Седьмая жертва

13. Изабель

Выплыл из темноты Лувр со статуями, горельефами и каменными гирляндами. Промелькнул Пале-Рояль, который давным-давно покинула стража Ришелье. Призрак Мольера из «Комеди Франсез» проводил взглядом их ночную гонку. Авеню Опера, улица Святой Анны, улица Терезы, вот и улица Мольера. Машины встали прямо посредине дороги и заблокировали движение. Нико взглянул на окна второго этажа. Темно. Они оказались на месте первыми. Нико боялся, хотя и не показывал виду. Страх пригвоздил Каролин к месту. Она знала Изабель Сольер, он это сразу же понял, когда увидел, как она побледнела. И более, чем когда-либо за эту неделю, ему захотелось разделаться с этим гадом.

— Изабель Сольер? — ничего не понимая, пролепетала Каролин. — Но этого не может быть…

Каролин была удивлена, взволнована, но старалась скрыть это. Не так воспитана, чтобы показывать свои чувства на людях. От этого он влюбился в нее еще больше.

— Ты ее знаешь? — спокойно спросил он.

— Да, да, конечно… Это сестра из нашей больницы. Она работает у меня. Если только, конечно, у женщины не точно такое же имя…

Нико почувствовал, как земля разверзлась у него под ногами. Он летел вниз, все дальше и дальше вниз… Как такое могло быть? Почему? Нависла ли теперь опасность и над Каролин? Вопросы просто кишели у него в голове. Ему нужно было ехать на место преступления, но он не мог и не хотел оставлять Каролин одну.

— Ты останешься здесь, — заявил он. — Я зову полицейского, он составит тебе компанию до моего возвращения.

Каролин изумленно взглянула на него.

— Форс-мажорные обстоятельства. Умоляю, послушайся меня. Я не совсем понимаю, что происходит. Не улавливаю связи, но я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Ты думаешь, что…

— Убийца, которого я ищу, играет на нервах у меня и моих близких. Почему сестра из твоего отделения? Странное совпадение. Еще сегодня утром я и не надеялся, что смогу соблазнить тебя…

Она через силу улыбнулась.

— Не потому, что я недостаточно хотел тебя, — продолжал он, — нет, я просто не мог понять, как ты на это отреагируешь. Либо наш убийца святой дух, либо это чистое совпадение. Но так как я ни в чем не уверен, я оставляю тебя под наблюдением полиции. Давид, ты слышишь?

— Да? — ответил молодой человек, который не пропустил ни слова из всего сказанного и смотрел на Каролин с уважением.

— Разбуди Коэна и Крейс, дай им адрес Изабель Сольер. Позвони судье Беккеру. Что-то мне подсказывает, что он еще у себя в кабинете. И предупреди профессора Вилар, она должна быть готова.

Теперь они все были в сборе. Нико нажал на дверь плечом и вошел в сопровождении Кривена и майора Видаля. Во-первых — найти тело. Они продвигались медленно. Вот гостиная… Здесь, привязанная к низенькому массивному столику, лежала Изабель. Зрелище и на этот раз было ужасающим.

Она всего час как вернулась домой, когда раздался телефонный звонок. Ее срочно вызывали на набережную Орфевр. Убийца расправился с четвертой жертвой, и комиссар Сирски требовал, чтобы она была на месте преступления. Она отбросила влажные от пота простыни.

Реми недовольно ворчал:

— Черт побери, ты же только что пришла. Ты говорила, что у тебя есть еще жизнь, кроме их Уголовной полиции?

— Это моя работа. Мне нужно идти. Если требуется мое присутствие, значит, это что-то серьезное.

— Тогда мы прежде закончим, что начали, а потом можешь идти куда хочешь!

Хотя пыл Реми не убавился, Доминик была рада раздавшемуся звонку. Она уже слегка устала от этого. Реми, этот мрачный красавец-брюнет, который был ветеринаром, имел нешуточные сексуальные аппетиты и выбрал ее для их удовлетворения. Стоило ей переступить порог собственной квартиры, как она оказывалась у него в объятиях. Но ей хотелось чего-то другого. Серьезные отношения не могли строиться только на сексе. А он то и дело предлагал ей такое изобилие позиций, о которых она и представления не имела. Их было даже слишком много, вот только она боялась ему об этом объявить. За время, проведенное вместе, она прекрасно узнала темную гневливость его натуры и вовсе не была уверена, что это ей нравится. Она закрылась в ванной, и из-за двери до нее долетали обрывки ругательств. Еще одна причина сматывать удочки. Приготовления у нее заняли минимум времени, и она очень скоро оказалась на улице Мольера. Это было недалеко от ее дома, и она решительно поддала газу. Ей показали, куда нужно подниматься. На двери квартиры третьего этажа она прочла: «Месье и мадам Виктор Сольер».

— Мадемуазель Крейс? — услышала она позади себя.

Доминик обернулась. На пороге квартиры ее догнал Мишель Коэн.

— Так не может больше продолжаться, — произнес он. — Необходимо положить конец этой бойне. У нас на руках уже четыре жертвы, мы все на этом погорим. Идемте. Сирски нас ждет.

В гостиной толпились полицейские. Странная, тягостная тишина висела в воздухе. Три человека держались на достаточном расстоянии от тела, чтобы не мешать сбору улик.

— Послание есть? — тут же спросил Коэн.

— За вами, — ответил Нико.

Директор обернулся: кровавые буквы багровели на тусклом зеркале. «Для этой женщины, и для других, и для тебя, Нико, я зачал несправедливость и родил себе ложь». Доминик Крейс не смогла сдержать глубокого тягостного вздоха.

— Клянусь, опять из псалмов, — рискнула она разбить ледяное молчание, снова воцарившееся в комнате. — Форма фразы…

Теперь настала очередь вмешаться судье Беккеру. Он спокойно обвел взглядом комнату и, нахмурившись при чтении послания, заявил:

— Вы определенно не нравитесь этому человеку, месье Сирски, впрочем, как и эти женщины, — добавил он с иронией.

Все взгляды были направлены в одну сторону — на жертву. Не из-за патологического любопытства, просто на теле лежал конверт, взять который никто не осмеливался.

Пусть судья Беккер будет свидетелем изъятия этой улики.

— Ну, так кто возьмет его? — спросил Беккер.

— Давай, Нико, — подбодрил подчиненного Коэн.

Комиссар протянул руку в перчатке к белому животу жертвы и взял конверт, оставленный на трупе. Вскрыл с максимальной предосторожностью. Внутри находилась пожелтевшая вырезка. Нико извлек ее. Время, казалось, остановилось: все затаили дыхание.

«Правосудие расценило как законную защиту убийство матери, совершенное ее семилетним сыном, — начал читать Нико, и голос его звучал неуверенно. Заметка была тридцатилетней давности, но того же месяца, что и нынче. — „Я слишком мал, чтобы умирать“, — заявил ребенок полицейским».

— Да что же это такое, черт возьми! — не выдержал Коэн.

— Судя по всему, некий факт из хроники тридцатилетней давности, который всплыл на поверхность, — ответил Нико и продолжил чтение:

«Семилетний ребенок в деталях рассказал полицейским обстоятельства, которые вынудили его убить собственную мать, нанеся ей несколько ударов ножом. Эта женщина, пребывая, по утверждению психиатров, в состоянии глубокой депрессии, попыталась удушить своего сына сначала подушкой, а затем руками завершить начатое. Признав законность защиты, прокуратура отказалась открывать уголовное дело.

Мать разбудила ребенка, потом схватила подушку и прижала ее к лицу мальчика. Она говорила ему: „Я отведу тебя в рай, к твоему дядюшке“. Мальчик смог выскользнуть, мать стала гоняться за ним по квартире. На кухне он убил ее. Выбора не было: либо он, либо она».

— Вот и причина… Он сам ее нам предоставляет, — предположила Доминик Крейс.

— Так вот просто? — не поверил ей Кривен. — Он что же, решил указать, как его найти?

— Этого не может быть, — еле слышно пробормотал Беккер.

— А почему бы и нет? — не сдавалась молодая женщина. — Подобные типы жаждут, чтобы их поймали. Он хочет бросить вызов следователям и вместе с тем приостановить свое продвижение вперед, к следующей жертве.

— В статье нет имени, — заметил Нико. — Кривен давай разбирайся. Я хочу знать, кто этот мальчик и что с ним стало.

Профессор Армель была готова принять тело новой жертвы. Она едва успела выйти из своего кабинета, как раздался звонок, требовавший ее возвращения. Стоило бы обосноваться окончательно в Патологоанатомическом институте, потребовать, чтобы ей срочно построили там служебное жилье, — зачем ходить туда-сюда? Дел было выше головы. Она думала обо всех этих семьях, ждавших данные аутопсии кого-то из близких, чтобы можно было организовать наконец похороны и предаться трауру. Дети, молодые люди, пожилые, — она должна была раскрыть тайну смерти каждого. Ее память сохраняла воспоминания о телах, вскрытых скальпелем, о препарированных органах. Она помнила каждое слово совершенно растерянных родителей. Прекрасная почва для кошмаров. Но для нее все это стало привычной работой. Хотя порой какой-нибудь ее «пациент» и пробирался тайком в ее сны. И хотя это не становилось наваждением, Армель тяжело вздохнула: нелегко выбросить из головы все эти тяжелые, почти смертоносные мысли.

— Тот, кто страдает, никогда не получит того, что желает, — услышала она за своей спиной.

Армель вздрогнула и обернулась. Эрик Фьори!

— Что вы тут делаете? — спросила она довольно агрессивно.

— Работаю. Взял дополнительные часы, чтобы сделать все записи.

— Это уж мне решать.

— Не беспокойтесь, я не попрошу у вас ни су. Считайте, что я волонтер.

— Так тоже не пойдет, Эрик. Не знаю, что с вами происходит в последние дни, но существуют правила, и им надо соответствовать. Я больше не буду смотреть сквозь пальцы на ваши вольности.

Удар достиг цели. Щеки у молодого человека побелели, он обиженно поджал губы, но на лице было написано, что он это запомнит.

— Жаль, — выдавил он из себя в конце концов. — Но раз уж я здесь, может быть, я могу вам помочь?

— У меня все в порядке. Я не нуждаюсь в вашей помощи.

— Послушайте, Армель, я правда немного не в себе. Личные проблемы. Обещаю, что все будет в порядке. Но разрешите мне поработать с вами этой ночью.

Армель изучающе на него посмотрела. Его настроение изменилось, теперь он казался жалким, на лице искреннее желание исправиться. Она не хотела отказывать ему и обижать. Худой мир лучше доброй ссоры.

— Хорошо, оставайтесь. С минуты на минуту должны привезти четвертую жертву. Будьте готовы.

— Спасибо.

Мобильный зазвенел, когда Нико сидел в машине, направлявшейся в Патологоанатомический институт.

— Дивизионный комиссар Сирски?

— Да, я слушаю…

— Профессор Шарль Кено. — Звонил сам директор парижской лаборатории научно-исследовательской экспертизы. — У меня любопытные результаты. И мне известно, что счет идет на минуты. Поэтому я решил сообщить их вам лично.

— Слушаю вас, профессор.

— ДНК, которую мы смогли выделить из биологического материала, собранного на обеих линзах, не соответствует ДНК жертвы, то есть Валери Тражан. На линзе из левого глаза — следы двух различных ДНК — ее и кого-то другого. На правой линзе нами обнаружена только ДНК этого другого человека, и больше ничего. Я сравнил ДНК с контактной линзы и ДНК, выделенную на темном волосе. Заключение весьма странное. Между ними существует определенная родственная связь.

— Родственная связь?

— Именно так. Это два человека — мужчина или женщина, сказать пока невозможно — принадлежащие к одной семье. Что же до светлого волоса, то он принадлежит доктору Перрену. Я знаю, что вы предполагали это, и не ошиблись. Наконец, что касается кровавых букв… Кровь принадлежит жертве. Надеюсь, результаты будут вам полезны…

— Бесспорно, профессор. Благодарю. И буду держать вас в курсе.

Конец связи. Коэн с Беккером вопросительно уставились на комиссара. Он передал им состоявшийся разговор.

— Представляете, мать и сын, — начал Нико, намекая на статью, которую они только что нашли.

— Но она умерла, — напомнил Беккер.

— Он мог сохранить прядь волос, — не унимался Нико.

— И хранил ее, что ли, с семилетнего возраста? — не выдержал Коэн.

— Почему бы и нет? — не сдавался дивизионный комиссар, — Видали и похуже. Мальчишка, став взрослым, начинает мстить этой предавшей его матери. Он убивает ее снова и снова. Я уверен, что все эти женщины похожи на нее. Интересная брюнетка… По крайней мере, именно этот образ он хранит в своей памяти.

— Ну а ты? Ты-то каким образом связан со всей этой историей?

— Вот этого я уже не знаю, — разочарованно согласился Сирски.

— Может быть, во всем виновата твоя должность? — предположил Коэн.

— Возможно, но мне кажется, в этом есть что-то личное.

— Приехали. Все выходят, — прервал дискуссию Коэн.

Перед ними на темном небе вырисовывался фасад Патологоанатомического института. Если парижане и понимали, для чего он существует, то вряд ли могли по-настоящему представить себе, что именно там происходит. Впрочем, оно и к лучшему.

Доминик Крейс перебирала клавиши компьютерной клавиатуры. Она подсоединилась к Интернету, набрала адрес «la-bible.net», потом полный список псалмов.

— Так и есть! — воскликнула она в тишине своего крошечного кабинета.

На экране высветился седьмой псалом, четырнадцатый стих: «Приготовляет для него сосуды смерти… Вот нечестивый зачал несправедливость, был чреват злобой и родил себе ложь». Невероятно! Убийца идентифицировал себя с нечестивым в тексте. Доминик вспомнила о газетной вырезке и истории малыша, попавшего в отчаянное положение. Глагол «зачал» появился в послании убийцы не зря. Не была ли это отсылка к его матери? Матери, зачавшей нечестивого, то есть его, который, в свою очередь, порождал злобу и ложь. Нить не рвалась. Он, бесспорно, глубоко страдал от чувства вины, от того, что оказался вынужден убить собственную мать, чтобы выжить. Кто в силах забыть такую травму? Жизнь порой готовит нам странные испытания.

Кривен с бригадой все перевернули вверх дном. Они связались с комиссариатом, который тридцать лет назад занимался расследованием; теперь и те забыли про день и ночь, роясь в собственных архивах. Как только нужная папка была найдена, ее незамедлительно отправили факсом на набережную Орфевр.

— Мальчика звали Арно Бриар, семь лет, — прочел Кривен. — Его мать, Мари Бриар, умерла в возрасте двадцати шести лет. Сначала работала в баре, потом начала заниматься проституцией, чтобы прокормить сына. Родители отказались от нее, когда узнали, что она беременна неизвестно от кого. Никаких открытий, господа, все как всегда. Нам теперь нужно узнать, что стало с мальчиком. Его могли поместить в интернат в Парижском регионе. Но сведений никаких. Комиссариат перешлет фотографии.

Все в бригаде были ошеломлены, даже дезориентированы. Преступник, если это был он, мог с минуты на минуту обрести лицо и обстоятельства прошлой жизни, которые было совсем не легко вынести. Во взглядах этих людей жалость смешивалась с яростью.

— Ну давайте! — подбадривал своих людей Давид Кривен. — Пятый номер и шестой из группы! Я хочу все знать о Мари Бриар: где она родилась, где похоронена. Поищите, может быть, еще живы свидетели. А вы трое занимаетесь Арно. Что с ним стало? Где он сегодня? Если он еще жив, ведите его сюда! Если убийца он, вы мне это скажете. За работу!

Марк Вальберг неотрывно смотрел на написанное кровью послание. Ни одного жеста: воплощенное внимание и максимальная сосредоточенность. Убийца был совершенно не в себе, и состояние его ухудшалось: он терял связь с реальностью, с социальными условностями, которые еще недавно так хорошо соблюдал. Вальберг приходил к этим выводам, анализируя изменения в почерке преступника. Теперь появилось осознанное или нет желание изменить написание букв: они стали чуть округлее, точки над i походили на небольшие кружочки, и это придавало почерку некую женственность. Писал тем не менее один и тот же человек — Вальберг был в этом уверен. Впрочем, у него была теория на этот счет: пишущий неосознанно начинал подражать почерку того, кто был ему дорог, в данном случае — женщины. Графолог то и дело щелкал фотоаппаратом: он то удалялся от надписи, то подходил к ней совсем близко, фотографируя каждую букву. Оставалось только записать свои соображения и предоставить доклад дивизионному комиссару Сирски.

Нико не мог оторвать взгляда от застывшего тела, покрытого ранами и купавшегося в собственной крови. Несколько лет назад он познакомился с женщиной, которую так заинтриговала его работа, что она хотела знать каждый его шаг. Нико рассказал ей о жертвах, о преступниках, о крови и ужасе. В результате она бросила его, утверждая, что от него пахнет смертью. С тех пор Нико никогда не посвящал женщин в подробности своей работы. С Каролин все было иначе. Ему было просто необходимо говорить с нею. Он рассказывал, потому что хотел построить что-то серьезное, да и к тому же она была врачом… Может быть, она сможет понять, сможет стать частью его жизни… По крайней мере, ему так хотелось. Мобильник зазвонил в середине аутопсии. Коэн и Беккер вздрогнули, но профессор Вилар не шелохнулась — она привыкла к нелепостям подобных ситуаций. Нико отошел в сторону.

— Это профессор Шарль Кено, я вас не отрываю?

— Нет-нет… У вас что-то есть?

— Да. Я хочу уточнить. Мы только что закончили сравнительный анализ ДНК с контактных линз и пряди темных волос. Я вам сказал, что была родственная связь.

— Ну и?..

— Теперь доказано, что речь идет о матери и сыне. Митохондриальная ДНК передается только таким путем.

— Браво!

— Отчет будет у вас в течение часа.

— Спасибо, профессор. Ваши данные подтверждают наши предположения, это чрезвычайно важно.

— Всегда рад…

Нико вернулся к остальным. Недовольства оттого, что он мог что-то пропустить в аутопсии Изабель Сольер, он не испытывал. Кратко изложил полученные сведения.

— Кольцо сжимается, Нико. — Мишель Коэн хотел подбодрить друга. — Мы его достанем. Надеюсь, часам к трем он уже будет у нас.

Нико понял, что хотел сказать его патрон, указывая на время, — пятое убийство могло произойти только после этого часа.

14. Мать и сын

Лето уходить не торопилось. Было по-прежнему солнечно и тепло, и казалось, Париж снова купается в атмосфере отдыха. Даже если сентябрь принес с собой пробки и торопящиеся толпы, Париж в этом сентябрьском свете напоминал курортный городок. Он чувствовал себя счастливым просто потому, что держал ее за руку, как если бы, кроме них, на свете никого не было. Он представлял, как она ему улыбается. И она, возможно, даже сможет поцеловать его в щеку — тайну такого поцелуя знала только она. Но она ничего этого не сделает. Она просто не могла этого сделать: в том мире, где она жила, больше ни для кого не было места, это был мир без будущего. Он все это понимал, но не знал, что делать. У него еще не было сил уйти, и одна мысль об этом повергала его в глубокое уныние. Он чуть сильнее сжал эту тонкую руку, за которую держался, но она оставалась такой же вялой и безжизненной. Она теперь не испытывала никаких чувств, даже любви к нему. Когда это началось? Много месяцев назад. Она начала не приходить по ночам домой, а когда ранним утром переступала порог, то была просто непохожа на себя, а потекшая тушь пачкала бледные щеки. Ни слова не говоря, она принимала душ и ложилась в постель, накрывшись с головой одеялом. Она даже не смотрела на него. Ему было страшно. Он сидел на полу у ее кровати до тех пор, пока она не приходила в себя. Сколько было таких ночей, он не считал. Когда-нибудь ему повезет и он ее вытащит из всего этого. Мальчик был умный и мог многого добиться. И когда такое случится, она будет королевой и отомстит за то, что пережила. Но она перестала верить в это, она убила их мечту. Он по-прежнему держал ее за руку. Она торопилась. Она встретила его у школы, что случилось впервые за долгое время. Неужели все станет как раньше? И она снова будет любить его? Ему так этого хотелось. Он старался встретить ее взгляд, но не мог. Он оглядел ее: она похудела, но была по-прежнему красива. Ему бы так хотелось остановить ее, прижать к себе, но он прекрасно чувствовал, что этого не стоит делать. Она что-то решила и теперь шла исполнять задуманное, в этом было что-то новое. Они шли домой, в грязную серую многоэтажку, где у них была крошечная квартира, которая раньше была красивой. Странно, но дома был накрыт стол и аппетитно пахло, нельзя даже было различить запах табака, к которому он в конце концов привык. Около его тарелки красовалось его любимое шоколадное пирожное. Но дома царил прежний беспорядок, на полу валялись пустые бутылки, а из пепельниц торчали окурки. Она усадила его за стол, подала обед. Начало вечера было многообещающим, и он уже подумал, что все в их жизни наладится.

Только вот она все время то сжимала, то разжимала кулаки, пальцы нервно двигались, безумный взгляд что-то искал, а в ее напряженной позе было нечто жалкое. К еде она не притронулась и сразу после обеда отправила его спать. Заснуть он не мог, его грызла глухая тревога. Видения сменяли одно другое: то он чувствовал ее ласковые руки, приносившие успокоение его телу и душе, то переставал узнавать эту отчаявшуюся, почти безумную женщину, склонявшуюся над ним.

Кошмар становился реальностью, а реальность — кошмаром. Все произошло вдруг. И он убил ее собственными руками. Затем он вышел из квартиры, прошел несколько метров по грязной лестничной площадке и остановился у соседской двери, где жила пожилая пара. Постучал. Открыла женщина, она склонилась над ним, удивленная столь поздним приходом, и он увидел ее морщинистое лицо. Она часто угощала его чем-нибудь и ерошила ему волосы. Он любил разноцветные леденцы, которые она ему давала. От этих воспоминаний ему стало теплее. Только жжение в груди не проходило: он по-прежнему чувствовал ужас, добычей которого становилось его тело, мозг, он чувствовал вину и отчаянное одиночество, которое его теперь никогда не оставит.

— Я убил ее, — пролепетал он.

Брови на лице соседки сошлись на переносице, и он увидел ее старое лицо совсем близко от своего. Она не расслышала, что он сказал. Он прочистил горло.

— Я убил маму, — жалобно прошептал он.

Она недоверчиво уставилась на него. И он заплакал, впервые за всю эту ночь. И тогда она решила, что он говорит правду.

— Господи! Роже! Роже! — заорала она как безумная.

Прибежал испуганный муж. Она отправила его вниз.

Когда он вернулся, лицо у него было белым, и он позвонил в полицию. Очень скоро на лестнице появились двое полицейских. Расследование было недолгим. Виновный стоял перед ними и ничего не скрывал. Не зная, что делать дальше, они связались со своим начальником. Приехал и он.

— Я теперь пойду в тюрьму? — серьезно спросил мальчик.

— Не знаю… не думаю… — пробормотал комиссар, который впервые столкнулся с подобной ситуацией.

Потом он начал расспрашивать пожилую пару, были ли у мальчика родственники. Но он, несчастный ребенок, теперь был один на свете.

На следующий день его имя появилось в криминальной хронике. Потом несколько журналистов, разнюхав неплохой сюжетец, поместили отчет о происшедшем на первой полосе. Настала очередь телевизионщиков… Он вспоминал, что она кричала на него, объясняла, что мир испортился и что она хочет отправить его на небеса, там ему будет лучше. Он так не думал. Ему удалось добежать до кухни и схватить длинный нож. Он убил ее, когда она бросилась на него. Он заявил, что чувствовал себя слишком маленьким, чтобы умереть. Эта фраза обошла все газеты. Об этом только и говорили. Его даже не судили, а поместили в интернат. Дело было закрыто. Он остался один на один со своей болью. И постоянным одиночеством, без мамы.

Наркоманкой, вот кем она стала, и вот что она старалась скрыть от других и от себя самой. Чтобы заглушить одиночество, жившее в ней, и приступы тоски, она увеличила дозы антидепрессантов и нейролептиков. Ее психолог могла говорить что угодно: что надо только пережить это тяжелое время, что она могла выйти из сложившейся ситуации, что для этого нужно время и терпение; сейчас Сильви хотелось только все бросить, бежать от любой ответственности, исчезнуть навсегда. Ее посещали мысли о самоубийстве, особенно на рассвете, когда она не могла заснуть. Зачем жить? Естественно, для сына. Но разве этого достаточно? Дмитрию нужен только его отец. Она не смогла, не сумела… Но при этом она точно знала, что любит его, но никак не могла доказать ему это. Вновь у нее перед глазами всплывал образ белокурого растрепанного малыша, который радостно лепетал, стоя на четвереньках. Он был такой красивый! И что от всего этого осталось? Будь на то его воля, он бы уже давно навсегда обосновался у отца. Нико, мужчина ее жизни, ушел от нее. Он ее никогда по-настоящему не любил. Он мог тысячу раз уже забрать у нее сына, но он этого не сделал. Как всегда, играл роль благородного героя. Подозревал ли он о ее состоянии? Ответ — нет, иначе он уже был бы тут, старался бы ей помочь и защитить Дмитрия. Да, черт возьми, она все ему сейчас выскажет! За что щадить его? А ей так нужна рука помощи, его рука…

Пять утра. Он переступил порог кабинета, он очень спешил, и это чувство не имело никакого отношения к срочности дела, которым он занимался. Он думал о Каролин. И он увидел ее: Каролин спала в старом кожаном кресле. Охранник же сидел за столом и читал журнал. Нико знаком отослал его, но попросил далеко не отлучаться. Каролин спала и не слышала их перешептываний. Он наклонился, аромат ее кожи ударил ему в голову — секунда, и он уже целовал ее шею… Она, не просыпаясь, обняла его. Ее рот искал его губы. Сердце Нико бешено забилось, желание было нестерпимым. Он в смущении отодвинулся и тут же встретил ее живой взгляд. Она все поняла… Каролин потянулась, как будто хотела полностью проснуться, и он захотел ее еще больше. Она просто притягивала его к себе.

Тишину разорвал телефонный звонок. Звонит Аня Сирски, сообщил ему стандартист. Мать? В такой ранний час?

— Нико, прости, что я беспокою, но я очень взволнована.

— Что случилось? Что-то серьезное?

— Нет, успокойся. Но… Мне только что звонил твой сын.

— Дмитрий?

— Насколько мне известно, у тебя пока один сын… Его волнует Сильви. Вот уже несколько дней, как она просто не в себе. Ему кажется, что она больна. Ему нужно было кому-то это сказать.

— Почему он ничего не сказал мне?

— Ты всегда ее защищаешь. Он боялся, что ты не поверишь, решишь, что они, как всегда, пререкаются. Он утверждает, что она принимает всякие таблетки, много таблеток. Она часто плачет и почти совсем с ним не разговаривает.

— Черт возьми!

— Черт не черт, но он должен с сегодняшнего вечера жить у тебя. Не тяни, перехвати его сегодня утром, раз уж ты просил, чтобы он не ходил в коллеж до конца недели.

— Но у меня нет времени, понимаешь?.. И я не могу оставить его в таком положении…

— Знаешь, я не уверена, что Сильви будет сейчас в силах им заниматься. Тебе стоило бы проверить. Ситуация для него не из лучших, и он может страдать от этого больше, чем ты думаешь. А я больше всего хочу защитить своего внука. Ведь тебе будет неприятно, если с ним что-нибудь случится?

— Хорошо, я займусь этим.

— Если хочешь, это могу сделать я. Я у твоей сестры, мы можем съездить за Дмитрием.

— Нет, никуда не надо ездить. Я разберусь сам. Это мое дело.

— И отлично. Главное, держи меня в курсе, я буду волноваться.

Правду они узнают, это вопрос времени. И его жизнь будет выставлена на всеобщее обозрение, а ведь все эти годы ему удавалось скрывать свое прошлое. Как это могло случиться? Ему бы нужно было догадаться, что такой момент наступит. Он повинен в грехе гордыни, поверил, что никто ничего не заподозрит до его последнего вздоха. Что он чувствовал? Трудно сказать. Он как будто провалился в какую-то бездонную пустоту, ледяной холод сковал его тело и душу: неужели он снова окажется один, как это уже случилось в то утро, которое навсегда запечатлелось у него в мозгу. Испытывал он и облегчение: не надо будет больше притворяться, играть в того, кем он якобы стал — уверенным, знающим. Ему не придется больше лгать, и он избавится от прошлого окончательно. Он ждал, ждал, забившись в кресло у себя в кабинете, ждал, как будут разворачиваться события. Зачем что-то делать? Он чувствовал, что не может ничего предотвратить, он мог только сидеть и ждать, сидеть и ждать. Зазвонит телефон. Он снимет трубку. «Вас хочет видеть дивизионный комиссар Сирски. Он может войти?» — скажет секретарь.

Прошло тридцать лет, разве можно надеяться найти всех свидетелей по делу Бриара? Профессор психиатрии, который лечил Арно, умер. К счастью, в больнице Эври сохранились архивы, и Кривен направил туда своих людей. Теперь он перелистывал медицинскую карту. Врач подчеркивал «редчайший» характер преступления. «Я не уверен, — писал он в самом начале, — что будет возможно найти хоть один прецедент матереубийства в международных медицинских журналах. За сорок лет практики я встречал только пять или шесть детей-преступников, но никогда — при подобных обстоятельствах. Несовершеннолетние преступники чаще всего подростки». Затем шел психологический портрет ребенка и заключение: «Я поражен удивительной зрелостью маленького Арно. Об этом свидетельствует и большое количество нанесенных им ударов ножом. Что же касается его матери, то, возможно, находясь в депрессии, она бы покончила с собой после убийства своего сына. Лечение Арно должно помочь ему избавиться от чувства вины. Его необходимо оставить в покое и помочь ему забыть эту историю. Его надо выслушивать, но психологическая помощь должна носить чрезвычайно тактичный характер и ни в коем случае не принимать вид допросов. Ребенку и так задавали их слишком много, и он этим травмирован. Невозможно ничего сказать о его психическом состоянии в будущем. Ни депрессия, ни суицид не исключаются, но может быть, все и обойдется. Самое лучшее будет, если он сможет забыть, — писал в заключении профессор, — но на это уйдет много времени».

— Давид?

Он поднял голову. Перед ним стояла Амели, второй номер его группы, молодая женщина, подававшая большие надежды.

— Слушаю. Есть что-то новое?

— Я нашла юридический отчет. Как и было сказано в статье, прокуратура Эври сочла происшедшее законной защитой и решила не открывать уголовное дело. Был назначен судья для несовершеннолетних, чтобы проследить за оказанием помощи Арно Бриару и для его защиты. Бабушка и дедушка с материнской стороны от него отказались. Они не видели свою дочь после того, как она ушла из дома, и не знали собственного внука. Мальчик был помещен в интернат. Семью для него, несмотря на пожелания судьи и врача, найти не удалось.

— Ты уже звонила в интернат?

— Еще нет.

— Торопись. Я хочу уже сегодня знать, где находится Бриар.

Бастьен Гамби выходил из себя, сидя перед компьютером. Он был лучшим из лучших, он мог похвастаться тем, что благодаря своим знаниям и ловкости сорвал планы весьма известных террористов. Антитеррористическая бригада набережной Орфевр чего только не делала, чтобы он от них не ушел. А тут какой-то серийный убийца морочит ему голову! Чего только Бастьен не пробовал, но выйти на источник информации так и не смог. Он знал, каким образом убийца вводил данные, но не мог идентифицировать отправителя. Он метал громы и молнии, это он-то, кто славился своим спокойствием в любых обстоятельствах. Он рвал и метал.

Экран мигнул. Выплыло улыбающееся женское лицо. Что это еще за мерзость? Пальцы Гамби забегали по клавиатуре. Новое послание, новая медицинская карта.

— Ну и дерьмо! — вырвалось у него, когда он ее открыл и застыл в изумлении.

Нико позвонил ей не потому, что ему этого хотелось, — он боялся за своего сына, который оставался наедине с женщиной в глубокой депрессии. Если с Сильви все действительно было так плохо, то можно ожидать чего угодно!

— Сильви, это Нико.

— Нико? С чего это ты звонишь в такое время? Уж ясно, не из-за меня… Дай-ка отгадаю… Ну конечно, твой сын! Ты беспокоишься, и это естественно, учитывая, какая я плохая мать.

— Сильви, прекрати! Мне надоедает решать ваши ежедневные проблемы! Мне есть чем заняться, поверь уж!

— Ах, извините, дивизионный комиссар! Я забыла, какая вам отведена роль в поддержании безопасности нашей страны!

— Не разговаривай со мной подобным тоном. Я звоню тебе, потому что ты последнее время находишься в странном состоянии, и то, что ты несешь, только подтверждает это. Я должен был понять это раньше. Что с тобой, Сильви? Что не так?

— Что не так? Да ты в своем уме, Нико? Жизнь прекрасна, разве нет?

Нико закрыл глаза и устало провел рукой по лицу. Дмитрий и Аня не ошибались. Это уже перестало быть подозрениями. Нико было безумно жаль свою бывшую жену. Как помочь ей пережить это? Конечно, он не испытывал к ней прежних чувств, но она все же была матерью его сына, и он решительно хотел что-то сделать, несмотря на свое отчаяние и самый неподходящий момент для выяснения отношений. К тому же он хотел наконец изменить свою жизнь и перестать тащить за собой этот груз прошлого.

— Сильви, — голос Нико звучал мягко, — все так плохо?

— Да, плохо! — у нее вырвался почти нечеловеческий крик. — Мне нужно прийти в себя, Нико. Я тону, и мне не за что зацепиться.

— А сын?

— Это твой сын, только твой. Ты можешь наконец это понять? Я не знаю, что еще тебе сказать и сделать, чтобы ты понял!

— Твое решение?

— Забери его.

— А что будет с тобой?

— Мне нужно лечиться. Днем я принимаю антидепрессанты, а ночью снотворное, и я ничего не соображаю. У меня нет сил им заниматься. Мне даже тяжело его видеть по утрам, когда я наконец встаю. Потому что я тебя вижу, Нико, тебя, а не его! Мне нужно прийти в себя. Дай мне время… И не говори мне, что предложение взять к себе Дмитрия ставит тебя в трудное положение.

— Знаешь, я встретил женщину…

Молчание. Он слышал только хриплое дыхание Сильви, потом сдавленное рыдание. На плечо Нико легла теплая рука. Он открыл глаза: Каролин стояла рядом. Нико уткнулся лбом ей в живот, и пальцы молодой женщины запуталась у него в волосах.

— Сильви…

— Это серьезно?

— Да.

— Великий Нико дал слабину! Ты влюбился… Для этого нужно нечто из ряда вон выходящее.

— Так оно и есть.

— Пусть так. Днем я привезу к тебе Дмитрия. Ты можешь приказать своим сбирам охранять его до твоего возвращения? Я говорю о полицейских, которые ходят за нами как приклеенные, не знаю, по какой причине.

— Хорошо. Но у тебя останется наш человек до окончания расследования.

— Делай как хочешь. Но пусть он не болтается у меня перед глазами, это меня только раздражает. Думаю, мы всё друг другу сказали. Я дам тебе знать, когда будет лучше.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Ничего. Ты — ничего. Ты — последний, на кого я рассчитываю. Созвонимся, Нико.

— Всего хорошего, Сильви.

Она первой повесила трубку. Еще одна страница его жизни была перевернута. Он нежно привлек к себе Каролин.

— Поцелуй меня, — прошептал он.

Она выполнила его просьбу. Он сжал ее в объятиях и забыл обо всем, кроме нее.

Заснуть он так и не смог. Плохой знак. Он перестал справляться с потоком мыслей, обуревавших его. Убивать становилось необходимостью. Он не мог найти этому объяснения. Он прочел на эту тему горы книг, расспрашивал ведущих психиатров — последствия глубокого чувства одиночества и накопившиеся с детства психические травмы. А в основании отрицательное влияние родителей — отсутствие отца, мать, власть которой была подавляющей, почти кастрирующей, мать, которая возвела сына в ранг своих партнеров. И так далее и тому подобное… пустая болтовня. Нужно было принять себя таким, каким он был, со всеми его желаниями, — другого выхода не было. Ему нравилось убивать. И какая разница почему. Он будет продолжать это делать. Он бросит вызов этому Нико Сирски, доберется до самого ему дорогого — остренькая получится приправа ко всему происходящему! И это дерьмо станет тенью самого себя! Потому что он знает его слабое место…

Поцелуй был прерван телефонным звонком. У Нико в голове все смешалось. Каролин высвободилась из его объятий и снова устроилась в кресле с другой стороны стола.

— Нико? Это Кривен. Произошло нечто странное. В компьютере Перрена появилась новая медицинская карта.

— Чья? Говори! Это пятая жертва?

— Нет-нет.

— Ну не тяни, Давид!

— Это твоя карта, Нико! Из картотеки больницы Сент-Антуан…

15. Пятая жертва

Кровь застыла у него в жилах. Адреналин резко подскочил, и сердце бешено забилось.

— Что ты хочешь сказать? — в конце концов выговорил он.

— Там все: твое посещение больницы, имя врача, результаты фиброскопии, все… — ответил Кривен.

— Это невозможно!

— Для Гамби войти в больничную сеть — детское развлечение. Есть только одно «но»: этот человек должен знать, что ты был записан к врачу.

— Но для чего все это? Поиграть у меня на нервах, показать, что ему известно каждое мое движение, каждый мой шаг…

— Не знаю… Однако это должно что-то значить.

— Гамби нашел, откуда пришло сообщение?

— Представь себе, нет. Он рвет и мечет. Как он ни старается, никакого результата.

— Не мог представить себе, что этот тип настолько умен…

— Получается именно так. Он не дурак в информатике. Установил всю необходимую защиту, запутал следы, которые могут к нему привести. Гамби работает день и ночь, он воспринимает эту историю как личный вызов. Удар по самолюбию!

— Что об Изабель Сольер?

— Ничего интересного.

— А Бриар?

— Его вот-вот найдут, можешь не сомневаться.

— В твоем распоряжении полчаса, ни больше ни меньше. А потом все собираются у меня. Передай распоряжение.

Капитан Амели Адер, второй номер в группе Кривена, недоверчиво уставилась на экран. Она нашла, что искала, и не могла поверить в то, что увидела. Перед ней было имя человека и его настоящее лицо. Но этого не могло быть. Не могло быть по определению, не могло быть никогда… Если только этот человек действительно не был тем преступником, за которым они гоняются уже несколько дней. Ведь социопатам прекрасно удается обманывать окружающих, они умеют скрывать свою извращенность. При таких обстоятельствах кому можно верить, на кого положиться? Если худший из серийных убийц занимает столь высокий пост, кое-кому из начальства несдобровать.

Она вновь проверила все этапы поиска, по которым прошла от одного интерната к другому: вот список школьных заведений, в которых учился Арно Бриар, она смогла найти их почти все. И вдруг — черная дыра. Что стало с этим ребенком, потом — подростком, молодым человеком? Он как будто исчез из мира живых. Она думала, что не сможет найти ключ к разгадке. И неожиданно в голову Амели пришла гениальная мысль, действительно гениальная. Она поняла, насколько его прошлое должно было мешать молодому человеку. Он мог поменять имя, стать другим. Как только он достиг возраста, когда можно изменить имя, он это сделал, так как его собственная фамилия постоянно напоминала ему о прошлом. Соответствующая просьба была направлена министру юстиции, и объявление о смене имени появилось в «Журналь офисьель». Решение было утверждено официально, и акты гражданского состояния были исправлены прокурором республики. Арно Бриар перестал существовать. Появился новый человек и новая жизнь. В который раз Амели перечитала имя, которое выбрал себе этот человек, и в который раз не поверила своим глазам. Однако пора было придать огласке итог поисков, ей не терпелось увидеть, каким будет выражение лица у ее начальников…

Кривен положил перед ним фотографии Мари Бриар и ее сына. Жертвы серийного убийцы совершенно не были похожи на эту женщину. А сам Арно Бриар был белокурым малышом с трогательным выражением лица и голубыми глазами, который как две капли воды походил на свою мать. Трудно было представить, что этот ребенок через тридцать лет начнет совершать подобные преступления. Давид вглядывался в черты лица ребенка, и чем дольше он это делал, тем ему больше начинало казаться, что он уже видел это лицо. Какое странное ощущение… Где же мог прятаться нынче Арно Бриар? Что он делал в тот момент, когда вся Уголовная полиция Парижа была пущена по его следу? И зачем посылать Перрену медицинскую карту Нико? Что он хотел этим доказать? Кривена происходящее мучило больше, чем его патрона.

— Майор?..

Кривен подскочил от неожиданности. Он непонимающе уставился на молодую женщину, работавшую в нескольких метрах от него, за соседним столом.

— Слушаю. Ты что-то нашла?

Амели серьезно кивнула. Давид Кривен тут же понял, что его поиски подошли к концу.

— Препятствие взято. Угадай, почему мы еще не нашли Арно Бриара? Да просто-напросто потому, что он изменил имя!

— Что?

— Изменил имя, и все.

— Ну и?! Ну же, Амели, не тяни!

— Ты сидишь? Держись крепче, сейчас упадешь…

Рассвело, и город наполнился бледным неуверенным светом. Он разрешил Каролин вернуться домой, но в полицейской машине в сопровождении двух полицейских. Она хотела принять душ, переодеться. Он просто рвался поехать с ней… Как только она вышла за дверь, на него опять навалилось одиночество. Какое странное чувство!

Коллеги Нико ворвались к нему в кабинет, даже не постучав. Он с удивлением поднял голову: Жан-Мари Рост возглавляет шествие, за ним майор Кривен и второй номер группы Амели Адер, которая к тому же была прехорошенькой. Майор Терон и Доминик Крейс замыкали шествие. У всех на лицах написана усталость: круги под глазами, обострившиеся черты, бледность…

— Тебе хотелось чего-нибудь новенького, получи! — заявил Рост.

— Вы нашли Арно Бриара? — нетерпеливо спросил Нико.

— Да, нашли! — усмехнулся Кривен. — Амели выловила иголку в стоге сена. Но какое чутье!

— Чутье, чутье… Вам за это платят, и неплохо, не так ли? Ну так и где эта ваша иголка?

— Совсем близко, — успокоил Нико комиссар Рост и протянул ему сложенный пополам листок белой бумаги. — Как на церемонии вручения национальных премий в области кинематографии. Имя написано внутри, — усмехнулся комиссар. — Хочу только уточнить: Бриар изменил имя, вот почему мы так долго его искали. Ну, читай!

Нико развернул листок и уставился на написанные синими чернилами буквы. Он прочитал имя и фамилию, судорожно сглотнул и в полном изумлении произнес:

— Этого не может быть… Вы уверены?

— Никакой ошибки, — ответила капитан Адер.

— А от Арно и Б от Бриар. Все логично, — раздумывал вслух Нико.

— Твои действия? — спросил Кривен.

— Я сейчас же отправлюсь к нему. Найдите мне все, что у вас на него есть: все перемещения, начиная с понедельника, медицинская карта, данные ДНК, семейное положение. Мне нужно все, и сию же минуту. Амели?

— Да?

— Отличная работа, Амели! Идите домой и выспитесь. Вы это заслужили.

— Работы так много, господин дивизионный комиссар. Я лучше останусь со всеми.

— Это приказ, капитан. Нам понадобятся свежие силы, так что подчиняйтесь. Отдохнешь и вернешься. Ты плохо выглядишь.

— Я не нуждаюсь в особенном отношении. Если я женщина, это еще не…

— Хватит, я сказал! — оборвал ее Нико. — Быстро домой, и без разговоров!

Молодая женщина покорно вышла, но счастье переполняло ее: она могла несколько часов поспать!

— Что еще?

— Гамби работает как сумасшедший, — ответил Кривен.

— У нас есть предполагаемая ДНК убийцы и его матери, это уже кое-что, — вмешался Рост. — Мы можем сравнить эти данные с ДНК нашего подозреваемого. Что же касается тридцати ударов плеткой, то это наверняка напоминание о тридцатой годовщине смерти Мари Бриар.

— Мне кажется, портрет убийцы теперь достаточно ясен, — проговорила Доминик Крейс. — Сейчас от него можно ждать чего угодно: он перестал владеть собой, он теряет ощущение реальности. Графологический анализ Марка Вальберга это доказывает. Исследование последнего послания со всей очевидностью выявляет изменения, характерные для женского почерка. Он перестает понимать, где он и кто. От этого он становится еще опаснее, но вместе с тем вероятность ошибок повышается, он оказывается уязвим. Я должна позвонить психологу последнего интерната, где был Арно Бриар, она еще работает.

— Со стороны Изабель Сольер по-прежнему ничего, — оборвал ее майор Терон. — Ничего заслуживающего нашего внимания нет ни в ее частной, ни в профессиональной жизни.

— Я бы не прекращал поисков, — ответил Нико. — Все четыре жертвы объединяет, кроме их физической схожести и определенного социального достатка, беременность. Но как убийца мог добраться до этой информации? Вот это-то я и хочу знать!

— Я постараюсь тебе это сказать, — начал строить предположения Кривен.

— Сможешь, и отлично! За работу! Не с чего почивать на лаврах!

— Ты хочешь, чтобы кто-нибудь пошел с тобой? — спросил Жан-Мари Рост.

— Не думаю. Если он приложил столько стараний, чтобы скрыть свое прошлое, то вряд ли начнет говорить в присутствии многих. Сейчас, пока еще это не стало известно, нужно установить человеческий контакт. Я только предупрежу Коэна, а вас буду держать в курсе дела, как только что-то выяснится.

Дверь Уголовной полиции закрылась за Нико, и тут же на него навалился холод. Пальто он забыл где-то на этаже, и костюм никак не мог защитить его от начинавшегося дождя. Нико поднял лицо к небу: облака сбивались в грозовые тучи. Грозы он не боялся: северянин по рождению, он помнил, что в детстве часто шел дождь, снег, дул ледяной ветер. Он направился на улицу Арле, к Дворцу правосудия, который был всего в нескольких шагах от набережной Орфевр. Холод подействовал на него благоприятно. Он очень скоро оказался в коридорах дворца перед дверьми, охраняемыми неусыпными секретарями. Значок дивизионного комиссара служил ему прекрасным пропуском — препоны оказались позади, путь был свободен.

Беккер машинально снял телефонную трубку. Голос секретарши произнес:

— Вас хочет видеть господин дивизионный комиссар Сирски. Он может войти?

— Да. И принесите нам кофе, пожалуйста, — ответил он, но голос его то и дело срывался.

Все происходило так, как он себе представлял.

Нико вошел. Перед ним сидел совершенно другой человек: мужчина забился в кресло, взгляд блуждает где-то в прошлом, на лице растерянность… Куда делись обычное высокомерие, властность, привычная для его положения? На лице судебного следователя Беккера была разлита бесконечная грусть, возможно из-за угрызений совести. Нико сглотнул, живот свело от страха. А если это правда? Если перед ним действительно серийный убийца? Однако Александр Беккер вовсе не был похож на светловолосого малыша с голубыми глазами, каким когда-то был Арно Бриар. Русые волосы и карие глаза — этот человек был не похож на мальчика, чью фотографию Нико держал в кармане. Однако что-то общее все же было — приблизительно то же лицо, но постаревшее на тридцать лет.

— Рано или поздно… Но я знал, что вы придете, — произнес судья, и в его голосе звучала плохо сдерживаемая тоска.

— Как я должен это понимать? — спросил Сирски.

Судья натянуто улыбнулся.

— Все зависит от того, когда именно я вас ждал, — ответил он, пытаясь еще сохранить авторитет собственного положения.

Плечи Беккера опустились. Слезы навернулись на глаза, но Беккер попытался сдержать их.

— Я не очень хорошо вас понимаю, помогите мне, — предложил комиссар.

— Эта статья… Когда вы прочли ее, мне показалось, я теряю сознание. Но я ничего не мог сказать, я не мог поверить в происшедшее. Я положил столько сил, чтобы уйти от своего прошлого, полностью стереть его из памяти, что оно даже перестало быть моим. Как же я заблуждался! Как можно забыть, откуда ты? Прошлое ожило передо мной. Да, я страдал, но я смог от него избавиться. И вот сегодня рушится вся моя жизнь.

— Значит, вы действительно Арно Бриар?

— Зачем отрицать очевидное? Вы незамедлительно найдете этому доказательства.

— Ваша мать пыталась вас убить… — Нико еле смог сформулировать свою мысль, настолько он был ошеломлен.

— Да. Я и сейчас еще вижу, как она бежит за мной по квартире и на лице ее написано безумие. Алкоголь, наркотики… Проституция… Все это я понял позже. Она была на дне пропасти, и я ничем не мог ей помочь.

— Но вам было всего семь лет…

— Думаете, такое объяснение может помочь? Я любил свою мать. И она любила меня до того момента, как все это началось. Я стал ей обузой, тем более что семья отказалась от нее.

— Мне жаль… Вы, наверное, очень страдали…

— Да. И вырос я один. Но если бы не все это, я бы, наверное, не стал тем, кем стал… Страдания придали мне силы.

— Ну а сегодня?..

— Сегодня у меня двое детей. Вы уже это знаете?

— Нет еще.

— Я живу в браке. Построил семью, которую люблю. Стараюсь дать своим то, чего не получил сам. Это мое самое большое достижение. Я так боялся, что не смогу вести нормальную жизнь, что не способен на обычные человеческие отношения. Я бился за это. Случается, я вижу кошмары и снова оказываюсь там, где был тридцать лет назад. Я вижу, как нож входит в ее тело, вижу ее удивленное лицо, потом она медленно оседает на пол… А я плачу. Но я сумел изжить это.

— Так ли?

— Если ваш вопрос надо понимать как «убил ли я этих женщин?», то — нет. Я их не убивал. Разве я мог бы это сделать?

— Вы уже один раз это сделали.

— Удар ниже пояса. Я не убийца. Вы не можете судить меня на основании этой старой истории.

— На теле последней жертвы была найдена статья из…

— Это ловушка. Убийца хочет сбить нас со следа, он играет с нами. И как же с вашим зятем? Ведь я поверил вам…

— Мы приступили к анализу вашей ДНК. Нам предстоит сделать сравнительный анализ. Следствие уже идет. Я должен вам задать несколько вопросов.

— Есть ли возможность не придавать дело огласке?

— Вы ведь не новичок и знаете, как тяжело сохранять информацию в тайне.

Александр Беккер кивнул.

— Простите, что я спрашиваю, но где похоронена ваша мать?

— Ее сожгли. Родственники не захотели взять тело. Я даже не знаю места, где захоронили прах.

— У вас остались какие-нибудь вещи, принадлежавшие вашей матери?

— Понимаю, к чему вы клоните: эти темные волосы… Но моя мать была блондинкой. Это просто-напросто невозможно… И у меня от нее ничего не осталось, разве что несколько фотографий. В семь лет не думаешь о том, чтобы оставить что-нибудь на память. Да мне и не предлагали…

— Нам необходимо будет знать расписание ваших встреч на эту неделю.

— Конечно. Особенно во время совершения преступлений, не правда ли? Я не хочу ничего от вас скрывать: в понедельник мне поступил анонимный звонок, что моя семья попала в автомобильную катастрофу, и я тут же бросился в больницу. Никого не было… Жена была на работе, дети в школе. Вам может это показаться странным, но это правда.

— А во вторник?

— Меня вызвали в школу. Сын упал, и директор боялся, нет ли черепно-мозговой травмы. Он хотел, чтобы я приехал за ним.

— И снова ложный вызов?

— Совершенно верно. Как и в вашем случае с доктором Перреном и его придуманными пациентами.

— Думаю, программа на среду и четверг не менялась?

— Да, — прошептал судья Беккер. В глазах у него читалось беспокойство.

— Хорошо, мы все это выясним. У вас с детства поменялся цвет волос?

— Нет, я их крашу лет с пятнадцати. И ношу цветные контактные линзы.

Беккер осторожно вынул их.

— Мне придется взять их с собой, — сообщил Нико.

На Нико смотрели практически синие глаза — Беккер от природы был голубоглазым.

— Я хотел полностью уничтожить образ ребенка-убийцы, которым был. Да бог мой, какое это теперь имеет значение? А с голубыми глазами мне лучше. Придется привыкать снова.

— Пока ситуация не прояснится, мне придется просить вас следовать за мной на набережную Орфевр, — произнес Нико и непроизвольно положил руку на желудок — совершенно бессмысленный жест, потому что при болях помогали только таблетки, выписанные Каролин.

— Болит? — забеспокоился Беккер. — Врач что, вам ничего не прописал?

— Откуда вы знаете про врача?

— Всем известно, что у вас язва! Вы сами это сказали, а некоторую информацию очень тяжело скрыть…

Она жила совсем близко от Сен-Жермен-де-Пре, квартала, полюбившегося художникам и писателям, которые и создали ему славу в XX веке. Вот площадь Фюрстенберг, райский уголок, который она устроила себе сама. Двухуровневая квартира Амели находилась на шестом и седьмом этажах в одном из зданий, выходивших на площадь, там была еще небольшая терраска, располагавшаяся выше густой зелени деревьев, и поэтому солнце никогда не уходило из ее комнат. Амели не могла нарадоваться на свою квартиру и ни за что на свете не уехала бы из нее.

Она разделась, включила душ. От теплой воды, стекающей по телу, она расслабилась. Как же она устала! События последних дней сменяли друг друга, как в обезумевшем калейдоскопе, и для того, чтобы выдержать, требовались все ее физические и духовные силы. Она с сожалением закрыла кран и закуталась в мягкое махровое полотенце. С волос стекала вода, и она начала энергично растирать голову. Потом вышла из ванной и просто рухнула на постель. Хотелось есть, но не было сил подняться и что-нибудь приготовить. Сначала спать, потом — посмотрим. Стоило ей только так подумать, как веки сомкнулись, дыхание замедлилось, реальный мир потерял свои очертания. И она погрузилась в глубокий сон.

Он шел за ней… Он выбрал, и она станет следующей. Вид у нее был настолько усталый, что ничего трудного не будет. Он был уверен, что она уже спит. Он решил подождать, рассматривая витрины на площади. Торопиться не стоило. Он может даже зайти в музей Делакруа, где еще ни разу не был. Затем он позвонит в дверь. Она откроет, крайне недовольная, что ее неожиданно разбудили. Она ничего не сможет понять, а на самом деле именно в ней-то все и дело. Он войдет в квартиру. Как ей сможет прийти в голову, что нечестивый находится уже у нее в квартире? Она будет наказана, как и те, что были до нее. И никто не примчится ей на помощь, никто, даже этот дивизионный комиссар Сирски.

Судья Беккер дошел с Нико до его кабинета. К ним присоединился Мишель Коэн, и они вдвоем произвели полагающуюся процедуру допроса. Бригада Кривена уже работала вовсю, проверяя, где и во сколько он был с начала недели, связались они и с женой Беккера. Расследование было начато, и у них было разрешение на обыск в доме судьи. Профессор Кено лично занимался тестом на ДНК Александра Беккера и его цветными линзами. Полицейская машина заработала. Доминик Крейс занималась сбором характеристик Арно Бриара у психологов и преподавателей, отвечавших за него до совершеннолетия. Изменил ли его личность совершенный им поступок? Смог ли он скрыть от профессионалов по надзору за детьми глубочайшее одиночество и неуравновешенность? Могла ли его личность начать формироваться как личность преступника, несмотря на то что убийство было совершено в целях самозащиты? Мог ли он, расправляясь с женщинами, снова и снова убивать свою мать? И действительно ли он, отец двоих детей, любящий муж, был этим преступником?

Нико подумал о сыне — ничего дороже не было у него на свете. Дмитрию нужно какое-то время пожить отдельно от матери. Возможно, мальчик страдает от этой сложной ситуации больше, чем считает Нико. И не стоит ли ему обратиться к детскому психологу, чтобы убедиться в психологическом здоровье сына? Он мог бы посоветоваться с Каролин — она врач, она может помочь… Каролин… Нико спрашивал себя, чем она занимается в этот момент. Она ему сказала, что хочет принять душ и немного отдохнуть, а потом они увидятся. И больше он ее не отпустит. А этой ночью она останется у него — так безопаснее. И потом, он просто изнемогал от желания…

Мобильный телефон зазвонил так неожиданно, что она вздрогнула. Реми. Она подумала несколько мгновений, но йотом решила ответить.

— Рыбка моя?

— Что ты хочешь? — Ее тон не обещал ничего хорошего.

— Что-то не так?

— Нет, все прекрасно.

— Ну, надеюсь, ты вечером будешь вовремя?

— Не знаю. Ты ведь в курсе, у нас сложное дело.

— Я в курсе. Но мне бы хотелось провести вечерок с моей рыбкой наедине.

— «С рыбкой наедине» — это как, по-твоему? — В ее голосе сквозила ирония.

— Что с тобой?

— Романтический обед в уютном ресторанчике, поход в кино, где ты держишь меня за руку, прогулка под луной и разговоры обо всем и ни о чем? Ничего подобного! Хочешь, чтобы я тебе сказала, что такое для тебя «вечерок с моей рыбкой наедине»? Показательный сеанс траханья! И меня все это достало!

— Достало? Что же это тебя достало? Трахаться достало? Ну и лицемерка же ты…

— Я не предмет для удовлетворения твоих сексуальных фантазмов, Реми!

— Фантазмы, они у всех фантазмы.

— То есть?

— Ничего, брось.

— Ты совершенно прав. Надо бросить. Но — тебя. Мне надо тебя бросить. С меня хватит. Я, представь себе, жду еще чего-то от любовной связи.

— Таким женщинам, как ты, все время нужно нечто новенькое!

— Ну не с тобой же куковать!

— Однако можно было подумать, что мы кукуем в лад и тебе это нравится.

— Да, нравится, но не в таких обстоятельствах. Недостаточно предложить отправиться в койку, чтобы этого захотелось.

— Ну да, необходима подготовка! Что за пошлость!

— Да, пошлость. Забирай свои вещи и положи ключи в почтовый ящик.

— И все? Вот так, по телефону?

— Да, по телефону. Я хочу закончить эту историю, Реми. Желаю тебе счастья.

— Ну и дерьмо! Да ты просто сука!

— Нас с тобой больше ничто не связывает. Я не желаю ни слышать тебя, ни видеть! Пока!

Доминик в бешенстве отключилась. Восемь месяцев псу под хвост! Есть от чего прийти в ярость. Теперь надо все это просто забыть.

Он проверил свой мобильный. Отключен. Он не мог позволить себе ошибиться! Опустил мобильный во внутренний карман куртки. Время пришло. Он набрал код, и дверь дома номер пять на площади Фюрстенберг открылась как по волшебству. Да, лучше его никого не было! Он поднялся по лестнице до шестого этажа и остановился перед дверью своей следующей жертвы. Никого. Поле действия свободно. Он позвонил. Тишина. Позвонил еще раз. Приложил ухо к двери: шаги приближались. Он состроил подходящее лицо. Она открыла.

— Что происходит? — спросила она удивленно — она еще не пришла в себя ото сна, и глаза у нее были опухшие.

Он действовал мгновенно: вскочил на нее и прижал к лицу тряпку, пропитанную эфиром. Через мгновение у него в руках оказалась тряпичная кукла. Его кукла, его игрушка. И он убьет ее — удар шпагой в самое сердце этого Сирски.