Сердца в строю

ЭПИЛОГ

Вот и конец, товарищ читатель! На страницах романа автор по мере своих сил пытался познакомить тебя с разными людьми, с их жизнью, делами, радостями и горестями. Одни из них появлялись часто, и ты, возможно, запомнил их имена, лица, может быть, тебя заинтересовала их судьба. Другие только промелькнули смутной тенью, прошли в стороне от главных сюжетных линий.

Но не пеняй на это, читатель! Разве не так устроен и человеческий глаз? Он ясно, в деталях видит то, что вблизи, но на расстоянии предметы теряют четкость своих линий, тускнеет их окраска, и дымка, которую воспевают поэты, но с которой борются оптики, скрывает подробности.

Сейчас, в минуту расставания, дороги мне многие герои книги — и главные, и второстепенные. Мне жаль прощаться с ними. Одних я искренне полюбил. Мне было горько, когда горевали они, я радовался счастью, смотревшему им в глаза. К другим был равнодушен. Скромно и незаметно прошли они положенный путь, не оставив следа в памяти, как случайные попутчики по купе железнодорожного вагона. И, прощаясь с ними, чувствуешь себя виноватым: ведь это я пустил их гулять по белому свету — одного без лица, другого без фигуры, третьего — и того хуже — без характера и души.

Есть в книге, как и в жизни, отрицательные герои. К некоторым из них я отношусь иронически, другие вызывают чувство ненависти и презрения. Так, уже в последний раз перелистывая рукопись, совсем было собрался вычеркнуть из нее Семена Федотовича Салаева. Все неприятно мне в этом человеке: и его фамилия, и физиономия, сужающаяся ко лбу и расширяющаяся к подбородку, со щеками, которые, как опара из дежи, перевисают через ворот кителя, и его маленькие, подозрительно взирающие на мир глазки, и жесткая свиная щетина волос, подстриженных бобриком. Не место такому персонажу на страницах романа. И, как в детских стихах Владимира Маяковского, решил:

Совсем уже было занес я над Салаевым карающий карандаш — и остановился. Если бы свершилось чудо и, вычеркнув Салаева из рукописи, можно было вычеркнуть его и ему подобных из жизни! Но, увы, чудес не бывает!

Оставляя Салаева, я, конечно, не рассчитывал, что, прочитав книгу, он увидит в ней себя, поймет низость своей натуры и, как говорится, перестроится. Не так наивен автор и слишком хорошо знает он Семена Федотовича, чтобы строить столь радужные предположения.

Но, возможно, прочтут книгу люди, окружающие Салаева, каждый день встречающиеся с ним на работе, в столовой, в кинотеатре, сидящие рядом на собраниях, отдыхающие на курортах. Если бы книга помогла им яснее рассмотреть Салаева, и они, не мудрствуя лукаво, сказали бы ему в лицо коротко и справедливо:

— Подлец!

Поставив последнюю точку в рукописи, я спохватился. Пресловутый внутренний редактор, подобно гоголевскому Вию, уставил на меня железный палец: «Кто главный герой книги?», «Что ты хотел сказать своим произведением?», «Куда зовешь читателя?», «Какие чувства воспитываешь?», «Какие мысли внушаешь?», «Да и вообще — в чем главная идея романа?»

Каменные, критические слова тяжело нависли над головой: бесконфликтность, безыдейность, мелкотравчатость, голое отображательство, бытописательство…

Поспешно стал я перелистывать рукопись: в самом деле, куда зовет роман, какая идея в нем заложена, кто главный герой? Перечитывая строки, доставившие мне в поздние ночные часы и радость, и горечь, и сомнения, я начал искать главного героя.

Может быть, это Алексей Николаевич Верховцев? Вся жизнь его прошла на страницах романа. Воин. Командир. Муж. Отец. Любовник. Тяжелые испытания уготовила ему судьба. Честное, большое и благородное сердце было полно противоречивых чувств: долг и любовь!

А Галочка Белова? Не она ли героиня? Не буду скрывать, мне дорога Галочка: прямая, честная, любящая и несчастная в любви. Горячо желает автор ей добра, искренне хочет, чтобы дальнейшая жизнь ее сложилась светло и счастливо, чтобы Дмитрий Костров заставил ее забыть все горести и боли минувшего.

Может быть, главная героиня — Анна? Счастливая мать, несчастная жена. В тяжелую годину народной войны она совершила великий подвиг. Оставшись один на один с врагом, она сохранила в чистоте сердце, душу и жизнь своего сына. Как не преклоняться перед ее мужеством и гордым терпением!

А разве не герои произведения советские офицеры и солдаты: Орлов, Бочаров, Подопригора, Кареев, Москалев — много их! В огне боев свято выполняли они свой долг: бросались в атаки, истекали кровью в медсанбатах, хлебали из котелков солдатский борщ, пили положенные фронтовые «сто граммов», лежали бок о бок под бывалыми шинелями, мечтая о победе. В мирные дни честно — по велению сердца — несут они службу…

Или, может быть, это Леночка? Всякий раз, когда я думаю о ней, неумолимая рука памяти сжимает сердце.

Если ты, далекая безответная весенняя любовь моя, случайно развернешь книгу, то, конечно, не узнаешь себя в Елене Орловой. У тебя и имя другое, и фамилия другая, и детство твое прошло не в Рязани, а в Москве, и теперь ты живешь в столице, а не в далеком пограничном гарнизоне…

И все же это ты, ты, ты! Разве не твои светлые глаза, ясные и покойные, как зимняя сказка, я отдал Лене? Разве не твой выпуклый лоб у нее? Разве не твои золотистые волосы шумят, шумят и до утра не дают уснуть, как пять, десять, двадцать лет назад!

И все же это не ты героиня романа!

Есть в книге персонаж, всегда занимавший первое место в мыслях автора. Вначале появлялся он редко, мельком, под конец стал в центре событий. Речь идет о Юрии Верховцеве. Ради сына Алексей Верховцев глушил в сердце любовь к Галочке. Кто знает, как сложилась бы его личная жизнь, не будь Юрика? Ради сына гордая Анна жила с разлюбившим ее мужем, покорно несла тяжкий крест. Строгие глаза мальчика остановили Галину Белову в тот страшный для нее вечер, когда она совсем было решилась сказать любимому человеку:

«Приходи! Я твоя!»

Юрий Верховцев повернул жизнь Лены Орловой, силой своей любви отверг Щурова и, пройдя через горнило испытаний, вышел на прямой путь. Пусть еще многие тревоги подстерегают молодого Верховцева. Но автор спокоен: Юрий будет достоин памяти своего отца — как сын, как друг, как наследник с честью пройдет положенный ему путь.

— Так, значит, главный герой романа Юрий Верховцев? — спросит потерявший терпение читатель.

— Нет, не Юрий Верховцев!

— Кто же тогда? И вообще, к чему эта викторина?

Правда жизни! Вот главный герой, главное действующее лицо романа!

— Правда жизни?! — Недоверчиво покачает головой критик, и язвительная улыбка привычно сморщит губы. — Мудрит автор! Да и не оригинально! У Толстого уже это было. Что-то подобное было и у Гоголя: смех — главный герой!

— И все же главный герой книги — правда жизни! Все, что здесь написано — правда. Так могло быть! Нет, так было!

— А мне какое дело, было это в действительности или не было, — скажет критик, а возможно, и читатель. — Пусть автор выдумает, лишь бы складно получилось.

Для критика, да, пожалуй, и для читателя, разумеется, нет дела: неправдоподобная ли это быль или похожая на правду выдумка. Но для автора не безразлично. Он знал своих героев, жил среди них, смотрел им в глаза, и, как мог, написал о них. А если получилось не то и не так — ну что ж! Как говорили древние:

— Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше!