Серебряный молот

БЬЯРКЕЙ

Камень ударился о широкий выступ скалы. Вслед за ним сверху с шуршанием и шумом посыпалась земля, повисая в воздухе облаком пыли. Над домами, на вершине холма, лежала молоденькая девушка, в глазах которой сверкали искры гнева.

— Хоть бы Хель[1] добралась до Турира! Хоть бы Финн-Моттул послал на него… — она невольно оборвала свою мысль.

«Тролль может схватить за язык!» — обычно говорила Хильд.

Нет, такого зла она не желала своему брату. Он же мухи не обидит, а ее — тем более.

Глупый Турир! Когда-нибудь он будет о ней лучшего мнения. Конечно, в тот раз он был пьян. Он внезапно вырос перед ней, поднявшись со своего высокого стула, и, желая ударить кулаком по столу, опрокинул чашу с медом, после чего с пьяным достоинством призвал к ответу ее и Эрика. Язык у него заплетался, указательный палец указывал мимо обвиняемых… Вспоминая об этом, она едва удерживалась от смеха.

Но Эрик… Мысль о нем снова зажгла в ней гнев. Несомненно, он тогда тоже поднабрался, но это не оправдывало его приставаний к ней, а тем более — его болтовни.

Конечно, она ради забавы несколько раз состроила ему летом глазки, и еще она замечала, как учащается его дыханье, когда он подходит к ней. Она не забыла также и тот случай в прихожей, когда он взял ее руку и держал некоторое время в своей теплой ладони, а потом внезапно обнял ее другой рукой за талию и прижал к себе, торопливо и горячо. Он успел что-то шепнуть ей на ухо, что-то вроде того, что она ему нравится — а он ей? И она ответила со смехом: «Мог бы сам догадаться!» — и оттолкнула его от себя, но не грубо, потому что в его глазах было что-то, что удержало ее от этого. Глаза его светились в полумраке, и это напугало ее. Но в то же время у нее появилось смутное предчувствие, что такой он ей нравится.

Эрик был красавцем: высоким и сильным, с живыми, веселыми глазами. Многие девушки в усадьбе провожали его долгим взглядом, когда он проходил по двору. В его жилах не текла кровь рабов, ни с отцовской, ни с материнской стороны. И хотя его отец не был особенно богат, у него имелось свое хозяйство.

Эрик побледнел вчера, когда Турир назвал виру[2] за то, что он прикоснулся к его сестре. Это была большая сумма, превышающая все отцовское наследство, такая большая, что парню предстояло идти в кабалу.

Сигрид топнула ногой о землю, так что вниз полетели мелкие камни. Глупый, самонадеянный Эрик! Как он мог только подумать, что она, дочь хёвдинга[3], придает значение тому, что было между ними? Как он посмел обратиться к ней за столом, на глазах у всех и Турира, который только что вернулся из дальнего похода? И как у него только язык повернулся сказать, что она его девушка!

Правда, другие дворовые парни насмехались над ним, говоря, что он, положивший глаз на Сигрид дочь Турира, что-то присмирел, когда домой вернулся ее брат.

Услышав с берега крик, она поспешно села. Ошибки быть не могло: там ставили паруса. Но она не знала, что кто-то сегодня отплывает; она была уверена, что все спят после вчерашнего пира.

Она стала присматриваться, кто бы это мог быть. Это был — просто невероятно! — да, это был старый Халльдор Свейнссон, самый преданный из всех их людей. Но она не понимала, как его смогли вернуть к жизни — ведь в последний раз, когда она видела его, вчера вечером, он, будучи мертвецки пьяным, висел на руках двух молодых парней, тащивших его в постель.

Халльдор давно уже так не напивался. В свое время он был силачом и смельчаком, не уступавшим никому по части выпивки, но это было во времена юности ее отца. Он был к тому же мудрым и рассудительным, и Турир относился к нему с уважением, тем более что после смерти отца Халльдор был для него опорой и поддержкой, как никто другой.

Во дворе стало оживленнее. Кроме женщин и рабов, встававших рано, чтобы приступить к своим обычным делам, стали просыпаться и мужчины. Небольшая группа мужчин направлялась к морю, где был уже спущен на воду корабль. Судя по разговору, это были люди Халльдора: они добродушно переругивались, и это были большей частью грубые шутки по поводу ночной попойки и возни с женщинами. Их голоса доносились до Сигрид с порывами ветра.

— Ни одна девка не захотела спать с тобой этой ночью! Ты ведь так набрался, Бьёрн! — кричал кто-то с драккара.

— В самом деле, — ответил тот, подходя поближе, — даже девка Эрика!

Мужчины захохотали. Халльдор же, выпрямившись во весь свой высокий рост, крикнул:

— Заткни пасть, Бьёрн!

Громкий смех тотчас же затих.

Сигрид прерывисто вздохнула. Выходя утром из дома, она заметила, как девушки переглянулись. Но чтобы дружинники осмелились… Она с такой силой потянула цепочку, что у нее заныли пальцы, а цепочка порвалась, и ей пришлось снять ее.

Это была необычайно красивая золотая цепочка великолепной заморской работы — Турир привез ее Сигрид в подарок. Ей пришла в голову мысль о том, что цепочка эта дорогая и может пойти в качестве уплаты части долга Эрика. Она вдруг разволновалась и стала прикидывать, какие еще ценные вещи у нее имеются. Но их было не так уж и много: несколько цепочек, брошей и браслетов, монеты, которые подарил ей брат Сигурд, вернувшись осенью из похода викингов, кусок шелка, привезенный Туриром и хранящийся у нее на дне сундука. Отцовское наследство она должна была получить только после замужества.

Она опять с раздражением посмотрела на берег. Те парни, что были внизу, потешались над ней и Эриком — и им придется горько пожалеть о своих словах. Она все еще мысленно видела перед собой бледное, окаменевшее лицо Эрика, прогоняемого из зала.

Она подложила руку под голову. В самом деле, Эрик вел себя глупо; но в этом была не только его вина. Она играла с ним, забавляясь этим. Возможно — да, это наверняка было так! — она тоже была виновата.

На смену ее гневу пришла досада, она легла ничком в траву, прижав к лицу ладони.

Кто-то тронул ее за плечо, и она вздрогнула.

— Эрик… — произнесла она в полусне, — Эрик…

Но на нее смотрели глаза брата.

— Вот до какой степени ты захвачена этим!

Его слова ранили ее в самое сердце.

Будучи не в состоянии ответить ему, она села, стряхивая с себя остатки сна и пытаясь собраться с мыслями. Она видела во сне Эрика. Он был одет как раб и дробил тяжелые камни для изгороди. И камни становились все крупнее, все тяжелее. И под конец ей показалось, что он стучит молотом по ней и что она такая же тяжелая, как огромный валун.

Слова брата опять разбудили в ней ярость. Да, она сделала шаг в сторону, не подозревая о последствиях, однако у него нет никаких оснований думать, что она стала любовницей одного из дружинников! Дрожа от уязвленной гордости, она повернула к нему лицо. Но ей удалось взять себя в руки, унять дрожь.

Горький ответ, написанный на его лице, камнем осел в ее душе. Брат казался ей совсем чужим, не таким, как всегда; и, судя по всему, он явился не для того, чтобы выслушивать ее.

Он сел рядом, упершись локтями в колени и переплетя пальцы. Взгляд его под густыми, черными бровями был направлен мимо нее, мимо домов и людей, к северу, в морские дали. Казалось, он смотрит на что-то, невидимое ей.

Его поза напомнила ей детство, и ее душа вдруг наполнилась добрым, теплым чувством к брату.

Турир, который был для нее одновременно отцом и матерью, начиная с трехлетнего возраста, когда отец погиб, а у матери начались причуды; Турир, который бранил и дразнил ее, научил скакать верхом и ходить под парусом, хотя в те времена не было принято, чтобы женщина управляла кораблем; Турир, который скрепя сердце наказывал ее, если она не слушалась, и забавлял ее, как только мог, не обращая внимания на слова окружающих: «Что получится из девчонки?»

Ей было не по себе от его грустных, безнадежных слов. Поддавшись внутреннему порыву, она положила ему руки на плечи и сказала:

— Дорогой мой Турир!

Он медленно повернулся к ней, взгляды их встретились. Он тоже положил руки ей на плечи.

— Ты должна рассказать мне обо всем, что произошло, — сказал он.

Сначала ей приходилось выдавливать из себя каждое слово, потом дело пошло легче.

— И ты уверена, что это все? — спросил он, когда она замолчала. — Ты уверена, что в отношениях с тобой он не заходил дальше?

— Да, — ответила Сигрид, отводя взгляд. Она замолчала, и он ждал, когда она снова заговорит. — Эрик красив и отважен, — наконец сказала она, — но мне и в голову не приходило, что кто-то мог подумать, будто я спуталась с одним из дружинников! Мне казалось, что ты достаточно хорошо знаешь меня.

— Речь идет не только о том, что я думаю о тебе, — ответил Турир сухо, хотя он уже не сердился. — Я разговаривал с Эриком сегодня утром, — продолжал он, — и его слова сходятся с твоими. Но когда я услышал, как ты назвала во сне его имя, лежа здесь, в траве, я решил, что он более крепкий орешек, чем я думал.

Сигрид вздрогнула, представив себе, каким был этот разговор. Турир заметил это.

— Он не заслуживал иного обращения после всего того, что натворил, — сказал он. — Пусть скажется спасибо, что его оставили в живых! — Заметив лежащую на траве цепочку, он поднял ее. — Ты могла бы потерять ее, — сказал он. — Или, может, ты хотела отнести это на курган?

Он кивнул в сторону могильных курганов, находившихся на самой вершине холма, но блеск в его глазах говорил о том, что он шутит.

— Нет, — сказала она. — Я думала, что это, возможно, пойдет на уплату части виры, которую ты наложил на Эрика.

— Если я дарю тебе подарки, это не значит, что ты можешь их передаривать моим дружинникам, Сигрид. Впрочем, я уверен, что Эрик Торгримссон скорее согласится идти в рабство, чем взять что-либо от тебя.

Оба некоторое время молчали. Потом он вполголоса, словно обращаясь к самому себе, произнес:

— Сейчас тебе пятнадцать, весной, когда я уехал, тебе было четырнадцать. Мне следовало бы подумать об этом раньше, но ты всегда была такой шаловливой, словно мальчишка, и мне даже в голову не приходило, что ты начинаешь взрослеть!

Он снова посмотрел на нее — долгим взглядом, в котором появилось какое-то не знакомое Сигрид выражение.

С внезапной горячностью он произнес:

— Ты должны уяснить себе, девочка, что так не годится вести себя! Это просто сумасбродство дразнить Эрика! Надеюсь, что тебя это, с помощью богов, чему-нибудь да научило! — Он замолчал, но потом произнес с расстановкой: — Но я боюсь, что ты уже не исправишься… — Почесав в затылке, он многозначительно добавил: — Должен признать, что-то я упустил в твоем воспитании.

Сигрид испуганно слушала его, раньше он никогда так не разговаривал. Ей не хотелось, чтобы с ней так говорили, у нее было предчувствие, что этот разговор приведет к повороту в их отношениях.

— Что ты думаешь сделать с Эриком?

— С Эриком? — Он нахмурил брови, вид у него был растерянный. — Да, как же нам, во имя богов и духов, поступить с ним?

Немного подумав, он заявил:

—Лично мне его присутствие здесь кажется нежелательным, так что пусть убирается из Бьяркея!

Сидя на земле, Сигрид чуть не вскрикнула.

Он протянул ей золотую цепочку.

— Лучше сохрани ее! — сказал он и тут же добавил: — Сигрид, тебе пора замуж!

Это было так неожиданно, что она не нашла, что ответить. Потом она досадовала на себя за то, что ничего толком ему не ответила, а только уставилась на него и, заикаясь, произнесла:

— 3-з-за кого?..

— Честно говоря, я пообещал тебя одному человеку из Трондхейма, — сказал Турир. — Его зовут Эльвир Грьетгардссон из Эгга. Он намного старше тебя, но, мне кажется, это не повредит. Я сказал ему, что ты еще слишком молода, так что пусть подождет годик-другой, но…

На этот раз Сигрид обрела дар речи.

— Вот уж не думала, что ты, Турир Собака, захочешь просватать меня за старого бонда!

Турир рассмеялся.

— Я предлагаю тебе лучшего жениха от Довра до…

— До Бьяркея? — с издевкой вставила она. Турир сам был не женат, поэтому ему и хотелось подобрать ей жениха.

— До Бьяркея, — спокойно продолжал он. — Мы с Эльвиром были летом в Англии, а на обратном пути я заехал к нему в Эгга. Нечасто увидишь такой двор, такой достаток. Он друг и родственник ярла[4] Ладе, да и сам уважаемый человек. Я не думаю, что Эльвир просит девушку дважды!

Он снова засмеялся, потом продолжал:

— Я вернулся домой, чтобы охранять твое девичество от поползновений моих дружинников и подготовить тебя к свадьбе с главным жрецом храма в Мэрине, самым могущественным, после ярла, хёвдингом во всем Трёнделаге. А ты хнычешь и жалуешься, что я выдаю тебя замуж за старого бонда!

Он весь затрясся от смеха.

— Но я не принуждаю тебя выходить за него, — он искоса, дразня взглянул на нее. — Если ты хочешь войти в дом Эрика, к его отцу и матери, в качестве молодой жены…

Сигрид сделала вид, что не слышит его последних слов. Она засыпала его вопросами. Как выглядит Эльвир? Сколько ему лет? Храбрый ли он? Не вдовец ли? Как выглядит Эгга? Но Турир закрыл руками уши и перебил ее.

— Успокойся, — сказал он, — у меня в голове гудит от твоих слов! К тому же я совершенно не выспался. Обещаю тебе ответить на все вопросы, но теперь оставь меня в покое!

Сигрид была разочарована.

— Если ты ответишь на один мой вопрос, я обещаю больше не мучить тебя.

Турир неохотно согласился.

— Но больше не приставай, — сказал он.

— Куда собирается Халльдор?

— В Трондарнес, с известием для Сигурда. Теперь ты довольна?

***

Они встали и направились к дому; он — высокий и широкоплечий, с твердой походкой морского волка; она — тоже высокая, но хрупкая, гибкая и нежная. Сходство между ними было поразительным: высокий лоб, правильные, четкие черты лица. Но его лицо было грубее, нижняя челюсть выдавалась вперед, что говорило о силе воли и упорстве. А у нее волосы были светлее, темно-рыжие волосы отсвечивали на солнце, и по сравнению с ними его темно-русые волосы казались почти черными.

Хильд дочь Инге направлялась на поварню, когда они вошли во двор. Она остановилась и с материнской гордостью посмотрела на них. Ведь это она с Халльдором, своим мужем, взяла на себя заботу о хозяйстве, когда пришла весть о том, что старый Турир, отец Турира Собаки, Сигрид и Сигурда, был сожжен где-то в Свейе.

Альвхильд, его жена, заперлась в своей зале, отказываясь от воды и пищи. Приходилось вламываться к ней и насильно кормить. Со временем она совсем потеряла рассудок. И прошло уже несколько лет с тех пор, как она умерла.

Когда погиб отец, Сигурду было четырнадцать, Туриру — двенадцать зим, а Сигрид была совсем маленькой и едва понимала, что произошло.

Последующие годы были тяжелыми. В стране появился новый король, потомок властолюбивого Харальда Прекрасноволосого. Его звали Олав Трюггвассон, и он призвал народ отвернуться от своих богов и принять учение Христа и его священников.

В Бьяркей он никогда не приезжал, но там было неспокойно. И находились такие, кто думали, что, благодаря распрям в стране и объявлению вне закона могущественных друзей бьяркейского семейства, можно легко обогатиться за счет подростков из Бьяркея.

И сыновьям Турира пришлось взвалить на свои плечи мужские заботы. Они научились отвечать коварством на коварство, презрением на презрение, обманом на обман — и твердо стояли на своем. И они не только сохранили отцовское богатство, но и преумножили его, подчинив себе новые земли.

Сигурд вступил в очень выгодный брак с Сигрид дочерью Скьялга, сестрой могущественного Эрлинга Скьялгссона из Сэлы, и переселился в Трондарнес, в Хинн. Теперь у него была там усадьба, такая же большая, как и усадьба в Бьяркее, и он был главным жрецом старинного, всеми почитаемого языческого храма.

Еще будучи мальчиками, сыновья Турира проявили необычайные способности к военным играм. Но если Сигурд, повзрослев, превратился в силача, который одним своим видом наводил на всех страх, то Турир отличался большей сообразительностью, быстротой реакции и верностью глаза. Многие считали, что из них двоих наиболее опасным в схватке был Турир.

Братья отличались друг от друга и во всем остальном. Если Сигурд, подобно большинству мальчишек, бывал временами хвастлив и жесток, то Турир отличался добротой. Отец нередко хмурил брови, когда сын вставал на защиту раба, которого наказывали.

После смерти отца Турир занялся воспитанием сестры. И Хильд, заменявшая девочке мать, много раз была вынуждена откладывать наказание, потому что он становился между ними, с глазами, почерневшими от гнева.

Поэтому Сигрид и выросла такой своенравной. Хильд давно уже перестала поучать ее, ведь все-таки она не была ее родной матерью. Слова Турира, сказанные им еще в мальчишеские годы, подействовали на нее.

Сигрид выросла гордой и своевольной, словно норовистая кобыла. Но при желании она могла быть очень хорошей хозяйкой, проявляя сноровку во всем, за что бы не бралась.

И теперь, после вчерашнего… нет, Хильд была не из тех, кто радуется, оказавшись правым в своих подозрениях. Она смотрела на обоих, идущих по двору, стройных, радостных, не обращающих внимания на взгляды окружающих, и с облегчением думала: «Все-таки дела не так плохи!»

Ночью подул крепкий западный ветер. А утром пришел торговый корабль с оленьими шкурами и другими товарами: оленьими рогами, волчьими шкурами, резными украшениями из кости и дерева. Люди на борту меняли все это на вяленую треску и зерно.

У Турира были на берегу большие склады, где он хранил самые различные товары, занимаясь торговлей.

Он стоял, деловито склонившись над лежавшими на берегу шкурами.

— И где это вас только угораздило найти таких паршивых животных! — сказал он. — Если вам нечего больше предложить, отправляйтесь к югу, в Воган!

Мужчины переглянулись; Турир был не из тех, кто терпел в торговле убытки. Шкуры и вправду были не из лучших, но все же достаточно хороши. Тот, кто вел с ним переговоры, был того же мнения. Поторговавшись, они сошлись в цене, после чего корабль разгрузили. Работники Турира принялись таскать на корабль связки вяленой рыбы и кожаные мешки с зерном.

Пока они занимались этим, Сигрид сбежала вниз по тропинке. Юбка ее колыхалась, волосы, завязанные узлом на затылке, распустились и развевались, словно флаг по ветру. Увидев суровое лицо брата, она тут же скрутила непослушные волосы, оправила платье и пошла дальше уже спокойным шагом. Но в глазах у нее сверкали веселые искорки.

— Брат мой, — сказала она с нарочитой торжественностью, — я увидела корабль. Я принесла тебе весть о том, что Сигурд, наш брат, едет к нам в гости, а Халльдор сын Свейна возвращается обратно.

Забыв о торжественности, она с горячностью воскликнула:

— Сигурд уже огибает мыс!

И крикнула во весь голос:

— Он уже подходит к берегу!

Турир покачал головой, с трудом сохраняя серьезность.

— Во-первых, ты бы лучше занялась чем-нибудь полезным, чем просто валяться на траве и бегать по склону, — сказал он, — а во-вторых, я уже говорил, что сегодня тебе не следует ходить на берег.

Но Сигрид и бровью не повела.

Драккар, на котором Сигурд входил в гавань, был очень красив, с изящными линиями и великолепной резной головой дракона на носу. Халльдор на тяжелой отцовской посудине остался далеко позади.

Гребцы Сигурда работали ритмично и красиво; с мыса дул встречный ветер, и несколько человек принялись сворачивать парус. Потом убрали весла и втащили корабль на берег. Все это было сделано без всякой проволочки и без понукания — они могли бы проделать все это во сне, если бы потребовалось.

Сигурд спрыгнул на землю с поразительной для его мощного сложения легкостью и ловкостью. Он был с непокрытой головой, под длинным коричневым плащом виднелась зеленая туника; кожаные штаны, обычно надеваемые в морских походах, плотно облегали бедра. Сыновья Турира не подражали в одежде чужеземцам, как это делали некоторые хёвдинги на юге. Они считали их помешанными на тряпках и насмехались над ними, одетыми в шелк и бархат. Единственное, что позволял себе Сигурд, так это золотую цепочку, закрепляющую на плечах плащ. Цепочка эта, выкованная искусным мастером, сверкала на солнце.

Сигрид всегда немного побаивалась этого брата. Он часто говорил с ней таким тоном, словно делал ей большое одолжение. И она втайне надеялась, что наступит день, когда он поймет, что она кое-что из себя представляет.

На этот раз он ее и вовсе не заметил, сразу заговорив с Туриром. Турир покачал головой, давая всем своим видом понять, что хочет сказать что-то еще, но не решается.

Тем временем торговый корабль был разгружен, и один из купцов крикнул работнику Турира:

— Твой хозяин говорит, что у него есть парень, который должен отправиться с нами…

— Да вот он, — ответил работник.

Сигрид знала, о ком идет речь, но даже не повернулась в ту сторону.

— Что? — проворчал Сигурд. — У него в руках молот Тора! Похоже, он желает сразиться со своим хозяином?

— Это Эрик Торгримссон, — ответил Турир. У него не было особого желания вдаваться в подробности домашних передряг в присутствии своих работников и людей Сигурда, а также тех, кто прибыл на торговом корабле. Но Сигурд был другого мнения: одним прыжком он очутился возле Эрика. Все повернулись в их сторону, в том числе и Сигрид. Он схватил Эрика за плечи и затряс его, Эрик скорчился в тисках его рук.

— Пес поганый! Я покажу тебе, как волочиться за моей сестрой!

Турир подошел к ним.

— Не трудно заметить, что я уже приложил руку к этому парню, — сказал он.

— Я бы утопил этого мерзавца, чтобы духу его не было в Бьяркее! — рявкнул старший брат.

Одним ударом кулака он свалил Эрика с ног, рука его привычным движением потянулась к мечу. Но Турир остановил брата.

— Это свободнорожденный, он должен заплатить виру.

— Мне было бы гораздо приятнее видеть эту селедку корчащейся в предсмертных муках! — голос Сигурда был грубым, но уже более спокойным, он дал выход гневу.

— Он уже получил по заслугам, Сигурд, — пытался успокоить его Турир. — Он отпущен на все четыре стороны, пусть плывет, куда хочет. Я дал ему слово и миром отпустил его из Бьяркея.

На этот раз гнев Сигурда перекинулся на брата.

— Да, ты всегда был мокрой курицей!

Челюсти Турира сжались, взгляды братьев скрестились. Наконец Сигурд повернулся к бледному, как смерть, Эрику, начинавшему уже приходить в себя.

— Ну, что скажешь, скотина? Ты понял, что нужно держать свои лапы подальше от дочери хёвдинга?

Эрик попытался встать, но не смог.

— Понял? — крикнул Сигурд.

— Понял, — сквозь зубы процедил Эрик.

Но Сигурду уже не было до него дела, он не слышал его ответа. Он уже собирался уйти, когда его остановил Турир.

— Я не верю, что ты сказал это всерьез, насчет мокрой курицы…

— Нет… — ответил Сигурд, озабоченно взглянув на брата, — вовсе нет…

И он направился к своим людям, а Турир в это время приказал двоим работникам, чтобы те помогли Эрику сесть на корабль. Но Эрик встал сам, сказав, что не нуждается в помощи.

Красивым его, едва державшегося на ногах, избитого, с опухшим лицом, расквашенным носом и струйками крови в уголках рта, назвать было нельзя.

Сигрид отвернулась.

Она не впервые видела подобную расправу, и это был не самый худший случай. Она вспомнила, как впервые увидела, как двое дружинников идут друг на друга с топорами.

Братья направились к дому, Сигрид шла между ними. Они разговаривали, не обращая на нее внимания; сначала о всяких пустяках, потом о поездке Турира в Англию. Сигрид тошнило, но она терпела, крепко сжав зубы и стараясь держать спину как можно прямее.

Но как только она осталась одна, ее тут же вырвало.

***

— Да, — на ходу произнес Сигурд Турирссон, — я слышал об Эльвире Грьетгардссоне из Эгга. Он прославился как мореход и как воин, принимавший участие в сражении с Олавом Трюггвассоном под Сволдром, на борту корабля ярла Эрика. Но чем он занимался после Сволдра? О нем ничего не слышно с тех самых пор, когда он, две-три зимы назад, удалился на покой к себе в Трондхейм.

— Он служил у одного хёвдинга в какой-то южной стране. Он называл его калифом. И я слышал, что он не нажил там ни славы, ни богатства.

— Да, этот человек не знает ни отдыха, ни покоя. В битве он свиреп, как рысь, и столь же коварен. Но об этом ты знаешь не хуже меня, после того как вы вместе сражались летом в Англии.

— Да, — ответил Турир. — Но теперь речь идет не только об этом. Эльвир не женат, и теперь ему самое время обзавестись в Эгга сыновьями. Он спрашивал, нет ли у меня незамужних сестер, и я сказал, что есть одна, но она еще слишком молода. Он ответил, что подождет, если надо, и в конце концов я пообещал сообщить ему, когда она будет готова к замужеству.

Турир говорил все это безразличным тоном, но его полуприкрытые глаза неотступно следили за братом. И слова его возымели немедленное действие: Сигурд, сидящий до этого за столом и играющий чашей для вина, так вздрогнул, что мед выплеснулся на стол.

— Если тебе удастся выдать за Эльвира Грьетгардссона эту сумасбродную девку, я возьму назад свои слова о том, что по твоему недосмотру она бросилась в объятия первого попавшегося парня, состроившего ей глазки. Но мне кажется, сделать это будет не так-то легко, если ты не уломаешь ее до того, как она встретится с ним!

— Ты уверен? — спросил Турир. Он кивнул в сторону Сигрид, сидящей за ткацким станом.

Волосы ее блестели в свете жировой лампы, лицо раскраснелось. Сигрид никогда не бывала так счастлива, как во время работы над затейливым узором, проявляя при этом необычную для ее возраста сноровку. Даже известные мотивы из преданий и саг обретали под ее руками новое звучание, да и цвета она подбирала на свой вкус.

Некоторое время Сигурд молча глядел на нее. На миг тень какой-то горечи пробежала по его лицу, словно он подумал о чем-то таком, о чем не хотел вспоминать. Потом он снова повернулся к брату.

— Может статься, Турир, — сказал он, — не будет особого вреда в том, что он ударит ее до свадьбы…

Для Сигрид настала горячая пора. На следующий день после разговора братьев Халльдор отправился на юг с известием для Эльвира. А Хильд, всплеснувшая руками при известии о том, что Сигрид станет хозяйкой усадьбы, принялась, не теряя времени, учить ее уму-разуму.

Сигурд решил, что будет лучше, если его жена Сигрид приедет из Трондарнеса, чтобы наилучшим образом все подготовить.

— Будем надеяться, — сказал он, подмигнув Туриру, — что она проявит лишь свои хорошие качества…

Сигрид дочь Скьялга никогда не была дружна с Туриром, с первого взгляда они почувствовали неприязнь друг к другу. Да и Сигрид дочь Турира тоже не питала теплых чувств к жене брата, к этой крупной, работящей, злой на язык женщине, — и она пыталась воспрепятствовать ее приезду.

— Вовсе не стоит обременять ее, Хильд и сама справится, — сказала она.

Но Сигурд и бровью не повел, а Турир не поддержал ее. Он тоже считал, что твердая рука здесь не повредит.

И Сигрид дочь Скьялга торжественно прибыла в Бьяркей на корабле, полном служанок, еды и питья, мисок и чанов, а также одежды из шерсти и льна. А на палубе стоял ее сын Асбьёрн, крича во всю глотку, что хочет управлять кораблем.

Она вошла во двор с таким выражением лица, будто заранее знала, что именно нужно привести в порядок. А навести порядок она собиралась во что бы то ни стало.

Выходя замуж за Сигурда Турирссона, Сигрид дочь Скьялга была уже не слишком юной. Говорили, что ее брат Эрлинг пообещал Сигурду большое приданое, чтобы тот заключил с ним договор.

Юная Сигрид все еще помнила препирательства обоих, когда они приехали в Бьяркей после свадьбы. И в памяти у нее остались крики, разбудившие ее зимней ночью, когда они еще жили в доме. Несколько дней после этого старшая Сигрид провела в постели. И когда она, наконец, вышла, на ее лице и теле были явные следы побоев. После этого она стала уважать своего мужа, зато люто возненавидела Хильд и служанок. Вскоре после этого братья поделили отцовское наследство, и Сигурд со своей женой отправился в Трондарнес.

С появлением в доме старшей Сигрид все лишились покоя. Она не могла скрыть разочарования при виде безупречного, экономного хозяйства Хильд. Но это не помешало ей командовать всеми подряд, не давая никому передохнуть. Но больше всего она прилагала усердия, чтобы поучать невестку.

«Сигрид, иди сюда!», «Сигрид, посмотри туда!», «Сигрид, поторапливайся!». И Сигрид бегала с чердака в подвал, из погреба на поварню.

Хильд бормотала про себя ругательства, проходя с подчеркнутым спокойствием через всю эту суматоху. Хильд собирала приданое для Сигрид уже несколько лет, и в больших сундуках лежала одежда и мотки шерсти, в количестве более, чем достаточном. Осталось только перешить кое-что. А с помощью служанок — своих и тех, что прибыли из Трондарнеса, — это было сделать не трудно.

В погребах тоже хватало всего. В бочках и ведрах хранились мед и пиво; да и людей было достаточно для забоя скота и прочих приготовлений. Так что к приходу гостей всего должно было быть вдоволь.

Дома в усадьбе стояли тесно друг к другу, некоторые даже впритык. В восточной части усадьбы находились жилища рабов, а на холме, на круглой площадке — жилища работников. У Турира всегда было не менее восьмидесяти свободных работников, а то и больше, да еще множество слуг и рабов. Склады, амбары и прочие подсобные помещения были построены с расчетом на такое большое количество людей. И на просторной поварне ежедневно готовили огромное количество еды, хотя рабы питались отдельно.

Большинство домов имели низкие стены из камня и глины и высокие, покрытые торфом крыши на деревянных стропилах. Но дом, в котором спали обе Сигрид и маленький Асбьёрн, был срублен из бревен, привезенных с юга.

По вечерам, когда наступало время ложиться спать, старшая Сигрид считала своим долгом передать свой супружеский опыт младшей Сигрид. Что касалось отношений между мужчиной и женщиной, то юная Сигрид знала об этом почти все. То, что ей не удалось отгадать, наблюдая за жизнью домашних животных, она узнавала в грубой форме из шуток работников и заигрываний служанок. Ей хорошо было известно, что у Турира была наложница в Грютее, и люди говорили, что он отец ребенка, родившегося прошлой весной у одной из трондарнесских служанок.

Старшая Сигрид тоже об этом прекрасно знала, она сама выросла в такой обстановке. И все-таки ей казалось, им есть о чем поговорить. И стоило ей только начать, как из нее начинали литься потоки слов, сливавшиеся в реки и ручьи.

Выйдя замуж, она ни разу не была на Сэле, и никто из ее родственников не приезжал на север. С ней не было никого из близких, если не считать прислугу, которую она привезла с юга, но со служанками она не хотела говорить по душам.

Разумеется, она знала, что Сигурд взял ее из-за приданого. Ведь дома ей всегда говорили, что на красоту ее никто не польстится. И Сигурд не особенно скрывал, что серебро гораздо ближе его сердцу, чем она сама, и бывал с ней груб и бесцеремонен; рассказывая об этом, она ничего не приукрашивала. И она призналась, что на брачном ложе чувствовала себя как на смертном одре.

— Как на смертном одре… — повторила она со слезами на глазах. И вдруг все преграды рухнули, и слезы хлынули бурным потоком. Гордая Сигрид дочь Скьялга рыдала так, что сотрясалась ее широкая спина, а кровать ходила ходуном.

Вид этой спины представлял собой душераздирающее, безнадежное зрелище. Сигрид дочь Турира вспомнила, как однажды ходила под парусом с Туриром и вдруг их накрыло туманом: жалобные крики птиц, ощущение холодной сырости, страх никогда не добраться до берега, — и теперь у нее было точно такое же чувство.

— Сигрид, — сказала она, словно перед ней был ребенок. — Говори, Сигрид, говори!

Она сама не знала, откуда у нее взялись такие слова. Наверняка Сигурду было тоже не сладко.

Но старшая Сигрид заплакала еще горше.

Асбьёрн проснулся и начал капризничать, но мать даже не слышала его. Младшая Сигрид успокоила его, как смогла. Потом заставила лечь в постель и его мать; та лежала, дрожа всем телом, пока не уснула.

Но Сигрид дочь Турира еще долго не могла заснуть. Она напряженно думала о криках, услышанных ею в ту зиму, когда брат с женой жили в Бьяркее. И она знала, что Сигрид дочь Скьялга сама отчасти виновата в своих несчастьях.

Ведь в Сигурде были не одни лишь дурные качества. Оглядываясь в прошлое, она, вопреки всему, вспоминала моменты, когда он, на свой грубый манер, был с ней приветлив. Она вспомнила, как однажды плакала, разбив игрушку. И он сурово заметил: «Дочь хёвдинга не плачет, Сигрид!» Но все же починил ей игрушку, как смог.

Она подумала о Фрейре, едущей в повозке, запряженной кошками:

«Дорогая Фрейя[5], как тебе бывает трудно…» — засыпая, подумала она и пробормотала:

— Я принесу тебе жертву… жертву… ради Сигрид…

После этой ночи Сигрид дочь Скьялга стала избегать свою невестку. В ее поведении появилось что-то просящее, почти собачье, какая-то молчаливая мольба. И между ними больше никогда не возникало подобных разговоров.

Теперь у Сигрид дочери Турира появилось больше свободы делать то, что ей хочется, и посреди своих повседневных дел она выкраивала время, чтобы посетить те места на острове, которые ей больше всего нравились и с которыми она хотела попрощаться, прежде чем отправиться на юг.

На берегу моря она не ощущала того напряженного чувства ожидания, которое поселилось в ней, как только она узнала о предстоящем замужестве. И после кризиса, происшедшего с женой брата, она совсем потеряла мужество. Ведь и ей предстояло покинуть родные места и своих близких; ее братья собирались выдать ее за человека, которого она никогда в жизни не видела. И, как знать, не будет ли он относиться к ней еще хуже, чем Сигурд к своей Сигрид?

А Бьяркей… при одной только мысли о доме и об острове у нее обрывалось все внутри; она чувствовала привязанность к каждому камню, к каждой кочке, к крикам птиц и морскому прибою. Ей хотелось, чтобы то, о чем говорила Сигрид дочь Скьялга, было неправдой, чтобы она, как обычно, командовала ею, не оставляя времени на размышления.

Турира трудно было застать на месте, у него была масса всяких дел то на соседних островах, то на материке. И, бывая дома, он всегда был чем-то занят, часто беря на себя обязанности Халльдора. Но однажды ей удалось перехватить его на пути к морю.

— Возьми меня с собой, Турир! — попросила она. — До следующего раза ждать долго!

— Тебе предстоит плаванье из Бьяркея в Трондхейм, — напомнил он ей.

— Но не с тобой, — сказала она.

Он выполнил ее просьбу и взял на одну из лодок.

Дни уже стали прохладнее, небо было облачным, серо-зеленые волны покрывались белыми барашками пены. Турир стоял у руля, а она сидела на дне, не говоря ни слова. Прошло немало времени, прежде чем он заметил, что она плачет. Увидев это, он рассердился.

— Возьми себя в руки, девчонка! — сказал он. — Ты ходишь повсюду с таким видом, будто мы готовим не свадьбу, а похороны!

По телу Сигрид пробежала дрожь. Она думала, не рассказать ли ему обо всем, что мучило ее, чтобы он, как всегда, успокоил ее. Она перестала плакать, чувствуя, что замерзает.

— Хочешь стать у руля? — через некоторое время спросил он ее. Она кивнула, и они молча поменялись местами.

Глядя на серые, холодные воды фьорда, она думала о счастливых днях, солнечных и теплых, когда они вместе плавали здесь. Они шутили, распевали веселые песни, и он посвящал ее в искусство хождения под парусом. Он поддразнивал ее, говоря, что она петляет по воде, словно угорь. Они причаливали к островкам и птичьим базарам. Он показал ей все места, известные ему с детства, и она боялась разозлить птиц, пролетающих прямо над их головами, когда они подходили слишком близко к гнездам. Но Турир только смеялся.

— Сигрид, ты просто рехнулась!

Он выхватил у нее из рук кормовое весло. Лодка угрожающе накренилась, дно задело за камни, но им удалось снова уйти на глубину.

— Мы чуть не сели на мель.

— Неужели? — удивилась она, становясь рядом с ним.

— Думаю, нам лучше повернуть обратно, — сказал он. — Ветер крепчает.

— А я и не знала, что ты боишься легкого бриза, — невозмутимо заметила она.

— Сигрид! — Он ударил кулаком по верхнему краю лодки. — Ради всех богов, что на тебя нашло?

— Я боюсь, — ответила она и снова заплакала.

У нее никогда не было секретов от брата, и ему оказалось нетрудно вытянуть из нее все, что было сказано в ту ночь, когда у Сигрид дочери Скьялга приключилась истерика.

Выругавшись, он раздраженно произнес:

— Если эта баба считает, что лучше путаться с котами, чем с гадюками, она рано или поздно обнаружит, что… — он не договорил. — Поверь мне, — доверительно произнес он, — это вовсе не обязательно происходит так, как она говорит. И не так, как об этом болтают парни.

Обдумав его слова, она осторожно спросила:

— Сколько лет этому Эльвиру Грьетгардссону, и как он выглядит?

Она все еще не получила ответа на тот шквал вопросов, который обрушила на голову Турира на следующий день после его приезда. Подумав, Турир сказал:

— Он почти такой же высокий, как я, но на шесть-восемь зим старше. Он не светел и не темен, не слишком массивен, но силен. И даже если он и не добился особых почестей, ты сразу узнаешь в нем хёвдинга. Тебе этого достаточно?

— Пожалуй, нет, — призналась Сигрид, уже перестав плакать. — Какие у него глаза?

Турир задумался.

— Думаю, голубые, — наконец произнес он и засмеялся. — У меня лучше получается, если я описываю женщин.

— Он добрый?

— Добрый? Конечно. Он честен и разбирается в законах.

Немного помедлив, он добавил:

— И я думаю, он больше заботится о других, чем все остальные.

— А когда напьется, не становится ли он злым?

В ее словах ему послышалась двусмысленность, но он понял, что она имеет в виду.

— Сигрид, — сказал он, — с Сигрид дочерью Скьялга у тебя общее только одно: имя. И на этом сходство кончается. Разумеется, она не такая безобразная, как тролль, но троллиного упрямства в ней предостаточно. Да и поскандалить она не прочь. Самой большой ошибкой Сигурда было то, что он дал себя купить этой старой пиле!

Сигрид снова почувствовала неприязнь к жене брата. Турир же казался ей грубым и бессердечным, и она не скрывала этого.

Пожав плечами, Турир продолжал:

— Я бы и сам с удовольствием устроил ей взбучку за то, что она до смерти перепугала такую молоденькую девушку, как ты.

Горечь и протест закипели в груди Сигрид.

— Да, Турир, ты считаешь меня глупой и безвольной. Поэтому ты думаешь, что меня можно увезти из Бьяркея как какого-то поросенка! И это поможет тебе сблизиться с Ладе, чего ты так желаешь… Ты отшатнулся от Сигурда, потому что он женился из-за богатства. И ты не хуже меня знаешь, что особой радости это ему не принесло, если не считать того, что он владеет кучей серебра. Но это не дает тебе оснований продавать меня ради богатства и связей! — Лицо ее исказила гримаса. — Что вынуждает тебя к этой спешке? Может, тебе не терпится привезти в Бьяркей Раннвейг дочь Харальда, когда я уеду?

Последние слова она бросила ему в лицо. Но, произнеся их, она пожалела о сказанном. Они никогда прежде не упоминали в разговоре имя любовницы Турира. Турир с такой силой вцепился в край лодки, что костяшки пальцев побелели. Но голос его был спокойным, когда он произнес:

— Думаю, будет лучше не впутывать в это дело Раннвейг дочь Харальда.

Немного помолчав, он спросил:

— Люди много болтают обо мне и о ней?

— Ты же знаешь, ни для кого не секрет, что ты принудил ее стать твоей. Говорят, что ее отец, когда напьется, ведет себя неподобающим образом, угрожая дочери, что убьет ее, потому что ты ее опозорил. Но в отношении тебя он помалкивает, ведь ты такой могущественный!

Турир изощренно выругался, таких слов она раньше не слышала от него, и даже дружинники не говорили такие гадости, когда бывали пьяны.

— Ты забываешь обо всех приличиях только потому, что находишься в лодке? — раздраженно спросила она.

Он ничего не ответил, но лицо его, обращенное к ней, было суровым.

— Раннвейг никогда не придет в Бьяркей в качестве моей наложницы, — сказал он, — для этого она слишком хороша! Так что тебе нечего бояться!

— Но разве, живя в доме своего отца, она не является твоей женщиной? — удивленно произнесла Сигрид.

— Ты многого еще не понимаешь, — сухо ответил он. — Кто рассказал тебе о Раннвейг и обо мне?

— Ты же знаешь, об этом говорят все, — ответила она.

— Раннвейг никогда не говорила мне об этом, — сказал он, — и до сегодняшнего дня я не знал, о чем болтают люди.

«Ты не знал об этом только потому, что не желал знать», — подумала она, но ничего не сказала. Она понимала, что затронула больное место.

— Мне жаль, что я завела разговор об этом, — сказала она.

— Ничего страшного, теперь я знаю, как обстоят дела, — сказал он и добавил: — Ты так выбита из колеи, потому что выходишь замуж за Эльвира?

— Я не знаю, что со мной!

Она искоса, испуганно взглянула на него. Она знала, что ей не следует задавать такие вопросы, но ничего не могла с собой поделать, слова произносились сами собой.

— Турир, тебе очень нравится Раннвейг? Вам хорошо, когда… когда вы вместе?

Он не рассердился, а только положил ей руку на плечо.

— Да, — сказал он, — нам хорошо, когда мы вместе, хотя и не настолько хорошо, как могло бы быть.

Глубоко вздохнув, он продолжал:

— Человек, которого я подыскал для тебя, вовсе не проходимец, Сигрид. Ты спрашивала, как он ведет себя, когда пьян. В тех случаях, когда я видел его пьяным — а их было немного, — он был более молчалив, чем обычно.

Улыбнувшись, он добавил:

— Кстати, я вообще бы посоветовал женщинам не перечить мужьям, когда те пьяны. Но я думаю, Эльвир тебе понравится. После того, что я видел летом в Англии, я могу сказать, что он скорее стряхивает с себя девушек, чем волочится за ними. Главное, будь с ним открытой и приветливой, не бойся его, и попробуй, насколько получится, полюбить его — и тогда, я уверен, все у вас будет прекрасно. И, поверь, у меня нет ни малейшего желания отделаться от тебя. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, что для тебя лучше всего выйти замуж. Я ничего не имею против того, чтобы породниться с семейством Ладе, в этом ты права. Никому не повредит иметь могущественных друзей. Но это не главное. Для женщины брак означает куда больше, чем для мужчины. Ведь мужчина продолжает оставаться самим собой, даже если женится на женщине более низкого происхождения. Для женщины же дело обстоит иначе, и ты поймешь это, Сигрид, немного подумав. Более удачной партии тебе не найти. Я вовсе не думаю избавиться от тебя, чтобы тут же о тебе забыть. Я буду навещать тебя всякий раз, отправляясь на юг. И если тебе будет трудно, ты расскажешь мне обо всем, и я постараюсь помочь тебе. Я постараюсь сделать так, чтобы на твое имя были записаны усадьбы, позволяющие тебе ни от кого не зависеть. Мы, выходцы из Бьяркея, к нужде не приучены.

У Сигрид появилось ощущение надежности. Теперь она знала, что связь между ними не разрывается, хотя ей предстоит жить в Эгга, в Трондхейме, а он остается в Бьяркее. И даже вдали от него она не будет чувствовать себя одинокой и беззащитной, зная, что к нему можно обратиться…

Она впервые увидела его, когда он сходил с корабля; его голубой плащ развевался на ветру, ножны меча сверкали — по крайней мере, он не был калекой. Турир и несколько парней вышли на берег встречать его. А во дворе, откуда было все видно, стояла Сигрид с другими женщинами и работниками.

На ней было черное платье, отделанное цветной тесьмой, и сорочка из белого льна. Широкие бретели, с вплетенными в узор серебряными нитями, скреплялись на плечах бронзовыми фибулами. На ней были также бусы из цветного стекла и золотая цепочка, подаренная Туриром. Хильд помогла ей уложить волосы — они были красиво и изящно собраны на затылке, а сверху была надета тонкая шерстяная сеточка, чтобы прическа не растрепалась.

Эльвир Грьетгардссон прибыл с двумя кораблями, на одном из которых паруса были из шелка, чего Сигрид никогда раньше не видела. Ходить под парусом он тоже умел, это она заметила, стоя на холме. Они с Сигурдом устроили отчаянную парусную гонку, проходя через фьорд от Трондарнеса, и ей было досадно, что она не увидела этого.

Сигрид огляделась по сторонам. Повсюду был порядок; Сигрид дочь Скьялга ходила по усадьбе с видом хозяйки, хотя после той печальной ночи она как-то сразу постарела.

Говорили, что в Хильд текла финская кровь, кое-кто называл ее Вёльва[6]-Хильд. Кое в чем она разбиралась лучше, чем все остальные: она могла предсказывать будущее, и Сигрид пыталась выведать у нее, что ее ожидает в жизни. Но то, что она узнала, явно не прибавило ей мудрости.

— У тебя сложится все хорошо, лучше и не пожелаешь, — сказала Хильд. — Но тебе придется научиться ждать.

И даже если она и знала больше, то не хотела об этом говорить.

После парусной прогулки с Туриром Сигрид успокоилась на мысли о том, что ей придется выйти замуж. Но по мере приближения срока прибытия с юга кораблей, ей все чаще и чаще приходила в голову мысль о том, что такого знатного хёвдинга, как Эльвир, мало интересуют девушки, подобные ей. Разглядывая свое отражение в луже, она приходила к выводу, что внешность ее никуда не годится. Глаза были по-детски распахнуты, а о волосах лучше и не говорить: они всегда были в беспорядке. В конце концов она пришла к выводу, что когда Эльвир увидит ее, он только посмеется над братьями, пытающимися женить его на такой девчонке. И тогда он направится прямиком на свой корабль и отплывет обратно в Трондхейм.

Чем больше она думала об этом, тем сильнее была ее уверенность в таком исходе. И, стоя в ожидании посреди двора, она вдруг поняла, что не желает, чтобы все остальные были свидетелями ее унижения. Она уже слышала голос Сигурда, они были совсем рядом… И тут что-то в ней взорвалось. Еще не поняв, что делает, она бросилась со всех ног со двора, и никто не успел остановить ее. Она сама не знала, куда бежит; единственное, чего она желала, так это скрыться ото всех.

— Это твоя сестра? — услышала она на берегу незнакомый голос.

— Сигрид! — закричал Турир.

И снова послышался чужой голос:

— Нет, не нужно! Этого зверька я поймаю сам!

Она не успела убежать слишком далеко, когда он настиг ее, но оба они были уже вне поля зрения остальных. Он схватил ее в охапку. Она пыталась освободиться, но он сжал ее плечи и повернул к себе лицом. Внезапно он замер, уставившись на нее.

Сетка наполовину сползла с волос, которые золотой волной накрыли спину и плечо. Глаза метали молнии, она в ярости била ногой о землю.

— Отправляйся обратно в Трондхейм! — крикнула она. — Хоть я и девчонка, но я не хочу тебя!

Его глаза насмешливо сверкнули.

— Значит, ты не хочешь? — сказал он. — А если я тебя не спрошу?

Она хотела было ответить, но не успела она открыть рта, как он прижал ее к себе и впился в ее губы. Она колотила его кулаками, пытаясь освободиться, но он с такой силой сжимал ее, что она прекратила сопротивление.

— Пойдем со мной обратно во двор, — сказал он, — и будь послушной!

Но гнев Сигрид еще не прошел, в глазах ее стояли жгучие слезы унижения.

— Нет! — яростно крикнула она. — Нет! Отпусти меня!

По-мальчишески громко рассмеявшись, он поднял ее.

— Вот так мы в походам берем в плен девушек! — сказал он. — И не выворачивайся, если хочешь хоть немного сохранить достоинство, когда мы покажемся во дворе!

Все еще кипя гневом, она отворачивала в сторону лицо, в то время как он нес ее на руках во двор. Заметив это, он улыбнулся. Глаза его были вовсе не голубые, как говорил Турир, а серо-зеленые, а борода и волосы совсем темные. Ей было досадно сознавать, что он красив, и она поймала себя на мысли о том, скольких он до нее перетаскал таким способом. Однако, мотнув головой, она прогнала эти мысли прочь.

Никто не сказал ни слова при их появлении, но ей стало не по себе, когда она взглянула на Сигурда: в таком гневе она раньше никогда его не видела. Эльвир тоже взглянул на Сигурда — и улыбнулся ей беглой улыбкой, как бы давая понять, что ей нечего бояться.

Остановившись перед Туриром, он опустил ее на землю, по-прежнему крепко держа за руки.

— Чем скорее ты будешь моим шурином, Турир, тем лучше для меня, — сказал он, — и если ты уже не справляешься с этой дикой кошкой, я охотно возьму это дело на себя.

Сигрид бросила боязливый взгляд на Сигурда. У него был такой вид, будто он пытался проглотить целую пригоршню горячей каши. Но потом по лицу его медленно поползла улыбка — сначала улыбка удивления, потом — облегчения.

Эльвир и Турир переглянулись — и громко расхохотались.

— Все эти годы я только и занимался этим, и теперь осталось всего несколько дней, — сказал Турир. — Смотри, как бы она не выцарапала тебе глаза!

— Я буду кротким, как овечка, — смеясь, ответил Эльвир. И тут же, с серьезным видом, протянул Туриру руку. Турир тоже был серьезен, когда они обменялись рукопожатиями.

Сигрид не присутствовала на переговорах между братьями и Эльвиром Грьетгардссоном. Она сидела вместе с другими женщинами в большом зале за праздничным столом.

В этот день ничего не жалели. Свинину и сало, жареную оленину и дичь подавали на широких блюдах. Подавались не простые, испеченные на горячих углях лепешки, а блинчики, масло и сыр, пиво и мед, а также привезенное из южных стран вино.

Турир, как обычно, сидел на возвышении, по одну сторону от него сидел Сигурд, по другую — Эльвир, все же остальные сидели согласно своему рангу и достоинству.

Во время еды много пили, смеялись и разговаривали. Но как ни напрягала Сигрид слух, она не могла разобрать, о чем говорит Эльвир с ее братьями.

Были зажжены все факелы, они бросали отсвет на стены, стол и сидящих на скамьях людей. Висящие на стенах ковры отливали теплыми красно-желтыми тонами; по стенам пробегали отблески танцующего пламени факелов.

Сигрид вспомнила, как в детстве для нее оживали картины, вытканные на ковре и изображающие жизнь богов и героев; и она видела, как меч сверкает в руке Сигурда Победителя Дракона; слышала, как восемь копыт Слейпнира стучат о землю, когда одноглазый Один едет в сопровождении двух своих воронов. И когда в штормовые зимние вечера разговор заходил о дальних странствиях и походах викингов, ей казалось, что оживают все самые красивые сказки мира; прекрасные женщины Востока, короли и священники Запада растворялись в едином колдовском танце, напоминающем отсвет пламени на стенах, в то время как за окнами неистово завывал ветер…

— Твой нареченный желает, чтобы ты налила ему вина, — сказала Хильд.

Сигрид молча встала и пошла, стараясь держаться достойно. Она знала, что незадолго до этого все над ней смеялись, и она досадовала на Хильд, не проявившую ни малейшего сочувствия к ее жалобам.

Впервые она надела платье до пят и плащ, как у взрослой женщины. И из страха запутаться в юбках, ступала более размеренно, чем обычно.

Она остановилась перед Эльвиром, и одна из служанок протянула ей кувшин с вином. Она не смотрела на него, наливая вино; она ни разу не осмелилась посмотреть ему в глаза с тех пор, как он опустил ее во дворе на землю.

Когда она поставила на стол кувшин, он взял ее за руку.

— Сядь, — сказал он. — Я хочу поговорить с тобой.

Ей освободили место на скамье, немного отодвинули стол, чтобы она смогла сесть рядом с ним. Он протянул ей чашу.

— У твоего брата припасено хорошее вино!

Сигрид смутилась.

— Я… я никогда раньше не пила вина, — сказала она. — Я не знаю, осмелюсь ли я…

— Тогда будь осторожна, — засмеялся он. — Я еще не имею права уносить тебя в постель — пока еще…

Последние слова он произнес так тихо, что только она их услышала.

Сигрид покраснела. Она подумала, что уже не в первый раз он понесет ее на руках, и интонация, с которой он произнес это, наполнила ее странным, незнакомым чувством.

— Ты должна смотреть на меня, когда пьешь со мной! — сказал он.

И только когда он подносил чашу к ее губам, она впервые взглянула на него, встретившись с ним взглядом. Она не знала, что она ожидала увидеть —снисходительность или сострадание или же отсвет того желания, которое светилось в его глазах, когда он поймал ее. Она знала только, что не ждет откровенного дружелюбия с его стороны. Она чувствовала, как напряжение между ними постепенно ослабевает, и, не признаваясь себе в этом, почувствовала облегчение, озарившее ее лицо, словно свет полной луны.

Вино было сладким на вкус, и она выпила гораздо больше, чем собиралась.

Он рассказал ей о переговорах с братьями. И он назвал несколько усадеб, о которых она никогда не слышала и названия которых ничего для нее не значили, и поняла, что они достанутся ей.

— Первое время я буду управлять ими вместо тебя, — сказал он, — но как только ты войдешь в курс дела, ты займешься этим сама. Когда-нибудь тебе это пригодится.

Свадьбу решено было отпраздновать, как только соберутся все родственники, живущие в окрестностях — возможно, через неделю.

Ей так понравилось вино, что она не прочь была выпить еще, и он налил ей немного. Он стал расспрашивать ее о Бьяркее и о ее детстве. И она принялась увлеченно рассказывать ему о Турире и Хильд, Сигурде и Халльдоре, о своей собаке, которую взяла еще щенком и которая была такой ласковой, что даже ни на кого не лаяла. Он смеялся, когда она сказала, что Турир назвал собаку Фенриром, в честь кровожадного волка, который будет вырвется на волю и сожрет всех богов, когда наступит Рагнарок[7].

И она рассказала о своем излюбленном месте на холме, над домом.

— Ты как-нибудь сводишь меня туда, — сказал он.

— Туда не легко забраться, — ответила она, — и…

Она запнулась и покраснела.

— Может быть, нам удастся уговорить Турира пойти с нами, — сказал он и подмигнул ей, так что она еще больше покраснела. А он засмеялся заразительным смехом, и она присоединилась к нему. Во время разговора она время от времени делала глоток из его чаши. Но когда ей захотелось еще вина, он убрал чашу.

— Нет, ты выпила уже достаточно, — сказал он. И голос его был таким мягким, что это ее не задело.

Свернувшись ночью под одеялом, она чувствовала себя возбужденной и счастливой. Он проводил ее через двор, и возле дома снова прижал к себе. Не грубо, как до этого, а нежно и осторожно, гладя по голове. И она положила голову ему на плечо.

Она улыбалась в темноте. Он не счел глупыми ее рассказы и… Внезапно ей пришла в голову мысль о том, что пока она болтала обо всем подряд, он не сказал ни слова о себе и об Эгга. Но она прогнала эту мысль, погружаясь в глубокое, темное море сна.

Сигрид смотрела на гладкие, коричневые предметы, лежащие в коробке, напоминающие плоские камешки. Потом быстро закрыла крышку и положила коробку в один из сундуков, которые собиралась взять с собой в Трондхейм. Хильд называла это «плавающими камешками»[8]. Они приплывают по морю, говорила она, и беременным женщинам очень полезно пить из них отвар. Хильд говорила Сигрид и о многих других вещах. Она научила ее пользоваться рунами: бьяргруны помогали при родах, хугруны развивали смекалку, лимруны излечивали болезни, а молруны защищали от злых духов. Она также давала ей советы, как расположить к себе богов и духов, как защититься от привидений и троллей.

Она говорила, что опаснее всего ночь середины зимы[9], потому что все призраки и прочая нечисть празднуют тогда свое рождество. В эту ночь следует быть осмотрительным, потому что с наступлением темноты нечисть обладает наибольшей силой. Не следует поднимать с пола упавшие предметы, потому что пришельцы считают их своими и сердятся, если их отбирают. И не следует забывать о том, что нужно оставлять для домового еду и пиво, если хочешь, чтобы в доме был мир и покой.

И когда весной солнце так высоко стоит на небе, что светит в отверстие для дыма, домовому следует оставить большой кусок масла.

Хильд рассказывала ей еще и о многом другом — и Сигрид впитывала в себя каждое слово. Хильд дала ей зубило, с помощью которого вырезались руны, и маленький серебряный молоточек. На нем были начертаны странные знаки, разобрать которые Сигрид не могла. Хильд сказала, что их вырезал один финн и заколдовал и они защищают от дурного глаза и прочих напастей.

Хильд дала ей еще один совет: как вести себя в замужестве и как лучше угодить мужу.

И еще она сказала, что если даже Сигрид ожидают печали и неудачи — «ведь этим распоряжаются Норны[10], и большинство из нас переживают в жизни скорбь», — ей следует знать, что сидеть сложа руки еще хуже.

— Найди себе какую-нибудь работу, — сказала Хильд, — и занимайся ею! Ведь если твои руки будут чем-то заняты, тебе будет легче, даже в случае большого горя!

При этом Хильд смахнула рукавом слезу. Она потеряла сразу трех сыновей, отправившихся на китобойный промысел. О четвертом же ее сыне, отправившемся в викингский поход, давно ничего не было слышно.

Закрыв сундук на замок, Сигрид встала и пошла на чердак, где Хильд, Сигрид дочь Скьялга и другие женщины должны были наряжать ее к свадьбе.

Во дворе кипела жизнь. Приехало множество гостей, как с Бьяркея, так и с соседних островов. Один из приезжих подростков нечаянно выпустил из свинарника целую стаю поросят, которые тут же разбрелись по двору. Все бросились загонять их, и Сигрид приходилось буквально прокладывать себе дорогу среди визжащих свиней, воющих от восторга детей, гогочущих гусей и бранящихся слуг. На помощь ей пришел Сигурд; от его смеха и хохота работников содрогались стены.

И тут она увидела привязанного возле амбара жеребца, которого Эльвир собирался принести в жертву Фрейру[11]: это был обычный, косматый, рабочий жеребец. Он стоял и мирно щипал траву, посматривая на всех через свисающую на лоб челку.

Не глядя под ноги, Сигрид нечаянно наступила на голову визжащему поросенку и шлепнулась на землю вместе с одной из работниц, которая хотела в это время поймать свинью. Сигурд помог ей подняться.

— Скажи спасибо, что Эльвир не видит тебя! — сказал он.

Работница бросилась на колени перед Сигурдом, плача и дрожа от страха.

— Ступай себе и валяйся с остальными свиньями, старая ведьма, и не ори, как Оса-Локи[12]! — сказал он, отпихивая ее ногой. — И в следующий раз будь осмотрительнее!

Она с таким проворством побежала прочь, что Сигрид рассмеялась.

Всю последнюю неделю Сигрид казалось, что она живет в каком-то нереальном мире, окруженная туманом. Она отчетливо видела лишь некоторые детали, выплывающие из пелены, зато картины эти навсегда оставались в ее памяти, словно руны на камне.

Эти воспоминания касались, в основном, Эльвира.

Однажды дружинники затеяли состязание в стрельбе из лука, и Эльвир с Туриром тоже решили попробовать. Трижды попав в цель, Эльвир пожал плечами и отошел в сторону.

Но когда один из его парней, приехавших из Эгга, затеял драку с работником Турира из-за какой-то девчонки, в глазах Эльвира сверкнули зеленые искры, как у кота, и он быстро и проворно подбежал к дерущимся.

— Если ты нарушишь мир в этом гостеприимном доме, будешь иметь дело со мной, — сказал он, не повышая голоса. Парень замер на месте и остался стоять, словно замороженный его взглядом.

Сигрид почувствовала, как у нее мороз побежал по коже. Но вскоре она успокоилась, видя, что он добивается всего лишь послушания от своих работников. С нею же он был ласков и мягок.

Она вспоминала, как он играл с ее собакой и ласкал ее; пес сразу же привязался к нему, как это делают животные по отношению к некоторым людям. И он сказал, что она может взять с собой собаку на юг. Он звал собаку Фенриром и не хотел слышать ни о какой другой кличке.

Но среди всех этих забот Эльвир рассказал ей немного о своей усадьбе, а еще меньше — о себе самом.

И только когда в полутемном языческом храме в нос ей ударил резкий, удушливый запах крови, до нее дошло, что она выходит замуж за Эльвира и едет с ним на юг.

Она взглянула на него, стоящего рядом и положившего руку на кольцо в ожидании торжественного момента. У нее появилось ощущение беспомощности и страха. Она боялась его зеленых кошачьих глаз, которые могли быть нежными, как шелк, и в которых могло вспыхнуть пламя ярости и гнева. Ей внушало страх его стройное, гибкое тело, хорошо натренированное и сильное.

Она пыталась различить в полутьме изображения богов, и ей казалось, что они кривят в усмешке рот, глядя на нее. Сам Один был вовсе не удовлетворен обеими своими женами. И даже верный Тор желал большего от своей Сив. И все они теперь насмехались над ней, насмехались над ее ребяческими надеждами на то, что она сможет привязать к себе мужа любовью и добродетелью и что он не изменит ей.

Рядом с ней стоял Турир, надежный, верный Турир. Откуда он мог знать, говоря в тот раз, что ей будет хорошо с Эльвиром?

— Да поможет мне Фрейр и Ньёрд и другие всемогущие асы[13]…

Голос Эльвира звучал мощно и спокойно, когда он давал клятву.

И рука его была твердой и уверенной, когда он принес в жертву Фрейру коня, не запятнав ни единой каплей крови свой красивый плащ. Этот плащ был соткан из красивейшей пряжи, и когда она спросила, где сделали этот плащ, он ответил, что в Валланде[14]; плащ этот был заткан золотой нитью.

Лошадиной кровью обрызгали изображения богов и стены храма. Сигурд настрогал лучинок, чтобы погадать на крови, какая судьба ожидает вступающих в брак. Руки его были в крови, одежда тоже была перепачкана; став на колени, он принялся рассматривать щепки, лежащие перед ним на куске материи. Смешав все щепки, он стал брать по одной и снова бросать в кучу. Все столпились вокруг, ожидая, что он скажет.

— Я вижу, что у тебя будут только сыновья, Эльвир, — наконец произнес он. — Я не могу сказать наверняка, какой смертью ты умрешь, но вряд ли это будет из-за тяжелой болезни…

— А что у меня? — испуганно произнесла она.

— У тебя, Сигрид? — он улыбнулся. — У тебя тоже будут одни лишь сыновья.

За столом Эльвир почти ничего не пил, но был не менее весел, чем все остальные. И он позволил Сигрид выпить не больше, чем в прошлый раз.

Оказавшись с ним наедине, она почувствовала себя настолько возбужденной и сбитой с толку, что ей пришлось сразу лечь. Не раздеваясь, он лег рядом с ней и, опершись на локти, принялся играть с ее длинными, золотистыми волосами.

Она недоверчиво смотрела на него. Она так боялась этого момента, так ждала его… нет, она в точности не знала, чего именно ждала, во всяком случае, она не ожидала, что он вот так ляжет и будет гладить ее по волосам.

Его явно забавляло выражение ее лица.

— Я не кусаюсь, — сказал он и добавил серьезно: — Фрейр был прав, говоря, что полночи ожидания кажется длиннее месяца. Но я не мальчишка, Сигрид. Я достаточно зрел, чтобы понять, что поспешность оборачивается ожиданием.

Он улыбнулся, видя растерянность на ее лице.

— Ты знаешь «Песнь о Скирнире»? — спросил он. — Песнь о Фрейре и Герд…

— Я слышала о ней, но не знаю ее хорошо, — ответила она.

И он принялся читать строфы из песни — не спеша, выделяя голосом отдельные места. При этом он останавливался и делал пояснения.

Сердце Сигрид было размягчено историей Фрейра, который так горячо любил Герд, что онемел от горя, будучи не в состоянии обладать ею. Он так любил ее, что готов был отдать Скирниру все свое имущество, меч и коня, чтобы тот отправился в Йотунхейм и принес Герд весть от Фрейра.

Но Герд, великанша, гордо отказалась изменить своему роду ради одного из богов. И ни дорогие подарки, ни угрозы не заставили ее изменить решение.

В конце концов Скирнир в гневе выложил ей все как есть и описал ожидающую ее участь. Используя заклинания и руны, прикасаясь к ней волшебной палочкой, он угрожал ей проклятиями, в случае, если она откажется отдаться Фрейру:

На тебя гневен Один, из асов всех лучший,

И сам Фрейр врагом станет Герд.

Бессердечная дева! К себе возбудила

Вражду ты всех добрых богов.

Слушайте, йотуны! Слушайте, турсы!

Суттунга[15] семя! Слушайте, асы!

Околдую я деву, заклятье кладу я.

С мужем ей в счастье не жить,

С мужем утех не иметь.

Я вырежу «туре»[16] и три тайные знака —

Похоть, скорбь и безумие в удел тебе дам.[17]

Произнеся эти проклятия, Скирнир добавил, что они будут сняты, если Герд отдастся Фрейру. И на этот раз Герд испугалась:

Скирнир, постой! Меду апарого кубок

Я для свата с приветом подам.

Но не думала я, что отдать мне придется

Сыну ванов любви моей дар!

Барри зовется, обоим нам ведома,

Роща укромная в ближнем краю.

Герд в этой роще дарует Фрейру

Счастье любви через девять ночей.[18]

Скирнир привез известие в Асгард. Но радость Фрейра была омрачена мыслью о предстоящем ожидании:

Длинна одна ночь, длиннее две ночи!

Не знаю, как выдержать три!..

Месяц не раз мне короче казался,

Чем ожидания час.[19]

У Сигрид сжималось сердце при мысли о проклятии Герд. И теперь, когда Эльвир прижал ее к себе, произнося последнюю строфу песни, она задрожала. В ней пробудилась какая-то тоска, словно весенний ветер принес ей какой-то далекий зов, отзвук морского прибоя, словно ее прибило к незнакомой земле.

— Ты поняла смысл песни? — тихо и нежно прошептал он ей на ухо.

— Нет, — ответила она.

— Герд — это семя, лежащее в холодной земле, Фрейр — плодородие, а Скирнир — свет, приносящий тепло. Напрасно Скирнир сулил ей богатство и изобилие жатвы, напрасно угрожал Герд смертью. Только поняв, что без Фрейра ей навсегда предстоит остаться в холоде и тьме, она решила добровольно отдаться ему. Но Герд — это не только семя в земле, Сигрид. Герд — это любая женщина, которая еще не проснулась к полной жизни и боится мужской любви.

Сама этого не замечая, Сигрид прижалась к нему и положила голову ему на грудь. Его глаза тут же потемнели — и он с силой прижал ее к себе, грубо, как в первый раз. Потом отпустил и встал, чтобы задуть лампу.

Она проснулась оттого, что у нее затекла рука. Он еще спал, спокойно и беззвучно, как животное, положив голову на ее руку. И как бы ей ни было неудобно, она не хотела тревожить его.

Воспоминания о прошедшей ночи волной накатывали на нее. Он был груб и в то же время нежен, и даже боль имела свою необъяснимую сладость.

Если бы Герд хоть раз отдалась Фрейру, для нее уже не было бы пути назад.

Он проснулся — просто открыл глаза, притянул ее к себе и положил голову ей на грудь.

И когда через три дня они отплывали из Бьяркея, она почти не оглядывалась назад.