Серафим Саровский

Благословенный Саров

Сатисо-градо-Саровская пустынь, как она называлась первыми иноками, или просто Саровская пустынь, что более известно среди простых богомольцев, образовалась не на пустом месте. Задолго до появления первых монахов высокий мыс между реками Сатисом и Саровкой привлекал к себе внимание древних поселенцев. Недавние исследования Археологического центра «Регион» (Нижний Новгород) под руководством кандидата исторических наук Николая Грибова[53] позволяют утверждать, что история освоения человеком этих мест насчитывает две тысячи лет. Первыми поселенцами были представители племён мордовского народа. Древнее поселение, получившее официальное название «Саровское городище», занимало весь мыс между реками, а также значительные площади прилегающей к нему высокой береговой террасы.

Городище, остатки которого увидели перед собой первые монахи, сформировалось предположительно к X—XI векам. Мордовское поселение, кстати сказать, самое крупное из всех известных на сегодня и уступающее среди памятников Нижегородской земли только Городцу и Нижнему Новгороду, находилось как бы в буферной зоне между Русью и Волжской Булгарией. За долгие годы экономические связи местных поселенцев со своими соседями крепли, и на Саровском городище археологи обнаружили керамические изделия и различные украшения, завезённые из сопредельных государств.

Древнее поселение защищалось целой системой рвов и валов. Первая линия укреплений пересекала мыс в наивысшей его точке на западной стороне. На восточной, напольной стороне располагалась самая протяжённая система укреплений — до полутора километров. Внутреннее пространство между этими крайними укреплениями перегораживали ещё три ряда оборонительных заграждений. Все эти фортификационные сооружения древние строители подвели к обрывам береговой террасы и как бы поделили поселение на несколько «городов». Принимая во внимание, что высота валов составляла от 3,5 до 5,5 метра, а глубина рва — от 2 до 2,5 метра при ширине в 15-20 метров, можно сделать заключение, что поселение было очень крупным и по некоторым признакам его можно отождествить с поселением протогородского типа. После X века среди мордовских племён наблюдается процесс объединения. В русских летописях существует описание мордовского княжеского удела — Пургасовой волости. Исследования на юге Нижегородской области арзамасского археолога Владимира Мартьянова[54] позволили обнаружить большое количество археологических памятников, которые существовали приблизительно в одно время с Саровским городищем и могли составлять эту легендарную волость во главе с хорошо укреплённой столицей на берегах двух лесных рек.

В литературе XVIII века и до настоящего времени пересказывается легенда о существовании на месте городища царственного города эпохи Золотой Орды под названием Сараклыч, правителем которого был хан Бехан. В архиве Саровского монастыря первое упоминание о Сараклыче относится к 1780-м годам, где описывается приход из Золотой Орды князя Бехана и основании городища, рассказывается о его войне с московскими князьями, наконец, оставлении города и уходе из этих мест. «А тот город Сараклыч в скором времени пришёл в разорение и запустение»¹.

Легенда интересная, но она не подтверждена русскими летописями, нет следов этого города и среди других первоисточников, так же как и нет никаких археологических находок, которые указывали бы на какое-то присутствие татарского поселения. Поэтому специалисты в один голос называют его позднейшим новообразованием, легендой, созданной первыми монахами Саровского монастыря.

Саровское городище существовало, но только не татарское, а мордовское, и оно действительно пресеклось в результате военного нападения и крупного сражения, когда защитникам не помогли и оборонительные сооружения. Первые монахи находили на городище незахороненные человеческие останки — свидетельство этого побоища. Во время последних археологических изысканий обнаружены фрагменты тел, имеющие следы, нанесённые боевым холодным оружием. Все строения погибли в огне пожара. Учёные датируют эту катастрофу первой половиной XIII столетия. К сожалению, археологами не обнаружены предметы вооружения и экипировки воинов, что могло бы как-то помочь в определении воюющих сторон. Поэтому к нападающей стороне можно отнести и русские дружины, находившиеся в этот период в состоянии войны с мордовскими князьями, и татаро-монгольские орды. Установить истину помогут дальнейшие археологические и архивные изыскания.

Заключая этот небольшой экскурс в древнюю историю Саровского городища, следует сказать, что оно пришло в полное запустение и на протяжении многих десятилетий отпугивало новых поселенцев своей страшной историей.

Новая история Саровского городища связана с подвижниками из среды монашествующих. Первые монахи появились на берегах Сатиса и Саровки в середине XVII века. Вековые леса, окружавшие Старое городище со всех сторон, изобилие ключевой воды, тишина и покой привлекали сюда первых поселенцев. В то же время всего в нескольких верстах западнее от Старого городища проходила старинная почтовая дорога, позволявшая в случае необходимости совершить путешествие на север: через Арзамас на Нижний Новгород или через Ардатов во Владимир и Москву. Почтовый тракт в районе Темникова пересекался с Большой посольской дорогой и уводил путника на юг.

Северный склон Саровской гряды, где селились первые монашествующие, круто обрывающийся к пойме Сатиса, привлекал к себе наличием изобильного родника, заливная луговина позволяла поселенцам посадить небольшой огородик.

Предположительно в 1664 году, «первее всех на сие место прииде монах Феодосий и жил с пять лет с некоторыми пришедшими монахами проводяща безмолвие. И в пребывание его было явление, повествовал всем приходящим, что он видел над горою свет дивный яко огненная заря, а в другое время звон бяша во многие колокола... Сей же монах Феодосий сие провидев и впредь идущие лета на сем месте быть некоторому смотрению Божию и тщатеся собрати братию и построить обитель, но не созволящу Богу взят в строители в Град Пензу»².

Феодосий покинул монашескую общину, оставив вместо себя инока Герасима, прожившего на Саровском городище около десяти лет. С уходом Герасима община распалась, и поселение пришло в запустение.

Только в 1690 году (предположительно), наконец, на берега Сатиса приходит человек, положивший всю свою жизнь на строительство новой монашеской обители. Это был монах Арзамасского Введенского монастыря Исаакий. Его трудами вновь созданная монашеская община окрепла, встала на ноги и по праву стала называться «Академией монашества». Кто же он, монах Исаакий?

Мирское имя его Иван Фёдорович (фамилия неизвестна). Родился в 1669 году в селе Красном, что расположилось в трёх верстах от города Арзамаса, в семье приходского дьячка Фёдора Степановича. После поступления Фёдора Степановича в Арзамасский Введенский монастырь и пострижения его в великую схиму с именем Феофан за отцом последовал и сын. Произошло это в 1687 году. Спустя два года, 6 февраля 1689 года, послушник Иван Попов пострижен в монахи с именем Исаакий. В это время пришёл в Введенский монастырь монах Филарет из Санаксарского Рождество-Богородичного монастыря, который рассказал молодому монаху о старом городище и о его явно избранном Богом предназначении. В начале 1690-х годов Исаакий начинает постепенно обживать городище. В первое посещение он устанавливает православный крест в знак своего серьёзного намерения утвердить в глухих мордовских лесах оплот православия. В следующий раз строится временное жильё.

2 февраля 1692 года Исаакий по рекомендации настоятеля (или строителя, как называется ещё эта должность) Санаксарского монастыря и благословению святейшего Адриана, архиепископа Московского и Всея Руси и всех Северных стран Патриарха, рукоположен в сан иеромонаха митрополитом Сарским и Подонским Евфимием. Возвратясь из Москвы на Саровское городище, Исаакий положил основание монастырским пещерам, как бы в подражание пещерам Киево-Печерской лавры. Несколько лет Исаакий с переменным успехом продолжал осваивать премудрость пустынножительства. Редкие посетители долго не задерживались в лесной келье. В 1700 году на соседней мельнице, располагавшейся на почтовом тракте у реки Сатис, Исаакий повстречал старообрядца Иоанна Карелина и после долгих бесед сумел обратить его в православие и постриг к себе в пустыню с именем Ириней.

В этом году братия Введенского монастыря убедила отца Исаакия вернуться в родной монастырь и выбрала его настоятелем. Оставив на Саровском городище Иринея одного, Исаакий переселился во Введенский монастырь и был там настоятелем в продолжение шести лет. За это время он преуспел в деле обращения представителей старой веры. Специально для этой миссии ездил за Волгу и вернул в лоно Православной церкви три скита в полном составе — всего 65 человек.

Тем временем на Саровском городище к Иринею присоединились шесть пустынножителей, четверых из которых постриг в монашество Исаакий. Один из новопостриженников — Афиноген — так понравился Исаакию, что он взял его с собой во Введенский монастырь, с надеждой передать ему настоятельскую должность.

Долгое и безуспешное освоение Саровского городища можно объяснить отсутствием юридической базы, которая позволила бы полноправно обосноваться монашествующим на облюбованном месте, да и располагалось старое городище в «медвежьем углу», где сходилось несколько уездов: Арзамасский, Кадомский и Шацкий, даже границ у которых на тот момент не существовало. В июле 1705 года помочь этой беде вызвался стольник, крещёный татарский князь Данила Иванович Кутушев, который обратился к арзамасскому воеводе с челобитной о сыске порожней земли «меж Арзамассково и Кадомскаго уездов... сыскав повальным обыском»³ свободные земли. По освидетельствовании, если земля «лежит порозжа и спору никем не будет тою порозжую землю и лес в вышеписанных урочищах велено измерять в десятины и положить в чети, а измеряв тою землю и лес велено отказать ис той порозжей земли нынешнему челобитчику князь Данилу князь Кутушеву на дватцать четей в поле а в дву потому ж... И по отказным книгам велел отказать в церкве Божией Пресвятыя Богородицы Живоноснаго Источника[55] и монахом Сатисо Града Саровския пустыни на сем с братиею которые на той земле живут на пропитание... Писан на Москве лета 1706 году Генваря вдень»⁴.

Принимая во внимание, что четь или четверть в те годы составляла половину десятины и принятое официально обозначение «в дву потому ж», то первоначально саровские иноки получили надел в 30 десятин («десять десятин в трёх полях»). Официальное оформление земельного владения состоялось только спустя три года: «И по грамоте Великаго Государя ис Приказа Казанского дворца за ними отказана в 1709-м году Декабря дня»⁵.

В начале 1706 года отец Исаакий получает долгожданную благословенную грамоту и антиминс для новой церкви. Сдав Афиногену Введенский монастырь, он возвращается на Саровское городище и начинает заготавливать лес для строительства церкви. А когда весеннее тепло растопило снега и отогрело землю, приступили и к самому строительству.

Первый храм возводили всем миром: вместе с иноками трудились и жители окрестных сел и деревень. Работа спорилась, и к 16 мая остались не отделаны только глава и внутреннее убранство. В монастырской летописи отмечены и чудесные явления, которые наблюдали все участники строительства. После водружения на главу храма деревянного креста «Господу Богу благоугодно было чудесным знамением проявить благоволение своё как к избранному месту, так и к воздвигаемому храму! В ночь на 17-е число вдруг раздался на горе “велий” колокольный звон и оный слышали все случившиеся тогда в пустыне и хорошо знавшие, что при строящемся храме и вообще в пустыне сей не было ни единого колокола! Но вот наступило и 17-е число. Кровельный мастер Стефан Феодоров взошёл на верх храма ко кресту, для окончательной обивки главы деревянною чешуёю, а другие занялись внутренней отделкой храма. Всё шло обычным порядком. Но около полудня вдруг осветил всех необычный свет, и вместе с ним раздался опять сильный колокольный звон, “аки во многие колокола звонящий”. Приостановив работу, все стали благоговейно прислушиваться к необыкновенному звуку колоколов, надеясь узнать, из какого места он исходит; но звон слышался и внутри храма, и вне его “повсюду того места”, где была церковь, и явление сие продолжалось около часу»⁶.

Так с Божией помощью, трудами всех участников строительства и подношениями благотворителей церковь была обустроена и подготовлена к чину освящения, которое и состоялось 16 июня (или 29 июня по новому стилю летоисчисления) 1706 года. Торжественное освящение храма во имя Пресвятой Богородицы и Её Живоносного Источника провёл архимандрит Арзамасского Спасо-Преображенского монастыря Павел. С этого великого события и принято считать отсчёт истории Сатисо-градо-Саровской пустыни, правда, с небольшой оговоркой — обитель считалась ещё некоторое время приписанной ко Введенскому монастырю.

Через три недели после торжества немногочисленная братия, всего восемь человек, собралась и приняла монастырский устав, который ещё крепче соединил пустынников в их общем стремлении духовного становления.

Закипела жизнь на старом Саровском городище. Прослышав о новой обители, стали приходить из разных мест монахи и послушники. Каждому хватало работы: кто службу ведёт, кто новые кельи строит, кто грибы собираема если в немощи лежишь, то по желанию можешь и лапти плести.

Вскоре вокруг нового храма вырос целый городок — прообраз монастыря. Вот как он описан монастырским летописцем. «На горе, к стороне северного её склона и почти в северо-западном углу, стоял храм Живоносного Источника, за ним по северной и юго-восточной сторонам расположились братские кельи. В юго-западной стороне стояли хозяйственные здания, а по восточной расположены были амбары, погреба и проч. На западной стороне, по городовому валу, стояла ограда со святыми вратами, продолжавшаяся и вокруг всех поименованных монастырских строений»⁷.

Прошло совсем немного времени, и стало ясно, что единственная церковь уже не вмещает в своих стенах всех желающих. Поэтому решено было просить в Духовном ведомстве о разрешении строительства двух новых храмов: первого во имя Преображения Господня и второго в честь Архистратига Михаила над Святыми вратами. К этому времени назрел и вопрос о самостоятельности новой обители. Монашествующие и благотворители на общем собрании составили челобитную об утверждении иеромонаха Исаакия строителем Саровской пустыни. Копия этой челобитной сохранилась в монастырском архиве и представляет интерес ещё тем, что содержит первый список монашествующих обители. Челобитную подписали лично или при помощи грамотных собратьев монахи: Иоарам (казначей), Иннокентий, Гервасий, Акакий, Иуст, Гаврил, Серафим, Геласий, Симон, Фома, Арсений, Феолог, Феогност, Софроний, Иоанникий, Иосия, Савватий, Сергий, Тихон, Корнилий. Всего 20 человек. Утвердительная грамота, подписанная Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Рязанским и Муромским Стефаном[56], выдана 5 февраля 1709 года: «Велеть ему, иеромонаху Исаакию, в той пустыне быть строителем».

Жизнь в пустыни была сурова и скудна. Многие приходящие в обитель пробовали испытать свои духовные и физические силы, и не у каждого получалось пройти это испытание даже на начальной стадии. Около четырёх лет жила обитель по уставу, составленному Исаакием, взявшем за основу всё самое лучшее из трудов Святых Отцов. Так называемый общежительный устав устанавливал равенство всех друг перед другом и в еде, и в одежде, и в послушании, но в то же время присутствовало строгое подчинение младшего старшему. В ноябре 1710 года братия общим собранием принимает решение об официальном утверждении устава и составляет новую челобитную на его утверждение.

Одновременно среди монашествующих, вслед за Исаакием, появились подвижники, бравшие на себя дополнительные испытания, «которые, ревнуя о больших подвигах ко своему спасению», уединялись на время Великого поста в пещеры. Подземные галереи, продолблённые в толще доломита, представляли уже небольшой комплекс, состоящий из нескольких маленьких келий и большего по размеру зала, в котором монашествующие собирались на общую молитву. И задумано было обустроить на этом месте подземную церковь в честь Антония и Феодосия, Киево-Печерских чудотворцев.

Для решения этих жизненно важных вопросов и отправился Исаакий в Москву. Находясь в столице, Исаакий в поисках благотворителей дошёл даже до апартаментов родных сестёр Петра I — Марии и Феодосии. Высокопоставленные покровительницы оказали Исаакию содействие в получении разрешения на освящение пещерной церкви, пожертвовали иконостас с иконами, облачения для священнослужения, богослужебные книги и предметы. Кроме этого, Мария и Феодосия передали для обители 14 частиц мощей некоторых Киево-Печерских чудотворцев. Освятили пещерный храм по церковному чиноположению 30 мая. Первое время храм использовался и для проведения служб по умершей братии¹⁰.

В этот же день при общем собрании братии была прочитана и благословенная грамота на общежительный устав, присланная митрополитом Стефаном. Все присутствующие со вниманием и «со слезами на глазах» выслушали особое завещание в стихах, сочинённое самим преосвященным митрополитом:

«Божию милостию Смиренный Стефан Митрополит Рязанский и Муромский, Саровской пустыни Настоятелю и иже о Христе с братиею.

Весь многостраничный устав изложил владыка в своём стихотворении. Перед вступлением в обитель стоило прочитать эти 23 строки, и становилось понятным, что ждёт тебя в монастырских стенах. Самое же главное, что утверждал устав обители, — это её самостоятельность.

Тут же на общем собрании монашествующие пришли к заключению, что невозможно существовать обители без расширения земельных владений. Пустынь просто зачахнет на своём клочке земли в 30 десятин. Уже сейчас хозяйственные постройки начали тесниться на приграничных землях. Для разрешения этого вопроса Исаакий взял на себя самую ответственную часть, юридическую, — поиск владельцев земель, составление договоров купли-продажи. Из способных монахов и послушников подобрали сборщиков пожертвований и направили их по городам и сёлам. В скором времени был достигнут и первый результат.

22 января 1712 года совершена первая купчая крепость на проданную Саровской пустыни жителем города Темникова Ананием Борисовичем Немцовым землю «по обе стороны речек Сарова и Сатиса и по обе стороны Арзамасской дороги, с вотчинными и бортными ухожеями и рыбными ловлями и всякими угодьями». Купчая составлена и подписана в Темникове «крепостных дел надсмотрщиком», а за землю заплачено десять рублей. До 1729 года Исаакий совершил более шестидесяти сделок с землёй и заплатил 664 рубля, 7 гривен, 29 алтын и 4 деньги¹². Сумма не малая, но и владения монастыря раскинулись на многие километры. Так стараниями Исаакия Саровская пустынь стала крупнейшим землевладельцем России. И хотя земля в основном покрыта была лесами, и лесами заповедными, почему первые несколько десятилетий монашествующие по указу Петра I не могли их разрабатывать (лес представлял собой сплошной частокол, как говорили сами монахи — «руку нельзя было просунуть»), всё же Исаакий оказался дальновидным хозяйственником — в конце XVIII столетия в указе Петра I появились некоторые послабления, и монашествующие получили право продавать строевой и корабельный лес.

А пока монастырь существовал только благодаря труду своих иноков на огородах и хозяйственных дворах, поступали в кассу деньги от выполнения церковных треб. Но всё же основной статьёй дохода было поступление различными вкладами от благотворителей.

В монастырских документах обнаружена интересная запись от 4 ноября 1759 года «по благословению отца строителя начал писать благодарные письма к благотворителям. И написал 115 писем»¹³.

На протяжении всего своего существования леса доставляли монастырю и массу неприятностей: это и кража леса крестьянами окрестных деревень, и притязания смежных землевладельцев, и самое страшное — лесные пожары. В 1712 году, только обитель начала крепнуть, весной — а она выдалась сухая и без единого дождя — в глубине леса возник пожар. Сильный ветер уже через сутки принёс пламя к монастырю. Сплошной лес стоял прямо у стен обители, и огонь беспрепятственно перекинулся на деревянные строения. «В малом времени труды и заботы многих лет пожерты были пламенем. Сгорели: ограда вокруг монастыря, церковь Архистратига Михаила со святыми вратами, келии и проч., и всякое монастырское имущество со всею рухлядью, в том числе и многие документы»¹⁴. Целыми остались только недостроенная Преображенская церковь и храм Живоносного Источника. Но последний получил значительные повреждения: из него была выбрана вся церковная утварь, иконы «и даже по скорости во св. алтаре с Престола одежду и срачицу сняли. Велико было это несчастие для обители! Тяжело испытание и для основателя её!». Но, видимо, не зря Господь избрал в основатели Саровской пустыни такого крепкого духом инока, как Исаакий. Не успело остыть пожарище, как саровские иноки приступили к восстановлению монастыря: заново отстроены кельи, исправлены повреждения в храме Живоносного Источника, и с архиерейского благословения его вновь освятили.

Прослышав о постигшем Саровскую пустынь несчастье, благотворители удвоили свою помощь, а некоторые пожертвовали даже семейные реликвии. Так, помещица села Лемети Ардатовского уезда боярыня Мария Васильевна Соловцова принесла в дар напрестольный крест со многими мощами, частицами Животворящего Древа Креста Господня, багряницы Спаса и ризы Пресвятой Богородицы[57].

Спустя два года после пожара трудами монашествующих монастырь стал краше прежнего. И как это всегда бывает, соседей начала обуревать зависть. Досужая молва распространяла слухи, что монахи нашли большой клад и на это золото строят храмы, кельи, скупают земли. Первую попытку поживиться чужим добром воровские люди предприняли в сентябре, но просчитались — на праздник Воздвижения Креста Господня пришло большое количество паломников, с помощью которых незваных гостей и выпроводили вон.

Всё же разбойники не теряли надежды поживиться и, выждав, когда монастырь опустел от богомольцев и наёмных работников, 30 ноября в глухую полночь монахи были разбужены громкими криками. Выбежав на монастырскую площадь, они тут же были окружены нападавшими. Связав монахов по рукам и ногам, разбойники развели костры и приступили к пыткам, выясняя, где спрятаны два котла денег, да 1700 «рублёв», привезённых из Москвы. Ну а так как ничего этого не было, разбойники приступили к грабежу. Из церквей и келий вынесли и погрузили на монастырские же подводы всё, что попадалось под руку: начиная с церковных облачений и заканчивая рукавицами и косами. «Одним словом, — пишет монастырский летописец, — грабёж обители был полный, как говорится — дотла, от малой до великой вещи».

Под утро, когда грабители уехали, через разбитые ворота в монастырь вернулись те немногие, кто успел укрыться в лесу. Их глазам предстала ужасная картина: вся монастырская площадь усыпана телами избитых до полусмерти монахов. А казначей Дорофей, оставшийся на время отсутствия настоятеля за старшего, так и лежал среди углей догорающего костра. По счастью, все оказались живы, хотя изрядно покалечены, а у отца Дорофея на всю жизнь остался красно-бронзовый цвет лица от пыток на костре, брови и ресницы так больше и не выросли¹⁵. Разбойники вскоре были все пойманы, это оказались жители ближайших сел. Вернуть имущество не удалось, и для острастки грабителей примерно наказали.

Хлопоты о земле, да и многие другие хозяйственные вопросы требовали постоянной отлучки настоятеля Исаакия. Вот и в наступившем 1715 году он отправился в столицу. По прибытии в Москву с Исаакием приключилась тяжёлая болезнь. Состояние больного ухудшалось, и уже не было надежды на выздоровление. Чтобы встретить смерть подобающим монаху образом, саровский инок решил принять великую схиму и попросил об этом строителя Знаменской Красногривской пустыни из Гороховского уезда Макария. Тот согласился, но выставил условия: «Строителем и ни в каком начальстве у братии не быть, и не священнодействовать и из монастыря не выходить, и братию в церкви от Писания не учить, и в пении церковном и за трапезою с братиею простою стояти и сидети в последних». Получив согласие, Макарий совершил пострижение с именем Иоанн. Под этим именем саровский инок и прославился впоследствии.

Видимо, рано ещё было умирать Исаакию-Иоанну, спустя некоторое время здоровье его пошло на поправку, и он возвратился в Саров. Связанный принятыми на себя обетами, Иоанн практически отошёл от руководства монастырём, хотя братия по-прежнему обращалась к нему за советом. Но эта неопределённость в руководстве монастыря имела отрицательные последствия, и в молодой обители начались неурядицы и разногласия. Иеросхимонах Иоанн не мог спокойно смотреть, как его творение разрушается прямо на глазах.

В Красногривскую пустынь к настоятелю Макарию с посыльным отправлено письмо с просьбой отеческого совета. Но Макарий своими ответами только ещё больше связывает Иоанна по рукам и ногам. Весь 1715 год прошёл в тягостном ожидании. Наконец, братия собралась и решила обратиться с челобитной к государю и архиерею за разрешением возникшей проблемы.

Преосвященный Стефан в очередной раз оказал неоценимую услугу Саровской пустыни: 13 марта 1716 года он подписывает указ, в котором, ссылаясь на примеры из древней истории, когда монастырями управляли и схимонахи, — наиболее известный из них преподобный Пафнутий Боровский, архипастырь предписывает Иоанну быть вновь настоятелем и управлять ею по-прежнему.

Приведя в порядок внутренние дела, Иоанн приступил к делам земельным. Вопрос о приобретении и оформлении земель очень важный и хлопотный, требующий постоянных разъездов по всей округе, поэтому в Арзамасе и Темникове куплены хозяйственные дворы для строительства подворий.

Это оказалось как нельзя кстати: началась большая земельная тяжба с братьями Полчениновыми, которые подали в Вотчинную коллегию прошение с доказательством якобы самовольного захвата саровскими монахами земли, принадлежавшей ещё их отцу.

Для оправдания совершенных земельных приобретений Иоанн делал выписки из старинных писцовых книг, доказывающих принадлежность земель татарским мурзам и мордовским князьям. Пришлось ему заняться и родословиями всех продавцов, что служило оправданием более древнего права на земли, на которые претендовали Полочениновы. Между этими заботами саровский настоятель продолжал приобретать всё новые участки земли вокруг обители, с каждым разом всё более и более расширяя монастырские владения. Последние три купчие на землю оформлены в 1729 году, всего в монастырском архиве хранилось 63 купчих, дарственных и прочих документов. Саровскую пустынь можно было назвать крупнейшим землевладельцем — в её собственности первоначально находилось более 45 тысяч десятин.

Следует сказать, что влияние Саровского монастыря на духовную и экономическую жизнь этого лесного захолустья заметно возросло. Владельцы окрестных сел и деревень давно поняли благотворное воздействие иноческой обители на местное население. Когда весть о притязаниях братьев Полочениновых разнеслась по округе, на защиту молодой обители встало не только русское население, но и представители других вероисповеданий.

Да и центральной власти необходим оплот православия среди большого количества татар-мусульман, языческой мордвы и ревнителей старой веры. Тем более, что древняя Санаксарская пустынь, основанная ещё в далёком 1659 году и расположившаяся на берегах реки Мокши, близ Темникова, пришла в запустение. Указом Святейшего синода оскудевший Санаксар в 1723 году первый раз присоединён к Саровской пустыни¹⁶. Четыре года Санаксар находился под опекой саровской братии. В 1727 году указом Синода приписанным монастырям возвращалась самостоятельность. Настоятелем монастыря назначен иеросхимонах Пётр, а с ним шесть человек братии. При передаче хозяйства Санаксарскому монастырю излишне передали денег 6 рублей 4 алтына, хлебных запасов 13 четвертей, 23 улья с пчёлами, корову и две телки. Вернувшийся из поездки Иоанн обнаружил это упущение, но оставил без изменения, как благотворительный вклад.

В 1729 году земельная тяжба медленно, очень медленно, с большой натугой, но всё же выходит на финишную прямую. Иоанн в поисках защиты дошёл со своей челобитной до Верховного тайного совета, который предписал Вотчинной коллегии во всём разобраться. И закрутилась бюрократическая машина: «Оное дело записать... описать... принять... отдать по повытию... расписать дачи... выписать из указов и предложить Коллегии немедленно». Решение, которое было доведено до спорящих сторон, было неожиданным как для Полочениновых, так и для насельников Саровской пустыни.

Притязания первых были признаны необоснованными, но оказалось, что и настоятель монастыря по закону 1649 года не имел права покупать земли от инородцев. Поэтому все земли подлежали передаче в казну. Вот такое обескураживающее решение, которое любого повергнет в уныние. Но не таков был иеросхимонах Иоанн, он продолжал борьбу за существование монастыря и обращается в Сенат. В октябре 1730 года сенаторы Михаил Голицын, Алексей Черкасский, Иван Барятинский, Андрей Ушаков и Василий Новосильцев (все эти люди заслуживают поимённого упоминания, так как благодаря их заступничеству и ходатайству Саровская пустынь продолжила своё существование)¹⁷ подготовили доклад на имя императрицы Анны Иоанновны. Они «дерзнули» сделать предложение «не соблаговолит ли Ваше Императорское Величество, для не имущества доходов и крестьян и руги, те земли за оною Пустынью утвердить вечно, другим не в образец». Доклад был поднесён императрице 25 октября. Ознакомившись с ним, государыня собственноручно начертала на нём: «Учинить по сему».

Так воля императрицы наконец поставила точку в этом очень важном вопросе. Опережая настоятеля, в Саров полетела депеша с радостной вестью. Настоятель Иоанн объявил 25 октября праздничным днём и как бы в напоминание о том, что более чем на 90 процентов земельные владения покрыты лесом, монашествующие назвали торжества «Лесным праздником». В Саровской пустыни ежегодно в этот день совершалась торжественная служба со всенощным бдением и благодарственным молебном.

Покончив с таким важным делом, Иоанн принялся за установление порядка внутри монастыря. Ещё в 1711 году по рекомендации царевен Марии и Феодосии он принял к себе в обитель иеродиакона Симонова монастыря Иосию. Мирское имя его Яков Самгин, происходил из купеческого сословия города Елатьмы. На первых порах он показал себя с хорошей стороны и начиная с 1715 года во время своих отлучек настоятель оставлял за себя иеромонаха Дорофея, а казначеем был поставлен Иосия. Спустя десять лет, пользуясь многодневными отлучками настоятеля, Иосия самовольно построил для себя в четырёх верстах от монастыря пустынную келью. Спустя ещё три года, оставшись за настоятеля, Иосия пытается организовать свой монастырь и переманить монашествующих к себе на пустынное место. Последователи у него, конечно, были, но из этой затеи ничего не получилось. Хотя Иосия и покаялся перед настоятелем, от своего замысла он не отказался. После того как за Иосией стали присматривать иеромонахи Дорофей и Ефрем, он затеял интриги по дискредитации Иоанна и его помощников, при этом перебрался на жительство к себе в пустыню. Сторонники Иосии приходили к нему как к духовнику. Среди них был и монах Георгий (Зварыкин), живший некоторое время при императорском дворе и имевший на руках какие-то запрещённые бумаги. Иосия порекомендовал ему показать эти бумаги бывшему за настоятеля отцу Дорофею и Ефрему и спросить у них, что с ними делать. Саровские монахи не сочли бумаги важными и вернули их хозяину. Тогда Иосия посоветовал Георгию тайно положить бумаги под Святой престол церкви и никому об этом не говорить. Спустя некоторое время, а именно в июне 1731 года, Иосия, прослышав о вакантной должности строителя в Николо-Берлюковской пустыни под Москвой, отправляется к своим благодетелям, с помощью которых и получает эту должность.

Убрав и эту смуту за монастырские стены, Иоанн задумался над своим уходом от управления обителью, благо есть и достойный преемник — иеромонах Дорофей.

В 1730 году происходит событие, которое имело далекоидущие последствия для монашествующих нескольких обителей и для многих высокопоставленных лиц. Первоначальник Иоанн, находясь в Москве по земельным делам, зашёл к купцу Максиму Шелягину как к возможному благотворителю. Увидев у Максима тетради, в которых были написаны рассуждения о русском монашестве, выпросил их на время и отправил записки в Саров с монахом Аароном для снятия копии. В обители Иосия, исполнявший обязанности временного правителя, призвал к себе монашествующих Сильвестра, Георгия, Ефрема и Феофилакта и распорядился сделать копию.

Следует сказать, что автором записок о монашестве являлся архимандрит Маркелл (Радышевский)[58], пытавшийся полемизировать с официальной Церковью по поводу проводимых реформ, за что оказался в опале, а его сочинения были запрещены. Обо всех этих тонкостях отец Иоанн, вероятно, не догадывался. Тетради взял «...спроста для того, что де в тех писано о монашестве». По получении тетрадей из Сарова вернул их хозяину и за хозяйственными заботами забыл об их существовании...

Одним из главных действующих лиц в этой трагической истории является монах Георгий. Мирское имя его Григорий Авраамович Зварыкин. Родился в Костромском уезде в сельце Погорелки в обедневшей дворянской семье. Отец погиб в 1709 году во время битвы под Полтавой. Отличаясь любознательностью, получил неплохое образование, самостоятельно овладел латинским и немецким языками. По рассказу самого Георгия, в монахи он пострижен в 1726 году, когда заболел во время путешествия в Киев¹⁸. В действительности монашеское одеяние и монашеское имя Зварыкин присвоил самовольно.

Обладая способностями чтения и письма, Георгий был поставлен на послушание делопроизводителя. Нередко первоначальник брал его с собой в длительные поездки как помощника.

Был у Георгия один изъян — он страдал «падучей» болезнью и душевной неуравновешенностью. Георгий несколько раз порывался покончить жизнь самоубийством, но до греха дело не дошло. Своему духовному отцу Иосии Георгий поведал о главном прегрешении — что он отрёкся от Бога, и показал расписки бесам, написанные углём и кровью. Иосия принял покаяние и выдал разрешительное письмо Георгию. Шёл 1730 год.

По возвращении отца первоначальника в Саровскую пустынь конфликт его с Иосией достиг критической точки. После серьёзного разговора Иосия принимает решение покинуть Саровскую пустынь для приискания себе другой обители. Перед отъездом, сложив в деревянный бочонок тетради о монашестве, расписки Георгия, Иосия закопал компрометирующие бумаги в алтаре храма Живоносного Источника. 26 октября, взяв годовой паспорт, Иосия отправился в Москву, якобы по монастырским делам — получить лампады, приготовленные благотворителями. В Москве он остановился у священника Петра — вкладчика Саровской пустыни. В это время к Петру пришёл иеромонах Николо-Берлюковской пустыни и пожаловался, что уже долгое время у них нет настоятеля. Иосия приложил максимум усилий и при помощи отца Петра в январе 1731 года вступил в должность настоятеля подмосковной обители¹⁹.

Сразу после отъезда Иосии из обители первоначальник Иоанн принимает решение о передаче управления обителью достойному преемнику — иеромонаху Дорофею, в миру Дмитрию Анисимовичу Замятнину. Он родился в 1678 году в селе Саватьме Шацкого уезда в крестьянской семье, принадлежавшей князю А. Д. Волконскому. В 1705 году поступил в монашескую общину к Исаакию. Спустя три года был пострижен в монашество, в 1710-м рукоположен в сан иеродиакона, а затем — в иеромонаха²⁰.

В октябре 1731 тогда вся монастырская братия собралась в трапезе для решения вопроса о новом настоятеле. С сожалением просьба Иоанна была удовлетворена, хотя братия всё же оговорила, что прежний настоятель будет во всём помогать вновь избранному. Это решение, за подписью всех монашествующих, и было отослано по инстанции. 4 декабря 1734 года новый настоятель приведён к присяге²¹.

Спустя год — 13 декабря 1732 года — Дорофей окончательно утверждён в должности, причём в указе оговаривалось наименование Иоанна почётным званием «первоначальник» и о согласованном с ним руководстве обителью.

К этому времени уже два года братия заготавливала кирпич для строительства новой каменной церкви. В сентябре 1733 года было получено разрешение на строительство храма, но очередная напасть постигла Саров.

Чем больше вчитываешься в обнаруженные архивные документы, тем больше становится понятным — страх перед Тайной канцелярией послужил толчком к началу следственных действий. Тайная канцелярия — страшное ведомство, своего рода российская инквизиция, в которой правила система дыбы и кнута, дававшая заключённым практически только два выхода — на плаху или в Сибирь на каторжные работы.

Дело началось таким образом. В ноябре 1733 года первоначальник отправился с группой монашествующих, среди которых находился и Георгий Зварыкин, в Москву. Не выполнив до конца своей миссии, саровские монахи 29 декабря отправились восвояси. В паспорте канцеляристом Духовного ведомства сделана запись: «По сему пашпорту показанный Темниковскаго уезду Саровский пустыни Первоначальник иеросхимонах Иоанн с братиею в Москве в духовной дикастерии явились, которые от оной духовной дикастерии кроме монаха Георгия отпущены по прежнему во оную пустынь»²².

Монах Георгий был арестован и заключён под стражу. А всему начало положил визит монаха Георгия 13 декабря 1733 года к архиепископу Ростовскому Иоакиму с прошением о принятии его покаяния и успокоении его души, как замученного советью грешника, продавшего душу бесам. Текст прошения:

В прошлом 1724 году согрешил аз окаянный отвергался от Христа, а в прошлом 1725 году в том моём согрешении покаялся, и дадеся мне от отца моего духовнаго заповедь еже не причащатися мне всё живота моего время Святых Христовых Тайн даже до смерти. И аз грешник хранил оную заповедь и поныне, но токмо в нынешнем 1733 году я в болезни при смерти сподоблен был причаститися Святых Христовых Тайн другим отцем моим духовным которой и прочия отцы мои духовный прежняго моего вышеозначенного духовнаго отца означенную мне данную заповеди никто и поныне не разрешили. И я грешный вельми стужаем есмь и снедаем от совести моея, и едва не приходя в отчаяние спасения моего, яко чужд сотворится Святых Тайн причастия: и боялся да не како вельми боля душею о том, в конечное приду спасение моего отчаяния: Приидош до твоего Государя Преосвященства, твоего владыко святыя разсуждения просити архипастырскаго. И еже ты Государь разсудиши оное здесь подписать да соблагоизволиши: прошу и молю тя владыко Преосвященнейший, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа ради.

Твоего Государя Преосвященства всепокорнейший послушник и раб всенижайший, Саровския синодальной области Темниковскаго уезда пустыни

Георгий монах недостойный,

паче всех грешных грешнейший.

Писал сие своеручно декабря в день 1733 года»²³.

Прочитав письмо, владыка, вероятно испугавшись, как бы человек, знающийся с нечистой силой, не навредил ему, разорвал прошение и прогнал прочь волшебника. На этом бы и закончилось всё дело, но... Народная почта донесла до Иосии весть о том, что саровский монах Георгий явился с покаянием к владыке в Синодальную контору. Что делать? И Иосия решил действовать на опережение — пишет письмо, в котором как духовный отец монаха Георгия доносит о том, что тот является волшебником. Явление Иосии как свидетеля в Синодальной канцелярии было замечено, и владыке Иоакиму ничего не оставалось делать, как отправить солдат на розыск саровского монаха Георгия.

За арестом Георгия уже 25 января 1734 года последовал арест монахов Берлюковской пустыни: Иосии, Иакова, Боголепа и Сильвестра. Одновременно вторая команда отправилась в Саровскую пустынь для ареста Ефрема с Феофилактом, а затем и первоначальника с Аароном. Руководителям команд предписывалось «в кельях и чуланах книги и тетрати и письма, всё что есть неоставливая ни единого лоскута забрать и за печатью прислать в Москву»²⁴.

Прибыв в Саров, обер-офицер сразу приступил к обыску в церкви. Действительно, как и говорил Иосия, нашли липовый бочонок с бумагами, только не под престолом, а в притворе — под полом. Дополнительный компрометирующий материал дали обыски по кельям монахов. У первоначальника обнаружили запрещённые сочинения Маркелла (Радышевского) «О монашестве» и «Житие Феофана Прокоповича». В келье иеромонаха Ефрема также найдены подобные тетради. Всего 46 книг и тетрадей конфисковали московские следователи²⁵. Опросив монахов, комиссия с арестантами и опечатанными рогожными кулями с бумагами уехала.

Арестованы были и купцы братья Максим и Иван Шелягины. Основных фигурантов по делу было 11 человек. 9 марта 1734 года начато дело «О монахе Саровской пустыни Георгии Зварыкине, сужденном за сношения с нечистою силою, и о прикосновении к делу строителя Берлюковской пустыни Иосии, имевшем тетради Маркелла Радышевского против Феофана Прокоповича, о Тайном Советнике Алексее Макарове, о княгине Марье Одоевской, князе Иване Одоевском и других лицах».

Уже 4 апреля Феофан Прокопович[59] направляет письмо руководителю Тайной канцелярии генералу Андрею Ивановичу Ушакову, в котором говорит о «возжжении смуты». О ходе следствия доложено императрице.

Для того чтобы к основным подозреваемым по делу можно было применять пытки, было принято решение о лишении монашеского звания и священства с Георгия, Иосии, Иакова и Сильвестра. В ходе следствия допрошены сотни человек, многие потеряли средства к существованию, несколько человек расстались с жизнью. Открыл скорбный список монах Саровской пустыни Аарон, неграмотный человек, не читавший запрещённых тетрадей, выполнивший поручение своего настоятеля, — скончавшийся 5 апреля 1735 года²⁶.

Следующая кончина произошла 17 июля 1736 года. «Содержащийся под караулом иеродиакон Феофилакт умер. Тело погребено при церкви Преображения Господня»²⁷.

Содержание в заключении не способствовало продлению дней жизни первоначальника, и в декабре 1737 года он умирает.

«№ 792 Подано и докладывано декабря 20 дня 1737 года в Канцелярию Тайных розыскных дел Доношение... стоящей в Тайной Канцелярии на карауле Лейб-Гвардии Измайловского полку... Иван Хрущев а об чём моё доношение тому явствует ниже сего:

1. Декабря 19 дня содержа... в Та...елярии колодник перо... волею Божиею умре скоропостижно.

2. А до смерти оной Иван исповедован и Святых Тайн приобщён.

3. Тайная Канцелярия об оном благоволила... о сём моём доношении решение учинить.

Декабря 20 дня 1737 года

Иван Хрущов»²⁸.

Следующая страница архивного дела, изъеденная временем, повествует: «И того ж числа повышеписанной помете при стоящем в Тайной Канцелярии на карауле вышеозначенном подпорутчике Иване Хрущеве вышепомянутого колодника иеросхимонаха Ивана мёртвое тело осматривано. И по осмотру оное мёртвое тело яви... иеросхимонаха Ивана... Ом мёртвом теле ран и других ...ных знаков никаких нея...»²⁹

Долгое время ставилось под сомнение предположение о захоронении первоначальника Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна рядом с храмом Преображения Господня на Колтовской стороне, и вот обнаружено неоспоримое подтверждение: «1737 году декабря 20 дня по Указу Ея Императорскаго Величества церкви Преображения Господня что на Санкт Питербурхском острову священником с причетники посланное от Канцелярии Тайных розыскных дел мёртвое тело колодника иеросхимонаха Ивана по... погребсти...»³⁰

В северо-западной части Петроградской стороны Санкт-Петербурга, между Малой Невской и Ждановской, располагалась местность, именуемая «Колтовская» от имени начальника Невского полка, квартировавшего на этом пустынном полуострове. От этого получила своё название и Колтовская церковь. Первоначально была выстроена деревянная, а в 1862 году состоялась закладка каменного храма. На нижнем этаже был освящён придел во имя Святителя Димитрия Ростовского, а на верхнем — во имя Преображения Господня. Рядом с храмом располагалось кладбище, на котором хоронили с 1730-х годов на протяжении двух или трёх десятков лет умерших узников Тайной канцелярии. 27 февраля 1932 года храм был закрыт, а в ноябре снесён31.

Так закончил свой земной путь человек, положивший начало одной из самых замечательных иноческих обителей России, заложивший духовную колыбель, в которой впоследствии выросли такие подвижники благочестия, как Ефрем, Пахомий, Назарий, Исайя, Марк, преподобный Серафим и многие другие. Сохранившаяся до сих пор пещерная церковь является памятником первоначальнику Иоанну. Литературные труды старца служат и сейчас напоминанием о его праведной жизни. «Доброе имя во веки пребывает».

После смерти Феофана Прокоповича расследование дела берлюковских и саровских монахов закончилось в 1738 году. Громкого дела не получилось, но участники были примерно наказаны, чтобы другим неповадно было идти поперёк власти даже в мыслях. Самгина и Зварыкина приказано бить кнутом нещадно и, вырезав ноздри, сослать первого на Камчатку, второго в Охотский острог в работы вечно. Кучина и Ефрема бить кнутом нещадно и сослать первого на «сибирские казённые заводы в работу», второго — «в Оренбург в шахты вечно». Боголепа и Викторова бить нещадно кнутом и отправить на военную службу.

Братья Шелягины как раскаявшиеся и уничтожившие тетради Родышевского до начала следствия, помилованы и под подписку о молчании отправлены домой³².

В 1739 году настоятель Дорофей, выполняя предписание, составляет описание пустыни. Для читателя оно будет интересно как опись наследства, которое оставил после себя первоначальник.

«Саровская пустынь Темниковского уезда расстоянием от г. Темникова в 30 верстах, от г. Арзамаса в 40 верстах, от села Кременок в 7 верстах, от деревни Балыкова в 6 верстах.

Церкви: деревянная в честь Живоносного Божией Матери Источника, с таковою же колокольнею. Да в ней же (пустыне) строится каменная во имя Живоносного Источника с приделы преподобн. отец Антония и Феодосия Киевопечерских; но оная ещё не достроена, крыша же покрыта тёсом.

Да в пещерах копанная из камня церковь во имя всех Киевопечерских отец, в коей за ветхостию напрестольной одежды служба не совершается.

Келии братские все деревянные с сенями и навесами для дров, числом 9 келий, от двух до трёх сажень длины, и от 2 до 3 сажень ширины, с сенями. Прочия келии названы: больничная и при ней трапезная для больных; келья хлебная и поваренная; просфорня, столярня, портная, оконничная, келья с жерновами, где мелют муку и крупу; келья для ставки пчёл в ульях; четыре келии для богомольцев, пять келий порожних; две келии казённых (вероятно, рухлядная и для склада разного материала, эта приписка относится уже к концу XIX века. — В. С.), две для рабочих, две на устье пещер. А всех келий 34.

Житниц 4, амбаров 3, ледников и погребов два; один овин, две кузницы; 10 сараев, 4 сенницы, одна конюшня.

Братство. Против древнего установления надлежит быть строителю иеромонахов со строителем 3, иеродиаконов нет, монахов 9 и один схимонах, и 18 послушников. Всех же 31.

Белых попов и диаконов, равно и монастырских вотчинных служителей, а равно так же ни офицеров, ни солдат, и приписных вотчин не имеется. Так же и приписных монастырей нет.

Земли имеются купленные у татар, а в 1730 году, по именному Ея И. В. указу, отданы и отказаны за обителью, “другим не в образец”.

Пашни четвертной 173 четверти, налицо же 60 четвертей.

Сенных покосов на 400 копен, а прочая вся земля и все покосы все поросли лесом.

А мельниц и рыбных ловель, також десятинной [казённой] пашни и сева ни какого хлеба не имеется. Сенных покосов на оную пустынь косят 300 копен. Да в наем отдаётся четвертной пашни [своей] 50 четвертей по 6 рублей; покосов на 100 копен [из 173 четвертей] по два рубля из вышеозначенного [400 коп.].

Доходов денежных, как окладных, так и не окладных, и хлебных и прочих, т. е. руги в сборе не бывает. А пропитание пустынь имеет от подаяния христолюбивых людей»³³.

Сами монашествующие занимались возделыванием земли, косили, мололи, ловили рыбу, то есть выполняли все необходимые работы. В перечневом табеле монашествующих, например, за первоначальником записано рукоделие: «лапти плетёт и лестовки делает»³⁴.

Трагические события 1734 года дополнились требованием вышестоящего духовного руководства о направлении в другие монастыри способных монахов, и к началу 1740-х годов получилось так, что и сама Саровская пустынь оскудела на братию. Казначей иеромонах Филарет отправлен братией в Московскую синодальную контору с прошением о разрешении постричь послушников в монахи и хотя бы не брать некоторое время из монастыря монахов. Эта экспедиция Филарета оказалась удачной, и он получил разрешение на пострижение одиннадцати послушников.

В начале 1740-х годов в обитель начинают вновь приезжать богатые паломники, и вновь оживляется обустройство монастыря.

В 1744 году, наконец, стараниями московского купца Демидова отстроена каменная церковь, заложенная ещё в 1730-х годах, которую приехавший на освящение епископ Нижегородский Димитрий освятил в честь Успения Пресвятой Богородицы.

В следующем году построена каменная больница для престарелых монашествующих. При ней застроена церковь в честь Преподобных Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев.

Как бы чувствуя свою приближающуюся кончину, отец Дорофей принимает на себя великую схиму с переменой имени на Димитрия. Умер второй строитель Саровской пустыни 4 октября 1747 года.

Саровская братия на общем собрании выбрала на должность настоятеля своего казначея Филарета. До настоящего момента существует ошибочное утверждение о происхождении этого человека. Монастырские летописцы, а затем и современные исследователи приписывают Филарету происхождение из дворян Смоленской губернии. (В начале XX века были изданы воспоминания монахов Саровской пустыни: Евгения, Порфирия, Нифонта. Зачастую они несколько отходили от исторической правды. Это касается эпизода ареста первоначальника, которого якобы сразу после взятия под стражу увезли в Москву³⁵. В отношении Филарета — ему почему-то приписана биография иеромонаха Флавиана³⁶).

В действительности Филарет (в миру Филипп)[60] относился к категории российских подданных, не помнящих своего родства. В опросных листах он отвечал, что год рождения и своих родителей не знает, воспитывался чужими людьми. В июле 1718 года поступил в Арзамасский Высокогорский Вознесенский монастырь, где спустя два года пострижен в монашество. В 1731 году перешёл в Саровскую пустынь³⁷. Время рукоположения в священнический сан не установлено, но уже в 1739 году Филарет исполняет обязанности казначея. Несмотря на своё «безродное» происхождение, иеромонах Филарет был способным и грамотным монахом, так что после ареста первоначальника он оказался просто незаменимым человеком в деле разрешения различных земельных споров, порой крайне затруднительных из-за разбросанного расположения монастырских владений в уездах (Темниковском, Кадомском и Арзамасском) разных губерний (Тамбовской и Нижегородской) между соседними поместьями. Так, за Сатисом в сторону деревни Балыково всего в полуверсте уже начинались владения Татищевых, Леонтьевых, Шаховских, которые решили построить винокуренный завод в непосредственной близости от монастыря. Несколько лет казначей, а затем и настоятель Филарет занимались решением этой проблемы. В итоге методом взаимных уступок было достигнуто «полюбовное» соглашение: земля, лежащая за Сатисом против монастыря, уступалась Сарову, а земли, принадлежавшие ему около сел Кременки и деревень Балыково и Рузаново, уступались соседям. Вотчинная коллегия, рассмотрев полюбовные соглашения, предписала, Арзамасской провинциальной канцелярии провести своекоштное (то есть за свой счёт) размежевание земель, что и было сделано в 1749 году. На этот момент земельные владения монастыря составляли 19 682 десятины и представляли собой единый монолит — «Дачу единственного владения», как называли они свои земли.

В 1748 году старая деревянная церковь Живоносного Источника разобрана и начато строительство каменной «тёплой» церкви с печным отоплением. Строили храм долго — десять лет, и всё это время службы зимой проводились в больничном храме Зосимы и Савватия.

Филарет руководил монастырём всего два года, в 1749 году по состоянию здоровья он отказывается от должности. Указом от 28 мая монастырь возглавил иеромонах Маркелл.

Отец Маркелл[61] родился в Ярославле, в семье дьякона (Мирское имя установить пока не удалось). Способный к русской грамоте, он ещё юношей помогал в качестве писца в канцелярии епископа Ростовского Димитрия (Сеченова). Спустя некоторое время он поступает в Спасскую Дерновскую пустынь, где и пострижен в монашество с именем Маркелл. В иеродиакона и иеромонаха рукоположен там же. В 1744 году он приходил в Саров с намерением остаться на постоянное жительство, но почему-то вернулся в Дерновскую пустынь. Только в 1746 году Маркелл предпринимает вторую попытку, и более успешную, обосноваться в Сарове, сразу же став помощником настоятеля в ведении земельных дел. За время недолгого правления о. Маркелла окончено строительство церкви Архангела Михаила и колокольни над ней, освящена церковь во имя Зосимы и Савватия. Под северным склоном, над источником первоначальника начато строительство храма во имя Иоанна Предтечи.

Иеромонах Маркелл, несмотря на свои заслуги, недолго был настоятелем монастыря, что этому послужило, сказать трудно. Возможно, прав монастырский историк, утверждая о недоброжелательности монашествующих Сарова к пришлому руководителю и, как следствие, поступившие в канцелярию Суздальского епископа доносы. (Саровская пустынь с 1751 по 1758 год подчинялась по духовному ведомству Суздальской епархии). Как бы то ни было, но указом от 14 сентября 1751 года Маркелл переведён настоятелем в бедную Нижнеломовскую Успенскую Салалеевскую пустынь, а на его место определён эконом архиерейского дома иеромонах Исаакий[62].

Пятый по счёту настоятель Саровской пустыни родился в селе Богородицк Кадомского уезда Тамбовской губернии в семье священника Прокопия Емельянова. Просматривая монастырские бумаги, иногда приходится удивляться методу, по которому монастырский делопроизводитель их составлял. Так, например, в отношении Исаакия — имя и отчество его отца мы знаем, а вот мирского имени самого настоятеля пока нигде не обнаружено.

Будучи ещё молодых лет, он вместе со своим отцом пришёл в Саровскую пустынь, где спустя некоторое время пострижен в монашество. 10 мая 1745 года указом Исаакий вызван в Москву, рукоположен в иеромонаха и получил назначение на должность эконома дома преосвященного Порфирия, епископа Суздальского и Юрьевского. И вот иеромонах Исаакий возвращается в Саров и принимается за устроение обители. За хозяйственными хлопотами новый настоятель не обратил внимания, что стал реже бывать на богослужениях, продолжал носить одеяния столичного покрова. А в Сарове «носили платье грубое, полушубки нагольные не крытые, камилавки валеные, чётки ремённые, сапогов не носили, но бахилы кожаные, некоторые всегда надевали лапти... Пища тогда тоже была суровая: репа, брюква, редька и проч.»³⁸.

В Духовную консисторию начинают поступать доносы на настоятеля с указанием на отличие в одежде, хранении монастырской кассы у себя в палатях и даже в рытье подземного хода из кельи.

Если и были какие непорядки, то они были устранены, и на все спорные вопросы даны ответы. Обвинение в копании специального подземного хода попробовал объяснить монастырский летописец при составлении биографии отца Исаакия. «Надобно полагать, что когда копались пещеры, то землю из оных вытаскивали ушатами в три трубы. Из коих на одной сделана глава, а две другие трубы завалены, но и ныне ещё значатся. Вероятно, о. Исаакий келью свою поставил на одной какой-либо из этих труб, что и дало повод зложелателям сделать этот донос»³⁹.

По окончании разбирательства настоятель продолжил работу на пользу обители. В 1753 году получено разрешение и построена водяная мельница на реке Сарме и мельница на Сатисе по дороге в село Аламасово, именовавшаяся в монастыре как Средняя мельница. В этом году по переднему (западному) валу начата кладка каменной стены. Посредине этой стены спланированы Святые врата для встречи высоких гостей, которые приезжали в Саров по старинной почтовой дороге. Рядом с ними разместились ворота для хозяйственных нужд монастыря, а над ними — церковь во имя Николая Чудотворца. По краям откоса стена оканчивалась угловыми башнями. Северная предназначалась для просфорни, а южная для переплётной мастерской.

В 1753 году у соседней Санаксарской пустыни вновь возникли трудности. Настоятель Порфирий, оставшись с одним вдовым попом Александром Семеновым и не считая себя способным хотя бы приостановить упадок монастыря, обратился к епископу с просьбой разрешить ему вернуться в родной Спасо-Евфимьев монастырь. 17 марта последовал указ, разрешающий Порфирию увольнение. Санаксарская пустынь объявлялась приписанной к Саровскому монастырю, и отцу Исаакию вменялось в обязанность направлять в Санаксар одного иеромонаха, монаха и двух трудников для исполнения богослужений⁴⁰.

К этому моменту Саровская пустынь действительно окрепла, слава её распространялась далеко за пределы епархии. В неё стало приходить много паломников, и около западного рва была выстроена деревянная гостиница для богомольцев.

5 июля 1755 года произошло знаменательное событие — из сибирской ссылки в Саров возвратился отец Ефрем, арестованный вместе с первоначальником. Сразу после ареста иеромонах Ефрем был лишён священнического сана и как простой мирской человек в 1738 году сослан в Орскую крепость, где исполнял обязанности пономаря при местной церкви. Освобождению осуждённого способствовало удивительное событие.

«Однажды случилось убогому пономарю Ефрему, копая землю, открыть богатый клад, и он принёс его военному начальнику, не изъявляя ни малейшего желания получить себе какую-либо часть из приобретённого сокровища. Такое бескорыстие простого пономаря изумило начальство и невольно обратило на него внимание. Узнали, кто был Ефрем и, подняв бывшее о нём дело, открыли совершенную его невиновность. Указом Синода освобождён был страдалец из заточения, и сан священства, по его невиновности в нём не утраченным»⁴¹.

Отец Ефрем сразу же активно включился в монастырскую жизнь, во всём помогая настоятелю Исаакию. Общими усилиями в 1756 году закончено строительство Святых ворот с церковью. В 1757-м куплена водяная мельница на реке Сатисе, называвшаяся «Нижнею, или Ждановской». В эти же годы монашествующие построили «Верхнюю» мельницу, более известную как Масленкова, или, более проще, «Маслиха».

Как бы для укрепления православной веры в этом крае Господь начал собирать в стенах Саровского монастыря истинных подвижников благочестия. 3 февраля 1757 года в Саров прибыл монах Феодор (Ушаков)⁴².

Преподобный отец Феодор Санаксарский родился в 1718 году близ села Романова Ярославской губернии, в родовом дворянском имении Игнатия и Ирины Ушаковых. При святом крещении наречено ему имя Иоанн. После достижения совершеннолетия юношу определили на воинскую службу в гвардейский Преображенский полк, где вскоре за особое усердие Ушакова произвели в сержанты. Но не воинская служба была призванием молодого человека, но как «воина Царя Небесного». Улучив момент, Иоанн покинул полк и, переодевшись в нищенскую одежду, пошёл в поморские леса к берегам Двины, где и укрылся в лесной избушке. Но недолго продолжалась его подвижническая жизнь. Спустя несколько лет после побега беглец был разыскан и доставлен в Санкт-Петербург, а так как Ушаков дезертировал из гвардейского полка, его доставили к императрице Елизавете Петровне. После недолгого разбирательства императрица поняла, что перед ней будущий духовный вождь, и разрешила ему монашеский постриг, что и было совершено в её присутствии 13 августа 1748 года в Александро-Невской лавре. Спустя восемь лет монах Феодор получает долгожданное разрешение на отъезд в Саровскую пустынь.

За восемь лет, проведённых в Александро-Невской лавре, вокруг отца Феодора собрался большой кружок его почитателей и сподвижников. Все они отправились вместе с ним. По дороге к месту нового служения отец Феодор остановился в Арзамасе и поместил своих учениц в девичьем Никольском монастыре, а сам с небольшой группой своих последователей поселился в Сарове⁴³.

В 1758 году восстановлена Тамбовская епархия, упразднённая 59 лет назад[63]. К Тамбовской епархии был присоединён и Темниковский уезд с его Духовным правлением. Естественно, и Саровская пустынь переходила под управление епископа Тамбовского и Пензенского Пахомия (Симанского). Новый владыка начал решать кадровый вопрос по своей Духовной консистории и при помощи Саровского монастыря. 24 сентября указом настоятель пустыни Исаакий переведён в Тамбовский архиерейский дом на должность эконома.

Если 4 июня освящение храма над Святыми воротами в честь Святителя Николая совершал Исаакий, то церковь Живоносного Источника уже вновь назначенный настоятель иеромонах Ефрем.

Шестой строитель отец Ефрем родился в 1694 году в купеческой семье города Тулы. Мирское имя его Евдоким Андреевич Коротков. Семнадцатилетним юношей он уходит в Соловецкую пустынь в Марчугах Московской губернии, где 30 ноября 1712 года пострижен в монашество. Рукоположение в иеромонахи состоялось 16 марта 1716 года⁴⁴, после чего он переведён в Знаменский монастырь, что на Красной гриве в Гороховском уезде. Предположительно, здесь по дороге в Москву останавливался на ночлег саровский первоначальник и произошло знакомство Ефрема и Иоанна. Прямых доказательств нет, но, вероятно, по просьбе Иоанна Ефрем переходит в Успенский Кержебелбашский монастырь, где оказывает помощь бывшей старообрядческой общине, обращённой несколько ранее «из раскола» Иоанном.

Переход в Саровскую пустынь состоялся в 1727 году. Главным занятием Ефрема в это время — несение соборной чреды вместе с отцом Дорофеем. При этом Ефрем обладал особенным певческим даром. Келейным занятием его было делание чёток. «Но особенное искусство отца Ефрема это писание книг», им написаны нотные тетради, Псалтирь с канонами и много других, среди которых была и книга «Камень веры», послужившая причиной ареста Ефрема в 1734 году. Приговор по этому делу от 13 декабря 1738 года был весьма суров: «Иеромонаха Ефрема за важные его вины, по лишении иеромонашества, бить кнутом нещадно и сослать в Оренбург в шахты вечно». Более двадцати лет продолжалось испытание силы духа отца Ефрема. Выдержав это испытание с честью, он вернулся в Саров и как продолжатель дела первоначальника в 1758 году заслуженно возглавил Саровскую пустынь.

Первое, что озаботило Ефрема, — это отступления от устава, заповеданного ещё первыми иноками обители, и малочисленность братии. По указу 1737 года запрещалось постригать податных людей, и если в 1751 году вместе с трудниками в монастыре было 60 человек, то в 1758-м их насчитывалось всего 36. Да ещё такая напасть — из Саровской пустыни как кузницы кадров постоянно забирали способных монахов в другие монастыри. Кстати, и Санаксарский монастырь требовал забот. Вот запись от 15 сентября 1760 года: «А в приписанной Санаксарской пустыне простых монахов не имеется, а для служения посылаются иеромонахи из Саровской пустыни по очереди»⁴⁵. Предположительно первые пять лет отец Феодор (Ушаков) проходил иноческую школу под руководством отца Ефрема. В 1761 году император Пётр III отменил указ 1737 года и разрешил пострижение в монашество лиц всякого сословия. Это значительно облегчило судьбу российских монастырей.

13 декабря 1762 года Феодор (Ушаков) был рукоположен в сан иеромонаха, и, вероятно, с этого момента начинаются его основные заботы по возрождению Санаксарской пустыни. К лету следующего года в штате монастыря — два иеромонаха, один иеродиакон и семь монахов. «Да по именному Ея Императорского Величества указу сего 763 года мая 3 дня, прошедшего августа месяца в разных числах пострижены гвардии из отставных солдат 11 человек»⁴⁶. Шесть человек из родного отцу Феодору Преображенского полка и пятеро из Измайловского. Появились вновь и благотворители, способствовавшие тому, что монастырь не был упразднён по реформе Екатерины II: в 1764 году вместо разобранной церкви в честь иконы Владимирской Божией Матери начато новое каменное строение. 16 октября этого же года пришёл указ «оную пустынь оставить в числе прочей пустыни от другой каковой исключить и в ней быть начальником вам иеромонаху Феодору и тем монахам, которые ноне в той пустыне находятся»⁴⁷.

30 декабря 1764 года поступило распоряжение о немедленной передаче «по прежним описям» монастырского хозяйства, что и было сделано 18 января 1765 года и о чём в Духовную консисторию послан рапорт. С этого момента Санаксарский Рождество-Богородичный монастырь под руководством отца Феодора отправился самостоятельной дорогой к признанию и общероссийской известности.

Реформа Екатерины II затронула и Саровскую пустынь. Итогом её стало закрытие многих монастырей. Оставшиеся обители разделены на три класса, каждая со своим штатом. Саровская пустынь оказалась за штатом, но была приравнена к монастырям первого класса, и ей разрешалось иметь вместе с настоятелем тридцать одного монашествующего. Преобразования правительства способствовали увеличению количества желающих пострижения. В 1764 году в Сарове уже находилось до 120 человек, проходящих испытание в различных послушаниях, и отец Ефрем озаботился строительством новых келий на южной стороне монастыря. Возникла потребность и в строительстве новой братской трапезной. Также на южном склоне заложили три погреба с кельями хлебной и, уже поверх них, — поварскую келью и трапезную.

В Сарове со дня основания была заведена общая трапеза. На это обратил внимание епископ Владимирский и Муромский Павел (Саровская пустынь с 1764 по 1788 год относилась к Владимирской епархии), посетивший монастырь 2 сентября 1765 года. Владыка специальным распоряжением предписал заведение чина о панагии, заключающегося в изнесении просфоры из храма в трапезу. Вот как этот чин описала Варвара Миклашевич в своей книге «Село Михайловское, или Помещик XVIII столетия». Рассказ хотя и относится к периоду настоятельства Пахомия, но характерен и для времени отца Ефрема.

«По окончании обедни чередной иеромонах, по обыкновению, понёс на серебряном блюде просфору прямо в братскую трапезу; за ним шёл архиерей, по сторонам его два иеродиакона, за ними строитель и братия по два в ряд: все они были в мантиях.

Посетители также были приглашены к братской трапезе, а губернаторша и прочие посетительницы благословились поглядеть обряд в трапезной, куда оне вперёд и отправились. Там были накрыты узкие длинные столы, по трём стенам, не близко от них поставленные и окружённые скамейками, а в четвёртой стене две двери: одна для входа братии, а чрез другую подавалось кушанье.

В трапезе, точно так же как в церкви, были большие образа и пред ними паникадила. В этот день для праздника и для посещения владыки зажжены были все свечи.

Посреди, ближе к переднему столу, был амвон, где всегда читают во время обеда, жертвенник то есть — в будни жития святого того дня, а в праздник, приличное к оному слово.

Между тем наружная дверь отворилась, и появился служащий иеромонах в золотой, сверх длинной мантии, епитрахили, в таких же поручах, в одной камилавке, с распущенными волосами, предшествуя с просфорою пастырю и всей братии. Архиерея вели два иеродиакона в полном облачении; голубые бархатные орари, шитые серебряной гранёной битью, перекинутые через плечо, и завязанные под другим, придерживали золотые стихари на Иларии и Никоне; праздничные камилавки из чёрного бархата украшали их белые и несколько бледные лица. Они были одинакового роста и в одинаковой одежде казались издали так похожими один на другого, что можно было их различить только по розовому цвету распущенных, длинных волос. При входе в трапезную торжественно было пропето: “Яко одушевлённому Божию кивоту”, и вся до конца девятая песнь праздника.

Во время чтения всем собором молитвы на распев “Отче наш” чередной поставил блюдо на стол и разрезал на нём пречистую: так называется эта просфора. По окончании молитвы архиерей, отирая слёзы, показал рукою строителю, чтоб он произвёл возглас. Тот же иеромонах, сказавши “аминь”, поднёс блюдо к архиерею, а за ним вся братия взяли по кусочку. Архиерей уступил первое место строителю, когда все уселись, Иларий принёс блюдо, чтоб понести посетительницам.

— Приобщайтесь-ка, сударыня, к нашей братской трапезе, — сказал он, когда Ольга брала частицу просфоры с блюда.

В это время строитель ударил три раза в колокол, висящий под святыми иконами. Иларий, передав блюдо Никону, развязал орарь, поправил развеянные по плечам ветром волосы; и, разделив их по обыкновению пустынному, распустил по сторонам груди. Положив три поясных поклона, он взошёл на амвон и, благословясь от пастыря, начал с умилением читать жертвенник густым, выразительным голосом.

Вошли двенадцать юных послушников в чёрных кафтанах, перепоясанные ремнями, в белых фартуках, с распущенными волосами. Разделясь по шести на две стороны стола и тихо творя Иисусову молитву, каждый из них подавал блюдо с пищею для четырёх старцев, из которых старший, произнося “аминь”, принимал блюдо и ставил его на стол»⁴⁸.

Читая это интересное описание из жизни Саровского монастыря свидетеля этих событий, можно представить Прохора Мошнина, подающего кушанья старшей братии, или уже иеродиакона Серафима, читающего святоотеческие книги или сидящего вместе с братией за обеденным столом.

Следует сказать, что в этот период отец Ефрем и епархиальное начальство озаботились наведением порядка в монастыре. 19 апреля 1765 года настоятель, собрав всю братию в трапезном корпусе, зачитал подготовленную им копию с благословенной грамоты на утверждение монастырского устава, разъяснил все пункты его и после ознакомления сам расписался под грамотой, а за ним и вся братия, «не имея права отговариваться незнанием его». Кроме этого, ежегодно начиная с 25 октября (день «Лесного праздника») устав читался в трапезе.

20 августа 1767 года в монастырь поступил указ Синода об избрании казначеев общим собранием братии, и с этого момента казначей становился второй по значимости фигурой в монастырской табеле о рангах⁴⁹. На должность казначея братия выбрала иеромонаха Иосифа, хранителя ризницы и библиотекаря. До этого избрания казначеем был простой монах.

Отец Ефрем с момента своего утверждения в должности настоятеля и до конца своих дней прилагал большие усилия по обустройству монастыря. В 1760 году он переделывает и очищает иконостас Успенского собора и вместо уже ветхого деревянного пола кладёт округлые чугунные плиты. В 1764-м в церкви Живоносного Источника сделан новый иконостас и на четырёх столпах, поддерживающих свод храма, установлены восемь больших икон в золочёных рамах. В 1768-м московский купец Григорий Васильевич Лихонин пожертвовал две тысячи пудов железа. Его стараниями крыша храма Живоносного Источника украсилась вместо одной главы пятью и покрыта железом. Стены Успенского собора в 1769 году расписаны живописными сюжетами на евангельские темы. В саду при больнице вычищен колодец и вставлен новый дубовый сруб. На конюшне, что располагалась в юго-западном углу, началось строительство каменных келий для работников.

В начале этого года купец Григорий Васильевич Лихонин изъявил желание построить вокруг монастыря каменную с кельями ограду. Заготовка бутового камня и кирпичей шла полным ходом, когда у отца Ефрема возникло другое намерение — построить новый большой летний храм. Богомольцев стало приходить огромное количество, и небольшая Успенская церковь уже не могла вместить всех желающих участвовать в богослужении. Старую Успенскую церковь решено было не разбирать и сделать из неё алтарь и ризницу для нового храма, разобрав только притвор и придел во имя Антония и Феодосия Киево-Печерских. У церкви во имя Архангела Михаила пришлось разобрать алтарь. Из-за того что строительство первых храмов проходило без какого-либо плана, они располагались несколько хаотично, занимая центральную часть монастырской площади. Отец Ефрем впервые в истории монастыря создаёт строительный комитет. Общее руководство строительными работами настоятель взял на себя, план и фасад составлял послушник Иван Фёдоров (постриженный впоследствии в монашество с именем Иоаким[64]), казначей Иосиф с послушником Михаилом занимались заготовкой материалов и финансовым обеспечением, внутреннее убранство было поручено иеромонаху Питириму.

Ход строительных работ отец Ефрем записывал в специальный дневник, вот как он описывает торжественную закладку храма: «Июня 7 дня была всенощная Архангелу Михаилу и прочим бесплотным небесным силам и чин отправлен на основание храма на оба придела с водоосвящением всебратственно»⁵⁰.

Бригада каменщиков из Владимира, общим числом до двадцати человек, плотники, кирпичники и других дел мастера из Темникова и близлежащих сел работали споро и слаженно, не забывая и о праздниках: «1771 год. Июля 7-го и 8-го дела или работы не было. Работные ходили в Дивеево (в приходскую Казанскую церковь. — В. С.) на праздник...

1773 года месяца июля 2 дня на новопостроенном здании Честный и Животворящий Крест на средней главе водружён благополучно...

Всесильною помощью Божией, молитвами и престательством Пресвятой Богородицы и Всех Святых в сей Саровской обители начало своё воимело каменное строение и строилось в четырёх летах. Кроме подмазки, оное каменное дело окончалося всё месяца августа десятого дня 1773 года...

1774 года месяца мая поставлены кресты с немалою трудностию»⁵¹.

С этого времени строители приступили к внешней и внутренней отделке здания. Правда, процесс этот несколько затянулся, но тому были веские причины.

В 1772 году Ефрему предписано принять по описи от Арзамасского духовного правления в своё ведение Высокогорскую Вознесенскую пустынь, упразднённую ещё в 1764 году, для чего следовало назначить по своему усмотрению начальствующего, с необходимым числом монахов и послушников. В Арзамас отправился иеромонах Афанасий с послушниками. В разное время в Высокогорской пустыни побывали и Пахомий, и Назарий, и Феофан, и другие.

Настоящим испытанием для монашествующих стало лето 1774 года, когда волна Пугачёвского бунта докатилась и до Темниковского уезда. 25 июля темниковский воевода Неелов прислал в монастырь инструкцию с описанием надвигающейся опасности. Отряды Пугачёва продвигались в это время из Симбирской губернии в Саранск, но мятежник в любой момент мог изменить путь следования. Да к тому же жители окрестных селений, прослышав о народной армии, сами брались за рогатины. А разбойников и злодеев ходило по лесам и без этого в большом количестве. Один такой отряд захватил Темников и намеревался идти в Саров. Эта весть дошла до монастыря 9 августа.

«Отец строитель Ефрем с братиею, услышав о сём, пришли в немалое смущение. Братия приступает к нему с просьбой, что им делать. Отец Ефрем присоветовал — братии средних и младых лет, скрыться куда-нибудь на такое смутное время, а когда пройдёт оное, всем возвратиться в обитель.

Престарелой же братии сказал: а мы, братия, останемся в обители, нам уже приходит время скоро умирать».

Получив благословение, молодая братия отправилась в Арзамас, под прикрытие правительственных войск. Разошлись по домам и строители. Взяли расчёт и отправились к себе 25 ярославских штукатуров. Жизнь как бы замерла, не прекращалось только церковное служение. Отправив всех восвояси, саровские старцы занялись укрытием в потайных схронах крестов, сосудов, частиц святых мощей и всего, что могло вызвать интерес лихих людей. Несколько дней монастырь жил в тревожном ожидании прихода мятежников. Но они увлеклись более лёгкой и близкой добычей — винокуренным заводом С. Ф. Кобанова, а тут подоспели и войска, положившие конец волнениям⁵².

Но беда не ходит одна, как следствие прошлой напасти с приходом зимы разразился голод. Многие питались, смешивая хлеб с древесной корой, желудями и лебедой. С первых дней существования монастырь принимал в своих стенах и бесплатно кормил сотни и тысячи богомольцев. В этот раз место паломников заняли измождённые голодом крестьяне. Семь месяцев продолжался голод, семь месяцев шли в монастырь люди за помощью. С наступлением весны некоторые из монахов начали роптать, опасаясь недостатка хлеба для самой обители. Узнав об этом, Ефрем собрал братию и обратился к ним со следующими словами: «Не знаю как вы, братия моя, а я расположился, доколе Богу будет угодно за наши грехи продолжать глад, лучше страдать со всем народом, нежели оставить его гибнуть. Какая нам польза пережить подобных нам людей. Из них, может быть, некоторые до сего бедственного времени и сами нас питали своими подаяниями»⁵³.

Напрасны были волнения братии, Саровская пустынь вышла из этого трудного положения с честью, ещё раз доказав свою духовную мощь.

Спустя год закачивается строительство братской трапезы с келарскими кельями, а ещё через год окончено обустройство Успенского собора. К сожалению, не дожил до этого момента отец Иоаким, он умер 4 июля 1775 года, да и сам отец Ефрем держался из последних сил.

Настоятель обращается к епископу Иерониму за разрешением снять престол в старой Успенской церкви. Отвечая на это письмо, владыка сделал интересное предложение: на месте прежнего алтаря «сделать Гроб Божией Матери и назвать тое здание Гевсиманиею, так как у вас сия церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы». Но какие-то причины помешали осуществлению этого. Храм подготовили к освящению в том виде, как это уже было запланировано братией.

Ранней весной, на четвёртой неделе Великого поста, отец Ефрем обращается к епископу Иерониму с прошением об увольнении по состоянию здоровья на покой. Действительно, восьмидесятилетний старец заслужил такой чести всей своей праведной жизнью. Истинный ученик первоначальника и продолжатель его дела, отец Ефрем сумел поднять обитель из разряда обычных провинциальных монастырей до категории уникального духовного явления. Кто-то из саровских монахов сочинил двустишие, в котором кратко и ёмко обозначено значение личности Ефрема:

27 марта 1777 года вся монастырская братия собралась в трапезном корпусе для решения важного вопроса: кто будет новым строителем монастыря? Отец Ефрем пришёл последним, поддерживаемый двумя послушниками. Сразу приступили к общей молитве: пропели тропари и кондаки храмовых праздников Богородичных, после этого иеромонах Пахомий (уже известный нам курянин Борис Леонов[65]) зачитал указ об отказе отца Ефрема от настоятельской должности и предписание о выборе нового. «Всебратственно» избран настоятелем иеромонах Пахомий, о чём составлен приговор и рапорт, подписанный всеми присутствующими. «К сему выбору строитель иеромонах Ефрем руку приложил» — благословив тем самым нового строителя.

2 апреля отец Пахомий, находясь во Владимире, принял присягу, получил утвердительную грамоту и, благословлённый владыкой, отправился домой — в Саров.

Вновь назначенный строитель, видя, как изнемогает отец Ефрем, приложил большие усилия для освящения Успенского храма весной 1778 года, не дожидаясь престольного праздника 15 августа. Но не увидел этого торжественного события отец Ефрем — он умер 30 мая. Его похоронили у западной стены созданного им Успенского собора, у самого крыльца, поэтому отец Ефрем не был далёк от праздника освящения храма. Его могиле поклонились все участники торжеств, начиная с владыки Иеронима и кончая богомольцами из самых дальних сел и деревень.

Соборная церковь Успения Пресвятой Богородицы была освящена 15 августа на праздник Успения. Осматривая монастырь, владыка Иероним побывал и в пещерной церкви, в которой от сырости иконостас и престол пришли в негодность, отчего службы в этом удивительном храме не проводились уже с 1730 года. Вместе с владыкой присутствовал и благотворитель пустыни майор Николай Афанасьевич Радищев, который изъявил желание пожертвовать на престол мраморную доску. Епископ Иероним со своей стороны обещал напрестольное одеяние. Отец Пахомий взялся за изготовление иконостаса из листового железа. Так общими усилиями эта уникальная церковь готовилась к своему возрождению в 1780 году⁵⁴.

Праздник закончился, разъехались родовитые паломники, разошлись те, кто попроще, наступали трудовые будни.

Вот в такой череде праздников и будничных забот, трагических и радостных событий представлена автором краткая история Саровского монастыря с древнейших времён до 1778 года, когда в истории Саровской пустыни начался другой отсчёт времени, когда, как сказал летописец обители: «Евангельское горушное зерно, падши, насадилось в вертограде Сарова и возрастало по времени в велие древо, покрывающее своею сенью всю Саровскую обитель, и птицы небесные в великом множестве не престают витати на нём»⁵⁵. Так образно летописец сказал о приходе в стены Саровской пустыни молодого послушника Прохора Мошнина, будущего славного подвижника преподобного Серафима Саровского.

Куряне в Сарове

Куряне узнали о Саровской пустыни, вероятно, в середине XVIII века, благодаря своей торговой деятельности. Курские купцы активно осваивали рынки сбыта и закупки товаров. «Купечество сего города получает лучшие товары из за граничных мест, из Лейпцига, Данцига, Вены, и из Китайскаго государства; из внутренних же, из Санктпетербурга, Москвы, Херсона, Таганрога, Калуги и Тулы»⁵⁶.

«Из Китайского государства» товары поступали в основном через Оренбург. Местные рынки и рынки Сибири привлекали внимание тем, что здесь «не первостатейные» купцы могли торговать с купцами сопредельных государств и обменивать свои товары на китайские шёлк, пряности, чай. Поездки в Оренбург проходили по одному маршруту: Курск — Ливны — Елец — Лебедянь — Данков — Ряжск — Шацк — Кадом — Темников — Арзамас. От Арзамаса дорога на север вела к Нижнему Новгороду, на восток через Курмыш и Казань — в Оренбург и Сибирь. На отрезке Темников — Арзамас дорога проходила через владения Саровской пустыни, отстоявшей в двух верстах. Проехать мимо и не побывать в монастыре было невозможно. Частыми гостями Сарова были астраханские купцы, следовавшие в Нижний Новгород.

Первые куряне пришли в Саровскую пустынь в конце 1750-х — начале 1760-х годов. Какой духовной силы были эти люди, можно судить по следу, оставленному ими в истории монастыря. Пахомий — седьмой настоятель обители. Его друг и соратник Питирим — ктитор главного саровского собора в честь Успения Пресвятой Богородицы. Марк — местночтимый святой Тамбовской епархии. Именно они проложили тропинку благочестия, по которой спустя более десяти лет к воротам Саровской пустыни пришёл Прохор Мошнин. Кем они были и почему выбрали Саровскую обитель? Иеромонах Пахомий — в миру Борис Назарович Леонов родился в 1729 году в купеческой семье, проживавшей в приходе храма Флора и Лавра. В пятилетием возрасте потеряв отца, он воспитывался со старшим братом Алексеем в семье дяди Сидора Афанасьевича⁵⁷. Иеромонах Питирим — Пётр Иванович Дружинин был на два года старше Бориса. Большая семья Дружининых проживала в Сергиевском приходе, отец занимался торговлей мескотинным товаром⁵⁸. С юных лет Бориса и Петра связывала крепкая дружба, вместе они приобщились к купеческому ремеслу в Курске, а после приобретения навыков стали выезжать и на иногородние ярмарки. В XVHI веке курское купечество расширяло торговые связи не только со столичными городами, но добралось и до окраин империи. Имя Ивана Илларионовича Голикова, сподвижника Г. И. Шелехова, связано с освоением Сибири, Дальнего Востока и Северной Америки.

Влекли восточные земли и Леонова с Дружининым. Частыми гостями они были в Оренбурге, Троицкой и Орской крепостях, других пограничных селениях. Интересное событие произошло в 1757 году во время торга в Троицкой крепости. Киргизские купцы привезли с собой и живой «товар» — пленных калмыков. Вызволяя одного невольника, куряне выменяли на свои товары приглянувшегося им девятилетнего мальчика Дакыта Буранова⁵⁹. Там же он был крещён с именем Алексей, отчество записано от крёстного отца Бориса. Пробыв около года в Троицке, куряне вернулись домой с новым членом семьи. Первое время Алексей жил в семье Дружининых, затем перешёл к Алексею Леонову для обучения скорняжному мастерству, да так и остался в семье своего крёстного[66].

Саровские монахи, составляя историю обители, предположили, что курские купцы могли во время торговых поездок познакомиться с сосланным на поселение в Орскую крепость бывшим иеромонахом Саровской пустыни отцом Ефремом (Коротковым), арестованным в 1734 году вместе с первоначальником иеросхимонахом Иоанном за переписку запрещённых тетрадей Маркелла (Радышевского). По возвращении в Саровскую пустынь отец Ефрем был избран братией на настоятельскую должность⁶⁰, он и принял первых курян под духовное попечение. Предположительно в 1759 году пришли в Саровскую пустынь Борис Леонов и Пётр Дружинин. Но только в ноябре 1761 года они написали прошение о принятии их в число послушников, чему способствовал выход указа правительства от 21 сентября 1761 года, разрешающего пострижение в монашество «желающих всякаго чина»⁶¹.

В рясофор Борис Леонов был пострижен 1 марта 1763 года в Москве в домовой церкви члена Святейшего синода преосвященного Димитрия, митрополита Новгородского и Великолуцкого. Указом владыки Димитрия от 7 июля этого года молодой монах направлен в Саровскую пустынь⁶², куда и вступил 14 июля 1763 года. В сан иеромонаха рукоположен в сентябре 1764 года. В апреле 1777-го утверждён в должности настоятеля Саровской пустыни⁶³.

Неразрывна с судьбой отца Пахомия (Леонова) и судьба второго курянина — отца Питирима (Дружинина). Саровские монахи заметили: «Где был Пётр, там и Борис, или где Питирим, там и Пахомий. Таким неразрывным дружеским союзом, будучи соединены они в миру, тако же дружественно подвизались и на поприще жизни иноческой»⁶⁴. Стоит посмотреть на послужной список его духовного собрата отца Пахомия — все этапы пройдены нога в ногу. Кроме священнослужения отец Питирим исполнял в монастыре послушание в шитье священных и церковных одежд, при строительстве главного Успенского собора был его ктитором.

За Леоновым и Дружининым в 1763 году в Саров пришёл Николай Михайлович Мелехов. «Оной же Николай находится... с 763 года с июня месяца... Грамоте читать и писать умеет, холост у отца духовнаго тоя пустыни казначея иеромонаха Иосифа повсягодно исповедовался и Святых Тайн сообщался»⁶⁵.

В июле 1765 года в Сарове появился купеческий сын Николай Саввинович Безходарный. «Грамоте читать и писать умеет, холост»⁶⁶. Как складывалась жизнь Мелехова и Безходарного в монастыре, выяснить не удалось, списки монашествующих с 1765 по 1785 год в архиве Саровского монастыря не сохранились.

Более заметный след оставил Михаил Андреевич Мальцов, вероятно, пришедший в Саров вместе с Безходарным. По ревизским сказкам 1782 года, он записан безвестно пропавшим в 1765 году⁶⁷. Мальцов — личность уникальная. Его жизнеописание «Краткое начертание жизни старца Саровской пустыни, схимонаха и подвижника Марка», составленное отцом Сергием (Васильевым), опубликовано в 1839 году вместе с наставлениями старца Серафима.

По житиям, Михаил-Мефодий-Марк родился в Курске от неизвестных родителей (в одном из изданий называется фамилия Аксёновых[67]), пришёл в Саров в 1764 году и безысходно прожил в монастыре до своей кончины в 1817-м. Саровские летописцы не смогли его идентифицировать, хотя рукой иеромонаха Иакова (Невельского), занимавшегося анализом событий, происходивших в Саровской пустыни, напротив имени Михаила Андреевича Мальцева приписано «О. Марко». Фамилия Мальцов прослеживается и при пострижении его в монашеский чин с именем Мефодий в марте 1784 года⁶⁸. По ревизским сказкам Курска 1721 года удалось найти родителей Михаила — отца, купца Андрея Аксёновича Мальцева и мать Ирину Васильевну (урождённую Лемягову)⁶⁹, прихожан Сергиевского прихода. Отчество отца объясняет, откуда в житийной литературе появилась фамилия Аксёнов70. Семейным делом Аксёна Мальцева было кузнечное ремесло. По «Записной зборной» книге 1713 года, в которой отмечался сбор налогов с посадских людей, записаны ещё шестеро Мальцевых, владевших кузнями, то есть кузнечное дело было семейным. Только вот прибыли большой не было, и в книге записано, что налогов «з двора не взято за скудостию»⁷¹. Андрей Аксёнович не пошёл по стопам отца, а занялся торговлей.

Впервые имя Михаила упоминается в переписных книгах 1744 года. От роду ему два года⁷², то есть родился подвижник в 1742 году и был младшим сыном в семье. У него было трое братьев: Федот, Алексей и Василий. Учёт лиц женского пола не производился. Михаил, видимо, получил домашнее образование. Свидетельство — автограф в материалах архива Саровской пустыни. В июле 1781 года он подписал прошение о разрешении пострижения в монашеский чин: «К сему прошению курской купец Михаила Андреев сын Мольцов потписался»⁷³ (курсив мой. — В. С.). Предположительно, в 1764 или 1765 году Михаил пришёл в Саровскую пустынь, 19 марта 1784 года пострижен в монашество с именем Мефодий. В декабре 1788 года переведён в монашествующие, числящиеся в монастырской больнице, но постоянного места пребывания не имел и скитался по саровским лесам и окрестностям.

В марте 1811-го в связи с ухудшением здоровья пострижен в схиму. Вот как описывает это монах Исайя (Путилов, будущий игумен) в письме своему брату Тимофею Ивановичу, постриженному впоследствии в Оптиной пустыни с именем Моисей[68]: «Отец Мефодий был крайне болен и в болезни пострижен в схиму и переименован Марком. Со всеми говорил и со мною тоже, и вас помнит, как привезли мы с вами ево в монастырь. В нём преудивительный разум духовный. Теперь ему стало полехче и паки и замолчал»⁷⁴. Письмо от 4 апреля 1811 года удивительно по своему содержанию и позволяет ярко представить жизнь великого старца. Приняв на себя долю юродствующего и дополнив подвиг обетом молчания, он стал известен среди богомольцев как Марк-молчальник. Умер 4 ноября 1817 года, похоронен рядом с алтарём Успенского собора, причислен затем к лику местночтимых святых Тамбовской епархии.

До 1778 года, когда в Саровскую пустынь пришёл Прохор Мошнин, по монастырским документам отмечены куряне Никифор Борисович Прилепов (пришёл в 1767 году) и Борис Яковлевич Подребинников (в 1771-м). Предположительно, до прихода Прохора курян в Сарове было семь человек.

В ноябре 1776 года закончилась длившаяся несколько лет земельная тяжба с Петром Ишуниным, с водворившимся, наконец, спокойствием в доме Мошниных.

Летом 1777-го или 1778 года Прохор отправился в паломничество для поклонения святым мощам Киево-Печерской лавры. «Итак Прохор отправился, с благословением материнским на шее и с посохом в руках, в Киев. Вместе с ним шло ещё пять человек русских купцов: это были те самые, которые вместе с Прохором возымели намерение, оставив мир, удалиться в пустынь. Все они после и пошли в монастырь, кроме купца Алексея Семёновича Меленина, у котораго, по непредвиденным обстоятельствам, осталось после смерти родителей на попечении пять братьев и три сестры»⁷⁵, — написано в «Житии» старца Серафима 1863 года издания.

Спутниками Прохора были Иван Иванович Дружинин, Иван Степанович Безходарный, Алексей Семёнович Мелении и ещё двое неизвестных. Список составлен, вероятно, более шестидесяти лет спустя и не совсем точен. Материалы переписи и архив Саровской пустыни позволяют внести правку. Например, Алексей Семёнович Меленин, старший из четверых братьев и двух сестёр, родился довольно поздно — в 1766 году, а родители умерли в 1784-м и 1789-м. Потому его путешествие могло состояться в начале 1780-х годов. Уверенно можно сказать, что с Прохором в 1780 году пошёл в Саров Григорий Яковлевич Дружинин. Этим же годом отмечен приход в обитель Фёдора Васильевича Дружинина, Петра Матчина и 1782-м — Василия Алексеевича Полевого.

Трудно понять, почему из двенадцати курян, пришедших в монастырь, в списке монашествующих за 1782 год присутствуют только иеромонахи Пахомий, Питирим и два курских послушника, Прохор Сидоров и Василий Алексеев⁷⁶. Пока не установлена личность послушника «Кондрата курского»⁷⁷ упомянутого в «Реестре чредам неусыпаемого пения Псалтири», составленного 27 февраля 1783 года.

В 1793 году из Курска в Саров для пострижения в монашество отправились Иван Степанович Вязмитинов, Пётр Петрович Гладилин и Дмитрий Сергеевич Мошнин⁷⁸ (предположительно дальний родственник преподобного). На всём протяжении истории Саровской пустыни куряне не оставляли своим вниманием эту обитель. Дальнейшие поиски позволят расширить эту интересную тему.

Бесспорно одно — Борис Леонов и Пётр Дружинин проторили тропу курянам, искавшим духовного спасения в стенах истинно монашеской обители, какой являлась Саровская пустынь[69].

Чёрные одежды

По указу «Ея Императорскаго Величества... вышеписанный трудник Прохор Мошнин по церковному чиноположению... в монашество при светских честных людях (а при ком именно, прилагается при сем свидетельство) сего августа 13-го числа пострижен; и при оном пострижении наречено ему имя Серафим, а как ныне за приключившейся ему тяшкою болезнию отослать ево в реченной Гороховской Николаевской монастырь никак невозможно, почему он до получения от оной болезни освобождения, и находится в имеющейся в сей пустыне больнице, когда ж от оной болезни получит себе свободу то потому и отправлен быть имеет во упоминаемой Николаевской монастырь. К подлинному рапорту строитель иеромонах Пахомий руку приложил августа 17 дня 1786 году»⁷⁹.

При составлении рапорта строителем Пахомием были соблюдены некоторые условности, общепринятые в монастырской жизни: монастыри не имели права содержать штат, превышающий определённую законом численность. Кандидаты на иноческое звание зачастую проходили послушания не один год в ожидании вакантного места. После длительного испытания руководство монастырей не хотело терять своих примерных воспитанников, и часто, чтобы обойти установление, кандидат на монашескую вакансию объявлялся больным или числящимся в отъезде. До занятия свободного места в родном монастыре новопостриженник мог числиться на больничной койке не один год.

Через несколько месяцев отец Серафим был рукоположен в сан иеродиакона.

«1786 г. октября 19 числа то есть в понедельник после полуден в 4 м часу в самую обедню, за благословением Святых Отцов при Божией помощи отец строитель поехал для необходимых монастырских надобностей во Владимир к преосвященному: и с ним поехали братия монашествующих, для произведения во иеромонаха, Анастасия, да во иеродиаконы Аврамий, Гедеон, Серафим...»⁸⁰

27 октября 1786 года епископ Владимирский и Муромский Виктор (Онисимов) рукоположил отца Серафима в сан иеродиакона. На протяжении длительного периода, вплоть до 1901 года, когда вышло в свет пятое издание «Жития преподобного отца нашего Серафима Саровского...», в житийной литературе год принятия старцем сана иеродиакона обозначен как 1787-й. Ошибка прижилась в сознании монахов Саровской пустыни и биографов старца из-за неточности, допущенной при составлении так называемого «Дневника летописи монастыря».

«Дневник» представляет собой множество черновых, порой очень небрежных или, вернее сказать, малограмотных записей на клочках бумаги размером в четверть листа, собранные за столетний промежуток времени, исписанный не одним поколением монашествующих. Одна из страниц, относящаяся к октябрю 1786 года, содержит явное ошибочное исправление цифры «6» на «7»⁸¹.

Использование черновых записей, а не «ставленнической» грамоты, хранившейся в архиве, показывает уровень, на котором писались первые биографии отца Серафима.

В том же «Дневнике» на странице, относящейся к ноябрю 1786 года, читаем: «Сего 3 числа за благословением божеским после вечерни возвратились из Владимира то есть приехали отец строитель иеромонах Пахомий во святую обитель благополучно. И с ним братия... и Серафим»⁸².

С этого момента иеродиакон Серафим допущен к более активному участию в священнослужении.

Нельзя оставить без внимания ещё один важный эпизод из жизни отца Серафима. Он относится к периоду иеродиаконства и тесно связан с именем первоначальницы Дивеевской общины Агафьи Семёновны Мельгуновой. Для начала приведём отрывок из издания Саровской пустыни «Жития преподобного отца нашего Серафима Саровского...» 1863 года:

«Если куда выезжал из обители старец Пахомий, один или с другими старцами... часто приглашал с собою о. Серафима. В один из таких выездов о. Серафиму случайно пришлось участвовать в погребении известнейшей инокини Александры, в мире Агафии Семёновны Мельгуновой, основательницы Дивеевской обители. Незадолго до её блаженной кончины умер в селе Лемети помещик Соловцов, благодетель Саровской обители. На погребение его отправились старцы Пахомий и Исайя, взявши с собою о. Серафима, как иеродиакона. Проезжая через Дивеево, они посетили Агафию Семёновну и, нашедши её в болезни весьма слабою, совершили над нею Св. Таинство Елеосвящения... Возвращаясь из Лемети, старцы нашли монахиню Александру умершею и едва-едва поспели к её погребению»⁸³.

Спустя 30 лет архимандрит Серафим (Чичагов) в составленной им «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» уже более детально сообщает: «В 1789 году в первой половине июня месяца о. Пахомий с казначеем о. Исаием и иеродиаконом о. Серафимом отправились, по приглашению, в село Леметь... на похороны богатого благодетеля своего помещика Александра Соловцова и заехали по дороге в Дивеево навестить Агафию Семёновну Мельгунову.

...Старцы простились, уехали, а дивная старица Агафья Семёновна скончалась 13-го июня в день св. мученицы Акилины»⁸⁴.

Событие это записано со слов приходского священника села Дивеева протоиерея Василия (Садовского)[70], которому об этом рассказала девица, жившая вместе с Мельгуновой. То есть это устное предание, не основанное на архивных документах, поэтому информация требует дополнительных подтверждений.

О чём же говорит архив Саровского монастыря? Семейство помещиков Соловцовых действительно имело владения в селе Леметь Ардатовского уезда Нижегородской губернии и действительно вносило в казну Саровской пустыни как деньги, так и хлеб. Кроме этого, братья Соловцовы пожертвовали обители колокол в 550 пудов, получивший название «Соловцовский»⁸⁵.

Для полной ясности придётся привести даты смерти всех Соловцовых по мужской линии, относящиеся к интересующему нас периоду. Первая запись относится к 13 декабря 1786 года⁸⁶, когда умер сын Александра Степановича Соловцова. Отец ненамного пережил своего сына и спустя чуть более трёх месяцев скончался сам.

Вот как об этом говорит архивный документ: «Преставился в день Св. Пасхи, в самую заутреню (действительно, в 1787 году Пасха состоялась 28 марта. — В. С.), а привезён в Саров для погребения в 31 день, а погребён 1-го апреля. Тело его привезли из села Лемети на шести лошадях цугом, и лошади отданы в сию обитель со всем прибором конским»⁸⁷. Ошибиться с датированием этого события просто невозможно.

Второй брат — Африкан Степанович — умер 21 марта 1795 года⁸⁸, далеко перешагнув рубеж 1789 года. Заканчивая скорбный список, 19 сентября 1798 года умирает последний из братьев — Пётр Степанович⁸⁹, на этот момент постриженный в монахи Саровской пустыни под именем Парфений. Итак, ни одна дата не попадает на 1789 год. Анализируя имеющиеся устные предания, уместно сказать, что смерть Мельгуновой наступила в запоминающийся летний Петровский пост, а именно 13 июня в день святой Акулины. Во-вторых, в этот год умер А. С. Соловцов, а это 1787 год. В-третьих, отец Серафим приезжал в сане иеродиакона, и потому следует вспомнить существовавшую долгие годы ошибку о рукоположении отца Серафима якобы осенью 1787 года. Исправление этой ошибки позволяет говорить о возможности приезда иеродиакона Серафима в Дивеево в июне 1787 года.

Представители Саровского монастыря совершали поездку в Ардатовский уезд по каким-то надобностям. Версия, основанная на смерти А. С. Соловцова, не находит подтверждения, но документы Владимирской духовной консистории всё же позволяют выяснить некоторые интересные подробности. Осенью 1786 года епархиальное начальство обратилось к строителю Саровской пустыни Пахомию с просьбой произвести опись церковного имущества и после этого освятить три вновь построенных церкви в соседней епархии. В Арзамасском уезде в селе Никольском (Шатки) 12 мая 1787 года освящена каменная церковь во имя Живоначальной Троицы⁹⁰. В Ардатовском уезде в селе Ивановском 19 мая освящена церковь во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи и 20 мая освящён придел этой церкви во имя Апостола-евангелиста Матфея⁹¹. В том же Ардатовском уезде в селе Нуча строителю Пахомию предписано освятить при Спасской церкви придел во имя Святителя Николая Чудотворца. «Почему оная предельная Николаевская церковь... по церковному чиноположению сего 1787 года июня 13-го дня на память мученицы Акилины и освящена»⁹².

Именно после освящения придела в церкви села Нуча саровские монахи совершили погребение матушки Александры, умершей 13 июня 1787 года.

Известная аксиома историков: хочешь доказать свою правоту — ищи дополнительные подтверждения, нет прямых доказательств — ищи косвенные. В «Дневнике летописи монастыря» нашлись записи, касающиеся отсутствия строителя Пахомия в обители летом 1788 и 1789 годов. «1788 г. июня 8 дня поехал отец строитель во Владимер, то есть в четверток ... июня 17 дня приехал из Владимера отец строитель на исходе ранней обедни, то есть субота»⁹³. И наконец, запись, говорящая о том, что строитель Пахомий в мае-июне 1789 года был в отъезде: «1789 г. май 5 числа з благословением Божиим Батюшка наш отец строитель Пахомий поехал в Тамбов. А от толь хотел ехать в Курск...»⁹⁴ Поездка получилась длительная, и 22 июня торжественную закладку колокольни пришлось проводить казначею Исайе.

Спустя сто лет архимандрит Серафим (Чичагов) при написании «Летописи» не имел достоверных сведений. Этим объясняются все вышеперечисленные неточности. Этим объясняется и описание торжественного застолья при освящении церкви в селе Нуча, распорядительницей которого якобы была Мельгунова. Вернее всего, это происходило несколько ранее и, возможно, в селе Ивановском.

Здесь следует сказать несколько слов о первоначальнице Дивеевской обители Агафье Семёновне Мельгуновой. Она происходила из старинного дворянского рода Степановых, родиной её являлся Переяславль Рязанский (современная Рязань)⁹⁵. Агафья Семёновна вышла замуж за представителя дворянского рода Мельгуновых, проживавшего в соседнем имении — Якова Иевича Мельгунова, в 1749 году прапорщик Муромского пехотного полка, что не согласуется со сведениями из житийной литературы, в которой она представлена как «полковничья вдова» — вдовой она была подпоручика. Какое-то образование Агафья получила, но писать не могла — это явствует из архивных документов, которые удалось выявить Дивеевскому историку иерею Георгию Павловичу.

После кончины супруга Агафья Семёновна принимает решение посвятить свою жизнь служению Богу. Распродав свои имения и выручив за них около 600 рублей, она окончательно обосновалась в селе Дивееве. По указанию ей Пресвятой Богородицей «жить и угождать здесь Господу Богу до конца дней своих». Своим иждивением она построила в селе каменную церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. Предположительно, в 1786 году основала женскую общину и была пострижена в схиму с именем Александра.

В 1828 году Нижегородская духовная консистория предприняла следствие об увольнительных грамотах, необходимых для поступления в женский монастырь. В ходе разбирательства были опрошены жители и священнослужители Дивеева, которые рассказали о том, как была организована община матушки Александры. Наиболее достоверные сведения дала старшая сестра Ксения Михайловна Кочеулова: «Ведя жизнь монастырскую по уставу положенную с благословений Преосвященнейших Нижегородских Вениамина, Моисея, и Мефодия нося соответственное даже и платье сему Ордену; — пищу Она Михайлова прежде получала и с сёстрами от трапезы Саровчан по примеру своих предместниц лет десять в течении правления своего, когда ещё невелико было собрание сестр за шитьё свиток, вязку чулок и прядение ниток, а как уже умножилось по власти Всемогущаго число их тогда начали дневное пропитание добывать от занятий по способностям и состоянию чистой и чёрной работ, как то: шитья риз и продчей церковной утвари, уборки фольгою образов, шитья свиток на Саровчан с получением за оное денежной платы, прядения льна и волны, тканья холстов и сукон на себя и людей, вяски чулок для себя и на продажу, шитья котов и туфлей, плетения лаптей, уборки коноплянников и огородов, ибо от благотворительных владельцев подарено общине оной земли десятин до трёх, занимаются тем же и жатвою, от каковых посильных трудов и пропитывают себя, пользуясь притом благотворениями родственников, и доходами от ветреной двух поставной мукомольной мельнице, а сверх сего оказывает милости особенный в случае недостатков из дворян девица Елена Васильевна Госпожа Мантурова посвятившая себя на вечное житие при оной Богом хранимой Общине, коя подобает равноапостольным жёнам служащим Христу Спасителю, от имений своих сооружает и храм примыкаясь к приходскому с благословения Епархиального Начальства по апробованным Санкт-Петербургским Строительным Комитетом плану и фасаду во имя Рождества Христова»⁹⁶.

Как видим, община жила очень скромно. В житийной литературе говорится, что матушка Александра на смертном одре вручила отцу Пахомию деньги в сумме 40 тысяч рублей — и медью, и серебром, и золотом. По одной из версий, деньги предназначались на строительство Успенского собора в Саровской пустыни, по второй — на сохранение, так как её сожительницы по общине не могут распорядиться по-хозяйски с деньгами. Обе версии надуманные и не подтверждаются архивными документами. Да и чисто житейски эти утверждения выглядят неправдоподобно. 40 тысяч в меди, серебре и золоте хранить в крестьянской избе? Его только вывозить надо обозом с охраной. Да и за такое благодеяние саровские монахи должны были угождать общине долгие годы, а не платить за шитьё свиток и вязку чулок. Вторая версия совсем неправдоподобная — как же она подбирала кандидатов на совместное проживание, что в конце концов не доверяет им в таком важном вопросе? Сама матушка Александра, не имея больших капиталов от продажи своих имений, ничего и никому не передавала.

Спустя полгода в жизни отца Серафима происходит знаменательное событие — из Владимирской духовной консистории 13 января 1788 года получен указ «О выключении из здешняго штата за болезнями престарелых иеромонаха Маркела, монахов Никодима, Иринарха, Амвросия, Спиридона; коих велено числить в здешней больнице; а на место их определить в штатное число вновь постриженных иеромонахов Авраамия, Самуила, иеродиаконов Серафима, Макария и Исаакия»⁹⁷. С этого момента (январь 1788-го) отец Серафим официально зачислен в штат Саровской пустыни.

В архиве Саровской пустыни, хранящемся в Центральном государственном архиве Республики Мордовия, обнаружены документальные подтверждения на выполнение послушания Прохором в столярной мастерской и на исполнение обязанностей «полесовщика», то есть смотрителя за лесами.

Более 90 процентов земельных владений Саровской пустыни — леса. Первоначально эксплуатировались они мало. Тут сказалось запрещение правительства разрабатывать корабельные леса. Трудно сказать, как в XVIII веке непосредственно вёлся учёт в лесах Сарова, но по архивным документам видно, что «крупновозрастные» корабельные деревья правительственные чиновники обозначили специальным клеймом, и на протяжении многих лет ревизоры проверяли наличие и здравие ценного леса⁹⁸. По своей законопослушности и обязательности саровские монахи оберегали владения и при обнаружении буреполома или кражи леса окрестными крестьянами тут же старались подать заявление о случившемся в земский суд, чтобы снять с себя ответственность за пропажу клеймёного дерева.

В начале 1780-х годов правительство несколько ослабило запрет на разработку заповедных лесов, Саровская пустынь начинает осваивать свои богатства. В январе 1787 года петербургский купец Никон Ананьин за 18 мачтовых деревьев заплатил первые «коммерческие» 250 рублей⁹⁹. Видимо, именно в это время в Саровском монастыре озаботились организацией охраны лесов с помощью так называемых «полесовщиков». «О. Серафим был первый, кого назначили по этому послушанию»¹⁰⁰. Послушание подразумевало обход и осмотр лесных владений. Вполне понятно, что один отец Серафим не мог охватить своим вниманием всю территорию монастырских владений. Можно предположить, что район его «смотрения за лесом» в конечном итоге обозначился районом, называемым Дальней пустынкой. Необходимо отметить, что леса, протянувшиеся по реке Саровке от Дальней пустынки, и особенно то место, которое известно современным жителям Сарова как «Протяжная», представляли собой глухие дебри. «Лес был непроходимый — руки просунуть негде»¹⁰¹, — записал библиотекарь монастыря в своих воспоминаниях.

Выполняя послушание, отец Серафим познал всю глубину и проникновенность уединённой молитвы. Этот многотрудный опыт и привёл его впоследствии к пустынножительству, которым он и прославился.

Так протекала жизнь в монастыре иеродиакона Серафима — в череде священнослужений в храме и в выполнении послушаний под присмотром своих духовных наставников, первым среди которых был глава обители отец Пахомий. О строгости отца Пахомия можно судить по случаю, который произошёл в 1780 году. В Саровскую пустынь поступил послушник Алексей, «как видно музыкант игравший на гуслях, инструмент этот он вероятно привёз с собой»¹⁰². По этому поводу Пахомий вступил в переписку с владыкой, и хотя тот благосклонно отнёсся к увлечению послушника, Алексей был выслан из монастыря.

В 1793 году епископ Тамбовский и Пензенский Феофил рукоположил отца Серафима в сан иеромонаха. Уже несколько лет Саровская пустынь по духовному ведомству подчинялась Тамбовской духовной консистории, и для принятия сана отец Серафим совершил поездку в этот губернский город. Вероятно, это была его последняя поездка за пределы владений монастыря. Да и до этого старец не отличался склонностью к путешествиям — его более привлекала полная отрешённость от мирской суеты: пустынножительство, монастырское затворничество. Утверждения о поездках послушника Прохора, а затем монаха Серафима для сбора денег на строительство храма или на Зеленогорскую (и другие) ярмарку не находят подтверждения. А вот имена монахов—заготовителей хлеба, овощей и другой провизии — Серапиона, Антония, Дионисия известны по приходно-расходным книгам казначея пустыни¹⁰³.

23 сентября 1793 года в Саровской обители получен под номером 2281:

из духовной Преосвященнаго Феофила епископа Тамбовскаго и Пензенскаго консистории, Темниковской Саровской пустыни отцу строителю иеромонаху Пахомию с братиею... Приказали: о произведении Его Преосвященством сего сентября 2-го дня иеродиакона Серафима во иеромонаха, за известие вместо грамоты к вам отцу строителю с братиею послан указ о чём сей и посылается сентября 12 дня 1793 года.

Козловский игумен Варлаам.

Секретарь Иван Дмитриевский»¹⁰⁴.

Несколькими днями ранее настоятель пустыни отец Пахомий получил письмо от преосвященного Феофила, в котором владыка между прочим упомянул имя отца Серафима: «...всё устроено и отец Серафим иеромонахом и явится пути своево да будет Бог с ним»¹⁰⁵.

С этого момента отцу Серафиму разрешалось выполнять обязанности священника наравне со всей старшей братией.

Иерусалим старца Серафима

Что послужило причиной ухода отца Серафима из стен монастыря в пустынь, трудно сказать. Это станет ясным только после прочтения тех архивных материалов, которые находятся пока под спудом. Версия о болезни как причине этого поступка кажется несколько надуманной, скорее всего, уход был связан со стремлением старца к уединению и самоиспытанию души по примеру святых отцов-отшельников.

Как бы то ни было, но в возрасте сорока лет, по благословению своего духовного наставника и строителя пустыни отца Пахомия, иеромонах Серафим уходит на жительство в пустынь, известную под названием Дальняя. Много мнений и толков вызывала дата ухода Серафима на пустынножительство. Первые биографы говорили, что он «удалился в пустынную свою келлию в 1794 году осенним временем»¹⁰⁶. Не добавило ясности и «Житие преподобного отца нашего Серафима Саровского» 1863 года издания, в котором это событие описывается так: «После смерти старца Пахомия, с благословения нового настоятеля Исайи, духовного отца своего, отец Серафим 1794 года 20-го ноября, в день прихода в Саровскую пустынь, удалился в пустынную келлию. Для безпрепятственнаго проживания в ней ему выдавался за подписанием строителя Исайи билет, один экземпляр которого ещё до селе сохраняется в Саровской обители. Вот текст билета: “Объявитель сего, Саровской пустыни иеромонах Серафим, уволен для пребывания в пустыни в своей (т. е. монастырской) даче; по неспособности его в обществе, за болезнию и по усердию, после многолетняго искушения (т. е. искуса) в той обители и в пустынь уволен, единственно для спокойствия духа Бога ради, и с данным ему правилом, согласно святых отец положениям, и впредь ему никому не препятствовать пребывание иметь в оном месте и оное утверждаю — строитель иеромонах Исайя. 1797, ноября 20 дня. Для верности печать прилагаю при сём”»¹⁰⁷.

В архиве монастыря обнаружена переписка игумена Иерофея с большим знатоком и почитателем жизни отца Серафима Александром Дмитриевичем Иноземцевым, директором Казанской гимназии. Переписка состоялась в связи с подготовкой пятого издания «Жития преподобного отца нашего...» и содержит просьбу к Александру Дмитриевичу помочь исправить и удалить ошибки, содержавшиеся в предыдущих четырёх изданиях. Самое удивительное, что, не работая с монастырским архивом, Иноземцев, проведя только анализ житийной литературы, сделал любопытные выводы. Вот один из них: «Старец удалился в пустыню не в 1794, а в 1797 г. (цифра 4 есть недосмотр корректора первого жития). Это видно как из безсрочнаго (а не на год) билета его... так и из того, что по Сказанию... Георгия (...Саровский гостинник Гурий, современник старца), первоначально изданному в Маяке за 1844 г. <...> Отец Серафим священнодействовал “в течение трёх лет” с сентября 1793 г.»¹⁰⁸ (то есть с момента рукоположения в иеромонахи. — В. С.).

В итоге мы получаем две даты: 20 ноября 1794 года и 20 ноября 1797-го. Попробуем разобраться для начала в доводах А. Д. Иноземцева. Самый главный вопрос: существовал ли в природе этот отпускной билет, датированный 1794-мили 1797 годом? 1794-й следует исключить по следующим причинам: 6 ноября скончался настоятель Пахомий; 12 ноября общим собранием братии на должность строителя избран отец Исайя; только 16 декабря отец Исайя в Тамбове приведён к присяге¹⁰⁹, потому назвать его строителем до изучаемого момента нельзя. Не мог иеромонах Исайя как строитель выписать отпускной билет 20 ноября 1794 года. И вдвойне прав Иноземцев в том, что выписанный билет являлся бессрочным, проще говоря, данная бумага выписана единожды, что видно и из самого документа: «Впредь ему никому не препятствовать...» Взяв в руки словарь русского языка, читаем: «Впредь — на будущее время, в будущем».

Какая существовала необходимость в ежегодном письменном подтверждении, что иеромонах Серафим уволен в пустынь? Да, в конце XVIII века существовали некоторые препятствия к свободному передвижению по России, но в данном случае здесь совсем иная ситуация. Дальняя пустынь располагалась в пределах монастырских владений, они на многие километры раскинулись вокруг неё. Спрашивается, зачем выписывать отпускной билет? Это так же нелепо, как если бы владелица поместья в деревне Балыково (окрестности Саровского монастыря) госпожа Татищева принялась выписывать отпускные билеты своим крестьянам, отправляющимся на сенокос. Для составления билета должна возникнуть веская причина. Такой причиной могли быть события, происходившие в Саровской пустыни весной 1797 года.

5 мая в пустынь пришёл отряд солдат Выборгского мушкетёрского полка в количестве тридцати восьми человек под командованием поручика А. И. Нейгардта¹¹⁰. Цель прихода — обеспечение охраны предполагаемого пути следования по Темниковскому тракту императора Павла I. Можно не сомневаться, что солдаты прочесали весь лес вокруг Саровской пустыни и оставили в покое одиноко живущего отшельника, ибо у него имелся на руках отпускной билет на проживание от строителя за подписью и печатью. Именно для предъявления им и был предназначен монастырский документ. Дата 20 ноября, возможно, дописана позднее. «Пришёл 20 ноября», «ушёл 20 ноября» — явное искусственное сближение двух событий. Самого отпускного билета до настоящего времени найти не удалось (только его черновик).

Точная дата ухода в пустынь обнаружена в рукописном собрании Саровской пустыни в РГАДА, где сохранилась следующая запись: «Отлучися от обители отец Серафим совершенно на житие в пустыню, месяца августа в дню 27 числа 1794 года»¹¹¹. Так что правы были первые биографы, утверждая, что ушёл старец в пустынь «1794 года осенним днём».

А игумен Иерофей при подготовке пятого издания «Жития» поступил «мудрее»: когда книга увидела свет, отпускной билет в ней был уже датирован 20 ноября 1794 года¹¹².

Располагалась пустынная келья в пяти верстах от монастыря на правом берегу реки Саровки. Вот описание пустыни, относящееся к 1890-м годам: «Келлия была большая, пятистенная с сенями и крыльцом (с южной стороны), над коим был навесец на столбиках, крыльцо было о трёх приступках. В сенцах был огорожен чуланчик, в котором было оконце; в келлии было только одно волоковое окно. Печь стояла в северо-западном углу келлии, и топилась из нея. Под полом келлии был погребок. К сенцам с западной стороны была сделана бревенчатая пристройка, служившая и двором и сараем, ход в неё был со вне, с южной стороны. Всё это было покрыто двускатною тесовою кровлею — в одну связь в застрехи. Саженях в десяти от келлии на берегу вырыта была пещерка, в которую иногда уединялся о. Серафим. Внизу под горою был колодезь — родник. Вокруг келлии был огород, обнесённый жердневым забором, в столбах»¹¹³.

Обнаружена запись в монастырских делах за 1814 год о том, что на Дальней пустыни разобран мшаник для пчёл114 и перевезён на Маслиху[71]. Игумен Исайя II подтверждает это в своей переписке с иеромонахом Авелем: «У старца Серафима в пустыне был подле кельи пчельник и несколько пеньков пчёл»¹¹⁵. Рядом с избушкой огород, отец Серафим выращивал овощи для пропитания. «Это были картофель, свёкла, лук и трава, называемая снить»¹¹⁶. Удивительным кажется упоминание о выращивании картофеля в те годы — до начала его активного культивирования в России ещё не одно десятилетие. Тем не менее Саровские монахи уже в «1789 г. май 1 числа посадили на огороде, что за Предтечею (за храмом во имя Иоанна Предтечи. — В. С.) картуфель, свёклу»¹¹⁷. Большим подспорьем в пищевом рационе пустынника играла «снить» — трава, употребляемая как в свежем, так и в сушёном виде. Траву можно встретить и сегодня на мемориальных местах саровских лесов.

Существует описание избушки, относящееся к периоду, когда она уже стала алтарём Преображенской церкви в Дивеевской общине. «Келлия из соснового леса, толщиною 7 вершков, срублена в угол в 12 венцов, внутри стены обтёсаны; длиною 6, шириною 8 аршин, пол и потолок из сосноваго тёса; западная стена вынута. Окно (ныне двухзвенные 1¹/₂ — 1 арш.) было волоковое — 4 вершк.; двери одностворчатые (ныне 2 — 1¹/₄ арш.), печи нет (а была). В настоящее время среди келлии устроен Св. Престол, в северо-восточном углу жертвенник, а в юго-восточном углу...» витрина с вещами старца¹¹⁸.

Об укладе жизни отца Серафима в пустыни можно судить по житийной литературе. В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится «Устав пустынножителей Валаамского общежительного монастыря»¹¹⁹, составленный игуменом Иннокентием и братией в 1811 году. Принимая во внимание, что с 1781 по 1804 год на Валааме проживал и занимался восстановлением монастыря саровский иеромонах Назарий[72] — большой любитель уединённой жизни, перенёсший с собой из Сарова устав и правила монашеской жизни, то, вернее всего, составление «Устава» 1811 года — это попытка его последователей привести к законной форме уже опробованные монашеской жизнью методы организации пустынного проживания.

«В Валаамском общежительном монастыре издревле видимо есть, что монашествующие имели отшельническое, пустынное пребывание, а посему по воле Божией и благословению архипастырскому и ныне в обители Валаамской имеется братия, которая, желая себе совершенного спасения, с благословением настоятеля проходят уединённую жизнь. И таковое их по бозе пустынное житие дабы и навсегда продолжаться могло беспрепятственно, паче ж и к отсечению собственных каждому пустынных мудрований, от которых тягчайший вред душам происходить может, то дабы каждый ведал отшельник общие пустынные правила»¹²⁰. Чин пустынножителей состоял из десяти параграфов и регламентировал практически все стороны прав и обязанностей желавших уединённой жизни. Вот основные его положения:

«1. Желатель пустынного отшельнического жития должен прежде многие годы прожить с братиею в обществе и всякие послушания понести без роптания. Обучить себя, по возможности, воздержанной жизни.

2. Если кто по вышеописанной главе с одобрением и у духовника будет проситься и у отца игумена на уединение, то по испытании его намерения, призвать к себе первейших братий, и с ними иметь о том совет и по согласию общему такового отпущать в пустынь, дав ему своё благословение.

3. Живущему монаху... паче всего потребно совесть иметь во всём справедливу и чисту, и по Бозе духовному отцу или настоятелю в нуждах смутительных откровенну. Правило молитвенное исправлять ежедневно.

4. Пустынному жителю прилично паче всех сего добродетелию себя украшать, начиная от внешности. Во-первых, иметь всё одеяние своё бедности приличное, и вешей никаких хороших при себе не иметь, в поступках быть скромну и постоянну, в речах воздержанну и ко всем почтительну, простодушну и любовну и келия его была б тому соответственна, а по душе мыслить о себе, что он грешнее есть всех человек.

5. Пустынная келья должна быть сделана деревянная от общества, но по произволу пустынника, на каковом месте пожелает... Содержание им хлеб, овощи огородные, крупа, масло посное, и в платье потребность белье и обувь в приличность пустынникам все имеют получать от монастыря.

...В монастырь же приход иметь всегда ко всякому воскресению и должен каждый отшельник в субботу, повечеревавши в келии своей пустынной, приходить в обитель к правилу общему церковному. Где отслушав всенощное бдение и обедню раннюю и взяв что нужное для келии его и братскаго печения поснаго, с благословением от настоятеля отходит в своё уединение.

6. Начиная от святой Пасхи, к которой приход иметь пустынникам в монастырь на страстной в четверток к обедне. А которые желать будут причастия Св. Тайн в четверток, тем оставаться с понедельника и ходить за трапезу братскую и быть до св. Пасхи в монастыре.

7. Пустыннику потребно иметь варение какое пожелает посное из овощей огородных, и дабы пища была по совести... А на себя ничего не делать, разве без чего обойтись нельзя.

8. Для пользы душевной или большого уныния посещать друг друга пустынникам не возбранно, то ж да будет сие в редкость времени.

9. Живущих на уединении пустынников на общие послушания, как то: в летнее время на сенокосы, жнитво, огородные уборки, и прочие в монастыре всякие поделия, никого не брать, а которые отчисленики по доброй своей воле и сами пожелают в летнее время помочь подать братии... тех принимать”»¹²¹.

Легко понять — жизнь пустынника была строго регламентирована и не дозволяла своеволия.

Первые годы пустынножительства отца Серафима, приблизительно 12—13 лет, полностью соответствовали требованиям приведённого «Устава». Жизнь его состояла из возделывания овощей на огороде, содержания пчёл, заготовки дров и, конечно же, из исполнения молитвенного правила.

Келья, в которой проживал отец Серафим, располагалась на высоком холме, в низине протекала река Саровка. Монастырские леса рассекались оврагами и балками. Местность вокруг пустыни была знакома старцу. Всякий холм и каждая ложбинка имели у него своё название, они переносили уединённую избушку на Святую Землю, где происходили евангельские события. Тут были свои Афонская гора и святой город Иерусалим, посещал он и Назарет, и Вифлеем, и реку Иордан. Вспоминал он евангельские события в укромных уголках под названиями Фавор, поток Кедрон, Голгофа и гора Елеонская.

При анализе жизнеописаний старца Серафима все эти названия первоначально воспринимаются, возможно, как некий литературный приём. Но, изучая историю Саровского монастыря, убеждаешься, что в жизни старца не было случайностей и всё имело под собой определённую основу.

В Саровской пустыни проживал удивительный иеромонах. Почти ровесник Прохора Мошнина родился в 1752 году в Астрахани, в купеческой семье, «приватно обучался арифметике, российской грамматике, логике и другим частям философии с риторикою». В Саровский монастырь поступил в 1777 году, в мантию пострижен в 1782-м с именем Мелетий[73]. В 1793 году, уже иеромонахом, он предпринимает первое среди саровских монахов паломничество к Святым местам. Отец Мелетий возвращается в Саровскую пустынь из путешествия в августе 1794 года. И в августе этого года отец Серафим уходит «совершенно на житие в пустыню». Повлияло ли на решение отца Серафима пустынножительствовать возвращение этого паломника, сказать трудно. До своего перехода в Арзамасский Высокогорский монастырь в 1800 году на должность строителя паломник по Святым местам в тиши Саровской пустыни написал книгу «Путешествие во Иерусалим Саровския Общежительныя Пустыни иеромонаха Мелетия в 1793 и 1794 году». Книга издавалась дважды в московской типографии А. Решетникова в 1798 и 1800 годах и занимала почётное место в монастырской библиотеке. Но, вероятно, беседы и рассказы путешественника легли на сердце отца Серафима — отсюда и названия святых мест на Саровской земле. По возвращении из дальнего странствования отец Мелетий с благословения настоятеля завёл обычай, увиденный им на Святой земле, — на Страстной и Светлой неделе начинали употреблять 12 бил. «В вечер Страстной субботы, после келейного правила 12 мальчиков одетых в белые новые балахончики с таковыми же новыми на головах платочками, узкие... коих только чёрные, отправляются к нарядчику монаху, который и выдаёт им эти била и каждому по молотку. Мальчики била эти поставляют на равном разстоянии вокруг собора и каждый близ своего била заготовляет кучу смоляных сосновых дров. Дрова эти они с начала благовеста к заутрени во время полунощницы зажигают немного. Потом ко времени крестного выхода разжигают все эти кучи и таким образом освещается весь монастырь. Когда же начнётся звон во все тяжкие, то мальчики начинают мерно и стройно бить каждый в своё било и продолжают до тех пор пока кончится звон на колокольне по данному из алтаря на колокольню пономарём знаку (колокольчик в 30 фунтов).

Вообще бьют в била эти в продолжении всей Светлой седмицы тогда только, когда бывает на колокольне звон во вся. После первой воскресной заутрени била эти мальчики переносят к братской трапезе и поставляют к крыльцу оной по обе стороны по 6-ть в ряд и так бьют во оные во время каждого звона на колокольне или во время заутрени и обедни, после обедни при выходе братии с Артосом и иконою в трапезу и из трапезы в собор, во время крестных ходов в понедельник, среду и пяток: таким образом употребление сих бил продолжается до субботы. В этот день в последний раз вместе со звоном по выходе братии из трапезы в келлии (так как входа братии опять в собор не бывает уже) мальчики, пробив последний раз в свои била, относят оные опять к нарядчику. Платье же им отдаётся в собственность. При этом надобно сказать, что к Св. Пасхе всем рабочим выдаются новые балахоны и платки»¹²². Вот такой интересный и красивый обычай был введён в Саровской пустыни по примеру монастырской жизни на Святой земле и чему был свидетелем отец Серафим.

В 1796 году отцу Серафиму предлагалось место настоятеля в Алатырском Троицком монастыре. Прямых подтверждений этого факта не обнаружено, но существует упоминание об этом в переписке А. Д. Иноземцева и Алатырского архимандрита Мефодия¹²³. Как известно из житийной литературы, отец Серафим отказался от предлагаемой должности, и вместо него отправлен был иеромонах Авраамий[74].

Следует отметить, что более тридцати воспитанников Саровской пустыни были направлены во многие монастыри России на должности настоятеля или казначея. Среди них наиболее известны: преподобный Феодор Санаксарский, преподобный Назарий Валаамский, игумен Маркеллин Клопский, иеромонах Мелетий Иерусалимский. И многие-многие другие, распространившие славу Саровской пустыни по всей стране. «О Саров! Саров! Не только колыбель монашества: но ты Академия монашества!»¹²⁴ — восклицал в одном из писем в адрес саровского начальства архимандрит Антоний (Медведев).

После упоминания о «раскольниках» следует сказать, что в Саровской пустыни оставалось многое от древнерусской церкви: это и знаменный распев, чётки лестовки, короткие полумантии и т. д. Порой старца Серафима причисляют к тайным старообрядцам, но все доводы легко опровергаются.

Исайя (Путилов) в письме своему брату отцу Антонию пишет о саровской трезвости: «Упомянули вы о том, как мы празднуем именины? Благодарю Бога, у нас ещё не взошло обычая угощать в келье. На трапезе общей пустынное угощение бывает самое простое, именно ягоды, брусника с мёдом, своё лесное произведение, мёд, свой же, квас медовый — всё это называется у нас велиим утешением, и голова от этого не болит. У нас и вообще по кельям не бывает приёмов и угощений. Кроме гостиницы за оградой, но и там хмельное не позволено»¹²⁵.

Слава о саровских подвижниках распространялась по всей России. В 1792 году строитель Пахомий получил указ из Святейшего синода, в котором говорилось о прошении граждан города Курска учредить в Коренной РождествоБогородичной пустыни общежительный устав. Отцу Пахомию предписывалось, избрав из братии «способного и надёжного», отправить его в Белгородскую епархию немедленно. Такой чести удостоился иеромонах Илларий.

«Не жалейте Вашего семени, — говорил владыка Феофил (Раев). — Пусть оно развевается по России к славе Божией!»¹²⁶ И расходились саровские иноки и разносили саровское благочестие по всей стране.

Каждому, кто направлялся из Сарова на должность в другие монастыри, настоятелем выдавалась инструкция, как следует «заводить» общежительный устав на новом месте, порой саровские монахи направлялись в монастыри, где уже служили выходцы из обители, для инспекционной проверки. В 1788 году отец Пахомий направляет иеромонаха Мелетия в Южскую пустынь со следующей инструкцией:

«Честный отец иеромонах Мелетий. По общебратственному нашему согласию послан ты в Южскую пустынь для нижеследующего:

1-е, засвидетельствовать отцу строителю Анастасию с братиею от общежития нашего мир и любовь, и узнать, согласном в оной пустыне ея чиноположение с нашим Саровским и всякое ли его предписанному от нас Южской пустыни отцу стр. Анастасию с братиею наставлению в церкви Божией, отправляется священнослужение.

2-е, во управлении монастырском и в содержании братии согласно ли происходит положенному в нашей Саровской пустыне общежительному уставу, и нет ли какого упущения а братии утеснения.

Все сие рассмотри, если найдено будет вами как в церкви Божией, так и в управлении монастырском и содержании братии, происходить благочинно и согласно нашему уставу, то за всё оное объявить отцу строителю и отцу казначею и всей братии Божие всещедрое а при том и наше смиренное благословение, а за сохранение устава, — общебратственную похвалу и благодарность. Если же, паче чаяния, от чего Боже сохрани! Усмотрено будет тобою какое либо упущение и общежительному нашему Саровскому уставу не согласное поведение, то об оном, во первых с увещанием поговорить келейно. О. строителю иеромонаху Анастасию и казначею иеродиакону о. Гедеону, чтоб потщились как церковную службу, так и управление в обители и в братии исправлять согласно нашему общежительному уставу Саровскому, от Первоначальника нашего нам приданному, с коего и в оную Южскую пустынь для исполнения по оному дана мною в прошлом 1786-м году за подписанием моей строительской руки копия, и о том в общем собрании то же подтвердить. Но, если к крайнему нашему оскорблению паче чаяния упоминаемые о. строителем с братиею свои упущения противу устава и свои неисправности не правильно будут защищать и ко исправлению не объявят своего произволения, то в таком случае объявить им, что таковые их поступки нарушают данные им пред Богом и пред братиею к сохранению устава обещания; а чрез то и наш дух крайне оскорбляют и принуждают объявить, что они от нас своим непослушанием отделяются и из числа сынов обители и нам любезной братии исключаются, а сверх всего мы должны обо всём оном со оскорблением донесть Его Высокопреосвященству Гавриилу митрополиту Новгородскому, но от сего, Боже сохрани и помилуй Южскую общежительную пустынь и отца строителя и братию, а ниспошли на оную и на живущих в ней Божественную свою благодать и милость, и утверди и укрепи их творити во мо Твою святую, и сподоби хранити отеческия предания без преткновенно, чего все усердно видеть и слышать и радоваться желаем и во уверение сего подписуемся

Саровской пустыни строитель

иеромонах Пахомий с братиею его М. П.

1788 года Генваря 2 дня. Саровская пустынь»¹²⁷.

В «Дневнике летописи монастыря» на странице, датированной 1797 годом, составлено «Описание дороги ко отцу Серафиму» в «Дальнюю пустынку»: «От селе идти от кирпишных сараев 3 дороги. Две оставить по третьей взять вправо вкруче не доходя валу к Мефодию вправо идти за вал мимо избы в ворота пройти сею дорогою прямо держатца в лево повернуть вправо оставлять чрез вершину проходя сие недалече направо к Дорофею с полверсты пройдя и струб вправе лес лежит на кельи потом наверх недалече прямо ити две малые дороги. Надобно загнуть ити вправо сквозь дерево по малой дорожке потом вершина приидити и дрова рубленыя повороти влево Серафима от него одна дорога»¹²⁸. Текст трудно читать, ещё труднее переложить его на карту Сарова, с чем может справиться только житель современного города. В описании упоминаются ещё два подвижника: Мефодий, или в схиме Марк (Мальцов) и Дорофей. Мефодий жил где-то рядом с последним, большим валом Старого городища. В действительности у Мефодия не было постоянного жилища — сегодня он жил в шалаше, завтра «гостил» в пустыни у Назария Валаамского, а спустя некоторое время его могли видеть далеко за пределами владений Саровской пустыни. «Он скитался до глубокой старости по всему лесу, безпрестанно изменяя своё жилище, доколе от дряхлости не укрылся в обитель».

Келья Дорофея располагалась на полпути к Дальней пустыни. До весны 1803 года эти три пустынножителя находились недалеко друг от друга.

Среди архивных документов порой встречаются интересные описания событий, участниками которых был и отец Серафим. «1803 году марта 13 дня поутру. В половине 7-го часа в неделю крестопоклонную в день пятка загорелся у трапезы братской купно и с хлебнею верх, который весь до сводов сгорел без остатку. Пожар сей был весьма опасен для обители потому, ежели бы не было сие здание покрыто чугунною черепицею, которая препятствовала быть большому пылу, то без сомнения едва ли бы могли отстоять архиерейские кельи, когда подгорели стропилы от одних быков с трудом могли оныя кельи отстоять. Но при помощи Божией, и за молитвами святых отец, во обители сей живущих, и при сильной расторопности о Христе любезной братии, кои друг друга поощряя к погашению, сей пожар благополучно утушили.

При погашении сего были и пустынники отец Серафим, отец Дорофей и отец Мефодий, кои услыша в пустыни необыкновенной звон скорейше поспешили на пожар. Отец Серафим во время пожара с молитвою осенял крестом своим, носящим на себе, горящее здание, отец Дорофей гасил пламя, а отец Мефодий, вышед вне пустыни на малое растояние, стоя на коленях, молил Бога, дабы огнь погас и обитель избавилась от беды»¹²⁹.

Как видим, в Саровской пустыни на 1803 год проживало три пустынножителя: Серафим, Дорофей и Мефодий. В это время саровские монахи в описи своих покупок сделали следующую запись: «600 саек и кренделей для пустынника, всего на 31 р. 50 коп.»¹³⁰. Кому из троих пустынножителей был куплен гостинец или всем троим — непонятно. Одно ясно, что сайки и кренделя употреблялись в пищу в основном в засушенном виде.

Отец Серафим с января 1796 года по болезни не участвует в священнослужении, а с сентября 1796 года он уже числится в больнице¹³¹, и так до своей кончины.

Отец Дорофей родился в 1756 году, выходец из тульских мещан, поступил в Саровскую пустынь в 1784 году, 19 июня 1792-го пострижен в монашество, рукоположен в сан иеродиакона 3 июля 1793-го, в сан иеромонаха —28 августа 1819 года¹³². В больнице не числился, начиная с 1790-х годов священнослужение выполнял не постоянно: «служит редко, а упражняется в разных рукоделиях». В одном из монастырских документов записано: «послушание его ложки точил». Последние годы отец Дорофей проживал в лесной пустынке, на правом берегу реки Саровки. Был уважаем среди братии и богомольцев. Умер в сентябре 1825 года¹³³. Именно в избушке отца Дорофея поселился старец Серафим после выхода из келейного затвора в 1825 году.

В «Житии» 1863 года находим следующую запись: «Из постоянных посетителей о. Серафима известны схимонах Марк и иеродиакон Александр, также спасавшийся в пустыни. Первый бывал у него два раза в месяц, а последний — однажды». Не принимая во внимание искусственную Очерёдность посещения гостями пустынки старца Серафима, находим, что отец Мефодий уже называется схимонахом Марком, и упоминается новое лицо — иеродиакон Александр.

Монах Александр, из курских купцов, пришёл в Саровскую пустынь в 1792 году, пострижен в монахи 7 марта 1797 года, в сан иеродиакона рукоположен 4 ноября 1800-го¹³⁴. В описании пожара трапезного корпуса его имя не упоминается потому, что он присоединился к пустынножителям приблизительно в 1807-м. По ведомости, относящейся к сентябрьской «трети» 1808 года, иеродиакон Александр «по слабости здоровья служит редко, а упражняется в разных рукоделиях»¹³⁵. Несколько позже, начиная с 1811 года, он числился в больнице. Иеродиакон Александр умер 5 августа 1840 года¹³⁶.

Ещё одно громкое имя среди пустынножителей — валаамский игумен Назарий. Его имя можно поставить в первом ряду саровских пустынножителей, и своей подвижнической жизнью он оказал несомненное влияние на молодого послушника Прохора Мошнина. Предположительно в 1780 году иеромонах Назарий посетил в качестве паломника Соловецкий монастырь и, найдя Анзерский скит в весьма плачевном состоянии, пишетвиюле 1781 года прошение в Святейший синод. В своём письме отец Назарий просит о разрешении ему вместе с несколькими саровскими послушниками поселиться на Анзерском острове и предлагает свой план восстановления его духовной жизни¹³⁷. Ответом на это смелое предложение последовал вызов в Санкт-Петербург и назначение настоятелем в пришедший к этому времени в упадок Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. Вместе с ним там трудились и саровские монахи Гервасий и Серапион. Когда в 1875 году на Валааме побывал один из саровских иноков, то он передавал, «что устав Саровский так верно и точно исполняется, что всё на Валааме будто то же, что и в Сарове. Вот какие плоды посеяны Саровом на Валааме».

В 1804 году он вернулся в Саровскую обитель и сразу поселился в пустыни. Но недолго пробыл Назарий на уединённом жительстве. Он умер «1809 года февраля 23... по полудни в 6-м часу, в выстроенной своей пустыни на берегу реки Саровы по течению ея на правой стороне. А умер... хотя его и застали в живых некоторые из братии, но уже не мог ни слова сказать оной братии»¹³⁸.

К категории пустынножителей можно отнести и рясофорного послушника Варлаама (Федосеева) — отставного лекаря, умершего 9 января 1823 года. «Всего жития его было около 60 лет. Во уединении находился и любитель величайший был безмолвия; ревнитель и подражатель был древних отцов умозрением вёл духовную жизнь; ученик безмолвного отца Серафима и жил в пустыне с 15-ть лет, а потом в братской больнице совершивший течение жизни благочестиво и назидательно»¹³⁹. В братских ведомостях 1811 года он записан как «праздной пустынник» по состоянию здоровья¹⁴⁰. Из всех перечисленных пустынников Варлаам действительно болел. О состоянии здоровья остальных можно говорить только после получения дополнительной информации.

Отец Серафим в своей пустынной келье принимал для назидания монастырскую братию. К нему приходили не только послушники, недавно вступившие на монашескую стезю, но и монахи. К 1803 году относятся следующие воспоминания иеромонаха Евгения[75]. Три года он просил отца строителя Исайю отпустить его в Киев для поклонения святым мощам, но каждый раз получал отказ. Наконец в последний раз отец строитель пообещал отпустить его весной 1804 года. «Итак, я повинуясь воле отца своего, намерение своё оставил до будущей весны. Сие было мая 7-го. Я несколько от сей остановки смутился и пошёл того ж утра к отцу Серафиму в пустыню, объявил своё приключение. Он на сие мне сказал, что не худо и отцу повиновение оказать. Однако же ты о сём запиши для памяти, дабы отец строитель данное тебе слово было до будущей весны памятно.

1804 г. мая 15 числа выехал я из Саровской пустыни для богомолья...»¹⁴¹

Далее следует эпизод из жизни отца Серафима, относящийся к 12 сентября 1804 года. Во всей житийной литературе эта дата означает день нападения на старца Серафима крестьян из ближайшего села Кременки. До настоящего времени архивы Саранска, Нижнего Новгорода и Арзамаса ни одним словом не дали подтверждения известному в народе факту, хотя монастырские дела пестрят заголовками о нападении крестьян окрестных сел и деревень на монахов и владения Саровской пустыни то в одном, то в другом месте¹⁴². В основном это были браконьерские набеги на мёд, дичь, рыбу, водившуюся во владениях монастыря, или порубка леса. Нередки были стычки между монашествующими и крестьянами, но грабежи были единичны и совершались пришлыми людьми. Объяснить отсутствие доказательств этого нападения пока невозможно, точно так же, как и точную его датировку. (К моменту канонизации старца Серафима в 1903 году существовало его персональное дело с подборкой документов, но до настоящего времени оно не обнаружено.)

Чтобы понять дальнейшую жизнь старца Серафима, остановимся на сложившейся в монастыре ситуации в начале 1806 года.

16 января 1806 года умирает казначей пустыни иеромонах Киприан. Спустя две недели, 31 января, на его место братия избирает «духовника» монастыря отца Нифонта¹⁴³. Кто такой Нифонт? В будущем строитель и первый игумен Саровской пустыни, человек, достигший значительных успехов в экономическом развитии обители, при котором жили все знаменитые пустынники.

Родился Василий Петрович Черницын (мирское имя отца Нифонта) в 1761 году¹⁴⁴ в городе Темникове в мещанской семье. 8 февраля 1787 года пришёл в Саровскую пустынь. Прожив один год по паспорту, 4 сентября 1788 года он получает увольнительное свидетельство для поступления в монашество. Через год, 15 августа, при посещении Саровской пустыни епископ Феофил посвящает Василия в стихарь. Спустя два года (12 апреля 1791-го) тогдашний казначей Исайя накрывает Черницына рясофором и даётся ему имя Нифонт. По достижении тридцатилетнего возраста, 19 июня 1792 года, рясофорный послушник Нифонт становится монахом. При пострижении имя оставлено прежнее. В сан иеродиакона рукоположение состоялось 7 июня 1793 года, в иеромонаха —10 февраля 1796-го. Необходимо признать, что молодой священник оказался не без способностей. В 1797-м отец Нифонт избирается в собор монастыря (руководящий орган, состоящий из шести старших иеромонахов) вместо умершего старца Иуста[76] с возложением на него обязанностей проверки правильности ведения документации при казначее Маркеллине[77]. Спустя два года (23 февраля 1799 года) общим решением собора избран «братским духовником»¹⁴⁵. Взлёт по иерархической лестнице довольно стремительный. И кажется неудивительным, что 28 февраля 1806 года Нифонт указом из Тамбовской духовной консистории утверждён в должности казначея, которая по значимости была второй после настоятеля¹⁴⁶.

В 1806 году в Саровской пустыни возникает следующая ситуация. Член собора Нифонт, наблюдающий за деятельностью казначея (а может быть, даже и исполняющий его обязанности в последнее время, так как казначей Киприан до самой кончины долгое время находился в Санкт-Петербурге), видит, как быстро прогрессирует болезнь строителя Исайи. Дальнейшие события подтверждают, что иеромонах Нифонт сумел проявить себя и для начала занял место казначея. 1806-й год для Нифонта стал определяющим в его служебном продвижении. Каким образом достигнута вершина власти, свидетельствует документ:

«Великому господину Преосвященнейшему Феофилу, Епископу Тамбовскому и Шацкому и кавалеру; Саровской пустыни от иеромонахов, иеродиаконов и монахов всепокорнейшее прошение.

Как уже небезизвестно вашему Преосвященству, что наш отец строитель Исайя за имеющеюся весьма сильною и продолжительною болезнию в совершенное пришёл изнеможение, и ещё от минувшего ноября 27 числа слёг в постелю, да и теперь находится на смертном одре без всякой надежды в получении себе облегчения, чего ради призвав он, строитель Исайя, к себе всю о Христе братию, минувшего декабря 12 числа от правления должности своей отказался, назначив притом в преемники казначея иеромонаха Нифонта; но как от вашего Преосвященства, сего генваря 5-го дни прислан был ордер с тем, чтоб учинить выбор в строители со всеобщего братии согласия, ежели настоит необходимая тому нужда; чего ради мы, нижеподписавшиеся, по согласному всего общебратского нашего сословия и выбрали означенного казначея иеромонаха Нифонта; и оной выбор за руками всего нашего братства к вашему преосвященству отослан при прозьбе, которою и просили всепокорнейше ваше преосвященство утвердить в бытии ему казначею в нашей пустыни настоящим строителем; но к крайнему и сердечному прискорбию нашему в полученном из Духовной вашего Преосвященства консистории сего генваря от 21 дня Указе изображено, чтоб сказанному казначею иеромонаху Нифонту поручить одну только должность, а старому быть до смерти строителем, что самое и может быть поводом к вящему нашей обители растройству и беспокойствию, но как и то не без известно вашему преосвященству, что в нашей обители находится в одном штате весьма немалописаное количество братии, так равно и приуказных послушников в надежде пострижения в монашество, которые все управляемы бывают добрыми советами и наставлениями строителя, следовательно, не имея теперь настоящего Отца и путеводителя ко спасению, неминуемо могут притти в растройство и раслабление; яко то, по церкви и в прочих монастырских надобностях, может последовать остановка и упущение...» 1 февраля 1807 года к этому документу «руку приложили» 35 штатных монахов, подписи отца Серафима и отца Мефодия отсутствуют¹⁴⁷. На прошение епископ выразил удивление: «...требуют ещё указ на указ?».

Состояние здоровья строителя Исайи уже не оставляло надежды на выздоровление, прежний указ как бы в признание заслуг предоставил ему почётное настоятельство до кончины. В истории Саровской пустыни известно совместное управление строителя Дорофея и первоначальника Иоанна. Казначей-строитель Нифонт, сконцентрировавший в своих руках всю власть в монастыре, не мог делить её с кем-либо даже малый промежуток времени. Кто ещё претендовал на власть, сказать трудно, но кандидаты были, и они составили «оппозицию» новому строителю. В житийной литературе говорится, что первоначально якобы место строителя предложено было отцу Серафиму, но, во-первых, в Сарове существовала традиция назначать на должность настоятеля казначея, и это правильно — человек, знавший и экономику, и финансы монастыря — первый претендент. Во-вторых, старец, отрешившийся от мира и ушедший в себя, не искал настоятельского места. Судя по развивающимся событиям, если и были какие-то попытки кого-либо изменить ситуацию, то действия Нифонта и его «партии» их опередили.

Интересный факт: подписей старцев Мефодия и Дорофея под прошением нет, а вот курянин иеродиакон Александр не остался в стороне и подписался. Кстати, Мефодий с этого времени исчезает из ведомостей о монашествующих. Уход из монастыря в знак протеста? Возможно. Только вновь его имя появляется в монастырских бумагах в 1811 году.

Итогом всех бумажных дел стало утверждение в должности строителя Нифонта и предписание о проведении выборов казначея: «Касательно же казначея то кроме Матфея, избрав немедленно обще братственно представить кандидатов, дав преимущества одному пред другим». Настоятель Исайя умер 4 декабря 1807 года¹⁴⁸.

Что касается отца Серафима, неудивительно, что начиная с 1807 года старец замкнулся, прекратил всякое общение как с монашествующими, так и с мирянами (узкий круг доверенных людей, вероятно, всё же существовал). Можно предположить, что отец Серафим прекратил посещать и саму обитель. Так называемый «столпнический» период, предположительно, приходится именно на 1807—1810 годы. Вот что сообщал касательно столпничества игумена Исайя II в письме Авелю (Ванюкову) в декабре 1848 года: «Отец Серафим, когда только начал пустынную отшельническую жизнь в отдалённой от монастыря келии, то имел правило молитвенное чрезвычайно продолжительное, по его словам, одному близкому тогда монаху Авелю (выходец из казанских мещан, в монастырь поступил в 1797 году, пострижен 3 сентября 1804-го¹⁴⁹, умер тридцати девяти лет от роду 26 августа 1809 года¹⁵⁰. — В. С.) сказанных, именно: стоял неподвижно по 17 часов, и в таком положении подвизался более трёх лет неизменно, с 1804-го по 1808 год; а когда от напряжения ноги его отекли, сделались в ранах, то он такое правило уменьшил. Вот в последствии и повторял Старец в своей беседе: “Было время Серафим стоял в своём правиле боле тысячи дней, как камень, неподвижно” (подчёркнуто в оригинале. — В. С.). Эти слова и теперь у некоторых на памяти»¹⁵¹.

Как воспринимать слова игумена Исайи, ещё предстоит выяснять — именно он был долгие годы казначеем и доверенным лицом Нифонта, и именно при нём закончилось пустынножительство.

В Историко-краеведческом музее Сарова в зале истории монастырского комплекса находится карта лесных владений обители, выполненная в 1867 году. На ней ясно обозначен «Камень отца Серафима». 1867-й — это год правления игумена Серафима (Пестова)[78], почитателя старца. Вероятно, именно он был инициатором и покровителем написания «Жития», изданного в 1863 году. Без всяких предположений можно сказать, что он поддерживал Дивеевскую обитель в её борьбе с кознями иеромонаха Иоасафа (Толстошеева). И именно при нём в Саровской пустыни возобновилось почитание отца Серафима, что явно видно в обозначении святого места на географической карте. Камень старца Серафима действительно существовал.

После издания биографии подвижника в 1841 году иеромонахом Сергием, где впервые упоминается стояние на камнях, духовными властями, видимо, производилось некое дознание. В архиве монастыря существует черновик письма игумена Нифонта (без даты):

«Тамбовской Д. Консистории члену, Соборному ключарю Протоиерею Никифору Телятинскому и города Кадома Протоиерею Иоанну Розанову.

По прочтению мною Жизнеописания покойного иеромонаха Серафима, составленного неизвестным мне лицом, объяснить имею честь, что те обстоятельства из жизни сего, кои могли быть видимы я не отвергаю, а о невидимых бывших ему духовных видениях и о том, как он в пустыне якобы тысячу дней и ночей на камнях молился, неизвестен»¹⁵².

Как это рассудить?

Вопрос остаётся открытым, но при любом варианте ответа можно сказать, что элемент столпничества в биографии отца Серафима присутствует.

Период столпничества, вероятнее всего, приходится на годы с 1807-го по 1810-й. Именно тогда новый строитель Нифонт начинает разборку старых и строительство новых келий на северной стороне монастырского периметра, и, как следствие, возникает нехватка жилых помещений для монашествующих. Описывая именно эти годы правления строителя Нифонта, монастырский летописец Иаков (Невельской) спрашивал: «Враги ли ему домашние его?»¹⁵³ Под этими словами скрывается то, что «оппозиционеры» начали анонимную войну, поставляя в приёмную епископа письма без подписи. Видимо, несколько лет потребовалось строителю для подчинения братии своей воле.

В «Житии» читаем: «Вот строитель сзывает монастырский собор из старших иеромонахов и вопрос о причащении о. Серафима предлагает на рассуждение». По решению собора отец Серафим 8 мая 1810 года вернулся в стены монастыря¹⁵⁴. Документального подтверждения этому пока не обнаружено, но можно предположить, что к этому времени строитель Нифонт сумел укрепить свои позиции во всех отношениях, доказательством чего служит осуществление столь решительных действий. Но всё равно «многопартийность» в Саровской пустыни существовала ещё много лет. Так, Пётр Казанский в своём «Очерке жизни архимандрита Антония, наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры» пишет: «Братство саровское при поступлении в него Медведева (мирская фамилия отца Антония, год вступления в пустынь — 1818-й. — В. С.), к сожалению, делилось на несколько партий: была партия игуменская, была партия казначейская, были и другие партии. Сближение с лицом одной партии навлекало неприязнь лиц, принадлежавших к другой партии»¹⁵⁵.

Вот в такой обстановке приходилось жить и совершать свои духовные подвиги старцу Серафиму. Явно одно: «партии отца Серафима» не существовало, старец не участвовал ни в каких заговорах и склоках. Он уходил в пустынь, запирался в келье, чтобы не видеть и не знать всех перипетий, происходивших в жизни монастыря. Он спасал себя молитвой, постом, чтобы потом, постигнув суть мира земного и небесного, спасать тысячи людей, его окружавших. Быть путеводной звездой во всех житейских невзгодах.

Подводя итог, необходимо рассказать об известном событии, произошедшем на Дальней пустыни. Там существовал пчельник, который привлекал к себе медведей, обитавших в окрестных лесах. Известно несколько воспоминаний о кормлении отцом Серафимом медведя. Самое интересное принадлежит иеромонаху Иоасафу. В его «Сказании» присутствует «Рассказ старицы Дивеевской обители Матроны Плещеевой», повествующий о кормлении старцем медведя.

Насколько же это описание соответствует действительности? Во-первых, Матрона была слишком юной, когда отец Серафим жил на Дальней пустынке. Во-вторых, в Отделе рукописей РГБ, в фонде митрополита Филарета, обнаружено дело под названием «Выписка из книги о жизни и подвигах Серафима Саровскаго 1849 г. (рассказ монахини, как она выдумала чудо Серафима Саровского)»: «В книге Сказание о жизни и подвигах Старца Серафима (по изданию 1849 года на странице 142 и по изданию 1856-го на странице 118) помещён рассказ старицы Дивеевской обители Матроны Плещеевой о том, якобы она, бывши у отца Серафима, видела, как он кормил медведя и как по благословению старца и она кормила того медведя, но сей рассказ вымышлен иеромонахом Иоасафом, как объявила сама Плещеева перед смертью.

Долго страдая от водяной болезни, она привела себе на память забытый ею грех и в сознании, что Господь не посылает ей смерть, ожидая её раскаяния во лжи, призывает к себе начальницу Екатерину Васильевну Ладыженскую и монастырского духовника, священника Василия Садовского и при них объявляет, что она научена Иоасафом и согласилась принять на себя и, в случае посещения обители членами Царской Фамилии, рассказать, якобы видела она, как батюшка отец Серафим кормил медведя и как сама она кормила, чего вовсе не видала...

Сделав это признание, Матрона вскоре скончалась»¹⁵⁶.

Приведённый документ не является официальной бумагой с подписями и печатями, но тем не менее в событиях, именах и фамилиях противоречий нет.

Вот что говорит игумен Саровской пустыни Исайя (Путилов) в письме от 7 декабря 1849 года иеромонаху Авелю (Ванюкову): «О медведе: У Старца Серафима в Пустыне был подле кельи пчельник, и несколько пеньков пчёл. Обыкновенно осенью медведи ходят у нас по лесу, вот пришол было к пчельнику, у Старца хотел верно пообедать и начал ломать забор. — Старец ощутил гостя, постучал по забору, кинув укрут хлеба и медведь ушёл»¹⁵⁷.

Иоасаф (Толстошеев) в своей книге, конечно, очень красочно описал случай с медведем, но это вымысел автора, основанный на истинном событии. Но в книге Иосафа можно найти и явно фантастические истории. Например, рассказ «О кроте», в котором автор якобы застал старца Серафима посреди картофельных гряд у Дальней пустыни, сокрушающегося над четырьмя-пятью картофелинами, попорченными кротом. Пустынник «с непостижимо сладкою скорбию повторял: вот-вот, видишь, никак им нет дороги чужие труды снедать!

Мне было удивительно и приятно смотреть на его детский ропот. Тогда как он обыкновенно не отгонял от себя ни одного насекомого, во время трудов своих, и не только давал им насыщаться своею кровью, но ещё в это время в восторге духа, пел свои любимые священные антифоны...».

И вот тут происходит самое необычное: между гряд появляется крот, который становится жертвой хищной птицы. «Долго слышался писк попавшегося крота, пока они совершенно не скрылись из виду.

Трудно передать, с каким детским довольством смотрел отец Серафим на всё происходившее. — О, о! Вот так-то, так-то чужие труды снедать! — повторял он»¹⁵⁸. Читая эти строки, даже представить невозможно, что отец Серафим мог радоваться гибели безобидной твари.

К творениям отца Иоасафа (Толстошеева) следует относиться с осторожностью, не во всём полагаясь на его правдивость. Например, в 1854 году при прохождении цензурного комитета рукописи второго издания «Сказаний», цензор архимандрит Иоанн (Соколов) сделал много критических замечаний, сравнивая первое издание и рукопись второго: «...всё содержащиеся в книге сведения основываются на удостоверении одного лица, которое передаёт их и от себя, и от других, только ему сообщивших сведения. Но как это лицо — частное, не общеизвестное, а ещё само подлежит обсуждению в том отношении, в какой степени оно заслуживает общаго доверия: то, по справедливости, сказания его не могут быть принимаемы безусловно и вполне, в особенности там, где оно рассказывает о событиях чрезвычайных и даже вышеестественных. А как книга (равно и рукопись) вся наполнена такими сказаниями, то это даёт Ценсуре право, подвергнув их самому строгому разсмотрению, не допускать до печатнаго оглашения, до времени официальнаго наследования Высшим начальством...» У цензора вызывали сомнения описания проявлений Божией благодати, о которых в данной книге свидетельствовал только один человек. Заслуживает внимания осторожное отношение к свидетельствам о явлениях Божией Матери старцу Серафиму, здесь цензор неоднократно правил текст, подбирая наиболее корректные выражения. Чудесами «слишком великой поразительности и необычайности», о которых лучше умолчать, счёл цензор видение старцем Серафимом ангелов, сослужащих и поющих с братиею, и явление Господа Иисуса Христа. В то же время, по его мнению, «“восхищение” отца Серафима в небесныя обители, хотя вообще — явление слишком необычайное, однакож может быть оставлено, потому, что в сказании о сём не излагается никаких особенных подробностей и не представляется ничего страннаго и неудобоприемлемаго».

Некоторые чудеса, описанные в «Сказании», архимандрит Иоанн отнёс к не заслуживающим внимания «по причине их наивности или малозначительности»¹⁵⁹. Малоправдоподобными отец Иоанн назвал эпизод с военным и упавшим деревом и т. д.

Вот так строго подходили к публикациям в то время, хотя не все замечания цензора принимались в расчёт — ходатаями за издание порой были люди высокопоставленные и через запреты просто перешагивали. Для примера, один из самых известных случаев связан с исцелением великой княжны от мантии отца Серафима. В знак благодарности Гликерия Занятова, впоследствии игумения Серафимо-Понетаевского монастыря, попросила императора Александра позволить открыть женский скит, хотя до этого в истории православной церкви таковых не было, — так появился Царский скит[79]. Сегодня всё намного проще — бабушка сказала, и это истина, не требующая подтверждения.

И свеча бы не угасла

Принятие отцом Серафимом келейного затвора, впрочем, как и весь дальнейший ход событий, вплоть до его кончины, описаны в житийной литературе. Особенно в этом отношении преуспел уже упоминавшийся иеромонах Иоасаф, до 1840-х годов не уделявший имени отца Серафима особого внимания, но после выхода первых жизнеописаний, как бы спохватившись, взялся за разработку этой темы.

Вот как характеризовал Иоасафа игумен Исайя (Путилов) в 1849 году, сразу после выхода в свет первого издания его «Сказания»: «Нового творения Ивана Тихонова о чудесах Серафима я не видал ещё, да и не нахожу нужным видеть его, потому что жизнь праведного старца мне известна более, нежели Тихонову Ивану. Дивиться надобно, как публика слепо верит новому Магомету. Описываемыя чудеса по произволу Ивана мало заслуживают имоверности, или точнее сказать совсем несогласны с истиною, которая нам известна»¹⁶⁰.

В словах игумена Исайи присутствует большая доля истины. По части фальсификации Иван Тихонов (Толстошеев) оказался большим мастером, и, к сожалению, надо признать, публика слепо верит и сейчас современным «Магометам».

Кто же такой иеромонах Иоасаф: истинный ученик отца Серафима или человек, способный сделать на чужом имени своё собственное? Если так, то до какой степени можно верить его свидетельствам?

Иван Тихонович Толстошеев родился в 1802 году в мещанской семье города Тамбова. В Саровскую пустынь поступил 15 апреля 1820 года, определён указом 23 марта 1825-го, 14 февраля 1827 года посвящён в стихарь, через год накрыт рясофором, имя оставлено прежнее, только произносить его стали по-церковнославянски — Иоанн. Проходил послушание на клиросе и выполнял обязанности канонарха вплоть до 1842 года¹⁶¹. За это время послушнику Иоанну в качестве поощрения разрешено было совершить паломничество в Киев¹⁶². А вот в 1840 году из Духовной консистории поступил указ:

«Последовавший на рапорте вашем с представления при нём за 1840 год ведомости о монашествующих отмечены поведения средственного, а именно рясофорный послушник Иван Тихонов (всего перечислено 11 имён. — В. С.)... Изображено в консистории, которые имеют рекомендации средственного поведения оштрафовать по сто поклонов земных каждого и обязать подпискою вести себя лучше»¹⁶³.

В 1843 году появляется запись: «В сей пустыни никакого послушания общественного не несёт»¹⁶⁴. В один год существовала приписка: «по причине изнеможения», но была зачёркнута¹⁶⁵.

В 1843 году в Тамбовской и Нижегородских духовных консисториях начинается следствие по делу послушника Иоанна Тихонова, добивающегося рукоположения его в иеромонахи и назначения в Дивеевскую общину духовником, и это при том, что в дивеевских общинах уже давно служили приходские священники Иоанн Григорьев и Василий Садовский¹⁶⁶. По всей видимости, у Тихонова появился высокий покровитель, которого заинтересовали рассказы о старце Серафиме и о якобы назначении последним этого послушника «попечителем общины». Дело дошло до Синода, и 6 июня 1845 года туда последовало доношение от епископа Тамбовского Николая (Доброхотова): «К представлению о пострижении в монашество он, Тихонов, неудостоен ещё бывшим настоятелем оной, покойным игуменом Нифонтом, а оставлен по причине, что он, Тихонов, руководствуясь самоволием, уклонился вовсе от монастырских послушаний и по редкому хождению к службам церковным под предлогом своего будто слабаго здоровья, в каковом положении без послушания и теперь он состоит, присовокупив к тому, ежели упомянутый рясофорный послушник Тихонов будет пострижен в монашество и посвящён в иеромонаха, то он по склонности своей, ещё более тогда откроет самоволие, и по свободной жизни будет женский пол принимать и в келлию свою вопреки древнему положению обительскому... (братия желает. — В. С.) ...его исключить и удалить от оной обители. В настоящее время он Тихонов поведения самовольнаго.

...Означенный послушник Тихонов по резолюции моей в присутствии оной Консистории был испытываем по книге пресвитерской и оказался не имеющим необходимо нужным сведений как вообще о должности пресвитерской, так особенно по статье о таинстве покаяния и об исповеди, хотя по последней я лично, при посещении мною Саровской пустыни в прошлом году, приказывал ему, Тихонову, запастись посильными сведениями, и даже давал ему для сего книгу о должностях приходских пресвитеров. Не находя за сим означеннаго послушника достойным как пострижения в монашество, так и посвящения в иеромонаха с назначением его Духовником в означенную Дивеевскую общину.

26 мая 1845 года»¹⁶⁷.

Из документа видно, что представлял собой Иван Тихонов, уже в это время внёсший смуту в женскую обитель (его назначения желала только незначительная часть насельниц). Тихонова изгнали из Дивеева в 1861 году.

26 ноября 1847 года Иван Тихонов переведён по его просьбе в Нижегородскую епархию, где у покровителя саровского послушника были свои ставленники. В Печерском монастыре Иван Тихонов Толстошеев 21 ноября 1848 года пострижен в монашество с наречением имени Иоасаф. Уже через месяц он возведён в сан иеродиакона и спустя два месяца рукоположен в иеромонаха¹⁶⁸. С этого момента он известен как Иоасаф, или Иоасаф Тамбовский (за способности к рисованию его иногда называли живописцем). Летом 1849 года иеромонах Иоасаф по делам Печерского монастыря направлен в Санкт-Петербург, где Николай Андреевский со слов Иоасафа составил «Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима, иеромонаха, пустынника и затворника Саровской пустыни. С присовокуплением очерка жизни первоначальницы Дивеевской обители Агафии Симеоновны Мельгуновой»¹⁶⁹. Каким-то внутренним чутьём этот недалёкий и неграмотный, но весьма ловкий человек понял, что на именах старца Серафима и Агафьи Мельгуновой можно составить капитал (в прямом и переносном смысле) и поднять значимость своей персоны. Справедливости ради надо сказать, что он предпринял большие усилия по поиску свидетельских показаний о жизни обоих праведников, но одновременно преуспел и по части вымысла. Потом Иоасаф под именем схиигумена Серафима после принятия схимы выпустил два издания «Сказаний», каждый раз пополняя их новыми подробностями, оставляя для себя место «возлюбленнейшего ученика» отца Серафима. Нет сомнения, что старец Серафим не мог не видеть двуличности этого человека, получившего от монашествующих Саровской пустыни прозвание «чуждопосетитель», некоторые источники вкладывают это определение и в уста старца Серафима.

Но вернёмся к основной теме.

По возвращении отца Серафима в монастырь ему для проживания предоставили келью, ставшую спустя много лет мемориальной. Она располагалась в одноэтажном флигеле, протянувшемся по южному склону от архиерейских покоев вплоть до юго-восточной угловой башни. Вход в общий коридор жилого отсека находился напротив ризницы Успенского собора. В общий коридор выходили четыре кельи, две из которых окнами смотрели на склон холма и речку Саровку, две кельи — на Успенский собор. В коридоре располагались две обогревательные печи — одна на две кельи. Соседнюю с отцом Серафимом келью занимал его послушник отец Павел[80]. Во многих изданиях говорится об отсутствии у старца послушника, что, вероятно, по мнению жизнеописателей, принижало суть его подвигов — самолично нёс все тяготы без помощи кого-либо... Но с архивными документами не поспоришь: «1826 года апреля 17 дня Павла келейника Серафимова постригли в рясу»¹⁷⁰. Библиотекарь Саровской пустыни Иаков (Невельской) в своих записках оставил следующее сообщение: «9 февраля 1853 г. скончался рясофорный послушник Павел живший во обители около сорока лет — был несколько лет послушником у Затворника Старца иеромонаха Серафима. От коего тайно пострижен был в великий образ и наречён Павлином»¹⁷¹. В записках игумена Георгия (Вырапаева) читаем: «В такие безнадёжные скорбные минуты к больному брату пришёл келейник отца Серафима отец Павел со словами: «Отец Серафим тебе здоровья прислал»^|72. Вторят ему и Дивеевские сёстры: «Сказывал мне келейный Батюшки, отец Павел...»¹⁷³ Больше аргументов не требуется.

О внутренней обстановке кельи старца Серафима судим по рассказу, относящемуся к маю 1827 года, арзамасского архитектора Семёна Соколова. Он интересен профессиональной цепкостью и точностью. Длинный коридор, у окна, рядом с кельей отца Серафима, у стены стоит гроб. Заглянем в саму келью: «Довольно просторная комната, с одним входом из коридора, имеющая два окна в сад, завалена была почти вся какими-то связками, в бумаге, холсте, клеёнке и разных материях. Против двери находилось небольшое пространство для приёма, а от него проложены две узенькие дорожки к двум углам, северо- и юго-восточному, где стояли иконы с теплящимися лампадками. Недалеко от двери, на площадке для приёма, стоял сундук, на котором находились Распятие с горящею лампадкою, разной величины бутылки с деревянным маслом и красным вином, серебряный ковшичек, несколько просфор и довольно большая кучка сухариков из просфор, на бумаге. Вот и всё убранство его оригинального жилища. Постели я в нём не приметил»¹⁷⁴.

Первые годы отец Серафим жил строгой затворнической жизнью, начатой на Дальней пустыни. Но такое грозное событие, как вторжение французской армии в пределы России, не оставило отца Серафима безучастным наблюдателем. Саровская пустынь предоставила приют и пропитание многим беженцам из оккупированных областей и Москвы. В архиве монастыря до сих пор сохраняются благодарственные письма:

«Милостивейший отец и благодетель!

Первою обязанностию моею почитаю всегда благодарить Бога за то, что в несчастнейшее время с моим семейством во Святой обители вашей нашёл убежище от поражающаго всех бедствия»¹⁷⁵.

Так писал один из спасённых — иерей Спасской церкви, располагавшейся на Сретенской улице в Москве. По решению братии пожертвованы были две тысячи рублей ассигнациями «на составление новых сил к защищению отечества нашего»¹⁷⁶. И конечно, ежедневно братия возносила молитвы о спасении страны от нашествия врага, и в общем хоре звучал голос старца Серафима.

В 1813 году, к 15 августа — празднику Успения Пресвятой Богородицы — в Саровскую пустынь приехал вновь назначенный епископ Иона (Василевский). Осматривая пустынь, владыка ходил и по кельям монашествующих. У кельи отца Серафима произошла заминка — старец не открыл двери, но мудрость и чувство такта позволило владыке с честью выйти из этого затруднительного положения. Епископ, отказавшись от силового решения этого вопроса, мирно удалился. Спустя некоторое время Саров посетил Тамбовский губернатор Александр Михайлович Безобразов с супругой. Они были первыми, кого принял отец Серафим после ослабления затвора. Уже в конце 1830-х годов А. М. Безобразов в письме игумену выражал надежду, что сможет ещё «поклониться местам, где почивают великие сподвижники обители преподобные отцы: Серафим, Марко и Лев, из которых первый не отринул усердием своим принять его благословение в затворе»¹⁷⁷.

Период келейного затвора в житийной литературе обозначен пятнадцатью годами (с 1810-го по 1825-й), но о нём нельзя упрощённо говорить, как и о периоде пустынножительства.

15 лет, прожитые старцем Серафимом в келье совершенно одиноко, были так же разнообразны, как и жизнь самого монастыря. Даже при некоторой отрешённости от общемонастырской жизни он не мог полностью избегнуть его влияния. В жизнеописаниях говорится, что первые годы старца были погружены в молчание. Из писем бывшего Тамбовского епископа Ионы выясняется, что подобные ситуации могли возникать часто, например, в июне 1824 года он просит кланяться «батюшке отцу Серафиму, в безмолвии пребывающему»¹⁷⁸. Однозначным не может быть и период жизни отца Серафима в Ближней пустыни. В журнале «Духовная беседа» за 1872 год приведены воспоминания паломницы, посетившей старца: «С благословения о. Серафима, Е. пробыла в Сарове в этот раз восемь дней, и он принимал её к себе каждый день, кроме пятницы. В этот день он оставался в безмолвии и, как надо полагать, погружался в размышления о страданиях сладчайшего Искупителя»¹⁷⁹. Видимо, старец налагал на себя различные дополнительные обеты в самые различные периоды своей подвижнической жизни, соотнося свои чувства и мысли с окружающей обстановкой, событиями из годового круга церковной жизни.

Не мог отец Серафим остаться обойдённым, когда весной 1818 года игумен Нифонт и ещё 13 иеромонахов были награждены наперсными крестами в честь победы над французской армией¹⁸⁰. В наградном списке присутствовало и имя старца Серафима. Высоко оценён его молитвенный подвиг во славу русского оружия:

«Тамбовской епархии Темниковской Саровской пустыни отцу иеромонаху Серафиму.

По благополучном, с помощью Вышняго, окончании войны с французами, благоугодно было Его Императорскому Величеству, Всемилостивейшему Государю нашему, между многими милостями, дарованными всем вообще верным Его подданным, отличить Российское духовенство особенным знаком Высочайшаго Своего благоволения и признательности, которыя изъяснены в Манифесте от 30 августа 1814 года следующими словами:

“Священнейшее духовенство Наше, призывавшее пред Олтарем Всевышняго тёплыми молитвами своими благословение Божие на Всероссийское оружие и воинство, и примерами благочестия ободрявшее народ к единодушию и твёрдости, в знак благоговения к вере и любви к отечеству, да носит на персях своих, начиная от верховнаго Пастыря включительно до Священника, нарочно учреждаемый для сего Крест с подписью 1812 года”.

Ныне сии Кресты доставлены из Святейшего Правительствующего Синода для Духовенства Тамбовской епархии, и исполняя предписание Онаго, препровождаю при сём один таковый Крест к вам для ношения на персях на Владимирской ленте, как о том изъяснено в Высочайшем Его Императорского Величества Манифесте 30-го августа 1814 года, и особом Высочайшем повелении, прописанном в Указе из Святейшего Синода февраля от 14 числа 1818 года.

Иона, епископ Тамбовский и Шацкий.

№ 32. Марта 14 дня 1818 года»¹⁸¹.

Так отмечен молитвенный подвиг старца Серафима. Что представлял собой этот крест, видно из справочной литературы. Высота его 8 сантиметров, ширина — 4,5 сантиметра. Выполнен из меди, выглядит скромно, точнее повседневно: в перекрестье на лицевой стороне изображено «всевидящее око» с лучезарным сиянием и дата «1812 год». На оборотной стороне написано:

Несмотря на свою невзрачность, эта награда наконец позволила её обладателям получить право открыто носить наперсный крест поверх мантии. На одной из литографий — парадный вид иеромонаха Иллариона, награждённого крестом.

Отец Серафим и наперсный крест — интересная и во многом спорная исследовательская тема. Попробуем в ней разобраться. По житийной литературе крест — благословение матери — впервые упоминается в «Сказании», напечатанном в журнале «Маяк» в 1844 году: «Добрая мать... благословила Прохора медным литым Распятием, которое он принял, как дар Божий, возложил на себя, и носил на себе во всю свою жизнь до кончины». Так об этом рассказали Иоасаф и Авель. А вот в «Житии» 1863 года уже говорится, что во время жизни старца на Дальней пустыни «на балахоне висел крест, тот самый, которым благословила его благочестивая мать...». Сказание, что отец Серафим носил крест поверх одежды с момента его вступления в Саровскую пустынь, из этой публикации буквально дословно перешло в «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» Чичагова, а затем и во все последующие биографические повествования.

Какие в этом описании найдены несоответствия? Наперсный крест — крест, носимый на груди под одеждой или поверх неё. Поверх одежды наперсный крест во времена Прохора-Серафима могли носить только епископы и юродивые. Ни к одной из этих категорий Прохор не относился. В 1794 году император Павел впервые установил законное право ношения серебряного позолоченного креста с распятием для белого духовенства (протоиереев и священников)¹⁸³. И только в XIX веке награждение наперсными крестами получило широкое распространение, и крест 1812 года можно назвать одним из первых, который чёрное духовенство могло открыто носить поверх одежды.

Здесь уместно вспомнить пожар, случившийся в марте 1803 года. Старец Серафим «с молитвою осенял крестом, носимым на себе, горящее здание». Это был именно тот крест, которым благословляла его мать перед уходом в монастырь и который он носил «на себе» под одеждами. Размером, вероятно, крест был не больше наградного креста 1812 года, и все литографии, где отец Серафим изображён с огромным крестом на шее, более похожим на вериги, не соответствует действительности. Предположить, что послушник Прохор Мошнин будет носить крест поверх одежды, когда даже строитель пустыни не имел такого права, просто невозможно.

Если просмотреть портретную галерею настоятелей Саровской пустыни, можно заметить, что первый строитель с наперсным крестом — это Нифонт, получивший свой первый крест в 1818 году.

Слава отца Серафима росла с каждым годом. В архиве Нижегородской области обнаружено письмо мещанки города Арзамаса Веры Поповой, адресованное диакону села Шилокши Александру Григорьеву: «Ещё для здоровья вашего посылаю от Святого Старца благословение Батюшки Отца Серафима святых крупиц. Прочитывая 3 Отче наш, 3 Богородице Дево радуйся и однаво Верую, и будет польза, для того вам оные посылаю думаю, что у вас оных уже нет»¹⁸⁴. Письмо датировано «генваря 18, 1824 года». 1824 год — до блаженной кончины старца ещё ровно девять лет, а отец Серафим уже называется святым старцем, под святыми целебными крупицами, вероятно, подразумеваются сухарики из просфор, раздаваемые монахом своим посетителям, и молитвенное правило для мирян.

В 1825 году поток богомольцев к старцу Серафиму значительно возрос и стал мешать обыденной монастырской жизни. По описаниям различных авторов, массы народа, желавшие встречи и благословения старца Серафима, создавали настоящее столпотворение на монастырской площади. В сентябре 1825 года умирает пустынник Дорофей, живший недалеко от монастыря. В освободившуюся келью, по благословению строителя — игумена Нифонта, и перебирается старец Серафим, имевший к этому времени уже почтенный возраст — 71 год.

Именно в период жизни на Ближней пустыни старец активно занимается проповедью евангельских истин среди огромных народных масс, встречая всех приходящих приветствием: «Здравствуй, радость моя!» Слава его становится поистине всероссийской. Даже в названии пустынки есть некий символ — «Ближняя», как бы в подтверждение того, что отец Серафим стал ближе к народу, к миру.

Ближе к миру

С 1825 года образ жизни старца приобрёл несколько иной характер. После выхода из затворничества в келье 25 ноября день он проводил на так называемой Ближней пустынке, возвращаясь на ночь в монастырскую келью.

Ближняя пустынка существовала не один десяток лет и располагалась в двух верстах от монастыря на высоком правом берегу реки Саровки, неподалёку от источника, называвшегося Богословским, впоследствии переименованного в источник отца Серафима. Вот описание Ближней пустыни 1890-х годов: «Келлия, что у источника о. Серафима, стояла на горе, где ныне крест и оградка, была пятистенная, с сенцами и маленьким крылечком (две приступки), с одним крошечным оконцем; к сенцам пристроен был досчатый в столбах сарайчик, крытый на один скат, вход в него был из сенец; келлия с сенцами были крыты на два ската — в застрехи, печь была маленькая у северной стены, топилась из сенец. По склону горы к источнику был огородец в несколько грядок. Вход в сенцы был с юга»¹⁸⁵.

А вот как описывали келью, когда она уже была перевезена в Дивеево и поставлена в особой постройке, служившей для неё как бы футляром (не отсюда ли параллель — храм над кельей?):

«Келия из соснового леса, толщиною в 5 вершков, срублена в угол, в 11 венцов, внутри стены обтёсаны; пятистенная — с сенцами; длиною 7 аршин и шириною 5; потолок и пол сосноваго тёсу; окна были волоковые, двери одностворчатыя — полотно 1 % — 1 аршин, печь (ныне нет) топка была из сенец, с лежанкою. Келлия длиною 4, а сенцы 3 аршина, со стенами»¹⁸⁶.

Вероятно, ещё за год или два до ухода на Ближнюю пустынь отец Серафим начал духовное и материальное попечение о Дивеевской общине. В архиве монастыря найдено письмо управляющего Гусевского завода Андрея Стребулаева, адресованное отцу Серафиму:

Господин Мантуров в здешний завод от имени вашего явился и просил с приказа главной Гусевской конторы выдать копию о дозволении выстроить живущим в селе Дивееве монахиням ветреной мельницы, которая в удовлетворение ваше при сем прилагается. Затем, ожидая ваших о нас молитв, честь имею пребыть вашего высокопреподобия милостивейшего государя покорный слуга.

17 апреля 1828 г.»¹⁸⁷.

Жизнеописания старца Серафима, исполненные Сергием, Георгием, Авелем, ни словом не намекают на взаимоотношения Саровской пустыни и Дивеевской общины. Впервые об этом рассказал Иоасаф (1849), а затем продолжили саровчане: игумен Серафим (Пестов) и иеромонах Иаков (Невельской) — один из авторов «Жития» 1863 года.

По житийной литературе, 25 ноября 1825 года произошло явление Пресвятой Богородицы отцу Серафиму с повелением выйти из келейного затвора, принять под своё покровительство Дивеевскую женскую общину и основать Девичью общину при мельнице. С этого времени старец принял на себя тяжёлое бремя окормления женщин и девиц, решивших посвятить себя служению Богу. По уставу Саровской пустыни монахам запрещалось принимать женщин у себя в кельях, поэтому неудивительно, что братия и игумен порой не знали, как себя вести с Дивеевскими сёстрами и старцем Серафимом. Вот воспоминания одной из сестёр: «А как Батюшка-то любил нас, просто ужас да и только. И рассказать-то уж я не умею. Бывало, придёшь это к нему, а я, знаешь, всегда этакая суровая, серьёзная была-то. Ну вот и приду, а он уставится на меня да и скажет: “Что это, матушка, к кому это ты пришла-то?” — “К Вам, Батюшка, — молвлю я”. — “Ко мне, а пришла да стоишь, как чужая, ко мне-то, к отцу-то, что ты, что ты, матушка!” — “Да как же, Батюшка, — бывало, скажу я, — как же?” — “А ты приди, да обними, да поцелуй меня да не один, а десять раз поцелуй-то, матушка!” Бывало, и скажешь: “Ах, да как же это, Батюшка? Да разве я смею?” — “Да как же не смеешь-то, матушка? Да кто же смеет-то, и как же не сметь-то — ведь не к чужому, ко мне пришла, радость моя! Эдак к родному не ходят. Да где бы это ни было да при ком бы ни было, хотя бы тысяча тут была, должна придти и поцеловать. А то что стоишь, как чужая?”»¹⁸⁸

Вероятнее всего, таких слов преподобный не говорил, но порой простота доводит до греха. Много было выдумано Дивеевскими сёстрами различных волшебных случаев: хождение старца по воздуху, лук репчатый за сутки уродился, и фруктами из райского сада можно было угоститься, и золу он мог превратить «в злато», и от пьянства излечить своим дыханием и т. д.

В 1826 году состоялась закладка мельницы на месте, где будет «зачата» Девичья община. В 1827 году составлен проект церкви Рождества Христова при Казанской церкви для сестёр Мельничной общины. В этом же году при мельнице, которая уже была в рабочем состоянии, отец Серафим поселил первых семь сестёр. Восьмой преподобный считал Елену Васильевну Мантурову.

Елена Васильевна родилась в 1805 году в дворянской семье и проживала со своим братом в селе Нуча Ардатовского уезда Нижегородской губернии. В 17 лет Елена отказалась от мирской жизни и по благословению старца Серафима в 1825 году вступила в Дивеевскую общину. Её трудами были освящены храмы Рождества Христова и Рождества Пресвятой Богородицы, пристроенных к Казанской церкви. Для выполнения послушания церковницы и ризничей Елена была пострижена в рясофор по просьбе отца Серафима саровским иеромонахом Илларионом[81]. До самой своей смерти Елена несла все тяготы монашеской жизни без ропота наравне со всеми, не признавая себя за начальницу девичьей общины. В метрической книге за 1832 год о её кончине записано: «№ 9. Двадцать девятаго мая при церквах живущая девица Елена Васильева госпожа Мантурова, 28 лет (умерла. — В. С.), которую погребали и подписались священник Иоанн Григорьев, дьякон Иван Никитин»¹⁸⁹. 6 октября 2004 года монахиня Елена причислена к лику святых РПЦ.

«Великим постом 1829 года наконец пришло официальное распоряжение Баташевской конторы [о] пожертвовании Дивеевской обители трёх десятин земли по просьбе батюшки Серафима и обещанию генеральши Постниковой. Отец Василий свидетельствует, что отец Серафим был в таком восхищении и в такой радости, что и сказать нельзя. Ведь оставалось неисполненным единственное приказание Царицы Небесной: Мельничная община всё ещё не была обнесена канавкою и валом. Михаилу Васильевичу Мантурову, бывшему тогда в Сарове, батюшка дал кадочку мёда и приказал, чтобы все сёстры собрались и когда обойдут эту землю, то скушали бы мёд с мягким хлебом. Когда же начнут обходить эту землю, то ввиду глубокого снега запастись камешками и класть их между колышками, расставляемыми землемером. Отец Серафим говорил, что когда растает снег, колышки упадут и некоторые затеряются или их на другое место вода снесёт, а камешки останутся на своём месте. Приказание его было, разумеется, исполнено в точности.

Весной отец Серафим велел опахать эту землю сохой по одной борозде три раза, при этом должны были присутствовать Михаил Васильевич Мантуров, отец Василий и старшие сёстры. Землю опахивали по положенным по меже камешкам, так как многие колышки действительно затерялись или оказались на других местах. Когда же земля высохла совершенно, то отец Серафим приказал обрыть её канавкою в три аршина глубины и вынимаемую землю бросать внутрь обители, чтобы образовался вал также в три аршина, говоря:

— Вы и землю-то, когда роете, не кидайте так и никому не давайте, а к себе в обитель — и складывайте.

Для укрепления вала он велел насадить на нём крыжовник.

— Когда так сделаете, — говорил батюшка, то никто через канавку эту не перескочит...

Батюшка Серафим приказал вырыть Канавку, чтобы незабвенна была тропа, по которой ежедневно проходит Божия Матерь, обходя Свой удел»¹⁹⁰.

Все свои распоряжения старец объяснял тем, что действует по распоряжению самой Царицы Небесной.

До самой кончины отец Серафим духовно опекал Дивеевских сестёр, помогая им и материально, передавая свечи, ладан, церковное вино, масло лампадное и деньги, что приносили ему паломники.

Многих принимал старец на Ближней пустынке и в келье. Вот впечатления паломницы, относящиеся к 1829 году: «Торопливо войдя в монастырь... была поражена необыкновенным зрелищем: между Успенским собором и противуположным одноэтажным домом точно волны двигались густыя массы народа»¹⁹¹. Все стремились увидеть и получить благословение старца Серафима: нищие и богатые, здоровые и калеки. Народная молва приписывала и тайные посещения старца императором Александром I перед своей смертью, великим князем Михаилом Павловичем в 1825 или 1826 году. Приведём здесь слова А. Д. Иноземцева: «Года посещения Великим князем Михаилом о. Серафима лучше не обозначать: Мих. Пав-ч был в Пензе и Тамбове только раз, — в сентябре 1817 г., а Император Александр в августе 1824 г. Ни о каких других приездах из сведений в архиве Пензенск. губ. управления нет»¹⁹². Лица царствующей фамилии не иголка в стоге сена, каждый шаг под пристальным вниманием окружающих. Добавлю ещё слова игумена Исайи (Путилова), относящиеся к 1843 году: «Наш Тамбов от нас 350 вёрст, к тому же и тракту этого, кажется, нет хуже на свете — места степные, нет ни квартир, ни даже порядочной воды»¹⁹³. Если учесть ещё разбойничьи шайки, то становится ясно: ехать инкогнито в таких условиях было небезопасно, да и невозможно.

В последнее время возникла легенда о встрече отца Серафима и Пушкина. Создала её исследователь рисунков Пушкина Любовь Алексеевна Краваль. Путёвку в жизнь это предположение получило после опубликования материалов Санкт-Петербургской научной конференции «Пушкинская эпоха и христианская культура» в 1994 году. Доклад назывался так: «...И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился...»¹⁹⁴.

Читая статью Краваль, хочется думать, что встреча Пушкина и отца Серафима состоялась. Это льстит нашему самолюбию: как же, величайший поэт был на нашей земле, в гостях у величайшего православного подвижника.

В своей работе Краваль спрашивает: «Как узнать? По стихам? По намёкам? Но намёк есть намёк — вещь тонкая, неопределённая. Скажем, в ответе Пушкина митрополиту Московскому Филарету были такие стихи:

Пушкин исправил:

Может быть, кому-то и почудится в этой замене имён, в этой разнице «температур» (Филарета — согрета, Серафима — палима) пророческая весть о Серафиме Саровском, а другой скажет, что это всего лишь игра рифм, требование цензуры, случайность...». Интересное умозаключение: верить тому, что «чудится», а не тому, что на самом деле происходит. И не надо за многословием пытаться спрятать правду — да, именно требование цензуры заставило Пушкина изменить последнюю строфу. И ещё один штрих, упущенный автором: переписка Пушкина и митрополита Филарета состоялась в январе 1830 года, а вот первая поездка поэта в Болдино и предполагаемое знакомство со старцем Серафимом — это уже осень 1830 года.

Далее Краваль пишет: «Или, скажем, в стихотворении “Отцы пустынники и жены непорочны” поэт написал сначала “святые мудрецы”, а потом исправил на “отцы пустынники”. Разве нельзя предположить, что Пушкин подыскал слова, точнее и ёмче обозначившие Святого Серафима Саровского?»

Изначально известно, что данное стихотворение является литературным переложением молитвы Ефрема Сирина, который по своей жизни был отшельником и пустынножителем. В святоотеческих тропарях подобных людей прямо называли «пустынными жителями» или «богоносными отцами».

Продолжение рассуждений исследователя: «В рукописи “Отцы пустынники...” есть рисунок, изображающий “молящегося монаха в келье”, — так аннотировала рисунок Татьяна Григорьевна Цявловская. Но рука монаха поднята выше лба, и значит, монах не молится, а благословляет кого-то, нам невидимого, оставшегося “за кадром” (нетрудно догадаться — кого!). Рука его светится, от неё идёт свет, как от свечи, освещая потолок. И сам он весь светится, и лицо его светится, черты его зыбки, как пламя. По чертам этим, хотя и колеблющимся, но в какой-то мере определённым (треугольные впадины щёк, обрисовывающие треугольные скулы, крутой лоб, покатый к носу, полная нижняя губа, бровь, приподнятая вдохновенно), — по трепещущим этим чертам, а более всего по сиянию и просветлённости, по необыкновенному выражению какой-то неземной, энергетической, победительной любви, понимаешь, что это батюшка Серафим... И ещё одна — важнейшая! — деталь: левее правой ступни старца виден острый угол. Не сразу поймёшь, что это. И только присмотревшись, видишь: это топорик, которым старец подпирается. В том, что топорик нарисован нечётко, есть свой смысл. Если бы он хорошо был виден и “узнавался” бы прежде старца, то это изумляло бы и соблазняло бы многих: как-де это понимать — монах и топор? Но он нарисован так невнятно (умышленно ли, промыслительно ли), что, только узнав преподобного, понимаешь: этот топорик — инструмент, с которым батюшка Серафим не расставался, работал им, опирался на него, — так сказать, атрибут его. Деталь красноречивая, как подпись к портрету.

Но есть и подпись: на уровне левой ступни, правее её, старославянской вязью жирно начертана буква С.

Значит, сретенье всё же состоялось? Состоялось — и батюшка Серафим благословил поэта».

И последняя находка исследователя в дополнение к уже сказанному: «Особенно выразительно пятно перед старцем в виде сидящего на задних лапах медведя, — как бы в напоминание о медведе, приходившем к святому Серафиму».

Чтобы делать такие заявления, глядя на рисунок Пушкина, надо иметь богатое воображение. В таком серьёзном вопросе недопустимы методы «притягивания» фактов к желаемому результату.

В своей статье Краваль делает ссылку: «От Болдина до Дивеева 65 вёрст — по данным “Генеральной карты Нижегородской губернии... полковника Пядышева, СПб. 1822 г”». Если циркулем по карте напрямую — то да, или даже ближе. А вот если ехать от Лукоянова до Арзамаса по дороге, то только этот отрезок пути примерно равен 59 верстам, а до Сарова ещё дальше¹⁹⁵. «Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!»

Действительно, как же можно было проехать в Саров из Болдина? (Не будем забывать про холерные карантины, особенно усиленные на границах губерний, а за деревней Балыково как раз проходила граница между Нижегородской и Тамбовской губерниями. Именно с границы Владимирской и Нижегородской губерний Пушкину пришлось возвращаться обратно в Болдино.)

Первая дорога: от Болдина через Лукоянов до Арзамаса и от Арзамаса через Кременки до Сарова, с пересечением границы. Дорога длиною примерно в 140 вёрст. Второй путь: от Болдина через Лукоянов на Краснослободск и через Жегалово до Сарова. И здесь возникает необходимость в пересечении границы, и длина пути больше первого направления. Вот характеристика дорог Лукояновского уезда из канцелярии Нижегородского губернатора от 1888 года: «Вообще дороги в Лукояновском уезде вполне удобны для проезда зимой и в сухую погоду летом. В дождливое же время проезд по ним труден, так как большая часть дорог пролегает по глинистому грунту. Доставка на местные рынки продуктов сельского хозяйства, составляющих главнейший предмет вывоза, начинается и кончается зимой, то есть в то время, когда дороги находятся в довольно хорошем состоянии»¹⁹⁶. Думать о том, чтобы Александр Сергеевич специально поехал в Саров, не приходится. Возвращаться от непроходимого Владимирского холерного кордона через Саров с уверенностью быть задержанным и на этой границе — верх легкомыслия.

Нина Илларионовна Куприянова, старейший работник Государственного архива Нижегородской области, досконально изучившая болдинский период жизни А. С. Пушкина, обнаружившая в начале 1980-х годов в архиве поэта три неизвестных автографа, однозначно подтверждает: нет. Все дни и мысли его были заняты оформлением бумаг по вступлению в наследство и попытками прорваться через кордоны к своей невесте.

И последнее. Пушкин — гениальнейший поэт. Если все поэты России сочиняли стихи, то он, кажется, просто думал и говорил стихами. Увидел красивую женщину, и перед нами стихи — шедевр о чудном мгновении. Посетил Святогорский монастырь, и родился его «Пророк». Неужели гений Пушкина умолчал бы об этом свидании? Нет, конечно, нет. Если, как предполагает Любовь Краваль, встреча состоялась — пусть она душевно не переродила Пушкина и он не стал духовным писателем, но умолчать о посещении Саровской пустыни и старце Серафиме он не мог. Не тот был человек Пушкин, чтобы смолчать!

К 1831 году относится стихотворение «Эхо»:

По словам Пушкина, получается: поэт, как эхо, должен своим творчеством откликаться на всё происходящее вокруг него. После этого стихотворения, написанного вскоре после «загадочной» осени 1830 года, невозможно представить причину, по которой поэт должен был умолчать о встрече с преподобным Серафимом.

В одном из последних житийных изводов старца Серафима приведён следующий эпизод, по времени относящийся к последним годам его жизни:

«Гневом о. Серафима погублен был диакон Саровской пустыни о. Нафанаил, вольно обращавшийся с сёстрами, ожидавшими о. Серафима у его дверей.

Диакон был один из его соседей. Увидев сестёр, он говорил:

— Что старик-то морит да морозит вас! Чего стоять-то, когда ещё дождёшься, — зайдите-ка вот ко мне да обогрейтесь!

Иные сёстры по простоте и заходили... Узнал об этом о. Серафим:

— Как, — грозно воскликнул, — как! Он хочет сироточкам моим вредить! Не диакон же он после этого обители нашей! Нет, нет, от сего времени он не диакон нашей обители!..

И начал иеродиакон пить, спился и умер»¹⁹⁷.

Этим примером выведен какой-то злобный простой обыватель, а не умудрённый старец-монах. Разве мог отец Серафим говорить такие слова? Из-за такого пустяка насылать на человека погибель? К счастью, это всё оказалось выдумкой. В архиве Арзамасского Высокогорского монастыря в ведомостях о монашествующих за 1845 год нашёлся наш бывший иеродиакон Нафанаил, ставший к этому году уже иеромонахом. «Поведения доброго, к священнослужению способен»¹⁹⁸. Разве можно такой явный вымысел писать в книге о святом человеке?

В последние годы отец Серафим сильно ослабел и посещал Ближнюю пустынь крайне редко. Вероятно, чувствуя физическую слабость старца Серафима, некоторые богомольцы обращались в монастырь письменно. Вот обращение «многогрешной Анны», которая в письме от 7 июня 1828 года просит игумена Нифонта: «Сделайте мне благодеяние — купите елею и восковых свечей на прилагаемые 10 рублей. Отдайте отцу Серафиму и попросите его, чтобы он помолился Господу о избавлении рабы Божией Пелагеи от уз и пленения неверных. А если же отец Серафим скончался, то панихиду по нём прошу покорнейше отслужить и помолиться о избавлении Пелагеи от уз и темницы. Сим великое благодеяние окажете страждующей, я же грешная обещаю во святую обитель вашу жертвовать 1000 руб., если невинная Пелагея возвратится в своё отечество из плена»¹⁹⁹.

В житийной литературе есть среди чудес и такое — старец читал письма, не распечатывая их, и давал рекомендации, что следует написать в ответ. В Саровской пустыни, с её строгим уставом, все письма проходили контроль игумена Нифонта, то есть вскрывались и прочитывались, после чего, если никакой «крамолы» не было, передавались адресату. Найти в архиве монастыря письма, адресованные непосредственно отцу Серафиму, не удалось.

Действительно, слава старца Серафима распространялась по всей Руси, как среди мирских людей, так и среди священнослужителей. И подтверждением тому переписка братьев Путиловых. На этот раз оптинский старец Антоний пишет саровскому казначею Исайе о своём желании «попросить у вас написать для меня на холсте портреты четырёх вашей обители великих старцев. 1-й о. Строит. Исайя (Зубков, восьмой настоятель пустыни. — В. С.); 2-й о. Игум. Назарий; 3-й о. Марка; 4-й о. Серафима — всех в малом виде на одной картине, величиною в аршин ли в аршин с четвертью»²⁰⁰. Письмо отправлено в Саров в июне 1831 года. Из перечисленных четверых «великих старцев» только отец Серафим здравствует. Это письмо говорит нам о степени почитания старца-пустынника и о том, что портреты батюшки художники писали ещё при его жизни. Удивительно, но сохранилось и обнаружено письмо Исайи с ответом на этот запрос. «Просите вы о написании известных четырёх старцев — Исайи, Назария, Марка и Серафима. Постараюсь это желание ваше исполнить — только погодите, теперь живописцы заняты безотлучно росписыванием здешнего собора»²⁰¹. Так что в окрестностях современной Оптиной пустыни этот групповой портрет, возможно, ещё сохранился.

После кончины отца Серафима единственным пустынножителем оставался иеродиакон Александр. Правда, пока неизвестно, до какой степени он соответствовал этому званию. А после его смерти в 1840 году пустынножительство пресеклось. «После него уже никто не получал благословения на пустынное житие, хотя были желающие»²⁰². Единственно, что разрешило монастырское начальство, — это затворничество в келье. По монастырским документам известно имя затворника — рясофорный послушник Иоанн Коротков, выходец из Троице-Сергиевой лавры. В 1848 году он от самоизнурения обессилел: «Смертная бледность уже покрывала лицо его, тяжкая одышка препятствовала говорить»²⁰³. Умер он в конце 1849 года.

Последним саровским пустынножителем был монах Анатолий (симбирский мещанин Андрей Петрович Петров)²⁰⁴, в год прославления отца Серафима в возрасте семидесяти лет получивший благословение на пустынножительство. Спустя некоторое время он сменил пустынь на затвор и находился в нём до своей кончины (в списках 1919 года ещё упоминалось его имя)²⁰⁵.

Во время посещения Саровской пустыни в 1848 году известный духовный писатель Андрей Николаевич Муравьёв, проезжая по тесным лесным дорожкам, сказал: «Вот достойное жилище отшельников». На что игумен Исайя II заметил: «Гнёзда остались, но отлетели райские наши птицы; вы увидите сломанные их келлии, где уже боле никто не живёт. По грехам нашим, Господь лишил нас сих великих подвижников, к которым стекались отовсюду за духовным советом»²⁰⁶.

Мотовилов и его тайна

Осенью 1831 года в Саровскую пустынь приезжает симбирский помещик Николай Мотовилов, в это время состоялось его знакомство со старцем Серафимом. Знакомство было коротким — всего около полутора лет, но оставило заметный след в «Серафимоведении», оказывая заметное влияние на современных богословов и историков.

Николай Александрович Мотовилов родился 12 мая 1809 года в селе Рождественском (Русская Цыльна) Симбирского уезда Симбирской губернии — в родовом поместье родителей — Александра Ивановича Мотовилова и его жены Марии Александровны, в девичестве Дурасовой. Прожив на белом свете 70 лет, он оставил по себе память как о «Служке Божией Матери и преподобного Серафима». На самом ли деле он удостоился такого высокого звания или это фантазии Николая Александровича — вот в чём вопрос. Ответ на него кажется ясен, но...

«Такой же безумный, как и я!» — говорила про него Дивеевская блаженная Пелагея Ивановна и, как оказывается, была недалёка от истины.

Впервые широкая общественность узнала о Николае Мотовилове после издания в 1903 году писателем и публицистом Сергеем Александровичем Нилусом рукописи под названием «Беседа преподобного Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни». Публикация привлекла к себе внимание читающей публики, привлекает и до сих пор, переиздаётся большими тиражами и сформировала целое направление в богословской мысли.

В 1990-е годы, когда исследователям была предоставлена возможность работать в государственных архивах, историками обнаружены документы, проливающие свет на биографию Мотовилова. Но наибольшей удачей называется находка, которая произошла в 2003 году, когда в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ, бывшей публичной им. М. Е. Салтыкова-Щедрина), в Фонде Санкт-Петербургской духовной академии была обнаружена докладная записка, адресованная первенствующему члену Святейшего синода митрополиту Санкт-Петербургскому Исидору (Никольскому), датированная 1861 годом. «Докладная» опубликована в 2005 году издательством «Отчий дом» в серии «Библиотека “Преподобный Серафим”» под названием «Записки Николая Александровича Мотовилова, служки Божией Матери, и преподобного Серафима». О «достоверности» сведений, изложенных автором в «Записках», свидетельствуют слова, вложенные Мотовиловым в уста святителя Антония Воронежского: «При жизни моей не говорите ничего о мне и не хвалите меня. А по смерти не только дозволяю, но и завещаваю и умоляю всё и о грешном Антонии высказать, как Господь Бог подал вам быть свидетелем его жизни и дел его по Господе Боге»²⁰⁷. Из дальнейшего разбора «Записок» станет понятно, что после смерти свидетелей можно говорить и писать всё, что заблагорассудится, и этому принципу Мотовилов следовал в течение всей своей жизни. При прочтении «Записок» можно сделать вывод — автор «памятник себе воздвиг нерукотворный». А такие личности, как преподобный Серафим Саровский, Антоний и Митрофан Воронежские, необходимы для подтверждения «величия» автора. К сожалению, свидетельства Мотовилова о старце Серафиме принимаются как истина, на самом деле не являясь таковыми. Если прочитать публикации о Мотовилове с карандашом в руках, то многое становится понятным.

Далее рассмотрим основные этапы становления личности Мотовилова на основании его записок и пересказов Пилуса. «Исключительность» Мотовилова проявилась ещё до его рождения: его отец, Александр Иванович, получив первоначально отказ от своей будущей жены, уходит в Саровский монастырь для принятия монашеского сана. Однажды, «едва успел задремать Саровский послушник, как вдруг увидал, что в просфорню входит святитель Николай и говорит:

— Не монастырь путь твой, Александр, а семейная жизнь. В супружестве с Марией, которая тебя отвергла, ты найдёшь своё счастье, и от тебя произойдёт сын, его ты назовёшь Николаем — он будет нужен Богу. Я — святитель Николай и назначен был покровителем мотовиловского рода...

Сон этот, как и следовало ожидать, изменил направление мыслей Александра Ивановича, и он вышел из Сарова. Вторичное предложение, сделанное им Дурасовой, не было отвергнуто, и от этого предсказанного брака родился... первенец, которому и было дано имя Николай. Это и был наш Николай Александрович Мотовилов»²⁰⁸. Здесь приведены слова Нилуса, пересказавшего это видение по запискам Мотовилова, обнаруженным в 1903 году. Вот как говорит о пребывании своего отца в Сарове сам Мотовилов: «...Услышав от меня (преподобный Серафим. — В. С.), что родитель мой два года жил в Саровской пустыни, в просфорном послушании быв, и потом женился (хотя в скобках скажу — то и по особому святителя Николая Чудотворца повелению было им сделано), сказал мне: “Что же родитель ваш не остался у нас в Сарове? — И потом, помолчав и исполнившись в лице необыкновенным светом, прибавил: — Ну, да слава Богу, батюшко, он и без того в милости и великой милости у Господа Бога, мы с ним братья по душе”»²⁰⁹.

Удивительно, как, живя бок о бок два года, старец Серафим не знал о присутствии послушника из дворян Александра Мотовилова. Может быть, потому, что в списках монашествующих Саровской пустыни такой послушник до сих пор не обнаружен?

Обратим внимание на особое, исключительное обращение преподобного к Мотовилову на «Вы», «Ваше боголюбие», и нигде нет упоминания общеизвестного приветствия старца — «Радость моя!». Хотя по запискам Дивеевских стариц, недавно опубликованным, преподобный обращался ко всем на «ты»: «А ещё раз наказывал нам Батюшка, чтобы всем “ты”, а не “вы” говорить. “Что это за ‘вы’, матушка! Это всё нынешний — то век, то люди придумали. А надо всем ‘ты’ говорить. Вот и вы, матушка, всем без различия ‘ты’ говорите. Так Сам Господь указал нам. Кто паче Бога и выше Его, а и Господу ‘Ты’ говорим, и кольми паче так же должны говорить и человеку”»²¹⁰.

В письмах на имя императора Николая I Мотовилов порой проговаривается, и старец говорит ему «ты», встречается такое обращение и в «Записках», но редко.

Чудеса продолжились при крещении младенца, в Николая вселился бес: «...он закричал чрезвычайно громко, и из чёрных, как смоль, волос сделались белые, как лен»²¹¹ — так утверждает Мотовилов на страницах «Записок» в одном месте. В другом, рассказывая о своём аресте в Корсуни в 1833 году, он утверждает следующее. «И в первую ночь сего ареста от испуга получил белые волосы, носимые мною и доныне вот уже двадцать восьмой год без окрашивания в чёрный цвет, как богоданное свидетельство о моих страданиях за святое Божие дело»²¹². Когда поседел Мотовилов — не столь важно, это пустяк по сравнению с тем, что бес, вселившийся в Мотовилова, вероятно, не отпускал его до самой кончины.

Этот бес «помог» Мотовилову во время обучения в Казанском университете, куда он поступил на словесный (филологический) факультет. «В половине университетского курса с Мотовиловым произошёл случай, необыкновенно характерный как для всего, так и для той эпохи, которая его воспитала. В своих записках он туманно говорит, что “этот случай его поверг в такую бездну отчаяния, что он не мог его пережить, ибо должен был лишиться и своей дворянской чести, и дворянского звания, и быть отдану в солдаты”. По словам Елены Ивановны, этот случай, это страшное несчастье, так потрясшее Мотовилова, был поцелуй, брошенный им в университетском коридоре одной барышне.

Поцелуй этот был замечен начальством, которое придало ему такое значение, что Мотовилов счёл себя окончательно погибшим. Особенно его страшила мысль, что он убьёт свою маменьку. А любил он свою маменьку так, как только могло уметь любить его чистое сыновнее сердце»²¹³.

Во-первых, из этой цитаты можно сделать вывод — эпоха виновата в случившемся, а не предрасположенность юного студента к неадекватным действиям.

Во-вторых, в российских высших учебных заведениях в это время ещё не обучались женщины и «барышня» была явно не из простых посетителей. Сексуальная одержимость Мотовилова начала проявляться у него уже в период студенческой вольницы (когда от роду ему было 14—15 лет).

В-третьих, совершенно непонятное желание сыновнего сердца убить любимую маменьку. Такая безумная мысль была у Мотовилова, и хорошо, что «маменька» была в это время далеко от сына.

Удручённый студент направляется к Чёрному озеру с намерением утопиться, но явление над озером образа Казанской Божией Матери останавливает его от совершения столь тяжкого греха. А вскоре дело удалось замять без последствий.

По окончании университета семнадцатилетний Мотовилов возвращается в родное поместье, где вскоре становится полноправным хозяином, так как умирает мама, оставив сыну большое наследство — имения располагались в трёх губерниях: Нижегородской, Симбирской, Ярославской — и пятнадцатилетнюю сестру на попечении.

Об этом периоде известно очень мало, но некоторое представление можно составить по рассказу самого Мотовилова, который описывает свою беседу со старцем, состоявшуюся в октябре 1831 года.

«Тут батюшка отец Серафим приостановился и как бы задумался, и, вдруг свернув речь на другое, внезапно спросил:

— А что, ваше Боголюбие, вы сделали с девушкой вашего дворового человека, что у вас жила?

Я так и обмер, испугавшись и прозорливости старца, и вместе того, что как бы он не стал бранить меня за мой грех... Но старец, не дожидаясь моего ответа, стал продолжать:

— Святая Церковь Господня в правилах своих соборных так узаконяет, что, если кто поемлет свободную девушку и живёт с нею, тот обязан жениться на ней после, и это долг требует того. Ежели девица не пожелает того, то устроить её жизнь настолько безбедно, чтоб она уже потом по одной тяготе бедности не могла впасть в новые грехи и всегда благодарила бы Господа.

После этих слов мне стало легче на душе.

— Я так и сделал! — сказал я батюшке отцу Серафиму.

— Ну, — отвечал он, — и вельми хорошо, что так вы сделали, и да благословит вас Господь Бог!.. А были ли у вас от неё дети?

Я отвечал:

— Были: сын и дочь!

— Живы ли они?

— Нет!

— Ну, — сказал он, — когда нет, то да упокоит их Господь Бог во Царствии Своём. А когда бы живы были, то надлежало бы вам воспитать их в страхе Божием, ибо, ваше Боголюбие, не надобно презирать и незаконнорождённых детей — они не виноваты в своём появлении на свет. Да и родителей их лучше не осуждать, ибо неосуждение есть половина спасения... Был, например, случай в Греции: вельможа царский, ехавший через реку, увидел девушку, моющую платье. Пленившись её красотой и узнав, что она дочь вдовицы, пребыл с нею. После этого девица эта увидела сон, будто звезда пресветлая скатилась ей в утробу. Некий великий и Боговдохновенный старец, к коему она и мать его обратились, возвещая бывшее, объяснил им, что родится некто великий от этой дочери. И родился батюшка угодник Божий Феодор Сикеот, хранить которого к нему приставил Господь, кроме ангела хранителя, ещё и великомученика Георгия Победоносца... Слава Богу! Вельми хорошо сделали вы, что наградили ту девицу и отдали её замуж... Но, ваше Боголюбие, жизнь велика и в жизни многое случается. Бывают и такие случаи, что вы ли, или другой какой мужчина хоть и не имеете не только никакого близкого дела с девицей, но даже и мало знакомы с нею, а девицу ту станут поносить за вас ли, или за кого другого, и станут говорить: ближняя-де она его и он-де живёт с нею, то хоть и есть пословица, крайне, впрочем, неугодная Богу, что быль-де молодцу — не укор, и хоть мужчин и не укоряют много за это, но девице, даже и сохранившей целомудрие, потеря честного имени и доброй славы — хуже смерти. Молю и прошу, ваше Боголюбие, не презрите словес и не забудьте убогой просьбы моей...

Тут Батюшка поклонился мне до лица земли и вставши продолжал:

— Если когда-нибудь где-нибудь девицу станут поносить за вас, что-де она ближняя и искренняя мотовиловская, а про вас будут говорить, что вы живёте с ней, то хоть бы вы и вовсе не касались её, прошу и умоляю вас — уважьте просьбу убогого Серафима — освятите её себе!

— Как, Батюшка, освятить?

— Не об освящении говорю я: как чистая дева она свята и без того. Освятите её себе в подружив, то есть поймите её себе в жёны, просто сказать — женитесь на ней!

И Батюшка снова, во второй раз, преклонился предо мною до лица земли. Я тоже припал к его ногам и когда встал, то сказал ему:

— Да что это вы, Батюшка? О ком вы говорите? Ведь я уже сказал вам, что та девушка, которая жила у меня, уже пристроена, а новых, поверьте, с тех пор как я задумал жениться на Языковой, а тем более как стал бывать у вас, у меня уже нет ни одной.

— Эх, ваше Боголюбие, какие вы!.. Не о теперешнем времени я вам говорю, а о грядущем. Ведь я вам сказал, что жизнь велика, и в жизни многое случается. Так вот как с вами впереди случится, что вас станут укорять за какую-нибудь девушку, а её поносить за вас, то вот тогда-то не забудьте просьбы и мольбы убогого Серафима — женитесь на девушке этой!

И Батюшка в третий раз поклонился мне, грешному, до лица земли, а я опять упал ему в ноги.

Вставши и прямо глядя мне в глаза, отец Серафим стал зорко в меня всматриваться и, как бы заглянув мне в самую душу, спросил:

— Ну что же, батюшка, исполните вы просьбу убогого Серафима?

И я сказал:

— Если Бог удостоит исполнить, то постараюсь сделать, как вы желаете!

— Ну, — сказал отец Серафим, — благодарю вас! Не забудьте же эту девушку!.. А она, скажу вам я, убогий Серафим, она, как ангел Божий и по душе, и по плоти...

Потом, помолчав некоторое время и всматриваясь в меня проницательно и как бы насквозь пронизывая меня своим взором, он добавил:

— Но, может быть, вы смутитесь, когда я вам скажу её звание?.. Она — простая крестьянка!.. Но не смущайтесь сим, ваше Боголюбие: она и по праотцу нашему Адаму, и по Господе нашем Иисусе Христе сущая вам сестра!

Тут Батюшка стал говорить о том, как нам жить с будущей моей женой, и беседу свою завершил повторением просьбы своей, умоляя не забывать ни просьбы своей, ни беседы, а затем отпустил с миром, ничего уже не говоря о Языковой»²¹⁴.

Сразу оговоримся, кто такая Языкова. Екатерина Михайловна Языкова, годы жизни: 1817—1852-й, проживала в родительском имении, селе Языкове Корсуньского уезда, в 65 верстах от Симбирска. Родная сестра известного русского поэта эпохи романтизма Николая Михайловича Языкова. В 1831 году умирает мама — Екатерина Александровна, в девичестве Ермолова. В 1836 году умирает отец прапорщик Михаил Петрович Языков. В этом же году шестнадцатилетняя Екатерина выходит замуж за известного писателя-славянофила Алексея Степановича Хомякова. Мотовилов в своих «Записках» рассказывает о своём желании заполучить руку и сердце Екатерины Языковой, «страстно любившейся тогда мною, что продолжалось более семи лет — с 1830 года»²¹⁵.

Любить Мотовилов мог девушку и царских кровей, только жених, хотя и богатый, не представлял интереса для дочек из дворянского сословия — страдающий душевным заболеванием и прелюбодей, поэтому неудивительно, что мечты остались мечтами.

Беседа о прелюбодеянии состоялась в 1831 году, если отбросить время на вынашивание первого ребёнка, затем второго, наложница появилась у молодого барина после смерти матери. Вкладывая в уста преподобного оправдание своего греха, Мотовилов объясняет и свою женитьбу на крестьянке Елене Милюковой[82]. В 1839 году Мотовилов в очередной раз заболел: «будучи по случаю тяжкой одиннадцатимесячной болезни в одной из келлий Серафимовской общины, за год до женитьбы моей»²¹⁶. Почему Мотовилову разрешили проживание в девичьей общине — непонятно. В это время, вероятно, состоялось знакомство Мотовилова с будущей женой. На каких условиях произошло сближение этой пары, сегодня сказать определённо нельзя. Но ясно одно: ни одна барышня из дворянской семьи не позарилась на болезненного молодого помещика, а вот крестьянка — послушный исполнитель всех его прихотей, оказалась прекрасной партией. 21 октября 1840 года состоялось венчание Мотовилова с Еленой Ивановной Милюковой, «предсказанное» якобы преподобным Серафимом. От этого брака у Мотовиловых родились девять детей: шесть имён выявлены в архиве Ульяновской области (Прасковья, Иван, Александра, Антонина, Екатерина и Мария)²¹⁷, и трое сыновей захоронены рядом с Казанским храмом в Дивееве (Николай, 1842—1847; Митрофан, 1845—1847; Александр, апрель 1851 — 17 июня 1851).

Но вернёмся в 1831 год, когда Мотовилов предпринимает попытку получения места почётного смотрителя Корсунского уездного училища, но, как объясняет сам Мотовилов, вмешиваются масонские силы, которые безрезультатно пытаются опутать его своими сетями, и он получает отказ.

А может быть, отказ был по более прозаической причине — болезнь, которая в этот период одолела Мотовилова? Он говорит о своём физическом недуге, но правильнее было назвать его психическим расстройством. По осени 1831 года Мотовилов отправляется в Саровскую пустынь в надежде получить исцеление от старца Серафима.

Вот как описывает Мотовилов первую свою сознательную встречу с преподобным Серафимом.

«За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители, великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных, великих ревматических и других болезней, с разслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших, и язвами пролежней на спине и боках, коими я страдал неисцельно более трёх лет.

1831 года 9 сентября батюшка отец Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих. И исцеление это было следующим образом. Велел я везти себя, тяжко больного, из сельца Бритвина, нижегородского лукояновского имения моего к батюшке о. Серафиму; 5 сентября 1831 года я был привезён в Саровскую пустынь; 7 сентября и 8-го, на день Рождества Божией Матери, удостоился я иметь две беседы первыя с батюшкой о. Серафимом, до обеда и после обеда в монастырской келье его, но исцеления ещё не получил. А когда на другой день, 9 сентября, привезён был я к нему в ближнюю его пустыньку близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживавший мне голову принесли меня к нему, находившемуся в беседе с народом, во множестве приходившим к нему, тогда, возле большой и очень толстой сосны и до сего времени (шестидесятые года истекшего столетия) на берегу речки Саровки существующей, на его сенокосной пажнинке, меня посадили»²¹⁸.

Довольно странное поведение — ты страдаешь, но об исцелении просишь только на четвёртый день и всё это время пятеро мужиков носят тебя на руках как ребёнка, с пролежнями, ревматическими болями и т. д....

«На просьбу мою помочь мне и исцелить меня, он сказал:

— Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь.

Я подробно рассказал ему бедствия мои и что я все три главные способы лечения испытал, а именно: аллопатией — лечился у знаменитых в Казани докторов — Василия Леонтьевича Телье и ректора Императорского Казанского университета Карла Феодоровича Фукса, по знанию и практике своей не только в Казани и России, но и за границей довольно известного медика-хирурга; гидропатией — на Сергиевских минеральных серных водах, ныне Самарской губернии; взял целый полный курс лечения и гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганнемана через ученика его, пензенского доктора Питерсона, — но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих и затем ни в чём уже не полагаю спасения и не имею другой надежды получить исцеления от недугов, кроме как только лишь благодатию Божией. Но будучи грешен и не имеючи дерзновения сам ко Господу Богу, прошу его святых молитв, чтобы Господь исцелил меня.

И он сделал мне вопрос:

— А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что она есть Приснодева?

Я отвечал:

— Верую!

— А веруешь ли, — продолжал он меня спрашивать, — что Господь, как прежде исцелял мгновенно и одним словом Своим или прикосновением Своим все недуги, бывшие на людях, так и ныне также легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему ходатайству Господь Иисус Христос и ныне также мгновенно и одним словом может исцелить вас?

Я отвечал, что истинно всему этому всею душою моей и сердцем моим верую, и, если бы не веровал, то не велел бы везти себя к нему.

— А если вы веруете, — заключил он, — то вы здоровы уже!

— Как здоров? — спросил я. — Когда люди мои и вы держите меня на руках.

— Нет! — сказал он мне. — Вы совершенно всем телом вашим теперь уже здравы вконец!

И он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал мне:

— Крепче стойте, твёрже утверждайтесь ногами на земле... вот так! Не робейте — вы совершенно здравы теперь!

И потом прибавил, радостно смотря на меня:

— Вот, видите ли, как хорошо теперь стоите?

...И, довольно потом ещё побеседовав со мною, отпустил меня на гостиницу совершенно здоровым.

Итак, люди мои пошли одни из леса из ближней пустыньки до монастыря, благодаря Бога и дивные милости Его ко мне, явленные в собственных глазах их, а я сам один сел с гостиником отцом Гурием, твёрдо без поддержки людской сидя в экипаже, возвратился в гостиницу Саровской пустыни. А так как многие богомольцы были со мною при исцелении моём, то прежде меня возвратились в монастырь, всем возвещая о великом чуде этом.

Лишь только приехал я, игумен Нифонт и казначей иеромонах Исайя с 24 старцами иеромонахами саровскими встретили меня на крыльце гостиницы, поздравляя меня с милостию Божиею, через великого старца Серафима мне во дни их дарованную. И сим благодатным здоровьем пользовался я восемь месяцев настолько, что никогда подобного сему здоровья и силы не чувствовал в себе до тех пор во всю мою жизнь»²¹⁹.

Исцеление лица из дворянского сословия, если оно было, событие большое в жизни обители, и его должны были зафиксировать в бумагах монастыря, но никаких свидетельств нет. Что удивительно — гостиник Гурий, это впоследствии иеромонах Георгий (Вырапаев), автор второго жизнеописания преподобного Серафима, но в его «Сказании» нет ни слова о таком заметном событии в жизни монастыря, да и самого молодого послушника.

О своём здоровье Мотовилов проговаривается в «Записках», описывая свой арест в 1833 году: «Мне теперь пятьдесят два года (в 1861 году.— А С.), а и тут жизнь бесценна. Судите же, каково было чаять неминуемого расставания с нею на двадцать четвёртом году жизни, полной могучих сил по милости Божией и до сих пор нимало неослабляемых...»²²⁰ То есть Мотовилов здоров до ареста и здоров после. Поэтому не очень верится в правдоподобность болезни автора «Записок».

Многие заболевания действительно возникают на подсознательном уровне психики человека. Излечение слепоты, глухоты, немоты, обездвиживания зачастую лечились старцами. Если человек, такой как Мотовилов, действительно обездвижен и жаждет скорейшего исцеления, и вспоминает о старце Серафиме — вот кто исцелит! Срочно надо ехать! И ожидаемое исцеление происходит. Обычно это происходит сразу после общения со старцем — вот он спаситель! А в нашем случае всё как-то натянуто, размыто и нелогично. Три дня беседовал Мотовилов со старцем, и старец не спросил его, носимого на руках пятью мужиками, об исцелении, и сам болящий, не помня, зачем приехал, засомневался... Тогда исцеления ждать не приходится... Но не в нашем случае.

После исцеления Мотовилов (по его словам): «Часто в течение сего времени и подолгу бывал я в Сарове и неоднократно беседовал с сим великим старцем Серафимом и в одну из бесед его в конце ноября 1831 года имел счастие видеть его светлее солнца в благодатном состоянии наития Святого Духа Божия». Это событие известно сегодня как «Беседа преподобного Серафима с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни», впервые опубликованная Сергеем Нилусом в газете «Московские новости» от 19 мая 1903 года. Большой интерес представляет «Послесловие» этой публикации: «Глубину значения этого акта торжества Православия не моему перу стать выяснять и подчёркивать, да он и не требует свидетельства о себе, ибо сам о себе свидетельствует с такой несокрушимой силой, что его значения не умалить суесловиям мира сего.

Но если бы кто мог видеть, в каком виде достались мне бумаги Мотовилова, хранившие в своих тайниках это драгоценное свидетельство Богоугодного жития святого Старца! Пыль, галочьи и голубиные перья, птичий помёт, обрывки совсем неинтересных счетов, бухгалтерские, сельскохозяйственные выписки, копии с прошений, письма сторонних лиц — всё в одной куче, вперемешку одно с другим, и всего весу 4 пуда 25 фунтов. Все бумаги ветхие, исписанные беглым и до такой степени неразборчивым почерком, что я просто в ужас пришёл: где тут разобраться?!

Разбирая этот хаос, натыкаясь на всевозможные препятствия — особенно почерк был для меня камнем преткновения, — я, помню, чуть не поддался отчаянию. А тут, среди всей этой макулатуры нет-нет и блеснёт искоркой во тьме с трудом разобранная фраза: “Батюшка отец Серафим говорил мне...” Что говорил? Что скрывают в себе эти неразгаданные иероглифы? Я приходил в отчаяние.

Помню, под вечер целого дня упорного и безплодного труда я не вытерпел и взмолился: “Батюшка Серафим! Неужели же для того ты дал мне возможность получить рукописи твоего 'служки’ из такой дали, как Дивеев, чтобы неразобранными возвратить их забвению?”

От души, должно быть, было моё восклицание. Наутро, взявшись за разбор бумаг, я сразу же нашёл эту рукопись и тут же получил способность разбирать мотовиловский почерк. Нетрудно представить себе мою радость, и как знаменательными мне показались слова этой рукописи: «А я мню, — отвечал мне отец Серафим, — что Господь поможет вам навсегда удержать это в памяти, ибо иначе благость Его не преклонилась бы так мгновенно к смиренному молению моему и не предварила бы так скоро послушать убогого Серафима, тем более что и не для вас одних дано вам разуметь это, а через вас для целого мира...»

Семьдесят долгих лет лежало это сокровище под спудом на чердаках среди разного забытого хлама. Надо же было ему попасть в печать, да ещё когда? Перед самым прославлением святых мощей того, кого Православная церковь начинает просить: «Преподобие отче Серафиме! Моли Бога о нас!»

Странное отношение Елены Ивановны к архиву своего супруга, а если копнуть глубже, то странным является умолчание о факте сошествия Святого Духа на Ближней пустыньке в ноябре 1831 года самим Мотовиловым. В «Записках» упоминается эпизод сошествия Святого Духа на Ближней пустыньке, но ещё не «переписанный набело». Этот факт не зафиксирован и в монастырских записях, что наводит на мысль о более позднем появлении на свет текста «Беседы».

Мотовилов убедил себя и многих окружающих, что он является единственным свидетелем и описателем биографии преподобного Серафима, который якобы много ему рассказал о себе. Мотовилов предпринял поездку в Курск, чтобы встретиться с людьми, знавшими семью преподобного, и записать их воспоминания. Но из этой поездки было мало проку — мы знаем только о закупке двух тысяч саженцев яблонь, вероятно, южных сортов, непригодных к климатическим условиям Нижегородской губернии, и о том, что хозяином гостиницы, в которой остановился Мотовилов, был Полторацкий, а самое главное в описании этого путешествия — это страдания автора и борьба его с бесами.

Тем не менее в «Записках» Мотовилов говорит: «...это относится единственно до полного и совершенно полного жизнеописания самого великого старца Серафима, о написании и издании в свет которого я, как единственно лишь один имеющий, по известным Богу одному причинам, у себя ключ ко всем тайникам его истинно чудной и высокоблагодательнейшей жизни, не только не отрекаюсь, но и весьма рад буду, если Господь благословит молитвами трёх святителей..., — то я и вседушевно желаю вслед за сим в свет издать»²²¹. К 1861 году свет увидели жизнеописания, составленные Сергием, Георгием, Иоасафом, и тут оказывается, что они многое передают неправильно. Мотовилов говорит о молении преподобного на камне, который: «...рассказал мне подробно о подобной борьбе своей 1001-дневной и 1001-ночной, которая в странном искажении моих трудов, неправильно переданных иеромонахом Иоасафом в книге сказаний об отце Серафиме, несоответственно названа стоянием на камнях 1000-дневном и 1000-ночным — с убавкою по 1 дню и по 1 ночи»²²². Все мы понимаем, что трёхлетнее стояние преподобного на камне не следует воспринимать буквально, старец старался совершать свой подвиг, не привлекая внимания ни монашествующих, ни богомольцев, и цифра является условной. Никто с секундомером не следил за правильным исполнением молитвословия преподобного. А тут разница в один день — и это беда вселенская! Вероятнее всего, все эти потуги Мотовилова появились после первых публикаций, которые задели самолюбие Мотовилова: «Как посмели — без меня, очевидца!» Мотовилов — светский человек, знавший преподобного немногим более года, на другой чаше весов священнослужители монастыря, на глазах которых в течение нескольких лет проходила жизнь старца. И кому мы должны больше доверять?

Вспомним рассказ из первого издания книги отца Иоасафа «О восхищении отца Серафима в небесные обители».

«И после всего сказанного, он отечески обнял меня и сказал: “Радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух!” И тут же начал объяснять стяжание мирного духа. По словам его, это значит привести себя в такое состояние, чтобы дух наш ничем не возмущался. Надобно быть подобно мёртвому или совершенно глухому и слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым. Ибо многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное. Так спаслись все праведники и наследовали Царство Небесное, а перед ним вся слава мира сего как ничто, все наслаждения мирские и тени не имеют того, что уготовано любящим Бога в небесных обителях, там вечная радость и торжество.

Для того же, чтобы дать духу нашему свободу возноситься туда и питаться от сладчайшей беседы с Господом, нужно смирять себя непрестанным бдением, молитвою и памятованием Господа. “Вот я, убогий Серафим, для сего прохожу Евангелие ежедневно: в понедельник читаю от Матфея, от начала до конца, во вторник от Марка, в среду от Луки, в четверток от Иоанна, в последние же дни разделяю Деяния и Послания апостольские, и ни одного дня не пропускаю, чтобы не прочитать Евангелия и апостола дневного и святому. Через это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется оттого, что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдания Его и день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне недостойному”.

И после этого старец снова сказал мне: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух и тогда тысяча душ спасётся около тебя”. Я же, недостойный, всем желанием души моей хотел приобрести тот мирный дух, о котором он уже дважды упоминал мне. Я упал ему в ноги и, лобызая его стопы, полы одежды и руки, со слезами просил его, как отца и наставника, чтобы он излил свои молитвы перед Господом и Царицею Небесною о спасении грешной души моей. В эти минуты я всего себя поручил старцу. Он же, видя мою преданность, ещё повторил мне, как бы во всегдашнее напоминание: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух!” И потом уже прямо открыл мне, для чего я пришёл к нему и что именно желал от него слышать. Когда же ужас и удивление объяли меня, старец, в предуготовление к наступающей беседе, ещё раз повторил: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух”.

И вслед за этим, в неизобразимой радости, с усилием голоса сказал: “Вот, я тебе скажу об убогом Серафиме, — и потом, понизя свой голос, продолжал: — усладился словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорит: в дому отца моего обители мнози суть (т. е. для тех, которые служат Ему и прославляют Его святое Имя). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители и молил Господа моего Иисуса Христа, чтобы Он показал мне эти обители, и Господь не лишил меня, убогого Своей милости. Он исполнил моё желание и прошение: вот я и был восхищен в эти небесные обители, только не знаю, с телом или кроме тела, Бог весть, это непостижимо. А о той радости и сладости небесной, которую я там вкушал, сказать небе невозможно”. И с сими словами отец Серафим замолчал. В это время он склонился несколько вперёд, голова его с закрытыми взорами поникла долу и простёртою дланью правой руки он совершенно тихо и одинаково водил против сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет и наконец до того просветилось, что невозможно было смотреть на него, на устах же и во всём выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным ангелом и небесным человеком.

Во всё время таинственного своего молчания, он как будто созерцал что-то с умилением и слушал что-то с изумлением. Но чем именно восхищалась и наслаждалась душа праведника, знает один Господь.

Я же, недостойный, сподобясь видеть отца Серафима в таком благодатном состоянии, и сам совершенно забыл бренный состав свой в эти блаженные минуты. Душа моя от одного созерцания таинственного молчания праведника и от чудного света, исходившего от лица его, а равно и от всей благоговейной непрерываемой тишины, была в такой радости и восторге, каких я не ощущал в продолжение всей своей жизни.

Праведник Божий, по немощи человеческого языка, не мог словами объяснить дивного восхищения своего в небесные обители, зато показал мне его чудным светом своего лица и таинственным своим молчанием. А я, хотя и был самовидцем этого дивного события, но всегда скажу одно и то же, что Бог весть, как всё это совершилось. И до сих пор от одного только воспоминания о нём я чувствую в душе такую необыкновенную сладость и утешение, которых невозможно выразить словами.

После довольно продолжительного молчания, около получаса, по моему мнению, отец Серафим снова заговорил и в самых радостных чувствах, вздохнув, с усилием голоса сказал: “Ах, если бы ты знал, возлюбленнейший мой отец Иоанн, какая радость, какая сладость ожидает душу праведного на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келья наша (при этом он показал на свою келью) была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы только не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его. Там нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, там сладость и радость неизглаголанные, там праведники просветятся, как солнце. Но если той небесной славы и радости не мог изъяснить и сам батюшка святой апостол Павел (2. Кор. 12. 2—4.), то какой же другой язык человеческий может изъяснить красоту горного селения, в котором водворятся праведные души?” После того, немного помолчавши, начал он говорить и о вечных мучениях грешников...

В заключение своей беседы старец говорил о том, как необходимо теперь тщательнейшим образом заботиться о своём спасении, пока не прошло ещё благоприятное время купли для вечности, и напоминал слова (2. Кор. 6. 2.) апостола Павла: “Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения, когда мы можем ещё принести покаяние и возлюбить нашего Спасителя”.

При конце беседы старец как бы совсем забыл о том невыразимо сладком состоянии своего духа, когда он говорил о восхищении своём в небесные обители. Он сознавал теперь только слабость естества своего и называл себя первым грешником.

Наконец, давши мне отеческое благословение, он отпустил меня в мою келью с миром и утешением несказанным»²²³.

После публикации Иоасафа в 1849 году рассказа о стяжании Духа мирного Мотовилов, можно предположить, сочинил свою версию «...о стяжании Духа Святого, как мне батюшко отец Серафим говорил, когда разъяснял мне, как Дух Божий живёт и действует в богоносных человеках»²²⁴. Также он видел «...батюшку отца Серафима в Свете неприкосновенной славы Божией, паче солнца сиявшего и вместе с тем чувственно и меня самого в то же время вместе с ним по его собственному слову одинаково осиявшему, что сбылось со мною в 1831 году осенью в ноябре месяце»²²⁵. Вероятно, за работу над текстом «Беседы» Мотовилов взялся в последние годы своей жизни. О степени его готовности к изданию сегодня ничего определённого сказать нельзя, так как архив Мотовилова не сохранился.

Начинается «Беседа» очень складно: «Это было в четверток. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая снежная крупа, когда батюшка о. Серафим начал беседу со мной на ближней пажнинке своей, возле той же его ближней пустыньки против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам её.

Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам стал против меня на корточках.

— Господь открыл мне, — сказал великий старец, — что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чём состоит цель жизни нашей христианской, и у многих великих духовных особ вы о том неоднократно спрашивали...»²²⁶

В повествовании Мотовилова выделю два фрагмента. Первый: «Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам стал против меня на корточках».

Второй: «И во всё время беседы этой и с того самого времени, как лицо о. Серафима просветилось, видение это не переставало, и всё с начала рассказа и доселе сказанное говорил он мне, находясь в одном и том же положении. Исходившее же от него неизреченное блистание света видел я сам, своими собственными глазами, что готов подтвердить и присягой».

То есть в течение всей беседы старец, удручённый летами и болезнями, стоит перед Мотовиловым на корточках, во что верится с большим трудом.

О богословской ценности «Беседы» нам поведают исследователи, облачённые саном и соответствующим образованием, а по содержанию можно сказать следующее. Сравнивая текст «Записок» и «Беседы» — первый составлен непоследовательно, мысль скачет и порой уходит куда-то. «Беседа» представляет собой целостное повествование, видимо, правдоподобны предположения об авторстве Сергея Нилуса, который из черновых набросков сделал полноценный богословский трактат.

С исторической точки зрения, если принять во внимание, что саровские монахи о таком событии не знали, описанное чудо сошествия Святого Духа на Ближней пустыньке — мистификация.

Порой в «Записках» Мотовилов увлекается и появляются неправдоподобные вставки. «Преподобный Серафим: “Только вот что ещё хочу я вашему Боголюбию сказать: знаете ли вы Симона Зилота?” А так как он мне о многих соседних помещиках говаривал неоднократно, то я, не поняв, о чём дело идёт, и сказал, что такой фамилии не слыхал я поблизости Сарова. “Да, — отвечал он мне, — не о помещике каком-нибудь говорю я вам, а о Симоне Зилоте иже и Канаит прозывается и был един от дванадесяти апостолов”»²²⁷. Не знать апостола Симона Зилота? Непонятная игра Мотовилова в разговоре со старцем, как непонятны и прочие его беседы, представленные в «Записках» как первоисточник о преподобном Серафиме. Но так ли это на самом деле? Правильнее назвать «Записки» Мотовилова первоисточником о его болезни и вымышленной, приукрашенной биографии самого автора. В «Записках» преподобный Серафим общается с Господом и Пресвятой Богородицей как секретарь-референт — ежедневно, порой только для ходатайства о Мотовилове.

«Одно вам скажу и главное, что если бы не Сам Господь и Божия Матерь возвестили мне о вашей жизни, то я бы не поверил, чтоб могла быть такая жизнь на земле, ибо мне Господь сказал, что у Вас в жизни всё духовное с светским и всё светское с духовным так тесно связано, что ни того от другаго ни этаго от того отделить нельзя, и что за всем тем Он Сам изволил назначить вам такую жизнь и что будущее человечество сим лишь путём пойдёт, — если захочет спастися — и что на всё это есть его собственная воля — и что поэтому то лишь Он дозволяет мне открыть вам нечто из жизни вашей, — чтобы от трудности пути вашего вы без того не погибли бы вовсе»²²⁸.

На следующей странице читаем: «Я много на земле сущаго знаю — а Бог и недоведомыя тайны свои сверх того открывает как и о вашей жизни открыл, а всё таки жизни подобно вашей нигде я не вычитал, а если б Бог не уверил меня в ней, что она имянно такая, что и десять житий Святых Угодников Божиих вместе сложить и десять жизней великих Светских людей каковы Суворов и другие вместе сложить, то и тут во всех их двадцати жизнях ещё не всё то сбылось, что с Вами с одними сбудется, то я не поверил бы, чтобы всё то могло в самом деле так быть; — Но мне Господь имянно так сказал, — и я верую что слово Его непреложно и всё то будет так, как мне открыто, а из сего нечто и вам самим дозволено открыть»²²⁹.

А на предложение Высокопреосвященного Антония Воронежского Мотовилову идти в монахи: «Славный архиерей будете», тот отвечает: «Знаю, отвечал я, потому что и батюшка отец Серафим мне тоже говорил, что если бы я пошёл в монахи, то сделали бы меня архиереем и я бы был более святителя Василия Великого»[83].

Мотовилов в «Записках» приводит слова симбирского гражданского губернатора А. М. Загряжского, якобы сказанные о нём в докладной на имя министра внутренних дел Д. Н. Блудова: «О вере он говорит так сильно и увлекательно, что речь его и на образованных людей остаётся не без значительных впечатлений, и на массу народа, приходящего к нему толпами под предлогом расспросов о его исцелении воронежском, и ещё сильнее действует. Так что если какое-либо воспоследует в России движение или переворот, то сторона, на которой он будет, окажется не только весьма значительною, но и сильною, что Мотовилов принадлежит к числу каких-то особенных мыслителей, сущность мышления которых он, однако же, вполне постигнуть не может»²³⁰.

Неужели до сих пор нельзя понять, что Мотовилов не стоит и мизинца великого полководца Александра Васильевича Суворова, а перед Василием Великим он просто прах! Никто!

Александр Николаевич Мотовилов, человек страдающий с рождения психическим заболеванием, с годами обратившийся к православию как единственному средству излечения, но подпавший под влияние такого распространённого и крайне опасного греха, как «гордость». Отсюда и «умствования», склонность к ереси. Святитель Игнатий Брянчанинов говорил: «Как неправильное действие умом вводит в самообольщение и прелесть: так точно вводит в них неправильное действие сердец. Исполнены безразсудной гордости желание и стремление видеть духовный видения умом, не очищенным от страстей, не обновлённым и не возсозданным десницею Святаго Духа: исполнены такой же гордости и безразсудства желание и стремление сердца насладиться ощущениями святыми, духовными, Божественными, когда оно ещё вовсе не способно для таких наслаждений. Как ум нечистый, желая видеть Божественные видения и не имея возможности видеть их, сочиняет для себя видения из себя, ими обманывает себя и обольщает: так и сердце, усиливаясь вкусить Божественную сладость и другия Божественный ощущения, и не находя их в себе, сочиняет их из себя, ими льстить себе, обольщает, обманывает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бесами, подчиняясь их влиянию, порабощаясь их власти»²³¹.

Первая заповедь, данная Богом всему человечеству — заповедь о покаянии. В рассуждениях Мотовилова не присутствует покаяние, а только поиск оправдания своих прегрешений.

«Подобному бедствию, — говорит святитель Игнатий Брянчанинов, — подвергаются подвижники молитвы, извергшие из своего подвига покаяние, усиливающиеся возбуждать в сердце любовь к Богу, усиливающиеся ощущать наслаждение, восторг: они развивают своё падение, соделывают себя чуждыми Бога, вступают в общение с сатаною, заражаются ненавистью к Святому Духу. Этот род прелести — ужасен: он одинаково душепагубен как и первый, но менее явен; он редко оканчивается сумасшествием, самоубийством, но растлевает решительно и ум и сердце. По производимому им состоянию ума Отцы назвали его “мнением” (Преподобный Григорий Синаит, Слово 108, 128; Святый Иоан Карпафийский, гл. 49). На этот род прелести указывает святый апостол Павел, когда говорит: Никто же вас да прельщает изволенным ему смиренномудрием и службою ангелов, яже не уведе уча, без ума дмяся от ума плоти своея (Кол. 2, 78). Одержимый этою прелестью мнит о себе, сочинил о себе “мнение”, что он имеет многие добродетели и достоинства, — даже, что обилует Дарами Святаго Духа. Мнение составляется из ложных понятий и ложных ощущений: по этому свойству своему оно вполне принадлежит к области отца и представителя лжи — диавола. Молящийся, стремясь раскрыть в сердце ощущения новаго человека, и не имея на это никакой возможности, заменяет их ощущениями своего сочинения, поддельными, к которым не замедляет присоединиться действие падших духов. Признав неправильный ощущения, свои и бесовския, истинными и благодатными, он получает соответствующий ощущениям понятия. Ощущения эти, постоянно усвоиваясь сердцу и усиливаясь в нём, питают и умножают ложныя понятия: естественно, что от такого неправильнаго подвига образуется самообольщение и бесовская прелесть — “мнение”»²³².

Люди, впавшие в эту разновидность греха, — лицемерны и лживы. Обратимся вновь к «Запискам» Мотовилова в той части, где он приводит «слова» преподобного Серафима о грамотности и начитанности.

«Я ваше Боголюбие плохо учен грамоте, так что с трудом подписываю моё имя, а грамматике и вовсе не учился однако же читаю не только по церковной, но и по гражданской печати борзо, и так скоро, что книги по две или по три мог прочитывать и прочитывал в сутки — а память такую имею от Господа мне данную, что пожалуй могу вам от доски до доски все наизусть прочитать — такую сильную память Господь Бог мне изволил пожаловать, — так я хотя и плохо учился грамоте а Грамматике и вовсе неучился — но знаю очень много — и более многих учёных людей, — потому что много тысяч книг содержу в свежей памяти да и даром премудрости и разсуждения свыше от него подаваемаго Господь Бог после всех страданий, что я ради имяни Его Святаго в жизни моей претерпел — [Господь] меня обильным благословить изволил. — Я вашему Боголюбию скажу просто — почти на перечёт сколько и где я книг перечитал, чтобы вы и сами видеть могли, что я в писании Церковном и светском силён таки довольно в нашей Саровской Библиотеке мню я тысяч пять с половиною будет экземпляров, а в иных как например в Ролленевой Истории, перевод Третьяковскаго 30-ть томов[84], — и я всю нашу Библиотеку прочитал, так что даже и книгу о Системах миров и даже Алкаран Магометов²³³ и другия подобный книги читал — в иных книгах вот например у Третьяковскаго тяжёл язык — но я смысла добивался, — мне хотелось всё узнать, что на земле делается — и что человеку Бог на веку своём узнать допустил, потому что подобает и ереси знать — да их не творить — и Сам Господь говорит в Библии: Егда умножится ведение, тогда откроются тайны; — у Господина Соловцева[85] — две тысячи пятьсот книг русских и их прочитал все до одной — у Аргамакова Господина[86] тысячи полторы книг и его Библиотеку всю прочитал, — у Княжён Бибичевых[87] — они благодетельствуют же Саровской Пустыне — и их книги все прочитал, — у братий и Отцев Святых нашей обители у кого 30-ть у кого 70-т все брал на прочтение и все прочитал неудержимая — ваше Боголюбие была у меня охота к чтению — и все эти книги прочитал духовныя и светския, и всё хорошо обсудил, потому что я не столько читал, сколько разсуждал о прочитанном и всё соображал что и как получше бы для Богоугождения сделать, ну так вот я вам в подробности сказываю, что уже не знаю кто ещё на Русском, по церковной и гражданской печати, языке, так много читал и это не веле хвалясь говорю, а чтобы вы знали твёрдо, — что я много на земле сущаго знаю»²³⁴.

Тщеславный, «мнящий» о себе человек в оправдание вкладывает порой свои рассуждения в уста других людей, когда те уже ушли в мир иной и не могут за себя постоять. Приведённый отрывок должен свидетельствовать о неграмотности и начитанности преподобного Серафима. Но так ли это на самом деле? Обнаруженные в РГАДА автографы Прохора Мошнина свидетельствуют о его грамотности. «Алкоран» Магометов действительно в библиотеке Саровской пустыни был, а вот Ролленевой истории не было. Но главное не в этом, а в том, как монах-пустынник, у которого своё молитвенное правило и нет свободной минуты, взялся за чтение светской литературы. От окрестных помещиков книги должны были доставляться целыми обозами... И что на это сказали бы отцы-постники, такие как Пахомий, Исайя, Нифонт? Священномученик Пётр Дамаскин сказал по этому поводу: «Никто да не читает не служащего к угождению Божию. Если же и прочтёт когда что таковое в неведении, то да подвизается скорее изгладить его из памяти чтением Божественных Писаний и из них именно тех, которые наиболее служат ко спасению души его, по состоянию, которого он достиг... Противных же сему книг никак да не читает. Какая нужда принять духа нечистого, вместо Духа Святаго?»²³⁵

Более правдоподобными кажутся слова саровских монахов, свидетельствующих о ежедневном чтении преподобным книг Священного Писания и Святоотеческих. Познавать мир отец Серафим мог до своего поступления в монастырь, а в монастыре всё мирское для него стало чуждым.

Окончив словесный факультет Казанского университета, Мотовилов и сам проявлял тягу к писательскому труду. Сочинил службу и акафист святителю Митрофану Воронежскому, но от них все отказались. Написал оду «По поводу избавления от напрасныя смерти» Александра II:

и т. д.

Даже не верится, что дата написания оды 1866 год и не было у нас Александра Сергеевича Пушкина, Михаила Юрьевича Лермонтова, Николая Васильевича Гоголя и других замечательных поэтов и писателей, создавших современный литературный язык...

Но главным творением должна была стать книга, на написание которой благословил Мотовилова святитель Митрофан через высокопреосвященного Антония: «Книга эта в настоящее время совершенно необходима для всех Церквей Божиих и спасительна будет для всего рода Человеческого. В написании её чувствовали потребность многие святые Божии люди в последние века Христианства и в особенности святитель и угодник Божий Димитрий, митрополит Ростовский, сделавший и начало её своею Летописью...

Вот заглавие этой, предназначенной мне святителем Митрофаном к написанию книги:

“Истинныя понятия: о Боге. Об Ангелах Святых, и о Злых Духах. — О Механизме Вселенной — о создании земли и на ней человека, о заповеди данное ему в Раи и о преступлении оной. О благодати искупления. История рода человеческаго от Адама и до сего дни в параллельном отношении веры и жизни. — Сличение всех вер на свете и доказательство, что только наша Русско-Греческая Восточная Апостольская есть истинно Православная Отеческая Вселенская Христова и Божия вера на всём свете. Мысли о приближении кончины века и о близости пришествия Антихристова. — О седьми Вселенских Соборах и о необходимости осьмаго для соединения Святых Божиих Церквей. — О необходимости всемирнаго покаяния — и об истинно-Христианской жизни — и об истинном Монашестве”.

От написания каковой книги, равно как и предварительного совершенного окончания тесно связанных с нею вышеписанных в 1832 году и прерванных арестом 1833 года, работ воронежских церковных, я не только не отрекаюсь, но и желал бы, чтобы Святейший Правительствующий Синод дал мне на то зависящие от него как от центра Святой Церкви Божией средства и радушное благословение»²³⁷.

Книга задумана в начале 1830-х годов, первая страница книги с пространным названием уже давно написана — её можно видеть в руках Мотовилова на одной из его фотографий, но, предположительно, далее этого работа не пошла. Основной проблемой, как в 1861 году сказал Мотовилов, необходимы «средства и радушное благословение», а в действительности лень и бездарность автора. Даже если бы книга и была написана, то дальше стола цензора она не имела шансов пройти.

Мотовилов говорил о планах подготовить к изданию полное собрание своих сочинений в 155 томах²³⁸, и это были только слова.

Ещё больше вопросов возникает при чтении воспоминаний, писем Мотовилова, в которых он говорит о предсказаниях преподобного Серафима о будущем России, Дивееве и Сарове.

27 февраля 1854 года Мотовилов пишет прошение на имя министра двора Адлерберга, в котором пытается добиться личной аудиенции с императором Николаем I. Получив высочайшее повеление донести письменно, 7 марта Мотовилов пишет письмо о цели своего визита: «...видеть Вас — от всего сердца моего нелицемерно любимый мною Монарх»²³⁹, чтобы из уст в уста передать предсказание преподобного Серафима о судьбе государя. А слова эти были сказаны в 1832 году. Прошло 22 года от знаменательной беседы, и, видимо, назрело. В это же время Мотовилов с Высочайшего согласия подарил в императорскую домовую церковь и в действующую армию, оборонявшую Крым, две копии с иконы Пресвятой Богородицы Радости всех радостей. Так же для всех членов императорской фамилии были расписаны житийными сюжетами о подвигах старца Серафима 28 осколков от камня, на котором молился преподобный. И это ещё не всё — со своего конезавода Мотовилов передал в действующую армию 15 жеребцов. За подарки Мотовилов был удостоен трёх монарших благодарностей, а за жеребцов ему вручили бриллиантовый перстень с вензелем императора²⁴⁰.

В путаном, как всегда, тексте нашлось место для информации о благодатном исцелении автора «в ночь с 1 на 2 Июня 1843 года, дарованным мне от тяжкого ушиба во всём теле и вывихе левой ноги — и двух рёбр в левом боку»²⁴¹, о своём родословии и истории Дивеевской общины. Главное содержалось в конце письма: «если можете то не отриньте ещё раз умоляю Ваше Императорское Величество моей неотступной просьбы Всемилостивейше дозволить мне изустно доложить Вам слова Великаго Старца Серафима, сказавшего мне про Вас Великий Государь, что Вы в душе христианин, чего не смеют сказать про себя очень многие, того Серафима коему возвещено от Бога что смерть его будет подобна смерти семи отроков спавших в Эфесской пещере. — А о нём прояснено мне то, что он воскреснет прежде общаго всех воскресения из мёртвых в Царствование Вашего Императорскаго Величества и единственно лишь только для Вас Великий Государь, о чём всем в полноте всего и вышеизложенного изъяснив по сущей справедливости, по долгу Православно-Христианской верноподданнической совести, что готов и присягою подтвердить — вполне передаю себя — Всеавгустейшей воле Вашего Императорскаго Величества и если Всемилостивейше соблаговолите дозволить мне открыть Вам тайну, которой не преувеличивал цену лишь только потому, что единственно Вашему Всеавгустейшему суду Высокомонаршему желал и желаю всеподданнейше предоставить сделать настоящую и справедливую ей оценку; то буду непрестанно благословлять Господа положившаго Вам по сердцу во время благоприятно послушать верноподданническую речь о ней. Если же нет, то двадцать два года терпевши и не открывши её никому — унесу её с собой во гроб — с совестию неукоризненную тем, что я скрывал талант вверенный мне от Господа через Великаго раба Своего Серафима.

Вашего Императорскаго Величества верноподданный раб

Титулярный Советник, Почётный Смотритель Корсунскаго уездного училища, член Нижегородско-Ардатовского Тюремного комитета и Кандидат в должность Симбирского Совестного судьи

Николай Александров сын Мотовилов.

7 марта 1854 года»²⁴².

В письме Мотовилов говорит императору Николаю I о том, что преподобный Серафим Саровский воскреснет, подобно отрокам Ефесским, которые 200 лет спали «чудным сном» в пещере и во времена царя Феодосия Младшего (408—450), Господь для вразумления еретиков, неверующих в воскресение из мёртвых, оживил отроков, которые после признания чуда вновь заснули, теперь до всеобщего воскресения. Преподобный должен был воскреснуть, а затем вновь заснуть, как отроки, до всеобщего воскресения... И только для императора Николая I... Что-то непонятное. Сегодня на дворе XXI век, и мы знаем, да и сам Мотовилов при жизни своей узнал, что преподобный Серафим не воскрес «только для» Николая I, как не воскрес ни для Александра II. Хотя наши современники до сих пор пытаются притянуть это воскресение либо к Николаю II, либо к личности, о которой мы узнаем спустя неопределённое количество лет.

Сведения о воскресении Серафима Саровского, вероятно, повергли в шок императора, и он собственноручно написал на письме:

«Ежели он как верноподданный не забыл своей присяги, то должен исполнить моё приказание и донести на бумаге, что мне сказать имеет, тогда решу, стоит ли мне его принять или нет.

Я.»²⁴³.

Мотовилов как верноподданный гражданин написал письмо на имя императора, в котором вновь высказал свои патриотические чувства «готову пролить до последней капли кровь свою если б то понадобилось за Ваше Всеавгустейшее Здравие»²⁴⁴. А далее пошли измышления: «А ныне не тот народ уж стал — и если и за всею етою переменою слушаются Государя и трепещут враги Его то уж Сам Господь наш Иисус Христос и Божия Матерь помогают во всём за нелицемерную веру Его Православную, вот ею то Он и выше Петра Великаго и за неё то и помогает Ему Бог во всём и возвеличит во дни его так Россию над всеми врагами Ея, что она станет превыше всех царств земных и не только нам у иностранцев уже не придётся учиться ни чему а ещё и им доведётся бывать в нашей Земле Русской да учится у нас и вере православно-христианской и жизни благочестивой по етой вере, а много много будет сначала до того всякаго горя Государю и не однократно станут искать Его освящённой Богу Главы и живота Царской фамилии, но Господь всегда будет защищать и Его и весь Августейший Царский Дом Его... а Его Императорскому Величеству и ещё гораздо более поможет Господь зделать и для Церкви Святой Православной нашей и единой во всей вселенной истинной — непорочно Апостольской Вселенской Церкви Христовой, но до етого должно много ещё будет горя и Государю и Земле Русской перенести, возстанут на Него не только враги внешний но и внутренний и вот как это будет: бунтовщики-то возстававшия на Государя при возшествии Его на Престол похвалялись что хотя и скошена трава да корни остались то хотя и не по Боге они хвалились тем а ето однако-же правда ибо главный начальники етаго злаго умысла выдавши тех которых сами же вовлекли в злой етот умысел свои а сами остались в стороне, и вот они то и ищут и будут искать погибели Государя и всей фамилии Его Царской и неоднократно будут подъискиваться, нельзя ли как нибудь извести их, а когда неоднократный их покушения не удадутся то они примутся за другое — и будут стараться что если можно им будет то бы во всех должностях Государственных были все люди или согласные с ними или по крайней мере не вредный им. И будут всячески возстановлять Землю Русскую противу Государя, когда же и то им не будет удаваться так как им того хотеться будет ибо по местам ими заводимыя частыя возмущения будут по милости Божией скоро прекращаемы то они дождутся такого времяни когда и без того очень трудно будет Земле Русской, и в один день в один час заранее условившись о том поднимут во всех местах Земли Русской всеобщий бунт и так как многия из служащих тогда будут и сами участвовать в их злоумышлении, то некому будет унимать их, и на первых порах много прольётся неповинной крови, реки ея потекут по Земле Русской, много и вашей братьи дворян и духовенства и купечества, расположенных к Государю убьют — но когда Земля Русская разделится и одна сторона явно останется с бунтовщиками, другая же явно станет за Государя и целость России, вот тогда, Ваше Боголюбие, усердие Ваше по Боге и ко времени — и Господь поможет правому делу — ставших за Государя и Отечество и Святую Церковь нашу — а Государя и всю Царскую фамилию сохранит Господь невидимою десницею Своею и даст полную победу поднявшим оружие за Него, за Церковь и за благо нераздельности Земли Русской — но не столько и тут крови прольётся, сколько тогда как когда правая за Государя стоявшая сторона получит победу и переловит всех изменников и предаст их в руки правосудия, тогда уже никого в Сибирь не пошлют а всех казнят и вот тут то ещё более прежняго крови прольётся, но эта кровь будет последняя очистительная кровь ибо после того Господь благословит люди своя миром и превознесёт рог Помазаннаго Своего Давида раба Своего, Мужа по сердцу своему Благочестивейшаго Государя Императора Николая Павловичаего же утвердила и паче утвердит десница Его святая над Землёю Русскою... Вот всё. Ваше Императорское Величество, что Батюшка Отец Серафим в эту незабвенную беседу для меня изволил говорить о Вашем Императорском Величестве и прибавил “что Господь на многия лета ещё продлит дни живота Вашего и в старости маститой дарует Вам кончину мирную и святую как тем из всеавгустейших предков Вашего Императорского Величества, которые верою и правдою благоугодили Богу”»²⁴⁵.

Спустя семь лет Мотовилов в своих «Записках» напишет: «...что я ему (императору Николаю I. — В. С.) великую тайну открыл и она ему очень много помогла»²⁴⁶. На самом деле ничего нового Мотовилов не сообщил. «Предсказания» о кознях врагов и различных проявлениях насилия — можно говорить каждые четверть века, и не особенно ошибёшься. О реках крови и замена ссылки в Сибирь на смертную казнь — явный перебор. Во время правления императора Николая I была совершена единственная казнь пяти «декабристов». Историки отмечают, что при Николае I не применялись пытки, порой смертный приговор заменялся на более мягкий.

Письма были написаны Мотовиловым накануне объявления 15 марта 1854 года войны России — Турцией, Великобританией и Францией. Войны, которая доказала, что России ещё долго не быть «превыше всех царств», а поучиться у иностранцев нам всегда найдётся чему.

Но главное пророчество Мотовилов приберёг напоследок: «Господь на многия лета ещё продлит дни живота Вашего и в старости маститой дарует Вам кончину мирную и святую». Император Николай I скончался через год после обещанного долголетия —18 февраля 1855 года, не достигнув и шестидесяти лет. Это «пророчество» говорит о лживости сведений Мотовилова, его явной болезни, в которой он не осознает, что своими измышлениями дискредитирует не только себя, но в первую очередь старца Серафима. Ответ на вопрос, откуда черпал свои знания Мотовилов, находим в воспоминаниях его жены Елены Ивановны: «Вращаясь всегда в высших духовных и светских кругах, Николай Александрович часто обличал начавшееся уже тогда настроение в желании различных реформ в нашей Православной церкви.

В этих случаях и письменно, и устно он защищал целость, святость и ненарушимость этих правил. Однажды в многолюдном собрании был разговор по этому поводу, и Николай Александрович высказывал резкую правду; я незаметно стала дёргать его, желая остановить излишнюю горячность его речи: “Что ты меня дёргаешь, — воскликнул он, — я им правду говорю, притом не от себя, я не могу молчать, ибо слышу голос, говорящий мне: 'Ты, немой, что молчишь? Ты познал глаголы живота Моего вечного, и ими может спастись ближний твой, в заблуждении находящийся...’ Так что, матушка, где Дух Божий посетит человека, там и говори”»²⁴⁷.

Из этого примера следует, что устами Мотовилова с окружающими говорил Дух Божий.

По восшествии на престол императора Александра II Мотовилов неоднократно обращался и к нему с просьбами о помощи в открытии мотовиловского Спасо-Преображенского банка, о построении храма гигантских размеров, его же проекта, посвящённого «Божией Матери “Всех Радостей Радости”» и Всех Её явлений Вселенских, в селе Дивееве в общинах великого старца Серафима»²⁴⁸. Главное желание Мотовилова во всех его письмах выражается следующими словами: «Готов и буду при помощи Божией служить Богу, Вам и России. Служить, как Великий Старец Серафим меня богооткровенно напутствовал и Великий Серафим убедительно просил»²⁴⁹.

Настойчивость Мотовилова привела к тому, что 18 декабря 1861 года исправляющий должность начальника штаба Корпуса жандармов свиты Его Императорского Величества, генерал-майор А. Л. Потапов сделал запрос: «Прошу Ваше Высокородие доставить мне подробные сведения о качествах Симбирского Совестного Судьи Надворного Советника Николая Мотовилова, сообщив вместе с тем, что вообще известно Вам об этом чиновнике»²⁵⁰.

«Рапорт Исправляющему должность начальника штаба корпуса жандармов генерал-майору и кавалеру Потапову. Секретно. № 209.

15 января 1862 г. Исправляющему должность Начальника штаба корпуса жандармов Свиты Его Величества господину генерал-майору и кавалеру Потапову

корпуса жандармов полковник Горский

В следствие предписания Вашего Превосходительства, от 18 декабря за № 2119, имею честь довести до сведения, что я нахожусь в крайнем затруднении дать верный и положительный отчёт о качествах и о самой личности Н. Мотовилова по многосторонним и загадочным его странностям, как в домашней, так равно и в общественной его жизни. Жизнь его весьма трудно уяснить. Назвать его прямо юродивым, Христа ради, — нельзя; ибо во многих случаях в нём часто проявляются и себялюбие, и сильное честолюбие, одним словом, он, по видимому, себе на уме; назвать его опять — смотря на частые разъезды его по монастырям и святым местам и на значительные вклады, жертвуемые им в пользу их — назвать его вполне святошею, также нельзя, потому что в нём видимо преобладают и лицемерие и лукавство; но что всего ближе, подходящее к настоящему положению его, как я понимаю, принимая во внимание сочетания некоторых его заблуждений по предметам чисто духовно-религиозным, что он действительно находится в тихом помешательстве. Но за всем тем, можно положительно сказать в пользу Н. Мотовилова, если даже допустить, что вся видимая жизнь его, есть одна только мистификация, то и в таком случае, он всё-таки человек безвредный, с добрым направлением сердца, тихаго и кроткаго характера и предан Престолу и Отечеству.

Полковник Горский.

№ 18 января 1862 г. г. Симбирск»²⁵¹.

Это характеристика светской власти, а вот мнение духовного лица — митрополита Киевского и Галицкого Арсения (Москвина), высказанное в письме игумену Саровской пустыни Серафиму, датированное 31 декабря 1872 года:

«...При сём не излишним почитаю известить Вас, что напрасно Вы поручили своё дело г. Мотовилову: здесь его дурно понимают, и одна личность его много может повредить исходу дела. Он был у меня, но я не счёл возможным входить даже в рассуждение с ним и отпустил его ни с чем»²⁵².

И, наконец, представляю справку, подготовленную по моей просьбе врачом-психотерапевтом высшей категории, заведующим психиатрическим отделением города Сарова Андреем Анатольевичем Афониным.

Кому, как не психиатру, имеет смысл разобраться в личности Н. А. Мотовилова, преодолев её загадочность и труднодоступность для понимания современного человека. С. Нилус в своей работе пытается «осветить мрак лжи, окутавший память» Николая Александровича. Я же, как психиатр, постараюсь защитить человека (извините, забегаю вперёд), страдающего психическим расстройством, от необоснованной дискриминации в обществе на основе «диагноза», который был вынесен ему современниками. И сделаю это, соблюдая принцип гуманности, действуя в интересах Николая Александровича, уважая его человеческое достоинство (как того требует современное законодательство в области психиатрии). Попытаюсь провести заочное освидетельствование лица по результатам изучения документации. В наши дни подобные действия психиатра применительно к уголовному или гражданскому процессу назывались бы заочной судебно-психиатрической экспертизой. Изучение личности Н. А. Мотовилова назову историко-психиатрической экспертизой. К составлению акта экспертизы попытаюсь подойти объективно. Понимаю, что несу ответственность перед самим Н. А. Мотовиловым и перед историей.

Анамнестически: Родился в полной семье, дворянского сословия. Об отце можно судить как о личности, склонной драматизировать стрессовые обстоятельства: его «борьба с чувством отвергнутой любви стала непосильной» (по Нилусу), «в одной Божьей помощи шёл искать себе спасения от нестерпимых борений своего духа». Мать — спокойная, терпеливая, благочестивая, религиозная женщина. Отец умер, когда мальчику было семь лет. Мать, оставшись молодой вдовой, «личное счастье нашла в воспитании детей и сохранении для них состояния», опекала, берегла от превратностей судьбы сына, как завещал покойный муж. С детских лет обозначились в характере Мотовилова любознательность, впечатлительность, повышенная эмоциональность. В подтверждение тому записи Нилуса по воспоминаниям самого Мотовилова: в келье отца Серафима «особенно его детское воображение было поражено обилием горящих свечей... слова и смысл речей беседы отца Серафима с матерью утаился... скучно стало мальчику... он стал бегать по келье, насколько позволяла её обстановка...». И всё это при строгом наставничестве с раннего детства, от которого «немало плакивал вразумляемый». Строгое воспитание не защитило юного Мотовилова от весёлого, шумного, вольнодумного студенческого общества, которое «закружило его в своём водовороте». И вот уже гостящий у матери студент называет завсегдатаев в доме Мотовиловых странниц и монахинь с издёвкой «искушениями», расстраивая мать разговорами не всегда скромными и о «предметах нескромных». На фоне веселья шумного света в половине университетского курса происходит случай, который Мотовилова «поверг в такую бездну отчаяния, что он не мог его пережить... и решил утопиться»: это был воздушный поцелуй, брошенный им в университетском коридоре одной барышне. С суицидальными намерениями Мотовилов пошёл к озеру, но «внезапно увиденный образ Казанской Божией Матери» остановил юношу-самоубийцу. «Дивное видение оставило глубокий след в его душе», но «утехи мира всё ещё продолжали с неудержимой силой затягивать его в свои обманчивые сети». Мотовилов заканчивает обучение в Университете, и в этот период умирает его мать, оставив на попечении юноши все имения и пятнадцатилетнюю сестру. Далее следует пора «страсти нежной», которая охватила сердце влюблённого Мотовилова. Уместно добавить из работы С. Нилуса: «рассудок всегда находился у него в подчинении сердечным влечениям». Потомственный дворянин, «умевший любить подолгу, преданно и верно», как позже напишет сам в «Беседе с отцом Серафимом...», в тот же период имел отношения с девушкой своего дворового человека, от которого она родила сына и дочь. В девятнадцатилетнем возрасте, на фоне служебных неудач, отвергнутой любви у него случается нервное расстройство, приковавшее его более чем на три года к постели. На период болезни приходятся три сновидения, по описанию Мотовилова пророчествующих быть ему вестником Божьей воли при заступничестве Пресвятой Богородицы. В 22 года при встрече с преподобным Серафимом Николай Александрович был исцелён. Беседы со старцем произвели потрясающее впечатление на Мотовилова, и он «весь отдался его руководительству», по две-три недели в месяц приезжая к своему наставнику, пользуясь его общением с ним. Однако, как сам вспоминает Мотовилов, пренебрёг прозорливостью батюшки по устройству семейной жизни: вопреки его предсказанию сделал предложение другой, не предназначенной ему судьбой женщине. После полученного отказа Мотовилов второй раз заболел: в 23 года у него снова отнялись ноги. По миновании четырёх месяцев Мотовилов, узнав об открытии святых мощей святителя Митрофана в Воронеже и о святости тамошнего епископа, решил за исцелением ехать туда. На пути в Воронеж, проезжая через Саров, «пожелал заявить о своём втором бедствии» Серафиму; тот, по воспоминаниям Мотовилова, предсказал исцеление в Воронеже и дал заповедь о служении Дивеевской обители, назначив его питателем обители. После смерти преподобного в 1833 году Мотовилов едет в Курск собирать сведения о жизни отца Серафима. В это же время наступает период мучительной «борьбы с бесами», растянувшийся на 30 лет. В 1839 году третий раз повторяется болезнь с нарушением двигательной функции, затянувшаяся на год. В период болезни Мотовилов знакомится с невестой, предсказанной отцом Серафимом, и в 1840 году женится на ней. После свадьбы Николай Александрович «с Дивеевым и нарождающейся семьёй остался совершенно одиноким на белом свете»: так описывается уход от светской жизни. «Приступы тяжкого недуга» (борьба с бесами) проявлялись периодически, но в менее мучительной форме. Супруге после замужества пришлось взяться за управление хозяйством и имениями, так как Мотовилов часто уезжал по святым местам. 1834—1862-й — годы посвящения себя благоустроению Дивеевской обители. В этот период в действиях Николая Александровича наиболее заметными, эмоционально-яркими стали документально отражённые усилия по разделению двух общин обители, закреплению дарованной им земли за одной из них. Это время борьбы с руководством Серафимо-Дивеевского монастыря за принятие его (Мотовилова) условий по землепользованию. С 1854 по 1861 год — время написания писем на имя Императора и чиновников, близких к нему, докладных записок руководству Российской церкви, «импровизаций» бесед с отцом Серафимом. Далее «с годами то, что люди называли в нём странностями, увеличивалось всё более и более» (Нилус). 1870-е годы — пора «странничества», которому Мотовилов предался окончательно. 14 января 1879 года — кончина Николая Александровича Мотовилова.

Для оценки психического статуса используем записи самого Николая Александровича: повествование обследуемого поможет выявить особенности характера, эмоционально-волевой сферы и мышления, проследить их трансформацию в динамике. Составим динамический эпикриз. Ввиду объёмности исходных данных, для упрощения восприятия клинического разбора и его понятности (думаю, в первую очередь о далёких от медицины людях) по ходу ознакомления с записями буду сразу давать анализ, квалифицировать те или иные феномены психической деятельности. Итак, особая форма психического реагирования явно обозначается с детских лет. Повышенную эмоциональность, потребность во внимании, одобрении и похвале, импульсивность, непереносимость одиночества, наигранность в поведении мы видим в воспроизведённой в записях первой встрече с отцом Серафимом. Мальчик, заворожённый сиянием свечей, оставленный на время без внимания, стал резво бегать по келье (и всё это при строгом наставничестве, воспитании сдержанности и скромности в религиозной семье). Специалисту несложно увидеть истерическое оформление в таком поведении 7-летнего мальчика. Если рассуждать отвлечённо, то подобные особенности поведения можно было бы назвать приемлемыми для детского возраста. Но в рамках экспертной оценки личности Николая Александровича истерические проявления с детского возраста станут основными в структуре нарушений психики, с годами будет меняться их регистр (по тяжести), кристаллизоваться их специфичность или патогномоничность, как говорят врачи (патогномоничный — характерный для конкретного заболевания).

Для большей доступности экспертного разбора читателю хочу сразу же дать справку: что же такое истерия. Истерия — устаревший медицинский диагноз, на данный момент частично соответствующий ряду психических расстройств. К проявлениям истерии относили демонстративные эмоциональные реакции (слёзы, смех, крики), судороги, параличи, потерю чувствительности, глухоту, слепоту, помрачения сознания, повышенную сексуальную активность и другое. Диагноз «истерия» был крайне популярен в медицине конца XIX — начала XX века. Сегодня же этот диагноз официально не используется ни в отечественной классификации болезней, согласно которой этот «термин употреблять нежелательно ввиду его многозначности», ни в зарубежной. Диагноз «истерия» распался на многочисленные более конкретные диагнозы невротического, психопатического и психотического уровней. К тому же требуют дифференциации истерические и истероформные состояния (в форме истерии при другом заболевании). Если говорить о типологической характеристике истерической личности, то в её разработку существенный вклад внесли как корифеи отечественной психиатрии, так и зарубежные исследователи. «Производят впечатление неестественности, театральности, испытывают потребность одобрения и похвалы, склонны к внушениям и самовнушениям... Слабость воли, отсутствие объективной правды, как по отношению к себе, так и к другим, неспособность держать в узде своё воображение... Склонность к фантазёрству, недостаток воли к здоровью... Стремление казаться больше, чем на самом деле... Постоянное желание производить впечатление на окружающих... Склонны сексуализировать все несексуальные отношения» — так исследователи пытались выделить основное в истерической личности. Истерическая личность «бежит в болезнь», реализуется механизм «условной приятности болезненного симптома». Невротический уровень характеризуется временным нарушением психической деятельности, ему присуща психогенная (психотравма) обусловленность и принципиально полная обратимость болезненных проявлений. Психопатическая личность отличается выраженностью патологических качеств до степени нарушения адаптации, тотальностью нарушений (в любой обстановке), их относительной стабильностью и малой обратимостью; истерическая форма реагирования становится привычной для такой личности. При психозе психическая деятельность отличается резким несоответствием окружающей действительности, грубым искажением отражения реального мира. Среди истерических психотических нарушений выделяем сумеречное помрачение сознания, псевдодеменцию, пуэрилизм, синдром бредоподобных фантазий, ступор, синдром регресса психики («одичание»), истерические депрессии и др. Уместно отметить, что с годами на фоне «истерической динамики» удельный вес тех или иных проявлений изменяется. К концу XX века заметно уменьшилось количество «лгунов и фантастов», «бесоодержимых», «одичавших». Клинический контур истерии с годами меняется, но в нём прочно укрепились двигательные расстройства (парезы и параличи), истерические глухота, немота, слепота, которые относят к «функциональным». Что касается истерических и истероформных состояний, то наибольшую сложность представляет дифференциация первых с шизофренией (прежде всего на этапе неврозоподобного и психопатоподобного дебюта с истероформными проявлениями). О большей вероятности шизофрении свидетельствуют недоступность истерических симптомов внушению, стойкость и однообразие их проявлений по типу «штампа», сочетание истерических симптомов и навязчивостей, внезапные перемены в жизни больных, оттенок вычурности. В пользу шизофрении свидетельствуют диссоциация между массивностью клинических проявлений и относительно небольшой патогенностью предшествующей вредности, затяжной характер психоза. В исходе шизофренического процесса отмечаются дефицитарные изменения в эмоционально-волевой сфере и мышлении. Больные становятся малоинициативными, пассивными, суживается круг их интересов, привязанностей, снижается профессиональный уровень. В мышлении выявляются склонность к резонёрству, соскальзывания, паралогичность, наплывы мыслей, пустота в голове, иногда — обрывы мыслей. Нарастают жестокость, утрачиваются истинные эмоциональные контакты. Нарастает дезадаптация: больные не удерживаются на работе, утрачивают семейные и родственные связи. Усиливается аутизация. Больные становятся карикатурно неряшливыми, опускаются.

Следуя неприемлемому принципу «нет болезни, есть больной», проанализируем болезненные проявления, свойственные личности Мотовилова.

Если истерическое оформление поведения семилетнего мальчика будем считать приемлемым для детского возраста, то стремление быть на виду, производить впечатление на окружающих, повышенная внушаемость в студенческие годы усматриваются более чётко. Строгое воспитание не удержало от шумной и весёлой жизни, более того, не защитило от смены мировоззрения: нет ни следа религиозности у гостящего дома студента, напротив, часты издёвки над странницами и монахинями, разговоры о нескромных вещах. На фоне, скажем прямо, воинствующей вульгарности юноши обычный воздушный поцелуй, брошенный им в университетском коридоре одной барышне, выглядит безобидной шалостью. Как могла подобная шалость пробудить стыдливость искушённого студента? Бездна отчаяния, в которую угодил студент, видится очередной сценой для истерической личности. На этой сцене мы видим (конечно же, из повествования главного героя) и угрозу отчисления, и поручительство авторитетных педагогов за оставление в университете, и суицидальные намерения... И всё из-за одного воздушного поцелуя. Борьба эмоций, игра воображения подчиняют себе рассудок истерической личности. И если согласимся, что видение образа Казанской Божией Матери — кульминационный момент в этой драматической жизненной ситуации — было дано Мотовилову без малейшей заинтересованности истерической игры воображения, то как объяснить тогда, что после такого откровения, которое миллионы христиан ежедневно, ежечасно носили бы в своих сердцах, в случае Мотовилова «утехи мира всё ещё продолжали с неудержимой силой затягивать юношу в свои обманчивые сети» ? Как объяснить, что примерно в тот же период молодой дворянин, умеющий любить нежно и преданно, ожидая взаимного чувства от любимой, имеет параллельно длительные отношения с женщиной своего дворового человека, которая рожает от Мотовилова двоих детей? Праведный христианин в таком случае помолился бы за спасение грешника; психиатр же спасает пациента, объяснив неправильное поведение следствием болезни. В теме отношений с женщинами эмоциональные переживания истерической личности всегда предстают яркими, насыщенными, драматичными. Пусть переживания и противоречивы, возможно, отчасти надуманны, пусть подлежат осуждению, — аффективный заряд подобных переживаний в любом случае делает истерическую личность более жизнеспособной. Закономерно выглядит обсуждение с отцом Серафимом его грешных деяний, где взгляд старца, со слов Мотовилова, принимает оправдательное для Мотовилова звучание. К тому же, из записей, Серафим тут же предсказывает Мотовилову избранницу. Что руководит Мотовиловым, который, пренебрегая предсказанием, вновь пытается добиться руки той, кому не суждено быть его супругой? Те же эмоции истерической личности, подчиняющие себе здравомыслие.

А как упоённо, как красочно Мотовилов передаёт беседы со старцем. Но помимо повышенной эмоциональности повествования нам важно и показательно то, что образ рассказчика в большинстве сюжетов выходит на передний план, будто бы даже впечатляет самого Серафима своей значимостью, избранностью. Мотовилов, со слов старца, «с ранних лет введён Провидением Божиим в круг духовных людей и многих великих особ, даже и Архиреев». Преподобный Серафим поражается неординарностью судьбы Мотовилова, говоря, что если и «десять житий святых угодников Божиих вместе сложить и десять жизней великих светских людей, каковы Суворов и другие, вместе сложить, то и тут во всех их двадцати жизнях ещё не всё сбылось», что с одним Николаем Александровичем должно сбыться. «Импровизациями» называет Мотовилов свои воспоминания о встречах с о. Серафимом. «Импровизации» местами становятся настолько вольными, что читатель усомнится в их правдивости. Хотя бы вот это: только узнав от старца о схождении Святого Духа, Мотовилов тут же был удостоен этого благодатного состояния, чего, со слов Серафима, «изредка испытывал он сам», а «многие Святые и Угодники Божии целый век в пустынях жившие и даже нетления мощей своих удостоившиеся, того не испытывали». Надуманность сюжета не вызывает сомнений. Психиатры называют это истерическим фантазированием, болезненной лживостью.

А насколько значимой, на первый взгляд, предстаёт информация в письмах Мотовилова императорам?! «Лукавство и мистификацию» усматривают в них жандармы из свиты одного из царей. Автор в письмах горит готовностью пролить за императора «до последней капли кровь свою», особо подчёркивает важность передачи информации «из уст в уста». Бросается в глаза несвоевременность предоставления информации при её видимой значимости: в письме императору от 1866 года, вспоминая людей, угрожающих престолу в 1832 году, Мотовилов напишет «Старец Серафим о всех их поимённо поминать изволил», — и далее оправдание длительному неразглашению информации государственной значимости: «...и поэтому не пустил меня (про отца Серафима) в Санкт-Петербург... эти люди узнав мою великую преданность Государю... не дадут ходу мне никакого по службе и вовсе сотрут с лица Земли...» Не это ли стремление истерической личности казаться больше, чем на самом деле, быть в центре внимания, в данном случае у императорского трона? И если не сбывается желаемое на самом деле, то хотя бы в ярких снах воображение усадило автора за обеденный стол с семьёй императора.

Что касается бесоодержимости, то её, в большинстве своём, истерическая природа доказана психиатрами давно. (Другую, не истерическую «бесоодержимость», в рамках синдрома Кандинского — Клерамбо с лишением автономности мышления, чувствования, движения пациенты могут переживать при параноидной шизофрении. Она клинически оформляется у каждого по-своему, постепенно по мере прогрессирования заболевания). Все случаи истерической бесоодержимости схожи. Не случайно ранее вспыхивали целые эпидемии «бесоодержимости» и на Западе, и в России (в дореволюционной России подобные явления называли кликушеством). В основе распространения психических эпидемий лежат истерические механизмы подражания, внушения и самовнушения, поддерживающие постоянный суеверный страх перед ведьмами и колдунами, напускающими порчу, перед злыми духами, вселяющимися в человека и строящими разные козни. По записям Мотовилова можем проследить формирование его бесоодержимости: «...в возможности существования бесов или житья их в некоторых людях я нимало не сомневался, но мне по врождённой неутолимой любознательности хотелось ещё и на самом себе видеть и испытать... каким же образом это обстоятельство бывает в людях на самом деле...» За этими своими мыслями Мотовилов впервые испытал внушённое самому себе «бедствие нападений бесовских». Фанатичная вера в духов, в их возможность вселяться в человека на истерической почве произросла множественными длительными ощущениями терзания тела. Нельзя не согласиться, что описать их так подробно, с точностью до мелочей и непременно в художественном стиле, с последовательным развитием сюжетной линии без игры воображения практически невозможно. Кстати, поведение Мотовилова во время службы в Киево-Печерской лавре с падениями на пол, криками во внимании всех прихожан и последующим заключением священников, что он «сумасшедший» — не что иное, как истерическая одержимость Святым Духом, также давно изученная психиатрами.

Истерическая природа двигательных расстройств Мотовилова не вызывает сомнений. В каждом из трёх эпизодов от конфликта, внутреннего либо внешнего, он «бежит в болезнь», собирая около себя сочувствующих, ухаживающих, невольно поддерживающих условную сладость болезни.

Отмечая обилие симптоматики, свойственной и шизофрении, и истерии, вспоминаем давнюю психиатрическую формулу: «Когда слишком много шизофрении — ищи истерию. Когда слишком много истерии — ищи шизофрению». Дифференцируя истерию и истероформное состояние шизофренического генеза в случае Мотовилова, обращаем внимание на свойственную шизофреническому процессу в начальном его периоде «подчёркнутую истеричность» (по Е. Блейеру) с симптоматикой утрированного, массивного, инертного характера: таковы и неудержимое стремление быть в центре внимания, казаться больше, чем на самом деле в юношеском возрасте, и яркие, драматичные переживания поры «страсти нежной», и растянувшиеся на несколько десятков лет проявления «бесоодержимости». Фантазирование принимает характер бредоподобного, шизофренического. За шизофрению выступают внезапные, порой не поддающиеся объяснению перемены в жизни Мотовилова, стойкость и однообразие двигательных нарушений по типу «штампа» при относительно небольшой патогенности предшествующей вредности. С годами симптоматика становится более специфичной: отмечается переход от эктраверсии к интроверсии, нарастающим шизофреническим аутизмом с разрывом социальных связей («стал совершенно одиноким», по Нилусу), характерным для шизофрении снижением психической активности («супруге после замужества пришлось взяться за управление хозяйством и имениями»), эмоциональным обеднением: как ещё назвать состояние после угасшей бури страстей и эмоций? Читая докладные письма, записки Мотовилова, приходится концентрировать внимание, вникая в растекающиеся по древу мысли, преодолевая так называемое шизофреническое резонёрство. А как озвучивать математические знаки в стихире императору от 1866 года, свойственные шизофреническому стихосложению ? В последние годы жизни Мотовилова «то, что люди называли в нём странностями, увеличивалось всё более и более»: у подавляющего большинства очевидцев «барин в красной шубке» вызывал смех. К сожалению, шизофренический дефект вызывает разные, порой полярные эмоции и сегодня.

В соответствии с нынешней классификацией болезней диагноз Николая Александровича Мотовилова будет звучать так: шизофрения вялотекущая, малопрогредиентная, со стойкими истероформными расстройствами, нарастающими изменениями в эмоционально-волевой сфере и мышлении. Для историков обозначена новая почва для деятельности. Психиатр вздохнёт: «Жил бы Николай Александрович в наше время, при правильной психиатрической помощи удалось бы защитить его от изъянов в психической сфере, сохранить адаптивные возможности, избавить от ярлыков помешательства»... А впрочем, хорошо, что жил Николай Александрович в своё время: не будь болезни, получили бы мы из уст совершенно другого Мотовилова сведений о жизни великого старца, пусть и требующих приведения к исторической точности? Ещё раз повторюсь, что необходимо защищать страдающего душевным недугом человека, пытаться разглядеть в страдающей под болезненным гнетом душе красоту²⁵³.

Закончил свой земной путь Николай Мотовилов 14 января 1879 года. «Коллежский Советник, Кавалер... скончался в селе Цыльна Симбирского уезда, 69 лет от катара желудка... Погребён Нижегородской губернии, Ардатовского уезда в селе Дивееве при Казанской церкви 28 января»²⁵⁴.

Подводя итог, можно сделать следующие выводы. Являлся ли Мотовилов благотворителем Дивеевской общины? Да, являлся. Можно назвать его блаженным? Нет. Достоверны сведения о преподобном Серафиме Саровском, святителях Антонии и Митрофане Воронежских, дошедшие до нас в записках и письмах Мотовилова? Нет. Это следует признать и смириться с этим.

Могилу тихую кропим слезою...

2 января 1833 года окончил земной путь старец Серафим. Архивных материалов о событиях, происходивших в те январские дни в монастыре, найти пока не удалось. Наиболее достоверное описание, на мой взгляд, приведено в книге «Описание общежительной Саровской пустыни»:

«О кончине Преподобного из книги о. Иоасафа, из письма строителя Серафима и из книги архимандрита Сергия первого описателя жития Преподобного, проведшего с ним в обители 15 лет, объединяем так. За неделю пред кончиною, в день Рождества Христова, Преподобный по обычаю был у соборной литургии и причащался Св. Христовых Тайн, при этом простился с игуменом Нифонтом. 1-го января 1833 года он был у ранней литургии в Зосимо-Савватиевом храме, так же причащался Св. Христовых Тайн и простился со всеми братиями, и утешая их, и укрепляя в подвиге, говорил: “Нам готовятся венцы”. Вечером того же дня сосед по келлии слышал его поющим пасхальный стихословия. 2-го января перед ранней литургией келлейный сосед Преподобного, плохо видящий старец Павел, заслышав дым, выходивший из келлии Преподобного, призвал послушника Аникиту, шедшего к ранней. Вдвоём они отворили дверь и, увидя тлеющия у дверей вещи, принесли снегу, загасили их и, не входя дальше в келлию, притворили дверь и послали к Игумену и к Казначею известить о случившемся. Тут пришёл Иван Тихонов (игум. Иоасаф), первый вошёл в келлию, уже довольно тогда очистившуюся от дыма, увидел Преподобного стоящим на коленях пред образом Божия Матери “Умиления”, со сложенными крестообразно руками на груди, хотел к нему припасть, прося благословения, но Преподобный упал ему на грудь. Опустив его на землю, он позвал из сеней послушника и с ним вынес Преподобного на крыльцо, надеясь, что на свежем воздухе он придёт в чувство. Старец Павел, сказано в письме, был тут же, но выносили Преподобного только двое — Иоасаф и послушник. Вскоре затем пришёл казначей Исайя и по нём игумен Нифонт. Преподобного внесли в соседние сенцы, в келлию старца Евстафия, старались привесть в чувство и удостоверились, что он мёртв»²⁵⁵.

Письмо игумена Серафима не обнаружено, но есть свидетельство игумена Исайи Путилова: «Касательно кончины Отца Серафима... прежде отломали дверь нарядчик Никита (Аникита. — В. С.) Сибирский и Яков, брат Феодосия, и вошли в неё, полную дыма от пожара келейного, последовавшего от свеч догоревших, и старца нашли... думать надобно, умершим от угара...»²⁵⁶

В книге регистрации «Кончины монашествующих» появилась запись: «1833 года Января 2. Серафим иеромонах, на 74 году от рождения, погребение было 8 числа во неделю по преставлении»²⁵⁷. В первых жизнеописаниях говорится о том, что «целыя восемь суток оставляли почившаго непогребённым». Цифра 8 получила здесь несколько неправильную трактовку: умер отец Серафим в понедельник, 2 января, а похоронен «во неделю», то есть в воскресенье, 8 января.

Как вспоминали первые биографы старца, над его могилой не произносились речи. Сами похороны, как и подобает монашескому чину, были скромными.

Последующие годы — поиск ответов на вопрос о значимости личности отца Серафима. А. Н. Муравьёв во время своего приезда в пустынь в 1848 году спрашивал игумена Исайю (Путилова): «Справедлива ли молва, будто отец игумен Нифонт не любил отца Серафима и не позволял ему ни жить в пустыне, ни принимать посетителей? Как объяснить такое странное чувство к мужу праведному, каков был Серафим, в душе благочестиваго Нифонта?»

«Кто усумнится в праведности обоих? — простодушно отвечал Исайя. — Мне, бывшему свидетелем благой жизни и всего, что сделал для святой обители покойный отец настоятель, можно ли не восхвалять его добродетели? А слава о добродетели отца Серафима ходит по всей России. Но бывают иногда, по тайному попущению Божию, некоторыя недоумения и между людьми самыми святыми, как о том читаем в их житиях. И тут, однако, не без причины было неудовольствие отца игумена. Строгий соблюдатель древнего чина Саровского, положенного первоначальником нашим, он не мог равнодушно видеть, как иногда нарушался этот устав, стечением людей обоего пола, хотя и благочестивых, в келлию затворника, когда устав строго запрещал такия посещения. С другой стороны, старец Серафим, испытанный долгим затвором и пустынножительством, конечно, не без особого откровения, ему лишь ведомого, открыл двери своей келлии приходящим для духовного назидания, и хотя он казался нарушителем заповеди монастырской, был, однако, с крайним для себя истощением, исполнителем заповеди Христовой о любви; а я знаю, что предместник мой был исполнен к нему искреннего глубокого уважения»²⁵⁸.

Вопрос, конечно, сложный, потому нет однозначного ответа. Действительно, отец Серафим принимал в своей келье не только мужчин, но и женщин, и даже если эти женщины были сёстры какой-либо общины или монастыря, он всё равно нарушал иноческий устав. В 1825 году игуменом Нифонтом было найдено компромиссное решение этой проблемы — старцу Серафиму разрешено принимать своих почитателей в келье на Ближней пустыни. Некоторое негативное отношение монашествующих Саровской пустыни к духовному окормлению женщин можно ощутить, читая первые жизнеописания старца. В них нет ни слова о Дивеевской общине (книга Иоасафа не входит в этот список).

О существовании некоторой напряжённости во взаимоотношениях отца Серафима и братии свидетельствует письмо княжны Прасковьи Грузинской иеромонаху Иллариону, написанное в январе 1837 года: «С большим удовольствием слышу от вас, батюшка, что к вам стали ездить на гроб почтенного праведного отца Серафима. Его святая память жива во всех сердцах, кто удостоился его знать. Мудрено ли — делаются от него чудеса. Он в жизни своей их делал. Если бы зависть не старалась помрачить его святую память, верно бы и не переставали ходить на гроб его. Вода его колодца всегда была целительна. Если б здоровье моё позволило, я верно бы всякий год ездила поклониться на гроб его, не примечая злой зависти. Вчера, 2 числа, мы были в компании. Его память была у всех на устах... Поминали его святую жизнь (многие даже не знали, что день этот есть день его кончины), в всеобщем к нему восторге и почтении. Помолитесь, почтенный, обо мне у гроба его. Люблю его, почитаю. Святою его кончиною я сделала большую душевную потерю»²⁵⁹.

Вот ещё небольшой пример из письма «грешного раба Стефана» игумену Нифонту от 15 ноября 1833 года: «Я имею намерение на гроб великого старца батюшки Серафима сделать гробницу, которая скоро будет заказана по данному мне рисунку. И доставлена в вашу обитель непременно, и так прошу вас покорнейше уже прочих ко оному сооружению не допущать»²⁶⁰. Письмо предположительно написано Стефаном (Степаном) Ясыревым, нижегородским купцом, действительно изготовившим вместе со своим братом Петром надгробие на могилу отца Серафима в 1840-е годы. И вероятнее всего, произошло это после смерти игумена Нифонта, последовавшей в 1842 году. Здесь уместно ещё немного рассказать об игумене Нифонте.

Сам Нифонт вступил в Саровскую обитель в 1787 году и стал свидетелем расцвета пустынножительства в монастыре. Духовные и телесные подвиги старцев Назария, Серафима, Мефодия-Марка, Дорофея, Варлаама, Александра были знакомы ему не понаслышке. Но, видимо, дух прагматизма возобладал в игумене Нифонте. Начало промышленной разработки лесов, строительство и укрупнение монастыря — всё это способствовало дальнейшему процветанию Саровской обители. Но в то же время, приняв от строителя Исайи (Зубкова) монастырь с количеством братии в 182 человека, он первоначально добился в 1813 году увеличения числа монашествующих и послушников до 231 человека²⁶¹. А вот затем пошло заметное уменьшение братии, и уже после 1838 года²⁶² и до смерти Нифонта она не превышала 160 человек, хотя бытовые условия проживания в монастыре значительно улучшились: каменные кельи, водопровод. После смерти отца Серафима начался настоящий исход монашествующих из монастыря. Ушёл Сергий — автор первого «Сказания о старце»²⁶³, ушёл Гурий (Георгий) — автор второго «Сказания»²⁶⁴, ушли многие другие. В 1838-м предпринял попытку перейти в Троице-Сергиеву лавру послушник Андрей Степанович Ванюков (в будущем иеромонах Авель), уже не один год находившийся в Сарове. Но игумен Нифонт, считая Ванюкова основным пособником и виновником перехода отца Сергия и многих других в лавру, вытребовал из Духовной консистории его отпускное свидетельство и выгнал последнего из монастыря²⁶⁵. Только благодаря объяснениям Сергия и пониманию ситуации наместником лавры Антонием и митрополитом Филаретом Ванюков всё же был туда принят.

Старец Серафим закончил свой земной путь, а письма с упоминанием его имени продолжали поступать в Саров. Вот ещё одно свидетельство праведной жизни старца из переписки казначея Исайи (Путилова) со своими племянниками:

«Через братца нашего Кирилла Ивановича просили мы вас исходатайствовать у отца Серафима молитв. Вы исполнили наше желание и в письме Кириллу Ивановичу дали наставления, что мы должны делать, за что чувствительнейше и благодарю вас. При сем прошу вашего совета, можно ли чем ни есть поусердствовать отцу Серафиму, если можно, напишите к нам.

Григорий Марков и Матрёна Маркова.

1833 года января 4 дня. Москва».

Трудно предположить, что письмо, в котором могут содержаться бесценные предсмертные наставления старца Серафима, ещё сохранилось, но это ещё раз свидетельствует о необходимости продолжения поисков. В ответ на это письмо отец Исайя своим племянникам сообщил печальное известие:

«Здешний старец о. Серафим, к коему вы усердствовали, не много был в живых после тово, как я прибыл от него несколько изречённых слов в пользу вашу и вам сообщённых чрез письмо моё к братцу Кириллу Ивановичу. Он 2-го числа сего Генваря скончался («на 74-м году жизни» — зачёркнуто в оригинале. — В. С.) исполнен маститых дней и добродетелей боголюбезных.

17 генваря 1833 г.»²⁶⁶.

В «Житии» издания 1863 года впервые было опубликовано стихотворение, посвящённое преподобному Серафиму. Автором, вероятнее всего, являлся один из составителей книги — иеромонах Иаков (Невельской). Елагин, получив рукопись в свои руки, внёс некоторые незначительные и не всегда оправданные правки в текст. Внёс свою лепту и цензор издания архимандрит Сергий — он изменил всего одну строку в стихотворении о старце Серафиме, но как поменялось содержание. Итак, наступила пора вернуть первоначальный смысл семнадцатой строки этого стихотворения:

Это первое стихотворение, посвящённое старцу Серафиму. И его содержание, и само название книги — «Житие» — говорит о том, что старец к началу 1860 года подошёл к лику чаемых, или ожидаемых святых, и его прославление — только дело времени. «Он сам, казалось, с неба сшёл лишь погостить» — точнее не сказать. И если в 1860-х годах эта строка показалась цензору преувеличением, то сейчас она так уже не может восприниматься.

Из приведённых материалов видно, какую непростую жизнь прожил старец Серафим. И предложенная вниманию читателей книга представляет только малую толику того, что предстоит найти. Основные находки ещё впереди, и можно не сомневаться, что они послужат большему прославлению имени великого подвижника земли Русской — преподобного Серафима Саровского.