Семейная тайна

Глава 8

Памятуя о том, к каким последствиям привело се первое решение расстаться с мадам Бланш, мисс Рейнберд приготовилась к тому, что ей опять начнет сниться Гарриет, а возможно, возобновятся и мучительные приступы мигрени. Пусть так. Она будет по мере сил им противиться и ждать, когда все пройдет естественным образом – должно же это когда-то пройти?

Миновало четыре-пять дней, и к счастью, ни дурные сны, ни головные боли не возобновились. Напротив, такого подъема она не чувствовала на протяжении уже многих месяцев. Весна набирала ход, пора было договариваться о садовых работах и, кроме того, настало время обновить обстановку в гостиной и у себя в комнате. Пока будут менять обои, надо купить для окон новые шторы. Значит, появится повод съездить в Лондон дня на два, заглянуть за покупками в «Хэрродс». Как знать, может, если бы она не махнула на себя рукой, не жила такой затворницей, больше бы интересовалась происходящим вокруг – может, всей этой дурацкой истории и вовсе не было? Когда тебе за семьдесят, нужно заставлять свое тело и мозг постоянно работать. Но, без конца поучая садовника, доводя до нервного изнеможения продавцов из «Хэрродса» или по два раза на дню меняя свое решение относительно цвета обоев, она нет-нет да и вспоминала с семействе Шубриджей.

Итак, Рональд Шубридж в жизни преуспел. Ну что ж, ради любви к ближнему, будем думать, что какие-то положительные качества в нем были и раньше. Просто, служа в Рид-Корте, он плясал под дудку хозяина. Так или иначе, никого из них уже нет в живых – ни Гарриет, ни Шолто, ни супругов Шубриджей. Они уже не могут портить ей жизнь. Но есть еще Эдвард Шубридж, его сын, и, вероятно, жена. И естественно, мисс Рейнберд проявляет интерес к их судьбе – по-человечески это можно понять. Строго говоря, после ее смерти Эдвард Шубридж как ближайший кровный родственник должен был бы унаследовать ее состояние. Пока что она завещала крупные суммы сразу в несколько благотворительных фондов, но на ее основном капитале это практически не отразилось. Она долго ломала голову над тем, как лучше распорядиться своим богатством, но решила оставить все – в том числе и Рид-Корт – Национальному тресту по охране культурных и исторических памятников. Усадьба была старинная, очень красивая, а сколько ценной мебели, картин – настоящий музей. Приятно было сознавать, что дом сохранится точно в таком виде, как и при ней. Гораздо менее приятна была мысль о том, что и дом и сад наводнят толпы бесцеремонных посетителей. Невоспитанные дети, вульгарные родители, пикники в саду…, чужие люди в доме, наверняка идиотские шуточки… Впрочем, все это, по счастью, будет уже без нее. Вообще-то…, почему не помечтать?., если бы вдруг оказалось, что Эдвард Шубридж и его семья и впрямь приличные люди (некоторые основания для этого имеются: все-таки в его жилах течет кровь Гарриет, а что до ирландской половины, то там по части происхождения тоже как будто все в порядке, тогда было бы заманчиво сохранить Рид-Корт как родовое гнездо. Музеи музеями, однако преемственность поколений, семейная традиция…, это неизмеримо важнее! И, может быть, не откладывая в долгий ящик, поручить поверенному нанять какого-нибудь человека, который сумеет разыскать Эдварда Шубриджа и, не привлекая его внимания, собрать о нем достоверные сведения, и тогда она решит, как поступить, не рискуя навлечь на себя неприятности. И чего ей вздумалось связаться с мадам Бланш? Она, право, была не в себе. Ну ладно, с этим кончено. И насчет поручения поверенному надо еще хорошенько подумать. Пока что хватает других дел. Подрядчик попался какой-то бестолковый, не понимает, чего она хочет. Где бы найти приличного дизайнера, которому не придется сто раз объяснять одно и то же?…

На неделе Бланш так и не смогла выбраться в Блэгдон. Дни оказались плотно заняты – деловые свидания, сеансы, которые нельзя было отменить. Поехала она только в субботу. Джорджу она ничего не сказала. Обычно, если ей надо было его повидать, она просто заезжала к нему домой или заглядывала в его любимое заведение – «Красный лев». Но сейчас, окончательно развязавшись с Шубриджем, Джордж с головой ушел в организацию собственного дела. «Солнечные сады Ламли. Предприятие с ограниченной ответственностью». Ох, боюсь, с очень уж ограниченной, подумала Бланш, сидя за рулем автомобиля, который двигался в западном направлении, в сторону Блэгдона – шестьдесят с небольшим миль от ее дома. Загоревшись какой-нибудь новой идеей, Джордж взмывал вверх, как сигнальная ракета, но быстро затухал и остывшей головешкой шлепался на землю. При этом нередко и руки обжигал: больше терял, чем приобретал. Бедняга Джордж. Она искренне желала, чтобы из этой затеи что-то вышло. Хорошо бы. По крайней мере, в нынешнем прожекте больше смысла, чем во всех предыдущих. Раньше он хватался за что попало, надеясь одним махом разбогатеть – конечно, ничего путного из этого получиться не могло. На этот раз он вроде намерен впрячься в работу всерьез. Правда, лучше бы для начала навел порядок в собственном саду, а то клиенты испугаются: сплошной бурьян, трава по пояс да еще эти так называемые ценные птицы. Остатки последнего грандиозного замысла: разведение декоративных птиц в клетках и вольерах. Бланш улыбнулась, вспомнив с каким жаром Джордж говорил:

«В каждом нормальном доме должна быть клетка с птичкой. Какой мальчишка, какая девчонка не пристают к матери, чтоб та им купила канарейку или попугайчика? А говорящие птицы – попугаи, майны, африканские вьюрки! Дай срок, оборудую клетки электрообогревом, а там только держись – буду и сам разводить, и закупать за границей, и продавать оптом и в розницу!… Это же золотая жила». Но время идет, а Джордж как сидел, так и сидит в своем домишке, на своем жалком содержании. С годами Джордж будет стареть, дряхлеть, становиться все обтрепаннее, но до последнего дня сохранит свой неискренний оптимизм. Его и в семьдесят будут осенять блестящие идеи.

Утро было чудесное. Ласковое солнышко, безветрие, небо голубое-голубое, как яички лесной пичужки-завирушки. Кое-где на живых изгородях вдоль дороги можно было разглядеть чуть заметный промельк зелени, а в деревенских садах, видных с дороги, там и сям вспенивались бело-розовые шапки цветущих деревьев – вишни и миндаля. Бланш любила путешествовать. Что ни говори, ее предки были кочевники. Как все это далеко – детские годи, кочевая жизнь, но всякий раз, проезжая через сельскую местность мимо провинциальных городков и деревень, она чувствовала, как сердце начинает щемить. Видно, есть что-то такое в крови, чего никакими силами не вытравишь. Взять хотя бы мамашу: устроена, живет в тепле и уюте, да уже и возраст преклонный, а предложи ей вернуться к прежней жизни – не то, что пойдет, бегом побежит. Как ясно это помнится… Корка льда на ведре с водой – чтобы зачерпнуть воды, разбиваешь лед. Полные зависти глаза местных ребятишек, которые смотрят на тебя, будто ты явилась с другой планеты. Лошади, собаки, начищенная медь, расписные повозки, запах дыма от костра… Теперь совсем другое дело – современные автофургоны, трейлеры; вместо лошадей – сверкающие машины, но суть жизни осталась прежняя. А как она девочкой собирала дикие нарциссы и первоцветы, ходила по домам продавать букетики… А мамаша – в ярко-красном платке, плотно повязанном вокруг головы на цыганский манер, с золотыми кольцами в ушах – вот она смотрит в магический кристалл, вот читает по руке чью-то судьбу… Да, конечно, оттуда все и пошло. Она унаследовала свой дар по женской линии. Ну что ж, она не посрамила своих предшественниц. И кой-чего добилась – благодаря собственным стараниям. Много читала, набиралась знаний. И из сопливой девчонки превратилась в мадам Бланш Тайлер, которая – дайте только срок! – воздвигнет храм Астродель, и сотни людей обретут там душевный покой, укрепятся в радости и утешатся в горе.

Она сидела за рулем своей малолитражки – машину вела умело, но осмотрительно – крупная, пышнотелая, в меховой шапочке, в замшевой дорожной куртке и замшевых перчатках, в красном костюме поверх зеленой блузки с ниткой жемчуга, обмотанной в несколько рядов вокруг шеи. На заднем сиденье лежал полиэтиленовый пакет на молнии, и в нем кое-что перекусить: холодная курица – ножка и кусочек грудки, листья салата, булочка и бутылка розового вина. Когда она ехала куда-нибудь одна, она любила выбрать живописное место, поставить машину и с удовольствием поесть, наслаждаясь красотой природы. Джордж, тот непременно помчался бы в ближайшую пивную. А она нет. Подобно тому, как «внутренний глаз» ищет отдохновения и обновления в просторах вечности, глаз, как физический орган зрения, обретает чистоту и свежесть восприятия, скользя по далям и холмам.

Где– то Генри следит сейчас за каждым ее шагом. Где-то там, в некоей точке будущего времени, судьба уже закладывает фундамент их будущего храма. И она станет там проповедницей, и люди потянутся туда в надежде услышать послания своих близких… «Вот вы, мадам… Нет, вот вы, с краю, в последнем ряду. Да, вы. Некто интересуется вами… Я слышу имя -Берт…, или, может быть, Билл?… Он не так давно покинул вас и хочет передать вам…»

Незадолго до Блэгдона, она съехала вниз к озеру и остановила машину на крохотной стоянке среди деревьев, откуда можно было беспрепятственно любоваться широкой водной гладью. Дорога бежала дальше, вдоль плотины. На том берегу вверх по крутому склону карабкались сельские домики. Она расстелила на коленях несколько бумажных салфеток и принялась за еду. Она сразу определила, что в озере водится форель. Во всем чувствовалась забота, порядок. В былые времена ее папаша, оказавшись в таком месте, наверняка поставил бы на ночь несколько переметов. И утром на завтрак – нежная, сочная форель… Кролик, заяц, куропатка…, когда дичь готовят дома на кухне, получается совсем не то – ни вкуса, ни запаха. Она испытывала полное блаженство и умиротворение. Хорошо побыть денек наедине с природой, даже если попутно уладить кое-какие дела. Пустяки в общем-то. Кое-что выяснить о Шубридже, чтобы знать, как дальше вести себя с мисс Рейнберд. Ну, а кроме того, при благоприятных обстоятельствах, и со стороны Шубриджа вполне можно рассчитывать на пожертвование в пользу храма. В конце концов, за хорошую новость не грех и отблагодарить.

Над озером, лениво взмахивая крыльями, пролетела цапля; Бланш налила в стакан вина и долго смотрела, как вспыхивают в нем розоватые искры – отражение солнечных бликов на воде. Она словно провозглашала тост без слов, тост за счастливый день.

Пока Бланш сидела в машине у озера, Эдвард Шубридж и его жена выехали из дома в небольшом крытом фургоне, который приобрели года два назад. По дороге они должны были остановиться и поменять на машине номерные знаки. В пути они почти не разговаривали. Каждый четко знал, что ему делать. Оба предыдущих раза, кроме собственной машины, им приходилось использовать еще одну – краденую. Но сейчас в этом не было необходимости. После похищения сэр Чарльз Медхэм получит письмо, и никто не станет поднимать тревоги, пока он не переговорит с Грандисоном. Никаких проверок документов, никаких кордонов на дорогах. Только самые высшие полицейские чины со временем узнают, что произошло. Уверенность Шубриджей в своей безопасности основывалась, в первую очередь, на умении сэра Чарльза хранить тайну (здесь можно было не беспокоиться) и, во-вторую очередь, на том, что официальные власти постараются избежать огласки. На сей раз план операции проще, а риска будет меньше. Наблюдения за жертвой велись в течение двух лет, тихо и неприметно. Трижды в год этот человек проводил свой уик-энд у своего старого друга, сэра Чарльза Медхэма; эти визиты превратились в своеобразный ритуал, вошли в привычку, стали частью образа жизни. Охотник вправе надеяться на удачу, только изучив все привычки и повадки зверя. А привычка в значительной степени определяет жизнь – неважно, человека или зверя; привычка, порожденная потребностью, привязанностью, традицией. И сова-сивуха, вылетающая охотиться по ночам, и лисица, рыскающая по полям и лесам, всегда и во всем действуют по одной и той же схеме.

Бланш не сразу нашла Хайленд-Хаус. Оказалось, он находится в трех милях от Блэгдона, на плоской вершине одного из Мендипских холмов, откуда к северу и западу открывался вид на Бристольский залив и на болотистые низины у подножья холмов. От небольшой боковой дороги к дому вел мощеный въезд, ярдов двести длиной, окаймленный каменными бортиками. С двух сторон, в том числе со стороны въезда, к дому подступала рощица вязов. Две другие стороны – восточная и южная, где были кухня и службы, выходили на крутой склон, откуда виднелись два озера. Дом был красный, кирпичный; к одной стене примыкали пристройки, гараж и конюшня, сложенные из камня и сохранившиеся от старого дома, который когда-то стоял на этом месте. Позади дома, окруженного каменной оградой, находились два поросших травой участка для выпаса. От парадного входа вдоль дороги тянулись два длинных зеленых газона, и посередине каждого красовалась клумба с розами – единственная жалкая попытка немного приукрасить этот уединенный, продуваемый ветрами, на редкость неприветливый и мрачный дом. Высоко в верхушках вязов, деловито копошились, устраивая гнезда грачи.

Надо же забраться в такую глушь, подумала Бланш. Вот уж, действительно край света. Подъезд к дому и газоны ухожены – не придерешься, дверные косяки и оконные рамы тоже в полном порядке. А дом мало кому пришелся бы по душе – разве что тем, кто старается держаться подальше от современного мира и сторонится людей.

Она проехала мимо парадного входа и поставила машину возле гаража. Когда Джордж занимался сбором информации и ему нужно было придумать для прикрытия какую-нибудь легенду, неистощимое воображение Бланш выдавало десятки прекрасных идей. Сегодня она решила выступить в роли сотрудницы некоего туристического агентства из Солсбери. Ее направили сюда выяснить, кто из местных землевладельцев согласен сдать на лето участок для стоянок автотуристов (избранной и состоятельной категории). Достаточно будет поговорить с Шубриджем пять-десять минут, чтобы понять, как вести с ним себя в дальнейшем. И разумеется, подлинной причины своего визита она пока что раскрывать не станет. На первый раз важно выяснить, что он за человек. Прежде, чем хотя бы частично открыть ему правду, надо будет определить, какой линии держаться с мисс Рейнберд.

Дверь в дом скрывалась в глубине кирпичного крыльца, по обеим сторонам которого были ниши с небольшими выступами-сиденьями. Она позвонила, но на звонок никто не отозвался. Немного выждав, позвонила снова. Суббота, подумала она. Да, для визитов день не самый удачный. Наверное, уехали за покупками. Что делать, выбраться раньше она просто не имела возможности. О том, чтобы вернуться в Солсбери, не поговорив с Шубриджем, не могло быть и речи. Придется подъехать опять, ближе к вечеру. Она позвонила в третий раз – и все напрасно.

Тогда она спустилась с крыльца, прошла мимо конюшни, потом через кусты по узенькой тропинке вышла на большой мощеный двор позади дома. Нигде никаких признаков жизни. Но когда она повернулась, чтобы идти к машине, в доме залаяла собака. На всякий случай она снова поднялась и позвонила. Никакого результата.

Бланш пожала плечами. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь. Она развернула предусмотрительно захваченную с собой карту и увидела, что находится недалеко от Чеддара, от живописного ущелья и знаменитых чеддарских пещер. Все достопримечательности в это время года наверняка для посетителей еще закрыты, но все же Бланш решила не спеша доехать туда, выпить где-нибудь чаю и тогда уж снова вернуться сюда. Пока она ехала, погода резко изменилась. С севера налетел холодный ветер, небо затянулось тучами, и в окна ресторанчика, где Бланш пила чай, застучали первые тяжелые капли дождя. Бланш налила себе третью чашку чая, съела еще кусок торта и заранее приготовилась к тому, что домой придется ехать под дождем.

Трижды в году, гостя у своего старинного приятеля сэра Чарльза Медхэма в Ривер-Парке, он – в силу многолетней привычки – после короткого дневного сна обязательно выходил в сад, огромный и безупречно ухоженный, и спускался к озеру, чтобы затем, пройдя вдоль берега, задержаться у фамильной часовни Медхэмов. Это была симпатичная часовенка, построенная в девятнадцатом веке, в годы Регентства; вокруг росли кусты рододендрона. Маршрут прогулки никогда не менялся – несколько сот ярдов до озера, потом вокруг озера до часовни, затем недолгая остановка в часовне. Там он обычно опускался на колени у алтарной решетки и посвящал несколько минут молитве, а иногда – поскольку поездки к сэру Чарльзу были редкими просветами в его напряженной, по часам расписанной жизни – он просто, преклонив колени, разрешал себе ненадолго забыться, отдаться во власть тишине и уединению, и тогда память обычно возвращала его в окрашенное ностальгическими тонами прошлое (сейчас ему было уже за шестьдесят), в те дни, когда он проводил здесь студенческие каникулы вместе с сэром Чарльзом, таким же юным, как и он сам. Он отнюдь не был затворником, но такое краткосрочное удаление от мирской суеты действовало на него удивительно благотворно. Выйдя из часовни, он продолжал прогулку вокруг озера в полной уверенности, что его никто не потревожит. Сэр Чарльз знал эту его привычку, а прислуга по случаю субботы была отпущена, так что кругом никого не было видно. Дойдя до противоположного берега, он доставал из кармана бумажный пакетик с хлебными крошками и кормил плавающих по озеру уток. Пакет с хлебом всегда уже лежал на столе в холле к моменту его спуска вниз после дневного сна. Он мог заранее, с точностью чуть ли не до минуты, сказать, в каком часу он вернется обратно в дом, где сэр Чарльз поджидает его у себя в кабинете. Чай, а потом традиционная партия в шахматы – согласно программе, рассчитанной на два свободных безмятежных дня. Таких дней в его жизни было наперечет.

Пока он шел к часовне, начал накрапывать дождик, не смутивший его, потому что он был из-за холодного ветра в пальто. Войдя в часовню, он пожалел, что солнце скрылось и нельзя лишний раз полюбоваться прекрасными витражами. Он медленно прошел к алтарю и опустился на колени перед решеткой. Но прежде, чем начать молиться, он, непонятно почему, вдруг вспомнил об одной из немногих размолвок, которые все-таки случались у них с сэром Чарльзом за время их долгой дружбы. Три года назад некий лондонский репортер, вознамерившись написать о его времяпрепровождении здесь, в Ривер-Парке, обратился с расспросами к одному из слуг дома. Тот в общем виде обрисовал его обычный распорядок дня. Заметка появилась: ничего обидного, тем более оскорбительного, в ней не было. Однако сэр Чарльз счел поступок слуги предательством и не на шутку разгневался. Провинившемуся немедленно дали расчет. Никакие уговоры и увещевания не помогли – сэр Чарльз наотрез отказался изменить свое решение. Что делать, что делать, Чарльз всю жизнь был таким…, всегда гордился и дорожил их дружбой, всегда чуть что – бросался на его защиту. Помнится, уволенный слуга потом прислал ему письмо – трогательное, полное раскаяния, в котором признавал, что сэр Чарльз наказал его совершенно справедливо… Несколько минут он стоял на коленях, прислонившись головой к решетке алтаря, затем поднялся и вышел из часовни. Выходя, он заметил на крыльце мужчину и женщину. Они стояли к нему спиной и, по-видимому, изучали надпись на вделанной в стену мраморной доске. Он вспомнил, что около часовни есть тропинка – всего несколько ярдов – ведущая через подстриженные кусты тиса к ограде имения, к выходу на небольшую проселочную дорогу. Этот выход – дверь в стене – обычно запирался на замок, кроме тех дней, когда на службу приглашались соседи и жители ближней деревни. И теперь, проходя мимо странной пары, не обратившей, кстати, на него никакого внимания, он подумал, что, должно быть, выход на дорогу по оплошности забыли запереть, и эти люди, прогуливаясь, случайно сюда забрели. Но едва он сделал еще один шаг вперед, его схватили сзади мертвой хваткой. Ворот пальто и пиджака грубо рванули вниз и, не успел он оглянуться или закричать, как в плечо сквозь рубашку, ему вонзили что-то острое. (Дверь в ограде имения, о которой он вспомнил, была заперта как обычно. Просто замок был взломан).

Нести грузное тело было нелегко, но вдвоем они быстро управились: до фургона за оградой было всего несколько ярдов. Там его положили в задний отсек на расстеленные одеяла; хлопнула дверца, и фургон тронулся с места.

За рулем сидела жена Шубриджа. Она проехала немного вдоль ограды и свернула влево на шоссе, предварительно пропустив машину, шедшую с включенными фарами по причине дождя и надвигавшихся сумерек. Через триста ярдов фургон поравнялся с воротами главного въезда в усадьбу. Высокие чугунные ворота были открыты. Слева от них виднелась небольшая сторожка из серого камня. Проехав вперед еще с полсотни ярдов, фургон остановился. Шубридж вышел, поднял воротник, обмотал шарфом нижнюю часть лица и быстрым шагом направился назад к сторожке. Рукой в перчатке он опустил в почтовую щель письмо, адресованное сэру Чарльзу, и тут же позвонил в звонок. Сквозь занавески было видно, что в комнате справа от входной двери горит свет. Он снова надавил на кнопку, быстро повернулся и побежал к машине. Пока сторож шел к двери и поднимал с пола письмо, фургон успел отъехать на полмили.

Минут десять жена вела машину в полном молчании. Они понимали друг друга без слов. Последнее время они жили в постоянном нервном напряжении, и вот наконец можно немного перевести дух.

– Очень благородное лицо. – Ее слова прозвучали как вздох облегчения. Шубридж кивнул.

– Да, это настоящая добыча. Все остальное было только подготовкой. Сколько времени ушло, сколько терпения… Без тебя я бы не справился.

Она улыбнулась довольной улыбкой. Он мог бы этого не говорить, но слышать все равно приятно. Равносильно признанию в любви, о которой он никогда не говорил в открытую. И сын пошел в него. Любовь и привязанность мужа и мальчика для нее были как драгоценные камни – добыть их стоило неимоверного труда; зато теперь, отшлифованные ее усердной рукой, они стали ей дороже всех сокровищ на свете. Она хотела того же, чего хотели они оба – не ради собственной прихоти, а единственно потому, что и он, и мальчик мечтали об этом. Человек, лежавший сзади, был воплощением цивилизованности. Тот, кто сидел с ней рядом, был дикарь. Люди назвали бы его безумцем – и справедливо, – но в этом безумии была своя логика и искреннее стремление уберечь жизнь и красоту мира. Мир уже задыхается от собственной грязи и ненормальности. И начинать нужно с того, чтобы спасти хоть малую его часть – в это он свято верит, за это, если судьбе будет угодно повернуться против него, он готов принять смерть. Если так случится, решила она про себя, ей тоже не жить. Друг без друга они ничто.

Мгла сгущалась.

– Скоро будет лес, – сказал он. – Следи внимательно. Как доедем, сразу сверни под деревья – сменим номера.

Выключив фары и заглушив мотор, она сидела в машине и ждала, пока он переставит номерные знаки. Он работал в темноте – бесшумно, быстро и споро: всегда работал так, если душа лежала к делу и цель была ясна.

До дома оставался еще час с лишним. Машину всю дорогу вела она. Разговаривали мало.

Через пятнадцать минут после того, как сторож поднял письмо, дворецкий вручил его сэру Чарльзу. Дождавшись, когда за дворецким закроется дверь, сэр Чарльз прочел письмо. Дипломатическая служба приучила его не выказывать удивления даже наедине с собой. Он поднялся и подошел к телефону. Набирая номер, он прикидывал, как не возбуждая подозрений, скрыть исчезновение гостя. В холостяцком доме это не так уж трудно. А дворецкий верно служил ему – и дома и за границей – вот уже тридцать лет.

Часом позже Буш, сидя у себя дома, просматривал вечернюю газету и лениво раздумывал, имеет ли смысл в субботу вечером сделать над собой усилие и выйти куда-нибудь поужинать – или лучше довольствоваться тем, что найдется дома. Его угнетала мысль, что вся огромная работа по сбору и обработке данных пока не дала никаких результатов. Если бог удачи собирается им помочь, то уже давно пора ему вмешаться.

И в эту самую секунду зазвонил телефон. Он поднял трубку и услышал голос Грандисона:

– Буш! Немедленно приезжайте. Дождались.

Короткие гудки.

Было уже почти шесть вечера, когда фургон въехал на узкую дорогу, тянувшуюся вдоль гребня холмистой гряды. Ветер заметно усилился, и с каждым порывом на машину стеной обрушивался ливень. Ярдов за пятьдесят до поворота к дому миссис Шубридж переключила фары с дальнего света на ближний. Когда до дома оставалось совсем немного, Шубридж перегнулся через спинку сиденья и посветил фонариком назад, чтобы проверить, в каком состоянии пассажир. Тот неподвижно лежал на одеялах; дыхание было ровное, глаза закрыты. Фургон, вздрагивая и подпрыгивая, двигался вперед, и дворники работали неистово, едва успевая справляться с потоками воды; наконец, машина свернула в ворота, проехала между газонами и выехала на посыпанную гравием площадку перед домом. Затормозив возле самых ступеней широкого крыльца, в глубине которого находилась входная дверь, миссис Шубридж выключила фары. Дом стоял на высоком, открытом месте, и совсем необязательно, чтобы вокруг все знали, в какое время они сегодня возвратились. Шубриджи вышли из машины. План своих действий они знали назубок и, не теряя ни минуты, приступили к делу.

Распахнув створки задней двери фургона, они с двух сторон взялись за концы одеял, на которых лежал пассажир, и на этих импровизированных носилках вытащили его наружу, пронесли несколько шагов под дождем – вверх по ступенькам – и опустили на пол под навесом крыльца. Шубридж, шедший первым, выпрямился, вынул из кармана ключ и на ощупь вставил его в замок. Тем временем миссис Шубридж протянула руку вправо и нащупала наружный выключатель. Над крыльцом зажглась тусклая лампочка.

В первые несколько секунд ни он, ни она не заметили Бланш. Она стояла молча, прислонившись спиной к стенке крыльца – она укрылась там несколько минут назад. Как только она увидела на дороге приближающийся свет автомобильных огней, Бланш вышла из машины и под дождем перебежала к крыльцу. Перед этим она полчаса промаялась в машине, припаркованой возле гаража, и уже почти решила прекратить это бесплодное ожидание и снова наведаться сюда в другой раз. Когда на крыльце зажегся свет, Бланш успела мельком увидеть профиль миссис Шубридж и спину Шубриджа в плаще. Бланш хотела раскрыть рот и заговорить, но тут взгляд ее упал на человека, лежавшего на одеялах, лицом вверх. Она моментально узнала его, но почему-то ничуть не удивилась, скованная странным оцепенением, как будто ей разом отказали мысли, чувства и способность рассуждать. Она неоднократно видела этого человека – на снимках в газетах, по телевизору, наконец, просто в жизни. За последние несколько лет они с Джорджем трижды слушали его проповеди в Солеберийском соборе. Шубридж отпер дверь, толчком распахнул ее настежь и только тогда, обернувшись, увидел Бланш. В тот же миг ее увидела и его жена. Растерявшись от неожиданности, они отупело смотрели на нее, застыв, как две статуи; казалось, земля начинает медленно уходить у них из-под ног.

Бланш, неверно истолковав их реакцию, поспешно заговорила:

– Ох, простите. Я, наверное, вас напугала. Я тут ждала, когда вы вернетесь. Уже собралась уезжать – думала, не дождусь. – И, переведя взгляд на человека на полу, продолжала с тревогой:

– Что с ним? Несчастный случай? Это ведь архиепископ? Ну да, конечно, он. Что же мы стоим? Давайте я помогу вам.

Полная желания помочь, она сделала шаг вперед, и тут Шубридж вытащил руку из кармана. К нему вернулось самообладание. Но мир, его мир, изменился. Со своей нормальной орбиты он свернул на другую – опасную, но не катастрофическую. Просто понадобится время, напряжение ума и осмотрительность, чтобы все вернулось в прежнее русло. Подняв руку с пистолетом, Шубридж негромко сказал:

– Спокойно. Идите в дом.

Бланш посмотрела на пистолет, потом на его лицо – и лицо сказало ей больше, чем оружие. Это было воплощение насилия. Она почувствовала его зловещее присутствие, хотя внешне Шубридж был сдержан, даже невозмутим. И хотя она не увидела вокруг него ауры зла, но почти физически ощутила исходящие от него страшные, черные волны, от которых кровь стыла в жилах.

– Делайте, что велят, – сказала миссис Шубридж, легонько подтолкнув Бланш к двери.

Бланш молча пошла мимо них в коридор, освещенный только одной лампочкой с крыльца. С каждым движением в ней стремительно нарастал страх. Когда она дошла до середины холла, зажегся свет. Шубридж шагнул к ней, остановил ее прикосновением руки и отворил дверь в какую-то комнату.

– Обождите здесь. – Он обернулся к жене и передал ей пистолет. – Побудь с ней. Я сам управлюсь. Следи, чтобы она не снимала перчатки.

Он пропустил женщин в комнату, запер дверь на ключ, а сам вернулся к архиепископу и плотнее закутал его в одеяло. Да, весит он будь здоров… Шубридж стал на одно колено, взвалил бесчувственное тело себе на плечи и с усилием поднявшись, внес его в дом. Толчком ноги он захлопнул за собой дверь – она защелкнулась – и свободной рукой выключил свет на крыльце. Затем пересек холл и нажал кнопку, открывающую потайной вход в подвал.

Грандисон сказал:

– Через пятнадцать минут я должен быть на Даунинг-стрит, 10, пока в курсе дела только сам премьер. Я попросил пригласить еще министра внутренних дел и начальника Столичной полиции. Сэр Чарльз Медхэм уже выехал. Он обещал сделать все, что в его силах. Вот копия письма. – И он протянул Бушу отпечатанный под копирку экземпляр машинописного текста.

Буш не сомневался, что Грандисон перепечатал письмо сам и что первый экземпляр сейчас наверняка лежит у него в кармане. Буш также знал и то, что подлинник письма им ничем не поможет – никакой добавочной информации оттуда почерпнуть не удастся. С деланным спокойствием, пытаясь скрыть досаду и злость на себя, которые вот уже сколько времени отравляли его существование, Буш произнес:

– На сей раз он замахнулся высоко.

– Ну, этого следовало ожидать. – Грандисон пожал плечами и улыбнулся.

– Сработано на совесть – любо-дорого посмотреть. И главное, просто. Если он сам на чем-то не споткнется, нам его не зацепить – разве чудо поможет. А если он от нас уйдет – вы представляете последствия?

Буш кивнул.

– Все, кто имеет на вас зуб, сразу кинутся в бой. Тогда отделу крышка.

Он не стал добавлять – к чему? – что Грандисону бояться нечего. Даже если отдел ликвидируют, его никто не тронет. Зато он, Буш, получит сполна. Ему не простят провала, и вся его карьера полетит кувырком.

Как только Грандисон вышел из комнаты, Буш прочитал письмо от начала до конца. Довольно посредственное сочинение – по всей видимости, так и задумано. Сам автор далеко не посредственность. В конце Грандисон приписал несколько строк – со слов сэра Чарльза. Его Высокопреосвященство на правах старого друга приехал к нему на уик-энд. Во второй половине дня ушел на прогулку и не вернулся. Гуляя по саду, всегда заходит в фамильную часовню. Бывает в Ривер-Парке три раза в год, практически в одни и те же числа плюс-минус неделя. Да, такого рода привычки на руку преступнику, подумал Буш.

Почти наверняка все началось с какой-нибудь статейки в журнале или газете, которые пишут на потребу читателю. Достаточно, чтобы у человека типа Коммерсанта моментально заработала мысль. Остальное – дело техники.

Он позвонил в отдел картографии и попросил принести ему детальную карту-шестидюймовку интересующей его местности. Поблизости от территории Ривер-Парка он нашел две проезжие дороги. Часовня была отмечена на карте к северу от озера, всего в нескольких ярдах от одной из них, небольшой проселочной дороги. Инстинкт и опыт подсказали Бушу, что все произошло именно здесь. Его Высокопреосвященство, Его милость лорд архиепископ, один из двух примасов англиканской церкви, человек, следующий в табели о рангах непосредственно за членами королевской семьи, наравне с лордом-канцлером – и вот этого человека заматывают в какие-нибудь тряпки и, точно мешок картошки, волокут и швыряют в машину или фургон. Выкуп – полмиллиона фунтов. Церковные власти, особенно члены Церковной Комиссии, будут в восторге. По крайней мере часть этой суммы церкви придется покрыть за счет собственных средств. Он снял с полки справочник – уточнить кое-какие цифры. Так. Годовой доход церкви составляет свыше двадцати четырех миллионов фунтов, включая биржевые инвестиции; доходы от церковных земель и прочей собственности; деньги, вырученные по закладным и займам, а также поступления из приходов. Из них свыше двадцати миллионов уходят на жалованье и пенсии священникам и на содержание принадлежащих церкви зданий и другой недвижимости. Остается не так уж много. Но если нескольким богатым старухам намекнуть под большим секретом, что дражайшему архиепископу угрожает смертельная опасность, то искомые полмиллиона будут собраны через час. Да, Коммерсант сделал правильный выбор. Огласка исключена. Господи, даже представить страшно, какой вой подняли бы газетчики! Сколько бы голов полетело!… Разве можно с этим сравнить какое-нибудь похищение посла? Детские игрушки… И в такой ситуации чем занимается он сам? Сидит сложа руки… Поневоле начнешь думать, что Грандисон прав: остается только молиться.

Часы пробили семь. Бланш сидела на стуле с высокой спинкой возле стола, спиной к камину. Стол и стулья были старомодные, красного дерева. За стеклами буфета, отражая свет настенных бра с красными абажурами, поблескивала стеклянная и серебряная посуда. На противоположной дальней стене висели одна-две картины, плохо различимые в полумраке. В окна яростно барабанил дождь, ветер не утихал. Миссис Шубридж сидела у двери – рослая, темноволосая, с бледной кожей, с длинным, сосредоточенным, неподвижным лицом. Она ничем не выдавала своих чувств. Шубридж расположился за столом напротив Бланш. Не снимая перчаток, он исследовал содержимое ее сумочки.

Перед ней поставили рюмку хереса, но перчатки снимать не разрешили. Все, что было у нее в сумочке, теперь лежало на столе. Шубридж тщательнейшим образом изучал се блокнот для записей, перелистывая страницу за страницей. Бланш было страшно, но панике она пока не поддавалась. Влипла она прилично, это ясно…, можно сказать, по уши. Она была достаточно сообразительна и успела сама найти ответ на многочисленные вопросы. Человек, которого она видела – архиепископ. Ошибиться она не могла. Ошибка была только в том, что она брякнула вслух. Впрочем, нет, они бы все равно ее не отпустили. Она слышала нашумевшие истории о похищениях и о выкупах, которые требовал какой-то Коммерсант… Как знать, может, он и есть Эдвард Шубридж?

Почти час Бланш провела в столовой под охраной миссис Шубридж, которая сидела молча, с пистолетом в руке, и не спускала с нее глаз; попытку Бланш завязать с ней разговор она пресекла выразительным жестом. Когда вновь появился Шубридж, Бланш всем своим видом выражала возмущение и негодование, надеясь, что ей удастся на этом сыграть. Но ничего не вышло. В растерянности, не зная, как ей из всего этого выпутаться, она изложила Шубриджу заготовленную версию – про автостоянку для туристов. Он выслушал, не перебивая, затем занялся сумочкой, а жене велел налить ей хересу.

Покончив с блокнотом и отодвинув его в сторону, Шубридж принялся за записную книжку. Он вытащил оттуда и положил на стол листок, на котором она записала его имя и адрес, когда разговаривала с Энгерсом. Бланш не сводила с него глаз, стараясь мобилизовать все свои умственные способности и наблюдательность, к которым теперь примешивался страх. В движениях он был предельно экономен и четок; все его действия и даже его внешность оставляли впечатление неторопливой уверенности. Среднего роста, сухощавый…, за такой внешностью часто скрывается недюжинная сила. Лицо загорелое обветренное. Неподвижное, непроницаемое лицо. Один раз, когда она попробовала что-то сказать – возразить, возмутиться, просто, чтобы услышать свой голос, – он вскинул на нее глаза и молча не меняя выражения лица, покачал головой. Она осеклась на полуслове, будто со всего разбега наткнулась на невидимую ледяную стенку. И тут в ней впервые шевельнулся ужас. Она поняла, что этот человек, если понадобится, без колебаний ее убьет. Она попыталась отогнать страх, отказываясь верить в неотвратимость беды. Ради Бога, Бланш, повторяла она про себя, только не раскисай, не теряй голову.

Шубридж откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на нее. И вдруг улыбнулся, совершенно неожиданно – улыбнулся не ей, не Бланш, а себе самому. Что-то произошло. Что-то внутри у него изменилось. И это непостижимым образом ей передалось, точно так же как иногда передавались ей чужие мысли. В нем созрело какое-то решение. И он не просто его принял, а принял с огромным облегчением, и с этой минуты ее присутствие перестало его беспокоить. С ней все ясно, думать больше не о чем.

Он сказал:

– Значит, вы приехали поговорить насчет стоянки для туристов? И не застав нас дома, поехали в Чеддар, выпили там чаю, а потом вернулись и ждали здесь?

– Да. Но я хочу объяснить…

Он снова прервал ее характерным движением головы, которое действовало как удар.

– Нечего тут объяснять. Бросьте ваши сказки про туристов. Вы это выдумали, чтобы увидеть меня, проникнуть к нам в дом. Вы хотели собрать о нас сведения, чтобы после провернуть какие-то свои делишки.

Он говорил спокойно, буднично – без раздражения, без гнева, – и Бланш неожиданно успокоилась. И что это, в самом деле, она так перетрусила? Может, все не так уж и плохо? Может, все плохо только в ее воображении? Воображение может и подвести.

Она улыбнулась и, непроизвольно дотронувшись до своего жемчуга рукой в перчатке, сказала:

– Ну, верно, я это придумала. Но иногда лучше заранее все выяснить, особенно если…, если разговор предстоит строго конфиденциальный.

Шубридж коротко улыбнулся ей в ответ.

– Ваши записи очень лаконичны, мисс Тайлер, но мне не трудно читать между строк. Вы живете в Солсбери?

– Да, и я…

– Отвечайте только на мои вопросы. Ваши эмоция меня не интересуют. Тем более, что все они написаны у вас на лице. Вы профессиональный медиум?

– Да.

– Но при случае не брезгуете и вполне земными средствами?

– Истины есть и в здешнем мире, равно как и мире ином. Мое призвание отчасти в том, чтобы открыть их людям.

– Обычный профессиональный жаргон. – Он протянул руку, взял со стола записную книжку и, не заглядывая в нее, спросил:

– Ваш визит связан с мисс Рейнберд, Рид-Корт, Чилболтон?

– Да. – Она бы дорого дала, чтоб ей позволили говорить не только «да» и «нет». Ведь должен же быть где-то ключ к спасению – где-то там, в нагромождении слов. Но она знала: говорить он не даст.

– Жаль, что мой телефон не значится в справочниках. Вы просто позвонили бы мне, и через пять минут вопрос был бы исчерпан. И мы оба спокойно жили бы дальше. Как вы узнали мой адрес? – Он взял со стола листок.

– Мне дал его ваш приятель, некий мистер Энгерс.

– Бывший приятель. А он откуда его взял? И как вы вышли на Энгерса?

– Он вспомнил, что вы увлекались соколиной охотой, и узнал адрес через Британский клуб любителей… Погодите, послушайте… – Она попыталась с разбега ускользнуть из-под его контроля. – Почему не перейти прямо к делу? Как к вам попал архи…

– Мы именно переходим к делу. – Он слегка повысил голос. – И достаточно прямо, как мне кажется. – И он улыбнулся.

Бланш встала. Те двое не шелохнулись. С преувеличенным возмущением – ей казалось, что гнев поможет подавить страх, – она заявила:

– Хватит! С меня довольно. Я требую, чтобы вы сию же минуту выпустили меня отсюда!

– Сядьте, – приказал Шубридж.

Бланш продолжала смотреть на него в упор. Он наклонил голову набок и взглянул на нее снизу вверх. И тут из дальнего конца комнаты послышался негромкий голос миссис Шубридж:

– Вы же не идиотка, мисс Тайлер. Архиепископа мы похитили. А вы его видели. Неужели вы не понимаете, что вам отсюда выходить нельзя – пока.

Это произнесенное после некоторой заминки «пока» не слишком обнадежило Бланш. Она медленно опустилась на стул. Спокойно, Бланш, спокойно, твердила она себе. Главное – не терять головы. Да, дело дрянь, но ведь должен быть какой-то выход. Можно договориться, пойти на компромисс. О, Господи, ну что-то должно же быть!

– Так как вы вышли на Энгерса?

– Мне помог один друг. Я ему доверяю такие дела. Шубридж одним пальцем полистал блокнот.

– Джордж Ламли? Вот почему вы записываете, сколько он получил и сколько истратил.

– Да. Но послушайте, вы же не все понимаете…

– Я все понимаю, мисс Тайлер.

– Нет, не все! Дайте мне наконец сказать! И хватит меня запугивать! Неужели так трудно выслушать? Вот вы похитили архиепископа – значит, вам нужны деньги? Разумеется! Ну, так можете его отпустить на все четыре стороны. Он вам ни к чему. У вас и без него будет куча денег. Только вы сами об этом ничего еще не знаете. Я берусь вам помочь и забыть все, что тут видела. Если у вас есть хоть капля разума, сделайте, как я говорю.

Шубридж улыбнулся.

– Вы это серьезно? Вот так возьмете и уйдете и все забудете?

– Ну, конечно. А вы получите свои деньги – целое состояние. И ни к чему вам эта…, эта история с архиепископом. Прошу вас, поймите же наконец!

Шубридж смерил ее долгим, изучающим взглядом и медленно покачал головой.

– Увы, мисс Тайлер, ничего не выйдет. Видите ли, про мисс Рейнберд я давно знаю. С шестнадцати лет. И я прекрасно знаю, кто были мои настоящие родители, но представьте, мне это безразлично. Они от меня отказались, и я вполне благополучно жил с теми, кто их заменил. Про мисс Грейс Рейнберд я все знаю. У нее есть деньги, но меня это не касается. Я не испытываю ни малейшего желания заявлять о своих правах, тем более дожидаться, когда она сама захочет восстановить справедливость и успокоить собственную совесть. Справедливость торжествует с тех пор, как Рональд Шубридж и его жена стали мне отцом и матерью. Состояние мисс Рейнберд, по моим подсчетам, примерно двести тысяч. Она вполне может прожить еще лет десять. Слишком долго ждать, да и денег маловато, мисс Тайлер. Так что вернемся лучше к нашей главной проблеме. Джордж Ламли знает, что вы поехали ко мне?

Бланш поспешила ответить:

– Конечно знает.

– Уверен, что вы лжете. Впрочем, это ничего не меняет. Допустим, вы приехали, поговорили со мной насчет стоянок – и с тем отбыли в неизвестном направлении. Так и скажем, если кто-нибудь спросит.

Он быстро взял со стола записную книжку и листок бумаги, на котором было записано его имя и адрес. Блокнот и книжку он положил обратно в сумочку, потом взглянул на листок, снова на Бланш и сказал:

– Возможно, у Джорджа Ламли и вправду есть мой адрес, и он знает о вашей сегодняшней поездке. Но возможно и другое – он ничего не знает. В записную книжку вы меня не вписали; разговор с Энгерсом тоже не отражен. Вряд ли Джордж Ламли в курсе дела. Но, как я уже сказал, по существу это ничего не меняет.

Он смял листок в руке и сунул его в карман, и это вызвало у Бланш прилив ужаса.

Шубридж поднялся и начал укладывать все мелочи обратно в сумочку. Бланш, у которой сердце застучало в груди, как бешеное, осипшим голосом спросила:

– Что вы хотите со мной сделать? Ради Бога – что вы задумали?

Через плечо Шубридж взглянул на жену – и та слегка кивнула, словно давая согласие на какое-то немое предложение. Шубридж снова повернулся лицом к Бланш, а мисс Шубридж неторопливо поднялась со стула.

– У меня нет выбора, мисс Тайлер, – говорил тем временем Шубридж. – К этому дню я готовился много лет. У меня есть мечта, и я намерен претворить ее в жизнь. Вы для меня – ничто, пустое место. То обстоятельство, что о вашем посещении могут узнать, меня не пугает. Я всегда найду что ответить. Я должен двигаться дальше, мисс Тайлер. А вы стоите у меня на пути.

Бланш вскочила, охваченная животным страхом, который вытеснил все мысли, кроме одной, главной.

– Нет! Нет!… Не-ет! – закричала она и бросилась к двери.

Шубридж быстро схватил ее за руку. Потом резко развернул и обеими руками прижал спиной к себе. Когда к ней вплотную подошла миссис Шубридж, Бланш закричала. Шубриджи будто ничего не слышали. Миссис Шубридж протянула руку и отогнула лацкан ее замшевой куртки. Затем расстегнула красный жакет и просунула руку в открытый ворот шелковой блузки, обнажив правое плечо. Мелькнуло нежное, розоватое тело.

Бланш снова закричала – протяжно, пронзительно, как загнанный зверь, но Шубриджи невозмутимо продолжали свое дело. Миссис Шубридж подняла вверх руку со шприцом. Словно поперхнувшись собственным криком, Бланш вдруг тоненько, протяжно завыла и стала звать плачущим голосом: «Генри! Генри!…» Миссис Шубридж Щ недрогнувшей рукой ввела иглу. Почувствовав укол, Бланш снова вскрикнула и забила ногами так, что Шубридж еле удержал ее. Потом она тихо обмякла у него в руках, и он осторожно опустил ее на стул.

Выпрямившись, он отступил назад, взглянул на часы и сказал жене:

– Времени еще достаточно. Сядешь в ее машину. Я повезу ее в фургоне, нужно доставить ее поближе к месту, где она живет. Я покажу, как ехать. Мы должны все закончить по крайней мере за полчаса до того, как она очнется. Там на месте сообразим, где лучше остановиться. Мы, конечно, рискуем, но другого выхода нет.

Некоторое время он стоял неподвижно и смотрел на Бланш; затем протянул правую руку, не глядя нащупал руку жены и с силой ее стиснул.

В тот же вечер, сразу после девяти, Джордж выключил телевизор и поднялся наверх, чтобы налить себе чего-нибудь выпить на сон грядущий. Он был доволен собой. Его замысел начал потихоньку обрастать плотью. Он присмотрел подержанный фургон в хорошем состоянии и договорился, чтобы его перекрасили по сходной цене. На следующей неделе он займется покупкой инвентаря и даст объявление насчет помощника – ему понадобится крепкий молодой парень. Через несколько дней будут отпечатаны рекламные листки – они уже заказаны. К концу будущей недели он вместе с помощником начнет развозить их возможным клиентам. «Солнечные сады Ламли!» В местную газету тоже надо дать рекламу – чтобы каждую неделю появлялось его объявление. Не успеешь оглянуться – отбоя не будет от заказов. Со временем надо расширяться, создавать концерн. А там – кто знает? Всегда можно взять да и продать все это с потрохами, а деньги вложить в другое дело, посолиднее, повыгоднее. Он посмотрел на Альберта, который сидел на кушетке у окна. Там, снаружи, бушевала непогода – выл ветер, хлестал дождь, и стекло то и дело вздрагивало.

Джордж наливал себе виски, когда в окно ударил особенно яростный порыв ветра – дождь загрохотал по стеклу, и оно отчаянно задребезжало в плохо пригнанной раме; казалось, сама стихия обрушилась на дом и вот-вот ворвется внутрь. Альберт вскочил, повернул морду к окну – занавеска на сквозняке раздувалась, как парус, – и громко завыл. Он выл до тех пор, пока Джордж не запустил в него диванной подушкой.

И в ту же самую минуту в Рид-Корте мисс Рейнберд, читавшая книгу при свете настольной лампы, оторвалась от чтения, зажмурив и снова открыв уставшие глаза, и случайно взглянула на кресло в темном углу – кресло, в котором мадам Бланш всегда, сидела во время сеансов. Из-за неверного света контуры подушек на кресле и шаль, которую она сама, войдя, повесила на спинку, на миг слились, и ей вдруг померещилось, что в кресле кто-то сидит. Видение было настолько явственным, что в первый момент она действительно поверила, будто в комнате есть посторонний. По спине у нее побежали мурашки. Но уже в следующую секунду она поняла, что это просто обман зрения, и презрительно фыркнула, недоумевая, как можно было поверить в этакую чушь.

А между тем в это мгновение в небольшом леске, в пустынном месте к западу от Солсбери, умерла Бланш.