Сердце крысы

22

Битый час Майя сидела на диване в моей холостяцкой берлоге и молча изучала противоположную стенку. Изучать на ней было решительно нечего, и я подумал, что моя гостья, таким образом, медитирует. Поменяв позу, она вновь впала в нирвану на целую вечность.

Однако мне совсем не светило провести весь вечер в глубоком миноре, и я начал стучать на машинке статью.

Прошло ещё неизвестно сколько времени, и она, наконец, выплыла из предполагаемой нирваны. Понадобилось ещё некоторое дельта тэ, чтобы она начала улавливать связь вещей. Я, краем глаза наблюдая за ней, всё это время вычитывал статью, укладывал листы в конверт, надписывал его, в общем, всячески культурно тянул время.

Когда же я, наконец, закончив канцелярские дела, обратил на неё прямой орлиный взор настоящего мачо, она, натянув свитер на колени, что несомненно означало подспудное желание начать открытый разговор, неожиданно спросила:

– Ты кто?

– Не понял, – охотно набивал себе цену я.

– Откуда ты, кто твои родные, я хочу знать всё с самого начала. Легче было бы узнать всё с самого конца! Я не имел понятия, где оно находилось, это самое начало, ибо истоки нашего рода терялись в древности и никем так и не были изучены – до конца. Мой питерский дед был по профессии адвокатом, а по совместительству – двоюродным братом Тургенева, его жена – простой цыганской девушкой, которую он взял из табора, когда ей минуло шестнадцать лет, а ему – перевалило за полтинник. Их свадебную фотографию у меня забрал музей имени моего знаменитого предка в Орле, а мне взамен прислали несколько неважных копий.

Бабушка была милой и доброй, не считая того, что была ещё и чертовски красивой до конца своих дней. Она, уже совсем старенькая, раз в месяц приносила мне корзиночку пирожных, которые покупала в ресторане «Прага». Пирожные были невообразимо вкусные. А корзиночка – неописуемо изящной и ещё долго вкусно пахла…

Но рассказывать всё это Майе я вовсе не собирался, однако надо было всё же что-то ответить и не обижать её по мелочам.

Я честно сказал:

– Мой дедушка был графом. Но в анкете я пишу просто – из крестьян.

– А! – спокойно ответила она и снова стала смотреть на стенку. Когда долго смотришь на какое-нибудь голое место, начинаешь скучать по людям. Может быть, она это тоже знала.

– А что ты читаешь сейчас? Ну, когда остаешься один?

Она решительно шла на контакт. И это надо было не упускать из виду, чтобы не заводиться.

– Когда я остаюсь один, то предпочитаю пить пиво в одиночку. И пью до тех пор, пока не напьюсь в ноль. Хочешь, выпьем вместе?

Она снова молчала и сосредоточенно смотрела на стенку. Тут в моей голове что-то щелкнуло, и я начал звонить Ирборше, не знаю зачем, возможно, чтобы кое-что спросить насчет статьи. Ничего срочного в действительности, не было, но вот вдруг захотелось…

Ответил мужской голос. Я слегка прибалдел. Это не в её стиле – мне она никогда не разрешала брать трубку. Я сказал, что ошибся, тоже не знаю – почему. И потом запел, это тоже не знаю – зачем, вроде бы – между делом: «Наши жены – пушки заряжены…»

Настроение всё равно не улучшалось.

Она снова вздохнула и смотрела теперь уже на моё лицо, видно, географию стенки она к тому времени досконально изучила.

– А дальше? – спросила она голосом районного следователя по особо важным делам.

– После чего – дальше?

– Ну, когда станешь нулем, что ты обычно делаешь? – на голубом глазу продолжала дознание она.

– А! Это просто. Ну, лежу в ванной на полу и жду, когда кто-нибудь меня поднимет, выведет оттуда и уложит на постель. Хочешь, попробуем?

– А как ты на полу оказываешься?

– Просто падаю, когда в ноль напьюсь. Летать почему-то не получается. Приду умыться, чтобы протрезветь. А вместо этого – поскальзываюсь и падаю на пол, упаду и лежу. Потому что лень вставать.

– И не страшно?

– Что – страшно?

– Ну, падать. Ведь можно ушибиться.

– Подумаешь, один раз о какой-то угол виском долбанулся. Чуть не помер. Но – выжил, как видишь. С тех пор у меня ванна круглая. Как таз, вон у той тёти, на картинке слева. Хочешь, вместе посмотрим?

Она закрыла глаза и о чем-то надолго задумалась. Может быть, пыталась представить, как это я выживал в той страшной обстановке или – какая у меня такая особенная, круглая ванна. Потом, снова вздохнув, безразлично спросила:

– Ты зачем ей звонил?

– Обсудить, что с тобой делать, – доверительно сообщил я, не очень, правда, понимая, по какой линии она унаследовала способности к ясновидению.

– Вообще-то я собираюсь уходить, ты готов?

– Как пионэр, – отрапортовал я, протягивая ей заклеенный конверт.

– А я, дурак, было, подумал, что ты всю ночь так просидишь. Утром проснусь – а ты сидишь! Глупый я, глупый…

– Болван, – сказала она так злобно, что я поспешил втянуть голову в плечи, чтобы меня не забрызгало желчью.

– Ладно, я пошла, – сказала она злобно, вставая с дивана.

– Ладно, иди, – сказал я ласково и дружелюбно, открывая широким жестом дверь в прихожую.

Она вскочила, стала искать сумочку, та оказалась за диваном, взяла её, уронила, потом долго собирала всё женское нутро своей единственной и верной подружки, потом вдруг села на пол посреди комнаты и заплакала.

Поневоле я расхохотался. Потом, кое-как утихомирившись, я помог ей перебраться на диван. Прикинувшись медовым пряником, долго просил прощения за всех сразу на этой грешной планете и особо – за себя лично.

Но эта девушка-кроссворд ничего мне больше не сказала – встала молча и направилась к выходу. Я потянулся за ней, осторожно взял за плечи, повернул к себе.

И тут, не по наглости, чисто случайно, каким-то неловким движением дал почувствовать ей…

Даже не глядя на неё, я понял, что она сейчас умрет или, в лучшем случае, выпрыгнет из окна. Я отстранил её от себя и посмотрел ей в лицо.

Глаза Майи цепко следили за моими руками, выражая тихий ужас, смешанный с нескрываемым отвращением.

Я вышел из комнаты и закурил, устроившись на кухонном подоконнике. Она тоже подошла к окну и закурила, пуская дым узкой струйкой в потолок. Потом вдруг сломала сигарету и кинула её в открытое окно.

Я смотрел на контейнер, доверху наполненный мусором, и сидел так не знаю сколько. Стемнело и из окна напротив донеслось пение: «Какой ты мне сын, какой семьянин, Не бьешь ты жены, не бьешь молодой!»

Я не слышал, как она ушла. Наверное, это хорошо.

И я предался воспоминаниям, ибо мне стало казаться, что уже пора – ведь я, даже по современным меркам, достаточно пожилой человек – и пожил на этом свете вовсе не так уж плохо. В молодости я тоже был демократ и спичка, но теперь мои мысли совсем иного плана.

Что ты делал всё это время? – спросил я себя голосом Вышинского. – Долги, – честно ответило моё второе «я», а жуткий голос продолжал: Ну а ещё?

…Асю, свою первую любовь, я изучил почти также хорошо, как и себя. Так мне очень долго казалось, но вышло, что это не совсем так.

В детстве мы вместе ходили в астрономический кружок во дворце пионеров.

Как-то летом. После успешно сданной сессии, мы поехали с Асей за город, на Оку. Время летело, как птица. Мы прозевали последний автобус.

Нашли в поле широкий разваленный стог, устроились под открытым небом почти с комфортом. Ночь начиналась темная и теплая, и в стогу было как в русской печке вечерком. Я это хорошо знал, потому что в эвакуации, а мы с мамой были там всего одну зиму где-то не так уж далеко от Москвы, – мне тогда было около трех лет, – именно в ней, в этой темной и теплой печке, меня купали. Это единственное, что я помнил из того времени.

Мне было тепло, а вот Ася почему-то продрогла. Я дал ей свой пиджак и стал смотреть в небо. Луну обнаружить не удалось. А вот Орион висел прямо над нами.

И я поплыл…

Так мы и лежали, закопавшись в душистое сено и ни слова не говоря.

– Как здесь красиво, правда? – сказала Ася после долгой паузы, и я не без удивления ощутил в себе большой потенциал пока еще слабого раздражения. – Посмотри, настоящий фантастический полог! Никогда в городе…

Нет, она точно решила меня доканать! Мне стало тоскливо.

– А если я начну храпеть, ты не очень обидишься? – спросил я, опершись на локоть, и она шлепнула меня ладошкой по лицу. – Смотри, чтобы потом претензий не было!

– А те, которые храпят, и вовсе жениться не должны, – как-то странно засмеялась она и повернулась на бок, ко мне спиной. Весьма выразительный жест!

Я выждал приличное время, на всякий случай сказал «эй!» – адекватной реакции не последовало, и я спокойно, теперь уже – со стерильно чистой совестью советского чекиста, продолжил смотреть в сокровенные небеса.

В детстве это действо всегда ввергало меня в сильнейший транс. Но сейчас, то ли потому, что я разучился смотреть на звезды, то ли просто перестал быть сентиментальным, никакого особого состояния я не ощущал.

Тогда я, продолжая смотреть на небо, стал думать о себе. Возможно, я обидел Асю. И пусть она думает, что я преподлец разнесчастный. Но здесь, под этим большим и темным небом, на виду у всего звездного мира, я не мог её даже поцеловать!

Когда я утром открыл глаза, прямое солнце заставило меня тут же зажмуриться.

Аси рядом не было.

Коротенькая тень нашего ночного пристанища неумолимо уползала под стог, жирный пестрый шмель что-то, вероятно, очень обидное назойливо пытался довести до моего сведения, а мой влажный от ночной росы пиджачок валялся поодаль и всем своим заброшенным видом чистосердечно рассказывал о том, как небрежно его швырнула чья-то маленькая, но очень сердитая рука.

Итак – Ася ушла!

Вот так взять и бросить родного человека – посередь голого поля! На съедение комарам и слепням! Какова штучка! Видать, не слишком я ей родня.

Я всё ещё надеялся найти следы её присутствия где-нибудь поблизости, но – увы! Свалила с концами моя подруга дней суровых! Не вынесла испытания близостью – далекого звездного неба и мелкого эгоизма банального труса.

Автобус, потом электричка, наконец, Москва.

Звоню из первого попавшегося автомата – отвечает неуютный г олосок:

«Не звони больше!»

Но я звонил и звонил, а там снимали трубку и молчали. Или – просто клали рядом с аппаратом.

Да что, собственно, произошло?! Но мне всё же хотелось взять себя за шиворот и поставить ножками на сковородку – прорепетировать адские муки, так, на всякий случай.

Ладно, забыть – и все дела! Вот и вся моя «первая любовь»! Теперь она мне противна, да – противна. Как нищему – гривна, язвило моё второе «я».

Я не заметил, как оказался у кинотеатра «Форум», в самой гуще распаренной последним сеансом толпы.

В ногах вата, желудок – под горлом. Я смотрел на мир индифферентно.

Так мне казалось. Но кому-то показалось несколько не так. Ко мне приближались трое – лбы без намека на интеллект, и за ними девица с мороженым на палочке и пустышкой в накрашенных губах.

– Курить найдется, дядя? – спросил один из них, цыкнув зубом.

– Нет, – ответил я довольно зло новоявленному племянничку.

В подземном переходе они меня нагнали…

Пять раз я всползал, ломая ногти и цепляясь за скользкий кафель стенки перехода, потом потерял сознание. Последнее, что я слышал, это чей-то, слегка запоздалый, совет: «Почки, казел, закрывай, а не рожу!»

…В больнице я пробыл недолго. Лицо – в лепешку, но всё зажило. А вот зубы…

Теперь буду ходить с железной челюстью.

Да, ещё на затылке обнаружилась небольшая ранка.

Остаток лета я провел в Староконюшенном. Почти не выползая на свет божий. Контакты с миром ограничены – разносчик из магазина самообслуживания, прачечная, куда я ходил сам. И перевязочный пункт в районной поликлинике.

Зубы вставил здесь же. На Арбате, за семьдесят пять целковых, мне пообещали:

– Дуб перегрызете!

Однажды встретив Асю на практике в клинике.

– Я замужем, – сказала она и ушла с подругами делать перевязки.

Я хотел ей вслед крикнуть что-нибудь проникновенное, вроде пожелания родить детишек чертову дюжину или купить рыжую корову, но не успел. В горле у меня забулькало, шею свело конвульсией.

Это был первый припадок.

– Вы давно страдаете эпилепсией? – это первое, что я услышал по возвращении в юдоль земную. – Ушибы черепа были?

– Нет, – зло ответил я, – И с печки на головку меня тоже не роняли.

– Вот это надо выпить сейчас. А потом будете пить три раза в день по столовой ложке после еды.

– Что это? – спросил я сердито, принимая из рук эскулапа флакон с темной жидкостью. – Если это коньяк, то лучше бы водки. Тогда я, возможно, смирился бы с вашим методом лечения.

– Это лекарство для улучшения общего самочувствия, – сказал врач спокойно, не обращая абсолютно никакого внимания на мои интеллектуальные выверты. – У вас, батенька, нарушен обмен веществ.

– И сильно? (Врач пожал плечами.) Этого ещё не хватало!

Я вконец расстроился. Подобное сообщение вряд ли кому понравится. А мне – так тем более. Как представишь себе внутри своего родного организма весь этот неуправляемый базар – только не шило меняют на мыло и наоборот, а, к примеру, печенка меняется с селезенкой местами. То есть, простите, печень и селезень обмениваются апартаментами… Или ещё хлеще – легкое обменивается на тяжелое осложнение после гриппа, или – двенадцатиперстную кишку меняют на воспаленный аппендикс, набитый всякой дрянью…

Представив себе эту отвратительную, коммерческую и, вполне возможно, криминальную возню в своем любимом организме, я понял неотвратимость внешнего воздействия на всё это неверно обменивающееся вещество, смирился и стал регулярно принимать лекарство «от глупости». Всё же это было чуть-чуть лучше, чем прямой путь в крематорий после очередного неудачного попадания «фейсом на тэйбл».

…И тут только я всё вспомнил! Ну да, ушиб – был! И не один! Возможно, в ранку попала инфекция…

– Это, похоже, эпилепсия, – продолжали бесстрастно информировать меня.

– Но у меня никогда не случалось припадков! – больше по инерции, слабо продолжал бороться я с превосходящим силы противником.

– Всё когда-нибудь случается в первый раз. Но это ещё не конец – к строевой годитесь.

Это прелестное утешение окончательно вернуло меня к реальности, с которой теперь придется мириться весь остаток дней…

Потом, после Аси, начался самый настоящий кавардак из весьма разных по качеству и габаритам женщин, перед которыми я уже не снимал шляпы. Не смущался бездонного неба над головой и даже не всегда мог вспомнить имя на следующий день.

Когда, наконец, родник моей злобы иссяк, наступило тяжелое похмелье. И началась совсем другая полоса – симпатичных и вполне дружественных мне красоток.

Похоже, они с рожденья знали, как инвестировать свою женскую привлекательность и как полнее раскрыть свой женский потенциал.

Эти милашки охотно пользовались мною, со своей стороны, ограничивая расположение лишь невинным приятельством, похоже, совсем не думая о том, что в моих жилах все же течет не чистая водица, а бурная, алая кровушка моей бабушки-цыганки, хотя и поряядком разбавленная голубой кровью моего аристократичного деда.

Тогда, падая в подземном переходе, я не сразу ощутил боль. Но уже потом, лежа в больнице после первого припадка, я вдруг всё отчетливо вспомнил.

… Я сижу в кинотеатре, потом, в середине второй серии, вдруг выхожу, иду в буфет, беру пару бутылок пива, которое вообще не пью! Потом буфетчица, с рыжей челкой до щеки, берет меня за руку и ласково улыбается…

Потом толпа повалила из зала, я прикололся к двум дебилам – покурить бы…

А! Вон тот, на скамейке, скукожился! Что? Жмешься? Я посмотрел ему в глаза – это был я.