Сесил Родс — строитель империи

В самом начале 1896 года, открыв «Таймс», читатели сразу обращали внимание на письмо редактору. Бросалась в глаза подпись: леди Уорик. Знаменитая Дэзи. Первая красавица лондонского высшего света. Возлюбленная принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII.

Редкий читатель, увидев ее подпись, не пробежал глазами это письмо.

Замок Уорик 4 января 1896

Сэр, английская печать, очевидно, напрочь забыла свои лучшие традиции, если способна так хладнокровно обсуждать, каким способом покончат буры с нашими соотечественниками: расстреляют или повесят.

Сэр, неужели хоть один из тех, кто заслуживает права называться англичанином, не поступил бы так же, как д-р Джемсон и его благородные товарищи? Самые влиятельные жители Йоханнесбурга попросили его прийти на помощь их женам и детям в момент, когда революция казалась неминуемой. Отправившись с отрядом конной полиции на помощь своим соотечественникам и отнюдь не желая столкновения с бурами, он был атакован их вооруженными силами…

Какова бы ни была его судьба, нет ни одной англичанки, чье сердце не переполнилось бы благодарностью и симпатией к этим мужественным людям. Они выполнили свой долг… Если их сделали пленниками лишь для того, чтобы затем хладнокровно убить, — тогда в Южной Африке больше не должно быть места «республике», управляемой такими убийцами. И мы не должны тут оглядываться на немцев и французов, считаться с тем, что они могут подумать…

Неужели мы правда так запутались в паутине интриг германской дипломатии, что теперь уже считается преступлением, если одни наши соотечественники помогают другим… Значит, д-р Джемсон должен был остаться глух к призыву наших соотечественников?..

Письмо длинное. Наверно, современникам странно было видеть, что блистательная Дэзи вспомнила вдруг даже о готтентотах и бушменах — как их, бедных, притесняли эти отвратительные буры. Куда естественнее звучали ее напоминания о том, как честил буров только что умерший Рендолф Черчилль. Или ее признание, что попавшие в беду «английские джентльмены лично знакомы многим из нас».

В те январские дни 1896-го «Таймс» опубликовала немало писем, сходных и по содержанию, и по характеру. Они бросались в глаза не крикливыми заголовками. Таких заголовков в «Таймсе» тогда не было, как не было никаких фотографий или рисунков, — все это считалось нарушением устоявшихся традиций. Письма, кем бы они ни были подписаны, печатались только в рубрике «Письма редактору». Отнюдь не на первых полосах. Сенсационность в «Таймсе» считалась дурным тоном.

Но все равно эти письма вызвали сенсацию. И иеобычной для «Таймса» эмоциональностью содержания, и обилием стоявших внизу громких имен.

Через несколько дней после письма Дэзи в «Таймсе» появилась поэма Альфреда Остина «Набег Джемсона».

За эту поэму Остин получил не только гонорар в двадцать пять гиней. В большой мере благодаря ей он и был удостоен официального звания поэта-лауреата, звания очень высокого, поскольку поэт-лауреат в Англии мог быть только один, и Остин стал преемником великого Теннисона, умершего четырьмя годами раньше.

Эти письма и стихи знаменовали собой начало дипломатической и газетной битвы между Англией и Германией.

А причиной всего этого была новая война Сесила Родса — вторая, если не считать более мелких военных столкновений с португальцами и несколькими африканскими народами.

Набег Джемсона

Ровно за неделю до письма Дэзи, 29 декабря 1895 года, в крохотном местечке Пицани Потлего, на земле тсванов, прозвучал сигнал военного сбора. Там, возле самой границы Трансвааля, находились в то время основные военные силы «Привилегированной компании» — их перебросили из Родезии, и с ними был сам Джемсон, ее администратор

Конец декабря на юге Африки — разгар лета В тот воскресный день солдаты и офицеры лениво ждали, пока спадет жара, чтобы заняться спортом или картами Для кого-то главное — выпивка. И вдруг — приказ построиться к трем часам пополудни

Джемсон объявил им, что получил чрезвычайно важное письмо из Йоханнесбурга — просьбу прийти на помощь английскому населению этого города, невыносимо страдающему от гонений бурских властей. Письмо он зачитал перед строем

Там говорилось, как Крюгер притесняет в Трансваале англичан и вообще иностранцев, по-голландски — ойтландеров. Добыча золота, да и вся остальная промышленность и торговля находятся в руках ойтландеров, а буры живут себе по старинке на своих фермах Налоги с ойтландеров дают трансваальской казне основной доход. И этим-то ойтландерам, на которых держится вся современная экономика страны, не дают даже-права голоса на выборах в фолькраад — парламент, поскольку правительство считает их временными жителями. С петицией о предоставлении полных гражданских прав обращались к правительству Трансвааля сорок тысяч ойтландеров, но их просьба не была удовлетворена.

«…Национальные чувства англичан оскорбляют на каждом шагу. К чему же может привести назревший конфликт? Тысячи беззащитных мужчин, женщин и детей, наших соотечественников и соотечественниц, находятся во власти до зубов вооруженных буров, в страшной опасности оказалось чрезвычайно ценное имущество…

Под давлением этих обстоятельств мы и просим вас прийти нам на помощь… Положение столь угрожающе, что у нас надежда лишь на вас и на ваших людей — не откажитесь поддержать тех, кто оказался в такой опасности»

Столь эмоциональное послание заканчивалось весьма деловым обещанием о возмещении всех расходов

Подписей стояло пять, ближайшее окружение Родса и Альфреда Бейта Старший брат Родса — полковник Фрэнсис Родс. Горный инженер американец Джон Хейс Хеммонд, чьи знания Родс так высоко ценил, что переманил его у Барнато, дав баснословное жалованье — семьдесят пять тысяч долларов в год плюс долю в прибылях. Лайонел Филлипс — хотя он и был президентом Горной палаты Трансвааля, но все же находился в зависимости от Бейта, как и еще двое подписавших письмо: богатый золотопромышленник Джордж Феррер и юрист Чарлз Леонард, председатель Национального союза Трансвааля, организации ойтландеров, выступающей с 1892 года с петициями об избирательном праве.

Конечно, письмо звучало странно. Вопль о бедственном положении «беззащитных мужчин, женщин и детей» в письме никак не доказывался. Что им не давали права голоса в Трансваале — что ж, многие тогда считали это весьма естественным.

Президент Трансвааля Крюгер всегда подчеркивал, что ойтландеры приезжали в Трансвааль лишь на время, ради обогащения. И что никто из них не хотел терять своего гражданства, а трансваальское гражданство стремились просто присовокупить. В утверждениях Крюгера было немало правды. Другое дело, что впоследствии многие из ойтландеров прижились в Трансваале и остались там навсегда, но это зачастую получалось вопреки их первоначальному желанию.

Все это было очевидно для каждого, кто хотел хоть сколько-нибудь задуматься над подлинным положением ойтландеров. Но многие ли из солдат и офицеров Сесила Родса умели и любили задумываться?

Оливия Шрейнер в следующем, 1897-м году выпустила повесть «Рядовой Питер Холкит из Машоналенда». Холкит — образ солдата отрядов «Привилегированной компании». «…Он стал думать. А это случалось с ним нечасто… Вообще Питер не был охотник до размышлений… Питер жил только непосредственной жизнью. Он получал внешние впечатления, но они исчезали бесследно, не будили в нем никакой мысли».

На чем же сосредоточивались его мысли? Он рассуждал так:

«Все прибывавшие в Южную Африку богатели… Взять хотя бы Барни Барнато, Родса… Все они нажились тут: у кого восемь миллионов, у кого двенадцать, двадцать, сорок миллионов… Отчего же не посчастливится и мне?»

Портрет злой, но во многом справедливый.

Перед строем солдат и офицеров, многие из которых были такими вот Питерами, и прочитал Джемсон письмо из Йоханнесбурга. От себя он добавил, что на призыв о помощи надо откликнуться немедля.

Его слова были встречены всеобщим восторгом. Вечером колонна всадников двинулась к границе Трансвааля. Было до нее рукой подать — три с половиной мили.

…Перешли границу с легким сердцем. Отчасти из-за обещаний Джемсона, что никаких вооруженных столкновений он не ожидает и что сражаться придется только в случае нападения буров, а вообще-то единственная цель похода — защитить мирных жителей Йоханнесбурга.

Эта бездумность, с которой люди пошли за Джемсоном! Как им обрыдло, должно быть, стоять лагерем в тех безлюдных местах, рядом с пустыней Калахари, под палящим солнцем. А-тут надежда побывать в «Золотом городе», урвать свою долю наслаждений. Кто знает, может быть, и богатство!

На радостях как не выпить! И двое посланных Джемсоном перерезать телеграфную связь пограничных пунктов со столицей Трансвааля Преторией перерезали не те провода. Прервали связь не с Трансваалем, а с Капской колонией.

Перешли границу около четырехсот солдат и офицеров конной полиции «Привилегированной компании» и полтораста африканцев — носильщиков и слуг. У них — восемь пулеметов «максим», три орудия, шестьсот сорок лошадей и сто пятьдесят восемь мулов. Командовал ими полковник Джон Уиллоби. Двигались всю ночь. К утру прошли тридцать девять миль из тех полутораста, что отделяли их от Йоханнесбурга, и соединились со вторым отрядом, который пересек границу южнее. Это были сто двадцать два солдата и офицера бечуаналендских пограничных войск.

Для внезапного, неожиданного вторжения отряд получился внушительный. А во внезапности они уверены — телеграфные-то провода ведь перерезаны! В счастливом неведении они продвигались все дальше.

У буров пограничных застав там не существовало.

Но в понедельник утром, 30 декабря, правительство в Претории уже получило телеграмму от чиновника из небольшого населенного пункта возле западной границы: «Британские войска со стороны Мафекинга вторглись в пределы республики, перерезают телеграфные провода и движутся по направлению к Йоханнесбургу». Вскоре пришли вести и о численности войск, и об их вооружении. И во все ближайшие округа понеслись приказы Крюгера — собирать ополчение, окружать англичан.

А к Джемсону послали гонца с вопросом, в чем дело, и с требованием немедленно повернуть назад. Джемсон ответил то же, что говорил перед строем солдат.

Затем, когда они прошли уже почти две трети пути, их встретил гонец с призывом вернуться, но уже не от буров, а от английского верховного комиссара Геркулеса Робинсона.

Робинсон узнал о случившемся от Родса. Сам Родс — почти немедленно, в воскресенье вечером. Он тогда же вызвал к себе одного из чиновников английской колониальной службы и произнес в его присутствии:

— Джемсон закусил удила и пошел в Трансвааль.

Однако самому Робинсону Родс сообщил новость лишь наутро, когда отряды Джемсона вторглись уже далеко в глубь бурской территории. Ну, а прежде чем посланец Робинсона передал его приказ Джемсону, тот был уже в глубине Трансвааля.

Джемсон и полковник Уиллоби отказались выполнять приказ. Уиллоби объяснил, что об отходе не может быть и речи: на пройденном пути уже не найти продовольствия и фуража. К тому же кони устали, на обратную дорогу потребуется несколько дней, а там уже собрались отряды вооруженных буров.

Так что выход один — идти дальше, к своим друзьям, которые ждут в Йоханнесбурге и его окрестностях.

Те же люди, что послали Джемсону просьбу о помощи, создали в Йоханнесбурге Комитет реформ. Был выработан перечень требований якобы от имени всех ойтландеров, составлена депутация к Крюгеру и брошен призыв собраться на митинг в поддержку этих требований.

Йоханнесбургская газета «Стар» 30 декабря выходила каждые несколько часов. В третьем выпуске, изданном в пять часов вечера, говорилось: «Увы, конфликт неизбежен. Неопределенность кончилась. Положение крайне серьезное».

На какой-то момент показалось, что неопределенность, висевшая над городом уже несколько недель, действительно кончилась. Было подготовлено «Обращение к населению Йоханнесбурга» от имени временного правительства республики ойтландеров. Подписали его около шестидесяти человек во главе с Чарлзом Леонардом и Лайонелом Филлипсом — они значились президентом и вице-президентом новоявленной республики.

Срочно распаковывались ящики с оружием, заблаговременно привезенные и спрятанные в шахтах. Появилось даже объявление с призывом вступать в формируемый медицинский отряд. Главным центром активности заговорщиков было управление родсовской «Голд филдс».

Но почти сразу же выяснилось, что заговор подготовлен из рук вон плохо. Дело даже не в том, что в него были втянуты далеко не все шахтовладельцы Ранда — «рандлорды». Главное, зачинщики не получили той широкой поддержки ойтландеров, на которую они надеялись. Вся организация оказалась непродуманной. Заговорщики метались от раздачи оружия к призывам не допускать незаконных действий. Во всем царила неуверенность, нерешительность, страх. Это стало очевидным почти в первые же часы, во всяком случае уже в ночь с понедельника на вторник, когда город не сомкнул глаз. Все замерли в ожидании, но мало кто решился браться за оружие. И когда на улице раздался чей-то возглас: «Мы побили голландцев», несколько голов на мгновение высунулись из окон, но этим все и ограничилось. Обыватели выжидали. Это и решило судьбу города.

«Обращение к населению Йоханнесбурга» так и не увидело свет. Редактор газеты «Стар», где оно печаталось, получив набор, так перепугался, что немедленно рассыпал его. Успели отпечатать лишь несколько экземпляров.

Уже утром 31 декабря сам Комитет реформ обратился через эту газету с призывом: «Комитет настойчиво просит население воздержаться от любых действий, которые могут быть восприняты как враждебные правительству».

А инженер Хеммонд, один из руководителей комитета, испугавшись, решил поднять над зданием «Голд филдс» четырехцветное знамя Трансвааля, хотя он, Хеммонд, подписал «Обращение к населению Йоханнесбурга», где говорилось, что создается новая республика и у нее — свой флаг. Трансваальские чиновники отказались дать Хеммонду флаг Трансвааля, опасаясь надругательства над ним. Пришлось любимцу Родса и его друзьям самим находить полотнища четырех цветов — красного, белого, синего и зеленого, шить из них четырехцветный флаг Трансвааля и поднимать его на глазах у огромной толпы, которая увидела в этом капитуляцию.

Всеобщая неразбериха час от часу росла. Никто ничего толком не знал, а слухи носились самые противоречивые. Мужья срочно отправляли жен и детей в Кейптаун. Поезда брали штурмом. Людей набилось столько, что они могли только стоять, прижатые друг к другу. Одна женщина родила ребенка, он умер, а она продолжала держать его на руках, стиснутая со всех сторон.

Обстановка в течение трех дней — 30–31 декабря и 1 января — менялась не раз. Но ясно было одно — мятеж ойтландеров против режима Крюгера не состоялся. Он угас, так и не разгоревшись.

…Но Джемсон и его солдаты этого не знали. Они продолжали идти вперед, хотя от усталости — все медленнее. В пути встретили Новый год. 1896-й. На горизонте все чаще мелькали силуэты бурских всадников — они собирались в отряды и старались окружить англичан. Но у буров не было орудий и пулеметов, и поначалу они держались на почтительной дистанции.

В первый день нового года несколько раз вспыхивала перестрелка. Англичанам пришлось пустить в ход и пулеметы, и пушки. Джемсон получил новое послание от Робинсона с требованием уйти из Трансвааля. Не поверил Джемсон в серьезность этих приказов? Или считал, что уже поздно?

Скорее всего, был уверен, что британские власти шлют приказы для отвода глаз, а на самом деле желают успеха его делу. Главное, чувствовал поддержку Родса. Верил в победу, а победителей не судят. И упорно продолжал начатое.

Но шансов не было, и не только там, в Йоханнесбурге, но и здесь. Возле поселка Крюгерсдорп, когда до Йоханнесбурга оставался один переход, отряд попал в ловушку. Тут и там из-за гребней холмов и за валунами поблескивали бурские винтовки. А солдаты Джемсона выдохлись. Они шли, лишь с короткими привалами, уже четвертые сутки. В последний день почти ничего не ели. Люди и лошади падали от усталости.

Буры могли из-за укрытий перестрелять англичан одного за другим. Это они и стали делать. Англичане метались, окруженные со всех сторон. Этот кошмар начался вечером первого января и возобновился на рассвете второго.

Осталось одно — сдаться. Джемсон не предвидел этого. В его отряде не было даже тряпки, которая могла бы послужить белым флагом. Выручила женщина с ближайшей фермы. Ее передник подняли на оглобле. Это было утром 2 января, когда Джемсон потерял убитыми и ранеными уже семьдесят три человека.

Покормив падающих от изнеможения англичан, буры сразу же повели их, поникших и раздавленных, в свою столицу. Вечером того же дня ворота городской тюрьмы Претории захлопнулись за Джемсоном и его людьми. Там же оказались и йоханнесбургские заговорщики.

И раскаты грома

«Бросок», «набег» или «рейд» Джемсона длился трое с половиной суток. Попытка мятежа в Йоханнесбурге — и того меньше. Но как гром гремит не одновременно с молнией, так и грохот в «большой политике» начался, когда события в самом Трансваале уже кончились.

Собственно, шумиха в европейских столицах началась еще 31 декабря, когда весть о нападении на Трансвааль достигла Европы. Руководители германского министерства иностранных дел и колониального департамента, отменив все приемы, собрались в Потсдаме у императора Вильгельма II и решили немедленно принять меры. Во-первых, послать в Трансвааль отряд морской пехоты, а во-вторых, сделать грозный запрос английскому правительству.

В осуществление этих решений капитану крейсера «Морской орел», стоявшего у побережья португальского Мозамбика, был дан приказ высадить на берег и отправить в Преторию военный отряд — под предлогом защиты германских подданных. А Гатцфельду, послу в Лондоне, поручили запросить английское правительство, одобряет ли оно действия Джемсона, и затребовать свои верительные грамоты, если ответ окажется неудовлетворительным.

Посол явился к Солсбери 1 января. Премьер сразу же высказал пожелание, чтобы посол «не употреблял ни единого слова, которое можно истолковать как угрозу», а затем заверил, что действий Джемсона он не одобряет. Посол не затребовал верительных грамот. Но на следующий день он получил из Берлина еще более строгие инструкции — вручить Англии ноту с заявлением, что Германия не допустит никаких перемен в Трансваале. Этот ультиматум был вручен 2 января. Однако к вечеру того же дня стало известно, что в Трансваале наступила развязка, и утром 3 января Гатцфельд забрал ноту, с облегчением узнав, что ее не успели распечатать.

Германскому послу в Лондоне было видно то, чего не сознавали кайзер Вильгельм и его ближайшее окружение. Немалая часть английского общества восприняла победу «бурских мужланов» над прославленным Джемсоном как оскорбление британской национальной гордости. И посол понимал, что слишком резкие немецкие действия вызовут в Англии ответную бурю.

Но в Потсдаме Вильгельм продолжал бушевать. Собрав утром 3 января узкий круг руководства, он предложил привести морскую пехоту в боевую готовность, объявить протекторат над Трансваалем и послать туда войска. Присутствующих этот авантюризм поверг в ужас: так можно было действовать, лишь решившись на войну с Англией. Но флота у Вильгельма не было, а его замысел создать против Англии блок континентальных держав был нереален.

Кайзера увещевали, выжидали, пока он остынет, и в конце концов уговорили ограничиться трескучей телеграммой Крюгеру. В ней говорилось: «Я выражаю Вам мои искренние поздравления в связи с тем, что Вы, вместе с Вашим народом, смогли, не призывая на помощь дружественные державы, собственными силами восстановить мир, нарушенный вторгшимися в Вашу страну вооруженными бандами, и обеспечить независимость Вашей страны от нападения извне».

Накануне Вильгельм писал Николаю II еще более воинственно: «Что бы там ни случилось, я никогда не позволю англичанам раздавить Трансвааль!» Но письмо Николаю II было частным и не появилось в печати, а телеграмма Крюгеру сразу же стала сенсацией. Она для того и предназначалась.

Эта телеграмма и была первым раскатом грома, который услышали во всем мире. «Не призывая на помощь дружественные державы…» Значит, Германия считала себя вправе с оружием в руках ввязаться в схватку на юге Африки — * так расценили слова Вильгельма в Англии. Легко себе представить, какую бурю это вызвало. Письмо Дэзи было одной из первых отповедей Вильгельму, но еще не самой резкой.

Что началось! Правительство Вильгельма зондировало почву в Лиссабоне, не разрешат ли португальцы германскому экспедиционному корпусу пройти в Трансвааль через Мозамбик. А Пангерманский союз, Колониальный союз и другие объединения немецких шовинистов, начав с криков «Руки прочь!», решили затем использовать этот антибританский угар для проталкивания программ ускоренного строительства флота и подготовки к войне с Англией.

Да и в Англии дело не ограничилось газетной войной. Правительство сообщило 8 января о создании так называемой летучей эскадры. Английские фирмы рвали коммерческие отношения с германскими. Лондонская толпа била стекла в немецких магазинах и избивала немецких моряков. Посол Гатцфельд доносил в Берлин, что, если бы английское правительство решило начать войну, на его стороне «было бы все общественное мнение». А английский журнал «Спикер» констатировал: «На сей раз уличная чернь и всякий сброд объединились с «обществом».

Перебранка велась прежде всего между Англией и Германией, но в той или иной мере ввязались в нее и другие правительства, партии, организации. Общественное мнение почти повсюду поддерживало буров — как слабую сторону.

Все тайное становится явным

Десятки миллионов налогоплательщиков в Англии, Германии и Трансваале должны были оплачивать этот новый виток в тогдашней гонке вооружений.

Кто же виновники? И главное, конечно, поскольку тут мы говорим о Родсе, — какова же была его роль? И какова была подлинная роль английского правительства?

Прошло немало лет, прежде чем историки докопались до всего этого. С каким трудом появлялся на свет каждый новый документ! А посвященные — как неохотно давали они показания!

Конечно, это касается самого заговора, а не просто стремления Родса включить Трансвааль в «объединение» южноафриканских стран под британским флагом.

Такого стремления Родс никогда и не скрывал. Экономическая роль и даже само географическое положение Трансвааля были столь важными, что без него «объединение» было бы просто-напросто невозможно. До конца 1894-го Родс надеялся сделать это без вооруженной схватки, тайным сговором, подкупом должностных лиц.

Но на этом пути вставали все новые препятствия. Родс склонен был их персонифицировать, для него все замыкалось на Крюгере. Первопричину сопротивления своим планам он видел в «узколобости» Крюгера, в устарелости его взглядов, в неумении понять выгоды, которые получит Трансвааль от включения в Британскую империю.

Семидесятилетний Крюгер действительно был человеком уходящего поколения. Его юность и зрелые годы связаны с переселением буров из Капской колонии на север и с первыми десятилетиями существования Трансвааля, задолго до золотой горячки. В Трансваале тогда почти не чувствовалось влияние европейской цивилизации. Буры жили на изолированных друг от друга фермах, многие были неграмотны, а если и читали, то лишь одну книгу — большую семейную Библию, и понимали ее содержание дословно, как их далекие предки, кальвинисты, покинувшие Европу в XVII столетии.

Но разве один Крюгер нес на себе этот груз того прошлого? Марк Твен, побывав в Южной Африке в том самом 1896 году и познакомившись с патриархальной жизнью буров, написал в присущей ему манере: «Суммируя все добытые мною сведения о бурах, я пришел к следующим выводам:

Буры очень набожны, глубоко невежественны, тупы, упрямы, нетерпимы, нечистоплотны, гостеприимны, честны во взаимоотношениях с белыми, жестоки по отношению к своим чернокожим слугам, ленивы, искусны в стрельбе и верховой езде, увлекаются охотой, не терпят политической зависимости; хорошие отцы и мужья… еще до недавнего времени здесь не было школ, детей не учили; слово «новости» оставляет буров равнодушными — им совершенно все равно, что творится в мире…»

Марк Твен вышучивал буров и еще резче:

«Черный дикарь, которого вытеснил бур, был добродушен, общителен и бесконечно приветлив; он был весельчак и жил, не обременяя себя заботами. Он ходил голым, был грязен, жил в хлеву, был ленив, поклонялся фетишу; он был дикарем и вел себя как дикарь, но он был весел и доброжелателен.

Его место занял бур, белый дикарь. Он грязен, живет в хлеву, ленив, поклоняется фетишу; кроме того, он мрачен, неприветлив, важен и усердно готовится к вступлению в райскую обитель, — вероятно, понимая, что в ад его не пустят».

А что до дядюшки (на языке буров — оом) Поля, как обычно называли Крюгера его сограждане, то английские газеты были полны анекдотическими рассказами о нем. Вот один из характерных — о том, как Крюгер во время охоты беседовал с иностранцами. Его перепечатали и в России.

«Вечером, вокруг бивуачного костра, зашел разговор о литературе и завязался горячий спор между немцами и англичанами насчет того, кто выше: Шекспир или Гете?

Оом Поль не принимал никакого участия в разговоре, а сидел молча и потряхивал трубочкой.

— Ну, а вы как думаете, оом Поль? — обратился к нему один из споривших. — Кто выше: Шекспир или Гете?

— Не читал ни того, ни другого! — последовал откровенный ответ.

— — Бог мой! — воскликнул пораженный немец. — Вот человек, которого буры называют великим, а он никогда не читал Гете.

— Никогда не читал Шекспира! — вскричал в негодовании англичанин. — Так что же вы в таком случае читаете, черт вас возьми?

— Только это, — ответил оом Поль, вытаскивая истрепанную Библию из своего кармана. — Я читаю ее каждое утро и вечер ежедневно в течение сорока лет и все-таки не постиг всех ее красот. Когда я изучу Библию, то, пожалуй, займусь Гете и Шекспиром».

Крюгер совсем не был выжившим из ума старцем. Как бы патриархальны ни были его взгляды, он неплохо ориентировался в сложных перипетиях мировой политики. Без этого ему бы не удержаться в президентах. Действовать по принципу «сила есть — ума не надо» он не мог: его государство не было великой державой, да и нрав у сограждан весьма строптивый.

А вопросы, стоявшие перед ним, год от года усложнялись. Золотая горячка. Наплыв иностранцев. К середине девяностых их стало в Трансваале больше, чем самих буров, во всяком случае взрослого бурского населения. Дай ойтландерам право голоса на выборах, и они установят свою власть! Остается одно — находить все новые отговорки, тянуть время, маневрировать.

Точно так же он маневрировал и между великими державами, Англией и Германией, стараясь все время противопоставлять одну другой. Он не скрывал этого и на банкете по поводу дня рождения Вильгельма II сказал:

— Наша маленькая республика еще только ползает между великими державами, и мы чувствуем, что, когда одна из них хочет наступить нам на ногу, другая старается этому воспрепятствовать.

В 1894-м завершилась наконец постройка железной дороги, независимой от англичан и дающей Трансваалю самостоятельный выход к океану, через португальский Мозамбик. Это придало Крюгеру уверенность, и он стал чинить англичанам все больше препятствий — повышать пошлины на железной дороге, ведущей в английские владения, а остальные проезжие дороги закрыл вообще.

Каково было Родсу с таким умелым врагом! Родс становился все богаче и могущественнее — то же самое происходило и с противником. Росла добыча золота, богатели золотопромышленники, но правительство Крюгера обложило и их и вообще все доходы ойтландеров такими налогами, что Трансвааль давно уже перестал быть нищим государством, вечно стоящим на краю банкротства. За девять-десять лет с начала добычи золота доход трансваальской казны вырос в одиннадцать с лишним раз. И хотя Трансвааль был почти со всех сторон окружен английскими владениями, он стал получать из Европы, прежде всего из Германии, и самое современное оружие, и инструкторов.

Пережить Крюгера, переждать, действовать медленно и исподтишка? Но во-первых, Родс знал, что ему самому природой отпущено не так уж много лет. Может быть, меньше, чем старику президенту. А во-вторых, идя от успеха к успеху, Родс уверовал, что удача — его вечная спутница. Он стал авторитарен, крайне самоуверен, не терпел возражений. Успех прошлых авантюр толкал его на новые.

И с конца 1894-го он начал подготовку к перевороту в Трансваале. Тут, как и в каждом своем помысле, он не был первопроходцем. Мысль о захвате Трансвааля приходила в голову и верховному комиссару Южной Африки Генри Лоху. В июле 1894-го, когда Лох прибыл в Йоханнесбург, ойтландеры выпрягли лошадей из кареты, в которой он ехал вместе с Крюгером, и повезли карету сами, набросив на нее, к ярости Крюгера, огромный английский флаг. Эта сцена произвела впечатление на Лоха — он уверовал в ойтландеров и стал расспрашивать Лайонела Филлипса, президента Горной палаты, сколько у них есть оружия и смогут ли они удерживать город в течение шести дней, пока не подойдут подкрепления.

Вернувшись в Кейптаун, Лох разместил военный отряд на землях тсванов, у самой границы Трансвааля. Этот отряд потом и вошел в Трансвааль вместе с Джемсоном. К тому же Лох просил у тогдашнего министра колоний лорда Рипона прислать в Капскую колонию еще пять тысяч солдат и даже прямо санкционировать вторжение в Трансвааль.

Родс знал план Лоха, но считал, что переворот должен быть осуществлен главным образом местными силами — ойтландерами, а самому правительству Великобритании лучше остаться в тени.

В конце 1895-го Родс в сопровождении Джемсона приехал в Трансвааль и встретился с Крюгером Они, как и прежде, не нашли общего языка, и тогда-то Родс стал обсуждать с несколькими лидерами ойтландеров возможность заговора и переворота.

Тот план, что был так неудачно проведен в декабре 1895-го, во всех основных чертах сложился у Родса годом раньше, в декабре 1894-го. Разумеется, он хранился в глубокой тайне, как и план Лоха. Но из выявившихся потом документов ясно, что еще за год до набега Джемсона Родс решил сделать центром заговора компанию «Голд филдс оф Сауз Африка» Она должна была финансировать действия тайного Комитета реформ, составленного тоже из служащих Родса и его ближайших единомышленников. А на «Де Бирс» возлагалась задача организовать переправку оружия из Кимберли в Йоханнесбург.

Родс выделял и деньги для платы тем, кто согласится в решающий день с оружием в руках свергнуть в Йоханнесбурге власть трансваальского правительства и передать ее Комитету реформ. А Джемсон, стоя наготове у самой границы, сразу же ворвется в Трансвааль. Затем английский верховный комиссар выступит «посредником», и Трансвааль будет «присоединен», как это уже делалось в 1877 году.

Из магнатов золотопромышленного мира Родс привлек к заговору только одного — Альфреда Бейта. Почему не привлек других? Причины были разные. С кем-то у Родса были просто неприязненные личные отношения. К тому же тогда, в 1894-м и почти до конца 1895-го, в золотопромышленности наступил бум, доходы были сказочными, несмотря на высокие налоги, взимавшиеся властями Трансвааля. И на многих идея путча могла нагнать страх, они испугались бы, что какой-то непредвиденный поворот событий вдруг поведет не к росту прибылей, а, наоборот, к их сокращению.

Была во всем этом и еще одна сторона. Хеммонд, главный советник Родса в горном деле, предсказал ему, что надо ориентироваться на пласты глубокого залегания, а в пластах, близких к поверхности, золото скоро иссякнет. Родсовская «Голд филдс» первой начала рыть глубокие шахты. Но затраты при этом резко возросли — на динамит, оборудование, рабочую силу. И то, и другое, и третье стоило дорого, да к тому же облагалось высокими налогами крюгеровского правительства.

Именно глубокие пласты и стали потом основным источником добычи золота в Трансваале, но тогда, поначалу, они были малорентабельными. Большинство золотопромышленников еще не столкнулось с этой проблемой, а Родс почувствовал ее остро. На его опыте — и Бейт. Надо было снижать расходы на добычу. Значит, снижать налоги. А как их снизишь, не опрокинув порядки, установленные Крюгером?

Вполне реальные формы заговор принял в октябре 1895-го. Войска «Привилегированной компании» были переведены из Родезии в Бечуаналенд, к западной границе Трансвааля. А в своем кейптаунском дворце Родс в конце октября собрал тех людей, кого он решил поставить во главе заговора: своего брата Фрэнсиса, Хеммонда, президента Горной палаты Лайонела Филлипса и президента организации ойт-Аандеров — Национального союза Трансвааля — Чарлза Леонарда.

С первыми тремя у Родса было единство, а последнего пришлось уговаривать Собственно, большого проку от этого Национального союза Родс вряд ли ждал. Политическая активность союза ограничивалась составлением петиций, и он вряд ли мог стать реальной силой вооруженного путча. Но участие его президента должно было создать впечатление, что заговор имеет широкую поддержку.

И наконец, Родсу нужна была мощь правительства Великобритании и представителя этого правительства на юге Африки — верховного комиссара. В начале 1895-го Родс, приехав в Лондон, посвятил в свой план тогдашнего премьера лорда Розбери. Тот одобрил, но подчеркнул, что восстание в Йоханнесбурге обязательно должно предшествовать вторжению Джемсона.

Для осуществления плана Родсу нужен был на посту верховного комиссара не Лох — у того могли быть какие-то свои мнения, — а Робинсон, которого Родс уже давно подкупил. Родсу пошли навстречу: Лоха заменили Робинсоном.

В июне 1895-го кабинет либеральной партии сменился консервативным. Премьером снова стал Солсбери, пост же министра колоний впервые занял Джозеф Чемберлен. Но отношение к плану Родса не изменилось.

2 октября Чемберлен послал Робинсону в Кейптаун секретный запрос — произойдут ли перемены в Трансваале и как скоро. Четвертого ноября Робинсон ответил длинным посланием, также, разумеется, секретным. Он сообщил, что уже сейчас среди взрослого мужского населения Трансвааля на каждого бура приходится четыре ойтландера. Тут было преувеличение, но главное в письме заключалось не в этом. Робинсон писал: «Промышленники оставили все надежды на мирный исход и думают взять управление в свои руки».

А дальше — уже прямо о заговоре и даже о его возможном результате. «Как только придет весть о восстании в Йоханнесбурге и о создании там временного правительства, верховный комиссар, как представитель высшей власти на юге Африки, должен будет выпустить обращение с требованием, чтобы обе стороны воздержались от военных действий и подчинились его арбитражу». Иными словами, британский верховный комиссар сам рассудит спор ставленников Родса с правительством Крюгера.

Так что Чемберлен и Робинсон не только знали о заговоре. Они даже точно определили, в какой момент и каким образом выйдет на авансцену официальная Великобритания. 6 ноября Чемберлен, уступив требованию Родса, передал «Привилегированной компании» широкую полосу территории английского протектората Бечуаналенд, вдоль границы Трансвааля, под предлогом, что Родс строит там железную дорогу.

Правда, Родс претендовал на весь Бечуаналенд. Но три вождя народа тсвана приезжали с протестом в Лондон, как это сделали шестью годами раньше послы ндебелов. Дело приобрело нежелательную огласку, и Родс получил не все, чего добивался. Все же плацдарм для нападения на Трансвааль он получил. К тому же Чемберлен расформировал британскую бечуаналендскую полицию, а ее вооружение велел продать «Привилегированной компании». Да и многие солдаты и офицеры этой полиции перешли на службу «Привилегированной компании», пополнив силы Джемсона.

19 ноября Джемсон приехал в Йоханнесбург и встретился с заговорщиками. Они вместе назначили дату мятежа: 28 декабря. Чарлз Леонард написал под диктовку Джемсона «Письмо женщин и детей», которое Джемсон впоследствии зачитал перед строем, отдавая приказ о вторжении в Трансвааль. Дата па письме проставлена не была. Джемсон взял его с собой, чтобы в нужный момент извлечь, поставить дату и выдать за только что полученный из Йоханнесбурга призыв о помощи.

Но к назначенной дате выяснилось, что заговор подготовлен плохо. Оружия в Йоханнесбург переправили куда меньше, чем намечали. Среди ойтландеров не нашлось таких, кто даже за щедрую плату взялся бы напасть на бурские арсеналы. Утечка информации привела к тому, что подготовка заговора перестала быть секретом. О ней проговаривались даже в южноафриканских и лондонских газетах. А у самого Джемсона под ружьем оказалось лишь шестьсот человек вместо намеченных тысячи пятисот.

К 26 декабря заговорщики в Трансваале изменили план действий. Национальный союз Трансвааля подготовил новую петицию о реформах и решил предъявить ее Крюгеру 6 января. Восстание, намеченное на 28 декабря, откладывалось на неопределенный срок, если не отменялось вовсе. Заговорщики сделали все, чтобы предупредить Джемсона и сообщить ему, что он не должен переходить границу. К Джемсону были посланы два офицера, а Хеммонд дал ему телеграмму.

Но Джемсон, как известно, слушался лишь одного человека — Родса. Зная это, Фрэнсис Родс отправил телеграмму брату, а Чарлз Леонард сам приехал к нему в Кейптаун. Больше того, Чемберлен телеграфировал Родсу 27 декабря, чтобы Джемсон не выступал, если не будет восстания в Йоханнесбурге.

Но Родс не остановил Джемсона. Почему? Вера в слепую удачу, в свою звезду, в то, что повезет? Слишком велик был для него соблазн. И надежда, что этих, черт бы их побрал, непрестанно колеблющихся заговорщиков появление Джемсона в Трансваале все-таки заставит поднять мятеж — терять-то им будет уже нечего! Во всяком случае, от Родса, за подписью Р. Харриса, его ближайшего помощника, ежедневно, 26, 27 и 28 декабря, Джемсон получал депеши одного и того же содержания: стойко держаться принятых решений. И 28-го, в последний день, Джемсон телеграфировал Харрису, что он со своими солдатами выступает, если только не получит противоположного приказа немедленно. Такого приказа не поступило.

Правда, 29 декабря Родс все же послал Джейсону еще одну телеграмму. Но она была отправлена так поздно, что Джемсон уже не мог ее получить, а составлена так двусмысленно, что, даже получив ее, Джемсон вряд ли мог бы увидеть в ней приказ об отмене выступления. Эта депеша могла иметь только одну цель: в случае провала всего заговора дать хоть какое-то алиби самому Родсу.

Подлинное желание Родса Джемсон, конечно, понимал, и не только по телеграммам. Эти люди прекрасно знали друг друга. Киплинг утверждал, что между ними была телепатическая связь. Но сам-то Джемсон — была ведь у него и своя голова на плечах! Если он знал, что восстание в Йоханнесбурге оказалось под вопросом и что у него самого сил в три раза меньше, чем требовалось, — как же он все-таки решился?

Во-первых, должно быть, явно недооценивал противника — буров. Во-вторых, переоценивал, роль внезапности своего набега и еще больше — пулеметы «максим». Он видел их действие в битвах с ндебелами, знал, что у буров этого оружия нет, и говорил:

— Вы не представляете себе пулеметов «максим». Я создам мертвую зону на милю с каждой стороны своей колонны, и ни один бур не останется там в живых.

Ну и главное, конечно, авантюризм Джемсона. Может быть, важнейшая черта его характера.

А дальше… Буры выбрали позиции, где от пулеметов было мало проку. Мятеж в Йоханнесбурге, на мгновение разгоревшись, сразу же погас…

Сам Родс, может быть, понял, что все кончено, буквально сразу, как только осознал, что события начались и от него уже ничего не зависит. Что он пропустил последний шанс.

Какова была его реакция на весть, что Джемсон перешел границу Трансвааля? Вот свидетельство Уильяма Шрейнера, одного из капских министров. В понедельник, 30 декабря, он пришел к Родсу. «Я увидел совершенно иного человека, совсем не такого, каким я его знал раньше. Он выглядел необычайно подавленным. Прежде чем я начал говорить, он сказал:

— Да, да, это правда. Старина Джемсон опрокинул мою тележку с яблоками».

Должно быть, он понимал или, скорее, чувствовал, что его политическая карьера надломлена, если не рухнула вообще. А всего лишь несколько часов назад все зависело от него…

По впечатлению Шрейнера, Родс «был просто раздавлен… Его дух был сломлен…». А ведь под ударом оказалась только его политическая карьера. Не было угрозы его миллионам, не говоря уже о жизни. Куда хуже обернулось для тех, кого он втянул во все это. И не только для тех, кого буры убили в бою.

А незадачливые йоханнесбургские мятежники? Особенно после того, как в сумке на седле у беспечного Джемсона буры нашли письмо, то самое, с воплем о спасении женщин и детей. Лучшей улики и не придумаешь — сами расписались в преднамеренной попытке с оружием в руках свергнуть правительство. По закону — смертная казнь.

Все они и оказались в тюрьме в ожидании этого приговора, кроме Чарлза Леонарда (он сбежал в Кейптаун, переодевшись в женское платье). Над несколькими десятками заговорщиков состоялся суд, и главных из них, тех, кто подписал призыв к Джемсону, действительно приговорили к виселице. Это был полковник Фрэнк Родс, Джон Хейс Хеммонд, Лайонел Филлипс и активный участник заговора Джордж Феррер.

Об этом процессе, как и о самом набеге Джемсона, написано много. И процесс, как правило, выглядит опереточным. Утвердилось впечатление, что тюрьма была для участников набега чем-то вроде дома отдыха. Особенно широкую огласку это получило после интервью Марка Твена. Американский писатель во время своего путешествия по Южной Африке заехал в ту тюрьму в Претории и поговорил в первую очередь с теми из заключенных, которые были его соотечественниками. Джона Хейса Хеммойда он знал еще студентом Йельского университета, встречал его много раз.

После посещения тюрьмы между Марком Твеном и местным репортером произошла следующая беседа:

— Как вы оцениваете условия в тюрьме?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Да вот некоторые из заключенных жаловались Крюгеру, что тюрьма — неподходящее место для джентльменов. Правда, ответ президента уже известен: он, мол, вообще не уверен, что тюрьма предназначена для джентльменов. Но мы бы хотели узнать и ваше впечатление.

— А жалуется ли на что-нибудь мистер Хеммонд?

— Нет, жалобы исходят от других.

— Ну, — сказал Марк Твен, — я не удивлен, что у мистера Хеммонда нет жалоб. Я знал его молодым инженером из Невады, а там он зачастую жил в таких горняцких лагерях, по сравнению с которыми сейчас он купается в роскоши.

Эти последние слова Твена о тюремной роскоши вызвали дальнейшие расспросы. И он сказал, что такие тюремные условия — идеальный отдых для этих уставших бизнесменов. И даже выразил сожаление, что его пребывание в Южной Африке слишком коротко — иначе он бы непременно воспользовался столь благоприятными условиями для лечения своих нервов. Еще он сказал, что не представляет себе лучшего места, где бы можно было так надежно скрыться от кредиторов (сам писатель был в то время опутан долгами). Одним словом, автор «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна» высказался в свойственной ему манере.

Это заявление вызвало большой шум в Претории. Политические противники Крюгера бросили президенту обвинение, что он слишком мягко обращается с государственными преступниками. Тюремное обращение с заговорщиками, действительно мягкое (ведь среди них были миллионеры и родственники миллионеров), несколько ужесточили.

Тогда друзья заключенных бросились к Марку Твену — он был уже в Блумфонтейне, собирался ехать в Кейптаун и оттуда — в Европу. Ему еще раз напомнили, что среди заключенных есть и его соотечественники.

Писатель, как известно, резко осуждал набег Джемсона, считал его открытым разбоем. Но все-таки ему пришлось вернуться в Преторию и сказать трансваальским властям, что они должны понимать юмор и что, по его мнению, для политических заключенных режим не должен быть суровым. Его слова произвели некоторое впечатление: условия были снова смягчены. Заключенных даже отпускали на уик-энд домой.

Да и в тюрьме все они пробыли лишь несколько месяцев. В середине 1896-го всех выпустили.

Большинству заговорщиков тюремные сроки заменили штрафами по 10 тысяч фунтов стерлингов. На приговоренных же к смертной казни наложили огромный штраф: по 25 тысяч фунтов.

Затем всех их отправили в Англию. Британское правительство пообещало Крюгеру, что оно само накажет Джемсона, его офицеров и солдат — как своих подданных. На родине же рядовых освободили — они ведь просто выполняли приказ. На скамье подсудимых остались только Джемсон и пять офицеров. Офицерам дали по пять — семь месяцев тюремного заключения, Джемсону — пятнадцать. Потом и его выпустили под предлогом плохого здоровья. В дальнейшем этот процесс не помешал ему — скорее помог — занять пост премьер-министра Капской колонии.

Историки обычно пишут, что всего этого следовало ожидать — не осмелился бы Крюгер жестоко наказывать и тем более казнить граждан Великобритании и Соединенных Штатов. По трезвом размышлении к такому выводу прийти весьма естественно, тем более историку, думающему обо всем этом в своем спокойном кабинете, в другом месте и в другие времена.

Но, находясь на судебной скамье и слушая, что тебя приговорили к виселице, трезво рассуждать труднее. И страху они, конечно, натерпелись. Один покончил с собой.

Хеммонд даже через сорок лет вспоминал, с каким ужасом он услышал слова: «Вас должны отправить на место казни, чтобы повесить за шею вплоть до полного удушения».

После вынесения приговора подсудимых повезли в тюрьму. Прямо перед ними в тюремные ворота въезжала повозка с гробом. Нервы Хеммонда не выдержали, и он спросил тюремщика:

— Это для Филлипса или для меня? По размерам он, кажется, годится для любого из нас двоих.

Тюремщик, как ему и положено, молчал.

А ночью приговоренные к казни слышали стук топоров — сооружалась виселица.

И Джемсону тоже пришлось не раз глянуть в глаза смерти. И в бою, да и затем, попав в руки разгневанных буров, он вполне мог ждать самого худшего.

Родсу нападение на Трансвааль стоило дорого. Денег при его состоянии не так уж и много: 400 тысяч фунтов. Это вместе с оплатой штрафов, наложенных судом на мятежников. Но 5 января ему пришлось подать в отставку с поста премьер-министра Капской колонии. Это и был главный удар.

В начале февраля Родс уже был в Англии. Сперва вел с Чемберленом переговоры через посредников, а 6 февраля они встретились и беседовали два часа. Надо было скоординировать линии поведения. Ведь английский парламент создал особую комиссию для расследования набега Джемсона, в просторечии — «родсовскую комиссию».

Каждый из них, как Родс, так и Чемберлен, хотел прежде всего спасти себя. Не обошлось без взаимного шантажа. Необходимо выгородить английское правительство — это козырь Чемберлена, который сам был министром. Выгораживая правительство, он тем самым спасал себя.

Ну, а Родс, понимая, что целиком уйти от ответственности он не сумеет, хотел, чтобы из него не делали козла отпущения и дали возможность взвалить основной груз вины на Джемсона. И чтобы правительство не пошло на поводу у критиков «Привилегированной компании» — их число после набега сильно возросло — и не задело интересы этого главного родсовского детища.

Выработать единую линию было, конечно, нелегко. Все же, очевидно, именно тогда, в первые недели после набега, они договорились, как путем умолчания и лжи создать тот запутанный клубок, который историкам пришлось разматывать так долго.

101 год спустя

В январе 1997-го в Йоханнесбурге состоялся трехдневный симпозиум «Набег Джемсона и его последствия». Собрались историки Южной Африки, Англии, Америки, Канады.

У меня эта встреча всколыхнула давние воспоминания… Полвека назад первокурсник Ленинградского университета решил заниматься историей Южной Африки. Казалось, ему повезло: в университете работал преподаватель, который мог стать ему поводырем в дебрях южноафриканского прошлого. Этот преподаватель еще в 1941-м защитил диссертацию — «Набег Джемсона». Но в 1949-м преподавателя арестовали. Продержали по тюрьмам и лагерям четыре года.

В ходе подготовки к симпозиуму выяснилось, что та диссертация была первой диссертацией на эту тему в мировой научной литературе. Преподаватель, Михаил Борисович Рабинович, был жив, ему шел девяностый год. Я, увы, уже далеко не первокурсник, написал ему в Ленинград, теперь Петербург, и он попросил сообщить о симпозиуме поподробней. На торжественном открытии я рассказал и о диссертации, и о его судьбе. Но моего письма об этом он уже не успел получить. Скончался в начале февраля, через несколько дней после симпозиума и за два дня до своего девяностолетия.

А симпозиум прошел с размахом: он был организован под патронатом семьи Оппенгеймер, королей алмазов и золота, пришедших на смену Сесилу Родсу. Для участников организовали экскурсию по маршруту отряда Джемсона и по тем местам, где жили важнейшие участники тех событий. На обеде, устроенном для нас в Ранд-клубе, 88-летний Гарри Оппенгеймер сидел под громадным портретом Родса.

Доклады были интересны. Но самое яркое впечатление у меня оставили не они и не фешенебельный Ранд-клуб, а сцена у обелиска, поставленного на месте, где одни бойцы отряда Джемсона погибли, а другие сдались. На ограде вокруг обелиска местные африканцы сушили белье. На нас, приехавших сюда историков, смотрели с изумлением. Вряд ли кто-нибудь из них знал о тех событиях. Это было для них чужое прошлое: Родс, Крюгер, их схватки между собой…

Даже на многолюдной публичной лекции, завершившей симпозиум, — только один африканец. В зале сидели седые джентльмены с седыми женами — для них все это было еще живо.