Сентиментальный детектив

Глава XV

«Пишу тебе урыками.

Ну, так вот. Все идет у них, у Лешки с Клавдией по плану. Он приехал за ней на своем Харлее и увез ее за город. Я его спрашиваю, как дела на ответственном фронте? Он помялся и отвечает:

– Я как приторможу, она ко мне грудями прижмется. Я ее соски так и чувствую. Так всю дорогу и ехал, разгонюсь, потом торможу. Ей тоже кажется, нравится.

Я его про такой интим не спрашивала. Толстокожий, он не чувствует грань, за которую в разговоре переступать нельзя. Чудак, другой бы промолчал, а он мне рассказывает, все до последнего нюанса.

Пока он ее с ветерком возит.

Я сейчас собралась к тебе, на всю ночь и спрашиваю как дела? Лешка отвечает, что ты с Клавдией живете врозь последние два года. Клавдия, мол, совсем дошла, истосковалась по мужику. Ждет, говорит Лешка, пока он проявит инициативу и куда-нибудь ее поведет.

Приглашала она его к себе, на квартиру, но он отговорился, что мотоцикл нельзя на улице оставлять. Угонят. Я ему сказала, что он правильно поступил, не надо форсировать события. Одного боюсь я, что Лешка, проводив тебя, помчится прямо к ней. Не знаю, простишь ли ты мне вольность мою, но так обстоят дела.

Проблема ведь не в том, чтобы положить Клавдию в постель с ним, а в том, чтобы подготовить к мысли, что ей придется делить одного мужчину на две семьи. А для этого надо, чтобы она влюбилась в него. Иначе ничего не получится.

Вчера они сидели в загородном ресторане. Спрашиваю, о чем ты с нею разговаривал?

Лешка отвечает, что сначала меню изучали, потом смотрели друг на друга, и у него непроизвольно взгляд соскальзывал ей в промежуток между грудей. Она заметила это. Потом они немного потанцевали. Он по своей привычке оперативника, зыркал по сторонам изучая публику. Там сидели какие-то молодые девчата, определенного ремесла. Одна даже ему подмигнула. Клавдии это не понравилось. Девчонки-то были намного моложе ее. Она предложила уйти и даже обиделась на него.

Я учу моего чудака, что уж если он, куда пошел с женщиной, то не должен отрывать от нее взгляд, и с периодичностью дятла, произносить комплименты. Пусть они будут безыскусные, неважно. Маслом кашу не испортишь. Женщина оценит.

Может быть, я вызову твою улыбку, но я заставила его читать персидскую поэзию. Пусть учится, как надо перед дамой рассыпаться соловьем.

Два дня он был на дежурстве. А сегодня во всеоружии снова отправляется к ней. На этот раз они выезжали на пляж, далеко за город.

Вы конечно, оба с Клавдией боги. Когда Клавдия разделась, Лешка говорит, что готов был ее хоть сейчас увезти обратно.

Я научила его делать массаж. Так вот, можешь себе представить они ушли подальше от людей, и он размял ей все тело. Твоя Клавдия осталась довольна, стонала от наслаждения. Теперь представь, что будет, когда они доберутся до постели. Он даже начал побаивается ее. Справится ли? Справится.

Молю бога, любимый, если у тебя есть хоть один шанс из тысячи, вытащи его. Я уже сотни раз представила, как это будет выглядеть, когда ты вернешься. У тебя реально остаюсь я. Или ты не захочешь меня видеть? Не хочу даже думать об этом.

Пусть будет по-другому. Ты приходишь с Клавдией к нам в гости. Сидим пьем чай с тортом. Я – твоя любовь, и они – голубки, попавшие в наши силки Им сказать было бы нечего. Клянусь, я бы показала Клавдии, где что на кухне и ушла навсегда с тобой. О, сладкие, о, нереальные мечты!

Как после этого назвать меня? Правильно, мазохистка».

Сумасшедшая! – подумал Рюрик. Куда французам с их романами. Этот чай с тортом, будет покруче, чем лягушек трескать.

«Ну, так вот насчет торта. Я сказала Лешке, чтобы он привел домой твою жену. Он долго упирался.

– Как, можно!

– А где тогда я с ней познакомлюсь? – спросила я его. Довод был железный.

Детей мы отправили к родителем на все лето. Они лет пять назад переехали в Орловскую область. Лешка их отвозил. Он Клавдии и заявил, что дома никого нету.

– Давай зайдем на минуту.

Соседи таращили глаза, когда он с нею прошел наверх. Они ведь думают, что я у подруги помогаю. И вот не успели они подняться, минут через десять я поспешаю. С Лешкой я договорилась, но твоя-то Клавдия ничего не знала. Она наверно другое имела ввиду, когда поднималась. Ну, да не важно, что женщина может иметь в виду, если за ней усиленно ухаживают. Открыла я дверь своим ключом, и говорю им:

– Здрасте! Давайте знакомиться. Я Арина, а вы наверно Клавдия?

В этот момент мне жалко ее стало. У бедной, была такая глупая улыбка. Другой, бы спросил, откуда я знаю, как ее звать, а она молчит, и дрожащими губами шепчет:

– Клавдия.

Я вежливо, с доброй улыбкой, продолжаю:

– Вот и рада с вами познакомиться. Хорошо, что приехали.

Она хлопает глазами. Про тебя она рассказала Лешке, жаловалась, что у вас не сложилась семейная жизнь, и вы подали на развод, только судья дал вам время еще подумать. Смотрю, немного Клавдия пришла в себя, поняла, что семейной сцены не будет, а что говорить дальше, не знает. С какой стати Лешка должен был жене рассказывать про нее? В таких случаях говорят, что золото молчание. Рюрь, сознаюсь я тебе, она намного лучше, чем на фотографиях. Фигурой – гитара, а лицом – без проб на главную роль в кинокартине можно брать. Клавдия молчит, а мой Лешка сияет, как начищенный медный пятак.

– Девочки, я сейчас чай организую.

Пока он выскочил на кухню, я хотела сказать Клавдии, что знаю ее имя потому, что ты с Лешкой друзья. Потом подумала, что этот вариант не проходной, Клавдия должна всех твоих друзей и бывших сослуживцев знать. Потом решила сказать, что он ее имя по ночам произносит, да посмотрела на нее, и вижу, паникует, сейчас убежит. Как же думаю, оставить ее, она же не будет с Лешкой больше встречаться. Кому нужен любовник с тремя детьми за плечами. Детскую она доглядела. Тогда я ей бросаю спасательный круг.

– Вот, говорю, мучается он со мною всю жизнь?

Она сразу встрепенулась. Смотрю, от внутренних мыслей отошла, вся в одну большую ушную раковину превратилась. Объясняю. По полгода, а то и больше лежу в больнице. И ничего, один справляется, с детьми. Их, говорю у нас трое. Видите, как в квартире чисто, вылизано все. Это моя молодежь, своими руками делает, и паяет, и обед варит, и стирает, все делает. И еще за мною приглядывает.

– А что с вами? – так это она участливо спрашивает.

Ну, думаю, значит, заглотнула белорыбица крючок, но еще не совсем.

– У меня, говорю, так все нормально. – Но аллергия на мужчин. Ничего не помогает, ни афродизиативные травы, ни алеутерококк, ни левзея, маралий корень, ни женьшень, ни родиола розовая, ни лимонник китайский. Извелся мой муж.

Завернула я, конечно, круто сюжетец.

Смотрю, у нее испуг в глазах. Бедная, наверно подумала, может мы два сексуальных маньяка, ее разденем, и разложим сейчас на кровати. Она снова готова бежать. Я ее успокаиваю. Мол, сама в медицине работаю, хоть институт культуры закончила. Это распространенная болезнь, и даже не болезнь, а так фригидность, по научному, называется. О..о, как только она услышала знакомое слово, так сразу успокоилась. А я ей так тихо, медленно подбирая слова, заговорщически шепчу:

– Если вдруг, мой муж предпримет попытки поухаживать за вами, то вы Клавдия не бойтесь, это у него не отклонение от нормы, а вполне естественная реакция. Мужик он видный.

Ей уже интересно стало, в каких пределах он у меня свободный? Позволяю ли я ему, что на стороне, или нет? Я ее успокаиваю.

– Нет! Нет! Он у меня домосед. Вот только с вами, с первой, встретился. Говорит, не могу больше Арина, без нее жить. С ума сходит по вас муж.

Она меня поправляет:

– По вам!

– Да, да, именно по вам, Клавдия.

Они у черты остановились. Видно у такой сладкой черты, что твоя Клавдия, вдруг спрашивает?

– А что же мне прикажете, делать?

Рюрь, я у тебя ненормальная, но твоя Клавдия верх домостроя и наивности, или женской сверххитрости. Представляешь, она у меня спрашивает…Я должна ей сказать, где простыни лежат.

Я как будто не слышу вопроса, и продолжаю, рассказывать, что Алексей и авиамодели делает, и парусным спортом увлекается, и знает джиу-джитсу и самбо, и автомеханик, и плотник, и слесарь, и у него высшее образование. Рюрь извини, но эти интеллигентные дуры, мне совсем не нравятся. Мне показалось, что ты ее все эти годы продержал под замком. Она жизни не знает.

– Чай, – говорю, – сейчас будем пить. Ой, пожалуй, я не успеваю. Я побежала на работу.

Я ее обняла и чмокнула в щеку, и еще сказала, чтобы она не переживала, он не посмеет ее обидеть.

Тут Лешка входит с подносом. Господи, ты бы видел, как потешно она хлопала ресницами. Не верит, что я ухожу, и объяснять не надо, зачем к мужику пришла. От порога, я еще так любовно погрозила пальцем Лешке.

– Смотри, не вздумай обидеть Клавочку. Она тебе доверилась.

Тебе рассказывать, что у них потом было или тебе неинтересно?

Ты, должно быть, унижен и зол. Прости, любимый».

Рюрик, очередной раз отбросил в сторону письмо, и решил, что не будет его дочитывать до конца. У него уже не было сил возмущаться. Но через минуту, снова взял его в руки.

«Ну, вот, раз читаешь, значит тебе интересно. Закрыла я дверь, спустилась вниз, и помахала им рукой. Они сверху, с балкона, смотрят, а я чувствую, что он ее обнял за талию. Или мне так снизу показалось. Ушла я, а они остались. Клавдия, естественно, не в своей тарелке, а у Лешки взрыв показной энергии. Он чудак, рукам волю дал, а каково женщине, на новом месте, да мало того, что в непривычной обстановке, а еще и днем, и вдруг, я вернусь. Она рвется уйти.

А я его предупредила, чтобы он ее не отпускал, без клятвенного обещания, вновь встретиться. В общем, уговорил, сели чинно чай попить. На это она согласилась. Знаешь, слишком много добродетели, тоже плохо. Она вдруг вспомнила про долг, что она замужняя женщина. Нет, нет, и нет, – говорит ему, – боюсь, у нас с тобой вообще ничего не получится. Давай расстанемся. Слова, может быть, были другие, но суть одна.

А у Лешки, был козырь в кармане, я сказала, чтобы он его достал, только в крайнем случае. Видит, он, что она собралась уходить, и достает его.

– А ты знаешь, он ей говорит, почему Арина, вдруг к тебе так расположена?

Лучше бы он этот козырь не доставал.

– Почему? – она спрашивает.

– А потому, что она сейчас пошла к твоему Рюрику.

И вот тут она закатила истерику. Ах, значит, ты в отместку своей жене и моему мужу встречаешься со мною, значит ты, не любишь меня. Все эти цветы, это твоя месть?

Пришлось ему давать задний ход.

– Какая, – говорит, – месть, если он до твоей свадьбы с Ариной встречался, и потом все годы. Сколько можно терпеть? Ну, насчет остальных лет он загнул, как всегда, зато проверке они не поддаются.

– Ты обманываешь меня. – оскорбилась Клавдия. – Чтобы с одной, столько лет?

– Не веришь? На, смотри!

И достает из альбома, припрятанного в дальний угол, фото, где мы с тобой Рюрь вдвоем.

– А тебя я еще вот с каких лет обожаю!

– И показывает ей ее свадебные фотографии, где она на ветлечебнице к дворцу бракосочетания подъехала. Он ее этими фотографиями окончательно добил. А я в это время к тебе поехала. И от тебя позвонила. Твой номер телефона Рюрь у них высветился, Клавдия его хорошо знает, оттуда мой голос она услышала.

– Ну, теперь убедилась?

Лешка, говорит, что они чай попили, он ее рукой не коснулся, а потом ее проводил до дому.

Мне бы надо потом на постельное белье в шкафу посмотреть, но я не опустилась до этого».

Правильно, и сделала, подумал Скударь. То я бы один раз испил горечь измены и постепенно успокоился, а теперь должен каждый день, поедом себя есть, и мучиться сомнениями, как Фрол Голопупенко до конца жизни, было у Лешки с Клавдией что, или не было.

Неожиданно он усмехнулся, вспомнив про свой бренный срок. Ничего, потерпи, казак, недолго осталось. Он, ковырнул кинжалом у себя в груди, представив, как два обманутых ими с Ариной человека, умываясь слезами, обнимают друг друга, и горькие обиды бесхитростно обращают в суровую справедливость, в праведное возмездие. Ох, сладостно, оно должно быть.

Дочитывал письмо, он уже спокойно.

«Еще Лешка сказал, что обиделась Клавдия на тебя кровно. Если ты не получишь отсюда из Москвы никакой весточки, так и знай, она тебя напрочь выбросила из головы».

Вот и подтверждение! – подумал Скударь и воткнул кинжал глубже.

«Я могла бы тебе об этом не писать, но лучше, чтобы ты знал.

Мы с Клавдией еще раз встречались. Только не дома у меня, а на нейтральной почве. Мы в кафе посидели. На этот раз она держалась уверенно. Она ведь не знала, что у нас Лешкой все было заранее оговорено. Вот она и думала, что знает больше меня, и что я перед нею, скрываю свою связь с тобою. Владеющий чужой тайной считает себя на коне. Лешка расплатился и вышел, собираясь нас подождать на улице. А мы заказали себе еще мороженного, и стали делить шкуру неубитого видмидя. В данном случае тебя. Прогресс наметился. Клавдия сама начала разговор, издалека. Я не ожидала от нее такой откровенности.

– Я эмансипированная женщина! – заявила твоя Клавдия. – Два дня я думала, и решила, что, пожалуй, не смогу дать вам повода для недовольства. С моей стороны не будет никаких упреков, хотя вы злоупотребили моей доверчивостью и даже робостью. Я не буду возвращаться к своим обидам и готова со своей стороны предать все забвению. Мы обе несчастные женщины. Мне стыдно глядеть вам в глаза, как должно быть, и вам, мне. Отнюдь, я не намерена умалять свою благодарность за оказанную мне любезность, но ваше предложение, я оценила по достоинству. Вы ничего не выигрываете и не проигрываете. Мы восстановили статус-кво и даже сможем обменяться впечатлениями.

Записала ее округлые фразы я дословно. Но смысл и так, думаю, понятен. Или не очень?»

Скударь взбесился. Он подпрыгнул на кровати. Эта дура предлагает обменяться впечатлениями. Они как у коней будут сравнивать наши достоинства. О Содом и Гоморра. О лахудра Клавка. Вот где оказывается, черти водились. Хоть бы подвела базу какую-нибудь научную базу в свое оправдание, кандидатша чертова. Залезла мужику в штаны, при живой жене. Где его глаза были? Сопли распустил. В ежовые рукавицы надо их всех. На костер! Приеду, убью стерву!

Читал Скударь дальше на одном дыхании.

«Рюрь, ты бы видел ее глаза. Это были счастливые, отчаянные, отрешенные от мира земного глаза. Такие, бывают только у влюбленных. Синеглазка вырвалась на волю. Ей было не до меня, не до тебя, и не до твоих проблем, о которых она еще не знает. Она купалась в нежданно дарованной свободе. С одной стороны ты дал ее, с другой стороны – я, а кузнец ее счастья, вон он там курит на улице. Но как красиво она облекла все это в ироничные и торжествующие слова. Оказывается, поделиться или совсем отдать своего мужчину, на которого ты имеешь законные права – это оказать ей любезность.

Я хотела ее немного осадить и сказать, что впредь для любезностей, у них с Лешкой есть место на Тишинке, но не стала портить им медовый месяц. Может правда ничего не было? Все равно скоро она окунется в житейскую прозу, и тогда придется ей быть крепкой натурой, чтобы самостоятельно плыть по океану соблазнов, и в первую очередь тяжелых, житейских забот.

А она у тебя, несмотря на выспренний слог и желание казаться умной женщиной, обладает всего лишь одним неоспоримым достоинством, она необычайно обольстительна и аппетитна. Пришлось, сказать ей, что мы обе умные женщины, а женский ум не каждый мужчина оценит.

– Это вы, милочка верно заметили. У мужчин только одно на уме. – подбила она баланс нашему разговору. Она меня милочкой называет.

В этот раз мы не стали касаться скользких тем, как быть нам дальше. Мне было не этого. Она, твоя белорыбица, похоже, заглотнула крючок вместе с грузилом. Я могла свободно вздохнуть.

Надо было расходиться по разным сторонам. Я спешила к тебе и вдруг услышала сзади ее шепот.

– Может быть, ее подвезем?

Я и не знала, что у нее есть своя машина. Грех ей на тебя обижаться. Но чтобы соблюсти все приличия, Лешка сказал, что они, мол, заедут на станцию техобслуживания, и если я хочу, чтобы меня подбросили …

Я отказалась. В тот момент я только тебя хотела видеть. Талант у тебя влюблять в себя женщин. Знай, что после получения телеграммы, к тебе приеду я. Приеду попозже. Я хочу с тобой побыть одна. А Клавдию свою не суди. Она живой человек. У тебя не Клавдия есть, а я. Была, есть и буду!»

«Не хочу я мешать прозу жизни, и ее поэтически минуты. Пишу с другим настроением, у тебя, ночью. Ты, мой любимый, спишь. Ровное дыхание у тебя. А я подперев щеку локотком, с грустью любуюсь тобою.

Пустынна, будет без тебя земля. Одиноко будет мне. Душа моя, обитель страха и печали, и плачет, и поет.

Любимый, ты уходишь, подарив мне тончайшее чувство любви. Как же я его боюсь расплескать, как благодарна тебе, любимый мой. Все мы гости в этом мире. Вот и подбит баланс недолгой жизни. Уходишь ты, уйду и я. Не родился еще тот борец, кто время положил на лопатки. Бороться с ним напрасный труд. Наши ночи отлетают, словно осенью птицы, скоро и последняя стая двинется к Югу. Ты тоже скажешь, пора…

Я не прощаюсь.

Жди меня, я приеду. Приду к тебе с букетиком цветов, и в память о нашей любви, скажу: здравствуй любимый, здравствуй мой единственный, мой дорогой. Букетик будет скромный, а дама, когда откинет вуаль, печальная. Ты хотел, чтобы я вуальку носила, приеду в вуальке. Пока жива я, верь мне, ты не будешь одинок. О господи, сейчас заплачу. Не могу больше.»

В этом месте на письме Скударь увидел водяные разводы. Заплакала.

«А еще мне постоянно грезится несбыточный сон, что ты уедешь сейчас и вернешься на белом коне. Именно на белом.

Прими мой горький поцелуй. Очарованный месяц утекает, скоро ничего не останется. Останется одна тоска небытия, а сердце превратится в камень. Ты скоро проснешься, я буду весела, а сейчас, позволь, я чувствую, как тихая тоска смертельной удавкой сжимает горло. Смертельная, глухая тоска. Почти все ночи я не сплю, глажу и глажу твои волосы. А утром вечность заглядывает к нам вместе с солнцем.

Я постоянно думаю, что такое счастье? Любовь?

Но короткий миг нашей любви, и тот наполнен горечью. Приходишь в себя, а вокруг чужой, холодный мир, в котором гость ты, миг ты, а мир огромен, и ему нет никакого дела до до каждой пылинки.

Как тяжело тебе, наверно, притворяться и молчать, тая свою беду! А мне ты думаешь намного легче?

Дышит еще наша кровать, жаром крепких объятий, пожаром поцелуев. Уста, хранят взаимную нежность твоих жадных губ. Вот он ты, рядом. Откуда же тогда, эта иступленная тоска и щемящая грусть?

Наша любовь…

Нож гильотины скоро упадет. Пощады нет. Впереди бездна, пустота и мрак.

Но знай, любимый, наша горькая как полынь, любовь, не будет стоять у позорного столба. Место ее в весеннем саду, на тихом берегу реки, в духмяных полях, и в моем сердце. Есть для нее там уютный уголок.

Ты спишь, а я одна, встречаю, у окна, рассвет. Гаснут далекие звезды.

Сладко, тихо и божественно с тобой.

Горят мои щеки, горю вся я. Я расцвела с тобой, любимый мой. Не каждый сможет пронести свое чувство незамутненным, через долгую жизнь. Не разменялись мы с тобою на мелочи. Благодарю тебя, за несказанную любовь, мой милый.

Я вижу, ты ищешь рукою меня. Я иду к тебе, желанный мой. Мой ненаглядный, я здесь!»