Сердце вне игры

Лювия

Десять лет спустя

Многие скажут, что худшее, что тебя ожидает при работе в цветочном магазине, – это возможная аллергия на пыльцу. Или что твоя кожа окажется слишком чувствительной и тогда тебе будет грозить беда всякий раз, когда порвутся перчатки и шипы или листья растения коснутся твоих пальцев. Или же, что вероятнее всего, ты сам уподобишься одному из тех чудиков, которые говорят исключительно о фотосинтезе или сезоне размножения пчел.

Ничто из этого перечня не является чем-то ужасным. Совсем нет. По моему скромному экспертному мнению, работа в цветочном магазине – это сплошные преимущества.

Например, среднестатистический житель Санта-Хасинты, в которой есть только один магазин данной специализации, имеет столь незначительные познания о цветах и растениях, что самым естественным образом представляет меня чуть ли не сапером: иметь дело с корнями, клубнями и пестиками – работа чрезвычайно деликатная, требующая концентрации военного. Следовательно, в этом помещении докучать мне никто не осмеливается.

Никто не звонит с просьбами о помощи.

Никто не приходит за разными услугами.

Но этого мало: в последнее время я осознала, что кое-что реально существующее от меня ускользает. Растения – живые существа, которым (это да) нужен уход, чтобы жить и цвести, красиво и пышно, но они тебя не обманывают. Если ты знаешь, как и что делать, то они отвечают на это благодарностью и живут долго. Если ты за ними ухаживаешь, они не умирают.

А я вкладываю себя всю, целиком, до последнего атома, чтобы все порученные мне ящики с рассадой и цветочные горшки сияли и лучились собственным светом.

В общем, да, я обожаю этот кусочек нашего мира и поклоняюсь ему.

Если абстрагироваться от исключительного случая, когда что-то с габаритами космической ракеты, покружив, припарковывается аккурат перед оранжереей экзотических растений… или Отделом Малых Ростков, ОМР, как мы с бабушкой ее называем.

Когда старенькие рамы с освинцованным остеклением начинают позвякивать, а подвесные кашпо – раскачиваться, я со спринтерской скоростью мчусь к ростку фиттонии, за которым ухаживаю с таким рвением, словно он пробился изнутри меня самой. Обвиваю горшок руками, ощущая каждый из великолепных, пронизанных жилками листочков, и думаю о том, как долго я мечтала украсить этим растением букет для сеньоры Филлипс. Фиттонии для Филлипсов. Ну да, звучит претенциозно. Возможно, слишком прямолинейно. Но вот Пачамама, суперанонимная авторка супербестселлеров, трехкратная лауреатка премии «Вершки и корешки» журнала «Сад, открытый всем», утверждает, что существует космическая связь между именами людей и названиями цветов.

Вот меня зовут Лювия, и люди уверяют, что я способна оживить любое умирающее растение. Сказав «люди», я, разумеется, имела в виду свою бабушку и «Дамский клуб цветущих пятидесятилетних» (основанный в те времена, когда я была еще в пеленках, так что сегодня это название уже явно неактуально, однако мы все притворяемся, что члены клуба вовсе не разменяли седьмой десяток).

Вибрация приводит к тому, что всё должным образом не закрепленное начинает шататься. Боковым зрением я вижу, как съезжает к краю рабочего стола пакет из мешковины. Закрываю глаза и представляю рассыпавшиеся гранулы удобрения, которые мне же придется убирать. Но – позже, когда выясню, как там бабушка.

Этой женщиной я восхищаюсь и люблю ее всем сердцем, в чем могу поклясться перед судом, если потребуется, но быть ее внучкой порой очень непросто. То есть очень непросто быть внучкой Джойс Клируотер и выносить все, что из этого следует: ее весьма специфические хобби, не менее специфические диеты и весьма специфических друзей. Наибольшую опасность из них представляет, без сомнения, Атланта Стоун.

Но поскольку я тоже, как мне кажется, человек весьма своеобразный, чем и горжусь, то меня редко смущают вещи, происходящие в этом маленьком уголке нашего города.

Вибрация прекращается ровно в ту секунду, когда резко, одним рывком, распахивается задняя дверь оранжереи. Она ведет в магазин, открытый для посетителей с понедельника по субботу. Оранжерею от него отделяет только двухметровая комнатушка, где каждый, кто решится заглянуть в ОМР, должен пройти процедуру полной дезинфекции.

Я с превеликой осторожностью отлипаю от своей драгоценной фиттонии, убедившись в том, что ни один листочек на ней не сломался.

– Лювия, дорогая! – Покачивая худыми бедрами, ко мне между рядами алюминиевых столов движется бабушка. Хотя работа с рассадой не входит в круг ее обязанностей, на голове у нее бейсболка, на руках – рабочие перчатки. – Я так ждала этот день!

Я ей улыбаюсь, проходя мимо, моя цель – швабра и совок. Бабушка семенит вслед за мной, сцепив руки. Отмечаю следующее: что бы ни послужило причиной ее возбуждения, это что-то привело к тому, что своей любимой ярко-красной помадой она подвела лишь верхнюю губу.

Такая забавная.

– День, когда Калифорнию тряхнет землетрясение в пять баллов?

– Земле… землетрясение? – Она в полной растерянности глядит на меня. – О чем ты… А-а-а! Ты имеешь в виду эти легкие колебания?

– Ну да… – Я энергично шурую шваброй, благодаря всевышнего за чистоту всех наших помещений. Почти все просыпанные удобрения можно будет использовать. – Эти «легкие колебания».

Взрыв смеха бабушки. Возможно, эти звуки мне не следует принимать за смех, потому что я никогда в жизни не слышала, чтобы она повышала голос выше минимального уровня. Приходилось ли ей плакать, смеяться или злиться (что вряд ли когда-либо имело место), она всегда вела себя так, как будто участвует в чаепитии. Ежесекундно. С кем угодно.

Она так очаровательна, что даже помощники шерифа не способны наложить на нее штраф за использование погрузо-разгрузочного устройства в личных целях.

– Я просто умираю – так мне хочется тебе его показать, – вздыхает она, похлопывая меня по плечу. – Слишком долго держу язык за зубами.

В притворном изумлении я поднимаю брови. Не могу сказать, что в последнее время я не замечала участившихся смешков и многозначительных взглядов с ее стороны, словно она чего-то ждет, как будто вот-вот прозвучит выстрел из стартового пистолета и она тут же сорвется с низкого старта и изо всех сил ринется вперед. Конечно, моя бабушка не бегает. Она передвигается быстрыми шажками.

– Что, одна из твоих суперидей? – спрашиваю я.

Бабушка слегка хмурится.

– И Атланты. Черновой набросок был мой, это я признаю, но в окончательном виде творение принадлежит нам обеим.

В лучшем случае подобные утверждения – небольшое преувеличение. С тех пор как Клируотеры и Стоуны стали соседями – наши участки идут друг за другом, – все жители Санта-Хасинты отлично знают, что зачинщиками всегда являемся мы, Клируотеры. Стоуны обычно плетутся в хвосте, устраняя последствия бедствия или же, в отдельных случаях (как совершенно исключительный случай моей бабушки и Атланты), соглашаясь на роль наших скромных приспешников.

Так повелось с тех самых пор, когда в 1850 году Гертруда Клируотер заявила, что на берегах Голден-Лейк полным-полно золота (отсюда и пошло столь неудачное название озера). Следствием этого утверждения стали неконтролируемый приток золотоискателей и тревожный рост преступности, в том числе убийств, что и привело к необходимости открыть офис шерифа, первым единогласно избранным главой которого стал, разумеется, не кто иной, как Джереми Стоун. Нечего и говорить, что во всем городке так и не было найдено ни крупицы золота.

Если взглянуть на все это со стратегической и исторической точек зрения, Стоуны никогда не смогли бы занять столь значительное место в Санта-Хасинте без помощи Клируотеров.

О, не стоит благодарности.

– Что-то я не припомню такого, чтобы хоть одна твоя идея мне не понравилась, – вру я.

Оглушительные звуки прокатываются по окрестностям. Проходит пара секунд, и я узнаю мелодию. Это краткая, режущая слух версия «Кукарачи».

Когда я снова смотрю на бабушку, ее щеки горят таким жарким румянцем, что на них можно поджарить яичницу.

– Чем бы ни было вызвано это мини-землетрясение… нас, кажется, позвали?

– О, моя дорогая. Ты будешь в восторге.