Семеро против Ривза

ШЕСТЬ

Мистер Ривз вовсе не намерен был действовать исподтишка. Если бы его допросили с пристрастием, он, несомненно, сказал бы, что не в его натуре что-то утаивать. Играть честно, в открытую, было его девизом. Он никогда не срубил бы втихую вишневого дерева и не поставил бы потом себе в заслугу то, что признался в содеянном. Он срубил свое вишневое дерево на глазах у всего света.

Однако если бы мистер Ривз как следует покопался в своей совести, он обнаружил бы, что совершил кое-какие поступки, о которых не счел нужным кому-либо сообщать. Будучи честным дельцом, мистер Ривз, естественно, избегал копаться в своей совести. Тем не менее несомненно, что он не сообщил миссис Ривз о своем намерении пригласить лорда и леди Стоун позавтракать с ним в Вест-Энде, а также о том, что приглашение это было принято. Просто по чистой случайности (разве не так?) он позвонил леди Стоун, когда миссис Ривз не было дома, а потом по небрежности, будучи человеком рассеянным, забыл сказать, где он завтракает и с кем.

Да в конце-то концов, черт возьми, ну в чем его можно упрекнуть? Ведь сама же миссис Ривз твердила ему о том, как необходима, выражаясь языком мистера Ривза, «вся эта светская возня», и именно миссис Ривз настаивала, чтобы он больше общался с людьми. Прекрасно, вот именно этим он и занялся, не так ли? Стоуны — товар гарантированный, на них стоит печать гостиной леди Блейкбридж, не так ли? Ну и прекрасно. Так может же мистер Ривз отобрать из многообразной светской фауны, предлагаемой его вниманию, тех особей, которые ему больше по вкусу! Добавьте к этому, что мистер Ривз мужественно, — а это значит, вопреки своему желанию, — согласился встретиться во второй половине дня с миссис Ривз и Энси, чтобы вместе посмотреть работы одного «п-ппотрясающе талантливого молодого художника, настоящего гения», и вам станет ясно, что он отбыл из Мэрвуда и отправился на завтрак в чрезвычайно безмятежном состоянии духа, которое лишь слегка нарушилось, когда он обнаружил, что Марсель снова, без разрешения и никому не сказав ни слова, забрала машину.

Из-за этой незадачи с машиной мистер Ривз опоздал минут на пять на свое свидание в большом роскошном ресторане, который он выбрал для вступления в светскую жизнь. Красный, с трудом переводя дух, он ворвался в бар. Стоунов там не было. Дважды проверив, не ошибся ли он, мистер Ривз сел и, обмахиваясь шляпой, стал ждать. После десяти минут ожидания, не в силах дольше сносить холодного высокомерия в глазах бармена, он заказал рюмку шерри. Прошло еще десять минут, и мистер Ривз не находил уже себе места от беспокойства. Может быть, они ослышались и поехали не туда? А может быть, явились вовремя и, возмутившись его бесцеремонным опозданием, уехали? Эта неприятная мысль свела на нет все его усилия охладиться с помощью шляпы, и ему стало еще жарче. Вот ведь неприятность какая…

Через тридцать пять минут после назначенного срока мистер Ривз уже находился в состоянии, близком к невменяемому, тщетно пытаясь решить, позвонить ли Стоунам или же сесть за оставленный для него столик и позавтракать в печальном одиночестве… Тут до слуха его донесся голос: «Здравствуйте, мистер Ривз! Как вы поживаете?»

Мистер Ривз вскочил и принялся горячо пожимать протянутую ему руку. На леди Стоун был один из тех спокойных элегантных костюмов, которые, кажется, только что сняли с вешалки и секрет которых, судя по всему, известен одним американкам. Она ни слова не сказала про свое опоздание — как будто и не заметила, что опоздала. Когда они сели за столик, она сообщила:

— Джерри не сможет прийти. Он позвонил и сказал, что застрял с одним типом из Южной Африки или откуда-то там еще, и просил извиниться перед вами. Извиниться! Вы мне скажите, как это делается, а я повторю.

— Ничего страшного, — галантно сказал мистер Ривз. — Мне очень жаль, что ваш супруг не смог прийти, но для меня, право же, такое удовольствие быть с вами… Не желаете ли шерри?

— Я, пожалуй, предпочла бы Бронкс, если здесь умеют его готовить.

— А вот я не очень-то люблю коктейли, — сказал мистер Ривз, сделав заказ. — Время от времени я, конечно, не возражаю, но, как правило, не пью. Вам не кажется, что они портят вкус к вину?

Леди Стоун состроила гримаску.

— Я не большая поклонница вин, — сказала она. — Большинство белых вин кажется мне сладкими как патока, а красные напоминают уксус. Да и потом — нет в них крепости.

— Жаль, — сказал мистер Ривз. — Вино, если, конечно, его умеренно пить, доставляет большое удовольствие. Я как-то скучал без него в Америке. Но теперь, когда сухой закон отменен, я думаю, Америка станет большой потребительницей вин.

— Вот уж нет, — заявила леди Стоун, потягивая коктейль. — Американцы пьют не ради удовольствия. Они пьют, чтобы напиться.

Мистер Ривз только хотел было заметить, что тут нечем особенно гордиться, но вовремя спохватился, сообразив, что это будет невежливо.

— Однако я надеюсь, что вы все же выпьете сегодня со мной бокал вина. Мне кажется, я могу вам обещать, что оно не будет ни сладким, ни кислым, как уксус.

— Ну что ж, — сказала она безразличным тоном, — только чтобы при этом мне подали кувшин воды со льдом.

Мистер Ривз вздохнул про себя. Как это неинтересно пить вино с теми, кто не понимает в нем толку. Разбавлять вино водой со льдом! Да после этого он не сможет посмотреть в глаза виночерпию. Но такие уж они, эти женщины: ничего не смыслят в самом прекрасном, что есть на свете. Мистер Ривз отхлебнул шерри, настоящего старого «Амонтильядо», достоинства которого ему так хотелось бы открыть тому, кто способен оценить их… Леди Стоун заказала еще один Бронкс. После четвертого бокала мистер Ривз всполошился и предложил приступить к завтраку.

Она отказалась от устриц — они такие мелкие в Европе, — и она не любила икру, а никаких моллюсков в ресторане не оказалось, поэтому для начала ей принесли кислейший грейпфрут, обильно посыпанный сахаром и украшенный консервированной вишней. Мистер Ривз снова глубоко вздохнул. Ведь он заказал к устрицам великолепное шабли, настоящий нектар, надеясь с его помощью приобщить свою даму к радостям хорошего вина. Но, черт возьми, какой же вкус будет у вина после грейпфрута? Леди Стоун пригубила из своего бокала и затем честно призналась, что предпочла бы виски с содовой, если он, конечно, не возражает. Мистер Ривз любезно уступил, подумав при этом, что пути господни неисповедимы, но благостны: не так уж много в нашем мире настоящего доброго вина, и можно себе представить, как взлетели бы на него цены, если бы все понимали в нем толк.

Не считая этого небольшого расхождения во вкусах, все шло преотлично. Она попросила его не называть ее «леди Стоун» — это звучит чертовски глупо для человека, который вырос в демократической стране.

— Но не могу же я называть вас миссис Стоун!

— Меня зовут Марджел, — кокетливо объявила она.

— Марджел! — воскликнул мистер Ривз. — Какое… какое оригинальное имя! Никогда такого не слыхал.

— Мою мать звали Марджери, — пояснила она, — а отца — Джелетт, они соединили оба имени и назвали меня Марджел.

— Очень изобретательно, — сказал мистер Ривз, удивленный такой идеей, которая показалась ему несколько эксцентричной, и, покривив душой, неуклюже добавил: — И очень красиво.

Ну и, конечно, совсем по-отечески он начал звать ее «Марджел»…

— Как вам нравится Англия, Марджел? — спросил он.

— Роскошная страна, — сказала Марджел. — Я обожаю всякие исторические памятники, и грязные старые дома, и все ваши традиции, но я привыкла жить в демократической стране.

— Но Англия тоже демократическая страна, — произнес озадаченный мистер Ривз. — У нас почти все взрослые имеют право голоса и нет никаких политических боссов.

— Да, пожалуй, — сказала Марджел. — Только я-то имела в виду этих ваших зазнаек, которые, здороваясь, суют вам ледяную лапу и всякий раз, как девушка раскрывает рот, произносят: «Ах, во-о-о-от как!»

— А-а, этих, — протянул мистер Ривз, не очень вразумительно, но достаточно сердечно. — Тут я вполне согласен с вами. Снобы. Но ведь и у вас в Америке есть снобы. То и дело встречаешь американцев, которые ведут свое начало от Перкинсов из Алабамы или чьи предки прибыли в страну на «Мэйфлауер». Этот корабль, наверно, был раз в десять больше «Нормандии».

— Ну, это совсем другое.

— Конечно, другое, — согласился мистер Ривз. — Когда речь идет о наших недостатках или глупостях, они выглядят по-другому, чем у соседа. Но я с вами согласен. Американский снобизм в общем-то безвреден — им заражено всего каких-нибудь несколько идиотов на Востоке и Юге. А в Англии это болезнь смертельная. Снобизм проник во все поры нации, он создал между классами всякого рода глупейшие перегородки. Посмотрите, к примеру, сколько у нас периодических изданий посвящено прославлению снобизма. Вот моя жена — сноб…

— Да ну что вы, мистер Ривз, вы же это несерьезно, — возразила Марджел, — она, конечно, чудесная женщина.

— Вполне возможно, — сказал мистер Ривз без особой уверенности, — и все-таки она сноб, светский сноб. Готова потратить бог весть сколько времени и сил, — не говоря уже о деньгах, — на людей, которых она называет людьми «настоящими», а на тех, кто составляет соль земли, она и внимания не обращает. Возьмите, к примеру, моего старого друга Джо Саймонса… Вы, случайно, незнакомы с Джо?

— По-моему, нет, — сказала Марджел, — но, может быть, Джерри знает его.

— Человек каких мало, — восторженно заявил мистер Ривз. — Лихо играет в гольф, работяга, человек открытый, честный, знает уйму занятных историй, никаких глупостей за ним не числится, а вот нате же — поверите ли: моя жена явно недолюбливает его.

— Может быть, он недостаточно к ней внимателен, — предположила Марджел. — А женщины этого не любят и не держат в чести друзей мужа, которые все внимание уделяют ему.

— А, пожалуй, вы правы, — согласился с этой новой для него мыслью мистер Ривз. — Но все равно она — сноб. И меня тоже хочет сделать снобом. Я, конечно, над ней посмеиваюсь, но согласия у нас на этот счет никогда не будет. Я говорю: хочу иметь в друзьях настоящих друзей, а не подлизываться к людям только потому, что их имена можно встретить в газетах.

— У-у-ум. — В знак согласия Марджел издала прелестный воркующий звук, подражая Мэй Уэст в одном фильме.

— А вот вы — совсем другая, — неосторожно заявил мистер Ривз, забыв, что никогда не следует проводить между женщинами сравнений. — У вас есть и титул, и обаяние, и собой вы хороши — это откроет перед вами любую дверь…

— Хотите польстить мне, — сказала Марджел, вынимая зеркальце и принимаясь пудрить нос.

— Нет, право же, — заверил ее мистер Ривз. — Я в самом деле так думаю. И при всем том вас эта светская суета занимает, как видно, не больше, чем меня. А я так просто диву даюсь, до чего она захватывает почти всех женщин. Да и детей моих — тоже. Знаете, Марджел, я очень разочаровался в своих детях…

— Ну, что вы, мистер Ривз, не надо так говорить, Это нехорошо.

— Но это правда, — настаивал мистер Ривз. — Всю жизнь я трудился не покладая рук, — и ведь не только для себя, но и для них тоже. Когда они были помладше, а я победнее, мне приходилось во многом себе отказывать — обходился то без одного, то без другого, лишь бы они, ни в чем не нуждались. Я не жалел на них денег, послал их в хорошие школы, дал им самим выбрать путь в жизни и друзей — все. И что же из этого получилось? Я оказался просто старым дураком, который платит за них. А вся их любовь принадлежит матери — только потому, что она всегда их баловала. Взять хотя бы моего сына — Бейзила, — он учится на стряпчего…

— А что это такое? — спросила Марджел.

— Адвокат, юрист, — пояснил мистер Ривз. — Мать уговорила его заняться этим, хотя он мог бы вступить в очень неплохое дело. Но нет: стать дельцом — это, видите ли, слишком вульгарно…

— Ну, и среди адвокатов есть немало гнид, которые занимаются всякими темными делишками, — сказала Марджел. — А что же тут плохого быть дельцом — не понимаю!

— Вот именно, — сказал мистер Ривз. — Однако все так, как я сказал. Снобизм. Мой родной сын не желает бывать дома, потому что его отец и друзья его отца недостаточно хороши для него. Видите ли, «неспециалисты». А благодаря кому он существует? Благодаря дельцам! Кто платит гонорар юристам? Дельцы! Просто ничего не понимаю. Видит бог, деньги они все любят, но когда надо их не тратить, а зарабатывать, — все воротят нос.

— Молодежь вся такая, — обобщила Марджел. — А вы были благодарны своему отцу?

— Ну, у нас все было иначе, — с достоинством заявил мистер Ривз, забыв про то, что он говорил раньше. — Моему отцу в этом отношении не на что было жаловаться. Пока я не женился, я всегда отдавал ему часть своего заработка.

— Теперь дети смотрят на это по-другому, — сказала Марджел.

— А не должны были бы, — возразил мистер Ривз. — Возьмите, к примеру, мою дочь Марсель. Совершенно идиотское имя, на котором настояла ее мать, — добавил он в скобках, забывая о том, что «Марсель» по звучанию похоже на «Марджел». — Так вот она совершенно помешалась на искусстве. Только и разговоров что про Искусство с большой буквы. Художники, оказывается, люди совсем особого рода, витают где-то там в облаках…

— О, господи! Вот такую же чушь я слышала и у нас в Гринвич-Вилледже, — сказала Марджел. — Просто слушать тошно, правда?

— Ну, конечно, а когда я спрашиваю ее, сколько художники зарабатывают, — с обиженным видом продолжал мистер Ривз, — она только пожимает плечами и делает оскорбленное лицо. Забывает, что это благодаря моим деньгам она может строить надменные рожи.

— Да, тяжело вам приходится, — сказала с притворным сочувствием Марджел.

— Боюсь, я наскучил вам своими жалобами, — поспешил сказать мистер Ривз, уловив неискренность в ее тоне.

— Да что вы! Как вы можете такое подумать? — сразу оживилась Марджел. — Все это очень интересно. И я в самом деле считаю, что вам должно быть тяжело.

— Спасибо, — сказал мистер Ривз. — Теперь вам более или менее ясно, в каком тяжелом положении я нахожусь. В жизни у меня было две настоящих привязанности — мои дела и мой дом. От дела я отошел, а дом не оправдал моих надежд. Если же я когда и развлекался, то развлечения так и оставались для меня развлечениями, они вносили разнообразие в мою жизнь — и только. Но нельзя всю жизнь проводить в развлечениях, я, во всяком случае, так не могу. Значит, мне нужна какая-то новая привязанность, нужны новые друзья…

— У-у-ум, — в знак согласия проворковала Марджел.

— И вот я надеюсь, — неуклюже начал мистер Ривз, — что мы могли бы стать друзьями…

— У-у-ум.

— И встречались бы так время от времени, чтобы позавтракать вместе и спокойно поговорить о жизни и прочих вещах…

— Угу. Роскошно, — согласилась она.

Ничего не было сказано о том, чтобы приобщить к этому и отсутствующих. Наступило непродолжительное молчание, пока Марджел снова пудрила носик, после чего она ослепительно улыбнулась мистеру Ривзу.

— Какая вы добрая, — робко сказал он. — Знаете, я… мне в самом деле бывает довольно одиноко.

— Ну и мне порой тоже, — призналась Марджел. — Конечно, у меня есть Джерри, и он совершенно замечательный, но он целый день торчит в конторе, а у меня нет настоящих друзей в Лондоне…

— Один друг у вас теперь есть, — с галантным поклоном сказал мистер Ривз. — Послушайте, а что если отметить это обстоятельство? Выпьем бутылочку шампанского, пока ресторан не закрылся? Вы любите шампанское, а?

— Еще бы.

Они выпили бутылку шампанского и поговорили о разных, весьма существенных, вещах: о бирже и о том, что у мистера Ривза не ладится с гольфом, и как надо следить за детьми на первом году их жизни, а потом — о кино. Марджел сказала, что в «Палаццо» идет роскошный фильм и ей до смерти охота посмотреть его. Мистер Ривз взглянул на свои часы и увидел, что уже половина четвертого. И, поскольку он должен был встретиться с миссис Ривз и Энcи в половине пятого, они с Марджел решили, что у них нет времени идти в кино, а вместо этого они решили посидеть тут еще немножко и потом решили позавтракать вместе в этот же день на будущей неделе и затем пойти в кино. И наконец, когда настало время расставаться, мистер Ривз любезно посадил Марджел в такси, и они тепло пожали друг другу руки, и мистер Ривз сказал, какое она доставила ему удовольствие своим обществом — у него теперь совсем другое настроение, а Марджел сказала: «У-у-м, это было лихо», точно передав интонацию Мэй Уэст, которую она так тщательно изучала, а мистер Ривз, когда такси уже тронулось, крикнул вслед, чтобы она не забыла насчет будущей недели, и она кивнула, и улыбнулась своей чарующей улыбкой, и помахала ему рукой…

Мистер Ривз не взял такси, а пошел пешком к остановке автобуса. Подобно многим людям, считавшим в молодости каждую копейку, он инстинктивно все еще экономил на малом, но зато был способен совершать такие траты, о которых и помыслить не мог в ту пору, когда формировались его привычки. Он был в чрезвычайно приподнятом, даже веселом, настроении — возможно, так взбодрил его разговор с Марджел, а возможно, непривычное количество вина, которое ему пришлось выпить из-за воздержанности его гостьи, а может быть, и то и другое. «Этакая милая, умненькая крошка, — сказал он себе. — Этакая милая, умненькая крошка».

Улыбаясь собственным мыслям и все снова и снова повторяя про себя эти слова, он сел в автобус. Они казались мистеру Ривзу необычайно выразительными, своеобразным критерием высоких моральных качеств, словно «милая», «умненькая» и «крошка» были зримыми атрибутами идеала женственности. В окно напротив мистер Ривз видел Пиккадилли, — зрелище это ласкало его взор. Столько хорошо одетых людей и все такие милые! Он попытался представить себе, куда они спешат, и не смог, — он мог лишь предположить, что все они отлично позавтракали и сейчас направляются с визитом к некоему молодому и гениальному художнику. Когда длинные вереницы машин остановились на красный свет, нетерпеливо урча моторами, мистер Ривз только улыбнулся. Ну, какое это имеет значение? Времени впереди — уйма, сколько угодно. Он увидел анонс вечерней газеты: «Бедствие на море». Мистера Ривза это не касалось, он и знать об этом не желал. Так им и надо, раз они вздумали раскатывать по морю. Ну, кто их просил выходить в море? Сидели бы дома, да лучше позавтракали бы как следует…

В таком, довольно веселом настроении, благоволя ко всему человечеству, мистер Ривз споткнулся о ступеньку, поправил съехавшую набок шляпу и с излишней силой нажал на звонок. Ни ответа, ни привета. Только мистер Ривз принялся воспроизводить на звонке новый пассаж из Стравинского, как дверь распахнулась и перед ним возникла голова Энси, который с любопытством и возмущением глядел на него. Узрев, что перед ним стоит мистер Ривз, он изобразил на лице улыбку — ни дать ни взять распускающийся кочан цветной капусты — и воскликнул:

— Здравствуйте! Как мило, что вы пришли. Мы все здесь, и Питер так жаждет познакомиться с вами и показать вам свою работу.

Конвоируемый мистером Хоукснитчем, мистер Ривз повесил шляпу и пальто в темной передней и затем, осторожно нащупывая путь, тяжело дыша, полез вверх по еще более темной деревянной лестнице, которая к тому же непрерывно скрипела под его ногами.

— А вот и он! — пронзительно взвизгнул Энси, оповещая о приходе мистера Ривза, и тот вступил в большую комнату, каких, по своей наивности, он не ожидал увидеть в Лондоне. Это было похоже на верхнюю часть амбара с открытой крышей, с перекрещивающимися пыльными балками и большим окном во всю стену, с матовым стеклом. Подле окна стоял помост для модели и мольберт с недоконченным полотном. На выбеленных известкой стенах красовалось несколько подвешенных или приколотых картин и репродукций, а на старых комодах и шатких креслах в «художественном беспорядке» были разбросаны куски цветных тканей, — один такой кусок чарующе свисал с ширмы. В большом камине было полно золы и пепла, и вообще все помещение выглядело так, точно его месяц никто не убирал. На столе с отломанной ножкой, которую заменяли книги, возвышался треснутый чайник, несколько жестяных эмалированных кружек, масло и хлеб, выглядевший так, точно его накромсали тупым штыком, и тарелочка с неаппетитным кексом. В комнате находились миссис Ривз с Бекки Бэрден и еще какой-то молодой человек, которого мистер Ривз не знал.

— Это мистер Ривз, Питер! — с таким возбуждением объявил Энси, точно он привел буйвола, или русского великого князя, или какое-то другое экзотическое животное. — Ему так хотелось познакомиться с тобой и посмотреть твои удивительные работы! Это Питер Марсбейт, мистер Ривз.

Мистер Ривз поздоровался за руку с бледным одутловатым молодым человеком, обладавшим светлыми бегающими глазками и светлыми волнистыми волосами, производившими впечатление завитых, каковыми они и были. Произнося «здравствуйте», он вдруг ослепительно сверкнул двумя золотыми зубами и, от великого смущения потерся головой о плечи.

— Я сейчас приготовлю чай, Питер, сейчас приготовлю, — услужливо предложил Энси, схватил чайник и, размахивая им, ринулся в своего рода буфетную, где мистер Ривз успел заметить газовую плитку и кипящий на огне чайник, из которого вырывалось перышко пара. — А ты побеседуй с мистером Ривзом, — послышался оттуда голос Энси.

Молодой человек и мистер Ривз молча смотрели друг на друга. Затем Питер сказал: «Это так мило, что вы пришли», — и снова потерся головой о плечи, что уже в первый раз немало удивило мистера Ривза. Эта его скованность заразительно подействовала на мистера Ривза, и, сколько он ни напрягал мысль, произнести он сумел лишь:

— Нисколько, нисколько. Очень рад с вами познакомиться.

Тут тактично вмешалась миссис Ривз:

— Мистер Марсбейт как раз говорил нам о своих презабавных приключениях в Париже, когда он изучал там искусство. Он считает, что английские школы никуда не годятся и что мы должны немедленно отпустить Марсель учиться в Париж.

— Хм, — произнес мистер Ривз. — Чтобы я отпустил мою дочь одну жить в Париже! Только через мой труп.

— Я бы тоже очень хотела, чтобы мамочка меня отпустила, — сказала Бекки. — Я обожаю Париж.

— А мне показалось, — вмешался мистер Ривз, — вы сказали тогда у нас, что Париж скучный и уже немодный город!

Бекки стало не по себе, и вид у нее был такой виноватый, точно ее застали на месте преступления, когда она пальцем выуживала из банки малиновый джем.

— Так ведь она имела в виду туристский Париж, — сказал Питер, наконец обретя дар речи, но по-прежнему крутя головой. — А Париж художников — это совсем не то, это другой мир, рай для интеллектуалов.

— Очень рад это слышать, — буркнул мистер Ривз. — И все же я бы предпочел, чтобы моя дочь сидела дома.

Тут все застрекотали разом. Энси, прислушивавшийся из буфетной к тому, что происходит в комнате, ринулся на подмогу с чайником в руке, из которого во все стороны брызгал горячий чай, и принялся умолять мистера Ривза послать Марсель в Париж — «ради собственного же блага». Питер сказал, что человек не может писать, если он не был в Париже, а Бекки, округлив глаза, сказала:

— Послушайте, мистер Ривз, неужели вы считаете, что женщины в чем-то хуже мужчин?

Когда гомон улегся и пролитый чай вытерли с помощью измазанной в красках тряпки, Питер наполнил кружки и шлепнул в каждую сгусток консервированного молока из неровно вскрытой жестяной банки. Энси, с грацией светского льва, которой он постарался придать богемистый пошиб, обнес гостей хлебом с маслом и кексом. Он посоветовал мистеру Ривзу почитать Мэрджера, если он хочет знать, что на самом деле представляет собой жизнь художника в Париже. Питер возразил, что Мэрджер давным-давно устарел. Мистер же Ривз подумал о том, что интересно бы знать, кто такой этот Мэрджер. О том же, видимо, подумала и Бекки, ибо она обратила на мистера Марсбейта молящий взор и сказала:

— О, Питер, ну, пожалуйста, расскажите мне про Мэрджера. Мне так хочется про все это знать. Мамочка воспитала нас в такой строгости.

Злополучный художник, то и дело крутя головой и поблескивая зубами, принялся за поистине непосильный для него труд и стал пересказывать содержание «Жизни богемы». Мистер Ривз заметил, что это самый обыкновенный роман про бездельника-художника.

Беседа снова приняла было весьма нетерпимый характер, но тут с тактичностью, еще более заметной, чем все промахи мистера Ривза, в нее вмешался Энси (которому причиталось десять процентов от продажи любого из произведений искусства):

— Просто не понимаю, чего мы сидим тут и толкуем про всякие скучные старые книги, когда перед нами столько чудесных работ Питера и когда такие милые люди собрались их посмотреть. Ну, Питер, Питер, не стесняйся и не дури, ты же знаешь, что ты гений, вытаскивай свои картины и ставь их на мольберт, чтобы мы могли ими полюбоваться. Передвинь мольберт, Питер! Передвинь мольберт, чтобы мистеру Ривзу не пришлось переставлять стул. Бекки! Сядьте рядом с мистером Ривзом и помогите ему принять решение. Я уверен, что он просто влюбится в работы Питера…

Мистер Марсбейт неловко протащил по комнате мольберт, неловко и застенчиво порылся среди прислоненных к стене полотен, уронил одно из них и сказал: «О, господи!» — потом споткнулся о табурет и произнес: «Ах, эти ужасные вещи!» — и наконец поставил первую картину на мольберт.

Мистер Ривз протер очки, водрузил их на нос и уставился на мольберт — с удивлением, изумлением, ужасом. Надо сказать, что мистер Ривз принадлежал к той школе любителей искусства, которые ничего в искусстве не понимают, но знают, что им нравится, и косвенно повинны в существовании Королевской академии и двух забавных котят с голубыми ленточками на шейках; это ради них была придумана история про Зевксиса и его виноград, который прилетали клевать птицы, — они же повинны и в том, что на винограде у голландского мастера поблескивает капелька росы, а на некоем нарисованном носу сидит муха, которую кто-то потом пытался замазать. Ну, а то, что увидел мистер Ривз, было совсем не в этих великих традициях,

— Это называется «Гомер», — торжественно пояснил мистер Марсбейт.

Фон у «Гомера» был тускло-зеленый, — видимо, как символ вечной свежести поэта, воспевавшего Родос, Смирну, Колофон и тому подобное. Самой примечательной деталью картины были стеклянные глаза, искусно прилепленные к полотну посредством жидкого клея и наглядно свидетельствовавшие о том, что мистер Марсбейт знал о слепоте Гомера. В углу картины помещалось исчезавшее за кадром колесо тележки молочника, — судя по всему, это была колесница Ахиллеса, — к которой был прикреплен кусок сырого мяса (на всей нашей планете один только мистер Марсбейт знал, что то был кусок ноги от тела Гектора). На переднем плане находился заяц, похожий на черепаху, и черепаха, похожая на зайца, — мистер Марсбейт учился в Итоне и слышал о софизмах, связанных с именем Ахиллеса…

— Питер! — взвизгнул мистер Хоукснитч в таком экстазе от возможной сделки, что ему позавидовал бы любой торговец. — Это же божественно! Это даже лучше, чем Миро!

— По-моему, это замечательно, — скрестив на груди руки и слегка кивая, заявила Бекки. — Но, Питер, душенька, почему тут гора? Разве Гомер жил на горе? Расскажите, пожалуйста, мне так хочется все знать.

— Гора Ида, — пояснил мистер Марсбейт таким замогильным тоном, точно хотел сказать: «Ну, почему я должен возиться со всякими неучами?»

Приглядевшись, мистер Ривз увидел, что тускло-зеленый фон в одном месте действительно сгущается, что может объясняться слишком толстым слоем краски, или может обозначать зеленого морского ежа, или зеленый холм вдали, или же, как это и утверждал мистер Марсбейт, — действительно гору.

— Ну, разве это не прелестно, мистер Ривз? — заметил Энси. — Не правда ли, прелестно и оригинально?

— Ей-богу, очень красиво, — сказал мистер Ривз, снимая очки, чтобы еще раз их протереть: что-то плохо в них было видно. — Очень красиво и художественно.

Картина была снята с мольберта, за ней последовала другая, потом еще одна и еще — и каждая казалась мистеру Ривзу еще более удивительной и нелепой, чем предыдущая. Затем мистер Марсбейт, в приливе застенчивости отчаянно вертя головой, поставил на мольберт картину, которую Энси и Бекки решили заставить мистера Ривза купить, — она была отвергнута, по крайней мере, шестнадцатью выставочными комитетами.

— Это — «Цивилизация», — сказал мистер Марсбейт тоном еще более заупокойным, чем когда он говорил про «Гомера».

Мистер Ривз взглянул на «Цивилизацию». Он увидел канареечно-желтое облако с кособоким домиком на нем, а рядом — гильотину с чьей-то только что отрубленной головой. В правом углу была помещена точная копия очень плохого бюста Афины Паллады с торчащей во рту морковкой. В левом углу находилось весьма реалистическое изображение бомбы Миллса, срисованной с учебной модели, которую дал мистеру Марсбейту один гвардеец-солдат. К безоблачно голубому небу был прилеплен клочок французской газеты с рекламой мыла «Кадум».

— О, Питер! Это поразительно! — воскликнула Бекки Бэрден. — Прелестно. Ну, пожалуйста, скажите мне — я должна знать, — это ваш самый последний стиль?

— Лучшее из всего, что я написал, — сказал мистер Марсбейт, крутя головой и сверкая глазами и зубами, что, по мнению мистера Ривза, выглядело просто ужасно.

— В жизни не видал ничего подобного, — взвизгнул Энси, на этот раз говоря правду. — По-моему, Питер, ты их всех побил, это мое искреннее мнение. Это грандиозно… это… это, ну, прямо Тициан или Микеланджело. Прелестный рисунок и композиция. А что вы скажете, миссис Ривз, правда чудесно?

— Так красиво, — вздохнула миссис Ривз.

— Вы должны это приобрести, — сказал Энси, на совесть выполняя свою роль посредника, — ну, просто должны. Ваша прелестная гостиная станет поистине мечтой. Неужели вам не хотелось бы иметь такую вещь у себя? Она будет так гармонировать с вашими красновато-коричневыми диванными подушками. Попросите мистера Ривза, чтобы он купил вам ее.

Молчание.

— Вам не нравится картина, миссис Ривз? Даме столь утонченного ума и интеллекта, как вы, не может не нравиться такой подлинный шедевр, как «Цивилизация»…

— Ах, она мне очень нравится, — поспешила заявить миссис Ривз. — Я… я считаю, что это великолепно.

— Вот видите, мистер Ривз! — победоносно заявил Энси, поворачиваясь к крайне удивленному будущему владельцу, который вовсе к этому не стремился. — Картина ваша. А все благодаря превосходному вкусу вашей супруги, которая выбрала ее для вас. Теперь ваша гостиная станет магнитом, притягивающим к себе внимание всех соседей. В грядущие годы пилигримы будут совершать к вашему дому паломничества — и платить шесть пенсов за вход, чтобы увидеть это поразительное творение Питера.

— Я что-то не уверен… — нерешительно начал мистер Ривз, пытаясь защитить от посягательств свой банковский счет.

— Неправда, вы совершенно уверены, — весело сказал Энси. — Питер считает это своим шедевром. И я знаю, что он прав. Так же думает Бекки, так же думает и миссис Ривз, хотя она не хочет оказывать на вас давление. Так вот разрешите мне дать вам совет. Я, конечно, не принадлежу к великим знатокам искусства, но я понимаю толк в картинах и знаю всех знаменитых художников, — так вот: берите эту картину, мистер Ривз, это — шедевр Питера, и ваши наследники через пятьдесят лет вынуждены будут продать ее Национальной галерее!

Вино ли выпитое за завтраком дало себя знать? Или так подействовала на мистера Ривза эта милая умненькая крошка Марджел? Или сам мистер Ривз был слишком простодушен и не сумел выстоять против натиска умелого продавца? Так или иначе, но мистер Ривз вяло произнес:

— Хорошо, я возьму ее. Только, только… сколько ока стоит?

— Ш-ш! — сказал Энси, прикладывая палец к губам. — Нельзя говорить о деньгах при творце! — И, понизив голос, прошептал: — Всего двадцать фунтов — сущий пустяк, со временем она будет стоить в десять раз больше — это же нарождающийся гений.

Двадцать фунтов! Мистер Ривз отчаянно заморгал за стеклами очков. Это было похуже мистера Хьютона. В конце концов тот просил всего-навсего гинею за бог знает какое количество всякого печатного материала, из которого мистер Ривз, не будь он таким нетерпеливым, мог бы кое-что и почерпнуть. А что эта пачкотня могла ему дать? Ничего, подумал мистер Ривз, — разве что судороги. Он чувствовал, как все они смотрят на него, как хотят, чтобы он купил картину, в то время как он делает вид, будто изучает ее. Он был почти уверен, что скажи он: «Я дам за нее десять фунтов», — предложение его будет мигом принято. И он уже готов был это сказать, как в дело вмешался Энси.

— Учтите, мистер Ривз, это не просто полотно и краски, — снисходительно сказал он. — Запомните: тут есть духовный посыл. Питер прикоснулся к Неопределимому.

— Вот как!

— И потом — дело не в количестве времени, затраченном на картину, а в том, что это плод всей жизни.

— Годы и годы невероятного труда, — сказал мистер Марсбейт, усиленно мотая головой.

— Хорошо, — слабым голосом промолвил мистер Ривз. — Я сейчас выпишу чек.

Мистер Ривз подошел к столу, извлек из кармана вечное перо и чековую книжку и написал сумму. Чудная все-таки комната, подумал он, подписываясь: огня в камине нет, а ему жарко — не от одного же чая у него так щеки горят, да и почерк какой-то нетвердый. Вот что значит, когда днем не поспишь.

— Извольте, — сказал он, протягивая чек мистеру Марсбейту.

Но Энси вдруг подскочил, словно ученый тюлень, грубо вырвал чек из его рук и пробежал глазами.

— Двадцать фунтов! — ликующе возвестил он. — Двадцать фунтов, Питер. — И, передавая ему чек, добавил: — Питер творит искусство ради искусства, мистер Ривз, и он заслуживает того, чтобы его наконец оценили. Я, например, всегда радуюсь, когда меня ценят. Ты без промедления отошлешь картину, правда, Питер?

— Это будет невероятно трудно! — заявил мистер Марсбейт, вперив в пространство остекленелый взор. — А что нужно сделать, чтобы ее отослать? Право же, я ни разу в жизни никому ничего не посылал!

— Можно ведь вызвать посыльного, — поспешила подсказать Бекки. — Они удивительно шустрые. Прямо не понимаю, как они ловко находят везде дорогу, — так и хочется их об этом расспросить.

— У мистера и миссис Ривз есть ведь машина, они могут увезти картину с собой, — заметил Энси, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что ни один из них не приехал на своей машине, но Энси считал, что если у человека есть машина, она, словно по мановению волшебной палочки, всегда должна быть к их, а особенно к его услугам. — Я сейчас заверну ее, Питер.

После долгого шуршанья газетами, и возни с веревкой, и многократных призывов мистера Марсбейта, умолявшего Энси быть осторожнее, и вскриков Энси: «Да осторожнее же, Питер, ты чуть не повредил мне палец!» или: «Ну, Питер, только у меня получился этот узел, ты взял и развязал его!» — картина была наконец упакована в листы «Дейли мейл» и непрочно перевязана веревкой.

— Ну вот, мистер Ривз! — сказал Энси. — Теперь вы можете везти ее прямо домой — я уверен, что вам никогда больше не захочется с ней расставаться…

Для мистера Ривза это было весьма тягостное возвращение домой. Картину — даже если она без рамы — не очень-то просто везти в часы пик в метро, когда там толпы народа, да еще когда веревки, завязанные Энси, то и дело развязываются, а упаковка сползает. Мистеру Ривзу приходилось непрестанно ее поправлять: он был в ужасе от одной мысли, что его видели в метро с этой картиной и что всем, конечно, хочется на нее взглянуть.

Наконец, весьма разгоряченный, весьма усталый и донельзя обозленный, мистер Ривз прибыл домой и в припадке ярости швырнул злополучную картину на диван. Газеты соскользнули на пол, и она предстала взору Марсели, которая грелась у камина, потягивая шерри. Она подошла поближе и с профессиональным любопытством принялась рассматривать полотно.

— Великий боже, где это вы откопали? — спросила она:

— Папочка купил это для гостиной, — сказала миссис Ривз. — Она так подходит к нашим подушкам.

— Что?! — воскликнула Марсель. — Этот желтый подходит к красновато-коричневому? Ну, мама! И потом — это такое старье, тридцать первый год.

— А ты не думаешь, что лет через десять это могут очень высоко оценить? — не очень-то надеясь на благоприятный ответ, решил все-таки прощупать почву мистер Ривз.

— Дохлое дело, — бросила Марсель через плечо.

Снова посмотрев на картину, мистер Ривз вынужден был признать, что на этот раз его дочь, по всей вероятности, права…