ПРИЛОЖЕНИЕ
ОПТИНСКИЕ ПИСЬМА СВЯТИТЕЛЯ ИГНАТИЯ БРЯНЧАНИНОВА К РАЗНЫМ ЛИЦАМ
ОТ РЕДАКТОРА
Пусть знамя Христово развевается над словом моим...
Святитель Игнатий Брянчанинов (5. II. 1807 — 30. IV. 1867) — выдающийся духовный писатель и аскет. Его творческое наследство кроме богословских трудов включает более 800 писем, отправленных разным лицам. И письма эти уже давно благочестивые люди рассматривают как нравственные и назидательные поучения великого подвижника Божия. К сожалению, тексты писем Святителя еще толком не изданы и не откомментированы, имеются лишь крупные публикации адресных подборок да корпус извлечений и выдержек из подлинников. Но и неполные письма святителя Игнатия во многом уже усвоены православным сознанием, они стали неотъемлемой частью сокровищницы отечественной духовной литературы.
Предлагаем подборку Оптинских писем Святителя, посланных им как непосредственно из этой прославленной обители, так и тех, в которых слышится «оптинская нота», но писанных в другом месте и в другое время. Святитель Игнатий и Оптина Пустынь — тема обширная и одними его письмами она не исчерпывается. В нашем же случае, чтобы прояснить некоторые вопросы, затрагиваемые Сергеем Нилусом в его Оптинской книге «Святыня под спудом», письма Святителя как ничто другое необходимы, ибо воскрешают монастырскую жизнь, воссоздают картины и характеры Оптиной времен старца Макария.
Впервые Дмитрий Александрович Брянчанинов — так звали в міру Святителя — попал в Оптину юношей, в 1829 году. Тогда он вместе с таким же благонравным юным послушником, Михаилом Васильевичем Чихачовым, прибыл в Пустынь вслед за старцем Леонидом, надеясь принять здесь постриг. Настоятель о. Моисей оказал послушникам ласку, и они остались до времени в монастыре. В письме к игумену Белобережскому Варфоломею от 12 июня 1829 года его духовные чада, Дмитрий и Михаил, рассказывают о невзгодах, которые их постигли в этом «пристанище надежды» — расстроенное здоровье и суровые условия существования. Обитель еще была неблагоустроена, и тяжелый монастырский быт оказался непосилен истощенным впечатлительным юношам.
Вскоре они покинули обитель. В жизнеописании святителя Игнатия это событие рассмотрено подробно. Вот как описаны в нем те невзгоды, которые пришлось перенести в Оптиной молодым послушникам:
«Противники старчества в Оптиной Пустыни, вызвавшие гонение на о. Леонида, не могли, конечно, хорошо относиться и к его духовным ученикам и последователям; они смотрели на этих последних недоверчиво и неприязненно, хотя по наставлению Старца его духовные дети, по возможности, смирялись перед всеми и соблюдали со своей стороны всё, чтобы не вызывать недоразумений. Отсюда понятно, что и Дмитрию Александровичу Брянчанинову и другу его Чихачову нелегко было жить в Оптиной пустыни. Прибыв сюда вскоре после водворения здесь о. Леонида с учениками, они поселились в монастыре и поначалу думали, что им удастся устроить жизнь свою также мирно и покойно, как прежде в Площанской Пустыни. Об этом первом времени своей жизни в Оптиной Дмитрий Александрович так писал искренне расположенным (к нему и Чихачову) инокам, всегда оказывавшим им любовь, ласки и гостеприимство, о. Варфоломею и о. Алипию: «Приехав в Оптину Пустынь, нетерпеливо хотели писать к вам; но моя болезнь, увеличенная путешествием, останавливала то, к чему влекло сердечное чувство.
Принятые о. Строителем весьма ласково, мы остались жить в монастыре: к сему побудили нас обстоятельства наши, монастырские и скитские. Кельи отведены нам наверху, в том деревянном флигеле, который находится против новой трапезы и составляет симметрию с настоятельскими келиями. Михаил Васильевич ходит на клирос: я, как больной, пристанищем моей надежды должен иметь не труды свои, не заслуги — милосердие и заслуги Богочеловека Иисуса».
Но мирная жизнь молодых подвижников продолжалась недолго; вскоре же для них настали тяжкие и многотрудные дни: противники старчества относились к ним весьма неблагосклонно и недоверчиво, как к ученикам отца Леонида; к тому же грубая монастырская пища, приправленная плохим постным маслом, весьма вредила и без того слабому здоровью Дмитрия Александровича, который совсем ослабел, стараясь есть возможно меньше. Видя, что другой пищи взять негде, друзья придумали у себя в келье варить похлебку без масла и, с большим затруднением выпрашивая круп, картофеля и кастрюльку и употребляя вместо ножа топор, сами готовили себе более легкую и сносную пищу. Но такая жизнь не могла продолжаться долго: первым свалился с ног окончательно изнуренный Дмитрий Александрович, а вскоре захворал мучительной лихорадкой и ухаживавший за ним Чихачов: сильный озноб сменялся у него жаром и бредом. Послужить больным было некому; сам поднимаясь с трудом, Брянчанинов помогал чем мог другу, и тут же опять падал, лишаясь сил. «Что сказать вам о нашем пребывании в Оптиной Пустыни? — оно было довольно тягостно, и очень бы мы расстроились, если бы не поспешили выехать», — писал Дмитрий Александрович тем же инокам — о. Варфоломею и о. Алипию.
Господь Бог сжалился над юными страдальцами и послал им Свою всесильную помощь. Узнав о бедственном положении своего сына, Александр Семенович и Софья Афанасьевна Брянчаниновы смиловались над ним и предложили ему. приехать к ним на зиму вместе с другом его Чихачовым, обещая, что они не будут больше препятствовать ему идти по избранному пути. Принимая с благодарностью это видимое попечение Божьего Промысла, друзья сейчас же отправились в Покровское на присланной за ними крытой бричке. Дмитрий Александрович немного поздоровел к этому времени, но Чихачов был еще так слаб, что его должны были положить в экипаж. Постепенное облегчение от болезни почувствовал он только после того, как они приложились к мощам преподобного Сергия в Троицкой Лавре и святителя Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре, куда заезжали по дороге139.
Не сошли с монашеской стези молодые послушники, их духовное восхождение продолжалось. В конце июня 1831 года Дмитрий Брянчанинов был пострижен в ангельский образ и наречен Игнатием. Затем он 23 года настоятельствовал в Троице-Сергиевой пустыни, что под Петербургом, на берегу Финского залива. К 1856 году архимандрит Игнатий, повергнутый в скорбь кончиной Императора Николая Павловича, своего державного покровителя, обремененный настоятельскими заботами, усугубляемыми нездоровьем, решает уйти на покой, чтобы предаться уединению, безмолвию и литературным занятиям. Для проживания он избирает Оптину Пустынь и во время отпуска едет туда осмотреться и подобрать келию, чтобы подробнее ознакомиться с распорядком Скита и обители в целом. Свои непосредственные впечатления архимандрит Игнатий частично раскрывает в письмах.
Самое обстоятельное письмо отправлено им из Оптиной 12 июня 1856 года, его получатель — Николай Николаевич Муравьев-Карский (14. VII. 1794 — 18. X. 1866), генерал от инфантерии, участник Отечественной войны 1812 года, усмиритель бунтовщиков в Польше и Венгрии, инициативный и талантливый военачальник. С архимандритом Игнатием генерала связывала давняя дружба, и переписку многие годы они вели оживленную. В пору наместничества Муравьева-Карского на Кавказе (1854-1856) брат Святителя, Петр Александрович Брянчанинов, состоял Ставропольским губернатором, и в переписке друзей часто упоминается его имя. Впоследствии родной брат Святителя уйдет послушником в Николо-Бабаевский монастырь, в тайном постриге примет имя Павел; скончается в глубокой старости 25 июня 1891 года. После кончины Святителя брат вместе с племянником, сенатором Н. С. Брянчаниновым, приложат серьезные усилия к сбережению и публикации его трудов. Благодаря этим замечательным людям уцелела и обширная переписка епископа Игнатия, ныне уже широко известная. В нашей «Оптинской подборке» имеются также письма и к Петру Александровичу. Что же касается Н. Н. Муравьева-Карского, то публикуемое к нему письмо получено им было в день его отставки. С 22 июля 1856 года Николай Николаевич уже больше не состоял на военной службе, для почета Государь назначил его членом Государственного Совета с правом жить, где захочет. Отставной генерал обосновался в своем родовом селе Скорнякове, что в Задонском уезде, туда и приходили посылаемые Святителем письма. Похоронен Муравьев-Карский у восточной стены Владимирского собора Задонского Богородицкого монастыря.
Недолгое пребывание архимандрита Игнатия в Оптиной закончилось для него возвращением в Сергиеву Пустынь. Причину отъезда подвижник изложил в письме от 12 августа того же 1856 года. Адресовано письмо всё тому же Петру Александровичу. Вот несколько строк из этого важного документа: «Несмотря на мое желание остаться в Оптиной Пустыни, я не сошелся с настоятелем ее, и потому время моего удаления из Сергиевской отсрочилось на неограниченное время. Отдаюсь на волю Божию. Приходится жить иначе, нежели как рассуждается жить. Такова участь не одного меня.
По человеческому суждению общество Скита Оптинского и духовник, отец Макарий, лучшее, чего бы можно было желать по настоящему состоянию христианства и монашества в России, но Промысл Божий, руководящий нашею участию, мудрее суждения человеческого». Господу было угодно, чтобы Его избранник послужил Православной Церкви еще и в святительском сане.
27 октября 1857 года состоялась хиротония архимандрита Игнатия во епископа Кавказского. Посвящал его в архиерейский сан Петербургский митрополит Григорий. Вскоре, 4 января 1858 года, епископ Игнатий заступил управлять Кавказской епархией. Там Святитель проявил себя как ревностный, изобильный Божиими дарами иерарх. Но намерение обрести покой и возможность вплотную продолжить литературные занятия в конечном счете возобладали, и с 13 октября 1861 года Владыка обосновывается в покойном Николо-Бабаевском монастыре. Эта обитель и станет его последним земным приютом.
В подборке Оптинских писем немалый интерес представляют суждения Святителя о выпущенных монастырем в свет известных книгах, а также его проницательный взгляд на писания Николая Гоголя, в частности, на «Выбранные места из переписки с друзьями». Ведь Гоголь духовно возрастал в Оптиной, и обитель также дорожила связью с ним. Сам епископ Игнатий был чрезвычайно близок русской классической литературе, своим творчеством он неразрывно связан с ее движением, поэтому современники считались с его мнением. Безупречный литературный вкус Святителя пришелся по душе литераторам и всех последующих поколений. Чтил, любил и хорошо знал писания Владыки Сергей Нилус. И это свое почитание Святителя он пронес через все невзгоды огненных лет, испытав на себе благотворное воздействие его боговдохновенных творений.
А. Н. Стрижев
ПИСЬМА СВЯТИТЕЛЯ ИГНАТИЯ
Петру Александровичу Брянчанинову
Чем больше прохожу путь жизни и приближаюсь к концу его, тем более радуюсь, что вступил в монашество, тем более воспламеняюсь сердечною ревностию достигнуть той цели, для которой Дух Святый установил в Церкви монашество. Монашество не есть учреждение человеческое, а Божеское, и цель его, отдалив христианина от сует и попечений міра, соединить его, посредством покаяния и плача, с Богом, раскрыв в нем отселе Царствие Божие. Милость из милостей Царя царей — когда Он призовет человека к монашеской жизни, когда в ней дарует ему молитвенный плач и когда причастием Святаго Духа освободит его от насилия страстей и введет в предвкушение вечнаго блаженства. Людей, достигших сего, случалось видеть.
Но что приобрели прочие люди, гонявшиеся за суетою в течение всей своей земной жизни? Ничего: а если и приобрели что временное, то оно отнято у них неумолимою и неизбежною смертию, которая милостива к тому человеку, котораго сердце не вполне прилепилось к земле призванием Божиим: Днесь, аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших (Евр. 3, 7-8).
Вот мой ответ на твое намерение окончить дни Твои в монастыре для покаяния и для прочнаго примирения с Богом.
Относительно же сына Твоего; нелицеприятный Бог принял и его желание, только в настоящее время этого исполнить невозможно, потому что в наше время монастыри находятся в ужаснейшем положении, и многие хорошие люди, вступив в них без должнаго приготовления, разстроились и погибли. Пусть Алеша приучает себя к монастырскому послушанию послушанием родителю; пусть приготовляет себе занятия в монастыре, соответственныя своему происхождению, правилам и силам, тщательным изучением наук, русской литературы, языков, хорошо бы латинскаго и греческаго; между прочим, не надо пренебрегать и каллиграфией. Ученость дает возможность сохранить в монастыре уединение при келейных занятиях и может сделать инока полезным обществу в нравственном отношении.
Для уединеннаго жительства и для удобства к покаянию у меня есть в виду Оптина Пустынь, Калужской губернии, близ города Козельска, в пяти верстах. Удобства этого места суть: при пустыни находится Скит, куда запрещен вход женскому полу, окруженный мачтовыми соснами, следовательно, защищенный от ветра вполне; в этом Скиту живет довольно дворян, под руководством старца, также из дворян, весьма хорошей жизни; занимаются переводом с греческаго св. Отцов и изданием их. Вот нравственная сторона: есть уединение и есть духовное общество, свое, благородное, а этого нет ни в одном монастыре русском. Святой Пимен Великий сказал, что всего важнее хорошее общество. И так, что особенно важно в мірском быту для благовоспитаннаго человека, то остается особенно важным и в монашестве. Это, важное для нас, будет чрезвычайно важно для тех юношей, которые будут сопутствовать нам: умирая, мы будем утешаться мыслию, что оставляем их на хороших руках. В материальном отношении Оптина Пустынь также хороша; невыгодная сторона состоит в том, что живой рыбы мало и дорога, также и дрова дороги.
На мысль об учреждении своего новаго монастыря скажу, что заведение своего монастыря повлечет нас к материальным попечениям, кои будут препятствовать попечению о наших душах. Сильная зависимость нашего духовнаго состояния от нашего наружнаго состояния и познание человека, заимствованное из опытных наставлений святых Отцов, приводит к тому заключению, что гораздо легче преуспеть, живя странниками и пришельцами в чужой стороне, нежели, если бы мы основали монастырек на своей родине, где нас все знают и многие уважают. Вот мое суждение о нашем общем жительстве, может быть, в единонадесятый час нашей земной жизни.
Что касается собственно до меня, то я обязан многим людям за многое и, между прочим, за дружеское расположение, мною ничем незаслуженное, я обязан Николаю Николаевичу [Муравьеву-Карскому]. Но Богу я обязан безмерно: потому что Он посетил меня милостию свыше, которой я должен соответствовать моим поведением. Это соответствие может заключаться, по моему мнению, только в том, если я проведу остаток дней моих в глубоком и строгом уединении. Это непонятно для других, для которых сокрыта моя совесть и которые могут судить о мне только по наружности, но для меня вполне ясно. Всякая добродетель с развлечением — не моя. Искание или желание какого-либо высшаго сана для меня — грех и безумие. Если увидишься с Н. Н., то объясни ему это. Впрочем я и сам хочу написать ему и просить его, чтоб он оставил свои виды на меня. По особенному недоверию так именуемого духовному званию к дворянству, представятся Николаю Николаевичу большие затруднения в исполнении его намерения, даже можно предсказывать верную неудачу. Я не желаю, чтобы он компрометировал себя ради меня; не желаю чтоб из-за меня высшия духовныя лица взволновались; наконец, и для себя нахожу более выгодным удаление, нежели возвышение, и возвышение безплодное, на короткое время остатка земной жизни...
Архимандрит Игнатий.
14 февраля 1856
Любезнейший друг и брат,
Петр Александрович!
На письмо твое от 24-го апреля, полученное мною в Петербурге, отвечаю из Оптиной Пустыни, находящейся в Калужской губернии, в 4-х верстах от города Козельска. Скажу тебе, что я очень рад, что ты мог уклониться от управления имением Николая Николаевича [Муравьева-Карского]. Пожертвование, которое человек приносит собою достойному человеку, особливо когда с таким пожертвованием соединена польза Отечества, — прекрасно; но пожертвование собою Богу, Которому мы и без того принадлежим, несравненно превосходнее. Сверх того последнее пожертвование собственно для нас необходимо; необходимо нам прежде смерти примириться и соединиться с Богом, посредством покаяния, чтобы не услышать на суде Его: «не вем вас: отыдите от Мене называвшие Меня Господом Своим и нарушавшие Мои заповедания». Живя в Сергиевой Пустыни, которая все-таки монастырь, я не выдерживаю напора волн и вихрей житейских, часто колеблюсь и падаю: что же сказать о жизни в полной зависимости от міра и посреде его?
В таком убеждении я захотел соглядать собственными очами Оптину Пустынь, которая в настоящее время есть бесспорно лучший монастырь в России в нравственном отношении, особливо Скит ея, находящийся в 100 саженях от самой Пустыни, огражденный со всех сторон вековыми соснами на песчаном грунте, недоступный для женского пола, могущий удовлетворить благочестивым желаниям отшельника в наш век. В нем живет много дворян, занимающихся духовною литературою; но тамошнее сокровище — духовник или старец их, в руках которого нравственное руководство скитской братии и большей части братий монастырских, то есть всех благонамеренных и преуспевающих в добродетели. Он — из дворян, 68-ми лет; со мною в самых дружеских отношениях. Соображая потребности души моей и моего тела, я избрал Скит местом для окончания дней моих в безмолвии, и, чтобы дать этому начинанию некоторую прочность, покупаю корпус деревянных келлий. При этом деле я упомянул здешним главным инокам, беседовавшим со мною, и о тебе. Келлии требуют поправки, даже перестройки; для жительства оне будут годны лишь к лету 1858-го года. Таковы мои собственные действия, в которых явствует мое произволение и суждение; но это произволение, это суждение, эти действия вручаю воле Божией, моля Ее руководить мною и располагать по Ея премудрым и всеблагим целям.
Весьма хорошо сделаешь, отдав Алешу в семейство Муравьевых и потому, что образовать его в Тифлисе гораздо удобнее, и потому, что Тебе, вероятно, придется проводить много времени в разъездах. Кроме того молодой человек, воспитываясь на чужих руках, лучше обтирается; семейство же Муравьева строгой нравственности. Николай Николаевич, кажется, прочен на своем месте. Много было толков в Петербурге, что с ним никто не уживается, что по этой причине дадут ему другое назначение; но пред моим отъездом уже толковали, что не уживаются с ним взяточники и прочие лица, расположенные к злоупотреблениям, что по этой причине надо подержать его на Кавказе, чтоб он успел истребить гнездо взяточников и завести семью благонамеренных людей.
Остается мне пожелать Тебе благополучного лечения в Пятигорске, о чем не оставь написать по окончании курса вод подробно, и прочих всех временных и вечных благ.
Тебе преданнейший брат,
Архимандрит Игнатий.
1856 года 11 июня.
Оптина Пустынь
Н. Н. Муравьеву-Карскому
Милостивейший государь,
Николай Николаевич!
Получив письмо Ваше из Ставрополя, я не хотел отвечать Вам из среды рассеянности Петербургской, а желал исполнить это из уединенной Оптиной Пустыни, куда сбирался съездить по требованиям и души, и тела. Находясь уже в этой Пустыне, получил и другое письмо Ваше, от 4 мая. В нижеследующих строках отвечаю на оба письма.
Прежде всего считаю нужным сказать Вам несколько слов о месте моего пребывания: это описание объяснит пред Вами причину основную и причину конечную или цель моего путешествия. Оптина Пустыня находится в Калужской губернии, в четырех верстах от города Козельска на возвышенном и песчаном берегу реки Жиздры, с западной стороны; с прочих сторон она окружена высоким сосновым лесом. На восток от Пустыни, в саженях ста от нее, среди леса находится Скит, принадлежащий Пустыне. Оптина Пустыня есть один из многолюднейших Российских монастырей по количеству братии и, конечно, первый монастырь в России по нравственному качеству братии; особливо это достоинство принадлежит Скиту ее, в. котором живет много дворян. Некоторые из них очень образованны, знакомы с новейшими и древнейшими языками, занимаются духовною литературою, преимущественно же переводами самых глубоких сочинений святых Отцов. Духовным назиданием братства занимается, так именуемый старец их, иеромонах Макарий, 68 лет, из дворян, с юности монах, обогащенный духовным чтением и духовными опытами; он живет в Скиту; ему обязана Оптина Пустыня своим нравственным благосостоянием. Много монахов из других монастырей, много монахинь, множество мирских людей, удрученных скорбями и нуждающихся в наставлении, стекается в Оптину Пустыню к отцу Макарию за спасительным советом и словом утешения. Его непринужденность, простота, откровенность совсем противоположны той натянутой и жесткой святости, за которою ухаживают различные графини и княгини. Скитская семья иноков подобна, в религиозном отношении, корням дерева, трудящимся в мраке неизвестности и добывающим, однако, для дерева необходимые жизненные соки. На заглавных листах трудов скитян нет имени автора; оно заменено скромною строкою: издание Оптиной Пустыни. В самом монастыре устав общежительный, то есть общая трапеза, общая одежда, общая библиотека, церковная служба ежедневная и продолжительная, общие и специальные труды. В Скиту служба церковная отправляется дважды в неделю, в субботу и воскресение; в прочие дни недели производится денно-нощное чтение Псалтыри братиею поочередно; трудится братия по келлиям, но труды их преимущественно умственные. Женскому полу воспрещен вход в Скит; да и из скитской братии, кто нуждается выйти из Скита, каждый раз должен просить на то благословения у старца; монастырской братии предоставлен вход в Скит во всякое время дня для удовлетворения их духовных нужд. Трапеза в Скиту самая постная.
Из этого описания Вы можете видеть, как близок мне Скит! Тщательное чтение и изучение самых глубоких писаний святых Отцов привело меня в монастырь, поддерживало, питало в нем. В Скиту я нахожу свой род занятий, свой род мыслей; в Скиту я вижу людей, живущих в точном смысле для человечества в духовном, высоком его назначении; вижу людей, с которыми могу делиться мыслями, ощущениями, пред которыми могу изливать мою душу. Начальник Оптиной Пустыни и главные иноки оной знакомы со мною около 30 лет; а с о. Макарием я нахожусь, смею сказать, в самых дружеских отношениях. Наконец — здешний климат благодетелен для моего здоровья. Все причины, вне и внутри меня, соединяются для того, чтоб заставить меня употребить все усилия к перемещению моему в Скит. Чтоб хотя конец моей жизни провести на правах человека и для человечества в духовном и обширном смысле этого слова. — Напротив того, все причины, внутри и вне меня, заставляют меня употребить все усилия, чтоб вырваться из Петербурга и Сергиевой Пустыни. Что требуется там от духовного лица? Парадерство, одно парадерство; не требуется от него ни разума, ни познаний, ни душевной силы, ни добродетели. Все это вменяется ему в порок: его внимание должно быть сосредоточено на одно парадерство, на одно человекоугодие, между тем как то и другое соделывается, по естественному, психологическому закону, чуждыми уму и сердцу, занятым рассматриванием глубоким и просвещенным человека — существа духовного, облеченного в тело на короткое время, помещенного в вещественный мир на короткое время, долженствующего изучить вечность и ее законы во дни пребывания своего в теле. Парадерство и духовное созерцание не могут пребывать в одной душе; они в непримиримой вражде; одно другим непременно должно быть вытеснено. Каким было мое положение в Петербурге в течение 23-летнего пребывания моего там? Оно было положением движущейся статуи, не имевшей права ни на слово, ни на чувство, ни на закон. Если я слышал несколько приветливых слов, то эти слова были слабее тех, которые произносятся любимому пуделю или бульдогу и на которые по необходимости отвечается молчанием, сохраняющим достоинство статуи в молчащем. По непреложному закону праведного воздаяния в области нравственности, те, которые обращают человеков в статуй, сами обращаются в статуи, лишаясь развития ума и сердца и заковываясь в одну чувственность. Представьте себе: каково душевное положение человека, оставившего все для развития в себе усовершенствованного христианством человечества, и лишаемого, в течение четверти столетия, морального существования, всех прав и всякой надежды на него!
К тому же, климат петербургский разрушает остатки сил моих и здоровье.
Написал я Вам так подробно о себе, чтоб Вы видели мой образ суждения о человеках, так как всякий человек судит о ближних по самому себе.
Перехожу к брату Петру. Первоначальная служба его была без определенной цели, как служит у нас большая часть дворян. Когда он поступил к Вам в адъютанты, тогда он ожил для обязанностей гражданина. Его бескорыстное сердце, способное любить с горячностию и верностию, привязалось к Вам на всю жизнь свою и на всю жизнь Вашу. Такое сердце чуждо лести и интриги; его открывает время, потому что оно с первого взгляду может показаться холодным, между тем как льстец и обманщик с первого взгляду могут показаться очень теплыми. Обстоятельства отторгли Петра от Вас, не отторгнув от Вас его сердца. Гражданская цель, открывшаяся было пред ним, опять скрылась; он служил, был в отставке, женился, потому что так пришлось, по образцу многих — большей части людей. В течение этого времени здоровье его расхлябалось совершенно, как Вы сами знаете. Нравственные причины побудили его вступить в службу уже не столько для службы, сколько для сохранения самого себя от праздности и ее последствий. Его преданность Вам привлекла его на Кавказ; но хилость его показывает ему ясно, что земное поприще для него прекратилось: почему нисколько не будет странно, если его душа, смолоду напитанная благочестием, возжаждет уединения, особливо при перемещении моем в Скит или другое пустынное место, по указанию Божию. Я бы очень желал для него, если б он мог приготовиться в страну загробную под руководством опытного Макария, в обществе людей, отселе начавших свою небесную, бессмертную жизнь — духом.
В конце зимы, то есть в течение Великого поста, носились в Петербурге слухи, что Вы получите другое назначение. В причину такого перемещения эти слухи приводили тяжесть Вашего характера для подчиненных, из коих многие удалились от их полезной службы. Но после Пасхи столичные слухи стали разглашать иное: что Вы тяжелы для взяточников и для всех, расположенных к злоупотреблениям, и по этому самому пребывание Ваше на Кавказе и полезно, и нужно. Впрочем, судьба каждого человека в деснице Божией! С моей стороны я желал бы, чтобы Вы остались на Кавказе. На это имеются все условия в Вас самих и в предшествовавшей Вашей жизни. В течение всей Вашей жизни Вы занимались изучением военных и гражданских наук, имели множество опытов своих, были очевидцами опытов других людей, ознакомились вполне с Кавказом. Промысл Божий (человек — только орудие!) поставил Вас правителем этой страны в такую годину, в которую само высшее правительство убедилось, что России невыносимо тяжки ее внутренние враги — взяточники, воры, слуги без чести и без совести, водимые глупейшим эгоизмом. Если не обуздать их благовременно, то они погубят Отечество. Вы призваны к борьбе против них! Не отступайте и не уступайте. Ваш подвиг не блестящ, но существенно нужен и полезен. В Вас пускают стрелы и кинжалы, Вам наносят сердечные раны; эти невещественные оружия и язвы видны Богу и оценены Им: ибо не только, по словам одного видного святого, подвиг и смерть за Христа есть мученичество, но и подвиг, и страдания за правду причисляются к мученичеству. На настоящем Вашем поприще Вы можете совершить гораздо более добра, нежели на всяком другом, потому что Вы к нему предуготовлены. Не оставляйте его; если же интрига неблагонамеренных сведет Вас с него, то Вы сойдете с него с мирною совестию, не нося в себе упрека, что Вы не устояли пред силою зла и предали ему общественное благо; Вас будет утешать приговор Спасителя, Который сказал: блаженны изгнанные правды ради! блаженны, когда ради ее, имя ваше будет осыпано злою молвою в обществе человеков. Радуйтесь и веселитесь, яко мзда Ваша много на небеси (Мф. 5, 10-12). Подвизайтесь, но подвизайтесь единственно для Бога и добродетели, а не для истории и мнения о Вас человеков: и история, и мнение людское безжалостны к эгоистам, ищущим всеми ухищрениями земной славы; напротив того, они благоговеют пред служителем добродетели, благородно забывающем о них и имеющем в виду славу от Бога в вечности: они отдают ему справедливость рано или поздно.
В деятельности человечества на земли принимают участие не только духовные существа, временно облеченные телами, то есть человеки, но и такие существа, которые не облечены телами, и потому называются духами, хотя в собственном смысле один Бог — Дух. Духи действуют на ум приносимыми ими помышлениями и на сердце — приносимыми ими ощущениями. Как вся деятельность человека зависит от мыслей и ощущений, то духи, господствуя в этой духовной или мысленной области, стоят во главе деятельности человеческой. Разделяясь подобно человекам на добрых и злых и будучи совершеннее, нежели человеки, в добре и зле, одни из них с усилием борются против зла, а другие против добра. Священное Писание называет их началами и властями; самое язычество признает и существование их, и участие в деятельности человеческой, называя их гениями и разделяя гениев на добрых и злых. Точно: начало всякого важного или маловажного дела со всеми его последствиями есть мысль, а мысль, принятая уже за истину, есть мнение, властвующее над человеком и над человеками. Все это сказано для объяснения, что подвижник правды должен взять меры предосторожности и вооружиться не только против злонамеренных человеков, но и против злонамеренных духов, хитро приносящих свои внушения лукавые и пагубные, замаскированные личиною праведности. Святые отцы, в глубоких писаниях своих, изложили признаки, по которым познается помысл, приносимый злым духом. Этот помысл всегда темен, приводит сердце в смущение и печаль, а сокровенная цель его — воспрепятствовать добру; обличается же он Священным Писанием, или словом Божиим.
Вглядитесь в Ваш помысл сомнения, о котором Вы пишете в письме Вашем от 4 мая: не имеет ли он этих признаков? Святое и непреложное слово Божие говорит о подвижниках правды, что они верою победита царствия, содеяша правду, получиша обетования, заградиша уста львов и проч. (Евр. 11, 33). Вера в Бога, всегда сопровождаемая оставлением упования на себя, преодолевает все скорби и искушения, побеждает все препятствия. Помысл веры в Бога светел, проливает утешение, радость и силу в сердце, его приемлющее; приносится он Ангелом из мысленного рая. Надеющиеся на Господа — яко гора Сион: не подвижутся во век!
Вот, что внушилось сказать Вам, со всею откровенностию, как Вы желали. Не знаю, довольно ли справедливы слова мои, но сказанное мною сказано от искренней любви к Вам и от любви к дорогому Отечеству, которое жалею — жалею!
Пред отъездом моим из Петербурга я познакомился с графом Сакеном; выехал я 17 мая. Накануне выезда моего из Петербурга заходило ко мне лицо, принадлежащее к высшему кругу; между прочим мне сказано было: «У нас нет мира: война! война!» Здесь отдыхаю от слышания земных событий, которые идут и пройдут своею чередою, назначенною им свыше. Полагаю выехать отсюда 20 июня и быть в Сергиевой Пустыни к 1 июля.
Призывая обильное благословение Божие, имею честь оставаться Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою и богомольцем
Архимандрит Игнатий.
1856 года 12 июня. Оптина Пустынь.
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Ваше Преподобие
Достопочтеннейший Старец о. Макарий!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне грешном и поздравление с великим Праздником Праздников, Воскресением Христовым, с которым и я Вас равномерно поздравляю, желая Вам и всей Вашей о Господе братии здравия и спасения.
Приношу Вам благодарность за экземпляр вновь изданной книги Преподобнаго Феодора Студита. Сообразно тому, как Вы изволите писать, Высокопреосвященнейший Митрополит Московский Филарет благоволил написать мне, то он желает напечатания книги Преподобнаго Исаака Сирскаго. Все монашество обязано благодарностию этому Архипастырю за издание Отеческих книг Оптиною Пустынею. Другой на месте его никак не решился дать дозволение на такое издание, которое едва ли уже повторится. В свое время книги, изданныя Вашею обителию, будут весьма дороги и редки. Я совершенно согласен с Вами, что для монашества, которое жительствует по книгам святых Отцов, необходим точный перевод с подлинников посредством лица, вполне знающаго монашескую жизнь. Таковым лицом без сомнения был Старец Паисий. Русские же переводы не имеют этого достоинства. Заключу сии строки покорнейшею моею просьбою к Вам о разрешении Наталии Петровне выслать к нам по 12-ти экземпляров Феодора Студита и Симеона Новаго Богослова, всего 24 экземпляра с означением цены за них.
Препроводительныя при сем записочку и деньги потрудитесь передать Старцу схимонаху Леониду. Поручая себя Вашей отеческой любви и испрашивая Ваших святых молитв, с чувством искреннейшей преданности и уважения имею честь быть Вашего Преподобия покорнейшим послушником
Архимандрит Игнатий.
30 апреля 1853
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Ваше Преподобие, достопочтенный и многолюбезный Старец отец Макарий!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за милостивое воспоминание Ваше о мне, недостойном, и за присланную книгу. Все Русское монашество обязано особенною благодарностию Оптиной пустыне за издание многих Творений святых Отцов перевода Старца Паисия, столь точно передававшаго отеческия мысли. И перевод на Русский язык монашеских отечественных писаний, по знанию монашеской жизни, гораздо удовлетворительнее совершается братиями Обители Вашей, нежели перевод их людьми чуждыми этой жизни.
Отец Архимандрит Моисей благоразумием своим и терпеливым ношением немощей ближняго привлек в недро Обители своей избранное иноческое общество, которому подобнаго нет во всей России...
Потрудитесь передать мой усердный поклон о. Архимандриту Моисею, о. Игумену Антонию, о. Ювеналию и о. Льву
20 июля 1855
ЖЕЛАНИЕ ПЕРЕСЕЛИТЬСЯ В ОПТИНУ ПУСТЫНЬ ИЗ СЕРГИЕВОЙ ОБИТЕЛИ И ДРУГИЕ ВОПРОСЫ
Прошу Ваших святых молитв, чтобы Милосердный Господь даровал и мне исторгнуться из челюстей мира и присоединиться к Вашему Богоспасаемому стаду, если есть на то Его Святая воля. Что же касается до меня, то самый ответ и убогое мое суждение убеждают меня постоянно в величайшей пользе и даже необходимости удаления из здешняго шумнаго места, которое и в нравственном отношении — точно село при пути. Всё иноческое уничтожается здесь разсеянностию, все посевы стаптываются мимоходящими. Здесь то же на самом деле видно сбытие изложенных св. Исааком в 75 слове. Вижу справедливость их и на себе и на братии...
P. S. Здесь в лесах Тихвинскаго уезда открыт Старец, живший в лесу более 50 — и лет, в великом злострадании, претерпевший биения от бесов, и, как говорил мне некоторый весьма благоговейный инок, — украшенный духовными дарованиями.
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Христос Воскресе! Ваше Преподобие Преподобнейший и многолюбезный Старец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступившим Праздником и вместе с тем искреннейшую признательность за поздравление Ваше в драгоценном для меня письме Вашем от 30-го марта, так как и все письма Ваши для меня драгоценны, и при одном зрении почерка Вашего, прежде чтения самого письма уже чувствую в грешной душе моей утешение.
Желая, чтоб мысленное сребро — библиотека святых Отцов, собранная Голландом, — не лежала под спудом, но давала лихву богоприятную, обращаясь между людьми способными заниматься ею, я разсудил лучше отдать это сребро на руки человеку, нежели приковать его к какому-либо месту, в коем оно очень легко может попасть под спуд — в шкаф, и сделаться там пищею моли, мышей, без всякой пользы для людей.
Было время, когда Белые берега обиловали благонамеренными иноками, были времена, когда обиловала ими Пестуша, обиловала ими в свое время Площанская пустынь; теперь наступило время цвета для Оптиной; время цвета пройдет своей чередой, — процветут другие места, также на свое время; почему приковать книгу к месту я счел менее надежным, нежели поручить ее человеку. Надеюсь, что о. Ювеналий, попользовавшись ею, и попользуя ею Христианство, когда достигнет седин и изнеможения, то поручит ее благонадежному иноку, который опять будет держать в обороте мысленном сребро.
Испрашивая Ваше благословение и поручая себя Вашим святых молитвам, с чувством искреннейшаго уважения и преданности имею честь быть Ваш покорный послушник.
Архимандрит Игнатий 13 апреля 1857
Варфоломею, игумену Белобережскому
Ваше Высокопреподобие,
Честнейший Отец Игумен Варфоломей!
Примите мою искреннейшую признательность за милостивое воспоминание Ваше о мне в день моего Ангела, за поздравление с Праздниками и наступающим Новым Годом. Равномерно поздравляя Вас, желаю Вам всех истинных благ, а между ними поправления Вашего драгоценнейшего здравия.
По усилившейся болезненности моей я бываю редко в Петербурге. У Преосвященнаго Нила был однажды, но не застал его дома; он в Сергиевой Пустыне не бывал; встретился с ним однажды у Синодальнаго Обер-Прокурора...
Сею весною провел я четыре недели в Оптиной Пустыне. Спасет Бог Отца Макария! Им живут и дышат братия и посетители! Обитель по внешнему своему устройству сделалась весьма открытою, лес очищен, посетителей множество. Тамошний серный ключ принес мне значительную пользу. Книги Великаго Варсонофия и Аввы Дорофея переведены на русский язык весьма удачно. Спасет Бог и за такие общеполезные труды трудящихся отцев и братии!...
Отец Михаил и прочие братие свидетельствуют Вам глубочайшее почтение и просят Ваших Святых молитв.
Испрашивая их о себе, с чувствами совершеннаго почтения и искреннейшей преданности имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим послушником
Архимандрит Игнатий.
27 декабря 1856
О НРАВСТВЕННОЙ ТРУДНОСТИ В СВОЕЙ жизни, МНЕНИЕ О МОНАСТЫРЯХ, ОПТИНСКОМ СТАРЦЕ МАКАРИИ И О ДУХЕ ТОГО ВРЕМЕНИ
Ваше Высокопреподобие, Высокопреподобнейший отец Игумен!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне. Вам 61 год, а мне 57. Лета бы небольшия, но я уже оканчиваю жизнь мою, потому что «зли быша дни мои», — по выражению Патриарха Иакова.
Здоровье у меня от природы слабое; трудностями жизни оно сокрушено. Величайшая трудность была нравственная: в новоначалии моем я не мог найти монаха, который был бы живым изображением аскетическаго учения Отцов Православной Церкви. Желание последовать этому направлению, по причине сознания правильности его, поставило меня в положение оппозиционное по отношению ко всем и ввело меня в борьбу, из которой перстом Божиим, единственно перстом Божиим, я выведен, в Бабаевское уединение, если только выведен. И на отшедшаго, как видите, подымают голос, и подымают его по той же причине — по причине уклонения от учения Святой Церкви и принятия понятий, противных, даже враждебных этому учению.
Относительно монастырей, я полагаю, что время их кончено, что они истлели нравственно и уже уничтожились сами в себе. Вам известен Отеческий путь, состоящий в духовном подвиге, основанном на телесном подвиге в разуме. Опять Вам известно монашество Русское: укажите на людей, проходящих этот подвиг правильно. Их нет. Существует по некоторым монастырям телесный подвиг, и то более на показ людям. О. Макарий Оптинский решительно отвергал умное делание, называя его причиною прелести, и преподавал одно телесное исполнение заповедей. Святой Исаак Сирский говорит, что телесное делание без душевнаго — сосцы сухие и ложесна бесплодны: это видно на воспитанниках Оптиной Пустыни. Но о. Макарий в наше время был лучшим наставником монашества, действовал по своим понятиям, с целию угождения Богу и пользы ближним, при значительном самоотвержении. Если бы, как Вы говорите, и решились возстановить монашество, то нет орудий для возстановления, нет монахов, а актер ничего не сделает. Дух времени таков, что скорее должно ожидать окончательных ударов, а не возстановления. «Спасаяй, да спасает свою душу», сказали святые Отцы.
О моем уклонении от общественнаго служения не жалейте и не думайте, что я мог бы в нем принести какую-либо пользу. По духу моему, я решительно чужд духа времени, и был бы в тягость другим. И теперь терпят меня милостиво единственно потому, что нахожусь в дали и глуши...
Спаси Вас Господи за любовь и внимание, которое Вы оказываете монахине Марии Шаховой. И на ней можно видеть, как направление, по учению святых Отцов, в наше время не терпимо. Не терпят его от того, что чужды ему, не знают его, не изучали его, ни сколько не занялись им. Говорят, что ныне в книжных лавках обеих Столиц вовсе прекратили расход на духовныя книги, или он так мал, что можно признать его прекратившимся. Всему, что сказано в Писании подобает быть.
Поручая себя Вашим святым молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою
Епископ Игнатий.
4 февраля.
P. S. Очень верно изобразил первомученник Стефан болезнь своих современников (См. Деян. 7, 51). Ненависть к Святому Духу является от принятия противнаго духа, который может вкрасться неприметно при действии свойственнаго себе слова.
О ВНОВЬ ВЫШЕДШЕЙ КНИГЕ: «ЖИТИЕ И ПИСАНИЯ МОЛДАВСКАГО СТАРЦА ПАИСИЯ ВЕЛИЧКОВСКАГО». О ИИСУСОВОЙ МОЛИТВЕ
Позволяю себе послать к Вам вновь вышедшую книгу: «Житие и писания Молдавскаго старца Паисия Величковскаго», того благочестиваго и духовнопросвещеннаго мужа, которому чада Православной Церкви обязаны за перевод с греческаго на славянский язык Добротолюбия, Исаака Сирскаго и других Отцов. В вновь вышедшей книжке, которую я давно знаю в рукописях, с особенною ясностию изложено учение, весьма приличествующее нашему времени, учение о Иисусовой молитве, о которой ныне по большей части имеют самое темное, сбивчивое понятие. «Иные», считающие себя за одаренных духовным разсуждением и почитаемые многими за таковых, «боятся» этой молитвы, как какой заразы, приводя в причину «прелесть» — будто бы непременную спутницу упражнения Иисусовою молитвою, — сами удаляются от нея и других учат удаляться. Изобретатель таковаго учения, по мнению моему, — диавол, которому ненавистно Имя Господа Иисуса Христа, как сокрушающее всю его силу: он трепещет этого всесильнаго Имени, и потому оклеветал Его пред многими христианами, чтоб они отвергли оружие пламенное, страшное для их врага, — спасительное для них самих.
Другие, занимаясь Иисусовой молитвой, хотят немедленно ощутить ея духовное действие, хотят наслаждаться ею, не поняв, что наслаждению, которое подает один Бог, должно предшествовать истинное покаяние. Надо поплакать долго и горько прежде, нежели явится в душе духовное действие, которое — благодать, которое, — повторяю, подаст един Бог в известное Ему время. Надо прежде доказать верность свою Богу постоянством и терпением в молитвенном подвиге, усмотрением и отсечением всех страстей в самых мелочных действиях и отраслях их.
Представляемая мною «книга» показывает непрелестный образ упражнения Иисусовою молитвою, состоящий в тихом произношении ея устами, или и умом, непременно при «внимании» и с чувством «покаяния». — Диавол не терпит вони покаяния; от той души, которая издает из себя эту воню, он бежит прочь с прелестями своими. Проходимая таким образом Иисусова молитва — превосходное оружие противу всех страстей, превосходное занятие для ума во время рукоделия, путешествия и в других случаях, когда нельзя заняться чтением и псалмопением. Таковое упражнение молитвою Иисусовою приличествует всем вообще христианам, как жительствующим в монастырях, так и жительствующим посреди міра.
Стремление же к открытию «сердечнаго духовнаго действия» приличествует наиболее, почти единственно инокам, — и то познавшим подробно борение со страстями, при удобствах, доставляемых местом и прочими обстоятельствами. Если же кто бы то ни был, движимый, по выражению святаго Иоанна Лествичника, гордостным усердием, ищет получить преждевременно сладость духовую или сердечное молитвенное действие, или какое другое духовное дарование, приличествующее естеству обновленному — тот неминуемо впадает в прелесть, каким бы образом молитвы он ни занимался, псалмопением ли или Иисусовою молитвою. Это привелось видеть и на опыте. Упоминаемый в житии Пахомия Великаго прельщенный старец, стоя по действию прелести на раскаленных углях босыми ногами, произносил молитву Господню: «Отче наш». Причина прелести — не молитвословие, не псалмы, не каноны и акафисты, не молитва Иисусова, — нет! Сохрани Боже всякаго от таковаго богохульства! Гордость и ложь — вот причины прелести! Гордость и ложь, которых виновник — диавол. А он, чтоб свалить с себя вину, дерзостно и богохульно оклеветал Иисусову молитву, — сам же встал в стороне, как ни в чем не повинный. Ныне многие хлопочут, остерегаются и других остерегают от молитвы Иисусовой, утверждая, что должно от нея удаляться, как от причиняющей прелесть; а о диаволе, настоящем виновнике прелести, ни слова, — совсем забыли. Ах! какая явная хитрость диавола! как он прячется искусно.
Очень огорчает меня, что ныне так утерян людьми истинный духовный разум, а разныя ложныя, вполне ложныя мысли, получили такую силу!
Книга Паисия имеет значительные недостатки в литературном отношении. Что до того? Часто смиренные пустынники, выходя из пустынь своих лишь прикрытые рубищем, словом скудным и нескладным возвещали христианскому миру святую и спасительную Истину; напротив того, сколько видим книг, убранных звучными словами, в стройном систематическом порядке, — а оне заключают в себе яд, убивающий души!
О КНИГЕ НИКОЛАЯ ГОГОЛЯ «ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ»
С благодарностью возвращаю Вам книгу, которую Вы мне доставляли. Услышьте мое мнение о ней. Виден человек, обратившийся к Богу с горячностию сердца. Но в деле религии этого мало. Чтоб она была истинным светом собственно для человека и издавала из него неподдельный свет для ближних его, необходимо нужно в ней определительность. Определительность заключается в точном познании Истины, в отделении Ея от всего ложнаго, от всего лишь кажущагося истинным. Это сказал Сам Спаситель: «Истина свободит вы». В другом месте Писания сказано: «Слово Твое Истина суть». Почему желающий стяжать определительность глубоко вникает в Евангелие, соображаясь с учением Господа, выправляет свои мысли и чувствования. Когда человек совершит этот труд, тогда он возмогает отделить в себе правильныя, добрыя мысли и чувствования от поддельно, мнимо правильных и добрых. Тогда вступает в чистоту, как и Господь после Тайной вечери сказал ученикам Своим, образованным уже учением Истины: «Вы чисты есте за слово, еже рех вам».
Но одной чистоты недостаточно для человека: ему нужно оживление, вдохновение. Так, — чтоб светил фонарь, недостаточно чисто вымытых стекол, нужно, чтоб внутри его зажжена была свеча. Так сделал Господь с учениками Своими. Очистив их Истиною, Он оживил их Духом Святым, — и они соделались светом для человеков. До приятия Духа Святаго Апостолы не были способны научать человечество, хотя уже и были чисты.
Такой ход должен совершиться с каждым христианином, христианином на самом деле, а не по одному имени; сперва очищение Истиною, а потом просвещение Духом.
Правда, есть и у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение, как смешанное, умерщвляет его, чтоб Дух, Пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если же человек прежде очищения Истиною будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом более или менее. Всякий взгляни в себя и поверь сердечными опытами слова мои! — Они точны и справедливы, скопированы с самой натуры.
Применив эти основания к книге Гоголя, можно сказать, что она издает из себя и свет и тьму. Религиозныя его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечнаго вдохновения неяснаго, безотчетливаго, душевнаго, а не духовнаго. Он писатель, а в писателе непременно «от избытка сердца уста глаголют», или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая, а понимаемая только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств, в ней различил свет от тьмы; книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины. Тут смешение; тут между многими правильными мыслями много неправильных.
Желательно, чтоб этот человек, в котором заметно самоотвержение, причалил к пристанищу Истины, где начало всех духовных благ.
По этой причине советую всем друзьям моим заниматься по отношению к религии единственным чтением — святых Отцов, стяжавших очищение и просвещение по подобию Апостолов, потом уже написавших свои книги, из которых светит чистая Истина и которыя читателям сообщают вдохновения Святаго Духа. Вне этого пути, сначала узкаго и прискорбнаго для ума и сердца, — всюду мрак, всюду стремнины и пропасти! Аминь.
О КОНЧИНЕ О. МАКАРИЯ ОПТИНСКОГО
Письмо твое от 31 октября получил, и порадовался известию, что новый митрополит расположился к Сергиевой пустыне и ея настоятелю искренне желаю, чтоб это расположение пришлось и упрочилось для блага обители, для мира и спасения живущих в ней, и для самаго святителя, который впервые в жизни своей имеет дело с монашествующими, понимающими монашество. Оттолкнуть от себя монахов и разогнать очень легко, а собрать и образовать — весьма трудно, даже невозможно без особеннаго дара Божия. О. Архимандрит Моисей известил меня о кончине старца иеросхимонаха Макария и просил брошюру сочинения о. Леонида Кавелина. Оптина лишилась души своей. О. Макарий хотя и был наиболее телесным исполнителем заповедей, но имел любовь к ближнему и ею поддерживал братство. Он незаменим по моему мнению и взгляду!... Св. Исаак Сирский сказал, что телесное делание без душевнаго к разуму Божию приближаться не может, а весьма способно к доставлению мнения о себе... Оскудело монашество, и еще более должно оскудеть. Спасаяй да спасет свою душу. Всей братии мой усерднейший поклон.
Епископ Игнатий.
15 ноября 1860
ОБ О. МАКАРИИ ОПТИНСКОМ
Начало письма моего будет ответ на конец твоего от 8-го ноября. Невозможно среди молвы удерживать свое настроение в одинаковом положении, как это возможно в уединении. Впрочем, и в уединении случаются уклонения, производимыя страстями падшаго естества, которыя не могут не проявлять своего присутствия в человеке. На эти изменения должно смотреть благоразумно, как бы на перемены погоды, по сравнению, сделанному пр. Макарием Великим, и не оставаться долго в увлечении, скорее выходить из него.
Потрудись передать П. В., что я хотя и не знаком с нею лично, но по духу весьма знаком и очень радуюсь ея знакомству с Оптинскими старцами. Судьбы Божия — непостижимы, но по человеческому суждению нельзя довольно не пожалеть о кончине о. Макария Оптинскаго. Этот человек был неоцененное сокровище для христиан, живущих среди мира. Он был приготовлен и предназначен для того служения, которое проходил. Простота и свобода в обращении, любовь и смирение врожденныя, образование себя чтением Отеческих книг, повиновением искусным старцам дали ему возможность рано сделаться духовником и наставником, а долговременный опыт усовершил его в этом служении. Совет его А; В. был бы существенно полезным.
Мой путь был совсем другой: я был часто и подолгу болен, подолгу не выходил из своей келлии, терпел много неприятностей. Все это отделяло меня от общества человеческаго и сосредоточивало в себе. Такое душевное положение лишило меня знания человеков. Чем далее иду путем жизни, тем более удаляется от меня это знание, потому что иду очень одиноко. Тебе известно, что и монах тогда только может взойти в сношение со мною, когда очень, очень приглядится ко мне.
Странное дело! Когда мое самовоззрение увидят написанным, тогда оно нравится. Почему? Потому что привлекает также к самовоззрению. Полагаю, что о. Антоний Бочков может быть гораздо удовлетворительнее меня: он гораздо знакомее меня с человеками. Если же А. В. угодно будет что написать мне через П. В., то я сочту обязанностью своею отвечать тем же путем, что Богу угодно будет даровать в ответ.
Репный сок очень сильно гонит мокроты золотушныя и ревматическия. Советы с врачами отлагаю до весны. Хотел бы не лечиться вовсе — отвлекает от духовнаго делания.
Епископ Игнатий.
22 ноября 1862
ОТ РЕДАКТОРА
Пусть знамя Христово развевается над словом моим...
Святитель Игнатий Брянчанинов (5. II. 1807 — 30. IV. 1867) — выдающийся духовный писатель и аскет. Его творческое наследство кроме богословских трудов включает более 800 писем, отправленных разным лицам. И письма эти уже давно благочестивые люди рассматривают как нравственные и назидательные поучения великого подвижника Божия. К сожалению, тексты писем Святителя еще толком не изданы и не откомментированы, имеются лишь крупные публикации адресных подборок да корпус извлечений и выдержек из подлинников. Но и неполные письма святителя Игнатия во многом уже усвоены православным сознанием, они стали неотъемлемой частью сокровищницы отечественной духовной литературы.
Предлагаем подборку Оптинских писем Святителя, посланных им как непосредственно из этой прославленной обители, так и тех, в которых слышится «оптинская нота», но писанных в другом месте и в другое время. Святитель Игнатий и Оптина Пустынь — тема обширная и одними его письмами она не исчерпывается. В нашем же случае, чтобы прояснить некоторые вопросы, затрагиваемые Сергеем Нилусом в его Оптинской книге «Святыня под спудом», письма Святителя как ничто другое необходимы, ибо воскрешают монастырскую жизнь, воссоздают картины и характеры Оптиной времен старца Макария.
Впервые Дмитрий Александрович Брянчанинов — так звали в міру Святителя — попал в Оптину юношей, в 1829 году. Тогда он вместе с таким же благонравным юным послушником, Михаилом Васильевичем Чихачовым, прибыл в Пустынь вслед за старцем Леонидом, надеясь принять здесь постриг. Настоятель о. Моисей оказал послушникам ласку, и они остались до времени в монастыре. В письме к игумену Белобережскому Варфоломею от 12 июня 1829 года его духовные чада, Дмитрий и Михаил, рассказывают о невзгодах, которые их постигли в этом «пристанище надежды» — расстроенное здоровье и суровые условия существования. Обитель еще была неблагоустроена, и тяжелый монастырский быт оказался непосилен истощенным впечатлительным юношам.
Вскоре они покинули обитель. В жизнеописании святителя Игнатия это событие рассмотрено подробно. Вот как описаны в нем те невзгоды, которые пришлось перенести в Оптиной молодым послушникам:
«Противники старчества в Оптиной Пустыни, вызвавшие гонение на о. Леонида, не могли, конечно, хорошо относиться и к его духовным ученикам и последователям; они смотрели на этих последних недоверчиво и неприязненно, хотя по наставлению Старца его духовные дети, по возможности, смирялись перед всеми и соблюдали со своей стороны всё, чтобы не вызывать недоразумений. Отсюда понятно, что и Дмитрию Александровичу Брянчанинову и другу его Чихачову нелегко было жить в Оптиной пустыни. Прибыв сюда вскоре после водворения здесь о. Леонида с учениками, они поселились в монастыре и поначалу думали, что им удастся устроить жизнь свою также мирно и покойно, как прежде в Площанской Пустыни. Об этом первом времени своей жизни в Оптиной Дмитрий Александрович так писал искренне расположенным (к нему и Чихачову) инокам, всегда оказывавшим им любовь, ласки и гостеприимство, о. Варфоломею и о. Алипию: «Приехав в Оптину Пустынь, нетерпеливо хотели писать к вам; но моя болезнь, увеличенная путешествием, останавливала то, к чему влекло сердечное чувство.
Принятые о. Строителем весьма ласково, мы остались жить в монастыре: к сему побудили нас обстоятельства наши, монастырские и скитские. Кельи отведены нам наверху, в том деревянном флигеле, который находится против новой трапезы и составляет симметрию с настоятельскими келиями. Михаил Васильевич ходит на клирос: я, как больной, пристанищем моей надежды должен иметь не труды свои, не заслуги — милосердие и заслуги Богочеловека Иисуса».
Но мирная жизнь молодых подвижников продолжалась недолго; вскоре же для них настали тяжкие и многотрудные дни: противники старчества относились к ним весьма неблагосклонно и недоверчиво, как к ученикам отца Леонида; к тому же грубая монастырская пища, приправленная плохим постным маслом, весьма вредила и без того слабому здоровью Дмитрия Александровича, который совсем ослабел, стараясь есть возможно меньше. Видя, что другой пищи взять негде, друзья придумали у себя в келье варить похлебку без масла и, с большим затруднением выпрашивая круп, картофеля и кастрюльку и употребляя вместо ножа топор, сами готовили себе более легкую и сносную пищу. Но такая жизнь не могла продолжаться долго: первым свалился с ног окончательно изнуренный Дмитрий Александрович, а вскоре захворал мучительной лихорадкой и ухаживавший за ним Чихачов: сильный озноб сменялся у него жаром и бредом. Послужить больным было некому; сам поднимаясь с трудом, Брянчанинов помогал чем мог другу, и тут же опять падал, лишаясь сил. «Что сказать вам о нашем пребывании в Оптиной Пустыни? — оно было довольно тягостно, и очень бы мы расстроились, если бы не поспешили выехать», — писал Дмитрий Александрович тем же инокам — о. Варфоломею и о. Алипию.
Господь Бог сжалился над юными страдальцами и послал им Свою всесильную помощь. Узнав о бедственном положении своего сына, Александр Семенович и Софья Афанасьевна Брянчаниновы смиловались над ним и предложили ему. приехать к ним на зиму вместе с другом его Чихачовым, обещая, что они не будут больше препятствовать ему идти по избранному пути. Принимая с благодарностью это видимое попечение Божьего Промысла, друзья сейчас же отправились в Покровское на присланной за ними крытой бричке. Дмитрий Александрович немного поздоровел к этому времени, но Чихачов был еще так слаб, что его должны были положить в экипаж. Постепенное облегчение от болезни почувствовал он только после того, как они приложились к мощам преподобного Сергия в Троицкой Лавре и святителя Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре, куда заезжали по дороге139.
Не сошли с монашеской стези молодые послушники, их духовное восхождение продолжалось. В конце июня 1831 года Дмитрий Брянчанинов был пострижен в ангельский образ и наречен Игнатием. Затем он 23 года настоятельствовал в Троице-Сергиевой пустыни, что под Петербургом, на берегу Финского залива. К 1856 году архимандрит Игнатий, повергнутый в скорбь кончиной Императора Николая Павловича, своего державного покровителя, обремененный настоятельскими заботами, усугубляемыми нездоровьем, решает уйти на покой, чтобы предаться уединению, безмолвию и литературным занятиям. Для проживания он избирает Оптину Пустынь и во время отпуска едет туда осмотреться и подобрать келию, чтобы подробнее ознакомиться с распорядком Скита и обители в целом. Свои непосредственные впечатления архимандрит Игнатий частично раскрывает в письмах.
Самое обстоятельное письмо отправлено им из Оптиной 12 июня 1856 года, его получатель — Николай Николаевич Муравьев-Карский (14. VII. 1794 — 18. X. 1866), генерал от инфантерии, участник Отечественной войны 1812 года, усмиритель бунтовщиков в Польше и Венгрии, инициативный и талантливый военачальник. С архимандритом Игнатием генерала связывала давняя дружба, и переписку многие годы они вели оживленную. В пору наместничества Муравьева-Карского на Кавказе (1854-1856) брат Святителя, Петр Александрович Брянчанинов, состоял Ставропольским губернатором, и в переписке друзей часто упоминается его имя. Впоследствии родной брат Святителя уйдет послушником в Николо-Бабаевский монастырь, в тайном постриге примет имя Павел; скончается в глубокой старости 25 июня 1891 года. После кончины Святителя брат вместе с племянником, сенатором Н. С. Брянчаниновым, приложат серьезные усилия к сбережению и публикации его трудов. Благодаря этим замечательным людям уцелела и обширная переписка епископа Игнатия, ныне уже широко известная. В нашей «Оптинской подборке» имеются также письма и к Петру Александровичу. Что же касается Н. Н. Муравьева-Карского, то публикуемое к нему письмо получено им было в день его отставки. С 22 июля 1856 года Николай Николаевич уже больше не состоял на военной службе, для почета Государь назначил его членом Государственного Совета с правом жить, где захочет. Отставной генерал обосновался в своем родовом селе Скорнякове, что в Задонском уезде, туда и приходили посылаемые Святителем письма. Похоронен Муравьев-Карский у восточной стены Владимирского собора Задонского Богородицкого монастыря.
Недолгое пребывание архимандрита Игнатия в Оптиной закончилось для него возвращением в Сергиеву Пустынь. Причину отъезда подвижник изложил в письме от 12 августа того же 1856 года. Адресовано письмо всё тому же Петру Александровичу. Вот несколько строк из этого важного документа: «Несмотря на мое желание остаться в Оптиной Пустыни, я не сошелся с настоятелем ее, и потому время моего удаления из Сергиевской отсрочилось на неограниченное время. Отдаюсь на волю Божию. Приходится жить иначе, нежели как рассуждается жить. Такова участь не одного меня.
По человеческому суждению общество Скита Оптинского и духовник, отец Макарий, лучшее, чего бы можно было желать по настоящему состоянию христианства и монашества в России, но Промысл Божий, руководящий нашею участию, мудрее суждения человеческого». Господу было угодно, чтобы Его избранник послужил Православной Церкви еще и в святительском сане.
27 октября 1857 года состоялась хиротония архимандрита Игнатия во епископа Кавказского. Посвящал его в архиерейский сан Петербургский митрополит Григорий. Вскоре, 4 января 1858 года, епископ Игнатий заступил управлять Кавказской епархией. Там Святитель проявил себя как ревностный, изобильный Божиими дарами иерарх. Но намерение обрести покой и возможность вплотную продолжить литературные занятия в конечном счете возобладали, и с 13 октября 1861 года Владыка обосновывается в покойном Николо-Бабаевском монастыре. Эта обитель и станет его последним земным приютом.
В подборке Оптинских писем немалый интерес представляют суждения Святителя о выпущенных монастырем в свет известных книгах, а также его проницательный взгляд на писания Николая Гоголя, в частности, на «Выбранные места из переписки с друзьями». Ведь Гоголь духовно возрастал в Оптиной, и обитель также дорожила связью с ним. Сам епископ Игнатий был чрезвычайно близок русской классической литературе, своим творчеством он неразрывно связан с ее движением, поэтому современники считались с его мнением. Безупречный литературный вкус Святителя пришелся по душе литераторам и всех последующих поколений. Чтил, любил и хорошо знал писания Владыки Сергей Нилус. И это свое почитание Святителя он пронес через все невзгоды огненных лет, испытав на себе благотворное воздействие его боговдохновенных творений.
А. Н. Стрижев
ПИСЬМА СВЯТИТЕЛЯ ИГНАТИЯ
Петру Александровичу Брянчанинову
Чем больше прохожу путь жизни и приближаюсь к концу его, тем более радуюсь, что вступил в монашество, тем более воспламеняюсь сердечною ревностию достигнуть той цели, для которой Дух Святый установил в Церкви монашество. Монашество не есть учреждение человеческое, а Божеское, и цель его, отдалив христианина от сует и попечений міра, соединить его, посредством покаяния и плача, с Богом, раскрыв в нем отселе Царствие Божие. Милость из милостей Царя царей — когда Он призовет человека к монашеской жизни, когда в ней дарует ему молитвенный плач и когда причастием Святаго Духа освободит его от насилия страстей и введет в предвкушение вечнаго блаженства. Людей, достигших сего, случалось видеть.
Но что приобрели прочие люди, гонявшиеся за суетою в течение всей своей земной жизни? Ничего: а если и приобрели что временное, то оно отнято у них неумолимою и неизбежною смертию, которая милостива к тому человеку, котораго сердце не вполне прилепилось к земле призванием Божиим: Днесь, аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших (Евр. 3, 7-8).
Вот мой ответ на твое намерение окончить дни Твои в монастыре для покаяния и для прочнаго примирения с Богом.
Относительно же сына Твоего; нелицеприятный Бог принял и его желание, только в настоящее время этого исполнить невозможно, потому что в наше время монастыри находятся в ужаснейшем положении, и многие хорошие люди, вступив в них без должнаго приготовления, разстроились и погибли. Пусть Алеша приучает себя к монастырскому послушанию послушанием родителю; пусть приготовляет себе занятия в монастыре, соответственныя своему происхождению, правилам и силам, тщательным изучением наук, русской литературы, языков, хорошо бы латинскаго и греческаго; между прочим, не надо пренебрегать и каллиграфией. Ученость дает возможность сохранить в монастыре уединение при келейных занятиях и может сделать инока полезным обществу в нравственном отношении.
Для уединеннаго жительства и для удобства к покаянию у меня есть в виду Оптина Пустынь, Калужской губернии, близ города Козельска, в пяти верстах. Удобства этого места суть: при пустыни находится Скит, куда запрещен вход женскому полу, окруженный мачтовыми соснами, следовательно, защищенный от ветра вполне; в этом Скиту живет довольно дворян, под руководством старца, также из дворян, весьма хорошей жизни; занимаются переводом с греческаго св. Отцов и изданием их. Вот нравственная сторона: есть уединение и есть духовное общество, свое, благородное, а этого нет ни в одном монастыре русском. Святой Пимен Великий сказал, что всего важнее хорошее общество. И так, что особенно важно в мірском быту для благовоспитаннаго человека, то остается особенно важным и в монашестве. Это, важное для нас, будет чрезвычайно важно для тех юношей, которые будут сопутствовать нам: умирая, мы будем утешаться мыслию, что оставляем их на хороших руках. В материальном отношении Оптина Пустынь также хороша; невыгодная сторона состоит в том, что живой рыбы мало и дорога, также и дрова дороги.
На мысль об учреждении своего новаго монастыря скажу, что заведение своего монастыря повлечет нас к материальным попечениям, кои будут препятствовать попечению о наших душах. Сильная зависимость нашего духовнаго состояния от нашего наружнаго состояния и познание человека, заимствованное из опытных наставлений святых Отцов, приводит к тому заключению, что гораздо легче преуспеть, живя странниками и пришельцами в чужой стороне, нежели, если бы мы основали монастырек на своей родине, где нас все знают и многие уважают. Вот мое суждение о нашем общем жительстве, может быть, в единонадесятый час нашей земной жизни.
Что касается собственно до меня, то я обязан многим людям за многое и, между прочим, за дружеское расположение, мною ничем незаслуженное, я обязан Николаю Николаевичу [Муравьеву-Карскому]. Но Богу я обязан безмерно: потому что Он посетил меня милостию свыше, которой я должен соответствовать моим поведением. Это соответствие может заключаться, по моему мнению, только в том, если я проведу остаток дней моих в глубоком и строгом уединении. Это непонятно для других, для которых сокрыта моя совесть и которые могут судить о мне только по наружности, но для меня вполне ясно. Всякая добродетель с развлечением — не моя. Искание или желание какого-либо высшаго сана для меня — грех и безумие. Если увидишься с Н. Н., то объясни ему это. Впрочем я и сам хочу написать ему и просить его, чтоб он оставил свои виды на меня. По особенному недоверию так именуемого духовному званию к дворянству, представятся Николаю Николаевичу большие затруднения в исполнении его намерения, даже можно предсказывать верную неудачу. Я не желаю, чтобы он компрометировал себя ради меня; не желаю чтоб из-за меня высшия духовныя лица взволновались; наконец, и для себя нахожу более выгодным удаление, нежели возвышение, и возвышение безплодное, на короткое время остатка земной жизни...
Архимандрит Игнатий.
14 февраля 1856
Любезнейший друг и брат,
Петр Александрович!
На письмо твое от 24-го апреля, полученное мною в Петербурге, отвечаю из Оптиной Пустыни, находящейся в Калужской губернии, в 4-х верстах от города Козельска. Скажу тебе, что я очень рад, что ты мог уклониться от управления имением Николая Николаевича [Муравьева-Карского]. Пожертвование, которое человек приносит собою достойному человеку, особливо когда с таким пожертвованием соединена польза Отечества, — прекрасно; но пожертвование собою Богу, Которому мы и без того принадлежим, несравненно превосходнее. Сверх того последнее пожертвование собственно для нас необходимо; необходимо нам прежде смерти примириться и соединиться с Богом, посредством покаяния, чтобы не услышать на суде Его: «не вем вас: отыдите от Мене называвшие Меня Господом Своим и нарушавшие Мои заповедания». Живя в Сергиевой Пустыни, которая все-таки монастырь, я не выдерживаю напора волн и вихрей житейских, часто колеблюсь и падаю: что же сказать о жизни в полной зависимости от міра и посреде его?
В таком убеждении я захотел соглядать собственными очами Оптину Пустынь, которая в настоящее время есть бесспорно лучший монастырь в России в нравственном отношении, особливо Скит ея, находящийся в 100 саженях от самой Пустыни, огражденный со всех сторон вековыми соснами на песчаном грунте, недоступный для женского пола, могущий удовлетворить благочестивым желаниям отшельника в наш век. В нем живет много дворян, занимающихся духовною литературою; но тамошнее сокровище — духовник или старец их, в руках которого нравственное руководство скитской братии и большей части братий монастырских, то есть всех благонамеренных и преуспевающих в добродетели. Он — из дворян, 68-ми лет; со мною в самых дружеских отношениях. Соображая потребности души моей и моего тела, я избрал Скит местом для окончания дней моих в безмолвии, и, чтобы дать этому начинанию некоторую прочность, покупаю корпус деревянных келлий. При этом деле я упомянул здешним главным инокам, беседовавшим со мною, и о тебе. Келлии требуют поправки, даже перестройки; для жительства оне будут годны лишь к лету 1858-го года. Таковы мои собственные действия, в которых явствует мое произволение и суждение; но это произволение, это суждение, эти действия вручаю воле Божией, моля Ее руководить мною и располагать по Ея премудрым и всеблагим целям.
Весьма хорошо сделаешь, отдав Алешу в семейство Муравьевых и потому, что образовать его в Тифлисе гораздо удобнее, и потому, что Тебе, вероятно, придется проводить много времени в разъездах. Кроме того молодой человек, воспитываясь на чужих руках, лучше обтирается; семейство же Муравьева строгой нравственности. Николай Николаевич, кажется, прочен на своем месте. Много было толков в Петербурге, что с ним никто не уживается, что по этой причине дадут ему другое назначение; но пред моим отъездом уже толковали, что не уживаются с ним взяточники и прочие лица, расположенные к злоупотреблениям, что по этой причине надо подержать его на Кавказе, чтоб он успел истребить гнездо взяточников и завести семью благонамеренных людей.
Остается мне пожелать Тебе благополучного лечения в Пятигорске, о чем не оставь написать по окончании курса вод подробно, и прочих всех временных и вечных благ.
Тебе преданнейший брат,
Архимандрит Игнатий.
1856 года 11 июня.
Оптина Пустынь
Н. Н. Муравьеву-Карскому
Милостивейший государь,
Николай Николаевич!
Получив письмо Ваше из Ставрополя, я не хотел отвечать Вам из среды рассеянности Петербургской, а желал исполнить это из уединенной Оптиной Пустыни, куда сбирался съездить по требованиям и души, и тела. Находясь уже в этой Пустыне, получил и другое письмо Ваше, от 4 мая. В нижеследующих строках отвечаю на оба письма.
Прежде всего считаю нужным сказать Вам несколько слов о месте моего пребывания: это описание объяснит пред Вами причину основную и причину конечную или цель моего путешествия. Оптина Пустыня находится в Калужской губернии, в четырех верстах от города Козельска на возвышенном и песчаном берегу реки Жиздры, с западной стороны; с прочих сторон она окружена высоким сосновым лесом. На восток от Пустыни, в саженях ста от нее, среди леса находится Скит, принадлежащий Пустыне. Оптина Пустыня есть один из многолюднейших Российских монастырей по количеству братии и, конечно, первый монастырь в России по нравственному качеству братии; особливо это достоинство принадлежит Скиту ее, в. котором живет много дворян. Некоторые из них очень образованны, знакомы с новейшими и древнейшими языками, занимаются духовною литературою, преимущественно же переводами самых глубоких сочинений святых Отцов. Духовным назиданием братства занимается, так именуемый старец их, иеромонах Макарий, 68 лет, из дворян, с юности монах, обогащенный духовным чтением и духовными опытами; он живет в Скиту; ему обязана Оптина Пустыня своим нравственным благосостоянием. Много монахов из других монастырей, много монахинь, множество мирских людей, удрученных скорбями и нуждающихся в наставлении, стекается в Оптину Пустыню к отцу Макарию за спасительным советом и словом утешения. Его непринужденность, простота, откровенность совсем противоположны той натянутой и жесткой святости, за которою ухаживают различные графини и княгини. Скитская семья иноков подобна, в религиозном отношении, корням дерева, трудящимся в мраке неизвестности и добывающим, однако, для дерева необходимые жизненные соки. На заглавных листах трудов скитян нет имени автора; оно заменено скромною строкою: издание Оптиной Пустыни. В самом монастыре устав общежительный, то есть общая трапеза, общая одежда, общая библиотека, церковная служба ежедневная и продолжительная, общие и специальные труды. В Скиту служба церковная отправляется дважды в неделю, в субботу и воскресение; в прочие дни недели производится денно-нощное чтение Псалтыри братиею поочередно; трудится братия по келлиям, но труды их преимущественно умственные. Женскому полу воспрещен вход в Скит; да и из скитской братии, кто нуждается выйти из Скита, каждый раз должен просить на то благословения у старца; монастырской братии предоставлен вход в Скит во всякое время дня для удовлетворения их духовных нужд. Трапеза в Скиту самая постная.
Из этого описания Вы можете видеть, как близок мне Скит! Тщательное чтение и изучение самых глубоких писаний святых Отцов привело меня в монастырь, поддерживало, питало в нем. В Скиту я нахожу свой род занятий, свой род мыслей; в Скиту я вижу людей, живущих в точном смысле для человечества в духовном, высоком его назначении; вижу людей, с которыми могу делиться мыслями, ощущениями, пред которыми могу изливать мою душу. Начальник Оптиной Пустыни и главные иноки оной знакомы со мною около 30 лет; а с о. Макарием я нахожусь, смею сказать, в самых дружеских отношениях. Наконец — здешний климат благодетелен для моего здоровья. Все причины, вне и внутри меня, соединяются для того, чтоб заставить меня употребить все усилия к перемещению моему в Скит. Чтоб хотя конец моей жизни провести на правах человека и для человечества в духовном и обширном смысле этого слова. — Напротив того, все причины, внутри и вне меня, заставляют меня употребить все усилия, чтоб вырваться из Петербурга и Сергиевой Пустыни. Что требуется там от духовного лица? Парадерство, одно парадерство; не требуется от него ни разума, ни познаний, ни душевной силы, ни добродетели. Все это вменяется ему в порок: его внимание должно быть сосредоточено на одно парадерство, на одно человекоугодие, между тем как то и другое соделывается, по естественному, психологическому закону, чуждыми уму и сердцу, занятым рассматриванием глубоким и просвещенным человека — существа духовного, облеченного в тело на короткое время, помещенного в вещественный мир на короткое время, долженствующего изучить вечность и ее законы во дни пребывания своего в теле. Парадерство и духовное созерцание не могут пребывать в одной душе; они в непримиримой вражде; одно другим непременно должно быть вытеснено. Каким было мое положение в Петербурге в течение 23-летнего пребывания моего там? Оно было положением движущейся статуи, не имевшей права ни на слово, ни на чувство, ни на закон. Если я слышал несколько приветливых слов, то эти слова были слабее тех, которые произносятся любимому пуделю или бульдогу и на которые по необходимости отвечается молчанием, сохраняющим достоинство статуи в молчащем. По непреложному закону праведного воздаяния в области нравственности, те, которые обращают человеков в статуй, сами обращаются в статуи, лишаясь развития ума и сердца и заковываясь в одну чувственность. Представьте себе: каково душевное положение человека, оставившего все для развития в себе усовершенствованного христианством человечества, и лишаемого, в течение четверти столетия, морального существования, всех прав и всякой надежды на него!
К тому же, климат петербургский разрушает остатки сил моих и здоровье.
Написал я Вам так подробно о себе, чтоб Вы видели мой образ суждения о человеках, так как всякий человек судит о ближних по самому себе.
Перехожу к брату Петру. Первоначальная служба его была без определенной цели, как служит у нас большая часть дворян. Когда он поступил к Вам в адъютанты, тогда он ожил для обязанностей гражданина. Его бескорыстное сердце, способное любить с горячностию и верностию, привязалось к Вам на всю жизнь свою и на всю жизнь Вашу. Такое сердце чуждо лести и интриги; его открывает время, потому что оно с первого взгляду может показаться холодным, между тем как льстец и обманщик с первого взгляду могут показаться очень теплыми. Обстоятельства отторгли Петра от Вас, не отторгнув от Вас его сердца. Гражданская цель, открывшаяся было пред ним, опять скрылась; он служил, был в отставке, женился, потому что так пришлось, по образцу многих — большей части людей. В течение этого времени здоровье его расхлябалось совершенно, как Вы сами знаете. Нравственные причины побудили его вступить в службу уже не столько для службы, сколько для сохранения самого себя от праздности и ее последствий. Его преданность Вам привлекла его на Кавказ; но хилость его показывает ему ясно, что земное поприще для него прекратилось: почему нисколько не будет странно, если его душа, смолоду напитанная благочестием, возжаждет уединения, особливо при перемещении моем в Скит или другое пустынное место, по указанию Божию. Я бы очень желал для него, если б он мог приготовиться в страну загробную под руководством опытного Макария, в обществе людей, отселе начавших свою небесную, бессмертную жизнь — духом.
В конце зимы, то есть в течение Великого поста, носились в Петербурге слухи, что Вы получите другое назначение. В причину такого перемещения эти слухи приводили тяжесть Вашего характера для подчиненных, из коих многие удалились от их полезной службы. Но после Пасхи столичные слухи стали разглашать иное: что Вы тяжелы для взяточников и для всех, расположенных к злоупотреблениям, и по этому самому пребывание Ваше на Кавказе и полезно, и нужно. Впрочем, судьба каждого человека в деснице Божией! С моей стороны я желал бы, чтобы Вы остались на Кавказе. На это имеются все условия в Вас самих и в предшествовавшей Вашей жизни. В течение всей Вашей жизни Вы занимались изучением военных и гражданских наук, имели множество опытов своих, были очевидцами опытов других людей, ознакомились вполне с Кавказом. Промысл Божий (человек — только орудие!) поставил Вас правителем этой страны в такую годину, в которую само высшее правительство убедилось, что России невыносимо тяжки ее внутренние враги — взяточники, воры, слуги без чести и без совести, водимые глупейшим эгоизмом. Если не обуздать их благовременно, то они погубят Отечество. Вы призваны к борьбе против них! Не отступайте и не уступайте. Ваш подвиг не блестящ, но существенно нужен и полезен. В Вас пускают стрелы и кинжалы, Вам наносят сердечные раны; эти невещественные оружия и язвы видны Богу и оценены Им: ибо не только, по словам одного видного святого, подвиг и смерть за Христа есть мученичество, но и подвиг, и страдания за правду причисляются к мученичеству. На настоящем Вашем поприще Вы можете совершить гораздо более добра, нежели на всяком другом, потому что Вы к нему предуготовлены. Не оставляйте его; если же интрига неблагонамеренных сведет Вас с него, то Вы сойдете с него с мирною совестию, не нося в себе упрека, что Вы не устояли пред силою зла и предали ему общественное благо; Вас будет утешать приговор Спасителя, Который сказал: блаженны изгнанные правды ради! блаженны, когда ради ее, имя ваше будет осыпано злою молвою в обществе человеков. Радуйтесь и веселитесь, яко мзда Ваша много на небеси (Мф. 5, 10-12). Подвизайтесь, но подвизайтесь единственно для Бога и добродетели, а не для истории и мнения о Вас человеков: и история, и мнение людское безжалостны к эгоистам, ищущим всеми ухищрениями земной славы; напротив того, они благоговеют пред служителем добродетели, благородно забывающем о них и имеющем в виду славу от Бога в вечности: они отдают ему справедливость рано или поздно.
В деятельности человечества на земли принимают участие не только духовные существа, временно облеченные телами, то есть человеки, но и такие существа, которые не облечены телами, и потому называются духами, хотя в собственном смысле один Бог — Дух. Духи действуют на ум приносимыми ими помышлениями и на сердце — приносимыми ими ощущениями. Как вся деятельность человека зависит от мыслей и ощущений, то духи, господствуя в этой духовной или мысленной области, стоят во главе деятельности человеческой. Разделяясь подобно человекам на добрых и злых и будучи совершеннее, нежели человеки, в добре и зле, одни из них с усилием борются против зла, а другие против добра. Священное Писание называет их началами и властями; самое язычество признает и существование их, и участие в деятельности человеческой, называя их гениями и разделяя гениев на добрых и злых. Точно: начало всякого важного или маловажного дела со всеми его последствиями есть мысль, а мысль, принятая уже за истину, есть мнение, властвующее над человеком и над человеками. Все это сказано для объяснения, что подвижник правды должен взять меры предосторожности и вооружиться не только против злонамеренных человеков, но и против злонамеренных духов, хитро приносящих свои внушения лукавые и пагубные, замаскированные личиною праведности. Святые отцы, в глубоких писаниях своих, изложили признаки, по которым познается помысл, приносимый злым духом. Этот помысл всегда темен, приводит сердце в смущение и печаль, а сокровенная цель его — воспрепятствовать добру; обличается же он Священным Писанием, или словом Божиим.
Вглядитесь в Ваш помысл сомнения, о котором Вы пишете в письме Вашем от 4 мая: не имеет ли он этих признаков? Святое и непреложное слово Божие говорит о подвижниках правды, что они верою победита царствия, содеяша правду, получиша обетования, заградиша уста львов и проч. (Евр. 11, 33). Вера в Бога, всегда сопровождаемая оставлением упования на себя, преодолевает все скорби и искушения, побеждает все препятствия. Помысл веры в Бога светел, проливает утешение, радость и силу в сердце, его приемлющее; приносится он Ангелом из мысленного рая. Надеющиеся на Господа — яко гора Сион: не подвижутся во век!
Вот, что внушилось сказать Вам, со всею откровенностию, как Вы желали. Не знаю, довольно ли справедливы слова мои, но сказанное мною сказано от искренней любви к Вам и от любви к дорогому Отечеству, которое жалею — жалею!
Пред отъездом моим из Петербурга я познакомился с графом Сакеном; выехал я 17 мая. Накануне выезда моего из Петербурга заходило ко мне лицо, принадлежащее к высшему кругу; между прочим мне сказано было: «У нас нет мира: война! война!» Здесь отдыхаю от слышания земных событий, которые идут и пройдут своею чередою, назначенною им свыше. Полагаю выехать отсюда 20 июня и быть в Сергиевой Пустыни к 1 июля.
Призывая обильное благословение Божие, имею честь оставаться Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою и богомольцем
Архимандрит Игнатий.
1856 года 12 июня. Оптина Пустынь.
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Ваше Преподобие
Достопочтеннейший Старец о. Макарий!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне грешном и поздравление с великим Праздником Праздников, Воскресением Христовым, с которым и я Вас равномерно поздравляю, желая Вам и всей Вашей о Господе братии здравия и спасения.
Приношу Вам благодарность за экземпляр вновь изданной книги Преподобнаго Феодора Студита. Сообразно тому, как Вы изволите писать, Высокопреосвященнейший Митрополит Московский Филарет благоволил написать мне, то он желает напечатания книги Преподобнаго Исаака Сирскаго. Все монашество обязано благодарностию этому Архипастырю за издание Отеческих книг Оптиною Пустынею. Другой на месте его никак не решился дать дозволение на такое издание, которое едва ли уже повторится. В свое время книги, изданныя Вашею обителию, будут весьма дороги и редки. Я совершенно согласен с Вами, что для монашества, которое жительствует по книгам святых Отцов, необходим точный перевод с подлинников посредством лица, вполне знающаго монашескую жизнь. Таковым лицом без сомнения был Старец Паисий. Русские же переводы не имеют этого достоинства. Заключу сии строки покорнейшею моею просьбою к Вам о разрешении Наталии Петровне выслать к нам по 12-ти экземпляров Феодора Студита и Симеона Новаго Богослова, всего 24 экземпляра с означением цены за них.
Препроводительныя при сем записочку и деньги потрудитесь передать Старцу схимонаху Леониду. Поручая себя Вашей отеческой любви и испрашивая Ваших святых молитв, с чувством искреннейшей преданности и уважения имею честь быть Вашего Преподобия покорнейшим послушником
Архимандрит Игнатий.
30 апреля 1853
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Ваше Преподобие, достопочтенный и многолюбезный Старец отец Макарий!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за милостивое воспоминание Ваше о мне, недостойном, и за присланную книгу. Все Русское монашество обязано особенною благодарностию Оптиной пустыне за издание многих Творений святых Отцов перевода Старца Паисия, столь точно передававшаго отеческия мысли. И перевод на Русский язык монашеских отечественных писаний, по знанию монашеской жизни, гораздо удовлетворительнее совершается братиями Обители Вашей, нежели перевод их людьми чуждыми этой жизни.
Отец Архимандрит Моисей благоразумием своим и терпеливым ношением немощей ближняго привлек в недро Обители своей избранное иноческое общество, которому подобнаго нет во всей России...
Потрудитесь передать мой усердный поклон о. Архимандриту Моисею, о. Игумену Антонию, о. Ювеналию и о. Льву
20 июля 1855
ЖЕЛАНИЕ ПЕРЕСЕЛИТЬСЯ В ОПТИНУ ПУСТЫНЬ ИЗ СЕРГИЕВОЙ ОБИТЕЛИ И ДРУГИЕ ВОПРОСЫ
Прошу Ваших святых молитв, чтобы Милосердный Господь даровал и мне исторгнуться из челюстей мира и присоединиться к Вашему Богоспасаемому стаду, если есть на то Его Святая воля. Что же касается до меня, то самый ответ и убогое мое суждение убеждают меня постоянно в величайшей пользе и даже необходимости удаления из здешняго шумнаго места, которое и в нравственном отношении — точно село при пути. Всё иноческое уничтожается здесь разсеянностию, все посевы стаптываются мимоходящими. Здесь то же на самом деле видно сбытие изложенных св. Исааком в 75 слове. Вижу справедливость их и на себе и на братии...
P. S. Здесь в лесах Тихвинскаго уезда открыт Старец, живший в лесу более 50 — и лет, в великом злострадании, претерпевший биения от бесов, и, как говорил мне некоторый весьма благоговейный инок, — украшенный духовными дарованиями.
Батюшке о. Макарию Оптинскому
Христос Воскресе! Ваше Преподобие Преподобнейший и многолюбезный Старец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступившим Праздником и вместе с тем искреннейшую признательность за поздравление Ваше в драгоценном для меня письме Вашем от 30-го марта, так как и все письма Ваши для меня драгоценны, и при одном зрении почерка Вашего, прежде чтения самого письма уже чувствую в грешной душе моей утешение.
Желая, чтоб мысленное сребро — библиотека святых Отцов, собранная Голландом, — не лежала под спудом, но давала лихву богоприятную, обращаясь между людьми способными заниматься ею, я разсудил лучше отдать это сребро на руки человеку, нежели приковать его к какому-либо месту, в коем оно очень легко может попасть под спуд — в шкаф, и сделаться там пищею моли, мышей, без всякой пользы для людей.
Было время, когда Белые берега обиловали благонамеренными иноками, были времена, когда обиловала ими Пестуша, обиловала ими в свое время Площанская пустынь; теперь наступило время цвета для Оптиной; время цвета пройдет своей чередой, — процветут другие места, также на свое время; почему приковать книгу к месту я счел менее надежным, нежели поручить ее человеку. Надеюсь, что о. Ювеналий, попользовавшись ею, и попользуя ею Христианство, когда достигнет седин и изнеможения, то поручит ее благонадежному иноку, который опять будет держать в обороте мысленном сребро.
Испрашивая Ваше благословение и поручая себя Вашим святых молитвам, с чувством искреннейшаго уважения и преданности имею честь быть Ваш покорный послушник.
Архимандрит Игнатий 13 апреля 1857
Варфоломею, игумену Белобережскому
Ваше Высокопреподобие,
Честнейший Отец Игумен Варфоломей!
Примите мою искреннейшую признательность за милостивое воспоминание Ваше о мне в день моего Ангела, за поздравление с Праздниками и наступающим Новым Годом. Равномерно поздравляя Вас, желаю Вам всех истинных благ, а между ними поправления Вашего драгоценнейшего здравия.
По усилившейся болезненности моей я бываю редко в Петербурге. У Преосвященнаго Нила был однажды, но не застал его дома; он в Сергиевой Пустыне не бывал; встретился с ним однажды у Синодальнаго Обер-Прокурора...
Сею весною провел я четыре недели в Оптиной Пустыне. Спасет Бог Отца Макария! Им живут и дышат братия и посетители! Обитель по внешнему своему устройству сделалась весьма открытою, лес очищен, посетителей множество. Тамошний серный ключ принес мне значительную пользу. Книги Великаго Варсонофия и Аввы Дорофея переведены на русский язык весьма удачно. Спасет Бог и за такие общеполезные труды трудящихся отцев и братии!...
Отец Михаил и прочие братие свидетельствуют Вам глубочайшее почтение и просят Ваших Святых молитв.
Испрашивая их о себе, с чувствами совершеннаго почтения и искреннейшей преданности имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим послушником
Архимандрит Игнатий.
27 декабря 1856
О НРАВСТВЕННОЙ ТРУДНОСТИ В СВОЕЙ жизни, МНЕНИЕ О МОНАСТЫРЯХ, ОПТИНСКОМ СТАРЦЕ МАКАРИИ И О ДУХЕ ТОГО ВРЕМЕНИ
Ваше Высокопреподобие, Высокопреподобнейший отец Игумен!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне. Вам 61 год, а мне 57. Лета бы небольшия, но я уже оканчиваю жизнь мою, потому что «зли быша дни мои», — по выражению Патриарха Иакова.
Здоровье у меня от природы слабое; трудностями жизни оно сокрушено. Величайшая трудность была нравственная: в новоначалии моем я не мог найти монаха, который был бы живым изображением аскетическаго учения Отцов Православной Церкви. Желание последовать этому направлению, по причине сознания правильности его, поставило меня в положение оппозиционное по отношению ко всем и ввело меня в борьбу, из которой перстом Божиим, единственно перстом Божиим, я выведен, в Бабаевское уединение, если только выведен. И на отшедшаго, как видите, подымают голос, и подымают его по той же причине — по причине уклонения от учения Святой Церкви и принятия понятий, противных, даже враждебных этому учению.
Относительно монастырей, я полагаю, что время их кончено, что они истлели нравственно и уже уничтожились сами в себе. Вам известен Отеческий путь, состоящий в духовном подвиге, основанном на телесном подвиге в разуме. Опять Вам известно монашество Русское: укажите на людей, проходящих этот подвиг правильно. Их нет. Существует по некоторым монастырям телесный подвиг, и то более на показ людям. О. Макарий Оптинский решительно отвергал умное делание, называя его причиною прелести, и преподавал одно телесное исполнение заповедей. Святой Исаак Сирский говорит, что телесное делание без душевнаго — сосцы сухие и ложесна бесплодны: это видно на воспитанниках Оптиной Пустыни. Но о. Макарий в наше время был лучшим наставником монашества, действовал по своим понятиям, с целию угождения Богу и пользы ближним, при значительном самоотвержении. Если бы, как Вы говорите, и решились возстановить монашество, то нет орудий для возстановления, нет монахов, а актер ничего не сделает. Дух времени таков, что скорее должно ожидать окончательных ударов, а не возстановления. «Спасаяй, да спасает свою душу», сказали святые Отцы.
О моем уклонении от общественнаго служения не жалейте и не думайте, что я мог бы в нем принести какую-либо пользу. По духу моему, я решительно чужд духа времени, и был бы в тягость другим. И теперь терпят меня милостиво единственно потому, что нахожусь в дали и глуши...
Спаси Вас Господи за любовь и внимание, которое Вы оказываете монахине Марии Шаховой. И на ней можно видеть, как направление, по учению святых Отцов, в наше время не терпимо. Не терпят его от того, что чужды ему, не знают его, не изучали его, ни сколько не занялись им. Говорят, что ныне в книжных лавках обеих Столиц вовсе прекратили расход на духовныя книги, или он так мал, что можно признать его прекратившимся. Всему, что сказано в Писании подобает быть.
Поручая себя Вашим святым молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою
Епископ Игнатий.
4 февраля.
P. S. Очень верно изобразил первомученник Стефан болезнь своих современников (См. Деян. 7, 51). Ненависть к Святому Духу является от принятия противнаго духа, который может вкрасться неприметно при действии свойственнаго себе слова.
О ВНОВЬ ВЫШЕДШЕЙ КНИГЕ: «ЖИТИЕ И ПИСАНИЯ МОЛДАВСКАГО СТАРЦА ПАИСИЯ ВЕЛИЧКОВСКАГО». О ИИСУСОВОЙ МОЛИТВЕ
Позволяю себе послать к Вам вновь вышедшую книгу: «Житие и писания Молдавскаго старца Паисия Величковскаго», того благочестиваго и духовнопросвещеннаго мужа, которому чада Православной Церкви обязаны за перевод с греческаго на славянский язык Добротолюбия, Исаака Сирскаго и других Отцов. В вновь вышедшей книжке, которую я давно знаю в рукописях, с особенною ясностию изложено учение, весьма приличествующее нашему времени, учение о Иисусовой молитве, о которой ныне по большей части имеют самое темное, сбивчивое понятие. «Иные», считающие себя за одаренных духовным разсуждением и почитаемые многими за таковых, «боятся» этой молитвы, как какой заразы, приводя в причину «прелесть» — будто бы непременную спутницу упражнения Иисусовою молитвою, — сами удаляются от нея и других учат удаляться. Изобретатель таковаго учения, по мнению моему, — диавол, которому ненавистно Имя Господа Иисуса Христа, как сокрушающее всю его силу: он трепещет этого всесильнаго Имени, и потому оклеветал Его пред многими христианами, чтоб они отвергли оружие пламенное, страшное для их врага, — спасительное для них самих.
Другие, занимаясь Иисусовой молитвой, хотят немедленно ощутить ея духовное действие, хотят наслаждаться ею, не поняв, что наслаждению, которое подает один Бог, должно предшествовать истинное покаяние. Надо поплакать долго и горько прежде, нежели явится в душе духовное действие, которое — благодать, которое, — повторяю, подаст един Бог в известное Ему время. Надо прежде доказать верность свою Богу постоянством и терпением в молитвенном подвиге, усмотрением и отсечением всех страстей в самых мелочных действиях и отраслях их.
Представляемая мною «книга» показывает непрелестный образ упражнения Иисусовою молитвою, состоящий в тихом произношении ея устами, или и умом, непременно при «внимании» и с чувством «покаяния». — Диавол не терпит вони покаяния; от той души, которая издает из себя эту воню, он бежит прочь с прелестями своими. Проходимая таким образом Иисусова молитва — превосходное оружие противу всех страстей, превосходное занятие для ума во время рукоделия, путешествия и в других случаях, когда нельзя заняться чтением и псалмопением. Таковое упражнение молитвою Иисусовою приличествует всем вообще христианам, как жительствующим в монастырях, так и жительствующим посреди міра.
Стремление же к открытию «сердечнаго духовнаго действия» приличествует наиболее, почти единственно инокам, — и то познавшим подробно борение со страстями, при удобствах, доставляемых местом и прочими обстоятельствами. Если же кто бы то ни был, движимый, по выражению святаго Иоанна Лествичника, гордостным усердием, ищет получить преждевременно сладость духовую или сердечное молитвенное действие, или какое другое духовное дарование, приличествующее естеству обновленному — тот неминуемо впадает в прелесть, каким бы образом молитвы он ни занимался, псалмопением ли или Иисусовою молитвою. Это привелось видеть и на опыте. Упоминаемый в житии Пахомия Великаго прельщенный старец, стоя по действию прелести на раскаленных углях босыми ногами, произносил молитву Господню: «Отче наш». Причина прелести — не молитвословие, не псалмы, не каноны и акафисты, не молитва Иисусова, — нет! Сохрани Боже всякаго от таковаго богохульства! Гордость и ложь — вот причины прелести! Гордость и ложь, которых виновник — диавол. А он, чтоб свалить с себя вину, дерзостно и богохульно оклеветал Иисусову молитву, — сам же встал в стороне, как ни в чем не повинный. Ныне многие хлопочут, остерегаются и других остерегают от молитвы Иисусовой, утверждая, что должно от нея удаляться, как от причиняющей прелесть; а о диаволе, настоящем виновнике прелести, ни слова, — совсем забыли. Ах! какая явная хитрость диавола! как он прячется искусно.
Очень огорчает меня, что ныне так утерян людьми истинный духовный разум, а разныя ложныя, вполне ложныя мысли, получили такую силу!
Книга Паисия имеет значительные недостатки в литературном отношении. Что до того? Часто смиренные пустынники, выходя из пустынь своих лишь прикрытые рубищем, словом скудным и нескладным возвещали христианскому миру святую и спасительную Истину; напротив того, сколько видим книг, убранных звучными словами, в стройном систематическом порядке, — а оне заключают в себе яд, убивающий души!
О КНИГЕ НИКОЛАЯ ГОГОЛЯ «ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ»
С благодарностью возвращаю Вам книгу, которую Вы мне доставляли. Услышьте мое мнение о ней. Виден человек, обратившийся к Богу с горячностию сердца. Но в деле религии этого мало. Чтоб она была истинным светом собственно для человека и издавала из него неподдельный свет для ближних его, необходимо нужно в ней определительность. Определительность заключается в точном познании Истины, в отделении Ея от всего ложнаго, от всего лишь кажущагося истинным. Это сказал Сам Спаситель: «Истина свободит вы». В другом месте Писания сказано: «Слово Твое Истина суть». Почему желающий стяжать определительность глубоко вникает в Евангелие, соображаясь с учением Господа, выправляет свои мысли и чувствования. Когда человек совершит этот труд, тогда он возмогает отделить в себе правильныя, добрыя мысли и чувствования от поддельно, мнимо правильных и добрых. Тогда вступает в чистоту, как и Господь после Тайной вечери сказал ученикам Своим, образованным уже учением Истины: «Вы чисты есте за слово, еже рех вам».
Но одной чистоты недостаточно для человека: ему нужно оживление, вдохновение. Так, — чтоб светил фонарь, недостаточно чисто вымытых стекол, нужно, чтоб внутри его зажжена была свеча. Так сделал Господь с учениками Своими. Очистив их Истиною, Он оживил их Духом Святым, — и они соделались светом для человеков. До приятия Духа Святаго Апостолы не были способны научать человечество, хотя уже и были чисты.
Такой ход должен совершиться с каждым христианином, христианином на самом деле, а не по одному имени; сперва очищение Истиною, а потом просвещение Духом.
Правда, есть и у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение, как смешанное, умерщвляет его, чтоб Дух, Пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если же человек прежде очищения Истиною будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом более или менее. Всякий взгляни в себя и поверь сердечными опытами слова мои! — Они точны и справедливы, скопированы с самой натуры.
Применив эти основания к книге Гоголя, можно сказать, что она издает из себя и свет и тьму. Религиозныя его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечнаго вдохновения неяснаго, безотчетливаго, душевнаго, а не духовнаго. Он писатель, а в писателе непременно «от избытка сердца уста глаголют», или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая, а понимаемая только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств, в ней различил свет от тьмы; книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины. Тут смешение; тут между многими правильными мыслями много неправильных.
Желательно, чтоб этот человек, в котором заметно самоотвержение, причалил к пристанищу Истины, где начало всех духовных благ.
По этой причине советую всем друзьям моим заниматься по отношению к религии единственным чтением — святых Отцов, стяжавших очищение и просвещение по подобию Апостолов, потом уже написавших свои книги, из которых светит чистая Истина и которыя читателям сообщают вдохновения Святаго Духа. Вне этого пути, сначала узкаго и прискорбнаго для ума и сердца, — всюду мрак, всюду стремнины и пропасти! Аминь.
О КОНЧИНЕ О. МАКАРИЯ ОПТИНСКОГО
Письмо твое от 31 октября получил, и порадовался известию, что новый митрополит расположился к Сергиевой пустыне и ея настоятелю искренне желаю, чтоб это расположение пришлось и упрочилось для блага обители, для мира и спасения живущих в ней, и для самаго святителя, который впервые в жизни своей имеет дело с монашествующими, понимающими монашество. Оттолкнуть от себя монахов и разогнать очень легко, а собрать и образовать — весьма трудно, даже невозможно без особеннаго дара Божия. О. Архимандрит Моисей известил меня о кончине старца иеросхимонаха Макария и просил брошюру сочинения о. Леонида Кавелина. Оптина лишилась души своей. О. Макарий хотя и был наиболее телесным исполнителем заповедей, но имел любовь к ближнему и ею поддерживал братство. Он незаменим по моему мнению и взгляду!... Св. Исаак Сирский сказал, что телесное делание без душевнаго к разуму Божию приближаться не может, а весьма способно к доставлению мнения о себе... Оскудело монашество, и еще более должно оскудеть. Спасаяй да спасет свою душу. Всей братии мой усерднейший поклон.
Епископ Игнатий.
15 ноября 1860
ОБ О. МАКАРИИ ОПТИНСКОМ
Начало письма моего будет ответ на конец твоего от 8-го ноября. Невозможно среди молвы удерживать свое настроение в одинаковом положении, как это возможно в уединении. Впрочем, и в уединении случаются уклонения, производимыя страстями падшаго естества, которыя не могут не проявлять своего присутствия в человеке. На эти изменения должно смотреть благоразумно, как бы на перемены погоды, по сравнению, сделанному пр. Макарием Великим, и не оставаться долго в увлечении, скорее выходить из него.
Потрудись передать П. В., что я хотя и не знаком с нею лично, но по духу весьма знаком и очень радуюсь ея знакомству с Оптинскими старцами. Судьбы Божия — непостижимы, но по человеческому суждению нельзя довольно не пожалеть о кончине о. Макария Оптинскаго. Этот человек был неоцененное сокровище для христиан, живущих среди мира. Он был приготовлен и предназначен для того служения, которое проходил. Простота и свобода в обращении, любовь и смирение врожденныя, образование себя чтением Отеческих книг, повиновением искусным старцам дали ему возможность рано сделаться духовником и наставником, а долговременный опыт усовершил его в этом служении. Совет его А; В. был бы существенно полезным.
Мой путь был совсем другой: я был часто и подолгу болен, подолгу не выходил из своей келлии, терпел много неприятностей. Все это отделяло меня от общества человеческаго и сосредоточивало в себе. Такое душевное положение лишило меня знания человеков. Чем далее иду путем жизни, тем более удаляется от меня это знание, потому что иду очень одиноко. Тебе известно, что и монах тогда только может взойти в сношение со мною, когда очень, очень приглядится ко мне.
Странное дело! Когда мое самовоззрение увидят написанным, тогда оно нравится. Почему? Потому что привлекает также к самовоззрению. Полагаю, что о. Антоний Бочков может быть гораздо удовлетворительнее меня: он гораздо знакомее меня с человеками. Если же А. В. угодно будет что написать мне через П. В., то я сочту обязанностью своею отвечать тем же путем, что Богу угодно будет даровать в ответ.
Репный сок очень сильно гонит мокроты золотушныя и ревматическия. Советы с врачами отлагаю до весны. Хотел бы не лечиться вовсе — отвлекает от духовнаго делания.
Епископ Игнатий.
22 ноября 1862
О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ СТРАДАНИЙ, КОНЧИНЕ И ПОГРЕБЕНИИ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ ДУХОВНИКА И НАЧАЛЬНИКА СКИТА, СТАРЦА ИЕРОСХИМОНАХА ИЛАРИОНА (ПОНОМАРЕВА), В БОЗЕ ПОЧИВШЕГО 18 СЕНТЯБРЯ 1873 ГОДА
Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием
ОТ РЕДАКТОРА
Здесь впервые публикуется ряд рукописей Оптинского архива, тематически связанных с книгой Сергея Нилуса «Святыня под спудом». Рукописи эти представляют собою сборник-конволют, в котором содержатся произведения, переписанные на почтовой бумаге почерками писцов и переплетенный в мастерской обители. Рукопись претерпела все бедствия Оптинского архива, некогда весьма значительного по объему и драгоценного по своему составу. В его корпусе были рукописные книги, переписка Оптинских старцев, разного рода документальные и архивные материалы. Рукописные листы сшиты в тетради и переплетены.
Вскоре после погрома обители, в 1925 году, рукописи из Оптиной Пустыни музейщики вывезли в Козельск, затем частично возвратили в монастырь и свалили в рухольную. Три года спустя, в 1928-м, рукописные и книжные фонды Оптиной перевезли в Москву (33 000 книг и 1 009 единиц рукописей). В настоящее время это собрание находится в отделе рукописей Российской государственной библиотеки и содержит 1 008 единиц хранения (фонды 213, 214). Некоторая часть Оптинского собрания рукописей в результате такого рода перетрясок оказалась на руках. Публикуемые тексты как раз и взяты нами из рукописного сборника, находящегося в частной коллекции.
Открывается сборник письмом келейника старца Илариона, известного бытописателя Оптиной Пустыни Порфирия (Петр Петрович Севрюгин; 25.VI.1835 — 23.IV.1878) к архимандриту Леониду (в миру Лев Александрович Кавелин; 20.11.1822 — 22. Х. 1891), бывшему в ту пору настоятелем Ново — Иерусалимского ставропигиального монастыря. Архимандрит Леонид знал Оптину с детства, а в 1852 году стал ее послушником и здесь через 5 лет пострижен в монашество. Тогда же он испытал благодатное духовное воздействие старца Макария, жизнеописанию которого посвятил одну из лучших своих книг — «Сказание о жизни и подвигах старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха Макария» (М., 1861). Перу о. Леонида принадлежит и фундаментальный труд «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни» (ч. 1-2, четвертое прижизненное издание — М., 1885). В своём письме к нему келейник Порфирий подробно описывает последние дни, кончину и погребение старца Илариона (в миру Родион Никитич Пономарёв; 18. IV. 1805-18. IX. 1873). Письмо это целиком публикуется впервые, незначительные извлечения из него бытописатель Пустыни иеромонах Агапит (Беловидов) включил в свою книгу «Жизнеописание старца Оптиной Пустыни, иеросхимонаха Илариона», вышедшую в 1897 году в Калуге без указания сочинителя, сказано лишь: «составлена одним из учеников» старца. Это письмо и авторские к нему приложения весьма ценны для всех, кто изучает историю Оптиной, кто интересуется творчеством бытописателей обители.
Другие материалы сборника помогут читателям полнее представить круг чтения насельников обители, их собирательские наклонности. Замыкает рукописную книгу раннее произведение Сергея Нилуса «Голос веры из мира торжествующего неверия» — воспоминания о посещении Сарова летом 1901 года. Книжка вышла в свет в 1902 году (цензурное разрешение 5 декабря 1901 г.). Отдельным почерком монастырского писца исполнен текст первого духовного творения Нилуса, целиком вошедшего затем в состав тома «Великое в малом». Можно предположить, что Сергей Нилус был знаком с этим рукописным сборником и даже в какой-то мере участвовал в его составлении. Ведь занятия в Оптинском архиве он рассматривал как своё монастырское послушание.
А. Н. Стрижев
О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ СТРАДАНИЙ, КОНЧИНЕ И ПОГРЕБЕНИИ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ ДУХОВНИКА И НАЧАЛЬНИКА СКИТА, СТАРЦА ИЕРОСХИМОНАХА ИЛАРИОНА (ПОНОМАРЕВА), В БОЗЕ ПОЧИВШЕГО 18 СЕНТЯБРЯ 1873 ГОДА
Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием
Письмом нашего отца Игумена Вы извещались о постигшей нас глубокой и горестной скорби: в лишении дорогого и незабвенного нашего старца, батюшки отца Илариона, мирно почившего о Господе 18 сентября 1873 года, в половине шестого утра, тихою христианскою кончиною. Просили Вы сообщить Вам подробное описание его страданий, кончины и погребения. Видя из строк Ваших искреннюю духовную любовь к почившему нашему отцу, не можем не исполнить убедительнейшей Вашей просьбы. Но прежде чем приступить к такому описанию, считаем себя недостойными взять на себя труд касаться повествования блаженной памяти почившего нашего Отца, ибо не знаем, угодно ли было ему самому это наше повествование? Быть может, он, как еще при жизни своей любил паче неведомым быть міру, тем более пожелал бы теперь, чтобы менее о нем высказывались и говорили. А потому, чтобы не опечалить этим покоящийся в Бозе дух его, прежде чем начать о нем наши скудные строки, хотел мысленно испросить на это его благословение: Благослови многоболезненне наш отче, нам, скорбным чадам твоим, в утешение печалующих сердец наших, о тебе поведать!... Не в похвалу твою, — в похвале ты не имеешь нужды, — а сказать во славу Божию о том, какие Господу Богу угодно было послать тебе напоследок дней твоих предсмертные болезненные испытания, чтобы очистить ими тебя, как в горниле, и после увенчать обещанным — претерпевшим до конца за подвиги. Итак: благослови, преподобный отче, нам начать!
Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
Должны сказать Вам откровенно, что всех страданий, какие во время болезни своей перенес почивший, описать нельзя, так оне были разнообразны, безчисленны и тяжки, что нет никакой возможности передать Вам хоть отчасти все то, что перечувствовал и перестрадал сам больной. Одним словом, не было и не оставалось ни одного живого места, которое бы не болело и не перебаливало бы в его страждущем теле. Только одна душа в нем, как в праведном Иове, оставалась неприкосновенною, по словам преподобного Исаака Сирина: «И уязвляет их в тело их, якоже Иова, точию же к душам их не приближается вред. Несть бо возможно, — говорит Преподобный, — егда путем правды ходим, не усрести нас сетованию, и телу в недузех не болети и болезнех» (Слово 35).
Начало болезней его последовало с января 1872 года. Под скитский храмовой праздник Собор святого Иоанна Предтечи, 7 января, Старец стоял в скитской церкви бдение, выходил с о. игуменом Исаакием на литию и величание. Готовился служить, также с о. Игуменом, обедню в самый день праздника. Но еще в ночь на этот праздник почувствовал себя очень дурно: головокружение с головною болью; не мог быть в служении и не выходил в церковь; а так как готовился к служению этого дня, то пожелал сообщиться Святых Христовых Таин келейно, которые и приносили ему в келлию. С этого дня головокружением и после головною болью обозначилась и незаметным образом постепенно стала развиваться его болезнь, хронический характер которой уже несколько лет прежде выражался катаром в лёгких и печени и частым удушьем, но всегда облегчался удачно и своевременно медицинским пособием. Почувствовав себя несколько лучше, Старец пожелал отслужить в Ските на службу на воскресный день и в праздник Собора Трех Святителей, 30 января. Отслужил вечерню, а бдение, за слабостию сил и неможением, попросил отслужить о. Флавиана, монастырского казначея; сам же только так присутствовал все бдение до конца. Раннюю Литургию в этот праздник отслужил сам и после, Пришедши из церкви, говорил, что с большим трудом окончил служение. Вскоре после того подошла Сырная седмица, начался святой Великий пост. На первой неделе Великого поста, по обязанности своей духовнической, всех духовных чад своих, братий скитских и монастырских, а также многих и из мирских лиц Старец исповедовал сам и в то же время неопустительно ходил в церковь, выстаивал все продолжительные церковные службы этой недели до конца и при всём этом наблюдал строгий пост, ничего не вкушал, кроме однех сырых овощей, которые на первой седмице, за исключением варева, предлагаются и всем братиям однажды в сутки. Несмотря на физическое утомление свое в продолжение первой седмицы, Старец пожелал на воскресный день (Неделя Православия, 5 марта) опять быть служащим. Сам отслужил в Ските вечерню, с вечера бдение, готовился служить Литургию, но, Пришедши в церковь, опять почувствовал дурноту головы, так что не в состоянии был служить Литургию, попросил вместо себя отслужить о. Флавиана. Сам же только отслужил обедню и сообщился Святых Христовых Таин. Это служение его (то есть вечерни) было уже последнее. Он более не служил, и скитская церковь более не оглашалась его возгласом, и скитское братие, духовные чада его, не видя и не слыша более церковного его служения, приуныли. В прежнее время этот обычный для него великопостный труд первой седмицы был теперь, при начавшейся болезни, ему не по силам; утомил его до крайности изнеможения, обнаружил сильнейшие припадки болезни, таившейся внутри, и сложил его в постель.
Со второй недели Великого поста Старец не выходил уже из келлии ни в церковь и никуда. Сперва страдал он болью головы, сердца, печени и лёгких, а от сего частою томительною бессонницею и удушьем; часто по нескольку суток сряду проводил он без сна. Удушье бывало у него так велико, что ни на минуту не давало ему уснуть. Медицинские пособия иногда только отчасти, мало облегчали ему страдания, но не помогали ему от бессонницы и удушья. После все эти многосложные его недуги произвели и присоединили еще к себе водянку. Водянка сперва показалась в животе, ногах и, постепенно распространяясь, разливалась по всему телу. Вот с этого-то времени все тело его начало страдать, по Псаломнику: все ложе его обратил еси в болезни его (Пс. 40, 4). Испытывал он сильнейшую головную боль, с шумом, треском и головокружением, страдал он постоянно, как мы сказали, болью в сердце, печени и лёгких, болели у него еще почки; часто затруднялись естественные отправления и эти отправления его сопровождались самыми мучительными болями; образовалась по местам большая, мешавшая ему опухоль; эта опухоль препятствовала ему лежать, ходить и сидеть, так что нужно было прибегать к особым для этого способам. Появлялись по телу его и созревали продолжительные, жгучие нарывы и вереда; один корбункулеозный веред на шее в продолжение целого месяца зрел и стужал больному. При этом чувствовалась тоска в теле и занятие духа, душило удушье, томила частая бессонница; от частой продолжительной бессонницы особенно много пострадал больной; по нескольку ночей сряду и даже суток частенько приходилось ему проводить без сна, в одном мучительном томлении переходить с места на место до самого рассвета. Часто случалось, что среди глубокой летней ночи выводили его из келлии на воздух, чтобы сколько-нибудь облегчить ему томительное удушье и трудное его дыхание, а также и днем удушье не дозволяло ему сомкнуть глаза, по Иову: нощи же болезней даны ми суть. А́ще уснý, глагóлю: когдá дéнь? егдá же востáну, пáки: когдá вéчеръ? испóлненъ же бывáю болѣ́зней от вéчера до ýтра. (Иов. 7, 4). Нóщь въ дéнь преложи́хъ (Иов. 17, 12).
В особенности же ночами подымались и испытывались им все терпкости стужения болезней, доходивших часто до нечаяния пережить им ночь, так что на такой случай всегда приносились для него Святые запасные Дары и часто сообщали его. А чтобы хотя сколько-нибудь сократить томительные для себя бессонные ночи, больной Старец просил читать ему с вечера Псалтирь и Отеческие писания и после этого чтения, нимало не успокоивая себя сном, просил читать ему и утренние молитвенные скитские правила и, при общем нощном сне, своим неспанием действительно Уподобихся нея́сыти пусты́ннѣй, бы́хъ я́ко нощны́й вранъ на ны́рищи.
Бдѣ́хъ и бы́хъ я́ко пти́ца особящаяся на здѣ́ (Пс. 101, 7-8).
Любил Старец петь ирмос «нощь несветла неверным Христе...» И певал сам этот ирмос до конца. Частые, непрерывные бессонницы наконец истомили больного до крайности так, что ему ничего не помогало от них. Старец изъявил желание принять великий ангельский образ — схиму; чин пострижения тайно над ним совершил о. Игумен на второй неделе Великого поста, в четверг утром, в память Сорока мучеников. Было это 9 марта 1872 года. Облекли его в святую схиму с прежним его именем. А 13 марта, в понедельник третьей недели Великого поста, по желанию его, о. Игумен с четырьмя иеромонахами совершил над ним Таинство Елеосвящения. Прибегнувши к сему духовному врачевству, больной Старец не желал было серьёзно лечиться от врачей. Но потом, при усилении тяжких недугов, был убежден любовию многих духовных чад своих не отвергать и сего пособия, предлагаемого врачами. Основывались на том, что врачевства предлагаются от благоразумных и искусных в сем роде врачей, и по справедливости они могут называться спасительными средствами. Об этом и Священное Писание свидетельствует, сказуя: Почитай врача проти́ву потребъ чéстiю его, и́бо Господь созда его:
Господь созда от земли́ врачевáнiя, и мужъ мудрый не возгнушается и́ми.
(Сир. 38, 1 и 4). Притом же и все расходы по лечению духовные дети Старца из любви к своему отцу взяли на себя, считая за великое утешение чем-нибудь послужить для больного и тем самым убедить его к согласию.
Преосвященный Никифор, бывший архиепископ Астраханский и Ставропольский, в беседе своей на Евангелие от Марка, в неделю вторую Великого поста, касательно лечения такое рассуждение предлагает: «Будучи больным, — пишет он, — всё упование о выздоровлении возложи на Бога и проси Его со всяким благоговением и смиренномудрием. Не оставляй также и того, что тебе сотворить можно: призови врача, храни диету, принимай лекарства, не отвергай врачевства. Бог есть и болезни твоея Врач, и здравия твоего Податель»140.. Но тогда только подает тебе Бог и здравие и жизнь, когда не отвергаешь нужного для исцеления. Тако поступил царь Езекия. Он надеялся получить от Бога исцеление от своей смертоносной болезни и просил от Него с великими и теплыми слезами как жизни, так и здравия, однако не отказался стереть и смоквий и приложить из них сделанный пластырь на свою язву, по совету Пророка Исаии, говорившего ему: И рече Исáiа ко езекíи: возми́ от смóквiй и сотри́, и приложи́ пластырь на я́зву и здравъ будеши. (Ис. 38, 21.) Видишь ли, како Праведный Бог хощет, чтобы мы находяся в болезнях, не презирали сотворенные Им врачевства.
Ожидали для поправления здоровья больного Старца теплого, весеннего и летнего времени, на которое врачи более всего надеялись: лечение при пользовании благотворным воздухом принесет ему пользу. Но надежда и ожидания эти не оправдались — весна и лето при всем старании лечивших его искусных медиков не принесли существенной пользы в поправлении его здоровья. Болезни его были уже в полном развитии, и ничего нельзя было сделать врачам там, где все человеческие усилия были тщетными и знания науки к смирению своему дошли до того предела, о котором говорится в псалме: Предѣ́лъ положи́лъ еси́, егоже не прейдутъ (Пс. 103, 9). Прошли также осень и зима с длинными, бессонными ночами его тяжких страданий; исполнился год — болезни не уступали лечению, шли себе в дальнейшем своем развитии и бесщадно удручали больного.
С началом же Нового года его заболевания явили ему еще и новые страдания, возникла новая болезнь — водянка. Сперва опухоль началась с живота, потом перешла в ноги; стали отекать у него ноги и отекли по пояс, отяжелили его так, что он вначале мог еще переходить с места на место и потом кое-как двигаться при помощи келейных своих братий. Чувствуя усиление и прибавление недугов и непрерывную бессонницу, болящий Старец пожелал по истечении года опять удостоиться Таинства святого Елеосвящения, которое и было исполнено 25 июня 1873 года, утром в 7 часов; особоровал его вторично о. Игумен с шестью иеромонахами. Накануне по его желанию принесены были из скитской церкви чудотворные иконы Знамение Божией Матери и святого Иоанна Крестителя, пред которыми и было совершено молебствие с водосвящением и призыванием помощи Божией на страждущего больного, и болящий был окроплен святою водою. После молебна отслужили панихиду по покойным старцам обители — схиархимандрите Моисее, игумене Антоние, иеросхимонахам Льве и Макарие. И что заслуживает особого внимания, болящий Старец, не спавший до этого несколько суток, томимый удушьем и бессонницей, по окончании молитвенных песнопений тотчас склонился ко сну и успокоился продолжительным сном, подкрепившим его донельзя ослабевшие силы. С этого времени, за молитвами почивших старцев, не стало у него такой непрерывной томительной бессонницы, какая была прежде, когда по нескольку суток не мог он спать. Бессонница была у него и после, но в продолжение суток удавалось ему иногда хоть час, два или три уснуть, и это было великим утешением, потому что подкрепляло его слабые силы, облегчало недуги. Зато водянка стала ему очень стужать, увеличивая всё более и более опухоль живота и отёк ног его. Она стала подходить и мешать его дыханию, так что с 21 августа 1873 года от сильного удушья не мог он даже лежать в постели, не мог делать движения, стал сидеть день и ночь постоянно в креслах, сам приподниматься не мог, а в случае нужды его приподнимали и перемещали келейные братии. Болезнь водянки отяжелила и как бы сковала его всего так, что он не в состоянии был впоследствии сам приподнять ноги и даже передвинуть ее на другое место, только одна голова и руки оставались еще в движении. Голову он мог повернуть, приподнять, а руками способен был перебирать четки до последнего своего дыхания. В таком крайне затрудненном и стеснительном положении своем, он более походил на сидящего в раковине, чем в живом теле, из глубины души взывая словами Псалмопевца: Спаси́ мя, Боже, я́ко внидоша воды до души́ моея́.
Углѣбохъ въ тимѣ́нiи глубины́, и нѣ́сть постоя́нiя: прiидóхъ во глубины́ морскíя, и буря потопи́ мя (Пс. 68, 1-2).
Не только входившие к нему на минуту получить последнее прощальное благословение не могли без сострадания видеть его толико страждущего, но и постоянно находившиеся при нем келейные братие тоже не могли равнодушно смотреть на его бесчисленные страдания. И скрепя сердце старались, по возможности, в его присутствии сдерживать внутри себя те скорбные чувства, которые проявлялись сами собой, дабы не опечалить его тем и не нарушить благодушного его устроения. Ибо в это время не мог он равнодушно смотреть на сторонние слезы, они влияли на его и без того ураненное болезнию сердце. И со стороны врачей, в осторожность сего, наблюдалось строгое внимание.
Духовная же отрада, какая чувствовалась больным среди его страданий, отчасти сообщаясь находившимся при нем братиям, несколько облегчала их скорбь. Притом же и сам Старец, как заметно было, старался в глазах их относиться к болезненному положению своему как бы слегка, не выражая особенно ничем — ни вздохом, ни словом ропота своих тяжких недугов. Такая ровность в характере и мужественная твердость в духе не оставляли его до конца, выражаясь словами Псалмопевца: А́ще бо и пойду посредѣ́ сѣ́ни смертныя, не убою́ся зла, я́ко ты́ со мною еси́ (Пс. 22, 4). В продолжение болезни своей страждущий Старец неоднократно с глубоким чувством выражал келейным своим братиям141 сердечную свою признательность, говоря так: «Спаси вас Господь за неусыпные труды ваши. Господь не оставит вас, еще немного остается вам послужить. Потрудитесь, братие, скоро придет время — пожелали бы послужить, да будет некому».
Смотря на его безысходные и с каждым днем увеличивающиеся страдания, невольно приходили на память слова преподобного Ефрема Сирина: «Боли болезнь болезненне, да мимотечеши суетных болезней болезни». И́бо предъ лицемъ человѣ́ческимъ аще и муку npiúмутъ, уповáнiе и́хъ безсмéртiя исполнено:
и вмалѣ наказани бы́вше, вели́кими благодѣ́телствовани будутъ, я́ко Богъ искуси́ и́хъ и обрѣ́те и́хъ достойны себѣ́:
я́ко злато въ горни́лѣ искуси́ и́хъ, и я́ко всеплóдiе жертвенное прiя́тъ я́. (Прем. 3, 4-6). И так до самой кончины своей больной Старец провел 29 дней на одном месте, сидя в креслах. Но плоти его болѣ́ша, душа же его о себѣ́ сѣ́това. (Иов. 14, 22). Приготовляясь к отшествию из сей временной жизни, многоболезненный страдалец с 17 августа, в продолжение 33-х дней, до самой кончины своей ежедневно сообщался Святых Христовых Таин, выслушивая при оном неопустительно все правила ко Причащению. Такое частое сообщение Святым Таинствам было как бы существенною для него необходимостию и даже, можно сказать, самою потребностию его жизненного духа, по словам Писания: Что бо ми́ есть на небеси́? и оттебе что восхотѣ́хъ на земли́? (Пс. 72, 25). Исполниши мя́ весéлiя съ лицемъ твои́мъ (Пс. 15, 11). В этом одном он находил для себя всё: утешение, укрепление, силу и необъяснимую отраду духа, которая всякий раз после сообщения Святых Таин выражалась в нем и замечалась духовными его чадами и всеми, кому приходилось у него быть.
Также и келейные молитвенные правила наблюдал он и просил всё ему вычитывать в подходящие минуты, а в остальное время непрестанная (умная) Иисусова молитва неразлучно была с его дыханием, что можно заметить было по чёткам в его руках, которые он постоянно перебирал. Любил также слушать и просил ему читать творения святого Иоанна Златоуста, преподобного Исаака Сирина, Добротолюбие, «Слово о смерти» преосвященного епископа Игнатия и другие писания. Даже во время летних его лесных прогулок в экипаже, для пользования воздухом, всегда читывали ему из святоотеческих писаний, по его назначению. «Ничто так не питает душу монаха, — говаривал Старец, — как чтение отеческих писаний».
В последнее время, с тех пор как появилась у него частая головная боль, весьма редко и мало кого он принимал у себя из посетителей; не мог даже выслушивать и говорить, тотчас начиналось у него головокружение. Только одно чтение молитвенных, келейных правил и святоотеческих книг не утомляло его и не производило головокружения; выслушивал он их свободно и внимательно и легко уяснял себе читаемое. Такую исключительную возможность к слушанию и вниманию душеполезного слова больной Старец считал для себя за особую милость Божию, и было это великим утешением и подкреплением для его духа. Видел в этом и даруемое ему «последнее время», чтобы приготовить себя к скорому отшествию. Некоторые стихи из молитвенных чтений просил повторять и сам повторял их вслух, утешаясь силою этих слов.
Припевы в акафистах Сладчайшему Иисусу и Божией Матери — Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя; Радуйся Невесто Неневестная! и Аллилуиа — просил, чтобы ему келейные пели, a сам, сидя в кресле, подпевал им слабым, дрожащим и изнуренным своим голосом. По окончании же молитвенного правила «на сон грядущим» сам делывал всегда отпуст, и, прощаясь, испрашивал у братии взаимного прощения и святых молитв, готовясь проводить ночь в обычных своих бессонных страданиях, которые преимущественно бывали ночью. Весьма редко приходилось ему провести ночь покойно, большею же частью ночи проходили у него в одном мучительном томлении от удушья и бессонницы. Если когда и случалось ему ненадолго забыться малым сном или коротким дреманием, то и это скудное малосоние его редко когда проходило покойно и безмятежно; часто нарушалось оно разными тревожными, бесовскими страхованиями и представлениями, тоже по Иову: устрашаеши мя́ сóнiями и видѣ́нiями ужасаеши мя́: (Иов. 7, 14). Они, лишая его и малого покоя, стужением своим доводили его до крайнего изнеможения телесного. Мало того, не только ночами, но и днем беспокоили его разными явлениями, мешая молитвенному его пребыванию. Об этих видениях не любил рассказывать Старец, старался не внимать искушениям, ограждая себя против наваждений молитвою и мужественным терпением. Иногда только келейным сказывал, что видения и прежде угрожали ему тем же: «Мы тебе всё припомним!» И собирались за всё ему отомстить; это было при занятиях его, когда исповедовал он бесноватых больных. «А теперь вот, по попущению Божию, — говорил Старец, — и на деле исполняются их козни, но да будет Воля Божия!» И, смиряя себя, прибавлял: «По грехам моим это, Богу попущающу, врагу действующу. Ну, пусть их, пусть их, что им позволено, то и делают, телесную мою храмину разоряют...» Благодушно перенося всё это, считал, что испытания попущены за грехи, за всю прошлую жизнь. При каждом виденном искушении полагал себя достойным этого искушения, при этом всегда, ограждаясь Крестным знамением, предавался Воле Божией.
Несмотря на тяжкие страдания свои, больной Старец во всё продолжение своей болезни не оставлял и духовной своей деятельности, с которой по многолетним занятиям как бы сроднился; многих из приходивших к нему братий принимал и исповедовал сам, в особенности же из священнослужащих — никому из них никогда не отказывал. Принимал он также живейшее участие и во всём том, что только касалось его старческой и духовной деятельности. Так, в июне 1872 года принимал он четырех новопостриженных иноков, в числе коих и писавший сии строки удостоился быть. А 30 августа 1873 года особенно он был духовно утешен тем, что одна из преданных духовных учениц его, по благословению его, восприяла на себя евангельский ярем Христов — святой ангельский образ монашества. Болящий Старец, забывая недуги свои, радовался, как дитя, и из глубины души благодарил Бога, что давнее желание его исполнилось еще при его жизни. «Ну, слава Богу, — говорил он, — очень я рад, что она пострижена».
Кстати упомянем еще одно обстоятельство печальное, к которому тоже с полным сочувствием отнесся Старец: 23 сентября 1872 года скончался скитский иеромонах о. Иларий; неожиданное и скорое отшествие о. Илария чувствительно было для Старца. Проживши вместе с о. Иларием долгое время келейными у покойного Старца, батюшки Макария, и после того всё время в Скиту, больной Старец очень жалел о. Илария и, вспоминая то время, как они служили батюшке о. Макарию, говаривал о нём со слезами и с глубоким чувством грусти. Часто в разговоре касался и о загробной его участи, говоря: «Как неисповедимы судьбы Божии! Что бы такое это значило, что так неожиданно и скоро оставил нас отец Иларий?» И вскоре после такой грусти и озабоченности его о почившем, о. Иларий не замедлил явиться ему с своим утешением: в сонном видении виделся ему в полном одеянии монашеском — мантии, с веселым лицем, усладительно поющим ирмос: «Покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй морю предел песок, и содержай вся; Тя поет солнце, Тя слави луна, Тебе приносит песнь вся тварь, яко Содетелю всех во веки»142. Пение о. Илария всего этого ирмоса было как бы неземное и настолько усладительное для больного Старца, что он, проснувшись, до глубины души расчувствовался этим необыкновенным сладостным пением, попросил принести нотный ирмологий и сам со слезами напевал этот ирмос. И долгое время это пение звучало в его ушах и держалось в живой памяти, и он неоднократно за особенное утешение считал для себя напевать Богородичный ирмос с окружающими его братиями. Из утешительного сновидения Старец заключал: о. Иларий за многолетние труды свои в монашестве и в загробной жизни обрел милость Божию143.
Не забывал Старец также и отдаленных духовных чад своих, чрез диктовку отвечал на нужные письменные вопросы их, подписывая в конце письма свое имя. Когда же опухшие кисти рук мешали ему в писании, тогда подписывал он начальные свои две буквы: «И. И.» [Иеромонах Иларион].
Содержание писем его в то время было преимущественно прощальное; Старец, извещая о приближающейся кончине своей, прощался с духовными своими детьми и знакомыми, испрашивая у всех христианского прощения, просил святых молитв о себе и по кончине молитвенного поминовения144. В последний раз, за два дня до кончины своей (16 сентября), подписал он в письме свое имя, прощаясь с одной из преданных юных своих учениц Н. Р[озен], приветствуя ее вместе с тем с предстоящим днем Ангела, посылая ей на память в подарок книгу преподобного Иоанна Лествичника. Пожелал он проститься также и со всеми братиями; 21 августа, по сообщении Святых Христовых Таин, принимал скитских и монастырских братий, прощался с ними, испрашивал прощения, просил святых молитв, благословлял их финифтяными иконочками, делая при оном некоторым из духовных чад своих краткие последние наставления. Двум монастырским инокам, прощаясь, сказал что это прощание его с ними уже последнее, что и им тоже недолго остается жить и чтобы к исходу тоже готовились. Выслушав от Старца эти последние прощальные его к ним слова, со слезами простились они со своим духовным отцем и наставником в последний раз и вышли от него с затаенною мыслию о предстоящем каждому из них скорому отшествию145.
Известясь о трудном состоянии больного, 22 августа прибыла и Белевского монастыря матушка игумения Павлина с сестрами, чтобы проститься с трудноболящим Старцем. Старец всех принимал с любовию и прощался со всеми, благословляя иконочками. Матушку игумению благословил большою живописною иконою своего Ангела, преподобного Илариона. Старец просил ее не вдруг приезжать всем сестрам, а понемножку. «Еще время терпит, — сказал он, — я еще несколько недель просижу в креслах; что я за барин такой! В водяной болезни недели по четыре сидят». Этими словами, как впоследствии оказалось, он как бы предназначал время своему сидению. Припоминая, стал он перечислять прежних почивших старцев, бывших в водянке, по скольку кто из них сидел в креслах. «А мне-то грешному, отчего же не посидеть», — говорил Старец. Приезжали также и дальние в последний раз повидаться и проститься с болящим Старцем: Малоярославецкого монастыря о. игумен Пафнутий, Великолуцкая матушка игумения Палладия, Великоустюжская матушка игумения Назарета; Балашевской Покровской общины начальница матушка Сарра; Орловского монастыря матушка игумения Амфилохия; Тульского монастыря бывшая матушка игумения Макария; Севского монастыря сестры (родные племянницы покойного Старца, батюшки о. Макария); монахини — казначея Афанасия Глебова; матушка Мелания Иванова; матушка Магдалина Воейкова146; матушка Сергия Ергольская; Тульского монастыря сестры; а также Наталья Петровна Киреевская (5 июля приехала в обитель и пробыла всё время до самой кончины Старца, погребении его, 23 сентября уехала из обители.) А преосвященный Уфимский и Мензелинский епископ Петр, давний хороший знакомый Старца, узнавши о трудной болезни его, прислал ему своего сочинения книжку: «Наставление и утешение в болезни и в предсмертное время». Эта книжка доставила больному большое утешение.
Ожидался этим временем в обитель и Калужский архиепископ Григорий. Когда болящий Старец услышал, что 27 августа прибыл Владыка, зело о сем возрадовался духом, желая принять его Святительское благословение и возблагодарил Бога, сказавши: «Слава Тебе Господи! и я, грешный, удостоюсь принять на предстоящий мне загробный путь Святительское прощение и благословение. Это великое дело!» И с усердием и благоговением ожидал Владыку.
29 августа, в день скитского праздника Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, в первом часу дня Владыко был в Ските в сопровождении благочинного отца архимандрита Моисея, нашего отца игумена Исаакия и отца казначея Флавиана. Сперва прошел он в церковь, помолясь и приложившись к святым иконам, благословил скитскую братию. Из церкви пошли посетить болящего страдальца. Вошедши, Владыко благословил сидящего в креслах многоболезненного Старца и, подвинув кресло, сел около больного и утешил его своею духовною беседою. Владыко с большим участием сказал больному: «Печально мне видеть Вас, отец Иларион, в таком трудном, болезненном состоянии! Но что же делать, на это есть Воля Божия! Господу угодно было послать Вам такой крест. Мужайтесь и крепитесь (духом) в Духе»147. Больной Старец просил его святых молитв и благословения: «Благословите, святый Владыко, меня в новый, неведомый мне путь и помолитесь, чтобы на воздушных мытарствах меня не задержали». Владыко с умилительной улыбкой преподал больному Старцу благословение и прощение, затем сказал: «Нет, я верую, что Вы не будете задержаны. Этот путь Ваш — самый крестный, безопасный, спасительный и блаженный! Блажен сей путь, брате, имже идеши». После последнего утешительного собеседования с болящим Старцем Владыко, прощаясь, благословил его и пожелал ему, сказавши: «Ну, простите, отец Иларион, желаю Вам милости Божией и помощи Его Святой совершить подвиг Ваш до конца, получив от Господа Бога в будущей жизни утешение».
Простясь с Владыкою, получив напутственное его благословение, больный Старец еще более стал проникаться чувством скорого своего отшествия, чаще стал высказывать мысли свои о предстоящей ему загробной жизни, чаще стал видеться ему в сновидениях покойный его старец, батюшка отец Макарий. Видение любимого Старца много утешило больного его ученика. Из неоднократных ему видений, расскажем с его слов хоть одно, более других замечательное и утешившее больного.
За месяц до кончины, 18 августа, виделся ему в самом тонком сне покойный его старец, батюшка отец Макарий. Явился ему и говорит: «А я вот к тебе, Иларион, заехал». И будто куда-то спешит, говоря: «Мне теперь некогда, делов у меня много. Я к тебе еще буду, заеду за тобой, а покудова прости».
Это видение утешило больного, и после оно часто являлось ему, утешая. Тем же днем одному из старших монастырских братий виделся в сонном видении батюшка отец Макарий, спешившим из монастыря в Скит, в сопровождении многого народа, монашествующих и мирян; в их числе и видевший Старца был, просил у него благословение. Старец же ему сказал: «Бери скорей благословение, мне нужно торопиться скорей в Скит, я там буду...»
Накануне дня памяти кончины покойного его старца, батюшки Макария, больной почувствовал себя в такой великой слабости, что думал, не последний ли пришел его час. В первом часу по полуночи просил поспешить читать ему правила ко Причащению и попросил подать ему любимый, самый маленький портрет батюшки Макария, висевший над его постелью. Когда же ему его подали, он взял и стал крепко его целовать, как бы принимая от самого Старца благословение. По выслушании же Правила тотчас приобщился Святых Христовых Таин и благодарил Господа, сказавши до трех раз со слезами: «Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! что Ты сподобил меня грешного Святых Животворящих Христовых Таин причащатися». Затем Старец спросил: «Сколько раз приобщался я Святых Таин?» Ему ответили: «Двадцать». Опять стал с глубоким чувством и слезами благодарить Господа: «Слава Тебе Господи! Да не в суд или осуждение будет мне сие Причащение, но во исцеление души и тела». После этих слов еще сказал: «Ну, теперь хоть бы и умирать можно, да нет, смерть что-то вернулась назад; надо, видно, еще потрудиться, не готов я, окаянный. Хотел было меня Батюшка взять, но не взял; не совсем готов, видно, еще я». И, обратя молитвенный взор свой на святые иконы, со вздохом произнес: желаетъ душа моя́ къ тебѣ́, Боже.
Возжада душа моя́ къ Богу крѣ́пкому, живому: когда прiидý и явлю́ся лицу Бóжiю? (Пс. 41, 2-3). «Обаче да будет Воля Твоя Святая, Господи, на мне грешном! Как Тебе угодно — так и да будет!... Мало мне по грехам моим окаянному, лучше здесь пострадать, да там милость Божию получить. Телесная бо и сия мучения, веселия суть рабом Твоим». Сими словами утешал себя болезненный страдалец в страданиях. И, оградив себя Крестным знамением, сказал: «Подаждь, Господи, мне терпение и покаяние». После этого опять виделся ему батюшка о. Макарий, утешал его, показывая ему свои места, великолепно убранные палаты. Чувствуя скорую приближающуюся кончину свою и, имея пред умными очами слова Господни: устрой о домѣ твоемъ, умираеши бо ты́ (Ис. 38, 1), больной Старец еще за десять дней стал озабочиваться о приготовлении нужной для себя одежды; обо всем подробно сказывал сам, что приготовить нужно и в чем его положить. Призвал своего родного брата о. Стефана, просил его сшить власяницу и всё прочее, что нужно к положению во гроб. Просил брата сходить к монастырскому о. Иову, который занимается опрятыванием умерших братий, и подостовернее узнать от него обо всем, что требуется для сего приготовить, говоря при этом: «У меня когда-то всё было приготовлено ко дню моей кончины, но власяницу свою кому-то я отдал и прочее всё роздал; теперь у меня ничего не осталось; займитесь, не откладывая, а то тогда некогда будет».
Между тем от увеличившейся водянки опухшие ноги его в икрах потрескались, и вода из трещин стала просачиваться и с каждым днем все больше и больше истекать, а вместе с сим и изнуренные физические силы его значительно стали упадать и слабеть. Такое быстрое истечение воды явно предсказывало последний его болезни исход и скорую кончину; ибо полгода тому назад подобный пример был: скончался в Ските (5 марта 1873 года) от водяной монах Александр Лихарев148, духовный сын Старца, у которого тоже за сильным истечением воды из опухших ног вскоре и почти неожиданно последовала блаженная кончина, с напутствием за два часа до кончины Святыми Таинами. Больной Старец, в одно время и одною болезнию страдавший с батюшкой Александром, часто с умилительным чувством и слезами вспоминал о его блаженном конце и о том, какой последний исход был его водяной болезни. Потому, как только стала у него из ног показываться вода, и сам он тоже стал ожидать себе скорой кончины, уже давно «желание имый разрешитися и со Христом быти» (Флп. 1, 23).
Истечение воды постепенно усиливалось, дошло наконец до того, что келейные не успевали менять простыни и повязки с опухших ног его. Вследствие чего не замедлил последовать и предсмертный в его болезни кризис.
Ночь на 16 сентября, за два дня до кончины своей, больной Старец провел особенно трудно и тяжко; был у него сильнейший лихорадочный пароксизм — озноб; во всю ночь очень сильно всего его трясло и знобило. После этого последовал самый крайнейший и последний упадок его сил; день провел в большой слабости. Ночь же на 17-е число провел еще труднее и тяжелее, был у него тоже пароксизм, но менее, чем в прошлую ночь; в обе эти ночи была у него бессонница и больного сообщили Святых Христовых Таин.
День 17-го числа провел он без пищи и пития и в великой слабости. В этот день просил он прочесть ему отходную молитву. По выслушании отходной, сказал окружавшим келейным его братиям: «Не сказывайте никому, что нынче читали мне отходную». И с этим, как бы покончив уже всё земное и отрешась от всего, Старец и очи свои, прежде взиравшие на предстоявших ему, опустил долу, — Отврати́ очи мои́ еже не ви́дѣти суеты́ (Пс. 118, 37), — в ожидании чего-то необыкновенного... Вечером этого дня в последний раз приходили к оканчивающему страдальческий подвиг, умирающему Старцу проститься с ним: отец архимандрит Ювеналий и настоятель Оптиной Пустыни отец игумен Исаакий. А с духовным Отцем своим, батюшкой Амвросием, по слабому здоровью, прощался он заранее, и после, чрез письмо, в продолжение болезни его. Батюшка отец Амвросий часто посещал больного и исповедовал его. Больной Старец великое духовное утешение и отраду получал от собеседования с ним. Ибо глубокое почитание, уважение и любовь имел он к духовному своему отцу. Вечером того же дня, накануне кончины его, батюшка отец Амвросий прислал к больному своего келейного осведомителя о состоянии его здоровья. На вопрос келейного больной Старец сказал: «Я очень слаб, но чувствую себя легко». И поручил просить у батюшки о. Амвросия прощения, благословения и святых молитв.
Всех приходивших в этот вечер к нему больной принимал и в последний раз прощался со всеми. Достольные слова его к окружавшим духовным детям были сказаны им со слезами: «Братие мои! Мир и любовь имейте между собою и ко всем. И тогда познают вси, яко мои ученицы есте. По слову нашего Спасителя, аще любовь и́мате между собою (Ин. 13, 35).
Следующую ночь, на 18 сентября, больной Старец провел без сна; выслушавши всё правило ко Причащению, одну молитву читал по книжке даже сам, в половине первого часа по полуночи сообщился он Святых Христовых Таин и скушал третью часть просфоры.
С этого времени все болезни его как бы утихли, успокоились, вернее сказать, совсем оставили его и он более их не чувствовал, был покоен и благодушен, сидел покойно, тихо перебирая в руках четки. Вокруг него тоже было тихо, безмолвно. Одним словом, царствовала всеобщая глубокая тишина, как бывает затишье перед грозой. Приближалась страшная и роковая минута, великое и сокровенное таинство смерти, когда душа от тела отходит, рушится их сочетание и естественный союз Божиим хотением отсекается — ужасное таинство и страшное всем.
«Безмолвствуйте убо, безмолвствуйте и не тревожьте больше ничем лежащаго!... прочее умолчите и великое таинство узрите: страшный бо час, умолчите! да с миром душа от идет: в подвизе бо велицем содержится, и во страсе мнозе молит Бога», — обращает к нам, окружающим отходящего, глас свой Святая наша Церковь.
«Страшно и ужасно, — по словам святого Ефрема Сирина, — что тогда испытывает на себе душа, но никто из нас не знает сего, кроме тех одних, которые предварили нас там, кроме тех одних, которые изведали сие на опыте. Они видят, чего никогда не видали; слышали от Властей, чего никогда не слыхали; терпят, чего никогда не терпели... Отходящий, прощаясь со всеми нами и всех приветствуя, говорит: «Прощайте, братия; прощайте, добрые люди, встаньте и прилежно помолитесь о мне в час сей. В далекий путь иду я теперь, в путь, которым еще не ходил, в новую для меня страну, из которой никто не возвращался, в землю темную, где не знаю, что встретит меня... Простите, ближние мои, простите. Еще недолго, и вы наконец придете туда же. Приходите скорей, настигайте нас; ожидаем вас там, ожидаем, что и вы придете к нам». Так кончающийся беседует с нами, предстоящими, и внезапно язык связывается, глаза изменяются, ум покидает, уста умолкают, голос прерывается. «Молитесь, чтобы с миром отошла душа его; просите, чтобы дано ему было место упокоения; припадите с молением, чтобы иметь ему человеколюбивых Ангелов; припадите с молением, чтобы обрести ему Судию снисходительным... Молитесь, потому что он теперь в великом борении»149.
В четверть шестого часа утра умирающий Старец сказал предстоявшим келейным: «Что-то мне неловко сидеть; экая это комиссия!» И просил, его поправить; когда же поправили ему подушки, он спросил: «Что теперь, хорошо ли?» Ему сказали, что хорошо, и просили его уснуть, говоря так: «Батюшка родимый, усните, вы всю ночь провели без сна». Это было около половины шестого утра; роковая минута приблизилась, время подвига кончилось...
Истомившийся многострадалец, как всегдашний истинный послушник, за послушание сложил опухшие руки свои на грудь и глаза закрыл; перебирая чётки, стал тихо засыпать. И, немного склонивши голову направо, редко стал дышать. С минуту было редкое и тихое его дыхание, потом оно приостановилось, чрез полминуты, еще раз дохнул тихо — и едва заметно было это его дыхание. Оно — последнее!... Он испустил дух, предавши его в руце Господу. Безсмертная душа его оставила болезненную, телесную свою храмину. Кончились бесчисленные его страдания. Он уснул, почивши после бессонных ночей безмятежным, непробудным сном — до общего Воскресения: Вѣ́рую ви́дѣти благая Господня на земли́ живы́хъ. (Пс. 26, 13).
«Ангел смерти... великий страх поселил во мне, — говорит от лица умирающего святой Ефрем Сирин, — в содрогание привел душу и тело, потому что начал отделять во мне кость от кости. Отделил член от члена и душу от спутника ее — тела; совлек с нее плотяную ткань, свил ее и унес. Порвал струны на цевнице, и умолк звук ее; с корнем вырвал древо жизни... Замкнул уста для слова, изъял свет из очей; мгновенно угас светильник»150. И ещё из святого Ефрема Сирина: «Великое дело видеть, как душа разлучается с телом. Велик час этой необходимой для всех минуты, когда голос изнемогает, когда язык не в состоянии чисто выговорить слово. Туда и сюда непрестанно обращаем мы взоры и не узнаем стоящих пред нами... А если и узнаем, то не можем побеседовать с ними... В этот час... ничто не занимает нас, кроме заботы о наших грехах и о том, как предстанем пред Судией; что скажем в свое оправдание...»151
«Во время смерти предстоит великий страх всем грешникам. Напротив того, час разлучения доставляет радость всем святым, всем праведным, всем подвижникам... Праведные, святые и подвижники веселятся в час смерти и разлучения, имея пред очами своими великий труд своего подвижничества, бдения, молитвы, поста, слезы, болезни. Душа их ликовствует, потому что по разлучении с телом своим желает войти в покой»152.
Той умретъ въ си́лѣ простоты́ своея́, всецѣ́лъ же благодушествуяй и благоуспѣваяй, утроба же его исполнена тука, мозгъ же его разливается. (Иов. 21, 23-24). «Неизъяснимо удовольствие той души, которая с уверенностию разлучается с телом и скидает оное, как одежду. Ибо так как она достигла уже уповаемых благ, то оставляет его без горести; спокойно вручает себя свыше пришедшему светлому и кроткому Ангелу»153.
«Желая скончатися, блаженный Иларион Великий чистым умом глагола: изыди, душе моя, что боишися? изыди, что смущаешися? Осьмьдесят лет служила еси Христу, и смерти боишися! В тех словесех предаде дух свой Богу»154.
Многоболезненный страдалец, прострадавши год восемь месяцев, окончил трудный подвиг тяжких болезней своих, сидя в креслах, на которых безсменно просидел 29 суток. Скончался он в белом балахоне, прикрытый белым покрывалом по пояс. И в этом сидящем положении своем походил более на уснувшего, чем на бездыханного человека. Голова его несколько склонилась вниз, на правую сторону, лицо его светло и покойно, с улыбкой на устах, глаза еще им самим были закрыты, также и руки им самим сложены на груди и держали чётки. Тотчас по кончине отпели по нем литию и канон по исходе души от тела, с припевами: «Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего», и прочие заупокойные стихи с «надгробным рыданием, творяще песнь: аллилуиа». Отслужив канон, подходили к нему, сидящему, испрашивали у него благословение, как у живого, и целовали его теплую руку и голову.
Многотрудное и изболевшееся страдальческое тело сняли с кресла и, опрятавши по обычаю монашескому, облекли во святую схиму и во всё одеяние, заранее им самим назначенное; с болью сердца положили покойного на стол в той же келлии, в которой страдал он и доблестно окончил страдальческий свой подвиг. Начались по нем непрерывные панихиды сменявшимися иеромонахами. Проведав о скончании Старца, вскоре пришли отец Игумен с отцом архимандритом Ювеналием отслужить панихиду. Отец Игумен соборне с скитскими и монастырскими четырьмя иеромонахами отслужил панихиду, а отец архимандрит Ювеналий, соразделяя общую скорбь, молча присутствовал при неостывшем еще теле новопреставленного, которое окружали собравшиеся скитяне и многие из монастырских братий.
Троекратная печальная повестка скитского и монастырского колокола оповестила и всех обитателей Оптиной, что не стало Старца. Тогда келлии усопшего стали наполняться монашествующими и мирскими, спешившими к бездыханному телу его отслушать панихиду и помолиться о упокоении души почившего. Все лица обоего пола допускались в Скит без исключения. Плач и рыдания слышались до позднего вечера; духовные дети, осиротевши, оплакивали своего Старца, руководителя и опытного наставника. В четвертом часу пополудни, при полном собрании скитян к почившему Начальнику была отслужена по нем панихида, положено многотрудное тело его во гроб и вынесено в скитскую Предтечеву церковь, где тоже начались неумолкаемые панихиды и продолжались они до десяти часов вечера.
На 19 сентября были в Ските вечерня, утреня и ранняя в этот день заупокойная Литургия. После оной Литургии отцом Игуменом с четырьмя иеромонахами и двумя иеродиаконами была отслужена в Ските по Старце панихида. С этого дня начались и в продолжение сорока дней ежедневно служились в Ските и в монастыре заупокойные по нем Литургии.
В монастыре служилась особая заупокойная Литургия по Старце, первая ранняя в четыре часа, и после Литургии служились всегда панихиды и священнослужители выходили на его могилу пропеть литию.
Заупокойную Литургию в монастыре в продолжение 40 дней ежедневно отправлял прежний казначей, заслуженный и достоблаженный старец, иеросхимонах Савва, духовный сын почившего. Питая всегда глубокое уважение и любовь к покойному, отец Савва, несмотря на преклонность своих лет, собравши старчески слабые, последние силы, пожелал выразить этим усердную признательность и любовь к духовному своему отцу. К вечеру того же 19-го числа прибыли многие сестры Белевского монастыря, а матушка игумения Павлина прибыла в день кончины Старца, в десятом часу утра.
На двадцатое число, в среду, были в Ските вечерня, затем бдение. Вся скитская церковь наполнилась монашествующими и мирскими — собрались по чувству любви и усердия отдать последний долг усопшему своему Старцу, наставнику и благодетелю духовному, проститься с ним и проводить его к месту блаженного его упокоения. В монастыре тоже было свое бдение. После бдения в Ските духовные чада почившего служили всю ночь над ним непрерывные панихиды до четырех часов утра, пропето было ими двенадцать панихид. Двадцатого сентября, в четверг, в день погребения, в 5 часов утра была совершена в Ските соборная, заупокойная Литургия; служили три иеромонаха. По окончании Литургии отцом архимандритом Ювеналием с шестью иеромонахами отслужена была соборная панихида. После панихиды, при заунывном перезвоне скитских колоколов, последовал вынос усопшего Старца из Скита в монастырь, к поздней Литургии и отпеванию.
Весь путь от Скита до северных врат монастырских (мимо деревянных гостиниц), сплошной массой стоял народ. На всем пути до монастырского Введенского соборного храма шесть раз останавливалось шествие для пения литии; у северных монастырских врат печальное шествие встречали Тихоновский благочинный отец архимандрит Моисей, два игумена: отец игумен Исаакий и из Жебыни (живущий там на покое) отец игумен Иона с шестью иеромонахами и братиею Оптиной обители.
В восемь часов началась в соборе поздняя Литургия, которую совершал отец архимандрит Моисей, в сослужении двух игуменов и шести иеромонахов. На отпевание выходили два архимандрита: отец архимандрит Моисей и отец архимандрит Ювеналий; два игумена, шестнадцать иеромонахов и два иеродиакона (скитские и монастырские). Соборная церковь, полная народа, освещалась люстрой и праздничными большими свечами. И всем присутствующим при отпевании были розданы свечи. По окончании отпевания началось трогательное прощание с усопшим Старцем. Сперва подходила своя братия, потом подходили и все прочие, бывшие в храме — монашествующие и мирские, прощались с отошедшим на вечный покой.
Многотрудное тело почившего нашего Старца предали погребению в монастыре, с правой стороны, против часовни батюшки отца Макария, в особом уготованном склепе. Между ними только проход, разделяющий священные их могилы.
По погребении в память Старца в монастырской трапезе был общий обед. Для монахов обед устроили на гостинице, там же для них был и общий чай; некоторые лица званы на обед к отцу Игумену. Для нищей братии составили особый обед, на 20 человек, с денежной раздачей. В девятый, двадцатый и сороковой день служили соборные Литургии и панихиды.
Дорогая для нас священная могила Старца осеняется крестом с Распятием Спасителя, освещается неугасимою лампадою, хранит нам страдальческие останки, как некое духовное сокровище и влечет к себе, как к месту живу. Горестное чувство грусти и скорби по отшедшем наставнике наполняет наши сердца. Не умаляется скорбь и проходящими днями — всё также неутешно скорбим мы и сетуем о нашей всегдашней разлуке с ним. В молитвах наших о нем мы находим лишь малую отраду для духа; скорбь же свою мы можем только чувствовать, не передавая словами — так она чувствительна и глубока. Утешает разве то, что в честь Ангела покойного нашего Старца, для всегдашнего о нем молитвенного памятования, будем мы иметь при новой монастырской братской больнице церковь во имя преподобного Илариона. Сам покойный Старец весьма сочувствовал построению братской больницы, поддерживал эту мысль своим соучастием. Даже и при последних днях своей притружденной жизни озабочивался он о приведении сей мысли в исполнение. И вот давнее желание покойного Старца и всего о Христе Оптинского братства к общему утешению и во славу Божию будет исполнено — построится больница, а при ней церковь во имя преподобного Илариона в молитвенную память многоболезненного страдальца, незабвенного нашего Старца, батюшки отца Илариона. Этот священный памятник будет вечный для его души. Душа его во благи́хъ водвори́тся (Пс. 24, 13). Над местом же телесного его упокоения поставится чугунная часовня, подобная той, что видна на месте упокоения старца, батюшки отца Макария.
Главный же памятник для покойного Старца — его многолетние молитвенные труды в обители и многоболезненные телесные его страдания, за которые Господь Бог несомненно увенчает его венцом Небесным.
Ему же и от нас да будет слава, честь и держава, во веки веков. Аминь.
«Смерть мужу — покой» — сказал праведный Иов (3, 23). Почившему же Старцу наипаче нужен покой вечный, и мы умильно вопием о нем к Богу: «Упокой его Господи! Со святыми упокой!»
Дни памяти почившего Старца
День рождения и Ангела мирского его имени Иродиона. — 8 апреля.
День пострижения в мантию - 13 августа 1849 года.
День Ангела в монашестве - 21 октября.
Пострижение в схиму - 9 марта 1872 года.
День блаженной кончины - 18 сентября 1873 года, во вторник, в половине шестого часа утра.
Сообщив Вам подробное описание о почившем нашем отце, мы уверены, что и Вы, по духовной любви Вашей к почившему, прочтя наши о нем скудные строки, будете всегда памятовать о нем, в святых Ваших молитвах, а также и о писавшем сии строки, многогрешном м. Порфирии, тоже помолитесь...
НАДГРОБНЫЙ ПЛАЧ
Над мертвым плачися, изчезе бо свет: сладчае плачися над мертвым, яко почил есть
(Сирах. 22, 9-10). Надгробное рыдание творяще песнь: Аллилуиа.
Сѣ́ющии слезами, рáдостiю пожнутъ.
Ходя́щии хождаху и плакахуся, метающе сѣ́мена своя́: грядуще же npiúдутъ рáдостiю, вземлюще рукоя́ти своя́.
(Пс. 125, 5-6).
Пролiю́ предъ ни́мъ молéнiе мое, печаль мою́ предъ ни́мъ возвѣщу.
(Пс. 141, 3).
Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему, умоляюще о нем Бога: оставляет он нас и ко гробу тщится, не печется более о суетных, отцы и братие! се разлучаемся с ним, упокоити его, Господу помолимся!
Какое разлучение, о братие! Какое рыдание в настоящем часе! Приидите и целуйте бывшаго вмале с нами: предается он гробу, с мертвыми погребается и всех нас ныне разлучается, упокоити его Господу помолимся.
Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижу во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, беззрачну, безславну, не имущую вида. О чудесе! что сие еже о нас бысть таинство! Како предахомся тлению, и припрягохомся смерти? Воистину Бога повелением, якоже писано есть, подающаго преставлшемуся упокоение!
Обольемся все слезами, когда видим пред собою почившаго, и приближившеся все целовати, ровно же и сия привещавати: се оставил еси любящия тя, не глаголеши с нами прочее, о отче! чесо ради не глаголеше, якоже глаголал еси нам? но сице молчиши, еже глаголати с нами: Аллилуиа...
Се ныне видим лежаща, но нам к тому не предлежаща: се уже и язык умолче, се уже и устне престаша: здравствуйте друзи, чада: спасайтеся братие! спасайтеся знаемые! аз бо в путь мой шествую; но память творите о мне с песнию: Аллилуиа...
Воспоминаю вам, братие мои, и чада, и друзья мои, не забывайте меня, когда молитесь ко Господу: молю, прошу, и с умилением взываю, навыкайте сим в памяти, и плачите меня день и нощь, якоже Иов, к друзьям, реку к вам: седите паки рещи: Аллилуиа...
Се лежу, возлюбленные мои братие, посреде всех молчалив и безгласен: уста упразднишася, язык преста, и устне препяшася; руце связастеся, и нозе сплетостеся; зрак изменися, очи угасосте и не видят рыдающих; слух не приемлет печалующих вопль; нос не обоняет кадильнаго благовония: истинная же любовь никогда же умерщвляется.
Темже молю всех знаемых и другов моих, помянайте меня пред Господом, яко да в день судный обрящу милость на Судищи оном Страшном.
Спасайтесь, отцы и братие, спасайтесь все друзи: сродницы же и чада: в путь бо иду, имже никогда же шествовах, но приидите помянувши мою к вам любовь, последуйте, и гробу предадите тело мое, и имущаго судите смиренную мою душу, со слезами Христа молите, яко да огня измет мя негасимаго.
Духовные мои братие и спостницы, не забудьте меня, когда молитесь, но зряще мой гроб, поминайте мою любовь и молите Христа, да учинит дух мой с праведными.
Образ есмь неизреченныя Твоея Славы, аще и язвы ношу прегрешений, ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и возжеленное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя.
Тебе, благодетелю, и всех Владыце Христу, припадаем со слезами тепле, надгробную сию с плачем взывающе песнь: вернаго раба Твоего упокой, яко благоутробен.
Не забывай вопиющих Тебе с плачем прилежно, Святая Богородице, всех упокоение, обрести благая верному Твоему рабу, от нас преставлшемуся.
Присномятежное море жития претек, к Твоему пристанищу притече верою преставивыйся, но во Твоей тихости и присноживотной сладости, со святыми наставляяй его, упокой Христе душу раба Твоего.
Душа моя тужит, и очи мои желают слез. Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез? И плачуся непрестанно день и нощь, да ослабу прииму болезни сердца моего. «Велию соделовает печаль, и смущение и сокрушение сердца, разлучение между любящими. Яко тяжко есть разлучатися душе с телом, тако любимому от любящаго: понеже по общему разумению, душа паче тамо живет, идеже любит, нежели тамо, идеже оживляет. Печальное и слезное разлучение бывает между любящим, а наипаче в то время, егда сицевое бывает разлучение, яко друг друга к телу видети невозможно. Всякое разлучение между любящим печаль соделовает, паче же всех смерть. Не что иное бо смерть есть, токмо разлучение души от тела, и от другов, и от всех, с которыми обращение бывает. «О, коль болезненно любящим разлучение сие смертное!...» — пишет святой Димитрий Ростовский155. «Что ни говорите сердцу, а ему сродно горевать о потере близких; как ни удерживайте слезы, а они невольно струятся ручьем над могилой, в которой сокрыт родственный, драгоценный прах. Правда, слезами не возвратить того, что взято могилой, но потому-то и слезы струятся ручьем, что возврата нет из могилы..... Сам Спаситель, до конца претерпевший Свои неописанно тяжкие страдания на Кресте, над прахом друга Своего Лазаря возмутился духом и прослезился»156.
Многие примеры видим в Священном Писании и в Житиях Святых оплакивания своих умерших. А нам, немощным людям, кольми паче свойственно есть оплакивать близких усопших; однако ж, эта скорбь должна иметь границы и слезы наши должны иметь свою меру, но не так, как у тех, о которых говорит Апостол: Якоже и прочие неимущии упования (1 Сол. 4, 13).
Да и не только людям сродна слезная печаль и сетование о разлуке с почившими, но и бессловесные животные оплакивали подобно людям разлуку свою с человеком, к которому имели признательность и которого навсегда лишались.
Трогательное повествование о сем сообщает святитель Димитрий Ростовский в житии преподобного Герасима Иорданского157. Даже самые воспоминания о почивших близких нам людях бывают для нас отрадны и утешительны, и самые те места, в коих обитали они, будут напоминать о бывшем радостном утешении и извлекать из ней признательную слезу; ибо радость любезна — бывает слезна. Так бывало и в древности: обитель, в которой обитал великий старец, многие благоговеющие посещали, а ученики старца, по кончине его, пересказывали посетителям: на сем месте отец наш с приходящими всегда беседовал, здесь он сиживал и читывал, здесь молился, а здесь трапезовал; вот в этом месте уединялся он для богомыслия, а в этом принимал весьма краткий покой. И прочее, и прочее; а посетители с благоговением всё это слушали, удивлялись и плакали; ибо в разлуке и это служит немалым утешением.
«Егда же преподобный авва Герасим ко Господу отиде и от Отец погребен бысть, по смотрению Божию лев (яже служаше Преподобному более пяти лет) не обретеся тогда в Лавре и по малем времени прииде, и искаше Старца своего. Авва же Савватий и ученик аввы Герасима, видев льва, глагола к нему: Иордане (иже бе имя тому льву, нареченное Преподобным), Старец наш остави нас осиротелых, и ко Господу от иде! И даяше ему пищу, глаголя, возми и яждь: лев же не хотяше прияти пищи, но часто семо и овамо смотря, и своего Старца лица, рыкаша вельми скорбящи. Авва же Савватий и прочии старцы, поглаждующе его по хребту, глаголаху: от иде Старец ко Господу, оставив нас; но тако глаголюще, не можаху того уставити от вопля и рыкания: и елико они словесы своими утешити его мняху, толико он паче рыдаше, и подвизаше больший вопль рыкая, и изменяя гласы, и лицем и очесы являя печаль свою, юже имеяше, не видя Старца. Тогда глагола ему авва Савватий: «Аще не имаши нам веры, пойди с нами, и покажем ти место, идеже лежит Старец. И поемши его, веде на гроб, идеже Преподобный бе погребен. Отстояше же гроб от церкви, яко пять ступеней ножных, и став авва Савватий верху гроба Преподобнаго, глагола ко льву: се здесь Старец наш погребен есть, и преклонь колена верху гроба старча, авва Савватий плакаше. Лев же сия слышав, и видев плачуща Савватия, ударяше и той главою о землю, рыкая зело. Таже рыкнув вельми, издше абие верху гроба Старча»158.
Прибавления
Прибавление I. К с. 655.
Письмо настоятеля Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, отца архимандрита Леонида (Кавелина) к старцу иеросхимонаху о. Илариону
Достопочтеннейший и возлюбленный о Господе, батюшка отец Иларион!
Письмо твое от 23 августа получил я 26-го. Не буду уверять, колико оно преогорчило меня своим содержанием — ведает сие Сердцеведец Господь.
Итак, прости, честный отче, прости, возлюбленный ми о Христе брате. Блажен путь в оньже идешь... яко уготовася Тебе место покоя; верю сему преискренне, ибо Ты честно и усердно послужил общему нашему Отцу159 и Благодетелю душ наших, честно послужил нашему мирному пребыванию — Скиту святого Иоанна Предтечи Господня.
Плачу и рыдаю заочно со всеми теми, которые теряют в тебе, подобно мне, духовного отца и собеседника, иные опытного и любвеобильного наставника, другие попечительного о нуждах их промыслителя! Прости, брате и друже многолюбимый, и аще стяжеши милость от Многомилостивого нашего Господа, помяни мое недостоинство во своих святых молитвах к Нему; я же, многогрешный и недостойный, как не оставлял выну поминать твое честное имя в своих грешных молитвах, так и впредь, по долгу дружбы и любви к тебе, не оставлю и по отшествию твоем молить Господа о упокоении души твоей в обителях Отца Светов.
Твой духовный друг и брат, многогрешный
ар[химандрит] Леонид
Новый Иерусалим 28 августа 1873 года.
Примечание. Отец архимандрит Леонид (Кавелин) полагал начало монашества и жил до степени иеромонаха в Оптином Скиту под старчеством отца Макария.
Прибавление II. К с. 655.
23 сентября 1872 года посетила наш Оптинский Скит общая скорбь: в четверть девятого часа утра, тотчас по отходе в Ските ранней обедни, скончался наш скитский иеромонах отец Иларий. Со вторника он слёг в постель, от простуды приключилась ему тифозная горячка, а в пятницу предсмертный последовал удар. Пожелал он сообщиться Святых Христовых Таин; по сообщении было совершено над ним Таинство святого Елеосвящения и была прочтена ему отходная молитва. На другой день, в субботу, предал дух свой Богу, проживши в монашестве около сорока лет.
Оставил Скиту по себе память детской простоты, простосердечия и приветливости. Скитская братия любили о. Илария за его простоту и сердечно жалеют о разлуке с почившим, такой неожиданной и скорой.
Отец Иларий происходил из козельских купеческих детей, поступил в Скит в марте 1835 года, определен туда 14 июня 1846 года. Был несколько лет келейником у батюшки отца Макария. Пострижен 29 июня 1852 года, посвящен: во иеродиакона 16 июня 1855 года, во иеромонаха — 13 августа 1862 года.
По назначении отца Илариона в Скитоначальники, перешел в соборную келлию. В 1863 году назначен в помощники монастырского духовника. Скончался 23 сентября 1872 года, на 65-м году от рождения. Похоронили его 25 сентября, на скитском кладбище, между Распятием, сбоку схимонаха Вассиана. Вечная ему память.
Прибавление III. К с. 662.
Александр Николаевич Лихарев, помещик Рязанской, Тульской и Симбирской губерний.
Воспитывался в Пажеском корпусе; был на службе в гвардии и после того в должности Каширского предводителя дворянства. По прибытии в Оптину Пустынь жил до поступления в Скит около года на монастырской гостинице, вместе с женою своею, Надеждою Сергеевною.
Шестого ноября 1869 года поступил он к нам в Скит на жительство, в число братства, а супруга сперва поступила в Орловский девичий монастырь, а потом в апреле 1870 года перешла в Белевский монастырь. Во все время пребывания своего в обители Александр Николаевич, при тучности тела, страдал легкою водяною болезнию, а между тем всегда нудился к исполнению положенных правил скитских.
В последних числах января 1873 года, ездивши в Белев, простудился и заболел и в болезни, согласно его желанию, был пострижен в мантию 9 февраля того же 1873 года. А 12 февраля особорован святым елеем и до самой кончины своей каждочасно приготовлялся к смерти и часто приобщался Святых Христовых Таин. Пятого же марта пополудни, в час, тихо и мирно скончался, а 7 марта, после Преждеосвященной Литургии, похоронен на скитском кладбище, по его избранию, под большой липой. Положена над ним большая чугунная плита.
Во время келейного пострижения его в мантию духовником, отцом Памвою, сказывал Александр Николаевич, что видел поодаль себя на ручке кресла сидящих двух бесят, в образе красивых мальчика с девочкой, с печальными лицами, и просил покропить святою водою, чтобы прогнать сидевших. Но их, кроме его одного, никто не видал, а потому удивлялись, не знавши причины его прошения, пока он не объяснил. Видение это продолжалось до чтения Евангелия — тогда они исчезли.
О видении этом духовник отца Александра, больной старец о. Иларион сделал такое заключение, что оно обозначает грехи, в которых он не принес еще покаяния. Советовал ему припомнить, не осталось ли чего-нибудь у него, по забвению. Отец Александр, последуя совету Старца, перебирая в памяти, действительно нашел забытые грехи и в них покаялся. Вечная да будет память почившему в блаженном его успении!
Прибавление IV. К с. 649, 656.
Келейными почившего Старца были: монах отец Николай (Фуфаев), впоследствии, при пострижении в мантию, нареченный Нестором, в продолжение восьми лет и трех месяцев служивший Старцу до самой его блаженной кончины; и помощник его, монах отец Филипп, в мантии названный Филаретом, год и два месяца пробывший при последних его страданиях; а также мантийный монах отец Порфирий, восемь лет занимавшийся у Старца письменными делами.
29 сентября 1867 г.
Письмо Н. Розен, духовной дочери Старца
Милая и дорогая N. N.
Не могу выдержать, чтобы не написать Вам о том впечатлении, которое произвело на меня посещение Оптиной Пустыни! Никогда в жизни моей не провела таких дней.
После Вашего отъезда, в тот же день, в 2 часа отправились мы в Скит. Батюшка позвал меня первую и беседовал со мною более двух часов; на другой день исповедовалась тоже более двух часов и вышла от него совершенно перерожденная. Найти в человеке столько доброты, участия, ласки — никогда не думала я, чтобы подобные люди могли быть на земле. Я открыла ему всю душу свою, он назвал меня своею дочерью — и я люблю его теперь более всех на земле; все другие мои привязанности земные обратились в прах. Чтобы быть достойной называться его дочерью, готова на все жертвы, на все испытания в жизни; душа моя узнала, что такое духовная радость! Я пробыла в Пустыни три дня, долее, чем предполагала — не в силах была уехать. И остальные дни была осчастливлена беседой с ним два раза в день. Он мне позволил быть у него после ранней обедни и в два часа и всякий раз не только позволял говорить с ним сколько хочу, но даже вызывал на откровенность. Да, это не человек, а Ангел во плоти; что за терпение, что за кротость, что за любовь к человечеству! Можно только удивляться и молиться. Я счастлива и покойна — и это состояние души продолжается до сих пор; берегу я это чувство, как скупой золото.
Приехала домой — жизнь приняла обыденный порядок, но присутствую я здесь только телом: душа моя, все мысли — там. Позволил мне писать к нему, и сегодня отправила письмо. Теперь живу одною мыслию — опять побывать там. Получила разрешение поехать туда по первому пути (муж мой тоже сбирается ехать со мной).
Если бы в моей воле было, я бы собрала всех, кого только знаю, и повезла бы туда. Мне кажется, кто там хоть раз был и ощутил эту радость — не может остаться дурным человеком. Я смеялась над Вами, что Вы проливали столько слез; я сама ревела, прощаясь с Батюшкой, и до сих пор не могу вспомнить о нем без слез...
Счастливы Вы, что так близко живете от такого святого места. Вы не можете представить, как я благодарю судьбу, что встретила Вас там; Вы мне дали случай познакомиться с Батюшкой. Он Вас (обоих) очень любит и много о Вас говорил со мною; по милости Вашей и меня приютил.
(Помучились мы на порядках, возвращаясь домой — дожди и грязь, так, что в Серпухове решилась бросить экипаж и приехала домой по железной дороге...)
Прошу Вас, хоть и редко, пишите ко мне, всегда рада буду иметь о Вас известие, да к тому же Вы ближе, чем я, к Обители, более имеете там знакомых.
Меня ужасно тревожит здоровье Батюшки. Ну как он занеможет, а я, живя вдали, и не узнаю об этом. Милая N., дайте мне слово, что если Вы узнаете что-нибудь неблагополучное, чего сохрани Бог, то тотчас напишете мне — я всё брошу и приеду!
Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием
ОТ РЕДАКТОРА
Здесь впервые публикуется ряд рукописей Оптинского архива, тематически связанных с книгой Сергея Нилуса «Святыня под спудом». Рукописи эти представляют собою сборник-конволют, в котором содержатся произведения, переписанные на почтовой бумаге почерками писцов и переплетенный в мастерской обители. Рукопись претерпела все бедствия Оптинского архива, некогда весьма значительного по объему и драгоценного по своему составу. В его корпусе были рукописные книги, переписка Оптинских старцев, разного рода документальные и архивные материалы. Рукописные листы сшиты в тетради и переплетены.
Вскоре после погрома обители, в 1925 году, рукописи из Оптиной Пустыни музейщики вывезли в Козельск, затем частично возвратили в монастырь и свалили в рухольную. Три года спустя, в 1928-м, рукописные и книжные фонды Оптиной перевезли в Москву (33 000 книг и 1 009 единиц рукописей). В настоящее время это собрание находится в отделе рукописей Российской государственной библиотеки и содержит 1 008 единиц хранения (фонды 213, 214). Некоторая часть Оптинского собрания рукописей в результате такого рода перетрясок оказалась на руках. Публикуемые тексты как раз и взяты нами из рукописного сборника, находящегося в частной коллекции.
Открывается сборник письмом келейника старца Илариона, известного бытописателя Оптиной Пустыни Порфирия (Петр Петрович Севрюгин; 25.VI.1835 — 23.IV.1878) к архимандриту Леониду (в миру Лев Александрович Кавелин; 20.11.1822 — 22. Х. 1891), бывшему в ту пору настоятелем Ново — Иерусалимского ставропигиального монастыря. Архимандрит Леонид знал Оптину с детства, а в 1852 году стал ее послушником и здесь через 5 лет пострижен в монашество. Тогда же он испытал благодатное духовное воздействие старца Макария, жизнеописанию которого посвятил одну из лучших своих книг — «Сказание о жизни и подвигах старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха Макария» (М., 1861). Перу о. Леонида принадлежит и фундаментальный труд «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни» (ч. 1-2, четвертое прижизненное издание — М., 1885). В своём письме к нему келейник Порфирий подробно описывает последние дни, кончину и погребение старца Илариона (в миру Родион Никитич Пономарёв; 18. IV. 1805-18. IX. 1873). Письмо это целиком публикуется впервые, незначительные извлечения из него бытописатель Пустыни иеромонах Агапит (Беловидов) включил в свою книгу «Жизнеописание старца Оптиной Пустыни, иеросхимонаха Илариона», вышедшую в 1897 году в Калуге без указания сочинителя, сказано лишь: «составлена одним из учеников» старца. Это письмо и авторские к нему приложения весьма ценны для всех, кто изучает историю Оптиной, кто интересуется творчеством бытописателей обители.
Другие материалы сборника помогут читателям полнее представить круг чтения насельников обители, их собирательские наклонности. Замыкает рукописную книгу раннее произведение Сергея Нилуса «Голос веры из мира торжествующего неверия» — воспоминания о посещении Сарова летом 1901 года. Книжка вышла в свет в 1902 году (цензурное разрешение 5 декабря 1901 г.). Отдельным почерком монастырского писца исполнен текст первого духовного творения Нилуса, целиком вошедшего затем в состав тома «Великое в малом». Можно предположить, что Сергей Нилус был знаком с этим рукописным сборником и даже в какой-то мере участвовал в его составлении. Ведь занятия в Оптинском архиве он рассматривал как своё монастырское послушание.
А. Н. Стрижев
О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ СТРАДАНИЙ, КОНЧИНЕ И ПОГРЕБЕНИИ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ ДУХОВНИКА И НАЧАЛЬНИКА СКИТА, СТАРЦА ИЕРОСХИМОНАХА ИЛАРИОНА (ПОНОМАРЕВА), В БОЗЕ ПОЧИВШЕГО 18 СЕНТЯБРЯ 1873 ГОДА
Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием
Письмом нашего отца Игумена Вы извещались о постигшей нас глубокой и горестной скорби: в лишении дорогого и незабвенного нашего старца, батюшки отца Илариона, мирно почившего о Господе 18 сентября 1873 года, в половине шестого утра, тихою христианскою кончиною. Просили Вы сообщить Вам подробное описание его страданий, кончины и погребения. Видя из строк Ваших искреннюю духовную любовь к почившему нашему отцу, не можем не исполнить убедительнейшей Вашей просьбы. Но прежде чем приступить к такому описанию, считаем себя недостойными взять на себя труд касаться повествования блаженной памяти почившего нашего Отца, ибо не знаем, угодно ли было ему самому это наше повествование? Быть может, он, как еще при жизни своей любил паче неведомым быть міру, тем более пожелал бы теперь, чтобы менее о нем высказывались и говорили. А потому, чтобы не опечалить этим покоящийся в Бозе дух его, прежде чем начать о нем наши скудные строки, хотел мысленно испросить на это его благословение: Благослови многоболезненне наш отче, нам, скорбным чадам твоим, в утешение печалующих сердец наших, о тебе поведать!... Не в похвалу твою, — в похвале ты не имеешь нужды, — а сказать во славу Божию о том, какие Господу Богу угодно было послать тебе напоследок дней твоих предсмертные болезненные испытания, чтобы очистить ими тебя, как в горниле, и после увенчать обещанным — претерпевшим до конца за подвиги. Итак: благослови, преподобный отче, нам начать!
Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
Должны сказать Вам откровенно, что всех страданий, какие во время болезни своей перенес почивший, описать нельзя, так оне были разнообразны, безчисленны и тяжки, что нет никакой возможности передать Вам хоть отчасти все то, что перечувствовал и перестрадал сам больной. Одним словом, не было и не оставалось ни одного живого места, которое бы не болело и не перебаливало бы в его страждущем теле. Только одна душа в нем, как в праведном Иове, оставалась неприкосновенною, по словам преподобного Исаака Сирина: «И уязвляет их в тело их, якоже Иова, точию же к душам их не приближается вред. Несть бо возможно, — говорит Преподобный, — егда путем правды ходим, не усрести нас сетованию, и телу в недузех не болети и болезнех» (Слово 35).
Начало болезней его последовало с января 1872 года. Под скитский храмовой праздник Собор святого Иоанна Предтечи, 7 января, Старец стоял в скитской церкви бдение, выходил с о. игуменом Исаакием на литию и величание. Готовился служить, также с о. Игуменом, обедню в самый день праздника. Но еще в ночь на этот праздник почувствовал себя очень дурно: головокружение с головною болью; не мог быть в служении и не выходил в церковь; а так как готовился к служению этого дня, то пожелал сообщиться Святых Христовых Таин келейно, которые и приносили ему в келлию. С этого дня головокружением и после головною болью обозначилась и незаметным образом постепенно стала развиваться его болезнь, хронический характер которой уже несколько лет прежде выражался катаром в лёгких и печени и частым удушьем, но всегда облегчался удачно и своевременно медицинским пособием. Почувствовав себя несколько лучше, Старец пожелал отслужить в Ските на службу на воскресный день и в праздник Собора Трех Святителей, 30 января. Отслужил вечерню, а бдение, за слабостию сил и неможением, попросил отслужить о. Флавиана, монастырского казначея; сам же только так присутствовал все бдение до конца. Раннюю Литургию в этот праздник отслужил сам и после, Пришедши из церкви, говорил, что с большим трудом окончил служение. Вскоре после того подошла Сырная седмица, начался святой Великий пост. На первой неделе Великого поста, по обязанности своей духовнической, всех духовных чад своих, братий скитских и монастырских, а также многих и из мирских лиц Старец исповедовал сам и в то же время неопустительно ходил в церковь, выстаивал все продолжительные церковные службы этой недели до конца и при всём этом наблюдал строгий пост, ничего не вкушал, кроме однех сырых овощей, которые на первой седмице, за исключением варева, предлагаются и всем братиям однажды в сутки. Несмотря на физическое утомление свое в продолжение первой седмицы, Старец пожелал на воскресный день (Неделя Православия, 5 марта) опять быть служащим. Сам отслужил в Ските вечерню, с вечера бдение, готовился служить Литургию, но, Пришедши в церковь, опять почувствовал дурноту головы, так что не в состоянии был служить Литургию, попросил вместо себя отслужить о. Флавиана. Сам же только отслужил обедню и сообщился Святых Христовых Таин. Это служение его (то есть вечерни) было уже последнее. Он более не служил, и скитская церковь более не оглашалась его возгласом, и скитское братие, духовные чада его, не видя и не слыша более церковного его служения, приуныли. В прежнее время этот обычный для него великопостный труд первой седмицы был теперь, при начавшейся болезни, ему не по силам; утомил его до крайности изнеможения, обнаружил сильнейшие припадки болезни, таившейся внутри, и сложил его в постель.
Со второй недели Великого поста Старец не выходил уже из келлии ни в церковь и никуда. Сперва страдал он болью головы, сердца, печени и лёгких, а от сего частою томительною бессонницею и удушьем; часто по нескольку суток сряду проводил он без сна. Удушье бывало у него так велико, что ни на минуту не давало ему уснуть. Медицинские пособия иногда только отчасти, мало облегчали ему страдания, но не помогали ему от бессонницы и удушья. После все эти многосложные его недуги произвели и присоединили еще к себе водянку. Водянка сперва показалась в животе, ногах и, постепенно распространяясь, разливалась по всему телу. Вот с этого-то времени все тело его начало страдать, по Псаломнику: все ложе его обратил еси в болезни его (Пс. 40, 4). Испытывал он сильнейшую головную боль, с шумом, треском и головокружением, страдал он постоянно, как мы сказали, болью в сердце, печени и лёгких, болели у него еще почки; часто затруднялись естественные отправления и эти отправления его сопровождались самыми мучительными болями; образовалась по местам большая, мешавшая ему опухоль; эта опухоль препятствовала ему лежать, ходить и сидеть, так что нужно было прибегать к особым для этого способам. Появлялись по телу его и созревали продолжительные, жгучие нарывы и вереда; один корбункулеозный веред на шее в продолжение целого месяца зрел и стужал больному. При этом чувствовалась тоска в теле и занятие духа, душило удушье, томила частая бессонница; от частой продолжительной бессонницы особенно много пострадал больной; по нескольку ночей сряду и даже суток частенько приходилось ему проводить без сна, в одном мучительном томлении переходить с места на место до самого рассвета. Часто случалось, что среди глубокой летней ночи выводили его из келлии на воздух, чтобы сколько-нибудь облегчить ему томительное удушье и трудное его дыхание, а также и днем удушье не дозволяло ему сомкнуть глаза, по Иову: нощи же болезней даны ми суть. А́ще уснý, глагóлю: когдá дéнь? егдá же востáну, пáки: когдá вéчеръ? испóлненъ же бывáю болѣ́зней от вéчера до ýтра. (Иов. 7, 4). Нóщь въ дéнь преложи́хъ (Иов. 17, 12).
В особенности же ночами подымались и испытывались им все терпкости стужения болезней, доходивших часто до нечаяния пережить им ночь, так что на такой случай всегда приносились для него Святые запасные Дары и часто сообщали его. А чтобы хотя сколько-нибудь сократить томительные для себя бессонные ночи, больной Старец просил читать ему с вечера Псалтирь и Отеческие писания и после этого чтения, нимало не успокоивая себя сном, просил читать ему и утренние молитвенные скитские правила и, при общем нощном сне, своим неспанием действительно Уподобихся нея́сыти пусты́ннѣй, бы́хъ я́ко нощны́й вранъ на ны́рищи.
Бдѣ́хъ и бы́хъ я́ко пти́ца особящаяся на здѣ́ (Пс. 101, 7-8).
Любил Старец петь ирмос «нощь несветла неверным Христе...» И певал сам этот ирмос до конца. Частые, непрерывные бессонницы наконец истомили больного до крайности так, что ему ничего не помогало от них. Старец изъявил желание принять великий ангельский образ — схиму; чин пострижения тайно над ним совершил о. Игумен на второй неделе Великого поста, в четверг утром, в память Сорока мучеников. Было это 9 марта 1872 года. Облекли его в святую схиму с прежним его именем. А 13 марта, в понедельник третьей недели Великого поста, по желанию его, о. Игумен с четырьмя иеромонахами совершил над ним Таинство Елеосвящения. Прибегнувши к сему духовному врачевству, больной Старец не желал было серьёзно лечиться от врачей. Но потом, при усилении тяжких недугов, был убежден любовию многих духовных чад своих не отвергать и сего пособия, предлагаемого врачами. Основывались на том, что врачевства предлагаются от благоразумных и искусных в сем роде врачей, и по справедливости они могут называться спасительными средствами. Об этом и Священное Писание свидетельствует, сказуя: Почитай врача проти́ву потребъ чéстiю его, и́бо Господь созда его:
Господь созда от земли́ врачевáнiя, и мужъ мудрый не возгнушается и́ми.
(Сир. 38, 1 и 4). Притом же и все расходы по лечению духовные дети Старца из любви к своему отцу взяли на себя, считая за великое утешение чем-нибудь послужить для больного и тем самым убедить его к согласию.
Преосвященный Никифор, бывший архиепископ Астраханский и Ставропольский, в беседе своей на Евангелие от Марка, в неделю вторую Великого поста, касательно лечения такое рассуждение предлагает: «Будучи больным, — пишет он, — всё упование о выздоровлении возложи на Бога и проси Его со всяким благоговением и смиренномудрием. Не оставляй также и того, что тебе сотворить можно: призови врача, храни диету, принимай лекарства, не отвергай врачевства. Бог есть и болезни твоея Врач, и здравия твоего Податель»140.. Но тогда только подает тебе Бог и здравие и жизнь, когда не отвергаешь нужного для исцеления. Тако поступил царь Езекия. Он надеялся получить от Бога исцеление от своей смертоносной болезни и просил от Него с великими и теплыми слезами как жизни, так и здравия, однако не отказался стереть и смоквий и приложить из них сделанный пластырь на свою язву, по совету Пророка Исаии, говорившего ему: И рече Исáiа ко езекíи: возми́ от смóквiй и сотри́, и приложи́ пластырь на я́зву и здравъ будеши. (Ис. 38, 21.) Видишь ли, како Праведный Бог хощет, чтобы мы находяся в болезнях, не презирали сотворенные Им врачевства.
Ожидали для поправления здоровья больного Старца теплого, весеннего и летнего времени, на которое врачи более всего надеялись: лечение при пользовании благотворным воздухом принесет ему пользу. Но надежда и ожидания эти не оправдались — весна и лето при всем старании лечивших его искусных медиков не принесли существенной пользы в поправлении его здоровья. Болезни его были уже в полном развитии, и ничего нельзя было сделать врачам там, где все человеческие усилия были тщетными и знания науки к смирению своему дошли до того предела, о котором говорится в псалме: Предѣ́лъ положи́лъ еси́, егоже не прейдутъ (Пс. 103, 9). Прошли также осень и зима с длинными, бессонными ночами его тяжких страданий; исполнился год — болезни не уступали лечению, шли себе в дальнейшем своем развитии и бесщадно удручали больного.
С началом же Нового года его заболевания явили ему еще и новые страдания, возникла новая болезнь — водянка. Сперва опухоль началась с живота, потом перешла в ноги; стали отекать у него ноги и отекли по пояс, отяжелили его так, что он вначале мог еще переходить с места на место и потом кое-как двигаться при помощи келейных своих братий. Чувствуя усиление и прибавление недугов и непрерывную бессонницу, болящий Старец пожелал по истечении года опять удостоиться Таинства святого Елеосвящения, которое и было исполнено 25 июня 1873 года, утром в 7 часов; особоровал его вторично о. Игумен с шестью иеромонахами. Накануне по его желанию принесены были из скитской церкви чудотворные иконы Знамение Божией Матери и святого Иоанна Крестителя, пред которыми и было совершено молебствие с водосвящением и призыванием помощи Божией на страждущего больного, и болящий был окроплен святою водою. После молебна отслужили панихиду по покойным старцам обители — схиархимандрите Моисее, игумене Антоние, иеросхимонахам Льве и Макарие. И что заслуживает особого внимания, болящий Старец, не спавший до этого несколько суток, томимый удушьем и бессонницей, по окончании молитвенных песнопений тотчас склонился ко сну и успокоился продолжительным сном, подкрепившим его донельзя ослабевшие силы. С этого времени, за молитвами почивших старцев, не стало у него такой непрерывной томительной бессонницы, какая была прежде, когда по нескольку суток не мог он спать. Бессонница была у него и после, но в продолжение суток удавалось ему иногда хоть час, два или три уснуть, и это было великим утешением, потому что подкрепляло его слабые силы, облегчало недуги. Зато водянка стала ему очень стужать, увеличивая всё более и более опухоль живота и отёк ног его. Она стала подходить и мешать его дыханию, так что с 21 августа 1873 года от сильного удушья не мог он даже лежать в постели, не мог делать движения, стал сидеть день и ночь постоянно в креслах, сам приподниматься не мог, а в случае нужды его приподнимали и перемещали келейные братии. Болезнь водянки отяжелила и как бы сковала его всего так, что он не в состоянии был впоследствии сам приподнять ноги и даже передвинуть ее на другое место, только одна голова и руки оставались еще в движении. Голову он мог повернуть, приподнять, а руками способен был перебирать четки до последнего своего дыхания. В таком крайне затрудненном и стеснительном положении своем, он более походил на сидящего в раковине, чем в живом теле, из глубины души взывая словами Псалмопевца: Спаси́ мя, Боже, я́ко внидоша воды до души́ моея́.
Углѣбохъ въ тимѣ́нiи глубины́, и нѣ́сть постоя́нiя: прiидóхъ во глубины́ морскíя, и буря потопи́ мя (Пс. 68, 1-2).
Не только входившие к нему на минуту получить последнее прощальное благословение не могли без сострадания видеть его толико страждущего, но и постоянно находившиеся при нем келейные братие тоже не могли равнодушно смотреть на его бесчисленные страдания. И скрепя сердце старались, по возможности, в его присутствии сдерживать внутри себя те скорбные чувства, которые проявлялись сами собой, дабы не опечалить его тем и не нарушить благодушного его устроения. Ибо в это время не мог он равнодушно смотреть на сторонние слезы, они влияли на его и без того ураненное болезнию сердце. И со стороны врачей, в осторожность сего, наблюдалось строгое внимание.
Духовная же отрада, какая чувствовалась больным среди его страданий, отчасти сообщаясь находившимся при нем братиям, несколько облегчала их скорбь. Притом же и сам Старец, как заметно было, старался в глазах их относиться к болезненному положению своему как бы слегка, не выражая особенно ничем — ни вздохом, ни словом ропота своих тяжких недугов. Такая ровность в характере и мужественная твердость в духе не оставляли его до конца, выражаясь словами Псалмопевца: А́ще бо и пойду посредѣ́ сѣ́ни смертныя, не убою́ся зла, я́ко ты́ со мною еси́ (Пс. 22, 4). В продолжение болезни своей страждущий Старец неоднократно с глубоким чувством выражал келейным своим братиям141 сердечную свою признательность, говоря так: «Спаси вас Господь за неусыпные труды ваши. Господь не оставит вас, еще немного остается вам послужить. Потрудитесь, братие, скоро придет время — пожелали бы послужить, да будет некому».
Смотря на его безысходные и с каждым днем увеличивающиеся страдания, невольно приходили на память слова преподобного Ефрема Сирина: «Боли болезнь болезненне, да мимотечеши суетных болезней болезни». И́бо предъ лицемъ человѣ́ческимъ аще и муку npiúмутъ, уповáнiе и́хъ безсмéртiя исполнено:
и вмалѣ наказани бы́вше, вели́кими благодѣ́телствовани будутъ, я́ко Богъ искуси́ и́хъ и обрѣ́те и́хъ достойны себѣ́:
я́ко злато въ горни́лѣ искуси́ и́хъ, и я́ко всеплóдiе жертвенное прiя́тъ я́. (Прем. 3, 4-6). И так до самой кончины своей больной Старец провел 29 дней на одном месте, сидя в креслах. Но плоти его болѣ́ша, душа же его о себѣ́ сѣ́това. (Иов. 14, 22). Приготовляясь к отшествию из сей временной жизни, многоболезненный страдалец с 17 августа, в продолжение 33-х дней, до самой кончины своей ежедневно сообщался Святых Христовых Таин, выслушивая при оном неопустительно все правила ко Причащению. Такое частое сообщение Святым Таинствам было как бы существенною для него необходимостию и даже, можно сказать, самою потребностию его жизненного духа, по словам Писания: Что бо ми́ есть на небеси́? и оттебе что восхотѣ́хъ на земли́? (Пс. 72, 25). Исполниши мя́ весéлiя съ лицемъ твои́мъ (Пс. 15, 11). В этом одном он находил для себя всё: утешение, укрепление, силу и необъяснимую отраду духа, которая всякий раз после сообщения Святых Таин выражалась в нем и замечалась духовными его чадами и всеми, кому приходилось у него быть.
Также и келейные молитвенные правила наблюдал он и просил всё ему вычитывать в подходящие минуты, а в остальное время непрестанная (умная) Иисусова молитва неразлучно была с его дыханием, что можно заметить было по чёткам в его руках, которые он постоянно перебирал. Любил также слушать и просил ему читать творения святого Иоанна Златоуста, преподобного Исаака Сирина, Добротолюбие, «Слово о смерти» преосвященного епископа Игнатия и другие писания. Даже во время летних его лесных прогулок в экипаже, для пользования воздухом, всегда читывали ему из святоотеческих писаний, по его назначению. «Ничто так не питает душу монаха, — говаривал Старец, — как чтение отеческих писаний».
В последнее время, с тех пор как появилась у него частая головная боль, весьма редко и мало кого он принимал у себя из посетителей; не мог даже выслушивать и говорить, тотчас начиналось у него головокружение. Только одно чтение молитвенных, келейных правил и святоотеческих книг не утомляло его и не производило головокружения; выслушивал он их свободно и внимательно и легко уяснял себе читаемое. Такую исключительную возможность к слушанию и вниманию душеполезного слова больной Старец считал для себя за особую милость Божию, и было это великим утешением и подкреплением для его духа. Видел в этом и даруемое ему «последнее время», чтобы приготовить себя к скорому отшествию. Некоторые стихи из молитвенных чтений просил повторять и сам повторял их вслух, утешаясь силою этих слов.
Припевы в акафистах Сладчайшему Иисусу и Божией Матери — Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя; Радуйся Невесто Неневестная! и Аллилуиа — просил, чтобы ему келейные пели, a сам, сидя в кресле, подпевал им слабым, дрожащим и изнуренным своим голосом. По окончании же молитвенного правила «на сон грядущим» сам делывал всегда отпуст, и, прощаясь, испрашивал у братии взаимного прощения и святых молитв, готовясь проводить ночь в обычных своих бессонных страданиях, которые преимущественно бывали ночью. Весьма редко приходилось ему провести ночь покойно, большею же частью ночи проходили у него в одном мучительном томлении от удушья и бессонницы. Если когда и случалось ему ненадолго забыться малым сном или коротким дреманием, то и это скудное малосоние его редко когда проходило покойно и безмятежно; часто нарушалось оно разными тревожными, бесовскими страхованиями и представлениями, тоже по Иову: устрашаеши мя́ сóнiями и видѣ́нiями ужасаеши мя́: (Иов. 7, 14). Они, лишая его и малого покоя, стужением своим доводили его до крайнего изнеможения телесного. Мало того, не только ночами, но и днем беспокоили его разными явлениями, мешая молитвенному его пребыванию. Об этих видениях не любил рассказывать Старец, старался не внимать искушениям, ограждая себя против наваждений молитвою и мужественным терпением. Иногда только келейным сказывал, что видения и прежде угрожали ему тем же: «Мы тебе всё припомним!» И собирались за всё ему отомстить; это было при занятиях его, когда исповедовал он бесноватых больных. «А теперь вот, по попущению Божию, — говорил Старец, — и на деле исполняются их козни, но да будет Воля Божия!» И, смиряя себя, прибавлял: «По грехам моим это, Богу попущающу, врагу действующу. Ну, пусть их, пусть их, что им позволено, то и делают, телесную мою храмину разоряют...» Благодушно перенося всё это, считал, что испытания попущены за грехи, за всю прошлую жизнь. При каждом виденном искушении полагал себя достойным этого искушения, при этом всегда, ограждаясь Крестным знамением, предавался Воле Божией.
Несмотря на тяжкие страдания свои, больной Старец во всё продолжение своей болезни не оставлял и духовной своей деятельности, с которой по многолетним занятиям как бы сроднился; многих из приходивших к нему братий принимал и исповедовал сам, в особенности же из священнослужащих — никому из них никогда не отказывал. Принимал он также живейшее участие и во всём том, что только касалось его старческой и духовной деятельности. Так, в июне 1872 года принимал он четырех новопостриженных иноков, в числе коих и писавший сии строки удостоился быть. А 30 августа 1873 года особенно он был духовно утешен тем, что одна из преданных духовных учениц его, по благословению его, восприяла на себя евангельский ярем Христов — святой ангельский образ монашества. Болящий Старец, забывая недуги свои, радовался, как дитя, и из глубины души благодарил Бога, что давнее желание его исполнилось еще при его жизни. «Ну, слава Богу, — говорил он, — очень я рад, что она пострижена».
Кстати упомянем еще одно обстоятельство печальное, к которому тоже с полным сочувствием отнесся Старец: 23 сентября 1872 года скончался скитский иеромонах о. Иларий; неожиданное и скорое отшествие о. Илария чувствительно было для Старца. Проживши вместе с о. Иларием долгое время келейными у покойного Старца, батюшки Макария, и после того всё время в Скиту, больной Старец очень жалел о. Илария и, вспоминая то время, как они служили батюшке о. Макарию, говаривал о нём со слезами и с глубоким чувством грусти. Часто в разговоре касался и о загробной его участи, говоря: «Как неисповедимы судьбы Божии! Что бы такое это значило, что так неожиданно и скоро оставил нас отец Иларий?» И вскоре после такой грусти и озабоченности его о почившем, о. Иларий не замедлил явиться ему с своим утешением: в сонном видении виделся ему в полном одеянии монашеском — мантии, с веселым лицем, усладительно поющим ирмос: «Покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй морю предел песок, и содержай вся; Тя поет солнце, Тя слави луна, Тебе приносит песнь вся тварь, яко Содетелю всех во веки»142. Пение о. Илария всего этого ирмоса было как бы неземное и настолько усладительное для больного Старца, что он, проснувшись, до глубины души расчувствовался этим необыкновенным сладостным пением, попросил принести нотный ирмологий и сам со слезами напевал этот ирмос. И долгое время это пение звучало в его ушах и держалось в живой памяти, и он неоднократно за особенное утешение считал для себя напевать Богородичный ирмос с окружающими его братиями. Из утешительного сновидения Старец заключал: о. Иларий за многолетние труды свои в монашестве и в загробной жизни обрел милость Божию143.
Не забывал Старец также и отдаленных духовных чад своих, чрез диктовку отвечал на нужные письменные вопросы их, подписывая в конце письма свое имя. Когда же опухшие кисти рук мешали ему в писании, тогда подписывал он начальные свои две буквы: «И. И.» [Иеромонах Иларион].
Содержание писем его в то время было преимущественно прощальное; Старец, извещая о приближающейся кончине своей, прощался с духовными своими детьми и знакомыми, испрашивая у всех христианского прощения, просил святых молитв о себе и по кончине молитвенного поминовения144. В последний раз, за два дня до кончины своей (16 сентября), подписал он в письме свое имя, прощаясь с одной из преданных юных своих учениц Н. Р[озен], приветствуя ее вместе с тем с предстоящим днем Ангела, посылая ей на память в подарок книгу преподобного Иоанна Лествичника. Пожелал он проститься также и со всеми братиями; 21 августа, по сообщении Святых Христовых Таин, принимал скитских и монастырских братий, прощался с ними, испрашивал прощения, просил святых молитв, благословлял их финифтяными иконочками, делая при оном некоторым из духовных чад своих краткие последние наставления. Двум монастырским инокам, прощаясь, сказал что это прощание его с ними уже последнее, что и им тоже недолго остается жить и чтобы к исходу тоже готовились. Выслушав от Старца эти последние прощальные его к ним слова, со слезами простились они со своим духовным отцем и наставником в последний раз и вышли от него с затаенною мыслию о предстоящем каждому из них скорому отшествию145.
Известясь о трудном состоянии больного, 22 августа прибыла и Белевского монастыря матушка игумения Павлина с сестрами, чтобы проститься с трудноболящим Старцем. Старец всех принимал с любовию и прощался со всеми, благословляя иконочками. Матушку игумению благословил большою живописною иконою своего Ангела, преподобного Илариона. Старец просил ее не вдруг приезжать всем сестрам, а понемножку. «Еще время терпит, — сказал он, — я еще несколько недель просижу в креслах; что я за барин такой! В водяной болезни недели по четыре сидят». Этими словами, как впоследствии оказалось, он как бы предназначал время своему сидению. Припоминая, стал он перечислять прежних почивших старцев, бывших в водянке, по скольку кто из них сидел в креслах. «А мне-то грешному, отчего же не посидеть», — говорил Старец. Приезжали также и дальние в последний раз повидаться и проститься с болящим Старцем: Малоярославецкого монастыря о. игумен Пафнутий, Великолуцкая матушка игумения Палладия, Великоустюжская матушка игумения Назарета; Балашевской Покровской общины начальница матушка Сарра; Орловского монастыря матушка игумения Амфилохия; Тульского монастыря бывшая матушка игумения Макария; Севского монастыря сестры (родные племянницы покойного Старца, батюшки о. Макария); монахини — казначея Афанасия Глебова; матушка Мелания Иванова; матушка Магдалина Воейкова146; матушка Сергия Ергольская; Тульского монастыря сестры; а также Наталья Петровна Киреевская (5 июля приехала в обитель и пробыла всё время до самой кончины Старца, погребении его, 23 сентября уехала из обители.) А преосвященный Уфимский и Мензелинский епископ Петр, давний хороший знакомый Старца, узнавши о трудной болезни его, прислал ему своего сочинения книжку: «Наставление и утешение в болезни и в предсмертное время». Эта книжка доставила больному большое утешение.
Ожидался этим временем в обитель и Калужский архиепископ Григорий. Когда болящий Старец услышал, что 27 августа прибыл Владыка, зело о сем возрадовался духом, желая принять его Святительское благословение и возблагодарил Бога, сказавши: «Слава Тебе Господи! и я, грешный, удостоюсь принять на предстоящий мне загробный путь Святительское прощение и благословение. Это великое дело!» И с усердием и благоговением ожидал Владыку.
29 августа, в день скитского праздника Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, в первом часу дня Владыко был в Ските в сопровождении благочинного отца архимандрита Моисея, нашего отца игумена Исаакия и отца казначея Флавиана. Сперва прошел он в церковь, помолясь и приложившись к святым иконам, благословил скитскую братию. Из церкви пошли посетить болящего страдальца. Вошедши, Владыко благословил сидящего в креслах многоболезненного Старца и, подвинув кресло, сел около больного и утешил его своею духовною беседою. Владыко с большим участием сказал больному: «Печально мне видеть Вас, отец Иларион, в таком трудном, болезненном состоянии! Но что же делать, на это есть Воля Божия! Господу угодно было послать Вам такой крест. Мужайтесь и крепитесь (духом) в Духе»147. Больной Старец просил его святых молитв и благословения: «Благословите, святый Владыко, меня в новый, неведомый мне путь и помолитесь, чтобы на воздушных мытарствах меня не задержали». Владыко с умилительной улыбкой преподал больному Старцу благословение и прощение, затем сказал: «Нет, я верую, что Вы не будете задержаны. Этот путь Ваш — самый крестный, безопасный, спасительный и блаженный! Блажен сей путь, брате, имже идеши». После последнего утешительного собеседования с болящим Старцем Владыко, прощаясь, благословил его и пожелал ему, сказавши: «Ну, простите, отец Иларион, желаю Вам милости Божией и помощи Его Святой совершить подвиг Ваш до конца, получив от Господа Бога в будущей жизни утешение».
Простясь с Владыкою, получив напутственное его благословение, больный Старец еще более стал проникаться чувством скорого своего отшествия, чаще стал высказывать мысли свои о предстоящей ему загробной жизни, чаще стал видеться ему в сновидениях покойный его старец, батюшка отец Макарий. Видение любимого Старца много утешило больного его ученика. Из неоднократных ему видений, расскажем с его слов хоть одно, более других замечательное и утешившее больного.
За месяц до кончины, 18 августа, виделся ему в самом тонком сне покойный его старец, батюшка отец Макарий. Явился ему и говорит: «А я вот к тебе, Иларион, заехал». И будто куда-то спешит, говоря: «Мне теперь некогда, делов у меня много. Я к тебе еще буду, заеду за тобой, а покудова прости».
Это видение утешило больного, и после оно часто являлось ему, утешая. Тем же днем одному из старших монастырских братий виделся в сонном видении батюшка отец Макарий, спешившим из монастыря в Скит, в сопровождении многого народа, монашествующих и мирян; в их числе и видевший Старца был, просил у него благословение. Старец же ему сказал: «Бери скорей благословение, мне нужно торопиться скорей в Скит, я там буду...»
Накануне дня памяти кончины покойного его старца, батюшки Макария, больной почувствовал себя в такой великой слабости, что думал, не последний ли пришел его час. В первом часу по полуночи просил поспешить читать ему правила ко Причащению и попросил подать ему любимый, самый маленький портрет батюшки Макария, висевший над его постелью. Когда же ему его подали, он взял и стал крепко его целовать, как бы принимая от самого Старца благословение. По выслушании же Правила тотчас приобщился Святых Христовых Таин и благодарил Господа, сказавши до трех раз со слезами: «Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! что Ты сподобил меня грешного Святых Животворящих Христовых Таин причащатися». Затем Старец спросил: «Сколько раз приобщался я Святых Таин?» Ему ответили: «Двадцать». Опять стал с глубоким чувством и слезами благодарить Господа: «Слава Тебе Господи! Да не в суд или осуждение будет мне сие Причащение, но во исцеление души и тела». После этих слов еще сказал: «Ну, теперь хоть бы и умирать можно, да нет, смерть что-то вернулась назад; надо, видно, еще потрудиться, не готов я, окаянный. Хотел было меня Батюшка взять, но не взял; не совсем готов, видно, еще я». И, обратя молитвенный взор свой на святые иконы, со вздохом произнес: желаетъ душа моя́ къ тебѣ́, Боже.
Возжада душа моя́ къ Богу крѣ́пкому, живому: когда прiидý и явлю́ся лицу Бóжiю? (Пс. 41, 2-3). «Обаче да будет Воля Твоя Святая, Господи, на мне грешном! Как Тебе угодно — так и да будет!... Мало мне по грехам моим окаянному, лучше здесь пострадать, да там милость Божию получить. Телесная бо и сия мучения, веселия суть рабом Твоим». Сими словами утешал себя болезненный страдалец в страданиях. И, оградив себя Крестным знамением, сказал: «Подаждь, Господи, мне терпение и покаяние». После этого опять виделся ему батюшка о. Макарий, утешал его, показывая ему свои места, великолепно убранные палаты. Чувствуя скорую приближающуюся кончину свою и, имея пред умными очами слова Господни: устрой о домѣ твоемъ, умираеши бо ты́ (Ис. 38, 1), больной Старец еще за десять дней стал озабочиваться о приготовлении нужной для себя одежды; обо всем подробно сказывал сам, что приготовить нужно и в чем его положить. Призвал своего родного брата о. Стефана, просил его сшить власяницу и всё прочее, что нужно к положению во гроб. Просил брата сходить к монастырскому о. Иову, который занимается опрятыванием умерших братий, и подостовернее узнать от него обо всем, что требуется для сего приготовить, говоря при этом: «У меня когда-то всё было приготовлено ко дню моей кончины, но власяницу свою кому-то я отдал и прочее всё роздал; теперь у меня ничего не осталось; займитесь, не откладывая, а то тогда некогда будет».
Между тем от увеличившейся водянки опухшие ноги его в икрах потрескались, и вода из трещин стала просачиваться и с каждым днем все больше и больше истекать, а вместе с сим и изнуренные физические силы его значительно стали упадать и слабеть. Такое быстрое истечение воды явно предсказывало последний его болезни исход и скорую кончину; ибо полгода тому назад подобный пример был: скончался в Ските (5 марта 1873 года) от водяной монах Александр Лихарев148, духовный сын Старца, у которого тоже за сильным истечением воды из опухших ног вскоре и почти неожиданно последовала блаженная кончина, с напутствием за два часа до кончины Святыми Таинами. Больной Старец, в одно время и одною болезнию страдавший с батюшкой Александром, часто с умилительным чувством и слезами вспоминал о его блаженном конце и о том, какой последний исход был его водяной болезни. Потому, как только стала у него из ног показываться вода, и сам он тоже стал ожидать себе скорой кончины, уже давно «желание имый разрешитися и со Христом быти» (Флп. 1, 23).
Истечение воды постепенно усиливалось, дошло наконец до того, что келейные не успевали менять простыни и повязки с опухших ног его. Вследствие чего не замедлил последовать и предсмертный в его болезни кризис.
Ночь на 16 сентября, за два дня до кончины своей, больной Старец провел особенно трудно и тяжко; был у него сильнейший лихорадочный пароксизм — озноб; во всю ночь очень сильно всего его трясло и знобило. После этого последовал самый крайнейший и последний упадок его сил; день провел в большой слабости. Ночь же на 17-е число провел еще труднее и тяжелее, был у него тоже пароксизм, но менее, чем в прошлую ночь; в обе эти ночи была у него бессонница и больного сообщили Святых Христовых Таин.
День 17-го числа провел он без пищи и пития и в великой слабости. В этот день просил он прочесть ему отходную молитву. По выслушании отходной, сказал окружавшим келейным его братиям: «Не сказывайте никому, что нынче читали мне отходную». И с этим, как бы покончив уже всё земное и отрешась от всего, Старец и очи свои, прежде взиравшие на предстоявших ему, опустил долу, — Отврати́ очи мои́ еже не ви́дѣти суеты́ (Пс. 118, 37), — в ожидании чего-то необыкновенного... Вечером этого дня в последний раз приходили к оканчивающему страдальческий подвиг, умирающему Старцу проститься с ним: отец архимандрит Ювеналий и настоятель Оптиной Пустыни отец игумен Исаакий. А с духовным Отцем своим, батюшкой Амвросием, по слабому здоровью, прощался он заранее, и после, чрез письмо, в продолжение болезни его. Батюшка отец Амвросий часто посещал больного и исповедовал его. Больной Старец великое духовное утешение и отраду получал от собеседования с ним. Ибо глубокое почитание, уважение и любовь имел он к духовному своему отцу. Вечером того же дня, накануне кончины его, батюшка отец Амвросий прислал к больному своего келейного осведомителя о состоянии его здоровья. На вопрос келейного больной Старец сказал: «Я очень слаб, но чувствую себя легко». И поручил просить у батюшки о. Амвросия прощения, благословения и святых молитв.
Всех приходивших в этот вечер к нему больной принимал и в последний раз прощался со всеми. Достольные слова его к окружавшим духовным детям были сказаны им со слезами: «Братие мои! Мир и любовь имейте между собою и ко всем. И тогда познают вси, яко мои ученицы есте. По слову нашего Спасителя, аще любовь и́мате между собою (Ин. 13, 35).
Следующую ночь, на 18 сентября, больной Старец провел без сна; выслушавши всё правило ко Причащению, одну молитву читал по книжке даже сам, в половине первого часа по полуночи сообщился он Святых Христовых Таин и скушал третью часть просфоры.
С этого времени все болезни его как бы утихли, успокоились, вернее сказать, совсем оставили его и он более их не чувствовал, был покоен и благодушен, сидел покойно, тихо перебирая в руках четки. Вокруг него тоже было тихо, безмолвно. Одним словом, царствовала всеобщая глубокая тишина, как бывает затишье перед грозой. Приближалась страшная и роковая минута, великое и сокровенное таинство смерти, когда душа от тела отходит, рушится их сочетание и естественный союз Божиим хотением отсекается — ужасное таинство и страшное всем.
«Безмолвствуйте убо, безмолвствуйте и не тревожьте больше ничем лежащаго!... прочее умолчите и великое таинство узрите: страшный бо час, умолчите! да с миром душа от идет: в подвизе бо велицем содержится, и во страсе мнозе молит Бога», — обращает к нам, окружающим отходящего, глас свой Святая наша Церковь.
«Страшно и ужасно, — по словам святого Ефрема Сирина, — что тогда испытывает на себе душа, но никто из нас не знает сего, кроме тех одних, которые предварили нас там, кроме тех одних, которые изведали сие на опыте. Они видят, чего никогда не видали; слышали от Властей, чего никогда не слыхали; терпят, чего никогда не терпели... Отходящий, прощаясь со всеми нами и всех приветствуя, говорит: «Прощайте, братия; прощайте, добрые люди, встаньте и прилежно помолитесь о мне в час сей. В далекий путь иду я теперь, в путь, которым еще не ходил, в новую для меня страну, из которой никто не возвращался, в землю темную, где не знаю, что встретит меня... Простите, ближние мои, простите. Еще недолго, и вы наконец придете туда же. Приходите скорей, настигайте нас; ожидаем вас там, ожидаем, что и вы придете к нам». Так кончающийся беседует с нами, предстоящими, и внезапно язык связывается, глаза изменяются, ум покидает, уста умолкают, голос прерывается. «Молитесь, чтобы с миром отошла душа его; просите, чтобы дано ему было место упокоения; припадите с молением, чтобы иметь ему человеколюбивых Ангелов; припадите с молением, чтобы обрести ему Судию снисходительным... Молитесь, потому что он теперь в великом борении»149.
В четверть шестого часа утра умирающий Старец сказал предстоявшим келейным: «Что-то мне неловко сидеть; экая это комиссия!» И просил, его поправить; когда же поправили ему подушки, он спросил: «Что теперь, хорошо ли?» Ему сказали, что хорошо, и просили его уснуть, говоря так: «Батюшка родимый, усните, вы всю ночь провели без сна». Это было около половины шестого утра; роковая минута приблизилась, время подвига кончилось...
Истомившийся многострадалец, как всегдашний истинный послушник, за послушание сложил опухшие руки свои на грудь и глаза закрыл; перебирая чётки, стал тихо засыпать. И, немного склонивши голову направо, редко стал дышать. С минуту было редкое и тихое его дыхание, потом оно приостановилось, чрез полминуты, еще раз дохнул тихо — и едва заметно было это его дыхание. Оно — последнее!... Он испустил дух, предавши его в руце Господу. Безсмертная душа его оставила болезненную, телесную свою храмину. Кончились бесчисленные его страдания. Он уснул, почивши после бессонных ночей безмятежным, непробудным сном — до общего Воскресения: Вѣ́рую ви́дѣти благая Господня на земли́ живы́хъ. (Пс. 26, 13).
«Ангел смерти... великий страх поселил во мне, — говорит от лица умирающего святой Ефрем Сирин, — в содрогание привел душу и тело, потому что начал отделять во мне кость от кости. Отделил член от члена и душу от спутника ее — тела; совлек с нее плотяную ткань, свил ее и унес. Порвал струны на цевнице, и умолк звук ее; с корнем вырвал древо жизни... Замкнул уста для слова, изъял свет из очей; мгновенно угас светильник»150. И ещё из святого Ефрема Сирина: «Великое дело видеть, как душа разлучается с телом. Велик час этой необходимой для всех минуты, когда голос изнемогает, когда язык не в состоянии чисто выговорить слово. Туда и сюда непрестанно обращаем мы взоры и не узнаем стоящих пред нами... А если и узнаем, то не можем побеседовать с ними... В этот час... ничто не занимает нас, кроме заботы о наших грехах и о том, как предстанем пред Судией; что скажем в свое оправдание...»151
«Во время смерти предстоит великий страх всем грешникам. Напротив того, час разлучения доставляет радость всем святым, всем праведным, всем подвижникам... Праведные, святые и подвижники веселятся в час смерти и разлучения, имея пред очами своими великий труд своего подвижничества, бдения, молитвы, поста, слезы, болезни. Душа их ликовствует, потому что по разлучении с телом своим желает войти в покой»152.
Той умретъ въ си́лѣ простоты́ своея́, всецѣ́лъ же благодушествуяй и благоуспѣваяй, утроба же его исполнена тука, мозгъ же его разливается. (Иов. 21, 23-24). «Неизъяснимо удовольствие той души, которая с уверенностию разлучается с телом и скидает оное, как одежду. Ибо так как она достигла уже уповаемых благ, то оставляет его без горести; спокойно вручает себя свыше пришедшему светлому и кроткому Ангелу»153.
«Желая скончатися, блаженный Иларион Великий чистым умом глагола: изыди, душе моя, что боишися? изыди, что смущаешися? Осьмьдесят лет служила еси Христу, и смерти боишися! В тех словесех предаде дух свой Богу»154.
Многоболезненный страдалец, прострадавши год восемь месяцев, окончил трудный подвиг тяжких болезней своих, сидя в креслах, на которых безсменно просидел 29 суток. Скончался он в белом балахоне, прикрытый белым покрывалом по пояс. И в этом сидящем положении своем походил более на уснувшего, чем на бездыханного человека. Голова его несколько склонилась вниз, на правую сторону, лицо его светло и покойно, с улыбкой на устах, глаза еще им самим были закрыты, также и руки им самим сложены на груди и держали чётки. Тотчас по кончине отпели по нем литию и канон по исходе души от тела, с припевами: «Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего», и прочие заупокойные стихи с «надгробным рыданием, творяще песнь: аллилуиа». Отслужив канон, подходили к нему, сидящему, испрашивали у него благословение, как у живого, и целовали его теплую руку и голову.
Многотрудное и изболевшееся страдальческое тело сняли с кресла и, опрятавши по обычаю монашескому, облекли во святую схиму и во всё одеяние, заранее им самим назначенное; с болью сердца положили покойного на стол в той же келлии, в которой страдал он и доблестно окончил страдальческий свой подвиг. Начались по нем непрерывные панихиды сменявшимися иеромонахами. Проведав о скончании Старца, вскоре пришли отец Игумен с отцом архимандритом Ювеналием отслужить панихиду. Отец Игумен соборне с скитскими и монастырскими четырьмя иеромонахами отслужил панихиду, а отец архимандрит Ювеналий, соразделяя общую скорбь, молча присутствовал при неостывшем еще теле новопреставленного, которое окружали собравшиеся скитяне и многие из монастырских братий.
Троекратная печальная повестка скитского и монастырского колокола оповестила и всех обитателей Оптиной, что не стало Старца. Тогда келлии усопшего стали наполняться монашествующими и мирскими, спешившими к бездыханному телу его отслушать панихиду и помолиться о упокоении души почившего. Все лица обоего пола допускались в Скит без исключения. Плач и рыдания слышались до позднего вечера; духовные дети, осиротевши, оплакивали своего Старца, руководителя и опытного наставника. В четвертом часу пополудни, при полном собрании скитян к почившему Начальнику была отслужена по нем панихида, положено многотрудное тело его во гроб и вынесено в скитскую Предтечеву церковь, где тоже начались неумолкаемые панихиды и продолжались они до десяти часов вечера.
На 19 сентября были в Ските вечерня, утреня и ранняя в этот день заупокойная Литургия. После оной Литургии отцом Игуменом с четырьмя иеромонахами и двумя иеродиаконами была отслужена в Ските по Старце панихида. С этого дня начались и в продолжение сорока дней ежедневно служились в Ските и в монастыре заупокойные по нем Литургии.
В монастыре служилась особая заупокойная Литургия по Старце, первая ранняя в четыре часа, и после Литургии служились всегда панихиды и священнослужители выходили на его могилу пропеть литию.
Заупокойную Литургию в монастыре в продолжение 40 дней ежедневно отправлял прежний казначей, заслуженный и достоблаженный старец, иеросхимонах Савва, духовный сын почившего. Питая всегда глубокое уважение и любовь к покойному, отец Савва, несмотря на преклонность своих лет, собравши старчески слабые, последние силы, пожелал выразить этим усердную признательность и любовь к духовному своему отцу. К вечеру того же 19-го числа прибыли многие сестры Белевского монастыря, а матушка игумения Павлина прибыла в день кончины Старца, в десятом часу утра.
На двадцатое число, в среду, были в Ските вечерня, затем бдение. Вся скитская церковь наполнилась монашествующими и мирскими — собрались по чувству любви и усердия отдать последний долг усопшему своему Старцу, наставнику и благодетелю духовному, проститься с ним и проводить его к месту блаженного его упокоения. В монастыре тоже было свое бдение. После бдения в Ските духовные чада почившего служили всю ночь над ним непрерывные панихиды до четырех часов утра, пропето было ими двенадцать панихид. Двадцатого сентября, в четверг, в день погребения, в 5 часов утра была совершена в Ските соборная, заупокойная Литургия; служили три иеромонаха. По окончании Литургии отцом архимандритом Ювеналием с шестью иеромонахами отслужена была соборная панихида. После панихиды, при заунывном перезвоне скитских колоколов, последовал вынос усопшего Старца из Скита в монастырь, к поздней Литургии и отпеванию.
Весь путь от Скита до северных врат монастырских (мимо деревянных гостиниц), сплошной массой стоял народ. На всем пути до монастырского Введенского соборного храма шесть раз останавливалось шествие для пения литии; у северных монастырских врат печальное шествие встречали Тихоновский благочинный отец архимандрит Моисей, два игумена: отец игумен Исаакий и из Жебыни (живущий там на покое) отец игумен Иона с шестью иеромонахами и братиею Оптиной обители.
В восемь часов началась в соборе поздняя Литургия, которую совершал отец архимандрит Моисей, в сослужении двух игуменов и шести иеромонахов. На отпевание выходили два архимандрита: отец архимандрит Моисей и отец архимандрит Ювеналий; два игумена, шестнадцать иеромонахов и два иеродиакона (скитские и монастырские). Соборная церковь, полная народа, освещалась люстрой и праздничными большими свечами. И всем присутствующим при отпевании были розданы свечи. По окончании отпевания началось трогательное прощание с усопшим Старцем. Сперва подходила своя братия, потом подходили и все прочие, бывшие в храме — монашествующие и мирские, прощались с отошедшим на вечный покой.
Многотрудное тело почившего нашего Старца предали погребению в монастыре, с правой стороны, против часовни батюшки отца Макария, в особом уготованном склепе. Между ними только проход, разделяющий священные их могилы.
По погребении в память Старца в монастырской трапезе был общий обед. Для монахов обед устроили на гостинице, там же для них был и общий чай; некоторые лица званы на обед к отцу Игумену. Для нищей братии составили особый обед, на 20 человек, с денежной раздачей. В девятый, двадцатый и сороковой день служили соборные Литургии и панихиды.
Дорогая для нас священная могила Старца осеняется крестом с Распятием Спасителя, освещается неугасимою лампадою, хранит нам страдальческие останки, как некое духовное сокровище и влечет к себе, как к месту живу. Горестное чувство грусти и скорби по отшедшем наставнике наполняет наши сердца. Не умаляется скорбь и проходящими днями — всё также неутешно скорбим мы и сетуем о нашей всегдашней разлуке с ним. В молитвах наших о нем мы находим лишь малую отраду для духа; скорбь же свою мы можем только чувствовать, не передавая словами — так она чувствительна и глубока. Утешает разве то, что в честь Ангела покойного нашего Старца, для всегдашнего о нем молитвенного памятования, будем мы иметь при новой монастырской братской больнице церковь во имя преподобного Илариона. Сам покойный Старец весьма сочувствовал построению братской больницы, поддерживал эту мысль своим соучастием. Даже и при последних днях своей притружденной жизни озабочивался он о приведении сей мысли в исполнение. И вот давнее желание покойного Старца и всего о Христе Оптинского братства к общему утешению и во славу Божию будет исполнено — построится больница, а при ней церковь во имя преподобного Илариона в молитвенную память многоболезненного страдальца, незабвенного нашего Старца, батюшки отца Илариона. Этот священный памятник будет вечный для его души. Душа его во благи́хъ водвори́тся (Пс. 24, 13). Над местом же телесного его упокоения поставится чугунная часовня, подобная той, что видна на месте упокоения старца, батюшки отца Макария.
Главный же памятник для покойного Старца — его многолетние молитвенные труды в обители и многоболезненные телесные его страдания, за которые Господь Бог несомненно увенчает его венцом Небесным.
Ему же и от нас да будет слава, честь и держава, во веки веков. Аминь.
«Смерть мужу — покой» — сказал праведный Иов (3, 23). Почившему же Старцу наипаче нужен покой вечный, и мы умильно вопием о нем к Богу: «Упокой его Господи! Со святыми упокой!»
Дни памяти почившего Старца
День рождения и Ангела мирского его имени Иродиона. — 8 апреля.
День пострижения в мантию - 13 августа 1849 года.
День Ангела в монашестве - 21 октября.
Пострижение в схиму - 9 марта 1872 года.
День блаженной кончины - 18 сентября 1873 года, во вторник, в половине шестого часа утра.
Сообщив Вам подробное описание о почившем нашем отце, мы уверены, что и Вы, по духовной любви Вашей к почившему, прочтя наши о нем скудные строки, будете всегда памятовать о нем, в святых Ваших молитвах, а также и о писавшем сии строки, многогрешном м. Порфирии, тоже помолитесь...
НАДГРОБНЫЙ ПЛАЧ
Над мертвым плачися, изчезе бо свет: сладчае плачися над мертвым, яко почил есть
(Сирах. 22, 9-10). Надгробное рыдание творяще песнь: Аллилуиа.
Сѣ́ющии слезами, рáдостiю пожнутъ.
Ходя́щии хождаху и плакахуся, метающе сѣ́мена своя́: грядуще же npiúдутъ рáдостiю, вземлюще рукоя́ти своя́.
(Пс. 125, 5-6).
Пролiю́ предъ ни́мъ молéнiе мое, печаль мою́ предъ ни́мъ возвѣщу.
(Пс. 141, 3).
Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему, умоляюще о нем Бога: оставляет он нас и ко гробу тщится, не печется более о суетных, отцы и братие! се разлучаемся с ним, упокоити его, Господу помолимся!
Какое разлучение, о братие! Какое рыдание в настоящем часе! Приидите и целуйте бывшаго вмале с нами: предается он гробу, с мертвыми погребается и всех нас ныне разлучается, упокоити его Господу помолимся.
Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижу во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, беззрачну, безславну, не имущую вида. О чудесе! что сие еже о нас бысть таинство! Како предахомся тлению, и припрягохомся смерти? Воистину Бога повелением, якоже писано есть, подающаго преставлшемуся упокоение!
Обольемся все слезами, когда видим пред собою почившаго, и приближившеся все целовати, ровно же и сия привещавати: се оставил еси любящия тя, не глаголеши с нами прочее, о отче! чесо ради не глаголеше, якоже глаголал еси нам? но сице молчиши, еже глаголати с нами: Аллилуиа...
Се ныне видим лежаща, но нам к тому не предлежаща: се уже и язык умолче, се уже и устне престаша: здравствуйте друзи, чада: спасайтеся братие! спасайтеся знаемые! аз бо в путь мой шествую; но память творите о мне с песнию: Аллилуиа...
Воспоминаю вам, братие мои, и чада, и друзья мои, не забывайте меня, когда молитесь ко Господу: молю, прошу, и с умилением взываю, навыкайте сим в памяти, и плачите меня день и нощь, якоже Иов, к друзьям, реку к вам: седите паки рещи: Аллилуиа...
Се лежу, возлюбленные мои братие, посреде всех молчалив и безгласен: уста упразднишася, язык преста, и устне препяшася; руце связастеся, и нозе сплетостеся; зрак изменися, очи угасосте и не видят рыдающих; слух не приемлет печалующих вопль; нос не обоняет кадильнаго благовония: истинная же любовь никогда же умерщвляется.
Темже молю всех знаемых и другов моих, помянайте меня пред Господом, яко да в день судный обрящу милость на Судищи оном Страшном.
Спасайтесь, отцы и братие, спасайтесь все друзи: сродницы же и чада: в путь бо иду, имже никогда же шествовах, но приидите помянувши мою к вам любовь, последуйте, и гробу предадите тело мое, и имущаго судите смиренную мою душу, со слезами Христа молите, яко да огня измет мя негасимаго.
Духовные мои братие и спостницы, не забудьте меня, когда молитесь, но зряще мой гроб, поминайте мою любовь и молите Христа, да учинит дух мой с праведными.
Образ есмь неизреченныя Твоея Славы, аще и язвы ношу прегрешений, ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и возжеленное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя.
Тебе, благодетелю, и всех Владыце Христу, припадаем со слезами тепле, надгробную сию с плачем взывающе песнь: вернаго раба Твоего упокой, яко благоутробен.
Не забывай вопиющих Тебе с плачем прилежно, Святая Богородице, всех упокоение, обрести благая верному Твоему рабу, от нас преставлшемуся.
Присномятежное море жития претек, к Твоему пристанищу притече верою преставивыйся, но во Твоей тихости и присноживотной сладости, со святыми наставляяй его, упокой Христе душу раба Твоего.
Душа моя тужит, и очи мои желают слез. Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез? И плачуся непрестанно день и нощь, да ослабу прииму болезни сердца моего. «Велию соделовает печаль, и смущение и сокрушение сердца, разлучение между любящими. Яко тяжко есть разлучатися душе с телом, тако любимому от любящаго: понеже по общему разумению, душа паче тамо живет, идеже любит, нежели тамо, идеже оживляет. Печальное и слезное разлучение бывает между любящим, а наипаче в то время, егда сицевое бывает разлучение, яко друг друга к телу видети невозможно. Всякое разлучение между любящим печаль соделовает, паче же всех смерть. Не что иное бо смерть есть, токмо разлучение души от тела, и от другов, и от всех, с которыми обращение бывает. «О, коль болезненно любящим разлучение сие смертное!...» — пишет святой Димитрий Ростовский155. «Что ни говорите сердцу, а ему сродно горевать о потере близких; как ни удерживайте слезы, а они невольно струятся ручьем над могилой, в которой сокрыт родственный, драгоценный прах. Правда, слезами не возвратить того, что взято могилой, но потому-то и слезы струятся ручьем, что возврата нет из могилы..... Сам Спаситель, до конца претерпевший Свои неописанно тяжкие страдания на Кресте, над прахом друга Своего Лазаря возмутился духом и прослезился»156.
Многие примеры видим в Священном Писании и в Житиях Святых оплакивания своих умерших. А нам, немощным людям, кольми паче свойственно есть оплакивать близких усопших; однако ж, эта скорбь должна иметь границы и слезы наши должны иметь свою меру, но не так, как у тех, о которых говорит Апостол: Якоже и прочие неимущии упования (1 Сол. 4, 13).
Да и не только людям сродна слезная печаль и сетование о разлуке с почившими, но и бессловесные животные оплакивали подобно людям разлуку свою с человеком, к которому имели признательность и которого навсегда лишались.
Трогательное повествование о сем сообщает святитель Димитрий Ростовский в житии преподобного Герасима Иорданского157. Даже самые воспоминания о почивших близких нам людях бывают для нас отрадны и утешительны, и самые те места, в коих обитали они, будут напоминать о бывшем радостном утешении и извлекать из ней признательную слезу; ибо радость любезна — бывает слезна. Так бывало и в древности: обитель, в которой обитал великий старец, многие благоговеющие посещали, а ученики старца, по кончине его, пересказывали посетителям: на сем месте отец наш с приходящими всегда беседовал, здесь он сиживал и читывал, здесь молился, а здесь трапезовал; вот в этом месте уединялся он для богомыслия, а в этом принимал весьма краткий покой. И прочее, и прочее; а посетители с благоговением всё это слушали, удивлялись и плакали; ибо в разлуке и это служит немалым утешением.
«Егда же преподобный авва Герасим ко Господу отиде и от Отец погребен бысть, по смотрению Божию лев (яже служаше Преподобному более пяти лет) не обретеся тогда в Лавре и по малем времени прииде, и искаше Старца своего. Авва же Савватий и ученик аввы Герасима, видев льва, глагола к нему: Иордане (иже бе имя тому льву, нареченное Преподобным), Старец наш остави нас осиротелых, и ко Господу от иде! И даяше ему пищу, глаголя, возми и яждь: лев же не хотяше прияти пищи, но часто семо и овамо смотря, и своего Старца лица, рыкаша вельми скорбящи. Авва же Савватий и прочии старцы, поглаждующе его по хребту, глаголаху: от иде Старец ко Господу, оставив нас; но тако глаголюще, не можаху того уставити от вопля и рыкания: и елико они словесы своими утешити его мняху, толико он паче рыдаше, и подвизаше больший вопль рыкая, и изменяя гласы, и лицем и очесы являя печаль свою, юже имеяше, не видя Старца. Тогда глагола ему авва Савватий: «Аще не имаши нам веры, пойди с нами, и покажем ти место, идеже лежит Старец. И поемши его, веде на гроб, идеже Преподобный бе погребен. Отстояше же гроб от церкви, яко пять ступеней ножных, и став авва Савватий верху гроба Преподобнаго, глагола ко льву: се здесь Старец наш погребен есть, и преклонь колена верху гроба старча, авва Савватий плакаше. Лев же сия слышав, и видев плачуща Савватия, ударяше и той главою о землю, рыкая зело. Таже рыкнув вельми, издше абие верху гроба Старча»158.
Прибавления
Прибавление I. К с. 655.
Письмо настоятеля Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, отца архимандрита Леонида (Кавелина) к старцу иеросхимонаху о. Илариону
Достопочтеннейший и возлюбленный о Господе, батюшка отец Иларион!
Письмо твое от 23 августа получил я 26-го. Не буду уверять, колико оно преогорчило меня своим содержанием — ведает сие Сердцеведец Господь.
Итак, прости, честный отче, прости, возлюбленный ми о Христе брате. Блажен путь в оньже идешь... яко уготовася Тебе место покоя; верю сему преискренне, ибо Ты честно и усердно послужил общему нашему Отцу159 и Благодетелю душ наших, честно послужил нашему мирному пребыванию — Скиту святого Иоанна Предтечи Господня.
Плачу и рыдаю заочно со всеми теми, которые теряют в тебе, подобно мне, духовного отца и собеседника, иные опытного и любвеобильного наставника, другие попечительного о нуждах их промыслителя! Прости, брате и друже многолюбимый, и аще стяжеши милость от Многомилостивого нашего Господа, помяни мое недостоинство во своих святых молитвах к Нему; я же, многогрешный и недостойный, как не оставлял выну поминать твое честное имя в своих грешных молитвах, так и впредь, по долгу дружбы и любви к тебе, не оставлю и по отшествию твоем молить Господа о упокоении души твоей в обителях Отца Светов.
Твой духовный друг и брат, многогрешный
ар[химандрит] Леонид
Новый Иерусалим 28 августа 1873 года.
Примечание. Отец архимандрит Леонид (Кавелин) полагал начало монашества и жил до степени иеромонаха в Оптином Скиту под старчеством отца Макария.
Прибавление II. К с. 655.
23 сентября 1872 года посетила наш Оптинский Скит общая скорбь: в четверть девятого часа утра, тотчас по отходе в Ските ранней обедни, скончался наш скитский иеромонах отец Иларий. Со вторника он слёг в постель, от простуды приключилась ему тифозная горячка, а в пятницу предсмертный последовал удар. Пожелал он сообщиться Святых Христовых Таин; по сообщении было совершено над ним Таинство святого Елеосвящения и была прочтена ему отходная молитва. На другой день, в субботу, предал дух свой Богу, проживши в монашестве около сорока лет.
Оставил Скиту по себе память детской простоты, простосердечия и приветливости. Скитская братия любили о. Илария за его простоту и сердечно жалеют о разлуке с почившим, такой неожиданной и скорой.
Отец Иларий происходил из козельских купеческих детей, поступил в Скит в марте 1835 года, определен туда 14 июня 1846 года. Был несколько лет келейником у батюшки отца Макария. Пострижен 29 июня 1852 года, посвящен: во иеродиакона 16 июня 1855 года, во иеромонаха — 13 августа 1862 года.
По назначении отца Илариона в Скитоначальники, перешел в соборную келлию. В 1863 году назначен в помощники монастырского духовника. Скончался 23 сентября 1872 года, на 65-м году от рождения. Похоронили его 25 сентября, на скитском кладбище, между Распятием, сбоку схимонаха Вассиана. Вечная ему память.
Прибавление III. К с. 662.
Александр Николаевич Лихарев, помещик Рязанской, Тульской и Симбирской губерний.
Воспитывался в Пажеском корпусе; был на службе в гвардии и после того в должности Каширского предводителя дворянства. По прибытии в Оптину Пустынь жил до поступления в Скит около года на монастырской гостинице, вместе с женою своею, Надеждою Сергеевною.
Шестого ноября 1869 года поступил он к нам в Скит на жительство, в число братства, а супруга сперва поступила в Орловский девичий монастырь, а потом в апреле 1870 года перешла в Белевский монастырь. Во все время пребывания своего в обители Александр Николаевич, при тучности тела, страдал легкою водяною болезнию, а между тем всегда нудился к исполнению положенных правил скитских.
В последних числах января 1873 года, ездивши в Белев, простудился и заболел и в болезни, согласно его желанию, был пострижен в мантию 9 февраля того же 1873 года. А 12 февраля особорован святым елеем и до самой кончины своей каждочасно приготовлялся к смерти и часто приобщался Святых Христовых Таин. Пятого же марта пополудни, в час, тихо и мирно скончался, а 7 марта, после Преждеосвященной Литургии, похоронен на скитском кладбище, по его избранию, под большой липой. Положена над ним большая чугунная плита.
Во время келейного пострижения его в мантию духовником, отцом Памвою, сказывал Александр Николаевич, что видел поодаль себя на ручке кресла сидящих двух бесят, в образе красивых мальчика с девочкой, с печальными лицами, и просил покропить святою водою, чтобы прогнать сидевших. Но их, кроме его одного, никто не видал, а потому удивлялись, не знавши причины его прошения, пока он не объяснил. Видение это продолжалось до чтения Евангелия — тогда они исчезли.
О видении этом духовник отца Александра, больной старец о. Иларион сделал такое заключение, что оно обозначает грехи, в которых он не принес еще покаяния. Советовал ему припомнить, не осталось ли чего-нибудь у него, по забвению. Отец Александр, последуя совету Старца, перебирая в памяти, действительно нашел забытые грехи и в них покаялся. Вечная да будет память почившему в блаженном его успении!
Прибавление IV. К с. 649, 656.
Келейными почившего Старца были: монах отец Николай (Фуфаев), впоследствии, при пострижении в мантию, нареченный Нестором, в продолжение восьми лет и трех месяцев служивший Старцу до самой его блаженной кончины; и помощник его, монах отец Филипп, в мантии названный Филаретом, год и два месяца пробывший при последних его страданиях; а также мантийный монах отец Порфирий, восемь лет занимавшийся у Старца письменными делами.
29 сентября 1867 г.
Письмо Н. Розен, духовной дочери Старца
Милая и дорогая N. N.
Не могу выдержать, чтобы не написать Вам о том впечатлении, которое произвело на меня посещение Оптиной Пустыни! Никогда в жизни моей не провела таких дней.
После Вашего отъезда, в тот же день, в 2 часа отправились мы в Скит. Батюшка позвал меня первую и беседовал со мною более двух часов; на другой день исповедовалась тоже более двух часов и вышла от него совершенно перерожденная. Найти в человеке столько доброты, участия, ласки — никогда не думала я, чтобы подобные люди могли быть на земле. Я открыла ему всю душу свою, он назвал меня своею дочерью — и я люблю его теперь более всех на земле; все другие мои привязанности земные обратились в прах. Чтобы быть достойной называться его дочерью, готова на все жертвы, на все испытания в жизни; душа моя узнала, что такое духовная радость! Я пробыла в Пустыни три дня, долее, чем предполагала — не в силах была уехать. И остальные дни была осчастливлена беседой с ним два раза в день. Он мне позволил быть у него после ранней обедни и в два часа и всякий раз не только позволял говорить с ним сколько хочу, но даже вызывал на откровенность. Да, это не человек, а Ангел во плоти; что за терпение, что за кротость, что за любовь к человечеству! Можно только удивляться и молиться. Я счастлива и покойна — и это состояние души продолжается до сих пор; берегу я это чувство, как скупой золото.
Приехала домой — жизнь приняла обыденный порядок, но присутствую я здесь только телом: душа моя, все мысли — там. Позволил мне писать к нему, и сегодня отправила письмо. Теперь живу одною мыслию — опять побывать там. Получила разрешение поехать туда по первому пути (муж мой тоже сбирается ехать со мной).
Если бы в моей воле было, я бы собрала всех, кого только знаю, и повезла бы туда. Мне кажется, кто там хоть раз был и ощутил эту радость — не может остаться дурным человеком. Я смеялась над Вами, что Вы проливали столько слез; я сама ревела, прощаясь с Батюшкой, и до сих пор не могу вспомнить о нем без слез...
Счастливы Вы, что так близко живете от такого святого места. Вы не можете представить, как я благодарю судьбу, что встретила Вас там; Вы мне дали случай познакомиться с Батюшкой. Он Вас (обоих) очень любит и много о Вас говорил со мною; по милости Вашей и меня приютил.
(Помучились мы на порядках, возвращаясь домой — дожди и грязь, так, что в Серпухове решилась бросить экипаж и приехала домой по железной дороге...)
Прошу Вас, хоть и редко, пишите ко мне, всегда рада буду иметь о Вас известие, да к тому же Вы ближе, чем я, к Обители, более имеете там знакомых.
Меня ужасно тревожит здоровье Батюшки. Ну как он занеможет, а я, живя вдали, и не узнаю об этом. Милая N., дайте мне слово, что если Вы узнаете что-нибудь неблагополучное, чего сохрани Бог, то тотчас напишете мне — я всё брошу и приеду!
ИНОКУ СВЯТЫЯ АФОНСКИЯ ГОРЫ ПОКАЗАНО В БЫВШЕМ ЕМУ ВИДЕНИИ, ЧТО МОЛИТВАМИ БОЖИЕЙ МАТЕРИ ДУШИ УМЕРШИХ ПРЕХОДЯТ СВОБОДНО ЧРЕЗ ПРОПАСТЬ, НАХОДЯЩУЮСЯ ПРЕД ВХОДОМ В НЕБЕСНЫЯ ОБИТЕЛИ
Один благочестивый инок Святыя Афонския Горы, который по смирению не называет себя по имени, описывает о себе следующее бывшее ему видение. Седьмого марта 1854 года, вставши в полночь, чтобы идти к утрени, и Пришедши в церковь, когда братия читала полунощницу, стал я в форме на свое место и размышлял, как Спаситель наш пришел в мір сей и, воплотившись от Пресвятыя Приснодевы Марии, принял столько трудов из любви к нам, человекам.
Находясь в сих мыслях, пришел в столь сильное умиление, что слезы, как ключи воды, текли из глаз моих. Причем, читая умственную молитву Иисусову: Господи Иисусе Христе, Сыне Божии, помилуй мя, пришел в большее еще умиление, а любовь к Богу пылала в сердце моем, как огнь. В это время вижу я лестницу, которой один конец начинался в моем сердце, а другой досягал до небес. И хотя видел церковь и братию, читавших правило утреннее, но молиться не мог, и, опустивши в форме доску, сел на оную. В ту минуту ничего я уже не видел внешнего, ни церкви, ни братии, а видел прекрасный луч, освещенный столь лучезарным светом, что, казалось, он происходил как бы от многих солнцев, причем луч сей испещрен был цветами необыкновенной красоты. Смотря с удивлением на сей луч, которому подобного никогда не видал, и не постигая, как зашел на оный, увидел на нем множество мужей, кои все были в монашеском одеянии, но не в черном, а в светло-злато-сияющем белом одеянии, и на главах их были венцы, сияющие необыкновенною красотою.
Идя по сему лугу, увидел я другое собрание: тут все были молодые, и одеяния на них были воинские. Когда я подошел к ним ближе, они отошли от меня и говорили между собою как бы в один голос: кто из нас желает взять этого брата и довести до Царя? Тогда один из них, Воин, как бы полководец, величественного и могущественного вида, превосходивший всех славою и светом, как бы луна между звездами, сказал: «Я возьму его и провожу». И назвал меня по имени. «Вы знаете, — продолжал он, — как он любит меня и молится мне, и что много раз я ходатайствовал у Царя за эту душу». Услышавши это, я подумал, кто таков этот Воин, которому подобного в красоте и величии никогда не видал, и как он знает мое имя? Тогда Воин, приблизившись ко мне, сказал: «Брат, — и назвал меня по имени, — я знаю, что ты любишь Царя и меня любишь, а потому я и провожу тебя к Нему». На что я отвечал ему, что я недостоин видеть Царя и какой это Царь, о котором он говорит. «Ты спрашиваешь, — сказал Воин, — какой это Царь, а между тем, не зная Его, любишь, а также любишь и меня, хотя и меня не знаешь, а потому и должен идти со мною к Царю».
Не находя слов отвечать ему, я пошел за ним по тому лугу, который видел, и думал, какой это воин, который так меня любит и так много для меня делает? И хотел спросить его имя, но совестился и думал, что узнаю после, спустя немного времени. Окончился этот луг, направо коего увидел я две высокие стены и посреди них весьма узкую дорогу. Воин пошел по этой дороге прямо, а я боялся. Заметя это; он остановился и сказал: «Брат! Для чего ты боишься идти за мною? Знай, что этот страх происходит от того, что ты не творишь Иисусовой молитвы: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, которую всякий христианин должен творить при каждом своем дыхании». Услыша это, я начал умственно читать сию молитву, и вдруг разлилось в душе моей великое умиление. И сама молитва начала изливаться от души моей, и сделалось мне не только мирно и спокойно, но и сердце мое начало пылать и гореть любовию к Богу, почему и весь страх и боязнь совершенно от меня отошли. Тогда Воин, остановясь, сказал: «Брат, вижу что ты теперь спокойнее. Если хочешь иметь всегда мир, какой имеешь теперь, не должен быть ленивым, но часто творить молитву Иисусову. И каждый человек, который хранит сию молитву, очищается душой от всякого греха и вкушает сладость любви Божией, как и ты теперь несколько вкусил оной, но доселе обленился и оставил совершенно сию молитву. Почему и приказываю никогда не оставлять её и каждый вечер исповедовать духовнику все помыслы хорошие и нехорошие». Сказав это, он пошел прямо по узкой дороге, а за ним последовал и я. Когда мы дошли до средины дороги, увидел я на верху стены большой Крест. Дошедши до Креста, Воин, остановясь пред ним, осенил себя троекратно знамением Святаго Креста и, поклонившись три раза Кресту, сказал тропарь: Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим. По учинении сего он сказал мне, чтобы и я делал то же, что он делает. И после сего пошел далее.
Продолжая путь, вскоре пришли к концу дороги, на краю коей увидел я великую пропасть, которая не имела конца и пределов со всех сторон, а внизу оной была темная бездна. Смотря на эту пропасть, увидел в чрезвычайной дали высокие горы, досягающие неба, и чрез сию пропасть как бы мост, состоящий из одной узкой круглой жерди, не более как кругом только в одну четверть, и укрепленную одним концом в конец дороги, а другим досязающую до горы и колеблющуюся как бы древесный лист от сильного ветра. Видя, что Воин намеревается идти прямо по этой жерди, я смотрел по правую и по левую сторону, ища прохода безопаснее этой жерди. Заметив это, Воин упрекнул меня, что я не творю молитвы и от этого я опять смутился и пришел в страх. И когда я подал ему правую руку, мы пошли по жерди, которая колебалась под нами, как нить, отчего я, Пришедши опять в смущение, не мог идти далее. Воин, посмотрев на меня, сказал: «Брат, здесь надобно призывать Имя Матери Божией, Она здесь много помогает!» Услышав это, я в тоже время начал взывать: «Пресвятая Богородица, помоги мне!» И вдруг боязнь, которую я чувствовал, удалилась, и я пошел за Воином безбоязненно. Спустя немного пропасть эта кончилась и мы достигли какого-то города. Здесь Воин остановился и сказал: «Брат! Теперь мы прошли уже все опасности!» Я, смотря на город и видев в нем множество растущих дерёв, похожих на масличные, думал: для кого так много растет этих дерёв? При входе в город Воин хотел оставить мою руку, но я не хотел выпустить её из его руки, и от великой любви, которую ощущал к нему, удерживал его руку. Когда мы дошли до средины города и средины горы и немного остановились, я, смотря вокруг себя во все стороны, увидел пред собою большую гору, по которой мы и пошли далее. Взойдя на верх горы, увидел я большие врата, отворенные на Восток.
Воин, осенив себя троекратно знамением Святаго Креста и приказав мне сделать то же, пошел во врата, а за ним и я последовал. При вступлении во врата увидел я поле, которому конца не было видно, но подобно небу расстилавшееся в безконечность. Лучезарный Свет в сем поле был так силен, что, казалось, оно освещено было многими солнцами. Самая красота поля и цветов, коими оно было испещрено и устлано, превосходила не только всё доселе мною виденное, но и ум человеческий не может вообразить подобных красот. Когда я, всё это видя, помышлял, что желал бы навсегда остаться в сих местах, Воин сказал: «Брат! Ты думаешь, что желал бы здесь остаться, но тебе должно увидеть еще и другие страны, несравненно лучше этих, и потом увидеть и Самого Царя».
Когда опять пошли мы далее, увидел я большое собрание мужей, число коих было так велико, что глаз не мог обозреть безчисленность оных. Они все были в монашеских одеяниях, но одежды их были не черные, а светлые. И на главах венцы, и лица их сияли как солнце. Они все говорили Воину: «Радуйся, святый великомученик Георгий! Благо, что пришел сюда». — «Радуйтеся и вы, — отвечал святый Георгий, — и радуюсь видеть вас, угодники Божии!» — «Святый Георгий! — сказали они ему, — ты споручник и попечитель этой души.
Этот монах прежде был хорош, а теперь стал ленив к молитве». И смотря на меня, сказали: «Брат! — и назвали меня по имени, — как случилось, что ты прежде был усерден, а теперь стал ленив? Ты хорошо знаешь, что, если человек живет на земле и сто лет и наслаждается всеми благами роскоши, пресыщения и удовольствия, не заботясь о душе своей, придет час или минута смерти, когда адская пропасть поглотит всех живущих в нерадении и лености, ходящих по воле сердец своих и пребывающих без покаяния, как ты пребываешь в лени. Рассмотри, как ты прежде был высок и с какой высоты ниспал и сделался недостойным пребывать в сих местах Царствия Небесного, в которых мы обитаем». Потом, обратясь к святому Георгию, сказали: «Георгий, возлюбленный Христа, сопутствуй душе этой и доведи её до Царя, и мы будем заботиться и молиться о ней».
После этого мы пошли полем, тогда я вспомнил, как путеводитель мой в первом поле, когда я только что увидел его, говорил обо мне своим собратиям, воинам: «Я знаю, как он любит меня и молится мне!» Вспомнивши это, я упал ему на выю и, крепко обнимая, не сдерживая чувств своих, долго лобызал лице его. Затем, взявшись за руку, пошел с ним далее и увидел другое собрание мужей, также в монашеских одеяниях. Но сияние от одежд их было так лучезарно и венцы на них блистали так светло, что я не мог смотреть и переносить их блеска. Впрочем, число сих святых было очень мало. Тогда я сказал святому Георгию: «Святый Георгий, брат мой! Какие дела совершили на земле эти святые, что они столь превосходят красотою и сиянием прочих, коих доселе я здесь видел?» На что святый Георгий отвечал: «Брат! Это души монахов, живших на земле без наставников и учителей, руководствуясь Святым Писанием и учением древних святых Отцев. Подражая им, они совершили подвиги благочестия. И за то Господь прославил и возвеличил их в Царствии Своем». Тогда я сказал: «Святый Георгий! Теперь истощились на земле уже такие святые. И есть ли еще таковые в наше время?» Святый Георгий отвечал: «Очень мало! Теперь на земле — всё более злые люди, любви нет, вместо любви ненависть, веры мало, вместо правды царствует ложь, сердца охладели, ничего нет для них труднее как спасение души, все любят суету. Мало, очень мало, которые любят спасение и заботятся, как прежние, о спасении души своей, а которые и любят спасение теперь — им этот путь очень тяжек и труден». Сказавши это, святый Георгий замолчал, и мы молча продолжали путь.
Спустя немного я увидел на востоке большие палаты, подобные дворцам. Они так были пространны, что не видно было их конца. Из этих палат разливался сильный свет, который распространялся на всю окружность, и освещал сиянием необыкновенного блеска сии палаты. Архитектура, формы и размеры их были так восхитительны и необыкновенно красивы, что ум человеческий не сможет и вообразить такого вида, и были все как бы из чистого золота. Когда я спросил Святого Георгия, какие это дворцы и палаты, Он отвечал — Царские, в которых обитает Царь.
За сим подошли мы к дворцам, для входа в которые были отпертые врата. Святый Георгий осенил себя троекратно Крестным знамением и, сделав три поклона, вошел во врата. Я, подражая ему во всем, последовал за ним. Когда мы вошли во врата, то представилась нам большая ограда, со стены коей виден был весь дворец и все палаты. Прямо пред нами были другие врата. Когда мы вошли в сии, другие, врата, увидели большой и необыкновенной красоты коридор, который шел прямо от врат и по коему ходило много мужей в монашеском одеянии багряного вида, как бы то была самая чистая кровь. В правых руках держали они Кресты, а в левых финиковые ветви, на главах были венцы необыкновенного сияния, и лица блистали как молния. Все они подошли к нам и сказали: «Святый Георгий! Ты взял эту душу под свое покровительство, когда еще приведешь её к нам, и водворишь у нас?» Святый Георгий отвечал: «Когда угодно будет Богу!»
В конце коридора виднелись большие двери. Все они были украшены драгоценными блестящими каменьями, которым подобных я никогда не видал. Направо от дверей был образ Господа Иисуса Христа, а налево — образ Божией Матери. Святые с молниезрачными лицами сказали мне: «Брат, почему ты не подвизаешься и не трудишься для спасения души своей? Мы тебя давно здесь ожидаем». Сказавши это, они взяли меня на руки, как бы младенца, и поднесли к дверям против образа Божией Матери. И все, а с ними и святый Георгий, запели: «Аксиос! Достойно есть яко воистинну»... весь тропарь сего славословия Божией Матери. Когда они пели, то каждое слово запечатлелось в сердце моем. По окончании пения все положили земные поклоны пред образом Матери Божией и прикладывались к образу. Потом сказали мне: «Мы это делаем для тебя, чтобы не думал, что видение это — от врага прелесть, но что Бог по великой милости Своей благоволил удостоить тебя видеть всё это для блага души твоей». Сказавши это, они от нас удалились, и я остался со святым Георгием против дверей.
Двери эти немедленно отворились без помощи рук человеческих. Великий свет пролился из дверей, и слышан был глас: «Велика милость Божия для сынов человеческих!» Сквозь отворенные двери я увидел огромную церковь, красота и великолепие коей превосходили всё, что только может вообразить ум человеческий. Среди церкви был Престол наподобие Царского, на коем восседал Сам Спаситель. Облачение на Господе было архиерейское, а на Божественной Главе возложена была корона наподобие венца Царского. Вид Его, Божественный, был юный, тридцатилетнего мужа. Вокруг Престола предстояло множество святых, из коих одни были в одеждах иеромонашеских, а другие в монашеских. Свет Лица Господня сиял и превосходил сиянием сто тысяч солнцев, или сказать более, что неисчислимое число солнцев не может сравняться со светом Его Божественного Лица и всего Его Божества. Свет, происходивший от Лица Господня, изливался и на всех предстоящих Ему святых и так сливался в одно целое, что невозможно было распознать отдельное сияние света Лица Господня от сияния ликов святых, окружавших Его и освещенных Его Светом.
Святый Георгий подошел прямо к Господу, но я не мог последовать за Георгием и, чувствуя страх, остановился. Святый Георгий, остановясь, обратился ко мне, спросив: «Для чего ты не приближаешься ко Господу?» На что Господь сказал: «Он этого недостоин!» Святый Георгий приблизился один ко Господу, и все святые, окружавшие его, поклонились Георгию, подобно тому как великий полководец, приближаясь к царю земному, зрит как все окружающие кланяются ему и отдают честь. Сам Господь, когда приблизился Георгий, восстал от Престола и, отверзши Свои объятия, лобызал его чело и сказал: «Хорошо, что ты пришел ко Мне, Мой возлюбленный!» Сказавши это, Господь воссел опять на Престол, а Георгий сделал три земные поклона и, облобызав ноги Господа, сказал: «Господи! Ты много возлюбил род человеческий и для искупления и спасения оного пролил всю Божественную Кровь! Прости и сию душу и Сподоби её быть достойною приблизиться к Тебе!» Господь отвечал: «Я не прощу этого монаха, он прежде был хорошей жизни, но теперь сделался ленивым. Я много даровал ему даров, другие праведники Мои работают и трудятся для Меня 30 и 40 лет, и Я не даю им подобных даров, которыми удостоивал этого монаха». На что Георгий сказал: «Господи! Ты ведаешь, каков теперь мір, каковы люди — слабые и немощные, не таковы, какие были прежде. И когда кто из настоящих людей захочет подражать древним святым, другие, и некоторые даже духовники и старцы, говорят: «Теперь не то время, и прошли те времена, когда предпринимали такие подвиги». Господь отвечал: «Я знаю всё, знаю, что на земле мира нет и истинных добродетелей нет. Они кончились. Правды нет, веры мало, любви не стало; на земле царствует ложь и ненависть. Не только живущие в міре, но и монахи, иеромонахи, духовники, наставники и старцы ходят по стезям неправды, и вторично Меня распинают. Я много терпел и терплю, ожидая их покаяния — и исповедания. А этот брат, хотя Я и ущедрял его Моею любовию, проводит дни в лености и заботится душою только о теле и временной жизни. Я много раз призывал его и говорил ему, он слышал глас Мой и открывался духовнику, который подтверждал, что глас этот от Бога. Но он, не внимая этому и не заботясь о Моем глаголе, оставил прежние труды, а потому и недостоин прощения».
Уже с первых слов Господа объят я был таким страхом и трепетом, что с ужасом ожидал, как Господь повелит низринуть меня в ад. Но любовь ко Господу, которая прежде наполняла мое сердце, скоро изгнала страх сей. Святый Георгий сказал: «Господи! Ты знаешь всё сокровенное и видишь, как монах этот любит Тебя во глубине своего сердца». И падши к ногам Господа сказал: «Господи! Ты ведаешь, что я всю кровь мою пролил из любви к Тебе, ради моей крови отдай мне этого брата, прости его и удостой приблизиться к Тебе!» Тогда Господь милостивым оком и веселым лицем взглянул на Георгия и, взявши его за руку, поднял и сказал: «Да будет тебе якоже хощеши!» Тогда Георгий встал, а Господь взял сосуд, наполненный чем-то красным, как бы кровь, и, держа его в левой руке и десницею благословляя, сказал: «Георгий, возьми этот сосуд, он преисполнен Моею любовию, иди и дай этому брату». Георгий взял и, подошедши ко мне, сказал: «Брат! Осени себя троекратно знамением Святого Креста и пей из сего сосуда!» Когда я пил из сосуда, не знаю, что в нем было, но было так сладостно, что во всю жизнь не вкушал ничего подобного. И сердце мое запылало в ту же минуту любовию к Богу, я видел, как Георгий, взявши от меня сосуд, передал его Господу уже пустым — в нем не оставалось уже ничего. И не стало во мне ни страха, ни боязни; я сам без посредства Георгия, приблизившись к Господу, повергся к Божественным стопам Его и, лобызая оные, плакал несколько времени. После сего Господь сказал: «Георгий, возьми этого брата и иди с ним на землю. Он должен трудиться и подвизаться, чтобы сделаться таким же, каким был прежде. И для сего очистится, как злато в горниле огненном, и после Я прииму его сюда. Если же пребудет в такой же лени, как был во всё это время, то он сам видел — пропасть поглощает тех, кто живёт нерадиво и лениво, и не трудится для Бога, и не приносит плодов покаяния».
После сих слов Господа святый Георгий взял меня за руку, и он и я, сотворивши по три земных поклона пред Господом и облобызав ноги Его, отправились в обратный путь. И двери за нами затворились. Когда опять вышли в тот коридор, то все святые в багряных одеждах приблизились к нам. И когда я сказал Георгию, что желал бы навсегда остаться в этих местах, он мне ответил, что этого сделать невозможно, потому что Царь повелел, что дабы я прежде очищен был, как злато в горниле. При этом и святые в багряных одеждах мне говорили: «Брат! Спеши очистить душу свою подвигами и трудами, и мы будем тебя ожидать. Помни ту пропасть, которая поглощает живущих в лености». Просили и святаго Георгия, чтобы он заботился о моей душе, обещая самим молиться о мне ко Господу.
После этого мы пошли далее и прошли врата и ограду, а также и другие врата, вошли в поле, где опять я увидел тот небольшой собор святых, превосходивших прочих красотой и величием. Это были души монахов настоящего времени, и, смотря на них прилежно, старался заметить — не увижу ли кого-либо посреди них известных мне лиц. Но не видал ни одного, причем сердце мое преисполнено было такою любовию к святому Георгию, что вся душа моя соединилась с ним. Продолжая путь и Пришедши поле, достигли горы. Гора эта была так прекрасна, что мы долго утешались ею и, смотря на растущие на ней масличные древа, восхищались зрением сих красот, причем смотрел я со страхом и на ту пропасть, которая была под горою. Спустившись же с горы, мы подошли к жерди, перекинутой чрез сию пропасть в виде моста. Святый Георгий взял меня за руку, и я пошел за ним без страха. Когда достигли средины пропасти, святый Георгий остановился и сказал: «Брат! Видишь ли сколькими милостями и благодеяниями награждает Господь твою душу! Смотри не забудь, что видел. Подвизайся и не будь ленив и нерадив, приготовляй себя быть достойным вкусить опять из Божиего сосуда. Матерь Божия и я будем твоими заступниками».
Засим, осенив меня по лицу три раза Крестным знамением, стал невидим, и я остался один посреди пропасти на жерди, которая колебалась подо мною, как нить. Причем слышал я из пропасти множество голосов, кои вопияли: «Пойдем возьмем этого монаха, — и называли меня по имени, — теперь ушел от него Георгий и он остался один. Поспешим взять его! Видите, что он хочет по этому узкому дереву переправиться чрез пропасть!» К тому же слышал я и громы из глубины пропасти. Тогда, ужаснувшись, возопил: «Господи! Какая душа может перейти чрез эту пропасть без испытаний и опасности? И что может здесь помочь ей?» Тогда услышал с неба глас говорящий, подобно грому: «Добрые дела помогают перейти этою дорогой. Или когда Матерь Божия молится за какую душу — лишь тогда только душа эта спасается от сей пропасти». Услышав это, я возопил: «Матерь Божия и святый Георгий! Помогите мне, грешному!»
Тогда увидел я опять свою церковь и братию, оканчивающих утреню.
Описание сего видения получено жившею в Москве одною благочестивою особою, при собственноручном письме Высокопреосвященнейшего Исидора, митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского, апреля 5 дня, 1861 года.
КОНЧИНА ПРАВЕДНИКА ПИСЬМО ПИЛАТОВОЙ ЖЕНЫ КЛАВДИИ О СПАСИТЕЛЕ К БЫВШЕЙ ЕЕ ПОДРУГЕ ФУЛЬВИИ
Ты просишь меня, любезный верный друг, описать тебе события, совершившиеся со дня нашей разлуки. Молва о некоторых из них долетала до тебя, и таинственность, в которую они облечены, поселяет в тебе беспокойство о моей участи. Повинуясь твоему нежному призыву, я стараюсь собрать в моей памяти разбросанные обломки цепи моей жизни. Если в этом описании ты встретишь обстоятельства, которые поразят твой разум, то вспомни, что Верховные творческие силы окружили непроницаемыми завесами наше рождение, существование и смерть и что невозможно слабым смертным измерить тайны судеб их! Я не буду напоминать тебе о первых днях моей жизни, так мирно пролетевших в Нарбоне, под кровом родительским и в охранении твоей дружбы. Ты знаешь, что с наступлением моей шестнадцатой весны, я была соединена узами брака с римлянином Понтием, потомком древнего и знаменитого дома, занимавшим тогда в Иберии важное правительственное место. Едва мы вышли из храма, как мне должно было ехать с Понтием в провинцию, ему вверенную. Нерадостно, но и без отвращения я последовала за супругом, который по своим летам мог быть отцом моим. Я тосковала о вас, тихий отеческий дом, счастливое небо Нарбоны, прекрасные памятники, свежие рощи моей родины! Я приветствовала вас глазами, полными слез... Первые годы моего замужества прошли спокойно, небо даровало мне сына. Он был мне дороже дневного света! Я разделяла мои часы между исполнением обязанностей и удовольствиями, позволительными женщинам. Сыну моему минуло пять лет, когда Понтий, по особенной милости императора, был назначен проконсулом Иудеи.
Мы отправились с нашими служителями по живописной дороге; я любовалась этою страною, богатою и плодовитою, которой муж мой должен был управлять именем Рима. Владыки народов в Иерусалиме меня окружали почестями, но я жила в совершенном уединении, ибо евреи подозрительны, горды, ненавидят чужестранцев — «язычников», как они нас называют. По их злоречию, мы оскверняем своим присутствием землю, будто бы завещанную им Богом.
Я проводила время с моим младенцем посреди моих тихих садов, где мирты переплетались с фисташками, где стройные пальмы возвышались рядом с цветущими померанцами и гранатовыми деревьями, — там, под этою свежею тенью, я вышивала покровы для алтарей или читала стихи Виргилия, столь усладительные для слуха и еще более сладкие для сердца. В редкие минуты досуга, которые муж мой уделял мне, он бывал мрачен и грустен. Как ни тверда рука его, но и она была еще слабою, чтобы удержать в повиновении этот жестоковыйный народ, так долго независимый, возмутительный от природы, разделяемый тысячью буйных сект, которые соглашались только между собою в одном — в бешеной ненависти к имени римскому!
Одно лишь из значительных семейств в Иерусалиме оказывало мне некоторую дружбу; это была семья начальника синагоги. Я находила удовольствие в посещении его супруги — Саломии, явившей образец добродетели и кротости, в свидании с их двенадцатилетней дочерью Семидой, любезною и прекрасною. Иногда они говорили мне о Боге отцов своих, читали мне некоторые отрывки из священных книг. И сказать ли тебе, Фульвия? Вспоминая слышанные из уст Саломии хвалы Всевышнему Богу Иакова, Богу Единому, невещественному, вечному, недоступному страстям и порокам, которым мы так часто даем божественные имена на алтарях наших, Милосердому, Всемогущему Богу, соединяющему благость, чистоту и величие, — я слышу голос Семиды. Он сливается со звуками псалтири царя Давида, которые я пробовала повторить на лире. Как часто в моем уединении, подле колыбели моего сына, я повергалась на колени, молясь Богу о милых моему сердцу. Ему ведь сама судьба, с ее железною рукою, готова покориться, как раба Владыке. И я вставала всегда подкрепленною и утешенною.
Но с некоторого времени Семида оказалась нездорова. Как-то утром мне сказали, что она скончалась в объятиях матери, причем без предсмертного томления. Сраженная горестию, обняв своего сына, я поспешила к ним, чтобы поплакать с несчастною Саломиею. Дойдя до искомой улицы, мои люди с трудом могли проложить дорогу моим носилкам, ибо флейтщики, певчие и толпы народа теснились вокруг дома. Остановясь на подходе, я заметила, что толпы расступились пред группой идущих, и расступились с почтительным любопытством. Во-первых, в этой группе я узрела отца Семиды. Но вместо горести, которую я ожидала прочесть на почтенном лице его, оно выражало глубокое убеждение и странную надежду, для меня непонятные. Подле него шли три человека простой и грубой наружности, бедно одетые, за ними, завернувшись в мантию, шел некий Муж во цвете лет. Я подняла глаза. И вдруг опустила их, как бы пред ярким сиянием солнца. Мне казалось, что чело Его озарено, что венцеобразные лучи окружают Его локоны, ниспадавшие по плечам, как у жителей Назарета. Невозможно выразить тебе, что я почувствовала при взгляде на Него. Это было вместе могущественное влечение, ибо неизъяснимая сладость разливалась во всех чертах Его, и тайный ужас, потому что глаза Его издавали блеск, который как бы обращал меня в прах. Я последовала за Ним, сама не зная, куда иду.
Дверь отворилась, и я увидела Семиду; она лежала на одре, окруженная светильниками и овеянная ароматами. Она была еще прекрасна небесным спокойствием, но чело было бледнее лилий, рассыпанных у ног ее. И синеватый перст смерти оставил след на ее впалых ланитах и поблекших устах. Саломия сидела подле неё безмолвная, почти лишенная чувств. Она, казалось, даже не видела нас. Иаир, отец девицы, бросился к ногам Незнакомца, остановившегося у постели, и, указывая Ему красноречивым жестом на усопшую, вскричал: «Господи! Дочь моя в руках смерти, но если Ты пожелаешь, она оживет!» Я затрепетала при сих словах, как бы сердце приковалось к каждому движению Незнакомца. Он взял руку Семиды, устремил на неё Свои могучие взоры и произнес: «Встань, дитя Мое». Фульвия, она повиновалась! Семида приподнялась на своем ложе, поддерживаемая невидимою рукою, глаза ее открылись, нежный цвет жизни расцвел на ее щеках. Она протянула руки и вскричала: «Матушка!» Этот крик разбудил Саломию. Мать и дочь судорожно прижались друг ко другу, а Иаир, простершись на землю и осыпая поцелуями одежды Того, Кого называл Учитель, повторял: «Что должно, чтоб служить Тебе, чтобы получить жизнь вечную?» — «Изучить и исполнять два закона: любить Бога и любить ближнего!» Сказав это, Он скрылся от нас, как эфирная, светлая тень. Я стояла на коленях, сама того не замечая, затем встала и возвратилась домой. Блаженное семейство вместе с отцом Иаиром было на вершине наслаждения. Изобразить их нельзя ни кистью, ни пером.
За ужином я рассказала Понтию всё, чему была свидетельницею. Он поник головою и сказал: «И ты видела Иисуса Назаретского? Это Его ненавидят фарисеи и саддукеи, люди Ирода и лукавные левиты. С каждым днем возрастает эта ненависть, и мщение витает над главою Его. А между тем речи Назарянина — речи мудреца и чудеса Его — чудеса Истинного Бога. За что они ненавидят Его? За то, что Он обличает их пороки и непокорность. Я слышал Его однажды: «Убеленные гробы, порождение ехидны, — говорил Он фарисеям. — Вы взваливаете на рамена братий ваших ноши, до которых бы не хотели коснуться концом пальца; вы платите подати за травы — мяту и тмин, но мало заботитесь об уплате должного по законам веры, правосудия и милосердия». Смысл этих слов, глубоких и истинных, раздражает этих надменных людей, и горизонт мрачен для Назарянина». — «Но ты будешь защищать Его, — вскричала я с ужасом, — ты имеешь власть!» — «Моя власть не что иное, как призрак пред этим мятежным, коварным народом! Между тем я бы душевно страдал, если б должен был пролить Кровь этого Мудреца».
С этими словами Понтий встал и вышел, погруженный в глубокую думу. Я осталась одна в мрачной и невыразимой грусти. День Пасхи приближался. На этот праздник, столь важный у евреев, стекалось в Иерусалим множество народа со всех концов Иудеи для принесения в храме торжественной жертвы. В четверток, предшествовавший этому празднику, Понтий сказал мне с горестию: «Будущность Иисуса Назарянина очень неутешительна. Голова Его оценена, и сегодня вечером Он будет предан архиереям». Я задрожала при этих словах и повторила: «Но ты защитник Его!» — «Могу ли я это сделать, — мрачно сказал Понтий. — Он будет преследуем, изменнически предан и осужден на смерть жестокую».
В час сна, едва я склонила голову на подушку, как таинственные видения овладели моим воображением. Я видела Иисуса, видела Его таким, как Саломия мне описывала Своего Бога: Лик Его блистал как солнце, Он парил на крыльях Херувимов — пламенных исполнителей Воли Его; остановясь в облаках, Он, казалось, был готов судить поколения народов, собранных у Его стоп. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые возносились к Нему, сияющие вечною юностию и божественною красотою, а вторые — низвергались в бездну огня. И Судия указывал им на раны, покрывавшие Его тело, говоря им громовым голосом: «Воздайте Кровь, Которую Я пролил за вас!» Тогда эти нечестивые просили у гор покрыть их, а землю, чтобы она поглотила их. И чувствовали они себя бессмертными для муки и бессмертными для отчаяния. О какой сон, какое откровение!
Лишь только заря зарумянила вершины холмов, я встала, с сердцем еще сжатым от ужаса, и села у окна подышать свежим утренним воздухом. Вскоре послышался смертоносный рёв, доносившийся из центра города.
Крики проклятия, ужаснее, чем гул взволновавшегося океана, долетали до меня. Сердце страшно билось, чело обливалось холодным потом. Вдруг я заметила, что этот гул приближается под нажимом бесчисленной толпы, и вот застонала мраморная лестница, ведущая в претор. Терзаемая неизвестностью, я беру на руки сына, игравшего подле меня, прячу его в складках покрывала — и бегу к моему мужу. Добежав до двери судилища и заслышав за нею голоса, не посмела я войти внутрь и только приподняла пурпуровый занавес. Какое зрелище, Фульвия! Понтий сидел на своем троне из слоновой кости, сидел во всем великолепии, коим Рим наделяет своих вельмож. Под бесстрастным выражением лица Пилат едва скрывал страшное волнение. Пред ним с связанными руками, в изодранной одежде, с окровавленным лицем стоял Иисус Назарянин, спокойный и неподвижный. В Его облике не чувствовалось ни гордости, ни боязни. Он был тих — как невинность; покорен — как агнец.
Но Его кротость переполнила меня ужасом, припомнилось: «Воздайте Кровь, Которую Я пролил за вас!» Вокруг Него бесновалась презренная толпа, привлекшая Его на судилище. К толпе присоединилось несколько стражников, начетчиков и фарисеев. Взгляды их были дерзкими, и узнать их было легко по пергаментным табличкам с текстами из закона: таблички эти они носили на лбу. Все эти страшные люди дышали ненавистью, и адское пламя отсвечивалось в их глазах. Казалось, духи злобы смешивали свои голоса с криками неистового бешенства.
Наконец, по знаку Понтия водворилось молчание. «Чего вы от Меня хотите?» — спросил Иисус. «Мы требуем смерти», — отвечал один из священников. Иудеи закричали: «Он предсказывает разрушение храма, называет Себя Царем Иудейским и Сыном Божиим. Да будет Он распят!» Эти свирепые вопли не умолкают в моих ушах, и образ Непорочной Жертвы предстает глазам моим. Затем Понтий заговорил, обратясь к Иисусу: «Итак, Ты — Царь Иудейский?» — «Ты говоришь это» — отвечал Иисус. «Ты ли Христос — Сын Божий?» Иисус не отвечал ни слова. Вопли возобновились пронзительней прежнего, как рыкание голодных тигров. «Отдай Его нам на Крест!» — кричали иудеи. Понтий, наконец, заставил их замолчать и сказал: «Я не нахожу ничего преступного в Этом Человеке и хочу отпустить Его».
В ответ на это народ закричал: «Отдай Его нам, распни Его!» Я не могла слушать долее, призвала невольника и послала его к моему мужу, прося минуту свидания. Понтий немедленно оставил судилище и пришел ко мне. Я бросилась пред ним на колени, говоря: «Ради всего тебе дорогого и святого, ради нашего дитяти, залога священного брачного соединения, не будь участником в смерти Этого Праведника. Я видела Его в эту ночь в чудном сне, облеченного Божественным величием; Он судил людей, трепетавших пред Ним. И между тенями несчастных, низверженных в бездну пламени, я узрела лица тех, кои теперь требуют Его смерти. Берегись поднять на Него святотатственные руки! О верь мне, одна капля Его Крови навлечет навеки на тебя осуждение. «Всё, что происходит, ужасает меня самого, — отвечал Понтий, — но что я могу сделать? Римская защита немногочисленна и слишком слаба в сравнении с народом-демоном. Гибель угрожает всем нам. И от суда тут не правосудия ждут, но мщения. Но успокойся, Клавдия! Иди в сад, занимайся нашим сыном, твои глаза да не видят этих кровавых сцен». Засим Пилат вышел. Оставшись одна, я предалась отчаянной горести. Иисус был еще пред судом, подвергаясь насмешкам черни и воинов. Порывы их ярости равнялись Его неодолимому терпению. Понтий в раздумье возвратился на свое судилище, при его появлении раздались крики: «Смерть, смерть!» И раздавались крики оглушительнее прежнего. По освященному временем обычаю, правитель на Пасху освобождает одного из преступников, осужденных на казнь, в знак милосердия. Но в этом благоугодном деле правитель всегда считается с мнением народа.
Памятуя такое обыкновение, Понтий крикнул громким голосом: «Которого отпустить вам на праздник, Варавву или Иисуса, называемого Христом Назаретским?» — «Отпусти Варавву!» — вскричала толпа. Варавва был убийцей и грабителем, известным всей округе своими жестокостями. Понтий снова спросил: «Что же мне делать с Иисусом Назаретским?» — «Да будет распят!» — «Но какое зло Он сделал?» Увлеченная яростию толпа повторяла: «Да будет распят!» Понтий опустил голову в отчаянии. Безпрерывно возраставшая ярость черни, казалось, угрожала всей власти римской. Волнение увеличивалось ежеминутно. Ни бурный шум цирка, ни прение народного форума не впечатляли меня так и не беспокоили. Величественно блистало чело Жертвы, ничто не могло отуманить этого ясного взгляда. Его очи возвратили жизнь дочери Иаира, они с неоцененным выражением мира и любви глядели на своих палачей. Он страдал без сомнения, но страдал с радостию, и душа Его, казалось, улетела к невидимому Престолу. Претор был наводнен народом. Он несся бурным потоком лиц и голосов, несся стремглав с вершины Сиона, где воздвигнут храм, до подошвы судилища. Каждую минуту новые голоса присоединялись к этому адскому хору. О вечно пагубный час!
Понтий встал. Сомнение и мертвый ужас отобразились на его лице. Важным жестом он омочил руки в урне, наполненной водой, и воскликнул: «Я невинен в Крови этого Праведника! Да падет она на вас и детей ваших!» Народ завопил, столпился вокруг Иисуса. И вот уже повели Его в бешенстве, я взглядом провожала Жертву, обреченную на заклание.
Вдруг отуманилось мое зрение, сердце сжалось в судорогах. Казалось, жизнь моя коснулась своей последней грани... Я опомнилась на руках моих невольниц подле окна, выходившего на двор судилища. Взглянув в окно, я увидела следы пролитой Крови: здесь бичевали Назарянина, а поодаль еще венчали Его и тернием. Теперь Он испускает дух.
Подробности ужасного злодейства удвоили мою горесть, я чувствовала нечто чрезъестественное в событиях этого скорбного дня. Небо и то было в трауре — переклубившись в чудовищные формы, огромные облака висели над землею. Из их сернистых гор вылетали сверкучие молнии. Город, столь шумный с утра, был теперь угрюм и безмолвен. Прижав к груди дитя, я чего-то ожидала. К девятому часу мрак сгустился, затряслась земля, всё затрепетало. Подумалось, что мір рушится и стихии возвращаются в прежний свой хаос. Я припала к земле, в это время одна из моих невольниц, иудейка, вбежала в комнату и закричала: «Настал последний день! Бог возвещает это чудесами: завеса храма, скрывавшая Святая Святых, распалась. Горе месту святому! Молвят, что и гробы открылись, и многие видели восставших праведников — от Захарии, убиенного между храмом и жертвенником, до Иеремии, предсказавшего падение Сиона. Мертвые свидетельствуют нам гнев Божий. Кара Всевышнего разливается с быстротою пламени». От этих слов как не потерять рассудка! Но я встала и, едва передвигая ноги, вышла на лестницу. Там встретила сотника, участвовавшего в казни Иисуса. Был сотник ветераном, поседелым в боях. Он всегда был смел, но теперь изнемогал от мук раскаяния. Я собралась расспросить его, но он прошел мимо меня, повторяя в отчаянии: «Тот, Кого мы убили, был истинно Сын Божий». Я вошла в большую залу, там сидел Понтий, закрыв свое лицо руками. «Ах, почему я не послушался твоих советов, Клавдия? — воскликнул он. — Почему не защитил Того Мудреца ценою жизни моей. Мое гнусное сердце не вкусит более покоя!» Я не смела отвечать, не было у меня утешений для этого невознаградимого несчастия.
Тишина прервалась лишь раскатами грома. Потрясся дворец, гулко застонали своды, несмотря на бурю, явился какой-то старик у входа нашего жилища. Когда его ввели, он со слезами бросился в ноги моему мужу. «Имя мое Иосиф Аримафейский, я пришел умолять тебя дозволить мне снять с Креста тело Иисуса и погребсти Его в саду мне принадлежащем». — «Возьми», — отвечал Понтий, не поднимая глаз. Старик вышел, я увидела, что к нему присоединилась толпа женщин в длинных покрывалах.
Так закончился тот роковой день. Иисуса погребли в могиле, выбитой в скале. У входа в пещеру поставили стражу. Но Фульвия! В третий день, сияющий славою и победою, Он явился над этим гробом! Воскрес Иисус, исполнив Свое предречение. И, торжествуя над смертию, предстал ученикам Своим и многочисленному народу. Так свидетельствуют о Нем ученики Его, свидетельство подтверждено их Кровию, пролитою пред тронами князей и судей за Господа Иисуса. Но самое верное о Нем свидетельство — есть Его учение, вверенное нескольким рыбарям Тивериады. Это учение распространилось уже по всей Империи. Люди простые, смиренные, неизвестные вдруг сделались красноречивыми и мужественными. Новая вера разрослась, как тенистое дерево, и благородная благодать ее коснется некогда всех римлян. И не их одних.
С того времени не сопутствовал успех Пилату: он сделался добычей ненависти иудеев, стал презираем теми, чьим страстям потрафлял; жизнь его — отрава и мучение. К уединению прибегли Соломия и Семида, они со страхом смотрели на жену преследователя Иисуса и на Его палача. Теперь они сделались учениками Того, Кто возвратил их друг другу. Я видела, несмотря на их кроткую доброту, невольный трепет на их лицах при моем приближении. Вскоре перестала посещать их. Я углубилась в чтение и усвоение нравоучений Иисуса, переданных мне Саломиею. О друг мой, что являла ничтожная суетная мудрость жрецов наших в сравнении с учением, которое только Бог мог завещать земле? Как глубоки эти мудрые речи, как дышат они миром и благостию! Перечитывать их — мое единственное удовольствие.
Через несколько месяцев Понтия лишили власти, и мы возвратились в Европу, блуждая из города в город. Он влачил ношу скорби своей, отяготив душу. Я следовала за ним: «Жена Каина, — говорили люди, -не отвергла изгнанного мужа». Но что за жизнь моя с ним? Дружба и доверенность не существовали более между нами. Он видел во мне свидетеля своего преступления, а я вижу между нами воздвигающийся образ окровавленного Креста, на Коем он, судия, беззаконно пригвоздил невинную Жертву. Звук его голоса — это голос произносящего приговор, еще леденит мое сердце. И когда муж после трапезы совершает умовение, мне кажется, что он погружает руки не в воду, но в дымящуюся Кровь, следы Которой не могут изгладиться.
Однажды я хотела поговорить с ним о раскаянии и милосердии. Но не забыть мне его яростного взгляда, его слов, вырвавшихся из его уст. Скоро дитя мое умерло в моих объятиях, но я не оплакивала его. Счастливец! Он умер блаженный, не испытавший проклятий, преследующих нас. Младенец свергнул с себя страшную ношу своего отца.
Несчастия везде бегут вслед за нами, везде появились христиане. Даже в дикой стране, где мы просили убежища у туманов морских, произносят с отвращением имя Пилата. Известно мне стало, что Апостолы, прощаясь друг с другом пред отправлением на проповедь Евангелия, напоминали: «Он распят при Понтии Пилате». Это анафема, которую будут повторять века!
Прощай, Фульвия! Помолись обо мне, да возможет Всемогущий Бог одарить тебя счастием, коего так желали мы друг другу... Прости!
Публикация А. Н. Стрижева
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги