Семейные драмы российских монархов

ЕГДА УБО А МОЛЧАТ П НЕ ВОЗВЕЩАЮТ…

Столетие, которое началось с сыноубийственной драмы в царской семье, закончилось не менее трагически — сын принял участие в заговоре, который убил его отца. То, в чём Пётр некогда напрасно подозревал и обвинял своего сына, стало реальностью, и правнук первого императора заплатил за это жизнью и престолом. Может быть, именно об этом пытался предупредить призрак Петра, сказавший потомку столь любимые романистами слова: «Бедный, бедный Павел…»

Трагедия 11 марта 1801 года, как и предыдущие дворцовые перевороты, сопровождается мифологией, в которой можно увидеть знакомые черты — деспотичный и не вполне адекватный царь, бравые гвардейцы, желающие спасти Отечество, за их спинами угадывается привычная коварная фигура иностранного посла (в данном случае — английского), всё просто:

Однако отличия слишком велики, чтобы вписаться в привычную схему. Во-первых, как ни старались ошельмовать или оклеветать императора Павла Петровича, этого не получилось. В исторической традиции его фигура всегда оценивалась как минимум неоднозначно (в отличие от его отца — несчастного Петра III). Наряду с критической позицией существовала и объективная, и даже апологетическая. Далеко не все современники и историки оценивали его личность и деятельность на престоле как вредную или неадекватную. Многое из того, что начал делать этот государь получило продолжение в последующие царствования. Если голштинский след из русской традиции исчез практически полностью, то павловский, гатчинский, рыцарский остался и закрепился.

Во-вторых, на этот раз в результате переворота к власти пришёл человек, который и до того был официальным наследником престола, родной сын императора. Но при этом его роль в событиях весьма необычна. Во всех предшествующих случаях претендент на престол активно участвовал в смещении своего предшественника: Елизавета на санях во главе лейб-кампанцев, Екатерина в мундирном платье во главе своих полков, а здесь — «довольно плакать, ступайте царствовать!» — наследника чуть ли не силой заставляют принять корону. Даже в классической версии переворота Александр как бы вынесен за скобки — и заговор возник без его ведома, и активного участия он в нём не принимал…

В-третьих, это был переворот, осуществлённой узкой группой заговорщиков, без широкого привлечения вооружённых формирований (гвардии) и общества. Это Елизавета и Екатерина начали свои мятежи с визита в гвардейские казармы, Александр же вышел к гвардии уже императором.

И наконец, в-четвёртых, в данном случае отсутствует какая-либо официальная версия произошедшего, ибо с официальной точки зрения никакого переворота не было. Это Елизавета Петровна рассказывала подданным о «возвращении похищенного престола», или Екатерина Алексеевна обвиняла мужа в страшных преступлениях, выставляя себя спасительницей Отечества. А Александр Павлович объяснил подданным всё предельно просто — царствующий император скончался от «апоплексического удара», и на престол взошёл его сын и законный наследник. Le roi est mort! Vive le roi!{30}

Ставшую классической версию событий пришлось составлять уже историкам, причём на достаточно ограниченном количестве исходного материала, и в ней почти не рассматривается важный для нашей темы момент — роль сына в убийстве отца.

Когда мы подходим к вопросу о роли, которую сыграл в заговоре против своего отца цесаревич Александр Павлович, то сталкиваемся со странным явлением — и современники-мемуаристы, и последующие историки его роль в этом событии старательно обходят стороной. Если современников ещё можно понять при всём своём гуманизме царь при необходимости мог быть весьма строгим, то как объяснить молчание последующих историков? Между тем все говорят о роли наследника в судьбе отца почти одними и теми же словами: Александр считал, что правление его отца опасно для страны, знал о готовящемся заговоре, не возражал против его осуществления, хотя и не предпринимал для этого активных усилий. Его главным условием заговорщикам было сохранение жизни Павлу Петровичу, и когда Александр узнал страшную правду, то был потрясён, а потом постепенно наказал основных участников заговора, прежде всего его главного организатора — графа фон дер Палена.

Но в этой версии, ставшей хрестоматийной, есть несколько неясных моментов. И удивительно не то, что они есть, а то, что почти никто из исследователей прошлого не обратил на них своего внимания. Чтобы понять, почему это произошло, необходимо пояснить читателю, кем был для современников и первых поколений историков император Александр Павлович, прозванный в народе Благословенным.

Для современного гражданина России Александр I — лишь один из перечня русских царей, который делал, да не доделал до конца некоторые важные реформы, воевал с Наполеоном, причём не столько воевал сам, сколько не мешал воевать тем, кто действительно умел это делать, прозевал готовящийся заговор декабристов, а в конце жизни не то помер, не то постригся в монахи. Основные достижения во внутренней политике его царствования связывают с именем графа М.М. Сперанского, военные успехи — с именем князя М.И. Голенищева-Кутузова-Смоленского. А сам Александр? О нём всё Пушкин уже сказал: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно пригретый славой…»

Однако для современников и ближайших потомков фигура русского царя представала совсем в ином виде. Ведь это был человек, который сумел спасти Европу и весь мир от «корсиканского чудовища», государь, бросивший смертельный вызов самому Наполеону Бонапарту и стоящим за ним силам революции. В привычной для нас версии истории Великая французская революция представляется явлением прогрессивным, начавшим новую эру в истории человечества. Один из фетишей современной цивилизации — Всеобщая декларация прав человека — имеет своим первоисточником Декларацию прав человека и гражданина, принятую в Версале 26 августа 1789 года Национальным учредительным собранием{31}.

Но современники видели это событие совсем по-другому. «Всем известно, что революционное французское правительство, как некий беснующийся исполин, терзая собственную свою утробу и в то же время с остервенением кидаясь на других, наводило страх на всю Европу», — писал русский военный и политический деятель адмирал А.С. Шишков. Ни один тиран и душегуб не истреблял своих подданных так яростно, как боролись с реальными и мнимыми «врагами народа» (да, читатель, этот мрачный термин тоже изобрели в то время) французские революционеры. Число жертв революционного террора исчислялось десятками тысяч. Только за год Якобинской диктатуры (1793–1794) официальные революционные трибуналы приговорили к смертной казни 16594 человека, около 50000 было уничтожено в ходе карательных акций революционной армии в Вандее и Бретани, ещё 12000 стали жертвами несанкционированных расправ. А ведь террор во Франции начался задолго до якобинцев и продолжался вплоть до утверждения у власти Бонапарта. Причём подавляющую часть (свыше 80%) казнённых и репрессированных составляли не дворяне-«аристократы», а представители третьего сословия, то есть всё того же народа. По оценке современных историков, террор французской революции был более масштабен, чем террор революции большевистской. Подобной резни европейцы не видели со времён Реформации и Религиозных войн.

Войны времён революции и Империи также поражали своей кровопролитностью. Численность армий выросла, возросла мощь артиллерийского огня, продолжительность битв. Было и ещё одно обстоятельство: если в «галантном» XVIII веке воевали хорошо обученные профессионалы, придерживающиеся военного кодекса чести, полные уважения друг к другу, то революционная армия, которая была набрана из мобилизованных низов французского общества, не признавала многих законов войны и прославилась своей жестокостью.

Военный гений Наполеона сделал эту военную машину практически непобедимой. Лучшие европейские армии — австрийская, прусская, английская и русская — терпели от неё сокрушительные поражения. К 1810 году с гегемонией Французской империи на континенте смирились все. Все, кроме Великобритании, гордых испанских партизан и… русского императора. И именно в России в 1812 году Великая армия Наполеона была разгромлена и почти полностью уничтожена. И именно мужество и политическая воля русского царя превратили проигранную на первый взгляд войну (а после взятия Москвы мало кто в Европе сомневался в победе французов) в триумф России. Ободрённые её успехом, против Наполеона и олицетворяемого им духа революции поднялись монархи и народы. И повёл их к победе именно Александр Благословенный.

Триумф Александра над Наполеоном выразителен ещё и тем, что в отличие от корсиканского узурпатора, русский царь не был и никогда не представлял себя как гения, он был просто монархом, который следовал долгу государя, как подобало следовать идеальному монарху. Мудрый сказочник Евгений Шварц говорил, что победить дракона можно, только став драконом, и подлинная победа — это победа над драконом внутри себя. Русский царь победил Наполеона, не изменив себе, не поступившись прерогативами абсолютного монарха. В критический момент он обратился к своему народу и получил поддержку, воззвал к Богу и получил победу. Победа Александра была победой традиции, нормального образа жизни над революционным хаосом и смутой. Русский царь не просто внёс решающий вклад в победу над революцией — он стал символом этой победы. «Агамемнон Европы» — таково было его прозвище на континенте, а в России образ благословенного царя прочно вошёл в народную память.{32} И память эта, это общенациональное почитание оказали влияние и на историческую науку.

В результате в большинстве российских и зарубежных биографий Александра I его приходу к власти посвящено лишь несколько страниц, а участию в заговоре — и того меньше. Историки хотят скорее пролистнуть эту страницу из жизни царя и перейти дальше, а читатель, увлечённый этим порывом, не задерживает на этом эпизоде своё внимание. Впрочем, у историков есть и ещё одно весомое основание — дело в том, что сохранилось весьма мало источников, откуда можно черпать информацию о заговоре против Павла I и участии в нём наследника престола. Заговорщики всегда стараются сохранять поменьше следов, кроме того, император Николай I последовательно уничтожал все попадавшиеся ему материалы о событиях 1801 года, пытаясь таким образом защитить честь отца и старшего брата. Поэтому в распоряжение историков последующих времён попало весьма мало информации по сравнению, скажем, с 1762 годом.

Несмотря на официальную точку зрения, зафиксированную в манифесте, изданном Александром I при восшествии на престол, факт убийства предыдущего императора был хорошо известен как зарубежным дипломатам (а через них — всей Европе), так и русскому обществу. Даже в народе постепенно распространилось почитание Павла Петровича как злодейски убитого «злыми дворянами», за то, что он обходился с ними строго, а к крестьянам благоволил. Заговорщики не считали нужным хранить молчание, а, напротив, охотно и много рассказывали всем и каждому, как именно они спасли империю от тирана. Впрочем, по мере прояснения позиции нового императора и высылки многих несдержанных участников заговора в опалу у оставшихся резко пропала охота хвастаться своими успехами. Это было попросту небезопасно.

Наговорить, однако, они успели порядочно. Поэтому версии о причинах переворота не могли не появиться. И первую из них озвучил не кто иной, как Наполеон Бонапарт. После совершённого им 18 брюмера государственного переворота и победы над австрийской армией под Маренго целью первого консула стало заключение мира с Россией. Диктатор понимал, что его страна, обескровленная революцией и почти десятилетней войной с ведущими державами Европы, больше всего нуждается в мире.

Разочарованный в действиях союзников, русский император, не видевший никаких военных перспектив после выхода Австрии из войны, принял предложение о мире и даже заговорил о военном союзе против Англии. Для Наполеона этот союз был бы важным аргументом в переговорах с Лондоном, и он выразил готовность к его заключению.

Узнав о произошедшем 11 марта в Михайловском замке, Бонапарт в ярости вскричал: «Англичане промахнулись по мне в Париже 3 нивоза{33}, но они не промахнулись по мне в Петербурге!» Для него не было никакого сомнения, что убийство Павла организовали англичане.

Эта версия, назовём её для краткости английской, приобрела особую популярность во второй половине XIX века, когда Великобритания стала одним из основных геополитических противников Российской империи и отношения между двумя странами были весьма напряжёнными. Аргументы в пользу этой версии просты — поворот внешней политики России был совершенно невыгоден Англии, а потому её руководство приняло меры, чтобы это предотвратить, — нашли недовольных, помогли материально создать заговор и добились своего.

На первый взгляд версия логичная, но не выдерживает проверки фактами. Во-первых, ни один из историков, описывающих злодейскую роль английского посла сэра Чарлза Уитворта, не приводит никаких конкретных фактов его деятельности в этом направлении. Вот когда речь идёт о перевороте 1741 года, сумма, затраченная французским послом маркизом де ла Шетарди на заговор Елизаветы, известна с точностью до ливра, а здесь историк пишет: «Вероятно, субсидировал заговорщиков».

Во-вторых, политическая ситуация была далеко не столь однозначной, как кажется. Дело в том, что от войны устала не только Франция, но и Великобритания, где в правительстве имелось достаточное число сторонников мира. Как раз перед убийством Павла I ушёл в отставку премьер-министр Уильям Питт — непримиримый враг Франции. Во главе кабинета стал Аддингтон, представлявший интересы слоёв английского общества, заинтересованных в мире. К тому же было бы ошибкой полагать, что мир с Францией был следствием лишь каприза русского императора. Хотя война и велась далеко от границ России, стоила она нашей стране немало как с точки зрения финансов, так и с точки зрения людских ресурсов. Поскольку дело шло к заключению общего мира в Европе, то сложно было бы предположить, что сменивший Павла Александр вдруг резко переменит позицию страны.

В-третьих, если бы англичане действительно решили прибегнуть к такой радикальной мере, как убийство главы другого государства, то в их распоряжении имелся куда более простой и удобный путь, чем организация заговора. Дело в том, что все три лейб-медика русского императора были англичанами, при этом двое сохраняли британское подданство. По рекомендации врачей Павел, страдавший заболеваниями желудочно-кишечной системы, регулярно принимал лекарство. Ничего бы не стоило заменить оное лекарство ядом.

В-четвёртых, непосредственные участники заговора, зная об этой версии, живейшим образом отрицали её. «Заговор против Павла был дело чисто русское, а для некоторых истинно-патриотическое», — писал со слов заговорщиков гвардейский офицер Фонвизин.

Ввиду приведённых выше аргументов в чистом виде эта версия не получила широкого распространения в отечественной историографии. Обычно она входит как составная часть в другие, более обоснованные версии. Так, например, Н.К. Шильдер полагает, что на решение графа Никиты Петровича Панина об организации заговора повлияли беседы с английским послом.

В 1811 году появилась новая версия истории заговора, составленная человеком весьма осведомлённым и умным. Им был Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу — немец на русской службе. Он был талантливым драматургом, писателем и публицистом, с конца XVIII века состоял на русской службе и помимо литературной деятельности выполнял разного рода конфиденциальные поручения российских властей. Автор более 300 комедий и драм, имевших долгий и прочный успех, он в то же время сочинял множество статей и памфлетов, в которых полемизировал с модными тогда либеральными и прогрессистскими взглядами. Современники считали его ретроградом, завистником, русским шпионом, хотя, говоря современным языком, он был скорее агентом влияния. Коцебу был убит в собственном доме неким студентом Карлом Зандом после того, как в германскую прессу просочились отрывки из его писем Александру I, в которых журналист весьма презрительно высказывался о немецком обществе и его настроениях.

В 1800 году император Павел I поручил Коцебу составить подробное описание только что построенного Михайловского замка, для чего предоставил ему свободный доступ во все помещения нового дворца, включая и внутренние покои царской семьи (разумеется, когда в них никого не было). Таким образом, немецкий журналист очень хорошо знал место разыгравшейся драмы и основных действующих лиц. Можно предположить, что идея создать краткую историю заговора с рассмотрением его причин и ближайших последствий была не личной инициативой Коцебу, а заданием, полученным от императора Александра. Государь понимал силу слова и, по-видимому, хотел иметь под рукой готовую официальную версию событий. Рукопись хранилась в семье Коцебу{34} и была передана императору Александру II, который и соизволил опубликовать этот текст. Но нет никаких доказательств, что данный экземпляр был единственным, что не существовало иного экземпляра, у которого был один, но августейший читатель.

Первая часть записки Коцебу посвящена, говоря современным языком, анализу личности императора Павла I. Автор далёк от однозначно негативной оценки, данной Карамзиным. Он представляет читателю портрет государя великодушного, благородного, думающего в первую очередь о благе своей страны и своих подданных, многие из действий которого, как государственного, так и личного плана, заслуживают лишь восхищения и благодарности потомков.

Однако одновременно Коцебу описывает нестабильность психического состояния государя. По его мнению, психические особенности личности, а также обстоятельства жизни способствовали тому, что император, будучи исполнен лучших побуждений, вызывал у своих подданных страх, отчего сам страдал ещё больше.

Коцебу подводит читателя к мысли, что с течением времени психические отклонения прогрессировали и делали Павла Петровича всё менее адекватным. Поэтому желавший только добра подданным император превращался в их глазах в тирана, против которого и составился заговор под руководством военного губернатора столицы графа Петра Алексеевича фон дер Палена. Его участники поначалу колебались в вопросе о сохранении жизни государя, но по настоянию Палена приняли решение о цареубийстве. «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц», — будто бы заявил генерал.

Относительно участия цесаревича Александра в событиях 11 марта 1801 года Коцебу предлагает сразу две версии: по одной из них цесаревич был в неведении до самого последнего момента, и лишь невероятное присутствие духа и самообладание позволили ему мгновенно овладеть ситуацией; по другой — граф Пален убедил его примкнуть к заговору, предъявив будто бы подписанное отцом решение об аресте, и единственным условием Александра было сохранение отцу жизни в случае переворота.

Так родилась версия о психическом нездоровье императора. Важно отметить, что современниками она воспринималась совсем в другом контексте, нежели потомками. Как раз тогда, когда Коцебу писал свои записки, в 1811 году быль фактически отстранён от престола английский король Георг III, который страдал тяжёлой формой порфирии — болезни, обрёкшей его на слепоту и душевное расстройство. Над королём было учреждено регентство под руководством его сына и наследника, будущего короля Георга IV.

Таким образом, версия о сумасшествии Павла получала косвенное подтверждение благодаря английской аналогии. На первый взгляд она объясняла всё: и участие в заговоре высших лиц империи, в том числе и ближайшего окружения Павла, и участие наследника, и принятие переворота обществом — всё сходится, жаль, неправда.

Неправда потому, что, в отличие от Георга III, ни один врач не выявил признаков психического расстройства у Павла Петровича. Его наблюдали несколько российских и иностранных врачей, и никто из них за всю его жизнь не заметил каких-либо отклонений. Даже если допустить, что врачи не хотели по каким-то причинам доверять поставленный диагноз документам, характер лечения императора не указывает на заболевания нервной системы. Современники отмечают, что Павел обладал вспыльчивым и переменчивым характером, но от дурного характера до психического расстройства огромная дистанция. Точку в вопросе поставил русский психиатр начала XX века профессор В.Ф. Чиж. В своей работе, вышедшей в 1907 году и основанной на обширном историческом материале, он пришёл к выводу, что «Павла нельзя считать маньяком», «он не страдал душевной болезнью» и «был психически здоровым человеком».

Не считали императора сумасшедшим и сами заговорщики. Как известно, ворвавшись в его покои ночью 11 марта, они потребовали от государя подписать манифест об отречении в пользу Александра Павловича. Какую юридическую силу мог бы иметь документ, подписанный душевнобольным?

Версия о психической ненормальности Павла дополнила сложившуюся в итоге в историографии классическую картину заговора и убийства. Но и она, как мы видим, не объясняет причин произошедшего.

Скажем несколько слов о доступных источниках информации. Как уже упоминалось выше, официальная версия произошедшего о заговоре и вовсе умалчивала. Однако многие участники заговора оставили личные воспоминания об этом событии, которые со временем стали доступны российским и зарубежным историкам. Большинство из них прошли правительственную цензуру и были опубликованы во второй половине XIX века. В 1907 году петербургский издатель А.С. Суворин собрал все материалы и опубликовал их одной книгой, снабдив научным комментарием. Эта книга относительно легко доступна и современному читателю, так как в 1990 году была репринтным способом переиздана издательством «Культура»{35}.

В дореволюционной историографии наиболее полно исследовал интересующие нас события Николай Карлович Шильдер (1842–1902), потомственный военный, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., генерал-лейтенант инженерных войск, немало потрудившийся на ниве военного образования. Свободное время генерал посвящал историческим трудам: начиная с 1872 года его статьи публикуют ведущие российские исторические журналы. В 1897 году вышла из печати его объёмная монография «Император Александр Первый. Его жизнь и царствование»{36}, в первом томе которой рассмотрена история прихода государя к власти. За этой книгой последовала другая, в которой автор попытался рассмотреть ситуацию с несколько иной точки зрения, — «Император Павел Первый». Она более доступна современному читателю, так как в 2009 году была переиздана издательством «Вече»{37}. Однако даже через сто лет после событий 1801 года в императорской России сохранялись некоторые цензурные ограничения на освещение цареубийственного заговора, поэтому автор опубликовал лишь часть собранных им материалов и постарался максимально обтекаемо обойти вопрос об участии Александра Павловича в заговоре против отца.

Наиболее полным историческим описанием заговора 1801 года является работа советского историка Н.Я. Эйдельмана «Грань веков», впервые вышедшая в начале 80-х годов XX века и неоднократно переиздававшаяся позже{38}. Автор попытался собрать все доступные источники о политической борьбе в короткое царствование Павла Петровича и составить из них единую и непротиворечивую картину событий. Главный интересующий нас аспект — личные отношения отца и наследника — остался практически незатронутым. Эйдельман рассматривает конфликт между отцом и сыном как исключительно политический и даже идеологический, что соответствовало традициям советской исторической науки.

Попробуем рассмотреть ситуацию с другой стороны — проследим известную нам историю заговора и попытаемся увидеть причины его возникновения и ту роль, которую сыграл в нём наследник престола.

Первый раз династические интересы отца и сына столкнулись ещё до воцарения Павла Петровича. В отечественной историографии существует устойчивое мнение о том, что Екатерина II была намерена завещать престол не сыну, а внуку, благо, петровский «Устав о наследии престола» допускал подобную комбинацию. Причиной для такого шага императрицы были серьёзные политические разногласия с сыном, а также низкая оценка матерью его как личности.

В реальности же всё было гораздо сложнее. Остановимся на некоторых ключевых моментах отношений матери и сына.

Почему младенец был изъят у матери сразу же после родов? Екатерина в своих «Записках» описывает этот момент драматически: «Только что спеленали его, явился по приказанию Императрицы духовник её и нарёк ребёнку имя Павла, после чего Императрица тотчас велела бабушке взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постеле». С тех пор мать видела сына весьма редко. Решение Елизаветы было вызвано тремя причинами.

Во-первых, только что родившийся младенец становился важнейшим династическим и политическим ресурсом, и вопрос о контроле над ним решал многое. Останься Павел с родителями — это значительно усилило бы их политический вес. Контроль над ним со стороны императрицы усиливал её позиции, она обретала свободу манёвра в вопросе выбора наследника.

Во-вторых, для императрицы и её окружения не были секретом мировоззренческие взгляды и принципы Екатерины Алексеевны. Как уже упоминалось выше, их не разделяли ни супруг, ни государыня. Поэтому великой княгине попросту не доверяли воспитание сына, что было для неё особенно оскорбительно.

В-третьих, педагогические представления XVIII–XIX веков подразумевали определённую дистанцию между матерью и ребёнком. Так, женщины благородного сословия никогда не кормили детей грудью сами. Считалось, что связь между матерью и ребёнком должна быть в первую очередь социальной, а не биологической. Поэтому такое удаление матери от ребёнка воспринималось современниками как норма, хотя и несколько более строгая, чем обычно.

Воспитание Павла Петровича императрица поручила Никите Ивановичу Панину, и, что удивительно, ни Пётр III, ни Екатерина II, сменившие её на престоле, не переменили этого решения.

Политические взгляды наследника оказались далеки как от отцовских, так и от материнских. В отличие от Петра Фёдоровича («немца на русской службе»), Павел Петрович воспринимал себя исключительно русским человеком и очень хорошо чувствовал свою связь со своей страной и её народом. Если Пётр Фёдорович хотел бежать из России в родной Киль, то его сын рассматривал возможность бегства на Урал, к казакам, «которые не выдадут».

Если мать видела свою миссию в воплощении в жизнь идеалов Просвещения, то для Павла все идеологические концепты были вторичны. Если Екатерина полагала, что «пушки не могут воевать с идеями», то её сын считал, что идеи недолго проживут без авторов, вполне уязвимых для картечи.

Однако при этом разные политические и житейские взгляды матери и сына не мешали им поддерживать если не хорошие, то доверительные отношения, что наглядно показывает переписка Екатерины и Павла. Сын делится с матерью не только наблюдениями, но и открывает ей некоторые свои мысли и сердечные планы. Несколько раз за время правления Екатерины составлялся заговор с целью вернуть престол законному наследнику — Павлу Петровичу, и всякий раз великий князь отказывался получать власть подобным образом, более того, сообщал о таких предложениях матери.

Наглядным примером характера отношений матери и сына являются обе женитьбы Павла. В отличие от своих предшественников на троне, Екатерина очень тактично подошла к вопросу выбора невесты для наследника престола. С одной стороны, императрица полностью контролировала ситуацию, с другой — предоставила возможность сыну самому сделать свой выбор. После сложных дипломатических переговоров 6 июня 1773 года в Россию прибыла ландграфиня Гессен-Дармштадтская Каролина в сопровождении трёх дочерей — принцесс Амалии, Вильгельмины и Луизы. Государыня предоставила сыну полную свободу выбора — он мог выбрать одну из трёх принцесс или отвергнуть их всех. Цесаревич с первой же встречи пылко полюбил принцессу Вильгельмину, которая и стала его супругой под именем Натальи Алексеевны.

Увы, через три года великая княгиня скончалась при родах. Для знакомства с новой невестой Екатерина позволила Павлу совершить заграничный вояж и посетить двор своего кумира — Фридриха Великого. Именно в Берлине цесаревич сделал предложение вюртембергской принцессе Софии-Доротее, которая получила в крещении имя Марии Фёдоровны.

Именно этот счастливый брак и способствовал заметному ухудшению отношений между сыном и матерью. И главным поводом к этому стали не политические причины, а семейные — после рождения у великокняжеской четы старших сыновей Александра и Константина Екатерина решительно взяла их воспитание в свои руки.

Императрицей двигал как политический расчёт, так и желание показать всем и вся, что она тоже умеет воспитывать детей и сделает это лучше, чем воспитатели её сына. При этом, в отличие от Елизаветы Петровны, Екатерина не стала полностью изолировать детей от родителей. Она просто не позволила последним вмешиваться в вопросы воспитания. Обычный конфликт между родителями и бабушкой о воспитании внуков разрешился в пользу коронованной бабушки. Н.К. Шильдер так описывает начало семейного конфликта: «Молодым великим князьям предстояло вырастать под двойственным влиянием, пагубно отражавшимся на характере и мировоззрении каждого из них; детей должны были сбить с толку противоречивые между собой требования, предъявлявшиеся как со стороны бабушки, так и со стороны родителей. Екатерина пребывала в убеждении, что родители портят детей, а родители в свою очередь находили, что бабушка балует их и берётся за дело воспитания не так, как бы следовало. Подобная обстановка должна была окончательно разрушить установившийся было семейный мир».

Другой причиной, осложнившей отношения Павла и Екатерины, стала французская революция. При этом удивительно, но именно наследник первым осознал глобальный характер этого события. Императрица увидела в нём лишь возможность отвлечь внимание западных соседей от реализации собственных планов. «У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они (западные державы) были заняты и мне не мешали», — говорила Екатерина своему секретарю.

Павел, напротив, сразу же увидел в революции явление, таящее всемирную опасность, разрушение традиционного миропорядка. Цесаревич понимал, что если не потушить очаг революции непосредственно на месте возгорания, то он очень быстро может поджечь всю Европу.

С другой стороны, для Екатерины, как и для многих сторонников философии Просвещения, французская революция стала своего рода крушением идеалов — слишком уж очевидна была связь между построениями просветителей и действиями революционеров. Императрица, которая с юности стремилась претворить идеи просветителей в жизнь, была в шоке. «Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном, — писала она немецкому философу Гримму в декабре 1793 года, — в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие злодеи».

Ход событий подтвердил правоту наследника — революционное правительство, стремясь решить свои внутренние проблемы, а также «освободить другие народы от ига тиранов», 20 апреля 1792 года объявило войну Священной Римской империи и её союзникам — Пруссии, Испании, Сардинии и Неаполитанскому королевству. Вскоре после казни короля Людовика XVI (1 февраля 1793 года) республика объявила войну Голландии и Великобритании. Её армии, набранные из социальных низов, а потому отличавшиеся особой склонностью к грабежам и насилиям, вторглись на территории мирных европейских стран.

Генералы антифранцузской коалиции сразу почувствовали разницу между «войнами в кружевах», характерными для XVIII века: революционные армии не соблюдали никаких «правил ведения войны», беспощадно добивали раненых и пленных солдат противника, жестоко грабили мирное население. Командующий одной из армий республики генерал Журдан свидетельствует: «Солдаты очень дурно обращаются с населением страны: мне стыдно стоять во главе армии, которая ведёт себя столь недостойным образом. Когда офицеры пытаются воспротивиться солдатам, им угрожают, в них даже стреляют».

Вопреки распространённому мнению, в тактике революционных армий не было ничего новаторского или передового, не было и пресловутого «революционного энтузиазма». Современный историк отмечает:

«Моральные качества были не на должной высоте. Вот что пишут комиссары в Бельгии 8 марта 1793 г. об одной из лучших армий республики: „Это трусы, недостойные имени француза, только и ищущие во время боя покинуть поле битвы и, чтобы скрыть своё бегство, кричащие в этом случае об измене, обвиняя в ней всех без различия генералов, ведущих их в бой“. Действительно, стойкость революционных войск была невелика: если во время Семилетней войны (1756–1762) часть могла сохранить порядок и выполнять боевую задачу и при 50% потерь личного состава, то революционные части бегут максимум при 10%, обычно не выдерживая и 2–6% потерь. Французы давали все сражения с колоссальным численным перевесом. При этом, если при Жемаппе 6 ноября 1792 г. Дюмурье одержал победу, имея 42000 человек против 14000, то уже 16 марта 1793 г. он был разбит австрийцами при Неервиндене, несмотря на своё численное превосходство. При Гондшоттене 8 сентября 1793 г. французы имели 50000 против 15000, при Ваттиньи 15–16 октября 1793 г. — 45000 против 18000 австрийцев, которые 8 раз отбивали у сильнейшего противника центральную деревню. В знаменитой битве при Флерюсе 26 июня 1794 г. австрийцы, располагая всего 46000 против 80000 человек Журдана, сумели сбить французов со всех занимаемых позиций, и лишь прибытие свежих резервов спасло Журдана от разгрома. Принц Кобургский приказал отступить, а французская армия была настолько ослаблена боем, что Журдан не решился преследовать отходящего противника».

К 1794 году и Екатерина начала понимать необходимость военного вмешательства России в борьбу с революцией, но время было уже упущено. А в конце 1780-х годов революционная тема стала поводом для очередного охлаждения отношений между императрицей и цесаревичем.

Именно тогда проект отстранения наследника от престола приобретает реальные черты. Обычно историки рассматривают действия императрицы так, будто бы она действительно была самодержавным правителем империи и вопрос о престолонаследии был её личным делом. В действительности же Екатерина, будучи по сути узурпатором, все годы своего правления была вынуждена не просто считаться с мнением вельмож и аристократии, но часто попадала в зависимость от этого мнения. Вспомним ещё раз слова Державина: «Она царствовала политически, наблюдая свои выгоды или поблажая своим вельможам, дабы по маловажным проступкам не раздражать их и против себя не поставить… Как она говаривала пословицу „Живи и жить давай другим“ и так поступала…»

Поэтому такой вопрос, как выбор наследника престола, не мог быть решён Екатериной самостоятельно, а должен был стать объектом борьбы в придворных и политических кругах. Подобно своему отцу, Павел Петрович был законным государем, и его приход к власти означал изменение сложившихся отношений между монархом и элитой. Другое дело — Александр. Он был молод, неопытен, и навязывать ему свою волю было бы значительно проще. К тому же в случае его воцарения появлялась «проблема Павла», отстранённый от престола великий князь стал бы постоянной угрозой для Александра Павловича.

Достичь соглашения с Павлом Петровичем представители элиты пытались и раньше, организуя заговоры в его пользу, но наследник упорно отказывался от компромиссов — он желал получить власть именно как законный государь. И у этой позиции тоже были влиятельные сторонники при дворе. Русская аристократия того времени не утратила до конца патриотических убеждений и понимания, в чём заключается благо страны. Поэтому Екатерине и в этой ситуации приходилось действовать с оглядкой. Её действия половинчаты и нерешительны. Объявить своё предварительное решение совету и тут же взять его назад, услышав возражения сторонников Павла. Написать завещание, в котором наследником объявлялся Александр, и хранить его неопубликованным, то есть лишённым юридической силы. При этом закрывать глаза на постепенное увеличение гатчинских войск, превратившихся из потешных отрядов в реальную боевую силу, сопоставимую с гвардией.

Эта ситуация стала первым политическим конфликтом, с которым столкнулся в своей жизни Александр Павлович. Соблазн активно включиться в борьбу за власть был очень велик — ведь на кону была судьба престола. Но молодой великий князь предпочёл сохранить верность отцу и не проявил желания активно бороться за корону. Почему?

Во-первых, потому, что весьма негативно оценивал итоги правления екатерининского режима. 10 мая 1796 года в письме своему другу Виктору Павловичу Кочубею Александр пишет:

«В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению собственных пределов».

Известно негативное отношение Павла Петровича к екатерининским фаворитам, а вот что пишет о них Александр:

«Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся».

Именно в контексте приведённых цитат надо рассматривать высказанное в письме желание великого князя вообще отказаться от своего титула и уйти в частную жизнь. Обычно их воспринимают как выражение жизненных убеждения наследника, но, скорее всего, речь идёт именно о конкретной ситуации — сменить на троне бабушку в обход отца и править под руководством людей, «не годящихся даже в лакеи».

16 сентября 1796 года императрица имела с внуком решительный разговор, в котором пыталась склонить его к перевороту против отца, детали беседы нам неизвестны, но известно письмо Александра Екатерине от 24 сентября. В нём он в предельно уклончивой форме даёт ответ, который, если отбросить многословие, сводится к одной фразе — как подданный готов выполнить любую волю вашего величества. В тот же день великий князь сообщает обо всём отцу и, по обоснованному предположению Н.К. Шильдера, приносит ему присягу на верность.

После смерти Екатерины вопрос о наследнике даже не поднимался — двор, гвардия и столица без колебаний присягнули Павлу Петровичу. Среди первоочерёдных мер нового государя стало решение вопроса о престолонаследии. В 1797 году петровский «Устав о наследии престола» был отменён. Новый закон устранял фактор личной воли государя в вопросе выбора наследника. Впервые в истории русской монархии принцип родового старшинства и передачи престола от отца к сыну был закреплён законодательно. Со свойственной ему тщательностью Павел Петрович расписал порядок передачи власти среди родственников государя, причём сделал это настолько продуманно, что даже сейчас, спустя почти сто лет с момента крушения Российской империи, можно определить круг лиц, обладающих законными правами на российский престол.

Таким образом, Александр Павлович был не просто официально объявлен наследником престола, но и получил законодательно оформленные гарантии своего положения — то, чем не обладал ни один наследник престола после царевича Алексея. Более того, император начинает привлекать наследника к решению вопросов гражданского и военного управления. Великий князь занимал должности первого санкт-петербургского военного губернатора, шефа Лейб-гвардии Семёновского полка, инспектора по кавалерии и пехоте санкт-петербургской и финляндских дивизий (в то время дивизия — аналог военного округа — А.М.), а также председательствовал в Военном департаменте. Цесаревич возглавляет также несколько комиссий, созданных для решения экономических и административных проблем, а с 1799 года стал членом Сената. 1 декабря того же года Павел делает сына и членом Императорского совета. Впоследствии Александр жаловался, что в павловское время «выполнял обязанности унтер-офицера». Однако ни один наследник российского престола до него не был наделён столь большими полномочиями и не занимал столь многих и столь важных должностей.

Личные же отношения отца и сына, что называется, не сложились. Сохранившаяся переписка не несёт в себе ни грамма родственной теплоты. Обращение — либо официальный титул, либо по имени-отчеству. Александр отца побаивался, а тот не сделал ничего, чтобы этот страх разрушить. Будучи лишённым возможности наладить отношения с сыном в детстве, Павел, кажется, и не пытался сделать это потом. Ему, по-видимому, казалось, достаточным быть императором, уважающим наследника престола, строить отношения на уровне служебных отношений. «Любезный сын» — был для него лишь одним из титулов Александра. Здесь форма полностью выхолостила содержание.

В этом аспекте показательна история, которую часто любят приводить в книгах для иллюстрации отношений отца и сына. Как-то раз император Павел, зайдя в комнату к сыну, обнаружил на его столе книгу из римской истории, открытую на странице, где описывались деяния Брута. Вернувшись к себе, он велел слуге отнести наследнику «Историю Петра Великого», открытую на странице о деле царевича Алексея.

Не столь уж важно, имел ли место подобный случай в действительности, скорее всего, нет, но важно, что в этом историческом анекдоте родственные отношения между Александром и Павлом даны лишь в виде намёка, а на первом плане — отношения двух политиков. И эти политики постепенно занимали всё более враждебные позиции.

Император Павел вступил на престол, остро осознавая недостатки екатерининского правления, и с первых же дней начал решительно наводить в государстве порядок. Многие из предпринятых им мер были полезны и заслужили одобрение если не современников, то историков — восстановление права всех подданных обращаться непосредственно к императору, ограничение барщины, беспощадная борьба с казнокрадством и махинациями, введение в армии нового устава, основанного на передовых достижениях европейской военной науки. Но многое сразу же вызвало и общее отторжение. Например, бесконечная мелочная регламентация всего и вся не только для армии или чиновников, но и для всех подданных империи. Запрет отдельных элементов одежды (круглых шляп, фраков, сапог с отворотами на французский манер, жилетов, длинных панталон). Регламентация быта подданных, причём регламентация мелочная, — сколько блюд нужно иметь на обед и в каком часу обедать. Новые правила приветствия императора встречными на улице. Всё это не было прихотью самодура или показателем психического нездоровья государя. Нет, за всем этим стояло желание Павла Петровича, с одной стороны, облагодетельствовать всех и вся, а с другой — не дать революционным идеям ни малейшего шанса проникнуть в русское общество, хотя бы через подражание французской моде.

При этом меры Павла Петровича в отношении одежды были своеобразным ответом на политику, проводимую в этой области французской революцией. Революционеры придавали вопросу одежды большое значение, даже самоназванием наиболее активной их части стало слово «санкюлоты», то есть носящие длинные штаны, в противовес «аристократам», носившим обыкновенные для того времени короткие панталоны с чулками. Революция отменила ношение париков, косичек, пудрение волос, потому что видела во всём этом признаки «старого порядка», «аристократии».

Но разница между революционной Францией и традиционалистской Россией заключалась в том, что если революция была властью диктаторской, насильственной, а в отдельных проявлениях и тоталитарной, то власть русского царя таковой не была. Вопреки мнению многих своих подданных, Павел не был тираном, или, говоря современным языком, диктатором.

Как отмечает современный биограф императора А.М. Песков, «дело было в том, что Павел Первый не был Петром Первым: он был слишком непоследователен в казнях и милостях. Он слишком легко и сердечно прощал тех, кого сам недавно обидел. Если бы он отправлял под арест и в отставку навечно, то у трона бы остались в конце концов только трепетные исполнители, не помышляющие ни о чём, кроме как о способах снискать милость императора истреблением конкурентов… Павел унаследовал от прадеда только истерический нрав, а звероподобной беспощадности не унаследовал: никто из его приближённых не был казнён раз и навсегда, публично и насмерть».

Ключ к загадке Павла заключается в понимании им революции и своего долга как царя противостоять ей. Как уже отмечалось выше, император сразу воспринял революцию как глобальное явление, угрожающее всему существующему миропорядку. Истоком революции он считал отступление западного (цивилизованного) общества от базовых христианских ценностей и принципов феодального мироустройства. Философия просвещения, культ гедонизма, забвения рыцарских добродетелей — это спровоцировало революцию и сделало её возможной. А значит, для противостояния революции необходимо возвращение к прежним принципам. Если олицетворением революции стала свобода, то противостоять ей, стать символом реакции должна была честь.

Честь и порядок должны были, по замыслу Павла Петровича, противостоять как революции, так и екатерининскому Просвещению.

«Честь. О ней постоянно толкуют именные указы, приказы, устные сентенции государя — привить рыцарские понятия развращённому потёмкинскому и екатерининскому дворянству. Павел совсем не лжёт в отличие от беспрерывно лгавшей матушки, он практически всегда говорит и пишет то, что думает; ложь Екатерины была следствием её стремления совместить несовместимое — самодержавно-крепостническую систему и Просвещение; правдивость Павла — черта его системы, основанной на внутренне последовательных консервативных представлениях».

Ошибка была в том, что революция не создавала никаких ценностей. И не могла их создать. Революционные процессы, по самой своей сути, способны только к разрушению, но не к созиданию. Все революционные идеи и ценности не были новыми, а были украдены у всё того же христианского базиса европейской цивилизации, сколько бы с революционных трибун ни твердили бы об обратном. Идеологи революции с корнем выдирали ценности традиционного общества, отбрасывая ненужное как «устаревшее» и «реакционное», но и Павел Петрович, по сути, делал то же самое, только с обратным знаком.

За XVIII век российское дворянство успело проникнуться чувством собственного достоинства и привыкнуть к некоторой степени личной свободы. Эти качества в сословии последовательно культивировали все российские самодержцы, начиная с Петра Великого. Павел же потребовал от дворянства большей покорности государю, чем требовали в далёком XVII веке, когда дворяне и бояре в письмах царю называли себя рабами и холопами, но отнюдь не получали указаний о форме одежды и количестве блюд на обед. Тяжелее всего пришлось жителям столицы, где полиция в считанные дни выполнила распоряжения императора и где он сам периодически появлялся на улицах.

Государь не понял или не захотел понять, что настоящая честь есть только там, где есть свобода, что идеология рыцарства неотъемлемой частью включает в себя чувство личной свободы. Невозможно делать из подданных рыцарей и одновременно возвращать телесные наказания для дворянства.

В этом противоречии и заключается разгадка конфликта Павла и русского привилегированного общества. Русское общество оставалось в целом традиционным (по взглядам) и поэтому отвергло как идеи революции, так и идеи павловской антиреволюции.

Именно так оценивал правление Павла Петровича русский историк и политический деятель начала XIX века Н.М. Карамзин. В своей «Записке о древней и новой России», поданной императору Александру I в 1811 году, он пишет:

«Что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий, он хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного естественного права. Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды — прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери».

Как мы видим, Карамзин ставит Павла на одну доску со столь ненавидимыми им якобинцами. Возможно, историк несколько сгущает краски, сравнивая государя с Иваном Грозным. В отличие от первого русского царя, Павел не был жесток, не был он и тираном, беспощадным диктатором, он был не чужд великодушия и благородства, и истинным удовольствием для него было помиловать провинившегося, творить милость, а не жестокость. Государь хотел быть рыцарем, но в силу своей же политики он оставался единственным рыцарем в государстве. Единственным рыцарем — Дон Кихотом, образом и трагическим, и комическим одновременно. Именно так назвал Наполеон Бонапарт русского царя после того, как между ними завязалась переписка.

Разрыв между императором и обществом произошёл далеко не сразу. Царя пытались предупредить, образумить, хотя это было весьма небезопасно, если учесть его вспыльчивый характер. Гавриил Романович Державин попытался воздействовать силой искусства. В оде на рождение великого князя Михаила Павловича он писал:

Император прислал поэту в благодарность табакерку, осыпанную бриллиантами, и своё высочайшее благоволение, но выводов, судя по всему, не сделал.

Неудивительно, что заговоры против государя возникли почти сразу же по его восшествии на престол. И один из них составился вокруг наследника цесаревича Александра Павловича. На первый взгляд это может показаться парадоксальным — только что наследник отверг возможность получить власть в обход отца и фактически поддержал его права на престол, а уже в следующем году пишет своему воспитателю Лагарпу:

«Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать всё решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Всё сразу перевёрнуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился ещё более.

…Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая всё творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить те безрассудства, которые совершаются здесь; прибавьте к этому строгость, лишённую малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чём. Одним словом, моё несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать моё сердце».

В этом письме обращают на себя внимание несколько важных моментов, характеризующих взгляды и политическую позицию цесаревича.

Во-первых, это отношение к отцу. Александр пишет о Павле так, будто тот совершенно чужой ему человек. Так может писать глава оппозиции о лидере правящей партии в какой-нибудь парламентской республике или диссидент о диктаторе. Но мало этого, наследник позволяет себе смотреть на государя несколько свысока. Чего стоит только замечание о «полнейшей неопытности в делах», которое было бы уместно под пером многоопытного государственного мужа, а не двадцатилетнего юноши.

Но это всё только на бумаге, в жизни Александр отца откровенно боялся. «Каждое утро, в семь часов и каждый вечер — в восемь, великий князь подавал императору рапорт. При этом необходимо было отдавать отчёт о мельчайших подробностях, относящихся до гарнизона, до всех караулов города, до конных патрулей, разъезжающих в нём и его окрестностях, и за малейшую ошибку давался строгий выговор. Великий князь Александр был ещё молод, и характер его был робок; кроме того, он был близорук и немного глух; из сказанного можно заключить, что эта должность не была синекурой и стоила Александру многих бессонных ночей. Оба великих князя (Александр и его брат Константин. — А.М.) смертельно боялись отца, и, когда он смотрел сколько-нибудь сердито, они бледнели и дрожали как осиновый лист», — пишет в своих мемуарах офицер Лейб-гвардии Конного полка Николай Саблуков.

Во-вторых, описывая в письме состояние страны, Александр в значительной степени сгущает краски. Большинство мемуаристов, характеризуя Павловскую эпоху, сообщают о том, что все негативные последствия деятельности императора сказывались главным образом на положении привилегированных сословий империи. Положение крестьян если и изменилось, то в лучшую для них сторону. Действительно, русская внешняя торговля пострадала после ухудшения отношений с Англией — главным внешнеэкономическим партнёром Российской империи, но произошло это не в 1796–1797 годах, а значительно позже — в 1800-м.

В-третьих, в письме Александр сообщает своему воспитателю о группе единомышленников, вместе с которыми он составляет планы для своего будущего царствования. Эта группа, известная в истории как «молодые друзья», состояла из князя Адама Чарторыйского, Новосильцева, Кочубея, Строганова, Воронцова. О деятельности этого кружка в начале правления Павла известно мало. Вряд ли она сводилась только к чтению и переводу книг, необходимых для развития России, как об этом писал цесаревич. Впрочем, он же сделал оговорку, что о действительных занятиях группы Новосильцев расскажет Лагарпу лично.

В-четвёртых, рассуждения Александра Павловича о свободе и о дальнейших путях развития России позволяют получить первое представление о его взглядах на революцию и пути её преодоления. Как и его отец, молодой великий князь сразу же осознал глобальный характер революции. Поначалу она привлекала его, казалась выходом из душного и лицемерного пространства просветительских салонов XVIII века, которые так любила его бабушка. Александр жадно ловил все новости из Франции и вместе с «молодыми друзьями» затеял своеобразную игру в якобинцев. В отличие от отца и бабушки, он отчасти подпал под притягательную силу революции и сумел как бы прочувствовать её изнутри. Один из его ближайших друзей, молодой граф Павел Александрович Строганов, не только был в 1787–1790 годах в Париже, но и принимал личное участие в революционных волнениях и даже вступил в Якобинский клуб. Так что будущий государь имел возможность получить информацию, что называется, из первых уст.

Казнь Людовика XVI, короля, «вернувшего французам свободу», умного и кроткого правителя, резко изменила отношение Александра Павловича к революции, но не к тем ценностям, которые она пыталась поднять на щит. И вывод, к которому пришёл великий князь, был следующим: ценности первичны, а формы их общественной организации — вторичны. Следовательно, сама по себе республика не может гарантировать людям свободу, а монархия отнюдь не обязана подавлять её. Монархия может быть более свободной, чем республика. Не существует революционной монополии на свободу и осчастливливание людей. Эта парадигма опровергала тезис революции об устарелости «отжившей свой век власти королей», разрушала республиканскую монополию на будущее человечества, перехватывала идеи революции, но не сопровождала их революционным насилием и террором. Придёт время, и именно эта парадигма позволит Александру I стать «Агамемноном Европы», сокрушить кровавое царство революции и вернуть народам мир и свободу. Тогда, в 1797 году, эта доктрина только формировалась в голове наследника российского престола, но даже в начальной своей форме она входила в противоречие с идеями Павла.

Страх перед отцом и отсутствие нормальных отношений между ними не позволили цесаревичу заявить о своей точке зрения. Он и не пытался, обсуждая планы на будущее среди доверенных друзей. Неизвестно, как далеко заходили эти обсуждения. Строго говоря, нам неизвестно даже, обсуждался ли вообще вопрос о приходе Александра к власти. Такие тайны не доверяют ни письмам, ни мемуарам, но такой вопрос рано или поздно должен был быть поставлен.

Впрочем, император Павел не стал дожидаться, пока наследник со своими «молодыми друзьями» задумается о вопросах власти. Заговор, а вернее кружок молодых вельмож вокруг Александра, был мягким образом устранён. Кто отправился служить при европейских дворах, кто — путешествовать по Европе, а в Петербурге остался лишь один цесаревич. Меры были столь мягкими и даже деликатными, потому что никакой угрозы разговоры молодых мечтателей не несли.

Гораздо опаснее был второй заговор, существовавший параллельно с первым и ставивший своей задачей смену фигуры на российском престоле. Об этом заговоре нам известно весьма немного. Некоторые сведения о нём содержатся в уже упоминавшейся выше «Записке» Коцебу. Сведения эти весьма смутные и неконкретные: «Было до тридцати людей, коим поочерёдно предлагали пресечь жизнь государя ядом или кинжалом». Кем именно предлагалось и кто были эти «отчаянные сорванцы», автор не сообщает. Не сообщает он и имени несостоявшегося цареубийцы, ни даты провалившейся попытки покушения: «Однажды, в маскараде в Эрмитаже, один из них (заговорщиков), вооружённый кинжалом, стоял у дверей, чрез которые несколько ступеней вели в залу, и ждал государя с твёрдою решимостью его убить. Государь появился. Убийца пробрался к нему, но вдруг потерял присутствие духа и бежал домой, как будто преследуемый фуриями».

Возможно, этим несостоявшимся «Брутом» был грузинский князь В.М. Яшвиль, который принял участие и в заговоре графа Палена. В письме, направленном Александру I после его вступления на престол, князь пишет:

«Государь, с той минуты, когда несчастный безумец Ваш отец вступил на престол, я решился пожертвовать собою, если нужно будет для блага России, которая со времени кончины Великого Петра была игралищем временщиков и, наконец, жертвою безумца».

Если слова о появлении намерения убить императора сразу же после его вступления на престол не словесный оборот, то перед нами несомненный участник того самого заговора, о котором говорится в «Записке» Коцебу. К тому же кому, как не грузинскому князю, выбрать кинжал в качестве орудия цареубийства?

Но кто был организатором этого заговора? Кто были эти загадочные влиятельные люди, что подбивали офицеров на тираноубийство? Историки об этом молчат. Молчат потому, что точных сведений нет, да и быть не может. Попробуем определить заговорщиков логическим путём.

Для начала отметим, что их целью являлось именно цареубийство. Не отстранение монарха от власти, не навязывание ему каких-то условий, а именно физическое устранение Павла Петровича. Выбор способа — убийство неким одиночкой, «Брутом», — говорит о том, что сами заговорщики планировали остаться как бы в стороне, не связывая себя напрямую с произошедшим.

В случае убийства императора престол законным образом переходил по наследству Александру Павловичу. То есть исполнялся нереализованный по разным причинам план Екатерины Великой. Значит, можно предположить, что инициаторами заговора были лица, входившие прежде в ближайшее окружение императрицы и связанные с подготовкой её планов об изменении порядка престолонаследия. А среди этих приближённых первую роль играли братья Зубовы.

Выходцы из нетитулованного русского дворянства, вошедшие в силу только благодаря тому, что один из них — Платон — стал фаворитом государыни, они не могли сохранить устойчивое положение, богатство и влияние после восшествия Павла на престол. На первых порах новый царь обошёлся с Зубовыми милостиво, но о влиянии на принятие властных решений им пришлось забыть.

Убийство императора и передача престола его сыну — любимому внуку Екатерины — могли показаться Зубовым средством для возвращения своего влияния. Молодой царь нуждался бы в помощниках и советниках сильнее, чем его отец. К тому же Зубовы полагали, что Александр действительно будет ориентироваться на екатерининские порядки — великий князь прекрасно умел скрывать свои мысли, и о его настоящем отношении к правлению бабушки никто не знал.

Зубовы не были связаны с узким кружком цесаревича и в свои замыслы его не посвящали. Хотя их план и не был раскрыт, у ближайшего окружения Павла бывший фаворит Екатерины и его братья не могли не вызывать подозрение, и в течение года всем троим под разными предлогами было предложено покинуть столицу.

Третий и наиболее известный заговор против Павла Петровича традиционно связывают с именем военного губернатора столицы, генерала от кавалерии графа Петра Алексеевича фон дер Палена. Большинство мемуаристов и историков согласно отмечают, что если бы не энергия и не предприимчивость этого человека, то и новая попытка лишить императора власти окончилась бы так же, как и предыдущие. А потому присмотримся к генералу повнимательнее.

Он родился в 1745 году в семье остзейских дворян, на военную службу поступил в 15-летнем возрасте рядовым Лейб-гвардии Конного полка. В 1769 году в чине ротмистра переводится из гвардии в действующую армию. В сражении при Бендерах, будучи раненным, не покинул поле боя, за что получил орден Святого Георгия 4-го класса. Как сообщалось в приказе, «за отличное мужество при штурмовании Бендерской крепости и храбрость, с которою, предводительствуя, отнимал у неприятеля бастионы, батареи и улицы».

Первый генеральский чин Пётр Алексеевич получил лишь в 1787 году — через 27 лет беспорочной и опасной военной службы. В 1789 году генерал командует одной из колонн русской армии при штурме Очакова. Командует храбро, о чём свидетельствует награждение следующей, 3-й степенью ордена Святого Георгия.

В 1792 году генерал выполняет важную политико-административную миссию — способствует включению Курляндии в состав России и образованию Рижской губернии. Местный уроженец, он хорошо знал обстановку в Курляндии и провёл свою сложную миссию, что называется, без сучка и задоринки. В 1795 году произведённый в генерал-лейтенанты Пален становится рижским генерал-губернатором.

Итак, перед нами — путь боевого генерала без особых связей и протекции при дворе. Свои чины и награды Пётр Алексеевич заслужил на поле боя, проливая кровь за Отечество.

Должность рижского губернатора при Екатерине была бы для него потолком карьеры. Но Павел оценил храброго и предприимчивого военачальника и администратора, и с 1797 года карьера Палена резко пошла в гору. Он становится и графом, и генералом от кавалерии, занимает пост инспектора по кавалерии санкт-петербургской и финляндской дивизий и становится военным генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Что важнее формальных постов, Пален пользуется полным доверием со стороны государя, что фактически превращает его во второго человека в государстве.

У читателя не может не возникнуть вопрос: зачем такой человек, вознесённый Павлом на вершину власти, включается в заговор против своего благодетеля? И не просто включается, а становится одним из главных его руководителей? Историки обычно объясняют это следующим образом: «Ему (Палену) недоставало одной только безделицы — безопасности, наравне со всеми прочими россиянами, как состоявшими на службе, так и жившими мирно в стороне от круговорота политических дел. Хотя граф Пален и был осыпан всеми милостями и дарами счастья, но тем не менее над головой его непрестанно сверкал дамоклов меч. Самый радостный, самый блестящий день не представлял ему ручательства в спокойной ночи; завистники его всегда бодрствовали и не пропускали ни одного случая, чтобы сделать его подозрительным в глазах государя, а потому военный губернатор не мог рассчитывать на прочность своего счастья».

Импульсивный характер императора Павла Петровича был страшен для его сотрудников, и чем ближе человек стоял к государю, тем страшнее. Такой характер — беда для любого руководителя, что в XIX веке, что в наши дни. Руководитель может быть прекрасным специалистом, хорошо относиться к подчинённым, даже пользоваться их уважением, но если он не может сдерживать свой характер и способен «разнести» сотрудника жёстко и прилюдно вне зависимости от его статуса и прошлых заслуг, то рано или поздно ему придётся иметь дело с кадровыми проблемами. Причём уходить будут именно ближайшие сотрудники, которые сумели удержаться с руководителем много лет, доверенные, и уходить внезапно, без предупреждения.

Беда Павла Петровича заключалась в том, что его сотрудникам уходить было некуда. Царская служба — не коммерческое предприятие, уволиться невозможно. И указать царю на недостатки его характера опять же было некому. Полковник Николай Саблуков вспоминал: «Стремительный характер Павла и его чрезмерная придирчивость и строгость к военным делали эту службу весьма неприятной. Нередко за ничтожные недосмотры и ошибки в команде офицеры прямо с парада отсылались в другие полки и на весьма большие расстояния. Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной высылки.

Подобное обращение, естественно, держало офицеров в постоянном страхе и беспокойстве, благодаря чему многие совсем оставили службу».

Впрочем, сам граф Пален оправдывал свою измену более высокими помыслами, в беседе с генералом Ланжероном он так говорил о своих мотивах: «Состоя в высоких чинах и облечённый важными и щекотливыми должностями, я принадлежал к числу тех, кому более всего угрожала опасность, и мне настолько же желательно было избавиться от неё для себя, сколько избавить Россию, а может быть, и всю Европу от кровавой и неизбежной смуты».

Но сам граф Пален не был зачинщиком заговора, его вовлёк в это дело другой граф — Никита Петрович Панин. Племянник и тёзка того самого Никиты Ивановича Панина, что принимал самое активное участие в «революции 1762 года», можно сказать, потомственный заговорщик. Он родился в 1770 году в семье видного екатерининского полководца. С рождения был записан в гвардию и к 18 годам получил чин бригадира, а к 26 стал генерал-майором. На поле боя новоиспечённый генерал появился лишь один раз — во время Русско-шведской войны 1788–1790 годов. Не имея склонности к военной службе, он посвятил себя дипломатической карьере. С 1797 года занимает пост русского посланника в Берлине, где усердно трудится над укреплением антифранцузской коалиции. В 1799 году возвращается в Россию, где получает звание вице-канцлера империи.

Таким образом, в отличие от карьеры Палена, карьера Никиты Петровича была гладкой, быстрой, обеспеченной не только собственным умом и талантами, но и протекцией мощного аристократического клана. Если Пален долгих 27 лет выслуживал в боях и походах генеральский чин, то Панин получил его, не прилагая к этому никаких усилий, и отбросил как ненужное украшение. Таким людям, по-видимому, было очень не просто найти общий язык, но они сумели это сделать.

Почему граф Панин стал заговорщиком? Обычно это объясняют неудовлетворённостью им как своим положением, так и внешней политикой страны, в частности резким поворотом императора в сторону Франции. Объяснение это выглядит несколько странным. Действительно, став в 29 лет самым молодым вице-канцлером в истории Российской империи, от реального влияния на внешнюю политику страны Никита Петрович был отстранён. Император лично проявлял большую активность в этой сфере, а воплощал его замыслы в жизнь граф Фёдор Васильевич Ростопчин.

Отношения Панина и Ростопчина сразу же не сложились. Но вместо того, чтобы интриговать против своего непосредственного начальника, что было бы привычной бюрократической игрой, Панин занялся подготовкой заговора против государя императора.

Предлагаемые историками версии вовлечения в заговор двух его основных действующих лиц основаны на косвенных источниках информации. Бумаги и Палена, и Панина после их смерти были изъяты по указанию императора Николая I и, по всей видимости, уничтожены.

Но ещё интереснее другой вопрос: как такие разные люди, как Пален и Панин, нашли общий язык друг с другом? Выше уже упоминалось, что главным условием любого заговора является доверие участников друг другу. Здесь же два главных заговорщика являются чуть ли не антиподами: один немец, другой русский, один усердный служака, другой — родовитый баловень судьбы, при этом первый годится в отцы второму.

Связующим звеном между ними стал адмирал Иосиф Михайлович де Рибас. Потомок знатного испанского рода, он поступил на русскую службу в 1774 году. Через 14 лет сражений и походов, в 1791 году, произведён в чин контр-адмирала, командовал флотилиями и десантами, отличился во множестве сражений, выполнял многие административные поручения, в частности основал на месте турецкого поселения Гаджибей город Одессу. К моменту смерти Екатерины де Рибас в чине вице-адмирала командовал черноморским гребным флотом и приобрёл некоторое влияние в придворных сферах. Популярный в начале XX века историк Казимир Валишевский даже включает адмирала в число приближённых императрицы. Павел отстраняет его от всех должностей на юге, но вместо ожидаемой опалы назначает членом Адмиралтейства коллегии, а в 1799-м производит в полные адмиралы. В 1800 году де Рибас фактически исполняет обязанности главы морского ведомства империи.

Вопрос, что его могло побудить принять участие в заговоре против императора, остаётся открытым. Некоторые историки называют в качестве причины кратковременную опалу, которой адмирал подвергся в марте 1800 года, публицисты и романисты любят подчёркивать его склонность к авантюрам и интригам. С Никитой Петровичем Паниным его связывали давние дружеские отношения.

Фон Пален и де Рибас, что называется, одного поля ягоды, поэтому неудивительно, что они без труда нашли общий язык. Возможно, они были знакомы и прежде. Адмирал и наладил контакт между вице-канцлером и военным губернатором столицы.

К моменту организации третьего заговора относятся и первые дошедшие до нас сведения об установлении связи между заговорщиками и наследником престола цесаревичем Александром Павловичем.

Для понимания дальнейших событий скажем несколько слов о личности великого князя. Вслед за Н.К. Шильдером историки и биографы указывают, что его необычное семейное положение — между родителями и бабушкой — воспитало в наследнике скрытность и лицедейские качества. Однако младший брат Александра великий князь Константин, находившийся в точно таких же условиях, никакой ловкости в общении с людьми не приобрёл, а превратился в законченного неврастеника.

По-видимому, дело заключалось не в особенностях воспитания, а во врождённом таланте будущего императора. Александр Павлович был прирождённый дипломат. Случай уникальный среди держателей престола российского. Безусловно, дипломатия наравне с военным делом всегда относилась к приоритетным занятиям государей, но никогда за всю историю нашей страны её не возглавлял человек, столь преуспевший в этой области. Задатки дипломата проявились у юного Александра уже в детстве. «Я ещё не видела мальчугана, который так любил бы расспрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки и ещё более по-французски и по-английски; кроме того, он болтает как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, то весь обращается в слух и внимание. У него прекрасная память и его не проведёшь» — так описывала четырёхлетнего внука Екатерина II в письме одному из своих корреспондентов.

Как и подобает настоящему дипломату, Александр великолепно владел собой, мастерски скрывал свои настоящие чувства и умело изображал то, что хотел изобразить. Наполеон, почувствовавший силу русского императора на шахматной доске европейской дипломатии, дал ему прозвище Северный Тальма{39}, в русской исторической литературе и публицистике большую популярность получила фраза Петра Вяземского: «Сфинкс, неразгаданный до гроба». Таким он был для всех, человеком-загадкой. Никто, за исключением, быть может, супруги — императрицы Елизаветы Алексеевны, не мог быть уверенным в том, что знает истинные мысли и чувства государя.

Учитывая это обстоятельство, будет очень сложно разобраться в отношениях между наследником престола и заговорщиками. В отличие от Зубовых, Пален и Панин по совету де Рибаса попытались наладить отношения с Александром Павловичем и даже вовлечь его в заговор. С одной стороны, для заговорщиков это был колоссальный риск: поступи наследник так, как поступал в своё время его отец, участники заговора, поплатились бы головами. С другой — возможно ли держать в неведении человека, в пользу которого организуется государственный переворот. И всё же заговорщики решились. Кто из них первым заговорил об этом с Александром, сказать сложно. Есть сведения, что граф Панин встречался с наследником в бане Зимнего дворца в самом начале 1800 года. По другой информации, первым этот вопрос обсудил Пален, который почти ежедневно виделся с цесаревичем по делам службы.

Как сообщают мемуаристы, а вслед за ними и историки, великий князь долго колебался. По некоторым сведениям, целых полгода, прежде чем дал согласие на реализацию плана заговорщиков. На самом деле никаких колебаний не было. Если бы Александр принципиально отвергал саму возможность заговора в свою пользу, он в тот же день выдал заговорщиков отцу, и дело бы на этом кончилось. Сложно представить, что великий князь полгода размышляет, сообщить отцу о заговоре или нет. При этом по действовавшим в России законам недонесение о заговоре против особы государя императора приравнивалось по степени ответственности к соучастию в заговоре. Уже сам факт того, что цесаревич знал о заговоре и не донёс, юридически делает его заговорщиком. Свой выбор Александр Павлович сделал практически сразу. Об этом говорит также и то, что заговорщики, не дожидаясь ответа наследника, деятельно приступили к подготовке заговора.

Император Павел опасался государственного переворота. Проанализировав опыт событий 1725, 1740, 1741 и 1762 годов, он сделал то, о чём подумывал ещё его отец, — реформировал российскую гвардию. Во-первых, состав гвардии был расширен — добавились Лейб-гвардии егерский батальон, полки — Лейб-гвардии гусарский и Лейб-гвардии казачий. Во-вторых, была пересмотрена заложенная ещё Петром Великим роль гвардии как кузницы офицерских кадров для армии. Павел прекратил практику записи дворян рядовыми в полки с младенческого возраста, место молодых представителей благородного сословия заняли обычные, хотя и наиболее тщательно отобранные рекруты. Гвардия перестала быть дворянской корпорацией, а стала тем, чем и должна была быть изначально, — отборными воинскими частями.

В популярной литературе часто пишут о многочисленных трудностях, которые доставило солдатам внедрение павловских новшеств в обмундировании и строевой подготовке. Но при этом обычно умалчивают, что одновременно был наведён жёсткий порядок в вопросах снабжения, питания и обмундирования. Как это ни парадоксально звучит на первый взгляд, но для солдат служба в павловское время была легче и спокойнее, нежели в предшествующее екатерининское и последующее александровское. Солдаты гвардии любили императора и были ему преданы.

Совсем другое дело офицеры. Для них, избалованных в предыдущее царствование не слишком обременительным несением службы, новые порядки оказались сродни стихийному бедствию. Один из офицеров описал произошедшую перемену в остроумных стихах:

Потом публицисты будут говорить, что «дух воинский Павел заменил духом капральским», но всё-таки представляется, что участие в таком военном мероприятии, как развод караулов (пресловутый вахтпарад), более полезно для офицера, чем посиделки в клубе или танцы на маскараде.

Верный принципу субординации, Павел постоянно наказывал гвардейских офицеров как за их собственные оплошности, так и за оплошности их подчинённых. В таких условиях службы неизбежной стала высокая степень текучести офицерских кадров. Полковник Саблуков вспоминал, что из 130 офицеров Лейб-гвардии Конного полка, которые находились на службе к моменту вступления сына Екатерины на престол, только четверо остались в полку к 1801 году.

Другой мерой, которая должна была, по мнению Павла Петровича, обезопасить от участи отца, стало строительство в Петербурге нового дворца — знаменитого Михайловского замка. Замысел проекта особого укреплённого дворца государь начал составлять ещё в бытность свою наследником престола. Здание должно было сочетать комфорт и блеск императорской резиденции с безопасностью крепостного укрепления. Превратил царский замысел в полноценный архитектурный проект один из самых знаменитых русских зодчих Василий Иванович Баженов.

Указ о строительстве дворца Павел издал в первый же месяц своего правления — 28 ноября 1796 года: «Для постоянного государева проживания строить с поспешанием новый неприступный дворец-замок. Стоять ему на месте обветшалого Летнего дома».

Строительство под руководством зодчего В. Бренна шло рекордными темпами в 1797 году закладка, в 1800-м — освящение, а в начале 1801 года император уже праздновал новоселье.

Здание замка было окружено глубокими рвами с водой, в стенах нижнего этажа имелись бойницы, помещения могли вместить значительный гарнизон. Проживая в таком укреплённом дворце, расположенном в центре столицы империи, государь мог не опасаться повторения событий 1762 года.{40}

Однако граф Пален хорошо знал один из главных принципов военного дела — не делай того, чего ждёт противник. Император ждёт крупного военного мятежа и попытки взбунтовать против него целые полки, а заговорщики будут действовать малыми силами — небольшие отряды вовлечённых в заговор офицеров сумеют преодолеть кордоны охраны и покончить с тираном.

Каким образом покончить? Наследник согласился сотрудничать с заговорщиками только при одном условии — сохранение жизни отцу. «Великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца» — так рассказывал Пален генералу Ланжерону. Об этом условии наследника сообщают практически все мемуаристы. Александр не хотел занять трон с репутацией отцеубийцы и тем самым существенно осложнил задачу заговорщикам.

Во-первых, надо было решать юридический вопрос об отстранении царствующего императора от власти, чего законы Российской империи не предусматривали в принципе.

Во-вторых, необходимо было каким-то образом изолировать низвергнутого царя от общества и, главное, от возможных сторонников. Как уже упоминалось выше, несмотря на «пруссификацию» армии, рядовые солдаты гвардейских и армейских полков любили своего державного повелителя. Даже после его убийства, присяга новому царю прошла в гвардии далеко не гладко, а если бы он остался жив?

В-третьих, было непонятно, каким образом позиционировать наследника, пришедшего к власти при живом императоре. То ли как регента, то ли как полноправного монарха.

Скольких бы проблем удалось избежать в случае гибели Павла в ходе переворота. Но тогда надлежало страшиться гнева наследника… Куда ни кинь — всюду клин.

Впрочем, граф Пален и не собирался ломать себе голову, размышляя над этими проблемами. Для себя он всё уже решил, а слово дал, лишь чтобы «успокоить щепетильность моего будущего государя». «Я обнадёжил его намерения, хотя был убеждён, что они не исполнятся. Я прекрасно знал, что надо завершить революцию или уже совсем не затевать её, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдёт страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрят и столицу, и губернии», — говорил он впоследствии Ланжерону. Вместо того чтобы думать о том, как обеспечить условия для правления нового государя при сохранении жизни предыдущему, граф Пален продумывал план, который позволил бы ему уберечься от гнева Александра после убийства Павла.

А что же Александр Павлович? Поверил ли он обещанию Палена? Большинство мемуаристов оправдывает цесаревича, уверяя современников и потомков, что он был настолько молод и неопытен, что не разгадал коварства заговорщиков. Да и в заговоре участия, в сущности, не принимал, а только знал о нём.

Однако историки с самого начала усомнились в столь наивном и пассивном поведении будущего императора. Оно вызывало сомнения хотя бы потому, что после прихода к власти Александр Павлович проявил совсем другие качества, быстро овладев ситуацией и исключив возможность вмешательства в политику для вождей заговора. Да и в самом заговоре его роль оказалась куда более весомой, чем просто стороннего наблюдателя.

Одно известно достоверно: Александр не только не предупредил отца о готовящемся заговоре (что был обязан сделать и как наследник, и как офицер, и как верноподданный), но и не сделал ничего в рамках заговора, чтобы спасти отцу жизнь.

Почему наследник вообще принял участие в заговоре? Почему не выполнил свой долг и не арестовал Палена и Панина, которые начали вести с ним такие разговоры? Автор одной из наиболее полных современных биографий цесаревича, российский историк А. Архангельский, пишет: «Чёрная дыра властолюбия всосала в себя Александра». Красивый образ, но соответствует ли он реальности?

Многие историки в качестве причины, побудившей наследника примкнуть к заговору против отца, указывают на недовольство политикой императора, столь ясно сформулированное в письме Лагарпу. Но письмо было написано в 1797 году и с тех пор многое изменилось. За эти годы был наведён порядок в армии, введены новые, более современные уставы, а главное — радикально сокращено казнокрадство и нецелевое использование рекрутов. Наведён порядок в финансовой сфере и впервые за многие годы приняты радикальные меры к уменьшению инфляции. Наведён относительный порядок в судебной сфере, что наглядно видно на примере работы высшего судебного органа империи — Сената.

В 1797 году в Сенат поступило 21951 дело, решено — 20838.

В 1798-м поступило 27795 дел, решено — 25517.

В 1799-м поступило 30910 дел, решено — 33060 (с учётом дел, не решённых в прошлые годы).

В 1800-м поступило 42223 дела, решено — 44480.

Многое из того, что начал делать Павел Петрович, будет продолжено его сыном. При всей разности мировоззрения наследник не мог не оценить реальных достижений правления своего отца, а следовательно, должен был несколько скорректировать своё отношение к его правлению.

Существует версия, что Павел намеревался отрешить наследника от власти, сослать его, а престол передать племяннику супруги принцу Евгению Вюртембергскому. Действительно, в самом начале 1801 года молодой принц прибыл в Россию и после устроенной ему неожиданно торжественной встречи стал фактическим воспитанником государя. Назначенному воспитателем принца генералу Дибичу император как-то сказал, что «сделает для принца нечто такое, что всем-всем заткнёт рот и утрёт носы». Однако вряд ли планы царя заходили столь далеко, что допускали отмену им же утверждённого, тщательно разработанного закона о престолонаследии. Даже если старшие сыновья и прогневили отца и заслуживали отстранения от власти, то оставались младшие — Николай и Михаил, которые в силу своего возраста были вне подозрений. Кстати, принц Евгений предполагал, что за императорскими словами скрывается намерение выдать за него замуж одну из дочерей царя. В любом случае принц Вюртембергский приехал в Россию уже после того, как Александр Павлович примкнул к заговорщикам.

Возможна и ещё одна версия, объясняющая решение наследника. Увидев раскрытую перед ним Паленом картину масштабного заговора и убедившись, что остановить его невозможно, Александр решает присоединиться к заговорщикам, действуя по принципу «Не можешь остановить — возглавь» и намереваясь в ходе задуманного переворота осуществить свой собственный план, который бы позволил ему ликвидировать заговор, пусть и пожертвовав фигурой отца. Эта версия как будто объясняет многое — и сам факт участия наследника в заговоре, и формы этого участия, и его поведение после прихода к власти, в том числе достаточно быструю, хотя и гуманную расправу с лидерами переворота. Но против этой версии работает один весьма существенный аргумент — как бы ни был могуч заговор, в момент, когда цесаревич узнал о нём, он имел все возможности, чтобы пресечь оный.

Как уже упоминалось выше, достоверно описать ход заговора и роль в нём наследника весьма сложно. Поэтому немного нарушим хронологический принцип нашего повествования и рассмотрим устоявшуюся в исторической науке версию истории заговора. А потом, опираясь на известные нам факты, попытаемся реконструировать предшествующие события.

Итак, граф Пален, заручившись согласием наследника, приступил к реализации своего плана. Ему были необходимы помощники, и он добился от императора возвращения из опалы братьев Зубовых и генерала Беннигсена.

Биография Леонтия Леонтьевича Беннигсена сильно напоминает биографию самого Палена. Родился в 1745 году в Ганновере. В качестве офицера ганноверской армии участвует в Семилетней войне. В 1773-м — поступает на русскую службу в чине премьер-майора. Участвует в Русско-турецкой и Русско-польской войнах. В 1794-м — через двадцать лет напряжённой службы — получает первый генеральский чин, в 1798-м производится в генерал-лейтенанты, а в 1799-м увольняется со службы и впадает в немилость у Павла.

Перед нами — очередной профессиональный воин, получивший чины и ордена на полях сражений, вдали от придворных сфер. Пален знал Беннигсена по совместной службе и поддерживал с ним дружеские отношения. Роль опального генерала в заговоре понятна — он твёрдой рукой боевого генерала должен руководить группой не имеющих никакого боевого опыта гвардейских офицеров.

Менее понятно, зачем Палену понадобились Зубовы. Генерал Ланжерон, комментируя в своих записках решение главы заговора привлечь к нему Зубовых, отмечает, что только один из братьев, Валериан, обладал должной энергией и решительностью, а от остальных проку было весьма мало. Из историков попытался рассмотреть эту проблему Н.Я. Эйдельман, выдвинувший два объяснения.

С одной стороны, по мнению историка, Пален был связан с кланом Зубовых ещё во времена их придворного доминирования в последние годы царствования Екатерины II, доказательством чего служат доверительные письма генерала и прошения по разным делам, найденные в архиве Платона Зубова.

С другой стороны, Эйдельман полагает, что «дело было прежде всего в имени, в клане. Слишком много значил князь Зубов прежде; денежные, дружеские, феодально-патриархальные связи семьи Зубовых дополнялись и самим фактом возможного появления в заговоре братьев Зубовых, важных генералов, известных многим солдатам, — к тому же высоких, видных, зычных».

Однако оба аргумента не выглядят убедительными. Возвышение Зубовых началось с попадания Платона Александровича в фавор к императрице Екатерине в 1789 году. При этом к государственным делам новый фаворит смог подобраться лишь после смерти князя Потёмкина в 1791-м. К этому времени карьера Палена была уже во многом сделана. Безусловно, он должен был поддерживать переписку и даже заискивать перед временщиком, но так вынуждены были поступать и другие военные и государственные деятели империи.

Историки обоснованно считают Платона Зубова одним из наименее умных и талантливых фаворитов Екатерины. Не блистали умом и прочими достоинствами и его братья. Род Зубовых, хотя и достаточно старинного происхождения, не принадлежал тем не менее к русской родовой знати. Свои графские и княжеские титулы они получили лишь в последнее десятилетии XVIII века. Поэтому говорить о каких-то обширных «феодально-патриархальных» связях Зубовых не приходится.

Ещё менее влияния имели Зубовы на солдат и офицеров гвардии, тем более что, как уже отмечалось выше, и офицерский, и солдатский составы гвардейских полков в значительной степени обновились по сравнению с екатерининскими временами.

Но граф Пален именно братьям Зубовым отводил в своём плане весьма заметную роль, о которой будет сказано чуть ниже.

После возвращения Зубовых в Петербург началась вербовка рядовых участников заговора — гвардейских офицеров. Вовлечённые в заговор генералы Талызин, Ушаков, Депрерадович устраивают у себя обеды, рауты, ужины, на которых исподволь ведут беседы с приглашёнными офицерами своих полков. В заговор посвящают далеко не всякого. Только того, кому командиры имеют склонность доверять. Точное число набранных таким образом заговорщиков неизвестно — списков, естественно, никто не составлял, а ситуация после переворота не способствовала откровениям. По оценкам историков, число участников заговора составляло от 80 до 240 человек.

Слухи о заговоре распространялись по городу, полиция начала что-то подозревать, но ничего конкретного не узнала. Во-первых, потому, что организаторы переворота подбирали кандидатов в заговорщики с большой осмотрительностью. Во-вторых, потому, что сама структура полиции пребывала ещё в зачаточном состоянии и не имела возможности вести розыскную работу в такой замкнутой и спаянной касте, как гвардейское офицерство. В-третьих, полиция подчинялась военному губернатору Петербурга, то есть всё тому же Палену. Занимая такой пост, он надёжно перекрывал большую часть каналов, по которым информация могла дойти до государя.

Потом мемуаристы и историки будут искать в случайно обронённых Павлом фразах подтверждение тому, что информация всё-таки дошла до царя, и он готовился встретить изменников во всеоружии. Начало этому мифу положил сам Пален, который в нескольких близких по смыслу, но различающихся в деталях версиях передал разговор, будто бы бывший у него с Павлом за несколько дней до развязки:

«7 марта я вошёл в кабинет Павла в семь часов утра, чтобы подать ему, по обыкновению, рапорт о состоянии столицы. Я застаю его озабоченным, серьёзным; он запирает дверь и молча смотрит на меня в упор минуты с две и говорит наконец: „Г. фон Пален! Вы были здесь в 1762 году?“ — „Да, ваше величество“. — „Были вы здесь?“ — „Да, ваше величество, но что вам угодно этим сказать?“ — „Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?“ — „Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит; но почему, ваше величество, задаёте вы мне подобный вопрос?“ — „Почему? Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год“.

Я затрепетал при этих словах, но тотчас же оправился и отвечал: „Да, ваше величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре“. — „Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне говорите!“ — „Сущую правду, ваше величество, я участвую в нём и должен сделать вид, что участвую ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь — вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро всё станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу. Он был иностранец, а вы русский; он ненавидел русских, презирал их и удалял от себя; а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы коронованы; он раздражил и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она преданна. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его время не было никакой полиции в Петербурге, а нынче она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова помимо моего ведома; каковы бы ни были намерения императрицы, она не обладает ни гениальностью, ни умом вашей матери; у неё двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только 7 лет“. — „Всё это правда, — отвечал он, — но, конечно, не надо дремать“».

Проверить достоверность рассказа графа Палена в данном случае невозможно. Но ряд моментов в его рассказе вызывает сомнение, и главный из них — не великолепное самообладание рассказчика, а его отзыв о покойном государе Петре Фёдоровиче. Выше уже неоднократно упоминалось, с каким уважением относился император Павел к памяти своего отца. Ещё не успев взойти на престол, он повелел удалить от двора обер-гофмаршала князя Барятинского (одного из участников убийства в Ропше), а на просьбу дочери о смягчении его участи ответил: «У меня тоже был отец, сударыня!» Поэтому очень маловероятно, чтобы на серию обвинений в адрес своего отца, государь ответил кратким: «Всё это правда». В рассказе Палена этот эпизод играет роль «спускового крючка» переворота, непосредственного повода для начала операции. Именно после этого разговора Пален требует санкции наследника на начало действий и получает согласие с отсрочкой на два дня — до 11 марта.

Между 9 и 11 марта происходит ещё одно событие, которое говорит о том, что император что-то подозревает. В один из этих дней (точно неизвестно в какой) старшие сыновья государя — великие князья Александр и Константин — приведены к особой, дополнительной присяге на верность отцу.

Наступает роковое 11 марта 1801 года. Среди гвардейских подразделений, занимающих караулы в Михайловском замке, — особенно любимый наследником 3-й батальон Семёновского полка (его назначение в караул и было причиной отсрочки, которую Александр затребовал у Палена). На утреннем разводе караулов полковник Лейб-гвардии Конного полка Саблуков, чей эскадрон также выставляет посты во дворце, с удивлением узнаёт, что вопреки обыкновению он назначен дежурным офицером по полку, а значит, не сможет появляться во дворце в течение дня и контролировать своих подчинённых.

Решающие события начинают разворачиваться вечером. На квартире командира Преображенского полка генерала Талызина{41} проходит дружеский ужин, на котором собирается большая часть вовлечённых в заговор офицеров. Закусок и шампанского генерал не жалел. Когда пирующие «разогрелись», Пален произносит зажигательную речь и объявляет о начале рокового действа. Господа офицеры дружно пьют за здоровье императора Александра.

Машина переворота запущена. Участники заговора разбиты на четыре группы.

Первая во главе с братьями Зубовыми и генералом Беннигсеном — ударная. Она должна проникнуть во дворец и, преодолев, если понадобится, сопротивление охраны, низложить Павла.

Вторая во главе с графом Паленом выдвигается к дворцу для поддержки первой группы.

Третья, в которую входит большинство участвующих в заговоре генералов и старших офицеров, поднимает по тревоге гвардейские части и собирает их вокруг дворца. Солдаты и значительная часть офицеров в заговор не вовлечены. Гвардейские полки и батальоны выводят на площадь с одной целью — для контроля над ними. В строю, связанные военной дисциплиной и повиновением командирам солдаты, лишены возможности проявить инициативу и вмешаться в события.

Четвёртая группа, состоящая из лично связанных с наследником престола генералов и офицеров, концентрируется вокруг покоев великого князя Александра. Её задача — обеспечить безопасность цесаревича в момент переворота.

Полковник Саблуков является во дворец для доклада великому князю Константину о положении в полку. При встрече с императором тот обходится с офицером милостиво. Однако менее чем через час Саблуков снова вызван в замок и получает приказ государя свести с поста свой эскадрон. Конногвардейцы Саблукова несут караул непосредственно перед входом в покои государя. Это ключевая позиция, а конногвардейцы — наиболее опасные противники для заговорщиков. В отличие от солдат пехотных полков, они несут караул с холодным оружием и мастерски им владеют. К тому же их пост, то есть один из немногих групповых постов в замке — то есть заговорщикам приходится иметь дело не с одиноким часовым, а минимум с капральством. И вот этой-то надёжной страже государь приказывает покинуть свой пост. «Вы все якобинцы», — говорит он Саблукову. Более того, государь отдаёт приказ о передислокации всего Лейб-гвардии Конного полка из Петербурга в пригороды, причём выступить полк должен той же ночью — в 4 часа утра. Занять освободившийся пост Павел приказывает двум вооружённым лакеям — камер-гусарам. Таким образом, император собственноручно ослабляет свою охрану в наиболее значимом для заговорщиков пункте.

Очевидно, что царь получил какую-то информацию относительно неблагонадёжности Лейб-гвардии Конного полка, и получил её непосредственно вечером. При этом информация касалась не заговора, а именно неблагонадёжности конногвардейцев. Угрозы заговора государь не чувствовал, иначе бы, выгнав с поста один взвод, поставил бы на его место другой.

В другом крыле дворца, в спальню к малолетнему племяннику императрицы принцу Евгению Вюртембергскому, неожиданно приходит его воспитатель, генерал Дибич. Удивлённый мальчик слышит, что в эту ночь может произойти выступление против тирана-царя. При этом сам Дибич в успех заговора не верит, но на всякий случай принимает меры предосторожности — с ним несколько офицеров, готовых, по его словам, в случае необходимости защитить юного принца.

Верные присяге солдаты в белых колетах идут к казармам, а к замку уже стягиваются заговорщики. В литературе встречается мнение, что солдаты и офицеры гарнизона дворца были почти поголовно вовлечены в заговор. Это мнение неверно. Солдат и вовсе никто в планы переворота не посвящал, а среди офицеров было немалое число преданных государю гатчинцев. Но на ключевых постах стояли участники заговора, что во многом позволило нейтрализовать способность к сопротивлению лояльных офицеров и обеспечить практически беспрепятственное выполнение плана.

Первая группа заговорщиков во главе с Зубовыми и Беннигсеном проходит через Летний сад к Рождественским воротам замка. Охрана беспрепятственно пропускает их внутрь. Состав этой группы небольшой — около 20–26 человек. Проводником в коридорах новопостроенного дворца является полковой адъютант Преображенского полка капитан А.В. Аргамаков. Он старался не просто провести группу к императорской спальне, но по возможности сделать это тихо и встретить на пути как можно меньше часовых. По приказу графа Палена участники авантюры были одеты в полную парадную форму, при орденах и лентах. Это был тонко продуманный момент — увидев перед собой группу важных генералов, обычный часовой не станет без размышлений применять оружие. Так оно и случилось. «Я ожидал уже смены в ночное время, часы уже пробили, как увидел, что несколько генералов шло прямо в комнаты государя. Сдача была: „Никого не впускать“ — я сделал на руку и остановил. В ту же минуту на меня бросился офицер и два солдата, зажали рот, вывели вон и сдали в караульню, как важного секретного арестанта», — вспоминал один из гвардейцев позднее.

Не на всех постах всё проходило гладко: рядовой 3-й роты 3-го батальона Семёновского полка Агапеев попытался оказать сопротивление заговорщикам, но был ранен сабельным ударом.

И вот двери в спальню государя. Нет на часах отосланных Павлом верных конногвардейцев. За запертой дверью — лишь два камер-гусара. Одному из них Аргамаков сообщает, что в столице начался пожар, и требует немедленно открыть дверь. Камер-гусар прекрасно знает полкового адъютанта преображенцев и выполняет его просьбу. В следующую секунду гусары понимают, что допустили роковую ошибку. Один из них вступает в неравную схватку с заговорщиками, а другой пытается криком поднять тревогу. Но всё бесполезно. Раненый страж оседает на пол, и группа Зубовых — Беннигсена, несколько уменьшившаяся в числе (видимо, часть офицеров отстала в ходе нейтрализации постов), врывается в спальню императора.

Что делают в этот момент остальные участники переворота? Генерал Талызин выводит из казарм Преображенский полк и ведёт его к Михайловскому замку. За ним следуют также поднятые по тревоге семёновцы и кавалергарды.

Цесаревич Александр и его супруга не ложатся спать, а пребывают в своих покоях. Там же находятся генералы Уваров и Депрерадович. За дверями на часах — солдаты особенно преданного наследнику 3-го батальона Семёновского полка. Царевич напряжённо ждёт…

А что же Пален? Его группа должна попасть в замок через центральные ворота, но почему-то запаздывает. По мнению большинства современников, хитрый генерал попросту выжидал, чем кончится дело. Впрочем, есть и другие мнения. Н.Я. Эйдельман полагал, что группа Палена должна была блокировать все пути, ведущие из царской спальни, на тот случай, если императору удастся её покинуть. Так или иначе, генерал Пален находится хоть и в замке, но в стороне от главного места событий.

Что именно произошло в опочивальне государя, достоверно неизвестно. Далеко не все участники оставили свои воспоминания об этом роковом моменте, а те, кто оставил, далеко не всегда говорили правду. Можно признать достоверными следующие моменты:

— нашёл спрятавшегося за ширмами императора генерал Беннигсен. Он же объявил Павлу об аресте его именем императора Александра;

— граф Зубов попытался зачитать государю некий документ — то ли манифест об его низложении за подписью Александра, то ли текст указа о добровольном уходе от власти, который Павел должен был подписать. Составителем текста этого документа называют Дмитрия Прокофьевича Трощинского. В любом случае нет упоминания, что император этот документ подписал;

— Беннигсен по каким-то причинам покидает на время комнату;

— в момент его отсутствия Платон Зубов, его брат Николай и князь Яшвиль убивают императора — наносят ему удары по голове, после чего душат.

Александру Павловичу весть об убийстве отца приносят последовательно граф Зубов и граф Пален. При первом известии об убийстве молодой царь (юридически он стал царём в ту секунду, когда перестало биться сердце Павла Петровича) потрясён. Он шокирован, деморализован и плачет. Из оцепенения его выводят слова графа Палена: «Довольно ребячиться, ступайте царствовать, покажитесь гвардии!»

Гвардейские солдаты встречают известие о смерти государя сдержанно. Преображенский полк, несмотря на призывы своего командира генерала Талызина, встречает нового императора гробовым молчанием. Лишь после присяги семёновцев и кавалергардов они соглашаются присягнуть.

Солдаты Лейб-гвардии Конного полка, который не успел выполнить приказ Павла о передислокации в предместья, отказываются присягать новому императору, пока не увидят предыдущего умершим. Лишь когда представители солдат были допущены к мёртвому телу, полк без всякого энтузиазма приносит присягу.

Но проблемы с гвардией были не единственными. Императрица Мария Фёдоровна, которая узнала о смерти мужа, пребывала в ярости убитой горем женщины. Пока врачи приводили изуродованный труп императора в порядок, стража не допускала безутешную вдову к телу. Напрасны были её мольбы и просьбы. Солдаты Семёновского полка, хотя и искренне сочувствовали государыне, строго выполняли приказ. Лишь когда врачи закончили свою работу, императрице позволили проститься с мужем.

Через день, когда загримированное и одетое тело убитого государя было выставлено для прощания, его впервые увидел и Александр Павлович. «Императрица-мать обернулась к сыну и с выражением глубокого горя и видом полного достоинства сказала: „Теперь вас поздравляю — Вы император“. При этих словах Александр, как сноп, свалился без чувств, так что присутствующие на минуту подумали, что он мёртв».

Впрочем, молодой император быстро справился с собой. Утром 12 марта 1801 года был оглашён манифест, в котором подданные Российской империи уведомлялись о безвременной кончине от апоплексического удара императора Павла Петровича и о вступлении на престол его сына императора Александра Павловича. Хваставшиеся было своими подвигами участники заговора, сообразив, куда дует ветер, быстро прикусили языки. Руководители заговора напрасно рассчитывали на упрочнение или хотя бы сохранение своего влияния на политику. Пален, Панин, Зубовы, Яшвиль — в довольно сжатые сроки были высланы из Петербурга в собственные имения под надзор полиции. У современников устойчивое мнение, что все гвардейские офицеры, так или иначе принимавшие участие в перевороте, были отстранены от службы или понесли иное наказание. В реальности это было совсем не так, более того, большинство участников заговора смогли сделать успешную карьеру, а некоторые стали ближайшими сотрудниками государя.

Вышеизложенная версия построена историками, которые попытались связать отдельные известные факты при помощи логических звеньев в единую, непротиворечивую картину. Однако непротиворечивой она представляется только на первый взгляд. Чтобы лучше осветить интересующий нас аспект — роль, которую сыграл Александр Павлович в заговоре против своего отца — попробуем обратить внимание на несколько странных моментов устоявшейся версии.

Первый вопрос, являющийся важным для нашей темы: планировалось ли убийство императора Павла Петровича заговорщиками заранее, или оно было случайным? Выше уже приводились слова графа Палена о том, что лично для него этот вопрос не стоял ни минуты. Но эти слова были сказаны генералу Ланжерону почти через два десятка лет после событий 1801 года, а опубликованы ещё позже.

Целый ряд осведомлённых современников — полковник Николай Саблуков, князь Адам Чарторыйский, сенатор Карл Гейкинг, Август Коцебу и др. — полагали, что целью заговорщиков было лишь отречение Павла с передачей наследнику регентских полномочий. Все мемуаристы подчёркивают, что сохранение жизни отцу было категорическим требованием Александра и обязательным условием, которым он обуславливал своё участие в заговоре.

Если бы это было так, то перед заговорщиками вставала бы сложнейшая задача по изоляции свергнутого государя. Задача куда более сложная, чем проникнуть в Михайловский замок и совершить переворот. Задача, решение которой требует тщательной подготовки, — нужно подготовить место, где будет заключён монарх, людей, которые будут его охранять, юридические основания и т.д. и т.п.

Историки пытались найти следы такой подготовки, но единственное, что удалось обнаружить наиболее тщательно изучившему этот вопрос Н.Я. Эйдельману, — это некая частная карета, заранее поданная к замку (этой каретой воспользовался потом Александр, чтобы перебраться из замка в Зимний дворец), да единичное упоминание о якобы имевшем место быть экстренном ночном заседании Сената. Это упоминание содержится в воспоминаниях 16-летнего юнкера Семёновского полка Михаила Леонтьева и не находит подтверждений в других источниках.

И всё. Одна карета и один слух, записанный юным офицером. Поэтому можно смело предположить, что никакой предварительной подготовки к аресту монарха и содержанию его под стражей не велось. Быть может, заговорщики просто не успели как следует подготовиться и рассчитывали на импровизацию, подобно тому как это было в 1762 году? Это предположение необходимо отвергнуть сразу же. В 1762 году в распоряжении узурпаторов оказался весь столичный государственный аппарат и гвардия. В 1801-м гвардия представляла смертельную угрозу. Да и полагаться на импровизацию было совсем не в духе фон Палена — человека по-немецки педантичного и аккуратного.

Поэтому слова Палена о решении убить императора не были пустым бахвальством, придуманным задним числом, а в точности соответствовали истине.

А теперь ещё раз рассмотрим отношение к этой проблеме Александра с учётом того, что нам известно о его реальной роли в заговоре. Наследник не просто дал согласие Палену на осуществление переворота, но и принял деятельное участие в его подготовке. А раз так, значит, он был посвящён во все детали плана и не мог не видеть, какую участь приготовили руководители заговора его отцу.

Было ли потрясение Александра при получении известия о смерти отца наигранным? Скорее всего, нет. Но ведь по-другому и быть не могло. До роковой ночи 11 марта наследник ещё не переступил черту. Планы, обсуждения с молодыми друзьями, письма Лагарпу, даже разговоры с фон Паленом — всё это было ещё, что называется, в рамках дозволенного, всё ещё можно было исправить. Теперь роковой рубеж был перейдён. Перейдён в любом случае, даже если бы Павел остался в живых и был бы лишь арестован. Эта ночь была не только ночью государственного переворота, но личным грехопадением Александра Павловича. Было от чего плакать… И одновременно прибавим — было и для чего изображать слёзы.

Решение заговорщиков об убийстве императора объясняет и ещё один вопрос для чего Палену понадобились Зубовы? Хитрому генералу{42} было известно и об их отношении к Павлу, и об их попытке организовать покушение на его жизнь. Зубовы и несостоявшийся Брут — князь Яшвиль были включены в ударную группу, которой предстояло низложить монарха. Контролировать ситуацию должен был старый соратник Палена генерал Беннигсен.

Здесь всё было рассчитано верно: хладнокровие и мужество Беннигсена позволили группе успешно добраться до императорской спальни, а там Зубовы, увидев перед собой беззащитного Павла, расправились с ним.

По-видимому, план переворота, разработанный Паленом, предполагал сделать именно Зубовых в глазах всех и вся главными виновниками и организаторами заговора{43}. Именно поэтому сам граф и отсутствовал в составе группы цареубийц. Он должен был вместе с покинувшим Зубовых в решительный момент Беннигсеном, арестовать братьев и представить их на суд новому императору. И в учебниках истории сложилась бы красивая и логичная версия — после смерти Екатерины её приближённые задумали свергнуть ненавистного им Павла и неким образом сумели реализовать свой замысел. Наследник, уцелевший, по этой версии, только чудом, в глазах всех выглядел бы не отцеубийцей, а мстителем за отца…

Но почему этот хитрый план, достойное детище постигшего пфификологию Палена, потерпел неудачу?

И сразу новый вопрос — почему гнев Александра после переворота обрушился на голову Палена, но обошёл стороной человека, без которого Зубовы не достигли бы успеха — Беннигсена?

Сразу после переворота, 15 марта, он восстановлен на службе и назначен Виленским губернатором. В 1802 году он получает очередной чин — генерала от кавалерии, неоднократно командует русскими войсками в ходе Наполеоновских войн. В 1807 году умудряется сразиться с ничейным результатом с самим Наполеоном под Прёйсиш-Эйлау, участвует в кампании 1812 года и в заграничных походах. Награждён российскими орденами, включая орден Св. Георгия 1-й степени, и графским Российской империи достоинством. В 1818 году пожилой генерал, которому исполнилось 73 года уходит в отставку и возвращается в родной Ганновер. Некоторые историки видят знак царской немилости в том, что Беннигсен так и не получил фельдмаршальский жезл. Но Александр Павлович в отличие от своего отца, присваивал фельдмаршальское звание весьма редко, и действительно за выдающиеся заслуги. За 25 лет его царствования высший военный чин получили 4 полководца: два старых ветерана — князь Алексей Прозоровский и граф Иван Гудович, отличившиеся во время Русско-турецких войн, а также Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (за Бородинское сражение) и Михаил Богданович Барклай-де-Толли (за взятие Парижа). При всём уважении к военным успехам Беннигсена таких полководческих высот он не достиг.

Другое дело — Пален. Уже через месяц после переворота он выслан в своё имение близ Митавы и безвыездно пребывает там до самой своей смерти. Вряд ли генерал рассчитывал на такой финал. Что-то в его плане не сработало.

Обратимся теперь к теме, которая не привлекала до настоящего времени внимания историков, и рассмотрим, какую роль сыграл в событиях 11 марта 1801 года царевич Константин Павлович. В судьбе младшего брата Александра I много загадочного. Это и история его первого брака, и тёмные грехи молодости, и его поведение в грозном декабре 1825 года, и сама смерть на фоне восставшей Польши. Роковая ночь в Михайловском замке — лишь одна из них.

Скажем несколько слов о самом Константине Павловиче, тем более что этот персонаж мало знаком отечественным любителям истории. Он родился в 1779 году и воспитывался вместе со старшим братом под опекой Екатерины II. Хотя Константин занимал заметное место в геополитических и династических планах императрицы, но всё-таки своего старшего внука бабушка любила куда больше. В её письмах Константин упоминается лишь как приложение к Александру, а когда о нём всё же пишут отдельно, то без всякого восхищения и обожания.

Братья занимались вместе, под руководством одних и тех же учителей и воспитателей, но при этом и для них Александр был главным учеником. Программы обучения формировались, прежде всего под него, с учётом его индивидуальных особенностей. Младшему и менее способному Константину приходилось сложнее. Как и брату, ему надо было строить отношения и с родителями, и с бабушкой, но у него не было дипломатического таланта Александра, его умения управлять своими чувствами и тщательно продумывать каждый шаг в общении. Это несколько испортило характер великого князя, он стал импульсивным, раздражительным, склонным к нервным срывам. Хотя старшие сыновья Павла воспитывались вместе, близких, дружеских отношений между ними не сложилось. Слишком уж разными оказались характеры и результаты воспитания. Мы можем сделать такой вывод потому, что не видим Константина в числе ближайших друзей Александра. Нет свидетельств, что наследник привлекал брата и к работе своего кружка в 1797 году. Да и во времена правления императора Александра великий князь и формальный наследник престола (до 1820 года) Константин не играл заметной роли.

Современники обычно упоминают братьев вместе, рядом стоят они и на групповом портрете императорской фамилии, который написал в 1800 году придворный художник Герхардт фон Кюгельген, но в действительности, испытывая друг к другу по-настоящему братские чувства, единомышленниками братья не были. По мнению генерала Ланжерона, «император Александр не захотел открыть своему брату тайну замышляемого заговора, он страшился его нескромности и, быть может, его честности и прямоты».

Дело, скорее всего, было не только в характере великого князя. В случае успеха заговора Александр становился ни много ни мало императором всероссийским, получал высшую власть в стране. А Константин? Что получил бы он в случае успеха заговора? Ничего. Его положение не претерпевало каких-либо изменений.

Конечно, он становился наследником престола, но старший брат был молод, счастлив в браке, и должность наследника была весьма непрочной. С другой стороны, у Константина мог появиться мотив выдать заговор императору, так как в этом случае Александр, скорее всего, был бы отстранён от наследования престола в его пользу. Необходимо помнить, что с 1799 года Константин в нарушение «Устава о наследии престола» носил титул цесаревича. Так император решил отметить его за участие в суворовском походе.

Генерал Ланжерон, хорошо знавший Константина, полагает, что последний, скорее всего, не стал бы выдавать заговорщиков отцу, но «очень вероятно, что оказал бы долгое, энергичное и, может быть, действительное сопротивление решению своего брата».

Давая объяснение Ланжерону по поводу своих действий в роковую ночь 11 марта 1801 года, Константин Павлович постарался ответить максимально уклончиво. Он ничего не знал о заговоре, ночью спал, «как спят в 20 лет», был разбужен пьяным Платоном Зубовым и отведён к брату, вместе с которым покинул замок и переехал в Зимний дворец. Царевич не скрыл своего испуга и растерянности во время событий.

Но так ли это было на самом деле? Действительно ли Константин не почувствовал того, о чём думал почти весь Петербург, о чём стал догадываться его отец, — о существовании заговора? Неужели его не насторожила процедура дополнительной присяги на верность, которую провёл для него и Александра генерал-прокурор Обольянинов? Ряд свидетельств говорит о том, что поведение Константина было иным, и он сыграл в событиях куда большую роль, чем хотел бы представить впоследствии.

Большой интерес представляют сведения, содержащиеся в записках полковника Лейб-гвардии Конного полка Николая Саблукова. Но прежде чем привести их, скажем несколько слов об авторе. Николай Саблуков родился в 1776 году в семье сенатора и видного чиновника. В 1790 году поступил в Лейб-гвардии Конный полк, в 1792-м произведён в офицеры. В 1795–1796 годах — учился в Германии, посещал занятия в нескольких университетах. Он — один из немногих офицеров полка, сумевших прослужить в нём все сложные годы павловского правления. К 1801 году он уже полковник и командир лейб-эскадрона. К заговору не примкнул. В сентябре 1801 года уходит в отставку с повышением в чине (генерал-майор), после чего уезжает в Великобританию. В 1806–1809 годах возвращается и служит в Морском министерстве. В 1812-м в рядах действующей армии, награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость» и орденами. После изгнания неприятеля из пределов России снова уходит в отставку, проживает попеременно то в России, то в Великобритании. В 1848 году скончался в Санкт-Петербурге.

Даже эта краткая справка позволяет понять, почему записки полковника Саблукова представляют особую ценность для историков. Во-первых, их автор — человек с университетским образованием и широким кругозором. Во-вторых, он, хотя и находился в центре событий, не принадлежал к заговорщикам, а сохранял верность своему монарху. Для него не было необходимости оправдываться самому или оправдывать своих товарищей по оружию. В-третьих, записки Саблукова были впервые изданы в Великобритании в 1865 году, то есть не проходили российскую цензуру.

В 1801 году полковник Саблуков был непосредственным подчинённым великого князя Константина, который был шефом Лейб-гвардии Конного полка. Согласно его запискам, ни один из офицеров полка, за исключением, быть может, командира — генерала Алексея Петровича Тормасова, не входил в число заговорщиков. Более того, даже после победы заговора «офицеры нашего полка держались в стороне и с таким презрением относились к заговорщикам, что произошло несколько столкновений, окончившихся дуэлями».

Может показаться, что полковник выгораживает свой полк, но и другие источники не подтверждают участия конногвардейцев в заговоре. Это объясняется не только высокими моральными качествами офицеров конной гвардии, но и стремлением заговорщиков сохранить свою деятельность втайне от Константина Павловича, который тщательно вникал в жизнь своего полка и прислушивался к офицерским настроениям.

Уникальная информация содержится в рассказе Саблукова о событиях ночи с 11 по 12 марта. Как уже упоминалось выше, император Павел лично снял караул конногвардейцев и отдал полку приказ покинуть столицу ранним утром следующего дня.

Закончив предварительные приготовления к выступлению, Саблуков присел отдохнуть, как вдруг, в первом часу пополуночи, камердинер великого князя принёс ему записку следующего содержания:

«Собрать тотчас же полк верхом, как можно скорее, с полною амунициею, но без поклажи и ждать моих приказаний.

Константин Цесаревич».

На словах посланный передал приказ Константина зарядить оружие боевыми патронами, так как Михайловский замок окружён гвардейскими частями с неясными намерениями.

Выходит, спящий, «как спят в 20 лет», Константин заметил сосредоточение войск вокруг дворца, понял, что происходит что-то важное, и вызвал свой полк, на верность которого мог положиться. Приказание цесаревича начало исполняться — офицеры будили солдат, при свете свечей седлали лошадей, но выдвинуться полк не успел. В самый разгар подготовки явился адъютант Константина, сообщивший офицерам новость о смерти государя и о вступлении на престол Александра Павловича.

На утро была назначена присяга полка новому императору, однако конногвардейцы отказывались присягать, пока их представители лично не убедились в смерти Павла Петровича.

Оставим на время записки Саблукова и попытаемся по другим источникам выяснить, что же делал цесаревич Константин в замке. В нескольких источниках встречается упоминание о том, что, когда заговорщики ворвались в царскую спальню, император ошибочно принял одного из них за своего сына и спросил: «И Ваше Высочество здесь?» Наиболее драматично этот момент описан в мемуарах князя Адама Чарторыйского: «Один из заговорщиков отвязал свой офицерский шарф и накинул его на шею злополучного монарха. Последний стал отбиваться и по естественному чувству самосохранения высвободил одну руку, просунул её между шеей и охватывавшим её шарфом, крича: „Воздуху! Воздуху!“. В это время, увидав красный конногвардейский мундир одного из заговорщиков и приняв последнего за сына своего Константина, император в ужасе закричал: „Ваше высочество{44}, пощадите! Воздуху! Воздуху!“».

При этом и мемуаристы, и историки затрудняются с ответом на вопрос: кого из заговорщиков мог принять император за цесаревича? Дело осложняется двумя факторами: Лейб-гвардии Конный полк имел уникальный по своему цвету мундир — красный, который невозможно было спутать ни с каким другим, а офицеры полка, как мы знаем, в заговоре не участвовали. Н.Я. Эйдельман приводит мнение генерала де Санглена о том, что за Константина Павел принял заглянувшего на минуту в комнату Уварова. Но, во-первых, генерал-адъютант Уваров, по свидетельству многих, находился непосредственно при Александре Павловиче, а, во-вторых, он командовал кавалергардским полком, который хотя и был создан на базе конной гвардии, но значительно отличался от него по мундиру. В ту ночь в замке находились только два человека, носившие форму Лейб-гвардии Конного полка, — великий князь Константин Павлович и его адъютант Ушаков.

Интересно, что «крепко спавший» Константин проявляет поразительную осведомлённость по поводу того, что происходило в спальне его отца. Так, 15 апреля 1801 года (то есть месяц спустя после переворота) великий князь подробно рассказал обо всём произошедшем своему бывшему наставнику, барону К.И. Остен-Сакену. Дневник Остен-Сакена, в который он записал беседу с цесаревичем, является одним из наиболее ранних по времени создания письменных источников о заговоре 11 марта. И содержит некоторые подробности, которые в других источниках отсутствуют. Так, например, Константин называет в числе непосредственных участников убийства отца подполковника Лешерн фон Герцфельдта. Это имя не упоминается более никем из мемуаристов, но косвенные источники подтверждают его участие в заговоре.

Да и сам рассказ Константина Ланжерону содержит ряд сомнительных моментов. Например, великий князь рассказывает генералу, что его разбудил пьяный Платон Зубов, который через час после убийства оказался непосредственно перед кроватью царевича. Каким образом бывший фаворит Екатерины проник в спальню Константина, которая охранялась часовыми? Куда делись в этот момент адъютант царевича, лакеи, которым и надлежало будить своего господина в случае чего? Почему царевич не проснулся, хотя в замке поднялся шум, подтверждаемый многими источниками?

А теперь попробуем совместить эти факты и рассказ полковника Саблукова. Убийство императора произошло примерно между половиной первого и часом ночи. Константин был разбужен Зубовым «через час после убийства», то есть примерно в половине второго. Но ведь уже в час ночи Саблуков читает его приказ о подъёме полка по тревоге. Время в записках полковника указано довольно точно — «несколько минут после часа пополуночи». А ведь ездовому Константина, доставившему записку, необходимо было ещё добраться из Михайловского замка до казарм полка. Расстояние между этими объектами — порядка трёх вёрст, которые предстояло пройти по заснеженным улицам мартовского Петербурга, что потребовало бы никак не меньше 20 минут{45}. Стало быть, отправлен он был в самом начале первого часа ночи.

Очевидно, что один из источников неверно указывает время. Рассказ Саблукова последователен и снабжён чёткими указаниями на время произошедшего. Кроме того, полковнику незачем «передвигать стрелки часов», его рассказ — это рассказ человека, честно выполнявшего свой долг, которому нечего и незачем изменять действительность.

Другое дело — царевич Константин. Ведь если принять за основу сведения Саблукова, то получается, что великий князь проснулся гораздо раньше (если вообще ложился спать), а значит, видел гораздо больше и принял в произошедших событиях определённое участие. Какое? Попробуем построить непротиворечивую версию на основе известных нам фактов.

Итак, вечером 11 марта император Павел приказывает снять караул лейб-гвардии Конного полка от дверей своей спальни. Возможно, что он высказал всё, что думает о «впавшем в якобинство» полке, его шефу — Константину Павловичу. Царевич не мог не понять, что происходит что-то неладное — накануне его вместе со старшим братом привели к дополнительной присяге на верность, теперь этот выговор, подозрительные перемещения караулов… Около полуночи Константин замечает приближающиеся к замку гвардейские колонны, он отправляет своего ездового в полк с приказом зарядить оружие и быть наготове.

В это время в замок проникает группа Беннигсена и Палена. Возможно, царевич услышал производимый ими шум, или, что вероятнее, до него добежал один из камер-гусаров, охранявших вход в императорские покои и теперь отчаянно пытавшихся поднять тревогу. Взяв саблю, Константин отправляется к спальне отца и появляется именно в тот момент, когда мятежники убивают императора.

У читателя не может не возникнуть вопрос: если Константин не был замешан в заговоре и дело обстояло так, как описано выше, то почему он не вмешался? Почему не бросился на защиту отца, который отчаянно звал его на помощь? Увы, знакомство с дальнейшей биографией великого князя показывает, что он часто терялся в критических ситуациях и был даже склонен к некоторому паникёрству.

В 1807 году, после поражения русской армии под Фридландом, цесаревич стал одним из наиболее ревностных сторонников немедленного заключения мира с Бонапартом на любых условиях: «Государь! Если Вы не желаете заключить мира с Францией, то дайте каждому из ваших солдат хорошо заряженный пистолет и скомандуйте им пустить себе пулю в лоб. В таком случае вы получите тот же результат, какой вам дало бы новое и последнее сражение».

В 1812 году цесаревич опять настаивал на заключении мира с Наполеоном, в результате чего был сослан из действующей армии в Тверь под надзор сестры Екатерины Павловны.

В 1825 году Константин, которому уже присягнула столица, отказывался и занять трон, и подтвердить своё отречение от престола, что привело в итоге к трагическим событиям 14 декабря.

В 1830-м, узнав о начале восстания в Варшаве, Константин бросает свой дворец, бросает сохраняющих верность присяге польских солдат и офицеров и бежит в Россию. Оказавшись в штабе армии Дибича, он снова сеет панические настроения и в итоге выслан из армии.

Вот и в роковую ночь царевич попросту испугался. Он не умел так владеть собой, как его братья Александр и Николай, да и что он мог сделать один против группы озверевших от выпитого спиртного и собственной крамольной наглости офицеров?

Но его появление тем не менее сыграло важную роль в последующей истории заговора. Первоначальный план, в котором подразумевалось возложить всю ответственность на Зубовых, потерпел крах — появился свидетель, видевший слишком много и обладавший слишком высоким рангом, чтобы его можно было заставить замолчать.

Поэтому и было столь велико потрясение Александра — вместо того, чтобы взойти на престол как законный государь, казнивший убийц своего отца, он выступил в глазах многих причастным к заговору, если не лидером оного. Тайное стало явным, и стало явным слишком быстро.

И тут молодой император проявил качества будущего великого дипломата и политика. Его потрясение, помимо прочего, было ещё и своеобразным тайм-аутом, под прикрытием которого он отчаянно искал приемлемый выход из ситуации. К моменту паленовского «Довольно ребячиться, ступайте царствовать!» план в общих чертах был уже готов. Александр разом оборвал все надежды заговорщиков на официальное признание их заслуг. Обнародованный утром 12 марта 1801 года манифест уведомлял страну о трагической кончине от апоплексического удара императора Павла Петровича и ни о чём более.

А что же Константин? Он тоже принял для себя решение, о котором через несколько дней сообщил Саблукову: «После того, что случилось, брат мой может царствовать, если это ему нравится; но если бы престол когда-нибудь должен был перейти ко мне, я, наверное, бы от него отказался». Как известно из истории, своё слово царевич сдержал. Вот вам и ещё одна точка выбора пути российской истории.

Хотя Александр и отклонил по понятным причинам предложение Г.Р. Державина провести формальное следствие по делу о цареубийстве, но подверг опале основных организаторов переворота. Если причина наказания Платона и Николая Зубовых очевидна, то почему пострадали два человека, которые отсутствовали в момент убийства в покоях Павла и не могли нести ответственность за его убийство, — генерал Пален и граф Панин. Это наказание — одно из малопонятных мест устоявшейся версии переворота. Если Пален и Панин были основными инициаторами и организаторами заговора, то почему молодой царь смог так легко избавиться от них? Вспомним, Елизавета смогла избавиться от Лестока и Шетарди только через несколько лет, а Екатерина была вынуждена терпеть графа Панина до самой его смерти.

И вот тут необходимо вернуться к другому сомнительному моменту истории — образованию заговора. Обычно предполагают, что инициатором мятежа выступил граф Панин, который посредством адмирала де Рибаса привлёк к участию генерала Палена, а потом и наследника престола.

Этот эпизод является одним из наиболее сомнительных моментов устоявшейся версии истории переворота. Никаких доказательств участия в заговоре адмирала де Рибаса не существует. Как уже упоминалось выше, флотоводец имел репутацию весьма хитрого человека и настоящего мастера придворной и политической интриги. И действительно был знаком и с графом Паниным, и с генералом фон Паленом. Но и только. Версия об участии в заговоре де Рибаса сильно напоминает логическую реконструкцию, которою создали современники мемуаристы, а потом закрепили историки. Повторяем, никаких достоверных доказательств соучастия адмирала в заговоре нет. С большой вероятностью можно предположить, что он пал жертвой собственной репутации.

Но если подвергнуть сомнению роль де Рибаса в заговоре, то кто же тогда свёл Панина и Палена и послужил настоящим инициатором интриги? Был ещё один человек, с которым и дипломат, и генерал встречались и обсуждали предстоящий переворот, — цесаревич Александр.

И ведь действительно, очень сомнительной выглядит версия, что заговорщики решили привлечь к заговору наследника престола. Сейчас мы знаем, как именно Александр относился к отцу и что думал о его правлении. Но мы также знаем, что он умел прекрасно скрывать свои чувства и мысли. Для того чтобы решиться на попытку вовлечь в заговор наследника престола, заговорщикам нужно было не меньше храбрости и решительности, чем для того, чтобы организовать сам заговор. Во всех предшествующих переворотах возводимый на престол человек не имел никаких шансов получить его иным образом. Здесь ситуация прямо противоположная.

Всё встаёт на свои места, если перевернуть ситуацию на 180 градусов и увидеть в наследнике престола инициатора переворота. Александр построил свою интригу так, что заговорщики всерьёз предполагали, что это они его вовлекают в заговор, но на самом деле всё было ровно наоборот.

Тогда становится понятным и то, что молодой император сумел быстро покарать заговорщиков, и причина кары — невыполнение задуманного плана.

Впрочем, предположение о том, что именно Александр выступил настоящим организатором заговора против своего отца, тоже является не более чем логической реконструкцией. Эта реконструкция хорошо вписывается в дальнейшее развитие событий, ибо семейная драма императора Павла Петровича и его сыновей получила необычное продолжение.

Дитя века Просвещения, император Александр Павлович в момент своего вступления на престол в Бога не верил. Конечно, он соблюдал все положенные обряды Православной Церкви, выстаивал службы и т.д., но всё это было лишь формой. Да и могло ли быть по-другому, после воспитания под руководством бабки-вольтерьянки и наставника-республиканца? Верная ученица Вольтера, Екатерина II оказала влияние в этом вопросе не только, на внука, но и на сына. Тем более что и кумир Павла, Фридрих Великий, говорил о себе как о законченном атеисте.

Сами не замечая того, люди «просвещённого» XVIII века копали глубокий подкоп под само основание монархической государственности. Власть абсолютного монарха покоится на двух основаниях — силе государственного аппарата и сакральной легитимации, основанной на религиозных представлениях подданных. Власть трактуется как проявление власти божества, высшей воли. Однако такое понимание власти государя подданными налагает на него обязательство не нарушать при осуществлении властных полномочий установленных религией норм и этических ценностей. Отказ от соблюдения этих принципов приводит к потере монархом важнейшего основания своей власти — религиозной легитимации, что очень быстро приводит к потере власти вообще, как это произошло с шахом Ирана в 1979 году.

Главное ограничение заключается в двойном положении монарха: «наряду с суверенитетом, понятие „самодержец“ подразумевает и вассалитет, подчинённую зависимость по отношению к Верховному Судье — Богу».

При этом на Господа Бога не распространялась средневековая формула «Вассал моего вассала — не мой вассал» — каждый из подданных государя имел возможность для непосредственного общения с Богом. Государь не становился, таким образом, посредником между Богом и своим народом, а был лишь представителем народа перед Богом. Свобода богообщения позволяла подданным постоянно проверять деятельность монарха на предмет соответствия нормам веры и в случае нарушения этих норм позволяла ставить вопрос о правомерности подчинения неправому решению царя.

Атеизм является разрушительным ядом для монархической государственности, ибо человек, отрицающий бытие Бога, отрицает тем самым и власть монарха. Как говорил некий полицейский чин в одном из романов Достоевского, «ежели Бога нет, то какой же я после этого буду урядник?». Атеист не вписывается в монархическое общество, так как в рамках мировоззрения, не допускающего существования Бога, нет и признания власти монарха. Проявление же атеизма среди верхушки общества практически неминуемо ведёт к социальной катастрофе.

Впрочем, отношение императора Павла Петровича к вере было более сложным. Атеистом в строгом смысле этого слова он не был. Более того, искренне верил в Бога, горячо молился пред иконами, придавал большое значение знамениям и символам. Но эта вера удивительным образом сочеталась в нём с вполне вольтерьянским взглядом на Церковь и её роль в обществе. Государь смотрел на религиозную организацию исключительно как на творение рук человеческих, как на политический и социальный институт, подчинённый власти монарха. Отсюда его закреплённое в законодательном акте положение об императоре как главе Церкви, благорасположение к католической церкви — вплоть до приглашения римскому папе переселиться в Россию.

Александр Павлович пришёл к вере в страшном для России 1812 году. В то самое время, о котором Лермонтов потом напишет: «Мы долго молча отступали», — русские армии отходили всё дальше в глубь страны, избегая смертельного удара бонапартовых полчищ. Время, когда от всех и прежде всего от государя требовалось предельное напряжение душевных сил. 7 сентября 1812 года, получив известие о пожаре Москвы, в самый критический момент войны, когда поражение казалось уже состоявшимся, Александр по совету князя Голицына решил обратиться к Священному Писанию и, к своему удивлению, не нашёл Библии в своей библиотеке. К счастью, экземпляр Библии на французском языке был у императрицы Елизаветы Алексеевны, которая поделилась им с супругом. Тогда же царь узнал, что русского перевода Священного Писания и вовсе не существует, а славянский последний раз издавался во времена императрицы Елизаветы Петровны.

Государь взял предложенную ему Библию и случайно открыл её на 90-м псалме, на следующий день он услышал его в храме во время богослужения. Биограф русского императора А.Н. Архангельский отмечает, что этот случай показывает, насколько царь был далёк от церковной жизни, «иначе он не мог бы не знать, что 90-й защитительный псалом читается при всякой угрозе внешней или внутренней». Но до 1812 года Александр Павлович не знал об этом. И услышанный псалом («Живый в помощи») воспринял как обращение от Бога к себе лично, как ответ на своё обращение к нему, как предвестие грядущей победы.

«И Бог помог», — напишет потом о грозе 12-го года Пушкин: несокрушимая и овеянная легендами наполеоновская армия сама оставила Москву, после сражения за Малоярославец отказалась сойтись с русской армией в новой генеральной баталии и начала своё отступление из России, быстро превратившиеся в бегство…

Александр, да и вся Россия видели в этом проявление Божиего промысла. Парадоксально, но для того, чтобы глава великой православной державы, помазанник Божий уверовал в Бога по-настоящему, потребовалось страшное испытание для страны и народа.

Но чудо свершилось — бывший вольтерьянец и «республиканец в душе» стал христианином. На медали, изготовленной в честь изгнания неприятеля из пределов России, вместо обычного для таких наград царского профиля был отчеканен символ Всевидящего Ока. На оборотной стороне медали — прямая четырёхстрочечная надпись — «не нам, не нам, а имени Твоему» — цитата из Псалтыри: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей» (Пс. 113, 9). И тогда же царь принимает ещё два важных решения. 25 декабря 1812 года он подписывает манифест о строительстве храма Христа Спасителя. Этот документ заслуживает того, чтобы привести его целиком:

Второй документ, подписанный меньше чем через месяц — 11 января 1813 года, — это указ о создании Российского библейского общества. «Единственный предмет Общества есть способствование к приведению в России в большее употребление Библии без всяких примечаний и пояснений… Единственное попечение Общества обращается на то, чтобы обитателям Российского государства доставлять Библии на разных языках за самые умеренные цены».

Сам обратившись к чтению Священного Писания, государь решил сделать его доступным для подданных. Работа по переводу Библии на русский язык растянулась на десятилетия, только в 1876 году вышел из печати полный текст Священного Писания. Но уже в 1817 году Библейское общество начало распространение русского перевода Нового Завета. Удивительно, но эта сфера деятельности императора Александра Павловича, столь важная для него и оказавшая огромное влияние на развитие русского общества в XIX веке, остаётся практически незамеченной многими его современными биографами.

Христианство стало и главной идеологической составляющей зарубежного похода русской армии и создания новой, последней антифранцузской (а точнее — антиреволюционной) коалиции. Это был своеобразный крестовый поход народов и государей Европы против персонифицированной в лице Наполеона Бонапарта революции. Это стало понятно даже французам — вопреки ожиданиям русских офицеров, население наполеоновской империи не стало оказывать всенародного сопротивления захватчикам. «Взращённые в духе свободы» французы оказались неспособными сделать то, что сделали «угнетаемые тиранами» испанцы, русские, пруссаки… Советские историки упрекали Наполеона, что он не воззвал к народным массам, не привлёк их к борьбе, но ведь ни испанцам, ни русским не потребовалось призыва высшей власти, чтобы начать истреблять вторгшегося в их страну неприятеля, а пруссаки создали свой Тугендбунд даже вопреки воле берлинского двора.

Финальной точкой этого крестового похода стало торжественное пасхальное богослужение, проведённое военными священниками русской армии на том самом месте, где были казнены король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта. Символичным стало и то, что в том году (1814) Пасха у православных, католиков и протестантов пришлась на один день.

Но, став верующим человеком, Александр не мог не вернуться и заново не осмыслить события 1801 года. Если прежде он мог мыслить о них в категориях «просвещённого» и циничного XVIII века, в духе «цель оправдывает средства», то теперь он ясно видел, что нарушил заповедь Божию: почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даёт тебе.

Каким бы отцом ни был Павел, это не оправдывало греха и преступления Александра. Близкий друг юности царя, а потом политический противник, князь Адам Чарторыйский писал: «В его (Александра) глазах событие 11 марта было несомненным пятном на его репутации как государя и человека, хотя в сущности оно доказывало только юношескую неопытность, полное незнание людей и своей страны. Этот упрёк преследовал его всю жизнь и подобно коршуну терзал его чувствительное сердце».

Но дело здесь глубже, чем просто в «пятне на репутации». В лучах славы Агамемнона Европы это пятно исчезало почти без следа, а вот совесть…

Христианская вера не только пробуждает укоры совести, но и показывает на средство преодоление греха — покаяние. Это было необычно. Ни Елизавета, ни Екатерина никогда не раскаивались в совершённом, напротив, до конца своих дней пребывали в уверенности, что поступили правильно. Но Александр Павлович поступил иначе. Он несколько раз исповедовался, причём не только в дворцовой, парадной церкви, но и в обычных небольших церквушках во время своих многочисленных путешествий по России. Он исповедовался слепому монаху-провидцу в Киево-Печерской лавре, он каялся… И народ, тот самый народ, который в 1812 году поднялся с девизом «За веру и царя» против супостатов, заметил это.

Так родилась совершенно необычная для истории русского массового сознания легенда о старце Фёдоре Кузьмиче. Согласно этой легенде, император Александр не умер в 1825 году в Таганроге, а тайно отрёкся от императорского звания и собственного имени, под видом простого старца Фёдора Кузьмича пошёл странствовать по России, замаливая и свои грехи, и грехи всего народа русского. Много раз в нашей истории безвестный самозванец выдавал себя за «истинного царя», иные и на страницы учебников истории попали. Но чтобы царь стал самозванцем… Такого не было до и не будет после. Легенда оказалась настолько устойчивой, настолько насыщенной подробностями, что по сию пору историки не могут на все сто процентов её опровергнуть. Ибо действительно существовал старец праведного жития Фёдор Кузьмич, скончавшийся в 1864 году в Томске и прославленный Церковью как святой праведный Фёдор Томский, о молодых годах которого ничего не известно. После смерти старца в его бумагах нашли две записки:

Русский историк начала XX века князь В.В. Барятинский так раскрывает их смысл:

«Я скрываю тебя, Александр, как страус, прячущий свою голову под крыло

Но когда Александры молчат, Павлы не возвещают»

Вот так отразилась в сознании русского народа покаяние царя за давний, но страшный грех молодости — отречение от власти и праведное житие.

Но государь думал не только о своей душе. Он думал и о будущем страны и династии. И не только думал, но и принимал решения, которые стали основой для эпилога семейной драмы сыновей Павла Петровича.

Неоднократно подвергая свою жизнь опасности на поле брани в ходе войн с Наполеоном, император не мог не задумываться о вопросе престолонаследия. Его дети умерли в младенчестве, и уверовавший император не мог не увидеть в этом знака свыше. Брак его брата и официального наследника Константина Павловича распался ещё в 1803 году — супруга великого князя уехала в Германию и не пожелала возвращаться. К тому же Константин неоднократно повторял многим людям то, что царствовать не намерен и постарается от этой участи уклониться.

Но тут в династический расклад вмешался третий сын императора Павла — Николай. В 1814 году, направляясь в действующую армию, царевич проезжал через прусскую столицу. Там он познакомился со старшей дочерью прусского короля принцессой Шарлоттой. Познакомился и влюбился. В следующем году, в момент торжества русского оружия — вступления нашей армии в Париж, Николай рассказал о своих чувствах старшему брату. Тот вступил в переговоры с королём Пруссии Фридрихом-Вильгельмом, и вопрос был решён. Конечно, помимо чувств двух молодых людей немалую роль сыграли и политические соображения — таким образом закреплялся на династическом уровне военный и политический союз России и Пруссии, — но брак Николая и Шарлотты, получившей в крещении имя Александра, стал первым за многие годы браком по любви в российской императорской семье.

17 апреля 1818 года в Москве у великокняжеской четы родился сын — Александр Николаевич, будущий царь-освободитель. Это был первый законнорождённый ребёнок мужского пола в царской семье, родившийся после гибели Павла Петровича.

Император Александр усмотрел в этом знак свыше. В 1819 году во время манёвров в Красном Селе государь неожиданно заговорил с Николаем о престолонаследии. Сам Николай Павлович так пересказал содержание этого разговора супруге: «Константин решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати Божьей, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперёд, что мы призываемся на сие достоинство».

Вот он — выход, найденный императором! И он сам, и его брат Константин так или иначе были замешаны в событиях 11 марта 1801 года. Может, потому и не было у них законных детей. Николай, не участвовавший в тех событиях в силу своего малого возраста, благословлён Богом, и ему надлежит наследовать царство.

В 1822 году цесаревич Константин личным письмом подтвердил государю своё намерение отказаться от престола в пользу Николая. Выждав довольно длительный срок, 16 августа 1823 года император Александр Павлович подписывает манифест, в котором юридически закрепляет добровольное отречение Константина и назначает Николая Павловича наследником престола. Подписывает и… повелевает хранить в тайне. Пакеты с манифестом находятся в Государственном совете, Сенате, Священном Синоде и в ризнице Успенского собора Московского Кремля. Манифест не обнародован.

Почему? Историки и по сию пору не могут прийти к единому мнению. Ведь император прекрасно понимал, что необнародованный документ является юридически ничтожным. В глазах всего населения империи наследником по-прежнему являлся Константин Павлович, и именно в этом качестве он ежедневно поминался на церковных службах во всех церквях России.

Наиболее часто такое парадоксальное решение государя объясняют его подозрительностью. Александр, как и всякий правитель, пришедший к власти не совсем законным путём, всю жизнь допускал возможность переворота и против себя. К тому же император был глуховат на одно ухо, что, по мнению многих биографов, способствовало развитию у него подозрительности к собеседникам. Неопубликованный документ в любой момент мог быть затребован государем назад и уничтожен или заменён другим.

Однако если государь был столь неуверен в своём решении, то зачем же он вообще его принимал? Ведь куда проще было бы не издавать никакого манифеста.

Другая версия связывает хранение документа в тайне с намерением царя отречься от престола. Как уже упоминалось выше, такое намерение Александр высказывал и в 1819, и в 1822, и в 1825 годах («Я прослужил уже 25 лет, и солдату в этом возрасте дают отставку»). Строго говоря, желание отказаться от власти и пожить частной жизнью не оставляло императора с молодости. Но теперь оно приобрело иное значение: возможно, государь и в самом деле хотел оставить престол, который занял преступным путём? Однако отречение царствующего монарха не только не допускалось законом, но и не имело примеров в российской истории, поэтому намерение императора так намерением и осталось. Да если бы Александр и решился его осуществить, то тем более следовало обнародовать манифест о смене наследника престола заранее, чтобы не огорошивать подданных сразу двумя беспрецедентными актами.

Хотя официально документ и считался секретным, но о его существовании и содержании знали многие. Так, император Александр лично сообщил о сделанных им распоряжениях по случаю наследства брату супруги Николая великой княгини Александре Фёдоровне, прусскому наследному принцу Фридриху-Вильгельму. Был уведомлен об этом и принц Оранский (будущий король Нидерландов Вильгельм II).

Знал и царевич Николай. Тайна, окружавшая указ, ставила его в весьма странное положение: он и был наследником престола (то есть вторым человеком в государстве после императора), и не был им. Возможно, Александр Павлович захотел проверить брата на устойчивость к искусу власти. Получить ответ на вопрос: действительно ли Николай достоин трона?

Хотя, по свидетельству многих современников, государь предчувствовал свою скорую кончину, но, отправляясь в своё последнее путешествие в Таганрог, он не сделал каких-либо распоряжений относительно престолонаследия. На вопрос князя А.Н. Голицына ответил: «Положимся на Бога: Он устроит всё лучше нас, слабых смертных».

Судя по этим словам, решение не обнародовать манифест было сознательным. Александр Павлович, как и многие правители до и после него, наверняка задавался вопросом: а каково истинное отношение подданных к нему как императору и человеку? Как посчитаются с его волей, когда его не станет, и как поведут себя братья? Смерть старшего брата должна была стать для Николая Павловича последним экзаменом на пути к императорскому престолу.

Когда в столице получили известие о смерти императора Александра, то и Николай Павлович, и высшие чины империи, и гвардия быстро принесли присягу на верность императору Константину Павловичу. В Варшаву был направлен экстренный курьер с призывом прибыть в столицу и принять власть. Всё это произошло, несмотря на то что конверт с манифестом о престолонаследии был вскрыт и его содержимое стало официально известно высшим сановникам империи. Почему же воля умершего императора была проигнорирована?

Именно потому, что, не будучи обнародованным, документ не получил юридической силы при жизни Александра I, а с момента его смерти, согласно российскому законодательству, императором являлся уже Константин Павлович. Сложнее всех в этой ситуации пришлось Николаю. Он мог бы, ссылаясь на манифест, потребовать присяги на своё имя, но он не только сам одним из первых присягнул Константину, но и убедил членов Государственного совета сделать то же самое. Великий князь решил, что принять корону законным порядком может только после подтверждения отречения Константина и ни мгновением раньше.

Всё зависело от воли Константина Павловича. В глазах большинства жителей империи он уже являлся законным государем. У него были как недоброжелатели, так и искренние сторонники, в том числе и среди высших должностных лиц государства и военного командования. Обоим братьям предстояло пройти искушение властью. И оба его с честью выдержали.

Узнав о смерти старшего брата (на два дня раньше, чем об этом узнали в Петербурге), Константин посылает Николаю письмо, в котором подтверждает своё решение отказаться от престола, и уступает право на наследование. Это письмо повёз в Петербург самый младший из сыновей Павла Петровича — великий князь Михаил.

Вместо ожидаемого из Варшавы манифеста, то есть официального документа, который можно обнародовать и который имеет силу законодательного акта, Николай получил лишь частное письмо. Константин же не желал издавать манифест, так как полагал, что в должность императора не вступил и посему издавать таковой прав не имеет. К тому же опубликованный официальный манифест невозможно было отозвать, а Константин, несмотря на давно принятое решение, всё-таки колебался: престол российской державы — не шутка.

Началась переписка между Санкт-Петербургом и Варшавой, не принёсшая никаких результатов. Надо учесть, что к этому времени и Николай Павлович, и его окружение уже знали о подготовке в столице империи военного переворота, который вошёл в историю под названием «Заговор декабристов».

Хотя рассмотрение истории этого мятежа и не относится непосредственно к нашей теме, но на некоторых важных моментах всё же необходимо остановиться.

Для начала укажем, что история этого заговора является одной из наиболее мифологизированных тем нашей историографии. В привычной для современного читателя трактовке декабристы — это часть русского революционного движения, которые «разбудили Герцена» и т.д. Дворяне-революционеры, одним словом. Так охарактеризовал декабристов В.И. Ленин в публицистической работе «Памяти Герцена». Но ленинская работа была не исторической, а публицистической, и при её написании вождь пролетариата стремился не поразить читателей глубиной исторических знаний, а доказать, что он и его партия имеют давнюю историю. Именно в таком контексте и рассматривала советская историческая наука движение декабристов. Нельзя сказать, что советские историки работали недобросовестно или занимались фальсификацией. Но были аспекты темы, которые ими практически не рассматривались, так как совершенно не вписывались в концепцию революционного движения. Например, связь декабристов с придворными кругами и некоторыми высшими чиновниками. Только в постсоветское время стали появляться исследования, рассматривающие бунт 14 декабря вне революционной традиции, а потому затрагивающие многие важные для нашей темы аспекты.

Традиционно декабристское движение описывается как череда сменяющих друг друга тайных обществ (всё более тайных и всё более революционных), во главе которых стояли молодые офицеры-интеллектуалы, мечтающие о конституции, республике, а главное — о личной власти. В действительности же создание тайных обществ было своеобразной модой того времени. В Петербурге их было великое множество, помимо декабристских Северного и Южного обществ существовали также: Орден восстановления, Общество военных друзей, Польское тайное общество, общество Семисторонней и семиугольной звезды, тайное общество «Квилков», Тайное общество друзей природы… Редкий офицер гвардии, вращавшийся в петербургском свете, не состоял хотя бы в одном из таких обществ. Более того, до 1822 года подобные организации даже не были запрещены. Поэтому неудивительно, что заговорщики выбрали в качестве организационной структуры тайное общество, это было не следствием их замыслов, а веянием времени. Примечательно, что часть заговорщиков и вовсе не состояла в каком-либо из тайных обществ. Из 116 человек, в отношении которых было вынесено судебное определение по итогам расследования заговора, не состоявших в тайных обществах было 20 человек, то есть каждый шестой.

Не подтверждают современные исследования и высокий уровень идейности или революционности участников заговора. Об этом писали ещё современники, причём такие разные люди, как А.С. Пушкин или генерал И.Н. Скобелев{46}.

Вот что писал Пушкин:

А вот что генерал Скобелев:

«Ничтожное, богомерзкое и, так сказать, французско-кучерское воспитание получившие и себе собственно вредные шалуны, поколебать исполинских сил не имеют; тварь сия жалка, нежели опасна».

Важно отметить, что обе организации, задействованные в событиях междуцарствия, были основаны в 1822 году — как раз тогда, когда Константин Павлович письменно подтвердил своему брату намерение отречься от престола. Поразительное совпадение! К тому же состав руководства новых обществ (Северного и Южного) значительно отличался от состава организации предшественника — Союза благоденствия. И отличается не только персонально, но и положением. Если в руководстве прежних обществ мы видим генералов и штаб-офицеров, то здесь — сплошь капитаны да поручики. В руководстве Северного тайного общества, которому отводилась ключевая роль в планах заговорщиков, мы видим отставного поручика Рылеева, штабс-капитана Бестужева (Марлинского) и подполковника князя Трубецкого. Невольно напрашивается мысль, что перед нами лишь показные фигуры, исполнители, а подлинные руководители остались в тени.

Анализ состава Северного общества говорит ещё об одном: у него не было никаких шансов организовать военный переворот против царствующего императора, тем более такого, как Александр Павлович. За всю историю России XVIII и XIX веков нам не известно ни одного случая вооружённого мятежа регулярных войск против правительства. Служба русского солдата была отнюдь не лёгкой, но верность государю императору он сохранял всегда. Другое дело — смутное обстановка междуцарствия. Когда мятеж подымается не столько против монарха, сколько в защиту монарха более «правильного», как это было в 1762 или 1741 годах.

То есть заговор декабристов — это не что иное, как попытка последнего в истории России дворцового переворота, а революционеры 1825 года мало чем отличаются от революционеров 1762-го.

Значит, истоки этого заговора надо искать на самом верху имперской иерархии. Кто-то, кто знал о письмах Константина Александру и о принятом императором решении об изменении порядка престолонаследия, решил сыграть «в свою игру». Кто были эти люди, попытавшиеся совершить последний дворцовый переворот в истории страны? Историки выдвигают несколько версий.

По одной из них, нити заговора уходят к императрице-матери Марии Фёдоровне и её ближайшему окружению, состоящему в основном из сановников немецкого происхождения. Царица и прежде вмешивалась в политику, но её вмешательство носило характер рекомендаций старшему сыну или давления на него. Прийти к власти, подобно Екатерине II, Мария Фёдоровна не могла ни по юридическим, ни по политическим мотивам.

Другие исследователи предполагают, что нити заговора сходились к петербургскому военному генерал-губернатору генералу от инфантерии графу Милорадовичу. Прославленный воин, пользовавшийся большим авторитетом в солдатской среде, он был старым соратником и другом цесаревича Константина (со времён Швейцарского похода Суворова). Граф приложил большие усилия, чтобы высшие государственные органы империи приняли решение о присяге именно Константину. Однако, узнав об отказе последнего занять престол, в сердцах проговорил: «Я надеялся на него, а он губит Россию», после чего фактически перешёл на сторону Николая Павловича.

Может быть, заговорщики в Петербурге не обманывали солдат, а на самом деле действовали в пользу цесаревича Константина? Ведь сколько ни отрекался последний в частных беседах и личных письмах от престола, официально он оставался законным наследником. Может быть, Николай узурпировал трон, а декабристы были агентами Константина? И действительно, среди ближайшего окружения цесаревича мы видим несколько видных фигур Северного тайного общества. Также обращает на себя внимание, что при наличии в Варшаве заметного числа заговорщиков, их связях с польскими подпольными организациями нам ничего не известно о планах их выступления в столице Царства Польского. Если согласиться с устоявшейся версией, что целью заговорщиков было истребление всей царской фамилии и установление в России республики, то такое упущение кажется странным. Ведь даже в случае успеха мятежа в Петербурге заговорщикам пришлось бы иметь дело с Константином, располагающим как русскими оккупационными войсками в Польше, так и собственно польской армией.

Однако если Константин и в самом деле хотел бы бороться за престол, то зачем он писал письма об отречении Николаю? Почему не принял принесённую ему армией и народом присягу и не возглавил империю?

Исследователи обратили внимание на тесную связь заговорщиков с руководством и акционерами Российско-американской компании. И действительно, один из руководителей заговора, Кондратий Рылеев, с 1823 года возглавлял канцелярию компании, многие декабристы были связаны родственными узами с её акционерами. Основанная в 1799 году, «под высочайшим Его Императорского Величества покровительством Российская Американская Компания» была полугосударственной коммерческой колониальной структурой, главным назначением которой было управления русскими владениями в Америке. Компания постоянно получала субсидии и кадровую помощь от государства, без чего вести дел, скорее всего, не смогла бы. Самостоятельной роли её руководство не играло, но вполне могло послужить координирующей структурой для неких сил, замысливших заговор.

Где же его источник? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть ещё один аспект истории декабризма — отношение к тайным обществам со стороны императора Александра I. Многие историки рассматриваемого периода обращали внимание на несколько парадоксальную реакцию царя на информацию о готовящемся заговоре. Конспираторы из дворян и гвардейцев были весьма посредственные, и «государева дела искатели» уже в 1821 году представили императору краткую справку о деятельности Союза благоденствия и перечень его членов, где были упомянуты генералы М.Ф. Орлов, М.А. Фонвизин, С.Г. Волконский, полковники И.А. Фонвизин, А.Н. Муравьёв, Ф.Н. Глинка, А.Ф. Бриген, П.Х. Граббе, подполковник П. Пестель и капитан Н. Муравьёв и ряд других офицеров. В роли доносчика выступил один из членов Коренной управы (руководящего центра) тайного общества Михаил Грибовский.

Казалось бы, долг государя — пресечь заговор в зародыше, но реакция Александра Павловича оказалась неожиданной. Генералу Васильчикову он сказал поразительную фразу: «Не мне их карать». Обычно её рассматривают в идеологическом аспекте — сам царь в молодости увлекался идеями свободы, даже играл в якобинца, и поэтому у него рука не поднялась на свободолюбивых заговорщиков.

Такое объяснение выглядит несколько странным. Политические взгляды царя давно изменились. Он лично убедился, к чему приводит революционное прекраснодушие, и не щадил его. Другое дело, если рассматривать эту ситуацию в контексте осмысления Александром Павловичем своей роли в убийстве отца. Царь каялся и допускал, что ему самому тоже суждено испить эту чашу. Летом того же года во время манёвров Южной армии государь встретится с одним из руководителей заговора — генерал-майором князем Волконским. Поблагодарив за отлично подготовленную к смотру бригаду, он тихо скажет: «Князь, вы — отличный генерал, занимайтесь вашей бригадой дальше и не вмешивайтесь в управление моей империей». Совсем в духе Павла Петровича. Сергей Волконский будет потрясён словами монарха, но крамольных умыслов не оставит.

Одними разговорами дело не кончилось, некоторые меры царь всё же принял — в 1822 году официально запрещены тайные общества (хотя исполнение запрета практически не контролировалось). Были уволены в отставку генералы М.Ф. Орлов, М.А. Фонвизин и П.С. Пущин, полковники А.Ф. Бриген, Ф.Н. Глинка, П.Х. Граббе, А.Г. Непенин.

Но действительно эффективных мер против заговорщиков — арестов, ссылок и т.д. — так и не было предпринято. Правительственные агенты продолжали наблюдать за заговором (главным образом, за Южным обществом), и только.

Александр Павлович был необычный император. Выше уже говорилось о том, кем был этот государь для своих подданных. Получалось так, что его желание предугадывались ими и странным образом преображались в массовом сознании и реальности. Лишь некоторым близким людям царь говорил о намерении отречься от престола, но это желание было угадано народом, и родилась легенда о Фёдоре Кузьмиче. Царь желал искупить старый грех отцеубийства и участия в перевороте — и рождается заговор, ставящий целью уничтожения императорской фамилии.

Конечно, не Александр Павлович выступил инициатором этого заговора, но он практически ничего не сделал для того, чтобы его предотвратить. Абсурд? Русский историк начала XX века великий князь Николай Михайлович, имевший доступ к дворцовым архивам и личным архивам царской семьи, посчитал, что в последний год жизни у царя «начались проявления полного маразма, и обнаружилось это в стремлении к уединению и постоянных молитвах». Слова о полном маразме — свидетельство того, что родовитый историк так и не понял своего царственного родственника. Что для него, великого князя, принадлежавшего к либеральным кругам русского общества, было признаком маразма, в действительности было свидетельством колоссальной духовной работы Александра I.

Изначально заговор катился по накатанной дорожке дворцового переворота XVIII века, когда жадные до власти деятели стремились воспользоваться любой сложностью, любой проблемой в вопросах престолонаследия для удовлетворения своих амбиций. Но на этот раз среди царской семьи не нашлось предателя. Ни цесаревич Константин, ни вдовствующая императрица Мария Фёдоровна не поддержали заговор, что обрекло последний на поражение. Обращение к революционному сценарию было для декабристов малоудачным и вынужденным экспромтом. И всё же… и всё же заговор имел шансы на успех, если бы не железная воля и мужество, проявленные молодым императором Николаем Павловичем, сдавшим этот незапланированный экзамен при вступлении на престол.

12 декабря в Петербург прибыл курьер, привёзший пакет от сопровождавшего покойного императора в его последнем путешествии генерала Дибича. В этом пакете содержалась вся известная окружению Александра I информация о заговоре. Николай Павлович был поражён его размахом и понял, что действовать надо незамедлительно. Не дожидаясь более официального манифеста об отречении Константина, он принимает решение вступить на престол, опираясь на неопубликованный манифест императора Александра о престолонаследии от 1823 года и личное письмо Константина, сообщавшее об отречении последнего. Присяга новому императору была назначена на 14 декабря 1825 года. Интересно, что почти сразу же об этой дате узнали и вожди заговорщиков, что подтверждает у них наличие неких высокопоставленных осведомителей во дворце. Дальнейшие события хорошо известны читателю. Остановимся лишь на одном аспекте.

Вопреки распространённой версии истории самого восстания 14 декабря, его критической точкой стало не многочасовое противостояние на Сенатской площади между мятежниками и верными государю войсками, а попытка поручика Николая Панова во главе 900 гренадер восставшего лейб-гренадерского полка захватить Зимний дворец и находящуюся в нём царскую семью.

Толпа мятежников с криками «ура» и ружьями наперевес рванулась было ко входу во дворец и остановилась при виде строя гвардейского сапёрного батальона. Гвардейские сапёры были одной из любимых частей Николая Павловича, когда он, будучи ещё великим князем, возглавлял инженерную часть русской армии. Не только всех офицеров, но и многих солдат этого батальона великий князь знал в лицо. В тот день они без колебаний принесли присягу своему шефу и получили приказ охранять дворец.

Несколько минут длилось это противостояние мятежных гренадер и сапёров. На стороне восставших было и численное преимущество, и пехотному бою они были обучены, несомненно, лучше. Но, видя решимость верных присяге солдат, мятежники не выдержали и отступили к Сенатской площади.

Уже после подавления восстания, вечером 14 декабря, государь нашёл время выйти к верным сапёрам и поблагодарил их за верность: «Если я видел сегодня изменников, то с другой стороны видел также много преданности и самоотвержения, которые останутся для меня всегда памятными».

Первым делом нового царя по восшествии на престол стало расследование истории заговора, поставившего империю на грань катастрофы. Цесаревич Константин, узнав о событиях в Петербурге, требовал расследования без остановок, «пока не будет найдена исходная точка всех этих происков». Да и сам государь был поначалу намерен «дойти до дна этого озера».

Однако, хотя расследование длилось более полугода и велось весьма тщательно, никаких высокопоставленных покровителей декабристов оно не выявило. Всего к делу было привлечено 570 человек — именно столько фамилий содержится в составленном Александром Дмитриевичем Боровковым, секретарём следственной комиссии, справочнике, озаглавленном «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных общества и лицам, прикосновенных к делу, произведённому высочайше утверждённою 17 декабря 1825 года Следственною комиссиею». Именно поэтому во многих советских книгах можно встретить упоминание о 570 заговорщиках.

Однако в свой «Алфавит» пунктуальный секретарь заносил не только тех, в отношении кого велись следственные действия, но всех, кто так или иначе упоминался в ходе расследования. Например, там упомянуты лица, умершие задолго до 1825 года. Изобличённых заговорщиков было гораздо меньше. К концу следствия в распоряжении комиссии оставалось 189 человек, из которых 11 были освобождены без всяких последствий (до этого в ходе следствия было освобождено более 150 человек, арестованных по ложным доносам или в следствие ошибки), 57 человек были подвергнуты разного рода дисциплинарным и административным взысканиям — административному аресту, переводу из гвардии в армию, увольнению со службы и т.д. — и 121 человек изобличённых мятежников был предан суду. Верховный суд, действуя на основании законов Российской империи, вынес следующий приговор: 5 человек были осуждены «вне всяких разрядов» и приговорены к смертной казни через четвертование; 31 — к смертной казни путём отсечения головы, остальные были приговорены к лишению чинов и дворянства, каторжным работам и высылке в Сибирь.

Приговор поступил на утверждение к государю, и Николай Павлович, который в прогрессивной, а потом советской историографии был заклеймён как «кровавый деспот», существенно смягчил наказание осуждённым. Царь сразу же отменил такие формы смертной казни, как четвертование и отсечение головы{47}, 31 мятежнику смертная казнь была заменена на каторжные работы, многим заметно сокращены сроки каторги, некоторым каторга была заменена ссылкой, ссылка — разжалованием в солдаты. Лишь пятёрке самых отъявленных злодеев государь не изменил приговор, оставив его на усмотрение Верховного суда.

Суд не счёл возможным помиловать эту пятёрку, и они были казнены 13 июля 1826 года. Либеральная дореволюционная, а потом и советская историография сделали из этой пятёрки мучеников революционного дела, символ всего декабристского движения. Но вопрос, почему именно эти пять человек были выделены из более чем сотни осуждённых и поставлены «вне всяких разрядов», практически не рассматривался.

В отношении троих казнённых — Сергея Муравьёва-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина и Петра Каховского — главным аргументом, по-видимому, послужило то, что они не только приняли участие в заговоре и мятеже, но и лично обагрили свои руки кровью. Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин лично расправились с командиром Черниговского пехотного полка подполковником Гебелем{48}. Пётр Каховский 14 декабря на Сенатской площади подлым выстрелом в спину убил генерала Милорадовича, пытавшегося уговорить солдат прекратить мятеж, а до этого — полковника Стюрлера, командира Лейб-гвардии Гренадерского полка, пытавшегося удержать своих подчинённых от мятежа.

Павел Пестель участия в восстании не принимал. Его взгляды были настолько жестокими и настолько крайними, что собственные товарищи «сдали» его властям ещё до всякого выступления. В ходе следствия, помимо участия в заговоре, были вскрыты и многочисленные факты, говоря современным языком, «злоупотребления служебным положением» командира Вятского пехотного полка.

Но интереснее всех — отставной поручик и правитель канцелярии Российской-американской компании Кондратий Рылеев. В приговоре суда мы читаем следующее:

«Умышлял на Цареубийство; назначал к совершению оного лица; умышлял на лишение свободы, на изгнание и истребление ИМПЕРАТОРСКОЙ Фамилии и приуготовлял к тому средства; усилил деятельность Северного общества; управлял оным, приуготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинить Манифест о разрушении Правительства; сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов; приуготовлял главные средства к мятежу и начальствовал в оных; возбуждал к мятежу нижних чинов через их Начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь».

Если мы же посмотрим на биографию Рылеева, то увидим несколько интересных моментов. Кондратий Фёдорович родился в 1795 году в семье мелкопоместного дворянина, который служил управляющим у княгини Голицыной, окончил кадетский корпус, служил артиллеристом (1814–1818), потом отставка, служба по гражданскому ведомству в Петербургской уголовной палате, а с 1824 года — в Российско-американской компании, причём сразу на высокой должности правителя канцелярии.

С 1819 года Рылеев становится известен как литератор, сотрудничает с ведущими столичными литературными журналами, а с 1823 года совместно с А.А. Бестужевым (Марлинским) издаёт журнал «Полярная звезда» — сугубо литературное издание, далёкое от всякой политики.

В начале 1823 года Рылеев вступает в Северное общество и неожиданно быстро становится одним из его руководителей. Вместе с князем С.Н. Трубецким и А.А. Бестужевым входит в состав его руководящего органа — Верховной думы, а в 1825 году избирается единоличным диктатором. (Незадолго до восстания передал этот пост С.Н. Трубецкому.)

Удивительная для заговорщика карьера! Худородный дворянин, не служивший в гвардии, подвизавшийся на презираемой аристократами судебной службе, а потом и вовсе ушедший в коммерцию, из всех достоинств которого можно с уверенностью назвать лишь поэтический талант, едва войдя в круг заговорщиков, тут же становится вождём и начальником. Для сравнения — тот же князь Сергей Трубецкой, гвардии полковник и адъютант Главного штаба, участник войны 1812 года, заграничных походов, неоднократно отмеченный за храбрость на поле боя. В тайных обществах состоял с 1816 года. Стихов, правда, писать не умел…

Чем объяснить такое возвышение Рылеева? Но это ещё не все загадки. В начале декабря 1825 года Рылеев серьёзно заболевает, а его квартира становится штабом заговора (мятежники приходят под благовидным предлогом проведать больного). Руководящие полномочия он передаёт Трубецкому и непосредственно в день восстания особой роли не играет. Он метался по Петербургу, то заезжая к мятежникам на Сенатскую, то «объезжая казармы полков, ища подкреплений». Деятельность была суматошной, но совершенно неэффективной, верные правительству войска уже были стянуты в центр города, да и в казармы штатского барина никто бы не пустил…

Арестован был в первую же ночь после провала мятежа и с самого начала стал давать чистосердечные показания. По свидетельству многих, искреннее чувство христианского раскаяния в содеянном, охватившее Рылеева после ареста, тронуло самого государя, и он обращался с ним милостиво.

И вдруг — «поставлен вне всяких разрядов» и приговорён к смертной казни через четвертование.

Странно. Вот сопредседатель Рылеева по Северному обществу А.А. Бестужев, штабс-капитан Лейб-гвардии Драгунского полка, активно участвовал в бунте, неотлучно был на Сенатской площади, пытался возглавить контратаку мятежников на правительственную артиллерию. Приговорён по первому разряду, императором казнь заменена каторгой, потом высылкой рядовым на Кавказ, участвуя во многих стычках и боях с горцами, заслужил Георгиевский крест, чин унтер-офицера, а потом и прапорщика, то есть вернул себе дворянство. Его повести под псевдонимом Марлинский снова стали появляться в печати. В 1839 году погиб в бою на мысе Адлер.

Может быть, дело в личности Рылеева? Может быть, он был прирождённым вождём-революционером, русским Дантоном, а то и Робеспьером? В мемуарах декабристов о его личности написано весьма немного (что неудивительно, учитывая его позднее вступление в организацию). С их страниц встаёт образ увлечённого, но добросердечного и мягкого человека, для которого семейное счастье важнее любых потрясений. Об этом же говорят и его показания на допросах. Полное раскаяние читается и в последнем письме несостоявшегося диктатора супруге:

«Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на него, ни на Государя: это будет и безрассудно и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не взроптал во всё время моего заключения, и за то Дух Святый дивно утешал меня.

Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашею малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе. Ето дивное спокойствие порукою, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки».

Поэт не ошибся относительно будущего семьи: государь проявил к ней самое живое участие — вдове выдал 2000 рублей (императрица от себя добавила 1000) и назначил пенсию, которую вдова получала до второго замужества, а дочь до совершеннолетия.

И всё-таки царь утвердил смертный приговор. Почему? Возможно, что здесь сыграло свою роль то же обстоятельство, что обеспечило в своё время Рылееву столь быстрое возвышение в стане заговорщиков. Какое? Рискнём предположить, что служащий Российско-американской компании Кондратий Рылеев и был тем связующим звеном между дворцовыми кругами и заговорщиками. Он слишком много знал, что и послужило причиной его гибели. Государь не хотел казнить поэта, но и оставить его в живых было нельзя. Впоследствии Николай Павлович уничтожит многие бумаги из личного архива своей матери и старших братьев, навсегда похоронив возможность установить, кто же из членов императорского семейства был связан с неудавшимися мятежниками.

Почему государь не стал раскрывать эту связь? Потому что она не сыграла никакой роли в восстании. Заговор, замышлявшийся как дворцовый переворот, очень быстро приобрёл черты революционного и внушил страх своим создателям. Они отказались от него, но было поздно — 100 прапорщиков попытались изменить государственный строй империи. Личное мужество Николая Павловича и верность присяге большинства гвардейцев спасли Россию от катастрофы.

После смерти супруги императора Александра царицы Елизаветы Алексеевны её бумаги разбирала императрица мать Мария Фёдоровна. И многое сожгла. После смерти самой Марии Фёдоровны император Николай и его брат Михаил по её просьбе сожгли её дневники и бумаги. Та же участь постигла заметную часть личного архива Константина Павловича и даже императора Александра I.

Это в таинственных романах, уничтожая подлинные документы, властители оставляют в тайном хранилище книгу в толстом кожаном переплёте с медными застёжками, где записана вся «истинная правда». В жизни всё гораздо проще, никаких следов несостоявшейся семейной драмы не осталось…