Секретная почта

КОЗИЙ КОРОЛЬ

Таурасу Гражулису, кажется, на роду написано было стать мелиоратором. Ему всего двадцать три года, холост, знаменитый сорвиголова, непоседа, которому нипочем бродить из деревни в деревню, с одного болота на другое, еще почернее. Гражулиса даже скука берет, если кругом все течет как спокойная река, без каменистых порогов, без шумных омутов, — словом, когда день проходит без особых передряг и сотрясений.

— Ну и тип! — скажет кто-нибудь. — Где только вырос такой любитель сильных ощущений? И должно быть, частенько приходится ему скучать — ведь всяких недоразумений и сумятиц у нас становится все меньше и меньше…

И все-таки, бродя по отдаленным углам, трясинам и пустырям Литвы, Таурас Гражулис все еще находит такие «чертовы пороги». А ему того и нужно.

Конец лета застал экскаваторщиков у неприметной деревушки недалеко от Шатейкяй.

В субботу мелиораторский лагерь опустел. Кто поспешил на вечеринку в ближнее село, кто уехал в районный городок.

Тяжелый жребий сторожить стоянку на этот раз выпал на долю Таураса Гражулиса. Сами понимаете: малое удовольствие в соблазнительный субботний вечер одиноко торчать у сонных машин. Но так придумал новый мастер, Костас Микутис. Он недавно вернулся с военной службы, и его не переубедишь, — так и резанет с солдатской прямотой:

— Не потому, что воров боимся. Прохожий трактора не прикарманит… Но побольше уважения к собственному лагерю, ребята. Что это за форпост новейшей техники, если любой пастушок может тут беспрепятственно откручивать гайки?

Гражулис без всякого восторга остался на субботу и воскресенье охранять твердыню техники. С расстегнутым воротом томился он на лесенках походного домика. А домик — вагончик с полукруглой кровлей и маленькими окошками на четырех железных колесах — стоял в тени плакучих ив. Деревья зелеными косами прикрывали окошки. Когда ветер шуршал в листьях, Таурасу чудилось, будто где-то шепчется его далекое счастье.

Лагерь огибала дугой железнодорожная ветка Тельшяй — Клайпеда. В вечереющей тишине на тонкие телеграфные провода садились ласточки, словно музыкальные знаки на нотную бумагу. Теплый воздух касался этих живых струн. Таурас так и ждал: сейчас раздастся колыбельная, а потом зазвучит сказка далекого детства…

В такие ласковые, за душу хватающие вечера невольно задумываешься. Размышлял и Таурас, чувствуя себя одиноким и заброшенным. У молодости особая мера времени. Даже стрелки часов для нее медленнее движутся. Так по крайней мере казалось Таурасу, напрасно поджидавшему, чтобы хоть кто-нибудь посторонний забрел в лагерь и скрасил томительное ожидание.

Сначала Таурас рассчитывал на молодую учительницу из соседней усадьбы. Она любила побродить по розовеющим от заходящего солнца полям, присесть на валуне и тихим, трепетным голосом читать вслух стихи. Когда-то Таурас затаив дыхание слушал ее декламацию.

Но солнце садилось, а учительница не появлялась. Как подстреленная птица, опускался Таурас с высот на землю. Он уже соглашался: пусть в лагерь придет хотя бы обыкновенный парень, даже подросток — любая живая душа, собеседник…

В конце концов у раскидистой кукурузы замаячила чья-то голова. Таурас удовлетворенно потер руки. Окликнет путника, они усядутся рядом и так скоротают часок-другой.

К вагончику подходил мужчина. Он опирался на выломанный сук, в руке нес узелок. Идет неторопливо, ровно, спокойно. Развеваются полы расстегнутой сермяги, шапка сдвинута на затылок, от пота лоснится лоб. На плечах связанные веревкой штиблеты. Видно, издалека. Таурас взбежал по ступенькам и исчез в дверях фургона. Может, он забыл курево и захочет побаловаться.

Когда Таурас снова появился в дверях, незнакомец стоял в ложбине у березки задрав голову. С середины лета дерево начало ронять желтые листья. Прохожий несколько раз стукнул по стволу. Таурас смекнул — верно, увидел в ветвях гнездо.

Тук-тук-тук… — отдавались в тиши удары палки. Потом, упершись посохом, путник скинул картуз, вытер лоб. Он был острижен под нулевку, голова — как выпуклый камень. Над выпученными глазищами торчали бугры, заросшие седыми бровями. Лицо продолговатое, кожа сухая, темно-багровая, губы очень тонкие.

— Где же я его встречал? — удивился Таурас.

Неизвестный поглядел на него, неторопливо нахлобучил картуз и снова взялся за посох.

Смех разобрал Таураса. Парень кое-как сдерживался, не доверяя собственным глазам.

Неужели это тот самый козий король?

— Здорово, дяденька, — весело приветствовал прохожего Таурас. — Присядь передохни.

— Чтоб тебя средь бела дня первым громом зашибло, — заревел путник. — Чтоб ты лопнул! Чтоб ты сгорел! — И, рассыпая ругательства, он ускорил шаг.

Таурас громко хохотал.

— Сметану слизал — пришлось и сыворотку выпить, дяденька…

Старик шлепал босыми ногами, согнув спину, не оборачиваясь и все еще что-то громко бормоча. Только отойдя на немалое расстояние, он ненадолго обернулся и погрозил палкой. Кому — небесной шири или Таурасу, который не переставал потешаться?

Старый сквернослов спустился в ложбину и свернул по лугам. Из заросшего ракитой рва взлетел селезень. В вечерних лучах заиграла его яркая грудка. Птица поднималась чуть не отвесно, а потом рванулась вдаль по верхушкам осинника. С крыльев селезня сыпались красные солнечные искры.

Таурас опять уселся на лесенке, разглядывая отдалявшегося человека. Тот шел по краю ржаного жнивья и на голом поле выглядел черной корягой.

Занятно — чему научился за эти несколько месяцев козий король?

Когда началось его знакомство с этим «королем»? Пожалуй, год назад. Их отряд впервые добрался со своими тяжелыми машинами до пустыря, прозванного «Адским болотом». Мрачная, зеленовато-рыжая, ничья земля, окаймленная искривленными сосенками, густыми кустиками ежевики, клюквы и росянки, расстилалась перед ними, обдавая холодом и затхлой плесенью. По вечерам там стонали бекасы, будто заблудившиеся ребятишки. А по утрам плавал белесый туман, и в нем отдавался несмелый голос стосковавшегося по любви тетерева.

Таурас говаривал, что ему по душе жемайтийские чертовы трясины, там иногда наткнешься на такое диво — небо с овчинку покажется.

И в тот раз его словно тянуло к «Адскому болоту».

Вскоре Таурас услышал разные россказни про Иполитаса Гумбарагиса, по прозвищу «козий король». По словам стариков и пастухов, это — сущий сатана, не выпускает из рук отточенного топора и больше всего ищет, с кем бы сцепиться, кому лоб раскроить.

Таурас оживился. Разве можно дремать на матрасе в дорожном вагончике, если какой-то козий король жаждет раскалывать лбы и затылки?

Парня особенно обрадовало, что магистральный канал прочерчен почти через усадьбу Гумбарагиса.

— Этого бродягу черт нес и обронил, — сказал как-то местный агроном, не выпуская изо рта старой трубки. — Мы уж с ним и по-хорошему и по-плохому, просили и ругались, чтоб Иполитас одумался. А он всем топор показывает: бывает — прикинется дураком, бывает — жарит все законы наизусть. А вообще лодырь и, наверно, тайный самогонщик. Держит десять — пятнадцать коз. Оборотень, не человек. Не подходите к его избе — топора отведаете.

Таурас все намотал на ус. А Костас Микутис громко усмехнулся:

— И не таких обормотов выкорчевывали! Еще робеть перед выжившим из ума стариком… Таурас, боишься?

— Не дай бог, как боюсь…

И молодой экскаваторщик подмигнул мастеру.

После завтрака мелиораторы выехали на участок. Таурас повернул к гумбарагисовой усадьбе, если так можно было назвать эту лачугу, вросшую в землю. Издали Таурас увидел закопченную хижину с покосившимися стенами и с крышей, съехавшей набок. Вместо трубы — жестянка. Кругом ни деревца, ни куста, ни забора. Окошко чернело в нескольких дюймах от земли. А кругом, по ископанным кротами кочкарникам, расхаживали белые и черные козы.

Таурас подивился — целое стадо. Взрослых и малых он насчитал четырнадцать, но вот еще две выскочили из канавы. Козы щипали чахлую, высохшую траву и бодались, не поделив своего жалкого корма.

«Картинка! — рассуждал Таурас. — Тут — первоклассная техника, а там — тараканий питомник с трубой-жестянкой, чумазые, одичалые козы, — словом, нищета и убожество».

А из второго окошка экскаватора виднелись за железнодорожным полотном опрятные усадьбы с цветниками, крепкие хозяйственные постройки, кудрявые фруктовые деревья.

Солнце, с утра не обещавшее погоды, одумалось и принялось раздирать серую вату туч. На покрытых росою полях запел жаворонок. Невдалеке задумчиво бродил красноногий аист, грустно поглядывая на прокапываемый мелиораторами ров.

Козы понемногу привыкли к невиданной машине Старый козел подобрался совсем близко. Таурас заметил у него между рогами деревянную дощечку. Вгляделся — да и козы с таким же «тавром», все с дощечками. А сверху что-то написано.

«Прочесть бы эти козлиные иероглифы…» — не терпелось Таурасу. Эта убогая скотина с деревянными надписями привлекала его, как ученого — допотопные чудища.

Он попытался подманить одну из коз, но та, чертовка, словно понимая, что носит тайну на лбу, улепетнула, задрав хвост.

Застучал мотоцикл — это приехал Микутис.

Козы пугливо вскинули головы. Ветер трепал их пожелтевшие бородки.

Микутис остановился посмотреть, выражаясь техническим языком, насколько экскаватор Таураса монтируется к грунту.

Гражулис ознакомил мастера со своим открытием и предложил: «Загоним все козье стадо на край поля. С одного бока — трясина, с другого — станем мы. Им тогда не вырваться».

Любопытство — один из величайших соблазнов. Сказано — сделано. Криворогие оказались в западне.

Микутис и Таурас с вытянутыми руками подвигались все ближе к метавшемуся стаду.

— Их плацдарм сокращается… — бормотал Микутис. — Цыбу, цыбу…

Старый козел, раскусив коварный замысел врагов, заблеял и проскользнул мимо агрессоров. Следом за ним обалдело замелькало все стадо.

Микутис, как футбольный вратарь, рухнул на землю, ухватив за ноги старую козу. Таурас изловил чубарого козленка. Остальные галопом мчались к лачуге Гумбарагиса.

Мелиораторы взглянули на дощечку. Сквозь выжженные ушки была продета самодельная бечевка, а на дощечке не слишком грамотные пальцы вывели химическим карандашом:

«БЕРЕГИТЕСЬ ПРИВИДЕНИЙ»

И всё!

Таурас и Микутис ломали себе головы. Что за привидения? Не волки ли?

— Эй, эй!.. — загремел крик со стороны Гумбарагисовой лачуги. По пустырю шагал человек, размахивая топором и не переставая рычать как разъяренный бык.

Микутис шлепнул козу по ляжке и погнал ее к хозяину. Брыкаясь, понесся туда же и козленок.

Несмотря на освобождение пленных, козий король надвигался гневно и грозно. Длинные, нечесанные, всклокоченные волосы стояли дыбом, как патлы ведьмы. Он все издавал свой странный боевой клич.

— Не рехнулся ли? — зашептал мастер, чувствуя себя не в своей тарелке. — Еще зарежет как цыплят… Берись за работу. Может, ни к чему было коз гонять…

Оседлав мотоцикл, Микутис выжидал.

Козий король уже не продвигался дальше, а стоял и орал среди поля, да несколько раз покрутил топором над головой. На лезвие сверкнуло солнце.

Удостоверившись в мирном исходе, мастер умчался своей дорогой.

Таурас некоторое время углублял и расширял канаву. Понемногу он приближался к лачуге. А косматый старик словно издевался над молодым экскаваторщиком. Порой он появлялся во дворе и, хватаясь за топор, испускал непонятные гортанные вопли, запугивая Таураса: мол, сюда ни шагу, а то простишься с жизнью…

— Из какой ты вылез чертовой берлоги? — обозлился и Таурас. — Надоел мне этот цирк!

И, бросив канаву, Таурас направил свою тяжелую машину, словно танк, прямо во двор к Гумбарагису. Конечно, предварительно убедился, что Микутис не смотрит. А то еще попадет на орехи за такую поездочку!

Таурас и Гумбарагис очутились лицом к лицу. Криворогое стадо, выставив бороды, ожидало исхода поединка.

И король перестал вопить. Он уже не размахивал топором, а пятился назад. Не довольствуясь половинчатой победой, Таурас с грохотом подкатил к самой избенке. Казалось — еще один грузный шаг, и лачуга будет сметена.

Гусеницы машины заслонили окошко хибарки. Длинная стрела, с визгом нависая над крышей, металась влево и вправо. Гумбарагис шмыгнул в избу.

У Таураса руки чесались. Он осторожно опустил свой железный половик прямо на жестяную трубу. Закрыл устье дымохода. Дым перестал подниматься кверху. Таурас словно видел, как старикан в хибарке корчится, чихает, кашляет, как слезятся его злобные глаза…

Скрипнула дверь. Высунулись седые космы, робкое лицо, и Гумбарагис заговорил совсем по-человечески:

— Не топчи двора, сударик… Не пугай ты меня, бедного… Ступай сюда — поднесу черепушечку и еще на дорогу дам.

С хохотом и свистом Таурас вернулся ко рву.

С того дня Гумбарагис перестал совать нос куда не надо. Только через плечо, съежившись, озирался на экскаваторщика.

На болоте воцарились мир и спокойствие.

Раз субботним вечерком Таурас выфрантился на танцы. Повязал галстук, надел серую шляпу. Перед уходом пошутил, что, наверно, опять ему придется туго.

— Не хочется прослыть глухим, — пояснил он. — Спросишь о чем — жемайтийская девица сыпанет словами как горохом, а ты ничего не поймешь. Переспросишь — опять двадцать пять. А в третий раз спрашивать конфузно. Вот и приходится разговаривать больше глазами и локтями.

В тот вечер Таурас вернулся рано. И в каком виде! Шляпа измята, на щегольском пиджачке липкий след от мухоморов, а под глазом — синяк с ладонь. И нос — красный, раскисший. В руке у Таураса — блестящая проволока.

Таурас никому не рассказал, кто его разукрасил. Только что-то пошептал Микутису. Потом оба, переодевшись в рабочие куртки, исчезли.

Больше недели Таурас под вечер уходил неведомо куда. И куда ему было деваться с этой синей закорючкой под глазом? Неужели идти на танцы смешить девушек?

После ночных экскурсий невыспавшийся, раздраженный Таурас сердито залезал на экскаватор. Работал, изредка доставал круглое карманное зеркальце. Огромный синяк понемногу исчезал.

Однажды утром Таурас вернулся, весь сияя. И не один — с Микутисом и Гумбарагисом. Старик пыхтел, вытирал пот с лица и понурив голову тащил тележку для хвороста. Еле ноги волок, но был покорен.

В тележке лежала молодая косуля. Мертвая. На тонкой шоколадной шее плотно затянутая стальная петля. Свободный конец петли болтался, вычерчивая на пыльной дорожке длинный след, будто змея ползла.

Мордочка косули была раскрыта, на ней сверкала запекшаяся струйка крови.

Таурас охотно рассказывал каждому встречному:

— Он и на меня, как на зайца, силки расставил, чтобы я хоть штаны извалял. Правда, тогда у меня от пня шишка выскочила. Но мы перед такими лешими в долгу не остаемся. Остерегаемся приведений… Полюбуйтесь, люди, на козьего короля. Чего, дяденька, в землю уставился? Уж не ищешь ли там потерянной совести?

Таурас сидел на ступеньках. Ночь рассыпала звезды в голубом небе. Горестно застонал на болоте бекас.

Сквозь дремотные кусты божьего деревца из деревни доносилась веселая речь скрипки и гармошки. Таурас прислушивался, мягко отбивая такт каблуком. Эх, до чего стосковались ноги по «пасютпольке» — бешеной польке!..