Седая Борода

Глава четвертая Вашингтон

В первые мрачные дни пребывания в Спаркоте, когда из собравшейся там толпы складывалась община и чумное лето сменялось дождливой осенью, Чарли Сэмюелс не догадывался, что ему знаком высокий человек с большой лысиной и пышной бородой. В то время люди больше думали о врагах, чем о друзьях.

Чарли прибыл в Спаркот на несколько дней позже Тимберлейна и в подавленном настроении.

Отец Чарли владел небольшой книжной лавкой в одном городке на южном побережье. Эмброз Сэмюелс был довольно мрачным человеком. Когда у него немного улучшалось настроение, он читал вслух миссис Сэмюелс, маленькому Чарли и двум его сестрам, Рут и Рэчел. Читал он старые книги по теологии, которыми был завален третий этаж дома, или произведения старых и унылых поэтов, пользовавшихся столь же низким спросом, как и теология.

Многое из этого мертвого хлама в конце концов прочно засело в голове у Чарли. Даже спустя много лет он мог цитировать отрывки из этих книг, не зная их авторов и помня лишь, как их называл отец: «с золотым образом, ин-кварто“» или «на телячьей коже, ин-октаво“».

Чарли знал, что это неправда. Когда ему было одиннадцать лет, коварный удар судьбы навсегда заронил в его душу мысль о смерти. В тот год человечество поразила лучевая болезнь — в результате намеренного действия, которое люди назвали несчастным случаем. Отец Чарли умер через год от рака.

Магазин продали. Миссис Сэмюелс с детьми переехала в свой родной город, где получила место секретарши. Чарли начал работать с пятнадцати лет. Его мать умерла три года спустя.

Чарли брался за разного рода неквалифицированную работу, стараясь заменить своим сестрам отца. Этот период — конец восьмидесятых — начало девяностых годов — по сравнению с последующим можно назвать и морально, и экономически стабильным. Но с работой Чарли не везло. Его сестры уже поступили на службу и неплохо зарабатывали, а он оставался безработным.

Начало войны стало решающим моментом в жизни Чарли. Ему тогда исполнилось двадцать девять лет. Безумная агония человечества, кровавая борьба наций за немногих оставшихся в живых детей убедили его в одном: есть нечто более высокое, чем человек, если все мироздание не насмешка. Чарли принял крещение в Методистской церкви; его отца такой поступок привел бы в бешенство.

Чтобы избежать призыва в армию, Чарли вступил в Педиатрический Корпус, отделение Проекта Поиска Детей, чьей задачей было спасать жизнь, а не отнимать ее. Он расстался с Рэчел и Рут и оказался в гуще мировой схватки. Тогда же он познакомился с Олджи Тимберлейном.

После революции и выхода Британии из войны в 2005 году Чарли вернулся и разыскал своих сестер.

К своему ужасу, он узнал, что Рут и Рэчел стали проститутками и вполне преуспевали. При этом днем они продолжали работать в каком-то магазине. Чарли закрыл глаза на некоторые вещи, поселился вместе с сестрами и стал защищать их, где и как мог.

Он неплохо справлялся с ролью вышибалы. Между тем при Коалиции наступили тяжелые времена, и позднее, при Правительстве Национального Единства, ситуация не улучшилась. Мир ветшал и погружался в хаос. Заработок сестер был необходим. Дела у них шли хорошо, пока в Англии не распространилась холера.

Чарли забрал сестер из охваченного эпидемией города и повез в сельскую местность. Рэчел и Рут не сопротивлялись: они успели повидать немало ужасов. Последняя страшная сцена — смерть клиента на лестнице — заставила их поспешить к маленькому автомобилю, который Чарли приобрел на свои сбережения.

За чертой города машина сломалась. Оказалось, что в двигателе застрял нейлоновый чулок. Дальше они двигались пешком с мешками за плечами по дороге, которая вела — хотя они этого не знали — в Спаркот. Многие беженцы шли тем путем.

Это исход был поистине ужасен. Среди путников попадались настоящие бандиты; они нападали на своих ближних, перерезали им глотки и завладевали их имуществом. И иного рода разбойник брел по той дороге; он проникал в кровь, разжигал пламя лихорадки и желал только одного: убивать. На Рут он напал в первую ночь, на Рэйчел — в третью; и обе женщины остались лежать в земле под крестами, которые Чарли смастерил из кольев пыльных оград.

Добравшись кое-как до столь сомнительного убежища, как Спаркот и оказав помощь женщине по имени Айрис, которую через восемнадцать месяцев взял в жены, Чарли совершенно замкнулся в себе. Внешний мир перестал его интересовать. В раненом сердце окончательно обосновалась страшная мысль.

Чарли и Тимберлейн изменились очень сильно; неудивительно, что они узнали друг друга не сразу. Шел 2029-й год, и они не виделись больше четверти века — с 2001-го года, когда еще бушевала война и оба служили в Педиатрическом корпусе. Тогда они были в далеких краях — прочесывали опустошенные долины Ассама[4].

Из их патрульной команды в живых остались только два человека. Эти двое по привычке шли «в колонну по одному». Позади шагал капрал Сэмюелс, который нес нэттерджек² — легкое ядерное орудие — вещевые мешки с провизией и канистру с водой. Он двигался, словно сомнамбула, и постоянно спотыкался.

Прямо перед ним покачивалась детская голова и смотрела на капрала невидящими глазами. Левая рука ребенка свисала вдоль бедра человека, на широкой спине которого он лежал. Этот ребенок, худенький мальчик лет девяти с бритой головой, принадлежал племени Нага. Он был без сознания; мухи, роившиеся над его глазами и раной на боку, не причиняли ему беспокойства.

Мальчика нес сержант Тимберлейн, двадцатишестилетний юноша с бронзовым от загара лицом. Тимберлейн был также обвешан различными предметами снаряжения и опирался на длинную палку, спускаясь по лесистому склону в долину.

В Ассаме давно начался засушливый сезон. Деревья, высотой не более девяти футов, стояли словно мертвые, с увядшими листьями. Река на дне долины пересохла, и ее русло превратилось в песчаный чаунг, по которому могли двигаться автомобили и машины на воздушной подушке. Белая пыль, поднятая машинами, оседала на деревьях по обе стороны чаунга, и деревья походили на заброшенные декорации. Сам чаунг ослепительно сиял на солнце.

Когда лес кончился, Тимберлейн остановился и поправил свою ношу на плече. Капрал наткнулся на него.

— В чем дело, Олджи? — устало спросил Чарли, очнувшись от полудремотного состояния и разглядывая бритую голову ребенка. Между короткими щетинками уже отросших волос, словно вши, ползали мелкие мухи. Глаза мальчика, мутные и лишенные выражения, напоминали студень. Перевернутое лицо казалось нечеловеческим.

— У нас гости. — Голос Тимберлейна мгновенно заставил Чарли взбодриться. Перед тем как уйти в горы, они оставили свой транспорт — машину на воздушной подушке — под маскировочной сеткой у подножия небольшого утеса. Теперь возле утеса появилась машина скорой помощи американского производства. Около нее стояли двое, а третий осматривал замаскированный воздухолет.

Сонную тишину этой сцены внезапно нарушила пулеметная очередь. Не задумываясь, Тимберлейн и Чарли упали ничком на землю. Мальчик из племени Нага застонал; Тимберлейн отодвинул его в сторону, поднес к глазам бинокль и стал изучать склон холма слева, откуда доносились выстрелы. В поле зрения попали припавшие к земле фигуры в костюмах цвета хаки; Тимберлейн поймал их в фокус, и они четко обрисовались на фоне белой пыли, которая покрывала кусты.

— Вон они! — прошептал Тимберлейн. — Похоже, те же самые ублюдки. Точно, на них мы и нарвались там за горой. Готовь нэттерджек, Чарли, пора с ними разобраться.

Чарли уже собирал орудие. Внизу в долине один из трех американцев был ранен первой пулеметной очередью и теперь пытался подползти к машине скорой помощи. Двое его спутников скрылись в кустах. Внезапно один из них выскочил из укрытия и побежал в сторону машины. Неприятельский пулемет снова застрочил. Бегущего окутала пыль. Он метнулся в сторону, упал кувырком и исчез в густых зарослях.

— Сейчас! — пробормотал Чарли. Пыль на его лице смешалась с потом и превратилась в грязь. Сморщившись, он установил в нужное положение ствол нэттерджека, потом стиснул зубы и нажал на спуск. Ядерный снаряд просвистел над невысоким склоном.

— Еще давай, скорее! — Тимберлейн, стоя на коленях, заряжал установку. Чарли переключил ее на автоматическую стрельбу и взялся за спусковой крючок. Снаряды, пища, словно летучие мыши, устремились к цели. Маленькие темные фигурки на холме пустились наутек. Тимберлейн достал револьвер и прицелился, но расстояние было слишком велико.

Они лежали и смотрели, как по склону плыло облако дыма. Оттуда донесся чей-то крик. Похоже, только двум врагам удалось уйти и скрыться за гребнем холма.

— Будем спускаться? — спросил Чарли.

— Да, я думаю, они свое получили — больше сюда не сунутся.

Они разобрали установку, забрали ребенка и продолжили свой путь. Когда они приблизились к машинам, оставшийся в живых американец вышел им навстречу. Стройный человек лет тридцати, с темными бровями, которые почти соединялись на переносице, и светлыми волосами, протянул Чарли и Тимберлейну пачку сигарет.

— Ребята, вы очень удачно подошли. Приняли эту делегацию как полагается.

— Очень приятно. — Тимберлейн пожал протянутую руку и взял сигарету.

— Мы с этой шайкой уже познакомились на том склоне, у Мокачандпура — они убили наших товарищей. Так что у нас личные счеты. С удовольствием кинули в них еще пару снарядов.

— Вы, я вижу, англичане. А я американец, Джек Пилбим, Специальный Отряд пятого корпуса. Мы тут проездом. Увидели вашу машину, решили посмотреть, все ли в порядке.

После того как они представились друг другу, Тимберлейн положил раненого мальчика в тень. Пилбим отряхнулся от пыли и пошел вместе с Чарли осматривать своих спутников.

Тимберлейн присел на корточки возле ребенка, приложил лист к его ране, отер пыль и слезы с его лица, смахнул мух. Он оглядел смуглое худенькое тельце, пощупал пульс, и лицо его странно исказилось. Казалось, он пытался проникнуть взором сквозь трепетавшую грудную клетку, сквозь землю, в сердце самой жизни. Но истины он там не нашел — только эгоистичную ложь, рожденную в его собственном сердце: «Никто не любил детей так, как я!»

Вслух Тимберлейн произнес, главным образом обращаясь к самому себе:

— Их было трое на холме. Он и еще две девочки, сестры. Прелестные дети, дикие, как горные козы, и без малейшего изъяна. Девочек убило снарядом — разорвало на части у нас на глазах.

— Гибнет всегда больше. — Пилбим склонился над неподвижно лежавшей фигурой в тени медицинского фургона. — Мои приятели оба готовы. Вообще-то мы не были приятелями. С шофером познакомились сегодня, а Билл только из Штатов, как и я. Но все равно жалко ребят. Поганая война, какого черта мы тут деремся? Ведь люди и так уже скоро все вымрут! Поможете мне перетащить трупы в фургон?

— Мы сделаем не только это, — пообещал Тимберлейн. — Вы ведь, наверно, возвращаетесь в Вокху? Тогда мы можем послужить друг другу эскортом. Мало ли где еще нас поджидают эти ублюдки.

— Отлично. Меня ваша компания вполне устраивает. Не знаю, чем бы все кончилось без вас. Я до сих пор дрожу как лист. Приходите сегодня вечером в лавочку, выпьем за жизнь. Идет, сержант?

Когда они погрузили в фургон еще теплые тела, Пилбим закурил новую сигарету и взглянул Тимберлейну в глаза.

— Одно утешение: эта война положит конец всем войнам. Больше уже некому будет воевать.

лицо его сияло. Он с одобрением взглянул на эмблему Педиатрического Корпуса, украшавшую мундир Чарли.

— Что будете пить… Чарли, не так ли? Я, как видите, опередил вас.

— Я не пью. — Чарли давно уже научился произносить эту фразу уверенным тоном; теперь он добавил с невеселой улыбкой: — Я убиваю людей, но спиртное не пью.

Быть может, оттого, что Джек Пилбим был американцем и Чарли испытывал меньше затруднений при общении с американцем, чем со своими соотечественниками, он добавил в качестве своего рода извинения:

— Мне было одиннадцать, когда Америка и Англия взорвали в космосе эти адские бомбы. А через восемь лет у меня умерла мать, и я — наверное, чтобы как-то возместить потерю — обручился с одной девушкой, Пегги Лин. Она болела, у нее выпали все волосы, но я любил ее… Мы собирались пожениться. Конечно, прошли осмотр, и врачи сказали, что мы бесплодны, как и все остальные… и это все разрушило между нами.

— Я понимаю.

— Может, это и к лучшему. У меня ведь есть еще две сестры, о них нужно было позаботиться. Но с тех пор мне уже ничего не хотелось…

— И вы обратились к религии?

— Да. Хотя тут, наверно, больше самоотречения. Светлые и ясные глаза Пилбима казались более привлекательными, чем его обычно плотно сжатые губы. — Значит, в ближайшие десятилетия с вами будет все в порядке — похоже, самоотречение понадобится всем. А что стало с Пегги?

Чарли посмотрел на свои руки.

— Мы перестали встречаться. И однажды весной она умерла от лейкемии. Я узнал об этом позднее. Пилбим сделал большой глоток и сказал:

— Такова жизнь, как обычно говорят о смерти… — Эта фраза прозвучала совсем не как шутка.

Чарли перевел взгляд на свои ботинки.

— Я был тогда еще ребенком, — сказал он. — Но эта… Катастрофа, кажется, свела меня с ума. У тысяч, миллионов людей началось скрытое помешательство. У некоторых, конечно, и не скрытое. И оно так и не кончилось, хотя прошло уже двадцать лет. До сих пор люди не могут прийти в себя. Потому и война идет — все просто сумасшедшие… Я этого никак не пойму: нам нужно как зеницу ока беречь каждую юную жизнь, а повсюду идет война… Безумие!

С мрачным видом Пилбим наблюдал, как Чарли достал сигарету и закурил. Сигарета была без никотина, и Чарли затянулся с такой силой, что она хрустнула.

— Я смотрю на войну иначе, — сказал Пилбим, заказав еще один «Кентукки Бурбон». — Я вижу здесь экономическую войну. Наверно, это из-за моего воспитания и образования. Мой отец — теперь его уже нет — он был коммерческим директором в «Джэгьюар Рекордс инк», и одним из моих первых слов после «мама» было «оценка кредитоспособности». Экономики всех основных держав постоянно изменяются, и только в одном направлении. Они страдают от весьма серьезной болезни под названием «смерть», и лекарства пока нет, хотя его пытаются изобрести. Промышленные фирмы разоряются одна за другой, даже там, где еще есть охота заниматься производством. А в один прекрасный день пропадет и охота.

— Сожалею, но мне все это не очень понятно, — признался Чарли. — Экономика для меня — темный лес. Я просто…

— Я объясню. О Господи! Я же тоже могу кое-что рассказать. Мой отец умер месяц назад. Вернее, не умер — покончил с собой. Выпрыгнул из окна своего офиса в Лос-Анджелесе с пятьдесят второго этажа. — У Пилбима заблестели глаза; он свел густые брови и медленно положил перед собой на стол сжатый кулак. — Мой старик… Он стал частью «Джэгъюар Рекордс». Фирма держалась благодаря ему, и он держался благодаря фирме. Наверно, он был типичный американец — жил ради семьи и работы, имел разные деловые связи… К черту это! Я хочу сказать другое: ему же не было и пятидесяти… Господи, сорок девять лет — и нет человека.

Фирма обанкротилась, хуже того — устарела. Внезапно состарилась и умерла. А почему? Потому что пропал рынок — они продавали записи Элвиса, Донни, Винса и других поп-звезд. Покупателями были в основном дети, подростки. И вдруг: нет больше детей, нет подростков. Компания предвидела конец; она как будто катилась к обрыву. Год за годом продажа снижалась, издержки росли… И что делать? Разве остается какой-нибудь другой выход, кроме как послать все к черту?

Многие фирмы в таком же состоянии. Мой дядя работает в «Парк Лейн Конфекшнери». Они могут продержаться еще года два-три, но дела идут все хуже. Почему? Потому что основными потребителями их конфет были опять-таки дети и подростки. Теперь рынок мертв — просто не родился. А ведь промышленность — это целая сеть тонко уравновешенных сил. Если выйдет из строя одна часть, все остальное тоже начнет рушиться. И что в таком случае остается? Только одно — держаться, пока можешь, а потом сигануть с пятьдесят второго этажа, как мой старик.

— Вы говорили еще, что у людей пропадает охота, — вежливо напомнил Чарли. Он завидовал Пилбиму, который уже немного опьянел от своего «Бурбона»

— Ну да… Мой отец и его ребята — они боролись, пока оставался малейший шанс. Пытались сберечь хоть что-нибудь для своих сыновей. Мы другое дело, у нас нет сыновей. Что получится, если проклятому бесплодию не придет конец? Нам не захочется работать, если некому будет…

— Унаследовать плоды наших трудов? Я уже думал об этом. Наверно, все об этом думали. Но гены должны скоро восстановиться, после Катастрофы прошло двадцать лет.

— Вроде должны. В Штатах нам говорят, что стерильность пройдет лет через пять-десять.

— То же самое твердили, когда была жива Пегги… Обычная манера британских политиков: им главное — успокоить избирателей.

— Для американских производителей главное, чтобы избиратели покупали товары. И все равно промышленность вылетает в… прошу прощения, черт знает что в голову лезет. Но мне сегодня нужно напиться, Чарли, и вы должны меня простить. Да, система вылетает в трубу. Для того и война — чтобы сдержать падение производства, объяснить нехватку разных вещей, скрыть инфляцию, избавиться от критики, завинтить гайки… Мы живем в адском мире, Чарли! Посмотрите на этих парней — они все покупают смерть в кредит и прекрасно понимают, что делают…

Чарли огляделся по сторонам: пестрое помещение, бар и группы улыбавшихся солдат производили не такое уж мрачное впечатление. И все-таки, похоже, каждый из присутствующих в глубине души знал о существовании ненасытного чудовища, которое уже вылезло из своего логова и пожрало следующее поколение. И по странной иронии судьбы этим бесплодным солдатам не грозила ядерная война. Большие бомбы утратили свое значение через полвека после их изобретения; после Катастрофы 1981 года биосфера стала настолько радиоактивной, что никто уже не мог повысить в ней уровень радиации. Конечно, самые большие армии сохраняли свое стратегическое ядерное оружие, в связи с чем нейтральные страны постоянно выражали протесты. Но воевать чем-то надо было, и поскольку легкое ядерное оружие еще производилось, оно и пошло в ход. Что значит исчезновение еще нескольких видов животных в сравнении с продвижением на сотню миль в глубь территории противника и новой медалью на генеральском мундире?

Чарли отбросил эти мысли, устыдившись их циничности. О Господи, хотя я умираю, позволь мне жить!

Он уже перестал понимать Пилбима и обрадовался, увидев Олджи Тимберлейна.

— Извините, что опоздал, — сказал Тимберлейн, с благодарностью принимая виски с имбирем и льдом. — Я ходил в больницу взглянуть на того ребенка из Мокачандпура. У него сильная лихорадка, и он без сознания. Полковник Хадсон накачал его мицетинином; говорит, все будет ясно к утру. У малыша тяжелое ранение, возможно, придется ампутировать ногу.

— А в остальном он как? — спросил Пилбим. — Я имею в виду: не мутант?

— Вполне нормальный. Тем более жаль, если умрет. А ведь мы ради него потеряли Фрэнка, Алана и Фрогги. Так обидно, что тех двух девочек разорвало снарядом.

— Может, у них еще было не все в порядке с наследственностью, — заметил Пилбим. Он предложил своим собеседникам манильские сигары, но когда оба англичанина отказались, закурил сам. С появлением Тимберлейна Пилбим немного взбодрился и лучше стал следить за своей речью.

— Из всех детей, которых мы находим, девяносто шесть и четыре десятых процента — с разными аномалиями, внешними и внутренними. До вашего прихода мы тут с Чарли мусолили старую тему: безумие нашего мира. Самый яркий пример — два последних десятилетия. Первые пятнадцать лет в Западном мире уничтожались все маленькие уродцы, которые еще рождались у нестерилизованных женщин. Потом наши «великие мыслители» сочли, что уродцы все-таки способны давать потомство и через одно поколение может восстановиться нормальное человечество. И вот теперь мы, как гангстеры, охотимся за детьми по всему миру.

— Нет, нет, так нельзя говорить, — возразил Чарли. — Я согласен, что узаконенное убийство этих… ну даже если их назвать уродцами…

— А как их еще называть? Без рук, без ног, без глаз, с какими-то корявыми конечностями — прямо как на картинах Сальвадора Дали.

— Но они принадлежали к роду людскому, их души бессмертны так же, как и наши. Их убийство — хуже, чем безумие. Но потом мы все же одумались и стали устраивать клиники для детей отсталых народов. Теперь несчастные крошки получают медицинскую помощь, о них заботятся…

Пилбим рассмеялся.

— Извините, Чарли, но вы мне рассказываете о том, чем я сам занимался. Похоже, вы хорошо усвоили официальную пропаганду. Но эти так называемые отсталые народы просто не совершали узаконенных убийств. Они любили своих чудовищ и оставили их в живых. И тогда мы решили воспользоваться их чудовищами, чтобы обеспечить свое собственное будущее. Я уже говорил: это экономическая война. Демократические страны — так же, как и наши приятели-коммунисты, — пытаются любыми средствами создать новое поколение, чтобы кто-то работал на их конвейерах и потреблял их товары… Вот и вся причина этой вонючей войны — мы просто деремся из-за остатков! Черт возьми, безумный мир, господа! Выпьем, сержант! За будущее поколение потребителей — сколько бы у них ни было голов и задниц!

Тимберлейн и Пилбим засмеялись. Чарли встал.

— Мне пора. Завтра мне в караул в восемь утра. Надо еще почистить мундир. Доброй ночи, джентльмены.

Когда он ушел, остальные двое наполнили стаканы и придвинулись ближе друг к другу.

— Похоже, он вроде плачущего Иисуса, — заметил Пилбим.

— Он спокойный парень. В трудную минуту на него можно рассчитывать — я уже сегодня убедился. Вообще, сколько я ни встречал религиозных людей они все твердо знают одну вещь: если они на стороне Бога, значит, их враги на стороне дьявола, и их можно преспокойно к нему отправить.

Пилбим осклабился и взглянул на Тимберлейна сквозь облако табачного дыма.

— А вы не такой.

— Кое в чем да. Я стараюсь забыть, что наших ребят завтра будут отпевать, а Чарли старается это помнить.

— У нас будут хоронить моего напарника и шофера. Мне придется задержаться с отъездом.

Уезжаете?

— Возвращаюсь в Штаты. Доберусь на машине до Кохимы, а там сяду в самолет — и домой, в Вашингтон. Тут моя работа закончена.

— Что у вас за работа, Джек, если не секрет?

— Сейчас я в специальном подразделении Поиска Детей, набираю людей для нового международного проекта. — Он умолк и более пристально посмотрел на Тимберлейна. — Олджи, что, если мы выйдем и подышим свежим воздухом Ассама?

— Я не против.

Снаружи температура резко упала: гарнизон находился на высоте почти десять тысяч футов над уровнем моря. Они инстинктивно ускорили шаг. Пилбим выбросил окурок манильской сигары и втоптал его в землю. Луна висела низко на брюхе неба, словно неопустившееся яичко. Голос единственной ночной птицы подчеркивал безмолвие остальной части мироздания.

— Жаль, из-за этой Катастрофы теперь и в космос почти невозможно полететь, — сказал Пилбим. — Наверно, где-нибудь среди звезд есть лекарство от нашего земного безумия. Мой старик очень надеялся на космос, интересовался всякой литературой. По натуре он оптимист был, поэтому так тяжело воспринял крах. Я рассказывал вашему другу Чарли: мой отец покончил с собой месяц назад. Мне все никак к этому не привыкнуть.

— Смерть отца всегда трудно пережить. Будто теряешь часть самого себя. И так обидно, когда это близкий человек и он еще полон сил.

— Похоже, вы кое-что об этом знаете.

— Да, кое-что. Мой отец тоже совершил самоубийство — как тысячи других людей. Я был тогда ребенком. Не знаю, лучше это или хуже… Вы были в хороших отношениях с отцом?

— Нет. Может, оттого мне так скверно. Я мог сблизиться с ним, но не захотел… Ладно, к черту все это!

Ветер, дувший с более высоких горных склонов, нарастал. Англичанин и американец шагали засунув руки в карманы.

Пилбим молча вспоминал, как отец поощрял его идеализм.

— «Не связывайся с аудиобизнесом, сынок, — говорил он. — Я обойдусь и без тебя. Вступай в Поиск Детей, если хочешь».

Пилбим вступил в эту организацию в шестнадцать лет, когда она только начинала разворачиваться. Самым большим достижением Поиска Детей было устройство трех Детских Центров, в окрестностях Вашингтона, Карачи и Сингапура. Туда с согласия родителей доставляли всех детей, родившихся после Катастрофы, чтобы научить их жить со своими аномалиями и в пораженном кризисом обществе.

Эксперимент проходил не очень удачно. Детей не хватало — одно время на каждого ребенка приходилось по три психиатра. Но все-таки люди прилагали силы и надеялись улучшить ситуацию. Пилбим работал в Карачи и был почти счастлив. Потом дети стали предметом международного спора. В конце концов разразилась война. Когда она достигла самого напряженного момента, Центры в Сингапуре и в Карачи были уничтожены бомбами с орбитальных автоматических станций. Пилбим спасся, получив лишь легкое ранение в ногу, и вернулся в Вашингтон — там он узнал о смерти отца.

После минутного молчания Пилбим сказал:

— Я позвал вас сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Я хочу вам кое-что предложить. Есть одна работа. Настоящая работа, на всю жизнь. Если вы согласитесь, я берусь уладить все дела с вашим командиром.

— Эй, не так быстро! — запротестовал Тимберлейн, разводя руки. — Мне не нужна работа. Я и так работаю — разыскиваю и спасаю детей в этих горах.

— Это настоящая работа — не то, что быть нянькой с пулеметом. Самое ответственное дело, какое только можно вообразить. У меня неплохая интуиция, и я уверен, вы подойдете. Можно устроить так, что завтра вы полетите со мной в Штаты.

— О нет, у меня в Англии осталась одна девушка, и через две недели я должен туда вернуться. Так что не выйдет, спасибо, конечно, за предложение.

Пилбим остановился и повернулся к Тимберлейну.

— Мы доставим вашу девушку в Вашингтон. Деньги — не проблема, можете мне поверить. Послушайте, по крайней мере, в чем суть. Видите ли, с точки зрения социологии и экономики мы живем в очень интересное время, если отнестись к нему беспристрастно. Поэтому одна исследовательская группа заручилась поддержкой корпораций и правительства и взялась изучать и регистрировать все происходящее. Вы вряд ли слышали об этой группе, она образовалась недавно и неизвестна даже прессе. Называется: «Документация Всеобщей Современной Истории — ДВСИ». Нам нужны люди во всех странах. Зайдите к нам и познакомьтесь с Биллом Дайсоном — он руководит проектом в Юго-Восточной Азии, — а потом мы сообщим вам подробности.

— Это же сумасшествие. Я не могу. Вы что, доставите ко мне Марту из Англии?

— А почему бы и нет? Вы знаете, к чему идет Англия с этим новым правительством и военными законами. Вам обоим лучше будет пожить немного в Америке, и вы тем временем пройдете там подготовку. Это серьезный довод, не так ли? — Заметив выражение лица Тимберлейна, он добавил: — Необязательно принимать решение сию секунду.

— Я не могу… А сколько времени мне можно подумать?

Пилбим взглянул на свои часы и почесал в затылке.

— Скажем, до тех пор, пока мы не пропустим еще по одному стаканчику.

Тимберлейн в смущении поднялся по трапу и обернулся, чтобы помахать рукой. Они в последний раз взглянули друг на друга, и Олджи скрылся в салоне самолета.

Реактивная машина оторвалась от взлетной полосы лиловато-синим вечером и по гигантской параболе устремилась к противоположному концу Земли. Западный край планеты заливали солнечные лучи, а далеко внизу тьма смешалась с сиянием множества огней.

Джек Пилбим, Олджи Тимберлейн и Билл Дайсон сидели рядом и говорили сначала очень мало. Дайсон, плотный, коренастый и плешивый, с неизменной добродушной улыбкой, казался полной противоположностью высокому худощавому Пилбиму. Один держался легко и расслабленно, другой пребывал в постоянном напряжении. Дайсон, хотя был от силы лет на десять старше Тимберлейна, производил впечатление зрелого, едва ли не пожилого человека.

— Наша задача, мистер Тимберлейн, быть профессиональными пессимистами, — говорил он. — Думая о будущем, мы не можем позволить себе никаких эмоций. Вам, по-видимому, придется столкнуться с суровыми фактами: если в генетической системе человека повреждены важнейшие элементы, остальная часть системы не сможет их восстановить. И в таком случае молодые люди, вроде вас и этого разгильдяя Пилбима, окажутся последним поколением. Вот почему вы нам нужны: вы опишете предсмертные судороги рода людского.

— Вам как будто нужны журналисты.

— Нет, сэр, нам нужны честные люди. Это не погоня за сенсациями, это образ жизни.

— Скорее, образ смерти, Билл, — заметил Пилбим.

— И того и другого понемногу. Ибо среди жизни мы встречаем смерть, как говорит Вечная Книга.

— Я все еще не понимаю цель проекта. Если люди вымрут, кому он будет нужен? — спросил Тимберлейн.

— Хороший вопрос. Ответ на него есть, и надеюсь, тоже хороший. Наш проект поможет людям двух групп — правда, обе они чисто гипотетические. Одна небольшая группа, вероятно, появится, скажем, в Америке лет через тридцать-сорок, когда в стране воцарится хаос; допустим, они создадут небольшое поселение и обнаружат у себя способность к деторождению. Их дети будут, конечно, почти дикарями; они окажутся оторванными от цивилизации, к которой по праву принадлежат. Записи ДВСИ помогут им связать прошлое и будущее, дадут шанс построить новое разумное общество.

— А вторая группа?

— Похоже, вы не склонны к теоретическим рассуждениям, мистер Тимберлейн. Вам никогда не приходило в голову, что мы не одиноки во вселенной?

Я имею в виду не Творца, после Адама с Евой он едва ли сотворит кого-нибудь еще. Я говорю об обитателях других миров. В один прекрасный день они могут посетить Землю, как мы посещали Луну и Марс. Они станут искать причины «гибели цивилизации» — ведь мы тоже размышляли о погибшей цивилизации марсиан, когда экспедиция Лезерби нашла ее следы. ДВСИ даст пришельцам ответ. И если они извлекут из него полезный урок, тем лучше.

— Есть еще третья гипотетическая группа, — добавил Пилбим, наклоняясь вперед. — Как подумаю о ней, мурашки по спине бегут. Может, конечно, я начитался в раннем возрасте фантастики из отцовской библиотеки. Но если экологическая ниша человека освободится, как бы его место не заняла другая тварь. Сейчас она где-то притаилась, а лет этак через двести возьмет и завоюет планету. — Пилбим рассмеялся.

— Не исключено, Джек, — спокойно кивнул Дайсон. — Есть любопытные данные о воздействии Большой Катастрофы на крупных приматов и других животных. Возможно, гризли или гориллы уже начали ускоренно развиваться.

Тимберлейн молчал. Он не знал, что сказать по этому поводу. Все дело по-прежнему представлялось ему нереальным. Прощаясь с Чарли Сэмюелсом, он был потрясен отчаянием своего друга не меньше, чем внезапной сговорчивостью командира. Тимберлейн выглянул в окно. Кучевые облака скрыли Землю, он находился в Заоблачном Мире Грез…

Там внизу, в темном мире, заканчивалась древняя сомнительная династия: царствующий дом принес самого себя в жертву. Тимберлейн еще не знал, какие чувства может вызвать у него та агония, которую ему предстояло наблюдать.

В аэропорту Боллинг Филд их встретили мягкие лучи осеннего солнца и военный эскорт. Около получаса — к чрезвычайному раздражению Пилбима — заняли медицинский осмотр и проверка документов. Затем электромобиль доставил всех троих вместе с вещами к небольшому серому автобусу с буквами «ДВСИ», который ожидал снаружи.

— Выглядит неплохо, — заявил Тимберлейн. — Я только теперь могу поверить, что все это не какая-то хитроумная ловушка.

— Вы думали, очутитесь где-нибудь в Пекине? — усмехнулся Дайсон.

— И никогда не садитесь в автобус с надписью «ВИКО» или «ОУПД», — предупредил военный охранник, помогая Тимберлейну переносить вещи. — Первое — это что-то вроде «Восточная Интеграция и Культурный Обмен», а ОУПД — несусветная организация под крылом «Вашингтон Пост». Означает «Отдел Унифицированной Помощи Детям». Они развили бурную деятельность, хотя помогать уж некому — детей почти не осталось. В Вашингтоне теперь на каждом углу организация и дезорганизация. Живем тут как в каше из букв. Полезайте, ребята, полюбуемся на дорожные пробки.

Однако, к некоторому разочарованию Тимберлейна, они поехали вдоль восточного берега реки — она была хорошо видна при посадке самолета — и оказались в районе, который, по словам Пилбима, назывался «Анакостиа». Автобус свернул на довольно опрятную улицу и остановился возле одного из новых белых домов, где, судя по звукам, шли отделочные работы.

— Новое помещение, — пояснил Пилбим. — Еще месяц назад тут был дом для малолетних преступников с психическими расстройствами. Но пресловутая Катастрофа полностью устранила эту проблему. Мы избавились от правонарушителей! Теперь здесь будет наша резиденция. Когда увидите плавательный бассейн, сразу поймете, почему в Америке правонарушение было почти профессией! — Он открыл дверь просторного помещения. — Ваша спальня и туалет — за той дверью. Душевая у вас общая с парнем из соседней комнаты, то есть со мной. В конце коридора должен быть бар — и если там еще не полный порядок, ей-богу, будет скандал. Неплохо бы отметить наше прибытие. Встретимся минут через десять, идет?

Курс специальной подготовки сотрудников ДВСИ был рассчитан на шесть недель. В организации поддерживался определенный порядок, однако и на ней сказывался общий хаос.

Во всех крупных городах резко обострились проблемы физического труда; призыв забастовщиков в армию лишь способствовал распространению смуты. Война была непопулярна, и не только из-за недостатка молодого энтузиазма.

С другой стороны, города подвергались бомбардировке. Так называемый «Толстяк Чой» стал излюбленным оружием противника: ускользнувшие от локаторов противовоздушной обороны ракеты распадались над землей и разбрасывали «чемоданы» со взрывчатыми или зажигательными веществами. Впервые население Соединенных Штатов узнало, что такое воздушный налет. Многие горожане эвакуировались в пригороды, но вскоре потянулись назад, предпочитая риск бомбардировки тяготам непривычной жизни; в то же время сельские жители переселялись в города в поисках более высоких заработков. Промышленность находилась в плачевном состоянии, но сильнее всего пострадало сельское хозяйство, и конгрессмены разрабатывали законы, которые позволили бы вернуть людей к земле.

Единственной отрадной вестью в этот период было то, что экономика противника оказалась в гораздо более тяжелом положении, чем американская. За последние шесть месяцев число «Толстяков Чоев» заметно сократилось. В результате оживилась ночная жизнь столицы.

Тимберлейн мог всесторонне ознакомиться с этой ночной жизнью. Официальные лица ДВСИ имели хорошие связи. В течение дня он получил все документы, необходимые для жизни в здешнем бедламе: паспорт с печатью, визу, пропуск на период комендантского часа, разрешение на приобретение обмундирования, разрешение на передвижение в пределах округа Колумбия, а также карточки на витамины, мясо, овощи, хлеб, рыбу и сласти. Во всех отношениях — за исключением свободы передвижения — приезжим как будто отдавалось предпочтение перед местными жителями.

Тимберлейн редко предавался самоанализу. Поэтому он никогда не спрашивал себя, в какой степени на его решение вступить в ДВСИ повлияло обещание доставить к нему любимую девушку. Во всяком случае, ему не пришлось по этому поводу оказывать давление на Дайсона.

Через четыре дня Марта Броутон, покинув маленький осажденный остров неподалеку от Европейского континента, прилетела в Вашингтон.

Марте Броутон было двадцать шесть лет. Как и Тимберлейну. Она повсюду привлекала к себе внимание, и не только потому, что принадлежала к числу самых молодых женщин мира, но еще и благодаря непринужденной манере держаться. Тогда Марта с гордостью носила густые, рассыпавшиеся по плечам волосы пепельного цвета. Лишь самые близкие знакомые могли заметить, что ее брови нарисованы — у нее не было своих бровей.

Когда произошла Большая Катастрофа, Марта — тогда еще шестилетняя девочка — заболела лучевой болезнью, но, в отличие от многих своих ровесников, выжила. Однако волос она лишилась и оставалась лысой все школьные годы; необходимость долгое время защищаться от насмешек развила в ней остроумие. На двадцать первом году жизни у нее на голове появился пушок; вскоре ее красоту было уже невозможно не заметить. Тимберлейн, один из немногих, знал, какие глубокие шрамы остались у Марты после той болезни.

Пилбим и Тимберлейн проводили ее в женское общежитие через два квартала от резиденции ДВСИ.

— Вы уже подействовали на Олджи, — сказала Марта Пилбиму. — Он почти перестал произносить длинное «а» и с таксистом говорил совсем как американец. Что дальше будет?

— Возможно, пропадет английская щепетильность в отношении поцелуев на публике, — предположил Тимберлейн.

— Ей-богу, если вы называете публикой меня, то я могу и удалиться, — усмехнулся Пилбим. — Я понимаю тонкие намеки не хуже любого другого. Если захотите найти меня, спускайтесь в бар.

— Мы недолго, Джек.

— Мы не очень долго, Джек, — поправила Марта. Когда дверь закрылась, они прильнули друг к другу губами и всем телом. Так они стояли некоторое время, разговаривая в промежутках между поцелуями. Потом Тимберлейн отошел в другой конец комнаты, принял задумчивую позу, взявшись рукой за подбородок, и стал расхваливать ее ноги.

— Какие великолепные, геометрически правильные очертания! — восклицал он.

— Кто бы мог подумать, что мы встретимся за океаном, — сказала Марта. — Олджи, это удивительно. Какая невероятная вещь случилась! Разве это не чудесно? Отец пришел в ярость, когда узнал, — прочитал мне целую проповедь о легкомыслии молодых женщин своим самым строгим голосом…

— Но конечно же его восхитила твоя решимость! Впрочем, его проповедь была справедлива, если он подозревал, что тебя тут ждет какой-то американский парень.

Марта открыла сумку и принялась расставлять на туалетном столике всевозможные пузырьки и коробочки, постоянно поглядывая на Тимберлейна. Потом она занялась своим лицом.

— Все-таки любая судьба лучше, чем смерть! Но что тут происходит? И что это за ДВСИ, почему ты туда вступил? И чем я могу помочь?

— Я тут прохожу шестинедельную подготовку. Самые разные курсы — вообще, эти ребята умеют работать! Современная история, социология, экономика, геополитика, еще какая-то новая наука — они ее называют «экзистенциология», функциональная психология — и так далее. Кое-какие практические предметы, например, управление разными машинами. И два раза в неделю ездим в Рок-крик-парк; там специалист по дзюдо дает нам уроки самообороны. Трудновато, но мне нравится. По крайней мере, чувствуешь, что все это очень важно. К тому же не надо воевать — значит, в жизни опять появляется какой-то смысл.

— Ты, похоже, с головой ушел в эти дела, дорогой. А на мне будешь отрабатывать приемы самообороны?

— На тебе — нет, может быть, какие-нибудь другие виды борьбы. Но я подозреваю, ты тоже здесь не случайно. Об этом надо расспросить Джека Пилбима. Пойдем к нему — кстати, отличный парень, он тебе понравится.

— Уже понравился.

Пилбим сидел за условленным столиком в баре общежития и беседовал с рыжеволосым существом. Увидев Марту и Тимберлейна, он неохотно оторвался от своего занятия, снял свой плащ со спинки стула и подошел к ним.

— Имейте в виду, только работа превращает Джека в тупицу, — заявил он. — Куда мы поведем теперь леди — нельзя ли взять туда же мою рыжеволосую приятельницу?

— Я уже привела себя в порядок, так что теперь предаю себя в ваши руки.

— Не в буквальном смысле, разумеется, — добавил Тимберлейн.

Пилбим кивнул:

— У меня есть инструкция, полномочия и желание, пока вы здесь, водить вас по Вашингтону, поить и кормить.

— Будь осторожна, дорогая, здесь развлекаются так же интенсивно, как работают. ДВСИ будет из кожи вон лезть, чтобы ублажить своих сотрудников, прежде чем бросить их на изучение конца света.

— Тебе пора уже выпить, старый ворчун, — немного натянуто улыбнулся Пилбим. — Позвольте вам представить мою приятельницу, а потом поедем. Пожалуй, для начала мы могли бы посетить шоу Дасти Дайка. Дайк — это Нелепый Комик.

Рыжеволосая девица охотно присоединилась к компании, и они выехали в город. Светомаскировка, характерная для прежних войн, теперь не применялась. Никакое затмение не мешало вражеским ракетам находить цели. Улицы Вашингтона заливало неоновое сияние, поскольку рекламный бизнес процветал. Разноцветные огни мелькали на отмеченных следами болезни лицах мужчин и женщин, которые устремлялись к дверям кабаре и кафе. Черный рынок продуктов и напитков поражал изобилием; не хватало как будто только мест для стоянки. Эти лихорадочные вечера неизменно завершали напряженные рабочие дни сотрудников ДВСИ. Только на третий вечер после своего прибытия в Вашингтон, кабаре Трог», где выступал Дасти Дайк, — тогда Пилбиму впервые удалось достать билеты на представление этого комика — Марта решилась задать волновавший ее вопрос.

— Джек, благодаря тебе мы прекрасно проводим время, а мне даже как будто нечем отплатить. Могу я что-нибудь сделать? По правде говоря, мне неясно, почему меня сюда пригласили.

Не переставая гладить руку своей очередной приятельницы, темноволосой зеленоглазой красотки, Пилбим ответил:

— Тебя пригласили, чтобы составить компанию некоему Олджи Тимберлейну, хоть он и не заслуживает такой благодати. И ты уже присутствовала на некоторых его занятиях. Разве этого недостаточно? Забудь про все и развлекайся. Выпей еще. Усиленное потребление патриотично.

— Я развлекаюсь, но мне хочется знать, не могу ли я что-нибудь сделать.

Пилбим подмигнул своей зеленоглазой подружке:

— Это тебе лучше узнать у Олджи, детка.

— Я очень упряма, Джек. Я хочу получить ответ.

— Пойди и спроси Билла Доусона. Это его забота. А я просто плейбой в ДВСИ — меня называют Теплым Душем. И в следующую среду мне, может, опять придется лететь в далекие края.

— Но, дорогой, ты же говорил… — возмутилась зеленоглазая красотка. Пилбим приложил палец к ее блестящим губам.

— Тс-с, моя крошка, твой Дядюшка Сэм должен быть прежде твоего Дядюшки Джека. Но сегодня, поверь мне, первым будет Дядюшка Джек — в переносном смысле, конечно.

В зале померкли огни, послышалась барабанная дробь. Затем наступила тишина, и Дасти Дайк, проплыв по воздуху на огромной долларовой банкноте, приземлился на сцене. Это был почти устрашающе обыкновенный человек невысокого роста, в помятом костюме. Он заговорил монотонным хрипловатым голосом:

— Как видите, я оставил свой старый трюк, который состоял в том, чтобы не пользоваться никакими трюками. Не в первый уже раз экономика этой страны сыграла со мной — а я с ней — злую шутку. Добрый вечер, леди и джентльмены, и это так, а не иначе, потому что он может оказаться для вас последним. В Нью-Йорке — а я прибыл оттуда, и налоги там столь высоки, что мне пришлось воспользоваться парашютом, — так вот, в Нью-Йорке очень любят партии, в чьих программах значится Конец Света. Потрите друг о друга два моральных принципа — получится черт знает что. Потрите черт знает что черт знает чем — получится то, о чем ему тоже известно. Но догадывается ли он, что стало с сенатором Малгрейвом? — Последняя реплика вызвала жидкие аплодисменты. — О, я вижу, некоторые из вас слышали о сенаторах? Когда я прибыл сюда, друзья мне сказали — а друзья это люди, которые могут поставить вам одну выпивку и выдержать вас в течение одного вечера, — так они сказали мне, будто в Вашингтоне население политически неграмотно. Точнее говоря, они выразились иначе: никто, мол, больше не ходит фотографировать статуи в Белом Доме. Но может быть, состояние политики не так важно, как состояние граждан? По крайней мере, они не беднее, чем пайщики фирмы, торгующей контрацептивами.

— Я не слышу, что он говорит, или ничего не понимаю, — прошептала Марта.

— Мне тоже кажется, это не очень остроумно, — согласился Тимберлейн.

Положив руку на плечо своей приятельницы, Пилбим пояснил:

— Тут и нет ничего остроумного. Только нелепость — так это называют. — Тем не менее сам он расплывался в улыбке, подобно многим другим зрителям. Заметив это, Дасти Дайк предостерегающе покачал пальцем — до сих пор он не сделал ни одного жеста.

— Улыбаться нет смысла, — продолжал он. — Мне доподлинно известно: все вы сидите тут голые под своими одеждами, но вам меня не смутить — я хожу в церковь и каждое воскресенье слушаю проповедь. Мы — порочная и беспутная нация; я говорю это с не меньшим удовольствием, чем священник. И я не могу сказать ничего плохого о моральных принципах, кроме того что они устарели.

Жизнь ухудшается с каждым днем. В Калифорнии Верховный суд перестал осуждать преступников на смерть — теперь их осуждают на жизнь. Как сказал один человек: невинности уже нет, есть лишь нераскрытое преступление. За последний месяц только в штате Иллинойс совершено столько тяжелых сексуальных преступлений, что мы уже можем считать себя потенциальными жертвами.

Будущее человека беспросветно черно — не подумайте, будто это просто излюбленная краска моего воображения. Однажды два сексуальных преступника обсуждали свои делишки в Чикаго. Один из них, Бач, говорит: «Слушай, Сэмми, что тебе больше по душе — убивать женщину или думать об убийстве?» — «Сам не знаю, Бич, а тебе?» — «Все время думать о том, как я убиваю женщину!» — «А почему?» — «Тогда попадаются более романтичные женщины».

Еще несколько минут человек с детским лицом и в сомнительном костюме отпускал свои сомнительные шутки. Потом он скрылся — в зале зажегся свет, и раздались аплодисменты.

— Выпьем еще, — предложил Пилбим.

— Это же ужасно! — возмутилась Марта. — Просто пошлость какая-то!

— Его надо послушать хотя бы раз пять, чтобы оценить, — сказал Пилбим. — Он — голос нашей эпохи; вот в чем секрет его успеха.

— Он вам понравился? — спросила Марта зеленоглазую девушку, — Ну, я думаю, да. То есть с ним как-то уютнее становится.

Но смотри, не ошибись. Я хочу сказать, что ты теперь достаточно взрослый и должен знать, какую большую ошибку я совершила, когда вышла за твоего отчима. У Кейта есть положительные стороны, но он ужасно ненадежный человек; иногда я просто жалею, что не умерла. Не хочу вдаваться в подробности.

Он все сваливает на нынешние времена, но это слишком простое объяснение. И еще он говорит, что здесь будет революция. Страшно даже подумать. Как будто мало нам Катастрофы и этой ужасной войны, теперь еще грозит революция. Ведь у нас никогда их не было — не то что в других странах. Поистине живешь, как на вулкане».

Последняя фраза напомнила Тимберлейну его собственные мысли. В Вашингтоне тоже день и ночь действовал незримый вулкан, который в соответствии с мрачными предсказаниями ДВСИ должен был уничтожить все и всех. Действие этой жуткой стихии проявлялось не только в постоянном разрушении экономики, очередях за супом в центре города и лихорадочных распродажах после крушения некогда могучих финансовых империй, но также и в волне убийств и сексуальных преступлений, с которыми не могли справиться власти. Эта волна грозила поглотить и Марту с Тимберлейном.

В тот день, когда пришло письмо Патриции Тимберлейн, Олджи и Марта отправились на вечеринку, устроенную летчиком, приятелем Билла Дайсона. Вечеринка была буйная, и они вернулись глубокой ночью.

Утром Марта рано появилась в комнате Тимберлейна. Он стоял в пижаме и брился. На полу в беспорядке валялась одежда. Марта подошла к окну, отдернула занавески и, повернувшись к Тимберлейну, сказала, что ей в общежитие кто-то принес цветы.

Он покосился на нее и спросил:

— И вчера утром, кажется, было то же самое?

— Да, целая корзина орхидей, и вчера и сегодня. Они, наверно, стоят сотни тысяч.

Он выключил бритву и мрачно посмотрел на Марту. Лицо его было бледно.

— Довольно странно, а? Я их тебе не присылал.

— Я знаю, Олджи. Ты не можешь себе такое позволить. Я видела цены на цветы в магазинах — они и так высокие, плюс государственный налог, входной налог, налог на продажу, потом то, что в общежитии называют ОНР, Общий Налог на Разочарование, и Бог знает, какие еще. Поэтому вчерашние я уничтожила — я ведь знала, они, не от тебя. Просто сожгла их и постараюсь больше об этом не думать.

— Ты их сожгла? Каким образом? Я тут нигде еще не видел открытого пламени — разве только в зажигалке.

— Не будь таким тупым, дорогой. Я их спустила в мусоропровод, а все, что туда попадает, сжигается в подвале общежития. А сегодня утром опять такая же корзина, и опять без записки.

— Может быть, это она и есть — с любовью от парня из подвала.

Они все свели к шутке. Однако на следующее утро еще одна корзина с цветами была доставлена в общежитие для мисс Марты Броутон. Тимберлейн, Пилбим и заведующая хозяйством общежития пришли посмотреть на подношение.

— Орхидеи, розы, фиалки, летние крокусы — кто бы он ни был, у него неплохие возможности для выражения чувств, — заметил Пилбим. — Во всяком случае, уверяю тебя, Олджи, это не моя работа. Жалованья в ДВСИ на орхидеи не хватит.

— Это меня очень беспокоит, мисс Броутон, — заявила заведующая хозяйством. — Вы должны быть осторожны, дорогая моя, тем более что вы иностранка. Помните, теперь нет девушек моложе двадцати — обычно за такими прежде охотились пожилые люди. Сейчас нужно беречься всем, кому меньше сорока. Эти богатые старцы привыкли, так сказать, собирать урожай, пока светит солнце. Теперь солнце идет к закату, и они только и думают, как бы не опоздать к последней жатве. Вы меня понимаете?

— Сам Дасти Дайк не выразился бы яснее. Спасибо за предупреждение, мэм. Я буду предельно осторожна.

— А я пока позвоню торговцу цветами, — сказал Пилбим. — Почему бы нам не разжиться кругленькой суммой за счет этого любвеобильного болвана?

Пилбим должен был покинуть Вашингтон на следующий день. Дайсон передал ему приказ: Пилбима направляли на другой участок боевых действий, на сей раз в центральный Саравак. Во второй половине дня он подготавливал снаряжение и делал необходимые прививки в центре города, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Пилбим позвонил по телефону Тимберлейну, который в это время слушал лекцию о пропаганде и массовых иллюзиях.

— Слушай, Олджи, я, наверно, задержусь из-за этого налета. Вы с Мартой езжайте прямо в «Тезаурус» и приступайте без меня, а я уж потом к вам присоединюсь. Там же можно будет и перекусить, хотя Бейб Линкольн кормит лучше — это в том же здании, внизу.

— Мне уже пора следить за количеством калорий, — усмехнулся Тимберлейн, похлопывая себя по животу.

— Кстати, я тут познакомился с одной особой — это нечто сногсшибательное. Пластичная, как воск, и зовут ее Кориандр. Интересно, какие у тебя будут глаза, когда ты ее увидишь.

— Сгораю от нетерпения. А она замужем или одна?

— С ее энергией и талантом она способна и на то, и на другое.

Они перемигнулись и закончили разговор.

С наступлением темноты Тимберлейн и Марта взяли такси и поехали в город. Как выяснилось, противник выпустил две ракеты — одна из них взорвалась над почти заброшенной сортировочной станцией железной дороги, другая вызвала большие разрушения в густонаселенном пригородном районе Кливленд-парк. На тротуарах теперь встречалось больше полицейских, чем военных. «Толстяк Чойм» многих заставил остаться дома, и потому улицы были не столь многолюдны, как обычно. Возле «Тезауруса» Тимберлейн вышел из машины и стал рассматривать фасад клуба. Его украшали аллегорические барельефные фигуры: Немногие Избранные, Расцвет Сил, Славная Компания, Сливки Общества, Элита, Соль Земли, Великолепные, Созвездие Знаменитостей, Лучшие Люди. Улыбнувшись, Тимберлейн повернулся, чтобы заплатить таксисту.

— Эй ты! — закричал он.

Такси, в котором осталась Марта, выкатилось на дорогу, обогнало какой-то частный автомобиль и свернуло в боковую улочку. Тимберлейн выбежал на проезжую часть. Завизжали тормоза. Большой лимузин остановился в нескольких дюймах от Тимберлейна, из кабины высунулся красный от бешенства водитель и обрушился на него с проклятиями. Сзади послышался треск; водитель лимузина оглянулся и разразился еще более яростной бранью. Когда подошел полисмен, Тимберлейн схватил его за руку.

— У меня похитили девушку. Какой-то тип только что увез ее.

— Таких случаев сколько угодно. Смотреть, конечно, за ними надо.

— Ее увезли насильно!

— Пойди и расскажи сержанту, парень. Думаешь, у меня тут мало забот? Надо вот сдвинуть теперь этот дворец на колесах. — Он поднял большой палец, останавливая патрульную машину. Тимберлейн направился к ней, закусив губу.

В тот вечер в одиннадцать часов Дайсон говорил:

— Послушай, Олджи, нам тут больше нечего делать. Полиция нам сообщит, как только появятся сведения. Пойдем перекусим где-нибудь, а то у меня желудок разорвется.

— Это наверняка тот самый подонок, который присылал ей цветы, — в очередной раз повторил Тимберлейн. — Цветочный магазин должен вывести полицию на след.

— Они ничего не узнали от менеджера магазина. Если бы ты запомнил номер такси.

— Я помню только, что оно было желто-розовое. И надпись спереди: «Такси Антилопа». Черт возьми, ты прав, Билл, — давай пойдем и перекусим.

Когда они покидали полицейский участок, старший офицер сказал с сочувствием:

— Не беспокойтесь, мистер Тимберлейн, мы разыщем вашу невесту к утру.

— Почему этот человек говорит так уверенно? — раздраженно спросил Тимберлейн, садясь в машину Дайсона. Хотя и Дайсон, и Джек Пилбим, который побывал в участке раньше, сделали все, что могли, Тимберлейн почему-то сердился и на них. Он ощущал себя слишком уязвимым в этой хотя и симпатичной ему, но чужой стране. Стараясь справиться со своими эмоциями, он хранил молчание, пока они с Дайсоном не подъехали к ближайшей круглосуточной закусочной. Там они заказали гамбургеры с острым красным перцем и горчицей. Гамбургеры были из синтетики, но вкусные.

— Слава Богу, что есть перец, — осклабился Дайсон. — Хоть немного огня появляется в этих опилках. Я вот думаю: ученые там, в своих лабораториях, все пытаются найти средство от бесплодия, бешеные деньги расходуют — а может, выяснится, что перец и есть то самое чудодейственное средство?

— Вероятно, — согласился Тимберлейн. — Но, держу пари, раньше они изобретут синтетический перец.

После последней порции спиртного он лег и сразу уснул. Проснувшись на следующее утро, он первым делом позвонил в полицейский участок, но ничего нового не узнал. В мрачном настроении он умылся, оделся и спустился в холл, чтобы забрать свою почту.

В ящике лежал доставленный частным образом конверт. Вскрыв его, Тимберлейн обнаружил записку следующего содержания:

«Если хочешь получить обратно свою девочку, загляни в издательство «Терпение Господне». Приходи один и не вздумай сообщать полиции».

Тимберлейн, забыв про завтрак, сломя голову помчался к ближайшей телефонной будке и принялся листать телефонный справочник. Действительно, такое издательство существовало, в книге был указан адрес и старинный — без видео — номер. Позвонить туда сначала или сразу ехать? Проклиная охватившую его нерешительность, Тимберлейн набрал номер, но не получил ответа.

Поспешно вернувшись в свою комнату, он написал записку Пилбиму с адресом издательства и оставил ее на подушке своей незаправленной кровати; потом сунул в карман револьвер.

Он прошел до конца улицы, поймал такси и велел водителю ехать как можно быстрее. В одном месте, на мосту Анакостиа, движение оказалось весьма оживленным: в столице начинался деловой день. Даже несмотря на войну и кризис, Вашингтон сохранял свою красоту. Капитолий, вокруг которого на лужайке появились многочисленные аварийные пункты, и белокаменные здания на Пенсильвания-авеню заблистали под ясным утренним небом. Эти основательные и гармоничные архитектурные формы придали Тимберлейну немного уверенности.

Потом они направились к северу, и величественный благородный образ разрушился. Здесь уже явно проявились свойственные эпохе беспорядок и ненадежность. Повсюду снимали старые вывески и вешали новые. Собственность быстро меняла хозяев. Фирменные фургоны и военные грузовики увозили и привозили мебель. Некоторые здания пустовали по той или иной причине. Кое-где встречались даже покинутые улицы, словно их обитатели бежали от какой-то заразы. На одной из таких улиц Тимберлейн заметил офисы дальних авиалиний и туристических бюро Дании, Финляндии, Турции; окна там были закрыты шторами. Частные путешествия давно прекратились; крупные авиалинии перешли под управление Объединенных Наций и использовались для доставки медикаментов жертвам войны.

Некоторые районы заметно пострадали от бомбардировок, хотя следы разрушений обычно прикрывали большие рекламные щиты. Как и все крупные города мира, Вашингтон за своей улыбкой таил гнилые пустоты, которые некому было заполнить.

— Вот твой адрес, приятель, только не похоже, чтобы кто-нибудь был дома, — заметил водитель такси. — Мне подождать тут?

— Нет, спасибо. — Тимберлейн расплатился с водителем, и тот уехал.

Издательство «Терпение Господне» помещалось в унылом и претенциозном здании начала прошлого столетия. На окнах были налеплены объявления: «Продается». Дверь главного входа виднелась за раздвижными железными воротами с тяжелой цепью и висячим замком. О характере деятельности издательства свидетельствовали таблички у входа. Здесь издавалась в основном религиозная литература для детей: такие журналы, как «Путеводная звезда для мальчиков», «Наставление для девочек», «Детский воскресный журнал», более популярные серии типа «Библейские приключения», «Евангельские приключения», «Истории из Священного Писания», а также учебное издание «Хрестоматия Терпения». Какая-то оторванная афиша скользнула по ступеням крыльца и обернулась вокруг ноги Тимберлейна. На противоположной стороне улицы высился большой многоквартирный дом. Тимберлейн оглядел окна, пытаясь выяснить, не наблюдает ли за ним кто-нибудь. Пока он там стоял, несколько человек поспешно прошли мимо, не глядя на него.

Тимберлейн прошел вдоль фасада и свернул на маленькую дорожку вдоль высокой стены, усеянную мусором. Он сунул руку в карман и взялся за рукоятку своего револьвера — с удовольствием ощутил в себе первобытную дикую ярость: ужасно хотелось расквасить кому-нибудь физиономию. Дорожка вела к мусорному баку на заднем дворе. В узком проходе между стен пожилой негр запускал воздушного змея и, запрокинув голову, смотрел, как он реет над крышами.

Не доходя до мусорного бака, Тимберлейн заметил еще один вход в здание издательства. Дверь была сломана и приоткрыта; в верхней ее части остались обломки двух прямоугольных стекол. Тимберлейн задержался, прислонившись к стене и вспоминая уроки уличного боя, затем пинком распахнул дверь и ворвался внутрь.

Оказавшись в сумрачном помещении, он внимательно огляделся по сторонам. Ни малейшего движения, ни малейшего шороха. Тишина. Большая Катастрофа резко снизила численность крыс. Почти столь же тяжелый урон понесло кошачье племя, остатки которого истребляли люди, жаждавшие мясной пищи; если бы крысы снова расплодились, бороться с ними было бы труднее. Однако в этом мрачном здании кошки явно остались бы без дела.

Тимберлейн находился в заброшенном магазине. Даже старый плащ на вешалке свидетельствовал о запустении. Толстый слой пыли покрывал кипы детской религиозной литературы; ее покупатели либо погибли, либо не имели возможности появиться на свет. Новыми тут были лишь отпечатки ног на полу.

Следуя этим отпечаткам, Тимберлейн пересек комнату и по коридору прошел в главный холл, слыша лишь звук своих шагов. Над грязной дверью, за которой смутно виднелись прохожие на улице, был водружен бюст с надписью на мраморе: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне».

— Пустили уже, — мрачно пробормотал Тимберлейн. Он принялся обследовать холл, двигаясь все более свободно. Затхлый дух царил здесь, словно проклятие. Под незрячим взглядом мраморного основателя Тимберлейн осматривал лестницу.

— Я тут, ублюдки! Где вы? — крикнул он. — Что вы сделали с Мартой? — Звук собственного голоса испугал его. Он застыл, прислушиваясь к раскатам эха в шахте лифта, потом достал оружие и стал подниматься по ступеням.

На верхней площадке он остановился. По-прежнему тишина. Он прошел по еще одному коридору до какой-то двери и распахнул ее, уронив старую школьную доску и пюпитр. Судя по всему, здесь было нечто вроде учебного класса. Тимберлейн выглянул в окно на задний двор с мусорным баком и попытался отыскать старого негра с воздушным змеем, вспомнив о нем почти так, как вспоминают о друге. Но старик исчез; по крайней мере, его не было видно. Никого не было видно — ни человека, ни собаки.

«Боже, вот что значит остаться одному на всем свете», — подумал Тимберлейн. И следом явилась другая мысль: «Пора уже привыкать к этому, парень: в один прекрасный день ты действительно можешь остаться один».

Он никогда не был особенно склонен к фантазиям; хотя на протяжении почти всей его жизни различные события напоминали ему о вероятной гибели человечества, молодой оптимизм избавлял Тимберлейна от тягостных дум. Он верил, что ситуация исправится естественным путем (ведь природа уже восстанавливалась после стольких катастроф) или упорная работа ученых завершится открытием какого-нибудь спасительного средства (не зря же в ведущих странах на такие программы затрачиваются миллиарды долларов). Трезвый пессимизм проекта ДВСИ положил конец подобным упованиям Тимберлейна.

Теперь он ясно видел, что подобные ему существа начали вымирать. С каждым годом число живых сокращается, и, значит, вокруг множатся пустые комнаты — словно соты гигантского улья, который не посещают пчелы. Придет день, когда он останется единственным чудовищем в лабиринте этих бесчисленных комнат, и только его глухие шаги будут там слышны.

В облике комнаты, словно на лице инквизитора, Тимберлейн прочел свою судьбу. Он открыл рот, чтобы крикнуть или глотнуть воздуха, словно утопающий. Только одно существо могло разделить с ним эту судьбу и сделать будущее сносным.

Он побежал по коридору, опять слыша гулкое эхо своих шагов.

— Это я — Тимберлейн! Есть здесь кто-нибудь, Бога ради?

И, совсем рядом послышался голос:

— Олджи, о, Олджи!

Она лежала в наборном зале среди обломков полиграфических матриц. Здесь, как и в остальных помещениях здания, были все признаки давнего запустения. Ее привязали к опорам тяжелой металлической скамьи, на которой в беспорядке валялись свинцовые гранки, и Марта не могла освободиться. Как выяснилось, она пролежала там всю ночь.

— Как ты? С тобой все в порядке? — без конца спрашивал Тимберлейн, выдернув пластиковые ремни, которыми она была привязана, и растирая ее затекшие руки и ноги.

— Я в полном порядке, — сказала Марта и всхлипнула. — Это был просто джентльмен, он не изнасиловал меня! Наверно, мне повезло. Он не изнасиловал меня.

Тимберлейн обнял ее. Несколько минут они неподвижно сидели на замусоренном полу, радостно ощущая живую теплоту тел друг друга.

Потом Марта нашла в себе силы рассказать, что с ней произошло. Таксист, похитивший ее у клуба «Тезаурус», проехал всего несколько домов и остановился у частного гаража. Вероятно, она могла бы узнать то место, во всяком случае, хорошо запомнила моторную лодку на крыше. Марта была очень напугана и, когда таксист попытался вытащить ее из машины, стала сопротивляться. Потом появился другой человек; лицо его скрывала белая повязка, и он держал тряпку с хлороформом. Общими усилиями двое мужчин прижали эту тряпку к лицу Марты, и она потеряла сознание.

Очнулась она в другой, довольно большой машине. По-видимому, они ехали по пригородному району: за окнами виднелись деревья и маленькие домики. Рядом неподвижно лежала другая девушка. Но тут человек на переднем сиденье заметил, что Марта приходит в себя, и снова усыпил ее хлороформом.

В следующий раз Марта пришла в себя в спальне. Она лежала в кровати рядом с той самой девушкой, которую видела в машине. В комнате, где они находились, отсутствовали окна — очевидно, она представляла собой часть большого помещения, разделенного перегородкой на две половины. Пришла смуглая женщина и отвела Марту в другую комнату. Там она увидела человека в маске и с его разрешения села на стул. Этот человек сказал, что ей очень повезло и вовсе нечего бояться. Его босс влюблен в свою пленницу и будет хорошо с ней обращаться, если она пожелает жить с ним; цветы же он прислал, дабы подчеркнуть честность своих намерений. Несмотря на негодование и страх. Марта держалась спокойно.

Потом ее привели в третью комнату, где сидел человек в причудливом длинном плаще с капюшоном. У него было худое лицо с укороченным подбородком, который казался серым на ярком свету. Когда Марта вошла, «босс» поднялся и заговорил мягким хрипловатым голосом о том, что он богат и одинок и ему нужно не только ее тело, но и ее общество. Она спросила, сколько девушек ему требуется, чтобы избавиться от одиночества; он раздраженно ответил, что вторая девушка — спутница его друга. Они с другом — очень застенчивые люди и вынуждены прибегать к такому способу знакомства; он не какой-нибудь преступник, и не хотел причинять ей зло.

— Очень хорошо, — сказала Марта, — тогда отпустите меня. Я помолвлена и скоро должна выйти замуж.

Он сел во вращающееся кресло за столом. Кресло и стол стояли на возвышении. Человек в маскарадном костюме двигался очень мало. Он долго молча смотрел на Марту, и ей стало очень противно и страшно. Больше всего ее пугало то, что этот человек как будто сам ее боялся и был готов на многое, чтобы изменить это положение вещей.

— Вы не должны выходить замуж, — заявил он наконец. — У вас не может быть детей. Женщины уже не рожают детей. Нынче из-за лучевой болезни эта мода прошла. Тех безобразных, вечно орущих маленьких ублюдков мужчины всегда ненавидели, и теперь их тайные мечты осуществились. Женщин можно использовать для более приятных вещей. Мы с вами можем заняться более приятным делом. Вы так хороши: ноги, грудь, глаза — все прекрасно. Но вы только плоть и кровь — так же, как и я. Такая маленькая штучка, как скальпель, могла бы лишить вас возможности заниматься приятными вещами. Я всегда говорил своим друзьям: «Даже самая хорошенькая девушка не устоит перед маленьким скальпелем». Ведь вам больше по душе приятные вещи, не правда ли?

Марта с дрожью в голосе повторила, что собирается выйти замуж.

Он снова умолк и сидел неподвижно, а через некоторое время заговорил уже другим тоном.

Он сказал, что ему нравится ее иностранный акцент. У него есть большое бомбоубежище под землей с запасом продовольствия на два года и, кроме того, собственный самолет. Если бы она подписала одно соглашение, они могли бы провести зиму во Флориде и заняться приятными вещами.

Марта заявила, что у него безобразные пальцы и ей противно иметь дело с человеком, у которого такие пальцы.

Он позвонил в колокольчик. Вбежали два типа и схватили Марту. Они держали ее, а человек в плаще спустился со своего возвышения, стал целовать ее и засунул руки ей под платье. Марта пыталась вырваться и ударила его ногой по лодыжке. У него затряслись губы. Марта назвала его трусом. Он приказал ее увести. Два типа потащили ее в спальню и уложили на кровать, где плакала другая девушка. Марта закричала, как могла громко; тогда ее снова усыпили хлороформом.

Холодный ночной воздух привел ее в чувство. Она была привязана к скамье в заброшенном здании издательства «Терпение Господне».

Всю ночь Марта тряслась от холода и страха. Услышав внизу шаги, она не решилась звать на помощь, пока Тимберлейн не произнес свое имя, поскольку боялась возвращения похитителей.

— Подлая грязная тварь! Попадись он мне только… Дорогая, он больше ничего тебе не сделал, ты уверена?

— Да — то есть, наверно, он получил что хотел — мне кажется, ему нужен был мой страх или что-то в этом роде, не знаю.

— В общем, конечно, маньяк. — Тимберлейн снова прижал Марту к себе и провел рукой по ее волосам. — Слава Богу, он спятил так, а не иначе и не причинил тебе настоящего вреда. О дорогая, просто чудо, что я тебя снова нашел. Больше никогда не оставлю тебя одну.

— Все равно, дорогой, нам не стоит держаться слишком близко, пока я не приму ванну, — усмехнулась Марта. Рассказав свою историю, она почувствовала облегчение; к ней уже возвращалось обычное самообладание. — Бедненький, представляю, в каком ты был состоянии, когда увидел, как меня увозят в этом такси.

— Дайсон с Джеком мне здорово помогли. Я оставил Джеку записку на всякий случай — написал адрес издательства. Полиция разыскивает этого гнусного извращенца. Твоих сведений будет достаточно.

— Ты так думаешь? Конечно, я могла бы его опознать из тысячи — достаточно было бы взглянуть на пальцы. Я все думаю — целую ночь почти только об этом и думала, — что стало с той другой девушкой? Что бывает с теми, кто соглашается на его предложения, я просто не могу себе представить.

Внезапно она заплакала и обвила руками талию Тимберлейна. Он помог ей подняться с пола, и они сели рядом среди обломков свинцовых, вывернутых наизнанку фраз. Он обнял Марту и стал вытирать ей лицо платком. Нарисованные брови размазались по лбу, и Тимберлейн, послюнив платок, стер остатки краски.

Теперь, когда она снова была так близко, он почувствовал, что должен многое ей сказать.

— Послушай, Марта, вчера вечером мы болтались в полиции с Биллом Дайсоном, и я задал ему твой вопрос — ну ты помнишь, насчет того, зачем они взялись доставить тебя сюда из Англии. Сначала он валял дурака; мы, говорит, с Джеком просто сентиментальные люди. Но я решил добиться от него ответа, и в конце концов он все выложил. Оказывается, в ДВСИ есть специальная инструкция. После подготовки меня пошлют обратно в Англию, и если дело пойдет так, как они предлагают, я буду отрезан от них, и мне придется действовать самостоятельно.

Сейчас они предсказывают, что военные действия скоро прекратятся, а в Британии и в Америке установятся авторитарные режимы. Тогда связи между разными странами прервутся. Наступят тяжелые времена, и дальше будет все тяжелее — Билл в этом нисколько не сомневался. Поэтому ДВСИ нужно, чтобы я — так же как японские, немецкие и израильские сотрудники, — женился на «туземке» — так они это называют — на девушке, которая выросла в той стране и очень хорошо ее знает. Дайсон говорит: «Знакомство с местным образом жизни — важный фактор выживания».

Тут есть еще кое-какие тонкости, но главное — тебя привезли сюда, чтобы ты была все время со мной и я не увлекся какой-нибудь здешней девушкой, потому что тогда я не смог бы участвовать в проекте. Если бы я женился на американке, меня бы выкинули, как подгоревший картофель.

— Мы знали, какие они предусмотрительные.

— Конечно. Я вот слушал Билла и пытался представить себе будущее. Марта, ты когда-нибудь думала об этом по-настоящему? Я никогда. Может быть, просто не хватало храбрости. То же самое мне мать рассказывала про их поколение: они слышали про ядерное оружие, но старались не задумываться о последствиях. А эти американцы смотрят в будущее. Они уже знают, как трудно будет выжить. У них все уже вычислено, и для Британии результаты расчетов очень скверные. Если нынешние тенденции сохранятся, лет через пятнадцать-двадцать там останется не больше 50 процентов населения. Британия особенно уязвима, потому что у нас гораздо меньше внутренних ресурсов, чем в Штатах. И весь смысл моей подготовки в том, чтобы я со специальной машиной ДВСИ оказался среди этой «счастливой» половины. Американцы поняли одну истину — по-своему, прагматично, но ее признал и мой религиозный приятель в Ассаме, Чарльз Сэмюелс: страшное будущее может быть сносным, только если правильно выбрать себе спутника жизни. — Он внезапно умолк. Марта рассмеялась с легкой ноткой печали.

— Олджернон Тимберлейн, бедная заблудшая душа, хорошенькое местечко вы выбрали, чтобы сделать предложение девушке!

Он почувствовал себя неловко.

— Неужели я в самом деле такой болван?

— Мужчинам всегда надо подробно объяснять. Не расстраивайся, мне это как раз нравится. Ты напоминаешь мне отца, милый, только ты такой сексуальный. Но я не смеюсь над твоими словами, правда, не смеюсь. Я давно уже сама так думаю.

— Марта, я люблю тебя отчаянно, и ты нужна мне как воздух. Я хочу скорее жениться на тебе и никогда с тобой не расставаться, что бы ни случилось.

— Милый, я люблю тебя так же, и ты мне так же необходим. Иначе, зачем бы мне было прилетать в Америку? Я никогда тебя не покину, не бойся.

— Я все равно боюсь. Ужасно боюсь! Сейчас только что мне казалось, будто я один в этом морге, и я вдруг так ясно представил себе, что значит стареть, но давай, по крайней мере, делать это вместе — тогда не будет так страшно.

— Конечно, конечно, дорогой! Ты переволновался. Давай скорее уйдем отсюда. Наверно, я уже могу ходить. Только дай мне руку.

Он отстранился от нее, ухмыляясь, и спрятал руки за спину.

— Может быть, тебе сначала нужно хорошенько посмотреть на мои пальцы, прежде чем связывать себя обязательством?

— Это я оставлю на потом, как говорит Джек. Проведи меня сначала до окна — посмотрим, как у меня получится. О, мои ноги — я чуть не умерла, Олджи…

Когда она заковыляла по грязному полу, опираясь на руку Тимберлейна, по городу разнесся сигнал воздушной тревоги. Сирены звучали далеко, но со всех сторон. Мир снова напоминал о своем существовании. Вблизи послышались более низкие сирены полицейских машин. Марта и Олджи прильнули к окну, забранному решеткой. Тимберлейн раскрыл его и выглянул наружу, плотно прижавшись лицом к железным прутьям.

Как раз в это время внизу две полицейские машины свернули в переулок и остановились. Открылись двери, и из них высыпали люди в униформе. Из задней машины вышел Джек Пилбим. Тимберлейн закричал и замахал руками. Люди подняли головы.

— Джек! — во всю глотку орал Тимберлейн. — Ты не можешь отложить свою поездку на сутки? Ты нужен нам с Мартой!

Подняв над головой большой палец, Пилбим скрылся из вида. В следующую секунду послышались гулкие шаги на заброшенной лестнице.