Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон

Глава 2

Этой зимой жители Хравнефьорда не испытывали недостатка в новостях. На праздничных пирах, которые с приходом йоля зашумели в каждой мало-мальски уважающей себя усадьбе, увлекательные беседы не смолкали день и ночь. Угощений тоже пока хватало, так что подданные Хельги хёвдинга могли считать себя самыми удачливыми людьми на всем Квиттинге.

Хельга чувствовала себя совсем счастливой. Чувства счастья и радости были нередкими гостями в ее душе, но сейчас она точно знала, чему радуется (по крайней мере, думала, будто знает). На йоль ожидался в гости Гудмод Горячий со всеми домочадцами, и она с нетерпением ждала новой встречи с Брендольвом. Они с ним и раньше дружили, Хельга привыкла к нему, как к брату, и скучала, когда он уехал. Повзрослевший и изменившийся, он после возвращения вызвал у нее не меньше любопытства, чем радости. От них уехал семнадцатилетний подросток, в котором она видела товарища по играм, а вернулся взрослый мужчина с бородой! Брендольв раздался в плечах, и голос у него стал ниже, гуще. Только когда он смеялся, в нем прорывалась прежняя искренняя звонкость, и Хельга узнавала прежнего Брендольва, но не упускала из виду и нового – короче, их стало как бы два! Все это было так занятно и восхитительно, что Хельге хотелось смеяться, и она смеялась, и домочадцы улыбались ей, не зная о причине веселья. При мысли о Брендольве Хельга чувствовала, что ей преподнесен изумительный подарок, что в ее жизни появилось что-то свежее, что-то такое, что все изменит. Она выросла, окруженная любовью домочадцев и соседей, но сейчас появился человек, способный и готовый любить ее как-то по-иному, чья любовь могла дать ее жизни какие-то иные, новые дороги. Тонким женским чувством Хельга угадывала, что их детская дружба с Брендольвом может развиться во что-то большее, и это наполняло сердце глубокой, искрящейся, многогранной радостью.

Но если он так изменился, то и для нее самой тоже прошли четыре года! Как проснувшись, Хельга и в себе самой заметила перемены. Раньше у нее не было будущего, потому что она о нем не задумывалась; один день переходил в другой такой же, и Хельга не ждала перемен. А теперь она их ждала, и тихий, глупый и такой сладкий восторг неприметно кипел в ней, как крошечный родничок под камнем.

Чтобы время бежало побыстрее, Хельга с раннего утра принимала деятельное участие в подготовке к пиру; ей хотелось делать десять дел разом, но не хватало терпения довести до конца хотя бы одно. То она гремела котлами среди служанок на кухне, то волокла из сундуков дорогие ковры, которыми покрывали стены в дни самых больших праздников; развернув ковер, она принималась с увлечением рассматривать вытканные на нем подвиги Сигурда или повесть о создании мира, позабыв, что ковер-то надо вешать на стену. Приезжали гости, и Хельга бежала встречать; она обожала гостей, и чем больше народу собиралось в усадьбе, тем веселее ей было. Она всех расспрашивала о новостях, задавала вопросы и тут же забывала ответы, но никто на нее не обижался, потому что она так искренне радовалась людям, что даже бедные бонды чувствовали себя уважаемыми и желанными гостями. Маленькая и хрупкая, она ухитрялась заполнить собой, своим голосом и смехом всю огромную усадьбу.

– Пахнет весной! – ликующе кричала она, в полдень выйдя зачем-то во двор и тут же забыв зачем, увлеченная и опьяненная блеском чистого зимнего солнца. – Даг! Где ты! Сольвёр, бабушка! Эйк, иди послушай… то есть понюхай! Я вам говорю – пахнет весной!

Домочадцы только посмеивались, продолжая заниматься своими делами. А Хельга блаженно зажмурилась, сбросила с головы капюшон, подставила лицо мягкому, нежаркому солнечному лучу. Должно быть, на углу дома солнце чуть-чуть прогрело землю, и Хельга улавливала слабый, тонкий, но такой восхитительный запах талой воды и мокрой земли. Этот запах дарит сразу так много: закрой глаза – и увидишь весну во всем ее блеске, ослепительное солнце, прозрачные ручьи с пестрыми камешками, голубое небо в лужах, черный, изъеденный, умирающий лед, готовый выпустить на волю живую, дышащую землю, первые влажные ростки, которые тем и хороши, что обещают впереди расцвет… В воображении все это было так близко, что Хельга даже удивилась, когда открыла глаза и увидела широкие пятна белого снега на горах за фьордом, блестящие уверенно и гордо. Низкое солнце вот-вот спрячется – еще только йоль, до весны долгие месяцы…

Но в сердце Хельги весна уже дышала и пела. В округе про нее говорили, что она, наверное, из рода альвов*. Хельге нравились такие слова, но она только смеялась и не верила: как же она, дочь Хельги хёвдинга, может оказаться из рода альвов? Ее не принесло морем в золоченом щите вместо колыбели, ее не нашли, новорожденной, возле ручья у корней ясеня, ее не оставила неизвестная женщина, зашедшая переночевать. Она родилась здесь, в этом доме, и ее отец, ее мать, их предки во многих поколениях были хорошо известны на восточном побережье. И даже при ее рождении никто не заметил, чтобы вошедшие норны* спряли золотую нить и привязали ее к палатам луны.[8] «Просто не умели как следует смотреть! – говорил корабельный мастер Эгиль Угрюмый. – Уж я бы не проглядел, окажись я тогда здесь! Тебе, Хельга, как видно, достался дух альва!» – «Да разве так бывает?» – смеялась Хельга, впрочем, довольная таким решением. «Еще как бывает! – горячо уверял Эгиль, а ему стоило верить. – Человек – самое удивительное создание во всех девяти мирах.[9] Он может быть каким угодно и даже сам не знает всей правды о себе. Ему может достаться дух альва, а может – тролля. С ним может быть все, даже такое, чего ни с троллями, ни с альвами, ни даже с самими богами не бывает». – «Что же?» – «А то, что тролль он и есть тролль, альв он и есть альв. Боги создали их раз и навсегда, стать другими они не могут. А человек может наработать в себе дух того или другого. Или обоих сразу, да в такой смеси, что сам Локи* не придумает хитрее. Каким ему быть – человек выбирает сам!»

В такие сложности Хельга не вдавалась, но слова корабельщика о том, что с человеком может быть все, казались ей очень правильными. И она жила, с веселым и жадным любопытством впитывая в себя мир, и он все шире раскрывал перед ней свои сокровища, такие, что лежат под ногами и ждут лишь внимательного взгляда. Кто пробовал заглянуть в камень? В простой обломок серого гранита? Он только на первый взгляд серый. В нем есть тоненькие черные прожилки, похожие на дорожки для очень-очень маленьких ног, есть прозрачные белые зернышки, как окошки внутрь чудесного дома, и даже в серых зернышках поблескивают какие-то таинственные искры, приглашая заглядывать еще глубже. И шероховатость его что-то шепчет кончикам пальцев – только слушай… И вот уже нет никакого серого камня, а есть целый мир, который так удобно держать в руке и который тихонько дышит у тебя в ладони, давая тебе чувство немыслимой огромности и глубины… Единственное, что в представлении Хельги не могло быть истиной, так это слова «этого не может быть».

Гости из усадьбы Лаберг не заставили долго ждать себя, и все оставшееся время Хельга не отходила от Брендольва. Всему семейству хёвдинга Брендольв привез подарки. Хельге и Мальгерд хозяйке достались цветные заморские ткани, серебряные браслеты и ожерелья тонкой говорлинской работы, по связке черных соболей. Хельга ахала и охала, звенела серебром, гладила мех и мягкий шелк, изумляясь всей этой красоте и не веря, что это подарено не кому-нибудь, а ей.

– Должно быть, ты немало заплатил за это! – приговаривала фру Мальгерд, покачивая головой. Ей было приятно, что бывший воспитанник Хельги хёвдинга так уважает их, но по привычке наставлять его наравне с собственными внуками она не могла одобрить такое расточительство. – На все это можно купить корабль!

– И нанять дружину на целый год! – со смехом подхватил Брендольв, который был рад щегольнуть щедростью. – Не печалься, бабушка! Я ведь покупал все это не у кваргов, а у самих говорлинов, там это подешевле.

– Ты мне расскажешь, как там? – просила Хельга, уже забыв о подаренных сокровищах и всем сердцем желая послушать о заморских землях. – Как там живут?

– Надо все это убрать. Собери, Сольвёр, – распорядилась фру Мальгерд, нашаривая в связке нужный ключ.

– Ах, бабушка, ну можно, я оставлю себе хоть что-нибудь! – взмолилась Хельга.

После недолгих уговоров фру Мальгерд разрешила ей надеть подаренное ожерелье, и довольная Хельга сама потащила остальные подарки в сундук под замок. Брендольв смотрел ей вслед, улыбаясь и неопределенно покачивая головой. Четыре года назад он оставил здесь двенадцатилетнюю девочку, хорошенькую, подвижную, веселую. Сейчас девочка подросла, и в первый миг Брендольв удивился – ему казалось, что без него в Хравнефьорде ничего не может измениться. И все же эта перемена – к лучшему. Ведь сам он повзрослел, из подростка стал мужчиной, и ему веселее было иметь дело со взрослой девушкой, чем с ребенком. А если эта девушка расположена к нему так же, как прежняя девочка, – что может быть лучше? Брендольв радовался, что в душе дочь его воспитателя так мало изменилась. Ни для кого не составляло тайны, что Гудмод Горячий и Хельги хёвдинг думают породниться, и Брендольв давным-давно знал, что за женой ему не придется ехать далеко.

И все же недаром именно она первой узнала его там, на берегу! Вспоминая об этом, Брендольв улыбался, душу согревало предчувствие будущего счастья. Не зря она узнала его и так смело вышла вперед!

Однако вечером, когда все гости собрались и расселись за пиршественными столами, Хельга сидела рядом с бабушкой чинно и важно, как и подобает взрослой дочери могущественного хёвдинга. Может быть, наставления бабушки, а может, непривычная тяжесть узорчатого ожерелья на груди произвели эту перемену, и сейчас, когда она не бегала и не смеялась, Брендольв ясно увидел, что его подружка все же повзрослела. Нарядная и спокойная, с расчесанными волосами, с вышитой золотом лентой на лбу, она выглядела очень красивой, и Брендольв подмечал, что многие мужчины бросают на нее многозначительные взгляды. Но Хельга не гордилась своей красотой: просто она устала за день и теперь была довольна, что может сидеть на месте и при этом видеть и слышать сразу всех.

– Должно быть, ты, Брендольв, там за морем ходил в разные походы? – расспрашивали гости. – Расскажи нам, что ты там повидал.

Рассказывать Брендольв любил и не заставлял себя долго упрашивать. За эти четыре года он подолгу жил у конунга кваргов, провел одну зиму в говорлинском городе Ветроборе (даже его название Хельга повторила только с третьей попытки), однажды плавал к уладам и много раз измерил побережья Морского Пути.

– Наверное, тебе не очень хотелось возвращаться домой! – говорили слушатели, завидуя его путешествиям. – У нас-то тут никогда ничего не случается! Ты мог бы добыть еще больше богатства и славы!

– Самая большая слава теперь здесь! – ответил Брендольв. Хельга, привыкшая к тому, что даже о самых опасных событиях он рассказывает с улыбкой, удивилась, до чего серьезен он стал при этих словах. – Я еще летом услышал, что конунг фьяллей решил испытать прочность наших щитов. А раз так, я решил вернуться. Где же добывают славу, как не на войне? А война теперь у нас на носу, так что за славой не надо ездить далеко!

– Вот это верно! Теперь уже совсем близко!

Гости загомонили: об этом каждому нашлось что сказать. В усадьбе Тингваль жили сейчас несколько человек из тех, кто бежал с Квиттингского Севера от фьяллей и раудов. Разговор свернул на войну, и Хельга тоскливо вздохнула. Она уже много раз слышала о битвах и пожарах усадеб, и лица людей, которые все это видели своими глазами, наводили на нее давящую тоску. Хельге не хотелось верить, что так бывает, что в этом прекрасном мире, где даже в первый день йоля уже пахнет весной, есть кровь и дым пожаров. Смерть, которой никто не хотел и не звал. Обездоленность безо всякой своей вины. Что-то дурное, что никак нельзя поправить. Весь ее мир дрожал и ломался при мысли об этом, впечатлительной душе казалось, что и ей самой не миновать подобной участи.

Хельга не хотела так думать. Обводя глазами просторную гридницу, она старалась утешить себя, уцепиться за что-нибудь надежное. Ведь Хельги хёвдинг – такой могущественный человек, у него столько дружины, столько друзей и родни! У них такая большая усадьба, такой крепкий дом, где на столбах возле почетных сидений вырезаны подвиги Одина и Тора*, а стены увешаны пестрыми коврами и дорогим оружием. И сколько лиц – знакомых, веселых, уверенных. Ее благополучие ограждала прочная каменная стена, и все же Хельга не могла избавиться от беспокойства.

– Лучше бы поговорили о чем-нибудь другом! – шепнула она бабушке.

– Это было бы хорошо, – согласилась та. – Но эта война есть на самом деле, и тебе надо привыкнуть к этому. Мы не знаем, что нас ждет, а если и знаем, то ничего не можем изменить.

Хельга не ответила. Слова бабушки почему-то показались ей обидными. Почему не можем изменить? Хельга знала немало саг и преданий о том, как даже очень доблестные люди становились жертвами злой судьбы, но не хотела им верить. Наверное, и Сигурд Убийца Дракона сумел бы что-нибудь поправить в несчастьях своей жизни, если бы очень захотел. Отец, Гудмод Горячий, Даг, Брендольв – такие красивые, сильные люди! Не может быть, чтобы судьба их была зла, а они не могли ничего изменить!

– А я уже слышал, что и у вас тут завелись немалые опасности! – весело сказал Брендольв. Хельга повернулась к нему и встретила задорный, блестящий в свете факела взгляд. – В наших местах завелись тролли, да?

Гости засмеялись: благодаря приезду самого Брендольва многие позабыли о происшествии с лошадью Кнёля, а теперь, когда вспомнили, событие показалось скорее смешным, чем тревожным.

– Ты прав, родич! – в противоречии с общим смехом сердито крикнул Ауднир, брат Гудмода. – Никто, кроме тролля, не смог бы так нагло отнять у людей добро! И я с ним посчитаюсь, будь это хоть великан!

Ответил ему новый взрыв смеха: следовало понимать его как одобрение доблести Ауднира. Но он даже не улыбнулся. Ауднир был серьезным человеком. Младший сын, он унаследовал не так уж много из отцовского состояния, а хотел бы иметь все. Поэтому он неустанно копил богатство, каждое лето ездил торговать. Поговаривали, что он не стесняется и грабить встречных, но только тогда, когда его силы безусловно превосходят противника. Именно поэтому Ауднир не хвастался своей доблестью, и его за глаза звали Аудниром Очень Осторожным. Также его можно было назвать и Аудниром Бережливым, так как ни единое зернышко у него не пропадало. Словом, он намеревался обязательно оправдать свое имя.[10]

– Я тоже видел тролля! – подал голос один из гостей, когда смех поутих.

Гости с готовностью обернулись, надеясь еще посмеяться. Это заговорил Тран, один из мелких бондов, живущий поблизости от усадьбы – длинный худощавый человек с вытянутым лицом и жидкой рыжеватой бородкой. Вид у него был всегда грустный, он считался человеком разумным и отвечающим за свои слова. Поэтому, когда он сам набирался смелости открыть рот, его соглашались слушать даже на таких больших пирах.

– Где ты его видел? Не во сне? На Седловой горе? И он тебя тоже ограбил? – посыпались со всех сторон веселые расспросы.

– Нет. – Тран покачал головой, потом кивнул, так что поначалу было не вполне ясно, на какой вопрос какой ответ он дает. – Да. Я видел тролля не на горе, а в поле, возле осинника. Он меня не ограбил, а просто украл немного брюквы. Вернее, это даже была троллиха. Со мной были Бротт и мать, они могут подтвердить. Они тоже видели. Это была троллиха – такая худая, маленькая, сгорбленная. И очень злобная. Она вытаскивала брюкву, когда мы подошли. А потом пустилась бежать. Так быстро, точно у нее три ноги. Моя мать видела, что на руках она держала ребенка… то есть тролленка. Маленького, сморщенного и с острыми ушками. Она обернулась на опушке и посмотрела на нас… Великий Один! Бротт потом до самого дома не мог слова сказать. У нее такие глаза… Такими глазами съесть можно.

Теперь никто не смеялся. Гридница молчала, и каждому виделась опушка осинника, зловещая фигура троллихи, пристальный и сумрачный взгляд иной жизни…

– Наверное, это жена того тролля, что ограбил тебя, Ауднир хёльд, – серьезно сказала среди тишины одна из гостий, фру Кольфинна из усадьбы Нордли – Северный Склон. – И у них тролленок. Раньше здесь таких не было. Целое семейство! И они поселились у нас!

Гости качали головами. Не слишком связный рассказ Трана показался очень убедительным. И никого не порадовали такие новости. Целое семейство троллей! Только этого не хватало!

– Правда, если она и взяла что-то, то совсем немного, – добавил Тран, будто хотел попросить извинения за троллиху. – Там было рассыпано на земле немного брюквы… И тронула она только самый верх.

– Но ты сжег эту брюкву? – строго спросила фру Мальгерд. Тран грустно кивнул, и она добавила: – Нельзя есть ничего, к чему прикасались тролли. И трогать не надо!

– Я завтра же велю убрать с полей все овощи в усадьбу! – озабоченно сказала жена Гудмода, фру Оддхильд. – Ведь там совсем рядом наше поле!

Гости одобрительно загудели, каждый стал прикидывать, как ему обезопасить свое собственное добро от троллей.

– Великий Один! – всплеснула руками еще одна женщина. – Да ведь тролли плодятся быстрее зайцев! Скоро у нас тут будет целая стая!

– Это они вылезли из-под камней, потому что йоль! – с видом знатока добавил Марульв Зануда. Свое прозвище он получил за то, что вечно провозглашал истины, известные каждому ребенку. – Пока солнце слабое, троллям раздолье!

– Надо устроить облаву! – тут же предложил Тьодорм Шустрый, прозвище которого отражало его нрав, и вскочил на ноги, точно уже хотел бежать куда-то. – Прямо сейчас, пока нас собралось так много! Пойдем все вместе и прогоним троллей, пока они не успели расплодиться! Что скажете? Разве я плохо придумал?

– Это отлично придумано! – воскликнул Гудмод Горячий, и Тьодорм расцвел, видя, что его поддержал самый знатный из гостей. – Давненько мы не забавлялись охотой на троллей!

Гудмод рассмеялся: он был человеком увлекающимся и легко загорался новой мыслью. Гости засмеялись тоже: подобных забав не бывало отроду. Но некоторые сидели с обеспокоенными лицами: новости казались неподходящим предметом для шуток.

– Не следует так торопиться! – подала голос фру Мальгерд. Шутки шутками, на то и пир, но горячим головам нельзя позволять увлекаться. – И тем более во время йоля. Сейчас тролли сильнее людей. Подождем немного, пока солнце наберет силу.

– А тебе, Брендольв, после заморских походов какие-то жалкие тролли нипочем? – подзадорила своего товарища Хельга. Разговоры о троллях вызвали в ней восхитительную смесь ужаса и любопытства, и она только и вертела головой от одного говорившего к другому. Вот бы повидать хоть одного тролля! Хоть маленького!

– После заморских походов мне не очень-то верится в троллей! – с ласковой снисходительностью ответил ей Брендольв. Все-таки она еще совсем девочка! – Я повидал много всяких бед, которые существуют на самом деле. И троллей я бы оставил пугливым детям.

Гридница обиженно промолчала. Не слишком ли сын Гудмода стал задирать нос после своих походов?

– Пока не увижу тролля своими глазами, не поверю, – добавил Брендольв.

– А кто же это был, по-твоему? – стали расспрашивать его.

– Какие-нибудь бродяги, беглецы с севера, – пришел на помощь товарищу Даг. – Мало ли сейчас людей, которые из-за фьяллей потеряли дом и все добро? Им же надо где-то жить и что-то есть. А много ли они могут раздобыть в лесу зимой?

– Я еще удивился, что у вас тут так мало разбойников, – подхватил Брендольв. – Пока я плыл домой, был готов услышать, что у вас тут ни одна дорога не спокойна и ни один погреб не чувствует себя в безопасности.

– За свои дороги и погреба мы сумеем постоять, – уверил его Хельги хёвдинг.

– Мы принимаем всех, кто просит гостеприимства, – негромко добавила фру Мальгерд.

Гости загудели, стали переглядываться. Все видели беглецов с Квиттингского Севера, но не все принимали их. Многие, завидев у ворот изможденных путников с нелепыми остатками домашнего добра, совали им что-нибудь из еды и торопились спровадить подальше, отводя глаза с чувством брезгливой жалости, пока беда, как зараза, не перепрыгнула на них. Лучше бы совсем не видеть этих, с севера! И больше боялись те, кому было что терять.

Ауднир насупился: он всех гнал прочь, приговаривая, что у него не гостиный двор. Он жалел еды для бесконечных побирушек, но еще больше боялся, что те занесут в его дом свою страшную неудачу. То неприятное чувство ненадежности собственного благополучия, которое так мучило Хельгу, в том или ином виде испытывал каждый.

– Будет обидно, если это никакие не тролли! Мы лишимся славного подвига! – с видом притворной грусти протянул Равнир и подмигнул йомфру Хлодвейг, дочери Хринга Тощего, которая сидела к нему поближе.

Девушка улыбнулась, потому что привыкла слышать от Равнира что-нибудь забавное, но на ее миловидном румяном лице отражалось явное сомнение в его правоте. Да кому же в здравом уме нужны тролли!

– Нужно спросить у старой Трюмпы, тролли это или люди, – сказала фру Мальгерд. – Она-то узнает. И тогда мы будем лучше знать, как нам обезопасить себя.

– Я уже думал об этом, – сказал Ауднир. – Уж я-то не упущу случая узнать, кому досталось мое добро! И он мне все вернет, до последнего зернышка!

– Эта старая Трюмпа не лучше тролля! – шепнула фру Кольфинна Хельге, и та кивнула в ответ.

– А скажи-ка, Брендольв, ведь это славный подвиг – прогнать или убить тролля? – сказал Равнир и подмигнул Брендольву. – Такого тебе и за морем совершать не приходилось, да?

– Это верно! – Брендольв засмеялся и подмигнул ему в ответ, а потом посмотрел на Хельгу. – Если здесь и правда завелся тролль, то я знаю кого-то, кто скоро отправится на поиски!

– Я знаю даже двух таких, – подхватил Даг. – А заодно проверю, не ты ли притворяешься троллем, чтобы испытать доблесть добрых бондов.

Брендольв расхохотался, отчасти жалея, что сам не додумался, а теперь поздно.

– И меня! И меня! – Хельга радостно захлопала в ладоши, чувствуя, что такого забавного приключения в ее жизни еще не выпадало. Как все же хорошо, что Брендольв вернулся!

Пир в усадьбе Тингваль продолжался три дня, и эти три дня для Хельги слились в один длинный и восхитительный день. С утра до ночи по всей усадьбе шевелился народ, везде звучали голоса, служанки суетились на кухне, в гриднице не убирали столов. Шум и радостная суматоха, непохожая на обычный порядок, наполняли душу Хельги восторгом, блаженным чувством, что жизнь сильно изменилась к лучшему и навсегда. Это все равно что весна. Жители округи радовались случаю свидеться и обменяться всеми новостями, какие у кого набрались. Кто-то летом путешествовал и теперь имел что рассказать; кто хвастался новыми нарядами, кто толковал сны; вечерами рассказывали саги и пели предания о богах, играли в тавлеи. Фроди Борода посватался к овдовевшей невестке Торхалля Синицы, и вечером отмечали обручение; Бьёрна Валежника помирили наконец-то с фру Арнхейдой из усадьбы Мелколесье, и они пообещали больше не топтать поля друг другу и не портить снасти. Мальчики и девочки, взятые родителями в гости, целыми днями носились по усадьбе и вокруг, наполняя воздух криками и мельканием снежков. Даже ночью в покоях не смолкали разговоры вполголоса – находилось немало умельцев рассказывать страшные саги про мертвецов и еще больше охотников слушать. Усадьба Тингваль жила дружно, и всякий, кто попадал сюда, с каждым вдохом впитывал в себя мир и расположение к людям. Оттого-то здесь никогда не ссорились, оттого-то все соседи так любили бывать здесь. Даже огонь здесь горел как-то по-особенному: всех согревая, но никого не обжигая.

Хельга была бы рада, если бы йоль никогда не кончался. Но время проходит, гости разъезжаются, и остается только смотреть на солнце и считать дни до весеннего Праздника Дис*, когда все повторится в усадьбе Лаберг.

Из грустной задумчивости, которая неизбежно наступает после большого веселья, Хельгу вывела Сольвёр. Утром она отлучалась из усадьбы и вернулась с таинственным и озабоченным видом.

– А я видела кое-кого, кто тащил лошадиный череп! – загадочно сообщила служанка.

– Кого? – Хельга тут же обернулась к ней. Лошадиный череп прямо наводил на мысль о колдовстве. – Куда тащил?

– Куда! – воскликнула Троа, другая служанка. Она шла с вымытыми деревянными ведрами для молока, но остановилась, поставила ведра на землю и воинственно уперла руки в бока. – Куда же еще, как не к старой Трюмпе? Кому еще у нас может понадобиться такое добро!

Работники, женщины, даже кое-кто из хирдманов подходили поближе, прислушивались. Трюмпой звали старуху, которая жила с двумя сыновьями и невесткой в самом дальнем конце фьорда. Она была колдуньей, да и вся семья ее зналась с нечистью, потому их сильно не любили. В другом месте колдунов давно бы прогнали прочь, но Хельги хёвдинг не разрешал этого делать. «Здесь – „мирная земля»! – говорил он. – Здесь находит приют каждый, кто в нем нуждается, и никого мы не будем гнать отсюда! Каждый имеет право жить, где хочет, пока не вредит другим».

– А кто нес к ней череп? – спросил Даг. Брезгливо хмурясь, он все же не хотел пройти мимо: опасностью колдовства нельзя пренебрегать.

– Тот, кто обещал это сделать. Ауднир сын Гейрмода, – ответила Сольвёр и поджала губы. Дескать, вы можете сердиться и даже не верить, но я-то знаю, что сказала правду.

– Это верно! – согласилась Хельга. – Я помню, на пиру в самый первый день Ауднир обещал, что не оставит дела так. Он обещал, что прогонит троллей!

– Это обещал не один Ауднир! – без улыбки, а даже с некоторым беспокойством вставил Равнир (вот уж кто не проходил мимо, если собирались вместе хотя бы три человека). – Помнится, и Брендольв Морской Грабитель, и ты, Даг, тоже что-то такое говорили.

Хельга улыбнулась, опять услышав прозвище, которым Брендольва наградили после недавней шутки. Но на самом деле ей было не до смеха. Даг с беспокойством посмотрел на сестру; у Хельги горели глаза, щеки ярко разрумянились, дыхание участилось, а внутренние концы бровей подрагивали, как крылья бабочки. Она слишком близко к сердцу принимала эти события.

– Значит, Ауднир хочет колдовать! – опять заговорила Троа, и ее круглое полное лицо затряслось от сдерживаемого негодования. – До добра это не доведет! Когда в округе живут колдуны, это никогда не доводит до добра! Если они кого невзлюбят, то могут погубить! И тогда прогонять их будет поздно! Я всегда говорила! И люди говорили! А наш хёвдинг не хочет слушать! Он, конечно, хороший хозяин и мудрый человек, – Троа бросила уважительный взгляд на хозяйского сына – но многие скажут, что напрасно он позволяет Трюмпе и ее родне жить здесь!

Люди молчали, но на всех лицах отражалось согласие со словами женщины. А Хельга вдруг прижала ладони к щекам, с которых разом сошел румянец.

– Я слышу! – шепнула она, глядя на мерзлую грязь двора и не видя ничего. – Я слышу… Она поет… Она будит духов… Я слышу…

– Дождались! – мрачно бросил Равнир.

Сольвёр сделала движение, будто хотела обнять Хельгу, и на лице ее проступило беспокойство, как при виде больного. Но Даг опередил девушку и обхватил сестру рукой за плечи. Хельга уткнулась лицом ему в грудь и затихла. Даг смотрел поверх ее головы на север, туда, где жила старая Трюмпа, и лицо его было таким суровым, словно перед усадьбой стояло целое полчище врагов. Хельга тонко чувствовала перемены погоды, солнечные затмения, обращение луны. И колдовство. Пропетое за три горы отсюда заклинание эхом отзывалось в ее душе, и она дрожала, не в силах защититься от холодного ветра чужой недоброй воли.

Вершину фьорда венчала гора, которую так и называли – Вершина. Кое-где она поросла еловым лесом, но в основном каменистые склоны оставались открыты, и даже трава здесь не росла. Поэтому вокруг Вершины никто не хотел селиться, и старая Трюмпа, явившаяся сюда лет тридцать назад, пока муж ее был еще жив, выбрала это место для жилья. Никто не понимал, каким образом ее муж в одиночку, всего за одно лето, сумел построить избушку из толстых елей, которая стояла вот уже тридцать лет, низкой дверью на север,[11] похожей на провал беззубого старческого рта. Наверное, здесь не обошлось без колдовства. «Тролли ей помогали!» – говорили люди, и Хельга, бывало, смеялась, воображая несчастных остроухих троллей, изнемогающих под тяжестью огромных бревен. Никто не знал, как Трюмпа растила своих сыновей, родниться с ними никто не хотел. Когда прошел слух, что один из них женился, все были уверены: он взял в жены троллиху. Правда, кое-кто встречал его жену возле моря, но от разговоров она уклонялась, чем укрепляла подозрения. Само собой понятно, что жители округи старались не приближаться к Вершине, где обитало это семейство.

Только Ауднир Бережливый, младший брат Гудмода Горячего, изредка наведывался в жилище Трюмпы. Старуха действительно умела колдовать и могла помочь кое-чем: отыскать пропавшую корову, направить косяки рыбы прямо в сети. Она умела даже прогонять болезнь от скотины, а если при этом заболевала лошадь у кого-то другого, то это Ауднира не заботило.

Сегодня он пришел уже во второй раз и принес то, что Трюмпа велела принести – лошадиный череп. Выставив из дома всех трех домочадцев и даже самого Ауднира, старуха села на пол возле очага, положила себе на колени ореховую жердь и особым ножом принялась царапать на ней заклинания. Длинные цепочки рун вились, как змеи, и самому Аудниру, когда он увидел работу старухи, стало не по себе. А Трюмпа была очень довольна: она всегда радовалась, когда Ауднир приходил к ней по делу и давал случай показать себя.

– Теперь-то троллям не поздоровится! – хихикала она, моргая красными веками без ресниц. На первый взгляд старуха не казалась зловещей, и только потом, когда разглядишь мелкую недобрую суетливость в ее морщинистом лице и движениях, становилось неприятно. – Теперь-то они узнают, как воровать чужих лошадей! А когда лошадь найдется, ты отдашь ее мне, да?

Моргая, Трюмпа повернулась к Аудниру и попыталась поймать его взгляд, но он торопливо кивнул, пряча глаза. Целая лошадь сначала показалась ему слишком большой платой за колдовство, но потом, когда пошли слухи, что тролли воруют овощи, он решил, что от них надо скорее избавляться, чтобы со временем убытки не превысили цену лошади.

Бормоча, старая Трюмпа пошла со двора. В одной руке она несла лошадиный череп, а в другой волокла ореховую жердь. Конец длинной жерди царапал мерзлую землю, слышалось шуршание, будто ползет дракон. Небольшой, но очень опасный. Ауднир моргнул, затряс головой: ему вдруг показалось, что облик старухи – только морок, а на самом деле это какое-то совсем другое существо, нечеловеческое и опасное. Не стоило сюда приходить… И связываться с ней вообще не стоило… Тролли с ней, с лошадью… Лучше бы хёвдинг их прогнал… А не хочет – и не надо. Могут же все четверо, старуха с сыновьями и невесткой, случайно все вместе упасть в море? Еще как могут – склон крутой горы кончается обрывом…

Склон горы от избушки до самой вершины представлял собой сплошную каменную пустошь. Старуха отошла уже довольно далеко и казалась совсем маленькой – вроде усталой старой мыши, за которой волочится длинный хвост. Неприятное чувство прошло, Ауднир нахмурился: нет, спускать троллям-грабителям нельзя. Пусть колдует. И лошади не жалко. Так и так ее не вернуть – если она не попадет к старухе, то останется у троллей. Пусть жрет, старая крыса. Может, подавится.

Ауднир колебался: пойти следом или не пойти? Как всякий достойный человек, он презирал колдовство, занятие злых женщин. Наряду с презрением в глубине души жила боязнь, а с боязнью боролось чувство хозяина, привыкшего проверять, как выполняется оплаченная работа. Ауднир шагнул вслед за старухой, но из-за угла дома вдруг выскользнула неслышная тень. Вздрогнув, Ауднир обернулся: это была невестка Трюмпы, та самая, что взялась неизвестно откуда.

– Не ходи туда, – негромко и невнятно, почти не двигая губам, обронила она. Голос ее звучал так глухо, что Ауднир едва разобрал слова. – Духи кинутся на первого, кто им попадется. Не нужно, чтобы это был ты. Тебе и так… Тебя погубит жадность. Напрасно ты это затеял.

– Пошла прочь, отродье троллей! – злобно бросил Ауднир. В нем закипела злоба, он готов был ударить негодяйку, но боялся прикоснуться к ней, как к змее.

Пряча глаза, женщина отступила назад. Она была маленького роста, худая, бледная, с невыразительным лицом и пугливыми глазами.

– Я вижу, – шепнула женщина и коротко глянула на Ауднира, но не в глаза, а на лоб, как будто там под волосами пряталась тайная печать.

Ауднир не успел спросить, что же она видит, как женщина опять опустила лицо и метнулась в дом. Да пропади она пропадом со своими бреднями!

Раздраженно хмурясь, Ауднир посмотрел на склон горы. Трюмпа уже находилась на самой вершине, где установила ореховую жердь, зажав нижний конец между большими камнями. Длинный лошадиный череп она надела на верхний конец, обернув его зубами к горловеине фьорда. Ауднир содрогнулся: в этом черепе, оставшемся от сдохшего год назад рабочего коня, теперь жили злые духи. Это они скалили крупные желтые зубы, это они норовили сожрать все, что дышит и движется там, внизу… Хотелось спрятаться куда-нибудь от этого оскала, от пустого взгляда сквозных глазниц, но войти в дом колдунов Ауднир не решался. Холодная слабость выползла откуда-то из живота и сковала его, и он стоял перед дверью, сжимая в ладони амулет, не в силах оторвать взгляда от черепа на жерди и маленькой серой фигурки, которая суетилась между камнями.

Старая Трюмпа тем временем набросила на голову полу своей грубой серой накидки и медленно двинулась вокруг жерди, направляясь против солнца. Каждый раз, сделав мелкий шажок, она останавливалась и топала ногами по земле, будто хотела разбудить что-то скрытое в темных каменных глубинах.

– Духи подземные, духи подгорные! – выкрикивала она, то повышая голос, то понижая, словно хотела голосом расшатать что-то огромное и неповоротливое. – Тролли лесные, племя камней! Зову вас, проснитесь! Услышьте меня! Зову на добычу, зову на поживу! Услышьте меня! Пусть тот, кто взял лошадь, не знает покоя! Гоните его, кусайте его! Рвите его! Пусть он бежит без оглядки, если сумеет! И нет вам покоя, подгорные тролли, пока он живет здесь! Я заклинаю вас именем Имира! Именем Видольва, и Видмейда, и Ангрбоды, и Сколля, и Гати! А кто ослушается меня, тот будет съеден Гармом![12]

Старой колдунье не требовалось складывать особых заклинаний: она полагалась на силу вырезанных рун, на лошадиный череп и ореховое дерево, а еще больше – на свою способность будить и направлять скрытые силы земли и камней. Она думала о духах гор – и приближалась к ним; она обращалась к ним – и они ее слышали; она приказывала – и они выполняли ее желание. А приказывать она умела только одно: беспокоить и гнать. Сама душа старухи была вечно беспокойна и голодна, и за долгие годы ненасытная колдунья хорошо научилась бросать свое беспокойство на другого – на человека, на зверя, на духа. Разлад прилипчив, он везде найдет щелку! Он расшатает любую стену, он подроет любую гору! Он тоже вечно голоден, надо только позвать его и указать дорогу. Старуха звала, и тролли, слыша знакомый голос, визжали в жадном нетерпении: прежняя добыча доставляла им новую.

Холодный пронзительный ветер загудел над вершиной, стал раскачивать лошадиный череп. Вокруг Трюмпы вились стаей невидимые существа, знакомые и неведомые, мнимо покорные и явно опасные. И уже она не властна была над вызванными силами; пробудившиеся, теперь они кружили ее в своем хороводе, и она кричала, не помня себя, как часть чужого мира: холодного, бессмысленного, жадного, как лавина из снега и камня.

Ауднир смотрел, как старуха мечется и прыгает вокруг жерди, точно в нее вселился тролль. Нет, сотня троллей! Ему хотелось закрыться руками от ветра, режущего, бросающего дрожь в каждый сустав, словно в нем летят все недуги, какие только есть. Ветер доносил обрывки пронзительных криков, но это был не голос Трюмпы. Это визжала и выла целая свора троллей, готовая накинуться на жалких человечишек, которые добровольно отдали себя им во власть.

Да, но он-то пришел сюда не затем, чтобы любоваться судорогами безумной старухи и слушать ее тошнотворные завывания! Хватит. С усилием стряхнув оцепенение и взяв себя в руки, Ауднир повернулся и пошел прочь от избушки, словно спохватился и удивился, зачем оставался тут так долго. Можно не сомневаться: если Трюмпа берется за колдовство, то делает дело как следует. Ауднир все ускорял шаг, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Вслед ему скалил зубы лошадиный череп, раскачивался, угрожая пуститься вдогонку.

Внезапно налетевший ветер рванул крышу, избушка содрогнулась. Атла вздрогнула тоже, как будто составляла одно целое со своим случайным пристанищем. Выронив ложку, которой мешала в котелке, она судорожным движением обернулась к двери: показалось, что прямо сейчас в избушку ворвется что-то огромное и страшное. Вальгард, дремавший на своей лежанке, открыл глаза и сел, резко втянул ноздрями воздух. Все это: шквал ветра, содрогание избушки, движение людей – составило один общий порыв, дрожь единого существа, которое чувствует близкую опасность.

Сильный сквозняк пробирал до костей, дым очага пригнуло к полу. Опомнившись, Атла бросилась к двери, на ходу стараясь плотнее запахнуть полысевшую накидку. Схватившись за холодный чурбачок, заменявший здесь дверное кольцо, она дернула дверь на себя, чтобы получше захлопнуть, и бросила беглый взгляд наружу. Там было не светло и не темно, а как-то серо. Едва миновал полдень, но небо погасло, деревья дрожали, точно боролись с кем-то невидимым. Издали катился вал ревущего ветра, хотелось пригнуться, закрыть голову руками. Испуг мешался с недоумением, и Атла стояла, держась за приоткрытую дверь и стараясь понять, в чем же дело. Странные бури у них на побережье…

«Старик идет!» – вспомнился навязчивый недавний страх, и Атле захотелось вжать голову в плечи. Она боялась глянуть вверх – а вдруг там уже нависла, заслоняя небо, серая громада Старика в развевающемся плаще, жадного до жертв Повелителя Битв, догнавшего их и здесь?

А на полянке перед избушкой прямо на снегу сидело что-то серое, живое. В глаза Атле бросилась круглая голова, знакомое лицо с обвислыми бледными щечками… Тот самый тролль, которого она встретила в лесу, сидел в трех шагах перед дверью и таращил на нее круглые бессмысленные глаза. Только теперь на нем не было шапчонки, и над серой, ржаво отливающей рыжиной шерстью, заменявшей ему волосы, поднимались торчком два длинных и тонких заячьих уха…

Увидев Атлу, тролль пошевелился. Невероятным усилием она дернулась, всем существом стремясь назад, в избушку, но не смогла двинуться. Тролль суетливо и поспешно поднялся на ноги, шагнул к избушке, поднял вверх руки, и Атле померещились вместо рук заячьи лапы. Дрожа крупной дрожью, тролль подпрыгнул на месте, и на его серой морде проступило странное выражение: он словно бы хотел напугать Атлу, но в то же время сам боялся ее до жути. Тролль выглядел так нелепо, что Атле не верилось в реальность происходящего. Ее челюсть судорожно дернулась, обозначая то ли смех, то ли рыданье, горло сжала судорога. Тролль явился сюда не по своей воле, чья-то сила пригнала его и держала за шиворот, не давая убежать. Не думая, только глядя на тролля застывшим от ужаса взглядом, Атла как-то разом почувствовала это. Дикий страх перед этой невидимой силой затопил душу.

А сила была уже здесь. Это она раскачивала деревья, она несла в лицо колючий невидимый снег, она ревела и гудела в небе, бешено мчала облака. У нее отсутствовало лицо, но она была везде.

– Вот чего придумали! – буркнул рядом знакомый голос, и сильная рука швырнула Атлу от порога назад, в глубину избушки. – Сожри вас всех Фенрир*!

Вальгард шагнул через порог наружу, и в руках у него был щит, который он вынес из погибающей усадьбы Перекресток. Не обращая внимания на тролля, не сгибаясь под ветром, он сделал несколько шагов вперед, поднял щит перед собой. Разрезанный надвое ветер завизжал, завертелся вокруг Вальгарда, кусая его сотней ртов и не в силах причинить вреда. Горячие зола и пепел с погасшего очага слепящим вихрем кружились по избушке, Атла закрывала лицо руками, но не могла отвести взгляда от Вальгарда и следила за ним через щелочку между пальцами. Она сидела на полу перед очагом, и мощная фигура Вальгарда за порогом казалась исполински огромной. Он был как Тор, вышедший на бой с великаном, и щит в его руках вызывал в памяти саги о битвах богов.

Истошно визжавший ветер через раскрытую дверь врывался в избушку; вместе с ветром до слуха сжавшейся и дрожащей Атлы стали долетать какие-то неразборчивые, но могучие звуки. Постепенно до нее дошло, что это Вальгард поет. Его голос был так же могуч и дик, как ветер. В этой песне сверкали острые копья молний и проносились тяжелые щиты туч; здесь были стрелы дождей и жаркое дыхание грома. Вальгард ревел и выл, как выла и ревела буря, он грохотал и хохотал, так что жизнь и нежить в испуге пятились, отступали. Теперь Атла почти не дрожала, а просто ждала: она поверила, что Вальгард справится с той силой, которая обрушилась на них неведомо откуда.

В усадьбе Перекресток его звали Вальгард Певец. Женщины посмеивались: никто и никогда не слышал, чтобы он пел. Глупые! Его песни предназначались не для них.

Постепенно ветер утих. Песня Вальгарда тесно переплелась с ним, связала, скрутила и унесла куда-то прочь. Напряженно ловя слухом ее отзвуки, Атла не сразу заметила, как Вальгард вернулся в избушку. Тяжелые шаги вдруг раздались прямо у нее над головой; вздрогнув, она отшатнулась от нависшей темной исполинской фигуры. Сейчас Вальгард казался ей чужим и страшным, почти неузнаваемым. Как испуганный зверек, Атла проворно отползла в дальний угол, чтобы великан ненароком не растоптал ее.

– Больше не будут так забавляться, – сказал Вальгард, опуская щит на пол в углу.

– Кто? – осмелилась подать голос Атла. Теперь, когда все успокоилось, недавний ужас казался невероятным. Уж не померещилось ли ей это все?

– Тот, кто вздумал разбудить всю эту стаю бешеных волков, – ответил Вальгард и сел на лавку, стал шевелить палкой в погасших углях. – Не знаю.

Вспыхнуло несколько искр, потянулся дымок. Атла глубоко вздохнула: человек сидит на лавке и помешивает палкой в очаге. Никаких великанов!

– Не знаю, – вполне по-человечески повторил Вальгард. – Кому-то мы помешали. А в этой земле смирные духи. Тут тихо. Кто-то их разбудил и силой послал на нас.

– А теперь? – недоверчиво спросила Атла.

– А я их послал обратно, – просто ответил Вальгард, будто говорил о самом обыденном деле. – На того, кто все это затеял. Будет знать.

– И правильно! – удовлетворенно одобрила Атла. Ей вспомнились фьялли: хорошо бы все беды этой войны послать на тех, кто ее затеял! Если бы нашелся кто-то достаточно сильный…

Взяв несколько маленьких поленьев, Атла принялась устраивать новый огонь взамен потухшего. Померещилось ей это, не померещилось – если много об этом думать, то уж точно сойдешь с ума!

– Послушай, а ты не великан? – поколебавшись, все же спросила Атла и снизу глянула в спокойное лицо Вальгарда.

Он выглядел усталым, веки опустились, и даже морщины на лбу углубились. А может, просто в полутьме так казалось.

– Нет, – коротко ответил он, не открывая глаз. – Был бы я великан…

«…я бы им еще не то показал!» – слышалось в умолчании. Атла деловито раздувала огонь, стараясь как-то примириться с мыслью, что рядом с ней живет если не великан, то кто-то весьма на него похожий. После первой растерянности эта мысль даже порадовала ее: внезапно она оказалась хозяйкой гораздо большего богатства, чем то, на что рассчитывала. Ни троллей, ни даже здешних жителей с таким товарищем можно не бояться.

Бояться самого Вальгарда Атле не приходило в голову. Она долго жила рядом с ним еще в усадьбе Перекресток и привыкла считать за своего.

«И все же надо отсюда уходить!» – внезапно сказал голос внутри нее, и она молча кивнула. Вот только подсказал бы кто-нибудь – куда.

Весь вечер Хельга не знала покоя и чувствовала себя больной. У нее кружилась голова, мелкая дрожь сбивала дыхание, непонятное беспокойство не давало сидеть на месте, но при любом движении ее охватывало ощущение, что она падает в бездонную пропасть.

– Я пойду и разберусь с этой старой колдуньей! – возмущался Даг. – Отец, я возьму человек десять, и мы прогоним этих колдунов! А дом их сожжем! Я помню, что ты говорил про «мирную землю», но это уже чересчур! Хельга из-за них заболела – это уж слишком, этого нельзя стерпеть!

– Подожди, это надо как следует обдумать! – уговаривал сына хёвдинг, который никогда и ничего не делал впопыхах. – Прогнать колдунов надо, но как бы от этого не стало хуже! А убивать их надо умело – иначе после смерти они наделают еще больше вреда! Надо послать к вашему деду Сигурду посоветоваться.

– Так что же, сидеть и ждать, пока Хельге станет совсем плохо? Ты слышал, на тинге рассказывали, у одного человека с запада колдуны своими заклинаниями погубили сына? Он только вышел за порог, как упал мертвым от их заклинаний!

– Поезжайте к Гудмоду! – посоветовала фру Мальгерд. – Пусть он поговорит со своим братом и выяснит, что за брагу он там заваривает вместе со старой Трюмпой! Конечно, Гудмод и сам не великий мудрец, но Оддхильд должна понимать, что шутки с колдовством до добра не доводят. Она умная женщина. Только, Хельги, не говори ей всего этого прямо, а так подведи, будто она сама догадалась. А то она назло мне сделает все наоборот. Ты же ее знаешь.

– Надо совсем сойти с ума, чтобы связываться с колдунами! – негодовал Даг, в глазах которого Ауднир был не меньше виноват в нездоровье Хельги, чем сама старая Трюмпа. – У них, как видно, вся семья такая – не в своем уме! Один притворяется морским конунгом и думает, что это очень смешно, другой корчит из себя великого колдуна! О чем они только думают!

– Тише, сын мой! – Хельги хёвдинг положил руку на плечо Дагу, который был выше его на целую голову. – Твое возмущение понятно, но не скажи ничего такого им самим. Что бы ни случилось, с Лабергом мы должны жить мирно. Ты сам знаешь, что это за род и сколько он весит на восточном побережье.

– Значит, их предки были умнее! – непримиримо отозвался Даг. От волнения и негодования он разрумянился, его глаза сердито сузились. – И умели добывать славу делами, а не дурацкими шуточками и не женским колдовством!

– Ничего! – утешила его бабушка. – В конце концов каждый получит то, что заслужил. При жизни или после смерти, но каждый получит свое.

Даг не ответил. У него хватало благоразумия держать свое мнение при себе, когда высказывать его было неуместно. Но, судя по выражению его лица, заслуженное родом из Лаберга будущее представлялось ему незавидным.

В усадьбу Лаберг хёвдинг с сыном отправились наутро. К этому времени Хельга почти успокоилась, но вчерашняя дрожь еще жила где-то в глубине.

– Скажи Брендольву, чтобы заезжал в гости! – просила она Дага. После наплыва гостей во время йоля будничное течение дней казалось ей особенно скучным.

Провожая отца и брата, Хельга добрела до берега моря и долго стояла на мысу, глядя вслед удаляющимся всадникам. Но вот они скрылись за выступом прибрежных скал, последнее человеческое движение растворилось в покачивании еловых лап. А ели все не могли успокоиться, трясли зелеными рукавами под порывами влажного морского ветра – то ли прощались, то ли подавали знак… Хельга следила за их суетой, пока не устали глаза, но так и не поняла, что они хотели ей сказать. А ели все махали руками, и это движение стало казаться ей одноообразным, бессмысленным.

Хельга огляделась и внезапно ощутила себя одинокой. Вернее, непохожей на то, что вокруг. Все это она знала с детства: море, шуршащее ледяной крошкой в полосе прибоя, коричневые мокрые скалы, огромные валуны, широкой полосой лежащие на песке, как спящее стадо тюленей. По спинам «тюленей» можно уйти далеко-далеко, ни разу не ступив на песок. Меж валунами кое-где торчали тонкие метелки колючего шиповника, выше по берегу начинался ельник, а дальше горбили мохнатые спины прибрежные холмы, тоже похожие на заснувших зверей… Неживые создания вовсе не казались Хельге мертвыми – они только заснули в ожидании своего часа. И она слышала их дыхание – глубокое, очень ровное и очень медленное. Сон, рассчитанный на долгие-долгие века, жизнь, измеряемая иными мерами времени… Что такое человеческий век рядом с веком камня? И наверное, человеческая беготня с места на место елям и валунам кажется бессмысленной.

Вдоль моря пролетел крупный черный ворон. Он держался точно над полосой прибоя, как страж, обходящий границу. Медленно взмахивая крыльями, вестник Одина ловил потоки морского ветра и почему-то смотрел вслед уехавшим. Увидеть ворона, следующего за путниками, – добрый знак. Хельга помахала рукой вслед птице, по-детски, бессознательно приветствуя в ней Отца Богов.

Ах, как хорошо валунам и елкам – им незачем торопиться жить, они не ссорятся, не воюют… «Зачем же Ауднир потащил к Трюмпе лошадиный череп?» – ломала голову Хельга, уже не глядя по сторонам. В глазах обитателей Хравнефьорда старая Трюмпа воплощала все самое темное и злое, и даже думать о ней казалось опасным. Лучше бы Аудниру к ней не ходить! Сумеет ли Хельги хёвдинг отговорить его? Если еще не поздно… Хельга тревожилась за исход их поездки и всем сердцем желала, чтобы отец нашел средство поправить дело. Но бесполезно было бы спрашивать, что именно она считает нужным «поправить». Жадность Ауднира, который из-за несчастной лошади готов разбудить духов земли и неба и сам Мировой Ясень поставить с корней на крону? Войну, во время которой отовсюду выползает худшее, что только есть в людях и нелюдях? Мир, в котором это худшее существует и лезет на глаза охотнее хорошего? Или мы лучше его замечаем?

Хельга вздохнула, посмотрела вдаль. Ее внимание привлекло движение на берегу: из-за кустов шиповника меж валунами показалась высокая человеческая фигура. С первого взгляда Хельга не узнала пришельца и посмотрела внимательнее, недоверчиво моргая. Откуда в Хравнефьорде возьмется незнакомый? Кораблей никаких не приходило…

Пришелец был высок ростом, худощав, зачесанные назад блестящие черные волосы лежали очень гладко. Он кутался в широкий черный плащ, под которым не виднелось ни оружия, ни дорожного мешка. Его лицо со впалыми щеками и удивительно густыми черными бровями было спокойно, он шагал размеренно, и только ветер беспокойно трепал полы черного плаща.

Хельга заинтересованно шагнула вперед. Пришелец направлялся прямо к ней. Чем ближе он подходил, тем выше ростом казался; Хельга еще никогда не встречала такого высокого человека.

– Да хранят боги твой путь! – торопливо воскликнула она. – Кто ты такой?

– Боги хранят тебя, Хельга дочь Хельги! – ответил пришелец и остановился в трех шагах перед ней. – Зови меня Хравном, другого имени у меня нет.

Его отрывистый голос резанул уши и показался похожим на крик ворона: что ни говори, а имя у незнакомца оказалось подходящее.[13] Облик его настолько поразил Хельгу, что она рассматривала нового знакомого, не спросив даже, откуда он здесь взялся. Лицо его казалось неподвижным, отстраненным, как у спящего, хотя глаза были открыты и живо блестели. Брови, надломленные ближе к внешнему краю, загибались вниз дальше, чем обычно у людей, и от этого его глаза, четко обрисованные, властно притягивали к себе взгляд. В этих глазах светился ум, но Хельга почему-то вспомнила помешанного Фюри, сына одного из соседей, который жил зиму и лето на дальнем пастбище. Почти то же выражение – внешнее спокойствие и внутренняя жизнь, совсем не похожая на общую и непонятная. Только помешанный Фюри и сам никого не понимал, а Хельга не сомневалась, что Хравн понимает ее отлично. Почему же она его не знает? Может, он тоже живет на дальнем пастбище…

– Я видел, как уехали твои отец и брат, – продолжал Хравн. – С ними ничего не случится, а вот тебе не стоит ходить здесь одной.

– Почему?

Эти слова удивили Хельгу: она не привыкла бояться чего-нибудь возле своего дома.

– Потому что сейчас тут стало неспокойно, – ответил Хравн.

У Хельги что-то дрогнуло внутри: Хравн излучал тревогу. Не угрозу, а именно тревогу, точно видел опасность, грозящую ей, Хельге. Ей хотелось оглядеться по сторонам в поисках этой неведомой опасности, но Хравн не отпускал ее взгляда. В его неподвижном, четком лице пряталась восхитительная, волнующая тайна. Казалось, что прямой крупный нос, жестко сомкнутый рот, твердый подбородок есть только оболочка, а из-под всего этого тайно смотрит какое-то совсем иное существо… иная сущность…

– Хельги хёвдинг поздновато собрался в дорогу – Ауднир уже сделал свое дело, – добавил Хравн. – Старая Трюмпа разбудила духов.

– Разбудила духов? – ахнула Хельга.

Хравн кивнул, но Хельге и не требовалось подтверждений. Со вчерашнего дня ее тревожило смутное ощущение, что в мире за низкой каменной стеной усадьбы что-то изменилось. И сейчас она вдруг прозрела, точно Хравн распахнул дверь и впустил свет в темный дом. Опоры мира пошатнулись. Лес, земля, горы, даже само море утратили покой; их существо волновалось, двигалось, неясные силы искали выхода. И ветер вдруг загудел по-иному: в нем слышалось трудное, лихорадочное дыхание больного побережья. Вокруг царил разлад, и Хельга слышала его в каждом дрожании ветки. Где-то здесь невидимо бродили духи, разбуженные и не нашедшие применения своим силам. «Спящие тюлени» на песчаной полосе зашевелились в сумеречных тенях, готовые проснуться и сдвинуться с места, горы дрогнули и круче выгнули спины, собираясь потянуться, подняться… Хельга ахнула, тряхнула головой: все пропало, успокоилось. Но она не верила этому покою.

– Что же это? – торопливо воскликнула она, надеясь, что Хравн что-нибудь ей объяснит. – Я знаю, я их слышу! Они проснулись! Что же будет?

– Они ищут себе поживы! – перебил ее Хравн. Его крылатые брови подрагивали, высокий выпуклый лоб морщился от усилия, точно он с трудом подбирал слова. Слова, но не мысли. Хельга твердо знала, что ему есть что сказать, и она с настоятельным терпением следила за его прерывистой речью. – И они нашли старую Трюмпу. Те, на кого она думала натравить духов, оказались сильнее и послали духов обратно. Теперь духи вцепились в Трюмпу и терзают ее. Они съедят ее и тогда бросятся на остальных.

Его черные глаза при этом смотрели так серьезно и тревожно, точно он хотел сказать ей больше, чем мог. Он чего-то хотел от нее, то ли подталкивал к какой-то мысли, то ли ждал вопроса. Хельгу пробирала дрожь от мучительного желания понять, что же все это означает. Пока Хравн стоял рядом с ней, эта дрожь поднималась откуда-то изнутри и сейчас так выросла, что девушке стало трудно дышать. Перед ее мысленным взором носились духи – неясные, туманные вихри, неукротимые и опасные. Горы сдвинутся с места… «Солнце черно; земли канули в море. Звезды срываются вниз с вышины…»[14] – запело в памяти древнее пророчество, и опять возник вопрос, полный ужаса и недоверия: неужели это – про нас?

– Но что же делать? – с мольбой спросила Хельга, моля избавить ее от страшных видений. – Кто же теперь их уймет? Только тот, кто вызвал?

– Нет, почему же? – Хравн слегка дернул плечом вверх, и это движение показалось Хельге странным. Она не знала почему – просто люди так не делают. – Унять их может кто угодно. Главное, чтобы хватило сил.

– А у кого хватит? – спросила Хельга. Она не очень-то понимала, что говорит: сейчас и вокруг нее, и внутри нее происходило что-то настолько странное, что она не могла опомниться. Неясное, но грозное движение сил захватило ее.

– Вот это и нужно выяснить, – сказал Хравн и посмотрел ей прямо в глаза. – Хватит ли у кого-нибудь…

Хельга содрогнулась. Глаза Хравна были совсем черными и глубокими, как Нифльхель, мир мертвого мрака, где текут темные реки. Бездонные глаза, окна в какие-то иные, непостижимые миры… На первый взгляд, обыкновенный человек лет тридцати, только очень смуглый и черноволосый, но мало ли откуда он родом?

Однако чем дольше Хельга смотрела на Хравна, тем больше, казалось, видела: так бывает, если вглядываешься в глубокую, но чистую и прозрачную воду. Сначала не видишь ничего, кроме висящей зыбучей тьмы, а потом взгляд погружается в нее, и она проясняется, ты видишь все более глубокие слои и наконец можешь разглядеть даже дно, камни, коряги… Здесь до дна было слишком далеко, но Хельгу переполняло чувство близости чего-то необычного, восхитительное и пугающее одновременно. Рядом с ней стоял не просто человек, а мощный источник каких-то иных сил. Но она чувствовала не страх, а томительное желание проникнуть в эту тайну, узнать, понять. И разгадка казалась так близка…

– Для начала попробуйте узнать, что за тролли явились к нам и поселились на Седловой горе, – сказал Хравн, без слов поняв ее вопросы. – Для этого не нужно много народу. Пусть пойдут те, кто не хочет сидеть и смирно ждать своей судьбы. А уж там все будет зависеть от вас. Как вы себя покажете…

– А там что-то очень страшное? – спросила Хельга. Вопрос прозвучал совсем по-детски, но рядом с Хравном она ощущала себя маленьким и глупым ребенком. Никакие ему не тридцать лет… А сколько? Он сказал «для начала»? Значит, потом можно будет узнать и больше?

– Страшное? – озадаченно повторил Хравн. Он как будто не знал этого слова, потому что для него самого на свете не существовало ничего страшного. – Это как поглядеть. На землю квиттов пришла вражда. Если она победит – вот тогда будет страшно. Тогда весной вместо поля тинга здесь будет поле битвы. А если люди победят ее – тогда…

– Что – тогда? – жадно подхватила Хельга. Это – самое главное. Тайны Нифльхель могут подождать.

– Тогда можно будет жить дальше, – просто ответил Хравн. – Ваша судьба ждет вас в избушке на Седловой горе. Ты знаешь эту избушку?

Хельга кивнула.

– Если понадобится, я укажу вам дорогу, – пообещал Хравн, как будто уже знал и кто пойдет, и что при этом случится.

Вдоль берега плыла рыбачья лодка – достаточно близко, чтобы Хельга мимоходом узнала Торда рыбака с сыном. По привычке она помахала рукой, Сквальп ответил тем же. Хравн даже не обернулся. Глядя на море, Хельга чувствовала на своем лице его внимательный, пристальный взгляд, и ей было неуютно, точно он видел ее насквозь. Вдруг она ощутила усталость от этой беседы. Именно из-за его присутствия на нее обрушились все эти непонятные, мощные ощущения, точно она внезапно стала сердцем, через которое непрестанными толчками проходит кровь всего побережья. А быть сердцем так тяжело!

– Ты устала, – тихо сказал Хравн, и Хельга даже не удивилась, что он знает об этом. – Да, много видеть – тяжело. Приходится брать на себя жизнь всего, что видишь. Постарайся брать себе побольше света – он придает сил.

– Света? – повторила Хельга.

Хравн молча окинул взглядом небо, море, лес. Едва он отвел глаза от ее лица, как Хельге сразу стало спокойнее, она вздохнула легче, но тут же ее наполнило ощущение близкой потери. Как будто она стоит над обрывом и держит в руках что-то очень дорогое, что вот-вот полетит в холодные бездонные волны…

Хравн снова посмотрел на нее, и Хельга без слов поняла: больше ничего он не может ей сказать. Хотел бы, но не может. Он не знает подходящих слов, а может быть, она не поймет. Ей было больше нечего ждать от этой странной встречи и все же не хотелось расставаться с ним. Они стояли друг против друга и молчали, и почему-то Хельга знала, что Хравн тоже медлит с прощанием.

– Ты – теплая, – вдруг сказал Хравн, понизив голос почти до шепота, и Хельга задрожала.

Сильное биение огромного сердца вдруг сменилось тихим, робким, но особенно глубоко проникающим трепетом. Хравн протянул узкую смуглую руку и коснулся ее руки, слегка погладил пальцы и тут же оставил. Хельга стояла застыв, не имея сил двинуться, точно он наложил на нее чары неподвижности, и даже не поняла, холодной или горячей ей показалась его рука. Она была рядом и притом где-то далеко. Коснулся ли он ее на самом деле?

– Если ты очень захочешь увидеть меня снова – позови, – так же тихо сказал Хравн. – И не бойся меня. Я беру только то, что мне хотят отдать. И чем больше мне отдают, тем богаче становятся.

Хельга наконец подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Оно оставалось застывшим, почти нечеловеческим, но вдруг вызвало в ней желание как-то помочь ему. Но чем и в чем? В груди Хельги шевелилось какое-то теплое чувство к этому странному человеку, силы ее души стремились к нему, но не знали дороги. Хравн опустил глаза и молчал, прислушиваясь к чему-то, и Хельге показалось, что он похож на путника, долго блуждавшего по холоду и ненадолго остановившегося у чужого огня. Надо идти дальше, но чудесное ласковое тепло не пускает, обволакивает мягкими волнами, держит в плену, который предпочтешь любой свободе…

– Иди домой, – вдруг сказал Хравн и отступил от нее на шаг. Хельга тоже отшатнулась, торопясь порвать эту непонятную связь, пока еще можно, а он продолжал, глядя в землю под ногами, и голос его звучал глухо. – Я провожу тебя… Не оглядывайся, но до дома с тобой ничего не случится. А больше не выходи за ворота одна. И помни – пока духи не вцепились в каждого, как в старую Трюмпу, с ними нужно бороться. Реку нужно останавливать в истоках. Попробуйте. А сейчас иди. Иди!

Хравн прижал руку ко лбу, прямые черты его лица болезненно исказились, и Хельга поняла, что ей нужно бежать отсюда со всех ног, потому что ее присутствие чем-то мучит его. И она побежала – не простившись, не оглянувшись. Она бежала знакомой тропой вдоль берега, потом от моря по долине к усадьбе, и ей казалось, что каждое дерево оглядывается ей вслед, каждый камень провожает ее глазами, и все они шепчут, шепчут непонятными языками о том же, о чем она говорила с Хравном. И о них двоих, об их странной встрече на берегу шепчут тоже. И этот шепот подхватывает вся земля, все девять миров Низа, Середины и Верха, и всем почему-то есть дело до нее, маленькой Хельги из усадьбы Тингваль, хотя Тингваль, Квиттингский Восток, да и сам Квиттинг – не такие уж важные птицы в просторах девяти миров. Хельга задыхалась, прижимала кулак к сердцу, чтобы оно не выскочило, но не могла убежать от этих невидимых взглядов, от этого неслышного шепота.

Перед воротами усадьбы Хельга остановилась, постаралась отдышаться и скрыть свое волнение. Она не хотела никому ничего объяснять – у нее появилась важная тайна, принадлежащая только ей. Прошли те времена, когда она видела в воде лица морских великанш и с детской непосредственностью тут же всем рассказывала об этом – домочадцы только посмеивались и называли ее выдумщицей. Больше она не хотела этого.

Когда она вошла в кухню, Торд рыбак с сыном еще сидели среди челяди.

– Добрый день тебе, йомфру! – Сквальп смущенно ухмыльнулся, как всегда при встрече с ней, и поклонился.

– Мы видели, как хёвдинг проезжал по берегу, – подхватил Торд рыбак. – Наверное, скоро он вернется, и тебе не придется гулять одной.

– А разве вы не видели… – начала Хельга и запнулась. Она и сама догадалась, что не видели. Хравна не мог видеть никто, кроме нее. Он принадлежал ей, как сон, как мечта…

– Да, невесело гулять зимой! – вздохнул Торд. – На всем берегу – ни единой живой души. Только ворон пролетел – и никого. То ли дело весной! После Праздника Дис начнется гулянье – тогда уж тебе, йомфру, не придется скучать!

– Вот тогда мы попляшем! Смотри, Сольвёр, я не позволю, чтобы этот увалень, Арне Бычок, опять увел тебя из-под носа, как в прошлом году! – воскликнул Равнир.

– Из-под такого носа трудно увести! – фыркнула какая-то из женщин. – Бежать придется целый перестрел.

Равнир встал на защиту своего носа, домочадцы засмеялись, заговорили, стали вспоминать прошлогодние «кукушкины гулянья» и загодя радоваться предстоящим. То и дело кто-то поглядывал на Хельгу, она слышала имя Брендольва, но только улыбалась в ответ, не понимая ни слова. Здесь, дома, возле очага, в родном и нерушимо надежном кругу домочадцев, на нее вдруг снова повеяло свежим ветром с моря, запахом волны, дальнего ельника, холодных влажных валунов. Этот ветер пришел с ней сюда, она принесла его в сердце. И на ветру парил, расправив крыльями руки под черным плащом, смуглый худощавый человек с густыми черными бровями. Нет, не человек. Возле очага, среди живых людей и надежных, знакомых предметов Хельга со всей ясностью осознала, что ее новый знакомый – совсем не такой. Он был духом этого берега, этих камней и деревьев. И Торд со Сквальпом не видели его. Только ворон полетел, и больше ни одной живой души… Только ворон…

К вечеру Хельги хёвдинг и Даг вернулись. С ними приехал Брендольв, и Хельга ничуть не удивилась, увидев его.

– Говорят, Трюмпа заболела! – весело и возбужденно рассказывал он. – Какой-то бонд приходил, он говорит, что к нему приходил кто-то из сынков этой старой троллихи и просил молока. Говорит, на нее напали духи, которых она вызвала!

– Так ей и надо! – сказал Орре управитель.

Обитатели Тингваля выслушали новости скорее с удовлетворением, чем с сочувствием: всем очень понравилось то, что колдовство Трюмпы навлекло беду на ее собственную голову.

– Кто роет могилу другому, ложится в нее сам! – заговорили во дворе.

– Вот тебе и колдовство!

– Так оно и бывает!

– Я всегда говорила!

– Плоховато старуха умеет колдовать! – усмехнулся Равнир и обнял Сольвёр, которая выглядела слишком растерянной, чтобы сопротивляться.

– Ну уж теперь-то мы разберемся, что там такое! – бодро говорил Брендольв. – Тролли это, не тролли – теперь им недолго здесь оставаться!

Брендольв был явно рад, что все так получилось. После заморских походов он опасался заскучать дома, где даже пьяных драк на пирах не случается. Тролли это или нет – поход даст случай прославиться, а это главное! Приобретя немало взрослого опыта, Брендольв оставался тщеславен, как двенадцатилетний подросток, которого только что опоясали мечом. Ему не терпелось скорее отправиться на поиски, и он даже злился на Дага, который принялся готовиться к походу с обычной обстоятельностью.

– Неизвестно, сколько нам придется их искать, – рассудительно приговаривал сын Хельги хёвдинга. Ему даже нравилось нарочитой неторопливостью дразнить Брендольва, который так и горел жаждой новых дурацких подвигов. – И одеяла, и еда пригодятся. Лучше взять побольше, чем голодать и мерзнуть. И вообще зря ты хочешь идти вдвоем. Лучше взять еще человек десять – не помешает…

– Много людей брать не надо, – возразила Хельга, вспомнив слова Хравна. – А я пойду с вами.

– А ты не пойдешь, – миролюбиво, но твердо ответил Брендольв. – Биться с троллями – занятие не для девушек. Мы привезем тебе в подарок их головы. Хорошо? – И он подмигнул, надеясь, что этим уладил дело.

– Нет, я пойду. – Хельга спокойно кивнула. – Без меня вы их не найдете.

«Весной вместо поля тинга здесь будет поле битвы», – сказал Хравн. Хельге было так тревожно, что даже гребень валился из рук. Воспоминания о Хравне пугали, но неудержимая сила влекла Хельгу к ним. Встреча с ним прояснила ее взор, обострила слух, и теперь Хельга днем и ночью слышала голоса потревоженной земли. Беспокойные духи камней и деревьев, воды и воздуха, духи незнакомые, не имеющие имени и облика, носились над Хравнефьордом в поисках поживы. Каждый миг промедления казался непоправимым, и Хельга всей душой стремилась исполнить совет Хравна: поискать на Седловой горе тех, с кого это началось.

– Без нее мы и правда их не найдем, – неожиданно поддержал ее Даг, и Брендольв посмотрел на друга как на сумасшедшего. Всю жизнь, сколько он помнил, Даг старался оберегать Хельгу от малейшего дуновения ветра, и Брендольв не сомневался, что уж теперь-то Даг будет на его стороне! А тот был вдвойне рад взять сестру с собой: во-первых, она этого хотела, а во-вторых, участие девушки снижало величие «подвига». Как Брендольв ни гордится собой, а можно будет сказать, что он играет в игры для девчонок!

Дагу не была свойственна вредность или мстительность. «Я не злопамятный, напомните мне потом!» – шутил он иногда. Но обида на «Логвальда Неукротимого» до сих пор жила в глубине души, и возможность сделать что-нибудь назло лучшему другу доставляла тайное смутное удовольствие. Даже Хельге Даг не признался бы в этом, но раздосадованное лицо Брендольва его радовало, и он, нарочито тщательно проверяя каждый ремень и каждую пряжку, украдкой бросал на товарища веселые взгляды.

– Что ты, не ходи! – отговаривала Хельгу встревоженная Сольвёр. – Чего тебе там делать? Да и хёвдинг тебе не позволит! Тролли там или не тролли, но искать их – занятие не для девушек!

Однако Хельги хёвдинг не видел причин запретить дочери идти туда, куда идет сын. Он тоже не слишком верил в троллей, а защиту Дага и Брендольва считал достаточно надежной. В конце концов, видели только одного мужчину и одну женщину с ребенком – воинство не слишком грозное.

Отправились они сразу, как рассвело. Лошадей решили не брать, поскольку дорога не дальняя, а в лесу они только помешали бы. Брендольв был весел, махал рукой на прощанье и обещал принести троллиные головы. Хельга выглядела сосредоточенной, а Даг думал о том, что услышал на прощанье от бабушки.

– Все это война! – сказала ему фру Мальгерд. – Старая Трюмпа виновата, но не слишком. Что-то сломалось уже давно, еще летом. А наши тролли – это только рябь на воде. Если вы их и поймаете, это не очень-то поможет делу.

– Но не сидеть же возле очага, сложа руки, – ответил ей Даг. – Нужно сделать хоть что-то. Хоть немного. Если бы каждый выловил того тролля, который живет у него под боком, то всем стало бы легче. Может, и эта война не затянулась бы надолго.

– Чего – кончится война? – воскликнул Брендольв, услышавший лишь несколько слов. – Войне еще рано кончаться! Я еще не совершил ни одного подвига. Достойного упоминания, конечно. Нападение на Тингваль, так уж и быть, считать не будем!

Брендольв засмеялся, и Хельга тоже засмеялась, а Даг в досаде отвернулся. Поглядите-ка – он еще собой гордится! Поменьше бы их требовалось, этих подвигов! Разве так уж плохо сидеть вокруг очага, когда все живы и здоровы?

В день великой битвы с троллями погода выдалась неплохой. Снег опять подтаял, земля полиняла: островки снега чередовались с рыжими пластами слежавшейся хвои, серыми гранитными выступами, темно-зеленым подмерзшим мхом. Мягко светило солнце, не мешая глазам; с юга тянуло ветерком.

– Погуляем в свое удовольствие! – рассуждал довольный Брендольв, шагая по тропе от усадьбы на север. – Конечно, троллей нам не встретить, но зато все будут знать, что по округе можно ходить вполне безопасно. А то смех один! – Брендольв хохотнул и перекинул копье с одного плеча на другое. – Вчера вечером какой-то рыбак с побережья… Грим или Глум, не помню, как его там, прибежал к нам звать Альфриду к своей жене – рожать вздумала на ночь глядя. А Альфрида уперлась – не пойду, говорит, меня тролли съедят.

– И что же? – серьезно спросил Даг.

– Чего? – Брендольв пожал плечами. – Отец посмеялся, а мать велела дать Альфриде лошадь. На лошади-то тролль не догонит… Бредни все это! – решительно кончил он чуть погодя, видя, что брат и сестра не смеются. – Выдумали тоже! Одному дураку померещилось спьяну, другой тоже захотел прославиться, вся округа перепугалась. А чего? Как дети. Властитель Ратей! Да я в пять лет перестал верить в троллей! Станут боги сотворять такую дрянь! Каждому надо хоть раз в жизни поплавать по морям, поглядеть, чего в мире делается на самом деле. Тогда поубавится охоты трепать языками и выдумывать глупости. А от Кнёля я не ожидал. Он всегда был мужчина с головой. Говорят, старый что стареет, то дурнеет.

– Перестань! – хмуро сказала Хельга. Ей совсем не понравилась эта длинная речь, и она с трудом утерпела, чтобы не перебить. – Если ты сам чего-то не видел, это не значит, что этого не бывает. И тролли бывают. Я знаю!

При этих словах Хельге опять вспомнился Хравн. Если может существовать такой, как он – человек и не совсем, с неподвижным бесчувственным лицом и пугающе живыми, умными глазами, – то почему бы не быть на свете и троллям? И Хельга мысленно вглядывалась в это, запомнившееся до мельчайшей черточки лицо, стараясь прочитать в нем все то, что не открылось ей при встрече.

Брендольв небрежно хмыкнул.

– Я тоже могу сказать, что конунга кваргов не бывает, – добавила обиженная девушка. – И Вертер… Вратер… – Бывалый путешественник усмехнулся ее попыткам выговорить название говорлинского города Ветробора, и Хельга окончила: – Ну, того города, где ты купил шлем со стрелкой на носу. Не бывает! Я же их не видела!

– Ладно, ладно! – снисходительно согласился Брендольв с видом взрослого, которому наскучил шутливый спор с ребенком. – Пусть будут тролли, если уж тебе так хочется. Мне не жалко.

Хельга не ответила, а Брендольв вздохнул про себя. Весь этот разговор навел его только на одну мысль: со сватовством и свадьбой придется подождать. Хельга такая хорошая, веселая и добрая, но по своим понятиям она сущий ребенок! И все же есть что-то хорошее, утешающее в том, что она на семнадцатом году жизни верит в детские сказки. Добрые норны не дали ей узнать те опасности, которые есть на самом деле! И лучше бы не давали никогда!

В стороне от дороги, за низкими, поросшими мелким сосняком холмами, дремало море. Хельга прислушивалась к шуму волн, как к дыханию живого существа, исполинского и малопонятного. Где-то в глубине его грезит во сне прекрасная дочь Эгира*, Небесный Блеск, и дожидается лета. А летом, когда солнце засияет ярко и растопит крошево льда в полосе прибоя, она поднимется со дна, и красота ее заблестит на всем широком просторе, возвращая небу отраженный свет, и ее зеленовато-голубые глаза будут искриться в каждой волне… Опустив веки, Хельга любовалась видением летнего моря, ощущала плотное тепло соленой воды, волнующий свежий запах, ей мерещилась капелька, сохнущая на щеке. И крупный ворон, ослепительно-черный, медленно парит над полосой прибоя, широко раскинув мощные крылья…

И вдруг она споткнулась. Бдительный Даг подхватил сестру, Брендольв остановился.

– Я так и думал! – с удовлетворением сказал он. – Если ходить с закрытыми глазами, то рано или поздно упадешь.

– Я не оттого! – ответила Хельга. Небесный Блеск и летнее море были забыты, зато она вспомнила, ради чего они выбрались из дома. – Здесь прошел тролль!

– О! – Брендольв мигом оживился и переложил копье с одного плеча на другое. – Где? Как ты узнала? Тут есть след?

Он принялся рассматривать снег и землю под ногами, но обнаружил лишь пару старых, полурастаявших заячьих следов.

– Здесь есть след, – сказала Хельга. – Только его не видно.

– А как же ты его видишь? Ты не выдумываешь? – на всякий случай уточнил Брендольв.

Хельга мотнула головой. Зачем выдумывать то, что есть на самом деле? След не отпечатался на земле, где оставляют следы все обычные существа, он был разлит в воздухе: тянуло холодком, похожим на холод зимнего камня. Таков след тролля – существа промежуточного между людьми и животными, животными и камнями, жизнью и не-жизнью. Хельге не так уж часто случалось на него наткнуться, и сейчас она дрожала от волнения и даже взяла Дага за руку. Близость нежити давала ей неприятное ощущение болезни: точно тролль отнимал у нее часть ее собственной жизни.

– Вон туда! – пересиливая нежелание следовать за неприятным существом, Хельга показала на узкую прогалину в сосняке. Сосняк поднимался в гору.

– Седловая гора! – воскликнул Даг. – Мы пришли туда, куда надо! Ведь здесь Кнёль встретил того тролля!

– Надеюсь, он и нас подождал! – бодро воскликнул Брендольв и первым зашагал по склону.

Даг шел за ним не так поспешно, внимательно оглядываясь по сторонам и ожидая под каждым кустом увидеть… Норны знают, каким окажется тролль, и Даг заранее был готов ко всему. Держась за его руку, Хельга вертела головой по сторонам, приглядывалась, прислушивалась к деревьям, кустам, валунам, «причувствовалась», как она сама это называла. Более подходящего названия не имелось, поскольку из всех известных ей людей только она сама имела странную, маловероятную способность воспринимать мир еще каким-то дополнительным чувством. Она ощущала настроение живых и неживых созданий, больше даже тех, которые считаются неживыми. Деревья и камни несуетливы, они внимательны, памятливы и неболтливы. Они говорят только о главном.

Спокойно, спокойно… Тихая дрема в ожидании весны, когда веточки бездумно покачиваются на ветру… Когда иней покрыл поверхность гранита, а в глубине валуна сжалось в холодный комок его сердце и дремлет, дремлет в ожидании дня, когда тепло расширит поры в какой-то неисчислимый раз, – валуны живут долго. Хельга шла медленно, плавно перемещаясь из одного поля в другое, без рывков, чтобы не кружилась голова, и слушала, слушала… Ее сознание дремало, она тоже стала деревом, камнем, мхом и хвоей, не целиком, а чуть-чуть, только чтобы понять… Ветер и бледный солнечный луч скользили сквозь нее, как сквозь облачко дыма, и тела у нее не было – оно ей не требовалось…

И вдруг – мягкий укол тревоги, как тупая иголочка. Здесь прошел тролль. Прошел чужой. Крошечная, ростом с шестилетнюю девочку, березка беспокойно машет задержавшемся на верхней ветке желтым листочком. Здесь прошел тролль. Не дерево, не камень, не зверь и не человек, существо пограничное и потому странное для всех сторон…