Щупальца веры

Глава 21

Палубы «Уэйвертри», 293-футовой шхуны, оснащенной четырехугольными парусами, которая стояла у причала на Ист-Ривер, были заполнены толпами туристов, разговаривающих на немецком, японском и еще каком-то языке, звучавшем для Кэла как сербско-хорватский.

Они с Тори выбрали для субботней прогулки с Крисом морской порт на Южной улице. Когда Кэл впервые сказал об этом сыну, упомянув корабли, морскую прогулку и пикник, Крис весь загорелся. Но когда Кэл упомянул, что с ними будет и Тори, мальчик стал энергично протестовать, повторив, что он не желает куда-либо идти вместе с ней. Лишь после того как Кэл пригрозил по крайней мере на неделю запретить ему смотреть телевизор, Крис пошел на попятный и смирился.

Тори пришла к ним утром в одиннадцать часов. Угрюмо поздоровавшись, Крис не сказал ей больше ни слова. Пока они ехали по городу к пристани, она безуспешно пыталась разговорить его.

— Как тебе понравилось в Нью-Йорке, Крис?

— Нормально.

— Ты когда-нибудь бывал на таком большом корабле? — еще раз попыталась она, рассказав что им предстоит увидеть.

— Может быть.

Бесполезно приставать к нему с этим, подумал Кэл, он рассердится, и будет только хуже.

Но когда они приехали на набережную, настроение Криса начало меняться. У основания одной из высоких мачт шхуны он остановился и задрал голову вверх, стараясь рассмотреть верхушку мачты.

— А почему они называют ее «вороньим глазом»? — спросил он, и это был его первый вопрос, адресованный не только к Кэлу.

— Потому что она находится так высоко, — ответила Тори.

— А почему тогда они не назвали ее «орлиным гнездом»? — снова спросил он.

— Уверена, что так бы они и сделали, — сказала она, — если бы додумались до этого.

Крис повернулся к ней, наморщив лоб. Секунду он пристально смотрел на нее, затем, в первый раз за все время, едва заметно улыбнулся ей.

В самых больших салонах «Уэйвертри», увешанных рисунками и гравюрами шхун и шумной гавани Нью-Йорка в начале века, они бродили от стенда к стенду. Задержавшись у одной коллекции старых фотографий, Крис подергал Тори за рукав.

— Почему дети работали на старых кораблях?

Она со знанием дела ответила ему, объяснив, что законы, запрещающие детский труд, были приняты сравнительно недавно и что даже очень маленькие дети некогда работали почти всюду вместе со взрослыми.

В следующий раз, когда Кэл посмотрел на него, Крис держал Тори за руку, пока они переходили от одного стенда к следующему.

Тори прихватила с собой корзинку для пикников, заполнив ее домашними жареными цыплятами, пончиками с цукини и кексами с шоколадной глазурью. Они ели за деревянным столом на площадке, с которой открывался вид на гавань. Крис сказал, что цукини выглядят «склизко», и не притронулся к ним, но кексы ему понравились, и он съел целых три штуки.

Пока Тори укладывала в корзину остатки еды, она вопросительно посмотрела на Кэла, желая узнать его мнение о том, как она справилась со своей задачей, и тот одобрительно подмигнул.

Крис перехватил этот обмен взглядами.

— Тебе очень нравится мой папа, правда? — вдруг спросил он, когда они выходили из дока.

— Эй, Орех! — одернул его Кэл.

Но Тори, ничуть не смутившись, ответила ему прямо:

— Да, он мне нравится. Даже очень.

— Это хорошо, — сказал Крис. — Он тоже тебя любит. И моей маме ты тоже нравишься. Она сказала мне, чтобы я хорошо себя вел с тобой.

Ну вот, приехали! Кэл сконфуженно посмотрел на Тори и попытался, сурово покачав головой, сообщить ей, что он не считает возможным мириться с этим.

— Я рада, — поспешила с ответом Тори. — Мнение твоей мамы очень важно для меня.

Кэла передернуло: зачем она разыгрывает с ним этот нелепый спектакль? Когда они дошли до конца пирса, он тихо сказал ей:

— Я не уверен, что это правильно — идти у него на поводу. Ему вряд ли полезно, чтобы ты поддерживала его фантазии насчет его матери.

Тори взяла его под руку.

— Я вовсе не подлаживаюсь под него. Верить, что душа любимого человека не исчезает вместе с ним, что она остается с нами, совсем не кажется мне чем-то вредным. Почему не дать ему возможность справиться со своим горем так, как ему хочется? Ему явно легче на душе от того, что он так считает.

Софи Гарфейн сказала ему тогда что-то вроде этого, разве нет? «Дайте ему возможность самому справиться с этим…» Но Кэла тревожило другое. Тори говорила так, будто она сама верила в реальность существования душ умерших. Однако Кэл не стал с ней спорить об этом. Уже и то хорошо, что Крис начал лучше к ней относиться; может быть, она достаточно мудра и знает, как завоевать его дружбу.

Они прошлись по Нижнему городу до южной оконечности острова Манхэттен, мимо биржи и здания Федерального Собрания.

— Здесь состоялась церемония инаугурации Джорджа Вашингтона, — сказал Кэл, припомнив подходящую цитату из туристского справочника. Потом она купили билеты для поездки на остров, на котором стоит Статуя Свободы. Во время поездки через гавань катер сильно качало, и Кэл по памяти читал выученную в школе речь об иммиграции и Американском Эксперименте.

Крис, нисколько не утомленный поездкой, продолжал сыпать вопросами: «Что означает факел?.. Как ее построили?.. Почему она похожа на Моисея?..»

Если не считать внезапного раздражения кожи, беспокоившего Криса, — Тори предположила, что он где то ожегся сумахом, — экскурсия в целом оказалась неожиданно успешной и полезной.

Когда они вернулись домой в начале шестого, звонил телефон. Крис подбежал, чтобы ответить, сказал «алло» и протянул трубку Кэлу.

— Это тот полицейский, папа.

Кэл взял трубку и услышал хриплый баритон Дэнниса Мактаггерта.

— Как продвигается твое исследование? — спросил полицейский.

— Оно оказалось очень интересным, — сказал Кэл. — Я узнал массу нового.

— Интересным, да? — повторил Мактаггерт неожиданно укоризненно. — Узнал что-нибудь для меня?

— Ничего, Дэннис. Честно говоря, я все еще сомневаюсь в твоем…

— Ты был у Оскара Сезина? — перебил его сыщик на полуслове, не желая слышать ничего, кроме прямых ответов на свои вопросы.

— Да. Он и в самом деле был очень приветлив и откровенен относительно…

— Откровенен с тобой, — сказал Мактаггерт сердито.

— Право, Дэннис, этот парень кажется мне совершенно честным. Насколько я могу судить, ему нечего скрывать. А когда я упомянул о возможности… ну, насчет твоей теории, про этих детей, он чуть не оторвал мне башку. Он безусловно верит в Вуду, но не имеет отношения к жертвоприношениям детей.

Сыщик молчал. Кэл слышал, как он вздохнул и прочистил горло.

— Дэннис, — сказал Кэл серьезным тоном, — в ту же минуту, как я услышу что-либо полезное, я позвоню тебе. Обещаю.

— Хорошо, Кэл. И я надеюсь, что это случится как можно скорее, — сказал сыщик хрипло. — Потому что мы только что нашли еще одного.

Полицейский бросил трубку.

В воскресенье утром ожоги от сумаха проявились у Криса еще сильнее. На руках у мальчика появились сухие красные пятна, припухлости, рубцы, кожа словно высохла и шелушилась. Крис изнемогал от зуда и от того, что не мог участвовать в игре в волейбол, на которую собрались все его друзья. Кэл сделал ему холодные примочки из чайной заварки — средство, которым пользовалась его мать, и собирался бежать в аптеку за каладрилом, когда зазвонил телефон.

Это была Кэт, вернувшаяся из своего турне, посвященного рекламе ее новой книги.

— Потрясающий успех, — сообщила она. — Ты знаешь, на следующий день после моего выступления в шоу Джонни, в магазине Дальтона были распроданы все имеющиеся у них экземпляры. И еще я купила подарок для Криса, — добавила она. — Могу я принести его к вам сегодня вечером?

— Конечно, — ответил Кэл. — У него ожоги от сумаха. Это развеселит его.

— Сумаха? — быстро переспросила Кэт. — Я сейчас приеду.

Кэл засмеялся.

— Кэт, это пустяки, ничего серьезного.

— Это достаточно серьезно, дорогой. У меня есть одно средство, от которого мгновенно все пройдет.

— Каладрил прекрасно помогает. Я как раз собирался выйти за ним, когда ты позвонила.

— О, не делай этого, — настаивала Кэт. — То, что есть у меня, гораздо лучше. Так что сиди и никуда не отходи, я схвачу такси и буду у тебя через минуту.

В своем любимом амплуа доброй бабушки она появилась через несколько минут, как и обещала, бодрая и веселая, как двадцатилетняя, несмотря на шесть недель, проведенных в разъездах, и, как всегда, одетая в вычурный ярко-розовый кафтан, сшитый из разных тканей несовместимых оттенков.

— Как ты думаешь, где он мог ожечься сумахом? — спросила она, едва войдя в квартиру.

— В дневном лагере, должно быть, — ответил Кэл.

— Я полагала, что они должны были бы внимательней присматривать за детьми, чтобы такое не могло случиться.

— О, они так и делают, — тоненьким голосом вставил Крис. — Никто, кроме меня, не пострадал.

Кэт внимательно посмотрела на него, потом достала белую фарфоровую баночку из своей огромной сумки.

— Сними пижаму, моя цыпочка, — сказала она и начала втирать ему в кожу мазь из баночки.

— О-о! Холодно, — сказал Крис.

— Приятное ощущение, не правда ли? — спросила Кэт.

— Больше не чешется, — ответил Крис, с изумлением рассматривая свои руки.

— Что это за штука такая? — спросил Кэл.

— Это рецепт, который я узнала от индейцев ксочи. Я все время им пользуюсь от моей потницы. Действует в десять раз быстрее каладрила. К завтрашнему дню Крис должен почти полностью поправиться.

Она кончила намазывать Криса и сказала ему, чтобы он полежал спокойно, пока мазь не впитается. Снова взяв свою сумку, она достала оттуда сверток, завернутый в желтую упаковочную бумагу, и дала его Крису.

Подарок, который был внутри, оказался футболкой. Она была черного цвета с блестящей, отливающей золотом молнией на груди.

— Ой, как здорово! — воскликнул Крис.

— Я подумала, что она должна тебе понравиться. Она совсем как та, что носит вождь Черное Облако. — Кэт подмигнула Кэлу. — Ну а теперь надень ее прямо сейчас.

— Но она вся запачкается мазью, — запротестовал Крис.

— Ничего подобного, дорогой. Весь бальзам уже впитался.

И это действительно было так, увидел Кэл. Лекарство было просто поразительным; не прошло и пятнадцати минут, как оно было наложено, а от припухлостей не осталось и следа, и краснота заметно побледнела.

— Как ты сказала, из чего сделана эта мазь? — спросил он у Кэт.

— О, я сама точно не знаю — кора какого-то дерева, кактус и лук, чуточку спирта и некоторые листья, которые я попросила прислать мне из Гвадалахары. Ты слышал мое выступление в шоу Дины, в котором я рассказывала о народной медицине первобытных племен? Она прямо набросилась на меня, когда я предложила ей эту тему.

Когда они пили в саду кофе с рогаликами, Кэт сказала:

— Твои розы просто великолепны. За садом приходится так много ухаживать, удивляюсь, как ты все это успеваешь?

— А я тут ни при чем, — ответил Кэл. — Это все делает Кармен.

— О, это замечательно, — Кэт прошлась по саду, разглядывая плоды трудов миссис Руис. Она внимательно рассматривала посадки бирючины, акантуса и петуний, все время при этом болтая про Мерва, Джонни и Дину — «У нее в детстве был полиомиелит, ты знаешь об этом? Разве она не замечательная женщина?» — про газетных репортеров и презентации в книжных магазинах. Кэл пропустил передачу, в которой она выступала с Диной Шор, но разговор о народной медицине первобытных племен позволил ему задать Кэт несколько вопросов в связи с его исследованием.

Кэт задумчиво размышляла, когда он спросил, что она думает о его планах изучения городского примитивизма и проведения «экспедиционной работы» в городе. А насчет Сантерии и Вуду? И считает ли она, что сейчас, в наше время, может существовать обычай человеческих жертвоприношений?

Она поставила свою чашку кофе прямо на землю и пристально посмотрела ему в лицо.

— Скажи мне, дорогой, как случилось, что тебя заинтересовала эта тема?

Кэл начал с тела, обнаруженного при пожаре на складе, рассказал о своей поездке в морг, о долгой беседе с Мактаггертом. Он признал, что это звучит дико, что совершенно невероятно, чтобы человеческие жертвоприношения происходили и сейчас здесь, в Нью-Йорке, но полицейский был в этом убежден. Он рассказал ей о своей встрече с Оскаром Сезином, который убежденно описывал ему Вуду как позитивную силу, как нечто хорошее, и был очень тверд и настойчив в защите своих взглядов.

— Сезин, — задумчиво сказала Кэт, — Высокий такой парень? Выглядит как Джеймс Эрл Джонс?

— Это он, — ответил Кэл.

— Я с ним встречалась. Мы вместе работали в комиссии мэрии по этническому возрождению. Как ты нашел его?

— Мактаггерт послал меня к нему. Сезин не стал бы разговаривать с полицией, но меня он принял с распростертыми объятиями. — Кэл помешал свой кофе. — Кэт, видишь ли, источников очень мало, но из того, что мне удалось прочесть… Короче говоря, на Гаити действительно было совершено человеческое жертвоприношение не так давно, в 1883 году. Тогда уже строился Панамский канал. Паровая машина существовала к тому времени уже сотню лет. Дело в том, Кэт, что… возможно, Мактаггерт прав.

Кэт задумалась; сосредоточившись на своих размышлениях, она прижала палец к губам. Кэл никогда не видел прежде, чтобы свойственная ей кипучая активность так быстро куда-то улетучилась. Она целую минуту сидела неподвижно, с бесстрастным лицом, не говоря ни слова.

— Кэт, что с тобой?

— Ничего, дорогой. Я просто немножко устала, вот и все. Последние две недели были очень напряженными, и теперь это наконец начало сказываться на мне. — Она нагнулась к цветочной клумбе и выдернула сорняк. — Кэл, ты знаешь, заниматься Буду — это не просто этнография…

Кэла удивило, с какой неожиданной серьезностью она это сказала.

— Ты что, не советуешь мне этим заниматься? Мне уже говорили это факультетские ученые зануды. Но мне казалось, что ты не похожа на этих ограниченных и узколобых посредственностей, что тебе захочется поддержать меня.

Кэт поднялась и начала обходить сад по краю.

— Я это и делаю. Но я просто считаю, что тебе нужно быть очень уверенным в том, чем ты собираешься дальше заниматься. Из всех аспектов первобытной культуры племенная религия — то, что нам труднее всего понять. Ее изучение может оказаться, скажем так, проблематичным.

— Я нахожу это захватывающе интересным, и я намерен двигаться дальше в этом направлении. Я уверен, что мне удастся сохранить рациональный взгляд на вещи.

Она остановилась и обернулась к нему.

— У тебя есть книга, которую ты собирался написать, — напомнила она.

— Я считаю, что это может оказаться гораздо важнее.

Она еще немного помолчала.

— Тогда у меня есть нечто, что может тебе помочь. Когда в конце тридцатых годов мы с Квентином жили в Новом Орлеане, его заинтересовала одна религия, которую там называли Обейа. Из того, что ты сказал, мне кажется, что это похоже на Сантерию.

Кэл попытался вспомнить, публиковал ли Квентин Кимбелл когда-нибудь хоть одну статью о Вуду. Он был уверен в том, что читал все книги и монографии Кимбелла.

— Я никогда не видел ни одной его работы об Обейа, — сказал Кэл.

— Он хотел написать об этом книгу, — объяснила Кэт, — но так и не закончил ее. Но я могу подарить тебе его записи.

— Ты думаешь, они мне могут помочь?

— Я не уверена. Я никогда их не читала.

Кэлу было трудно поверить, что женщина с таким интеллектуальным любопытством, как Кэт, могла оставить нетронутыми наблюдения собственного мужа.

— Никогда? Но почему?

Она рассеянно глядела на розовый куст, потрогала шип, как будто хотела пораниться, и внезапно отдернула руку.

— Я же сказала тебе, что это необычная тема, Кэл. Это стало проблемой для Квентина. Тут было… Некоторое расстройство и душевный кризис стали результатом этой работы, и после этого я никак не могла решиться… — Она оборвала фразу и покачала головой.

Кэл подошел к ней.

— Кэт, ты что, в самом деле стараешься отговорить меня этим заниматься?

— Вовсе нет, — заявила она, выпрямившись. — Нет, я была бы последним человеком, который попытался бы это сделать. Я верю, что чем больше мы понимаем поведение людей и чем глубже мы вникаем в тайны человеческого опыта, тем лучше для нас. Ты отличный этнограф, Кэл. Я уверена, что тебе удастся сделать на этом материале ценную работу.

— Спасибо, Кэт, — сказал Кэл. Благодарность за ее поддержку переполнила его, и он чуть было не протянул руки, чтобы обнять ее. Но она, словно предчувствуя его порыв и смутившись от этого проявления эмоций, повернулась и пошла вдоль цветочной грядки, внимательно всматриваясь в посадки, будто твердо решила выполоть даже самые мелкие сорняки до последней былинки.

Кэл начал убирать посуду, оставшуюся после их позднего завтрака.

— Так это он и есть! — вдруг вскрикнула Кэт.

Кэл обернулся и увидел, что Кэт склонилась над каким-то кустом у задней стены сада и внимательно рассматривала низкое растение у своих ног.

— Это сумах, — уверенно заявила она.

Кэл подошел к ней, и сразу же узнал знакомый стебель с тремя листьями и красно-зелеными ягодами.

— Где твое садовые перчатки? — требовательным тоном спросила Кэт.

— Не беспокойся, Кэт. Кармен позаботится об этом…

— Дай мне перчатки, — перебила его Кэт.

Кэл принес перчатки. Кэт подобрала полы кафтана и начала выдергивать из земли ядовитое растение. Затем она сложила все вырванные стебли в полу кафтана и осторожно отнесла их в мусорный бак.

— Ну, я рада, что это сделано, — сказала она наконец. Сняв перчатки, Кэт отнесла их на кухню и осторожно опустила в мойку. — Непременно замочи их в хлораксе, — распорядилась она. — Ну, мне пора! Не забудь намазать Криса бальзамом на ночь, а потом еще раз утром. И позвони, как только сможешь зайти за этими записями.

После ее ухода Кэл вернулся в сад, чтобы убрать оставшиеся кофейные чашки. С каждой минутой становилось все жарче, и в соседнем дворе ребята плескались в пластиковом бассейне. С молочником и чашками в руках Кэл взглянул на угол сада, в котором, поработала Кэт. Он подошел поближе и посмотрел на свежевзрыхленную землю. Границы этой полоски голой земли, на которую так коварно прокрался сумах, образовывали почти прямые линии.

Как будто, подумал Кэл, его здесь специально посадили.

Отеки от ожогов сумахом у Криса были почти незаметны, когда Кэл проверил их в понедельник утром. Осталось лишь несколько шелушащихся сухих пятнышек. Он наложил новый слой волшебного бальзама и стал обсуждать с сыном, стоит ли тому ехать сегодня в лагерь, но Крис добровольно согласился остаться дома и почитать «Вилли Вонка и шоколадную фабрику».

Ровно в полдень, минута в минуту, появилась миссис Руис, и Кэл, теперь свободный от присмотра за Крисом, стал собираться к себе на факультет. Вскоре из комнаты Криса он услышал испанские восклицания. Он вошел туда попрощаться.

Миссис Руис стояла на коленях перед Крисом, изучая следы ожогов на его теле и что-то лопоча по-испански.

— Это просто ожоги от сумаха, — сказал Кэл, — и он почти…

Он умолк, заметив, что она держала у руке бумажную салфетку и тщательно вытирала остатки бальзама, наложенного им сегодня утром.

— Кармен, эта мазь еще нужна Крису. Ожоги не совсем зажили. — Он взял баночку с бальзамом из тумбочки Криса и взял немного мази на кончики пальцев.

— Все в порядке, папа, — сказал Крис, — Мне уже лучше. Кармен только хотела…

— Думаю, мне известно, что будет лучше всего для тебя, Крис. — Кэл подошел к кровати.

— Нет-нет, — сказала Кармен и схватила его за руку.

— Кармен, — сухо сказал Кэл. — Это лекарство. Оно лечит…

Кармен поднялась с колен, отталкивая Кэла от кровати и преграждая ему путь. — Нет, guao — спасать, guao — хороший.

— Что, черт возьми, вы делаете здесь? — раздраженно сказал ей Кэл. Он обошел ее сбоку и нагнулся над Крисом.

Кармен запротестовала еще ожесточеннее:

— Но, миссер Джемис, духи говорить, я спасать.

Кэл прервал свое занятие и взглянул на Кармен.

«Духи говорить…» Итак, ее религиозность начинает создавать трудности.

— Кармен, — сказал он, пытаясь сохранить терпение. — Это бальзам, который залечивает ожоги Криса. Не будете ли вы столь любезны отойти от кровати?

Губы Кармен зашевелились, как будто она хотела что-то сказать, но затем она плотно сжала их и немножко подвинулась в сторону. Кэл снова наклонился к Крису, чтобы наложить бальзам.

Вдруг перед ним промелькнула рука Кармен и выхватила баночку из его руки.

Кэл стремительно обернулся, но Кармен уже выбегала из комнаты. В своем ярко-зеленом ситцевом платье, нелепо ковыляющая, она выглядела бы забавно, если бы Кэл не был столь разъярен.

— Кармен, черт тебя побери! — крикнул он, бросившись за ней. — Отдай это! Какой бес в тебя вселился?

— Я спасать! — крикнула она ему, удирая в ванную. — Хороший!

Он погнался за ней по коридору, но она захлопнула дверь ванной прямо у него перед носом. Он услышал, как щелкнул шпингалет.

— Кармен! — скомандовал он. — Выходи отсюда!

Он услышал, как зашумела вода в унитазе, один раз, потом другой.

Он прислонился к стенке. Она не собиралась выходить. Ему оставалось только ждать или взламывать дверь.

Она продолжала спускать воду. Кэл в нетерпении зашагал по коридору. Направляясь к гостиной, через стеклянные двери он посмотрел в сад.

Сумах!

Ну конечно! Это Кармен посадила его, а теперь старалась не дать зажить ожогам.

Кармен была опасна.

Дверь открылась. Кармен стояла посередине ванной комнаты, на ее лице было написано огорчение, в глазах — мольба о прощении и в то же время решимость настоять на своем. На полу лежала баночка из-под бальзама, она была пуста. Рядом валялся обрывок туалетной бумаги. Кармен весь бальзам до последней капли спустила в унитаз и вытерла баночку, чтобы в ней не осталось ни капли снадобья.

Он знал, что взорвется за пять секунд до того, как это произошло.

— Ты уволена, Кармен! Прямо сейчас! Забирай свои шмотки и уходи.

Она начала протестовать:

— Но мальчик…

— Это не твое дело. Просто уходи.

Она снова открыла рот, как будто собиралась что-то возразить, но, увидев решимость в глазах Кэла, сомкнула губы и поплелась прочь.

Она зашла в кухню, посуетилась там минуту или две, затем собрала свои вещи и вышла из дома, тихонько прикрыв за собой дверь.

Кэл сидел в гостиной, пока она не ушла. Вдруг он почувствовал запах чего-то горелого. Он бросился в кухню.

На плите на слабом огне стоял ковш с кипящей смесью воды, чеснока и чего-то еще, что Кэл не смог определить. Он провел пальцем по следам какого-то коричневого порошка, оставшимся на кухонном столе, понюхал палец, нерешительно коснулся его языком.

Жженый сахар.

Поворачиваясь к крану, чтобы ополоснуть руку, он заметил что-то необычное на подоконнике. Прямо посередине него стояла красная свеча в стеклянном стакане, ее фитиль горел ровным пламенем.

Свеча Вуду.

Пыталась наложить на меня заклятье, ну-ну.

Он пожал плечами, погасил плиту, затем схватил кипящий ковш, чтобы вылить его в раковину. Добела раскаленная ручка ковша немилосердно обожгла ладонь. Отшвырнув его в раковину, Кэл открыл холодную воду. Ты достала меня, Кармен, я обжегся, подумал он.

Тут он снова заметил свечу.

В ярости он широко распахнул окно, задул свечу и швырнул ее в сад.

Глава 22

Кэл отпил глоток кофе и развернул утренний номер «Таймс». Все та же невеселая мозаика новостей на первой странице. Группа врачей опубликовала заявление, в котором говорилось, что сама идея ограниченной ядерной войны была нелепостью: никто не сможет выжить вследствие радиоактивного заражения. Оскар Сезин был безусловно прав в одном отношении, в том, что если люди нуждаются в помощи свыше для того, чтобы выбраться из этой ямы, то сейчас самое время богам вмешаться.

Он пролистывал страницы городских новостей и уже собирался отложить газету, когда небольшая заметка на девятой полосе привлекла его внимание. Она была озаглавлена:

Заметка была краткой, и в ней было мало серьезной информации. Члены общества защиты животных, которым помогала полиция, проникли в дом в Восточном Бронксе и обнаружили дюжины цыплят, козлов и много других животных. Цитировались слова представителя ОЗЖ: «В последнее время подобные случаи стали более частыми. В городе имеются много культов, практикующих жертвоприношения, и у них есть средства для разведения животных. Считается, что этих животных надо выращивать особым образом и корм их должен содержать определенные виды трав. Каждый из взрослых ритуальных козлов продается за двести или триста долларов, а козленок может стоить вдвое больше». Но никаких названий культов приведено не было — не упоминались ни Сантерия, ни Вуду, никакие другие культовые группы.

Знали ли в «Таймс», на что они наткнулись, или они придержали какую-то известную им информацию, потому что, как сказал ему Мактаггерт, эта тема была слишком деликатной, чтобы выносить ее на суд широкой общественности?

Кэл снова перечитал статью и допил свой кофе. Подобрав с тарелки последние кусочки рогалика, он пошел к телефону.

— Вот она прямо здесь, наша хата, — сказал Айра Ландерс, тот самый представитель ОЗЖ, которого цитировала «Таймс». Он остановил свой старенький «датсун» у края тротуара по другую сторону улицы от ветхого деревянного домишки с темно-коричневой дощатой обшивкой и покосившимся передним крыльцом. Ландерсу было лет пятьдесят, он был лыс и носил канареечно-желтую рубашку для гольфа и панаму с разноцветной лентой. По телефону он представился Кэлу как Дж. Эдгар Гувер в области преступлений, связанных с животными, но, подумал Кэл, по виду он был больше похож на завсегдатая ипподрома.

Они находились в обширной окраинной части Бронкса, где кварталы новостроек с огромными многоэтажными зданиями без всякой системы были разбросаны среди узких улочек, застроенных ветшающими деревянными домишками. По обеим сторонам улицы, на которой Ландерс припарковал машину, дома спереди и по бокам были окружены маленькими двориками, но прогресс ясно обошел этот район стороной. Приметы упадка и запустения проступали повсюду, как лишайник на скалах. Посреди квартала на ржавых ободах от колес стоял кузов раскуроченного автомобиля. Крыши и дощатая обшивка облупившихся домов были небрежно залатаны толем, выбитые окна заткнуты тряпками. Не было видно никаких признаков того, что здесь кто-то живет, лишь собака-дворняжка пробегала вдоль сточной канавы, что-то вынюхивая.

Дом, на который указал Ландерс, отличался от соседних домов разве что новым забором из штакетника, окружавшим дворик. Заброшенный и негостеприимный на вид, он если и был чьим-то жилищем, то ничьей крепостью он явно не был.

Итак, вот что, оказывается, газета громко называла рейдом, подумал Кэл. Парочка полицейских и этот замотанный вынюхиватель нарушений из ОЗЖ. Когда Кэл позвонил, Ландерс сказал ему, что это не было простой случайностью, что новый рейд должен был вот-вот начаться. Фактически за последние несколько месяцев чуть ли не каждый день Ландерс находил новые «фермы», на которых разводились животные для жертвоприношений.

— Если бы только мы могли выследить их все, — сказал Ландерс, пока они ждали в машине, — то каждый день в течение года нам пришлось бы прикрывать как минимум по одной такой лавочке в день. Они есть повсюду — в Бронксе, Бруклине, на Вашингтон-Хейтс, Лонг-Айленде. Животных разводят тысячами. Свиньи, козы, черепахи, ящерицы — да все, что хотите! И все для этого идиотизма с жертвоприношениями. В одном доме в Квинз я нашел газель. Без шуток! Самую настоящую африканскую газель, ждущую, когда ее зарежут.

Ландерс посмотрел через плечо.

— Они всегда опаздывают, эти мальчики в синем. — Он забросил в рот жевательную резинку. — Я говорю вам, этого никогда не было вокруг в таких масштабах. Внезапно эти зверинцы появились повсюду, особенно за последнюю пару месяцев. Вам известно, что стоит за этим, не так ли? Вуду, черт возьми, прямо здесь, на этом пупе земли. Все эти люди, приехавшие сюда с побережья Карибского моря, кубинцы, гаитяне, пуэрториканцы, иммигранты с Ямайки, и каждый из них практикует какой-то культ, названия у них разные, но для меня все они одно и то же чертово дерьмо. Выше, в barrio, я слышал, теперь есть нечто особо крутое, называется это «майомбе». Предполагают, что у этих людей, входящих в майомбе, есть свой храм, в котором они собираются и режут пару сотен животных за одну встречу. Затем они пьют их кровь. Круто, а?

— А вы знаете, где находится этот храм? — спросил Кэл.

— Кто, черт подери, может это знать? Они держат это в тайне. Все, что мне удалось услышать, что он там, в barrio, и хозяйничает там некий шарлатан, которого они называют Доктор Тата. Хотя, наверное, есть еще дюжина других парней вроде него, судя по тому, сколько животных мне пришлось увидеть. Это потоп, говорю вам, настоящий потоп.

Ландерс начал браниться по поводу того, что из всех сил охраны правопорядка только его организация смогла хоть что-то сделать для того, чтобы ограничить крайности отправления культов.

— Это прискорбно, — сказал он, — Раз это религия, то, видишь ли, не по-американски поднимать вокруг этого шум. У нас даже нет ни одного закона, направленного против жертвоприношений животных. Единственное, за что мы можем их прижать, — это за разведение скота в жилых помещениях, ну, знаешь, санитарный кодекс.

ОЗЖ, сказал Ландерс, попыталось найти руководителей различных вудуистских культов, надеясь прекратить злоупотребления в отношении животных, убедив этих лидеров научить своих последователей более цивилизованным формам религиозной практики. Но добраться до главарей оказалось невозможно: огромное большинство верующих понятия не имеет, кто их вожди, а те немногие, кто это знают, хранят это знание в тайне от непосвященных как некий священный секрет.

— Насколько мне удалось выяснить, — рассказал Кэлу Ландерс, — в городе имеется два или три верховных жреца. Их называют особым словом — «бабалао». Фокус в том, что хозяевами представления являются именно они. Но поскольку мы не знаем, кто они, то мы не можем с ними связаться. Нет способа остановить это все, потому что никто не признает себя ответственным.

Они продолжали ждать в машине прибытия полиции. В убогом коричневом доме напротив не было заметно признаков чьего бы то ни было присутствия. Он был столь безжизненным на вид, что казался нарисованным на театральном заднике.

— Трудно поверить, что там полно животных, — скачал Кэл.

— О, можете поспорить на собственные яйца, они там, — ответил Ландерс. — Если бы мы находились с подветренной стороны, когда дует бриз, то от запаха у вас бы носки слетели.

Кэл внимательно смотрел на дом.

— Мистер Ландерс, — неторопливо проговорил он, — как по-вашему, можно ли предположить, что эти люди способны также совершать человеческие жертвоприношения?

Ландерс поджал губы и надвинул на лоб свою панаму. Он выглядел так, как будто обдумывал что-то не более серьезное, чем шансы фаворита на очередных бегах.

— Я слышал об этом, — сказал он наконец. — Все это Вуду — такая дикая муть, что поневоле начинаешь задумываться: где та черта, которую они никогда не переступят? Но из того, что я слышал, выходит, что они не могут это делать.

— Не могут?

— Это официально запрещено, — сказал Ландерс.

— В отличие от большинства убийств, — съязвил Кэл.

— Нет, я имел в виду теми парнями, что наверху, — пояснил Ландерс. — Самими бабалао.

— Откуда вы почерпнули эту информацию? — недоверчиво спросил Кэл. Откуда Ландерс мог знать, в чем состояла официальная догма, если никто из не входящих в узкий круг доверенных лиц не знал, кто отдает приказы?

— От того парня из «Таймс», — ответил Ландерс, — который написал заметку, да вы ее и читали. Он проделал небольшую работу по поиску источников и рассказал мне о большом сборище в Гаване в 1940 году, конвенции всех верховных жрецов вудуистских культов. Вроде бы они собрались там, чтобы привести свою политику в соответствие с требованиями времени — ну, как наши кардиналы собирались в Риме пару лет назад, — и одно из главных решений, принятых на этой встрече: больше никаких человеческих жертвоприношений. — Ландерс покачал головой и щелкнул языком. — Какие прогрессивно мыслящие люди, а? Они наконец решили, что приносить в жертву людей — это заходить слишком далеко… И когда — уже в 1940 году!

Позади них внезапно раздался автомобильный гудок. Подъехала полицейская машина. Полицейский за рулем показал жестом на дом напротив. Ландерс высунул руку из окна и утвердительно махнул рукой, затем повернул ключ зажигания.

— Вы просто войдете в дом? — спросил Кэл. — Без всякого плана?

— Я присутствовал при обысках на территории этого полицейского участка раз шесть, и с теми же фараонами, — ответил Ландерс. — Они знают, что им делать.

Две машины двинулись вниз по улице и въехали на подъездную дорожку к коричневому дому. Их прибытие мгновенно вызвало движение внутри. Кэл увидел, что темная ткань, которой было завешено одно из окон на первом этаже, слегка отодвинулась в углу окна, и на секунду там промелькнуло чье-то лицо. Ткань упала снова, и изнутри раздался голос, громкий, жалобно вопящий:

— Мама! Мама! — Словно ребенок, ушибший колено, искал ласки и утешения. Однако это был мужской голос, низкий, в нем слышалась такая же мольба и беспомощность.

Они вышли из машины. И тогда Кэл почувствовал запах — едкую вонь зверинца.

Ландерс дал Кэлу и двум полицейским подняться по ступенькам крыльца перед ним. Запах стал гораздо резче.

— Фу! — хмыкнул один из полицейских, сморщив нос. Он выглядел, как ветеран, с морщинистым лицом и прядями седых волос на висках. Второй полицейский, намного моложе, был, наверное, новичком.

Ветеран постучал в дверь.

— Разве не должен один из них прикрывать дом сзади? — прошептал Кэл Ландерсу.

Ландерс покачал головой.

— Они никогда не пытаются убежать. А зачем им? Заплатив пятьдесят долларов штрафа, они могут отправляться на все четыре, подыскать где-нибудь другой свинарник и снова начать дело.

Дверь открылась. Вонь выплеснулась наружу, такая сильная, что ее, казалось, можно пощупать, удушливая, как старое одеяло бродяги. Кэл перестал дышать, глаза его наполнились слезами. Прошло какое-то время, прежде чем он смог рассмотреть парочку, открывшую дверь.

Женщина была очень старой и морщинистой, маленького роста, коричневая кожа ее лица высохла и обтянула скулы, как мятая бумага. На ней был халат и шлепанцы из розового искусственного меха, в волосах черная пластмассовая тиара с гранеными стеклышками, ироде тех бесплатных премий-сюрпризов, иногда вкладываемых в коробки с кукурузными хлопьями. На шее висело ожерелье из коричневых и черных бусин. Она держала за руку здоровенного детину, как будто это был ребенок, нуждающийся в опеке. На молодом человеке была надета нижняя рубашка, вылинявшие шорты-бермуды, которые были ему велики, и точно такое же ожерелье, как у его матери. Он был умственно отсталым, понял Кэл. Они стояли, слушая, что им говорил полицейский-ветеран.

— У меня имеется ордер на обыск с целью досмотра помещений, — сказал полицейский безразличным тоном. — Вы имеете право сопровождать нас. Вы можете, если хотите, вызвать адвоката.

Старуха и ее сын не выказали никаких эмоций. За этой парочкой Кэлу был виден центральный холл, тускло освещенный свисающей с потолка лампочкой без абажура. Холл был обшарпанный, повсюду валялись газеты, тряпки, мешки с кормом для животных, содержимое которых высыпалось прямо на пол.

Кэл с Ландерсом ждали на крыльце, и через несколько минут полицейские вернулись, завершив свою проверку. Ветеран держал за руку женщину, новичок — ее сына, и они начали спускаться по ступенькам.

Затем внезапно, в тот момент, когда вся группа уже была внизу, старуха уперлась пятками, отказываясь сдвинуться с места. Это выглядело совершенно невероятно, но ей хватало сил остановить дюжего полицейского. Он попытался протащить ее вперед, но осторожно, чтоб его не обвинили в жестоком обращении с задержанными, но крохотная ведьма словно приросла к месту. Затем она медленно повернула голову и посмотрела через плечо прямо на Кэла. Ее глаза, глубоко утонувшие в коричневых морщинистых складках век, широко открылись, яркие и желтоватые, как маленькие вулканчики, извергнувшиеся, чтобы излить расплавленную магму. Разлепив губы, она начала жутко вопить, причитая высоким, пронзительным голосом:

Кэл не мог понять ни слова из этой абракадабры. Но безотчетный страх охватил его, его сердце бешено заколотилось, горло пересохло.

Сбитые с толку ее необъяснимой силой и гипнотизирующим пением, полицейские оставались неподвижными и безмолвными, позволяя старухе продолжать свой фокус несколько секунд. Но наконец они пришли в себя и поволокли ее прочь. Сын-идиот семенил за ней вприпрыжку, издалека казалось, что он выделывает па какой-то дикой пляски.

Когда эту парочку усаживали на заднее сиденье патрульной машины, старуха все еще продолжала бубнить нараспев свои причитания.

— Святый Боже, — сказал Ландерс, когда полицейская машина дала задний ход и выехала с подъездной дорожки. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из них проделывал этот номер прежде.

Кэл глубоко дышал, стараясь унять волнение.

Ландерс уставился на него.

— Ты в порядке, приятель?

Кэл медленно выпустил воздух из легких. — Д-Да.

Ландерс помедлил.

— Можешь остаться здесь, если хочешь. То, что ты увидишь внутри, воспринять будет нисколько не легче.

— Я уже в полном порядке, — заверил его Кэл.

Они вошли вовнутрь. Смрад сразу стал еще гуще, спазм сжал Кэлу горло.

Все двери, ведущие из центрального холла, были закрыты. Ландерс распахнул первую из них по правую сторону. В комнате, которая в нормальном доме, наверное, была бы гостиной, было совершенно темно, все окна наглухо заделаны. Только тусклый свет из холла немного рассеивал мрак. Ландерс стоял в дверях, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, но Кэл сделал пару шагов через порог. И тут его нога наступила на что-то твердое. Он попытался сохранить равновесие, подался назад, но было уже поздно.

Его нога нашла опору. Раздался неприятный хруст, его подошва заскользила на какой-то липкой гадости.

Он замер.

— Подождите! — резко крикнул Ландерс. — У меня и машине фонарь. Всегда забываю эту проклятую штуку…

Он бросился прочь.

Спустя полминуты Кэл услышал быструю дробь шагов на ступенях крыльца. Ландерс снова появился в дверях и направил внутрь свой фонарь. Луч пробежался по голым стенам и забитым толем окнам и коснулся пола. С первого взгляда Кэлу показалось, что он был вымощен черным булыжником — тысячи камней свалены без всякого порядка. Кое-где камни лежали кучками в четыре-пять слоев. Когда свет фонаря остановился, один из булыжников слегка шевельнулся, и вся куча снова улеглась вокруг него, вроде камнепада в замедленной съемке. Теперь Кэл увидел, что у некоторых камней были отростки, увенчанные на концах черными бусинками, сверкавшими, как карнавальные блестки.

Некоторые бусинки двигались. Отростки втягивались в камни.

Головы, понял Кэл, прячутся обратно в панцири.

Черепахи! Вся комната была заполнена ими. Они теснились на полу, взбирались друг другу на спины, образуя блестящие черные волны.

— Дерьмо господне! — прошептал Ландерс.

Под ногой Кэла мягкое тело дохлой черепахи вылезло из раздавленного панциря.

Ландерс поспешил пробраться к окну, раздвигая черепах носками своих щегольских сапожек. Он сорвал толь и попробовал открыть окно. Оно не открывалось, и Ландерс вышиб стекло металлическим торцом своего фонаря.

При дневном свете черепахи представляли собой странное, но не такое зловещее зрелище.

— Ну, хватит с вас? — спросил Ландерс.

Они побывали во всех остальных помещениях дома. В другой комнате на первом этаже они нашли восемнадцать козлов. Животные в намордниках стояли в ряд, их ноги привязаны к тяжелой железной цепи, оба конца которой были прикреплены к привинченным к стене железным кольцам. Их экскременты покрывали истертый линолеумный пол. В углу под кусками мешковины лежа разлагающийся трупик преждевременно родившегося козленка.

На втором этаже была комната, полная клеток с голубями, а еще в одной комнате носились тридцать или сорок кошек, в третьей несколько белых петухов сидели на насестах. Чтобы они не кричали, рассказал Кэлу Ландерс на основании предыдущего опыта, им в глотки заливали слабую кислоту. На чердаке были голуби, обезьяны, поросята, белые мыши, два опоссума и зайчиха.

Они опустились в подвал. В яме, выкопанной в земляном полу, лежали кости и скелеты всевозможных животных, наполовину засыпанные белым порошком. Поскольку условия разведения были столь скверными, объяснил Ландерс, падеж был очень высок. Сдохших: животных сбрасывали в яму, и их трупы засыпали негашеной известью.

В доме не было телефона, так что Ландерс уехал позвонить из автомата и вызвать нужное количество фургонов ОЗЖ. Кэл сидел в одиночестве на ступеньках крыльца, подавленный и обескураженный. Как ловко Оскар сумел представить ему в выигрышном свете обычай жертвоприношения животных; ему почти удалось убедить Кэла, что в этом есть нечто… разумное, что ли. Но, конечно, Оскар никогда не говорил о том, что приходится делать, чтобы иметь необходимое количество животных для жертвоприношений. То, что увидел Кэл, бросало иной свет на хитроумную апологетику Оскара. Можно ли было сравнивать этих животных и тех, которых убивали для удовлетворения иных традиций?

Нет, подумал Кэл, это не рождественские индейки.

Утренний номер «Таймс» по-прежнему лежал на столе рядом с оставшейся от завтрака посудой, когда он привел домой. Неужели только сегодня утром он прочел эту историю. Погружение в необычайный мир Вуду дезориентировало его, исказило восприятие времени. Кэл чувствовал себя так, как будто он мог отсутствовать год, век, пропутешествовать зоны лет через другое измерение, искривление времени, на далекую планету — Планету Черепах! — вернуться обратно и обнаружить, что ничего не изменилось.

Статья в «Таймс» была подписана неким Джорджем Салливаном. Кэл позвонил ему и застал его за рабочим столом в отделе городских новостей. Он рассказал репортеру о своем расследовании и о том, что он слышал от Айры Ландерса о гаванском Конгрессе Вуду в 1940 году. Может ли Салливан добавить к этому какие-нибудь подробности?

— Сожалею, профессор, — ответил репортер. — Я рассказал Айре все, что мне известно. — Помолчав, он добавил с нетерпением в голосе: — Что-нибудь еще? У меня тут статья, которую необходимо срочно сдавать.

— Только еще один вопрос, — сказал Кэл. — Почему вы не написали подробнее, что происходит с Вуду в городе?

— Мы уделили некоторое внимание историям с животными, но нельзя же без конца писать о домах, превращенных в зверинцы.

— Но тут есть и другие интересные аспекты, — сказал Кэл и умолк. Ему хотелось было упомянуть про возможность человеческих жертвоприношений, но он вспомнил, как Мактаггерт предупреждал его о необходимости избегать огласки, не подпускать к полицейскому расследованию журналистов.

Но репортер уже был заинтригован.

— Какие аспекты вы имеете в виду?

— Ну, те сведения, которые вы сообщили Ландерсу, Конгресс в Гаване, на котором были запрещены человеческие жертвоприношения. Это чрезвычайно любопытный материал.

— Я полагаю, что в свое время он действительно был интересным, — сказал Салливан. — Поэтому-то он и наделал тогда много шума. Но это было в 1940 году. Теперь это уже больше не новость.

Кэл секунду помедлил, затем поблагодарил Салливана и повесил трубку.

Он снова взял в руку газету. Что еще должно произойти на свете, прежде чем человеческие жертвоприношения смогут конкурировать с ядерными тревогами и локальными войнами за маленький кусочек места на первой странице?

Глава 23

Дверь открыла экономка Кэт, которая была родом с Ямайки. Она сказала ему, словно пропела мелодию: «Мадам Клей в дальней части мастерской». Кэл направился в глубь мастерской и вошел в чулан.

Кэл забыл, насколько чулан был обширен. В провинциальных музеях хранилища были меньше. Сводчатое помещение было завалено таким огромным количеством вещей — среди них были скульптуры, вазы, тотемические фигуры и даже ее собственное боевое гвинейское каноэ, — что Кэт невозможно было сразу увидеть. Кэл остановился рядом с грудой гончарных изделий, которая загораживала дверь, и крикнул:

— Кэти!

Из дальнего угла раздался голос:

— Я здесь!

Она высунулась из-за ряда картотечных шкафчиков, которые стояли в дальнем углу. Кэл пробрался к ней, пройдя мимо резных предметов из дерева и слоновой кости, ящиков с орудиями труда каменного века, ярких масок.

— Я не понимаю, почему ты не отдашь большую часть всего этого музеям, — сказал он. — За такое культурное пожертвование тебе намного снизят налоги.

— Дорогой, я отдала им кучу всяких вещей, — ответила Кэт, — но так или иначе они все равно накапливаются.

Кэл добрался до картотечных шкафчиков. Он обошел их спереди и оказался в узком проходе между стеной и шкафчиками, где и стояла Кэт. Там было семь шкафчиков старого образца с четырьмя металлическими выдвижными ящиками с карточками. Все ящики были выдвинуты и большинство из них были пусты, вынутые оттуда бумаги валялись на полу. Кэт буквально по щиколотку стояла в этой куче и что-то искала в своей картотеке. Одетая в старые джинсы и изъеденный молью вязаный свитер вместо своего обычного домашнего платья в гавайском стиле, она была похожа на члена аварийной бригады.

— Я доставил тебе много хлопот, — сказал Кэл. — Я не мог предположить, что…

— Нет-нет, дорогой, все в порядке. Когда ты рассказал мне о своем проекте, я подумала об этой работе Квентина, но… — Она отвела от него взгляд и слабым сдавленным голосом сказала: — Но тяжело ворошить прошлое. — Минуту она молчала, затем, спохватившись, что впала в какую-то мечтательность, подняла глаза. — Квентин был самым замечательным человеком, которого я когда-либо знала. Самым добрым, самым умным, самым жизнерадостным. Я полагаю, ты можешь сказать, что он был именно таким мужем, какого я заслуживала, на которого мне хотелось бы опереться.

Она взяла Кэла за руку. Он никогда раньше не слышал от нее таких горьких сожалений. К своим супружеским делам она всегда относилась с легкостью, сама над ними подшучивала. Но то, как она сейчас разговаривала, указывало Кэлу на крайнее смятение, в которое ее ввергли поиски записок Кимбелла.

— Кэт, действительно очень любезно с твоей стороны делать это.

— Забудь об этом, — сказала она и протянула ему пачку бумаг, перехваченную резинкой. — Вот они.

Кэл взвесил пакет в руке, удивленный тем, насколько он был легок и как непривлекательно выглядел. Сверху лежали несколько сложенных листков писчей бумаги, снизу лежали два исписанных снаружи конверта, несколько разрозненных листков бумаги, а в середине лежал дневник в кожаном переплете.

— Это все, что я смогла найти, — сказала Кэт, — но ты можешь все это оставить себе.

Кэл поднял глаза.

— Нет, Кэт, я прочту его, но не могу принять в подарок.

— Пожалуйста, — настаивала она. — В некотором отношении, я думаю, эти записки больше принадлежат тебе, чем мне. Может быть, тебе предназначено продолжить с того места, где остановился Квентин.

Кэл улыбнулся на ее сентиментальное замечание. Он предложил свою помощь, чтобы привести в порядок бумаги, и они начали складывать их в стопку. Она спросила о Крисе, и он рассказал ей о том, что Кармен Руис спустила целебную мазь в туалет и что он подозревает, что это она посадила сумах в саду.

— О, Боже! — воскликнула Кэт — Это чудовищно! Я надеюсь, что ты сразу же выгнал ее.

Кэл ответил, что именно так он и поступил, но теперь он обременен домашним хозяйством, пока не найдет ей замену.

— Тебе не нужно никого искать, — сказала Кэт. — Челестина приходит только три раза в неделю, я обедаю и провожу много времени вне дома. Я уверена, что у нее найдется время и для тебя.

— Это мне сам Бог послал, — сказал он и обнял ее, — но только если ты уверена, что…

Кэт улыбнулась.

— Знаешь, существует неписаный закон среди женщин из высших кругов общества. Они могут поверять друг другу свои секреты, делиться парикмахерами, иногда даже любовниками, но никогда, никогда домработницами. Это ни к чему хорошему не приводит. Но в нашем случае, дорогой, я не беспокоюсь ни о чем, потому что между нами ничего такого не может произойти. Может быть, — ухмыляясь, добавила она, — только потому, что ты не женщина.

На обратном пути Кэт повела его на кухню, и они обсудили новое расписание работы Челестины. Лицо девушки с Ямайки озарилось лучезарной улыбкой, когда она услышала, что будет заботиться о Крисе.

— О, я помню его, он приходил, — весело сказала она. — Очаровательный, милый мальчик.

Какое облегчение, что не надо больше беспокоиться о домашнем хозяйстве, подумал Кэл, когда спускался в лифте. Слава Богу, что у меня есть Кэт, которая всегда готова прийти на помощь. Он надеялся, что в один прекрасный день он сможет отблагодарить ее за ее доброту.

В четверг был день рождения Тори, и Кэл предложил ей прийти к ним, чтобы отпраздновать вместе с Крисом. После морской прогулки они виделись всего два раза, один раз обедали в ресторане «У Сандолино» в Гринвич-Виллидж, а на следующий день вечером смотрели обновленную версию фильма «Полет в Рио». Он был удивлен, что она никогда раньше не видела фильмов с участием Фреда Астера. После двух встреч была эта фантастическая страсть в ее квартире. И это все, из чего складывались их отношения? Необыкновенная страсть? Несмотря на угрызения совести и чувство вины перед памятью Лори, он все больше хотел быть с Тори.

Но он очень старательно обдумал все за и против этого приглашения. Хотя Крис начал привыкать к ней, фантазии мальчика насчет его матери, наверное, еще не прошли. Вечеринка с Тори, на которой будут только они трое, могла вызвать у мальчика вспышку недовольства: день рождения — это все же семейный праздник.

Крис, однако, не подавал никаких признаков недовольства. Он надел свою новую черную футболку, подаренную ему Кэт, — его собственное представление о парадной одежде, — и вечеринка прошла очень удачно. Тори приготовила великолепный шоколадный торт («Я должна предстать в выгодном свете», — сказала она), и, после юго как Крис наблюдал за церемонией вручения Кэлом своего подарка — портфеля ручной работы, купленного им в «Марк Кроссе», мальчик слишком демонстративно направился в свою комнату, сказав им, чтобы они подождали. Он появился со своим подарком Тори. Это была керамическая пепельница, которую он сделал сам в детском лагере.

Тори была взволнована до глубины души, и когда Кэл пошел на кухню, чтобы загрузить посудомоечную машину, Крис утащил ее в свою комнату, чтобы показать свою коллекцию наконечников стрел. Такой поворот событий напомнил Кэлу, насколько он сам стосковался по семейной жизни.

Он закончил свои дела на кухне и собирался присоединиться к ним, но дверь спальни Криса была закрыта. Он протянул руку, чтобы открыть дверь, но остановился. Это был хороший признак — Крис стремился побыть с ней наедине.

Кэл вернулся в гостиную и взял записки Квентина Кимбелла, которые по-прежнему были перехвачены резинкой. У него впервые появилась возможность взглянуть на них более внимательно, и он сел за секретер. Затем он услышал, как Тори пыталась загнать Криса в ванную. Она готовила его ко сну. Еще один пробел восполнен.

Кэл обнял ее, когда она вошла в гостиную.

— Ну как он? — спросил Кэл, целуя ее.

Она рассмеялась, откидывая голову.

— Я получила три звездочки за торт, — сказала она. — Он показал мне свои наконечники стрел и несколько фотографий матери, когда вы все участвовали в сафари.

— Это было в экспедиции, — слегка раздраженно сказал он, — не сафари.

Она отошла от него. Кэл огорчился, что Тори так остро среагировала, но она задела его за живое. Он пока еще не мог заставить себя бесстрастно разговаривать о Лори с женщиной, которая могла занять ее место.

Тори просто переменила тему.

— Он показал мне свою большую свечу, — сказала она.

— Я ни в коем случае не должен был покупать ее, — сказал Кэл. — Крис увидел ее в лавке Ьо1агаса и заставил меня зайти и купить ему эту свечу.

— Это безобидная штука, — сказала она.

— Ну, я не думаю, что мальчику его возраста полезно вникать в такие вещи, — сказал Кэл, — или находиться среди людей, которые занимаются подобными вещами. Именно поэтому я рад, что избавился от Кармен. По-моему, она совершала заклинания Вуду против него.

Тори повернулась к нему спиной, глядя на задний дворик.

— Но ты это изучаешь, — сказала она, — а он находится рядом с тобой.

— Я исследую это явление, — ответил Кэл, — а не исповедую религию.

Крис позвал его из спальни:

— Накрой меня одеялом, папа.

Когда Кэл вошел в комнату, Крис уже лежал под одеялом. Кэл поправил одеяло и поцеловал сына.

— Спасибо, папа, — с жаром сказал Крис.

За поцелуй перед сном? Но ведь это само собой разумеется.

— За что? — спросил Кэл.

— За Тори, — ответил Крис. — За то, что она стала частью нашей семьи — меня, тебя и мамы. Она замечательная.

Кэл на секунду заколебался. Должен ли он упоминание о Лори оставить без внимания? Может быть. Даже после смерти она продолжает входить в уравнение.

— Я рад, что она тебе нравится, Орех, — сказал он, — очень рад.

Когда он вышел из комнаты, Тори стояла у парадной двери с сумкой в руках.

— Ты не останешься? — с явным разочарованием спросил Кэл. Он рассчитывал на это — их первая совместная ночь в его квартире.

— Нет… я хочу пойти домой. Я немножко устала.

— Послушай, ты можешь остаться здесь.

— Будет лучше, если я пойду. — Она сделала паузу, повернулась к двери, а затем снова взглянула на него. — Кэл, нам нужно поговорить о… о том, куда мы идем. Мне… мне нужно сегодня ночью подумать об этом. Поговорим завтра вечером, ладно?

Друг из Народного Театра дал Тори пригласительные билеты на Шекспировский фестиваль в Центральном парке на следующий вечер, и Рики согласилась оставить Криса ночевать у себя. Впервые Кэл и Тори проведут всю ночь вместе без Криса. Он не хотел растрачивать драгоценное время на разговоры.

— Почему мы не можем поговорить сейчас? — сказал он. — Через несколько минут Крис заснет, и мы…

Она покачала головой.

— Мне действительно надо идти. Все равно я должна рано вставать, чтобы успеть на деловую встречу.

Она быстро и беззаботно поцеловала его и двинулась к двери.

Он медленно закрыл за ней дверь. Она же приносила с собой сумку, значит, явно намеревалась остаться, подумал он. Что заставило ее передумать? Он ничем ее не обидел. Может быть, Крис? Нет, Крис весь вечер просто замечательно вел себя.

Может быть, нервы. В наши дни для всех непросто навязывать тесные отношения. Ничего не стройте, все это может быть разрушено, казалось, предупреждал всех некий коварный голос. Да, наверное, в этом дело. Тори хочет от него определенности, но не знает, как его об этом попросить. Он держался отстраненно, некоторые чувство вины за смерть Лори все еще мучило его, но он просто должен был продолжать, должен был оставить скорбь позади и начать новую жизнь. Он взглянул на телефон и едва не позвонил ей, чтобы сказать, что он прекрасно понимает, что ей нужно нечто большее от него, но она не хочет на него давить.

Но завтра наступит очень скоро. Завтра он развеет все ее опасения.

Глава 24

Он вернулся обратно на кухню, отрезал себе тонкий кусок шоколадного торта, а затем направился в гостиную и сел за секретер, где были разложены рукописи и записки Квентина Кимбелла.

При мысли о том, что никто до него не читал неопубликованный труд великого этнографа, Кэла охватывало волнение первооткрывателя. Как если бы музыкант наткнулся на утерянную сонату Моцарта и исполнил бы ее на рояле впервые, или же ученый-физик обнаружил неизвестный вариант уравнения Эйнштейна E =mc² + T, который мог бы стать причиной научных споров на долгие годы.

И тот простой факт, что человек кимбелловского масштаба полагал, что тема Вуду может служить достойным продолжением его эпического труда «Письма в песках», в котором он проследил историю письменных алфавитов, тоже способствовал такому его настроению. Кэл смотрел на лежащую перед ним рукопись. Какие бы чувства ни испытывала Кэт относительно чтения записок Кимбелла, ее уважение к их значимости было очевидно: она сохранила не только его личный дневник, но каждый клочок бумаги, относящийся к нему, не только два конверта, исписанных с обратной стороны, но и несколько маленьких листков бумаги, по всей видимости вырванных из блокнота.

Кэл взял больший из конвертов. Он был послан Кимбеллу из Ново-орлеанского банка и на почтовом штампе значилась дата — май 1939 г. Уведомление о размере его вклада? Несколько строк, нацарапанных на обороте, были почти неразборчивы. Кэл вгляделся в надпись и буквально расшифровал ее:

Сама форма записок давала ключ к эволюции интересов Кимбелла. Кэл мог вообразить, как он выходит на прогулку, обращая внимание на какие-то детали, удивившие его, задает какие-то вопросы, вынимает из кармана конверт, чтобы записать на нем что-то его заинтересовавшее.

Конверт поменьше не был исписан с обратной стороны, на нем стоял английский штамп, на котором можно было прочесть: Лондон, июнь 1939 г. Оно также было адресовано Кимбеллу и послано из библиотеки Британского Музея, которая тогда, как, впрочем, и теперь, была самым крупным в мире источником информации. В конверте лежало письмо, подписанное главным библиотекарем. Оно свидетельствовало о том, что Кимбелл попытался сначала найти источник информации ближе к дому и только потом обратился за границу.

Кэл засунул письмо обратно в конверт, размышляя о неосуществившихся надеждах прошлого. Мир в наше время. Нацисты вошли в Польшу в конце лета 1939 года. Так даже мотивы, побудившие Кимбелла заняться этим исследованием, перекликались с его собственными, подумал Кэл. Легко, доступно. Лишенный возможности путешествовать из: за надвигающейся войны, — как и Кэл, оставшийся один с сыном на руках, — Кимбелл был увлечен исследованием обычаев и нравов на своих собственных задворках.

Затем Кэл изучил узкие полоски бумаги. На одной из них Кимбелл написал: «Мари Лаво, Сент-Луис № 1». Это женское имя еще раньше встречалось Кэлу. Мари Лаво была так называемой Королевой Вуду Нового Орлеана сто лет назад; эта бывшая парикмахерша торговала заговорами и лекарственными травами и в некотором смысле внесла свою лепту в популярность Обеа. Связь с Сент-Луисом ничего не говорила Кэлу.

На второй полоске бумаги Кимбелл набросал: «Поклонение духу реки — крещение?» Должно быть, это была одна из его гипотез, устанавливающая аналогию с другими синкретическими моделями.

И наконец был листок из блокнота, который Кимбелл, возможно, взял на заправочной станции. Вверху листка была напечатана давно забытая эмблема компании «Голф Ойл» и под ней лозунг: «ЧТОБЫ ЖИЛ ВАШ АВТОМОБИЛЬ, ИДИТЕ В ГОЛФ». Кэл припомнил, что он слышал эту рекламу в раннем детстве по радио. Под эмблемой четким почерком, отличающимся от каракулей Кимбелла, было написано имя и адрес: «Раймон Д'Аркандесс, 427, Понтшартрен, телефон 5487». Возможно, это была зацепка, но уже давно устаревшая. Сколько лет назад там были четырехзначные номера телефонов?

И напоследок Кэл обратился к страницам большого формата, на которых Кимбелл набросал вступительную часть книги. Они начинались конспектом предисловия, определением цели, который читался так, будто он был написан до того, как Кимбелл приступил к своему исследованию. В легком непринужденном стиле Кимбелл описал, как он был заинтригован тем, как изображали африканские религиозные обряды в голливудских фильмах «Кинг-Конг», в сериях «Тарзана» и во многих других.

Он писал, что, по-видимому, существует в человеческом сознании некоторая потребность верить в мрачные и дикие культы и солидаризироваться с ними. Но в действительности, продолжал он, Вуду, о котором он хотел писать, происходил из безобидного поклонения антропоморфным духам — духам, которые имели человеческий облик, смешанного с народной медициной и волшебством. Даже практика втыкания иголок в куклы была интерпретирована европейскими исследователями, а затем и Голливудом, как символическое убийство, тогда как на самом деле была, вероятно, ближе к народному целительству, в магии являясь эквивалентом древнекитайскому искусству акупунктуры.

Эти вступительные заметки остались незаконченными, но очевидно, что Кимбелл намеревался «сорвать маску» с Вуду. Так почему же, подумал Кэл, Кэт так явно придерживала бумаги Кимбелла?

В чем состояла «неразбериха и несчастье», причиной которых, как упоминала Кэт, была его работа? До сих пор заметки Кимбелла казались абсолютно нормальными, именно такими, каких вы и ожидаете от ученого, начинающего работать над новой темой.

Кэл увидел, что манускрипт представлял собой начала двух глав. Первая была посвящена миграции вудуизма из Африки по путям работорговцев.

В общих чертах эта теория была знакома Кэлу, но Кимбелл обнаружил такие моменты в истории работорговли, которых Кэл раньше не знал. Среди капитанов кораблей работорговцев, писал Кимбелл, была установлена юрисдикция, в соответствии с которой — как гласит древний документ — они собирали живой товар. Испанцы, англичане, французы раздобывали свой груз в различных племенах. Этим объяснялось многообразие культовых обычаев в различных колониях Нового Света, а также и варианты терминологий. Вуду на Гаити назывался Водун, что означает дух, а Вуду южной части Соединенных Штатов имел название на аканском языке Обейфо, что является производным от Обеа.

Именно на этом месте, когда он читал объяснение, которым Кимбелл снабдил это слово, Кэл почувствовал, что его пульс участился.

Слово Обейфо, обычно используемое для обозначения колдуна или ведьмы, имеет более буквальное значение у племен Акан: «тот, кто забирает детей».

Начало второй главы Кимбелла снова приковало внимание Кэла. Здесь Кимбелл уже расстался с Африкой и занялся описанием того, как Вуду попал в Новый Орлеан. В конце XVIII века жестокое и кровавое восстание рабов потрясло находящийся под управлением французов остров Сан-Доминго, и тысячи сбежавших черных рабов пересекли Наветренный пролив, отделяющий их от Кубы, испанской колонии. Наполеоновское нашествие и Испанию в 1805 году привело к бегству франкоязычного населения Кубы, как свободных, так и рабов, прочь с острова. Они переселились в Новый Орлеан, по-прежнему остающийся городом-гибридом — принадлежащим Америке, но с преобладанием французского населения. Для подобной смеси культур была характерна терпимость, с какой были встречены последователи Вуду, и бывшие рабы обнаружили, что они могут открыто исповедовать эту религию. На самом деле Вуду вошло в моду, его исповедовали не только черные, но также и многие зажиточные и уважаемые белые граждане. Получили распространение жертвоприношения животных и поклонение змее, производимое публично как часть групповых церемоний на Конго-сквер.

Однако общественное мнение неизбежно должно было измениться. И снова последователей Вуду начали преследовать. По городу поползли слухи о похищении и ритуальных убийствах детей. Но все эти слухи оставались беспочвенными, пока в 1860 году, после того как два маленьких мальчика из известных в городе семей были найдены убитыми и изуродованными, пятерых черных попавших под подозрение в поклонении Вуду линчевали.

После этого религия перешла в подполье. И вплоть до появления Мари Лаво, Королевы Вуду Нового Орлеана, никто публично не решался признать свою связь с Вуду. Благодаря тому, что среди тайных обожателей Лаво было немало представителей городской элиты, она избежала преследований. Королеву Вуду даже стали считать святой, и когда она умерла, ее похоронили как католичку на самом известном кладбище Святого Людовика.

На этом месте хронологическое описание событий прерывалось. Оно закончилось неразборчивым замечанием в середине страницы: «Прод. ист. в.» Очевидно, Кимбелл намеревался написать историю Обеа вплоть до последнего времени, но ему для того, чтобы сделать это, необходимо было собрать материал обо всех ритуалах, существующих в Новом Орлеане в 1939 году.

И поэтому Кэл не был удивлен тем, что последний предмет, входящий в документы Кимбелла, — записная книжка дневникового формата, переплетенная в сафьян, представлял собой своего рода журнал, в который Кимбелл вносил день за днем различные сведения, но не успел обработать и записать их соответствующим образом. В нескольких начальных записях упоминались усилия, которые Кимбелл приложил, чтобы обнаружить источники, могущие дать ему информацию о Вуду, назывались люди, которые согласились с ним разговаривать. Он бывал в старом «черном» квартале Нового Орлеана и за пределами его, совершал поездки по протокам дельты реки и посещал старух, живших в неотапливаемых хижинах, беседовал с бывшими полицейскими и напал на след одного уже пожилого человека, работавшего раньше репортером в газете «Тайм-Пикайон». В свое время этот журналист писал репортажи о серии нераскрытых убийств детей в 1911 году, которые приписывались последователям Вуду.

Ничего убедительного не почерпнул Кимбелл из этих встреч. Но вот следующая запись, датированная 19 июля:

Со следующей записи, сделанной двумя днями позже, Кимбелл начал отмечать даты встречи с человеком, который стал его учителем и «проводником» — человеком, Которого в своем дневнике он называет только по имени — Раймон (предположительно Раймон Д'Аркондесс, чье имя было нацарапано на листке в блокноте компании «Голф»).

По всей видимости, в начальный период, длившийся дне недели, Кимбелл встречался для бесед с Раймоном каждый день. Первые четырнадцать записей начинались очень похоже: «Ходил к Раймону», «Снова виделся с Раймоном», «Сегодня был у Раймона». Каждая запись содержала специфические детали об Обеа, которые выяснялись в ходе их бесед. Каждая страница была заполнена информацией, записанной неровным почерком Кимбелла. Перечислялся пантеон африканских богов и описывалась та область, на которую распространялась власть каждого из богов. Были здесь боги солнца, луны, гор, войны, грома, удачи, урожая, садов, пальмовых ветвей, дверей!

Здесь было не только множество богов, но каждый из них имел свой особый характер (Кэл припомнил, что Оскар Сезин говорил об этом, но не уточнял степень различий между ними). Если верующий считал какого-нибудь бога своим покровителем, он надевал на себя ожерелье из бусин определенного цвета или комбинации нескольких цветов, подобные тем, что Кэл видел в лавке botánica. Даже то, как они сочетались между собой, могло иметь значение — три бусины одного цвета, затем семь бусин другого и т. д. Даже ритуальные приношения различались в зависимости от бога, для которого предназначались и того, какую милость верующий просил у бога. Для одного бога убивали петуха, для второго — козла, а для других — либо овцу, либо поросенка, либо утку. В зависимости от причины жертвоприношения убивали тех или иных животных в различных сочетаниях.

По обилию подробностей и деталей Кэл понял, что Кимбеллу повезло встретить необыкновенного наставника, человека, который раскрывал перед ним секреты, недоступные для чужих. Но какие же мотивы были у этого наставника, удивлялся Кэл. Раймон раскрывал Кимбеллу назначение трав в целительстве и при совершении заклинаний. Были заклинания для исцеления, для получения денег, для завоевания любви, для успеха в судебном процессе, для уничтожения домовладельца — сотни различных мотивов. Каждое из них требовало смешения некоторых ингредиентов и получения настойки, и почти каждое встречающееся в природе вещество использовалось для того или иного заклинания: корица, роза, чеснок, кораллы, жженый сахар, мед, вербена, кукуруза, гранат, менструальная кровь…

Кэл никак не мог объяснить себе, почему этот Раймон был так откровенен с Кимбеллом. Чего он ждал взамен? Может быть, он был заинтересован в восстановлении запятнанной репутации своей религии?

Наконец, сделав передышку, Кэл откинулся назад и почувствовал, как затекли мускулы спины. Он встал, потянулся и пошел на кухню. Часы на стене показывали половину первого ночи. Он устал, его внимание притупилось. Однако он понимал, что не уснет, пока не прочтет все до конца. Пока все написанное Кимбеллом было только первым этапом его работы, записью со слов другого человека. Но важнейшей целью исследования всегда служит непосредственное наблюдение и опыт. Это — следующий этан:

Кэл ополоснул глаза холодной водой из-под крана и вернулся в гостиную.

Это было как если бы он настроился на длину волны прошлого, точно предчувствуя заранее, когда исследование Кимбелла изменит свою направленность. Следующая запись начиналась так:

До этого момента каждая страница в дневнике была исписана, и почти все записи были датированы. Но теперь перед Кэлом были две пустые страницы на развороте, и когда Кэл их перевернул, он увидел, что следующая запись была помечена началом сентября. Что же прервало порыв Кимбелла, удивлялся Кэл. Оскорбил ли он Раймона, потерял его доверие, высказав вслух какое-нибудь скептическое замечание? Или наставник познакомил Кимбелла с чем-то, что Кимбелл не решился доверить дневнику?

Кэл перевернул страницу. Следующая запись поразила его. Кимбелл, ученый, пишущий научные заметки, стал записывать нечто личное:

Журнал научных исследований Кимбелла превратился в личный дневник. Скотти был его сыном, он страдал детским заболеванием. По словам Кимбелла, именно и этот период был установлен диагноз, болезнь входила и завершающую стадию. Этого было достаточно, чтобы объяснить пробелы в исследовании культов Обеа.

Но по мере того как Кэл читал дальше, после этих печальных личных записей, становилось очевидно, что Кимбелл вступил в наиболее волнующую стадию своей работы. Он добился полного доверия своего наставника и заслуживал, чтобы ему показали самые тайные обряды пой религии.

Кэл задумчиво поднял голову, вспомнив внезапно о неприятной сцене в парке, о раковине, найденной Крисом поблизости от того места. Он снова опустил глаза к страницам дневника.

Запись окончилась. Кэл размышлял. Морские раковины, похожие на «ротики». Должно быть, во время церемонии в парке производилось предсказание по «Скрижалям Ифа». Согласно заведенному порядку? Ведь еще немного времени прошло с начала десятилетия.

Кэл перевернул страницу с такой поспешностью, что она слегка надорвалась в месте скрепления, и погрузился в чтение записи следующей ночи.

На поле посреди плантации, где-то за городом, Кимбелл присоединился к группе в дюжину человек, собравшихся для «чтения предсказания на десятилетие». Влажной южной ночью при лунном свете появилась процессия жрецов, одетых в разноцветные мантии. Они окружили соломенную циновку, постеленную прямо на землю, и произвели «заклинание на раковинах». Затем по рисунку, который образовали раковины при броске, они сделали серию предсказаний. Кимбелл сформулировал некоторые из них в нескольких загадочных фразах:

Общий смысл не вызывал сомнений. Кимбелл написал: надвигается война. Но ничего больше он не предчувствовал.

Однако для Кэла эти предсказания имели сугубо конкретный смысл. Он понял, насколько те жрецы были проницательны и могущественны.

То, что говорилось о дурном воздухе, желтых звездах и людях, превращающихся в дым, без сомнений ассоциировалось с концентрационными лагерями, с уничтожением евреев нацистами в печах крематориев. «Глаз вселенной», обрушивающийся на деревни и обращающий их в пепел, — это атомная катастрофа, стершая с лица земли Хиросиму и Нагасаки.

Но никто не подозревал о чем-либо подобном в 1939 году, поэтому Кимбелл скептически отнесся к этим предсказаниям:

Как свидетельствовало последнее изложение событий в записках Кимбелла, его скептицизм подвергся серьезным испытаниям. Закончив свое гадание, жрецы объявили о мерах, которые следует принять, чтобы изменить планы богов, поскольку, согласно этой религии, ничто не является неизбежным. Боги могут сердиться на смертных и готовиться опустошить землю, но, если сделать соответствующие жертвоприношения, можно снова завоевать их благосклонность, и они отвратят жестокую поступь судьбы.

Однако силы, которые боги готовились напустить на землю, были столь яростны, что для того, чтобы умилостивить богов, от смертных требуется крайнее смирение и преданность.

Кэл поднял глаза от дневника. Ему казалось, что он сам наблюдал церемонию, описанную Кимбеллом, сам присутствовал там той влажной ночью. Только теперь он почувствовал, как занемело все его тело, напряглись мускулы груди и живота, и дыхание стало сдавленным. Он весь покрылся потом, и его рубашка промокла, несмотря на кондиционер, работающий в квартире.

Наконец он снова опустил глаза к дневнику и дочитал описание церемонии до конца.

Опираясь на свое гадание на следующее десятилетие, верховные жрецы Обеа объявили, что катастрофу можно предотвратить, только принеся в жертву богам самые чистые и ценные человеческие жизни — жизни детей.

Было очевидно, что Кимбелла глубоко потрясло и смутило все, чему он был свидетелем. В дневниковой записи, очевидно, сделанной поздней ночью, он пришел к такому заключению:

Кэл поднял голову от дневника и захлопнул его. Этой ночью он больше не мог читать. Его глаза горели от усталости и странным образом он почувствовал некоторое напряжение — как бы от сдерживаемых слез. Он почувствовал у себя в желудке противную тошноту.

Тревога за Криса пронзила его, и он устремился в комнату сына. Минуту спустя, стоя у изголовья кровати мальчика, он слегка успокоился. Он оставался у кровати минуту или две, наблюдая за глубоким сном ребенка, — олицетворение всего самого дорогого и нежного.

Лежа в своей кровати, Кэл был готов к тому, что ему не удастся заснуть. Он смотрел, в темноту, и вопросы роились в его мозгу. Какие секреты он раскрыл, погрузившись в старый труд Кимбелла? Секреты прошлого или секреты будущего?

А может быть, это одно и то же, как утверждают жрецы, одно отражается в другом, как в зеркале?

Поле было огромным и простиралось далеко за горизонт в бесконечность, и на миг он почувствовал пугающее одиночество и заброшенность. Затем он повернулся и увидел сзади себя площадку для игр и Криса, который бежал, размахивая руками, высоко задирая ноги и смеясь. Он успокоился и наблюдал за процессией, показавшейся из-за горизонта и внезапно оказавшейся на расстоянии вытянутой руки. Люди в длинных развевающихся мантиях всех цветов радуги, усыпанных желтыми звездами. Он присоединился к процессии, держа Криса за руку, когда они начали взбираться в гору, потому что ноле стало уходить вверх. Над вершиной сияла рубиново-красная корона, красноватый отсвет восхода или заката — нет, это было и то, и другое разом. Корона, казалось, была бесконечно далека от них, но вскоре они очутились около нее. Кэл знал, что они в раю, потому что на берегу на расстеленном полотенце сидела Лори, не заботясь о том, чтобы застегнуть лифчик купального костюма, и махала им руками, а Крис бросился в ее объятия.

Затем небо раскололось, и вспыхнуло сияние, и они оба исчезли.

Раскат грома наполовину вывел Кэла из глубокого сна. Он вздрогнул и открыл глаза. За окном шел дождь. Яркая беззвучная вспышка на мгновение посеребрила капли дождя, текущие по стеклам. Он услышал тихий гром, мелодичное пианиссимо, и затухающий звук снова погрузил его в сон, так что он даже не осознал, что закрыл глаза.

Семь фигур выстроились перед ним, на них были маски, вырезанные из дерева и изображавшие примитивных животных и духов, большие, как щиты. Все смешалось перед ним, все было в беспорядке — опрокинутые вазы, открытые ящики стола и выкинутые из них бумаги, кроссовки и майка Криса на соломенной циновке. Кэл хотел просить жрецов отодвинуться, чтобы привести все в порядок, но они вдруг оказались статуями. Теперь он сидел на подстилке для пикников рядом с Тори и ел кусок шоколадного торта, а фигура перед ним была вовсе не статуя, не та статуя, а черная мадонна, показавшаяся из-за одной из масок. Она приблизилась к нему и дала ему нож, чтобы он разрезал торт. Он встал, чтобы взять его, и поблагодарил ее, затем поднял руку и занес нож над алтарем. Он почувствовал облегчение, когда опустил лезвие вниз, и его охватило торжество, когда оно легко разрезало кожу, и под ней обнажились сердце, желудок и внутренности. Кэл коснулся их и почувствовал, как сердце пульсировало в его руке, а Крис, умирая, улыбался ему чудесной улыбкой. У него в голове раздавался беззвучный крик Криса, заверявшего его в своей любви.

К нему вернулось сознание, пробудив его к глухой неподвижной реальности его темной спальни, как будто он на бегу слепо врезался в бетонную стену. Он задыхался, каждый выдох вырывался из горла подобно собачьему лаю. Каждая мышца и каждый нерв были напряжены так, что он чувствовал себя разбитым. Он с такой силой вцепился в край кровати, что пальцем прорвал простыню. Он стремился встать, чтобы снова не оказаться в плену этого кошмарного сна.

Только через несколько минут он смог сделать это и дотянуться до выключателя настольной лампы. Светло, слава богу. Он исследовал взглядом сотни незначительных деталей, которые помогли бы ему убедиться в реальности окружающего мира. Флакон одеколона «Олд Спайс» на туалетном столике, мокрое пятно на ковре от натекшего через открытое окно дождя, одежда, свисающая со стула.

Паника прошла.

Господи, помилуй, ну и кошмар! Снилось ли ему что-нибудь подобное раньше? Сон был таким реальным. Он знал все теории сновидений, в которых подсознание получает возможность «проиграть» подавленные желания. Но разве могло оно скрывать в себе захороненную ярость против его собственного сына, ярость такого масштаба, чтобы оправдать сон-убийство?

Да, если он думал об этом. Он мог бы себе представить кипящий гнев, сознательно отрицаемый. Крис был тем судьей и судом, который признал его виновным в убийстве Лори. Именно Криса он считал своим обвинителем. Это чувство он испытал скорее всего из-за связи Тори. Несмотря на всю привязанность к Тори, которую внешне проявлял Крис, его фантазии о том, что его мама жива, продолжались. И, конечно, чтение дневников Кимбелла послужило импульсом для Кэла разыграть метафору ножа на свой собственный лад.

Чтобы объяснить этот сон, ему не требовалась Софи Гарфейн. Психология ночного кошмара легко понятна.

Однако страшный момент, когда он увидел умирающего Криса, со вскрытыми внутренностями, улыбающимся подобно тому ребенку в морге, произвел на него впечатление очень реального воспоминания, а не иллюзии. Он ненавидел себя за то, что был способен даже представить себе подобный сон.

Ему понадобилось много времени, чтобы заставить себя снова лечь спать. И когда он это сделал, то оставил горящей свою настольную лампу, как это делают дети, чтобы отпугнуть чудовищ.

Глава 25

Утром он все еще был возбужден.

— Ты очень крепко сжимаешь мою руку, папа — пожаловался Крис, когда они шли к школьному автобусу. А Кэл боялся ее отпустить.

Когда Кэл вернулся в квартиру, он долго сидел за чашечкой кофе в саду. Лениво проглядывал «Таймс», читая почти каждую страницу — отчеты о четвертьфинальных матчах по теннису, события в рекламном бизнесе, письма редактору. Он отбросил газету в сторону, не дочитав до конца некролог о бывшем восьмидесятилетнем президенте Американской Конфедерации Страховых Маклеров. Что за глупость избегать дневника Кимбелла из-за дурного сна, как будто опыт другого человека может оказаться заразным. Конечно, бесспорно, что это странно, волнующе и даже пугающе. Но что он должен делать? Бросить записки Кимбелла в корзину, вернуть их обратно Кэт, оставить свои попытки понять бессмертные тайны первобытных верований, перенесенных в современный мир? Ты не можешь повернуться спиной к знаниям. Ты не можешь отгородиться от правды. Даже если сжечь книги.

Он вошел в дом, сел за секретер и открыл дневник на том месте, где остановился прошлой ночью.

На каждой из следующих страниц, датируемых последовательными числами, было написано по одной строке:

Замешательство, в которое пришел Кимбелл после бессонной ночи, казалось, сменилось апатией: у него не было никакой воли действовать, анализировать свое собственное поведение или описывать какие-либо события своей жизни.

Наконец появилась недатированная длинная запись:

Затем снова короткая запись:

Кэл сделал паузу. Кимбелл попал в ту самую ловушку, от которой он сам себя предостерегал. В отчаянии, поверив в чудеса, он сделал первый шаг к вере: он сделал заклинание со связкой кошачьих костей. Ирония заключалась в том, что он дал себя опутать самообманом. Скотти все равно умер.

Но когда Кэл взглянул на следующую страницу и прочел небрежно написанные большими буквами слова, то он понял, что это была только часть трагедии.

Последняя фраза была не закончена. Кэл быстро перелистал страницы. Пусто. В дневнике больше не было ни одной записи. Записи внезапно закончились, словно Кимбелл пошел отвечать на телефонный звонок или открывать кому-то дверь и больше не вернулся.

Незаконченная мысль имела эффект остановившегося времени в тот самый момент прошлого.

Выполнить… что?

…волю богов.

Эта фраза целиком пришла на ум Кэлу, как будто какой-то дух прошептал это ему на ухо. Он знал, что >го было гак. Кимбелл действовал сгоряча. Значит, поэтому Кэт хотела забыть об этих записках. Во всяком случае она должна была знать, что Кимбелл потерял объективность, и это само по себе уже было достаточно, чтобы причинить вред его репутации. Кимбелл знал о жертвоприношениях, но молчал. Это невыносимо печально.

Кэл отложил в сторону книгу, встал из-за секретера и вышел в сад. Он почувствовал, что ему не хватает свежего воздуха и солнца. В смятении, мелкими шагами он направился в глубь сада, снова размышляя о жертвоприношениях, упомянутых в дневнике. Едва ли случайный факт, что три упомянутых жертвоприношения произошли в 1860, 1911 и 1939 годах. Каждое из них предшествовало или происходило в начале десятилетий, которые были отмечены самыми разрушительными военными конфронтациями с огромными человеческими жертвами. Война между Севером и Югом в Америке, Первая и Вторая мировые войны. В каждом случае, когда начинались жертвоприношения, возрастало общественное негодование, и они прекращались. Но не слишком ли рано?

Это, несомненно, была интерпретация верующих Вуду. Боги не изменили своих гневных планов только из-за того, что остались неудовлетворенными.

Но еще более огорчающим, чем трагедии прошлого, были сегодняшние преступления. По-видимому, для восьмидесятых годов снова было проделано «Предсказание по раковинам». Для нашего времени. Должно быть, предсказание содержало что-то ужасное и, чтобы умиротворить богов и предотвратить катастрофу, было предписано совершить человеческие жертвоприношения.

Существовал ли какой-нибудь способ, который мог бы блокировать начало таких мощных событий в истории? Это чисто умозрительный вопрос. Предположим, что летом 1939 года, перед тем, как немецкие войска вторглись в Польшу, перед тем, как по Восточной Европе начали колесить поезда смерти — предположим, что «мерседес» в котором ехал Адольф Гитлер на один из своих уик-эндов в Берхтесгаден, занесло на мокром отрезке горной дороги? Разве не могли бы боги устроить такую малость? Разве это не изменило бы весь сценарий истории?

Безумие! Так это и началось! Вы соблазнились возможностью контролировать судьбу — ведь для смертного нет более привлекательной мечты. На самом деле это заложено в каждой религии. Верь, и твои молитвы будут услышаны.

И, конечно же, мечта никогда не могла быть более соблазнительной, чем сейчас. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что раковины должны были сказать жрецам, которые читали предсказания по «Скрижалям Ифа» на это десятилетие. Не нужны даже «рупоры» богов, чтобы услышать приближающийся натиск Судного Дня. Распространение ядерного оружия, международный терроризм, экономический упадок во всем мире, концентрация жизненно важного топлива в самых нестабильных регионах мира. Надвигающаяся катастрофа должна была с неизбежностью разразиться.

Неизбежно?

О да, как соблазнительна мысль о том, что существуют силы, которые могут похлопотать за лучшее будущее, которые могут перекроить историю с такой же легкостью, как портниха исправляет плохой шов в своем шитье! Было очень соблазнительно поверить точно так же, как Кимбелл:

Моя работа — это мое посвящение.

Кэл задавал себе вопрос: может ли это произойти с ним?

Разумеется, нет. Они с Кимбеллом разные люди, и времена другие…

Будущее как в зеркале отражает прошлое…и разные обстоятельства на них влияли.

«Миссия», — говорил Оскар.

Должен ли он сейчас остановиться? Если он все бросит из-за иррационального страха, то это только докажет, что он потерял перспективу. Он был благоразумным человеком. С языческими предрассудками можно обращаться лишь одним способом — изучить их, и этим сделать вклад в науку. И он должен был продолжать идти дальше, изучать эти религии и ничего не опасаться.

Слабый раскат грома оторвал Кэла от его мыслей. Он взглянул на небо. Солнце стояло высоко в безоблачном небе.

Затем он снова услышал слабый рокот грома. Он догадался, что кто-то резко стучал в его парадную дверь, как будто хотел сообщить, что его дом горел. Заметавшись в саду, он, вероятно, не услышал звонка. Но кто же, черт побери, был так уверен в том, что он дома?!

Он побежал к двери и открыл ее.

Маленький смуглый мужчина с набриолиненными волнистыми волосами, зачесанными назад, стоял на крыльце. Грудь его вздымалась, будто он боролся за каждый вздох.

— Venga, Venga![13] — запыхавшись, сказал он, схватил Кэла за запястье и начал тянуть его через дверь.

Кэл вырвал руку.

— Эй, что же, черт возьми…

— Favor, senor Jomis…[14] — мужчина с шумом набрал воздух, чтобы продолжить. — Кармен, пропро…

Испанский, йорубский? Что это был за язык? Он уловил только имя: Кармен. Что-то касается миссис Руис.

Послушайте, — сказал Кэл. — мне очень жаль, но я ничего не понимаю. Успокойтесь и постарайтесь…

Нет время объяснить. Она удирает, — хрипло сказал мужчина. Он снова потянулся к Кэлу и взял его за руку. На этот раз он мягче схватил его, и Кэл не стал вырываться — Пожалуйста, вы идти. Кармен звать тебя. Она очень болеть. — Теперь глаза мужчины наполнились слезами.

Вдруг Кэл все понял. Не «удирает», а умирает.

Маленький мужчина потянул Кэла за рукав.

Как мог он отказать?

Едва Кэл успел закрыть за собою дверь, как маленький мужчина уже бросился вперед по улице. Он только раз оглянулся, чтобы удостовериться, что Кэл следовал за ним, и быстро помчался вниз по улице. Несмотря на свои короткие ноги и коренастое телосложение, избыток адреналина заставил его бежать с поразительной скоростью. Кэл вынужден был поднажать, чтобы не отстать.

По мере того как гонка продолжалась за углом улицы, а затем через один, два, три квартала, через улицы и авеню, с опасностью попасть под едущий транспорт, так как маленький мужчина не обращал внимания на светофоры, легкие Кэла начали сдавать. Сколько же еще он сможет продержаться?

Они пробежали несколько кварталов по направлению к Верхней части города, пересекли Десятую авеню и прошли мимо таксопарка. Наконец в середине квартала мужчина остановился перед многоквартирным домом. Перед зданием на тротуаре стояла пустая полицейская машина, и маленькая гудящая толпа соседей собралась на тротуаре. Кэл увидел, как одна женщина из толпы протянула руку к маленькому мужчине, который привел его сюда, и утешительно похлопала его по спине. Озабоченный, он не обратил на это никакого внимания.

— Вверх, — запыхаясь, сказал мужчина, когда Кэл нагнал его и вбежал в здание.

Они быстро пробежали по грязному длинному коридору и вверх по трем лестничным маршам. В воздухе стояли непонятные запахи, облупленные стены были исписаны каракулями и непристойными надписями, сделанными несмываемыми синтетическими красками.

О Боже, что я здесь делаю? Кармен, наверное, попала в какую-нибудь аварию, ее ранили при какой-нибудь разборке или в нее стрелял ночной взломщик, предположил он. Зачем, задавал себе вопрос Кэл, они привели его сюда?

На площадке третьего этажа стояла еще одна толпа. Женщины в бесформенных халатах, мужчины в майках пытались заглянуть в открытую дверь квартиры, которая находилась в дальнем углу. Когда появился Кэл, они замолчали и подозрительно стали смотреть на него. Он увидел, как две женщины перекрестились.

Его спутник провел его прямо через открытую дверь и квартиру. В маленькой передней комнате стены были покрашены в яркий бирюзовый цвет; одна из стен была украшена большим рисунком индейца с головным убором из перьев, заключенным в рамку, очень похожим на тот, что был на одноцентовой монете старого образца, только этот был нарисован на бархате светящимися красками. Рядом с дверью толпилась еще одна взволнованная группа людей, пожилая пара и дети разных возрастов. Грудной ребенок и малыш постарше сидели на диване, но остальные тихо стояли в ряд, словно позировали для семейного портрета. Они пристально взглянули на Кэла широко открытыми и печальными глазами, и он тоже в ответ растерянно взглянул на них.

— Señor? — прошипел его спутник, снова привлекая к себе его внимание, — вы идти, пожалуйста. — Он жестом указал на узкий коридор, ведущий в спальню.

Кэл остановился у дверей и заглянул в спальню. Кармен Руис лежала в кровати под серым одеялом. Двое полицейских, склонившись над нею, находились по обе стороны кровати. Один, уже снявший свою куртку, закреплял кислородную маску на ее лице. Кармен слегка корчилась, и приглушенные стоны слышались из-за под маски.

Маленький мужчина, стоящий сзади него, слегка подтолкнул Кэла, и он оказался в комнате. Полицейский в куртке, стоящий лицом к двери, поднял глаза.

— Да? — резко сказал он, как часовой, спрашивающий пароль.

Кэл, растерявшись, всплеснул руками, не зная, как объяснить свое вторжение.

— Я… гм, она работала у меня. — Он кивнул через плечо. — Этот мужчина сказал, что она хотела меня видеть.

Когда он заговорил, Кармен повернула голову в сторону двери. Ее глаза расширились, и из-под кислородной маски послышались пронзительные крики. Она изо всех сил напряглась, чтобы приподняться.

Полицейский, который закреплял маску, осторожно вернул ее в прежнее положение.

Второй полицейский обошел кровать, и подошел к Кэлу.

— Послушай, приятель, ты же видишь, что она не в состоянии сейчас разговаривать. Может быть, будет лучше, если ты…

— Она хотеть его видеть, — сказал маленький мужчина, медленно появляясь из-за спины Кэла с протянутыми к полицейскому руками, как будто он просил милостыню.

Два полицейских обменялись взглядами, в то время как Кармен снова приподнялась и так резко покачала головой, что кислородная маска съехала с ее лица.

— Мистер Джемис… — хрипло крикнула она, вынула из-под одеяла руку и протянула, чтобы ухватиться за него, как будто она проваливалась под тонкий лед и он был единственным, кто мог ее спасти.

Кэл подошел поближе к кровати. Последнее усилие, казалось, до такой степени лишило Кармен сил, что ее передернула судорога, и она, вскинув ноги, сбросила с себя одеяло.

— Кармен, — Кэл наклонился к ней. — Что происходит? Почему ты хотела меня видеть?

Схватившись за живот, Кармен жалобно завопила:

— Ой, madre mia… las culebras… las culebras…[15]

Кэл взглянул на одного из полицейских.

— Что с ней случилось? Что она говорит?

— Кто знает? — ответил полицейский, — Мы приехали по вызову. Мы здесь не для того, чтобы изучать испанский язык.

Кэл посмотрел вокруг в поисках мужчины, который привел его, но его больше не было в комнате. Повернувшись назад к Кармен Руис, он стал на колени рядом с ней, положил руку ей на плечо и слегка потряс ее.

— Пожалуйста, Кармен. Постарайся сказать мне.

— Кристофер… sieño… он слышит…

Ее голос постепенно затих, и затем она издала слабеющий крик в тот момент, когда какая-то ужасная боль пронзила ее. Она открыла глаза, но они были тусклыми и затуманенными. О Боже, подумал Кэл, она действительно умирает.

Ее губы еще что-то прошептали — что-то похожее на «место» и «дорога». Кэл наклонился поближе, приложив свое ухо к ее губам.

— Повтори это, Кармен.

— …bromista…[16]

— Кармен, я не понимаю, ты должна…

— El engañador…[17] bromista… — Шепот ослаб, глаза ее стали еще более тусклыми. Кэл даже не был уверен в том, что она его узнала.

Внезапно из другого конца квартиры послышался шум, и через секунду два молодых фельдшера в белых халатах были уже в спальне. Один держал в руках черную медицинскую сумку, а другой — маленький черный чемоданчик. Они подошли к кровати, оттеснив в сторону Кэла и двух полицейских. Фельдшер с сумкой большим пальцем оттянул веко Кармен и внимательно посмотрел на ее значок. Это был молодой длинноволосый блондин, но в его голосе не было и тени сомнения, когда он взглянул на своего напарника и сказал:

— Она в шоке. Состояние критическое.

Второй фельдшер, маленький и смуглый, рванул ворот платья Кармен так, что полетели пуговицы, и прижал к ее груди стетоскоп. Слушал он очень недолго.

— У нее аритмия, — сказал он, — сердце пляшет румбу.

— Дефибриллятор? — спросил блондин.

Фельдшер со стетоскопом утвердительно кивнул, наклонился над принесенным им чемоданчиком и откинул крышку. Там был какой-то электрический прибор с циферблатами и ручками настройки. Он обшарил взглядом комнату, ища розетку, затем так поспешно отодвинул ночной столик с лампой, что тот опрокинулся, и фарфоровый корпус лампы разбился вдребезги. Он включил прибор в сеть, достал из другого отделения чемоданчика нечто похожее на электрический миксер без венчиков, от которого к прибору тянулись длинные провода. Затем он повернул одну из ручек настройки, и аппарат загудел.

Кэл стоял, потрясенный этими манипуляциями фельдшеров. Все происходящее было нелогично и нереально. Зачем он здесь торчит, наблюдая, как умирает Кармен Руис?

Один фельдшер схватил руки Кармен и прижал их к матрацу, а второй приставил к ее груди дефибриллятор.

— Готово? — спросил он. Его напарник кивнул и повернул рычажок.

Тело Кармен дернулось и замерло. Конвульсия была такой сильной, что тело на дюйм или два подбросило над кроватью.

Прибор отключили, и тело расслабилось. Фельдшер, державший Кармен за руки, наклонился над ней и приложил ухо к ее груди. Затем он покачал головой.

Прибор включили снова.

— Ничего, — сказал блондин, пытавшийся расслышать ее сердцебиение. Маленький смуглый фельдшер снял с нее дефибриллятор, затем взобрался на кровать и, встав на колени над телом, с силой ударил кулаком по грудине.

Полицейские, до сих пор спокойно наблюдавшие за происходящим, тревожно взглянули на Кэла.

— Оставим их с ней, — сказал один из них, и они вышли из комнаты вслед за Кэлом.

В коридоре стоял низенький мужчина, который привел сюда Кэла.

— Что она вам сказать? — умоляюще спросил он.

Кэл помолчал. Это, наверно, муж Кармен, подумал он.

— Я не понял ее, — ответил Кэл, — что-то вроде culebras… sueño…[18]

— Culebras, si, sueño, — уверенно подтвердил мужчина, не переводя.

В гостиной группа стариков и детей все еще не расходилась. Казалось, что они давно примирились с этой смертью и все это время ждали, когда начнутся похороны.

Кэл подошел к одному из полицейских, который уже надевал куртку.

— Вы больше ничего не можете мне рассказать?

— Женщине потребовалась неотложная медицинская помощь, — устало сказал полицейский. — Это все, что нам известно, и я не уверен, что нам удастся узнать об этом побольше, пока мы не найдем кого-нибудь, понимающего по-испански.

Кэл медленно прошел по коридору, спустился по лестнице и вышел на улицу.

Расстроенный, он присоединился к толпе, окружившей машину «скорой помощи» в надежде увидеть, что произойдет дальше. Ему не хотелось уходить, поставить на этом точку, так и не узнав, зачем его позвали к умирающей.

Через десять минут блондин вышел из подъезда и подошел к открытой задней двери машины «скорой помощи». Кэл поспешил к нему.

— Вам удалось ее спасти?

Фельдшер повернулся к Кэлу, держа в руках объемистый сверток из черного винила, который он достал из машины.

— Если бы удалось, зачем бы мне это понадобилось? — ответил тот, показав Кэлу сверток.

— Что с ней произошло?

Фельдшер захлопнул дверь машины и начал подниматься по ступенькам.

— До вскрытия тела невозможно ничего сказать. Пока что все, что полицейские могут вытянуть их тех, кто наверху, это какая-то идиотская история о том, что она считала, будто ее поедают живьем.

Кэл изумленно уставился на него.

— Поедают?

— Да. Изнутри, — сказал фельдшер. — Змеи. Утром у нее заболел живот, и она почему-то подумала, что ее желудок наполнен змеями, поедающими ее изнутри. — Он остановился у дверей. — Я полагаю, что это могло случиться…

— Что? — не веря своим ушам, переспросил Кэл. — Не можете же вы и вправду…

— О нет, конечно, не на самом деле, — прервал его медик. — Но бывают случаи, когда люди внушают себе такие вещи. Если именно это с ней произошло, то есть она в самом деле в это поверила, у нее мог развиться смертельный психогенный шок. — Он издал печальный сухой смешок и, мотнув головой, отбросил со лба свои гладкие белокурые волосы. — Бедная женщина буквально до смерти напугала себя, — добавил он и исчез в подъезде, небрежно перекинув через плечо мешок для тела.

Кэл дошел до угла улицы и остановился; он был потрясен и не знал, куда идти. Домой? Сидеть в саду и читать? Прелестно. Тебя вытащили из дома с небольшим поручением посидеть у постели женщины, умирающей странной смертью, а когда все кончилось, ты снова волен вернуться к прерванным занятиям.

Но ему необходимо было узнать, зачем она послала за ним.

Он пошел было в центральную часть Челси, собираясь купить словарь испанского языка. Но, проходя мимо бакалейной лавки, заметил в витрине выведенные золотой краской буквы объявления:

«Habla español»[19]

Он вошел в лавку и остановился у прилавка рядом с кассой. Высокий седой мужчина поднялся, чтобы обслужить его. Он не похож на латиномериканца, подумал Кэл, беря со стойки у кассы пакетик мятных лепешек и протягивая мужчине доллар.

Когда тот вернул ему сдачу, Кэл кивнул на надпись на стекле витрины и спросил:

— Вы говорите по-испански?

— Как бы я мог здесь торговать, если бы не знал языка?

— Вы не могли бы мне подсказать значение нескольких слов?

Бакалейщик пожал плечами.

— Попробую, может быть, смогу.

— Culebras, — сказал Кэл.

— Змеи, — ответил бакалейщик.

— Sueño? — спросил Кэл.

— Сон.

Она во сне видела змей? Но ведь она считала, что это происходило наяву.

— Bromista? — снова спросил Кэл.

Бакалейщик задумался и стал искать словарь, но потом вспомнил:

— Это кто-то вроде… трюкача, ловкача, ну, понимаете, кто над всеми подшучивает, всех разыгрывает.

Это ли слово произнесла Кармен? Ее бормотание было таким слабым, неразборчивым, что он мог и ошибиться.

— А что такое enganador?

Бакалейщик снова помедлил с ответом. На этот раз он все же достал из-под прилавка словарь. Быстро пролистав его, он ткнул пальцем в какое-то слово.

— Вы имеете в виду engañador — сказал он, выделив голосом ñ, что придавало слову другое звучание.

— Наверно, так.

— Похоже на это слово, — согласился бакалейщик. — Означает то же самое, что и bromista. Кто-то, кто шутит.

Кэл поблагодарил лавочника и вышел.

Вот, значит, что это было. Объяснение, которое не объяснило ничего. Свой последний вздох Кармен Руис потратила на то, чтобы сказать ему, что она над ним подшутила, или над ней кто-то подшутил, и от этого она умирает.

Глава 26

Глубокое потрясение не проходило до конца дня. Приняв беззаботный вид, Кэл встретил Криса у школьного автобуса и проводил его домой, затем позвонил Рики, чтобы сообщить, что заедет в семь часов и оставит мальчика на ночь. Но все это время Кэл не мог забыть мольбу во взгляде Кармен. Печальные и ужасные слова приходили ему на ум снова и снова: она испугалась до смерти.

Разве такое возможно? Но почему, чего она боялась? И была ли связь между тем, что Кармен околдовала его своими свечками и сожженным чесноком и тем, что она послала за ним, находясь на смертном одре?

Он не знал ответов на эти вопросы, и это выводило Кэла из себя.

Вечером он все же пошел с Тори в парк на Шекспировский фестиваль и высидел первый акт «Бури». Но волнующее действие, происходящее на сцене, не смогло развеять ощущение ужаса, которое он испытывал, — образ Кармен Руис, судорожно глотающей воздух, вздрагивающая от электрошока грудная клетка, безвольно вытянутая рука, как бы ищущая то ли утешения, то ли какого-то необъяснимого контакта в последний момент жизни.

Что она хотела ему сказать?

Во время антракта он проследовал за Тори в буфет, там они купили две кока-колы. Кэл попытался вести обычный разговор, соглашаясь, что специальные эффекты на открытом воздухе выглядят поразительно и что Мерил Стрип прекрасна в роли Миранды.

На этом разговор закончился.

— В чем дело? — спросила Тори.

Кэл избегал ее взгляда. Ему ужасно не хотелось портить вечер.

— Кэл, что-нибудь случилось? Тебя не очень-то захватил спектакль.

Он бросил свой бумажный стаканчик в корзину для мусора.

— Сегодня умерла Кармен Руис, — сказал он— Я видел, как она умирала.

Она пристально посмотрела на него.

— Кармен? — изумленно спросила она.

— О Господи, Тори, это было ужасно! Пришел какой-то мужчина, кажется, ее муж, и попросил меня пойти с ним… и затем я видел ее… — Он внезапно замолчал, заново переживая все увиденное. Тори взяла его руку.

Ее прикосновение помогло ему, вернув его к реальности.

— Она просила, чтобы я пришел. Она хотела поговорить со мной.

— Почему?

— Я не знаю, — сказал Кэл, качая головой. — Она сказала несколько слов. Bromista и engañador. (обманщик) Я ничего не могу понять, это лишено всякого смысла.

Тори слушала, опустив голову. Она долго молчала.

— Я думаю, нам пора, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что показать.

Придя домой, она бросила свою сумку на столе в холле.

— Пожалуйста, пойдем наверх, — решительно сказала она.

Он последовал за ней в спальню. Она зажгла лампу и открыла шкатулку с косметикой, стоящую на туалетном столике. Шкатулка, похоже, была китайской, лаковая, с перегородчатой эмалью. Она что-то достала изнутри и повернулась к нему.

— Я хотела рассказать тебе об этом, — сказала она извиняющимся тоном, — но не знала как.

— О чем рассказать?

Она пересекла комнату.

— Здесь, — сказала она.

Он пристально взглянул на предмет, который она сунула ему в руку. Это было яблоко.

— Что это значит?

— Посмотри внимательно, — сказала Тори.

Тогда он увидел тонкую линию на кожуре яблока — круговой разрез чуть выше середины. Он коснулся одной рукой верхушки и почувствовал, что она свободно двигается, как крышка банки для хранения печенья. Он поднял верхушку. Мякоть внутри яблока была выскоблена, а на ее место была налита вязкая жидкость. Вглядываясь в эту густую, янтарного цвета жидкость, Кэл увидел что-то синее на дне. Он медленно поднял глаза на Тори.

— Что это?

— Это мед, — сказала она. — И кусок бумаги. Вынь его оттуда и прочит, что на нем написано.

Он пристально глядел на нее, пока она резко не кивнула головой, указывая на яблоко. Затем он погрузил пальцы в мед и вынул свернутую в трубочку синюю бумажку. Он передал яблоко Тори и развернул липкую бумажку. На бумажке расплывшимися красными чернилами было что-то написано печатными буквами. Всего два слова: Кэл Джемисон. Он заставил себя улыбнуться.

— О'кей, сдаюсь. Я все еще ничего не могу понять.

— Заклинание, — откровенно сказала она. — Я околдовала тебя.

В первый момент до него не дошло. Он просто услышал слова. Бумажка выпала у него из рук на пол, мгновенно прилипнув к ковру. Он изумлено уставился на бумажку.

— Заклинание, — повторил он. — Ты имеешь в виду… заклинание Вуду? — Он взглянул ей прямо в глаза.

Она спокойно смотрела на него.

— Нет, — сказал он. — Я не верю этому. Почему?

Она взяла его под руку. — Потому что ты меня привлекал, Кэл. И более того. Я почувствовала… сострадание к тебе, и я видела, что тебе было трудно открыть себя для любви. И поэтому я попросила… богов о помощи.

Он почувствовал, как она сжала его руку, и высвободился. Он прошел через всю комнату. Теперь ярость поднималась в нем, как пар по трещинам, образовавшимся в основании его головы.

— Я не верю в это, — сказал он. — Заклинание, Боже мой!

— Кэл, пожалуйста, выслушай меня, это ведь так же, как если бы люди в церкви зажигали свечи, это…

— Ты наложила на меня заклятье, — сказал он, — и ты думаешь, что я здесь потому, что какие-то боги Вуду…

— Кэл, — сказала она умоляющим голосом. — Дай мне шанс. Садись и позволь мне…

— Не хочу садиться! — Кэл раздраженно оборвал Тори. Заклинание Вуду. Как она могла поверить!..

— Это не так уж отличается от любой другой молитвы, — оправдывалась она. — Ведь можно и так себе представить. Кэл, ты это изучаешь. Ты больше чем кто-либо другой должен…

Он повернулся к ней.

— Я это изучаю. Но это не значит, что я это принимаю.

Внезапно он почувствовал себя опустошенным. Он сел на край кровати и обхватил голову руками.

— А тебе, — глухо сказал он, не отнимая рук от лица, — зачем тебе это нужно?

— Ты хочешь, чтобы я тебе объяснила? — спокойно спросила Тори. — Ты хочешь дать мне шанс?

Он не смог ничего сказать. Хотел ли он услышать оправдания ее веры в… языческих богов? Что для нее значила их любовь, если она считала ее наградой, посланной ей богами Вуду. неким призом? Что для нее значили его чувства, если она их считала не свободным даром его сердца, а предметом божественных интриг?

— Кэл, пожалуйста, выслушай меня.

— Я слушаю, — сказал он, продолжая сидеть, обхватив голову руками.

— Я уже говорила тебе, что жила на Кубе. В то время меня волновали важнейшие вопросы о смысле жизни, о вечности, о том, существует ли кто-нибудь могущественнее нас. Так вот, на Кубе была распространена религия, и я подверглась ее воздействию, когда я начала задавать себе эти вопросы… Она давала мне ответы на них. Ты можешь это понять?

Он поднял голову.

— Почему ты мне раньше не сказала? Если ты думаешь, что это так разумно, почему ты ждала до сих пор?

— А если бы я тебе сказала? Тебе тогда так же не понравилось бы это слушать, как сейчас. Но я считала, что ты сначала должен получше меня узнать, так было бы легче. А кроме того, ты начал этим заниматься. Я думала, что когда ты побольше узнаешь, тебе будет легче принять это… как другую концепцию Вселенной.

— Заклинание, — иронически сказал он. — Концепция!

Тори отвернулась к окну.

— О Господи! — прошептала она. — Я все делаю неправильно, я сначала должна была напоить тебя после того, как мы всю ночь занимались любовью. — Она снова повернулась к нему. — То, что у нас есть, — это хорошо, Кэл, это следует сохранить, даже если тебе придется допустить возможность того, что не…

— Я не могу допустить такую возможность, — сказал он.

— А почему нет? Я это сделала. — В ее голосе звучала мольба, а не вызов.

Кэл встал. Неужели он любил эту женщину? Ему показалось, что ее образ начал раздваиваться в его сознании — от любовницы до незнакомки, от незнакомки до любовницы. Которая из них она? Кто она?

— Тори, — сказал он, и в его голосе послышались усталые нотки. — Десять минут назад я любил тебя. Черт, по-моему, я все еще влюблен в тебя! Но я не могу понять, почему ты веришь в эту чушь. Ты — сообразительная, талантливая, красивая, чувствительная, хорошая, добрая, поэтому я влюбился в тебя. А не потому, что ты возилась с этим липким яблоком и написала мое имя на клочке бумаги. Как ты могла подумать, что это может иметь к нам какое-то отношение?

— Я бы хотела объяснить тебе, как, — сказала она, — если только ты готов выслушать меня.

Либо он должен сейчас же уйти, либо выслушать.

— Валяй, — сказал он, — рассказывай.

Она села на стул у туалетного столика.

— Двенадцать лет тому назад, когда я приехала в Нью-Йорк, я была совсем без денег. Я приехала с двумя, может быть, с тремя сотнями долларов. Мы с Гэвином уже были в разводе почти год, но он все еще не расплатился со мной по постановлению о разводе. Никакие не алименты, ничего в этом духе. Он должен был мне долю от того имущества, которое мы продали, когда разошлись. Но это был неприятный развод, и Гэвин выразил свое раздражение, заставив меня сражаться за каждый цент. Мне нужна была дешевая квартира, и из всех дешевых мест, куда я могла бы переехать, это было единственное место, где по крайней мере я почувствовала себя спокойно с людьми. Так что я переехала сюда, в эту отвратительную квартиру, в доме с холодной водой, без лифта, за двенадцать долларов в неделю. Замечательные соседи: пять наркоманов, три проститутки и бандитская малина в цокольном этаже. Я не могла найти работу, потому что я ничего не умела делать. Секретарши получают сто долларов в неделю, но я даже не умела печатать на машинке.

Кэл удивлено прервал ее:

— Но ты говоришь на двух языках…

— Работа, которую мне предлагали, была совсем неперспективной, — ответила Тори, — Я решила рискнуть. Я расспрашивала тут и там, пока не нашла santero. Ты знаешь, что это такое, не правда ли?

Кэл кивнул.

— Мне нужно было, чтобы для меня сделали заклинание, — сказала она. — «Aceite intranquilo» — заклинание называется «неугомонные масла» и приносит удачу в делах. Я знала людей на Кубе, которым это заклинание помогло разбогатеть. Так я потратила свои последние двести долларов. Вообще-то я раньше никогда не платила за заклинание, но раз сантеро это требуют, я заплатила… — Она сделала паузу, нервно сжимая крышку флакона от духов. — Через два дня я получила чек от Гэвина на шесть тысяч долларов.

— Но это были деньги, которые ты должна была получить, — быстро вставил Кэл. — Ты же не хочешь сказать, что…

— Подожди, — твердо сказала она. — Это еще не все.' На следующий же день я случайно услышала, как мой домовладелец разговаривал с агентом по реконструкции о продаже дома. Он просил шесть тысяч наличными, именно столько я получила от Гэвина. Я убедила домовладельца продать дом мне, взять в оплату чек, а на остальное предоставить кредит.

— Ты просто оказалась в нужном месте в нужное время, — сказал Кэл. — По-твоему, такое никогда раньше ни с кем не случалось?

Тори продолжала:

— К тому времени, когда я закончила обновление здания, вокруг все пришло в движение, всюду были агенты по покупке недвижимости. Дом подорожал в три раза. Под залог этого дома я купила еще один, тот, в котором живешь ты.

Не скрывая жеста отчаяния, Кэл сказал:

— Тори, ты только доказываешь то, что я сказал. Ты умная, талантливая, ты могла бы это сделать без всяких заклинаний или…

— Ты, правда, считаешь, что такое везение было случайным? Чек от Гэвина, дом, который продавался, возможность заключить сделку, даже несмотря на то* что у меня не было никаких средств и перспектив? Даже тот факт, что я переехала в этот район. Я выбрала его потому… потому что я почувствовала себя здесь как дома. Кэл, это не просто везение. Это судьба, предопределение, некая закономерность. А предопределение должно быть выполнено. Религия помогла мне сделать это, Кэл. Я сделала aceite intranquilo, и это было услышано Айе-Шалунгой, богом удачи. После этого мне все стало удаваться. — В ее голосе слышалась убежденность.

До сих пор он все еще не мог до конца понять, что случилось. Тори была верующей. Женщина, которую он, казалось, знал как здравую и рассудительную. Женщина, в которую он влюбился, пытаясь освободиться от своего одиночества и чувства вины. Но она верила, что его чувства, вообще их отношения, были организованы по заказу космическими силами.

Кэл понял, что она поставила его перед тяжелым выбором. Остаться и принять эту женщину, которая верит в Вуду, или уйти и покинуть свою любовь. Он повернулся к двери.

— Я должен уйти, — сказал он. — Я должен прогуляться и проветрить мозги.

Она вскочила со стула и вцепилась в него.

— Кэл, не надо, — воскликнула она, — останься!

Он попытался высвободиться и уйти, но она все еще его держала.

— Кэл, я люблю тебя. Если ты чувствуешь то же самое ко мне, не перечеркивай этого. Разве так трудно принять то, что мы должны быть вместе? Потому что это предначертано силами, которые выше нас. Ведь все, кто влюблен, верят в это. Тебе не нужно верить в то, что боги спланировали эту встречу, но не отказывайся от меня из-за того, что я в это верю.

Спланировано богами.

Вдруг эта фраза напомнила ему Оскара, который сказал то же самое. Оскар. Снимок на стене, на котором он на сборе сахарного тростника. Мог ли Оскар быть на Кубе? Тори тоже была там.

Он медленно повернулся к ней, пораженный догадкой. Они заманили его в ловушку, обложили со всех сторон. Встреча со всеми этими верующими не могла быть простым совпадением.

— Что происходит? — спросил он. — Что вы от меня хотите?

На лице Тори появилось выражение полного недоумения. Она отступила на шаг.

— Я хочу твоей любви, Кэл, это все, это…

— Нет, это не все. Ты и Оскар, вы как-то связаны…

Тори в замешательстве покачала головой.

— Кэл, о чем. ты говоришь?

— Все планируют боги. Боги свели нас вместе. Конечно, все человеческие судьбы уже расписаны. Как это получается, что я решаю изучать Вуду, и в то же самое время женщина, которую я… ну, ты оказываешься верующей, кем-то, кто сможет работать надо мной изнутри.

— Работать над тобой?

— Это заговор, не так ли? — крикнул он, указывая на нее пальцем.

— О Кэл, как ты можешь!.. — Она энергично помотала головой. — Разве ты не видишь логической связи? Ты переехал жить сюда, потому что я заключила соглашение с университетским жилищным управлением. Когда ты переехал в этот район, частично из-за того, что я…

— Но ты же не веришь в случайные совпадения. Ты веришь, что все спланировано. — Он подошел к ней и схватил ее за руки. — Так каков же план? Скажи мне!

Он так сильно сжал ее руки, что она вздрогнула от боли, и слезы выступили у нее на глазах, но он не услышал от нее жалобы.

— Я не знаю, дорогой, я клянусь, что не знаю. Может быть… может быть, боги хотели, чтобы мы встретились, так… так чтобы я смогла тебе помочь с работой, помочь понять…

Кэл на мгновение еще безжалостнее сжал ее руки. Ярость, недоверие, разочарование и ненависть поднимались в нем разрушительной волной. Он почувствовал себя совсем одиноким. Он оттолкнул от себя Тори и вышел из ее дома в ночной город.

На углу Девятой авеню он остановился перед ночным кафе. Бездомные женщины, бродяги, пропойцы, проститутки — потерянные души — сонливо клевали носом у стойки за чашкой кофе, резкий свет неоновых ламп выхватывал из тьмы их унылые поникшие фигуры. Кэл едва ли мог вспомнить два квартала, пройденные им за последние пять минут. Все ушло на второй план кроме одного-единственного вопроса. Кто такая Тори Хэлоуэлл? Любовница и подруга, на которой он предполагал жениться и хотел, чтобы она стала матерью для его сына? Или заклинательница, религиозная психопатка?

А может быть, что еще опаснее, участница заговора, некоего скрытого плана, цель которого — каким-то образом его использовать? Это почти то же, что проснуться в один прекрасный день и обнаружить, что полицейские увозят твоего отца, объявив его русским шпионом, или узнать, что твой лучший друг тайно торгует краденым оружием. Людям полагается жить в установленных им местах, им полагается быть теми, кем они кажутся.

Но люди никогда не были теми, кем они кажутся.

Он бесцельно пошел мимо витрины кафе вверх по Девятой авеню, ему не хотелось никуда идти.

То, что сначала показалось ему шуткой, затем предательством, затем кошмаром, теперь предстало перед ним жутким переплетением противоречий. Этот мир крутился вокруг своей оси, увлекая его за собой. Вряд ли обретет он снова способность видеть отчетливо.

Я наложила на тебя заклятье.

Он продолжал идти. Миновал заправочную станцию фирмы «Мобил» и взглянул на ее светящийся символ в виде Пегаса, — крылатого коня из греческой легенды, который выбил копытом Иппокрену — «конский источник» на горе Геликон. А в самом деле, выбил ли конь источник? Это вопрос веры. И если кони лягают горы, мусульмане поклоняются Мекке, католики проглатывают вино и облатки, то и Тори Хэлоуэлл может написать на клочке бумаги его имя, положить его в наполненное медом яблоко и тем самым породить любовь. Ритуалы непреложны, говорил Оскар Сезин, они предписаны богами.

На 23-й улице он повернул на восток. Сойдя с тротуара, заметил парочку пуэрториканцев, обнимавшуюся у входа в метро.

— Эй ты, пошевеливайся! — крикнул водитель грузовика, и Кэл отпрыгнул назад перед промелькнувшим перед ним кузовом. Он снова думал о первой ночи с Тори. Даже тогда его сексуальная страсть показалась ему не совсем естественной. Даже тогда он почувствовал в себе всепоглощающее влечение, которое никогда раньше не было ему знакомо. Заклинание? Быть может, в этом было замешано колдовство?

Вздор!

Но в мыслях его снова возникло видение яблока, и он почувствовал приторно-сладкий привкус меда.

Кэл ходил несколько часов вверх до Коламбия-серкл и вниз по Седьмой авеню, прошел мимо всех ночных бакалейных магазинов и порнографических заведений никогда не засыпающего города. В закусочной «Бургер Кинг» на Бродвее он съел гамбургер, выпил горячего кофе и потолковал с уборщиком о слишком высоких ценах. Он понаблюдал за игрой в китайский бильярд и пинг-понг в крытом проходе на Таймс-сквер; в игре, как и в жизни, все подчинялось случаю. Но была миссис Руис с ее ядовитым плющом, была болтливая женщина и дом, наполненный отвратительными животными, был Оскар Сезин, были мертвые дети — какая между всем этим существует связь? Тори была частью какого-то плана. Плана, чтобы манипулировать им. Но почему? По какой причине?

Будь благоразумным, напомнил он себе. Прими на веру слова Тори. Да, университетское жилищное управление подыскало ему квартиру, и домовладельцем оказалась обаятельная красивая женщина; она поселилась в этом районе, потому что ей была близка по духу латиноамериканская культура; живя в Челси, он едва ли мог пройти мимо лавки botánica; по случайному стечению обстоятельств он познакомился с Мактаггертом, который и привел его к Оскару Сезину.

Все так логично. А он превратил эти события в зловещий план! А никакого плана на самом деле не существовало.

И он по-прежнему любил ее.

— Ты выглядишь ужасно, — сказала она, впуская его и завязывая пояс халата.

Было уже пять часов утра.

— Я ходил всю ночь, — сказал он.

Они продолжали стоять в дверях.

— Я не была уверена, что ты когда-нибудь вернешься.

— Я тоже.

Она провела его в гостиную.

— Тори, я люблю тебя, — начал он, — Это самая важная вещь, которую я должен тебе сказать. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Но это… О Боже, мне так трудно это принять! Я не… я не могу. Так что, если ты меня хочешь, если ты меня любишь, то скажи, что ты отказываешься от этого.

Она минуту с любопытством его изучала, затем повернулась и направилась через всю комнату к окну. Она долго стояла и наблюдала, как солнце медленно поднималось над зубчатым городским горизонтом. Затем повернулась к нему.

— Я докажу тебе, — сказала она, — я докажу, что это срабатывает. Только скажи мне, чего ты хочешь.

— Я тебе сказал. Я хочу, чтобы ты отказалась…

— Нет, я не могу отказаться, — вспыхнула она. — Но я могу доказать, что ты не прав, требуя это от меня. Скажи мне, чего ты хочешь от богов!

Он ничего не ответил. Нет, он не будет ее поддерживать, став соучастником ее фантазий.

— Скажи мне, Кэл, — повторила она, — что бы это ни было, я наложу заклятье и добьюсь этого ради тебя.

— Почему бы тебе просто не дать мне лампу, которую надо потереть, чтобы вызвать джинна, летающий ковер-самолет и…

Она бросилась к нему.

— Кэл, пожалуйста, не отказывайся!..

Хорошо, подумал он. Сделаем, как она хочет. Может быть, это будет наилучшим способом разделаться с ее системой.

— Ладно, — сказал он. — Я хочу славы, богатства и, может быть, в один прекрасный день Нобелевской премии и…

— Не надо шутить, Кэл. Я постараюсь выполнить это.

А если серьезно, на минуту задумался он. Что бы он попросил, если бы джинн был здесь? На самом деле только одно.

— Я хочу, — медленно сказал он, — чтобы все, кто имеет отношение… к тому тостеру — прибору, который убил Лори, — заболели, страдали и умерли.

— Это срабатывает не совсем так, — сказала она, — Боги не выполняют злых желаний. В нашей религии, если ты совершаешь заклинание со злыми намерениями, то зло оборачивается против тебя. Любой, кто просит богов сотворить зло, сам становится жертвой зла. Ты уже видел это.

— Где?

— Я думаю, именно это произошло с Кармен Руис.

— Что? Откуда ты знаешь?

— Она ведь призналась тебе, — сказала Тори, — те последние слова о которых ты мне рассказал. Еngañador… bromista. Это была ее исповедь.

Ничего не понимая, Кэл покачал головой.

Тори объяснила:

— Когда кто-нибудь делает злое заклинание и это оборачивается против него, в религии это называется «подлость вернулась». Один из богов, которого зовут Легба, отвечает за наказание тех, кто пытается использовать заклинание со злыми намерениями. Легбу еще называют Божественным Ловкачом. — Тори слегка пожала плечами. — Это всего лишь предположение с моей стороны: миссис Руис, наверное, пыталась наложить на тебя заклятие, потому что боялась быть уволенной. Боги поняли, что она была неправа. И поэтому они наказали ее.

Или, подумал Кэл, Кармен Руис просто верила, что была за это наказана. Конец один и тот же.

Солнце совсем взошло, и комнату заполнил золотистый свет. Древние греки верили, что день наступает, когда Аполлон поднимает солнце в небо и везет его на своей колеснице. Кэл бросил взгляд на гостиную. Обычная комната. Он подумал о спальне, которая была наверху, там он видел свидетельства причудливых религиозных обрядов Тори — китайскую шкатулку, выскобленное яблоко. Крайнее напряжение опустошило его, он был полностью истощен, у него не осталось никаких сил сопротивляться этим необъяснимым вещам.

Как сформулировать свое желание, чтобы оно удовлетворяло требованиям ее богов? Но он по-прежнему хотел отомстить за смерть Лори.

Возможно, если попросить не о возмездии, а о справедливости…

И он рассказал Тори о своем судебном процессе против компании, выпускающей тостеры. Была ли компания, выпускающая неисправные тостеры, ответственна за смерть Лори? Не должна ли она в наказание проиграть процесс?

Тори подумала минутку.

— Я думаю, что боги выполнят твою просьбу, — сказала она, — хотя для этого, наверное, нужно несколько дней.

Он подавил нервный смешок.

— Дней? Тори, слушание этого судебного процесса должно происходить в следующем году. А может быть, и позже, если они будут тянуть время.

— У богов есть свое собственное расписание. Вот увидишь.

С минуту он колебался, затем подошел к ней и положил руки ей на плечи.

— Хорошо, я даю тебе шанс, — сказал он, — но хочу, чтобы ты мне взамен кое-что обещала.

— Что же?

— В том случае если твоя магия не сработает, ты откажешься от своей религии. Тотчас же. И навсегда.

Она колебалась всего долю секунды.

— Я обещаю, — сказала Тори. Она казалась ни капли не обеспокоенной.

Глава 27

Магазин скобяных изделий находился в верхней части Коламбия-авеню. Это был недавно реконструированный магазин, он был битком набит субботними покупателями, нагруженными банками красок, пакетами и пакетиками со стальной проволокой, бритвенными лезвиями, скребками. За прилавком стоял круглолицый, коренастый, с лицом цвета кофе мужчина в синем халате с фирменным девизом «Шервин-Уильямс» на нагрудном кармане: «Мы охватываем весь мир».

— Его зовут Вото, — сказала Тори, войдя с Кэлом в магазин.

— Что это за имя? — спросил он.

— Это значит «голос», — сказала она. — Так мы его называем в нашем кругу. Его настоящее имя Рамон Суарес, и он здесь хозяин.

Мужчина за прилавком подозвал помощника, стоящего на стремянке:

— Галлон «Латекса 56–20» и четыре банки «Петерсон-7». — Он провел одной рукой по своим черным кудрявым волосам, а второй продолжал что-то писать.

Кэл пристально взглянул на Суареса.

Он? Мысль, что этот поставщик кистей и отверток молодым адвокатам, отделывающим заново свои квартиры в верхнем Вест-Сайде, этот предупредительный подвижный лавочник с детским личиком мог быть колдуном, была смехотворна.

Нет, это не смехотворно! Это вовсе не смехотворно! Кармен Руис и Квентин Кимбелл. После вчерашней ночи все это уже не смехотворно.

Когда они приблизились к прилавку, Суарес поднял глаза от квитанции за краску, которую он выписывал покупателю.

— Виктория, приятно тебя видеть, — сказал он. — Я через минуту подойду к тебе.

Тори почтительно ждала, пока Суарес заканчивал обслуживать клиента.

— Вам очень понравится, как ложится краска, одного слоя будет достаточно, если что не так, вы придете и скажете мне.

Суарес позвал своего помощника, чтобы тот стал за прилавок, и Кэл и Тори последовали за ним через вращающиеся двери в заднюю комнату, где метлы и вантузы торчали из проволочной мусорной корзинки. Они поднялись на один лестничный пролет, освещенный единственной голой электрической лампочкой.

Обстановка уютной квартиры Суареса состояла из туго набитой кушетки, трех кресел, обитых набивным ситцем, двух торшеров с новыми белыми абажурами и кофейного столика, на котором лежали потертые экземпляры журнала «Ньюсуик», похожие на те, что годами лежат в приемной дантиста. В каждом из четырех углов комнаты были двери, а старомодный камин, облицованный плиткой, занимал одну стену. На каминной полке стояла шкатулка с двумя дверцами размером с большой чемодан. Кэл не мог удержаться от мысли, что для человека, имеющего прямую связь с богами, Вото живет в удивительно простой обстановке.

Войдя в комнату, Вото прямо направился к одной из четырех дверей, ведущей вниз в прихожую.

— Он пошел мыть руки, — сказала Тори, — мы сделаем то же самое.

Чистый дом — это чистая душа. Он опять подумал о Кармен Руис.

Тори провела его в ванную, и, когда они вернулись, Вото их уже ждал. Свой синий халат он сменил на халат с золотистой каемкой, покрытый драгоценными камнями. На шее у него был надет крест, красный рубин, яркий изумруд и несколько топазов блестели в серебряной оправе. Кэлу драгоценности показались слишком хорошими, чтобы быть подделками.

Они заняли три кресла, стоящие у камина.

— Чем могу быть полезен? — прямо спросил Вото.

Тори ответила:

— У моего друга некоторые проблемы, связанные с судебным процессом. Он хотел бы попросить Ошоси помочь его урегулировать.

Вото перевел взгляд с Кэла на Тори, а затем обратно.

— Вы верующий? — спросил он Кэла.

Кэл заколебался. Он не хотел с самого начала обижать его.

— Я уважаю вашу веру.

Вото задумчиво кивнул. Затем встал и открыл настольный алтарь — шкатулку, стоящую на каминной полке. Она осветилась изнутри. В середине стояла статуэтка святого, облаченного в розовую мантию. В руках он держал цветы, его черные глаза смотрели пристально и сурово. Освещенная сзади фигура, казалось, парила в пространстве.

Тори нагнулась к Кэлу:

— Это Ошоси, его покровитель, — прошептала она.

По обе стороны от синкретического божества находились отделения с полками. Вото взял сигару из левой средней полки, зажег ее и выпустил дым, затем положил ее на пепельницу из оникса. Не сказав ни слова, он скрылся на кухне. Кэл мог видеть его через открытую дверь. Кэл услышал, как открылся и захлопнулся холодильник, а затем Вото вернулся, держа в руках грушу, две морковки и горсть соломы. Солому он положил в вазу, стоящую рядом с пепельницей, а грушу и морковь на овальный поднос, стоящий перед статуэткой. С правой полки он снял книгу в красном переплете и углубился в ее чтение.

— Это его libreta,[20] — тихо сказала Тори Кэлу. — книга заклинаний, которую ему дал его жрец.

— Ты имеешь в виду babalao?

Она с изумлением взглянула на него, удивленная его знаниями.

Сантеро закрыл книгу и положил ее. Он три раза поклонился статуэтке. Затем взял кусок груши и тщательно его пережевал, достал пережеванную мякоть изо рта и положил ее у ног фигуры святого.

Кэл наблюдал за каждым его движением. Его реакция колебалась между состраданием и страхом. Он подумал, что для пришельца с другой планеты это выглядело бы не более странно, чем католическая месса. В комнате стоял дым от зажженной сигары. Странно, что дым не рассеивается, подумал он.

Вото стоял с закрытыми глазами, словно медитировал. Он стоял так минуту. Две. Три.

— Ошочи одобряет, — сказал он и указал пальцем в сторону Тори. — Иди со мной, Виктория.

Они зашли в другую комнату. Через открытую дверь Кэл мог видеть офис Вото. На бюро с откинутой крышкой бумажные свитки высовывались из гнезд для бумаг. Каталоги красок и скобяных изделий были навалены кучей. Над бюро висела картина, изображающая распятого Христа огненно-красного цвета, пылающая фигура Христа на фоне темно-оранжевого неба. На противоположной стене висела картина, изображающая темного мужчину, окруженного коленопреклоненными рабами в набедренных повязках у алтаря с окровавленной козой, связанной ремнями. Надпись на испанском языке на медной дощечке гласила: «Луис де Андреа. 1611. Поклонение козе».

Вото набросал несколько строк в маленьком блокноте, оторвал страницу и протянул ее Тори. Она положила двадцатидолларовую банкноту на бюро и, встав, поцеловала протянутую руку Вото. Она вышла и закрыла за собой дверь, держа бумажку в руке.

— Что это такое? — спросил Кэл.

— Предписание.

— За двадцать долларов, — сказал Кэл. — Неплохая цена за такое представление.

Она не обратила внимания на его замечание и направилась к лестнице.

— И что теперь? — спросил он.

— Мы должны его выполнить, — ответила она.

Они поехали на такси в жилой квартал города в магазин Botánica Siete Potencias на пересечении 117-й улицы и Лексингтон-авеню. Кэл узнал название — «Семь африканских владык».

Магазин был просто супермаркетом по сравнению с Del Arto Iris, с шестью проходами между полками, со взводом клерков и бутылочками со снадобьями, которых хватило бы, чтобы заколдовать пол-Манхэттена. Очень мило, подумал Кэл, оглядев магазин: знахари А. и П. — головы известных знахарей и прорицателей А. и П. Шранкенов в четвертой секции, козлиное сердце в мясном отделе.

Даже мрачный юмор покинул его. Это было грустно, а не смешно. А самое грустное было то, что она в это верила.

Тори взяла пакеты с нескольких полок и подошла к переднему прилавку, чтобы взять два последних предмета — свечку и маленькую статуэтку. Ожидая вместе с ней, пока клерк заворачивал все покупки в пакет, Кэл пробежал взглядом по названиям бутылочек с травами, которые стояли на полке. Вишневый корень, bilda, xanthan,guao, guanine…

«Guao? Guao — это хорошо», — кричала ему Кармен.

Кэл напрягся, чтобы разглядеть содержимое бутылочки. Она была наполнена мелким зеленоватым порошком.

— Тори, что такое guao?

Тори взяла пакет.

— Измельченный в порошок сумах, — сказала она.

— Для чего он используется?

— Guao — одна из самых сильных составных частей, используемых при заклинании. Я никогда не делала заклинаний, для которых он нужен, но я знаю наверняка, что он используется в самых крайних случаях.

— Каких случаях?

— В случаях, когда надо рассеять злое влияние.

Кэл задержался, посмотрев на бутылочку.

— Кармен выращивала это в саду, — сказал он. — Она использовала это для Криса.

Тори ошеломленно уставилась на него.

— Боже мой! — задыхаясь сказала она. — С какой стати…

— Я не знаю. Но. ты же сказала, что она умерла, потому что подлость обернулась против нее.

— По-видимому, это были ее последние слова перед смертью.

— Но то божество, как его зовут?

— Легба.

— Ты сказала, что он причиняет вред только тем, кто пытается сделать зло. Как это сочетается с guao? Я имею в виду, почему же она умерла, почему боги убили ее, если она делала заклинание, которое защищало от зла?

Тори в глубоком раздумье уставилась в пол.

— Я ничего не понимаю, — наконец сказала она. — Это лишено всякого смысла.

Мысленно Кэл снова задал себе этот вопрос. Затем неожиданно он поймал себя на мысли, что пытается спорить с логикой религии, как будто бы он принял ее, как будто бы он верил, что Кармен стала жертвой некой божественной кары.

Кармен умерла от шока, потому что она слишком сильно верила. До смерти себя испугала. Так сказал доктор.

Но здесь, на полке, лежало guao, то же самое вещество, которое Кармен выращивала в саду и использовала, чтобы наложить заклятье на Криса. Перед тем как умереть.

От какого зла, гадал Кэл, хотела эта женщина защитить Криса?

Он стоял, пока Тори не обняла его, нежно ведя к двери.

— Не все, что делают боги, объяснимо, — спокойно сказала она, когда они вышли из магазина под названием «Семь владык».

Кэл стоял у ванны в ее прохладной ванной комнате и наблюдал, как она размешивала в струе воды часть принесенных из магазина снадобий. Красный порошок, желтые бутоны цветов и масло зеленого цвета из маленького флакончика. Тошнотворный сладкий запах поднялся в воздух.

— Это despojo, — сказала она, — ритуальное омовение. Теперь залезай.

Кэл снял туфли и носки и оперся о ванну нарочито бесстрастным жестом.

— Ты не могла бы мне сказать, зачем я это делаю? — спросил он.

— Травы и цветы в этом заклинании посвящаются Элеггуа, богу, который открывает и закрывает двери случая. Входя в воду, ты посвящаешь ему себя в признательность за открывание двери.

— В воду, — сказал Кэл, — это что-то вроде крещения.

— Вот именно.

Кэл сбросил одежду и повесил ее на перекладину для полотенца. Он взглянул на воду. Что-то зеленое пенилось на поверхности. Ему не хотелось залезать в ванну крепиться. Но под терпеливым взглядом Тори он вспомнил об их уговоре.

«Я не полезу в эту ванну», — подумал Кэл.

Он полез.

Вода обволакивала его, как масло, покрывая пленкой кожу.

— На секунду погрузись с головой, — сказала Тори, держа в руке бумажку с предписанием Вото. — Все твое тело должно быть погружено в воду.

Он погрузился с головой. Когда вынырнул, Тори открывала крышку маленькой бутылочки. Она медленно вылила ее содержимое — масло янтарного цвета — ему на голову.

— Богу Элеггуа, — нараспев мягко произнесла она, — стражу великих дверей, мы посвящаем себя и просим о помощи, об открытии дороги к честному решению суда.

На бутылочке из-под масла, лежащей на краю ванны, он прочел надпись: «Кипи».

Чушь!

Но затем ему на память пришли такие строки: «…умастил елеем голову мою, чаша моя переполнена…» Двадцать второй псалом.

Тори полезла в свою сумку с покупками и достала оттуда мыло ядовито-красного цвета.

— Как называется эта компания, выпускающая тостеры? — спросила она.

— «Юнайтед Эплайанс», — пробормотал Кэл.

Кончиком пинцета она вырезала название компании

на одной стороне мыла.

— И какой суд ведет процесс? — спросила она, переворачивая мыло.

— Ты собираешься вырезать целиком все название?

Она вздохнула и повторила вопрос.

— Федеральный окружной суд в Санта-Фе, — вздыхая, ответил Кэл. — Южный отдел.

Она старательно вырезала буквы на мыле, вертя его в руках, чтобы уместились все буквы. Закончив, положила мыло в воду, где через несколько мгновений оно начало растворяться. Вода приняла цвет красного вина.

Затем в углу за дверью ванной Тори поместила статуэтку с нимбом золотого цвета, в синей мантии В руках фигурки было что-то похожее на трубу.

— Кто это? — спросил Кэл.

— Архангел Гавриил.

— Какое отношение он к этому имеет?

— Он же и есть Элеггуа, — ответила Тори. — Он будет стоять у дверей, пока твоя молитва не будет услышана. А теперь, — прибавила она, — плюнь в воду.

У него пересохло в горле, и понадобились некоторые усилия, чтобы сделать это.

— А теперь что?

Тори сняла с вешалки махровое полотенце.

— Вылезай.

— Это все?

— Не совсем.

Минуту они не шевелясь смотрели друг на друга. Из

крана шумно вытекала вода. Маслянистая ванна, волосы в масле и исчезнувший кусок мыла, подумал Кэл. Компания «Юнайтед Эплайанс» вряд ли понесет ответственность. Он поискал затычку, затем протянул руку, чтобы задвинуть штору, и собрался принять душ.

— Нет, — сказала Тори, — ты не должен принимать душ в течение двадцати четырех часов.

— О Боже! — прошипел Кэл, хватая полотенце и крепко вытирая свои маслянистые волосы. — Я не знаю, зачем я…

— Но ты сделал это, — спокойно сказала Тори. — Ты согласился попробовать. Вытирайся и одевайся.

Она пошла в спальню. Кэл оделся и посмотрел на часы. Было самое начало третьего, и Рики ждала его, чтобы он забрал Криса не позднее трех. Она сто раз напоминала ему, чтобы он не заставлял ее ждать: свадьба должна состояться на следующей неделе, и им с Уэйном предстояла сегодня встреча с раввином в половине четвертого.

— Я должен идти, — надев туфли, крикнул он Тори.

— Всего несколько минут еще, — услышал он в ответ.

Войдя в спальню, он увидел, что перед ней лежала

шкатулка, а в руке она держала круглый камень серого цвета. Она протянула ему камень.

— Это мой отан, — сказала она. — У всех последователей нашей религии есть свой камень. Я нашла его в смоляной яме близ Гаваны, когда мне было четырнадцать лет.

— Что в нем такого особенного? — Он взял камень и стал его рассматривать.

— Только то, что я его нашла, — сказала она. — Какая-то сила заставила меня подобрать его. Мы верим, что боги разбрасывают отаны на земле для каждого человека. Если люди находят и хранят этот священный камень, опознав его благодаря особой привлекательности, тогда у них появляется могущественный амулет для заклинаний. Когда я обращаюсь к Элеггуа, он вкладывает камень в душу моего врага, или кого бы то ни было, кто будет наказан заклятьем, — в нашем случае это компания, выпускающая бытовые приборы, — Она указала на пятно на полу у его ног.. — Положи камень на пол.

Он заколебался, но положил камень.

— А теперь ударь его ногой, — сказала она. — Погоняй отан по комнате.

Он колебался.

— Давай, — настаивала его, — сильно ударь его.

Кэл пристально посмотрел на камень. Сердце его

стучало. Он сначала для пробы коснулся его носком своей туфли.

— Сильнее, Кэл, — настаивала Тори, — со всей силы!

Он дал себе волю. Камень полетел по полу, отскакивая от плинтусов, ударяясь обо все, что встречалось на пути. Он погнался за ним, снова и снова нанося удары. Удивительно, но он почувствовал странное облегчение, его ярость при мысли о беспечности компании, из-за которой погибла Лори, удивительным образом утихла. Он подумал о терапии для шизофреников, когда их помещают в глухие комнаты, дают им бейсбольные биты и позволяют колотить по стенам. И читал же он где-то о японских компаниях, которые использовали тот же прием, чтобы снять напряжение от работы у своих служащих. Смысл битья камня тот же самый.

— Довольно, — сказала Тори и подняла камень. Она положила его в шкатулку и из сумки с покупками, сделанными в botánica, вынула черно-красную свечку в длинном стеклянном футляре.

— Когда свеча сгорит, Элеггуа ответит на твою молитву. — Она поставила свечку рядом со шкатулкой и зажгла ее. — Ну, теперь все сделано, — усталым голосом сказала она, пристально глядя на пламя.

«Что я должен сказать? Спасибо?» — подумал Кэл.

— Послушай, Тори, я… — Слова не шли у него с языка.

— Иди, — сказала Тори. — Я думаю, лучше будет, если ты сейчас уйдешь.

Он на миг остановился, затем повернулся и вышел из спальни.

На нижних ступенях он задержался и оглянулся. Мерцающий отблеск свечи падал на подставку.

Это было так несправедливо! Единственная женщина, которую он смог полюбить после смерти Лори… и она должна быть во всем этом замешана.

Я люблю тебя.

Он хотел сказать эти слова вслух, крикнуть ей. Но не смог. Не сейчас.

Не раньше, чем она будет готова сдержать свое обещание.

В понедельник днем он принял душ за два часа до истечения срока. Кожа у него на голове начала яростно чесаться, и, кроме того, какая разница?

Он неподвижно простоял под душем, затем вымыл руки и ноги, два раза помыл голову шампунем и соскреб какие-то красноватые остатки из-под ногтей. Даже после растирания тела до красноты он все еще не чувствовал себя чистым.

Он все время думал о Тори. Под каким предлогом он мог позвонить ей? Сколько времени пройдет до того момента, когда она поймет, что ее боги проигнорировали ее просьбу — что не существует никаких богов?

Прошел вторник, затем среда, затем четверг. Позвонили из Делтонской школы, чтобы напомнить ему, что у Криса собеседование на следующей неделе, и не мог бы он проследить, чтобы мальчик не забыл захватить теннисные туфли. Звонила Кэт, чтобы узнать, как чувствует себя Крис и удостовериться, что в их саду больше нет никакого сумаха. Заехала Рики, чтобы забрать свадебное платье Лори, в котором выходила замуж и их мать. Она решила надеть его в субботу.

В пятницу утром вышел из строя холодильник. В принципе он мог бы позвонить Тори. Он проверил предохранитель, с ним все было в порядке. Он несколько раз крутанул взад-вперед ручку регулировки температуры. В конце концов нашел в желтых страницах нужный ему телефон, и через час у него уже был мастер, который заменил деталь в конденсаторе, и это обошлось ему в шестьдесят два доллара. Он ни разу не звонил Тори. И она ни разу не позвонила ему.

В полдень он был в своем кабинете в Колумбийском университете, приводя в порядок свои заметки к осеннему курсу лекций. Его старые заметки были сделаны наспех перед отъездом из Альбукерке, и задача разобраться в них была утомительной и вызывала раздражение. Когда зазвонил телефон, у него было скверное настроение.

Звонил Оскар Сезин.

Они обменялись несколькими фразами о погоде, о влиянии последнего сокращения федеральных расходов на программы помощи бедным и о проекте нового здания университета в Гарлеме. Кэл еще раз поблагодарил Оскара за экскурсию.

Послушайте, Кэл, — сказал Оскар. — Я звоню, чтобы пригласить вас на вечеринку, которую мы устраиваем для спонсоров с целью пополнения нашего фонда. Один из моих покровителей, Виктор Гринлиф, юрист-трудовик, оказывает нам существенную поддержку, и у него много интересных друзей. Встреча с ними может быть интересной и полезной для вас. Она поможет вам в понимании нашей религии.

— Спасибо, что вы вспомнили обо мне, Оскар, — сказал Кэл, — но я больше ее не изучаю.

До того как он произнес эти слова, он еще не был уверен в том, как он поступит. Но в течение последней недели в его голове созрела эта мысль. Он не мог продолжать эти занятия.

— Ну что же, мне жаль это слышать, Кэл, — сказал Оскар, — мне было приятно познакомиться с вами. И, по-моему, вы могли бы написать хорошую работу…

Для человека, который раньше говорил, что его занятия Вуду были предопределены свыше, подумал Кэл, Оскар отнесся к новости удивительно хладнокровно.

— Но послушайте, — вдруг продолжил Оскар, — почему бы вам не записать адрес, так, на всякий случай, если вы…

— В этом нет никакой необходимости, Оскар. Я уверен, что не приду.

— Да-да, но не будет никакого вреда, если вы будете знать, где это находится, — в случае, если переду, маете.

Кэл согласился выслушать адрес и записать его на своем календаре.

Затем ему в голову пришла запоздалая мысль:

— О, Оскар, перед тем как вы повесите трубку, я хотел бы спросить, не знаете ли вы одну женщину?

— Кто бы это мог быть, Кэл?

— Виктория Хэлоуэлл.

На другом конце провода наступила тишина.

— Нет, боюсь, что я не знаю ее.

— Но разве вы не были на Кубе? — спросил Кэл.

— Да, в конце шестидесятых я там провел несколько месяцев. Почему вы спрашиваете?

— Я видел фотографию в вашем офисе.

— А, да. Я вам работал на сборе сахарного тростника, в поддержку революции. Знаете, это было то время, когда наше поколение утратило иллюзии.

— Вот, тогда, — настаивал Кэл, — вы и могли встретиться с мисс Хэлоуэлл. Друзья обычно зовут ее Тори. Ее отец служил в посольстве в Гаване.

Наступило более долгое молчание.

— Нет. Я уверен, что никогда не встречался с ней, — послышался в трубке глубокий голос Оскара. — И кроме того, я впервые был на Кубе в 1968 году, намного позже того, как закрыли посольство. Если она ваша подруга, то обязательно приходите вместе с ней на вечеринку к Гринлифам. Мы будем рады видеть вас обоих. Не забудьте: двадцать девятого вечером, в восемь часов. Постарайтесь не опаздывать.

Казалось, что Оскар проигнорировал то, что его предложение отклонено, удивился Кэл.

— Еще раз спасибо, что вспомнили обо мне, — сказал Кэл. — Я надеюсь, что вам удастся собрать необходимую сумму для вашей дальнейшей работы.

Он повесил трубку.

Решив отказаться от своего исследования и не ходить на вечеринку, Кэл с удивлением не обнаружил чувства удовлетворения и легкости, на которые он рассчитывал.

Глава 28

В самых лучших апартаментах гостиницы «Сент-Реджис» собрались люди, которых Кэл не видел со дня своей свадьбы девять лет тому назад. Клан Ханауэров собрался в полном составе, чтобы присутствовать на свадьбе Рики с Уэйном Миллменом. Когда Кэл вошел вместе с Крисом, родственники обступили их, пожимая руки, суетясь над Крисом и вспоминая Лори.

— Такая красотка! Как жаль, что она умерла такой молодой, — сказала тетя Элен из Кливленда, — прямо душа разрывается.

Дядя Хеши поправил Крису галстук. — У него материнские глаза, глаза Ханауэров. Я прав или я не прав?

И этому не было конца. Дядя Мо с Лонг-Айленда, близнецы Козловы из Атланты и из Лос-Анджелеса, кузен Саул Пепер в сопровождении красотки со светло-платиновой кожей, которая, несомненно, была на двадцать пять лет моложе его, — все трепали Криса по щеке и говорили, какая замечательная женщина была Лори.

Крис уже выглядел расстроенным. Он оттащил Кэла в сторонку и кивком головы попросил нагнуться.

— Папа, — прошептал он ему на ухо, — где Тори?

— Она не придет, Орех.

Крис выглядел удрученным.

— Почему?

Кэл сделал паузу. Он подумал о том, как он был разочарован обманом Криса насчет спичек.

— Она больна, — солгал он. — Она сильно простужена.

Апартаменты состояли из двух комнат, разделенных раздвигающейся перегородкой. Половина Миллмена была заполнена родственниками Уэйна: степенными старыми женщинами с подсиненными седыми волосами и пузатыми горделивыми мужчинами, которые тихо беседовали между собой. В дальнем конце стоял алтарь, покрытый множеством цветов, традиционным пологом, под которым пара прочтет вслух клятву. От стены до стены были расставлены около ста складных стульев, в середине был оставлен проход. Женщина около шестидесяти лет, в темном платье и с жемчугом на шее, нанятая для этого случая, стояла у двери, раздавая молитвенные брошюры и бумажные ермолки и собирая подарки.

«Вот в чем сила религии, — размышлял Кэл, — в номерах гостиницы на Пятой авеню, даже отдаленно не напоминающей храм, все еще носят традиционные шапки, даром что бумажные».

Церемония была короткой, но трогательной. Когда Рики прошла по проходу в том же самом платье кремового цвета и в той же вуали, в которых была Лори, Кэл сжал руку Криса и ему пришлось стереть слезу, выступившую в уголке глаза. Рики подмигнула ему, когда проходила мимо, бросив на него вопросительный взгляд: «Ну где же твоя подружка?» Раввин, кузен из Коннектикута, провел Рики и Уэйна под покрытый цветами полог для проникновенного чтения обетов, и затем Рики семь раз обошла вокруг Уэйна — символический пережиток старой традиции, согласно которой пара должна была на семь дней разлучиться до свадьбы. Это называлось «Шева Берошот». Лори однажды рассказала об этом Кэлу на свадьбе своей подруги, и означало «Семь Благословений».

Раввин протянул чашу. — Vayin miseomaoch levov enosh, — сказал он нараспев: «Вино радует сердца людей». Он благословил вино и передал чашу Уэйну. Уэйн сделал глоток, и он с Рики дали друг другу клятву верности, любви и послушания,

Наконец раввин положил на пол маленький сверток, завернутый в белую льняную салфетку. Уэйн поднял правую ногу и с силой наступил на сверток. Послышался звон разбивающегося вдребезги стекла. Кэл знал, что по традиции нужно было разбивать бокал из ценного хрусталя, однако он видел, как один из служащих гостиницы завернул в салфетку обыкновенную лампочку. В средние века разбивание бокала символизировало отвращение злых духов, затем, позднее, то же самое означало лишение невесты девственности, и во все времена это служило напоминанием о разрушении Первой Церкви в 76 году н. э.

Невеста и жених поцеловались. Приглушенно послышались ахи и охи, Кэл также растрогался, но только потому, что это напомнило ему о Лори. Это была идея соблюдения древней традиции. Еврейские ритуалы могли показаться странными — покрытый цветами полог, бумажные ермолки, разбитый бокал, — но тогда все ритуалы покажутся странными, особенно когда они не принадлежат твоему собственному народу.

Какое право он имел просить Тори отказаться от ее убеждений? Во всем мире в мечетях, в кафедральных соборах, в синагогах, в пагодах, в святых местах, в хижинах и просто под открытым небом люди поклоняются разным богам. Даже в комнате этой гостиницы Рики и Уэйн просили благословения у своего бога.

Гарантирует ли счастье разбитый ногой завернутый в салфетку бокал в большей мере, чем горящая свечка, стоящая перед гипсовой фигурой святого?

Может ли задобрить бога Израиля семикратное хождение по кругу в большей мере, чем ванна из трав поможет заслужить милость у семи африканских владык?

Какую дань предпочтут боги? На какой символ падет их выбор?

А есть ли там, наверху, боги, чтобы выбирать?

Разлили шампанское.

Гостиничная прислуга свернула алтарь, прислонила стулья к стенам и принесла длинный обеденный стол, накрытый скатертью. На столе разложили нежное филе, копченую рыбу и паровую курицу, столы заставили паштетами из печени, рубленой сельдью и вазами с фруктами. Семьи перемешались. Брат Уэйна, который был его шафером, произнес тост, а Уэйн и Рики протанцевали соло фокстрот под музыку «Как раз такая, как ты».

Ослепленный всей этой роскошью, Крис перепробовал все яства, выпил два глотка шампанского и очаровательно потанцевал с тетей Эстел, женой Хеши, и с белокурой красоткой Саула.

Кэл не танцевал, и у него не было аппетита.

— Ну, как тебе нравится твой первый большой прием? — спросил он, когда нашел Криса отдыхающим на стуле у стены.

— Замечательно, — сказал Крис, — но мама думает, что свадьбы на открытом воздухе лучше, и что лучше жениться под яблоней, чем в таком месте, как это.

Кэл глубоко вздохнул.

— Орех, ты знаешь, что я не хочу слышать о том, что ты якобы разговариваешь…

— Но, папа, это правда. Мама говорит…

— Ладно, Орех, — твердо сказал Кэл, — хватит.

Когда это кончится? Родственники разговорами о Лори, очевидно, напомнили ему о матери. Это следовало ожидать, это было неизбежно.

Крис бросил сердитый взгляд на Кэла, затем вскочил со стула и подошел к столу с едой. Кэл не пошел за ним.

В восемь часов прозвучали фанфары, а затем кларнетист сыграл сольную импровизацию на тему ближневосточных мелодий. Вскоре образовался большой круг: тети, дяди, кузены, женщины с подсиненными волосами и все дети танцевали энергичную хору, — переступая нога за ногу, — это продолжалось пятнадцать минут, пока Рики и Уэйн не разделили веселящихся людей, и оркестр не перешел к медленному исполнению «Какими мы были».

Кэл налил себе еще один бокал шампанского и опрокинул его одним махом.

И тут он увидел Криса в центре помоста для танцев. Тот, раскачиваясь, танцевал что-то вроде фокстрота, обхватив воображаемую партнершу.

— Он просто восхитителен! — крикнула Кэлу одна из тетушек, сидящих за столом — Лиа или Ида, он не различал их.

— Прекрасный мальчик, — сказала другая.

Кэл кивнул и засмеялся, а затем заметил, что Крис ведет оживленную беседу со своей невидимой партнершей. Да. это выглядело восхитительно. Но затем Крис остановился на полушаге, поднялся на цыпочки и поцеловал воздух. И продолжал танцевать.

Кэл знал, с кем танцевал Крис. Он взошел на помост.

— С кем ты разговариваешь, Орех?

— С мамой.

— Орех, я сказал тебе, что не хочу слышать…

— Но, папа, она здесь. Она сказала мне, что ты не можешь видеть…

— Иди сюда. — Кэл взял Криса за руку, чтобы увести его с помоста.

Крис сопротивлялся, уставившись вверх, как бы моля духа о помощи.

— Покажи ему, — сказал Крис в воздух, — покажи, что ты настоящая.

— Черт побери, Орех, больше ни слова!

— Но ты должен это слышать, папа! Она говорит…

Кэл больше не мог себя сдерживать. Он еще сильнее

сжал Крису руку и грубо дернул его к себе, сбив его с ног, и начал оттаскивать его в сторону.

— Черт возьми, Кристофер, я довольно долго это терпел. Ты сейчас же прекратишь эту ерунду, слышишь? Прекрати это раз и нав…

Кэл внезапно остановился, потому что почувствовал, как люди со всех сторон глядят на них, образовав вокруг свободное пространство. Оркестр, набрав темп, играл очень громко. Тетя Элен стояла, прижав ладони ко рту.

Кэл отошел от танцевального помоста, таща за собой Криса. Проходя мимо Рики, он извинился, а затем увел Криса к стулу, стоящему в углу.

— А теперь послушайте меня, молодой человек, — тихо сказал он, — этому надо положить конец.

Крис начал плакать.

— Но она… — задыхаясь от рыданий, проговорил он.

Кэл был уничтожен. Он сел рядом с Крисом и обнял

его за плечи.

Затем в промежутках между рыданиями Крис сказал:

— Папа, пожалуйста, не сердись. Пожалуйста, не… Но мама хотела, чтобы я кое-что тебе сказал.

Безнадежно. Отчаявшись, он спросил:

— Что, Орех?

— Она поздравляет тебя. Поздравляет с победой.

— С победой? — спросил Кэл. — С какой победой?

Крис вытер глаза и пожал плечами. — С победой,—

повторил он, — Это все, что она сказала. Поздравления с победой.

Им пришлось посадить его в такси. Он никогда так не напивался, даже в колледже. До конца свадебного вечера он только пил шампанское, единственный, по его мнению, возможный способ, чтобы скоротать остаток вечера.

У входной двери он долго возился с замком, но не смог открыть дверь. Боль в голове усилилась и превратилась в мучительную мигрень с галлюцинациями.

Крис схватил Кэла за руку.

— Давай я тебе помогу, папа.

Кэл, спотыкаясь, вошел в дом и сразу же направился в ванную. Увидев, куда он направляется, Крис побежал вперед и открыл перед ним дверь.

Кэл плеснул себе в лицо холодной водой и вытер глаза.

— Извини, Орех, — сказал он сквозь пальцы. — Я сегодня вечером не хотел кричать на тебя.

В голове у него раздался звон.

— Это телефон, папа, — сказал Крис, — принести его тебе?

Кэлу вдруг стало стыдно за свою беспомощность перед сыном.

— Нет, Орех, все в порядке. Я сам подойду. — Он, шатаясь, вышел из ванной комнаты, наткнулся на стену и кое-как добрался до кухни, схватил трубку.

— Да?

— Кэл, это ты?

— Кто это? — пробормотал он.

— Кэл, это Билл Марки.

Он оперся рукой о стену, и комната завертелась вокруг него. Сквозь пьяный туман он целую минуту не мог сообразить, с кем он разговаривает. Марки. Адвокат. Альбукерке.

— Эй, Кэл, ты слышишь меня?

— Да. Привет, Билл.

— Кэл, с тобой все в порядке?

— Да, все в порядке.

— Кэл, я сегодня весь день старался разыскать тебя. Ты победил.

— Победил, — повторил Кэл. Это ему ни о чем не говорило.

— Кэл, я тебя разбудил? У тебя такой голос…

— Нет. Я только что вернулся… со… со… — Откуда же он вернулся? — Очень много выпил.

— Кэл, послушай, ты выиграл процесс.

— Какой процесс? — глупо спросил он. И затем до него дошло. — Но я не мог. Я имею в виду… еще даже не было… слушанья дела на суде…

— Слушай, я лучше позвоню тебе завтра утром и расскажу во всех подробностях.

— Нет, — оборвал он, быстро сосредоточиваясь. — Я хочу это услышать сейчас. Пожалуйста, Билл, продолжай.

— Ну ладно, если ты так считаешь. Верховный суд просто отказался от истребования дела из нижестоящей инстанции в очень похожем на твой случае. Жюри присяжных заседателей приняло решение в пользу потребителя. Оно было утверждено. Это устанавливает прецедент для всех подобных случаев, и «Юнайтед» хочет все урегулировать. Они сделали нам предложение и, по-моему, мы должны согласиться.

— Что за… предложение?

— Они предложили деньги, Кэл. Двести пятьдесят тысяч… За выигрыш. Мои поздравления.

Крис подошел к двери на кухню. Он кивал головой и мило улыбался.

— Алло, Кэл, куда ты пропал?

— Я здесь, Билл.

— Это полная победа, и я не думаю, что ты добьешься большего с любым другим составом присяжных. Я даже не предполагал, что мы такого добьемся. Возможно, мне даже удастся заставить «Юнайтед» взять на себя твои судебные издержки. Могу я начать переговоры с ними?

Она поздравляет тебя.

— Как хочешь, Билл, — пробормотал Кэл.

— Я перезвоню тебе через несколько дней. А теперь ложись спать.'

— Спасибо, Билл.

— Спокойной ночи, Кэл. И, — Кэл услышал, как адвокат добавил в конце: — поздравляю!

Глава 29

Все воскресенье он думал о том, чтобы позвонить Тори. Но это означало, что его неверие сломлено.

Он не хотел верить.

В понедельник утром он поехал в университет и, оттягивая звонок, совещался с секретарем отделения, радушно принимал других профессоров, слушая рассказы об их летних экспедициях.

Создавший прецедент случай, безусловно, был потрясающим совпадением. Он произошел за несколько лет до смерти Лори. Шли нескончаемые дискуссии, с ходатайствами и апелляциями с той и с другой стороны. Это длилось многие годы. Так почему же одна сторона пришла к победе именно сейчас?

Потому что боги так захотели.

Потому что их имена были написаны на куске мыла, растворенного в розовой ванне.

Если будешь продолжать думать в этом духе, закончишь свои дни в торжественной тишине психиатрической больницы, сказал себе Кэл.

Он отказывался верить.

Если бы не Денни Уильямc, то Кэл не позвонил бы Тори.

Денни и Кэл были однокурсниками в Колумбийском университете, и в течение многих лет они поддерживали между собой связь письмами, телефонными звонками и редкими встречами. В университете Денни был застенчивым фермерским сыном из Кентукки, ростом в шесть футов четыре дюйма, с глупой улыбкой и безобразными очками в черной оправе и с портативной оптической трубой. Теперь он был одним из самых выдающихся астрономов в мире и кандидатом в Нобелевские лауреаты за открытие новой Галактики, которая находится на расстоянии трех триллионов световых лет от Земли.

В полдень после звонка Марки Денни нанес визит Кэлу в его кабинете в Колумбийском университете. Денни остановился в Нью-Йорке по дороге с места своей основной работы в Стенфордском университете на сенатское слушание в Вашингтон.

Он по-прежнему был таким же неуклюжим гигантом — ковбойские ботинки, безобразные очки, глупая улыбка, — но теперь это был тонко продуманный образ «деревенского простофили», его умение не дать своему исключительному интеллекту отгородить его от остального мира.

Кэл был рад его видеть и, взяв напитки в баре «Уэст Энд» в нескольких кварталах от кампуса, они разговаривали о своей работе. Кэл обдумывал про себя, насколько откровенно он может делиться своими мыслями с Деном. И решил, что все же не должен говорить ему про Вуду. Ден почувствовал его волнение, и после небольшого нажима с его стороны Кэл рассказал ему об обстоятельствах, которые привели его к изучению Сантерии и возможности существования современных человеческих жертвоприношений. Он допускал, что любовное заклинание Тори и победа в судебном процессе породили у него сомнения относительно его психического здоровья.

— Денни, мысль о том, что судьба может быть повернута сегодня в одну сторону, а завтра в другую — а если мы попросим как следует, то и по нашему заказу… Черт побери, это приводит меня в замешательство!

Денни задумчиво сделал большой глоток своего «Шиваса», положил десятидолларовую бумажку на стойку бара и встал со стула.

— Давай прогуляемся, — сказал он.

— Куда?

— Повидаемся с богом, — сказал Денни.

Они поехали вверх по Бродвею к университетской обсерватории, где известность Денни дала им возможность беспрепятственно пройти внутрь. Покрытый куполом главный зал обсерватории был пуст, и Денни провел туда Кэла.

Зал был похож на кабину космического корабля из фильма о звездных войнах. В центре стоял семидесятидвухдюймовый оптический зеркальный телескоп, который прорезал глубокой щелью крышу, а по бокам были расположены семь компьютеров, управляющих его движением с пультов. Денни усадил Кэла в кресло наблюдателя. Кэл прижал глаз к окуляру, и центральная часть Млечного Пути засияла перед ним — скопления ярких звезд и величественных туманностей и ярко светящееся Магелланово Облако.

О небо, подумал Кэл. Ты, наверное, забыл, что оно существует. Но если боги существуют, то понятно, почему они выбрали небо для жилья.

Денни положил руку на плечо Кэла.

— Я не знаю, откуда это все происходит, Кэл, — сказал Денни, и его голос отразился эхом под куполом зала, — но никто не может мне сказать, что для того, чтобы устроить это световое шоу, не понадобился кто-то вроде бога.

Кэл долго разглядывал Солнечную систему в поле своего зрения, а затем повернулся к Денни:

— Если ты думаешь, что Бог сотворил все это, то как же наука?

.— Наука, — сказал Денни, — помогает нам представить себе, как Бог, или кто-то другой, соединил все это в одно целое — в жизнь. Знаешь, что сказал старик Эйнштейн? «Бог не играет в кости со Вселенной». — Денни сделал паузу. — Знаешь, сколько взрывов происходит в космосе каждый день? Миллионы. Триллионы. Звезды сгорают и умирают постоянно. Они сталкиваются друг с другом, они падают в черные дыры. Но мы живы. Мы до сих пор живы не только потому, что у нашей планеты есть атмосфера, защищающая и поддерживающая разумную жизнь, но она еще сжигает все небесные обломки, которые летят в нашем направлении. Я думаю, что это больше чем простое совпадение. Ты должен поверить, что именно так все было спланировано.

— Денни, если ты веришь в Бога, то в какого?

— Я не вдаюсь в такие подробности, Кэлли.

— Но мог бы ты когда-нибудь вообразить, что это африканские боги?

Денни пожал плечами.

— Не ты ли говорил, что вудуизм — самая старая религия в мире? Может быть, у ее богов есть какое-то преимущество перед другими? Знаешь, я никогда не интересовался первопричиной подобных вещей. Но я скажу тебе, во что я действительно верю. Я согласен с теорией Большого Взрыва — так авторитетные ученые объясняют возникновение Вселенной. И знаешь, Кэл, если был Большой Взрыв, то я готов биться об заклад, что кто-то должен был поджечь фитиль.

Когда он услышал ее голос по телефону, то почувствовал, как будто они и не расставались. Он начал извиняться, затем подробно излагать события нескольких последних дней, но она прервала его:

— Я просто хочу тебя видеть, Кэл. Я очень скучала без тебя.

Он сидел на стуле перед камином в гостиной, она, устроившись у его ног и взяв его за руку, слушала его рассказ о телефонном звонке Билла Марки и о замешательстве, в котором он пребывал после него.

— Это, безусловно, просто невероятное совпадение, — заставил себя добавить он в заключение. — Завтра все может развалиться на куски.

Даже тогда она продолжала сохранять спокойствие.

— Не развалится, — вот и все, что она сказала, и они больше это не обсуждали.

Кэл сознавал, как много иррациональности допускал он в своей жизни. Но главное было то, что он хотел ее и не мог от нее отказаться из-за ее убеждений. Встреча с Денни заставила его осознать, что Вселенную невозможно полностью постичь логически. Тори, как любой другой человек, просто искала ответы. Эти ответы уже существовали в течение тысячелетий, и никто до сих пор не смог их опровергнуть. Ее личная манера поклоняться богам не означает, что она оправдывает самые худшие проявления веры фанатиков, поклоняющихся тем же богам, точно так же, как принадлежность к католической вере вовсе не означает стремление вернуть Инквизицию.

Итак, Кэл был готов принимать ее такой, какая она есть, и верить ее словам.

Он не закрывал глаза на то, что любовь к ней в какой-то степени означает допущение в свою жизнь странных, даже немного пугающих вещей. Но даже при самом благоприятном стечении обстоятельств любовь — это безоговорочное подчинение себя кому-то еще — потребовала бы сложнейшей притирки, что было бы в самом деле ужасно. Нет никакого смысла бороться с чувствами. Тори и он должны быть вместе, и его больше не волновало, боги ли спланировали их любовь, или она зародилась по другим причинам.

Они пошли наверх, и она спросила, не хочет ли он принять душ вместе с ней, перед тем как заняться любовью. Он догадался, что она имела в виду despojo, и отказался. Но она не обиделась. Они медленно и нежно раздели друг друга и легли в кровать, и это было так же замечательно, как и раньше. Кэл был убежден, что никакая другая женщина не могла бы дать ему почувствовать себя таким сильным, и страстным, и возвышенно необыкновенным, как это умела она.

Затем они долго лежали молча, обнявшись в темноте. В его голове проплывали мысли, которые он должен был ей высказать, перед тем как снова уйдет от нее сегодня ночью.

Он не знал, как это может происходить между ними, — его рациональность постоянно подвергается испытаниям ее религией. Он пришел к единственно возможному ответу — это происходит потому, что должно происходить. Сколько различий и противоречий преодолеваются или игнорируются ради любви? Умные люди влюбляются в глупых, толстые в худых, старые в молодых, красивые в некрасивых, белые в черных, северяне в южан, коммунисты в капиталистов, слепые в глухих; люди, разговаривающие на разных языках и поклоняющиеся разным богам. Людей разъединяют миллионы различий, но любовь может сделать их несущественными.

— Я не хочу тебя потерять, — под конец сказал он в темноту.

Она еще крепче его обняла.

— Ты никогда меня не потеряешь, — сказала она, — если ты примешь меня такой, как есть.

— Боги и все такое, — беспечно сказал он, и она рассмеялась.

Так или иначе, в этот момент невозможное вдруг показалось простым.

Теперь они каждый день проводили время вместе, чаще всего по вечерам. Иногда они шли на какое-нибудь представление или в кино, или обедали где-нибудь по соседству. Но чаще всего она приходила к нему, стряпала на кухне, а потом они обедали все вместе, играли с Крисом, а после того как он засыпал, читали, разговаривали или смотрели телевизор.

Однажды вечером, когда он сидел за своим письменным столом, составляя рекомендательное письмо для одного из своих бывших студентов, Кэл сделал паузу и взглянул через комнату на Тори, которая читала свернувшись калачиком на диване. В этот момент с абсолютной ясностью, при которой простейшая из истин кажется ярким откровением, он понял, что счастлив. Впервые после смерти Лори он был спокоен, полон надежд и ощущения радости бытия. Чудо! Он не верил, что когда-нибудь снова может быть счастлив.

— Что? — спросила Тори,

А он и не знал, что разговаривает вслух.

— Я что-нибудь сказал?

Она кивнула.

— Это было похоже на «благословляю тебя».

— Возможно.

— Но я не приняла это всерьез.

Он улыбнулся.

— Ты и не должна была.

Крис также подавал все признаки спокойного состояния. Часто перед сном он просил Тори помочь ему надеть пижаму или почитать сказку. По утрам он всегда обнимал ее и заявлял, что любит ее. Однажды ночью, после того как Тори укрыла его, она вышла из его спальни со слезами на глазах.

— Что случилось? — спросил Кэл.

— Ничего, — сказала она, — он просто… хотел узнать, не буду ли я возражать, если он будет называть меня мамой.

Как бы ни было это трогательно, Кэл забеспокоился. Всего две недели назад Крис прикидывался, будто его настоящая мама ходила вокруг него, как живой, говорящий дух. А теперь казалось, что он готов ее забыть. Такая непоследовательность могла быть опасным сигналом. Из всего того, что он читал о проблемах, возникающих между детьми и приемными родителями, Кэл понял, что такая быстрая перемена в его отношении к Тори была не совсем обычной. А не может ли он снова настроиться против нее?

Подобного рода опасения не были чужды и Тори. Она действительно сказала Крису, как важно всегда помнить и чтить свою настоящую мать. Он может называть ее мамой при условии, что они оба будут понимать это как что-то вроде почетного поощрения. В то же время она сумела убедить Кэла, что он напрасно беспокоится. Она была уверена, что привязанность к ней мальчика искренняя и прочная.

Увидев такую уверенность, Кэл шутя спросил:

— Ты его тоже околдовала?

Замечание привело к неожиданно неприятным последствиям. Тори была так обижена и возмущена, что отказалась принимать его извинения, сразу же пошла домой и сняла трубку с телефонного аппарата. Они помирились только на следующее утро, когда он постучал в ее дверь.

Кроме одного этого случая их отношения были свободны от каких-либо трудностей, связанных с ее религиозными воззрениями, — это несмотря на то, что она вовсе не отошла от своих убеждений. Каждый день она выполняла необходимые ритуалы. Но делала это осторожно, у себя дома, и избегала этого вопроса, если только Кэл сам не поднимал его. Он также был ей признателен за то, что она никогда не упоминала об этом в присутствии Криса.

Однажды вечером, когда они договорились встретиться, чтобы пойти в кино, она опоздала, и Кэл с трудом добился от нее признания, что она ходила к Вото. Она предполагала большой контракт на оформление интерьера нового отделения крупного банка и хотела посоветоваться с сантеро, как лучше это сделать.

Кэл отнесся к этому хладнокровно. Он был раздражен тем, что она опоздала, но не более того, чем если бы она проспала или засиделась в баре с подругой. Но теперь ему казалось, что ее связь с Сантерией не очень-то отличается от привычки набожного христианина часто ходить в церковь или по всякому поводу спрашивать совета у священника. Если бы он узнал, что она буддистка и должна часами медитировать, сидя перед каменным бодисатвой, то он мог бы к этому привыкнуть. Так почему же она не может исповедовать африканскую религию? Безусловно, были верующие, которые становились фанатиками, вели себя как безумные, оправдываясь при этом своей религией. Но это случалось и с последователями других конфессий. Как Кэл мог заметить, в своих убеждениях Тори, несомненно, не впадала в опасные крайности. И так как он стал спокойнее относиться к ее убеждениям, он был вынужден снова переоценить свое собственное профессиональное отношение к этой религии.

С началом осеннего семестра Кэл стал больше времени отдавать преподавательской деятельности: он мог пренебрегать своим исследованием, оправдываясь, что у него просто нет на него времени. Хотя в конце концов Кэл признался себе, что это была просто отговорка. Он отклонил приглашение Оскара Сезина не из-за каких-либо неотложных дел и не из-за отсутствия любопытства. И если до конца быть честным с самим собой, он просто испугался. Слишком много потрясений — ребенок в морге, миссис Руис, дневник Кимбелла и, наконец, открытие того, что Тори верующая, и, подобно ученому-микробиологу, работающему над какой-нибудь культурой бактерий, он почувствовал, что его сопротивляемость ослабла, и понял, что он может быть заражен этой самой бактерией, которую он исследует. Но теперь, когда он все урегулировал с Тори и приспособился к ее убеждениям, его увлечение этой религией снова усилилось.

Это было в среду в конце сентября, когда он посмотрел на свой календарь, чтобы назначить семинар аспирантов, и увидел пометку, которую он сделал три недели назад. Сегодня вечером был прием у Оскара Сезина. Он не должен был его пропустить.

Он договорился с Челестиной, чтобы она посидела с мальчиком, так что он смог взять с собой Тори.

Глава 30

По адресу, данному ему Оскаром, Кэл нашел содержащееся в безупречном виде здание довоенной постройки, находящееся в верхней части Пятой авеню. На каждом из семнадцати этажей этого здания было по одной квартире.

Внизу перед лифтом к Кэлу и Тори присоединились две другие пары. Мужчины и женщины были привлекательны и одеты как для вечерних торжественных приемов — дорого и нарядно. Запах изысканных духов явно свидетельствовал о благосостоянии. Кэл почувствовал себя неловко в своем традиционном университетском твидовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях и пожалел, что не позвонил Оскару, чтобы подробнее расспросить о вечеринке. Но по крайней мере Тори поддержала равновесие, так как была одета в простое, но элегантное черное платье.

Как только они оказались в лифте, создалось нелепое ощущение близости, та иллюзия сопричастности незнакомых людей, направляющихся в одно и то же место, словно все эти пары были посвящены в некий секрет, о котором никто не упоминает на людях. Все обменялись улыбками и дружескими кивками, и Кэл в одном из мужчин узнал знаменитого спортивного обозревателя местной телевизионной программы новостей.

Лифт открылся прямо перед длинной, устланной ковром галереи, ведущей в гостиную размеров с гостиничный холл. Квартира была отделана в современном стиле, при этом хозяева не останавливались перед затратами. Лестница, ведущая на второй этаж двухэтажной квартиры, представляла собой «плавающую конструкцию» с медными перилами. Обширное пространство нижнего этажа было уже заполнено гостями. Оскар, заметив Кэла, прервал разговор и поспешно направился к нему. Кэл моментально почувствовал себя непринужденнее, заметив, что Оскар был одет небрежно, на нем даже были его белые кроссовки.

— Кэл, — шумно приветствовал его Оскар, — я очень рад, что вы смогли прийти! — Они пожали друг другу руки, и Кэл почувствовал, что тепло было подлинным.

— Я искренне забеспокоился, когда узнал, что вы, возможно, прекратите ваше исследование.

— Я не прекратил его, — просто сказал Кэл.

— Чудесно, чудесно. Как вы знаете, я надеюсь, что из этого получится что-то замечательное. — Тори терпеливо стояла рядом, Оскар повернулся и широко улыбнулся ей.

— А это… Виктория Хэлоуэлл… Оскар Сезин. — Знакомя их, Кэл внимательно наблюдал за ними в надежде обнаружить какой-то признак того, что они раньше были знакомы, но ничего не заметил.

— О да, мисс Хэлоуэлл, — сказал Оскар, он запомнил имя, которое упомянул Кэл по телефону. Когда они пожимали друг другу руки, Оскар наклонился к Тори и спросил ее полушепотом: — Мы впервые с вами встречаемся, не так ли? Я понимаю, что у нас обоих есть опыт жизни на Кубе. Профессор полагал, что наши пути, возможно, пересекались раньше.

Тори бросила взгляд на Кэла, едва сдержав вспышку ярости. Затем она что-то тихо сказала по-испански Оскару. Оскар улыбнулся, ответил по-испански, и Тори громко рассмеялась.

Кэл ничего не мог расслышать и едва сдерживал раздражение.

— Я ничего не имею против ваших секретов, но здесь нигде нельзя прочесть субтитры.

Тори перевела:

— Я сказала сеньору Сезину, что я не могла бы забыть встречу с таким обаятельным мужчиной, а он ответил мне, что тщетно старался бы забыть женщину, которая беззастенчиво льстит ему.

Кэл понял, что она умышленно перешла на испанский в отместку за то, что он не оставлял своих подозрений в каком-то заговоре. Но тем не менее дружеский тон общения расстроил его. Возможно, у них не было секретов, и Тори не встречалась с Оскаром раньше, но Кэл почти был готов поверить в то, что ничего не происходит по случайному стечению обстоятельств.

Оскар повел их через галерею к группе людей, с которыми он разговаривал до их прихода. Виктор и Сиси Гринлифы, хозяин и хозяйка, и пара, которую он представил как мистера и миссис Педро Эскобар. Гринлифы с головы до пят выглядели как владельцы фешенебельной квартиры. Он, влиятельный адвокат по трудовым вопросам, с превосходно подстриженными белыми волосами, в темном костюме из плотного шелка, его жена, брюнетка с гладкой прической, в ниспадающем платье от известного модельера. Эскобары представляли поразительный контраст с предыдущей парой. Они оба были невысокими и смуглыми и были одеты в готовые костюмы, которые были выбраны из-за дешевизны, а не потому, что шли им. Представляя их, Оскар упомянул о том, что Педро Эскобар в настоящее время занимается объединением латиноамериканских рабочих против эксплуатации на предприятиях. По-видимому, это объясняло, каким образом Эскобары оказались на этой дружеской встрече у богатого адвоката в его двухэтажной шикарной квартире.

Но Кэл был в недоумении. Он ожидал, что на подобной вечеринке все гости должны быть богатыми потенциальными спонсорами.

— Кэл говорил мне, — сказала Тори Оскару, после того как было покончено с церемонией знакомств, — о том, как вы используете Сантерию для вашей программы в barrio. Приятно слышать, когда кто-нибудь что-то делает, чтобы показать позитивную сторону Вуду.

Кэл затаил дыхание, предполагая, что Оскар должен был бы преуменьшить значение Вуду, а может быть, даже умолчать о нем, чтобы сочувствующие ему избранные люди, такие как Гринлифы, поддерживали его программу социальной реабилитации.

По быстрому ответу Оскара он понял, что тот ничего не скрывал.

— Спасибо, мисс Хэлоуэлл, хотя я не могу ставить все это себе в заслугу. Здесь все работают с одной целью — помочь людям понять значение этой религии.

— Помочь людям — и точка, — вмешалась Сиси Гринлиф.

Кэл теперь понял, что другие гости были либо верующими, либо подобно ему, пришли сознательно с намерением узнать побольше об этой религии. Когда они вместе с Тори пробирались сквозь толпу людей в гостиную, Кэл еще раз подивился разнообразию гостей. Наряду с несколькими такими же невзрачными парами, как Эскобары, явными представителями неимущих городских слоев, встречались серьезные мужчины средних лет в традиционных строгих костюмах, которых Кэл причислил либо к бизнесменам, либо к врачам и адвокатам. Среди них мелькали люди, чьи фото часто появляются на обложках иллюстрированных еженедельников, — манекенщицы, молодые люди в джинсах и ковбойских ботинках и кучка знаменитостей, включая и спортивного комментатора. Большинство из них узнали Тори. Она дергала Кэла за рукав и сообщала, что это за знаменитости: известный поп-музыкант, ведущая фигура последнего бродвейского музыкального хита, молодой предприниматель, занимающийся недвижимостью, который выступал недавно в программе новостей, чтобы объявить о разработке проекта планового строительства домов на Ист-Ривер… под водой.

В огромной гостиной стояли два длинных стола, один с роскошными цветами, окруженными подносами с тропическими фруктами, другой с необычной чашей для пунша, которая выглядела, как выдолбленный изнутри ствол дерева.

Продвигаясь вместе с Тори через комнату к бару, Кэл узнал еще одного гостя — длинноногую рыжеволосую женщину такой ослепительной красоты, что один только взгляд на нее заставил его внезапно остановиться. Он узнал ее лицо — оно в этом году было повсюду, на обложках модных журналов, приветливо улыбалось со страниц «Пипл» и «Ньюсуик», и, рекламируя полдюжины различных продуктов, по телевизору.

— Кто это? — спросил он Тори, указывая кивком головы в сторону этой красавицы, которая, прислонившись к стене, разговаривала с хмурым симпатичным мужчиной, одетым в ярко-красный бархатный пиджак и в фланелевые брюки цвета слоновой кости.

— Шэрон Лейн, — сказала Тори. — Не говори мне, что ты ее раньше никогда не видел.

— Конечно, я ее видел. Но я не мог припомнить ее имени.

Тори улыбнулась и еще крепче сжала его руку.

— Пока ты не запоминаешь имена таких красоток, я думаю, что мне не следует быть ревнивой.

В баре Кэл нечаянно услышал отрывок разговора, свидетельствующего о разнообразии этой толпы. Двое мужчин обсуждали лечение «простого фронтального прикуса». «Оба дантисты», — подумал Кэл. Но если в начале было трудно воспринимать тог факт, что все эти чужеродные группы людей объединяет их увлечение Вуду, присутствие здесь Шэрон Лейн — «лица года» — так или иначе позволяло увидеть явление в настоящем свете. Это была всего лишь еще одна тенденция, осознал Кэл, наимоднейшее увлечение для людей, которые привыкли быть на шаг впереди толпы. В шестидесятые годы это был рок, ЛСД и хиппи, а также мода на «левый радикализм». В семидесятые это были роликовые коньки, электрошоковая терапия и кокаин. А теперь, в восьмидесятые, вот это — еще на шаг дальше по сравнению с шоковым лечением, натуропатией, групповым сексом и восточными религиями: новый примитивизм, Вуду. Новые ощущения, новый способ словить кайф, новая тема, чтобы придать пикантность колонкам «Что нового» в популярных журналах.

Кэл и Тори подошли к столу, и официант в белом пиджаке начал разливать для них темно-оранжевую жидкость из чаши для пунша в чашки, которые также были выдолблены из дерева.

У Кэла не было настроения пить сладкий пунш.

— Я бы с большим удовольствием выпил неразбавленного виски, — сказал он бармену.

— Мне очень жаль, сэр, — сказал человек в белом пиджаке, — это все, что у нас есть сегодня. — Он протянул чашки Кэлу и Тори.

Кэл уже хотел отказаться, но Тори внезапно протянула руки, взяла обе чашки и быстро отошла от стола.

— Разве тебе не говорили, — сказала она через минуту Кэлу, — что это за вечеринка.

— Определенно — нет. Оскар только сказал, что это прием пожертвований, и что это мероприятие также поможет мне лучше понять эту религию.

— Это поможет, — согласилась Тори. — Это güemilere.

— Что?

— Это особый религиозный праздник Вуду. Обычно он отмечается в знак благодарности за благосклонность богов… или перед тем, как обратиться к ним за милостью.

— Какого рода?

— Я точно не знаю, — ответила Тори.

— Тогда откуда ты знаешь, что это…

— Güemilere, — помогла ему Тори, — я узнала в тот момент, когда нам дали chekete. — Она взглянула на чашки, которые держала в руках, и протянула одну из них Кэлу. — По традиции, это единственный напиток, который подается на таких религиозных праздниках. Чаша и чашки — это также дань традиции. Они сделаны из дерева ceiba, священного дерева Вуду.

Упоминание о дереве смутно пробудило его воспоминания.

Мактаггерт.

Детектив сказал ему, что убитые дети были найдены на алтарях, сделанных из неизвестного дерева. Кэл запомнил название: информация, которая позволит продвинуться в расследовании.

— Попробуй, — сказала Тори, поднимая свою чашку.

Кэл выпил. Напиток был одновременно сладким и горьковатым, со множеством тонких привкусов и доминирующим вкусом перебродивших апельсинов. Первый глоток не доставил ему удовольствия, но когда он ненадолго подержал напиток во рту, вкус изменился, и он почувствовал обычный вкус алкоголя и то, как приятное тепло разлилось по всему телу.

Он сделал еще один глоток, в то время как Тори рассказывала ему о старинном рецепте: кукурузная мука, коричневый сахар, тростниковый сироп, гвоздика и некоторые цветочные экстракты вместе с апельсиновым соком. Затем Кэл пришел к заключению, что ему больше не хотелось выпить виски. Сделав третий глоток, он почувствовал, что слегка опьянел. «Если Оскар собирался пустить шапку по кругу, — подумал он, — то это самый подходящий напиток, чтобы заставить людей раскошелиться…»

— Значит, ты бывала на многих этих… религиозных праздниках? — спросил он у Тори.

— Раз или два в году. Но не на таких тщательно подготовленных. Вото проводит их у себя дома для семьи.

— Что вы праздновали, когда ты была в последний раз? — спросил Кэл, обводя взглядом комнату.

Тори на минуту задумалась. Затем слегка смущенно ответила:

— По-моему, это было сразу после того, как Вото расширил свой магазин. Он благодарил богов за процветание своего бизнеса.

Кэл едва не рассмеялся: странное переплетение этих тщательно разработанных традиций с прозой современных будней показалось нелепым. Эта религия просто была неуместна в современном мире. Священникам Вуду не пристало жить над хозяйственным магазином и проводить традиционные празднества в честь успешного года в торговле красками. Внезапно эта вечеринка Оскара показалась ему такой же абсурдной. Он просто использует традицию, чтобы увеличить фонды своей организации Аше.

Дым в комнате стал тяжелым и удушающим, и когда кто-то позади Кэла выпустил густую струйку дыма через плечо Кэла, он быстро обернулся в раздражении. Обидчиком оказалась знойная блондинка, она изящно держала во рту только что зажженную сигару. Затем Кэл заметил, что и остальные женщины закуривали сигары наравне с мужчинами. Четверо из пяти присутствующих в комнате людей курили сигары, взяв их из открытых коробок, лежащих на столиках.

Он удивился только на мгновение. Затем вспомнил о значении сигар как общепринятого символа в ритуалах Вуду-

Наполнение комнаты крепким дымом, по-видимому, означало переход к некоторым церемониальным этапам собрания.

Он обернулся к Тори, чтобы спросить ее об этом. Она как раз брала сигару из протянутой ей молодым человеком коробки для сигар, которая лежала на серебряном подносе. Молодой человек прикурил ей зажигалкой, работающей на бутане, а затем предложил сигару Кэлу. Кэл заколебался.

Тори сказала: — Это не обязательно.

Кэл отказался от сигары, и мужчина пошел дальше.

— Что происходит? — спросил Кэл.

— Многие из богов особенно любят вкус и запах крепкого табака. Сигарный дым в воздухе привлекает их, у них появляется желание присутствовать на вечеринке.

— Присутствовать на вечеринке? — сказал Кэл. — Не хочешь ли ты сказать, что бог может прийти сюда и выпить свою чашку chekete?

Тори мгновение смотрела на него, затем решительно сказала:

— Ты увидишь.

— Что увижу? — нетерпеливо спросил Кэл.

Но перед тем как она смогла ответить, слабый звук барабанов послышался в комнате, заглушая гомон толпы. Звук вначале был тихим, но быстро набирал силу. Все повернулись в сторону, откуда шел звук, — ко входу в гостиную, и увидели трех чернокожих мужчин, которые вышли с африканскими барабанами разных размеров, по которым они били одинаковыми медленными и настойчивыми ударами.

Многие из гостей начали хлопать в ритм барабанов. Затем, когда эти трое прошли один раз по кругу по комнате, все больше людей начали хлопать. Когда Тори подхватила аплодисменты, Кэл сделал тоже самое. Вскоре это захватило каждого.

Закончив круг по комнате, трое барабанщиков выстроились в ряд в конце комнаты рядом с буфетной стойкой. Они перестали барабанить, и вместе с ними люди тоже прекратили хлопать.

Затем Оскар появился в комнате из галереи, как будто «сделал выход» из-за кулис на сцену. Чтобы придать больше театральности своим действиям, он надел одноцветную синюю мантию, которая больше подошла бы для церемонии вручения аттестатов средней школы.

— Добрый вечер, — сказал он своим сладкозвучным баритоном. — Позвольте мне сначала поблагодарить вас за то, что вы пришли сегодня вечером, показав тем самым вашу поддержку и интерес, и, конечно же, я хочу особо поблагодарить Гринлифов, которые предоставили нам эту прекрасную квартиру для встречи. — Он кивнул в сторону пары, которая стояла поблизости, и хозяева в ответ улыбнулись.

— Я уверен, что большинство из вас раньше уже бывали на таких празднествах. Вы знаете, что это такое и понимаете значение этого торжества. Но здесь присутствуют несколько наших друзей, которые сегодня впервые присоединились к нам… — Оскар окинул взглядом-комнату и на мгновение его взгляд остановился на Кэле, а затем он продолжил: — Вас, безусловно, не было бы здесь, если бы вы уже не были готовы разделить и оценить одно из самых важных и величественных событий этой религии. Я знаю, однако, что в первый раз это может быть трудным, даже немножко… тревожным. Так что позвольте мне сейчас заверить вас: в этом совершенно нет ничего такого, чего можно бояться, если вы держитесь уважительно и проявляете великодушие, доброту и покорность — короче говоря, если вы просто проявляете все лучшие качества человеческой натуры. Боги ничего большего от нас и не требуют.

Он сделал паузу, чтобы слушатели смогли прочувствовать, то, что он сказал, и Кэл наклонился к Тори, чтобы спросить, о чем это он говорит. Но раньше чем он успел что-то сказать, она поднесла свой палец ко рту, показывая, чтобы он молчал.

— Я тем не менее должен, — продолжал Оскар, — добавить одно предостережение. Если здесь есть кто-нибудь, кто сомневается в своей смелости, то разумнее будет, если он сейчас уйдет отсюда. Если он чувствует себя неуютно, если он боится чего-то, то он может выдать свой испуг — а это может быть воспринято богами как оскорбление. — И вновь Оскар окинул взглядом собрание, ища на лицах признаки сомнения.

Кэл постарался выдержать его пристальный взгляд. Но он почувствовал, что это не так-то просто. Предостережение Оскара было так или иначе зловещим, вежливый приказ вести себя хорошо, а иначе… И Кэл не знал, сможет ли он. Он понятия не имел, о чем его просили, свидетелем чего ему придется быть. Он же почти был готов высказать свои сомнения вслух, когда почувствовал, как Тори ободряюще пожала ему руку.

Кэл ничего не сказал, и Оскар отвел взгляд. Никто из находящихся в комнате не воспользовался возможностью уйти. В конце концов Оскар подал знак трем барабанщикам, и они начали слегка постукивать кончиками пальцев по туго натянутой на барабан козлиной коже. Минуту они играли в унисон, а затем начали солировать, как джазовые музыканты.

Тори наклонилась к Кэлу.

— Это «бата», — шепнула она, — ритуальные барабаны, которые разговаривают непосредственно с богами. Сейчас они обращаются к Элеггуа, прося у него, чтобы он открыл ворота между мирами. После, когда они закончат, они начнут вызывать.

— Кого вызывать?

— Они попросят Оришу присоединиться к нам.

Ритмы участились, музыка стала более замысловатой.

Кэл окинул взглядом комнату. Гости были внимательны, хотя и чувствовали себя расслабленно. Спортивный комментатор щелкал пальцами. Очаровательная рыжеволосая Шэрон Лейн стояла, обняв за талию мужчину в ярко-красном бархатном пиджаке, качая головой, как будто слушала музыку на площадке дискотеки. Все выполняемые ритуалы Тори объясняла; в комнате царила атмосфера изысканной нью-йоркской вечеринки с еще одним новым развлечением для толпы, которой нравилось думать, что она все повидала.

Вдруг наступило еще одно временное затишье. Оскар выступил вперед и поднял деревянный кубок, держа его в одной руке. С торжественным видом он предложил следующий тост:

— В честь Ошун, богини любви и богини золота. Сегодня вечером мы посвящаем себя ей и просим о ее божественном вмешательстве в наше будущее. С благодарностью за божественный дар ее могущества мы торжественно клянемся накануне шестого посвятить ей наше следующее приношение. — Оскар отпил из кубка. Повсюду в публике гости тихо произносили что-то похожее на благословение: «Moddu cue, Ошун».,

Кэл вспомнил эти слова, «моду ку» — слова благодарности на языке племени йоруба, которые он видел на доске в аудиториях Оскара. Но другие слова, произнесенные во время тоста озадачили его. Оскар что-то сказал о своей организации Аше, связав напрямую название своей организации с богом.

И еще была упомянута дата: «накануне шестого», а сегодня было двадцать девятое сентября.

Кэл быстро наклонился и спросил об этом Тори.

— Aché — означает «сила, мощь», — прошептала она. — Сила богов.

Кэл понял, что Оскар, должно быть, сознательно выбрал акроним своей организации, но Тори только пожала плечами насчет несоответствия в датах. Канун шестого? Это ей ничего не говорило. И у них не было времени это обсуждать.

Снова начали играть на барабанах, и женщина с большой шалью, накинутой на голову, которая скрывала ее лицо, вышла из толпы и встала рядом с барабанщиками.

— Она — akonvin, — тихо сказала Тори, — вызыватель Ориша.

Снова упоминание Тори о вызове божества с изменением грамматической формы слова, будто бы ритуал был банальным и будничным и бог мог бы на самом деле появиться, как опоздавший гость. Но Кэл понял, что она говорила метафорами; пение этой женщины не очень-то отличалось от пения кантора в синагоге или от церковного хора; создавало духовный настрой, иллюзию божественного присутствия. Церковные хоры пели мессы Баха и Генделя, чтобы вызвать дух цивилизованного бога, однако музыка этой церемонии не оставляла никакого сомнения в том, что вызываемый дух должен оказаться примитивным и языческим — древнее божество возникшее у истоков человечества. Это была музыка тех времен, когда не было никаких инструментов, кроме барабана и человеческого голоса, эхо мрачных первобытных долин, песня пещеры.

Низкие ноты певицы, казалось, исходили из ее чрева, а не из груди. Выходя на свободу быстрыми вспышками, они звучали подобно реву возбужденного животного. Высота звука постепенно возросла, колеблясь от ужасного стаккато до протяжного крика. Затем певица широко раскрыла рот, и песня превратилась в крик. Кэл никогда раньше не слышал, чтобы такие звуки исходили из человеческого рта. Это представление должно было показаться гротескным, но не показалось. Оно гипнотизировало. Пыхтение, хрюканье, вой, крик. Все это переплеталось вместе, и скользящие звуки перемещались вверх и вниз по диатонической гамме. Вся эволюция, агония человека, рожденного от животного, были в этой песне.

И все это происходило под медленные, зажигающие звуки барабанов. Теперь уже не было слышно никакого щелканья пальцев, никто не стоял в расслабленных позах. Все раскачивались под звуки барабанов, слегка подпрыгивая на цыпочках, с глазами, подернутыми пеленой, и отвисшими челюстями, загипнотизированные звуками барабанов.

Кэл почувствовал, что внутри него что-то происходит, транс охватывает его. Его разум приятно затуманился от chekete, дыхание стало неглубоким в насыщенном дымом воздухе, ощущение времени и места улетучилось. Был ли это туман на море? Или это был дым от костра, горящего в пещере?

Удары барабанов участились, и его сердце в предвкушении начало биться под их ритм. В предвкушении чего? Охоты, празднества, плотской оргии? Звук становился все сильнее и громче, пока не превратился в монотонную пронзительно звучащую ноту, которая, казалось, продолжалась и продолжалась — вспышка звука, распространяющаяся на многие световые годы до самых отдаленных уголков Вселенной.

Кэл изо всех сил постарался сфокусировать свой взгляд на источнике этого звука и увидел женщину, которая пела, чуть откинув назад голову. Звук медленно угас, и она откинула шаль. Кэл увидел, что это была миссис Эскобар; магический голос принадлежал приземистой жене профсоюзного лидера.

А затем мужчина, стоящий перед Кэлом, повалился на пол. Кэл попытался ему помочь, но Тори резко оттащила его.

— Не надо, — быстро прошептала она. — Ты не должен к нему прикасаться. Святой сел на свою лошадь. — Он — omo-orisha.

— Что?

— Это то, что мы говорим, когда бог овладевает кем-то: subirse el santo a su caballo — «святой сел на свою лошадь». Верующий становится человеком-богом, омо-оришей.

Теперь Кэл увидел, что все отступили к стенам, создав большое кольцо вокруг упавшего мужчины. Кэл позволил Тори ввести себя в это кольцо. Певица и барабаны молчали. Упавший мужчина не двигаясь лежал на боку, свернувшись в позе зародыша и закрыв глаза. Никто не сделал ни одного движения в его сторону, затем он пошевелился, напрягся и встал на колени. Минуту он оставался в этой позе с наклоненной головой и с прижатым к груди подбородком. На вид ему было около сорока, у него были седеющие каштановые волосы с намечающейся лысиной на макушке; одет он был в коричневый вельветовый костюм. Это был один из дантистов, чей разговор Кэл нечаянно услышал.

Дантист встал на ноги, поднял голову и окинул взглядом наблюдающую за ним толпу.

Кэл был ошеломлен выражением его лица. Раньше его черты казались мягкими и безобидными. Но они как-то изменились: стали мрачными и резкими. Кэл не мог с уверенностью сказать, что именно изменилось — несмотря на то, что теперь лицо было грубым, диким и похожим на лицо аборигена. Широко открытые глаза ярко сверкали, устремляя на всех сверкающий взгляд. Но глаза были не просто дикими. Кэл почувствовал во взгляде мужчину лукавую и надменную уверенность сокрушительной силы, это был взгляд психопата.

Кэл понял, в чем заключалось превращение. Он читал об этом у Метро — возбуждающий образ Вуду, когда человек так исступленно впадает в транс, что начинает верить, что дух бога вселился в его тело. Разновидность истерического самогипноза. Это продолжается недолго, а затем человек возвращается в нормальное состояние.

Дантист закончил пристально рассматривать окружающих, затем нагнулся и стал медленно и тщательно закатывать брюки, пока не дошел до колен, обнажив свои тощие икры. Он выглядел нелепо.

Никто не рассмеялся.

Оскар шагнул в центр круга. В одной руке он держал короткий хлыст — кнут для верховой езды. Метро тоже упоминал о том, что человека, которым, казалось, овладел бог, иногда сильно избивали в наказание за симуляцию ложной одержимости. Дантист холодным взглядом уставился на него, затем перевел взгляд на хлыст и разразился высоким, громким, пронзительным смехом.

— О нет, мой друг, — сказал он, перестав смеяться, — вам не понадобится addanico для меня. Я — Ошун. Я — здесь. Я действительно пришла.

Голос, как и смех, был женским. Не искаженный, фальцет и не просто имитация мужчиной женского голоса. Это было мягкое, нежное и безупречно женское звучание.

Кэл вспомнил, как Оскар говорил ему, что разница между полами не имеет большого значения в Сантерии. Святая женского пола может представлять африканское божество мужского пола. А здесь происходит обратное — божество женского пола вселяется в живого мужчину.

Знание теории тем не менее не делало это зрелище менее шокирующим.

— Добро пожаловать, Ошун, — церемонно сказал Оскар омо-орише. — Ты голодна или хочешь пить? Скажи мне, что ты хочешь, и я обслужу тебя.

— Мне ничего не надо, я лишь хочу быть вместе с вами, — ответил одержимый дантист мелодичным женским голосом, — Пожалуйста, продолжайте ваше празднество, наслаждайтесь, и я буду счастлива.

Оскар кивнул и повернулся к гостям, стоящим в круге, указывая им жестом, что они могут рассеяться и что вечеринка продолжается. Гости снова образовали группки и начали разговаривать, есть и пить.

И снова это была обыкновенная вечеринка с одним-единственным отличием: один из приглашенных был бог.

Дантист со своими закатанными брюками вместе с Оскаром вертелся в толпе, переходя от группы к группе, чтобы поболтать. Время от времени пронзительный с высоким тембром смех заглушал веселый шум, стоящий в комнате. Движения омо-ориши также были подлинно женскими: мягкая кошачья походка, экспансивные, но тем не менее грациозные движения рук. Кэл видел, как омо-ориша беседовала со спортивным комментатором, лениво опираясь рукой на плечо мужчины и нежно поглаживая его затылок.

Кэл не мог оторвать взгляда от этого зрелища, хотя Тори неоднократно одергивала его. Ошун — богиня любви, нежная и ласковая, когда ее не трогают, объяснила Тори. Но как только ее обидят, она становится одной из самых безжалостных и беспощадных богов Вуду.

Кэл продолжал наблюдать, стараясь оставаться незамеченным, за продвижением одержимого мужчины по комнате. Многие гости дарили ему маленькие подарки — цветок с лацкана пиджака или даже какую-нибудь драгоценность.

— Это обязательно, — сказала Тори, — если бог выражает свое восхищение каким-нибудь украшением. Но, разумеется, все эти подарки будут возвращены, когда Ориша покинет тело мужчины.

В конце концов Оскар и омо-ориша переместились в угол комнаты неподалеку от места, где стояли Кэл и Тори. Кэл почувствовал растущую тревогу как предвестник столкновения. Тревогу не от страха, а от желания разоблачить обман дантиста, попытаться справиться с этой задачей. Если есть какая-нибудь надежда освободить Тори от этого нелепого идолопоклонства, — а может быть, и его самого, — то случай предоставляется здесь; надо лишь доказать, что это представление не что иное, как обман. Возможно, честный обман, обман, при котором разум сыграл с ними злую шутку, но тем не менее это обман.

Омо-ориша приблизился к Кэлу и Тори, а затем остановился. Стоя у стены вместе со своим другом, Шэрон Лейн смотрела на него. Омо-ориша медленно повернулся к ней, а затем направился в ее сторону. Она судорожно вздохнула от напряжения, и ее друг успокаивающе обнял ее за плечи.

— Ты великолепна, — сказал омо-ориша холодным вкрадчивым голосом. — Нет ничего, что доставляет Ошун большее удовольствие, чем смотреть на красивых женщин. Поскольку я — богиня любви, а ты — вдохновение для всех любовников.

В комнате наступила тишина. Все повернулись и стали наблюдать.

— Спасибо, — дрожащим голосом ответила Шэрон Лейн. Вся выдержка и изящество, которым обладала преуспевающая манекенщица, покинули ее. Подобно неуклюжей девочке-подростку, она стояла, скрестив ноги.

Пробравшись к ней поближе, омо-ориша вытянул руку и коснулся ее блузки из воздушного шелка с глубоким вырезом и застежкой спереди.

— Твой наряд тоже прекрасен, птичка, — сказал одержимый дантист; тон его голоса становился более мягким и соблазнительным. Он слегка пробежал кончиками пальцев вверх и вниз по пуговицам блузки, затем опустил руку за вырез ее блузки, касаясь округлостей груди манекенщицы.

Шэрон Лейн бросила взгляд в сторону своего друга, прося о помощи. Он нахмурился и слегка покачал головой, как бы призывая ее сохранять спокойствие и предостерегая от резкой реакции.

— Как ты думаешь, она мне пойдет? — спросил омо-ориша застенчивым голосом.

Шэрон Лейн колебалась.

— Тебе кажется, что нет? Не так ли? — Теперь голос был по-детски вкрадчивым, — Она такая очаровательная. Я бы хотела ее иметь.

Друг Шэрон слегка подтолкнул ее локтем, но она уставилась на одержимого дантиста, не шелохнувшись и не в силах произнести хоть слово.

Наконец ее друг заговорил вместо нее:

— Ты дала нам все, что у нас есть, Ошун, Все, что мы можем дать тебе в ответ, мы дадим с удовольствием. — Он снова слегка подтолкнул Шэрон локтем. Она по-прежнему не двигалась. — Давай, куколка, — с беспокойством прошептал он, — сделай это!

Шэрон Лейн повернулась к своему другу.

— Что сделать? — спросила она. — Снять блузку? Джонни, у меня ничего под ней нет. Я ношу ее на голое тело.

Ее друг посмотрел на Оскара, который стоял позади омо-ориши.

— Послушай, не может же она…

— Ты раньше бывал с нами, Джон, — ответил Оскар, — ты знаешь обычай.

— Дорогая, — тихо сказал Шэрон Лейн ее друг, — ты должна это сделать. Желтый — это любимый цвет Ошун. И это часть…

— Чушь! — взорвалась манекенщица. — Я этого не сделаю!

Омо-ориша холодно рассмеялся.

— Моя птичка не может сорвать свои перышки? Она отказала мне…

— Нет-нет! — быстро сказал ее друг, затем схватил ее за блузку и начал расстегивать пуговицы.

— Пошел ты знаешь куда, Джонни! — сказала манекенщица и оттолкнула его руку.

Но ее друг еще грубее схватил ее.

— Черт возьми, Шэр, ну подумаешь, проблема! О Боже, ты же позировала на прошлой неделе с обнаженной грудью для Авендон. Это просто…

— Меня тошнит от этого! — вырываясь, вскрикнула она. — От всей этой ерунды! Боже мой, Джонни, ты не говорил, что здесь будет такое. Ты сказал, что это поможет тебе. — Она повернулась к омо-орише. — Нет, идиоты! Будь я проклята, если понимаю, почему я должна раздеться, чтобы этот дурак мог порезвиться!

Ее друг, который вначале пытался ее удержать, теперь отпустил ее и отошел в сторонку, держа свои ладони так, словно отражал какой-то смертоносный луч, который она излучала.

Шэрон Лейн в замешательстве уставилась на него, затем посмотрела вокруг и увидела омо-оришу. Человек-бог стоял неподвижно, как статуя, и одной рукой указывал на нее. Его лицо являло собой ужасную маску ярости.

— Ладно, — хрипло сказала она слабеющим голосом. — Извините меня. Я не должна была говорить…

— Ты отказала мне в том, что принадлежит мне, — словно напевая вполголоса, мрачно сказал омо-ориша. — По закону Обаталы я даю тебе два irole!

Бог больше ничего не сказал, но по-прежнему указывал пальцем на манекенщицу. Она медленно отступила, качая головой, не зная, что за неприятность ее постигла, хотя все же сознавала, что это было что-то ужасное.

— Пожалуйста, — бормотала она трясущимися губами, — пожалуйста… пожалуйста…

Никто в комнате не пошевелился и не произнес ни слова. Шэрон Лейн взглянула на своего друга умоляюще и протянула к нему руки.

— Джонни?!

Ее друг отвернулся от нее.

Ее страх и замешательство достигли крайней степени. Не находя ни утешения, ни понимания, она выразила все свое разочарование последней вспышкой гнева и продемонстрировала полное неповиновение. Сжав кулаки, изогнув свое тонкое тело, она пронзительно крикнула:

— Вы все идиоты! Сумасшедшие идиоты! — Затем в смятении повернулась и стрелой выбежала из комнаты, направившись вдоль длинной галереи к лифту. Там она стучала по двери, пока лифт не открылся. Она вошла в лифт, и дверь закрылась за ней.

Наступило долгое молчание, пока омо-ориша не заговорил:

— Я сейчас уйду. Я никого из вас не виню за это оскорбление, я просто хочу удалиться.

Оскар кивнул головой и мгновенно подал знак одному из гостей, который принес стул и поставил его в центр комнаты. Толпа снова образовала круг и дантист сел на стул.

Вынув из кармана большой белый льняной носовой платок, Оскар положил его на голову одержимого, затем наклонился и дунул сквозь ткань платка в ухо дантисту, в то время как барабаны выбивали дробь. Кэл увидел, как платок всколыхнулся три раза от дыхания Оскара.

Барабаны смолкли.

Через мгновение дантист поднял руку и сбросил платок со своей головы. Он окинул взглядом круг, в котором стояли пристально смотрящие люди, застенчиво улыбнулся и встал со стула. Затем, заметив, что его брюки закатаны до колен, нагнулся и аккуратно расправил обе штанины.

Одержимость прошла.

Бог возвратился домой.

Незамедлительно его окружили люди, требующие обратно брошки, ожерелья и другие личные вещи, которые он собрал за время гипноза.

— Что это означало? — спросил Кэл Тори. — «Законы Обатала»… Две ироле?

— Обатала — это отец богов, создатель всех вселенских законов. «Ироле» означает день. Ошун дала бедной женщине два дня.

— Два дня чего? Одиночества?

— Это не шутка, — строго сказала она, — бог дал ей два дня, а затем с ней что-то произойдет. Что-то ужасное… — Лицо Тори выражало глубокую жалость к Шэрон Лейн. Когда она поняла, что Кэл пристально смотрит на нее, она отвернулась и присоединилась к группе гостей, которые прощались с Оскаром. Вечеринка заканчивалась.

Минуту Кэл наблюдал за людьми, когда они приближались к Оскару. Перед тем как пожать ему руку, они давали ему бумажку или конверт. Чеки, подумал Кэл, а в конвертах, наверное, наличные. В конце концов Оскар так собирал деньги для своего Аше. Поднимал ли он «плату» с помощью демонстрации могущества религии, внушая страх людям? Это просто искусство организации публичных зрелищ, подумал Кэл, и не могло быть ничем большим.

Он присоединился к Тори, когда она подходила к Оскару.

— Спокойной ночи, мисс Хэлоуэлл, — сказал Оскар, — Я рад, что вы смогли прийти. Может быть, и в следующий раз?

Тори бросила примирительный взгляд на Кэла.

— Может быть, — сказала она.

Оскар повернулся к Кэлу.

— Профессор, я надеюсь, что сегодняшний опыт в ка-ком-то отношении вас просветил.

— Полагаю, что да, — уклончиво ответил Кэл, — если, по-вашему, мрачное зрелище может просветить.

Оскар слегка улыбнулся:

— Я сожалею, если то. как это закончилось, расстроило вас. Я вначале попытался всех подготовить, чтобы избежать такого рода инцидента. Я надеюсь, что вы, тем не менее, не забудете то, что я всем показывал и говорил в прошлом… что все это делается ради того, что намного выше нас.

Кэл ничего не сказал. Оскар говорил все это убедительным тоном, но Кэл больше не был уверен в его искренности. Оскар мог быть просто режиссером замечательно поставленного и сыгранного представления.

Когда они вышли из здания, Кэл наблюдал, как шикарно одетые гости садились в свои лимузины. Он понял, что для многих из них сегодня почти ничего нового не произошло. Что все это они уже видели раньше.

Но в этом была какая-то связь с визитом к сантеро над хозяйственным магазином.

Кэл каким-то необъяснимым образом почувствовал, что вечеринка так или иначе была устроена для него, словно Оскар имел в виду нечто большее, чем просто поучительный опыт, как если бы это было что-то вроде приобщения.

К обочине подъехал джип, чтобы забрать троих мужчин, которые тащили с собой три огромных ящика. Они погрузились через заднюю дверцу джипа, и в этом было что-то комичное. Это ведь барабанщики со своими инструментами, догадался Кэл.

Тори тоже остановилась, наблюдая за Кэлом.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Я думал, — ответил он через мгновение, — куда они едут, — домой или на другое представление?

Глава 31

Весь следующий день вчерашняя вечеринка у Оскара Сезина тревожила мысли Кэла. Теперь он знал, что будет нелегко выручить Тори из сетей Сантерии. А может быть, и его самого. Он был заинтригован как никогда раньше. Он хотел разыскать того дантиста и расспросить его. Он хотел знать, что такие люди, как Виктор Гринлиф, думают о своем модном увлечении Вуду.

А еще его волновало предположение Мактаггерта: действительно ли там могло быть человеческое жертвоприношение?

В тот полдень, во время второго часа заседания попечительного совета, Харви Рейборн намекнул Кэлу, что его кандидатура намечена в члены Гугенхеймовской отборочной комиссии.

— Успех не так уж грандиозен, — сказал Харви, — учитывая то, что они мне не дали бы Гугенхейма.

Некоторое время после этого Кэл наслаждался мыслью о том, что ему присудят большой грант для написания его книги. Какое заклинание нужно проделать, думал он, чтобы получить грант? Написать название своей работы на куске мыла?

Невольно он опять вспомнил о пятнице. Возвращаясь домой темным осенним вечером, он попал под проливной, льющий как из ведра дождь. Дождь казался немного сверхъестественным. Вы ведь не в Нью-Мехико, чтобы привыкнуть к жестоким осенним бурям. Промокшие до нитки пешеходы, которые понадеялись на утренний прогноз погоды, стояли в дверных проемах и под навесами газетных киосков. Кэл тоже искал какое-то укрытие. Ближайшая станция метро была в шести кварталах отсюда, и не было видно никаких признаков того, что дождь скоро прекратится. Он начал искать такси и увидел, как пассажир на Лоу Лайери-плаза выходил из машины.

Он помчался по тротуару. Но когда подбежал к такси и схватил ручку дверцы, водитель наклонился назад, чтобы закрыть дверь.

— Рабочий день закончен, — крикнул он через поднятое стекло двери.

— Довезите меня только до станции метро, — крикнул в ответ Кэл.

— Даже не думай об этом, — сказал шофер и нажал на газ.

Кэл по-прежнему держался за ручку двери, и когда машина отъезжала, он ногтем задел ручку.

— Подлец! — вскрикнул он. — Я наложу на тебя заклятье, и это…

Это уже второй раз за два дня. Он хотел наложить заклятье на людей! Кэл покачал головой.

На платформе метро, чтобы успокоиться, он купил горячий кренделек и выпуск «Пост». Новичок филадельфийской команды, играющий левой рукой, подал мяч, который невозможно отбить; президент приезжал в город, чтобы поговорить с мэром; согласно информации ЦРУ, и Пакистан, и Иран проводили испытания своих атомных бомб, которых у них и быть-то не должно.

Поезда, идущие в центр города, казалось, непрерывно останавливались, и на платформах было очень много народа. Кэл прислонился к стойке и пробежал взглядом газетные шапки. Заголовок на пятой странице гласил:

В центре страницы была помещена фотография Шэрон Лейн, когда ее выносили на носилках из ее квартиры в Ист-Сайде. Затем следовала статья:

Кэл взглянул на фотографию, а затем снова прочел статью.

Дрожь пробежала по его телу. Но более ужасным было для Кэла то, что это не было для него неожиданностью.

В тот вечер Тори вернулась домой поздно, после десяти. Она обедала с руководителями какой-то немецки стальной компании после заключения сделки о поставке произведений перуанского искусства для их офисов в Штуттгарте.

Она крикнула из холла: — Привет, дорогой, как прошел день?

Он ничего не ответил, и Тори поспешила в гостиную.

— Кэл?..

Он раскрыл «Пост» на статье о Шэрон Лейн и сунул ей.

— Взгляни на это, — сказал он.

— На что?

— Прочти это. — Он указал на статью под фотографией. Тори бегло просмотрела ее и подняла глаза.

— Это ужасно, — сказала она. — Это очень печально.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Что ты хочешь, чтобы я сказала? Мы знали, что это произойдет. Она сама навлекла на себя беду.

— Так вот что твои боги делают с теми, кто выходит за допустимые пределы. Она однажды сказала «нет» и теперь она где-то в больнице без лица. Если это то, что делает Вуду, то как ты можешь быть к этому причастна? Что же это за боги такие?

Она положила газету на кофейный столик и взглянула на него.

— Это такие же боги, — сказала она, — как те, которые потопили «Титаник», допускают войны и сбросили бомбы на Хиросиму. А так же как те, которые дают жизнь, позволяют расти деревьям и сиять радуге. Они делают все это — хорошее и плохое. И у них есть свои причины, которые мы не всегда можем понять. Но таковы боги, а каких богов предпочитаешь ты?

Кэл отвернулся от нее и положил руки на каминную доску, уставившись в стену. Безусловно, ее доводы неоспоримы. Она просто охарактеризовала природу божественных сил. Если вы верите, что боги существуют, то вы принимаете все, что происходит, — принимаете с благоговением, как выражаются теологи, и чудеса, и катастрофы. Боги дают как свет, жизнь, солнце и определяют времена года, так именно боги навлекают страдания на людей.

Кэл снова посмотрел на Тори, не зная, что сказать.

Первой заговорила она:

— Кэл, я хотела бы, чтобы этого не случилось. Пожалуйста, поверь мне. Но то, что сделала Шэрон Лейн, было явно богохульством. Она прокляла Ошун и ее последователей. Если бы только я могла предупредить! Я иногда даже хочу, чтобы боги не были такими могущественными. Но они могущественны, и ничего с этим не поделаешь.

Он хотел опровергнуть все, что она сказала. Ее вера, само понятие веры, остро нуждались в тех же самых доводах, которыми пользовался рационально мыслящий человек эпохи Просвещения. Он хотел сказать ей, что наука объясняет природные явления, но не мир богов, не абсурдное понятие божественного возмездия.

Но это возражение застряло у Кэла в горле. Он не был уверен в том, насколько убедительно прозвучат его слова.

Тори начала расстегивать блузку.

— Ну ладно, — сказала она, — я устала. Идем спать.

Он последовал за ней в спальню, и они залезли под

одеяло. Кэл выключил ночник, но остался сидеть, прислонившись к изголовью кровати и уставившись в темноту. Тори в своей светлой фланелевой ночной рубашке лежала рядом и, вероятно, старалась понять, в каком он настроении. Обоим было ясно, что ни она, ни он не были в настроении заниматься сексом. Между ними явно чувствовалось напряжение, и Кэл желал рассеять его заверением в своей любви. Но он не мог найти в себе силы, чтобы извиниться за то, что он набросился на нее, обвиняя ее в несчастном случае, который судьба уготовила Шэрон Лейн.

Он неподвижно лежал на своей половине кровати на боку, пока она не прошептала в темноте:

— Ты не собираешься спать?

— Мне просто надо немножко поразмыслить, — сказал он.

Затем он молча обратился к ней, надеясь, что она почувствует его угрызения совести и замешательство. Внезапно, словно это был ее ответ, он почувствовал, как она положила руку ему на грудь и своей ногой коснулась его ноги. Он повернулся к ней, и они обняли друг друга, и тепло ее тела, ее неповторимый аромат помогли ему забыть о своем раздражении. В конце концов должны же они понять друг друга!

Она бормотала в темноте:

— Я люблю тебя, Кэл.

— Я люблю тебя, — сказал он и еще крепче обнял ее, его ладони лежали на ее плечах, его подбородок упирался в ее мягкую грудь. Они несколько раз поцеловали друг друга и лежали обнявшись; вскоре он услышал ее размеренное дыхание: она спала.

Но, несмотря на то, что спор был разрешен и напряжение исчезло, он не мог заснуть. Он сел и прислонился к изголовью кровати, он ждал, затем, все еще сидя в кровати, в конце концов закрыл глаза.

Он увидел вспышку. Один из электрических импульсов, которые от нервного окончания пронеслись через его сетчатку глаза. Затем ему приснился эпизод, навеянный записками Кимбелла; но не в словах, а в образах, ему приснилась целая картина: мужчины в длинных мантиях, совершающие гадание на раковинах посреди поля. А затем эта картина сменилась другой — блестящим ножом.

Кровь.

Клубящееся черное облако.

И возникший из красного и черного сверкающий золотистый глаз.

Кэл открыл глаза.

Он сидел еще два часа, прислушиваясь к ветру.

Дэннис Мактаггерт снова позвонил.

И причина была все та же: было найдено изрезанное на куски тело еще одного ребенка, плавающее в воде под железнодорожным мостом «Чертовы ворота». На этот раз не было никаких четок, никаких свечей, но причина смерти была та же: извлечение внутренностей. Сыщик звонил, потому что думал, что у Кэла появилась какая-нибудь новая информация. На следующий день после вечеринки у Оскара Кэл звонил Мактаггерту и рассказал ему о дереве сейба. Мактаггерт отправил запрос в Ботанический сад Бронкса, и теперь подтвердилось, что алтарь, на котором было найдено тело в бруклинских складах, был сделан из дерева сейба. Мактаггерт требовал дальнейшей информации. Кэл сказал, что он больше ничего не знает, что могло бы относиться к тем убийствам.

Но Мактаггерт задавал множество вопросов. Откуда Кэлу известно название дерева? Кто были те люди, с которыми Кэл разговаривал о своей научно-исследовательской работе, как их имена и где они живут? Уверен ли Кэл в том, что он действительно ничего не видел и не слышал, ни малейшего намека на то, что приверженцы Вуду готовят новое человеческое жертвоприношение?

Кэл больше ничего не сказал, он не очень-то был расположен рыться в памяти. Он боялся, что Тори несправедливо могла бы быть втянута в расследование.

Наконец Мактаггерт прямо заявил, что хочет немедленно встретиться с Кэлом и подъедет к дому Кэла через полчаса.

— Ждите меня на улице, — сказал он. Это звучало скорее как угроза, чем просьба.

— Послушайте, Дэннис, я извиняюсь, но…

Возражение Кэла не было услышано: Мактаггерт бросил трубку.

Автомобиль плавно остановился у тротуара. Мактаггерт помахал рукой, указывая, чтобы Кэл сел на заднее сиденье.

Когда Кэл, нагнувшись, садился в машину, он был поражен видом детектива. Мактаггерт выглядел совершенно больным; глубокие морщинки избороздили его лоб, кожа была сероватого оттенка. Кэл попытался прийти в себя, отделаться от ощущения того, что он находился вместе с человеком, который умирал и не знал об этом.

Как только Кэл закрыл дверцу, Мактаггерт рванул машину.

— Эй, Дэннис, куда мы едем? — без всякого энтузиазма спросил Кэл. Он ожидал, что они посидят в машине и поговорят.

— Ко мне домой, — сказал Мактаггерт.

— Это где?

— Эджуотер.

Кэл тупо посмотрел на него.

— Это в Нью-Джерси, — сказал Мактаггерт, — по ту сторону реки.

— Нью-Джерси? Дэннис! Послушай, я должен…

— Это всего десять минут езды по тоннелю. Ты будешь дома через тридцать-сорок минут. — Он бросил на Кэла извиняющийся взгляд. — Извини, приятель. Но я уже двадцать восемь часов на ногах, с тех пор как обнаружили последнее тело, и я должен сегодня вечером заехать еще в одно место. Мы просто свихнемся, если не найдем время, чтобы заехать домой и освежиться. Надо обязательно сделать наши четыре «п» — побриться, помыться, почиститься, покакать. Я думал, что ты не будешь против того, чтобы составить мне компанию.

Кэлу было трудно возразить на такое проявление дружеского расположения.

Мактаггерт вынул из кармана плитку шоколада и отогнул уже надорванную обертку. Он отломил кусочек и положил его в рот, затем протянул плитку Кэлу.

— Хочешь кусочек?

Кэл покачал головой. Он почему-то вспомнил полицейские допросы, которые он видел в телевизионных полицейских сериалах. То, как они предлагают сигареты и ведут дружескую беседу, когда пытаются добиться признания.

Он еще больше забеспокоился, когда Мактаггерт искоса бросил на него взгляд и неожиданно спросил:

— Что ты утаиваешь от меня, Кэл?

Это был удачный момент для вопроса, подумал Кэл. Машина только что въехала в туннель под рекой Гудзон, и ощущение было такое, словно тебя поместили в одиночную камеру. Но Мактаггерт вез Кэла к себе домой не ради того, чтобы разделить с ним одиночество. Ему нужно было нечто большее.

— Дэннис, я ничего не утаиваю. Если бы я мог сообщить тебе что-нибудь, что помогло бы…

— Послушайте, профессор, — прервал его Мактаггерт, дружеский тон уже исчез. — Я двадцать лет читаю по лицам и задаю вопросы, и я знаю, когда человек что-то скрывает от меня. Вы обманываете меня. Вы знаете больше, чем говорите. Вы провели ваше исследование и вы многое узнали. То, что вы делаете, вы делаете хорошо, так же, как я. Вы все время изучаете. Вы сообщили нам название этой породы дерева, в то время как наши люди не смогли ничего добиться. А теперь я хочу, чтобы вы мне рассказали все остальное.

— Лейтенант, — раздраженно сказал Кэл, — вы меня подозреваете?

— Разумеется, нет, — проворчал Мактаггерт.

— Тогда, черт возьми, не разговаривайте со мной так, будто вы меня в чем-то подозреваете. Если я сумею, то я вам помогу.

Но даже когда Кэл услышал, как убедительно звучат его слова, он удивился собственной вспышке возмущения. Может, и в самом деле ему есть что утаивать от Мактаггерта? А что если он расскажет Мактаггерту о дневнике Кимбелла, о жрецах, предсказывающих события на десять лет вперед по раковинам, о жертвоприношениях, которые совершены в прошлом, чтобы изменить людские судьбы? Все это подтверждало теорию. Но ведь, в действительности это не было доказательством. Это было не то, чего ждал от него полицейский…

Мактаггерт смягчил тон:

— Извини, Кэл, я так долго и упорно занимаюсь этим… И я просто выхожу из себя, когда снова и снова нахожу растерзанных детей и не могу остановить все это. Я держу конец этой веревки. Я никогда не распутаю это дело. Только если мне повезет, причем в ближайшее время.

Может быть, стоит упомянуть о Суаресе, подумал Кэл. Мактаггерт говорил, что полиции уже известны имена некоторых сантеро, но еще одно имя не помешало бы. Или, может быть, если Мактаггерт побеседует с Гринлифами или Эскобарами и со всеми другими, которые присутствовали на güemilere… Кто знает, где и когда Мактаггерту может «повезти»?

Однако Кэл ничего не сказал. Он сам был озадачен своим молчанием.

— Ублюдки! — взорвался Мактаггерт, когда машина выехала из тоннеля в Нью-Джерси. — Знаешь, что мне следует сделать? Мне следует просто взять и допросить их. Мне нужно очистить от них улицы. От каждой проклятой обезьяны, которая верит в Вуду. Они заговорят, когда я доберусь до них.

Все, кто верит. А относится ли это к нему? — задал себе вопрос Кэл. Боже, он скрывает и хранит в тайне секреты, как если бы сам был членом этой большой «семьи». Как если бы он был одним из тех поклонников, о которых писал Метро: которые под конец церемонии мазали губы кровью змеи — знак клятвы, что они никому не расскажут о том, свидетелями чего были.

Мактаггерт продолжал говорить, словно Кэла не было в машине:

— Я это сделаю. Я должен был это сделать несколько месяцев назад. Надо было плюнуть на все эти права и законы. Это стоило бы того, если бы мне удалось спасти жизнь хоть одного ребенка! Я сгоню этих идиотов, всех до последнего, кто замешан в этом дерьме, в тюремную камеру и буду давить на них, пока не расколятся.

Кэл посмотрел на сыщика. Мактаггерт был в исступлении. Не сходит ли он с ума?

— Дэннис, ты не сможешь так поступить!

— Нет? Почему?

— Потому что ты не такой человек.

— Я не был таким человеком. Но мы не всегда знаем, кто мы такие, а? Я надеялся, что ты смог бы мне помочь, Кэл. Но поскольку ты не можешь мне помочь, то придется мне помогать самому себе. Разве не они всегда говорят, что таким людям помогает бог?

Мактаггерт жил на ранчо в доме, построенном на разных уровнях, с гаражом для двух машин. Газовый фонарь «под старину» украшал фасад дома.

Это был район семейных домов, где на лужайках дети играли в мяч и велосипеды беспечно брошены на газонах. Дом Мактаггерта не выглядел так безупречно, как другие дома. Похоже, что газон не стригли уже несколько недель. Когда Мактаггерт заехал в гараж, Кэл увидел, что для второй машины там не было свободного места. Пустой пролет был забит мебелью и коробками, старой детской кроваткой, несколькими трехколесными велосипедами и ржавыми рамами детских самодельных качелей.

Счастье уже давно покинуло этот дом, понял Кэл. Возможно, симпатия, которую он испытывал к Мактаггерту, объяснялась схожестью их ситуации.

Из гаража они вошли в кухню, которая со всей очевидностью демонстрировала то, что здесь живет холостяк. Наполовину пустая кастрюля на плите, пустая бутылка из-под пива и немытый стакан на кухонном столике.

— Здесь ужасный беспорядок, — смущенно сказал Мактаггерт. — Я не должен был тебя сюда приводить, Кэл.

— Я и раньше бывал в подобных домах, Дэннис.

— Я имел в виду другое, — сказал Мактаггерт, когда вел Кэла через кухню в холл. — Я использовал полицейские приемы по отношению к тебе. Надо взять его, когда он один, и вывести его из равновесия. Ты этого не заслуживаешь.

«Заслуживаю», — подумал Кэл. Он решил сказать Мактаггерту все, что знал, позволить ему самому решить, что будет для него полезно, а что нет.

Они вошли в рабочий кабинет, отделанный деревянными панелями. Мебель была обита такой же клетчатой тканью, как та шотландская юбка, в которой Кэл видел Мактаггерта в полицейском участке. На одной стене висели волынки, а на другой — картина с изображением шотландского замка, выполненная маслом в грубой, кричащей манере.

Комната была в полном порядке, но на всем лежал тонкий слой пыли.

— Давай я тебе налью чего-нибудь выпить, — предложил Мактаггерт, — а потом пойду приму душ. — Он открыл бар в углу комнаты и достал два стакана и бутылку. — Виски?

Кэл не хотел пить, но согласился, чтобы поддержать компанию. Пока Мактаггерт наливал, Кэл осмотрел комнату. Стоящий у окна стол был заставлен фотографиями в пластмассовых рамках. Самые большие из них были семейными — Мактаггерт с красивой блондинкой и с двумя улыбающимися мальчиками и отдельно с каждым из мальчиков.

Мактаггерт указал на одного мальчика на фотографии, затем на другого.

— Это Эрик, а это Питер, — сказал он, затем он кивнул в сторону женщины на групповом фото: — Мари. Она бросила меня два года назад. — Он передал Кэлу стакан. — Твое здоровье!

Мактаггерт поставил бутылку на стол и пошел принимать душ. Кэл остался разглядывать семейные фотографии, волынки — эти явные свидетельства, помогающие получить представление о жизни, которая стояла на втором месте после работы в полиции. Он почувствовал жалость к Мактаггерту и желание помочь ему.

Кэл выпил виски и налил себе снова. Для храбрости, внезапно осознал он. Предстоит сложный разговор о религии, может быть, и ему самому предстоит перейти на новый уровень в своей вере. Разбираться со всеми этими вопросами и отвечать на них.

Мактаггерт вернулся через пять минут, он переоделся, но вид у него был по-прежнему утомленный и нездоровый. Он сел и налил себе новую порцию виски.

— Итак, Кэл, — начал он, — ты так и не рассказал мне, что ты узнал в ходе своих исследований. Проясни все, что тебя интересовало?

Допрос по-прежнему продолжался. Следующая фаза, подумал Кэл, допрашиваемому дали возможность поразмыслить в одиночестве. Кэла привела в негодование ловкость Мактаггерта, его профессионализм. Негодование? Почему? Почему просто не сказать ему…

— Это было интересно, Дэннис. Тебя удивит одна вещь — люди, с которыми я столкнулся, те, кто исповедует эту религию, все… все очень разумные, очень милые.

Мактаггерт кивнул головой.

— Это действительно так? — сказал он. — Что это за люди, Кэл?

Наступила пауза. Они секунду смотрели друг на друга. Оба понимали, что это первый шаг, и знали, что каждый из них понимает это.

— Разные люди, Дэннис. Абсолютно нормальные. Такие же люди, как ты… или я. Профессионалы. Дантисты, адвокаты, обычные трудяги. Они не просто люди с улицы, и это не просто культ. Это религия, такая же важная часть их самобытности… — Кэл посмотрел вниз, потирая рукой подлокотник кресла, — как для вас ваш клан. Точно так же, как вы определяете себя в рамках некоторых традиций, истории. Религия — это их индивидуальность.

Мактаггерт напряженно уставился на него и снова кивнул. В комнате было очень тихо. На улице дети с криками играли в мяч, и откуда-то слышался гул мотора газонокосилки.

Мактаггерт сделал глоток виски, затем уставился на свой стакан. Он очень спокойно сказал:

— Они чем-то держат тебя, не так ли, Кэл?

Кэл хотел возразить. Но не мог произнести ни слова.

— Поэтому ты молчишь, не правда ли? — продолжал Мактаггерт. — Тебя каким-то образом взяли на крючок. Ты! Ты, который готов — Боже, как ты это называешь! — уважать все обычаи людей. Ты довел это уважение до такой степени, что готов отстаивать интересы всей этой шайки.

— Но это срабатывает, Дэннис, — проговорил Кэл, — Я…

— Срабатывает? — повторил Дэннис. — Каким образом, Кэл? Что ты имеешь в виду? — Мактаггерт медленно встал со стула, подошел к Кэлу и встал перед ним. — Как это срабатывает?

Шэрон Лейн. Одержимость. Заклинания. Наполненное медом яблоко. Судебный процесс. Поздравления. Духи умерших. Тори. Лори. Голова его была полна всем этим.

Он должен рассказать обо всем.

Он попытался заговорить.

Вибрирующий звук зазвенел у него в ушах, это был низкий монотонный гул. Подобно гортанной песне akonrin.

Нет, это просто шум от газонокосилки за окном.

— Как бы тебе понравилось оказаться задержанным, Кэл? Ты знаешь, я мог бы это сделать — держать тебя как важного свидетеля. Твой босс в колледже горячо бы это одобрил, а?

Кэл покачал головой.

Мактаггерт с презрительным выражением отвернулся и пересек комнату.

Кэл встал. «Я скажу тебе все, что я знаю», — произнес он про себя. Но только про себя.

Он не смог заставить себя говорить.

Кэл с ужасом и недоумением наблюдал за тем, как Мактаггерт бурно, но беззвучно жестикулировал, и, когда Дэннис обернулся, обращаясь к Кэлу, его губы шевелились. У него было красное лицо, глаза горели, пот выступил на лбу. Мактаггерт кричал.

А Кэл ничего не слышал. Он оглох.

Нет, не оглох. Шум от газонокосилки доносился с улицы. Кэл выглянул в окно. Он слышал крики детей на улице, слышал звуки от ударов клюшки по мячу. Но сам он находился в некоторой временной и пространственной плоскости, далекой от Мактаггерта. Сыщик словно был помещен в герметический куб со стеклянными стенами.

Но вот Мактаггерт опустил руки. Гнев прошел, сорванный отсутствием реакции у Кэла, сыщик махнул рукой.

— Я даю тебе несколько дней, чтобы ты смог хорошенько подумать, Кэл. Я рассчитываю на то, что ты расскажешь мне, — сказал Мактаггерт, и теперь его голос прозвучал совершенно отчетливо.

— Дэннис, — сказал Кэл.

— Что? — выжидательно сказал полицейский.

— Дэннис, мне… теперь надо вернуться домой.

На обратном пути они не сказали друг другу ни слова. Только когда остановились перед квартирой Кэла, Мактаггерт заговорил:

— Я не могу себе представить, Кэл. Такой парень, как ты! Мужчина, у которого есть ребенок. Как ты можешь что-то скрывать?

Кэл в ответ уставился на него и ничего не сказал.

— Давай, — сказал Мактаггерт, открывая дверцу машины, — уматывай с глаз моих.

Кэл наблюдал, как машина скрылась из виду на углу Девятой авеню. И только тогда он понял, почему он не мог сказать Мактаггерту ни слова.

Глава 32

Он хотел провести обыкновенный вечер. В старом воскресном номере журнала «Тайм» прочитал статьи о Чарлтоне Хестоне и о ситуации в Ливане, но не мог сосредоточиться, посмотрел вместе с Тори смешное шоу Лили Томлин, но не мог смеяться.

Тимми, новый школьный друг Криса, остался ночевать у них. Вечер был довольно теплый — стояло бабье лето, и ребята устроились на ночь в походной палатке в саду. К восьми тридцати они уже лежали в своих спальных мешках, обложенные журналами с комиксами, термосом с горячим шоколадом и пакетом чипсов.

Кэл и Тори засиделись на кухне за кофе и домашним яблочным пирогом, испеченным Челестиной. Тори несколько раз пыталась завязать разговор, но Кэл был не в состоянии его поддержать. Была только одна вещь, о которой он хотел поговорить, но с чего начать? Он никогда ничего не говорил Тори о своих контактах с полицией, о своих подозрениях насчет человеческих жертвоприношений. Возмущенная реакция Оскара в ответ на обвинение Кэла отбила у него охоту снова поднимать этот вопрос с Тори. Но Кэл находился под впечатлением своей встречи с Мактаггертом. Побуждение довериться ей, испытать ту хрупкую связь с реальностью, за которую можно было ухватиться, в течение всего вечера назревало в нем.

Он все еще сидел и ел свой пирог, когда она сама дала ему повод начать разговор.

— Кэл, ты не слышал ни одного слова из того, что я сказала. Сегодня ты похож на зомби. Что происходит?

Он отодвинул от себя тарелку.

— Сегодня мне звонил полицейский, — сказал он. — Я с ним познакомился на складе, когда ездил, чтобы забрать вещи Лори, я и потом встречался с ним в полицейском участке в barrio.

— Это в связи с твоим исследованием? — сказала она.

— Да.

Затем наступила пауза.

— Что он от тебя хотел сегодня? — спросила Тори.

— Он хотел… задать мне несколько вопросов. — Кэл снова замолчал.

— Да? О чем же?

— О деле, которое он расследует, — сказал он. — Он детектив, который расследует убийства. Тогда на складе нашли тело, и… — он с трудом выдавливал из себя слова, — полиция подозревает, что это человеческое жертвоприношение.

Тори взглянула на него, затем отвернулась и начала машинально поглаживать стол. Почти неслышно она сказала:

— Нет, Кэл, я не хочу это слушать.

— Тори, — сказал он. — Кажется, должна быть по крайней мере хоть какая-то возможность…

Она подняла голову и пристально посмотрела на него.

— Кэл, прекрати! Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты мне говорил, что моя религия убивает людей.

— Но мы должны поговорить об этом, Тори. Я не могу молчать. Это разрывает меня на части.

По-видимому, его слова произвели на нее впечатление, выражение досады исчезло с ее лица. Она была готова выслушать его.

Он рассказал ей, как познакомился с Мактаггертом, об убитом ребенке на складе, рядом с которыми нашли четки, статуэтки святых, алтарь из дерева сейба, о своей поездке в морг и о том, что сообщил ему Мактаггерт насчет других умерщвленных детей.

Он рассказал ей, что отказался поверить предположениям Мактаггерта о том, что эти убийства были ритуальными.

И наконец он рассказал ей, как его подозрение начало усиливаться. Он рассказал, что прочел в дневнике Кимбелла записи о том, чем обернулся скептицизм одного человека.

Когда он закончил, Тори минуту покачивала головой.

— Кэл, — сказала она наконец, — я не могу себе представить, что ты действительно в это веришь. Если бы ты рассказал это любому из своих коллег в Колумбийском… они здорово посмеялись бы над тобой.

— Я рассказал об этом Кэт, — спокойно сказал Кэл, — ей вовсе не было смешно.

— Значит, ты убежден, что это происходит. Ты в самом деле думаешь, что детей приносят в жертву богам Вуду.

— Я думаю, что да.

— И ты сказал это своему сыщику Мактаггерту?

Кэл помедлил с ответом.

— Нет.

— Почему же? Если ты…

— Я не смог.

— Не смог?

Он вскочил со стула и ухватился за раковину, словно какая-то часть его тела хотела убежать от нее, от этого признания, и он должен был ухватиться за что-то, чтобы удержаться в комнате.

— Я не смог говорить, — сказал он, — потому что… потому что что-то не позволило мне это сделать.

— Не позволило?

Он снова посмотрел ей в лицо.

— Тори, я был одержим.

— Ты? — Она покачала головой, а затем слегка улыбнулась: — Кэл, ты действительно…

— Тори, я хотел поговорить с Мактаггертом. Но это было так, будто что-то остановило меня. Можно было бы подумать, что это была просто… слабость воли, или страх, или, может быть, сомнения по поводу того, стоит ли вовлекать в это дело невинных людей. Но затем Мактаггерт начал кричать на меня, стараясь пристыдить меня и заставить говорить, и вдруг я перестал его слышать. Я хочу сказать, что я слышал все, кроме того, что говорил он. Я чувствовал, что он за какой-то незримой стеной или завесой. Поэтому я и не слышал его и не мог говорить с ним.

— Ты не мог?

— Это сделали боги, — сказал Кэл.

Тори встала и подошла к нему.

— Дорогой, одержимость — вовсе не то, что происходит, когда находишься в комнате и разговариваешь с полицейским. Ты видел, что это такое. Это чисто религиозное ощущение, подобное «голосам» у христианских фанатиков, или же перевоплощение, или что-то в этом духе. Может быть, ты не мог разговаривать с этим сыщиком потому, что уважаешь мои убеждения, не хочешь оклеветать веру, какой бы она ни была.

— Нет, Тори. Это было вовсе не то. Я знаю. Я был одержим. Религия защищала сама себя.

Она отошла и пристально взглянула на него с выражением беспокойства и сострадания.

— Кэл, я не могу в это поверить. Если ты не мог разговаривать, то проблема заключается в тебе самом… '

Она остановилась на середине фразы, удивленная чем-то, что происходило за спиной Кэла.

Кэл обернулся и увидел Тимми Хаккета, стоящего в пижаме в дверном проеме. Он выглядел испуганным.

— В чем дело, Тимми? — спросил Кэл.

— Крис, — заплакал мальчик, — что-то с Крисом. Он разговаривает во сне.

Кэл бросился к походной палатке в саду. Полотнище, служащее дверью, было откинуто, и Крис лежал, растянувшись по диагонали, на резиновом матрасе; его спальный мешок был обернут вокруг крайнего столба. Кэл сгорбился и на коленях заполз в палатку. Он слышал слабое бормотание Криса. Кэл наощупь нашел фонарь под спальным мешком. Он зажег его и направил на лицо Криса. Мальчик пошевелился, но продолжал бормотать.

Кэл встал на колени и склонился над мальчиком.

— Я иду, я иду, — услышал он возбужденный голос, — иду, мама. Помоги мне, Шанго, помоги мне…

Шанго!

— Крис! — крикнул Кэл. — Проснись!

Но Крис продолжал бормотать:

— Да, Шанго…

По-настоящему испугавшись, Кэл схватил сына за плечи и начал трясти.

— Крис, проснись! Черт возьми! Проснись!

Тори просунула голову в палатку. Тимми Хаккет держался за нее.

— Что происходит, Кэл?

Кэл не ответил, он продолжал трясти Криса.

— Слушай меня, Крис! Крис! Крис!

Тимми Хаккет начал плакать. В этом маленьком пространстве шум был невыносимым.

Кэл повернулся к Тори.

— Убери его отсюда! — завопил он и продолжал трясти Криса, крича ему в ухо.

Но мальчик не отвечал.

Кэл дал ему пощечину. Сперва по левой щеке, а потом по правой.

Тимми Хаккет завопил.

— Кэл! Прекрати! — Тори поспешно залезла в палатку.

Кэл снова еще сильнее шлепнул мальчика, еще раз, еще.

Тори схватила Кэла за плечи, чтобы остановить его. Но он продолжал. Он был взбешен.

Внезапно Крис открыл глаза, у него был изумленный взгляд и широко раскрытые от потрясения глаза. Минуту мальчик был спокоен, затем начал стонать и хныкать. Кэл обнял его, прижал свое лицо к его. Затем Крис стал плакать.

— Все в порядке, Орех. Теперь все в порядке, все в порядке, — нежно сказал Кэл, запустив свои пальцы в волосы сына.

— Все в порядке.

— Дай его мне, — сказала Тори.

— Нет, ему нужен я! — резко отрезал Кэл. Он взял дрожащего мальчика на руки, понес его через сад в квартиру. Кэл сел на диван и, держа ребенка на коленях, укачивал его, как младенца, пока тот не успокоился.

Тори хлопотала над Тимми Хаккетом, который отказался оставаться один в палатке. Она перенесла его спальный мешок в комнату Криса, уложила его там, а затем вернулась в гостиную.

— Могу я теперь взять его? — спросила она, протягивая руки в сторону лежащего ничком Криса. Он снова спал.

Кэл кивнул.

Тори унесла Криса в его комнату.

Кэл сидел на диване. Что с ним случилось?

Он отшлепал Криса, он просто избил его. Чтобы разбудить, или в наказание за сновидение…

Тори вернулась и села на другой край дивана.

— Ну что, Кэл? — спросила она. — Ты был… казалось, будто ты хотел избить Криса.

— В какой-то момент я потерял рассудок, — признался он, глядя прямо перед собой. — Когда я понял, что они им тоже овладели.

— Им?

— Он сказал «Шанго», Тори. Он во сне разговаривал с Шанго. Разве ты не понимаешь, что это значит? — Он повернулся к ней и схватил за руку. — Боги овладели им так же, как они это сделали со мной.

— О чем ты говоришь, Кэл? Может, Крис и в самом деле произнес во сне имя одного из богов, но он мог это услышать от тебя.

— Я никогда не разговаривал с ним ни о чем подобном.

— Может быть, ты оставил свои записи на столе… или тот дневник, о котором ты мне говорил. Крис мог прочесть это имя там. — Ее голос звучал глухо и неуверенно.

— Нет, — сказал Кэл. — Я бы хотел, чтобы это так просто объяснялось, но это не так. Это ничуть не легче объяснить, чем заклинания, которые ты делала, или одержимость. Когда я сталкивался с этими вещами, когда происходили чудеса, — я не хотел в них верить. Но под конец у меня не было выбора. И теперь мне приходится верить в то, что… боги овладели Крисом, они разговаривают с ним.

— Из-за того, что Крис назвал во сне это имя? Кэл, ты знаешь, что Крис был очень огорчен смертью матери, это не первый его ночной кошмар…

— И разговаривал со своей матерью… Я знаю. И все это теперь имеет смысл, я имею в виду как часть плана. Лори, ее дух был… чем-то вроде связного, готовящего Криса к тому, чтобы быть призванным.

— Призванным? Что ты…

— Послушай, Тори, пожалуйста. Когда я только начинал изучать религию, Оскар Сезин сказал мне, что это не было простой случайностью. Он сказал мне, что боги избрали меня для выполнения некоей миссии и все происходит в соответствии с этим предначертанием. Даже смерть Лори — из-за чего я оказался здесь, свободным, чтобы влюбиться в тебя, — была предопределена судьбой. Позднее ты тоже сказала что-то похожее: что нам было предназначено встретить друг друга. Я тогда отвергал все это — мысль о том, что история спланирована и что все определяется судьбой, роком или кармой. И я по-прежнему пытаюсь противиться этому, но вряд ли смогу и дальше противостоять. Теперь я видел и знаю, что события контролируются. Я слышу, как Крис разговаривает с богом, я знаю, что именно за ним они охотятся все это время с тех пор, как он наткнулся на это жертвоприношение в парке. Я знаю, что причина того, что я начал изучать эту религию, заключалась в том, что меня заставили изучать ее. Меня подвели к тому, чтобы я понял это и был готов отдать богам то, что они потребуют.

Он почувствовал, как паника в его голосе нарастала, и понял, что и Тори тоже это услышала. Он пристально взглянул на нее, но не нашел никакого понимания, ни единого признака того, что она поняла его и согласилась с ним.

Она очень спокойно спросила:

— Что, по-твоему, боги хотят от тебя, Кэл?

— Разве ты не видишь? Они хотят Криса. Его жизнь. Они хотят от меня, чтобы я согласился принести в жертву Криса.

Произнесенные им слова ошеломили его самого, и он ужаснулся тому, что говорил. От произнесенного Крисом во сне имени до веры в то, что боги требуют жизнь его ребенка, — огромная пропасть, подобная расстоянию между здравым смыслом и безумием.

Он напряженно посмотрел на Тори и увидел на ее лице замешательство и неверие, но увидел и решимость быть с ним, что бы ни случилось.

Кэл сильно сжал ей руку.

— Может быть, мы должны увезти Криса из города, — сказал он. В его голосе слышалось нарастающее отчаяние. — Может быть, я должен… должен увезти его отсюда. Мы поедем…

Он замолчал, уставившись в одну точку. Разумеется, сама мысль о бегстве была нелепа. От чего он собирается убегать? Неужели он на самом деле поверил в то, что боги могут отнять у него сына?

Она положила свою руку на его.

— Кэл?

Он поднял глаза.

— Кэл, я поеду с тобой, куда бы ты ни поехал. Я сделаю все, что ты захочешь. Но я не думаю, что, уехав из города, мы решим этот вопрос. Ты должен… поверить в то, что с Крисом ничего не произойдет. Я уверена, что должен существовать кто-то в этой религии,

кто скажет тебе, что все в порядке, что не о чем беспокоиться.

Кэл медленно поднял голову и вздохнул. Он почувствовал, что улыбка появилась на его губах; это была печальная улыбка, в которой ирония смешалась с признанием своего бессилия. Некогда он полагал, что может излечить ее от религиозных предрассудков, а теперь начинал верить не только в то, что ее суеверия оказались правдой, но и в то, что они оказались намного более могущественными, чем она сама это утверждала, — более могущественными и более зловещими.

Может, он все это выдумал? Может, это было просто его разыгравшееся воображение? Он снова наклонился к ней.

— Помоги мне, — сказал он, чувствуя себя опустошенным, — помоги мне, Тори. Помоги мне спасти Криса.

Она долго сидела, молча держа его руку, и испытующе смотрела ему в глаза. Наконец сказала:

— Ты просто скажи мне, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала.

Глава 33

На следующее утро он сидел в своем кабинете и размышлял — это было единственное, что он мог делать.

Он поверил.

Но если ты на самом деле веришь в то, что детей приносят в жертву богам, которые могут овладевать людьми, если ты действительно Принимаешь это, то тогда ты также должен верить в то, что можешь взывать к ним, прося об их вмешательстве в судьбу, в события, происходящие в мире. И тогда ты должен поверить, что дети, принесенные в жертву, спасут мир.

Это означало, что ты сошел с ума.

Стал ли Квентин Кимбелл сумасшедшим?

Кэл постарался нормально провести свою первую лекцию в то утро. Но он не мог сосредоточиться. Несколько раз он упоминал об островах, находящихся в южной части Тихого океана, которые объединены под названием «Океания», и заметил, что каждый раз, когда он произносил это слово, беспокойный шепот проносился по аудитории. Наконец одна симпатичная первокурсница подняла руку и спросила, было ли слово «ориша», которое он произносил, эквивалентом «Океании» на полинезийском языке, и попросила произнести по буквам, чтобы записать.

Потрясенный своим невольным промахом, Кэл неуклюже оправдался:

— Вы, должно быть, неправильно расслышали, что я сказал, — ответил он.

Но все сорок восемь студентов слышали это.

Он вернулся к себе и попросил секретаршу факультета найти двух его аспирантов и попросить их провести за него дневные занятия, и сел ждать звонка от Тори. Когда она позвонила, он рассказал ей об утреннем инциденте. Она предложила проконсультироваться с Вото. Сначала Кэл отверг эту мысль. Он не хотел больше обращаться к помощи этой религии. Но Тори привела довод в пользу этого решения: если Кэл верит, что у богов есть какие-то намерения насчет Криса, тогда никто лучше сантеро не сможет дать ему предписания для спасения Криса. Тори обещала перезвонить ему, когда она договорится обо всем.

Она не звонила.

В половине одиннадцатого наконец раздался звонок, и Кэл схватил трубку, уверенный в том, что это звонит Тори, чтобы сообщить, что она условилась о встрече.

Звонил его аспирант, прося о консультации. Кэл назначил встречу на конец недели и повесил трубку.

Действительно ли он с таким беспокойством ожидает, что человек, который заведует магазином скобяных изделий, согласится объяснить ему, почему боги так часто посещают его сына во сне.

В одиннадцать часов телефон вновь зазвонил. Это была Беверли Хаккет, она хотела знать, что же на самом деле произошло в ту ночь и правда ли, что Кэл избил Криса на глазах у Тимми, ведь нельзя же так обращаться с детьми…

Кэлу удалось успокоить ее, бесстыдно играя на ее сочувствии, описав Криса как ребенка, который страдал от ужасных ночных кошмаров после смерти своей матери. «Тимми немножко все преувеличил, — сказал Кэл, — не беспокойтесь, Крис чувствует себя прекрасно, он сегодня утром пошел в школу счастливым и полным энтузиазма». Чувствовал ли Крис себя нормально? Если бы он так остро не прореагировал, может быть, не было бы всего этого шума прошлой ночью, подумал Кэл. Может быть, Тори была права, может, Крис случайно вычитал имя бога из записей Кэла, которые он оставил у себя на письменном столе, и затем это вошло в его сон?

Такое, конечно, возможно.

Только в случае Криса это было невозможно. Боги были внутри Криса. Они звали Криса в его снах.

Если он заставит Тори отказаться от этой религии, спасет ли это Криса? Или он сам больше ничего с этим не должен делать? Перестанет ли мир — или боги — существовать, когда ты закрываешь глаза? Имеет ли смысл просить совета у торговца скобяными изделиями? Эти вопросы сводили его с ума. Он хотел увидеться с другими людьми, услышать, как Харви Рейборн скажет ему, что Вуду — просто пустая трата времени и ничего серьезного.

Был уже полдень, но Тори все еще не звонила. Кэл пошел вниз в столовую факультета, и звук оживленной беседы и стук столовых приборов подействовали, как лекарство, на его встревоженную душу.

Когда он с подносом отходил от кассы, его окликнул Харви Рейборн, который сидел вместе с Леоном Фарбером, одним из самых выдающихся людей факультета. Фарбер уехал в научную экспедицию в июне еще до того, как прибыл Кэл, и Харви познакомил их, когда Кэл подсел к столу.

— Кэл Джемисон? — спросил Фарбер. — Молодой человек, которого очень хвалила Кэт?

Фарбер только что вернулся из Иньянга и Дло-Дло в Зимбабве, где в течение десяти недель изучал каменные развалины, раскопки которых были произведены совсем недавно. Он рассказывал о своих приключениях. Это был короткий человечек с бочкообразной фигурой, узким лицом и высоким лбом, увенчанным седой кудрявой шевелюрой. Кэл слушал его яркие описания и был рад, что смог отвлечься от своих мыслей. Фарбер закончил свой монолог веселым рассказом о встрече с мулатом, охотником на слонов, который утверждал, что является сыном Эрола Флина и женщины из племени банту.

— Я почти поверил ему, — со смехом сказал Фарбер.

Харви поднялся.

— Я должен бежать. У меня консультация.

Кэл тоже собрался уходить, но Фарбер повернулся к нему и спросил:

— Ну как, вы привыкаете? Кэт рассказала мне о вашей книге о зоко. Она сказала, что вы намеревались написать ее летом.

— Да, я собирался, — сказал Кэл — но кое-что другое…

Он замолчал. У него не было никакого настроения разговаривать о Вуду.

«Они здорово посмеются над тобой на факультете».

Но было слишком поздно.

— Да? — с любопытством спросил Фарбер. — И чем вы занимаетесь теперь?

Кэл колебался.

— Я изучаю примитивные африканские религии.

— О, — с пониманием сказал Фарбер, — а в каком именно аспекте?

Кэл твердо решил не упоминать о Вуду.

— Специфически, — сказал он, — способ синкретизма примитивных верований в религиозной практике групп людей, живущих в современном городе.

Фарбер с любопытством взглянул на него.

— Если я вас правильно понял, — сказал он через мгновение, — то вы имеете в виду вудуизм?

Кэл был поражен, насколько быстро Фарбер разгадал его уловку. Затем он вдруг подумал о том, что Фарбер ничем не отличается от тех людей, которых он видел на güemilere.

— Вы… хорошо знаете этот предмет? — спросил Кэл.

— На самом деле нет, — ответил Фарбер. — Разумеется, я знаю достаточно об основах африканских религий, и мне известно, что они проникли в этнические группы латиноамериканцев, живущих в городе. Но мне неизвестны подробности. Как вы пришли к этой теме?

Кэл кратко ответил, избежав какого-либо упоминания о Мактаггерте и о человеческих жертвоприношениях. Но Кэл сомневался, что сможет сказать что-либо, что не будет звучать как бред сумасшедшего, что-то вроде того, что он боится за жизнь собственного сына.

— Я думаю, что это интригующее исследование, — сказал Фарбер. — Тем не менее Кэт говорила, что ваша другая книга очень захватывающая. Что она сказала, когда вы принялись за это новое исследование?

Фарбер вел себя дипломатично, но Кэл уловил в его голосе оттенок неодобрения.

— Она очень меня поддержала, — сказал Кэл, зная, что это подействует на Фарбера. — Она даже дала мне записки Квентина Кимбелла, сделанные, когда он изучал примерно то же в Новом Орлеане.

Фарбер широко раскрыл глаза.

— Квентин? Я не знал, что он когда-либо писал что-нибудь о Вуду.

С сожалением Кэл подумал, что он, должно быть, выдал секрет Кэт. Она, наверное, никому кроме него не говорила насчет записок, так как это могло очень повредить научной репутации Кимбелла.

— Ну, — сказал Кэл, стараясь прекратить обсуждение этого вопроса, — это только результаты несистематических наблюдений. Они не предназначены для публикаций.

— О, — как бы размышляя, медленно проговорил Фарбер, — Кимбелл был замечательным человеком. Блестящий ум и очень славный человек.

— Вы знали его?

— О да. Он все еще преподавал в Оксфорде, когда я поехал туда в качестве родсовского стипендиата в тридцать восьмом. Тогда же я и познакомился с Кэт. К тому времени они были женаты уже пять или шесть лет. Это была очаровательная пара, замечательная история любви. Рассказывали, что они встретились в какой-то дикой местности, где-то в центре Африки. И после этого никогда не расставались. — Фарбер покачал головой. — Очень печально, что все так закончилось. Ужасная трагедия.

Сначала Кэл подумал, что Фарбер, должно быть, имеет в виду конец их супружеской жизни, смерть Кимбелла. Но упоминание о трагедии имело более мрачный смысл.

— Какая трагедия? — спросил Кэл.

В глазах Фарбера промелькнула вспышка удивления.

— Я думал, что вы с Кэт очень близки. Разве она не рассказывала вам о том… что потеряла ребенка?

— Из-за его болезни, да.

Наступила тишина. Тонкие губы Фарбера задергались — рефлекс заговорщика, который склоняется к тому, чтобы выдать секреты.

— Я думаю, что она предпочла так вам это объяснить, чтобы избежать лишних вопросов. Но это была не болезнь.

— Это была не болезнь? — недоверчиво пробормотал Кэл. Было ли в дневнике упоминание о болезни ребенка, о беспокойстве Кимбелла о состоянии здоровья сына?

Голос Фарбера прервал его размышления:

— В действительности не было никакой болезни. Мальчик был нормальным здоровым семилетним ребенком.

— Но он умер.

— Его похитили и убили, — сказал Фарбер.

Кэл медленно опустился на стул. Слова снова и снова стучали в его голове, словно адский дождь по тротуару, наводя на еще более мрачные размышления.

Фарбер продолжал:

— Я действительно удивлен, что вы об этом не знали. Они души не чаяли в мальчике — единственный ребенок и прочее. Можете себе представить, какой это был для них удар. Кэт каким-то образом сумела это выдержать — как бы то ни было, все-таки феноменальная женщина, — но только богу известно, как. Но для Кимбелла все было по-другому. Все разлетелось на куски. Через несколько месяцев после того, как тело было найдено, он встал рано утром, сделал себе омлет, омлет с грибами — чертовски жуткий способ самоубийства. Грибы, которые он где-то раздобыл, содержали различные яды — медленная мучительная смерть без какой-либо надежды на спасение.

— О Господи! — прошептал Кэл.

— Может быть, он избрал такой способ самоубийства, чтобы дать Кэт возможность выдать это за несчастный случай — ну, знаете, съел не те грибы. Но не было никакого сомнения в том, что после смерти ребенка он все время был в подавленном состоянии.

— Поймали убийцу?

— Нет. Очевидно, это был маньяк. Это, безусловно, было одно из самых чудовищных убийств. — Фарбер вздрогнул, затем отодвинулся вместе со стулом от стола, явно собираясь уйти, не желая больше говорить об этом преступлении. — Ну, это было так давно, что, очевидно, Кэт предпочла не возвращаться к этому. Наверное, мне не следовало бы ничего рассказывать…

— Каким именно образом был убит мальчик? — вдруг настойчиво спросил Кэл. Его мысль продолжала следовать своим собственным путем.

Фарбер взглянул на Кэла, не скрывая осуждения за неуместное любопытство, говорившее скорее о его жестокости, чем о сочувствии.

— Послушайте, — настаивая на ответе, сказал Кэл, — это очень важно для меня. Как и где это происходило?

Фарбер на одну или две секунды сделал паузу.

— Они нашли его в поле в какой-то сельской местности. Он был изуродован. — Фарбер встал, обеспокоенный собственной неосторожностью. — А теперь, если позволите…

— Что вы подразумеваете под словом «изуродован»? Что с ним сделали?

— О Боже, Джемисон…

— Пожалуйста, расскажите мне, — настойчиво сказал Кэл.

— Разрезан, вот что! — Фарбер наклонился к Кэлу и прошептал, словно над могилой: — У него был разрезан живот… Знаете, как разделывают на бойне скот.

— А сердце и желудок были вынуты, — размышляя вслух, сказал Кэл.

Фарбер изумленно взглянул на него.

— Да, по-моему, именно так. А теперь, я думаю, достаточно. Так что извините меня, у меня назначена встреча.

Пренебрегая вежливостью, Фарбер поспешно удалился, его неприязнь к Кэлу теперь была совершенно очевидной.

Услышав холодный и равнодушный голос Тори на автоответчике, Кэл ничуть не успокоился. «Говорит Виктория Хэлоуэлл. Извините, что не могу с вами поговорить, но если вы оставите свое имя и номер телефона, я позвоню вам, как только это будет возможно. После гудка оставьте ваше сообщение. Спасибо».

Он оставил на автоответчике сообщение о том, что находится у себя. Он знал, что Тори носит в сумке маленькое дистанционное устройство, которое позволяет ей звонить домой и прослушивать сообщения, оставленные на автоответчике.

Он ходил взад и вперед по кабинету, думая о Кэт и Кимбелле и о том, что произошло с их ребенком.

Он был принесен в жертву.

В 1940 году его похитили последователи Обеа. Они убили мальчика, чтобы умилостивить богов, перед тем как те начали опустошать мир.

Обайфо — тот, кто похищает детей.

Его забрали боги?

Или он был отдан богам?

Кимбелл был захвачен этой религией. Но можно ли было предположить, что он принимал участие в жертвоприношении собственного сына? Что он отдал свою плоть и кровь, того, кто был ему дороже всего, ради спасения миллионов жизней?

Но существовало более приемлемое объяснение. Из дневниковых записей ясно, что Кимбелла мучила мысль о том, что он не рассказал полиции все, что ему было известно о предыдущих жертвоприношениях. Может быть, в конце концов он решил все рассказать, и тогда они похитили его ребенка, чтобы заставить Кимбелла молчать.

Но, разумеется, на самом деле все могло быть иначе. Получился хороший рассказ, но он не объясняет страшного финала. Так можно объяснить похищение, но не убийство. Чем больше Кэл размышлял, тем больше убеждался в том, что Кимбелл был замешан в убийстве своего собственного сына.

И Кэт тоже?

Она лгала ему, она заставила его поверить в то, что ее ребенок стал жертвой болезни. Логическое объяснение Фарбера не было лишено здравого смысла: она не сказала ему правду, потому что не могла заставить себя снова вспомнить все эти ужасные подробности. Разве не предостерегала бы она Кэла от этого исследования, если бы знала, что случилось с ее сыном? Знала ли она, как Вуду разбило вдребезги психику Кимбелла? Очевидно, она также хранила секрет от себя самой. Она знала, что Кимбелл занимался изучением Вуду, но отгородилась от немыслимого. Она не могла поверить, что убийство ребенка не было дело рук маньяка. Было ясно, что она думала, что Кимбелл покончил с собой не в наказание, а чтобы избавиться от невыносимой тяжести горя.

Мысль о смерти Скотти Кимбелла была бы невыносима, даже если бы это была лишь история, лишь часть трагического прошлого одного из его ближайших друзей.

Но Кэл потрясен вдвойне: он знал историю пророчества. И сейчас, понимал он, все происходит точно так же, как было тогда с Кимбеллом.

Происходит с ним.

Он скрыл от Мактаггерта то, что ему было известно.

Он стал верующим.

Симптомы нарушения умственного равновесия, которые Кэл наблюдал у Криса, должно быть, так же порази ли Скотти Кимбелла. Теперь Кэл знал, что Кимбелл имел в виду, когда писал о своих переживаниях по поводу своего сына.

Резкий телефонный звонок оторвал его от размышлений. Он схватил трубку, подобно тому, как человек, находящийся без воздуха, может схватить кислородную маску, — свою соломинку, чтобы выжить.

— Тори! — закричал он. У него не было сил разговаривать ни с кем, кроме нее.

— Дорогой, что случилось?

Слава Богу!

— У тебя ужасный голос, — продолжала она. — Даже на автоответчике твой голос…

— Я не могу сейчас объяснить, — прервал он ее, — но я знаю, что я прав.

— Насчет чего?

— Насчет Криса. Его избрали. Я уверен в этом, избрали для того, чтобы принести в жертву. Мы должны…

— Дорогой, пожалуйста, ничего с Крисом не произойдет. Я обещаю тебе, он будет в безопасности. Мы сделаем все, что будет необходимо.

Он заметил, как медленно она говорит, делая упор на примирительные слова, словно она успокаивала ребенка, который боится темноты.

— Ты разговаривала с Вото? — спросил он. — Он поможет нам?

— Он согласился сделать предписание, — ответила она. — Сегодня вечером, как только закроется магазин.

— Он не может с нами встретиться пораньше?

— Но это же будет всего через четыре часа, — сказала она. — По-моему невозможно надеяться на большее.

Да, это будет довольно скоро, подумал он. Боги, если они существуют, планируют все на десятилетия, тысячелетия, на вечные времена. Четыре часа — ничто в их расписании.

— Хорошо, — сказал он, — вечером. Я встречу тебя там.

— В шесть, — согласилась она. — И, Кэл, он сказал, чтобы ты взял с собой яйцо.

— Яйцо, — повторил он. — Как приношение?

— Нет. Это ему нужно, чтобы сделать особого рода предсказание.

— Значит, он знает, о чем идет речь.

— Он знает, что отец беспокоится о жизни своего сына, — ответила Тори. — Я об остальном… не упоминала.

— Не упоминала! — вспыхнул Кэл. — Тори, откуда же, черт возьми, он может…

— Послушай, Кэл, — перебила она, ее голос стал жестче. — Как бы ты ни был убежден в своем предположении о человеческих жертвах, найдутся верующие, которых оскорбит подобное обвинение. Если Вото может сделать предсказание, из которого будет ясно, что Крису нечего бояться, что он вырастет сильным и здоровым и проживет долгую и счастливую жизнь, это удовлетворит тебя, не так ли?

— Да, — сказал Крис, — это то, что я хочу услышать от него.

— Ты это услышишь, дорогой, — сказала она, смягчив тон. — Надеюсь, что услышишь. Увидимся в шесть.

Когда он уже почти повесил трубку, ему показалось, что она произнесла еще три слова. Он знал, что они значили и что они должны были помочь.

Но они не помогли.

Глава 34

Он был у магазина скобяных изделий без двадцати шесть. Он больше не мог сидеть взаперти в своем кабинете, терзая себя мрачными фантазиями. Расхаживая взад и вперед у магазина, он искоса бросал взгляды через стеклянную дверь. Рамон Суарес-Вото стоял за прилавком, заворачивая покупки своих клиентов и рассчитываясь с ними.

Эта картина раздражала Кэла. Он снова спросил себя, как он может верить в то, что этот торговец поможет Крису, что Крису нужна именно такая помощь?

Точно в шесть часов помощник Вото перевернул табличку с надписью «закрыто», которая висела на двери с внутренней стороны. Через минуту Тори уже выходила из такси. Она выглядела эффектно в шляпе с опущенными полями и в сшитом на заказ шерстяном пальто — дань прохладной октябрьской погоде. Кэл удивился, что она так шикарно оделась из почтения к сантеро, но вдруг заметил, что из ее сумки торчат свернутые чертежи, и понял, что она пришла прямо с деловой встречи.

— Привет, дорогой, — она его поцеловала. — Давно ждешь? — спросила она таким тоном, как будто они встречались у ресторана или у театра, а не у священника Вуду, чтобы выслушать прорицание.

— Несколько минут, — сказал он, не желая показать свое волнение.

Но она все прочла по его лицу.

— Все будет в порядке, дорогой, — сказала она, взяв его под руку.

Они пошли по тротуару.

— Ты не забыл про яйцо?

Он остановился.

— Черт, забыл! — Такая простая вещь вылетела у него из головы из-за всех этих переживаний.

— Ничего, — сказала она и огляделась вокруг. — Здесь где-то есть небольшой магазин. — Она указала на противоположную сторону улицы. — Мы сейчас его купим.

— Подойдет ли любое яйцо из магазина?

— А ты можешь раздобыть какое-нибудь другое? — беспечно спросила она. — Важно то, что ты должен его принести.

Они купили дюжину самых крупных яиц. Кэл вынул из коробки одно яйцо, и Тори убрала коробку в свою сумку.

Они снова перешли улицу к магазину скобяных изделий, и Тори постучала в дверь. Рамон Суарес подметал метлой в одном из проходов между рядами. Увидев Тори, он улыбнулся и открыл им дверь.

Наверху, в его квартире, они сначала, как и в первый раз, помыли руки. Когда Кэл и Тори вернулись в маленькую гостиную, сантеро уже ждал их, сидя по-турецки на полу. Гибкий пуэрториканец сменил свои джинсы и хлопчатобумажную рубашку, в которой он был в магазине, на темно-бордовый шелковый халат с аляповатым слоном на спине. Он выглядит, подумал Кэл, как будто он боксер по имени Кид Джамбо.

Перед ним на полу была постелена квадратная тростниковая циновка шести-семи футов по краю. На циновке прямо перед сантеро рядком лежали несколько морских раковин. Кэл уставился на них. Он насчитал двенадцать штук, и все они были очень похожи на ту, которую Крис принес из парка, только на их поверхности была видна гравировка и их отверстия были обработаны. По одну сторону от циновки стояла большая пустая глиняная чаша. Сантеро жестом указал, чтобы они сели по обе стороны от него. Тори села рядом с циновкой, с правой стороны от Вото, Кэл — с левой. Затем Вото сказал Тори:

— Твой друг раньше уже был здесь. Он теперь yaquo?

Кэл помнил это слово, оно было написано на доске в Аше; по-йорубски это означает «посвященный».

— Нет, Вото, — ответила Тори. — Он все еще aleyo.

Неверующий. В любом случае это была правда, поскольку он не подвергался ритуальному посвящению.

— Он знает, что я буду делать? — спросил Вото. — Если нет, пожалуйста, объясни ему.

Тори кивнула и взглянула на Кэла, сидящего по другую сторону циновки.

— Вото собирается сделать registro de los caracoles. — чтение по раковинам. Благодаря этому способу мы угадываем волю богов.

— «Скрижали Ифа», — непроизвольно шепотом сказал Кэл, размышляя о дневнике Кимбелла. Тот же самый способ использовался, чтобы предсказывать события на десятилетия вперед.

— Значит, ты уже знаешь об этом? — сказал Тори.

— Немножко, из моего исследования. Я знаю, что раковины считаются рупорами богов, но я не знаю, каким образом они говорят.

Кэл взглянул на Вото, надеясь, что сантеро вмешается в разговор и объяснит. Но его глаза были закрыты, скулы были туго обтянуты кожей. Он, по-видимому, посоветовал Тори провести этот урок, чтобы знать своего клиента, в то время как он будет входить в транс.

Тори понизила голос, чтобы не нарушать настрой — Вото будет делать заклинание на раковинах estera[21] — она жестом показала на циновку, — четыре раза. Каждый раз при выбрасывании они образуют некий «ордун», комбинацию: сколько-то из них лягут отверстием кверху, сколько-то — отверстием вниз. Каждый ордун представляет определенных богов, общающийся с ними, и связан с определенным изречением. Все четыре изречения вместе составят «диллогун» — предсказание.

Вся система гадания, осознал Кэл, несмотря на свое беспокойство, была удивительно похожа на Ицзин, древнюю китайскую «Книгу перемен». Гадание по этой книге основано на предсказании по трем монетам и, в более точной форме, на сорока девяти бамбуковых тростинках, которые образуют диаграммы, связанные с определенными пророчествами. При всем скептицизме, с которым можно относиться к подобной древней магии, тот факт^ что две настолько далекие культуры, как китайская и африканская, обе использовали почти одинаковые способы предсказания будущего, не может не впечатлять.

— Я готов начать, — отрывисто объявил Вото, уставившись своими черными глазами на Кэла. — Яйцо, пожалуйста. — Он взял в руки глиняную чашу и протянул ее вперед.

Кэл положил яйцо в чашу, которую Вото поставил обратно на циновку. Но священник продолжал пристально смотреть на него.

— Виктория говорит мне, вы беспокоитесь за своего сына, боитесь за его жизнь. Почему?

Кэл опустил глаза. Насколько ему можно открыться?

— У мальчика были сны, — наконец ответил Кэл. — В этих снах он видит богов. Прошлой ночью я слышал, как он говорил с одним из них. То есть я слышал, как он во сне произнес имя бога.

— Какого бога?

— Шанго.

Вото поджал губы, словно врач, который поставил неправильный диагноз.

— Как вы думаете, что хочет Шанго от вашего сына?

Снова наступила тишина. Черные глаза Вото были

устремлены на Кэла.

— Я не знаю, — наконец ответил Кэл, — я не уверен, что он что-нибудь хочет. Тори… Виктория привела меня сюда, потому что она сказала, что вы узнаете.

Вото продолжал неотрывно смотреть на Кэла. Впервые он почувствовал, что этот внешне обычный человек обладал неким внутренним огнем, способностью воспринять его ложь и полуправду через кристально чистую призму своей добродетели. Он признал Вото священником.

Наконец Вото отвел взгляд от Кэла и одним взмахом руки собрал в кулак все раковины с циновки. Он потряс рукой подобно игроку в кости, затем раскрыл пальцы, накрыл другой рукой свою открытую ладонь и начал быстро вращать раковины обеими руками. В то же самое время он начал напевать — более утробные звуки Кэл слышал только на güemilere:

Кэл подумал, что, должно быть, это язык йоруба, но единственное слово, которое он смог понять, было имя бога. Три или четыре раза Кэл смотрел в сторону Тори в надежде на молчаливую подсказку или по крайней мере на ободряющий взгляд. Но ее глаза все время были направлены на поющего священника.

Через несколько минут пение закончилось, и в тот же самый момент сантеро раскрыл свои руки и разбросал раковины по циновке. Кэл начал считать, сколько из них были отверстием кверху и сколько книзу. Но едва он начал считать, сантеро, которому было достаточно лишь бросить взгляд на раковины, объявил: — Это двенадцатый ордун, по имени Эллила. Изречение гласит: «Человека побеждают его собственные преступления».

У Кэла было только одно мгновение, чтобы обдумать, что это могло означать применительно к нему или к Крису. Вото снова запел и, мгновенно собрав раковины, начал быстро трясти их в ладонях. Они издавали громкий звук, напоминающий стрекотанье гигантского кузнечика.

Они снова устремили свои взгляды на циновку.

Вото только на секунду взглянул на комбинацию.

— Это Окана Соде, — сказал он, — самый первый ордун в «Скрижалях Ифа». Изречение гласит: «Мир сотворен одним человеком».

Он ловко собрал раковины и повторил всю процедуру в третий раз.

На этот раз сантеро не так быстро объявил о результате. В течение долгого времени он пристально глядел на разбросанные раковины, словно бы ему было трудно истолковать смысл комбинации. Кэл подвел свой собственный итог: только одна из двенадцати раковин лежала отверстием вверх.

— Ну? — напомнил ему Кэл.

— Это опять Окана Соде, — ответил священник Вуду, явно подавленный.

— «Мир сотворен одним человеком», — процитировал Кэл изречение. — Так что же это значит?

Вото ничего не сказал. Он снова начал собирать раковины, но теперь делал это медленно и обдуманно.

Кэл с беспокойством взглянул на Тори.

— Он ничего не может тебе сказать до четвертого раза, — успокоила она Кэла, но в ее голосе слышались нотки беспокойства. Она явно была взволнована реакцией священника.

Вото снова начал петь, вращая раковины в руках, чтобы в последний раз бросить их.

Кэл закрыл глаза. Он молился. Он не знал, чему и кому, но он был напуган. Внезапно в комнате сгустилась атмосфера, как бывает в воздухе перед грозой. Он почти поверил в то, что если в четвертый раз выйдет плохая комбинация, то на небесах сверкнет молния и уничтожит всех.

Пение окончилось, стрекочущий звук затих, и послышался легкий стук от рассыпающихся по тростниковой циновке раковин.

Кэл открыл глаза. Он сразу запомнил комбинацию раковин. Они легли почти по кругу, кроме одной, лежащей в центре, и только эта раковина лежала отверстием кверху. В третий раз получился один и тот же ордун, одни и те же слова. «Мир сотворен одним человеком».

Как могло случиться, что при бросании двенадцати раковин они выпадали одинаково три раза подряд?

Кэл устремил взгляд на сантеро.

Вото сидел неподвижно, бледный, с отяжелевшими веками, и пристально глядел на раковины.,

— Говори же, в конце концов, — взорвался Кэл, — что это значит?

— Кэл! — предостерегающе окликнула его Тори.

Священник поднял глаза на Кэла.

— Это невозможно истолковать, — сказал он.

— Невозможно?

— Я ничем не могу вам помочь, — тихо проговорил сантеро.

— Что вы имеете в виду? Вы прочли предсказание, бросили раковины. У вас должна быть интерпретация. И я прошу, чтобы вы мне об этом рассказали.

— Извините меня, — сказал сантеро, — но смысл лежит за пределами моего понимания. — Он наклонился вперед и начал собирать раковины одну за другой, словно собирал голыши после прилива.

Кэл ринулся вперед и схватил его за запястье.

— Одну секунду. Мы пришли сюда за предсказанием, черт возьми!

— Кэл, — на этот раз робко сказала Тори.

Сантеро пристально взглянул на Кэла.

— Отпустите мою руку, сеньор.

Голос был спокойным, но, несмотря на это, в нем ясно слышалась угроза. Кэл еще мгновение держал его руку, а затем отпустил.

Сантеро закончил собирать раковины, подошел к шкатулке, которая стояла на каминной доске и положил их в нее.

Кэл вскочил и бросился к нему. Схватив Вото за плечи, он повернул его к себе лицом.

— Послушайте, я пришел к вам, потому что напуган. Я боюсь, что боги отнимут у меня сына. Если то, что вы видели, подтверждает мои опасения, то вы по крайней мере должны мне хоть сказать это.

Священник молча и твердо смотрел на Кэла.

Кэл старался сохранять самообладание. Желание прибегнуть к насилию усиливалось в нем, и он почувствовал, что способен схватить сантеро и задушить его.

— Я должен знать все, чтобы уберечь его! — крикнул Кэл. — Я никому не позволю забрать у меня сына! — Его голос оборвался. Он почти рыдал от отчаяния.

Вото заговорил:

— Ваш сын не может быть в большей безопасности, сеньор. Никто не собирается забирать его у вас.

Через мгновение эти слова дошли до сознания Кэла. Он понял, что это были те слова, которые он хотел услышать. Но, может быть, сантеро сказал это, чтобы успокоить его.

— Тогда что же означало ваше долгое молчание? — спросил он. — Я по-прежнему хочу, чтобы вы растолковали мне комбинацию раковин.

Сантеро ничего не сказал. Кэл почувствовал, как напряглись его мускулы на руках.

Тори теперь стояла позади него. Она взяла его за рукав, стараясь оттащить. Он в ярости обернулся к ней и сказал:

— Он скажет мне! Я не уйду, пока он этого не сделает! Он делал эти предсказания тысячу раз, не так ли? Держу пари, что всегда с песнями и танцами. Я хочу получить то, что мне причитается!

Тори, умоляя, обратилась к сантеро:

— Разве ты не можешь ответить ему, Вото? Почему ты так поступаешь?

— Извини меня, Виктория, — ответил он. — Я вам сказал все, что мог.

— Ничего! — заревел Кэл. — Вы нам ничего не сказали!

Его голос постепенно замолк, эхом отражаясь в углах комнаты. Он знал, что уже невозможно было ничего изменить.

— Боже мой, я не знаю, почему же я согласился на это! — с горечью пробормотал он. — Идем же, черт возьми, отсюда!

Он схватил Тори за руку, но она, как прикованная, стояла на месте, негодуя на него за грубость и обвинения в ее адрес. Когда Кэл наконец ее отпустил, она бросила на сантеро извиняющийся взгляд и последовала за ним.

На полпути к дверям Кэл подошел к тростниковой циновке и заметил яйцо, которое лежало в чаше.

— А как насчет яйца? — резко спросил он Вото. — Зачем вы просили меня его принести?

Вото пожал плечами.

— Оно оказалось ненужным, — проговорил он.

Почему-то это яйцо снова привело Кэла в ярость, он вдруг именно в нем увидел символ бессмысленности всей этой затеи. Решив не оставлять яйцо здесь, Кэл нагнулся, чтобы взять его.

Сантеро выступил веред.

— Не обращайте внимания, сеньор. Я использую его потом.

Он успокаивающим жестом поднял руку, и Кэл увидел, как напряжен Вото. По какой-то причине яйцо было очень важно для священника. Использует его? А может, он собирался использовать яйцо, чтобы наложить заклятье на Криса? Кэл быстро наклонился и схватил яйцо. Едва его пальцы коснулись скорлупы, как она распалась, превратившись в белый порошок, похожий на тальк. Внутри скорлупы находилось красноватое желеобразное вещество. Секунду оно сохраняло форму яйца, а затем по глиняной чаше медленно растеклась тягучая жидкость кровавого цвета.

Тори пристально, с видимым отвращением наблюдала за всем этим и что-то невнятно шептала.

Кэл снова обернулся, чтобы взглянуть на Вото. Лицо сантеро представляло собой ничего не выражающую маску. Ясно было, что никаких объяснений Кэл здесь не сможет получить.

Кэл обнял Тори и вывел ее из квартиры.

На улице была ночь. Они стояли на тротуаре перед магазином под розовым светом неоновой вывески и молчали.

— Ты хочешь поехать домой? — спросила наконец Тори.

— Нет, я не могу. Я должен помочь Крису.

— Кэл… — Она потянулась к нему.

Кэл отшатнулся.

— Что? — резко спросил он. — Ты снова собираешься сказать мне, что я зря беспокоюсь? Черт побери, ты же сама все видела! Неужели на самом деле нужно это растолковывать? Богам нужна жизнь моего сына!

— Но он сказал, что Крис в безопасности, — напомнила она ему.

— Он лгал. Или говорил загадками. Может быть, он имел в виду — в безопасности с богами.

— Он сказал, что никто не собирается забирать его у тебя.

— Я не верю ему, — сказал Кэл и отступил в сторону.

— Куда ты идешь? — спросила она, следуя за ним. — Боже мой!

— Я не знаю. — Он так глубоко запустил руки в волосы, словно хотел проникнуть в собственный мозг, чтобы распутать свои мысли.

— Тогда идем со мной, — попросила она.

— Куда?

— Домой. К Крису.

Он продолжал идти вперед.

Она плелась за ним, пока они шли до следующего квартала.

— Послушай, дорогой, — наконец сказала она, — может быть, ты прав. Может, нам действительно ненадолго уехать? Если это поможет тебе почувствовать, что он в безопасности… Мы могли бы попутешествовать… Может быть, поехать в Европу или…

Он повысил голос, чтобы прервать ее:

— Как далеко нам надо уехать, — резко спросил он — чтобы удрать от богов?

— О Кэл, право же! — Она не сдержала своего раздражения. — Ты не можешь считать, что этот трюк с яйцом что-либо доказывает. Я видела всякого рода трюки во время священных ритуалов. Волшебство — это часть этой религии, всех древних религий. Тебе это должно быть так же хорошо известно, как любому другому. Это вовсе не означает, что должно случиться какое-то несчастье.

Он остановился и посмотрел ей в лицо.

— Тори, это было нечто большее, чем простой трюк. Яйцо все время находилось в поле нашего зрения, с тех пор как мы его купили. Одно из обычных двенадцати яиц, и оно превратилось в кровавое желе. — Он схватил ее за руки. — Тори, теперь я верю. Я чертовски хотел бы, чтобы я не верил. Я ужасно хотел бы, чтобы я никогда не слышал о Вуду, не изучал его. Но это невозможно, и теперь я не могу стереть из своей памяти то, что я видел, я должен поверить, что существуют значения, предсказания и тайные обряды, которые надо просто принимать, независимо от того, можно их объяснить или нет. И я знаю, что теперь должно произойти, потому что все это раньше уже произошло.

Она уставилась на него, не находя, что сказать. Мерцающий свет скользил по его лицу, постоянно смешивая свет и тени, так что лицо казалось то сердитым, то нежным и сочувствующим. Кэл оглянулся вокруг и увидел, что они стоят перед магазином электрических приборов, в витрине которого стояла целая серия широкоэкранных телевизоров; все они работали на одной и той же программе — на экранах был горящий многоквартирный дом.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что все это раньше уже произошло? — спросила Тори.

Он снова посмотрел ей в лицо.

— В начале каждого десятилетия главные священники делают особое предсказание по раковинам — что-то вроде долговременного прогноза. Для этого десятилетия, должно быть, предсказано нечто вроде ужасной мировой катастрофы. Может быть, ядерная катастрофа. Сейчас делается все возможное для умиротворения богов, чтобы они изменили ход судьбы. И детей отдают в качестве приношения.

— Откуда тебе известно об этом особом предсказании?

— Я читал об одном из этих предсказаний, которое было сделано в 1939 году. Тогда была предсказана Вторая мировая война, концентрационные лагеря, Хиросима, смерть миллионов людей и все разрушения. И тогда было принято то же самое решение: возврат к человеческим жертвоприношениям. Но тогда вокруг этого поднялось столько шума, что babalaos отменили это решение и прекратили человеческие жертвоприношения. Я думаю, что есть верующие, которые утверждают, что если бы этого не случилось и если бы жертвоприношения продолжались, то боги услышали бы молящихся. И именно поэтому на этот раз их не удалось прекратить.

— Но даже если это правда, — сказала Тори, — почему ты думаешь, что одним из этих детей должен быть Крис?

Кэл покачал головой.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Так же как я не могу объяснить тебе причины большей части из миллиарда на вид случайных событий, которые так или иначе составляют историю. События происходят. Одно событие влечет за собой другое, и образуется определенная система. Каким-то образом Крис и я попали в эту схему, мы стали ее частью — или, может быть, мы всегда были, — и теперь я знаю, куда это ведет…

Одно событие влечет за собой другое. Так это бывает.

Ему вспомнился один разговор — это было, когда он в первый раз встретил Оскара. Это Оскар с самого начала сказал, что ничего не происходит случайно, что интерес Кэла к Вуду предопределен судьбой и служит определенной цели.

Оскар все знал уже тогда.

Вдруг Кэл подбежал к краю тротуара и остановил проезжающее такси.

— Куда мы едем? — спросила Тори.

— Ты едешь домой, — сказал Кэл, открывая дверцу машины, — а я иду к Оскару Сезину, и, по-моему, будет лучше, если я пойду туда один.

— Но я хочу помочь тебе.

— Ты поможешь мне, если будешь с Крисом. Садись.

Тори поцеловала его и села в такси. Машина медленно двинулась, Тори смотрела на него через заднее стекло.

Кэл стоял, глядя вслед отъехавшей машине. Мерцающий свет от телевизоров снова привлек его внимание. Сквозь стекло витрины он видел, как на шести экранах ракеты запускались в небо. Послали ли они сегодня космический «челнок»? Или сегодня комментировали новый оборонный бюджет?

Человека побеждают его преступления.

В то время как он на нескольких экранах наблюдал, как летели ракеты, он думал об ордуне; странным было то, что он думал не о том, который повторился, а о том, который выпал один раз, — вначале.

Кэл отступил к кромке тротуара, и стал ловить такси.

Не было никакой тайны в том, что именно боги в будущем готовили миру, если они сердились. Это вовсе не было тайной.

Глава 35

Парадные двери Аше были открыты. Вестибюль здания был полон самых разнообразных звуков. Музыка в стиле «диско», бормотание голосов, взрывы смеха и резкий ритмичный стук, будто кто-то стучал по примитивному деревянному инструменту или, может быть, по высушенной тыкве.

В приемной никого не было. Кэл направился к офисам в задней части здания и обнаружил, что дверь была закрыта. Он пять раз постучал и подождал, но дверь не открыли.

Ритмичный стук здесь звучал громче, и Кэл пошел на звук по коридору в сторону открытой Двери. Заглянув внутрь, он увидел, что это была игровая комната. — A.C.H.E, казалось, соответствовал своему назначению культурно-спортивного центра, ограждая детей от влияния улицы и от неприятностей. Девочка и мальчик лет пятнадцати играли в пинг-понг. Ток-ток-ток. Несколько более взрослых ребят, склонившись над маленькими столиками, играли в шахматы.

— Кто-нибудь знает, где я могу найти Оскара? — крикнул Кэл.

— На втором этаже, — небрежно ответил кто-то из ребят, склонившихся над шахматами.

В коридоре второго этажа было темно, если не считать полоски желтого света, пробивающегося через стеклянное оконце двери. Кэл подошел к окну и замер, потрясенный тем, что увидел внутри. Все парты и стулья были придвинуты к стенам, образовав посреди комнаты широкую арену. В центре, спиной к окну, Оскар сидел на ком-то верхом. Кэл видел только ноги Оскара. Оскар наклонился вперед над торсом человека, лежащего на полу, и Кэл не мог явно различить, что он делал. Но по очертанию его плеч и мельканию рук можно было предположить, что он колотил или чем-то колол человека, лежащего под ним.

Около двадцати юношей и девушек стояли по обе стороны от Оскара, бесстрастно наблюдая за тем, как он мучил свою жертву.

Кэл был ошеломлен этим зрелищем. Понадобилось время, прежде чем к нему вернулась ясность мысли. Найти телефон. Позвонить в полицию. Уйти отсюда.

Он уже собирался броситься прочь, когда Оскар отклонился назад, опустив руки, — его работа была закончена. Он медленно поднялся, и Кэл смог увидеть тело с кукольным выражением на нарисованном лице.

Это был муляж человека в натуральную величину.

Могло ли это быть наглядной демонстрацией жертвоприношения?

Едва он задал себе этот вопрос — разум Кэла упорно цеплялся за его болезненное представление о реальном, — как увидел, что Оскар жестом показал одному из зрителей, молодой девушке, чтобы она подошла к чучелу. Кэл наблюдал, как девушка кулаками колотила муляж по груди. Та же самая техника, подумал он, которую он видел у медработников, когда они пытались оживить миссис Руис.

Оскар обучал своих подопечных приемам первой медицинской помощи.

Кэл с шумом выдохнул — ему показалось, что воздух навсегда задержался у него в легких, — а затем негромко постучал в дверь.

Оскар бросил хмурый, обеспокоенный взгляд, потом узнал Кэла. Он ненадолго задержался в комнате, устанавливая очередность, в которой каждый из студентов должен проделать упражнение, затем вышел в коридор.

— Какая приятная неожиданность, — сказал Оскар, положив руку на плечо Кэлу. — Но по вашему виду, мой друг, я понимаю, что это все что угодно, только не визит вежливости.

Переводя дыхание, Кэл ответил:

— У меня неприятности, Оскар. Я не могу обратиться за помощью ни к кому, кроме вас. Правда, я не уверен, что вы сможете или даже захотите мне помочь.

Оскар оглянулся — по-видимому, он хотел сохранить в тайне их разговор.

— Вы явно взволнованы, Кэл. Давайте поднимемся в мою комнату и что-нибудь выпьем, пока вы будете мне рассказывать, что произошло.

Когда они поднимались по лестнице, Кэл честно признался, что он выглядел потрясенным отчасти от того, что, увидев через окно происходящее в классной комнате, вначале испугался и только потом понял, что на полу лежало чучело.

— О Господи! — сказал Оскар. — Да, могу себе представить, как это Должно было выглядеть со стороны, — А затем, когда ярко представил себе эту картину, добродушно начал фыркать от смеха. — О Боже мой, что же вы должны были подумать о происходящем там?

Кэл слабо улыбнулся в ответ.

Оскар сообщил ему, что техника, которую он демонстрировал, была частью курса, проводимого Красным Крестом, и представляла собой сердечно-легочную реанимацию.

— У многих наших молодых людей по-прежнему есть знакомые или даже члены их семей, которые употребляют сильные наркотики, — объяснил Оскар. — Ясно без слов, что наши ребята могут оказаться в ситуации, когда кто-то из их знакомых примет сверхдозу наркотиков. В таких ситуациях знание приемов — вопрос жизни или смерти.

В гостиной Оскара Кэл согласился выпить бренди. Однако, несмотря на настоятельные просьбы Оскара, отказался сесть в кресло. Оскар уселся со стаканом в руке на стоячей книжной полке, потягивая спиртное, а Кэл стал беспокойно ходить взад и вперед по комнате.

— Когда я пришел сюда в первый раз, — начал он, — вы сказали, что у богов была причина заставить меня изучать Вуду. Тогда я сомневался в этом, я отделался шуткой. Но теперь мне уже не до шуток. Теперь я знаю причину.

Кэл остановился и посмотрел на Оскара, который наклонился вперед, как студент на лекции. Кэл допил остаток бренди, и когда рассказывал о последних событиях, в нем вновь разгорелась ярость против сил, которые заманили его в ловушку и угрожали Крису. Когда он рассказывал это Оскару, для которого боги были не мифом, а реальностью, доводы Кэла набирали силу. Не было никакой необходимости в том, чтобы говорить уклончиво или извиняться, говоря о своих опасениях, и все его сомнения рассеялись. Теперь он в душе был убежден, что ничего не преувеличивал и не исказил. Он был просто напуган сверхъестественной правдой, которая была известна лишь узкому кругу людей.

Оскар слушал его, не прерывая, даже когда Кэл обвинял его религию в том, что она занимается кровавыми языческими ритуалами.

— Оскар, я не знаю, насколько вы знакомы с этой стороной вопроса. Я допускаю, что, возможно, вы никогда ничего об этом не слышали — что эти убийства совершаются маленькой отколовшейся группой людей. Я знаю, что было время, не так уж давно, когда babalaos запретили подобные ритуалы. — Он перестал ходить взад и вперед и посмотрел Оскару в лицо; по мере того как он говорил, его голос становился все громче: — Но также возможно, что ваше возмущение — сплошная липа, и вы знаете не хуже меня, что то, о чем я говорю, — правда. Но, черт побери, теперь это не имеет никакого значения. Меня не интересует, — Кэл заколебался, осознавая значение того, что он собирался сказать, но тем не менее продолжил: — Я здесь не потому, чтобы наказать или преследовать вас или кого-то другого за то, что сделано. Я предоставлю заняться этим другим людям. Мне нужно только одно: спасти моего сына, освободить его от этой угрозы. И вы единственный, кто, возможно, в состоянии мне помочь.

Наконец Оскар заговорил.

— Чем я могу вам помочь? — искренне спросил он.

— Скажите мне имя babalao: только главный священник может знать заклинание, которое защитит Криса.

Оскар пристально взглянул на Кэла.

— Личность babalao — один из самых строго охраняемых секретов.

— Но кому-то это должно быть известно! — крикнул Кэл. — И вы, человек, который так тесно связан с этой религией, не в состоянии найти этого кого-то?!

Оскар допил спиртное и поставил стакан. Он поднялся, пересек комнату и встал лицом к окну, несмотря на то что шторы были задернуты.

— Вы настаиваете на том, что эти жертвоприношения совершаются, — сказал он, — для того, чтобы предотвратить некоторую большую катастрофу…

— Да, — твердо сказал Кэл, — потому что «Скрижали Ифа» на текущее десятилетие предсказали Армагеддон.

Оскар кивнул.

— А если бы можно было это сделать, — спросил он, по-прежнему повернувшись к Кэлу спиной, — что вы тогда могли бы сказать?

— Насчет чего?

— Насчет жертвоприношения нескольких людей ради спасения огромного количества жизней — ради сохранения человеческой цивилизации.

Кэл медленно пересек комнату.

— Значит, вы признаете это. Вы хотите мне сказать…

Оскар обернулся, его зеленые глаза сверкали, подобно

молнии над тропическими лагунами. — Нет, это же вы говорите! И вы настаиваете на том, чтобы я поверил в это. Хорошо. Я поверю, что наша эпоха — самая сложная, самая конфликтная в истории нашей планеты. Но что же я, по-вашему, должен делать? Выбрать вас и ваше личное спокойствие и предпочесть всему остальному. Противопоставить одну жизнь… или даже десять, двенадцать, сто, тысячу — жизням миллиардов?

Кэл молчал, ошеломленный заявлением Оскара. На одной чаше весов — жизнь горстки людей, на другой — выживание всей планеты. Это была чудовищная нелепость. Однако если бы он не стал верующим, он никогда бы не пришел сюда просить, чтобы пощадили Криса.

Оскар по-прежнему пристально смотрел на Кэла, как бы требуя ответа. Кэл отвел взгляд.

— О Боже, Оскар! — судорожно пробормотал он. — Я пропал! Я не понимаю, что происходит на самом деле. Я не знаю, во что верить. Я не знаю, что правильно, а что нет. Я уверен только в одном… я люблю своего сына. Я не могу от него отказаться. Если это просто плод моей фантазии, что его… боги призвали к себе, то я нуждаюсь в лечении или в заклинании, чтобы рассеять этот кошмар. А если это не плод моего воображения…

Его голос затих. Он покачал головой, снова взглянул на Оскара и шепотом добавил:

— Я взываю к милосердию.

После короткой паузы Оскар сказал:

— Я постараюсь что-либо разузнать. Я поговорю со знакомыми, посмотрю, что я могу сделать, чтобы облегчить ваше душевное состояние.

Облегчить мое душевное состояние, подумал Кэл. Словно проблема заключалась только в его душевном состоянии. Отчего Оскар так быстро «поверил ему», может, оттого, что посчитал его неспособным вести разумный спор?

Оскар же, положив ему руку на плечо, уже вел его к двери. Вдруг Кэл ясно представил себе, что точно так же Оскар успокаивает соседских парней и девчонок, которые просят у него совета насчет более будничных дел — о нежелательной беременности, о неприятностях с представителями закона.

— Не откладывайте это надолго, Оскар, — сказал Кэл, когда они прощались у двери. — Пожалуйста.

— Конечно, конечно. Я сейчас же начну звонить друзьям.

— И через сколько времени вы сможете мне что-нибудь сообщить?

— Откуда я могу знать, Кэл? Я даже не уверен, смогу ли я разузнать о том, о чем вы просите. Все, что я могу сказать, это то, что я вижу, как вы страдаете. Я бы не хотел, чтобы вы страдали хоть одну лишнюю минуту.

Оскар открыл дверь. Когда они в последний раз обменялись взглядами, Кэл увидел на лице Оскара столь же искреннее и глубокое сострадание, какое паломник мог бы увидеть на лице святого.

Оскар позвонил на следующий день. Он нашел того, кто смог бы наложить заклятье для защиты его сына от всех неприятностей.

— Даже от угрозы со стороны богов? — спросил Кэл.

— Это заклинание гарантирует, что никто — ни человек, ни бог — не заберет у нас вашего ребенка.

Однако Оскар не ответил прямо, когда Кэл спросил его, исходит ли это заклятье от babalao.

— В ответ на все, что вы мне рассказали, Кэл, и что я мог сообщить другим, мне было сказано, что вам необходимо заклинание. Это исходит от человека, который понимает вашу боль и знает, как ее излечить.

«Излечить». Снова двусмысленность. Оскар, вероятно, под заклинанием понимает просто лекарство, средством чтобы очиститься от воображаемых демонов, может быть, это ему посоветовал один из его друзей-психиатров.

Но тщетно Кэл выпытывал подробности того, каким образом удалось получить это предписание.

— Вы просто не должны это требовать от меня, — повторял Оскар. — Я сделал то, о чем вы меня просили. Вы должны мне доверять.

Церемония состоит из жертвоприношений Семи Африканским Владыкам, самым могущественным божествам в пантеоне Вуду. Все вместе они определяют ключевые моменты судьбы. Оскар разъяснил, какие жертвоприношения должны быть совершены: нужно особым способом убить три вида животных, затем смешать их кровь в глиняной чаше, и человеку, ищущему благосклонности богов, надо выпить эту кровь. Перед убийством животных надо выполнить несколько других жертвоприношений — надо зажечь свечи и рассыпать ароматические травы на месте, где будет совершаться жертвоприношение. И все это должно происходить в «nefinda kilungo» — на поле смерти, месте, где сходятся духи мертвых. Это должно быть сделано рано утром, до того как свет и тепло солнца рассеют ауру духов.

Кэл с карандашом в руках поспешно записывал все, что говорил Оскар, и не прерывая слушал его. Как если бы он записывал рецепт, он записал все компоненты, нужные для заклинания, — названия ароматических трав, порядок действий, — не останавливаясь и не задумываясь о смысле того, что ему следует делать: «Купить одну голубку, одну черепаху, одного петуха…» И только когда Оскар закончил, истинный смысл всего дошел до него, он ощутил, как мурашки пошли у него по коже, как если бы ее коснулись высоковольтным проводом. Пойти на кладбище и принести в жертву трех разных животных!

— Я не смогу этого сделать! — крикнул он в трубку, бегло просматривая то, что записал в блокноте.

— Я не говорю, что вы должны это сделать, — холодно и решительно ответил Оскар, — то, что я вам сказал, нужно вам, а не мне.

Кэлу оставалось только поблагодарить его, выразив также свою признательность за советы, ведь Оскар объяснил ему, где купить ароматические травы, животных и особый нож для их убийства.

Довольно долго после этого звонка Кэл размышлял, говорить ли об этом Тори. Ведь это была его проблема, его личный страх, с которым нужно было покончить. Кэл не имел никакого права просить ее пролить кровь, для того чтобы освободить его от этого кошмара.

Но в конце концов он один не мог с этим справиться. Он в ней нуждался. Ему нужна была ее вера в этих богов, чтобы укрепить свою собственную. Ему нужна была ее вера в него.

Глава 36

Петух снова закукарекал.

В ограниченном пространстве Ториной «шеветты» этот звук действовал Кэлу на нервы. Петух кричал через каждые семь или восемь минут. В зоомагазине в отделе домашних птиц на Амстердам-авеню, где они купили птицу, на клюв петуха была надета резинка, но каким-то образом ему удалось от нее избавиться. Когда Кэл снова попытался надеть ему на клюв резинку, большая черная птица злобно щипнула его за палец. Палец стал так кровоточить, что ему пришлось завязать рану носовым платком.

— О Боже, — пробормотал Кэл, сжимая руль изо всех сил, словно боялся, что каждую секунду он мог расплавиться от жары и соленого пота и исчезнуть, — Этот крик сводит меня с ума!

Тори обернулась и посмотрела на две клетки на заднем сиденье. Потом перевела взгляд на Кэла.

— Мы скоро приедем. — Это все, чем она могла его успокоить.

Они ехали вдоль широкого бульвара где-то в Бруклине. Кэл не мог точнее определить их местонахождение. Тори объяснила ему, как выехать из Манхэттена, и говорила, когда съехать с шоссе или свернуть направо с авеню, следя за маршрутом по подробной карте пяти районов Нью-Йорка, которая лежала у нее на коленях. Вдоль бульвара были расположены обветшалые доходные дома и стоянки подержанных автомобилей, мрачные и безлюдные в предрассветный час. Время от времени мелькали деловая закусочная или открытая круглые сутки бензоколонка — островки яркого света, рассеивающие сумрак раннего утра.

— Почему, черт возьми, мы должны ехать так далеко? — спросил Кэл. — Можно найти подходящее место и поближе к городу.

Она ответила с подчеркнутым спокойствием, не желая вступать с ним в спор:

— Потому что это единственное кладбище, которое я знаю. Как ты понимаешь, у меня под рукой не было справочной книги с полным списком кладбищ.

Наступила напряженная пауза. В более миролюбивом тоне, стараясь разрядить атмосферу, она сказала:

— Я читала статью об этом кладбище в «Таймc». Это историческое кладбище. В начале века многие богатые люди хоронили именно там своих умерших. Это по-прежнему довольно известное кладбище. Знаешь, в статье говорилось о том, что до сих пор некоторые люди ходят туда устраивать пикники…

— Нас не интересуют достопримечательности, — огрызнулся он. — В любом другом месте мы бы уже все закончили.

Через минуту она сказала:

— Мне это доставляет точно такое же удовольствие, как и тебе, Кэл. Я просто стараюсь найти такое место, где бы мне было не так страшно.

В ее голосе послышалась дрожь. Кэл снял с руля руку и нежно погладил оголенную руку Тори.

— Прости меня, дорогая, все в порядке. Уж если я и собираюсь сойти с ума, то мне все равно, где это произойдет.

Она не двигалась, а только положила свободную ладонь поверх его руки.

Снова закричал петух. Она открыла «бардачок» и поднесла карту к свету.

— Это, должно быть, уже близко. — Она подняла глаза, всматриваясь вперед через ветровое стекло.

— Вот здесь, — сказала она и напряженно наклонилась вперед.

Он кивнул.

Справа показалась высокая металлическая ограда, которая тянулась вдоль бульвара. За оградой покрытые травой холмики уходили вверх до невидимой границы между небом и вершиной холма. В темноте тысячи мраморных надгробных памятников и часовен смутно белели, как островки снега весной. Восемьдесят лет назад здесь, должно быть, царила сельская идиллия. Теперь напротив кладбища через шесть рядов автострады с треснувшим асфальтом находилась закусочная «Макдональдс» и автоматическая мойка машин. Оба заведения были закрыты на ночь, хотя гигантские неоновые стрелки-указатели на мойке, включались и выключались, непрерывно мигали, указывая на темный тоннель в противоположной стороне от кладбища, как бы конкурируя с самой смертью, зазывая к себе своих клиентов.

Кэл остановил машину у главных ворот кладбища и увидел, что они были закрыты. За высокими воротами был виден каменный домик сторожа.

— Нам придется перелезать через ограду, — сказал Кэл.

— А что если подкупить сторожа, чтобы он нас

впустил?

— Нам придется заплатить черт знает сколько за это, и он еще подкрадется, чтобы подсмотреть, чем мы будем там заниматься.

Они поехали дальше. Ограда повернула вправо перпендикулярно бульвару и теперь тянулась вдоль боковой улицы. Кэл свернул на нее и дальше ехал вдоль обнесенного изгородью участка кладбища. Теперь они находились в жилом квартале, состоящем из старых викторианских домов с парадными входами по фасадам. Дома были построены на невысоких холмах, возвышающихся напротив кладбища. В одном из домов в мансардном окне на третьем этаже за занавесками слабо горел свет, но во всех остальных домах было темно. Жители этого квартала жили в таком близком соседстве друг с другом, что постороннюю машину могли немедленно заметить и сообщить о ней в полицию. Кэл выключил передние фары и поехал медленно, приглушив шум мотора.

Проезжая мимо одного из домов, они разбудили спящую собаку, и она залаяла. Кэл затаил дыхание. Однако собака не погналась за машиной и через минуту умолкла. Свет нигде не зажегся.

У тупика, где ограда кладбища делала еще один поворот, Кэл заглушил мотор, и машина бесшумно остановилась.

Они сидели в машине молча. Никто из них не двигался.

— О Боже! — вздохнул наконец Кэл. — Тори… Мне кажется, мы сходим с ума, делая…

— Нет, дорогой. — Она повернулась и нежно погладила его по щеке. — Верить — это не сумасшествие. Мы никогда не узнаем, что планируют боги, но ты тем не менее должен это сделать, мы должны это сделать. Потому что, когда мы это сделаем, мы больше не будем бояться. И сможем вместе строить нашу жизнь.

Он обнял ее и поцеловал долгим и нежным поцелуем.

И вдруг закукарекал петух, и вся с таким трудом собранная смелость улетучилась.

Кэл бросил взгляд в сторону домов. Все окна оставались по-прежнему темными.

— Лучше поторопиться, — сказал он, — пока он снова не начал кукарекать.

Они взяли обе клетки с животными и хозяйственную сумку, в которой лежали другие атрибуты ритуала, и положили их на крышу машины, а сами начали карабкаться на ограду. До верха ограды оставалось всего несколько футов. Хотя каждый прут изгороди оканчивался острием, ограду можно было преодолеть.

Кэл осторожно взобрался на ограду — это было нетрудно сделать благодаря тому, что он был в кроссовках на мягкой и упругой подошве. Он нашел место, куда поставить ногу между остроконечными пиками ограды, осторожно переместился и спрыгнул на землю с высоты одиннадцати футов. Он мягко приземлился на рыхлый дерн.

Тори передавала ему вниз сумку и клетки. Она могла дотянуться до верхушки ограды, находящейся только на расстоянии вытянутой руки от нее, но тогда она все должна была перебрасывать, чтобы Кэл смог поймать. Тори оставила петуха напоследок: она опасалась, что он начнет кукарекать, когда упадет клетка.

Удивительно, но птица не закричала, вероятно, от страха.

Тори начала перелезать через верхушку ограды. Когда она была уже готова прыгать, отворотом брюк она зацепилась за острие решетки. К счастью, она вовремя заметила это и успела освободиться.

— Согни колени… Прыгай! — громким шепотом скомандовал Кэл.

Она спрыгнула и, не удержавшись на ногах, упала, но не ушиблась.

Подобрав клетки и сумку, они начали поспешно удирать между рядами надгробий, пока не очутились в маленькой лощине. Ограду и улицу уже не было видно.

В центре лощины находился мавзолей, его островерхая крыша держалась на столбах, весь мавзолей представлял собой уродливую копию Парфенона. Старая ива цвела рядом на маленькой лужайке. Кэл жестом указал под дерево.

— Здесь расположимся.

— Рядом с греческими храмом? — спросила Тори.

Он не мог понять, серьезно ли она протестовала

или иронизировала над положением, в котором оказалась, стараясь разрядить напряжение. Кэл не принял ее тон. Кто знает, не уязвят ли эти интонации тщеславие богов?

Он сказал Тори, чтобы она продвигалась вперед.

Повсюду были религиозные символы — кресты на верхушках памятников, фигурки Богоматери, стоящие в маленьких часовнях. В конце концов он понял, что надо остановиться в любом месте, где можно найти кусочек свободной земли.

Они подошли к небольшой рощице. Пока Тори разгружала сумку, Кэл при лунном свете попытался прочесть надпись на маленькой металлической табличке на столбике, вбитом в землю. «Эти деревья посажены в память Лайла и Кевина Конвеев, близнецов, родившихся 10 августа 1922 года и погибших в бою на борту крейсера „Аризона“ 7 декабря 1941 года».

Подходящее место для заклинания, подумал Кэл. Если существуют какие-либо духи, которые могут помочь донести послание до богов, то он не мог бы найти ничего лучше духов последней мировой войны.

— Все готово, — сказал Тори, разгрузив сумку.

Они поставили на землю семь больших «святых свечей», по одной для каждого божества из Семи Африканских Владык.

Обатала — отец богов, ему была поставлена его любимая белая свечка.

Для Йомайи, дочери Обаталы, богини всех морей и вод, была поставлена синяя свеча.

Орунле — богу, который владеет «Скрижалями Ифа», была поставлена зеленая свеча.

Элеггуа — вестнику богов, который стоит во всех дверях и воротах, открывает двери благоприятному случаю, была поставлена красная свеча.

Для Оггуна — бога войны и железа, была поставлена коричневая свеча.

Для Ошун — богини любви и золота, была поставлена желтая свеча.

И для Шанго — бога огня, войны, грома и света, была поставлена черная свеча.

Восьмая свеча была сделана из многоцветного воска, в ней смешались все эти цвета — она была поставлена как дань сразу всем семи богам. Точно такая же, какую выбрал когда-то Крис.

Кэл установил свечи по кругу диаметром в семь футов, затем зажег их с помощью длинной лучины из дерева сейба, которую он поджег зажигалкой фирмы «Бик».

При первой попытке зажечь черную свечу она погасла, как только он убрал лучину.

Свеча Шанго — бога, который хотел Криса. Сердце Кэла забилось учащенно. Шанго старался не допустить заклинание. Он с испугом бросил взгляд на Тори, и ему показалось, что она точно знала, о чем он подумал.

— Фитиль, наверное, покрыт воском, — сказала она. Взяв свечку, она ногтем поскребла фитиль. — Попробуй теперь.

На этот раз свеча загорелась, пламя задрожало, а затем ярко вспыхнуло и поднялось вверх необычной оранжевой волной, как будто в воздухе загорелось маленькое облачко летучего газа. Тори вздохнула с облегчением. Свеча горела ярким пламенем только секунду, затем пламя уменьшилось и свеча загорелась ровно.

Но это произошло: он видел знак присутствия Шанго.

Они тихо стояли в темноте, прислушиваясь, как будто бы могли услышать другое предзнаменование. Но ничего не было слышно, кроме шелеста сухих осенних листьев, которые гнал легкий ночной ветерок по дорожкам, усыпанным камнями.

Наконец Тори поставила в круг клетки, пакеты с разными ароматическими травами, две глиняные чаши и термос. Сами они сели друг перед другом, оставив небольшое пространство между собой.

Кэл взял термос. Он был наполнен особым козьим молоком из botánica, которая находилась неподалеку от его квартиры. Он разлил молоко в глиняные чаши. Затем добавил туда разных ароматических трав, высыпая их по очереди из коробок для завтраков с наклеенными на них этикетками с названиями трав. Все названия, кроме измельченного чеснока и гуао, были ему незнакомы, это были просто названия из списка, продиктованного ему Оскаром. Кэл сверил названия, небрежно записанные на бумажке, с этикетками, когда высыпал содержимое из пачек: Анаму… касоте… тартаго… парайсо… альбахака… гуао… ромпе зарагуей… И под конец чеснок.

Все, кто участвовал в обряде, должны были выпить этот настой. Кэл начал первым. Он задержал дыхание, в надежде, что меньше почувствует вкус. Но он чувствовал этот вкус на языке, когда вдохнул, усилив его воздействием воздуха. Не слишком неприятный — кисловатое молоко с земляным привкусом, похожим на вкус заплесневелого хлеба.

Кэл заколебался, перед тем как передать чашу Тори.

— Ты же знаешь, достаточно того, что ты здесь. Ты в самом деле не должна делать все то, что я…

— Я часть этого, — сказала она, взяв чашу из его рук.

Она выпила то, что оставалось в сосуде.

Кэл обратился к своим записям. Следующим шагом было рассыпание в кругу порошка, который назывался «афоше». Когда он спросил этот порошок в botánica, женщина, которая его обслуживала, так подозрительно на него посмотрела, что он поспешил спросить, что это такое. Афоше, сказала она, сделан из пепла разных животных — змей, кур, ящериц, сов.

Рассыпав мелкий черный порошок на землю, Кэл затем помазал свою правую руку мазью bálsamo tranguilo — успокаивающим бальзамом. В правой руке он должен был держать нож для убийства, рукоятка этого ножа была сделана из дерева сейба, а лезвие — из кованного железа, оно выглядело грубым, но было острым, как бритва.

Этот нож он также купил в botánica — только одна эта вещь ему встала в двести долларов. Нож был завернут в кухонное полотенце и лежал в сумке. Кэл развернул полотенце и взялся за рукоятку правой рукой. Маслянистый бальзам не давал возможности крепко ухватиться. «В этом, может быть, и заключается его назначение, — подумал Кэл. — Так затруднить убийство, чтобы только человек с непоколебимой решимостью мог выполнить эту задачу».

А теперь время наступило.

Сердце так колотилось и удары так громко отдавались в ушах, что Кэлу казалось, будто где-то рядом в темноте лопата могильщика трамбовала дерн на свежевырытой земле.

— Сначала черепаху? — спросила Тори, напоминая ему.

— Да, — прошептал он в ответ.

Черепаха сидела в одной клетке с голубем. Тори просунула руку в клетку и вынула оттуда животное. Черепаха тут же спрятала голову под панцирь.

Кэл заколебался перед тем, как взять ее в руки. Уставившись на черепаху, спрятавшуюся под свой панцирь, следуя инстинкту самосохранения, он снова потерял решительность.

И это был двадцатый век!

И он был восприимчивым, рассудительным человеком, рожденным в мире логики и науки.

Как он мог…

Но он знал, что если не сделает этого, то его страх никогда не кончится. Лишь бы одолеть эту близость к безумию, существующую потому, что он ввязался во все это, занялся этой религией. Другого пути у него нет.

— Я должен отрезать ей голову, — сказал он.

— Надо подогреть панцирь, и она высунет голову, — сказала Тори, кивая на одну из свечей.

— О Боже! — Он почувствовал сильную тошноту. Отвернувшись, чтобы не видеть, медленно протянул левую руку, в которой держал черепаху, к свече. Он сжал зубы и закрыл глаза, борясь с тошнотой. Рука, в которой он держал черепаху, дернулась, и он почувствовал, как пламя опалило ему большой палец, но он не пошевелился, перенося острую боль как наказание.

— Сейчас ты можешь это сделать, Кэл, — тихо сказала Тори.

Он опустил левую руку, пока не коснулся земли. Его Глаза по-прежнему были закрыты, и чтобы открыть их, ему понадобилось огромное усилие воли.

Морщинистая шея черепахи была полностью высунута. Черепаха открыла рот, будто испускала бесшумный крик агонии.

Он занес лезвие над ее шеей.

Ему самому хотелось испустить вопль агонии, в крайнем случае что-нибудь проговорить, прочитать молитву — он чувствовал, что должны были быть какие-то слова, которые подтвердили бы, что это ритуал, а не просто злая проделка извращенного существа. Но Оскар не дал ему никаких слов, никаких заклинаний. В этой религии действия означали молитвы. Эти кровавые действия.

Жертвоприношение.

Его рука окаменела. Он был не в силах двигать ею. Он знал, что убить это живое существо означало бы заплатить дань диким древним богам, перейти последнюю границу, разделяющую его мир и вселенную истинно верующего.

— Я не могу, — прошептал он.

— Ты должен это сделать, Кэл, — сказала она, — ради нас. Чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Давай.

Ради нас, подумал он. Ради Криса. Он повторил это, как молитву. Ради Криса. Ради нас.

Он опустил руку и лезвие перерезало чешуйчатую шею черепахи. Голова лежала на земле, рот по-прежнему был открыт. Кровь текла из обрубка, свисающего из-под панциря.

— Быстрее, Кэл, подставь скорее, — Тори протянула вторую глиняную чашу.

Он автоматически сделал так, как она сказала. Его руки и ноги окоченели. Никаких ощущений — во всем теле только тошнота, пока еще контролируемая, но растущая в нем, как нечто твердое, как опухоль, заполняющая его…

Кровь перестала капать в чашу.

Затем она взяла голубя, убаюкивая его в руках с прижатыми крыльями и выпяченной грудью. Он хотел взять его у нее.

— Я подержу его вместо тебя, — сказала она.

На этот раз все было легче. Постыдно легко. Как и было предписано, он вонзил кончик ножа в грудь голубя. Белые крылья окрасились в красный цвет. Тори держала птицу над глиняной чашей, в которой уже была кровь черепахи. Через минуту она положила обмякшую тушку рядом с панцирем черепахи.

Осталось одно животное. Тори повернулась к клетке.

Черный петух стоял боком, в центре, одним золотистым глазом уставившись прямо на Кэла. Его поразило, что птица не кукарекала — не издала ни единого звука с тех пор, как они пришли на кладбище. Это молчание было зловещим и пугающим.

Кэл слегка приоткрыл дверцу и медленно просунул руку внутрь. Петух не шевельнулся. Никакого крика или трепета, когда рука Кэла приблизилась к его шее. Он даже не моргнул своим золотистым глазом.

Кэл раскрыл пальцы, готовясь к захвату.

Внезапно голова петуха дернулась в сторону, и он клювом коснулся кончика одного из пальцев Кэла. В тот же самый момент Кэл почувствовал легкий укол, как будто это была игла, и рефлекторно вынул руку из клетки. Осматривая палец, он убедился, что крови не было. |

— Кэл, — сказала в тишине Тори. — Смотри!

Кэл отвел взгляд от пальца.

Петух сделал два шага по направлению к дверце, которая осталась открытой, после того как Кэл вынул руку. Птица шагнула в третий раз и остановилась около дверцы. Петух покрутил головой в одну и другую сторону, сверля по очереди Кэла и Тори глазами.

Он осторожно поднял одну ногу, шагнул к дверце и опустил голову, как бы готовясь выпрыгнуть из клетки.

— Хватай его! — пробормотала Тори. — Он улетит!

Кэл ничего не сказал, только покачал головой. Птица

не улетит. Это было так же очевидно, как то, что поведение петуха больше не было похоже на поведение домашнего животного: в том, как он выбирался из клетки, было нечто почти человеческое. Кэл знал, что петух отдал себя на заклание.

Освободившись, он прошагал по земле между Кэлом и Тори и сел.

Не было никаких особый инструкций, каким именно образом надо было убить эту птицу. В предписании было сказано только о том, что он должен был умереть последним, затем надо было вырезать сердце и, сжав его, капнуть семь капель крови прямо из сердца в чашу. Кэл читал в записях Кимбелла, что при ритуалах Вуду сантеро часто убивали петухов, откусывая им голову. «От меня нельзя этого требовать, — подумал он. — Должен быть какой-то предел».

Черная птица уселась на землю, теперь ее глаза были закрыты, странным образом создавалось впечатление, что она готова с изяществом принять смерть.

Кэл поднял правую руку над головой, в верхней точке на секунду сделал паузу, а затем вонзил нож в тело, покрытое черными перьями.

Птица закинула назад голову, бросив последний пристальный взгляд, из открытого клюва вырвался пронзительный резкий звук, похожий на глухой человеческий крик, может быть, на крик ребенка. Неземной крик пронесся эхом над всем кладбищем, отражаясь от плоских надгробий.

— Прекрати это! — крикнула Тори. — Прекрати!

И вдруг он пришел в бешенство. Демон проснулся в нем. Он снова и снова вонзал нож в птицу и продолжал кромсать кровавые перья еще долго после того, как крики затихли. До тех пор, пока голос отдавался в его голове.

— Кэл, хватит!

Перед ним на земле было кровавое месиво. Он на мгновение взглянул на него и больше не мог сдерживать тошноту. Пошатываясь, отбросил нож и зашел за угол усыпальницы, где его вырвало.

Он хотел остановиться, не продолжать, оставить это незаконченным и стоял, прислонившись к холодному мрамору, пока Тори не окликнула его:

— Кэл, они могут услышать крик… увидеть машину. Дорогой, если мы не поторопимся… то кто-нибудь может прийти сюда и помешать нам.

Нет, теперь это нельзя бросить. Единственный способ пережить все, что он уже наделал, — это верить, что все это не бесцельно.

Он вернулся назад в круг, образованный свечами, и опустился на колени рядом с Тори, которая уже рылась в тушке петуха, чтобы извлечь сердце. Она нашла его и вырезала.

Держа его над чашей, она сжимала его, как маленькую губку, до тех пор, пока семь капель крови не вытекли оттуда.

Она подняла чашу, минуту повертела ее и затем взглянула на Кэла. Он двинулся, чтобы забрать у нее чашу, но она выпила из нее первой, подавая ему пример.

Кэл смотрел в сторону. Он пожалел, что взял ее с собой. Он знал, что она с ним, чтобы помочь, но ему хотелось быть достаточно сильным, чтобы проделать все самому без посторонней помощи. Ему будет противно вспоминать, что она принимала в этом участие, что она запомнила его таким. Это было похоже на то, будто они вместе совершили преступление. Насколько это их связало, настолько может посеять семена подозрения и отвращения между ними.

— Кэл… ты должен это сделать!

Он почувствовал, как она чашей прикоснулась к его груди и взял чашу в руки. Закрыв глаза, сделал глоток.

Кровь трех существ, которых он принес в жертву. Теплая, слегка солоноватая, не очень-то отличающаяся от вкуса крови, когда он полизал порезанный палец. Он | попытался думать, что это так и есть.

Как того требовало заклинание, он осушил чашу, а затем разбил ее вдребезги о землю.

Все было закончено.

Он встал и взглянул на небо, чувствуя себя, как никогда в жизни, безнадежно и одиноко. Он осквернил себя, свой разум, свою душу ради каких-то странных богов, и теперь он ждал знака от них, что они видели его жертвоприношения и ответят ему. Но звезды над головой были такими же, какими они были тысячелетия, их свет содержал послания, недоступные пониманию людей.

— Нам лучше уйти, — сказала Тори. — Что мы должны сделать со всем этим? — Она посмотрела на следы ритуала.

В инструкции ничего не было сказано, но Кэл знал, что нужно было делать. Знал с тех пор, как в тот день в парке они с Крисом наткнулись на останки животных, принесенных в жертву.

— Оставить, — пробормотал он. — Их просто надо оставить здесь.