Семь красавиц

Нанизавший лалы нити повести нетленной,

Что немолчным наполняет звоном слух вселенной.

Так сказал: «Когда семь башен, с чашами вина,

Перед шахом заключили сказок круг сполна,

Разум в куполе, что замком был его уму,

О летящем своде мира подал весть ему:

«Мудрый, удались от капищ идольских земли!

Убегай уничтоженья: вечному внемли!»

Этот голос у Бахрама дух воспламенил.

Шах от сказки и обмана взоры отвратил.

Видел: свертывают звезды бытия ковер,

Золотые своды замков превращая в сор.

Он семь куполов отвеял от очей, как сон;

В дальний — к куполу иному — путь собрался он.

Ведь один тот купол тленьем будет пощажен;

В нем до дня Суда правдивый дремлет, опьянен.

Семерых седых мобедов шах призвать велел,

Семь дворцов семи мобедам передать велел;

Вечный пламенник под каждым сводом засветил;

В храмы пламени жилища страсти превратил.

Стал шестидесятилетним старцем властелин;

Забелел в кудрях-фиалках седины жасмин.

Стал служить Бахрам, как богу, истине одной,

И чуждался неизменно радости земной.

Но однажды, чуждым ставший ловле и пирам,

С избранными на охоту выехал Бахрам.

Но не ловля, не добыча в степь царя влекла:

Сделаться добычей неба — цель его была.

Рать рассыпалась по степи. Каждый повергал

Или гура, или ланя. Лишь Бахрам искал

Одинокую могилу для жилья себе.

Убивал порок и злобу бытия в себе.

Не охотился на ланя, в лани — зло таится...

В солонцах, где лань к потоку в полдень не стремится

Вдруг онагр, резвей, красивей прочих, в облаках

Пыли показался, — мчался в сторону, где шах

Ждал его. Он понял: этот ангелом хранимый

Зверь — ему указывает неисповедимый

Путь в селения блаженных. Устремил коня

За онагром. И могучий — с языком огня

Схожий легкостью и мастью — конь его скакал

По пескам, глухим ущельям, средь пустынных скал.

Конь летел, как бы четыре он имел крыла.

А охрана у Бахрама малая была, —

Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах,

Веющую в зной прохладой, увидал в горах.

Кладезем зиял бездонным той пещеры зев.

И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев,

В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов;

Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров.

Та пещера стражем двери стала для Бахрама,

Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма.

Вдруг обвал пещеры устье с громом завалил

И Бахрамову охрану там остановил.

И хоть поняли: в пещеру эту нет пути,

Но обратно не решались отроки идти.

Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, —

Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша

Так немалое в тревоге время провели.

Наконец к ним отовсюду люди подошли,

Увидали: вход в пещеру камнем заслонен

И в мозгу змеи — змеиный камень заключен.

Отроки им рассказали все, что знали сами;

Как Бахрам влетел в пещеру, как потом камнями

Завалился вход. Не верил отроков словам

Ни один: «Глупцы-мальчишки вздор болтают нам!

Как слоноподобный телом богатырь Бахрам

Поместился в щель, где впору жить одним кротам?»

И не ведали, что, вещий увидавши сон,

В Индостан ушел скучавший на чужбине слон.

Он — слону подобный силой — скован роком был,

А расторгнуть цепи рока нет под солнцем сил.

Но чтоб местопребыванье шахское узнать,

Плетками юнцов несчастных начали стегать.

Громко закричали слуги, плача и божась,

Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь

И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь!

Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть».

Но вельможи отвалили камни и зажгли

Факелы и в подземелье темное вошли.

Видят: замкнута пещера в глубине стеной.

Много пауков пред ними, мухи — ни одной.

Сотню раз они омыли стену влагой глаз.

Шаха звали и искали сто и больше раз

И надежду истощили шаха отыскать.

И о горе известили государя мать.

И перед пещерным зевом стали, как змея,

Вереницею, в безмолвье реки слез лия.

И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама.

И она искала сына долго и упрямо;

Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла,

Розу под землей искала — острый шип нашла.

Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути;

В темном кладезе Юсуфа не могла найти.

Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы,—

До сих пор зияют ямы, как драконьи норы.

И пещерою Бахрама-Гура до сих пор

Это место именуют люди здешних гор.

Сорок дней неутомимо глубь земную рыли.

Уж подпочвенные воды в ямах проступили

Под лопатами, но клада люди не нашли.

Небом взятого не сыщешь в глубине земли.

Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный —

Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной,

Две есть матери: родная мать и мать-земля.

Кровная лелеет сына, с милым все деля;

Но отнимет силой сына мать-земля у ней.

Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей,

Но земля любвеобильней, видимо, была:

Так взяла его однажды, что не отдала

Никому, ни даже кровной матери самой!..

Разум матери от горя облачился тьмой.

Жар горячечный ей душу иссушил, спалил.

И тогда старухе голос некий возгласил:

«О неистовствующая, как тигрица, мать!

Что несуществующего на земле искать?

Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал;

А пришла пора — обратно этот клад он взял.

Так не будь невежественна, не перечь судьбе,

С тем простись, что рок доверил временно тебе!

Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут.

И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд...»

И горюющая гласу вещему вняла;

От исчезнувшего сына думы отвела,

Цепи тяжких сожалений с разума сняла

И делами государства разум заняла.

Трон и скиптр Бахрама-Гура внукам отдала.

В памяти потомков слава их не умерла:

Повествующий, чье слово нам изобразило Жизнь

Бахрама, укажи нам — где его могила?

Мало молвить, что Бахрама между нами нет,—

И самой его могилы стерт веками след.

Не смотри, что в молодости именным тавром

Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том?

Ноги тысячам онагров мощь его сломила;

Но взгляни, как он унижен после был Могилой.

Двое врат в жилище праха. Через эти — он

Вносит прах, через другие — прах выносит вон...

Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора:

Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра.

Меланхолия и флегма, кровь и желчь, от ног

До ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог

Не навечно. И расплаты срок не так далек.

Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог?

Умершие, что в могиле темной лица скрыли,

Взятый в долг свой цвет и запах персти воротили.

И до дня Суда, годины грозной и великой,

Ни один из них живущим не откроет лика...

Нашей жизни ночь — опасность; на путях у нас

Страх, и страж уснул, и шарит вор в домах у нас.

Пусть землею обольщенный землю ест. Но что ж,

Сильный, ты ножу слабейших сердце предаешь?

Хочешь, чтоб тебе подвластно стало небо, — встань

И, поправ его пятою, над землей воспрянь!

Не оглядывайся только, — в высоту стремясь

Неуклонно, — чтоб на землю с неба не упасть.

Твой кушак — светило неба. Ты — Танкалуша

Звездных ликов. Цепи снимет с них твоя душа.

В каждом лике, как в зерцале, сам витаешь ты.

Что же знаменьями тайны их считаешь ты?

Но хоть ты от ощущений звезд всегда далек, —

Дух твой, разум твой навеки светы их зажег.

Кроме точки изначальной бытия всего,

Все иное— только буквы свитка твоего.

Знай: ты страж престола бога и его венца.

Ведома тебе дорога мудрости творца.

Ты гляди на добродетель, только ей внемли,

Не уподобляйся гаду, что ползет в пыли.

Помни: все, чем обладаешь, — ткали свет и тьма.

Помни: все, чего желаешь, — яркий луч ума!

О, скорей от рынка скорби отврати лицо!

Огнь, вода, земля и воздух здесь свились в кольцо.

Хоть четыре дымохода в хижине, — тесна

И темна для глаз и сердца и душна она.

Две есть двери в мире, словно в воровском дому.

Этот мир мы тащим, словно странничью суму.

Помни: до того, как будешь изгнан из села, —

Собери свои пожитки и навьючь осла.

В путь возьми с собою душу, тело позабудь:

Тело — тяжкий груз, и труден будет дальний путь.

В мир вступая, ведай: скоро должен ты уйти Прочь.

Так будь же осторожен на своем пути

Через этот мир. Умом он быстрым наделен, —

Медленный в борьбе с тобою, быстр в убийстве он.

Пусть неправосудно пленник будет им убит, —

В списке смерти ни единый им не позабыт.

Хоть сто тысяч раз сыграешь ловко, — все равно

Благ земных не вкусишь больше, чем предрешено.

Льдом окованный, есть в чаще неба водоем.

Чтобы не застыть навеки в дивно ледяном

Воздухе высот, куда мы скоро отойдем, —

Надо сделаться живыми, прежде чем умрем!

Царь земной, стоящий в славе, словно небосвод,

В час негаданный утратит славу и умрет.

Никому не подначальный мир убил его;

Ни за что — бегущим диском раздавил его

Но росы медвяной капли с терна бытия

Смертный, собирай — покамест длится жизнь твоя,

Чтоб о них у двери мрака ты не пожалел —

В час, когда исторгнут душу меч и жала стрел.

Ты отринь отраду мира, прежде чем уйти

В смерть, чтобы успеть от смерти душу унести.

Человек двумя делами добрыми спасет

Душу: пусть дает он много, мало пусть берет.

Много давшие — величья обретут венец.

Но позор тебе, обжора алчный и скупец.

Только тот достоин вечной славы, кто добра

Людям хочет, ценит правду выше серебра.

Можно ль привязаться к службе, — даже у царей, —

Что беременна опалой близкою твоей?

Не гляди на взлет надменный башни в облаках,

Помни, что и эти стены превратятся в прах.

Что ты мнил своим минбаром — плахою твоей Делается.

Что ж робеешь? Будь смелей пред ней!

Смертный пусть до зведной сферы вознесет венец,

Но земное вниз земного свергнет наконец.

Пусть хосров, достигнув неба славой дел своих,

Дань берет с семи великих поясов земных, —

Все же в некий день увидишь мертвым и его,

Обездоленным, лишенным на земле всего.

Нападений тьмы избегнуть не вольна земля.

На сокровищнице мира бодрствует змея.

Сладкий сок имеет финик и шипы свои.

Где целительный змеиный камень без змеи?

Все, что доброго и злого судьбы нам дарят, —

Это суть: услада в яде, и в усладе яд.

Был ли кто, вкусивший каплю сладкого сначала,

Вслед за тем не ощутивший мстительного жала?

Мир, как муха, у которой медом впереди

Полон хоботок; а жало с ядом — позади.

Боже! Дай всегда идти мне правильным путем,

Чтобы мне раскаиваться не пришлось потом!

Двери милости отверзни перед Низами!

Дом его крылом — хранящим в бурю — обними!

Дал ему сперва ты славу добрую в удел;

Дай же под конец благое завершенье дел!