Сержант без промаха

ОХ УЖ ЭТА СЛАВА

Дом солдата — это его окоп. Федор после госпиталя в этом «доме» находится уже дней двадцать. За это время окоп обзавелся «хозяйством», появились доски, солома для подстилки, несколько ниш для гранат и патронов, а также для провизии. Чуть дальше проходит траншея, по которой передаются распоряжения, приказы, приходят письма. Траншея для живущих в окопе — клуб, столовая, место отдыха, «площадь», где проходят митинги, обсуждение статей. Кое-кто имеет в окопах потайные печи-камельки. Старые солдаты рассказывают, что в первую империалистическую костер разжигали прямо в окопах или в траншеях. Сейчас трубу приходится прикрывать щитами из ящиков из-под патронов. У огня и греешься, и сушишься. Можно разогреть флягу с чаем. Когда ложишься спать, эти же доски можно снимать с трубы. В общем, жизнь шла своим чередом и солдаты свое окопное житье скрашивали как могли.

Но бои здесь шли без передышки. И та, и другая стороны упорно боролись за улучшение своих позиций. 17 октября утром 1-й стрелковый батальон внезапным ударом занял деревню Дурнево.

В первый день немец поднимался в контратаку дважды. Роты старшего лейтенанта Карасева и лейтенанта Ровнова, используя в качестве ударной силы сводный взвод автоматчиков, сумели организовать неожиданный кинжальный огонь автоматчиков из оврага, проходившего по восточной окраине деревни.

На следующий день немцы пошли с танками. Перед выступлением офицеры вскакивали на танки и, повелительно махая руками, что-то объясняли своим.

— Снять бы их, — как бы про себя проронил командир роты Ровное. Затем громко спросил: — Кто у нас хорошо бьет из винтовки?

— Есть такой! Он здорово стреляет. — Маленький рыжий солдат тронул Охлопкова за плечо.

— Как фамилия?

— Охлопков.

— А, помню. Ну-ка давай, боец Охлопков, уничтожь этих нахалов на танках!

Федор быстро перекинул винтовку на бруствер и произвел сразу два выстрела.

— Кто еще стрелял? — Почему-то сердито спросил командир.

— Да это он так стреляет — пуля за пулей. — Объяснил тот же рыжий солдат.

— Тебя не спрашивают! Не хватало еще адвокатов. — Пресек рыжего командир. — А ты, Охлопков, молодец! Ты далеко не отходи. Нужен будешь.

Скоро командир снова подошел к Федору:

— Видишь фашиста у пулемета? Сможешь?

К удовольствию командира, фашист был снят.

— А помнишь, товарищ Охлопков, ты у нас не хотел оставаться? Все твердил: к своим, к своим… Видишь, как у тебя сейчас дела идут. Хорошо ведь!

Да, Охлопков, как приехал в 179 дивизию, просил, чтоб его отправили в свою, 375-ю. Тогда же Ровное долго вел с ним беседу. Что, там якутов больше? Или он боится, что здесь друзей надежных не найдет?

— Я что? — Прямо сказал Ровное. — Если заслужишь, я сам буду тебе первым другом.

Люди нигде так быстро не сходятся, как на фронте. Сейчас Федор, куда ни придет, везде встречает знакомых и друзей.

Но это сейчас. А когда ехал из госпиталя, было совсем невесело. Нет ничего тяжелее, чем возвращаться из госпиталя на фронт. В течение трех суток, пока ехал в товарном вагоне, не знал, что с собой поделать. Как говорят якуты, ни сон не шел, ни еда не шла. Непрошенные навязчивые мысли носились в голове, словно кто-то сквозь его мозг тянул нескончаемую нить… Откуда только они берутся? Чуть закроешь глаза, тут же начинаются всякие сны… В вагоне ехали одни фронтовики, возвращавшиеся после госпиталя. Все, видимо, находились в таком же беспокойном состоянии, что и Федор. Кто всю дорогу играет на гармошке и поет то грустные, то разу дал о-веселые песни, кто остервенело пляшет, пока не свалится спать…

Леонтий Ганьшин, молодой боец, пришедший к Федору напарником после боев под Дурнево, молча стал протягивать веревку, по которой должно двигаться чучело. Он, быстрый и собранный в бою, в обычное время имел привычку вести себя так, будто все, что он делает, не имеет к нему, Леонтию, никакого отношения. И сейчас он веревку тянет как бы нехотя. Федор эти повадки своего напарника уже усвоил и не обращает на это внимания. Знает, что чучело вот-вот начнет двигаться.

Когда Леонтию предложили идти помощником к Сахарову, он ответил уклончиво, а к Федору сразу пошел. Что на уме у парня? Может, подумал, что они оба сибиряки? Внешность у Леонтия, как говорят ребята, самим богом создана для девчат: стройный, черные кудри, черные блестящие глаза, вдобавок, загар, который не сходил с его лица… Медсанбатовские девчата и в самом деле были от него без ума. А он делает вид, что их вовсе не замечает. Федору этот молодой сибиряк нравился, но не из-за внешности. Леонтий всегда спокоен, когда надо, проворен. Иные, хотя вначале загораются быстро, потом с такой же легкостью остывают. Таких Федор не любит. Леонтий же все необходимое делает хорошо и всегда вовремя. А как бежит в бою! Его легкость в беге Федору иной раз напоминала погибшего брата Василия…

Ганьшин мастер не только по чучелам. Он отлично делает маскировку, хорошо ставит макет. А как готовит ложные позиции! Сейчас он должно быть уже воткнул колышка два в 5–6 метрах друг от друга. Между ними натянет веревку. На палку с поперечником накинет шинель и сверху оденет каску. Чучело у него с двумя веревочками: одна идет с груди, другая — с ног. Если потянешь за нижнюю веревочку, чучело приподымается и, превратившись в «бойца», «побежит» по траншее. Леонтий своему «бойцу» накидывает на спину то винтовку, то автомат. Чучело часто становится и «командиром».

— Дай-ка твой дареный кисет, — подошел к Федору Леонтий.

— Спи ты до восьми, — тихо сказал Федор. Затем с нарочитым спокойствием добавил. — У тебя же свой кисет?

— Из твоего крепче…

"Ишь, рот затыкает, чтоб я не улыбался, когда к нему приходят девчата из медсанбата", — подумал Федор и, не выпуская кисета из руки, протянул щепотку махорки.

А кисет этот не то, что его девчата. Правда, не надо было рассказывать, откуда он достался. Кисет Федору нравился. Сшит из белого плотного холста. Вышит узор зелеными и красными нитками. Один кармашек для спичек, другой для трубки. Как кончишь, затягиваешь шнуром и свернув, завязываешь двойным узлом.

Из госпиталя около полусотни выздоравливающих отправили в один из колхозов Ивановской области на уборку урожая картофеля. Пробыв там около недели, Федор так и не увидел ни одного мужика, кроме трех-четырех старичков. Везде женщины. Председателем и то была женщина. Солдат встретили с нескрываемой радостью. Как только сошли с машин, прямо на поле угостили вареной картошкой и свежим парным молоком. Затем все пятьдесят человек разобрали по звеньям в два-три человека. Федор попал в одно звено с солдатом, хромым на одну ногу. Женщины жалостливо судачили: "Бедный, еле-еле ковыляет", "Не дай бог всем нашим такое испытать""

— Что вы, девоньки, он же кавалер хоть куда, — рассудила звеньевая Мария. — Мой таким вернется — за счастье сочту.

Бабы жалели раненых. А Федору жалко было их самих. Одеты они были в потертые сатиновые штаны и блузки из парусины, а то и просто из куля. Кроме картошки и молока, другой еды у них не было. Все же на все поле стоял веселый гомон. Когда пришла пора отъезда солдат, устроили настоящие проводы. Каждому дали в мешочке картошку с салом. Шумели, волновались, как будто провожали мужей и братьев.

— Ты, Федя, нас не осуждай. Мы — бабы такой народ. — Обняла тогда Мария Федора и, даря тот самый кисет, добавила: — Бывай здоров. На те, пусть будет памятью о нас. Когда тебе будет тяжело, пусть прибавит силы и бодрости…

Что греха таить, у Федора от волнения тогда навернулись слезы… Такой уж этот кисет. Ведь он ту Марию, не то что тронуть, даже не поцеловал…

Федор остановился у камня, лежащего наполовину в земле недалеко от трех сосен. За камнем надежней будет. Перед ним редкие кустики, под боком овраг.

Уже светает. Слякотно. Видимо, снег выпал да быстро растаял. В эту пору у себя дома он белковать ходил, привозил по мягкому и не глубокому снегу дрова или сено. Оказывается, как тогда все было просто и легко! Промокнешь — пришел да переоделся, устал — отлежишься. Здесь же иной раз целый день промокший ходишь. А еще говорят: что тебе, ты же охотник. На самом деле далеко не так.

Федор нарвал засохшей травы и сделал себе лежбище. С правой стороны камня воткнул сухие ветки тальника и заслонил пучками той же сухой травы.

Местность напоминает Федору его родной алас. Тут больше берез и разнообразнее: ивы, тальник, лишь на низинах растут дуб и клен, которых он раньше не видел. На холмах лес становится более редким, и по нему можно ходить без особого труда. Зато трава здесь густая и высокая. Даже сейчас много мест, где человека и не увидишь, как только он ляжет.

О-го, фашист проснулся — дрова пилит. Это повара. Слышно как быстро, но неровно ходит пила у них: явно тупая. Через полчаса все будут на ногах. Немец начинает стрельбу ровно в 7 утра, кончает в девять вечера. «Режим» этот они не нарушали даже в дни боев за Дур-нево.

Что же принес с собой сегодняшний день? Прежде всего надо бы снайпера убрать, а то поддашься соблазну и начнешь бить по всем фашистам подряд и обнаружишь себя. Место, где он лежит, вроде подходящее.

Огневые точки немца известны все до единого. На его секторе ни пулемета, ни миномета. Зато, как предполагает Ровное, здесь зарылся их снайпер. Вчера пали двое наших, у обоих рана в голову, похоже на работу снайпера. Значит, дуэль неизбежна. Постой… До переднего края немцев метров 280–300, температура минус два. Так… Пуля на два пальца ниже пойдет. Пустяк, можно и не брать во внимание. Светло-то как стало. Скоро восход: осторожнее надо. Утренние лучи всегда ясные и чистые, все как на ладони.

Федор взял в руки каску, надел на нее маскировочный обруч из травы и ветвей тальника, с ним выполз к камню и лег за ним. Как далеко от передовой у них кухня! Дым валит где-то посреди леса. Над траншеями ни дыма, ни пара. Следить за траншеями пока бесполезно. Снайпер где-то на нейтралке должен быть. Может, где-то за печкой сгоревшего дома устроился? Наши так бы не поступили — оттуда возвращаться плохо. В разбитом танке? Вряд ли. Не так уж надежно там и вчера оттуда вроде никто не стрелял. В воронках? Может быть. Или же он предпочтет вести огонь из траншеи? Передовая линия у них удобная для снайпера.

Постой, постой… Зашевелились. Смена идет. Оттуда до опушки леса идут в полный рост. Когда вступают в траншею, головы промаячат раза-два, затем и вовсе исчезают. Которые уходят со смены, вовсе не прячутся. Видать, спать охота: головы слегка опущены.

Наших тоже слыхать. Кто-то выстрелил. На что ответило коротким дробным огнем несколько автоматов. С нашей стороны затрещал пулемет. Ему стали вторить минометы. Итак, считай, что "рабочий день" начался.

Хорошо бы пустить сейчас обойму, но нельзя, сегодня задача другая…

Хуже нет, чем вот так ждать в неведении. Где же он спрятался? Неужели на нейтралке? Тогда, наверняка, уже следит за ним. Из-за холмика, что на левом фланге, чуть подальше траншеи, мелькнула каска и раздался выстрел. Это он. Точно! Нашел же жертву…

Федор плавно навел винтовку на холмик и стал высматривать через оптический прицел. Ничего подозрительного будто нет. Как же так? О-го, еще выстрелил. Ээ-э, вот он где. Федор задержал дыхание и стал целиться. Затем, как только началась пулеметная очередь, нажал на спусковой крючок. Готов! Дрогнуло ружье, голова беспомощно опустилась вниз. Смотри-ка, кто-то вниз его потянул, значит, с ассистентом был? Если ассистент неопытный, то сейчас же высунется: надо же отомстить. Так оно и есть. Вон всматривается. Глянь-ка на него! Уже целится.

Теперь Федор и треска автоматной очереди не стал ждать. Убрав ассистента, тут же отполз за камень. Повернул голову, положил ее на согнутую руку и над торчащей перед глазами стеной бледной травы стал всматриваться в серовато-синий горизонт. Затем, чтобы отойти отсюда, потянул к себе винтовку. Тут же пуля ударилась об камень и с визгом ушла наверх. Ох, засекли! Это из танка. Надо удостовериться. Приподнял каску на лопатке, и тут же ее пробило насквозь. Теперь у Федора не оставалось сомнения.

Вскоре Охлопков был у Ганыиина и показал ему свою каску:

— Смотри, как бьет фашист. Одного снял с холма. Еще один сидит на нейтралке в разбитом танке.

— А вот на это посмотри, Федя. — Ганьшин показал свою каску. — Я ее на чучело одевал.

Посоветовавшись, решили доложить командиру роты и предложить бить по танку из артиллерийского орудия.

Артиллеристы не пожалели снарядов. Первый снаряд угодил чуть дальше танка. Снайпер, потрясенный, выполз из-под танка и начал было отползать от него, но тут же его настигла пуля Охлопкова.

Отоспавшись днем, Охлопков и Ганьшин после 4 часов — во время смены у немцев — вдоволь били по общей траншее. На следующее утро в 7 часов со стороны передовой линии немцев стали кричать в рупор: "Эй, рус, честно надо воевать!". Охлопков пропустил мимо ушей и не подозревал, что эти слова относятся именно к нему и Ганьшину. А командир роты Ровнов во время осмотра подготовки к очередному выходу смеялся, не скрывая удовольствия:

— Ха-ха! Слыхали, сибиряки, немцы вас просят не так быстро их на тот свет отправлять? Что вы ответите? Ха-ха-ха! Молодцы, ребята, бейте их так же. Я вчера про Охлопкова командиру полка рассказал, пусть знают, какие у нас ребята! Так ведь?

Федора вызвали на следующее утро к командиру роты.

— Здорово, Федор! — Радостно встретил его Ровнов. — Как дела сегодня? Один есть? Молодец! Тебе к командиру батальона надо идти. КП на полкилометра дальше. Иди по этой траншее, а там спросишь.

На КП сидели трое: капитан, политрук и писарь. Как только Федор доложился, командир батальона кивком головы указал на политрука, а сам продолжал что-то диктовать писарю.

— Политрук полка Кирносенко. — Поздоровался за руку политрук. — Вот что. Нам сообщили, что правее от Дурнево на позиции 2-й роты появился снайпер. Сам знаешь, что из себя представляет появление фашистского снайпера. Этот особо каверзный, говорят. Его надо уничтожить. Мы с тобой сейчас же пойдем во вторую роту.

Уточнив примерно, где находится фашистский снайпер, Охлопков и Кирносенко начали сразу же отползать на нейтральную зону. Федор, почувствовав, что политрук отстал, обернулся и заметил, что тот не умеет ползать по-пластунски; к снегу прижимается у него лишь голова. Вскоре с визгом пронеслась пуля — это фашист в политрука стреляет. А Охлопков начал охотиться за тем фашистом. После взаимных выстрелов оттуда пуля перестала летать. Тут Федор снова обернулся к политруку: тот метался на снегу. Охлопков бросился к нему, но, к счастью, пуля угодила тому в ягодицу.

— Товарищ политрук, идем обратно?

— Нет, нет. Я сам доберусь. — Кирносенко, морщась, старается перенести боль. — Иди быстрее, слышь?!

Враг открыл минометный огонь. Как начали взрываться минные снаряды, Федор быстро отполз в сторону и стал «щелкать» тех фашистов, которые старались добить политрука. После того, как раза три-четыре подряд пули просвистели мимо ушей, он откатился вниз в воронку и там отлеживался часа два, если не больше. Дав забыть о себе, Федор вскарабкался на край воронки и стал всматриваться в ту сторону, откуда летели пули с одинаковым жужжанием. "Что же это он?" — Федор от неожиданности даже пробормотал вслух: снайпер был весь на виду. "Ну что ж… Выходит, мой черед". — Федор немедля поймал того на мушку…

Вечером в сумерках тихонько выбрался из нейтральной зоны. Он был спокоен, ибо знал, что политрук не убит. Зато забеспокоились, оказывается, за него в роте.

— Аи да молодец! Я же вам говорил! Шиш два убьют Охлопкова! — Ровное крепко обнял Охлопкова и беспрестанно басил. Федора подбросили вверх и стали качать.

Следуя в свою траншею, Федор от Ганьшина узнал, как Кирносенко выбрался с поля боя. Он и сказал Ровнову, что Охлопков — надежный товарищ и отличный снайпер и что он попал в такой переплет, что вряд ли оттуда выберется. А Ровное предложил организовать встречу и все время повторял: "Нет, такие, как Охлопков, так просто не пропадают и не должны пропадать!"

Так пришла слава снайпера к Охлопкову. Вскоре о нем стало известно по всему полку. Слух о "волшебном стрелке" дошел и до командования дивизии, затем и армии. Вскоре к Охлопкову стали приезжать люди из газет корреспонденты. Через полтора месяца ему вручили орден Красной Звезды.

За что его наградили? Что он такое сделал? Федор об этом сильно не думал. Ему казалось, что он действует, как требует обстановка. Он просто делал то, что может. Ведь уметь стрелять вовсе не значит, что ты воюешь лучше других. И когда тебе говорят, что ты совершил подвиг, то это скорее надо воспринимать как слова хвалы.

А между тем слава о нем продолжала расти и шириться. "Охлопков лучший в полку!", "Охлопков — первый снайпер в дивизии!" Подобные слова хвалы и уважения станут в будущем постоянными попутчиками имени снайпера.

— Федя, тебя вызывают к командиру полка, — сказал однажды вечером новичок из Сибири. — Это Ганьшин велел передать тебе, как ты выйдешь из засады. Говорят, ты на слет поедешь.

— Что? Это тоже Ганьшин сказал?

— Нет. Ординарец командира полка.

— Сейчас идти? — Да.

Федор вышел из землянки, куда их вселили недавно и, пройдя полкилометра, оказался у блиндажа командира полка. Остановился перед дверью, поправил ремень. Взявшись за ручку, в нерешительности постоял чуток и дернул дверь.

— А, Охлопков! — Мягко сказал командир полка майор Ковалев. — Не надо докладывать, иди, садись, к нам из армейской газеты корреспондент приехал.

Затем командир, обращаясь к корреспонденту, сказал: "Вот он, наш Охлопков. Лучший снайпер в полку".

— Как дела сегодня? — Обернулся к Охлопкову командир.

— Одного уничтожил, товарищ командир полка.

— Как так одного? Артиллерийские наблюдатели нам передали, что на твоем секторе убито два. Что они, на врали?

— Второй фриц больно сильно кричал.

— Ну и что? Пусть себе кричит.

— Товарищ командир полка, раз он сильно кричит, значит, только раненый. Таких я в счет не беру.

Майор Ковалев с корреспондентом переглянулись, и оба засмеялись. Корреспондент, с трудом сдерживая смех, даже покачал головой:

— Как же он себя ведет, если смертельное ранение?

— Тогда ему не до крика…

— Слышали, как это бывает? Он вам не Агибалов.

— Да, Григорий Александрович, слышал и понял. Но нам надо делать так, как договорились. А со сводкой как быть?

— Да, да, действительно. Сводка уже отправлена. Исправить не сможем. Командир перестал улыбаться и, обернувшись к Охлопкову, испытывающе сказал:

— Как смотришь? Может, в твою пользу так и оставим?

— Товарищ командир полка, это ваше дело. — Затем, немного замявшись, добавил. — А мне лишнего не надо.

Корреспондент еще раз посмотрел на Охлопкова и сказал:

— Григорий Александрович, он правду говорит. Сводку, пожалуй, не надо трогать. А одна цифра Охлопкову будет авансом.

— Согласен? — Да.

— Вот и договорились. А вы, Дмитрий Федорович, завтра с ним пойдете? На вопрос майора Ковалева корреспондент кивнул головой. — Так, товарищ Охлопков, от всего сердца благодарю за отличную службу. Иди, отдыхай.

На следующий день, когда Федор шел на засаду, его поджидал человек в новеньком масхалате и со снайперской винтовкой через плечо. Федор сразу не понял, кто это. И только когда тот представился "Майор Попель" и сказал, что идет с ним, узнал в нем вчерашнего корреспондента.

Весь день Охлопков и Попель, не говоря ни слова, общались жестами и знаками. Охлопков все больше поражался тому, как хорошо знает снайперское дело его новый знакомый. Вечером со слов самого Попели узнал, что он является одним из организаторов снайперского движения в 43-й армии.

Майор Попель был с Охлопковым и на следующий день. Он утром приказал занять позицию в общей траншее, а сам вернулся около 11 часов с противотанковым ружьем.

— Обращаться с ним умеешь? — спросил Попель Федора.

— Знаю.

— Тогда бери этот бинокль. Ориентир 2, вправо 20 метров, дзот. Найди и уничтожь его.

— Есть, — ответил Федор, а сам, протягивая руки за биноклем, подумал: "О каком дзоте говорит?" Он знает только один дзот. Так тот еще себя никак не проявил. Федор стал смотреть в бинокль и на самом деле, кроме того молчаливого дзота ничего не обнаружил.

— Нашел?

— Нашел.

— Хорошо. Дай сюда бинокль и приготовься вести огонь по дзоту.

Противотанковое ружье Федор установил у ячейки на ровной поверхности и сам, выкарабкавшись из траншеи, лег.

— Прицел на сколько поставил?

— На 750.

— Правильно. Давай стреляй.

Федор навел ружье на дзот: амбразура была еле-еле заметна. Оставалось прицелиться как можно лучше, да, подложив на плечо рукавицы, нажал на курок.

— Аи-да, молодец! — Услышал Федор восторженный крик после выстрела. Попал! Смотри, как пошел синий дымок из амбразуры!

И вправду из вражеского дзота шел дымок. Значит, попал.

— Спасибо, товарищ Охлопков! — Майор протянул руку Федору. — Хорошо стреляете. В самую точку. Ну, пока, до встречи на слете!

— Пока!

После ухода майора Федор почувствовал, как ноют плечи. Какая сильная отдача! В прошлый раз, когда выпустил всего три пули из этого противотанкового ружья, чувствовал боль в теле целый день. Тогда-то Федор и зарубил себе на носу, что надо обязательно подкладывать на ключицу рукавицы.

В тот день Охлопков зашел на свою третью позицию и пробыл там до позднего вечера. Как назло, не попался на его мушку ни один фашист. А после ужина его отправили в разведку с прикрывающей группой. Так что свой аванс ему довелось сквитать лишь на третьи сутки…