Семь поэм

Ясные люди в свой ранний ликующий час

В мир устремляли захват дальномечущих глаз.

Зеркалом им, чтоб смотреться, была лишь вода,

Битвы, охота, погоня, любовь и беда.

В верном ударе себя узнавали в другом.

Песню пропели начальную – вслушавшись в гром.

Перья сороки втыкали в полетность волос.

Знали ударность зачатых и грянувших гроз.

Знали, что в сердце есть кровь и звериный размах.

В барсовой шкуре замкнули и смелость, и страх.

Долгий предполдень стал полднем, а полдень узлом.

Молнии были. И день наклонился в излом.

Синие сумерки свеяли тайну тоски.

Ставшие близкими стали глядеться в зрачки.

Ранние люди узнали и вечер, и ночь.

Новый был день, хоть такой, не такой же точь в точь.

Каждый, узнав, что от каждого ткется двойник,

Быть захотел в отрешенном, впивая свой лик.

Зыбкие воды неверны, дрожит бирюза.

Тверже металл, чтоб глазами впиваться в глаза.

Гладкая бронза – оконце мгновенных теней.

Двойственность – бездна, и сердце купается в ней.

Дрогнули дали, в объеме уменьшился мир.

Зеркало мучит. Двойник – или первый – вампир?

Хочется разуму четкой упиться игрой.

Призрак металла явил чаровнический слой.

Вот серебро от Луны, вот текучая ртуть.

Ясный хрусталь одевается в глуби и жуть.

Вечно-ли в мир истекать, растекаться в степи?

Строит пчела. Человек, свой полет закрепи.

Комната с комнатой в комнате, комнаты вряд.

Балки распятые. Длинные свечи горят.

Стены, подвалы, и стены, и двери, и дом.

Зимние ночи, и сказкою кажется гром.

Долгие, тесные, темные ночи и дни.

Кажется сердцу, так было всегда, искони.

Только душе колдовская возможность одна –

Жуткий колодец, в котором живет глубина.

Льдяный ответный затон с отраженьями свеч,

Зеркало к сердцу стремит безглагольную речь.

В полночь покажет Луну и калитку, и сад.

Радость свиданья. Иди, без оглядки, назад.

Видишь, как кто-то склонился к тебе чрез плечо.

Слышишь, как кто-то целует тебя горячо.

Я тоскую. Тоскую.

  Он один. Я одна.

Можно-ль душу родную

  Нам измерить до дна?

Я скучаю. Скучаю.

  Он уходит в простор.

Как ребенка качаю

  Я лишь взором свой взор.

Я немею. Немею.

  Он один. Я одна.

Меж душою моею

  И его – глубина.

Я тоскую. Тоскую.

  Кто-бы ни был. приди.

Только-б грудь мне другую

  Знать на этой груди.

Веселый бал.

Полночный час.

Блажен кто знал

Узывность глаз.

Немой рассказ,

Моря без дна.

Кто водит нас?

В любви – Луна.

В безумства сна

Уходит дух.

Где с ним она,

Там мир потух.

Я мыслю вслух.

Соблазн плывет.

Поет петух.

Измена – вот.

Смотри, смотри, как два кольца огромны

Вкруг льдиной, зимней мертвенной Луны.

Мы никогда вдвоем не вероломны,

Когда вдвоем мы сердцем видим сны.

С высот небес доходит книзу в прорубь

Прямой, белесоватый, тонкий луч.

Ах, если бел в своем полете голубь,

Красив и ястреб, жарок и могуч.

Не выпал снег, но лед скрепился плотный,

Гладь зеркала сковала бег реки.

Расцветы роз есть в крови безотчетной,

Красиво счастье в раме из тоски.

Зеркала завесами закрыты.

Фимиам синеет в свете свеч.

Скоро будут гвозди вплоть забиты,

Но нельзя любовь предостеречь.

Звук псалмов, и в пряной сказке ладан.

Белизна положенных цветов.

Разве был когда-нибудь разгадан

Весь объем любви и двух-трех слов?

Поцелуй в сопровожденья слова,

Может быть, без слов, лишь в свете глаз.

Может быть, глаза искали крова

Век закрытых, в тот единый час.

Двойственная пропасть вдруг одною

Глубью затопилась без границ.

Зеркало с колдующей Луною

Светят в безднах крыльям вольных птиц.