, когда до сосны оставалось совсем чуть, у меня под ногами раздался звонкий щелчок, и левую ногу пронзила нестерпимая боль. Споткнувшись, не выпуская ружье из рук, упал назад, не понимая, что происходит, и уже лежа увидел, что угодил ногой в хорошо замаскированный листвой и сухим хворостом капкан, поставленный хозяйственным Вакулой с другой стороны полянки.

Медведь же меж тем опустился на все четыре лапы и принялся грызть железо, сомкнувшееся у него на лапе. Превозмогая дикую боль, перевернулся на бок и рассмотрел свой капкан, соображая, могу ли без посторонней помощи как-то освободиться из него. Даже попробовал надавить на освободившуюся пластину, что защелкнула при поднятии челюсти этого страшного механизма, но все бесполезно. Мое счастье, на сдавивших ногу дугообразных полосах кованого железа не было шипов. Видно, у доморощенного мастера не хватило умения, а то и просто поленился приделать их для верности. Так что мне хоть в чем-то повезло.

В это время медведь, убедившись в тщетности освободиться из капкана, вновь поднялся на задние лапы с явным намерением добраться до меня. И тут я вспомнил о ружье и, приставив приклад к плечу, попробовал прицелиться. Зверь словно почуял, чем грозят ему два ствола, пляшущие в моих руках, и неожиданно лег на землю, а потом ловко сполз в вырытую им яму. И вдруг позади себя я услышал громкий собачий лай, решив, будто ко мне подоспела подмога из деревни, глянул назад, но то оказался не кто иной, как хромающий ко мне Джой, издающий яростное и потому хриплое тявканье. До этого мне просто не приходилось слышать подобной злобы в его голосе, а тут он буквально на глазах преобразился, шерсть на загривке у него вздыбилась, и он неудержимо двигался в сторону залегшего в свое убежище зверя.

— Джой, ко мне! — закричал что есть силы, хорошо понимая, чем грозит необученной собаке встреча с противником, многократно превосходящим пса в силе, весе и хитрости.

И тот послушался, прискакал к моему лицу и внимательно глянул мне в глаза, как бы спрашивая, какие будут дальнейшие указания. Его преданность вызвала у меня прилив сил, и теперь уже я сам попробовал встать на ноги, но не удержался и рухнул обратно на землю. Поняв, что самому снять капкан с ноги вряд ли смогу, решил подползти вместе с ним ближе к машине и потянул за цепь, одно из звеньев которой было наглухо приковано к основанию адского механизма. Цепь оказалась достаточно длинной, не меньше двух метров и другим концом пристегнута к березовому бревну, лежащему поблизости в кустах.

Насколько помню, охотники зовут такое приспособление «потаск», поскольку бревно тащится за пойманным зверем и не дает ему далеко уйти. И только тут до меня дошло, мой собрат по несчастью, прицеплен точно к такому же бревну, но по какой-то причине не может сдвинуть его с места. Внимательно посмотрел в его сторону, где продолжал сидеть в своем укрытии бурый пленник, и понял, его бревно застряло меж двух березок, которые и помешали ему добраться до меня. Аж пот пробил от такого открытия! А если он сообразит и двинется в обратную сторону, то бревно потащит за собой, а там… Нет, об этом лучше не думать. Всяческий охотничий азарт исчез из меня после того, как сам оказался пленен, словно какой зверь. Мысль работала лишь в одном направлении: как быстрее доползти до машины, а потому потянул за цепь, и бревно слегка подалось. Напрягся, и через какое-то время оно уже лежало рядом со мной. Был бы вместе со мной топор, который легкомысленно оставил в машине, мог бы перерубить его и снять треклятую цепь. Но… Джой явно принести мне его не догадается, потому придется ползти. Кинул взгляд в сторону медведя и к моему неудовольствию тот вновь выбрался из ямы и поглядывал в нашу с Джоем сторону с вполне определенным желанием. Больше я в его сторону не глядел, а полз, останавливался, подтаскивал бревно и вновь полз.

Абзац шестой

Сколько у меня ушло времени, чтоб добраться ползком до машины, сказать не берусь. Полчаса, час, а может, и все два, но вот я уж сижу, обливаясь потом, на подножке уазика и вставляю ключ в замок зажигания. Мотор взревел, и тут послышался громкий рык медведя. Но не такой, как раньше, злобный и яростный, а, как мне показалось, почему-то печальный.

Ружье, которое вопреки предсказаниям некоторых драматургов, так и не выстрелило, я прицепил к брючному ремню и дотащил вместе с бревном до машины. Теперь все было делом техники: вытащил из-за сиденья топор и с особым рвением перерубил ненавистный потаск. Первым делом подсадил в машину пса, ни на шаг не отходившего от меня. Он отлично справился со своей задачей, и, думается мне, именно его появление каким-то странным образом подействовало на медведя и заставило залечь в яму. Почему? Не знаю, не ведаю, да, если честно, и знать не хочу. Факт остается фактом, Джой не испугался лесного чудища, каким тот ему наверняка показался и не забился, в кусты или там под машину. Вот что значит истинное чувство любви и преданности. Он и на этот раз поступил по неписаным правилам кодекса собачьей чести, встав рядом с хозяином. И, уверен, кинься медведь на меня, пес не задумываясь бросился бы на него, наверняка понимая, чем это ему грозит.

А вот управлять машиной с помощью одной ноги оказалось не так-то просто. Но и здесь нашел выход, отжав сцепление прикладом ружья, а свободной ногой управлялся с педалью газа, так и въехал к себе во двор, радуясь незакрытым воротам. От капкана легко избавился, безжалостно перепилив его оказавшейся на веранде болгаркой. Осмотрел ногу и понял, одним хромым в моей деревне стало больше. Что же это за напасть такая? Причем на дурацкое совпадение все эти чудеса никак не походили. Тут что-то большее, а что, сказать не берусь… Промысел Божий, как объясняли в древних летописях всяческую напасть наши предки. Если Его помыслы идут вразрез с нашими, людскими, тут есть над чем задуматься. Только вот думать придется долго, с первого раза загадка сия не разгадывается.

…Вечером позвонил Сабрине и сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Я предложил ей больше не встречаться. Через несколько дней объявился Дед и с ним два мужика на мотоцикле с коляской. Все вместе они проехали в сторону леса по той самой дороге, что и я пару дней назад. Но вернулись почему-то неожиданно быстро, высадили Деда возле моего дома, а сами укатили обратно в город.

На мой вопрос, где они были, старик ответил, что проверяли капканы, но медведя в них не оказалось, видно, ушел, каким-то образом освободившись. Мне Дед никаких вопросов не задавал, ни о чем не спросил и вскоре поплелся, все так же прихрамывая, к дому гостеприимной Галины. Потом приостановился и, чуть повернувшись в мою сторону, сообщил:

— А мужик-то тот, о котором думали, что сгорел, нашелся, однако… Пока мы в доме сидели, за ним баба евойная из города прирулила. К нам заглянула, а Васьки то ее нет. Она в баню. Он там и дрыхнет. Растолкала и айда обратно. Закрыла его дома, чтоб очухался, аж на неделю, сама на даче жила. Вчерась вот только и объявился… — И Дед уже не без остановок поковылял дальше, и скоро его спина в потертом пиджачке, застегнутом на все пуговички, слилась с начавшими зацветать зарослями лопухов, ровным строем стоявших на плодородной земле перебравшихся в город или на местное кладбище сибирских хлебопашцев. И ничейная теперь земля, словно не дождавшаяся жениха невеста, отдалась цепким и жадным до ее нежного тела чужакам. Не пропадать же добру, коль других желающих жить с ней, пусть и без взаимности, не нашлось.

А мы с Джоем остались сидеть на лавочке… И каждый думал о своем: он поглядывал на забор, где давно почему-то не появлялись сварливые сороки; а я смотрел вслед неторопливо идущему по деревенской улице Деду и думал, кто меня позовет к себе, когда доживу до его возраста…

А если этого не случится, не пропаду. Возьму Джоя, и мы пойдем дорогами, где нет машин и ненавистных светофоров, капканов и других выдуманных кем-то безжалостных приспособлений против всего живого. Мы пройдем мимо сборищ людей, занятых наиважнейшими делами; мимо монументальных храмов, обряженных в золото и мрамор; мимо особняков с решетками на окнах; мимо дымящих труб каких-то там производств; мимо вырубленных лесов и свалок; мимо мертвых деревень; мимо обмелевших рек и оставим все это миру, живущему без любви.

Я знаю, Джой с его обостренным обонянием рано или поздно приведет меня в страну, где сокрыто дарованное нам Богом чудо радости и свободы. Где нет иных законов и правил, кроме одного — правила любви… Там нас давно ждут, примут и вылечат от неизлечимой болезни, зовущейся безверием.

17 февраля 2017 г.