Сендер Бланк и его семейка

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Сытый голодного не разумеет Здоровые забывают о больном и еще кое о чем

Часы пробили десять, когда семья Сендера Бланка села ужинать.

На почетном месте, где обычно сидела Мириам-Хая (теперь она оставалась в кабинете, при больном муже), восседала Ревекка. Справа от нее — Соня, слева — Хаим, рядом с Хаимом уселся Осип, рядом с Соней — Маркус, рядом с Осипом — старая тетя Добриш. Ужин протекал как обычно, — все были сдержанны: место Сендера оставалось незанятым, и родным было немного не по себе. Наш неунывающий герой, правда, пытался подшучивать над тетей Добриш, но его острые словечки никому теперь не нравились. Что касается тети Добриш, у нее была своя манера есть: после каждого глотка она откладывала ложку и вытирала губы. Фройка подавал гостям с особым старанием: ему хотелось показать себя — от большого усердия бедняга пролил тарелку бульона на господина Земеля. Наш франт вскочил с места и, отпустив верному слуге горячую оплеуху, со слезами на глазах принялся вытирать и чистить свое платье, осыпая Фройку самыми горькими проклятиями. С того вечера возгорелась смертельная ненависть между аристократом Земелем и слугой Фройкой.

После ужина все отправились пожелать спокойной ночи больному отцу. Мириам-Хая так и осталась в кабинете у Сендера, тетя Добриш легла спать где-то в уголке, лелея надежду на вмешательство провидения, малыши давно спали сладким сном, а Хаим, Маркус, Ревекка, Осип и Соня уселись в роскошном зале. По сей день не знаю, как это вышло, но все вдруг согласились поиграть в карты. Никто еще не успел что-нибудь сообразить, как Осип уже держал в руках новенькую колоду карт, лицо его сияло. Но в этот вечер ему не суждено было сдавать карты. Ревекка, нисколько не стесняясь, закричала во весь голос:

— Простите, Осип Моисеевич! Пожалуйте карты сюда. Слишком уж вы большой мастер по части пяти тузов…

Публика рассмеялась, а бедняга Осип от досады принялся грызть ногти. Свою злость он тут же сорвал на несчастном Фройке, подвернувшемся ему под руку со свечами и мелком. Фройка злорадствовал, от удовольствия он чуть не позабыл, что от оплеух Осипа у него вздулась щека.

Карты начала сдавать Ревекка. Сначала компания играла как-то без увлечения, молча, но понемногу все оживились: говорили, считали, смотрели, подсчитывали и ставили деньги, украдкой заглядывая к соседу в карты, подмигивая, улыбаясь; все, кроме одного Хаима, который сидел, как чужой, то и дело меняя рубли. Больше всех возбужден был господин Осип Земель: волосы его растрепались, лицо горело, лоб покрылся потом. Ему не сиделось, он то и дело подскакивал:

— Валяй!.. Я покупаю!.. Давай его сюда, озорника! Шпарю дальше! Королеву ущипнем за щечку, а королю шиш под нос! Два туза — два глаза! Хлоп по морде! Ага, Ревекка! Давай, давай! Хорошо-хорошо! Еще! Еще! Вот так учат у нас! Бей простофилю! Свистишь, брат? Полезай, полезай, Хаим-сердце! Софья Абрамовна! Ложитесь спать! Вот-вот-вот-вот-вот-вот-вот! Бей! Тпру, не спеши! Маркус, ставь деньги! Ищи, ищи, Хаим! Ревекка, молодец!..

Наш уважаемый Осип до тех пор горячился, пока кошелек его не опустел окончательно. Тогда только он встал и шепнул что-то Ревекке.

— Я не хочу, не желаю! — громко отрезала нежная жена. — Если у тебя нет денег, можешь не играть.

Осип, вне себя от гнева, также громко ответил:

— Ты думаешь, у меня нет денег? Честное слово, есть! Вот я сейчас принесу.

И герой наш побежал прямо к Фройке и попросил у него взаймы до восьми часов утра. Честное слово!..

Фройка упрямо отказывал, припоминая Осипу оплеухи, но все-таки в конце концов сжалился (у него было очень доброе сердце!) и ссудил его десятью рублями с таким условием: не позже чем завтра в восемь часов утра Осип вернет ему пятнадцать.

С большим апломбом Осип влетел в зал.

— Ну и город! В двенадцать часов ночи негде уже разменять сто рублей! Честное слово!

Прошло еще полчаса, и десятка Фройки растаяла. Компания, возможно, мирно разошлась бы, — каждый в свой угол, — если б разгоряченный господин Земель не вскочил вдруг с места как ужаленный с воплем:

— Софья Абрамовна! Вы должны помнить, что вы не с жуликами играете! Я не люблю таких афер! Честное слово!

Соня переменилась в лице, а публика набросилась на Осипа:

— А? Что? Где? Когда?

— Как?! — кричал Осип уже не своим голосом. — Как вы позволяете себе такое? Мы не карманники! Тут играют честные люди, не картежники! Софья Абрамовна! Я протестую! Вы поставили пятиалтынный и взяли сдачи двугривенный! Признайтесь! Честное слово!

— Ах вы картежник! — набросилась на него Софья Абрамовна. — Вы ведь настоящий аферист! Вы думаете, я не замечаю, как вы наступаете Ревекке на ноги?

— Ах ты мерзавка! — в свою очередь обрушилась на нее Ревекка. — Ты опять начала свои старые штучки?..

И, бросив карты ей в лицо, Ревекка вскочила.

— Сама ты мерзавка! — злобно кричала ей вслед Соня. — А твой франт просадил свое наследство в Петербурге на хорошеньких делах…

— А? Что??! Я???!! Я???!! Я???!! Честное слово!

— Тихо!

— Что ты скажешь на эту катастрофу, на эту трагедию? — произнес Маркус про себя.

— Ш-ш-ш-ш-ш-а! Хозяин приказал, чтоб было тихо! — сказал, вбегая, испуганный Фройка.

Фройкины слова подействовали как электрический ток. Компания вспомнила наконец, что сейчас не время играть в карты.

Все молча, на цыпочках, тихонечко разошлись, надувшись и повесив носы, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.

Лежа в постели, Хаим спросил Соню: «Что все это значит?» Соня поклялась ему жизнью своих детей, что она ничего знать не знает и готова поклясться на святой торе, что сама видела, как Осип подвигал свои карты Ревекке, а Ревекка кивала на Маркуса.

— Можешь гордиться своей родней, Хаим! Разве в доме моего отца могло произойти что-нибудь подобное? А, Хаим? Твоя сестра получит больше, чем ты, хотя она и женщина. Я проиграла двадцать два рубля, а Ревекка их выиграла, и доля в наследстве у нее будет больше, чем у нас, даром что ты сын, а она дочь!.. Ревекка всегда подлизывалась к отцу и льстила ему, вот она и получит больше, чем ты. Это я заранее тебе говорю, Хаим! И можешь на меня сердиться, сколько хочешь!..

— Сколько ты выиграла, Ревекка? — полураздевшись, спросил Осип, возбужденно шагая по комнате.

— Тебе непременно нужно это знать, Осип? — спокойно ответила Ревекка и принялась считать свои капиталы: сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят пять, восемьдесят три, восемьдесят шесть, восемьдесят семь, девяносто, девяносто два и сорок копеек… — Девяносто два и сорок копеек… Осип! Дай-ка сюда мою шкатулку!

Осип подал ей шкатулку, и Ревекка положила туда свои деньги. Заперев шкатулку, она передала ее Осипу и приказала поставить на место. Бедный Осип смотрел на шкатулку с величайшей завистью.

— Право, не мешало бы, Ревекка, чтоб твой старик…

— А чем он тебе мешает, если и останется жив, Осип?

— Я о твоем благе хлопочу, Ревекка! Честное слово!

— Я прошу тебя не беспокоиться обо мне, Осип!

— Гм…

— Как он, по-твоему, Осип?

— Плох, очень плох, Ревекка. Не сегодня-завтра… Честное слово!

— Ну, ну! Прикуси язык!

— Гм…

— Что говорит доктор, Осип?

— Доктор говорит, что он должен написать завещание, потому что…

— Доктор такой же дурак, как ты!

— Гм…

— Я думаю, что у него где-то лежит уж завещание. Как ты думаешь, Осип?

— Дай-ка я расскажу тебе, Ревекка. Ты же моей клятве не поверишь, но клянусь тебе, лопнуть мне на этом самом месте, не встать с этого места, честное слово!..

— Ага, ты уже клянешься? Ну, значит — это ложь! Довольно, довольно, Осип!

Спокойной ночи! Мы уложили всех наших героев. Теперь они должны отдыхать и вкушать сладкий сон после всех глупостей и нелепостей прожитого дня. Я полагаю, что и романисту положен предел, до которого ему разрешается следовать вместе с читателем за своими героями. С нашей стороны и так уж не очень деликатно, что мы разрешили себе подслушать, о чем толкуют между собой наши благородные герои, ложась спать. Покидая дом Сендера, мы имеем право говорить, обсуждать, жалеть или осмеивать всех, с кем познакомились, — никто не может нам этого запретить. На то я — писатель, а вы, мой милый друг, на то и читатель, чтобы мы с вами судили о других. А другие пусть судят о нас, как хотят и сколько хотят…

Спокойной ночи!