Вл. С. Калабину
Ясно сегодня на сердце, на свете!
Песням природы, в согласном привете
Внемлю я чуткой душой:
Внемлю раздумью и шопоту бора,
Речи безмолвной небесного взора,
Плеску реки голубой.
Смолкли, уснули, тревожны, угрюмы,
Старые Сфинксы – вечные думы;
Движутся хоры пленительных грез;
Нет своей радости, нет своих слез.
Радости чуждой, чуждой печали
Сердце послушно. Ясны,
Взорам доверчивым въяве предстали
Воображенья волшебные дали,
Сердце манящие сны.
Душа, – когда ее края
Исполнит солнечная сила, –
Глубокий полдень затая,
Не знает действенного пыла.
Ревнив божественный покой.
Как свет – безмолвие обильных.
Как солнце – их любовь: какой
Мил солнцу цвет лугов умильных?
Безбрачной волей красоты
Кто пьян, как оный нищий скряга,
Почий, как в чаше полноты
Миры объемлющая влага.
Диотиме
Довольно солнце рдело,
Багрилось, истекало
Всей хлынувшею кровью:
Ты сердце пожалела,
Пронзенное любовью.
Не ты ль ночного друга
Блудницею к веселью
Звала, – зазвав, ласкала? –
Мерцая, как Милитта,
Бряцая, как Кибела…
И миром омывала,
И льнами облекала
Коснеющие члены?…
Не ты ль над колыбелью
Моею напевала –
И вновь расторгнешь плены?.
Не ты ль в саду искала
Мое святое тело, –
Над Нилом – труп супруга?
Изида, Магдалина,
О росная долина,
Земля и мать, Деметра,
Жена и мать земная!
И вновь, на крыльях ветра,
Сестра моя ночная,
Ты поднялась с потоков,
Ты принеслась с истоков,
Целительною мглою!
Повила Солнцу раны,
Покрыла Световита
Волшебной пеленою!
Окутала в туманы
Желающее око…
И, тусклый, я не вижу, –
Дремлю и не томлю я, –
Кого так ненавижу –
За то, что так люблю я.
Осиян алмазной славой,
Снеговерхий, двоеглавый,
В день избранный – ясногранный,
за лазурной пеленой
Узкобрежной Амфитриты,
Где купаются хариты,
Весь прозрачностью повитый
И священной тишиной,
Ты предстал, Парнас венчанный, в день
избранный, предо мной!
Сердце, сердце Диониса под своим
святым курганом,
Сердце отрока Загрея, обреченного
Титанам,
Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их
деснице,
Действо жертвенное дея, скрыл ты
в солнечной гробнице
Сердце древнего Загрея, о таинственный
Парнас!
До дня, в который Гея – мать-Земля
сырая, Гея –
Как божественная Ниса, просветится,
зеленея, –
Сердце Солнца-Диониса утаил
от буйных нас.
Ты царским поездом назвал
Заката огненное диво.
Еще костер не отпылал
И розы жалят: сердце живо.
Еще в венце моем горю.
Ты ж, Феба список снежноликий,
Куда летишь, с такой музыкой,
С такими кликами?.. Смотрю
На легкий поезд твой – с испугом
Восторга! Лирник-чародей,
Ты повернул к родимым вьюгам
Гиперборейских лебедей!
Они влекут тебя в лазури,
Звончатым отданы браздам,
Чрез мрак – туда, где молкнут бури,
К недвижным ледяным звездам.
Но братом буду я тебе
На веки вечные в родимой
Народной мысли и судьбе.
Затем, что оба Соловьевым
Таинственно мы крещены;
Затем, что обрученьем новым
С Единою обручены.
Убрус положен на икону:
Незримо тайное лицо.
Скользит корабль по синю лону:
На темном дне горит кольцо.
Осиротела Музыка. И с ней
Поэзия, сестра, осиротела.
Потух цветок волшебный, у предела
Их смежных царств, и пала ночь темней
На взморие, где новозданных дней
Всплывал ковчег таинственный. Истлела
От тонких молний духа риза тела,
Отдав огонь Источнику огней.
Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
У дерзкого святыню Прометея?
Иль персть опламенил язык небес?
Кто скажет: побежден иль победитель,
По ком, – немея кладбищем чудес, –
Шептаньем лавров плачет Муз обитель?
Он был из тех певцов (таков же был Новалис),
Что видят в снах себя наследниками лир,
Которым на заре веков повиновались
Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.
Но между тем как все потомки
признавались,
Что поздними гостьми вошли на брачный
пир, –
Заклятья древние, казалось, узнавались
Им, им одним опять – и колебали мир.
Так! Все мы помнили – но волил он, и деял.
Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял,
И Море Медное отлил среди двора.
«Не медли!» – звал он Рок; и зову Рок
ответил.
«Явись!» – молил Сестру – и вот, пришла Сестра.
Таким свидетельством пророка Дух отметил.