Сеньор Виво и наркобарон

56. Невероятные события в Ипасуэно

Ваш корреспондент прибыл в Ипасуэно, имея редакционное задание: взять интервью у знаменитого Дионисио Виво и выяснить, почему сеньор Виво прекратил писать материалы, известные как «письма о кокаине». Редактор «Прессы» заподозрил, что сеньору Виво заткнули рот.

Однако за последние несколько дней я стал очевидцем столь невероятных событий, что даже репортеру с моим опытом почти невозможно их вразумительно передать или объяснить. А потому я просто изложу их здесь и предоставлю читателю понимать как угодно.

Приехав, я почти сразу обнаружил: либо никто не знает, где живет сеньор Виво, либо его охраняют от докучливых незнакомцев. Каждый раз в ответ на мой вопрос я слышал местную поговорку «pregunta a las mariposas».[51] Многажды получив рекомендацию справиться у бабочек, я довольствовался тем, что устроился в баре и послушал, о чем открыто говорят люди.

Из услышанных разговоров выяснилось, что сеньор Виво, скорее, человек-легенда, нежели существо из плоти и крови, а по крупицам собранные сведения походили на содержание классических энциклопедий. Мне стало известно, что в ратуше его ожидают тридцать мешков нераспечатанных писем – это наименее примечательная информация из всего, что я о нем собрал. Все здесь верят в абсолютную неуязвимость сеньора Виво и считают, что любой, кто попытается нанести ему рану, получит ее сам. Люди убеждены, что он обладает магической способностью срывать все покушения на свою жизнь, уже дважды умирал, а потом воскресал из мертвых. Говорят, у него неимоверное количество детей от женщин из лагеря на окраине города, и у всех мальчиков на шее такие же шрамы, как у сеньора Виво. В этом я убедился самолично. Следует добавить, что женщины из лагеря не предлагали мне обращаться к бабочкам, но пригрозили сбросить в ущелье. Интересно, что сеньор Виво обращается к ним «сестра», хотя их отношения весьма далеки от подобной родственной связи. Сеньор Виво управляет автомобилем столь древним, что местные жители убеждены, будто машина работает не на бензине, а на колдовской силе. По слухам, сеньор Виво умеет превращаться в козла или льва, может повелеть виноградной лозе расти, а также правит колесницей, запряженной ягуарами. Если его связать, путы спадают. Переговорив с несколькими студентами Ипасуэнского колледжа, я выяснил, что сеньор Виво считается вдохновенным педагогом и насмешничает над любой темой, которую преподает. Я узнал, что он известен абсолютной неподкупностью, а в минуты гнева способен вырастать до невероятных размеров, приобретая устрашающий вид. Мне рассказали также, что его постоянно сопровождают два чрезвычайно больших черных ягуара, которым также невозможно причинить вред и которые едят лишь ради удовольствия, но не для поддержания сил. Говорят, с ними подружится любой, кто угостит их шоколадом. Я слышал, эти необычные создания – особый вид кошачьих, выведенный в местечке под названием Кочадебахо де лос Гатос. В местном полицейском управлении я просил показать местоположение этого города, и мне на полном серьезе указали на карте участок, находящийся под водой. Повсюду, где заходила речь о сеньоре Виво, я слышал слово «колдун» и понял, что он внушает сильный суеверный страх, но в то же время пользуется большой любовью.

Простейший способ знакомства, решил я, – посещение занятий в колледже; лекции сеньора Виво открыты для широкой публики, что, вероятно, является политикой руководства по укреплению репутации учебного заведения.

Следующие несколько дней я посещал все лекции сеньора Виво по философии – сначала из любопытства, потом из неподдельного интереса. Я попробую передать читателям общее впечатление об этих лекциях, описав первую.

Аудитория была битком набита студентами, в том числе с других факультетов, и людьми, которые, подобно мне, к колледжу отношения не имели. Сеньор Виво (в обществе двух невозмутимых кошек, о которых ниже) читал лекцию о монадологии Лейбница. Он представил теорию этого философа так ясно и четко, так напористо и живо, так разумно и убедительно, что вскоре все мы убедились в бесспорной реальности заранее установленной гармонии, принципа достаточного основания, доминирующей и подчиненной энтелехии, принципа тождества незримого, а также лучшего из возможных миров. После этого сеньор Виво заявил, что собирается доказать, какое это все г…о (разговорное вульгарное обозначение экскрементов), что и сделал столь же ясно, разумно и напористо. По завершении лекции присутствовавшие восторженно аплодировали и многие остались в аудитории, чем отвлекли сеньора Виво от сиесты.

Мне удалось проследовать за сеньором Виво от колледжа до дома, но, признаюсь, он имел вид столь величественный, что я не дерзнул подойти и довольствовался терпеливым ожиданием его очередного появления.

Довольно скоро он вышел, одетый в дурно сидящий костюм – брюки чересчур длинны, пиджак мал, – и это подало мне мысль, что он один из тех, кому никогда не удается выглядеть респектабельно. С ним шли его поразительные кошки, в руках он держал музыкальный инструмент, похожий на огромную разукрашенную мандолину, и пачку исписанной нотной бумаги.

Я проследовал за ним на похороны некоего Рамона Дарио, полицейского и, как выяснилось, близкого друга сеньора Виво. Господина Дарио жестоко пытали, а затем лишили жизни убийцы-подручные сеньора Экобандодо за день до того, как я начал свое повествование. Во время службы сеньор Виво и четверо других музыкантов – студенты музыкального отделения Ипасуэнского колледжа, как я позже выяснил, – исполнили сочинение сеньора Виво в честь покойного друга под названием «Реквием Ангелико». Музыкальное произведение оказало глубокое воздействие на всех, включая меня, хоть я и не был знаком с усопшим. Это сочинение поразительной цельной красоты, состоящее из двух мелодий. От первой темы душу рвет тоска, грусть, но затем эта тема внезапно выплескивается во вторую, торжественную и неизъяснимо возвышенную. Могу засвидетельствовать, что в момент, когда первая тема перешла во вторую, среди собравшихся не было ни единого человека, по лицу которого не катились бы слезы. Без стеснения признаюсь, что ваш корреспондент не составил исключения. Прилагаю фотокопию партитуры произведения, которую по моей просьбе сделала служащая муниципалитета, снявшая копию и для себя.

Некоторое время служба не могла продолжаться, поскольку священника душили слезы, а по ее окончании все прошествовали на погребение, где сеньор Виво произнес речь, еще более впечатляющую, нежели выступление в Вальедупаре его знаменитого отца перед отправлением траурного кортежа с телом генерала Карло Мария Фуэрте, которое ваш корреспондент освещал в настоящем издании лет восемь назад.

Ночь я провел в довольно шумном заведении «У мадам Розы», которое здесь именуют «гостиницей», чем вводят в заблуждение приезжих, а утром увидел на площади сеньора Виво с кошками. На нем была только перехваченная ремнем рубаха, за поясом пистолет. Он выглядел, как мессия, иначе не скажешь: длинные волосы и устремленный вдаль неподвижный взгляд поразительно голубых глаз. Ощутимо трепеща в присутствии кошек, которые, должен заметить, минимум на полметра длиннее и пяди на четыре выше обычных особей, я приблизился к сеньору Виво, чтобы взять интервью, но за все время, что находился с ним, не добился ни единого слова. Я впервые в жизни чувствовал себя невидимкой.

Однако это не помешало мне постоянно находиться в его обществе во время драматических и, я бы сказал, непостижимых событий.

Я проследовал за ним в лагерь «чокнутых», где его приветствовала амазонка с револьвером на поясе, одна из тех оригинальных «сестер», что предложили мне короткое, но впечатляющее путешествие в ущелье. Дама расцеловалась с сеньором Виво, и я услышал, как он сказал: «Завтра, с рассветом».

Я по-прежнему его сопровождал – хочу отметить, что сложением он похож на индейца и передвигается в той же манере, – и мы пришли в так называемый «квартал Заправилы», где пресловутый Пабло Экобандодо выстроил дома своим работникам. Жилищные удобства здесь лучшие в городе, но, следует заметить, почти все равно уродливо и до нелепости отталкивающе, поскольку задумано не для практических целей, но для демонстрации богатства. Местная церковь – вероятно, самая безвкусная во всей нашей стране безвкусных церквей; в ней терзает тревога, что сродни отчаянию узника, заточенного в одиночестве, ибо Господь здесь умышленно не появляется.

В тот день проходил карнавал в ознаменование годовщины рождения Пабло Экобандодо: он уверяет, ему около тридцати, но все полагают, что уже к шестидесяти, а то и больше. Шло весьма неумеренное возлияние, отмечалось буйство, усиленное тем обстоятельством, что три духовых оркестра играли одновременно, явно стараясь друг друга перекрыть. По моим оценкам, число бражников достигало трех тысяч, и большинство являлось людьми того сорта, с кем в нашей стране разбойников и душегубов стараешься не встречаться даже при свете дня.

Сеньор Виво шел сквозь разгоряченную толпу, и вокруг него наступала тишина; я отметил, что многие, на вид совершенно не набожные люди крестятся и падают на колени. Что примечательно, толпа перед сеньором Виво расступалась; мне стало ясно – все без исключения знают, кто он такой; это, скорее всего, объясняется славой его кошек, которые следовали за ним и вглядывались в участников веселья столь людоедски, что несколько человек пострадало в небольшой возникшей давке.

Сеньор Экобандодо сидел на помосте в окружении священников в роскошных одеяниях – они махали кадилами и благословляли толпу лизоблюдов. При появлении сеньора Виво на лице именинника промелькнуло беспокойство, которое я бы охарактеризовал как смесь изумления и ужаса. Виновник торжества поднялся – стало видно, как он рыхл и неохватен, – и вроде двинулся к своему коню, серому жеребцу, что был привязан к близстоящему лимонному дереву. Но сеньор Виво предпринял маневр, объяснить который я до сих пор не в состоянии: мне показалось, он, не ускоряя шага, за несколько мгновений преодолел метров семьдесят пять.

Сеньор Экобандодо словно прирос к земле, я видел, как он тщетно пытался сдвинуться с места. Тут один из многочисленной вооруженной охраны каудильо поднял пистолет, собираясь выстрелить в сеньора Виво, но потом, видимо, передумал и прицелился в кошек. Прогремевшие выстрелы не причинили животным вреда, кошки прыгали на фонтанчики пыли, будто играя, но одна пуля рикошетом ранила в бедро женщину в толпе. Та завыла, и это добавило напряжения драме, что разыгрывалась у меня на глазах.

Кошки стражами уселись по бокам от сеньора Экобандодо, словно окончательно приковав его к месту, где застигли. Я отметил, что он обмочился от страха и у него на брюках расползается мокрое пятно, а на лице отразилась паника, которую выдавали дико вращающиеся глаза и кривящиеся губы. Из этого я заключил, что он не может и головой шевельнуть.

Затем сеньор Виво на глазах у толпы, в которой уже все как один стояли на коленях, очень медленно вытащил из-за пояса пистолет и приставил его сеньору Экобандодо к переносице. Здесь я вновь стал свидетелем явления, которое опять не могу объяснить: сеньор Виво вдруг стал невероятно огромен. По моим прикидкам, он вырос примерно на четверть. Я соотнес его макушку с лимонным деревом – объективным мерилом – и убедился, что он остался прежнего роста. Тем не менее, должен признать, складывалось полное впечатление, что он резко увеличился.

Сеньор Виво неумолимо держал пистолет перед лицом каудильо, у которого по щекам уже ручьем текли слезы, а потом сделал нечто весьма неожиданное и удивительное. Он очень медленно отвел пистолет и сунул за пояс.

Сеньор Экобандодо, испытав заметное облегчение, силился изобразить заискивающую улыбку. Говорить он, однако, не мог. Сеньор Виво поднял правую руку, точно целясь из пистолета, и приложил три пальца к сердцу жертвы. Вначале на физиономии сеньора Экобандодо отразилось изумление, затем страдание, он с умоляющим воплем вскинул руки, повернулся вокруг себя и ничком рухнул. Тут толпа исторгла вздох, смысл которого определить не берусь, многие бросились на землю, будто не желая больше видеть происходящее.

Сеньор Виво подошел к лимонному дереву и отвязал коня. Повернулся и тем же путем двинулся обратно, а несколько священников бросились к телу каудильо, дабы совершить последнее причастие. Однако было совершенно ясно, что сеньор Экобандодо непоправимо мертв.

Сеньор Виво медленно продвигался сквозь безмолвную по-прежнему толпу, слышались только пронзительные крики раненой женщины, да серый жеребец топтался у тела бывшего хозяина. Потом конь всхрапнул, повернулся и последовал за сеньором Виво и двумя неизменно грозными ягуарами; он замыкал шествие, посверкивая сбруей, а повод волочился по земле, оставляя след в пыли. В этот момент я впервые заметил на левом мизинце сеньора Виво кольцо, похожее на женское.

Вскрытие, проведенное в тот же день врачами сеньора Экобандодо, выявило инфаркт миокарда. Более того, разрыв сердечной мышцы был так велик, что не представлялось возможным распознать рабочие части органа, и один врач сравнил это с воздействием разрывной пули.

Я последовал за сеньором Виво в центр Ипасуэно, однако вблизи полицейского участка внезапно потерял его из виду. Ночь я провел в своей «гостинице» и был разбужен наутро еще до рассвета приглушенными голосами с улицы и светом фонарей, мелькавшим на стенах моей комнаты.

Я заставил себя подняться и сквозь жалюзи увидел небольшую группу женщин из лагеря, куда-то целеустремленно направлявшихся. Я спешно оделся и последовал за ними, держась на расстоянии, вновь опасаясь принять смерть от их рук. Отряд свернул к улице Конституции, самой широкой в Ипасуэно, со множеством прекрасных жилых домов. Уже занимался день, и я разглядел, что амазонка-предводительница, мне угрожавшая, о чем-то совещается с сеньором Виво, которого сопровождали кошки и серый жеребец, бывшая собственность сеньора Экобандодо.

Внезапно сеньор Виво посмотрел в сторону дерева, за которым я прятался, и сделал мне знак подойти. В смущении и испуге я приблизился, стараясь выглядеть как ни в чем не бывало, ожидая получить минимум реприманд за подглядывание, но сеньор Виво ни слова не сказал, и я сделал вывод: ему просто желательно, чтобы я свидетельствовал дальнейшие события.

В сопровождении ягуаров и предводительницы женщин сеньор Виво подошел к дому напротив и постучал в дверь. Открыла служанка, они переговорили. Девушка скрылась, и вскоре появился жилец в ночной пижаме. Имел место следующий разговор:

Тут стало заметно, что жилец огорчен. Он приложил руку ко лбу и спросил:

– Вы расквитаетесь за нас обоих?

Сеньор Виво ответил:

– Вы наживались, торгуя смертью. Вы стали причиной ее гибели, но я сделаю это за нас обоих.

Он указал на женщин у калитки – многие из них были вооружены. Предводительница поманила их, и несколько человек проследовали за жильцом в дом. Они вновь появились с двумя большими ящиками и коробками поменьше, явно с боеприпасами. Ящики вскрыли, и женщинам раздали автоматы Калашникова вместе с патронами.

Сеньор Виво велел жильцу детально объяснить, как обращаться с оружием, и тот показал, причем руки у него заметно тряслись, а голос прерывался и дрожал. Те, кто присутствовал, потом обучили тех, кто оставался в лагере.

Затем весь отряд двинулся через город, не скрываясь, поскольку уже часа полтора как рассвело, и на улицах было полно людей. Остановились перед полицейским участком, сеньор Виво вошел туда и возвратился с молодым полицейским без мундира, отсутствие какового, несомненно, преследовало цель не позволить кому-либо записать номер на погонах. Полицейский оказался вторым мужчиной в отряде, не считая меня.

С этого момента процессию возглавил конь сеньора Экобандодо, по-прежнему в полной сбруе, в чепраке с орнаментом, но без седока. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: командиры отряда хотели, чтобы он привел их в имение, в свой прежний дом, но тогда я испытывал неприятное ощущение, будто лошадь настойчиво нас туда ведет.

До имения, расположенного вдалеке от города, мы добрались только к полудню, проделав трудный путь проселком, что большей частью вился по крутым склонам. В километре от усадьбы отряд сошел с дороги, расположился в долине, огибавшей склон, и отдыхал там до вечера. Я коротал время в попытках побеседовать с сеньором Виво, с предводительницей, которую, как я выяснил, зовут сеньора Фульгенсия Астиз, и другими женщинами. Первые двое не желали замечать моего присутствия, а остальные либо советовали убираться и «спросить у бабочек», либо насмехались, используя такие антиобщественные приемы, как брызганье соком из кожуры апельсинов и обрезков ананаса.

Отчаявшись получить интервью, я вознамерился соснуть среди камней, но был разбужен громадными кошками, которым взбрело в голову использовать меня как подушку. Я пролежал под их ужасающей тяжестью не меньше двух часов, пока кошек не кликнул сам сеньор Виво, даже не потрудившийся извиниться за то, что они подвергли меня столь чудовищному испытанию.

К моему великому сожалению, я не владею большинством подробностей дальнейшего жаркого боя, поскольку женщины рассредоточились, взяв поместье в кольцо, и невозможно было находиться одновременно в разных местах, дабы охватить картину сражения во всей полноте. Однако я все время пребывал подле сеньора Виво, который, не таясь, вступил в ворота усадьбы, и оборонявшиеся, увидев его с кошками и серым жеребцом бывшего хозяина, немедленно ретировались в дом. Сеньор Виво взобрался на лошадь и оставался на подъездной аллее под прицелами осажденных, но никто не отважился стрелять, помня, как мне думается, широко распространенный миф, что любого, кто попытается причинить ему вред, поразит собственная пуля.

Пока сеньор Виво одним своим присутствием устрашал обитателей усадьбы и отвлекал их внимание, женщины окружили громадное поместье и, перебравшись через забор, выдвинулись со всех сторон к многочисленным строениям, объявив о своем прибытии леденящими кровь воплями и стрельбой; воздух наполнился запахом пороха и белой цементной пылью, выбитой пулями из оштукатуренных стен.

Предчувствуя неизбежное поражение, бывшие холопы каудильо вышли из здания с белыми тряпками на стволах винтовок и хотели сложить оружие перед сеньором Виво, но тот в резкой форме велел им сдаться Фульгенсии Астиз. Она приказала бандитам раздеться догола и лишь затем покинуть пределы имения. Бандиты подчинились и, прикрывая руками срам, под градом камней бежали через центральные ворота.

Когда мы с сеньором Виво и частью отряда покидали имение, оставшиеся женщины вошли в дом и занялись инвентаризацией безвкусного имущества, намереваясь устроить благотворительную распродажу, и обсуждали, как лучше поделить комнаты, чтобы всем жить в мире и согласии.

Сократившийся отряд вернулся в Ипасуэно с наступлением темноты и, не встретив сопротивления, вошел в квартал Заправилы. Он направился к отталкивающе расцвеченной церкви, где на всеобщее обозрение выставили почившего сеньора Экобандодо; покойник лежал в катафалке, украшенном гвоздиками, чье назначение – не столько воздать почести в смерти, сколько заглушить исходящее от явно разлагающегося трупа стойкое зловоние гнилостного распада.

Сеньора Астиз оттолкнула церковных служек, читавших псалтырь, катафалк выволокли на площадь и поставили перед входом. И тут сеньор Виво сделал нечто, подобного чему я не видел с тех пор, как побывал в Военном училище инженеров электромеханики, где фиксировал жертв пыточных камер того времени. Он вынул нож и взрезал покойнику горло у подбородка. Всунул руку в глотку и вытащил в разрез уже почерневший и распухший язык. Должен признаться, при этом диком зрелище меня стошнило, но впоследствии я узнал, что подобное варварство совершалось умершим сплошь и рядом в дни, когда он владычествовал в здешних местах. Сеньор Виво проделал все с абсолютной невозмутимостью, вымыл руки в фонтане и уехал верхом на сером коне, сопровождаемый, как всегда, ягуарами.

Я был слишком слаб, чтобы следовать за ним, а потому остался и был свидетелем того, как тело Пабло Экобандодо вздернули на фонарном столбе, где оно провисело вниз головой два дня, привлекая канюков и осыпая тротуар трупными червями; наконец зловоние стало настолько невыносимым, что были вызваны полицейские, которые его убрали. Молодой офицер, присоединившийся к отряду женщин, позже сообщил мне, что тело закопали на городской свалке. Вот таким необычным манером новоявленный младенец Геракл задушил змею, а колибри победила ястреба.

В последующие два дня я по-прежнему посещал лекции сеньора Виво, а как-то вечером заглянул к нему домой, где в дверях меня встретил необычайно привлекательный молодой человек, представившийся Хуанито. Этот господин находился в обществе молодой дамы по имени Розалита, в которой я узнал обитательницу своей «гостиницы» и с которой он явно развлекался незадолго до моего прихода. Молодой человек не пожелал ответить на вопросы о своем соседе по квартире, но был достаточно любезен, чтобы показать мне дом и предложить чашечку кофе, которую я с благодарностью принял. Сеньор Виво пребывал у себя в комнате с двумя устрашающими компаньонами семейства кошачьих, и, войдя туда, я понял, что живет он в совершеннейшем беспорядке. На стене висели карандашный набросок египетской богини Изиды и множество фотографий молодой мулатки, явно очень высокой, чуть ли не нордической наружности, с диковинным вкусом в одежде. По всей комнате лежали музыкальные инструменты и книги. Сеньор Виво не обратил на меня внимания, и я перешел в соседнюю комнату, уставленную коробками – вероятно, с подарками, ибо они были заполнены свертками в зеленой и сиреневой бумаге. В одной коробке обнаружилось множество камней, снабженных ярлычками и тоже обернутых в зеленую бумагу, из чего я заключил, что сеньор Виво интересуется геологическими породами.

Сеньор Хуанито предложил мне остаться на ночлег, и я, пускай лишившись ужина, ухватился за возможность больше узнать о сеньоре Виво. Однако ничего не вышло; только я улегся в постель, отвратительные чудовища опять вспрыгнули ко мне и крепко уснули, намертво придавив меня к кровати. Я также не мог покинуть постель для отправления естественных надобностей и большую часть ночи провел без сна под аккомпанемент адской силы мурлыканья, от которого все вокруг опасно сотрясалось.

Поутру я обнаружил, что освобожден от кошачьего бремени, и торопливо оделся. Потом тихонько приоткрыл дверь в комнату сеньора Виво и увидел, что его уже нет. Но с улицы доносились голоса, и я быстро спустился в сад.

Там сеньор Виво беседовал с невысоким пожилым индейцем аймара в национальной одежде и с косичкой; его сопровождали две кошки, по окрасу и размерам сходные с воспитанниками хозяина дома; последние находились здесь же и затеяли возню с гостями. Собеседники не обратили внимания на мое присутствие и говорили загадками, при этом разыгрывая пантомиму, рассчитанную, как показалось, на меня.

Сеньор Виво, глядя на совершенно пустое место, сказал: «Так вот она какая, красавица, о которой я столько слышал». Индеец ответил: «Парланчина, моя дочка», – а затем обратился к пустоте: «Гвубба, познакомься с Дионисио».

Сеньор Виво пожал несуществующей даме руку и как бы чмокнул туда, где находилась бы щечка, будь там женщина. Затем нагнулся, погладил что-то невидимое и воскликнул: «Какой симпатичный оцелот! Привет, киса, как дела?»

Индеец спросил: «Вся дрянь сгорела?» – на что сеньор Виво ответил: «Да». Тогда индеец сказал: «Ты придешь в Кочадебахо де лос Гатос. Ты нам понадобишься».

Сеньор Виво вошел в дом и спустя несколько минут вернулся с конвертом, который передал мне, даже не удостоив взглядом. На конверте значилось: «Последнее письмо о кокаине», и я сунул его в карман, собираясь прочесть позже.

Затем пара в несообразной компании кошек и серого жеребца проследовала в лагерь женщин, где сеньор Виво коротко переговорил с ними, сказав, что через месяц будет готов препроводить тех, кто пожелает, в город Кочадебахо де лос Гатос.

После этого сеньор Виво с индейцем отправились на прогулку по каким-то жутким, изобилующим обрывами местам, то и дело обращаясь к даме-невидимке и ее воображаемому оцелоту, а я был оскорблен тем, что стал жертвой столь серьезно разыгрываемой комедии. Километра через три невыносимой прогулки я понял, что безнадежно отстал, хотя, казалось, сеньор Виво и индеец шли весьма неспешным шагом. Когда они ушли далеко вперед, я неохотно признал, что иного выбора не остается: я вынужден прервать погоню и вернуться в Ипасуэно.

Я остался в городе еще на неделю, дабы поразмышлять над счастливой и неблагоприятной стороной этих событий, и к концу этого срока столкнулся на улице с юношей, который посещал занятия сеньора Виво. «Вас не было на уроках целую неделю, – сказал он. – Вы пропустили все лекции о Спинозе. Вам бы понравилось».

Весьма удивившись, поскольку считал, что все это время сеньор Виво находится в Кочадебахо де лос Гатос, я направился в лагерь, где сеньора Астиз заявила, что видится с сеньором Виво ежедневно, а я, видимо, по-прежнему напрашиваюсь на прогулку в ущелье. Больше того, мне встретились приезжие из Кочадебахо де лос Гатос, и один из них – белый человек, обладатель выпирающего живота, рыжей бороды и совершенно возмутительных и вульгарных манер, – сообщил, что действительно видел серого жеребца, ужасных кошек и сеньора Виво в, как он выразился, «их великолепном подводном городе неослабного блуда».

Из всего этого явствует, что сеньор Виво каким-то образом мастерски меня разыграл. Тем не менее рекомендую нашим читателям серьезно изучить его последнее письмо о кокаине, где, как мне кажется, суммируются взгляды этого загадочного и непостижимого человека, чуть ли не в одиночку настроившего образованную часть общества против вредоносных торговцев кокой и тем самым вновь доказавшего справедливость знаменитого высказывания доктора Фабио Лосано Симонелли, что «журналистика в немалой степени ответственна за формирование нашего общественного бытия». Следует осознать: это последние слова человека, который единолично уничтожил наркоторговлю в регионе, позволив нам горячо надеяться, что отныне наши граждане смогут жить спокойно.