Секретная почта

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

Мне предстояла воздушная поездка из Клайпеды в Вильнюс. Погода была нелетная — неистовствовали дождь, ветер, на небе устраивали побоища тучи, словно обозленные великаны. Пассажирский самолет опаздывал. Уныло поглядывая на часы в крохотном зале аэропорта, мы томились от безделья — хоть ругайся с кем ни попало!

Так и поступил мой круглолицый сосед с облысевшим лбом и немалым животиком: пилил жену — чего та соблазнила его лететь. И чем дольше приходилось ждать, тем больше нервничал толстяк — понося все на свете, поминутно бегал в кассу: не отменен ли рейс, не вызван ли автобус? Не представляло секрета, — товарищ боится полета и предпочел бы храпеть в удобном вагонном купе. Но жена его была изумительна в своей невозмутимости: несмотря на семейные сцены, дремала, склонив голову на плечо, и, наверно, не поколебалась бы плыть через океан в дырявом корыте.

Мокрые окна задрожали от гула. Из черной тучи вынырнула серебряная птица, осторожно облетела вокруг зеленой площадки, развернулась против ветра и приземлилась.

Пузатый еще больше помрачнел, проглотил незаконченную фразу и поволок два объемистых чемодана. У трапа он очутился первым. Недоверчиво взглянул на раскрытые дверцы. Соломенная шляпа съехала с затылка.

Дождевые капли звякали о металлические крылья. Тучи не переставали бесчинствовать. Мутное небо давило на землю.

Летчик с золотыми нашивками на чистеньком синем костюме нес бортжурнал и еще какие-то документы.

— Выдаете пассажирам парашюты? — осведомился круглолицый.

— А зачем? — улыбнулся пилот. — Уж не собираетесь ли вы по дороге бросить ваши чемоданы и закончить поездку пешком?

— А какая же у нас гарантия, что в такую бурю долетим целыми и невредимыми? — не сдавался толстяк.

— Ох и шутник… — Летчик заметил меня и протянул руку. — Ну а ты не боишься без парашюта? — И, громко смеясь, взбежал по алюминиевой лесенке.

— Порядочки! — возмущался пузатый, косясь на меня. — Если не хватает средств на необходимый инвентарь, пусть хоть напрокат дают. Мы заплатим. Стиральную машину можно арендовать, а про парашюты забыли!

Сиденья были глубокие и удобные. Мягкий ковер заглушал шаги. В самолете пахло сосновой хвоей. После непогоды на дворе здесь было уютно, как дома.

Не снимая шляпы, любитель парашютов протирал запотевшее окошко. Дождь усилился, по стеклу катились бусинки капель.

Загудели пропеллеры.

Через несколько минут самолет уже плыл над зубчатыми елями. Серебряным крылом махнул берегу и нырнул в вату туч.

«Ох и шутник…» — вспомнились мне слова летчика. Да, гражданин пассажир, вы большой чудак и выдумщик, и рассуждаете о вещах, о которых не имеете и, наверно, никогда не будете иметь понятия. А мы с пилотом Юргисом кое-что смыслим. Мне даже известна самая тяжелая минута в его жизни. Не тогда ли ты, Юргис, поверил в свою крылатую судьбу? Ты не забыл, как все это случилось?

В аэроклубе имелись в наличии всего один самолет, один парашют и целое полчище подростков — беззаветных помощников механика. Мы выкатывали из ангара двухместную учебную машину на лужайку. Для нас было делом чести схватить тряпку и до блеска надраить замасленное пузо самолета. Мы соревновались — кто первый подставит колодки под колеса аппарата или притащит насос и накачает горючее. Юргису очень везло. Он жил в двух шагах от аэродрома и чаще топтал этот луг, чем пол в своей квартире. Мы подружились — оба были пятнадцатилетними, долговязыми, оба знали решительно все об авиации, о летчиках и их подвигах в поднебесье. Конечно, больше всего мы стремились попасть вместо балласта на свободное сиденье во время полета. Небольшая группа подготовленных молодых пилотов летала уже самостоятельно, а на второе сиденье для равновесия наваливали мешок с гравием. И на этот взбухший мешок мы смотрели с неприкрытой ненавистью. Он нагло присвоил место, по праву — наше. Мертвый груз поднимался к небу, витал над городом и рекой, совершал виражи, сталкивался с облаками, был немым свидетелем всех красот полета… А мы бродили по земле и ротозейничали!

Потом молодые пилоты набили руку. Выкинули мешок. А на свободное место стали сажать живых людей.

Сиденье было глубокое, и мы, юнцы, еле выставляли оттуда кончик носа. Но день, когда ни разу не удавалось подняться в воздух, считался потерянным. Мы всячески заискивали перед летчиками, вперегонки расхваливали их взлеты и спуски, чтоб только удостоиться милостивого предложения:

— Садись. Полетаем.

В долгую зимнюю пору летали редко, но с мая молодых летчиков начали обучать более сложным полетам, так называемому высшему пилотажу. Пришел черед мертвых петель, иммельманов, скольжений на крыле, штопоров.

А как же с нами? Позволят ли летать седокам, не боящимся ни воздушных ЯМ, ни головокружительных фигур?

Инструктор заявил безо всякой дипломатии:

— Нет, голубчики. Парашют — один, для пилота. Не отдавать же его вам! Подрастете — успеете.

— Какое издевательство! — негодовал Юргис. — Диктатор нашелся! «Подрастете — успеете»…

Самолет купался в лазури. Его веселое гуденье терзало наши сердца. Нас отшвырнули прочь, как ненужную ветошь. Даже зеленая трава аэродрома утомляла взор — земля цепко схватила нас и прижимала к себе до удушья.

Юргис встал и молча ушел.

Я не видел его целую неделю.

Только в субботу он появился снова, в запачканных известью штанах, грязный, исхудалый, но со странным огоньком во взгляде. Отвел меня в сторону и зашептал:

— Не слышал — завтра летают?

— Сбор группы в десять утра.

Юргис засвистел, как веселый дрозд.

— Мы тоже не будем киснуть на земле.

— А парашют?

— Свой принесу.

Я взглянул на Юргиса, как на человека, плетущего спросонок околесицу:

— Смеешься надо мной?

Юргис протянул мне измазанную в известке ладонь:

— Давай пари, что завтра будем кувыркаться в небесах?

Мы ударили по рукам.

— А где ты умудрился так вываляться, по каким дымоходам лазил?

— Скромный вклад в успехи воздухоплавания, — ответил Юргис. Он вообще любил не договаривать.

На другое утро, задолго до начала полетов, Юргис появился на лугу с той стороны аэродрома, где жались серые ангары. На плече — перевязь, на талии — кожаный ремень с металлической пряжкой. А за спиной — заправский парашют.

Словом, Юргис выглядел сказочным магараджей. Мы обступили его, щупали тонкий шелковый шнурок. Есть у нас парашют! Сегодня прорвемся в простор. И, бесцеремонно подхватив Юргиса, мы стали качать его, подкидывать. Так совершил он свой первый полет с парашютом, болтая длинными ногами. Юргис весил немало — мы подбросили его три раза и выбились из сил.

Но он сиял и все охотно рассказывал. Как только инструктор изрек свой неумолимый приговор, Юргис вспомнил: у него есть знакомый старшина в парашютной комнате. Сразу же отправился к нему. Тот не желал вступать ни в какие переговоры. Но Юргис настойчиво добивался своего. Старшина ремонтировал собственный домик — тут, поблизости. Целую неделю Юргис размешивал известь, набивал на стены дранку, готовил смесь для штукатурки. В обмен за услуги получил парашют на одно воскресенье. С условием: сразу после полета принести и повесить мешок с парашютом в шкаф, на прежнее место. Чтобы и собака не тявкнула.

Появился инструктор, примчались на мотоциклах гражданские летчики.

Каждый из нас выбрал пилота. Словно в рай попали — огромное чувство собственного достоинства! Мы уже не балласт — на нас полная летная форма. Ласково сжимает спину парашют, с ним даже внизу все виднее. Самолетное сиденье превратилось в трон, откуда мы царственным взглядом оглядывали леса и реки, далеко внизу ниточки улиц и спичечные коробки домов. Мы дразнили голубей, мелькавших над красными трубами города: «А ну-ка догоните! А может, хотите узнать, почему мы забираемся в такую высь? Здесь ближе к солнцу!»

День был погожий, небо ясное и чистое.

Наступил мой черед лететь.

Маленький самолет снижался спиралью, мягко покатился по траве и остановился в отдалении. Инструктор вылез из кабины. Я бросил сверстников, сидевших на лугу, и стал озираться: где парашют?

Но кто этот наглец?

Хитрый Юргис втихомолку заранее выбежал вперед и, как настороженный заяц, залег среди цветущих одуванчиков. И вдруг он ринулся к самолету.

Его рыжеватые кудри взъерошились от быстрого бега, ветер пропеллера так и рвал их с затылка.

Разве теперь догонишь? Меня бесило неслыханное нахальство Юргиса.

Рыжий паренек проворно залез на самолет. Они пронеслись над самой землей. И вот уже повисли в воздухе. Летят…

Я бессильно опустился на траву. Мрачно наблюдал за самолетом и чувствовал, что меня бесстыдно ограбили. Вот летчик сейчас начнет свои петли…

Мы на глаз определили, какую высоту взял самолет. Шестьсот метров, восемьсот. Теперь, пожалуй, и вся тысяча. Юргис, наверно, доволен, пожалуй, даже покатывается со смеху, что так легко надул меня.

— Достаточно…. Достаточно высоты… — задрав голову, по привычке вслух бубнил инструктор. — Убавь горючее.

Желтокрылый самолет, как жаворонок, повис в лазури. Замер мотор. Словно оборвалась незримая нить между небом и крыльями. Самолет взметнулся вверх, пытаясь за что-то уцепиться, раскрыл крылья, как руки, словно желая обнять бесконечный простор. Потом он накренился набок и закрутился, как опавший лист.

— Отлично… — бормотал инструктор, широко расставив ноги, закинув руки за спину. — Считай! Один раз. Второй. Третий. Теперь восстанови ручку. Так. Отлично.

Пилот словно слышал эти одобряющие слова. Рука за рулем приостановила верчение, самолет заскользил отвесно вниз и должен был теперь выровняться. Мы нетерпеливо ждали: сейчас взревет мотор, опять возникнет незримая нить между крыльями и небом, а мы радостно выкрикиваем: «Чисто сделан штопор. Давай вторую фигуру!»

О ужас! На губах запеклись еще не высказанные слова. Все, кто сидел на траве, вскочили как безумные.

Две, три минуты… Самолет не выровнялся. Превратясь в непослушную стрелу, машина легла колесами кверху да так и летела, озаренная солнцем. Теперь пилот с Юргисом повисли головами вниз. Эх, друг, что ты натворил, неужели ты спутал рубеж между небом и землей, между смертью и жизнью!

Перевернувшийся самолет еще некоторое время летел неизвестно куда — слепая беспомощная игрушка.

И мы увидели, как тяжелая лакированная ткань крыльев стала морщиться складками, рваться. Обломки и обрывки облепили серебряный фюзеляж. Став непокорным чурбаном, самолет падал, кувыркался, роняя по сторонам клочки крыльев.

Но почему не видно людей? Отчего они не прыгают? Ведь оба еще живы, все видят, понимают.

Искалеченный самолет быстро приближался к молодому осиннику.

Мы оцепенели от ужаса.

И вот совсем невысоко, почти над самой рощицей, расцвел в лазури белый цветок. Под ним висел человек. От толчка раскрывшегося парашюта он раскачивался как маятник.

А второй?

Самолет исчез среди осин.

Мы бежали опрометью, топтали чьи-то огороды, перелезали через забор.

Навстречу плелся долговязый рыжий паренек. Рубаха вылезла из брюк — глаза большие и почти стеклянные.

— Я кричал ему, но… но… Там, возле форта, у канавы…

Юргис бросился на траву и зарыдал.

Наш самолет мчался по улицам туч и облаков. Толстяк давно храпел в мягком кресле. Дремали и остальные. Иногда полог туч разрывался и виднелись омытые дождем квадраты полей, ржаное жнивье, рощицы.

Дверь кабины летчиков отворилась. Краснощекий бортмеханик в белой рубашке задорно улыбнулся девушке в синей атласной жакетке:

— До Вильнюса уже недалеко. Летим над Тракайскими озерами.

Но за окнами клубились тучи и озер не было видно.

Я взглянул на часы. Сегодня пилоту Юргису повезло. Попутный ветер. Прибудем домой на полчаса раньше.