Сердце Запада

Глава 1

— Поздравляю вас, у нас холера, — так нас поприветствовал доктор Николсон, присоединяясь к нашему обычному вечернему сидению на веранде перед магазином Макферсона.

— Что, вот прямо у нас? — спросил я, оглянувшись. Неужели отряд не заметил потери бойца? Но нет, мы сидели в обычном составе: Джемми, Бивер, Норман, Джейк, Саймон, я. Не было видно Келли — но он у себя в салуне, и Фокса, но тот только что, не скрываясь, увел на прогулку миссис Уильямс. Остальные дамы с нашей улицы сидят на веранде перед Уайрхаузом. Есть еще Шварцы и Брауны, но они тоже у себя отдыхают — оба семейства, каждое перед своим домом.

Что, неужели кто-то из ребятишек подцепил? Но тогда бы взрослые не сидели так мирно и спокойно.

— У переселенцев, — пояснил доктор. — Хорошо известно, что, когда значительное количество людей проживает в лагере несколько недель, образуется особый тонкий яд, эффект которого проявляется — в слабости мускулов; в боли в животе по утрам; внезапном послаблении кишечника; и, впоследствии, в дизентерии или более смертельных заболеваниях, таких, как лагерная лихорадка и холера.

Новость, в принципе, была ожидаемой: холера в этом году снова наступала, в газетах постоянно упоминания: отмечены заболевания в таком города и в таком, и в таком… Новый Орлеан и Мемфис уже были охвачены эпидемией, недавно дошли слухи, что и в Литл-Роке нашли больных, а вот теперь и наша очередь. Но самозарождающийся от скученности «особый тонкий яд»… да, вот таков сейчас уровень медицины. Все болезни от миазмов!

— Хреново, — сказал я. — Этак они весь город перезаражают.

— Да ну, они же на отшибе, — возразил Норман. — Город не заразят. Нас вот могут: они же и в салун, и в магазин заходят…

— Эта зараза от человека к человеку не сильно передается, — высказался доктор Николсон. — А ветер последнее время от нас на них дует, так что миазмы распространяться не будут.

— Опять вы со своими миазмами… — пробормотал я. — Холера вовсе с зараженной водой передается. Вон их лагерь — там с той стороны Милл-крик, а с этой — еще один ручей, наш ближний… Зараза в те ручьи попадет — и понесется: сначала в Пото, — я показал пальцем на нашу речку, — а потом и в Арканзас-ривер. Напьется из реки кто-нибудь или искупается — вот вам и холера, и никакого ветра не надо.

— Ах да, вы у нас сторонник микробной гипотезы, — усмехнулся доктор. — Ну и какие меры против эпидемии надо предпринимать, по-вашему?

— Воду кипятить, — буркнул я. — Пить только кипяченое, фрукты-овощи мыть кипяченой водой… да вообще мыться чаще…

— Ты всегда только кипяченую воду пьешь, — заметил Норман, — даже когда ни про какую холеру не слышно.

— Можно подумать, в этом мире только одна холера, других болезней нет, — пробормотал я, не собираясь вдаваться в медицинские тонкости, в которых, вот честное слово, я никогда и не разбирался особо. Но антибиотиков пока не изобрели, а на хирургические операции доктора Николсона я насмотрелся. Нет уж, лучше не болеть!

Доктор между тем пододвинулся поближе к чахлой лампе, освещавшей наши посиделки, вынул из кармана брошюрку и глянул на меня:

— А вот скажите-ка мне, дорогой приверженец микробной теории, что вы думаете о такой методе лечения болезни… — и он зачитал:

«Болезнь можно разделить на четыре стадии»: (1) предчувствие, (2) судороги, диарея и холод, (3) коллапс. и (4) лихорадка.

Лечение первой стадии (Premonitory) холеры состоит из постельного режима и приема теплого легкого ароматного напитка, такого как мята, ромашка или теплый камфорный джулеп. Когда человек начал потеть, ему вводят каломель, камфору, магнезию и чистое касторовое масло. Если пострадавший от холеры недавно принимал пищу, ему дают рвотное средство, такое как ипекакуана или сульфат цинка. Также рекомендовано произвести кровопускание пострадавшему. Целью кровопускания является уменьшение внутренней заложенности, и его следует прекратить, если пострадавший теряет сознание.

На втором этапе, который является фактическим началом холеры, лечение должно быть усилено. На этой стадии, когда жертвы холеры страдают мучительной тошнотой, массивным поносом, судорогами, физическим коллапсом, холодными липкими конечностями и слабым пульсом, следует поместить ступни и ноги в воду настолько теплую, насколько это возможно, с добавлением горчицы и поваренной соли в воду; открыть вену на руке и пролить кровь от пяти до шестнадцати-двадцати унций, нанести большой горчичник на живот и давать каломель, опиум, камфору каждую половину часа. Если состояние пациента продолжает ухудшаться, следует назначить серный эфир в малых дозах и в то же время клизму из пинты куриного бульона со столовой ложкой соли.

Немногие люди переживают третью стадию холеры, которую иногда называют «стадией асфиксии». Принцип лечения во время этой части болезни заключался в пробуждении дремлющей энергии системы. Рекомендованы большие дозы каломели и камфоры; кроме того, хинин и морфин должны были вводиться каждые полчаса, и больной холерой никогда не должен оставаться без присутствия умной медсестры.

Если пациент пережил лечение, назначенное для третьей стадии, для четвертой стадии рекомендуется дальнейшее кровопускание или прикрепление пиявок. Давать еще больше таблеток каломели, магнезии, камфары, опия и морфина, и если на этой стадии холеры появится последовательная лихорадка или брюшной тиф, может потребоваться применение тонизирующих средств и стимуляторов, таких как сульфохинин, винная сыворотка, скипидар и т. д.»

Я оторопело слушал, как надлежит издеваться над несчастным холерным больным. Прочие, кажется, тоже впечатлились, разве что Джейк начал порываться рассказать что-то из своей богатой на чудеса медицины военной карьеры. Николсон продолжал чтение, помахивая ему ладонью: «помолчи, мол, потом расскажешь».

— Ну что на этот счет скажет ваша микробная гипотеза? — спросил Николсон, закончив чтение.

— А каломель — это что? — сперва спросил я.

— Что, в России каломели не знают? — удивился Норман.

— Может и знают, — осторожно сказал я, — только у нас она по другому называется.

— Хлорид ртути, — ответил Николсон.

— И в каких дозах ее назначают? — на всякий случай спросил я.

— Двадцать гран четыре раза в день считается самой щадящей для организма дозой, — сказал Николсон.

Я начал вспоминать, сколько там гран в унции: 450? 480? Проклятая неметрическая система! Ну почему они до сих пор в граммах считать не научились? Суточная доза хлорида ртути получалась настолько большой, что я не поверил своим вычислениям: где-то около пяти граммов! Но даже если я и ошибся на порядок, все равно получалось очень много.

— О-о, — пробормотал я. — Теперь я понимаю, почему там сказано «если пациент пережил лечение»… Это если его не убьют холерные вибрионы, то обязательно убьет ртутное отравление или потеря крови…

— А как лечат холеру у вас? — спросил Норман.

«Антибиотиками!» — подумал, но не сказал я, а вслух промямлил:

— А я знаю? Я же не медик. С обезвоживанием организма как-то борются! Не ртутью же травить!

— А вот да! — вмешался наконец в разговор Джейк. — И с самом деле, много ее доктора дают, слишком много. Зубы из-за нее так и вываливаются, а кожа и прочее мясо гниет! И вообще… у нас вон генеральный хирург на докторов ругался: каломель не употребляют, а злоупотребляют. Хотел вообще убрать каломель из госпитального снабжения.

— И что? — с интересом спросил Николсон.

— Его самого убрали, — закончил рассказ Джейк. — Доктор Хаммонд, слыхали?

Уильям Александр Хаммонд (28 августа 1828 — 5 января 1900)

— А я слыхал, его за какие-то злоупотребления сняли, — сказал Николсон.

— Ага-ага, — с сарказмом отозвался Джейк. — Не ту мебель для госпиталей покупал, как же, как же! Нет, сэр, его именно из-за каломели убрали. Такая буча была, целое «Каломельное восстание».

— Ну, возможно, в чем-то он прав, — допустил Николсон. — Каломель действительно не так уж хорошо организмом переносится. И назначать ее при вросших ногтях на ногах или детям при прорезывании зубов — это, пожалуй, чересчур. Но сифилис и рак же надо чем-то лечить? Как ваша микробная теория объясняет рак, мистер Миллер?

— Никак не объясняет, — отмахнулся я.

— Что вы к нему привязались, доктор, — молвил Норман меланхолично. — Он же не врач, действительно. Лучше бы анекдот какой-нибудь медицинский рассказали…

— Знаю я их медицинские анекдоты, — пробормотал я. — Все они какие-то людоедские.

— Да, есть немного, — неожиданно согласился Николсон. — Но когда целыми днями варишься в госпитальной жизни, среди этих увечных и поносных, неминуемо начинаешь смеяться над тем, от чего нормальным людям скорее жутко. Вроде рассказов о докторе Листоне.

— А расскажите, — предложил Джемми.

— Доктор Листон жил в Англии и прославился очень быстрыми ампутациями, — начал Николсон. — А иначе нельзя было: в те времена еще морфий не изобрели, а без морфия ампутацию делать… — он замедлился, как будто вспоминал что-то личное, — … без морфия ампутацию надо делать как можно быстрее. Вот он и старался: мог отпилить ногу за две с половиной минуты — а это, знаете ли, очень быстро, я так не смогу. Но при этом вечно с ним какие-то казусы случались: то пациенту мошонку заодно с ногой отхватит, то пальцы своему ассистенту… Ассистент помер от гангрены, пациент с отпиленной ногой помер от гангрены, да еще зритель, которого Листон нечаянно пилой зацепил, помер от испуга. Подумал, наверное, что и ему что-нибудь отпилят. Итого один пациент — три трупа.

— Очень смешно, — трагическим тоном молвил Норман.

— А вот у нас был случай… — вмешался Джейк.

Ему тоже вспоминать было много чего, хоть он в войну был не доктором, а санитаром, так что в этот вечер мы разных историй наслушались и про медицину южан, и про медицину северян.

Уходил я спать раньше прочих, еще в детское время, и последнее, что помню, это как Джейк объясняет целиком с ним согласному Николсону, что самое главное в госпитале — это паровая машина:

— … это и кипяток, и пар, и машины стиральные крутить… нельзя без паровой машины, сэр!

Глава 2

— А в самом деле, господа инженеры, — спросил нас Джейк, когда мы тихо-мирно завтракали на веранде столовой Шварцев, — почему вы паровую машину себе не заведете? Мистер Фицджеральд вам на лабораторию без счета денег выделяет — так почему вы не пользуетесь?

Бивер поперхнулся яичницей:

— Что нам делать с паровой машиной???

— Во-первых, не без счета, — флегматично проговорил Норман. — А во-вторых, действительно, что нам делать с паровой машиной?

— Так мастерская же! — с воодушевлением отвечал Джейк. — Я вот пару станочков присмотрел — отличные станочки. Но без паровой машины о них думать смысла нет.

— Побойся бога, Джейк, — молвил Норман. — Покупать паровую машину и эту пару станков — только для того, чтобы мы в месяц делали по две-три детальки?

— А пар и воду мы Браунам продавать будем, — бесшабашно отвечал Джейк. — Вот вам и выгода. Можем даже ихнюю стиральную машину покрутить.

— С их машиной и их насосом прекрасно справляется их осел, — сказал Норман. — Джейк, не нужна нам паровая машина.

— А я бы от паровой машины не отказался, — проговорил я. — Я вот подумал: гидроэлектростанцию нам ставить негде. На Пото — индейцы не разрешат, на ближнем ручье… ой, сколько там воды в том ручье? Значит, надо как-нибудь по другому динамо крутить. Можно, конечно, Бивера на педали посадить, и пусть нам киловатты накручивает, но машина все-таки лучше…

— Что там Бивер должен накручивать? — поинтересовался Бивер.

Я запнулся. Какие могут быть ватты и киловатты? Нету пока еще такой меры мощности. И, между прочим, ампера еще тоже нет. Вот вольт есть, и ом есть, так что можно уже о каких-то измерениях в электромеханике говорить. Только с терминологией поаккуратнее надо бы…

— Лошадиные силы, — ответил я Биверу и продолжил: — Я сначала подумывал о приводе от двигателя внутреннего сгорания…

— Но к двигателю внутреннего сгорания придется докупать еще заводик по производству светильного газа, — покивал Норман, и он был прав. С ДВС пока было глуховато. Не то, чтобы их не было… были уже, но работали только на газу. А природный газ еще не добывали, так что оставался только светильный. Которого в Форт-Смите пока не производили. А если я хотел бензиновый движок — то сам должен был его и изобретать.

— А зачем нам электричество? — спросил Бивер. — Нет, я понимаю, чисто лабораторно с электричеством возиться интересно, но практически…

— А практически сейчас уже электричество много где применяется, — сказал Норман. — И я, пожалуй, согласился бы с Миллером: надо заводить для получения электричества паровую машину. Но не сейчас. Сейчас нам надо завалить Фицджеральда какой-нибудь мелочевкой быстрого изготовления. Мы уже сейчас можем сделать опытный образец детского велосипеда и грузовой трехколесник.

— Трехколесники опрокидываются чаще, — сказал я. — Хотя надо посмотреть, как спросом пользоваться будет. Я бы просто прицепной тележкой ограничился.

— И прицепную тележку тоже сделаем и испытаем. А вообще, чего мы еще можем придумать такого велосипедного? — спросил Норман.

— Квинта просил поразмыслить, нельзя ли каких трюков с велосипедами делать? — сказал Бивер. — Он собирается по ярмаркам рекламные аттракционы посылать, но для аттракциона просто так на велосипеде поездить по кругу — это маловато будет. Он попросил прикинуть, нельзя ли за седлом еще небольшую стойку сделать, а на той стойке пусть дамочка стоит и что-нибудь такое изображает. Что она там изображать будет, неважно, главное, чтобы у нее юбочка короткая была и развивалась этак… рискованно.

— Надо посчитать, — вяло ответил Норман. Идея явно не показалась ему занимательной.

— Для представлений можно и совсем необычные велосипеды сделать. Одноколесные, например, — сказал я. — Массово продавать их нет смысла, а вот зрителей привлечет.

— Это как — одноколесные? — спросил Бивер.

— Опытный велосипедист на много способен, — сказал я. — Я бы сейчас попробовал показать вам, как на одном колесе ездят, но я только что позавтракал и мне лень. Это не так сложно. Вот по вертикальной стене поездить — я не возьмусь.

Бивер поставил на стол ребром раскрытую ладонь, изображая вертикальную стену, и с оторопью уставился на нее:

— Но как???

— Не так, — сказал я. — Что случится, если велосипедист на большой скорости заедет в огромный шар?

— Ну… — Бивер показал пальцем по согнутой ладони, — он немного прокатится вверх и съедет вниз.

— А если он въедет в шар на еще большей скорости?

— Он сделает петлю по внутренней поверхности шара…

— А если скорость не снизит?

— Несколько петель…

— А если при этом он будет ехать не прямо вверх, а чуть в сторону?

— То через несколько кругов может оказаться, что велосипедист делает петлю в плоскости, параллельной земле… О! — воскликнул Бивер, круговыми движениями поводя перед собой оттопыренными указательными пальцами. — Ты уверен, что это возможно?

Я был уверен, потому что когда-то в детстве видел в цирке такой трюк на мотоцикле.

— Я не уверен, что на нашем велосипеде можно развить такую скорость, — отозвался я. — А в самом-то трюке я уверен, это чистая механика.

— Ну да, — согласился Бивер. — Просто центробежные силы. Надо будет посчитать на досуге, — добавил он задумчиво.

— Meine Herrschaften! — вкрадчиво прошелестело у нашего стола. — Торокие коспода уже позавтракать?

— Я-я, фрау Шварц, — бодро ответил я, оглядываясь на опустевшую веранду. — Пойдемте домой, джентльмены, что-то мы с вами засиделись…

Глава 3

Наша Пото-авеню зародилась как-то стихийно, поэтому сперва городским планом не учитывалась, вроде как наш Риверсайд — отдельное селение. Потом городские власти спохватились: город пухнет как на дрожжах и не иначе как будет расширяться на юг и все больше сближаться с рекой Пото. И вот исторически сложилось, что надо или Пото-авеню как-то иначе перекладывать в районе Риверсайда, или смириться с тем, что Пото-авеню с Проездом организуют перекресток, и вот от него и надо расчерчивать будущие кварталы. Выбрали второй вариант. Красивой по линеечке расчерченной сетки, общей с городской планировочной сеткой, уже не получалось, поэтому начали чертить как есть, и в результате план будущей застройки города стал состоять из двух красивых сеток, сшитых на быструю руку как-то вкось.

Зато стало очень наглядно заметно, что Пото-авеню, которая из города удалялась по новой сетке как приличная авеню, плавно изгибалась вокруг бугра, на котором стояла кузница, потом вкось пересекала несколько намеченных на карте, но пока не построенных кварталов, еще раз искривлялась около сгоревшей в войну фермы и Риверсайд уже пересекала под перпендикуляром к своему изначальному направлению. По этому поводу ей в районе Риверсайда полагалось бы стать не авеню, а стрит, но мы уже привыкли, и хрен нас кто заставит переучиваться, решили местные жители.

Кварталы в Форт-Смите нарезаются стандартным размером: квадрат со стороной в триста футов, или девяносто один метр, кому как нравится. Вот так и получилось, что у Проезда на углу квартала стоит домик доктора, потом до следующего квартала ничего нет, а потом уже квартал, который купил Фицджеральд для нашей лаборатории, и дом на нем мистер Кейн строит ближе к дальнему от Пото-авеню краю.

Я после завтрака пошел прогуляться до нашего участка, полюбоваться, как быстро растет дом. Еще пару дней — и можно заселяться, ура! И не в том дело, что наш Уайрхауз нам надоел, а в том, что там трем инженерам с чертежными досками тесновато. Доски хотелось иметь размером побольше, и пространства вокруг досок побольше… и вообще, что-то мне остро захотелось изобрести кульман, раз его пока никто не изобрел: чтобы доску можно было наклонить, как хочется, и чтобы линейки на складной руке… удобная же вещь, когда надо много чертить…

Я остановился и сделал себе заметку в блокнот: разузнать, не изобрели ли кульман, а если изобрели, то купить для лаборатории.

Пока я так стоял, к кварталу, на котором одиноко стоял дом доктора, мимо меня на своем шарабане проехал Кейн и с ним какая-то молодая женщина.

— Вот, мисс Бауэр, в этом квартале любой участок выбирайте — и через несколько дней здесь будет ваш домик…

Женщина без особого восторга посмотрела на пустырь, ограниченный колышками, и нерешительно сказала с нездешним выговором:

— Ну, я не зна-аю…

Кейн красноречиво поднял взор к небу и вздохнул.

— Первый участок вам больше понравился?

— Больше, — согласилась женщина, — но це-ену ж вы загнули… немилосердную.

— Зато там ближе к городу.

— А нынче брат поехал на тот конец города, к ванбюренской переправе ближе. И там участки под застройку, говорят, дешевле…

— И я вам даже скажу, почему они вдруг подешевели. Вчера в газете статью опубликовали о холере, так в городском совете зашевелились и приняли решение, что холерный карантин строить ниже Форт-Смита по течению реки — как раз в том районе. Миазмы там или не миазмы — а холерные пусть дальше от нашей воды будут.

— И это правильно, мистер Кейн, — встрял я в разговор. — Я как раз считаю, что холера через воду передается. Прошу прошения, мэм, что вмешался.

— Да ничего, — ответила женщина. — От холерников-то и впрямь хочется держаться подальше. Мы то хотели дальше на запад ехать, а вот про холеру услышали, решили переждать, пока поветрие утихнет. Да и вообще смотрим — неплохой городок. Только вот простору хочется, а у вас тут как-то тесно. Тут, значит, дома будут, там, а вон там на лугу тоже какое-то столпотворение.

— Столпотворения не будет, — лукаво пообещал мистер Кейн. — Им всем велели переехать к холерному карантину, а на лугу теперь стоянку запретили.

— То-то я смотрю, что-то там сегодня возбуждение и шевеление… — промолвил я.

Я попрощался и двинулся к Уайрхаузу.

В ожидании переезда наша инженерная компания работала пока под навесом у сарая. Больше обсуждали последний номер «Сайентифик Американ», чем что-то действительно делали. Настроение было — перелетное, чего уж говорить.

Ну а тут я со своими вопросами о кульмане: еще один повод ничем не заниматься, только языками почесать. В общем, отвлеклись мы на обсуждение и пришли к выводу, что вроде бы такого нигде не видали, а вещь действительно хорошая. В девятнадцатом веке, правда, уже додумались на чертежную доску так называемую параллельную линейку присобачивать, но лапа с подвижным транспортиром и линейками — удобнее же. И довольно легко реализуемо. Мы обсудили подетальнее крепеж противовеса, ролик под транспортиром, еще кое-что, все это над листом бумаги с эскизом, потом мимо проехала почтовая карета, нам сбросили пакет с почтой, и мы про эскиз забыли.

В пакете была посылка от Фицджеральда с новыми образцами паркезита, обещание скоро прислать образец детского двухколесника и приглашение поучаствовать в четвертьмильной гонке на скорость, велосипед они предоставят на месте. Фицджеральд обещал оплатить проезд нашего велосипедиста в оба конца, намекал, что о событии неплохо бы упомянуть в местных газетах, но также намекал, чтобы я не отвлекался на всю эту мишуру, для всего этого должны быть отдельные люди.

На данный момент велосипедистов в Форт-Смите было ровно три штуки: я, Бивер и малолетний Шейн Келли. Кое-кто еще умел кататься из ребятни, но вот уверенно на скорости четверть мили проехать — это только мы трое, пожалуй, были способны. Я подозревал, что и девочки уже неплохо гоняют, но чтобы посылать девочек, нужна была компаньонка в сопровождение, да и нехорошо выставлять девочек против взрослых парней.

Бивер терять неделю на бестолковщину вроде гонок не хотел: это не столько в том Канзас-сити на велосипеде поездишь, сколько проездишь в почтовой карете и на поезде по Арканзасу и Миссури. Ну его нафиг.

Оставался Шейн Келли. Его, строго говоря, тоже следовало бы посылать с сопровождением, но прежде всего надо было выяснить, а согласится ли глава семейства на эту авантюру.

— Этот балбес нас всех там опозорит! — высказался глава семейства семейства, узнав о проблеме. — Это же не человек, а мешок с неприятностями!

— Победитель гонки получит пятьдесят долларов, — тоном змея-искусителя говорил Бивер.

— Так это победитель!

Тем не менее, мы нашего салунщика уломали не столько обещанием приза, как тем соображением, что мальчику неплохо бы поучаствовать в действительно серьезном мероприятии. Келли сомневался, правда, в серьезности мероприятия, но мои уверения, что велосипед — машина будущего, и намеки Бивера, что Фицджеральд — чрезвычайно богатый и влиятельный человек, помогли.

— Опозорит! — вздохнул напоследок наш Келли и отправился к миссис Келли попросить, чтобы пошила для сына новый костюм.

— Со штанами по колено, — уточнил я. При здешних представлениях о спортивной одежде Шейну придется в этих штанах и ездить, потому что велотрусы сочтут неприличными даже на мальчике.

В результате Шейн Келли, отправляющийся на соревнования в Канзас-сити, выглядел очень прилично.

На площадке перед почтой собралась провожать его небольшая толпа: разумеется, родственники юного героя за исключением тех, кому судьба повелела оставаться за прилавками салунов, наша конструкторская лаборатория в полном составе, Макферсон со старшими отпрысками, некоторые горожане, которым небезразличен был технический прогресс и честь города и штата, и небольшая делегация школьников.

Школьники под управлением Сильвии пропели пару самодельных куплетов на мотив «Когда Джонни вернется домой». Возвращаться домой полагалось Шейну, увешанному лавровыми венками, шелковыми лентами и с призом.

Выступил с прочувствованной речью наш журналист мистер Делл — о юном герое, который будет представлять город и штат на соревнованиях нового типа, прецедента которым на Западе, да, наверное, и в Соединенных Штатах еще не было. Делл уже написал об этом несколько статей в нашу городскую газету и одну для газеты в Литтл-Роке.

Выпихнули выступить с речью меня. Я, вспомнив не родившихся еще предшественников, толкнул речь на тему «Велосипед — не роскошь, а средство передвижения», и далее как-то так: не далек тот час, когда технический прогресс поможет человеку подняться в воздух, а потом еще и долететь до Луны, ура!

Мистер Борн, фотограф, сделал две фотографии Шейна, одну из них в новехоньком велосипедном шлеме. Шейн смотрел из-под шлема убийственным взором: шлем был далек от его представлений о прекрасном, да и вообще, что за выдумки, какая еще защита для головы? Раньше и без всяких шлемов ездили, и ничего той голове не было! Я подозревал, что новинку Шейн потеряет где-нибудь по дороге до Канзас-сити, и попросил сопровождающего мальчика мистера Дэйра специально проследить, чтобы со шлемом ничего не случилось. Мистер Дэйр вообще-то ехал не до самого Канзас-сити, а до Индепенденса, но по такому случаю решил удлинить маршрут и поприсутствовать на соревнованиях. Ну и за юным героем присмотреть, а то мало ли что. Но именно присмотреть, а не всячески ограничивать в движениях, заранее извинился мистер Дэйр, потому что у него здоровья не хватит воспитывать такого шустрого обалдуя… э-э… жизнерадостного мальчика.

В заключение импровизированного митинга школьники еще раз исполнили свои куплеты и загрузили юного героя и его сопровождающего в почтовую карету, пассажиры которой тоже смотрели на это дело с улыбками и умилением.

Мы помахали вслед карете руками и шляпами. В следующем выпуске газеты мистер Делл напишет прочувствованную статью об отправке юного спортсмена на подвиги во имя родного города, но это всё в будущем, а пока мы отправились домой: семейство Келли прихватило семейство Макферсонов и укатило в своем фургончике, а инженерная лаборатория, поозиравшись по сторонам и не найдя извозчиков, пошла домой пешком. Джейк, правда, почти сразу отделился и куда-то исчез. Потом отделились Фокс с миссис Уильямс: отставали-отставали да и потом куда-то свернули. Потом Бивер углядел, что на пустыре играют в бейсбол и тоже отсоединился, да еще и Нормана отсоединил, Норман очень хотел посмотреть игру, и потому рассеянно молвил мне: «Ну ты ведь проводишь мисс Мелори до самого дома?».

Естественно, я проводил. До самого крылечка. В нашем бывшем операционном зале стрекотали швейные машинки: Джемми, убедившись в том, что рабочие штаны идут нарасхват, купил еще одну, и теперь наши дамы шили-пошивали джинсы с зари до заката, весь световой день. Пока справлялись всемером: миссис деТуар, миссис Додд, миссис Келли, наши телеграфистки, для которых пока в лаборатории работы не наблюдалось, и девочки. Я был против того, чтобы Эмили и Сильвия горбатились над шитьем, но меня все дружно заткнули: и наши дамы, потому что «девочки должны уметь шить!», и сами малолетние работницы: «Бабушка пообещала, что четверть заработка мы можем оставить себе на булавки!».

Зарплаты Джемми платил работницам, взрослым и маленьким, откровенно грошовые, но зато этим и держался его джинсовый бизнес, а для женщин Риверсайда другой работы не было, разве что пешком ходить до города и обратно.

Сейчас в операционном зале работали только миссис Додд и миссис де Туар. Только что вернувшаяся из города миссис Келли накрывала на «нерабочем» столике легкий перекус: чай и кукурузные коржики. Меня пригласили, но мне хотелось перекусить гораздо солиднее, и я решил потерпеть часок до обеда.

У нас в сарае имущества поубавилось, кое-что мы в новый дом уже перетаскали, но обросли барахлом солидно, так что я взял связку чертежей (черновики, в дело не пошло, но оборотная ж сторона чистая, еще использовать можно) и стопку журналов и потихоньку направился в лабораторию. В квартале, где жил доктор Николсон, рабочие собирали из готовых щитов дом-шотган: похоже, мисс Бауэр все-таки решила поселиться на нашей улице.

Мы с Бивером заняли одну из комнат с камином, Норман с Джейком другую, в третьей комнате у Джейка уже был стеллаж и планировался, но пока еще не был доставлен верстак… или даже два верстака, я толком его слова не понял, а четвертую комнату мы назвали библиотекой и сваливали туда все бумажное. И журналы, и чертежи я тоже туда свалил — потом, когда обзаведемся шкафом и полочками, разберемся. Чертежные доски мы поставили на широкой веранде: по летней погоде самое комфортное место, а когда руки мерзнуть начнут, тогда уж по комнатам разнесем. Здесь же на веранде временно стоял стоял комод, в котором мы запирали более менее ценные вещи. Чертежную доску вряд ли кто украдет, а вот готовальни лишиться никому не хотелось.

Впрочем, когда я называл этот предмет мебели комодом, все мои друзья дружно начинали улыбаться. Это по-русски или, быть может, еще по-французски комод — это что-то вроде высокого сундука с ящиками. В английском или, может быть, в американском английском (я не проверял) комод — это чаще всего кресло для сидения над ночным горшком. Или сундучок, под который оное кресло замаскировано.

Так что наше хранилище для ценных мелочей я постепенно приучался называть highboy.

Я полистал свой блокнот, выбирая, что бы такое нам поизобретать дальше, вспомнил, что среди черновиков уже есть кое-какие наработки, и пошел в нашу библиотеку их искать. Тут я, естественно, помянул недобрым словом нашу безалаберность и начал разбирать сваленные бумаги на отдельные кучки. Полочки все-таки были уже настоятельно необходимы, так что следовало бы озадачить ими Джейка.

Возясь с бумагами, я услышал, как к дому подъехала повозка, но, поскольку сразу же расслышал голос Джейка, ничуть не обеспокоился и от своих дел не оторвался. Похоже было, что вносили что-то громоздкое и тяжелое… ну, это если ориентироваться по возгласам «Аккуратнее заноси… Осторожно, дверь!.. ну и гробина… Это как собирать? Вот туда крепить?..». Видимо, таки доставили верстак для Джейка: он себе что-то особенное хотел, многофункциональное.

Потом рабочие наконец собрались и уехали домой, Джейк походил по веранде и затих, наверное, в мастерской обживал свой новехонький верстак. Любоваться обновкой он меня не звал, так что я продолжил свое шуршание бумагами.

Где-то через час приехали на извозчике Норман с Бивером, прошли по двору и остановились перед верандой.

— О… о!.. — пораженно кудахнул Бивер.

— Это что такое? — мягко, но начальственно спросил Норман.

Я вышел из библиотеки.

У нас на веранде во всем своем великолепии стоял кульман. Это уже потом я рассмотрел, что чертежного прибора на нем нет, и всё устройство состоит из чертежной доски под А0, противовеса и станины, и собственно кульманом он обзываться пока не может.

— А что? — меланхолично ответствовал Джейк, выглядывая из мастерской. — Вы же нарисовали, что вам такое надо, ну я и заказал Джонсу. Только с этим вашим пантографом мы не разобрались, что там и как, так это вы сами дальше…

Норман подошел к кульману и передвинул доску пониже. Потом изменил угол наклона… передвинул вверх…

— Вроде неплохо получилось, — сдержанно похвалил Джейк и продолжил с куда большим энтузиазмом. — А вы зайдите посмотрите, какой у меня верстак!

В русском языке слово кульман находится в одном ряду с памперсом, ксероксом, скотчем… со всеми существующими только в русском языке словами, которые образовались от названия фирмы, которая не одна такой предмет изготавливает, но по тем или иным причинам более известна. Все знают, что памперсы (то есть, одноразовые подгузники) изготавливают не только под торговой маркой Pampers, множительную технику — не только Xerox Corporation (произносится «Зирокс корпэре́йшн»), ну вот и кульманы производит не только Franz Kuhlmann KG. Чисто русские слова, между прочим.

И чертежная машина, которую мы этим словом обозначаем, была изобретена сравнительно поздно, в начале 20 века. До этого верхом удобства для чертежника было что-то вот такое, как на рисунке.

b — это подвижная рейсшина. Доска могла сдвигаться вверх-вниз, керосиновую лампу можно было сдвинуть влево-вправо.

И нет, без угломерной головки с линейками то, что приволок в лабораторию Джейк — это еще не кульман, а просто чертежная доска. Но Автору почему-то кажется, с задачей разработать чертежную головку наши три инженера как-нибудь справятся.

Глава 4

Первой пришла телеграмма от Дугласа Маклауда: «Третье место, подробности письмом»

Письмо пришло двумя днями позже, вместе с солидной стопкой газет из Канзас-сити для раздачи всем заинтересованным лицам, и было адресовано мистеру Деллу. Собственно, это было не личное письмо, а корреспондентский отчет Дугласа о спортивном мероприятии. Личное письмо для лаборатории пришло на день позже вместе с письмом от Фицджеральда, но к тому времени мы уже до дыр зачитали отчет.

Соревнования собрали велосипедистов со всей страны, потому что приняли участия не только фицджеральдовские роудраннеры, но и парочка бициклов Лалмо с восточного побережья, несколько английских велосипедов разных фирм из разных штатов и один велосипедист из Нового Орлеана на французском аппарате работы мастерской Мишо. Было еще несколько участников на велосипедах собственного сочинения.

Самым младшим участником был наш Шейн Келли на роудраннере-«пони» — так Фицджеральд обозвал модель, предназначенную для женщин и подростков, чуть меньше по размеру, чем обычный, и с низкой рамой. В отчете Дугласа Шейн назывался представителем конструкторской лаборатории «Роудраннер», расположенной в Форт-Смите, Арканзас. Дескать, наша лаборатория специально послала на гонки подростка, чтобы продемонстрировать новейшую разработку. Дуглас писал, что наша лаборатория не только спроектировала велосипед, но продумала экипировку гонщика; он упомянул специальный велосипедный костюм с укороченными штанинами, но большее внимание уделил защитному шлему.

— Таки мистер Дэйр проследил, чтобы Шейн шлем не выкинул, — отметил я, читая отчет.

Бивер протянул мне проигранный доллар.

Далее Дуглас описывал прочие модели велосипедов, в том числе и такие, которые скорее следовало бы отнести к веломобилям: на трех или четырех колесах, с креслом для седока — устойчивые, но малопрактичные.

Он подробно рассказал, как отмеряли четверть мили на улице Канзас-сити и перекрывали движение, воодушевление публики и нетерпение спортсменов; выразил сожаление, что неспособен раздвоиться, чтобы быть свидетелем старта и свидетелем финиша, выразил пожелание, чтобы следующие такие гонки проводились на закольцованной дистанции. Оставалось лишь выбрать лучшее место для наблюдения за соревнованиями, и Дуглас, вооружившись биноклем, занял позицию на крыше двухэтажного дома недалеко от финиша.

Участники соревнований неторопливым парадом проехали по всей трассе, демонстрируя публике свои машины и принимая как должное восторг собравшихся зрителей.

Наконец, велосипеды выровнялись на стартовой линии.

Стартовый выстрел возвестил о начале гонки. Практически сразу стало понятно, что трициклы и квадрациклы не способны соревноваться в скорости с бициклами: лидерами стали двухколесники. Впрочем, и из этих кое-кто запнулся на старте, кто-то протаранил соперника, а кто-то и вовсе упал, попав колесом в особо коварную промоину на проезжей части.

«Можно аплодировать предусмотрительности арканзасской конструкторской лаборатории, которая предложила для соревнований специальный шлем, — резюмировал Дуглас. — Он пригодился бы некоторым спортсменам, которые потерпели аварию. К счастью, обошлось без серьезных травм. А юный гонщик, о безопасности которого так хорошо позаботились, промчался к финишу без досадных происшествий. Более того, он проявил похвальную ловкость, буквально перепрыгнув на своей машине место столкновения. Оказывается, механические пони бывают не менее прыгучими, чем живые».

Первыми к финишу пришли роудраннеры, доказав свою большую, по сравнению с прочими машинами, техническую продвинутость. Даже подростковый «пони» ухитрился на полколеса опередить бицикл Лалмо.

Победителей встречали цветами и музыкой. Поздравления победителей перешло в небольшой митинг, где выступающие говорили о техническом прогрессе и растущей роли Соединенных Штатов в переустройстве мира. «Нет, мы больше не отсталая в научном отношении страна, — провозгласил мистер Фицджеральд. — Скоро, буквально через несколько лет железнодорожная колея соединит два побережья, поезда повезут сотни и тысячи поселенцев, и дикие бескрайние просторы перестанут быть дикими»

Самый юный участник вместо речи показал несколько трюков, поразив воображение собравшихся возможностями двухколесной машины, — сообщил Дуглас.

— Это что же он там показывал? — нехорошо поинтересовался Норман у воздушного пространства перед ним. Я с самым невинным видом смотрел куда-то в небо. Ну что там Шейн мог показать? Да что все мальчишки выделывают, когда им в руки попадает велосипед. Как на проказы — так у них фантазия хорошо работает.

Дуглас еще сообщал о велосипедном пробеге Канзас-сити — Седалия — Джефферсон-сити, который состоится через несколько дней и в котором могут принять участие все участники предыдущего соревнования. Здесь уже было соревнование не столько на скорость, сколько на выносливость, но Шейна, слава богу, по малолетству к пробегу не допустили и отправили к нам. Дуглас собственной персоной довез юного спортсмена до Типтона, нашел попутчиков до Форт-Смита, попросил еще присмотреть за мальчишкой кондуктора и дал нам телеграмму, чтобы встречали.

Мы и встречали. Мистер Делл организовал для встречи героя не только хор школьников, но и оркестр, и почтовую карету, выкатившуюся к почтамту, встречал «Боевой гимн республики» и юнионистски настроенная часть встречающих подпевала: «Глори, глори, алилуйя!», а сторонники Конфедерации помалкивали, но тоже радостно махали руками и шляпами: земляк, который прославился в другом штате! как не приветствовать?

Толпа собралась втрое, а то и впятеро большая, чем при отъезде.

Шейн выглянул из кареты, поглядел на встречающих круглыми глазами, подался назад и исчез — я уж было решил, что спрятался, намереваясь выйти у Риверсайда, но нет, не таков оказался наш юный герой.

Несколько секунд спустя он снова появился в дверном проеме кареты — уже в шлеме, увенчанном лавровым веночком. Встречающие, увидев тот шлем и венок, завопили от восторга, а Шейн помахал рукой, оглядывая собравшихся, потом опустил глаза ниже, на людей, вплотную стоящих у кареты.

— Папа! Мистер Миллер! Если б они мне нормальный велик дали, я бы первый пришел! — вырвался у него крик.

В 1860х годах в мире случился второй велосипедный бум.

Первый был после того, как барон Дрейз изобрел свое двухколесное детище, но, право слово, называть это велосипедом не у всякого повернется язык. Движителем были собственные ноги ездока… хотя правильнее, наверное, было бы называть его бегуном.

Эта конструкция быстро вымерла, потому что пешеходам не нравилось, что на них может наехать вот такое диво, и городские советы принимали законы, чтобы этих бегунов с колесами запретить. И бум затих.

Разные умельцы все же понемножку пробовали конструкцию велосипеда улучшить, изобретали трициклы и квадроциклы — потому что такие конструкции велосипедов казались более надежными и устойчивыми, двухколесники между делом тоже изобретали, ну и доизобретались до того, что велосипед снова стал казаться вполне вменяемой транспортной идеей.

Тогда начался второй велосипедный бум, и родился велоспорт. Может быть, какие-то граждане и раньше пытались соревноваться в скорости на двухколесниках Дрейза — только об этом нам с вами не известно. Документов не сохранилось.

В реальной истории, как официально считается (потому что документы сохранились), первая велогонка была проведена 31 мая 1868 года в Париже. Соревновались на дистанции 1200 метров, причем были две категории гонщиков: с велосипедами, колесо которых было меньше метра, и, соответственно, с колесом метр и больше.

Годом позже был проведена велогонка Париж-Руан. Победитель проехал 123 километра за 10 часов 40 минут (но часть времени он вел свой велосипед пешком, не сумев въехать на крутые холмы). В заезде участвовало 120 человек, из них две женщины. До старта добралось 32 участника, одна из женщин, получившая прозвище «мисс Америка» (Элизабет Тернер, урожденная Сарти) пришла двадцать девятой.

Однако второй бум тоже быстро затих: велосипед хоть и обрел педали, еще не обрел подвижного руля, да и шин резиновых еще не было. Он все еще был неудобен. Велосипеды все же делали серийно, постоянно усовершенствовали, но популярностью они не пользовались, а некоторые модели были к тому же и небезопасны — как например, курьезный пенни-фартинг.

И только в 1880х годах, когда велосипед в общих чертах принял современный облик, начался третий велосипедный бум — довольно мощный, надо сказать.

Однако Автор напоминает, что в этом романе роудраннер уже имеет подвижный руль, цепную передачу на заднее колесо и резиновые шины.

Глава 5

Велопробег готовили, как военную операцию.

Для начала обложились картами. Поскольку пробег уже было решено проводить, ориентируясь на недавно завершенную Pacific Railroad, которая связала Канзас-сити со столицей штата, прежде всего взяли схему этой дороги, сделанную в прошлом году, и наметили ключевые пункты.

— Безусловно, первую остановку надо сделать в Индепенденсе, — заявил Квинта.

— Да тут ехать всего ничего, — возразил Фицджеральд. — Одиннадцать миль! Это на роудраннере полчаса, наверное.

— Немножко больше, — дипломатично заметил Квинта. — А если учитывать, что роудраннеров у нас ровно четыре штуки, а остальные машины от роудраннеров будут непременно отставать…

— Да некоторым, скорее всего, и одиннадцать миль будет не под силу, — заметил Дуглас, которого привлекли к обсуждению, как человека, хорошо знающего местность. — Вы же видели, как они четверть мили одолели.

— Индепенденс — первый крупный город на маршруте, — сказал Квинта. — Много разного путешествующего народа, газеты. К тому же люди с востока считают Индепенденс более крупным городом, чем Канзас-сити — да ты и сам так думал, пока сюда не приехал, — подколол он Фицджеральда.

В самом деле, именно Индепенденс считался началом трех главных западных «троп»: Калифорнийской, Орегонской и Санта-Фе, его так и назвали «Королева Троп». Ну, в 1830х, пожалуй, это было самое удобное место: хорошая переправа через Миссури, а дальше иди на запад. Потом на реке появились пароходы и нашлось еще несколько хороших мест для высадки. Ну а потом появилась пересекающая весь штат дорога Ганнибал — Сент-Джозеф, и очень многие переселенцы пользовались ею, оставив Индепенденс без внимания.

Но в общественном сознании Индепенденс оставался еще одним из знаковых мест Соединенных Штатов.

— На западе — куча народа, которая проезжала через Индепендес, — будто адресуясь потолку сказал Квинта. — Им будет интересно: «А, я там останавливался, а что там новенького?». На востоке — у всех есть родственники и знакомые, которые ехали на запад через Индепенденс. Они тоже заметят заметку.

— Да в чем проблема? — проговорил Дуглас. — Объявим, что это вроде как разминочный этап: посмотреть, как машины себя ведут на большой дистанции. Если у гонщика вызывает затруднение первый, маленький этап, то как его машина выдержит весь путь, там же расстояние вдесятеро больше.

— Так что я пишу, — объявил Квинта в пространство и зачиркал в блокноте: «Индепенденс: митинг, торжественный завтрак с представителями городского совета, через час — старт». Уж за час-то все гонщики подтянутся, самых отстающих уговорим дальше не соревноваться… следующий пункт — Уорренсбург, до него расстояние солидное.

— Железная дорога на этом участке сильно забирает к югу, — сказал Фицджеральд и подтянул к себе карту штата. — Да там и дорог нормальных нет. Давайте спрямим? Вот тут есть какая-то деревня Большие Кедры (Big Sedars), так давайте от нее возьмем на восток, к Одинокому Джеку… странно, почему этот Джек одинок, если там поселок?

— Джек это не человек, — ответил Дуглас. — Это дерево блэкджек, дуб, он там один такой растет, поэтому и одинокий.

— Бывал там?

— Мимо проезжал. Там года четыре назад южане юнионистов из городка выбивали… Говорят, пять часов непрерывных уличных боев, — вспомнил Дуглас и добавил: — Врут, наверное. Я там был после того, как конфедератов отогнали — так действительно, сильно потрепанный перестрелкой городишко. Но вот из-за чего там пять часов патроны тратить — ума не приложу. Кузня, магазин, еще несколько домишек.

— Не вижу я никаких Больших Кедров, — сказал Квинта, изучая железнодорожную карту.

— Вершина Ли (Lee’s Summit), — сказал Дуглас. — Они на железнодорожной станции такую вывеску повесили почему-то. Я хотел было спросить, когда мимо проезжал, какого это Ли там теперь вершина, да знакомых не увидел.

— Генерала Ли, быть может? — предположил Квинта.

— Может быть. Но генерал Ли вроде сюда заезжать не собирался, он же на востоке воевал, — задумчиво произнес Дуглас. — Я вот думаю, а не в честь почтмейстера ли тамошнего, доктора Плезанта Джона Ли назвали? Его джейхокеры повесили на одном из больших кедров примерно тогда, когда и в Одиноком Джеке заварушка была. Но вот мне казалось, его фамилия по другому писалась (Lea)…

— Э, постойте, — запоздало удивился Фицджеральд. — Какие еще кедры? Кедры в Америке не растут!

— Ну, это у тебя не растут, — флегматично ответил Дуглас. — А у наших мормонов и дуб за кедр сойдет, и холм за гору Сион, и округ Джексон — за окрестности Эдема.

— Ладно, — вернул их к маршруту Квинта. — Значит, сворачиваем около больших кедров, держим путь на одинокий кедр и не доезжая Блэкуотера поворачиваем к Уорренсбургу. Только вот до железной дороги и нашего вагона с мастерской будет слишком далеко.

— Пустим вдогонку фургон, запряженный мулами, — решил Фицджеральд. — Будет подбирать поломавшихся и отставших.

— Встреча, митинг, торжественный ужин с видными представителями города, отдых, — подвел итог первого дня пробега довольный собой и всем миром Квинта.

— Вы всерьез думаете, что гонщики за день проедут шестьдесят миль да еще в двух банкетах поучаствуют? — спросил Дуглас. — И как минимум на трех митингах?

Организаторы посмотрели друг на друга, потом посчитали мили на железнодорожной схеме. Проезд мимо Одинокого Джека хоть и сокращал немного маршрут, но это было непринципиально.

— О черт! — пробормотал Квинта. — Роудраннеры, может, и смогут.

— А остальные каракатицы — точно нет, — согласился Фицджеральд. — Значит, у этих мормонских кедров надо организовать лагерь. И дальше рассчитывать по тридцать-сорок миль в день, не больше.

Квинта пошел вдоль схемы железной дороги, отсчитывая мили и намечая места ночевок.

— Тут какой-то Фармерс-сити обозначен жирнее, чем Седалия, — поднял голову он. — Что, действительно он больше?

— Это фантазии железнодорожников, — сказал Дуглас. — Они там себе крупных станций понамечали, но не знаю, зачем. Этот Фармерс-сити — два дома и сарай. А Седалия — нормальный крупный город, три тысячи населения, да и приезжих чуть ли не столько же.

— А мы из этой Седалии выедем на восток? — спросил Фицджеральд, рассматривая карту. — Тут же прямой дороги нет до Оттервила нет, в Седалии все дороги заканчиваются.

— Должна же вдоль железной дороги быть тропка для обходчиков? — возразил Квинта. — Проедем как-нибудь…

Они погрузились в обсуждение деталей, которые Фицджеральд все чаще и чаще начал пересчитывать в деньги.

— Это не велопробег, а разорение какое-то, — пробормотал он. В самом деле, замысел получался уж очень грандиозным.

— Ты, главное, о производстве думай, — поучал Квинта. — А то получится как с теми вентиляторами: Я их продаю десятками, а арканзасцы делать столько не успевают. Хорошо хоть ты подключился. А с роудраннерами кого подключать?

— За роудраннеры не беспокойся, — привычно отозвался Фицджеральд. — Со следующего понедельника начнем выпускать по десять в неделю, и по моим прикидкам, очень скоро сможем делать по тридцать. А где ты столько дураков найдешь, чтобы их покупали?

— А для этого и надо масштабное мероприятие, чтобы на всю страну прогремело.

— Ох, прогремим…

Дуглас в подробности производства и рекламной стратегии роудраннеров не сильно вникал. У него были свои собственные дела и свои собственные представления о рекламе. Именно поэтому в письме, адресованном в арканзасскую лабораторию, он попросил приехать сюда Фокса.

Фокс телеграммой подтвердил приезд и выехал новым, только что запущенным почтовым маршрутом — через Индейскую территорию и Канзас, вдоль реки Неошо.

Трасса, вдоль которой намечен пробег, примерно соответствует современному хайвею 50, и расстояние между Канзас-Сити и Уорренсбургом, на которое у гонщиков уйдет два дня, на автомобиле промелькнет примерно за час с небольшим.

Большой Канзас-сити уже поглотил и Индепенденс, и Вершину Ли, но до Одинокого Джека пока не добрался. Сам Одинокий Джек до наших дней не дожил, однако поселок его имени остался. Типичная одноэтажная Америка. Посмотреть, что ли, не проезжали ли мимо него Ильф с Петровым?

Глава 6

Гостиница «Париж» в Канзас-сити была довольно дорогим и уважающим себя отелем, поэтому гостям там были рады не всяким.

И пропыленного юношу, который вторгся в вестибюль с дорожной сумкой и седлом, тоже попробовали вежливо выпроводить. Конечно, бывало, что работники перегонщиков скота, ковбои, как их пренебрежительно называли, получив за сезон большие по их представлениям деньги, пытались внедриться в слишком приличное для их сословия место, но их быстро удавалось убедить, что в гостинице, расположенной в соседнем квартале, гораздо удобнее: там и питейных заведений поблизости больше, и борделей, а вот этих слишком богатых господ, которые смотрят на рабочего человека как на коровью лепешку, поменьше.

Однако юноша с седлом борделями и кабаками не соблазнился, а спросил, тут ли проживает мистер Маклауд, журналист. Сразу же послали за Маклаудом, и пару минут спустя он сбежал по ступенькам покрытой ковром лестницы.

— Меня, наверное, скоро выставят из этой гостиницы, — улыбнулся он, приветствуя своего гостя. — Мало того, что сам иной раз в непотребном виде могу заявиться, так еще и гости ко мне всякие бывают. — Он оглянулся к портье: — Я просил оставить номер для мистера Эдвина Фокса Льюиса — так это он и есть.

Портье, глазом не моргнув, протянул ключ юному мистеру Льюису. Рядом образовался бой, чтобы отнести багаж нового постояльца в номер. Фокс вручил ему сумку и седло и поднялся по лестнице вместе с Дугласом.

— Я сперва помоюсь, а потом схожу куплю одежду, — говорил на ходу Фокс. — Дэн велел одежду в Канзас-сити покупать, говорит, большой выбор, да и ты на месте объяснишь, в каком виде я тебе тут понадобился. Вообще не понимаю, зачем я тебе здесь, я же к велосипедным делам никаким боком непричастен.

— Дела не совсем велосипедные, — отвечал Дуглас. — А вид мне нужен от тебя такой, как будто ты знаменитый стрелок, pistoleer. Такой, знаешь, забияка с Запада, задавака и щеголь. Гонщик «Пони-релай». Чтобы барышни с Востока захлебывались слюнями от восторга, глядя на твою романтическую личность.

Фокс сам чуть было не захлебнулся слюнями, услышав такое свое описание, и закашлялся. Дуглас поколотил его по спинке и показал, где на этаже ванная комната.

Примерно часа два спустя Фокс завершал свое преображение в pistoleer, слегка взволновав воображение торговца обувью репликой «Сколько-сколько?». Кобуры при Фоксе не было, да и вообще ношение оружия в Канзас-Сити было запрещено, но обувщик, недавно приехавший из Филадельфии, вопрос Фокса принял слишком близко к сердцу и сбавил цену на сапоги куда больше, чем планировал ранее.

— Хорошие веллингтоны, — похвалил Фокс обувку: — Не очень высокие, голенище не очень узкое — все как я люблю…

Дуглас поджидал его в вестибюле гостиницы и первым оценил новую одежду Фокса. Кроме сапог, Фокс обзавелся яркой рубашкой, штанами из синей шерсти и шляпой-кошут.

— Где ты такую куртку купил? — удивился Дуглас. — Я тоже такую хочу!

Куртка выглядела очень нарядно: с замшевыми нашивками, с бахромой, с узором бусинками.

— В городе Олате купил, когда мимо проезжал. Там какой-то парень заказал вот это все, — Фокс провел рукой по приятной на ощупь коже, — но когда время забирать куртку подошло, деньги у него нечаянно закончились. Махнул рукой и уехал без куртки. А я, когда мимо проезжал, заглянул в магазин конфет купить… ну, скучно ж ехать в дилижансе, — без тени смущения признался он. — А там она. Я живенько примерил, купил не думая, и бегом к почте, пока карету дальше не отправили. И до самого Канзас-сити все расстраивался — дорого же! И это ж для праздников куртка, ее часто не наденешь…

— Надо бы и мне в Олат съездить, — сказал Дуглас, завидуя.

Сам он сейчас тоже был одет для верховой езды, но у него как-то не получалось выглядеть pistoleer. Или простоватый парень из Канзаса, или джентльмен с Востока, переодевшийся по-западному — а ничего среднего у него как-то не выходило. Нет, ну можно еще под индейца замаскироваться — но это тоже было не то.

Так что сейчас он предпочел быть джентльменом.

Вместе с Фоксом он доехал на извозчике до платной конюшни, а там конюх предложил им выбирать из полудюжины лошадей. Лошади были слишком хороши для сдачи внаем, и, собственно, для найма кому попало и не предназначались. Однако Дуглас в городе уже не считался «кто попало», и вскоре они выехали к реке Канзас, причем Фокс ворчал, что у него свое седло есть, привычное, надо было взять его.

Около недавно пущенного в строй железнодорожного моста было место, огороженное сейчас, пожалуй, разве что следами от кольев. Веревки растащили на сувениры, и колья, и даже песок, как сказал Дуглас, продавали в бутылочках со специальными этикетками, — впрочем, торговля песком не сильно процветала, покупатели предпочитали окровавленные щепки, а здесь щепок уже не осталось — голая земля, местами свежеперекопанная.

— Вот, — сказал Дуглас. — Здесь все и было.

Фокс молчал, с прищуром осматривая дальний берег со станцией Армстронг, брошенные хижины паромщиков поодаль, реку Миссури на севере, фермерские поля на юге.

— А красивое место было, пока мост не построили, — проронил наконец он.

— Да, — согласился Дуглас, тоже рассматривая солнечные дали.

— Ты зачем меня сюда привез? — спросил немного погодя Фокс.

— Да как бы тебе сказать… — замялся Дуглас. — Этот велопробег… Там очень неравные условия для гонщиков. Неминуемо кто-то будет отставать. А у меня в голове дурные мысли засели… Все мне кажется, что эти Рейнхарты — не единственные в Миссури, у кого личное кладбище в огороде. Тут же бушвакеры, джейхоукеры, да кто угодно… Банды и сейчас еще встречаются.

— Мне кажется, ты слишком нервничаешь, — поразмыслив, ответил Фокс. — Банды бандами, а вот как-то не принято в народе придурков обижать, а чудак на этой колесной хрени — он точно придурок. Посмеются и отпустят, если что.

— Это ты Дэна за придурка держишь? — ухмыльнулся Дуглас.

— Дэн как раз не придурок, но когда он на этом своем бицикле по городу кататься начал — легко было перепутать, — рассудительно ответил Фокс. — Нет, бандиты — это не страшно, они разве что ограбят, если, скажем, часы есть или денег много, а семейки вроде этих Рейнхартов не так уж часто встречаются.

— Мне спокойнее будет, если я присмотрю, чтобы с аутсайдерами гонки ничего не случилось — проговорил Дуглас. — Буду в процессии самым последним. Только, конечно, на лошадке, этим велосипедам я не доверяю.

— Это другое дело, — согласился Фокс. — Но неужели ты себе напарника ближе не нашел?

— Стыдно, — признался Дуглас. — И потом, я и кроме этого имею на тебя виды. Ты мне для западного колорита нужен.

— Лиса из Кентукки изображать?

— Какой ты догадливый…

Изображать Лиса Фоксу пришлось уже в этот день, потому что Дуглас затащил его вечером к Фицджеральдам, а у Фицджеральдов были гости, и среди них — да, как раз девицы с Востока. Куртка, кобура с револьвером, которую обязательно просил нацепить Дуглас, и шейный платок с узором в «турецкие огурцы» произвели на них убойное впечатление. Ну и сам Фокс был хорош: выглядел как примерный мальчик, отчего у присутствующих дам старше тридцати начали пробуждаться материнские чувства. Мужчины были сдержаннее, их бусиками на куртке было не пронять, хотя револьвер некоторых впечатлял. И общество собралось исключительно юнионистское, а потому мальчик-конфедерат их слегка веселил и немного раздражал. Однако Фокса его мятежное прошлое ничуть не тревожило, и смущался он лишь тогда, когда поминали Лиса из Кентукки. Очень мило смущался, девицы оценили.

Темой вечера был технический прогресс и предстоящий велопробег. Однако велосипед в дом тащить смысла нет, поэтому притащили пишущую машинку — только что сделанную по чертежам, присланным из Форт-Смита, прямиком со слесарного стола.

Заправили лист, и все начали пробовать писать: одним пальчиком, очень медленно, отчего солидный джентльмен с Востока вскоре заявил, что это не больше чем игрушка, а деловым людям такими глупостями лучше и не заниматься.

— Просто это не так делается, — неожиданно встрял Фокс.

— А как? — оглянулся на него восточный джентльмен.

Фокс оглянулся, подобрал со столика-геридона книгу, которую его недавно попросили подписать «С сердечным приветом от Лиса из Кентукки», раскрыл на первой попавшейся странице, сел за машинку и начал бойко набивать текст, используя слепой десятипальцевый метод, как Дэн учил. Дэн, правда, из всего метода знал только название, а потому метод, которому он учил своих друзей, был скорее восьмипальцевый и астигматичный, однако по сравнению с печатью одним пальцем, да еще человеком, который не освоился с клавиатурой, выглядело очень выигрышно.

— Вот, — поднял он глаза от книги, допечатав машинописную страницу. — Только я мало тренируюсь, поэтому так медленно.

Солидный джентльмен задумчиво смотрел на машинку.

— Да, — сказал он наконец Фицджеральду. — Теперь вы меня убедили…

Пишущую машинку, так же как и велосипед, изобретали весь девятнадцатый век, и об этом можно написать отдельную книгу. Однако серийность производства и коммерческое применение достигнуты были только в 1870х годах. Как утверждают, первым романом, напечатанным на пишущей машинке, был «Гекльберри Финн» Марка Твена и произошло это в 1876 году. Только вот у Автора появилось подозрение, что в этом романе первой напечатанной на машинке книгой станет очередной том приключений Лиса из Кентукки — примерно лет на десять раньше.

Однако читатели наверняка попросят Автора уточнить насчет новых одежек Фокса: что за веллингтоны? Почему не ковбойские сапоги? Где джинсы и стетсон? И вообще, где тот культово-ковбойский прикид? Не, ну куртка, может, и сойдет…

Если отложить в сторону куртку с бусиками и бахромой, отвечает Автор, то из всего культового прикида на тот момент, когда Фокс занялся шопингом, существовали разве что шейные платки — ага, вот именно с «турецкими огурцами». Впрочем, «турецкие огурцы» или просто «огурцы» — это чисто русское название, американцы иногда называли «Persian pickles» (персидские соленые огурцы), а вообще в английском языке этот узор назывался «пэйсли», от названия города Paisley в Шотландии, где ткани с таким узором производили в огромных количествах.

В 19 веке этот узор очень любили, рисовали его и на шелках, и на простеньком ситце — и, разумеется, на шейных платках. В двадцатом веке узор стал считаться скорее старомодным и его начали забывать, но платки с узором пейсли неожиданно стали считаться частью американского наследия и символом американского Запада, а с 1970х годов, когда символ вольного Запада нацепили на себя байкеры, репутация банданы с узором пейсли начала приобретать откровенно бандитский оттенок. Но это в Штатах. В Европе с самого начала двадцатого века шейный платок, закрывающий лицо, считался непременным атрибутом американского гангстера: в карикатурах грабитель постоянно изображен с черной банданой, закрывающей нижнюю часть лица. Так что в этой части света приходилось разъяснять, что бандана, носимая таким образом ковбоями, в основном применялась не для ради пущей анонимности, а как средство индивидуальной защиты от пыли.

Однако в 1866 году, когда Фокс купил себе яркий платочек на шею, это еще не было ни бандитским атрибутом, ни символом Запада — да и вообще, узор на платке западного парня не обязательно был пейсли. Одна западная железная дорога примерно в то время снабдила своих работников платками в синий горошек — чтобы, значит, сразу было видно, где человек работает.

С веллингтонами примерно такая же история. Жил в Англии герцог Веллингтон (тот самый, который герой войны с французами) и заказал он как-то сапоги для верховой езды. В то время в моде были так называемые гессенские сапоги с кисточками. Герцогу кисточки нужны не были, голенища он любил примерно до середины икр, и чтобы кожа была телячья, мягкая. А, и еще каблук! Обязательно чтобы был каблук высотой в дюйм, а то со стременами неудобно. В гости в таких сапогах не пойдешь — простоваты, и для парадного портрета не попозируешь — тут уж лучше в гессенских, живописцы любят кисточки вырисовывать, а вот для верховой езды — в самый раз. И мода на такие сапоги для верховой езды распространилась и на Америку. А в Штатах путь веллингтонов пошел по двум ветвям эволюции.

Сапоги для верховой езды начали приспосабливаться к местным реалиям, а в этих реалиях отлично выезженных породистых английских лошадей чаще всего не было, а были полудикие лошадки, которым сбросить ездока — одно удовольствие. А тащиться за лошадью, застряв ногой в стремени — так себе развлечение. Поэтому от хорошего сапога требовалось, чтобы он без проблем отделялся от стремени, или, если не получилось отсоединиться — легко снимался с ноги. Так и родился классический ковбойский сапог, на который потом навертели всякого украшательства. Но в тот момент, когда Фокс себе обувку покупал, на полках обувных магазинов были только серийно выпускаемые веллингтоны. У этих ботинок более округлый носок и более низкий каблук, чем у типичных «ковбойских сапог». История истинно ковбойского сапога началась чуть позже, в начале 1870х, и один из ранних очагов производства — как раз город Олат, штат Канзас, мимо которого Фокс проезжал в почтовом дилижансе.

Другая эволюционная ветвь привела к превращению изначально кожаных «веллингтонов» в резиновые сапоги, с которыми нынче и ассоциируется слово «веллингтон», наверное, у половины земного шара. Американский предприниматель уехал во Францию и начал производить удобную непромокаемую обувь.

Что касается джинсов, то хоть они и существовали уже в то время, то воспринимались исключительно как рабочая одежда. Вы же не пойдете в грязной спецовке в гости или театр? Небось выберете штаны поприличнее. Вот и западный человек, если имел возможность завести еще одну пару штанов, предпочитал вне работы не джинсы. Кроме того, даже и как рабочая одежда, джинсы появились у ковбоев не сразу, а примерно в 1870х. До этого это были штаны для шахтеров и золотоискателей. А техасские скотогоны обходились той одежкой, что бог пошлет.

Шляпы производства фирмы Стетсон тоже уже существовали, но пока это были еще немного не те шляпы, которые сейчас называются этим словом и широкого распространения они не имели. Скотогоны носили на головах что придется, и чаще всего это были шляпы-котелки, сами по себе довольно популярные в то время. Котелок, между прочим, был изобретен в Англии специально для верховой езды, это уже потом их переняли все слои общества. Американский писатель Люциус Биб «шляпой, которая покорила Запад» называл именно котелки.

Шериф Додж-сити Бэт Мастерсон. Снято в 1879, шерифу 26 лет. да, в котелке:)

Однако на Западе любили шляпы с широкими полями, поэтому на старинных фотографиях можно увидеть и классические сомбреро не только на несомненных мексиканцах.

Кроме того, ковбои носили и цилиндры, тоже довольно популярный головной убор тех времен, и соломенные матросские шляпы, похожие на канотье.

Однако когда мы тут у нас в Европе говорим «ковбой в стетсоне», часто бывает, что под словом стетсон ты имеем в виду немного другую шляпу.

Еще одной популярной американской шляпой в то время была шляпа Кошута — от имени венгерского политического деятеля Лайоша Кошута. Он был широко известен при жизни, в том числе в Великобритании и Соединенных Штатах, как борец за свободу и проводник демократии в Европе. Бронзовый бюст Кошута можно найти в Капитолии Соединенных Штатов с надписью: «Отец венгерской демократии, венгерский государственный деятель, борец за свободу, 1848–1849 годы».

Кошут в Нью-Йорке. Какая там шляпа у него в руках — не разобрать. Возможно, обычный цилиндр

Газета Сан писала о его пребывании в Нью-Йорке:

Таким образом, непосредственно перед Рождеством 1851 года Нью-Йорк пережил период кошутомании, и это сказалось на праздничных подарках. Каждый новогодний подарок ассоциировался с Кошутом и Венгрией. Рестораны изобиловали венгерским гуляшем, вкусным блюдом из отварной говядины и овощей, сильно приправленным красным перцем; и были галстуки Кошута (огромные ленты из атласа или шелка, обвитые вокруг шеи с концами, свободно выпущенными на перед рубашки), трубки Кошута, зонтики Кошута, ремни и пряжки Кошута, кошельки Кошута, куртки Кошута, тесьма и кисти Кошута в одежде.

Как там насчет зонтиков или кошельков Кошута, Автор не в курсе, но вот шляпа его имени в Штатах задержалась и была довольно популярна. И когда на картинке про Войну Севера и Юга вы видите на военном шляпу — это часто она и есть. Ее любили по обе стороны конфликта, и южане, и северяне.

Джон Мосби рекомендует вам шляпу-кошут;)

Ясное дело, Кошут сам свою шляпу не придумывал, а носил один из вариантов европейской кавалерийской шляпы, известной с мушкетерских времен, а то и раньше. Другое ее название — Slouch hat, но тут Автор затрудняется перевести это на русский язык достаточно точно. Шляпа с напуском, подсказывает гуглопереводчик.

Еще одна военная шляпа времен гражданской войны — шляпа Харди (по имени коменданта Вест-Пойнта Уильяма Дж. Харди.

Кавалерийский сержант в шляпе Харди

Однако военные эту шляпу не очень любили, потому что черный фетр сильно нагревался под лучами солнца, и при первой возможности заменяли ее на кепи или кошут.

Глава 7

На площади оркестр играл попурри из популярных мелодий, а по кругу, изображая парад, ехали велосипеды и веломобили. Первой в процессии катила вполне традиционная повозка, запряженная лошадьми и украшенная цветами и флагами. На высоком помосте, установленном на повозке, стояли два роудраннера-«пони», а вокруг них сидели и стояли девушки, изображающие разных исторических героинь.

— Ну, это надолго, — молвил Дуглас, стоя на балконе и покуривая сигару.

Кроме него, на широком балконе клуба стояли еще несколько завсегдатаев, кое-кто из обслуги, ну и, конечно же, Фокс.

Фокс посматривал на торжество технического прогресса скептически:

— Да они и до Индепенденса не доберутся!

— А Квинта в роудраннеры верит, — молвил Дуглас. — Я пойду пока кофейка попью. Четверть часа у нас еще есть.

Фокс поморщился, но пошел с балкона вслед за журналистом:

— Не хочу я сейчас кофе. А пива тут не подают?

— В этом клубе, друг мой, пиво подают только Дэну Миллеру — ну и еще отдельным личностям, которые добились этого шантажом, — усмехнулся Дуглас, наливая себе кофе из кофейника, стоящего над спиртовкой.

— Вот уж никогда не поверю, чтобы Дэн чего-то добивался вымогательством, — молвил Фокс.

— Нет, он-то как раз не вымогал, — ответил Дуглас. — Его очень уважает местная обслуга и считает русским князем.

— С чего бы? — удивился Фокс.

Дуглас оглянулся, не слышит ли его кто-нибудь, кроме Фокса, и поведал, понизив голос:

— Слуги здесь англичане, раньше прислуживали настоящим аристократам и потому задирают нос: американцы для них недостаточно отесанные.

— А по морде дать? — поинтересовался Фокс.

— Да ну, в этом самый смак, — отмахнулся Дуглас. — Иной раз интереснее цирка спектакли бывают.

Фокс недоверчиво хмыкнул.

— Так вот, здесь очень любят мудрить с сервировкой. Ну, это когда несколько вилок и ложек положат и потом обсмеивают тех, кто десерт неправильной ложкой ест, например. Ну вот и Дэну, когда он первый раз пришел, к бифштексу рыбную вилку положили. А он на вилку посмотрел, удивился, но ничего не сказал, взял вилку в левую руку, ножик в правую — по всем правилам.

— А что, есть какие-то правила, чтобы мясо есть? — простодушно удивился Фокс.

— В Англии — есть, — улыбнулся Дуглас. — А уж когда он здешний кларет сомнительным пойлом обозвал и предпочел пиво, здешний метрдотель так и решил: аристократ!

До Фокса, пожалуй, не очень дошло, почему нельзя мясо рыбными вилками есть, он-то полагал, что мясо и без вилки есть можно, но он хихикнул.

Дуглас прислушался. Звуки, доносящиеся с площади, изменились. Музыка стихла, слышались голоса.

Он оставил чашку и глянул в окно. На повозку к девушкам залез мэр и еще несколько человек, Фицджеральд и Квинта скромно стояли у приставной лесенки и гордо оглядывали велосипедистов, которые сгрудились рядом. Водители роудраннеров выделялись: на них были одинаковые новенькие шлемы, и это привлекало внимание.

Толпа сплотилась и теснилась к повозке, стараясь разобрать приветственные речи. Периодически слышались воодушевленные речами возгласы и аплодисменты.

— Ну что, пошли участвовать?

Они спустились, и тут же, у крыльца клуба сели на заранее снаряженных лошадей. Подъехали ближе к толпе и остановились. С высоты лошадиных спин видно было хорошо, но некоторые слова из речей терялись. Впрочем, слова речей о техническом прогрессе их и не интересовали. Мэр позвал на повозку Фицджеральда, тот высказался в том смысле, что величественные просторы Запада рождают новые идеи, воспользуемся поводом прославить наш прекрасный город и пусть гордое имя штата Миссури прогремит по всему миру как место, где не только прислушиваются к самым последним достижениям науки и техники, но и двигают прогресс дальше! А Фицджеральд, со своей стороны, обещает этому способствовать. Аплодисменты.

Подождав, пока восторг толпы утихнет, Фицджеральд широким жестом указал поверх голов на Фокса:

— Вон там я вижу молодого человека, который несколько лет назад был одним из героических курьеров прославленной западной фирмы «Пони-релай». Поприветствуем его, дамы и господа!

Толпа обернулась к Фоксу, жадно рассматривая его новую куртку, не запылившуюся еще шляпу-кошут и наемную лошадь.

— Молоденький-то какой! — очарованно выдохнула одна из женщин, стоящих поблизости.

Фокс помахал ручкой, приветствуя собравшихся, а очарованной даме даже кивнул, специально задержав на ней взгляд.

— Попросим его сказать несколько слов участникам нашего сегодняшнего пробега, — предложил Фицджеральд.

Толпа поддержала: «Просим, просим!»

— Что говорить-то? — прошептал Фокс, почти не двигая губами.

— На просторах, где вы когда-то ставили рекорды на лошадях, теперь будут ставиться рекорды скорости на машинах, — не размышляя, просуфлировал Дуглас вполголоса. — Для тебя большая честь быть свидетелем нового века освоения Запада.

Фокс повторил с должным энтузиазмом и даже шляпой помахал, сорвав свою долю аплодисментов.

После этого толпу попросили чуть раздаться, велосипеды выстроили в одну линию, участники и организаторы пробега торжественно сверили часы, у кого они были. Фокс тоже сверил свои часы из «падалиума».

С повозки сгрузили один из «пони», и одна из девушек, на которой был костюм с блумерами, собралась на нем ехать. Толпа впала в очередной восторг. Имя отважной гонщицы прошелестело по всей площади: мисс Люси Вильерс, актриса местного театра. Мисс Вильерс помахала шелковым платком и хорошо поставленным голосом сообщила собравшимся, что является представителем женщин Америки, которые, презирая трудности, не боятся пересечь континент и используют достижения техники, чтобы покорить дикие просторы. Аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты.

— Они сегодня вообще с места тронутся? — скучая, спросил Фокс.

— Квинта следит за графиком, — отозвался Дуглас.

Наконец грохнул выстрел, толпа разразилась очередными воплями восторга: велопробег начался.

Впереди ехала мисс Вильерс и опасливо поглядывала на догонявшие ее велосипеды: ни у одного двухколесника, кроме роудраннеров, не было подвижного руля, и вероятность того, что ее «пони» протаранит непослушная машина, была велика. Так что мисс Вильерс нажимала на педали изо всех сил и пыталась оторваться от соперников. У бициклов Мишо и Лалмо колеса были больше чем у «пони», так что они выигрывали в скорости только за счет 2-пи-эр, и их водители чувствовали себя победителями. Поэтому они по-джентльменски не хотели обидеть даму объездом и шли на колесо-два сзади, нервируя ее. Сзади тащились веломонстры всех видов. Самыми последними, замявшись на старте, шли роудраннеры. Фицджеральд заранее велел своим гонщикам вперед не рваться: мы и так знаем, что наши машины лучше, так пусть хоть до окраины города другие машины не плетутся в хвосте, потом обгоните.

Организаторы пробега, руководство города и прочие важные персоны помахали вслед гонщикам и разошлись по своим делам. Фицджеральд с Квинтой отправились на станцию садиться в заказанный поезд.

Мисс Вильерс, оставшись без их отеческого внимания, остановила своего «пони» и с яростью, все тем же хорошо поставленным голосом на все окрестности возвестила:

— Да проезжайте вы уже мимо меня, господа! Я вас пропускаю!

Притормозившие было велоджентльмены поблагодарили и рванули вперед.

Мисс Вильерс оглянулась на подкрадывающийся сзади трицикл, сочла его не очень опасным и продолжила гонку.

Дуглас с Фоксом следовали за роудраннерами, а потом, когда за городской чертой роудраннеры пошли на обгон всех, кого только могли обогнать, пристроились в сопровождение педальному веломобилю и на ходу взяли интервью у гонщика. Дуглас записал самые важные факты в блокнот, после чего они покинули последнего велогонщика и перешли к предпоследнему — тоже интервьюировать. Поскольку основные сведения Дуглас получил еще во время четвертьмильной гонки, интервью сводилось в основном к вопросам о новых впечатлениях.

Несмотря на параноидальные предчувствия Дугласа, по крайне мере на этом участке пути опасности нарваться на убийц было очень мало. Дорога на Индепенденс была очень людной, вокруг гонщиков образовался как бы сам собой небольшой конный отряд: многим было интересно. Встречные приподымались в седле или на козлах, круглыми глазами глядя на невиданное зрелище; останавливались, задавали вопросы, долго смотрели вслед, а потом еще и обсуждали увиденное, собравшись небольшими кучками.

Роудраннеры, выйдя на лидирующую позицию, рваться вперед не стали: приказа ставить рекорды скорости не было, главное — обогнать конкурентов. Некоторые из веломонстров с трудом въезжали даже на небольшие пригорки, их водители спешивались и тащили свое транспортное средство вперед.

В общем, примерно полтора часа спустя по улице города Индепенденс дружной командой ехали четыре роудраннера. Отставая от них на несколько корпусов и более, тянулась цепочка из бициклов Мишо, Лалмо и еще двух, американских, которые не сильно от них отличались. Далее ехала мисс Вильерс, за которой следовало с полдюжины всадников, увлеченных не столько техникой, сколько девушкой на новомодном изобретении. За ней поспешали два английских трицикла и еще один бицикл, американского изобретения, с шатунной передачей. Сильно от них отставая, тащились остальные, около которых, как пастухи, трусили на своих лошадках Дуглас с Фоксом.

Глава 8

Мы у себя в Форт-Смите новости велопробега узнавали через два-три дня. Каких-либо событий, слишком значительных, чтобы их имело смысл передавать по телеграфу, там не происходило, а почте требовалось время, чтобы доставить нам письма из другого штата.

Писал нам, разумеется, Дуглас, от Фокса мы таких подвигов и не ожидали. Поэтому мы довольно живо представляли, как нашего красавчика Лиса из Кентукки донимали восхищением восточные родственницы Фицджеральда, как мисс Вильерс ругалась с конкурирующими велосипедистами за место на дороге, как эту самую мисс Вильерс атаковали незатейливыми деревенскими ухаживаниями младые и не очень обитатели Больших Кедров, как все, буквально все участники пробега чесались от клопиных укусов после ночевки в лучшей гостинице Уорренсберга (и только Дуглас с Фоксом, взявшие на себя охрану лошадей и велосипедов, а потому спавшие в сене над конюшней, этого избежали).

Почти половина велосипедов сошли с пробега еще в Индепенденсе, еще несколько прекратили пробег в Больших Кедрах. Их погрузили на железнодорожную платформу и повезли дальше, выпуская на парадах для пущей массовости. Владельцев велосипедов это вполне устраивало, потому что Фицджеральд дипломатично отмечал в своих речах, что их машины показали себя отлично, но оказались плохо приспособленными для сельской местности.

Среди прочего пришла весточка лично мне:

«Ты помнишь парня в шарфе цвета взбесившегося апельсина, который в Либерти маячил аккурат напротив окна конторы Хендерсона? Я его встретил среди ухажёров нашей милой Люси около Одинокого Джека. Его и еще одного парня, но того ты вряд ли вспомнишь, потому что из особых примет у него была лишь каурая лошадь с белым чулком на правой ноге. Лошади, кстати, у этих парней те же самые, а вот шарфа уже нет, но это, пожалуй, не удивительно. Их в этот раз тоже было не двое, но остальных троих я раньше не встречал. Я, разумеется, не стал напоминать этим парням о нашей прошлой встрече, да и вообще, общался с той компанией больше Фокс, у которого с ними нашлись общие знакомые».

Я вот как раз оранжевого шарфа на ком-то из бушвакеров Арчи Клемента и не помнил, зато каурая лошадь с белым чулком почему-то в памяти отложилась. Но не ее всадник. Так что если б это меня свела дорожка с этими парнями, скорее всего, это они бы первыми узнали меня: рассмотрели же, наверное, пока я с Арчи перед крыльцом банка разговаривал. Это Дуглас у нас остался неизвестным героем, его налетчики не видели.

В Седалии Фокс влюбился и жестоко страдал. Однако у него не было четырех тысяч долларов, чтобы купить полюбившуюся ему кобылу (а еще, чтобы содержать такую лошадь, необходима соответствующая инфраструктура и немалый годовой доход), поэтому Дуглас силком запихнул его в поезд и велел не выпускать до самой Калифорнии. Калифорния здесь имелся в виду не штат, а город, в котором был очередной парад велопробега.

Дуглас и сам проехался в поезде до Калифорнии, потому что велосипедистам позволили ехать по тропке обходчиков около железнодорожного полотна, а конным путешественникам там полагался штраф или тюремное заключение: «повадились тут гонять скот по путям! Объезжайте».

К его пущему спокойствию оказалось, что и Люси Вильерс на этом этапе потребовала себе выходной. На публику она трогательно хромала, и объявили, что она ударила ногу, но после дня отдыха планирует продолжить пробег и вместе со всеми финишировать в Джефферсон-сити. Ну, одной заботой меньше: можно было пока не беспокоиться, что ее похитит какой-нибудь горячий миссурийский парень, насмерть сраженный красотой и отвагой прекрасной велосипедистки.

Вместо письма о финале пробега в столице Миссури на Пото-авеню прибыл Фокс, у которого не хватало словарного запаса, чтобы выразить восхищение красотой кобылы из Седалии, а потому он больше матерился и вздыхал. О том, что письма от Дугласа и Фицджеральда приехали вместе с ним, мы узнали лишь ближе к вечеру, когда Фокс засобирался на ужин в приятной компании миссис Уильямс и полез в сумку искать новую рубашку.

Так что письма мы читали уже после ужина, собравшись на веранде нашей лаборатории с приблудившимися в поисках компании доктором Николсоном и Саймоном Ванном.

Дуглас описывал апофеоз, охвативший Джефферсон-сити, когда в него въезжали плотным стадом велосипеды. До финиша дошли все роудраннеры, бициклы Лалмо и Мишо, пара двухколесников американских изобретателей и один трицикл, который, если честно, чуть не половину пути вел за собой на веревочке его настырный хозяин.

Мальчишки сновали под колесами и пытались обогнать велосипедистов. Лошади шарахались, кучера оглушительно выражались вслух к негодованию нежных дам. Впрочем, эти выражения мало кто слышал, потому что народ на улицах восторженно орал, свистел и даже улюлюкал.

Какой-то почитатель с такой силой запустил в мисс Вильерс букетом, что ее чуть не снесло с проезжей части улицы, она чудом не упала, а почитателя чуть не затоптала возмущенная общественность.

На центральной площади финиширующих уже поджидал парад веломонстров, увешанных цветочными букетами, и наскоро воздвигнутая трибуна, где в обществе Фицджеральда грелся под лучами солнца губернатор штата, несколько разных политических деятелей и важные гости с Востока.

На прибывающих велосипедистов тут же начали цеплять венки, а Люси Вильерс под букетами чуть не погребли, но она схватила веничек поизящнее и с его помощью пробила себе дорогу на трибуну. Там к ее ногам тоже полетели цветы, но здесь ее хоть лучше было видно окружавшей трибуну толпе.

Губернатор произнес речь о техническом прогрессе и гордости штата. Фицджеральд пообещал гордость всеми возможными силами поддерживать. Люси повторила свою речь о роли женщин. Фокс, приглашенный на трибуну Фицджеральдом, заученно высказался о рекордах скорости. Дуглас добавлял, что Фицджеральд очень высоко оценил Фокса, потому что его мастерство печати на машинке помогло получить дополнительные инвестиции, и машинки решено запускать сначала в мелкую серию, а потом по продажам будет видно.

Толпа в отдалении почти ничего не слышала их речей, но все были довольны.

После митинга роудраннеры оттащили в магазин, который Фицджеральд заранее арендовал тут же, на центральной площади, для выставки. Здесь уже были разложены на прилавках товары, которые мог предложить завод, в том числе коробки с детским конструктором, на крышке которых чаше всего были нарисованы собранные из деталек велосипедики. На самом видном месте сидела красивая девушка и четырьмя пальчиками бойко настукивала с помощью пишущей машинки надписи на открытках. Двое шустрых приказчиков отвечали на вопросы посетителей, упаковывали покупки и принимали заказы на роудраннеры. Заказов было не так много, потому что машина получалась дороговатой. Зато конструкторы с велосипедной картинкой быстро раскупили, к концу дня остались только с картинками железнодорожного моста и с паровозиком.

Вот примерно то, о чем писал Дуглас. Фицджеральд же прислал целый меморандум с замечаниями по конструкции: где ломалось, что ломалось, почему ломалось, и заодно повинился передо мной, что не выдал каждому гонщику по запаске и насосу, как я советовал, из-за чего при каждом проколе им требовалось дожидаться техподдержку. Проколов было много, в пыли на дорогах чего только не валялось. Впрочем, на средней скорости велопробега это все равно мало отражалось.

Когда мы уже новости обсудили, подошли Макферсон с паромщиком, ведущие в поводу неоседланную лошадь. Ее Джемми, как объяснил, обнаружил в своем саду. Бывало и раньше, конечно, когда с луга приблуждались лошади, но сейчас-то на лугу из-за холеры переселенцев нет. Макферсон спросил паромщика — но тот на индейском берегу такую лошадь вроде не встречал, а клеймо на ней точно не индейское.

Прошли по улице: ни у кого новых постояльцев нет. В конюшне лошадь тоже не признали.

Фокс, наш главный конный эксперт, заявил, что лошадь не из Форт-Смита. Город большой, это да, но Фокс в лицо там каждого коняку знает, и до его отъезда в Миссури этой лошади он в городе не видал.

Подтянулись наши новые соседи: любопытная как сорока мисс Бауэр и ее брат. Мисс Бауэр торговала понемногу всякой бакалеей, но поскольку на Пото-авеню сейчас спрос на это был невысок, еще пекла пончики из кукурузной муки и всякую такую немудреную съедобную мелочевку. Часть она сдавала в столовую Шварцев, часть уносил по утрам куда-то в город ее брат, устроившийся в подсобные рабочие при кузне, а часть прямо со сковородки разбирала наша детвора, взамен принося ей то орехов, то ягод из зарослей на индейской стороне.

Доктор Николсон припомнил, что вроде бы поздно вечером у Бауэров был гость и как раз с лошадью: доктор из дома не выглядывал и специально не высматривал, но издалека слышал конский топот и тихий разговор.

Мисс Бауэр, округлив глаза и переглянувшись с братом, сообщила, что полагала, будто это у доктора был ночной пациент. Она бы и выглянула да всё внимательно рассмотрела, невзирая на темень, да брат сказал, что у доктора по ночам пациенты бывают излишне нервные, и заложил дверь на засов.

Брат добавил, что как раз сегодня подумывал о том, чтобы участок колючей проволокой огородить, а то всякие кони ходят за домами как у себя дома и огороды вытаптывают.

— У вас же нет огорода, — резонно возразил Джейк.

— Теперь есть! — гордо ответила мисс Бауэр. — Брат мне сегодня утром грядочку вскопал, а я лучок посеяла и горох — может, и успеет горошек налиться до холодов, мне говорили, в этих краях зима поздно наступает. Как же можно без огорода? А вы на своем участке огород не собираетесь засевать? У вас вон участок какой большой…

Мы у себя сажать пока ничего не собирались, хотя были мысли хоть кустиков каких насадить, чтобы прикрыть гордо торчащий посреди нашего квадрата сортир.

— Я вам ближе к зиме пару саженцев персика дам, как буду у себя сад досаживать, — пообещал нам Джемми. — И можно поискать на той стороне Пото, там дикий крыжовник растет, пересадите — свои ягоды под боком будут.

— О, точно! Надо и нам крыжовника к себе пересадить, — встрепенулась мисс Бауэр и подергала брата за рукав. Тот кивнул: посадим, мол.

Потом Бауэры пошли домой: вечер уже поздний, спать пора, Джемми повел лошадь на выгон, все прочие тоже начали расходиться по домам и постелям.

Джемми дал объявление в газету, но только через неделю откуда-то из-за Ван-Бюрена приехал мужик, который лошадь опознал: брат его в компании каких-то приятелей отправился в Техас. В городе поспрашивали: да, вроде проезжали такие, нет, конкретно не помним, может, и не они. В сторону Техаса сейчас много народа ездит, всех не упомнишь.

Тем все расследование и закончилось.

Любимым фруктом восточных индейцев был персик. Англичане и ранние американские поселенцы, приезжая в Новый Свет, поражались обилию персиковых садов вокруг индейских деревень.

В 1683 году Уильям Пенн, основатель города Филадельфия да и вообще английской колонии Пенсильвания, наблюдал, как ленапе выращивают персики в окрестностях: «Вот и персики, и очень хорошие, и в больших количествах, какая индейская плантация без них… их можно покупать бушелями за небольшую плату; из них делают приятный напиток, и я думаю, они не уступают любому персику, который у вас есть в Англии, кроме настоящего ньюингтона». Он пересадил несколько саженцев в свой яблоневый сад.

Несколько лет спустя английский миссионер, путешественник и натуралист Джон Банистер, побывав в Виргинии, писал: «… потому что у индейцев было всегда больше разнообразия и лучшие сорта персиков, чем у нас. … Я видел так называемые желтые сливы-персики (вероятно, нектарины. Пр. А), которые были 12 или 13 дюймов в обхвате».

Ранние американские ботаники, например, Джон Бэртрам, которого Карл Линней полагал за величайшего ботаника в мире, полагал, что персик — местное американское растение, до того он часто встречался на восточном побережье. Разные люди свидетельствовали о широком распространении:

1682, Каролина: «персиковое дерево в невероятных количествах разрастается в дикой природе».

В том же году в лесах Нью-Джерси описаны дикие персики.

В 1787 г.: «Персиковые деревья настолько многочисленны в Вирджинии, что часто, после вырубки соснового леса, они покрывают всю местность».

Персик воспринимался как настоящий сорняк: «Мы вынуждены проявлять большую осторожность, чтобы избавиться от них, иначе они превратят нашу землю в пустыню персиковых деревьев».

Тем не менее до 1539 года земля американская персиков не знала.

Испанский конквистадор Эрнандо де Сото высадился о своим отрядом в 600 человек где-то недалеко от нынешней Тампы во Флориде и попер вглубь континента в поисках золота.

Предполагаемый путь экспедиции де Сото

Ничем хорошим для де Сото, его людей и встреченных по дороге индейцев эта экспедиция не закончилась: золота не нашли, де Сото и солидная доля отряда здесь встретили смерть, зато на местное население страх божий наводили еще как! Об этой экспедиции можно написать не одну книгу, нам важнее ее культурологические аспекты.

Прежде всего, де Сото и его люди — единственные европейцы, которые своими глазами видели так называемую Миссисипскую культуру. Возможно, они стали и ее ликвидаторами, ибо сгинула эта культура не от каких-то военных или экологических катаклизмов, а от инфекционных заболеваний, занесенных из Европы (по представлениям ученых, от болезней, которых Америка до прихода европейцев не знала, погибло от 80 до 95 процентов индейцев). В общем, когда столетием позже белые снова посетили Миссисипи, вместо многочисленных городов на ее берегах они увидели уже редкие деревеньки.

Но не будем о грустном, а вспомним о взносе де Сото в материальную культуру Америки.

Испанцы привезли с собой свиней, несколько хрюшек сбежало, одичало, с удовольствием размножилось и к нашему времени шесть миллионов их потомков представляют серьезную проблему для сельского и лесного хозяйства США и Канады. Допустим, тут не только де Сото виноват, свиней европейцы и позже завозили, но де Сото стал первым.

Испанцы в этом походе потеряли лошадей — некоторые убежали, одичали, размножились, превратились в мустангов, результатом чего стало появление конных индейцев Великих равнин. Опять же, не только де Сото лошадей в Америке терял, но стал одним из первых.

Наконец, испанцы имели привычку раскидывать косточки от привезенных из Европы персиков где попало: персикам американские почва и климат очень пришлись по душе, и они прорастали и начинали плодоносить, а индейцам пришлись по душе персики — и они тоже раскидывали косточки где попало.

Деревья быстро росли и производили изобилие вкусной еды, которую можно было есть свежей, приготовленной или сохранять в неурожайные месяцы. Косточки этого нового обильного плода распространились на север по торговым маршрутам коренных народов, и посадки персиков возникли вокруг многих деревень и поселений по всему Дальнему Югу, Средней Атлантике и Северо-Востоку будущих США.

Фактически, персик был агрессивным инвазивным видом, нарушающим экологию, вытесняющим местные виды… но он был вкусным и полезным, а потому его распространение мало кого беспокоило. Американские плодовые вредители и болезни пока ему не мешали.

Персиковые сады чероки, ленапе, ирокезов и других не походили на знакомые нам сады. Сегодня все коммерческие персиковые сады выращиваются с привитыми деревьями: два дерева сращиваются вместе, нижнее с хорошими корнями, а верхнее с хорошими плодами. Таким образом, один сорт персика можно привить на подвой в любой точке мира. А вот дерево, выращенное из косточки, будет иметь черты обоих родителей и даст совершенно разные плоды. Посадка косточками создаст популяцию уникальных деревьев с различным качеством и устойчивостью к болезням — с чем современное сельское хозяйство не может справиться с экономической точки зрения. Тем не менее, коренные народы на востоке Северной Америки высаживали тысячи фруктовых садов косточками. Даже если некоторые из этих деревьев давали плохие плоды, другие давали персики исключительного качества (помните рассказы о персиках с обхватом 13 дюймов?).

По сути, выращивание персиков из косточек не только дает плоды, но и дает широкий выбор генетического материала, из которого затем выбирают лучшее и высаживают в новых садах и деревнях. Восточное побережье было масштабным проектом по выращиванию персиков, осуществлявшимся на протяжении столетий местными фермерами, и современные американские сорта часто являются потомками этих деревьев.

Однако различия между персиковыми культурами коренных народов и европейцев были глубже. Традиции коренных народов в отношении землепользования и европейские законы о собственности часто вступали в конфликт в течение этого периода времени, и персики часто оказывались спорным моментом в отношениях, которые перерастали в насилие. Война за персиковое дерево, развязанная вокруг нынешнего Нью-Йорка, а тогда Нового Амстердама, в 1655 году, была инициирована убийством голландским поселенцем индейской женщины за «кражу» персика. Впрочем, как это часто бывает с войнами, убийство из-за персика — это повод, а на самом деле там встретились земельные интересы голландцев, шведов и индейцев разных племен.

Поскольку персики стали важным элементом питания коренных жителей, они занимали видное место в истории об этнических чистках и геноциде коренных народов к востоку от Миссисипи. Летом 1779 года Джордж Вашингтон послал армию во главе с Джоном Салливаном в карательный набег против племен сенека и каюга за то, что они встали на сторону британцев во время американской революции. Вашингтон неоднократно заявлял, что поселения племен должны быть полностью уничтожены.

Но когда американские солдаты прибыли в район озер Фингер, они были поражены, увидев сады с тысячами фруктовых деревьев — яблок, персиков, вишен — и передовые сельскохозяйственные системы с продуктами, ранее неизвестными им. В записях кампании Салливана мы находим неоднократные упоминания персиковых садов с сотнями, а иногда и тысячами деревьев почти в каждой деревне. Все они были сожжены или срублены американскими солдатами. Этот набег был настолько разрушительным, что племена сенека, каюга и онейда так и не смогли полностью восстановиться — и единственное, что у нас есть об их передовых сельскохозяйственных системах — это записи американцев, сражавшихся за их уничтожение.

В начале 19 века природа Америки наконец нашла оружие против агрессивного инвазивного вида, естественно, биологическое: на персики стал нападать плодовый долгоносик Conotrachelus nenuphar и мотылек Synanthedon exitiosa, их стала поражать инфекционная персиковая желтизна.

Широкое распространение одичавшего персика прекратилось, он перестал заполонять вырубки, и теперь, чтобы найти в лесу заросли персика, надо было сильно постараться.

Индейцев в это же самое время теснили на запад. Чероки переселились в Оклахому, ленапе — в Канзас.

Про индейские персиковые сады забыли, хотя и белые американцы тоже любили персики.

В то время садоводство считалось скорее занятием джентльменов. Фермеры-джентльмены считали выращивание фруктов чем-то особенно изысканным и европейским. Выращивание персиков для продажи на рынке требовало опыта, ненужного для кукурузы и хлопка, которые мог вырастить любой земледелец. Чтобы добиться успеха, фермеры, выращивающие персики, должны были иметь доступ к садоводческой литературе и последним научным открытиям. Это требовало грамотности, а также определенного уровня образования.

Рафаэль Мозес, плантатор из Колумбуса, был одним из первых, кто начал продавать персики в Джорджии в 1851 году, и ему приписывают то, что он первым успешно продал персики за пределами Юга.

Однако в те времена персики трудно было транспортировать, поэтому о коммерческом выращивании можно было пока не думать. Персики оставались второстепенный культурой, главной был хлопок.

Все изменила гражданская война. Пока воевали, Англия наладила выращивание хлопка в Индии и спрос на американский хлопок упал. Вот тут и вспомнили о персиках, тем более, что к этому времени был изобретен вагон-рефрежиратор и персики теперь можно было везти хоть на край света.

Джорджия к концу девятнадцатого века уже с гордостью могла называть себя Персиковым штатом.

Только вот в статьях, которые рассказывают о истории персиков в Джорджии, обычно ничего не пишут о персиковых садах индейцев чероки, изгнанных когда-то из этого штата.

Глава 9

После того, как с луга убрали переселенцев, у нас на Пото-авеню стало как-то пустовато. Вроде и раньше на улице прохожих редко было видно, а все равно, кто-то заглядывал в салун, кто-то — в магазины. У Шварцев ели, у Браунов мылись, за доктором приезжали… В общем, чувствовалась жизнь.

Сейчас и доходы на нашей улице снизились, и все ворчали, кроме мисс Бауэр, которая недавно поселилась и разницы не осознала.

Некоторое оживление вносили строительные работы. Участок между Бауэрами и доктором купил сапожник, мистер Финн, и послушав, как он говорит, я предположил, что Финн — это не фамилия, а национальность. Я не постеснялся и спросил, хотя в наших краях вообще-то считается неприличным сомневаться в имени человека, если он его сам называет. Ну и оказалось, я не ошибся: настоящая фамилия мистера Финна была Хямяляйнен или как-то так, но он не надеялся, что в этой стране ее кто-то сумеет запомнить и правильно выговорить. Я вот тоже не запомнил, хотя несколько раз переспросил.

Макферсон по случаю делового затишья завез нашим дамам очередные рулоны дешевой ткани, велел шить штаны и уехал на несколько дней на свою лесопилку. Лесопилка вроде и не так далеко расположена, на Милл-крик, а все равно лошадь туда-сюда гонять не хочется, проще уж там ночевать остаться.

Мисс Мелори и миссис Уильямс работы в лаборатории было пока мало, так что они, быстренько ее выполнив, торопились обратно к швейным машинкам. Мы договорились, что до конца месяца они еще могут подрабатывать у Джемми, а потом, как нашей работы прибавится, пусть Макферсон себе других поденщиц ищет. На самом деле причина была не столько в количестве работы, сколько в нервах Нормана: оказалось, что стук пишущей машинки его дико раздражает. Поэтому для машинописного бюро мы заказали мистеру Кейну еще один дом, тоже догтротхауз, и теперь ломали головы, как будем доказывать Фицджеральду необходимость его строительства.

Норман сидел в теньке, обложившись книгами и журналами, и усваивал достижения в области техники и электротехники. По последнему слову науки Джейк собрал под его руководством свинцовый аккумулятор, подзаряжаемый от электрической батареи, и теперь Норман мечтал его куда-нибудь полезно применить, идей было много, мощность аккумулятора для их воплощения была маленькая.

Бивер сочинял детский педальный автомобильчик по заказу Фицджеральда: тот, насмотревшись на веломонстров, решил, что взрослому человеку с такой штукой лучше не связываться, а вот для богатых ребятишек хорошая игрушка будет, и велел сделать две штуки, чтобы показать на очередной выставке. В серию вряд ли пойдут, игрушка получится дороговата, однако единичные экземпляры все же продаваться будут. Я сильно сомневался, что подобное никто еще не делал, и насчет патентной чистоты тоже сомневался, но это уже пусть Фицджеральд эти проблемы решает, раз такое заказал.

Бивер обмерил парочку младших отпрысков Макферсона и сочинил шатунный механизм под их размеры. Машинки сделал у Джонса, испытал на обмеренных отпрысках и сейчас вносил изменения в конструкцию по результатам испытания. Поскольку никаких реально работающих похожих автомобилей для взрослых в ближайшее время не предвидится, детский автомобиль решено было замаскировать под паровозик.

Я бился над станком для сетки-рабицы. На бумаге вроде получалось красиво, и чисто умозрительно станок представлялся простым, но при изготовлении в металле возникали нюансы. Вроде и мелочи, но станок не работал. Ничего, разберемся!..

В общем, в тот день у нас были обыденные рабочие будни. В середине дня послышались далекие удары молотка по жести: фрау Шварц собирала соседей на обед при помощи импровизированного гонга. Мы свернули работы и потянулись к столовой, прихватив по дороге доктора Николсона.

Нашу территорию остались охранять два щеночка, которых нам подарил на новоселье Макферсон: Шарик и Полкан, два довольно крупных для их возраста арканзасских дворянина. Крестным папой щенят стал, как вы понимаете, я, у которого Бивер, держа в руках два меховых комочка, спросил, как в России принято называть собак. Я, разумеется, ответил, что Шарик и Бобик, но Бобик как имя тут же забраковали: как-то неудобно так называть собаку, когда в салуне у нас аж два Роберта Келли, в просторечии сокращаемых как Боб. А Рекс был майор Хоуз, и хотя мы его по имени никогда не называли, но тоже получалось бы как-то неловко.

Шарик и Полкан, несмотря на русские имена и юный возраст, оказались завзятыми расистами: стоило по Пото-авеню пройти негру, как мы слышали довольно угрожающий «ррр-тявк!», который копировал басовитый «РРР-гавс!» макферсоновых кобелей. На пешеходов прочих рас щенки внимания не обращали, разве что кто-то пытался зайти к нам на веранду, когда никого из нас там не было. Исключения делались только для хорошо знакомых негров, вроде Фебы, служанки Макферсонов, семейства Браунов и нескольких поденщиц.

Джейк уверяет, что наши собаки — самые настоящие негроловы, с которыми в былые времена охотились на беглых негров. Норман был склонен к тому, что наши собачки просто чувствуют, когда их боятся. «Чего ж тут бояться?» — вопрошал Джейк, приподнимая увесистого щена и одновременно пытаясь убрать подальше свой нос от его языка. Бояться было пока нечего, это сейчас были энергичные комочки сплошной милоты. Нет, ну на родителей щенят посмотреть — да, испугаться можно. Хоть и чистопородные дворяне, а предки у них явно были крупные.

Макферсон насчет специализации своих собак помалкивал, но их расизм не отрицал. «Они сами по себе такие вырастают, я их ничему не учу, — говорил он. — Двор сторожат — и ладно».

Впрочем, вернусь в тот момент, когда мы, прихватив по дороге доктора, поднялись на веранду к Шварцам. Здесь уже обедали миссис де Туар с девочками и внуком, и старшая мисс Шварц тут же понесла тарелки и нам.

— Хлеб только кукурузный, — привычно уведомила она, и мы так же привычно приняли это к сведению. Возможно, кукурузный хлеб трудно отнести к классической немецкой кухне, но рецепты фрау Шварц подстраивались под местные условия. Это же не ресторан «Дельмонико», а простая столовка, где главное требование — чтобы было сытно и дешево. Ну а в наших краях кукурузная мука была дешевле пшеничной, и местные дешевые овощи порой сильно отличались от европейских, и от таких нюансов немецкая кухня Шварцев начинала приобретать отчетливый индейский акцент. Например, в супе из зелени с беконом было столько окры, что миссис деТуар всегда именовала его «этот немецкий гумбо». Или это, наоборот, южные блюда в руках фрау Шварц приобретали немецкий акцент? Вот не знаю, да.

Мисс Шварц, подавая нам второе, посматривала через дорогу: там у салуна стояли четыре лошади — так не зайдут ли их хозяева, приняв по стаканчику, пообедать? Но парень, который из салуна вышел, в сторону столовой даже и не глянул, а направился в магазин Макферсона. Несколько минут спустя вышли и остальные, и тоже без особого интереса глянув на нас, сели на лошадей, четвертую лошадь повели за собой, передвинувшись к магазину.

— Эй, Билли, ты там скоро?

Но Билли не выходил, а чуть погодя в магазине грохнул выстрел.

Парни на лошадях ошарашенно заозирались, потянулись к оружию.

Из Уайрхауза заорал Фокс:

— А ну, не двигаться, вы у меня под прицелом!

Один из парней поднял руки:

— Да мы и стрелять не собирались!

Наша компания, хоть мы и без оружия были, выскочила на улицу. Миссис деТуар и мисс Шварц, наоборот, запихивали молодняк в дом.

В магазине было тихо.

— Джентльмены, — дипломатично сказал Норман, подойдя к всадникам. — Постарайтесь не делать лишних движений, наш Фокс Льюис уж очень метко стреляет.

— Фокс? — переспросил тот из парней, что демонстрировал пустые руки. — Фокси, это ты?

Фокс выдвинулся из дверей Уайрхауза с дробовиком наготове. Ну да, он же каждый день с оружием не ходит, схватил что поближе было, из шкафчика в ателье. За его спиной маячил Саймон, но выходить на крыльцо он не стал.

Фокс перебежал улицу и осторожно заглянул в дверь магазина.

— Не стреляй! — послышался оттуда перепуганный мужской голос.

— Китти! — окликнул Фокс.

— Я здесь, все в порядке, — прошелестел тихий голос миссис Уильямс.

Фокс зашел в магазин, огляделся, пошептался с миссис Уильямс и вышел.

— Логан, — сказал он парню, все еще державшему руки поднятыми. — Забери своего, я его таскать не буду.

— И пять долларов пусть заплатит, — из-за его спины послышался твердый голос миссис Уильямс. — Сапоги мы обратно не примем, они в крови!

Спешившийся Логан выволок из магазина Билли, который двумя руками держался за свою окровавленную ляжку.

— Он что, приставал к миссис Макферсон? — подался вперед Джейк.

— Не приставал я! — простонал Билли.

Фокс объяснил: миссис Макферсон попросила миссис Уильямс часок посидеть в магазине, пока что-то там будет делать по хозяйству. Билли набрал товаров на пять баксов, а когда подошел черед расплачиваться, показал миссис Уильямс нож и попросил отдать деньги из кассы.

— Билли! — возмущенно воскликнул Логан.

— Черт попутал! — заорал Билли. — У меня эти пять баксов не лишние, а тут сидит в лавке девочка, что она мужику сделает? Я подумал, пока она от испуга оправится, пока закричит — мы уже далеко будем.

— Билли! — Логан задохнулся от негодования и повернулся к миссис Уильямс: — Мисс, прошу прощения за этого идиота…хм… — он уставился на девушку и явно ее узнал. И от этого узнавания что-то в его картине мира нарушилось. — Мисс Уильямс? — неуверенно спросил Логан.

— Миссис Уильямс, — поправил Фокс.

— А! — принял к сведению Логан, не отрывая от девушки взгляда. — Прошу прощения, мэм. Я слышал, Чет прошлой весной помер.

— Да, — ответила миссис Уильямс.

— Соболезную, — неловко сказал Логан, не отводя от нее взгляда.

— У вас тут, между прочим, раненный кровью истекает, — напомнил доктор Николсон. — Вы бы его оттащили вон в тот домик… видите, рядом со строительством? Я его вам хоть перевяжу.

— Ребята, — обернулся к своим приятелям Логан. — Займитесь.

— Пять долларов, — напомнила миссис Уильямс.

Логан похлопал по карманам, нашел несколько монет, оглянулся, прошептал приятелю: «Доллар!», получил еще монету и вручил деньги девушке.

— Даже не подозревал, — сказал он.

Парни закинули Билли в седло и начали транспортировку раненного к дому Николсона, то и дело с интересом оглядываясь.

Логан продолжал стоят на крыльце, удивленно разглядывая нашу крохотную телеграфистку.

— Шерифа звать будем? — спросил Фокс у подошедшей со двора миссис Макферсон. — Убытков вроде нет, грабитель осознал… осознал ведь? — спросил он Логана.

— Если не осознал, так осознает, — согласился Логан. — Я прослежу.

— Как Китти решит, — промолвила миссис Макферсон.

— Да ладно, — проговорила миссис Уильямс. — Только пусть он не думает! Я ведь могла не в ногу стрелять, а в живот.

— О, я знаю, — согласился Логан.

Он явно никак не мог оторваться от созерцания миссис Уильямс.

Небольшая кучка зрителей начала рассасываться, мы с Норманом и Бивером тоже направились к своему дому. Около крыльца магазина из непричастных осталась лишь мисс Бауэр, да и та подалась назад под холодным взором миссис Макферсон:

— Идите куда шли, барышня, тут ничего интересного нет.

Мисс Бауэр пошла вслед за нами, но около дома Николсона остановилась. Когда я оглянулся в следующий раз, она уже вовсю кокетничала с одним из парней Логана.

Шарик и Полкан радостно приветствовали нас, как будто целые сутки не видали.

Мы, как обычно после обеда, заварили кофе и посидели, кофеек распивая и созерцая окрестности, в полном молчании, и только потом Бивер, перебираясь к себе за чертежную доску, промолвил:

— А неплохо наша миссис Уильямс грабителей отстреливает. Это кто ее так стрелять научил?

— Покойный муж, я думаю, — ответил Норман.

Я высказал то, что у меня давно уже вертелось на языке:

— Что-то мне кажется, что у нас в телеграфной нашей конторе был не один бушвакер, а два, — помолчал и добавил с сомнением: — А может, и три.

Генерал Филип Шеридан писал в мемуарах, что в Кентукки его люди обнаружили в своей команде двух переодетых женщин: возчика и кавалерийского солдата. Угостившись сидром на голодный желудок, они опьянели и упали в реку. А когда их вытащили из воды — тут-то все и обнаружилось. Назавтра он этих женщин увидел:

Женщина из Восточного Теннесси [возница] была найдена в лагере, ожидающая своей участи, но с удовольствием курившая трубку. [Солдат-кавалерист] оказалась довольно симпатичной молодой женщиной. … Как эти двое познакомились, я так и не узнал, хотя они вступили в армию независимо друг от друга.

Примерно в это же время по другую сторону фронта, в замке Thunder в Ричмонде, штат Вирджиния, содержались двоюродные сестры Белл: Молли, двадцатичетырех лет, и семнадцатилетняя Мери. Их обвинили в проституции, однако после показаний сослуживцев, которые поклялись, что даже не подозревали о их поле, после трех недель заключения девушек отправили домой.

Газета Richmond Dispatch писала:

Они заявляют, что до войны они жили со своим дядей в Юго-Западной Вирджинии; но прошло около двух лет с тех пор, как он оставил их и перешел к янки.

После трехмесячной службы в кавалерии они присоединились к Тридцать шестой пехотной части Вирджинии и находятся в ней до настоящего времени. Однажды Молли убила троих янки во время пикета, а по возвращении в бригаду была повышена за храбрость до капрала. Капрал пропустил только одно сражение — битву у Седар-Крик — ее в то время отправили на дежурство. Однажды она была легко ранена осколком в руку.

С того момента, как эти девушки поступили на службу, и до дня боя, которая произошла между Эрли и Шериданом 19-го числа, секрет их пола был известен только капитану той роты, к которой они принадлежали. В этой битве он был взят в плен, и затем они, сочтя необходимым, чтобы у них был какой-нибудь защитник, доверили свою тайну лейтенанту, командовавшему ротой; но он не хранил ее и два дня до того, как сообщил об этом самому генералу Эрли, который приказал доставить их в Ричмонд.

В интервью с генералом, которое последовало после информации, переданной ему упомянутым лейтенантом, Молли заявила, что в армии было еще шесть переодетых женщин; но она отказалась сказать, кто и где они.

Эти девушки были известны в армии под именами Том Паркер и Боб Морган, и все солдаты, с которыми они были связаны, признавали доблестными солдатами, никогда не пренебрегавшими своим долгом.

Когда они появились в офисе начальника полиции в пятницу вечером, в их внешности не было ничего, что могло бы вызвать подозрение, что они были кем-то другим, кроме того, чем они казались, солдатами Конфедерации. Они скромны в поведении и всегда считались тихими и аккуратными членами своей команды.

Молли, она же Боб Морган, в основном говорила и демонстрировала явные признаки образованности и утонченности; Мэри, также известная как Том Паркер, была немногословной и капризной, но все же не совсем неинтересной. Молли говорит, что «Том», как она называла свою кузену, никогда не собиралась быть солдатом; она слишком скромная и отсталая.

Женщины, которые во время войны переодеваются в мужчин и служат солдатами, непременно привлекают особое внимание и историков, и журналистов, и просто читателей. И, разумеется, точное число таких участников войны узнать невозможно. Можно лишь верить или не верить неким «оценкам». Например, «по оценкам», в рядах армии Конфедерации служило примерно 270 переодетых женщин. Другие «оценки» предлагают числа от 400 до 800 женщин по обе стороны конфликта. Реальных доказательств почти нет.

Документ об увольнении солдата с «сексуальной несовместимостью». (НАРА, Протоколы канцелярии генерал-адъютанта, 1780-е — 1917 гг., RG 94)

Мэри Скаберри, она же Чарльз Фриман, пятьдесят второй пехотный полк Огайо. Скаберри поступила на службу рядовым летом 1862 года в возрасте семнадцати лет. 7 ноября она была госпитализирована в больницу общего профиля в Ливане, штат Кентукки, с серьезной лихорадкой. Ее перевели в больницу в Луисвилле, и десятого числа сотрудники больницы обнаружили «половую несовместимость». Другими словами, солдат был женщиной. Скаберри была уволена со службы.

Не все женщины-солдаты Гражданской войны увольнялись так быстро. Некоторые женщины служили годами, как Сара Эмма Эдмондс Сили или Альберт Кэшьер. Эти две женщины — самые известные и наиболее полно задокументированные из всех женщин-комбатантов.

Сара Эдмондс Сили два года прослужила во Втором пехотном полку штата Мичиган в роли Франклина Томпсона. В 1886 году она получила военную пенсию.

Записи из AGO показывают, что Сара Эдмондс, канадка по происхождению, взяла псевдоним Франклина Томпсона и 25 мая 1861 года поступила на службу во Вторую Мичиганскую пехоту в Детройте. В ее обязанности во время службы в армии Союза входила медслужба, и почта, и курьерская служба. Ее полк участвовал в сражениях при Первом Манассасе, Фредериксбурге и Антиетаме. 19 апреля 1863 года Эдмондс дезертировала, потому что заразилась малярией, и она боялась, что госпитализация покажет ее пол. В 1867 году она вышла замуж за канадского механика Л. Х. Селье. Они вырастили троих детей. В 1886 году она получила государственную пенсию за военную службу.

Альберт Кэшьер в 1864 году

В 1914 году в Иллинойсе выяснилось, что один из постояльцев дома для ветеранов (Soldiers and Sailors home in Quincy, Illinois) Альберт Кэшьер — не мужчина. Человек этот между тем уже пять лет как получал ветеранскую пенсию. Возбудили дело о мошенничестве. Показания «Альберт Кэшьер» давал довольно противоречивые, у него в голове все путалось, поскольку начались старческие проблемы с психикой (собственно, факт полового несоответствия и обнаружили, когда ветерана отправили в психиатрическую больницу). Однако, к удивлению следователей, давние сослуживцы опознали Альберта и подтвердили: да, воевал.

Дженни Ходжерс (таково настоящее имя Альберта), судя по всему, начала носить мужскую одежду еще подростком, чтобы работать на обувной фабрике. После того, как ее мать умерла, Дженни снова оделась парнем и нанялась на ферму. В 1862 году Дженни-Альберт была зачислена на военную службу, где и находилась до самого конца войны.

После войны Альберт в числе остальных солдат вернулся в городок, откуда был призван, и долгие годы работал там и в округе, пока не потерял трудоспособность и не был помещен в дом ветеранов. Столь длительное ношение мужской одежды допускает вероятность того, что у Альберта были проблемы с сексуальной самоидентификацией.

Однако у многих женщин, которые притворялись мужчинами в ту войну, с самоидентификацией было все в порядке. Некоторые уходили на войну вместе с мужьями или братьями. Мэри Ливермор, член санитарной комиссии, писала: «Один из капитанов пришел ко мне с извинениями за вторжение и поинтересовался, заметила ли я что-нибудь необычное в поведении одного из мужчин, на которого он указал. С первого взгляда было очевидно, что «мужчина» был молодой женщиной в мужском наряде, и я так и сказала». Молодую женщину вызвали из строя, но она умоляла офицера позволить ей остаться и сохранить маскировку, так как она записалась вместе с мужем. Ее вывели из лагеря. Той ночью она прыгнула в реку Чикаго в попытке самоубийства. Ее спас полицейский, и когда Ливермор снова встретила ее, она сказала: «Во всем мире у меня только мой муж, и когда он записался, он пообещал мне, что я пойду с ним; и поэтому я надела его одежду и записалась в тот же полк. И я пойду с ним, несмотря ни на что».

Глава 10

— Хорошие подарки теперь молодежь невестам дарит! — высказался доктор Николсон на наших обычных вечерних посиделках. — Я вот, помнится, своей невесте какие-то безделушки дарил: разве что на каминную полку поставить. Книжки еще, ноты… А надо было как Фокс, что-нибудь очень полезное в хозяйстве, — он поразмыслил и добавил. — Хотя не думаю, что мой невесте понравился бы револьвер.

Доктору Николсону с невестой не повезло. Девушка, за которой он ухаживал, сразу после начала войны разорвала помолвку и быстро вышла замуж за бравого офицера из волонтерского полка: он был красив, боек, весел, интересен и, конечно, скоро станет генералом или хотя бы полковником! А что там какой-то доктор, ничего героического. Столь же быстро она овдовела: бравый волонтер еще до первого боя помер от дизентерии, которая в первые месяцы войны выкашивала плохо подготовленные к военному быту части. Тогда юная вдовушка вновь обратила внимание на доктора, но тому как-то уже не очень хотелось на ней жениться. Он вообще ни на ком не хотел жениться, но в 1863 году вдруг совершенно неожиданно для всех и для себя повенчался с молодой женщиной, которая помогала в госпитале. Однако тогда у него не было ощущения, что он ухаживает, все словно само собой получилось. Да и этой женщине револьвер был без надобности, она больше обрадовалась бы мешку с перевязочным материалом.

Полтора года назад жена доктора умерла при родах, умер и ребенок, и Николсон внезапно оказался без семьи, а после окончания войны — и без средств к существованию. Семейная плантация приносила уже не столько доход, сколько убытки, старший брат открыл магазинчик, чтобы хоть как-то выровнять провалы с сельским хозяйством. Еще один врач в округе был не нужен… ну, то есть пациентов хватало, однако денег у пациентов не было, и появление еще одного врача серьезно отразилось бы на большой семье коллеги и заодно кузена Николсона. Так что доктор в поисках лучшей жизни отправился на Запад и осел у нас на Пото-авеню, купив в рассрочку домик у мистера Кейна.

Пахло от него сейчас не «той самой» мазью, как обычно, а больше хлоркой: медики и городской совет Форт-Смита, посовещавшись, решили, что для подавления болезнетворных миазмов дешевый отбеливающий порошок с ядреным запахом подойдет как нельзя более кстати, и вокруг очагов холеры все помойки и выгребные ямы были щедро присыпаны хлорной известью, а иной раз и просто негашенной.

Все негры в округе были уверены, что это отрава как раз против них, и старались держаться от посыпанных мест подальше. Среди солдат цветного полка офицеры вели разъяснительную работу, в негритянской церкви священники тоже объясняли про холеру и миазмы, но это мало помогало: негры были уверены, что белые хотят их отравить, и холера — она как раз от белого порошка пошла. В кои-то веки с ними были солидарны необразованные ирландцы: хлорка — это от негров, там и сыпьте!

Насчет водоснабжения наши горожане не сильно мудрствовали: брали воду из ближайших рек или ручьев, а если таковых поблизости не находилось, рыли колодцы. Мы тут на Пото-авеню тоже колонкой пользовались, хотя проточной воды рядом хватало. Но таборы переселенцев, которые раньше стояли на лугу, не способствовали чистоте Милл-крика и Ближнего ручья, а также и реки Пото, так что Келли, который поселился в нашем Риверсайте раньше всех, первым делом подумал о колодце. Потом, когда народу на нашей улице стало больше, мы скинулись на забивную скважину, а водой из ручья и реки пользовались в основном для хозяйственных нужд. Да и мы с доктором Николсоном агитировали сырой воды не пить и почаще мыть руки, над нами посмеивались, но в общем слушали. И вроде у нас никто не болел.

Вот в городе болели. Подумаешь — сырой речной водички выпить. Или хлев рядом с колодцем поставить. Доктор Николсон, который с санитарной комиссией ходил по дворам (и рассыпал хлорку где ни попадя, к негодованию честных горожан) говорил, что хуже всего в бедных домах: живут тесно, грязно, на мыле и дровах экономят, — оно и неудивительно, что там болеют больше. Хотя и в зажиточных домах тоже иной раз из принципа никаких мер против заразы не принимают: «Мы в бога верим, к нам зараза не пристанет», — заявила одна дама.

Доктор вечерами возвращался из города и пересказывал нас подобные казусы. Или не пересказывал, потому что очень часто это была повседневная рутина. Но вот неудавшееся ограбление магазина — это ж не рутина, об этом весь город шумел, и городское начальство нам даже попеняло, что раненого грабителя не передали в руки закона. Мы отбрехивались, что грабитель вроде как и сам наказан, а полоскать в суде имя миссис Уильямс нехорошо. В городе, впрочем, миссис Уильямс хвалили: не растерялась и пальнула, настоящая арканзаска! Подробностей жизни миссис Уильямс в городе не знали, и оно было к лучшему. Хватит и того, что помимо ее и Фокса желания просочилось к обитателям Уайрхауза и лаборатории (ну и к Николсону тоже, он же постоянно на наши вечерние посиделки приходил).

Будучи в Канзас-сити, Фокс в числе подарков для миссис Уильямс купил револьвер Керра, калибр.36, о котором она давно мечтала. Странные мечты для юной леди, скажет кто-то, но для Арканзаса, да еще времен гражданской войны, вполне естественные. Война, правда, закончилась, но Фокс о мечте знал, и когда в оружейной лавке ему как раз такой револьвер подвернулся, купил его не задумываясь: машинка в наших краях редкая, она больше по юго-востоку встречается, да и калибр не самый частый для этого револьвера.

Когда миссис Макферсон попросила миссис Уильямс посидеть в лавке, а покупатели что-то не торопились появляться, выдалось время спокойно и без всяких помех подарком полюбоваться, почистить и зарядить — и к появлению злополучного Билли подарок был уже вполне готов к применению по назначению…

Однако пока мы вытаскивали из нашей крохотной миссис Уильямс эту незатейливую историю, мы нечаянно вытащили и другую: о девушке из Миссури, семью которой выгнал из родного дома приказ номер одиннадцать. Семья была небольшая: дедушка и мама, а папа еще до войны умер, и жили небогато, но все имущество все равно не поместилось небольшую тележку, пришлось выбирать самое ценное и нужное, а остальное бросать. Направились они вместе с соседями на восток, потому что все боялись канзасцев, а с соседями вроде не так боязно, но в Миссури и своего лихого люда хватало — на третий день печального путешествия группу беженцев остановили джейхоукеры, телеги обыскали, ценное изъяли, лошадей получше забрали. Деда от волнения хватил удар, он к вечеру и помер. Похоронили на обочине, выбрали из тележки, что могли утащить на себе, остальное бросили, пошли дальше. В восточных округах, откуда жителей не выгоняли, беженцев принимали враждебно: никакого милосердия на такие оравы не хватит, тут бы свое добро от разграбления уберечь. «Убирайте с веревок белье, беженцы идут!», как-то так. После ночевок в чистом поле под дождем тяжело заболела и вскоре умерла мать. Пока Китти думала, как ей рыть могилу голыми руками, рядом оказался Чет Уильямс, соседский парень, которого она еще с начала войны не видала: он свою семью разыскивал, но Китти ничего о них не могла сказать. Потерялись как-то из виду, пока тащились по дорогам. Чет помог с похоронами, а потом Китти в него прямо вцепилась: вот рядом человек знакомый, сильный, уверенный и с оружием, надо его держаться. А куда уж Чету в прицеп девушка, когда он месяцами с отрядом бушвакеров? Но как-то так получилось, что Чет, как честный человек, на Китти женился, а Китти остригла волосы, надела мужскую одежду и дальше уж от мужа не отцеплялась, притворяясь братишкой Чета. Да и где мог Чет оставить Китти? Родных он так и не нашел, а у чужих людей оставлять жену не хотелось. «Маленького Кита Уильямса» в отряде считали совсем ребенком, от опасных дел старались оберегать — так и дожили до весны 1865 года, когда Чета тяжело ранили. Его и «маленького Кита» оставили у знакомого фермера, но Чет не выжил, а фермер без всяких намеков заявил, что малолетний бушвакер ему тут в хозяйстве не нужен, своих проблем хватает.

Когда я узнал эту историю, я сразу подумал, что миссис Уильямс, как и Фокс, что-то о своей бушвакерской деятельности не договаривает, потому что привычка без размышления стрелять в живых людей так сразу не вырабатывается, а Керр, пусть даже и меньшего, чем обычно, калибра, мало напоминает изящный дамский пистолетик. Но я и раньше не считал наших телеграфисток нежными фиалками: в войну утонченным леди в наших краях было не выжить. Однако я ни слова по этому поводу не сказал, да и Норман с Джейком, которые в рядах северян были, наверное, больше моего поняли, но тоже промолчали.

После смерти Чета Китти податься уже было некуда — не в отряд же возвращаться. Она побрела куда-то без цели и без мыслей о будущем — и ноги привели ее на порог к телеграфистке, которую их отряд без особого успеха похищал несколько недель назад. Мисс Мелори была юнионисткой и бушвакерским идеям не сочувствовала, однако Чету и его «братишке» была признательна за то, что они оберегали ее от поползновений Дана. Когда же выяснилось, что Кит вовсе не мальчик, мисс Мелори вздохнула, одолжила у соседки бак для вываривания белья и перекрасила в черный траурный цвет одно из двух своих платьев. Фигурой Китти была мельче мисс Мелори, так что перешить платье получилось без проблем, соседкам телеграфистка сказала, что к ней приехала овдовевшая школьная подруга, — и дальше они начали выживать вдвоем: война вроде как закончилась, но денег не прибавилось, потому что телеграфная линия после диверсии долго не работала и жалованья не платили. Летом как-то перебились плодами со своего огородика, линию хоть и починили, но начальство прислало другого телеграфиста, не желая иметь в подчинении женщин, после долгой переписки удалось наконец получить направление в отделение Индейской территории и на последние деньги они купили билеты на пароход, почти не надеясь, что там мисс Мелори примут на службу.

Автор уже как-то упоминал приказ № 11, который бригадный генерал Юинг издал через несколько дней после того, как рейдеры Квантрилла устроили резню в городе Лоуренс, штат Канзас.

Приказ № 11 касался жителей заштрихованной территории, за исключением тех, что проживали в нескольких городах.

По оценкам военных, две трети, а то и больше, жителей прилегающих к канзасской границе округов поддерживали южан. Однако приказ номер 11 касался всего населения. Сочувствующие Союзу должны были доказывать лояльность, чтобы им разрешили поселиться в городах, занятых гарнизонами северян, однако не все на это решались, боясь мести со стороны соседей. Три месяца спустя Юинг издал еще один приказ, который разрешал гражданам/, доказавшим лояльность, вернуться домой — однако к тому времени район был уже разорен дотла, многие дома сожжены, оставшиеся — разграблены, брошенный скот погиб. Еще спустя пару месяцев власть над приграничными графствами перешла к генералу Эгберту Брауну, который позволил вернуться обратно любому жителю, который принесет клятву верности.

Экономику района это уже спасти не могло. Двадцать тысяч человек покинули «сожженные округа», вернулись далеко не все, и не у всех были силы и средства восстанавливать хозяйства такими, как они были до войны.

Упомянутые несколькими главами раньше Большие Кедры и Одинокий Джек тоже находились в этой районе. Может быть, Большие Кедры превратились в Вершину Ли именно потому, что прежних жителей в том месте не осталось.

George Caleb Bingham — Order No. 11

Глава 11

— Девушка переодевалась в мужчину? — Дуглас пожал плечами. — Участвовала в сражениях наравне с мужчинами? Нет, эта тема мне сейчас не интересна и писать я об этом не буду. Такие истории были нарасхват в первые годы войны, а уже к концу войны спрос упал. В наши дни так и вообще на такие темы пишут скорее неодобрительно: война все-таки занятие не женственное, да и сама ситуация… единственная женщина среди толпы мужчин — в общественном сознании это не героиня, а проститутка. В общем, и я за такую книгу не возьмусь, да и вашей репутации после такой книги будет сплошной убыток. Не советую, миссис Уильямс…

— Миссис Уоссон, — поправил его высокий женский голос.

Женщина, которая уже потратила два часа, чтобы убедить его написать за нее книгу, так просто сдаваться не хотела: пыталась его обаять улыбками, удивить фотографией, где она был снята в мундире, кепи и с накладными усами, рассказывала какую-то нелепицу про знаменитые сражения, из которых сразу было понятно, что она не только там не бывала, но и газетные отчеты как следует не изучила. Была бы ее история хоть чуточку правдоподобнее… впрочем, нет, с этой дамочкой Дуглас не собирался иметь ничего общего, и даже придумай она что-нибудь более убедительное, он бы руки о ее биографию марать не стал.

О Лорете Уильямс Дуглас услыхал три года назад, тогда же увидал ее карандашный портрет, сделанный неизвестной девушкой из Нового Орлеана. Еще в те месяцы, когда Новый Орлеан был «южным», на улице задержали оборванца по подозрению в шпионаже. Тогда бродяги почти автоматически подозревались кто в дезертирстве или уклонизме, кто в шпионаже, и довольно часто с подозрениями попадали в точку: и дезертиров хватало, и шпионы встречались — война и неразбериха, и нечего тут всяким по улицам болтаться.

При ближайшем рассмотрении оборванец оказался женщиной в мужской одежде. Дуглас был уверен, что это обнаружилось сразу же, как миссис Уильямс открыла рот: голос у нее был откровенно женский, высокий порой до писклявости. При дознании молодая женщина сообщила, что является вдовой лейтенанта Джона Уильямса из техасского полка, который недавно погиб за правое дело, а она вот возвращается к родне в Техас. Обвинение в шпионаже вроде бы сняли, однако на месяц отправили в тюрьму за ношение одежды мужского пола. Через неделю женщину перевели в психиатрическую больницу, несколькими днями позже она из больницы сбежала и обратилась за помощью в семью, сочувствующую юнионистам. Женщины из этой семьи навещали содержащихся в тюрьме пленных северян как раз в ту неделю, когда Лора Уильямс была там в заключении. Лорета сообщила им, что является шпионкой северян и попросила помощи. Ее приняли, нашли ей нормальное платье взамен выданного в тюрьме тряпья. Несколько дней спустя Лорета обокрала приютившую ее семью, забрав деньги и драгоценности, и исчезла в неизвестном направлении. Ее портрет был нарисован одной из дочерей обобранного семейства, и передан человеку, который действительно был шпионом северян в том районе. Рисунок был показан некоторым людям в городах нижнего течения Миссисипи, с предупреждением, что воровка может выдавать себя за сторонницу северян.

Дуглас, хоть и не занимался шпионажем в тех местах, узнал эту историю от знакомого офицера. Годом позже от этого офицера он узнал, что эта же женщина, но уже называющая себя миссис деКалп, вдовой капитана Томаса деКалпа из Третьего арканзасского кавалерийского полка, погибшего при Чаттануге, выдавала себя за южную шпионку в Сент-Луисе. Правда, обворовать ей никого не удалось… или, возможно, обворованные не стали никому об этом сообщать. Забавно, но капитана Томаса деКалпа Дуглас после войны встречал: при Чаттануге его не было, потому что он в составе Арканзасского кавалерийского батальона Гюнтера воевал в Миссури, да и женат он никогда не был. В Третьем кавалерийском он одно время действительно числился, но почти сразу его перевели.

И вот теперь в Джефферсон-сити эта женщина уговаривает Дугласа написать книгу, рассказывая ему невероятные байки, достоверность которых журналист Маклауд скорее всего проверить никак не сможет, зато капитан Маклауд из министерства внутренних дел (чего он обычно не афишировал) проверить сможет, если захочет.

По ее словам получалось, что еще до войны она вышла замуж за некоего Джона Уильямса (впрочем, она периодически забывалась и называла своего первого мужа Уильямом), а когда началась война, решила пойти в армию вместе с ним, для чего заказала портному два комплекта униформы: для мужа и для себя, с каким-то то утягивающим приспособлением, чтобы грудь ее не выдавала. В этой униформе, да еще с наклеенными усами, она пошла в бар, где сидел ее муж с друзьями — и муж ее не узнал! Однако на войну с собой не взял, заявив, что там общество не такое утонченное, чтобы в нем без ущерба для себя могла находиться дама.

После отъезда мужа Лорета, все в том же мундире, развила бешеную деятельность, навербовала в Арканзасе отряд более чем в двести человек и отправилась во главе этого отряда на восток — с теми же наклеенными усами и под именем лейтенанта Гарри Бафорда.

Дуглас, слушая эту дичь, героически старался не засмеяться. Дамочка не представляла себе, каким количеством организационных и бюрократических подробностей, какой горой документации обрастает формирование и передвижение воинской части такой численности, не говоря уже о том, что командовать такой частью лейтенанта не поставят. Передвижение отряда «лейтенанта Бафорда» не осталось бы незамеченным и северными разведчиками.

Тем не менее Лорета привела свой отряд под Пенсаколу в распоряжение мужа, тоже лейтенанта, как понял Дуглас. Муж отряду обрадовался, хотя жену снова не узнал в усах и мундире. Почти сразу он погиб от несчастного случая, а лейтенант Бафорд, оплакав мужа, вдруг оказалась в первой битве при Булл-Ран — при усах и в униформе. Шустрая дамочка!

Потом она вдруг стала шпионкой в Вашингтоне и развернулась там пошире, чем миссис Роуз Гринхоу. Однако Дуглас, задав как будто невзначай несколько вопросов, тут же установил, что в столице США Лорета, пожалуй, никогда не бывала.

Потом ее вдруг опять потянуло на ратные подвиги, ибо подошло время громких битв, которые никак не могли обойтись без лейтенанта Бафорда. Вот так, перемежая воинские и шпионские приключения, дама и закончила войну. И теперь хотела прославиться публикацией своей биографии.

— Шпионка Конфедерации? — Дуглас покачал головой. — Нет, сейчас это вызовет возмущение северных читателей и довольно неудобные вопросы от южных. Лучше погодить с книгой лет пять, пока политические страсти немного улягутся. Извините, я не могу уделить вам больше времени, меня уже ждут, — он встал и изобразил почтительный полупоклон. — Буду рад помочь вам в чем-нибудь другом.

Дама была раздосадована и прошипела ему в спину что-то неприличное, но Дуглас предпочел не услышать. Он покинул гостиную на втором этаже гостиницы и спустился в бар. Там его уже поджидал Фицджеральд, который минут пять назад в эту же гостиную заглядывал.

— Я надеюсь, ты не дал этой аферистке денег? — спросил Фицджеральд.

— Она от меня не денег хотела, — ответил Дуглас, присаживаясь рядом с ним. — Откуда ты знаешь, что она аферистка?

— А кто еще? Утверждает, что дочка кубинского чиновника и училась в школе в Новом Орлеане, а сама знает по-испански или по-французски дай боже если пару расхожих фраз. В Новом Орлеане она может, и бывала, но вряд ли долго. Оливия подозревает, что она цветная — там, на Юге, бывают очень светлые квартеронки или окторунки, поэтому она себе кубинскую родню и выдумала. Так что она от тебя хотела, если не денег?

— Чтобы я за нее книгу написал. Вроде как она военная дева и шпионка Конфедерации, прославленная своими подвигами. Зачем ей это сейчас?

— Она собирается основывать колонию в Венесуэле и ищет единомышленников. Сам знаешь, многим южанам не нравится жить побежденными, и они предпочитают уехать из страны, — ответил Фицджеральд.

— В Венесуэлу? — удивился Дуглас. — Я бы еще понял, если бы в Бразилию — там рабство еще не отменили. Или в Британский Гондурас — там говорят по-английски. Но Венесуэла? Чем она отличается от Мексики?

Сразу после окончания гражданской войны многие южане начали переселяться в Мексику, тем более что император Максимилиан покровительствовал колонии Новая Вирджиния. Генералы Конфедерации, такие как Файтинг Джо Шелби, Эдмунд Кирби Смит, Джон Б. Магрудер, Стерлинг Прайс, Томас К. Хиндман и Александр В. Террелл, отправились в Мексику после войны, чтобы не возвращаться в разоренные родные края. Беда только в том, что Максимилиан держался на мексиканском престоле не очень крепко. Его политических противников после войны начали подпитывать оружием из техасских арсеналов, так что не исключено, что власть в Мексике переменится и будет уже не столь милостива к бывшим конфедератам.

А в Венесуэле недавно тоже закончилась гражданская война, но кто мог пообещать, что она в ближайшие месяцы не начнется снова?

Глава 12

— Я вам сочувствую, — говорила Оливия Фицджеральд жене сенатора Кларка. — Сейчас наступили новые времена и приходится принимать людей, которых прежде и на крыльцо бы не пустили.

Миссис Кларк, как и Оливия, родилась в Луизиане, и, хотя так же, как и муж, придерживалась юнионистских взглядов, настроения своей гостьи вполне понимала.

— О да, — согласилась она. — Вчера к чаю у меня было несколько цветных — образованных, разумеется: священников, проповедников… мы ведь должны приветствовать новых приверженцев республиканской партии… обсуждали вопрос школ и церквей для негров, но, поверите ли, я бы предпочла угощать чаем их, а не этих так называемых аболиционистов из Новой Англии. Когда я вынуждена их принимать в своем доме, я начинаю понимать мятежников. Некоторые из этих янки как будто с Луны свалились. Они у себя в сельском захолустье никогда не видали ни одного негра, а туда же, берутся рассуждать о том, как нам тут реорганизовывать штат и как решать проблемы бывших рабов и бывших рабовладельцев.

Оливия сделала легкий предостерегающий жест: один из обсуждаемых янки приблизился поприветствовать хозяйку дома.

— Я, собственно, имела в виду вовсе не мужчин, — сказала она, когда гость удалился. — Мужчинам в наше время многое прощается, в том числе неотесанность и неблагородное происхождение.

— А! Вы имеете в виду эту Уоссон! — догадалась миссис Кларк. — Я бы не стала ее приглашать, разумеется. Когда я ее вижу, мне так и хочется проверить, не потеряла ли я сумочку, или пересчитать серебряные ложки. Однако ее привел полковник Бейнс, он ею очарован. Не хочется злословить, но приличные женщины не очаровывают всех подряд мужчин вокруг себя всего через пару месяцев после свадьбы.

Миссис Уоссон была сейчас окружена мужчинами, которым рассказывала, как ее, бедную вдову, арестовывали южане в Новом Орлеане за шпионаж и ношение мужской одежды. О прочих своих подвигах, тех, что были во славу Конфедерации, миссис Уоссон в обществе политиков-республиканцев и прочей юнионистски настроенной публики предпочла помалкивать. Возможно, не без подсказки журналиста Маклауда.

— Я вообще не очень понимаю, зачем она сюда напросилась, — проговорила Оливия. — Неужели она думает найти здесь людей для своего венесуэльского проекта?

— О, если очаровать какого-нибудь очень состоятельного мужчину, так и в Венесуэлу можно не ехать, — отмахнулась миссис Кларк. — А такого проще найти здесь.

— Бедный муж миссис Уоссон!

Мистер Уоссон был не таким бедным (иначе у него не хватило бы средств на эмиграцию в Венесуэлу), однако в миссурийском обществе был всего лишь чужаком из Джорджии и при том тенью своей жены, а потому за глаза его никто мистером Уоссоном не называл, а только — «муж миссис Уоссон».

Немного погодя даже до миссис Уоссом дошло, что даме в гостях не стоит сидеть в чисто мужской компании, и она пошла искать женского общества. Дамы сидели на веранде за занавесями из тюля, обсуждали затянувшуюся жару, мужчин, последние новости, модные новинки литературы, собственно моды — восточные, лондонские и парижские, — и миссис Уоссон. Понятное дело, когда она приблизилась, разговоры на последнюю тему пришлось прекратить и плавно переключиться на обсуждение актуальных силуэтов.

— Говорят, в Париже сейчас снова входят в моду тюрбаны из кашемировых шалей, — проговорила одна из дам. — Я надеюсь, наши модистки получат инструкции из Франции, как следует правильно навивать ткань, а не будут изобретать что-нибудь сами…

— О да, — согласилась другая. — Но лучше просто заказывать во Франции, чтобы избежать конфуза.

На нее посмотрели скорее завистливо, чем неодобрительно. Не каждая дама могла заказать себя шляпку и тому подобное прямиком из Франции.

— А я, пожалуй, не рискну выйти на люди в тюрбане, — сказала Оливия. Ее правильно поняла только миссис Кларк, остальные дамы никогда и близко не приближались к Новому Орлеану и не знали тамошних традиций.

— Ну что вы, — сказала она. — Французский тюрбан совершенно не похож на tignon, его можно носить без всяких опасений. Но в Луизиане и я, пожалуй, не рискну, — неожиданно призналась она. — Все-таки каждому не объяснишь.

— Что такое тиньон? — спросила одна из женщин-северянок.

— Возможно, вы видели это на негритянках — платок, особым образом повязанный на голове, — объяснила миссис Кларк.

«Портрет Бетси» работы Франсуа Флейшбейна (1801 / 1803–1868), холст, масло

— В Новом Орлеане завязывают их иной раз очень изысканно, украшают бусами и перьями, иностранки восхищаются и принимают это за местную моду, — добавила Оливия. — Некоторые даже пробуют повторить, не понимая, что ставят себя в ложное положение.

— А в чем ложность? — спросила северянка.

— Я ведь сказала — тиньон носят негритянки, — сказала миссис Кларк. — В Новом Орлеане платок на женщине, как бы бела ее кожа ни была, всегда говорит о том, что она — цветная. Да собственно, этот закон и приняли для того, чтобы отличить белую женщину от полукровок. Цветные женщины должны носить тиньон. Ну то есть шляпку цветная женщина надеть может — но только поверх тиньона.

— Уже нет, — возразила Оливия. — Я была в прошлом году в Новом Орлеане — на улицах полно мулаток и негритянок в шляпках — без всяких тиньонов.

Édouard Marquis painted this watercolor titled «Creole Women of Color out Taking Air» in 1867

— Рабство ведь отменили, свобода, — сказала северянка.

— Причем здесь рабство? — возразила миссис Кларк. — В Новом Орлеане очень много свободных цветных… ну, то есть, было до войны, сейчас-то все свободные… и очень часто квартеронку можно легко принять за белую. И иной раз приехавшие с Севера тонкостей не различают, а это может очень нехорошо обернуться. Вот вы представьте, что ваш брат женился на прелестной девушке — белокожей, голубоглазой, с каштановыми волосами, образованной, с манерами, как у леди, — и вдруг выясняет, что ее бабушка — самая настоящая негритянка! А ведь может быть и так, что к вашей дочери посватается молодой человек, внешне приличный, образованный и богатый — но его мать мулатка!

— Какой ужас, — проговорила дама с Севера. — Разве в Луизиане нет законов против смешанных браков?

— Законы-то есть. Но многие джентльмены на Юге… и не только на Юге, я полагаю, склонны помимо настоящей семьи иметь еще и левый брак, mariages de la main gauche, и в Луизиане такое не осуждают. Северяне часто думают, что все эти квартероны — это дети белых плантаторов и их рабынь… Да, бывает и такое, но уверяю вас, в Новом Орлеане много свободных цветных, ни родители которых, ни родители родителей рабами не были. И надо быть очень осмотрительными, чтобы ненароком не завести неподходящее знакомство!

Автор написал было пару страничек об аболиционистах, расистах, законах и квартеронах, но тут пришла кошка, небрежно прогулялась по клавиатуре и…текст бесследно исчез. «Ах, какое невезение постигло меня!» — нецензурно выразился Автор, и собрался было заново писать эти две странички, но заленился.

А самом деле, зачем выбиваться из общей нити повествования? Вот вам еще одна занятная история.

Незадолго до Рождества 1848 года на вокзале города Балтимора полицейский остановил молодого человека, который собирался сесть в вагон первого класса, и спросил доказательство, что сопровождающий юношу негр принадлежит именно ему.

Такими документами юноша не запасся, но у него был такой больной вид, вдобавок и правая рука была повреждена, висела на перевязи, так что всем вокруг стало понятно, что без помощи слуги ему путешествовать очень затруднительно. Внезапно тишину нарушил звон колокола отбытия. Офицер, явно взволнованный, почесал в затылке. Осматривая бинты больного путника, он сказал клерку: «Он нездоров, жаль его останавливать. Скажите кондуктору, чтобы он пропустил этого джентльмена и его раба».

В день Рождества больной юноша прибыл в свободный штат Пенсильвания, в город Филадельфия. В то время, в середине 19 века, Филадельфия была медицинским центром Соединенных Штатов. Город был известен своими больницами, курортами и передовой медицинской практикой, поэтому никто не удивлялся, что молодой инвалид направлялся именно туда.

И юноша выздоровел, стоило ему ступить на пенсильванскую землю. Чудо?

Вот тут и обнаружилось, что юноша на самом деле молодая женщина по имени Эллен Крафт, а сопровождающий ее негр — ее муж Уильям. Руку пришлось держать на перевязи по той банальной причине, что Эллен, как многие рабы, не умела писать: законы многих южных штатов прямо запрещали учить невольников грамоте.

Отец Эллен был плантатор, мать рабыня-мулатка, так что их ребенок имел по меньшей мере три четверти белой крови. Как говорят, Эллен была очень похожа на законных детей отца, поэтому жена плантатора, не желая постоянно иметь перед глазами напоминание о неверности мужа, подарила одиннадцатилетнюю девочку своей дочери, выходящей замуж, в качестве домашней служанки.

В возрасте двадцати лет Эллен вышла замуж за Уильяма, половина которого принадлежала ее хозяину. Мысль о том, что их в любой момент могут разлучить, а их детей, если они у них будут, могут у них отобрать, была для них невыносима, и они решились на побег.

Уильям был столяром-краснодеревщиком и мог часть заработка откладывать для организации побега. Денег нужно было много, им предстояло большое путешествие через несколько штатов. Путешествовать «больной юный джентльмен» ради пущей безопасности должен был первым классом и останавливаться в лучших гостиницах. Эллен тайком сшила одежду для «юного джентльмена».

Толковой карты Восточного побережья США на 1848 год не нашлось, а на этой подробностей не увидеть. Так что просто для объяснения поставленной задачи: беглецам надо было из самой середины Джорджии (нижний желтенький штат) перебраться в Пенсильванию (верхний оранжевый штат)

Незадолго до рождества супруги Крафт попросили несколько дней отпуска, и им его разрешили, потому что они были из «любимых» рабов. Теперь их не должны были сразу хватиться.

Перед тем как отправиться в путь 21 декабря 1848 года, Уильям обрезал Эллен волосы до шеи. Она переоделась в мужское, надела зеленые очки и цилиндр, положила руку в перевязь — и больной джентльмен в сопровождении своего раба отправился на вокзал города Мейкона, обмирая от страха всякий раз, увидев знакомых.

В поезде соседом «больного юноши» оказался хороший приятель хозяина. Он не узнал Эллен, приветливо поздоровался. Эллен пришлось выдавать себя за глухонемого.

В Саванне «молодой плантатор со слугой» сели на пароход. Капитан парохода предостерег, что там на севере проклятые аболиционисты будут побуждать слугу сбежать. Путешествующий здесь же работорговец предложил заранее, не дожидаясь побега, продать раба подальше на Юг.

В Южной Каролине предстояла пересадка на поезд. Кассир не собирался продавать билеты, пока юноша не подтвердит свою собственность на раба: участились случаи увоза беглых рабов аболиционистами. На счастье, капитан парохода проходил мимо, подтвердил личность юноши и заполнил необходимые документы вместо него: рука-то у бедняжки совсем больная!

На вокзале в Вирджинии какая-то женщина приняла Уильяма за своего беглого раба. С трудом удалось его отстоять.

Аболиционисты и в самом деле пробовали сманить негра. Свободный цветной в поезде снабдил его адресом пансиона, в котором можно укрыться. Однако Уильям был стоек и не открывал своего истинного положения до самой Филадельфии.

После побега Крафты начали изучать грамоту. Они выступали с рассказами о своем побеге. Впрочем, со сцены говорил Уильям, а Эллен обычно скромно стояла рядом: общество в то время не одобряло выступающих на митингах женщин. Эллен сфотографировалась в мужской одежде, и эта картинка сопровождала брошюрки о их побеге. Позже супруги напишут книгу о своем побеге — но это будет уже в Англии, потому два года спустя им пришлось бежать дальше: свободные штаты перестали быть надежным убежищем для беглых рабов, хозяевам было разрешено возвращать беглых и из северных штатов. Хозяин супругов Крафтов послал за ними двух охотников. Усилиями аболиционистов их удалось укрывать, однако хозяин даже обратился к президенту США Милларду Филлмору, прося его вмешаться для возвращения «собственности». Президент согласился, что Крафты должны быть возвращены на Юг, и разрешил использовать военную силу, если необходимо, чтобы захватить их.

Глава 13

Довольно муторное занятие — расчет и черчение зубчатого колеса, на мой взгляд. Возможно, есть инженеры, которым это нравится, но я всеми силами стараюсь от этого отбояриться. Правда, получается не всегда. А делать нечего, стоишь и чертишь…

— Э, есть кто живой?

Я выглянул из-за чертежной доски.

На дорожке перед нашим домом стоял совершенно незнакомый мне молодой человек с очень знакомым велосипедом. Моим, если говорить конкретно. И, судя по всему, незнакомец на нем приехал — вон у него и прищепка на штанине. Интересные дела! Велосипед последние дни берет у меня покататься Шейн Келли — и укатывает на нем куда-то далеко, в город.

— Это ведь здесь расположена фирма «Роудраннер»? — спросил незнакомец.

— Лаборатория, — поправил я. — Здесь.

— Ваш инструктор сказал, что может принять заказ на велосипед и сам, но я все-таки предпочитаю вести дела с более взрослыми людьми, — сказал незнакомец и представился: — Меня зовут Джо Уилсон.

Я представился в ответ и спустился с веранды на дорожку.

Мистер Уилсон, выучившись кататься на велосипеде под руководством «нашего инструктора», решил приобрести себе такую же машину. Деньги у него были, так что он мог себе позволить такую трату на игрушку. Как полноценное транспортное средство он велосипед пока не воспринимал.

Я поговорил с ним, рассказывая, что мой велосипед, в сущности, уже устарелая модель, довольно неуклюжая, слепленная на живую нитку, а вот сейчас наш завод в Канзас-сити делает более удобные и красивые модели. Джо Уилсон, похоже, воображал, что производство велосипедов у нас тут во дворе, был слегка разочарован тем, что не может купить себе игрушку вот прямо сейчас, но согласился подождать, пока роудраннер доставят из соседнего штата. Я записал в блокнот его адрес, предупредил, что заказов сейчас на заводе много и доставка машины может задержаться на неделю или две. Джо поинтересовался перспективами велосипедостроительной отрасли. Я заверил его, что перспективы самые блестящие: машина по цене сравнима со стоимостью средней лошади, и хотя проходимость у нее не такая хорошая, но зато и кормить ее и выгуливать не надо, если хозяину недосуг. И не далек тот день, когда получится установить на велосипед двигатель — какой-нибудь компактный паровой или электрический, — и владельцу такого транспортного средства не понадобится даже шевелить ногами, мотор все сделает за него!

Уилсон, потрясенный развернувшимися техническими горизонтами, попрощался, сел на велосипед и укатил.

Из-за своей доски выглянул Норман, тихо подошедший со стороны свежепосаженного крыжовника где-то в середине моей беседы с Джо.

— Мне показалось, или это действительно твой велосипед?

— Не показалось, — ответил я. — Похоже, Шейн Келли развернул где-то в городе активную предпринимательскую деятельность. Он, оказывается, наш инструктор!

— А я, кстати, хотел тебе показать, — Норман протянул мне свежую газету, с которой он в сторону крыжовника и удалялся.

Одно из объявлений на первой (первой!) странице гласило:

ЧЕМПИОН АРКАНЗАСА ПО ВЕЛОСПОРТУ,

участник недавней гонки на скорость в Канзас-сити, Миссури

(третье место в мировом зачете),

инструктор фирмы «Роудраннер»

дает уроки езды на велосипеде-роудраннере.

Записываться в редакции газеты «Новая Эра»

И ведь не соврал, собака! Из двух арканзасцев — участников той гонки на скорость — наш Шейн на «пони» пришел к финишу раньше. А других гонок на скорость, не то что в Арканзасе, а и во всем мире пока не проводилось. Ну, насколько нам известно.

— Выставить Шейну счет за амортизацию велосипеда или намекнуть Келли, что младшему сыну надо подарить дорогую игрушку? — призадумался я.

— Не подарит, — качнул головой Норман. — Слышал я, как Шейн у него клянчил. Боб сказал: ты сперва заработай такие деньжищи, а потом уже такие игрушки покупай!

— С этакими объявлениями он живо стоимость велосипеда отобьет, — ответил я. — Вот жаль, я не спросил, почем мистер Уилсон за урок платил.

Я оглянулся на шорох шагов по дорожке. Со стороны нашего второго дома подходила мисс Мелори.

— Джейк тут? — спросила она.

— Они с Бивером испытывают на Пото какую-то игрушку, — с неодобрением отозвался Норман. Неодобрение, пожалуй, относилось не к модели, которую понес испытывать Бивер, а в тому, что они с Джейком там вволю накупаются вроде как по служебной необходимости, а мы тут на такой жаре сидим, как дураки, и чертим.

— А что случилось? — осведомился я.

— Шило сломалось, — мисс Мелори показала расколовшуюся рукоятку.

— А с рукой у вас что? — вторую ладонь, обернутую белой тряпочкой, мисс Мелори старалась спрятать в кармашек.

— Шило, — объяснила мне, как маленькому, мисс Мелори, — сломалось.

— А что вы делали шилом, если не секрет?

— Документацию подшивала.

— Шилом?

Тут до меня дошло, что я еще ни разу в этом веке не видал папки-скоросшивателя.

— Норман, — сказал я. — А ты в конторах внимания не обращал, дыроколы там употребляются?

— Что употребляется?

Вечно у меня проблема со словарем: не знаю, как называются обыденные вещи. Но когда вещь есть перед глазами, можно на нее показать пальцем и спросить, как называется. А если надо назвать, а вещи перед глазами нет? Приходится или русским словом пользоваться или изобретать перевод, готовясь к тому, что придется вдаваться в долгие объяснения. Понятное же дело, что русское слово «дырокол» Норман не понимает. Значит, попробуем перевести: дыра — hole, колоть — prick; hole-prick, получается.

Только Норман почему-то поперхнулся воздухом и закашлялся, а мисс Мелори начала розоветь.

Ой, чего-то я не так сказал!

— Мистер Миллер плохо знает язык, — пробормотал Норман, откашлявшись. — Вы идите к себе, мисс Мелори, я тут сам выясню, что мистер Миллер имел в виду.

Мисс Мелори удалилась.

— А чего я такого сказал? — тихо осведомился я у Нормана.

— Ничего такого, — успокоил меня Норман. — Только с твоим выговором получается как-то непристойно.

Ну вот всегда мой русско-арканзасский акцент меня подводит!

— Ладно, а о чем ты говорил-то? — спросил Норман.

Я вздохнул, достал блокнот и начал рисовать эскиз обычного канцелярского дырокола.

Картинка механизма дырокола из википедии. Ясное дело, что Дэн свой эскиз нарисовал попроще, лишь бы смысл до Нормана довести. Для разных целей используют обычно дыроколы с одним — четырьмя отверстиями. Запатентована эта конторская приспособа приблизительно в 1880х

— Вот как-то так, — сказал я. — Удобнее же, чем дырки шилом проковыривать?

— Что-то похожее вроде используют на железной дороге, — неуверенно сказал Норман.

— Да? — удивился я. — А в конторах? Для подшивания бумаг?

Тут я изложил концепцию простейшей папки-скоросшивателя: с плоскими усиками и прижимающей планкой. Потом концепцию папки на кольцах. Дальше меня понесло, и я нарисовал прищепку для бумаги с проволочными лапками.

Зажим для бумаги, который Дэн непочтительно называет прищепкой, был запатентован в 1910 году пятнадцатилетним Луи Э. Балтцли, который решил помочь отцу, писателю и изобретателю, чтобы легче было поддерживать его бумаги в порядке

Я нарисовал еще зажим с рычагом, потом вспомнил, что не видал еще среди канцтоваров банальных скрепок и тоже нарисовал. И кнопку нарисовал простейшую, такую, что делаются из плоского листа, с отогнутой ножкой, а то Норман закупил почему-то какую-то фантазию на тему обойных гвоздиков.

— Хм, — только и сказал Норман, разглядывая скрепку и кнопку. — Вот такого не видал, а ведь простейшие вещи по изготовлению, а?

Я задумался, а чего еще полезного «офисного» я в этом веке не встречал. Бог ты мой, а ведь обычной скобки, которой бумажки сшиваются, я здесь не видал, а уж на что простая вещь! Я нарисовал еще серию эскизов: скрепка, как скрепка держит листы, а еще неясной конструкции, чисто теоретический степлер (вот вы в подробностях знаете, какая там механика у обычного степлера? Я тоже подробностями не интересовался).

— Что же ты помалкивал, когда я спрашивал на той неделе об идеях для разной мелочевки? — резонно спросил Норман. — Вот ты сейчас несколько вполне патентоспособных идей высказал, а тогда всего лишь рылся в своем блокноте и что-то пыхтел под нос.

— Да оно само собой вдруг выскочило, когда про дырокол подумал! — попробовал оправдаться я.

Норман поморщился:

— Слушай, давай ты эту штуковину как-нибудь иначе будешь называть?

— А как?

Норман призадумался на несколько секунд:

— Э… а пусть это будет пока hole maker, а потом посмотрим на эту штуку в чертежах и железе и придумаем, как назвать поточнее.

Тут со стороны речки подвалили довольные, вволю накупавшиеся Бивер с Джейком. Норман посмотрел на них неодобрительно и велел Джейку починить шило для мисс Мелори.

— А потом у мистера Миллера возьмешь эскиз и над ним подумаешь, — добавил Норман. — А вы, мистер Миллер, давайте доделывайте поскорее свой чертеж и присоединяйтесь к мистеру Шерману. Сделайте мне нормальные эскизы вместо этих каракулей, что вы тут нарисовали… да, и пояснительную записку сами не пишите, а продиктуйте мисс Мелори, а то в прошлый раз вы какие-то шарады мне сдали. Когда уже научитесь писать правильно? И поосторожнее с неологизмами. Мисс Мелори, конечно, в нашем диком Арканзасе всякие выражения слыхала, и в обморок от неприличного слова не упадет, но вы все-таки поберегите ее нервы.

— А что ты такого сказал? — поинтересовался Джек.

— А что я такого сказал? — огрызнулся я. — Я что, виноват, что в вашем английском языке всякое слово, означающее любой продолговатый предмет, может означать мужской половой орган?

И отвернулся к своей доске.

Нет уж, буду себе невозмутимо чертить свое зубчатое колесо… у него и форма такая, не фаллическая, неприличных намеков не порождает…

… хотя, если вот этот фрагмент отдельно взять…

«Доктор, откуда вы берете такие интересные картинки?»

Об истории канцтоваров можно написать отдельную книгу, и это будет довольно толстая книга. Не так все просто с дыроколами — приборы для пробивания отверстий в бумаге изобретались весь девятнадцатый век; скрепки, скобки, булавки, зажимы для бумаги тоже совершенствовались: постоянно появлялось что-то новенькое, более удобное приживалось, остальное отбрасывалось.

Первый патент на скрепку был выдан американцу Сэмюэлю Б. Фэю в 1867 году. Как видите, она была весьма далека от современного дизайна

Глава 14

— Погуляйте минут десять, сэр, — сказала мне мисс Мелори, просматривая исписанные страницы. — Я пока разберусь в том, что у нас тут есть… и что нам уже не нужно.

Я послушно встал и пошел с веранды.

Куда бы ненадолго прогуляться?

К нам в чертежную я заходил в прошлый раз, Норман, Бивер и Джейк там сгрудились вокруг верстака — и над чем, мне не сказали, отмахнувшись, что долго объяснять.

Так что в этот раз я пошел в другую сторону и зашел к Николсону — вернее, прошел его домик насквозь, потому что доктор, как оказалось, колдовал над чем-то лекарственным под навесом у заднего крыльца. В доме у него обычно и так стояли запахи довольно сильные и не сказать, чтобы приятные, но особо вонючие фармакологические эксперименты он все-таки производил на улице.

В этот раз он размешивал что-то деревянной палочкой в большой консервной банке. Пахло скипидаром и еще чем-то едким. Наготове стояло несколько разномастных стеклянных пузырьков.

— О, вы вовремя, — вместо приветствия сказал доктор. — Вон воронка, будете ее держать, а то мне остро не хватает еще одной руки.

Я старательно держал воронку над пузырьками, а доктор, помогая себе палочкой, выливал довольно густое содержимое банки. Мазь нехотя перетекала в воронку и еще более нехотя — в узкие горлышки бутылочек, но мы справились, оставив на щелястой столешнице всего несколько капель.

— Бог ты мой, ну и вонь, — промолвил вышедший на свой двор сосед. Мистер Финн вообще-то говорил с сильным финским акцентом, но передавать его выговор я, пожалуй, не возьмусь.

— Прекрасное средство от ревматизма! — с воодушевлением сообщил доктор.

— Моя жена делает э-э… комочки из… из leseitä, — возразил мистер Финн. — Хорошо помогает.

Доктор воодушевился еще больше, он любил узнавать о разных народных средствах, но его энтузиазм быстро увял, когда путем нескольких наводящих вопросов выяснилось, что сосед имеет в виду всего лишь припарки из ржаных отрубей. Сосед посетовал еще, что в этих краях с ржаными отрубями туговато, а подойдут ли кукурузные? Николсон не очень уверенно согласился, что должны подойти, но вообще в этих краях припарки делают из тыквенного пюре. Мистер Финн упомянул картошку. Доктор возразил, что в этих краях не так часто встречается картошка, чтобы пускать ее на припарки. Сосед согласился и спросил, выращивают ли вообще в этих краях картофель. Он и так планировал посадить немного на своем огороде (тут мистер Финн махнул рукой в сторону нескольких накопанных грядок на своем участке, где уже что-то несмело зеленело), весной, разумеется, но не был уверен, что что-то вырастет.

— Вырастет, пожалуй, — встрял я. — Тут обычно сажают кукурузу да фасоль, но некоторые приезжие для себя и картошку сажают.

— Как можно жить без картофеля? — риторически вопросил мистер Финн.

— Ну жили же как-то до открытия Америки, — сказал я, хотя в этих южных краях и сам временами по картошке ностальгировал. Не то, чтобы ее вообще не было, но относилась она к категории не самых дешевых по местным меркам продуктов. Южане, впрочем, по ней и не страдали. Они и из кукурузы с фасолью ухитрялись много чего вкусного приготовить.

Правда, имелись нюансы. Я как-то подслушал разговор в нашем «женском клубе» — швейной мастерской. Миссис деТуар и миссис Макферсон неодобрительно отзывались о блюдах из кукурузы, которые готовили в столовой Шварцев, и о коржиках мисс Бауэр. «Эти немки, — говорила миссис де Туар, — совершенно неправильно готовят кукурузу. Я говорила миссис Шварц, что кукурузу надо варить в щелочной воде перед помолом, но она покупает муку и крупу у какого-то немца, а немец, понятное дело, заморачиваться с отвариванием зерна не будет». Миссис Макферсон поддакивала: «В голодные времена, когда кроме кукурузы другой еды нет, от этой немецкой крупы можно и заболеть, — тут она обращалась к младшему поколению: — Запомните, девочки, кукурузу обязательно надо варить с древесной золой, иначе в вашей семье все заболеют: начнется с шершавой кожи и поноса, закончится слабоумием и смертью! Наши прабабки это хорошо знали, и белые в Луизиане тоже знали, но сейчас понаехало много людей с севера, а они думают, что кукуруза это как пшеница, но не так вкусно». Я так понял, что при варке с золой сохраняются какие-то витамины или, может, наоборот, какие-то токсины разрушаются. Когда в пище есть разнообразие, варка в щелочной воде не обязательна — наверное, другие продукты болезнетворный эффект как-то компенсируют.

Хотя… я тут задумался о кукурузе, а мистер Финн с доктором все еще о картошке беседуют: оказывается, троюродный кузен миссис Финн, который осел в Висконсине еще до войны, сообщил, что в этом году остался почти без урожая. Кое-что собрать удалось, но убытки большие.

— Неужели фитофтора? — удивился доктор. Ирландский голод все еще был у всех в памяти, и казалось, что серьезнее угрозы картофелю и не придумать.

— Нет, perunakuoriainen! Жук! Никогда такой напасти в Висконсине не было! Сосед кузена вообще ничего не спас, все съели.

— А точно жук? — усомнился доктор. — Может, саранча?

— Жук? — переспросил я, догадываясь. — Полосатенький такой?

— А! — вспомнил доктор. — Что-то я такое до войны про Небраску в газете читал. Полосатый жучок съел там картофельное поле.

— Где Небраска, а где Висконсин, — возразил мистер Финн.

— Подумаешь, Висконсин, — хмыкнул я. — Лет через десять он дойдет до Нью-Йорка. А там, глядишь, и через океан переправится.

Мне, да и, наверное, любому моему современнику, который в детстве, отдыхая у бабушки, собирал с картошки «колорадов», все было понятно: где-то в глубине американского запада полосатый жук, который кое-как перебивался, объедая малосъедобные сорняки, открыл для себя вкуснющий культурный картофель. Фермер, который насадил картошки, чтобы снабжать жратвой недалекие колорадские шахты, и подумать не мог, что выпускает в большой мир что-то вроде саранчи. Картофельное поле — это же не несколько жалких кустиков, есть где отожраться и расплодиться — и повеселевший жук разлетелся по окрестностям, разыскивая такие же вкусные поля.

— Вы какой-то апокалипсис пророчите, — неодобрительно произнес доктор. — В Ирландии и так дай бог четверть от прежнего населения осталась, а теперь что — вообще вымрет?

— Не вымрет, — отмахнулся я.

Вдалеке послышался голос мисс Мелори. Перерыв закончился.

— Ладно, пойду дальше работать, — попрощался я.