Семь самураев СССР. Они сражались за Родину"

Биография

БАБУРИН Сергей Николаевич

Ректор Российского Государственного торгово-экономического университета, председатель Российского общенародного союза.

Родился 31 января 1959 г. в городе Семипалатинске. Вырос на севере Омской области в старинном городе Таре, там закончил в 1976 г. среднюю школу. В 1981 году окончил юридический факультет Омского государственного университета (ОмГУ).

В 1981–1983 гг. – служба в Вооруженных Силах СССР, последний год служил в частях ограниченного контингента советских войск в Афганистане, имеет награды.

После армии – преподаватель ОмГУ, затем поступает в аспирантуру Ленинградского государственного университета, в 1986 году защищает кандидатскую диссертацию. Работал в Омском государственном университете, занимал должности доцента, заместителя декана, декана юридического факультета.

С 1990 по 1993 год – народный депутат РСФСР, член Верховного Совета Российской Федерации.

Был единственным членом Верховного Совета России, выступившим 12 декабря 1991 года на сессии парламента против ратификации «беловежских» соглашений. Голосовал против их ратификации.

В декабре 1991 г. становится председателем Координационного Совета движения Российский общенародный союз (РОС), с 1994 г. – Председатель Российского общенародного союза как политической партии. Сопредседатель Фронта Национального Спасения с момента создания и до июля 1993 г.

В сентябре 1993 г. осудил государственный переворот Б. Ельцина, оставался до последнего дня в осажденном Доме Советов, при разгроме парламента подвергся избиениям и кратковременному аресту.

1993–2000 гг. – депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации первого и второго созывов. 1994–1995 гг. – член Комитета по делам общественных объединений и религиозных организаций. 1996–2000 гг. – заместитель председателя Государственной Думы, сопредседатель депутатской группы «Народовластие», депутат и заместитель председателя Парламентского Собрания Союза Беларуси и России, председатель Комиссии по вопросам формирования Союзного государства Беларуси и России.

С 1999 г. – Председатель Попечительского совета Уголовно-исполнительной системы, занимающейся нуждами осужденных и лиц, работающих в местах лишения свободы.

С 1996 г. добивался отставки правительства В. Черномырдина. В 1999 г. голосовал за отрешение от должности Президента России Б. Ельцина по всем пяти пунктам обвинения.

В декабре 2001 г. на Учредительном Съезде Партии Национального Возрождения «Народная Воля» избран ее председателем. В 2007 г. партия переименована в Политическую Партию «Народный Союз».

Доктор юридических наук (1998 г.). С 1999 г. – профессор кафедры юридического факультета Омского государственного университета, директор (с 2000 г. – президент) Института национальной стратегии реформ, одновременно с мая 2000 г. по август 2002 г. – заместитель директора Института социально-политических исследований РАН. В 2000–2001 гг. – заведующий кафедрой правовых и гуманитарных проблем национальной безопасности Института прав человека МГСУ, с 2001 г – профессор кафедры теории и истории государства и права МГУК.

Одновременно с мая 2000 г. – адвокат, а с августа 2001 г. по январь 2003 г. – председатель президиума Межрегиональной коллегии адвокатов помощи предпринимателям и гражданам. С 2003 г. – председатель президиума Союзной коллегии адвокатов.

С августа 2002 г. ректор Российского государственного торгово-экономического университета (РГТЭУ).

С сентября 2003 г. – сопредседатель Высшего Совета избирательного блока «Родина» (народно-патриотический союз).

Декабрь 2003 г. – декабрь 2007 г. – депутат, а с 2004 г. – заместитель Председателя Государственной Думы ФС РФ 4 созыва.

С декабря 2007 года (после избрания нового состава Государственной Думы РФ, к участию в выборах которой его партия не была допущена Избиркомом РФ) вернулся на должность ректора Российского государственного торгово-экономического университета.

Заслуженный деятель науки Российской Федерации.

Женат, имеет четверых сыновей.

Это не остановило катастрофы

Д. В. Лобанов: Сергей Николаевич, чем для Вас был Советский Союз?

С. Н. Бабурин: Это была Родина. Это было то общество, без которого жизнь не мыслилась. Это был определенный стандарт нравственных отношений с близкими, знакомыми. Это были Вооруженные Силы Советского Союза, в которых я служил срочную службу. Это был тот мир, в котором каждый из нас жил. И, если говорить честно, то до 1991 года вряд ли кто, по крайней мере, за себя отвечаю точно, делал серьезное разделение между обществом и государством, как это делают ученые. Психологически для людей это было единым образованием. И поэтому гибель Советского Союза как государства для меня, как и для очень многих людей в нашей стране, означала катастрофу вселенского масштаба, обрушение устоев, без чего не мыслилось существование.

Да, недостатки были. В отличие от очень многих, для меня «Перестройка» не принесла откровений о сталинских репрессиях, потому что я вырос в Сибири, на севере Омской области, и со времен отрочества общался с теми, кто сидел, и с теми, кто сажал. И, вы знаете, отношения между ними были весьма своеобразными и далеко не однозначно конфронтационными. Это часто были отношения таких раздосадованных единомышленников. Я до сих пор помню своего земляка, ветерана Гражданской войны, вступившего в комсомол в 1919 году, который в 1937 году в нашем же маленьком городе был оперуполномоченным НКВД. Он начал ухлестывать за находившейся в ссылке сестрой Тухачевского, узнав о чем, начальник райотдела вызвал его и сказал: «Ты выбирай: либо бабы, либо партбилет». Он говорил, что почему-то в той ситуации выбрал партбилет. Я с ним был знаком уже в 1970-е годы, когда он был исключен из партии в связи со своей девятой свадьбой, когда он девятый раз женился. Хотя, с точки зрения партийной идеологии, к нему не было замечаний. Он очень своеобразно рассказывал и о войне, и о репрессиях – без эмоциональной окраски, но с подробностями.

Может быть, поэтому я заинтересовался теми годами и именно поэтому в 1977 году писал письмо Брежневу с предложением реабилитировать Бухарина, Рыкова, Зиновьева и других. Я считал, что Советский Союз имеет много проблем: имеет проблемы в экономической системе, имеет проблемы с однопартийным монополизмом. Но это всё было устранимо, это всё можно было реорганизовать.

Д. В. Лобанов: Советский Союз был мировой сверхдержавой, имел вторую экономику мира, мощнейшую армию, передовую науку. Как Вы думаете, что привело к распаду страны? Можно, наверное, выделить внешние причины и внутренние.

С. Н. Бабурин: Терпеть не могу слово «распад». Не было распада страны, страну разрушили. Распад – это что-то происходящее самопроизвольно, а гибель СССР самопроизвольной не была. Это была гибель. Для характеристики причин требуется, конечно же, отдельный серьезный анализ. Скажу лишь, что были внешние причины и были внутренние факторы, которые помогли внешним причинам стать эффективными. Среди внешних причин, конечно же, главная – это работа наших недругов, которые хотели уничтожить не просто страну социализма, а геополитического конкурента, ту историческую Россию, которая переболела марксизмом-ленинизмом и могла обрести совершенно новое уникальное качество социально справедливого государства уже без издержек марксизма-ленинизма, как в свое время Русь переболела Византийским христианством. Ведь Православие на Руси в значительной степени иное, чем Православие в Византии.

А в качестве внутренних факторов, которые помогали внешним причинам крушить СССР, – это, конечно, кризис экономической системы, кризис плановой экономики, это, конечно, социально-духовный кризис общества. И то, что нас исторически отгоняли от нашего культурного и духовного наследия и пытались через светское государство покончить и с православной традицией, и с национальными традициями – это всё вызвало спонтанную реакцию и привело, в конце концов, к тому, что общество стало избавляться от государства, несоответствующего критериям общественного развития. Но разрушение государства, еще раз подчеркиваю, могло быть плановым демонтажем, за что выступали и я, и многие другие, в том числе Союзное правительство во главе с Рыжковым. Плановым демонтажем – одновременно с созданием других структур государства, а не отказом от государственных форм и разрушением такого важнейшего элемента государства, как территория. Ведь трагедия 1991 года – не в ликвидации высших органов власти СССР, а в разрушении территории, в разрушении и расчленении единого многонационального русского народа, в результате чего народ стал разделенным. Вот в чем главная трагедия.

Депутаты Верховного Совета С. Н. Бабурин и Н. А. Павлов

Д. В. Лобанов: Позвольте еще несколько слов по поводу внешних и внутренних причин. Мне кажется, дело еще и в том, что Советский проект предложил другую модель государства и общества по сравнению с западной. На сегодняшний день мало кто помнит, почему мы отмечаем Первое мая. А дело в том, что первого мая более ста лет тому назад была расстреляна мирная демонстрация рабочих в Чикаго, боровшихся за свои права, в частности, за установление 8-часового рабочего дня. Поэтому тот средний класс, который сегодня так благополучно и комфортно существует в США и в Западной Европе, как мне кажется, появился во многом благодаря Советской модели общества, её конкуренции с западной моделью общественного устройства. То есть Советский проект предложил некую новую модель общества, с которой были вынуждены конкурировать.

С. Н. Бабурин: Совершенно точно.

Д. В. Лобанов: А что касается внутренних причин, то хочется еще задать вопрос по поводу нашей элиты. Не были ли случившиеся перемены вызваны желанием советской элиты?

С. Н. Бабурин: Вначале о проекте. Вы совершенно правы, когда говорите, что та модель общественного устройства, которая в упрощенной схеме называется советским социализмом, – это была модель некой особой цивилизации в человеческой истории. И на сегодняшний день мы ведь не превзошли эту цивилизацию ни по нравственным, ни по экономическим, ни по каким-то иным показателям. Напротив – произошла деградация экономики и общества. И мы убедились, что развитие человечества это не только прогресс, но и регресс, иногда колоссальный.

Во-вторых, что касается роли элиты. На мой взгляд, правы те, кто говорит, что элита сформировала большие теневые финансовые ресурсы и захотела их легализовать. Но они преувеличивают значение этого фактора. Да, действительно у нас большинство олигархов – это дети, племянники или какие-то ближайшие родственники бывших партийных и хозяйственных воротил. Но более важным фактором, на мой взгляд, было то, что общество на протяжении двух поколений жило в бесконфликтной среде. Поколение ветеранов – участников Великой Отечественной войны стало сходить с активной жизненной сцены, они стали переходить в пенсионный возраст в 1980-1990-х годах, а их дети уже в 1950-1960-е годы жили по логике Гегеля на отрицании отрицания. И внуки во многом прошли через школу хиппи, через школу диссидентствующей фронды. Это была фронда, а не попытка реально что-то изменить, это была попытка противопоставить себя, свою якость. Они думали, что мир дан во веки веков, что безоблачное небо всегда безоблачно, что все войны происходят где-то далеко, их невозможно было представить в наших домах…

И вот это благолепие привело к тому, что общество оказалось не готово к испытаниям. Расслабление, которое произошло в общественном сознании, сыграло злую шутку с обществом. Неумение мобилизоваться и отразить угрозу – вот что произошло. А в это время, время отсутствия мобилизации в обществе, на нескольких ключевых постах оказались агенты влияния другой цивилизации или просто политические ничтожества. Это решило всё. Стало последней точкой.

Д. В. Лобанов: Давайте перейдем к персоналиям. Ваше мнение о роли в этих трагических событиях таких фигур, как Горбачев, Яковлев и Ельцин?

С. Н. Бабурин: На мой взгляд, все фигуры очень яркие. Вот Александр Николаевич Яковлев. Это же, бесспорно, одна из уникальных фигур в нашей истории. Парадокс ведь в том, что человек, отвечавший за чистоту марксистко-ленинской идеологии, руководивший разгромом русских националистов, якобы посягавших на святые марксистские основы, отрицавший патриотизм как таковой, потому что его якобы нельзя было совместить с интернационализмом, теперь вдруг оказался еще и демократом. Представьте себе, если бы в апреле 1945 года Геббельс вдруг сообщил, что он, вообще-то, всю жизнь боролся против фашизма и стал лидером антифашистского сопротивления в Европе и в Германии. А разве не то же самое, когда член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, отвечавший за идеологию, которая была у нас марксистко-ленинской и коммунистической, вдруг теперь стал крушить всё коммунистическое и советское. Абсолютно то же самое. Не знаю, Бог ему судья, потому что ведь всё-таки, кажется, Яковлев был фронтовик… Его эволюция уникальна и для меня загадочна.

Более простая ситуация с Горбачевым и Ельциным. Это классические, стандартные представители партийной советской номенклатуры. Причем бесспорно, что с точки зрения организационных навыков, харизматических и лидерских качеств, конечно, Ельцин превосходил Горбачева. Как и многие, кстати, в Политбюро. Ведь если говорить серьезно, то лишь конкуренция среди высших руководителей СССР и их взаимное нежелание, чтобы какой-то их противник оказался вдруг на первой позиции, привела к этому псевдокомпромиссу, когда Громыко выдвинул Горбачева на пост Генерального секретаря. И ведь не до конца исследована еще ситуация, когда нескольким, точнее – трем ключевым членам Политбюро организовали неприсутствие на этом первом заседании Политбюро после смерти Генсека. Щербицкому не дали самолета долететь до СССР, задержали Кунаева, создали объективные причины, чтобы не всплыла кандидатура того же Романова, который считался на Западе слишком державным и слишком несговорчивым.

Я не считаю, что Горбачев изначально был врагом. Когда он позже в Стамбуле сказал, что всю жизнь мечтал развалить КПСС, он задним числом лгал. Даже самому себе. Я убежден, что это был мелкий корыстный партийный чиновник, который просто конъюнктурно делал карьеру, который умел угождать, принимая на Кавказских Минеральных Водах почетных гостей и отдыхающих из ЦК КПСС. И своим гостеприимством потихоньку, потихоньку вошел к ним в доверие. А затем он просто не исправился. Он просто захотел всем нравиться, захотел войти в доверие на Западе и попал там под некое серьезное влияние своих переговорщиков. Это привело к тому, что он стал себя считать уже не лидером партии, а лидером нации. И перестал считаться с партийным руководством, единолично приняв решение о ликвидации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи.

Причем его тупость и глупость проявилась даже в том, что он ничего не пытался получить взамен как компенсацию. Даже за объединение Германии. Помните, как он сказал Колю в ответ на его вопрос о будущем ГДР, что будущее ГДР – это дело самих немцев? Коль, в отличие от Горбачева понимавший, что такое геополитика, тогда остановил дальнейший разговор, чтобы уточнить, правильно ли ему перевели, будто будущее двух Германий – это дело самих немцев. На что Горбачев, даже не потрудившись задуматься, сказал: «Да, правильно». Ну, он же демократ, он же допустил: мол, решайте сами.

Уже через два часа мировые агентства эту новость назвали новостью столетия. А ещё через несколько часов – и это только один из примеров – послы Франции, Великобритании и США были у посла Советского Союза в Берлине с вопросом: «Вы что делаете? Вы понимаете, что объединенная Германия разрушает весь миропорядок в Европе?». На что наш посол, уже проинструктированный из Москвы, ухмыляясь, сказал: «Но вы же всегда выступали за объединение Германии». На что те ответили: «Ну да. Но мы надеялись, что вы на это никогда не пойдете».

И ведь то же самое произошло, когда на Мальте в беспрецедентной ситуации, не взяв с собой даже переводчика, Горбачев пошел на встречу с американским президентом. А американский президент был не один. И, как позднее рассказал бывший Госсекретарь США Бейкер, который там присутствовал, Горбачев сообщил американцам, что им принято решение, вернее, он тогда сказал: «руководством Советского Союза»… Но нам-то теперь известно, что руководство Советского Союза об этом даже не знало. Так вот, он заявил, будто принято решение ликвидировать Варшавский договор, распустить его. Американцы, для которых эта тема была абсолютно неожиданной, обмерли, потому что, как Бейкер потом признавался, они стали судорожно думать, а что же им теперь делать с НАТО. Ведь если скажут, что надо ликвидировать НАТО, придется, возможно, на это пойти. И на уточняющий вопрос американского президента: «А какие условия?», щедрый Горбачев, не задумавшись, ответил: «Никаких условий».

Лидер могучей державы, отвечающий за судьбы миллионов, так вести себя не мог.

В отличие от Горбачева Ельцин был человеком, мировоззрение которого сводилось только к ощущению власти. Он был властным лидером КПСС в Свердловске. Не случайно именно он снес дом Ипатьева, хотя указания о сносе давались и его предшественникам. Но никто из них этого не сделал. А Ельцин, рьяно доказывая, что он решительный и волевой, снес. И я, будучи хорошо знаком с ним по политической жизни в 1990-х годах, всегда восхищался его звериной интуицией. Потому что он мог уходить в глухие запои, когда атмосфера была тихая и спокойная, но мобилизовываться, когда его загоняли в угол и когда он понимал, что его власти приходит конец. И как та крыса, загнанная в угол, он бросался в атаку, причем в атаку эффективную.

И Ельцин ведь не был предателем. Он был только разрушителем. Для него понятие «геополитика» все же что-то значило… Он, конечно, не был таким разбрасывателем, как Горбачев. Хотя и он! Горбачев в 1990 году, а Ельцин осенью 1991 года предпринимали попытку отдать Южные Курильские острова Японии. Я горжусь тем, что ельцинскую попытку удалось отменить во многом благодаря моим усилиям. Поэтому, если говорить о таких людях, их вклад в разрушение Советского Союза очень большой. Это тот субъективный фактор в истории, который порой порождает объективные обстоятельства.

Д. В. Лобанов: 1991 год я прекрасно помню, мне тогда было 23 года. И уже с лета, точнее, с августовских событий, чувствовалось ощущение какой-то катастрофы. Было ощущение, что страна катится куда-то под откос. А завершилось всё в декабре. А как Вы пережили эти события?

С. Н. Бабурин: Честно говоря, для меня самая тяжелая психологическая атмосфера, ощущение тупика – это осень 1990 года. Просто и образование, и понимание процессов, и их ощущение мне говорило о том, что мы оказались в какой-то сюрреалистической ситуации. Что все шаги, которые предпринимаются Союзным руководством, делаются невпопад и неудачно. А руководство Российской Федерации взяло курс на разрушение СССР любой ценой. Тогда и сложилось мое политическое мировоззрение, хотя изначально я был сторонником перемен, в чем-то даже склонным поддержать Ельцина. У меня не было обязательств перед избирателями голосовать за Ельцина во время выборов Председателя Верховного Совета, потому что половина моих избирателей были поклонниками Ельцина, а половина – противниками. У меня была свобода рук. Я так и говорил во время избирательной компании, что буду решать, когда познакомлюсь с его программой. И когда я с ней познакомился, когда увидел, как действует Горбачев и горбачевская команда, я поддержал Ельцина на выборах Председателя Верховного Совета РСФСР, потому что нужно было ломать бюрократические схемы. Он, конечно же, сломал гораздо больше. Но это было уже потом.

Правда, у нас уже в тот момент, в 1990 году, стало складываться впечатление, что Горбачев и Ельцин выступают как сиамские близнецы, что между ними есть определенная согласованность в действиях. Потому что Горбачев какими-то очень важными акциями против Ельцина не давал упасть его рейтингу, постоянно возвращал внимание и доверие людей к Ельцину, потому что аллергия на самого Горбачева, на дееспособность Союзных органов власти нарастала с каждым месяцем и с каждым днем. И потому для меня осень 1990 года, когда прошли уже судьбоносные голосования в Российском Верховном Совете об отказе от Союзных налогов, об одноканальной налоговой системе, о том, чтобы все предприятия, находящиеся на территории РСФСР, взять под руку РСФСР и так далее, была очень тяжелой. Иной раз я оказывался при голосовании в полном одиночестве. Помню, что осенью 1990 года, один из всего Верховного Совета проголосовав «против», я даже вышел к микрофону и, объясняя, почему я это сделал, спросил депутатов: «Вы что делаете? Вы понимаете, что вы разрушаете наше общее государство?».

С. Н. Бабурин и В. И. Севастьянов

Именно поэтому осенью 1990 года, когда мы стали объяснять «Коммунистам России» и фракции «Демократическая Россия», что, пока они спорят о капитализме и социализме, разрушается страна, мы создали фракцию «Россия». И мы стали говорить о том, что нужен третий путь. И ведь не случайно в нашу фракцию вошли и члены партии, и беспартийные, и монархисты – рождающееся в тот момент политическое течение. Это была реальная сила, которая могла повлиять на события. Но нашлись советники у Ельцина, которые очень серьезно это восприняли. И уже на другой день после провозглашения фракции «Россия» два моих соруководителя, Волкогонов и Степашин, были приглашены к Ельцину и после длительной беседы, выйдя оттуда, заявили, что они создают другую фракцию – «Левый центр». Дескать, пусть «Россия» будет правым центром, а мы будем левым. Вот таким образом ельцинской команде удалось раздробить третью альтернативную силу и разбить центр на несколько частей – на лояльных Ельцину и нелояльных.

Что касается 1991 года, то 1991 год стал для нас в чем-то годом мобилизации. Это произошло уже весной, когда Ельцин своим ночным вояжем в Прибалтику, подписанием соглашений между РСФСР и Литвой, Эстонией, Латвией стал впервые от имени Российской Федерации проводить антисоюзную политику на уровне союзных республик. Меня потом ведь официально обвинили, будто это я навел Ельцина на мысль о том, что ему надо становиться президентом. А дело было так. Когда мы на Чрезвычайном заседании обсуждали, что делать с его антисоюзными демаршами в Прибалтике, я действительно взял слово и объяснил большинству парламентариев: «А что вы беспокоитесь? Кто такой Председатель Верховного Совета при подписании этих документов? Это не президент, это спикер парламента, у него нет никаких полномочий во внешней политике. Поэтому бумаги, которые подписаны, – это бумажки, не имеющие юридического значения. Это политические декларации, но не юридические документы. Потому что Председатель Верховного Совета РСФСР не имеет полномочий подписывать договоры». И именно после этого был взят курс Ельциным на учреждение в РСФСР поста президента.

А ведь еще осенью 1990 года на Втором Съезде народных депутатов именно я помешал Ельцину провести решение о том, чтобы он получил президентские полномочия как чрезвычайные, даже не будучи избранным, или чтобы его избрали президентом прямо на Съезде. Его вполне устраивал тот путь, который перед тем прошел Горбачев, став Президентом Советского Союза на Съезде народных депутатов СССР. Это потом он стал упрекать Горбачева, что тот поступил не демократично. На самом деле демократические принципы его мало волновали. Ему важен был результат. И поэтому август был временем вопиющей провокации. Мало кто знает, и не хотят признавать даже, что на 20 августа действительно было назначено подписание Союзного договора, который означал убийство Советского Союза. Нам удалось добиться, чтобы 19 августа собралась Комиссия по Союзному договору РСФСР из числа народных депутатов, которую формально возглавлял Ельцин. Но мы приняли решение (это была уже и позиция Верховного Совета) о сохранении СССР, о его реорганизации, но сохранении, и о подписании Союзного договора. Но не такого, но не разрушения его путем превращения в конфедерацию. И потому 20 августа у Ельцина не было полномочий подписывать Союзный договор.

Поэтому 19 августа было воспринято многими из нас, как закономерный итог, но какой-то путаный. Я имею в виду выступление, создание ГКЧП. Для нас это вообще был какой-то фарс. Провозглашены правильные цели, но ничего не делалось для их достижения. В результате все мы оставались статистами и зрителями. Весь народ и даже парламенты. Ошибкой было со стороны Верховного Совета СССР, что они не собрали немедленно Съезд народных депутатов СССР. А вот Российский парламент собрали. Во избежание недоразумений, Верховному Совету выключили электронную систему голосования и заставили голосовать руками, чтобы всё было подконтрольно, и никакой демократии. Вообще, августовский фарс и последующее разрушение СССР – это действительно государственный переворот, но отнюдь не со стороны ГКЧП, а, конечно же, со стороны Верховных Советов, прежде всего РСФСР, а потом и других Союзных Республик.

И я абсолютно убежден: убегание Украины, кто бы что сегодня ни говорил, было вызвано не желанием украинского народа выйти из СССР, а желанием украинского народа отмежеваться от этого Ельцина и его банды. И желанием Кравчука и его команды спасти свои шкуры после того, как они поддержали ГКЧП, за что Ельцин хотел с ними расправиться. И они предпочли провести референдум о независимости, также манипулируя словом «независимость», лишь бы остаться самим в политике и не попасть под диктатуру команды Ельцина.

Ну, а декабрь 1991 года, Беловежье – это был уже просто ужасный конец… Но я всегда выступаю за то, что ужасный конец лучше, чем ужас без конца. И те же самые ратификации Беловежских соглашений… Сегодня невозможно даже представить нынешнему молодому поколению атмосферу, в которой это происходило. Невозможно представить то чувство безысходности, то чувство бессилия, которое охватило тогда миллионы людей. Ведь, действительно, ну ладно, собрались три мужика, которые там изрядно выпили в Вискулях и подписали это соглашение, ну ладно, депутаты могли оказаться подконтрольны или растеряны, но ведь не только миллионы, хотя бы тысячи людей, и то не вышли на улицы в знак протеста. Потому что было вот это чувство отчаяния и безысходности, чувство неверия в Горбачева и Союзное руководство, которое он возглавлял.

Тем более что после августа всех решительных людей в горбачевском руководстве либо отправили в «Матросскую тишину», либо просто выкосили на пенсию или в отставку. И остались только те, которые боялись за свои кресла, остались только те, которые изображали доверие к демократическому курсу Ельцина. Что, разве мы не видели их всех? И поэтому мне даже членов своей фракции не удалось убедить не голосовать за эти Беловежские соглашения.

Это была историческая ошибка Верховного Совета.

Д. В. Лобанов: Вернемся к 12 декабря 1991 года. Как пишут сегодня, тогда против распада СССР из 250 депутатов проголосовали, по разным источникам, 6 или 7 человек. Перечисляю пофамильно: Бабурин, Исаков, Константинов, Павлов, Полозков, Балала, Лысов. Как Вы считаете, почему получилось такое соотношение – 250 и 7?

Выступление С. Н. Бабурина

С. Н. Бабурин: Откуда разночтения? Просто голосований было несколько. И, насколько я помню, Балала проголосовал против того, чтобы брать за основу, и вообще не стал голосовать дальше. А при принятии постановления в целом «против» проголосовало только 6 человек. А затем было ещё одно голосование, абсолютно анекдотичное и абсурдное, денонсация Союзного Договора 1922 года. «Против» проголосовало всего 3 человека, и я в том числе, потому что я из принципа голосовал «против». Но это было то же самое, как если бы мы сейчас признали утратившим силу Судебник Ивана Великого. Какой смысл отменять какой-то акт, который уже давным-давно ушел в историю? Ну, давайте сейчас отменим Декрет о мире или о земле и будем изображать, что это юридический акт.

Конечно, это не было юридическим актом, это был политический жест. А юридическим актом было Соглашение о создании СНГ, в котором прописано уничтожение Советского Союза.

И лицемерие, которое царило тогда… К примеру, исполняющий обязанности премьер-министра Гайдар кликушествовал с трибуны, что миллионы эшелонов с Украины с хлебом и салом стоят и ждут, когда вы ратифицируете этот договор. Когда и Ельцин, и Козырев, и Хасбулатов протаскивали эту ратификацию. Трудно такое переживать. Когда мне дали слово, я шел к трибуне, как на Голгофу. Поскольку для меня не было сомнений, что нельзя это делать. И я обратился тогда к одному замечательному человеку, который выступил уже, к сожалению, за ратификацию. Я ему говорю: «Вы дважды Герой Советского Союза, Вы один из общепризнанных лидеров «Коммунистов России», ну как Вы можете от имени коммунистов выступать за ратификацию документа, который уничтожает Советский Союз?». На что он мне ответил: «Сергей Николаевич, ты не волнуйся, главное – избавиться от Горбачева, а потом мы опять соберемся». Вот такой, к сожалению, была позиция фракции «Коммунисты России».

Д. В. Лобанов: Удивительно, что против Беловежских соглашений не проголосовал ни один коммунист.

С. Н. Бабурин: Из шести человек четверо принадлежали к Российскому Общенародному Союзу. Это мы с Павловым и Исаковым, потом в РОС вступил еще и Константинов, как в движение. А двое были беспартийными, они входили во фракцию «Смена – новая политика». Когда я выступал, я зачитал первый исторический документ Российского Общенародного Союза против Беловежских соглашений, где мы назвали их «Брестским миром 1991 года». Но было горько, и я понимал, что, к сожалению, мы не можем убедить большинство. И когда после обсуждения состоялось голосование, зал стоя рукоплескал итогам голосования. Не разрушению Советского Союза, – я подозреваю, что они гнали от себя эту мысль, – они приветствовали создание СНГ. Я в тот момент шел от трибуны к своему месту, и у меня, как сейчас помню, даже выступили слезы на глазах оттого, что происходит. Я готов был сесть в знак протеста прямо в проходе, чтобы не оказаться среди этой стоящей толпы. Настолько всё это было кошмарно. Верховный Совет понял, что он учудил, уже через полгода. Многие раскаивались, и сегодня со стыдом не хотят вспоминать своего голосования. Ну, из песни слова не выкинешь.

Д. В. Лобанов: Среди людей моего поколения довольно высокий процент тех, кто считал, что процесс разрушения Советского Союза есть процесс позитивный. Но со временем, то есть к двухтысячным годам, к десятым годам, у людей появилась ностальгия по советским временам. Люди воспоминают о тех отношениях, которые царили тогда, – отношениях между детьми и родителями, между мужчиной и женщиной, отношениях в трудовом коллективе. Все помнят, что у дедушек и бабушек была достойная старость, и, более того, они даже могли помочь нашим мамам и папам, что наши родители ценили семейный очаг, что у нас были передовые достижения в науке, технике, мы были первые в космосе, у нас появился первый в Европе атомный реактор.

Это потому, что всё плохое забываем, а хорошее помним? Либо это настоящее выступило сквозь годы, и понимаешь, что ты потерял?

С. Н. Бабурин: Вы знаете, ностальгия присуща человеку по природе, но Советский Союз и мысли о нем – это ведь не только ностальгия. Это еще и политическая конъюнктура. Сегодня пытаются представить Союз обществом с пустыми полками, забывая, что пустые полки появились конкретно в разгар политической борьбы начала 1990-х годов. И мы, к сожалению, тогда многого не знали. Это лишь сейчас становится понятно, когда достоянием гласности делаются материалы Московского объединения избирателей и Межрегиональной депутатской группы народных депутатов СССР с вопросом повестки дня «Как дезорганизовать торговлю в Москве и организовать нехватку продовольствия», чтобы народ вышел на улицы свергать КПСС. Это их заседание, которое происходило в конце 1989 года, докладчиком там был Гавриил Харитонович Попов. Но о нем я сейчас знаю. А в тот момент я бы, наверное, не поверил, если бы мне сказали, что такое может иметь место. И это говорит как раз о том, что всё было не случайно и не само собой.

А Советский Союз… Вот сегодня мы же видим… Космос российский на сегодняшний день – это блеф, поскольку всё, что летает – это советское. Я только что был на юбилейном пуске на Байконуре и с горечью убедился, общаясь со всеми работниками космодрома и посещая старты, что пока ничего нового нет. Всё, что мы запускаем, даже коммерческие пуски, западные спутники – это снимаемые с позиций наши баллистические ракеты, советские ракеты. И то, что мы сегодня имеем – мы имеем демонтаж социального государства.

Да, мы понимаем, что уравниловка – это плохо. Однако в Советском Союзе за счет уравниловки было уничтожено такое понятие как нищенство. Да, мы страдали оттого, что тяжело заставить алкоголика работать. Но у нас не было такого понятия как безработица, когда человек, имея силы, не может устроиться на работу не только по специальности, но порой и вообще на любую. И, конечно, очень многое мы утратили из того, что нужно было сохранять, развивая. Правда, я смотрю на это всё с определенной долей социального оптимизма, потому что мы, конечно же, избавились от многого наносного, избавились от многих иллюзий. Например, от иллюзий, что государство о тебе позаботится, от иллюзий, что руководитель всегда умный, а работник нашей милиции, прокуратуры, суда всё же, в принципе, честный работник. Я рад даже, что мы избавились от понятия «правоохранительные органы», потому что у нас нет сейчас правоохранительных органов. У нас есть спецслужбы, у нас есть полиция, у нас есть органы карающие. Карающие не виновных, а тех, на кого покажет власти перст указующий. Вот что страшно. Поэтому я абсолютно убежден, что сегодняшняя наша жизнь временна. Как когда-то сказал Александр Григорьевич Лукашенко: «Народ будет жить плохо, но недолго».

Д. В. Лобанов: То есть, несмотря на то, что в этом году награждают Горбачева, ставят памятники Ельцину, Вы считаете, что у нас есть шанс, и видите свет в конце туннеля?

С. Н. Бабурин: По поводу памятников и наград – это нормальные действия временщиков. Они спешат, потому что ведь история приговор выносит достаточно спокойно и неумолимо. И они спешат хотя бы как-то прикрыть стыд и позор. Какой орден Горбачеву? Я убежден, что этот шаг со стороны Медведева стал полным концом его репутации в глазах общества. Орден Горбачеву связал Медведева с Горбачевым навсегда. Навсегда, что бы в будущем не происходило. А общество двух Горбачевых во главе своего государства долго терпеть не может.

Памятник Ельцину… Я считаю: символично, что он на Новодевичьем кладбище, что его похоронили на проезжей части. Так всегда делали с теми, кто очень согрешил. А что касается памятника в Екатеринбурге, то памятник, для того чтобы стоять в материальном виде где-то на площадях или улицах, должен стоять вначале в сознании людей. Иначе он окажется слишком ветхим.

Д. В. Лобанов: Скажите, пожалуйста, по прошествии 20 лет Вы себя ощущаете одним из семи героев, одним из семи «самураев», которые на последнем рубеже пытались отстоять свое Отечество?

С. Н. Бабурин: Всё-таки шести, потому что против Беловежского соглашения при ратификации проголосовало шесть человек. Несколько человек, кстати, воздержались, и их тоже надо отметить. Это в том числе и моя землячка из города Тару Омской области, старший мой коллега по Парламенту Бахтиярова Людмила Хамитовна… Они противостояли страшному давлению, но у них хватило мужества всё-таки не голосовать «за». Гораздо более спокойно чувствовали себя те, кто спрятал карточки, да и сами, может быть, спрятались в тот момент. Ну, а те, кто проголосовал «за», Бог им судья, точнее, только Бог, хотя и потомки тоже, ведь голосование было поименным. Но мне грустно отвечать на эти вопросы. Когда меня спрашивают: «Это правда, что Вы единственный, кто выступил против ратификации Беловежских соглашений из членов Верховного Совета при их ратификации? Это правда, что Вы были среди тех шести, кто проголосовал «против»?». Я говорю: «Это правда, но это не остановило катастрофы».

Да, мы были оппозицией, но мы, к сожалению, олицетворяем тот парламент, который совершил историческую ошибку. Это всё равно тяжело.

Вы знаете, я с 1990 по 1993 год чувствовал себя в чем-то Кассандрой, потому что я вначале давал частые интервью и давал прогнозы. Но уже с весны 1991 года я отказался это делать, потому что все прогнозы сбывались. И они все были пессимистичными. Мне надоело бороться против собственных прогнозов, потому что часто это был сизифов труд. Но, пожалуй, для меня лично рубежом стал момент, когда на моих глазах в зале заседания Верховного Совета РСФСР Ельцин подписал указ о запрете КПСС. Это был шок, этого никто не ожидал – ни в зале, ни среди журналистов. И я, выходя из зала, даже не стал дожидаться конца этого сборища – это было не официальное заседание, а встреча с Горбачевым. Я вышел в холл, и ко мне тут же подошли растерянные журналисты: «Как Вы это прокомментируете?». И я наконец-то сказал: «Вы знаете, у меня гора упала с плеч, потому что до этого момента я не понимал, что происходит, а сейчас я просто говорю: наконец-то государственный переворот стал очевиден».

Я уже и Беловежские соглашения воспринимал как закономерный этап после случившегося, потому что ведь КПСС ликвидировали как ту скрепу, которая не позволяла развалиться уже расшатавшейся стране. Ведь потом обрушились против Русской Православной Церкви сразу после Беловежских соглашений, потому что побоялись, что если не обрушиться на Церковь, она просто вернется туда, где она была, – вместо КПСС. И вновь станет скрепой общества и государства, как была до 1917 года. Но на сегодняшний день наша беда в том, что такой скрепы в обществе нет. И именно поэтому, когда говорят: «А Вы убеждены, что Российской Федерации ничего не угрожает?», я отвечаю: «Конечно, нет, не убежден».

Потому что всё реально: и потеря Сибири и Дальнего Востока при сегодняшнем курсе нашего правительства и президента, и потеря Кавказа и Поволжья. Всё реально, всё может быть, если мы будем бездействовать. Вот поэтому я чаще всего говорю: «Не будьте равнодушными».