Сестра

Восьмая глава

Его голос звучал не так, как всегда, возможно из-за плохого качества пленки. На заднем фоне было много шумов. И еще больше шумов было в моих ушах. Я этого не понимала. А в моей голове все еще разглагольствовал Пиль о том, что я вытесняю свои воспоминания.

То, что я вытесняю, никого не заботило, даже мой собственный рассудок. Приподнялся только крошечный уголок черного одеяла, которым была укрыта та ночь.

И под этим уголком я видела себя, лежащей на постели в маленькой квартирке Сержа и спрашивающей: «Ну, так что? Сделаешь ты мне это одолжение? Здесь же ничего такого. Ты позвонишь Роберту и скажешь: Это Биллер».

Серж постучал себя по лбу. «Что за чепуха! И что я ему потом должен сказать? Ты знаешь вообще, кто такой этот Биллер?»

«Это я как раз и хочу выяснить», — сказала я.

Я помотала головой, чтобы уголок одеяла упал обратно. Я не хотела этого ни видеть, ни слышать. Волберт, очевидно, принял мое мотание головой за отрицательный ответ в том, что касалось узнавания голоса, и поначалу этим удовлетворился. Он запустил пленку снова, и на этот раз я должна была обратить внимание на звуковой фон.

Мне было трудно вообще на чем-либо сконцентрироваться. Но я как-то справилась с этим. Мне даже удалось микшировать голос. «Привет, Роб, жаль, что я…»

Позади голоса был почти равномерный гул. Ну да, в ту ночь шел дождь. Я принимала душ, после того, как Серж отказался… А когда я вышла из ванной, он сказал: «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?» Если бы я только знала.

Волберт смотрел на меня настолько спокойно и невозмутимо, как будто дело шло только о том, чтобы разобраться, предпочитаю я к завтраку чай или кофе.

«Я так понимаю, — объяснил он, — что этот мужчина хотел предложить встречу. Но это он мог потом лично сказать вашему брату. И, по-видимому, для вашего брата это было настолько важным, что он предпочел еще в ту же ночь встретиться с этим человеком. А вы хотели это предотвратить, фрау Бонгартц».

Теперь он, вероятно, вернулся назад к своей гипотезе. В моей голове был полнейший сумбур. Возможно, он был прав, возможно, я хотела предотвратить, чтобы Роберт еще раз уехал из дома. Потому, что я точно знала, что это было излишним, что не было никакого Биллера, по крайней мере, никакого, который где-то снаружи хотел с Робертом встретиться.

Техник возился с кнопками на своих устройствах. Я все еще ожидала, что Волберт спросит меня, узнала ли я голос. Но на это он больше не тратил времени. Он листал свою записную книжку.

«Господин Торховен утверждает, что он отчетливо слышал, как вы кричали вашему брату — ты останешься здесь или случится несчастье».

Да, конечно, почему бы и нет! Если Йонас это отчетливо слышал! Несчастье тоже тогда случилось. Теперь мы, по крайней мере, говорили открытым текстом. Это мне нравилось больше, чем утреннее лицемерное жеманство.

Ему и не нужно было больше меня спрашивать, узнала ли я голос. Он ведь это уже знал. Возможно, Серж признался, возможно, Волберт уже давно нашел всему этому объяснение. Полностью и абсолютно положился на то, что презентовали ему Изабель с Йонасом.

Йонас объяснил полиции то же, что и мне. Будто бы он проснулся от моих криков и пришел в ужас от страха за свою младшую сестру, с трудом перебрался в инвалидное кресло, чтобы ее защитить, посылал одну за другой молитвы к небесам, чтобы Изабель оставалась на галерее и не чувствовала бы себя обязанной подстраховать в зале своего мужа. В противном случае, должен был бедный Йонас беспомощно наблюдать сверху, как бы я их обоих прикончила. С одной рукой это было бы для меня парой пустяков. Идиот!

Волберт не был больше дружелюбным, готовым помочь полицейским. «Вы хотели предотвратить, что ваш брат уедет еще раз из дома, — повторил он. — Почему, фрау Бонгартц? Разве вы не хотели, чтобы он избавился от проблемы?»

Что пришло на ум этому тупице по имени Серж, чтобы нести такую чушь? Да еще и по рабочей линии, где это все для потомков оставалось. Я ему совсем другой текст давала. Теперь я снова об этом помнила.

Он должен был представить это так, как будто он Биллер, но он должен был попросить ему перезвонить. Перезвонить в определенное время, когда я была дома и могла тоже послушать. Мне же хотелось только узнать, что Роберт скрывал от меня. Был ли Биллер маклером или психиатром.

Волберт дал мне две секунды на то, чтобы ответить и когда ответа не последовало, он спросил: «Часто ли вы употребляете алкоголь в больших количествах?»

«Это имеет значение для ваших расследований?»

Он немного пожеманничал. «В известном смысле, да, фрау Бонгартц, так как в семье это может привести к проблемам, если один человек невоздержанно пьет и теряет потом над собой контроль. Просил ли ваш брат вас в последнее время, чтобы вы пошли на лечение?»

Пауза. Вопросительный, насквозь дружелюбный взгляд. Этому взгляду я попыталась воспротивиться, причем помотала одновременно головой.

«Ну, да вы же уже на лечении, — констатировал он и продолжал: — Когда нашли вашего брата, у него не было при себе ничего, что могло бы быть как-то связанным с этим звонком. Совершенно точно — никаких фотографий его жены и Хорста Фехнера».

Он улыбнулся мне почти так, как если б сочувствовал. «Таких фотографий и не могло быть, фрау Бонгартц. Детектив, которого вы наняли восемь месяцев назад, хорошо поработал. Хорст Фехнер удрал тогда за границу, мы это проверили».

«Я никогда не была проблемой для Роберта», — сказала я.

Он кивнул раз, коротко и рассеянно. Это, Бог свидетель, не было согласием.

«Вы были против брака вашего брата?!»

Это не прозвучало вопросом, а было, скорее, констатацией факта. И почему я должна была лгать? Я кивнула.

«И взяв вашу невестку под наблюдение, вы этим не ограничились. Вы стали давить на вашего брата, чтобы он расторг этот брак. Из-за этого в последнее время часто возникали ссоры между вами и вашим братом?!»

Заблуждение, между Робертом и мной никогда не происходило ссор. И совершенно точно не той ночью. Волберт почти не обратил внимания на мои возражения. Он снова стал добродушным. Это прозвучало почти, как вздох, когда он уступил: «Да, конечно, ваш провал памяти, как следствие затемнения сознания».

И еще во время своего вздоха, он вытащил из кармана брюк упаковку с лекарством. Она была помещена в прозрачную оболочку. Тем не менее, я узнала ее еще до того, как могла прочесть название — мои капсулы клирадона.

«Это мы нашли в машине вашего брата, — объяснил Волберт и протянул ко мне упаковку. — Он дал вам одну из этих капсул, верно?»

«Верно», — сказала я.

«Может быть, вы помните еще, сколько вы до того приняли алкоголя? Пол бутылки или меньше? Или больше?»

«Пару стаканов — пять или шесть. Но хватило бы и одного, хватило бы уже только одной из этих капсул, они содержат морфин»

Волберт скривил губы. «Нет, фрау Бонгартц. Вы могли бы принять три или четыре из этих капсул, ваше сознание от этого не стало бы затемненным. То, что я держу сейчас в руке, является мультивитаминным препаратом. На упаковке стоит, правда, клирадон; ваш брат с этим очень постарался. Он только из-за этой наклейки и вложенной инструкции по применению, сделал заказ одной типографии. А клирадон некоторое время назад был изъят из продажи, его теперь вообще нельзя больше купить».

Я думала, что задохнусь. А Волберт снова улыбался.

«Тогда остается пара „специальных“ напитков. Пять или шесть, сказали вы. Это могло бы быть семь или восемь. Господин Хойзер считает, что семь были выпиты в баре и еще один стакан — в квартире. Как часто вы уже садились за руль, после того, как выпивали восемь стаканов этой специальной смеси?»

Когда я ему не ответила, его улыбка исчезла. «Я спрашиваю вас не из-за пьянства за рулем, — сказал он. — Я спрашиваю вас, потому что пытаюсь раскрыть убийство вашего брата».

Они снова очень обстоятельно разговаривали с Сержем. От того, что он мне подавал в последние недели, не опьянел бы и ребенок. Три недели назад, Роберт попросил Сержа, не давать мне больше ни капли алкоголя.

Мои специальные напитки состояли из изысканной смеси различных соков и специй. Волберт сам попробовал. На вкус это казалось по-настоящему крепким и насыщенным, сказал он. Нужно иметь уж очень чувствительные вкусовые нервные окончания и точно знать, что тебе подают, чтобы понять, что не хватает решающей субстанции.

«Когда вы приезжали в бар, — сказал он, — чаще всего вы находились в плохом душевном и физическом состоянии. У вас были сильные боли, от которых вы уже были оглушены, так что господин Хойзер мог рискнуть попробовать, и это сработало. Правда, на всякий случай, у него всегда было под рукой легкое успокоительное. Он признается, что в интересующую нас ночь, он дал вам несколько капель валерианки».

«Я выпила дома уже несколько стаканов водки, прежде чем поехала в бар», — сказала я.

Волберт покачал головой. «Это не были несколько стаканов, фрау Бонгартц. С наперсток, может быть. Остальное была вода. Ваш брат был очень основательным».

Он смотрел на меня выжидающе, техник тоже. А в моей голове снова нашептывал Пиль о механизмах вытеснения. Я вытесняла ненависть к Роберту. Я вытесняла признаки того, что определенно не нравилась Роберту и вытесняла его критику своему поведению. Я вытесняла все, что мне не подходило, просто отпихивала в сторону, чтобы на этом больше не спотыкаться. Я создавала себе бесчисленные черные дыры и забивала их полностью тем, что могло поколебать хрупкую структуру моего мира.

«Я не застрелила Роберта», — сказала я.

«Его жена тоже его не застрелила», — возразил Волберт.

Я не хотела снова повторять все то, что уже так исчерпывающе объяснила ему. Но что мне еще оставалось?

«Этого она и не должна была делать. Если Хорст Фехнер…»

«Он мертв, — перебил меня Волберт и испустил отчетливый вздох. — Хорст Фехнер уже четыре месяца лежит на кладбище, фрау Бонгартц. Двое мужчин, которые забрали Йонаса Торховена из франкфуртского аэропорта, были служащие одной фирмы по аренде автомобилей».

«А почему Иза рассказывала нам, что это были друзья Йонаса?»

Волберт вздохнул. «Очевидно, ваш брат посоветовал это своей жене, чтобы предотвратить всякие домыслы».

«Это же неправда, — сказала я, возможно, я даже кричала. — Это вообще не может быть правдой! Роберт хотел послать в аэропорт машину для перевозки больных. Изабель лжет! Она лжет, как только рот открывает!»

Я не рассчитывала на то, что он еще раз меня отпустит, но он сделал это. Он даже позаботился о том, чтобы меня отвезли домой. И там я тогда сидела. При этом я вообще не могла сидеть. В своем Ателье я долго не выдержала, всего несколько минут. Только один взгляд на каменного чурбана в углу, и в моей голове раздавался голос Роберта.

«Почему ты себя этим мучаешь, Миа? Почему ты не хочешь, наконец, от него избавиться? Иза ведь права, когда говорит, что незачем тебе сидеть здесь часами, рассматривать эту штуку и саму себя заводить. Не удивительно, что тебе при этом приходят в голову глупые мысли. Но ни один человек в этом доме не желает тебе плохого, Миа. Я совершенно точно, нет. Я же хочу тебе только помочь, потому что это не может так дальше продолжаться».

Один только взгляд на бутылку водки и к этому, комментарий Сержа. И ярость в животе — специальные напитки, только специальные напитки в последние недели, вода с парой капель водки и мультивитаминный препарат против бешеных головных болей.

Но что же это такое, черт побери! Это же действовало — капли, так же, как и напитки. Только водка была на вкус, как вода. От этого мне как-то полегчало. Полностью помешанной я еще не была. Возможно, когда-нибудь я войду в историю, как медицинское чудо, как женщина, которая от воды и фруктового сока так напилась, что получила Blackout. А что до капсул, действительно нельзя недооценивать Placebo-эффект, и уж точно не тогда, когда боли обусловлены только психическими причинами.

Знали ли они об этом? Фрау Шюр должна была быть в курсе, иначе моя водка не обожгла бы ей горло. Но могли ли они это заранее предусмотреть? Посвятил ли Роберт свою маленькую ведьмочку в эту тайну? Может, чтобы умилостивить ее, не понимая, что этим он подписывает свой смертный приговор. Я его не убивала, я — нет, я бы никогда не смогла причинить ему боли.

А Хорст Фехнер был мертв уже четыре месяца. И в течение шести недель, Изабель больше не покидала надолго дом. Значит она все-таки с этим справилась, значит она могла запустить свои красные когти в многочисленные пакеты акций и управлять ими в интересах своего ребенка.

Я просто не знала, как мне дальше быть.

Пойти наверх в свою комнату, я не решалась. Возможно, я встретилась бы с ней на галерее и должна была бы, наконец, взять в кухне нож. Ей нужно умереть, она должна была умереть, если я хотела это как-то пережить. Но она должна была так умереть, чтобы Волберт и его коллеги бродили в потемках, как законченные идиоты. Я не хотела, чтобы меня еще и заперли только за то, что я раздавила таракана. А сейчас в доме было слишком много народу.

В кабинете Роберта все еще сидел эксперт по финансам. Фрау Шюр хлопотала в кухне с кастрюлями и сковородками. Лучия была в библиотеке. В конце концов, я отправилась в зимний сад. Роберт с таким удовольствием там находился, даже когда еще ребенком был. В плохую погоду он играл со своими друзьями между цветами, а я садилась в угол и смотрела на них.

Я действительно больше не знала, что мне думать. Бывает такой момент, когда не знаешь, что делать дальше. Это не было признаком слабости, только бессилие и усталость. Сначала я и не думала даже о том, чтобы пойти на предложение Пиля. Никакого гипноза. Если этот гном воображал, что я полностью ему себя предоставлю, то он сильно ошибался.

Я села в угол и как только закрыла глаза, то увидела Роберта перед собой. «Я должен с тобой поговорить, Миа».

Это случилось через два или три дня после того, как я отказалась освободить свое Ателье для Йонаса, после того, как я напилась и сбежала к Сержу.

Роберт пришел под вечер ко мне в зимний сад. Он принес кофе и немного выпечки, сел напротив меня и улыбнулся. «Давай посидим немного».

И потом — я не могла понять, действительно ли был в его голосе налет сарказма — сказал: «Нам определенно никто не помешает».

Роберт налил нам кофе и положил кусок пирога на свою тарелку. Он не торопился перейти к делу.

«Я хотел попросить тебя об одном одолжении, Миа. Я знаю, что требую от тебя слишком много, но сделай это ради меня».

Я уже думала, что он снова собирается оспаривать у меня Ателье. Однако же, речь шла совсем о другом. «Я знаю, что тебе не нравится говорить о Йонасе. Я и не хочу нажимать на тебя больше. Если ты что-то имеешь против него, значит, у тебя есть на то причины. Но не могла бы ты, несмотря на это, немного позаботиться о нем? Мне важно в принципе только то, чтобы Изу…»

Когда я помотала головой, он осекся и коротко сжал губы. Потом закончил свою фразу. «Чтобы немного разгрузить Изу. Чтобы у нее было немного времени для себя, понимаешь? Ей нужно отвлечься, может снова разок выбраться вечером в город. Мне не нравится, как она изнуряет себя с Йонасом. Она не такая уж сильная и я боюсь, что ее надолго не хватит. В последние дни она часто жаловалась, что чувствует себя очень утомленной».

Он, конечно, имел в виду последние ночи, но не хотел так конкретно выражаться. Этого и не требовалось.

«Миа, я же не требую многого, — считал он. — Если ты только на час или два в день, с Йонасом…»

Когда я снова покачала головой, он сдался окончательно. «Ладно, забудь об этом, — сказал он. — Но тогда ответь мне, по крайней мере, на один вопрос. Это нескромный вопрос, но я все равно хочу получить ответ, Миа. Ты часто бывала у него в первые дни. Один раз ты была у него даже ночью. Я знаю это от Изы. Ты спала с ним, Миа?»

«Нет», — сказала я.

«Он хотел с тобой спать?»

«Нет», — сказала я.

Роберт уставился на свою тарелку. Секунды между нами царило молчание. Потом он спросил: «Ты считаешь, он был бы еще в состоянии спать с женщиной? Я разговаривал на днях об этом с мамой, она считает это вполне возможным. И он же еще очень молод. Ему этого, вероятно, не хватает».

«Что ты хочешь от меня? — спросила я. — Должна ли я залезть в постель к этому парню и скрасить ему вечерок, чтобы твоя жена в это время могла еще как-нибудь развлечься?»

«Глупости, Миа! — он был возмущен. — Я только думал, что ты заметила что-нибудь в этом смысле».

«Почему ты не спросишь Изу, может он еще или нет? Она снимает и одевает ему штаны. Она запихивает его в ванну и моет ему задницу. Если у него еще что-то шевелится, она должна была это уже давно заметить».

Роберт кивнул задумчиво и вздохнул: «Изу мне не хотелось спрашивать». Потом, наконец, он снова посмотрел мне в лицо. «Я только еще раз ей предложил нанять профессиональную помощь. Он ведь не так уж беспомощен. Этого должно быть достаточно, если кто-то придет на пару часов в день. Утром и вечером, только помочь ему из кровати в коляску. Но Иза против. Этого я не понимаю. С другой стороны, я спрашиваю себя, как бы мы с тобой держались, если бы я сидел в инвалидном кресле и не имел бы больше никаких надежд на нормальную жизнь. Что бы ты для меня делала, Миа?»

На это я не должна была ему отвечать. Мы знали оба, что в таком случае я была бы с ним рядом. Во всех отношениях. Но в его просьбе я ему отказала.

Ему бы это не помогло, если бы я начала сейчас заниматься самобичеванием. Я могла себя только спросить, почему он вообще меня об этом просил, когда ему было известно, как я относилась к Йонасу. И он не только меня спросил, но еще и Лучию, когда уговаривал ее приехать. Человека, который мог трезво мыслить, бывшую сиделку. «Что-то происходит в доме. Я не знаю больше, что и думать, мама». Какое ужасное подозрение его мучило, если он хотел приставить к Йонасу шпиона? Именно так ведь это и было.

В конце концов, все было именно так, как я обрисовала это Лучии. Если бы речь шла только о том, чтобы разгрузить Изабель, Роберт не спросил бы меня, спала ли я с Йонасом. И он не спросил бы меня об этом, чтобы узнать, чем обосновано напряжение между мною и Йонасом. Он никогда не был таким нескромным. Он спросил меня только по одной единственной причине, тут я была совершенно уверена. Ему нужно было выяснить, могло ли случиться, чтобы Изабель спала со своим собственным братом.

В тот момент, когда я это поняла, у меня перехватило дыхание. Хорст Фехнер был два месяца мертв, а приезд Йонаса предотвратил, чтобы Изабель могла приискать себе замену. Но она не осталась в накладе и со своим братом. Возможно уже с первой ночи. Почему, тогда, они заперли комнату? Теперь мне стало понятно, почему он меня спровадил. С Изабель, естественно, я не могла соперничать.

Это была бы тема для четверга, подумала я мимоходом, просто находка для Пиля. В конце он бы мне объяснил, что я свои тайные страсти и желания проецирую на других. Наплевать мне на Пиля!

В какой-то момент пришла Лучия в зимний сад, увидела меня, сидящей в углу и реагировала удивленно, возможно даже недоверчиво. «Ты здесь, а я тебя уже везде искала. Ты прячешься, как будто у тебя совесть нечиста, Миа».

Потом она спросила про мою машину, сразу же выяснила, что она была не в мастерской для ремонта, а оттранспортирована полицией. Она еще не села, стояла передо мной, как изваяние.

«Не беспокойся об этом, — сказала я. — Полиция хочет только установить, был ли мой автомобиль умышленно поврежден. Возможно, кто-то хотел предотвратить, чтобы я могла последовать за Робертом той ночью».

Это не было притянуто за волосы, напротив, очень даже правдоподобно. Мне не должна была даже сама идея прийти в голову, последовать за Робертом! Чтобы моим автомобилем можно было воспользоваться для убийства! Чтобы оставить фальшивый след, след масла!

Наверное, я действительно должна была начать писать тогда, по крайней мере, рисовать, у меня это всегда хорошо получалось. Я могла бы на этом тоже сделать себе имя, построить карьеру, заслужить признание, не только у моего отца, а у всего мира. Может быть, я справилась бы с этим когда-нибудь — придать своей жизни иной смысл, нежели стоять на страже благополучия Роберта. И Роберт нашел бы когда-нибудь другую женщину. Какую-нибудь, которая была бы возможно, немного поверхностная, возможно, немного корыстная, возможно, немного расчетливая, но не холодная, как лед, не беззастенчивая и не готовая к убийству.

Лучия все еще стояла передо мной. «Кто, Миа? Ты же знаешь это».

«Я думала, что знаю. Но мужчина, которого я подозревала, мертв. Я узнала это только сегодня утром, от полиции. Теперь полиция не знает, что дальше. И я тоже не знаю».

Наконец Лучия прошла эти два шага до кресла напротив меня, медленно опустилась в него и провела рукой по лицу. Прерывисто вздохнув, она посмотрела на меня.

«Все это так ужасно. Я не могу этого постичь. Роберт ведь был так счастлив вначале. Как он восторгался Изой, когда звонил мне в первые недели. И Миа, ты бы их видела, когда они были у меня. Они были идеальной парой, оба такие красивые. Марлиз была по сравнению, она простит мне то, что я сейчас говорю…».

Лучия перекрестилась и продолжала: «…Клушей. Я думала, наконец, нашел мой Роберто подходящую женщину. Я устроила небольшой праздник в их честь. Иза была сверкающим центром внимания, по-другому не скажешь. Ты бы видела мужчин и их взгляды. Она смеялась, и танцевала, и шутила с ними, но ее глаза были устремлены только на Роберта. Ты все это разрушила, Миа? Если это была не ты, то я не понимаю, почему все так случилось. Миа, ты должна сказать мне все, что знаешь».

Но многого я не знала, что и сказала ей. Я рассказала ей об измене Изабель, об одном мертвом любовнике, о подозрении Роберта. Лучия слушала с каменным лицом. Я спросила ее, когда Роберт рассказал ей о беременности Изабель. Только две недели назад, он ей позвонил сразу, как узнал об этом. И уже во время этого разговора он был очень подавлен. Это меня уже не удивляло.

Если бы только он открыто поговорил со мной. Если бы он только не пытался меня щадить. Тогда я смогла бы предотвратить его смерть. Я бы не колебалась ни секунды, выставить на улицу двух бешеных собак. Да что там, я бы их пристрелила, потому что две бешеные собаки не заслуживают лучшего. Для Роберта я бы сделала это.

Во вторник выдали для похорон его тело. Я позвонила Олафу, и он обещал уладить необходимые формальности. Я чувствовала себя не в состоянии этим заняться. А после короткого разговора с Олафом, я почувствовала себя еще несчастнее.

Разбраненная и посрамленная, насквозь видимая и распознанная. Мне так хотелось ему рассказать, что теперь, наконец, я знала, что мучило Роберта в последние недели и за что он расплатился жизнью. Но я знала, что Олаф не слушал меня больше. И если Лучия меня еще слушала, но поверить — она мне не поверила. Она дала мне это ясно почувствовать.

Обратить внимание Волберта на Йонаса я пока даже и не пыталась. Он пришел после полудня в сопровождении молочного парня. Его эксперты хорошо потрудились по всей линии. Компьютер Роберта подтвердил то, что я утверждала с первой минуты, что не было никакого мотива в деловой сфере. Пленка автоответчика была тщательно проанализирована и разобрана на составные части. Отдельно шумы, и отдельно мужской голос.

Волберт потребовал, чтобы я обе части еще раз раздельно прослушала, и не только я, но также Изабель и Йонаса попросили уделить внимание. Но он не зашел настолько далеко, и не настаивал, чтобы я сопровождала его наверх. Мне разрешено было насладиться голосом Сержа в кабинете Роберта.

По качеству он ничего не выиграл от разделения пленки, и показался мне еще более незнакомым, каким-то искаженным или измененным. Волберт дважды прокрутил мне короткий кусок и потом сдался от моего качания головой.

И тогда он заговорил о моей машине. Крошечная дырочка в масляном фильтре. При работающем моторе, масло буквально выдавливалось наружу. Его эксперты рассчитали, с какой скоростью и как далеко я могла бы уехать на двух литрах моторного масла. Этого вполне хватало до стоянки и обратно.

Он спрашивал себя только, откуда в фильтре появилась дырка. Ни об износе, ни о том, что в мастерских напортачили, речь идти не могла. Это было сделано при помощи острого инструмента, возможно, маленького гвоздя, и с применением силы.

Волберт рассматривал мою руку. Впервые за последние дни я чувствовала что-то, вроде маленького триумфа. Разве я не объясняла Лучии то же самое? Это не было игрой воображения, это были голые факты.

И тогда Волберт объяснил, что в понедельник Роберт был в мастерских в то время, когда они проводили инспекцию автомобиля. Он разговаривал с мастером и упрашивал его вывести машину из строя. Не просто упрашивал. Он предложил мастеру пять тысяч марок, чтобы он что-нибудь придумал, что бы не насторожило меня. Но тот не согласился. Так что Волберт предполагал, что Роберт сам прибегнул к гвоздю.

Я видела тут одно противоречие. Роберт все же сам вызвался, мою машину… Волберт не видел никакого. Естественно Роберт приобрел машинное масло. Но где было написано, что он собирался его еще и залить? Почему он отговорил меня вызвать транспортировочный автомобиль? Он знал, что для мотора без масла эта поездка была бы последней, и он собирался этим воспользоваться.

Во мне что-то отключилось еще до того, как Волберт мне объяснил, что это Роберт был тем, кто хотел запереть меня дома. Тело моего брата было выдано для погребения. Я не могла сердиться на тело моего брата. Я бы и на живого Роберта не сердилась. Где-то я его даже понимала. Если я представляла себе, что он разъезжал бы постоянно, напившись, и я должна была беспрестанно испытывать за него страх. Но это ведь я и испытывала, непрерывный страх за него. Под этим страхом моя любовь была почти погребена.

А вечером я сидела одна в столовой. Лучиа предпочла ужинать с Изабель и Йонасом. Я думала, не позвонить ли Сержу. Внезапно я поняла, что кроме него мне больше не к кому обратиться. Возможно за то, что он слушает, я должна была также платить, как и за время, проведенное в его постели. Но даже на это я уже не решалась. Я боялась, что у него не было времени, или он испытывал страх передо мной.

Полночи я не могла уснуть, ломала себе голову и ходила при этом по замкнутому кругу. На стоянку и обратно! Хорст Фехнер был мертв, Йонас сидел в инвалидном кресле, Изабель спала со своим братом, мой терапевт дал ей алиби на время убийства. А Биллер был только именем.

Лучия избегала моего общества также и на следующее утро. Завтракала она вместе с Изабель в комнате Йонаса, она даже сама отнесла наверх поднос.

Около десяти позвонил Олаф, чтобы сообщить, что тело Роберта перевезено в похоронное бюро. Олаф разговаривал все еще отстраненно, короткими фразами и избегал любого личного слова.

Он договорился, что похороны состоятся в пятницу в пятнадцать часов. Он поместил объявление в газете и нескольких человек проинформировал лично.

«Лучии наверняка захочется его еще раз увидеть, — считал он. — Это будет возможно во второй половине дня. Тело будет уже подготовлено, как мне сказали».

Хочу ли я еще раз увидеть Роберта, его, по-видимому, не интересовало. Он предложил заехать за Лучией и отвезти ее в похоронное бюро.

«Я тоже поеду», — сказала я.

«Как хочешь», — холодно ответил Олаф.

Он заехал за нами в начале четвертого. Полчаса позже, мы стояли втроем перед открытым гробом. Олаф держал Лучию под руку, а обо мне никто не беспокоился. Это было и не нужно. Я могла сама о себе позаботиться.

Роберт очень хорошо выглядел, таким живым и свежим, каким он уже давно не был. Выражение на его лице напомнило мне об августовском утре, вечность назад, когда он голый и спящий лежал на своей постели, а мне хотелось преклонить перед ним колени. Столько невинности, столько гармонии и никаких сомнений, ничего больше, что могло бы нарушить его покой.

Я смотрела на него и не могла в это поверить. Только на его левом виске было немного странное место. Выглядело почти так, как если бы отверстие от выстрела было залеплено пластилином и сверху загримировано.

И когда я стояла там перед ним, то поняла, наконец, что мне делать. Нравилось ли это мне самой, не играло никакой роли. Я должна была сделать это ради него. Я должна была дать Пилю меня загипнотизировать. Для страховки я хотела записать все на пленку, чтобы Пиль не рассказывал мне в конце никаких сказок.

Я больше в это не верила, но полностью исключить тоже не могла — что Роберт в свои последние часы мне что-то доверил, что могло бы разоблачить его убийцу. Может быть, я видела что-нибудь подозрительное на стоянке.

Время до встречи с Пилем было сплошной пыткой. Я сидела в своем Ателье и прислушивалась к голосам. К голосам в доме и в моей голове. Они сменяли друг друга, иногда я не знала, которые из них были реальными.

Роберт разговаривал с Пилем о галлюцинациях: Миа бродит ночами по дому, видит ли она зеленых человечков? Лучия разговаривала с Йонасом, который видимо, претендовал теперь на весь верхний этаж. Изабель говорила с фрау Шюр, она завладела командной позицией в доме и определяла теперь содержание кастрюль. Но увидеть еще раз Роберта она отказалась. В ее состоянии она на это не решается, сказала она, это может повредить ребенку, если она разволнуется.

Это было почти облегчением, когда я в четверг села в такси и поехала к Пилю. Он сразу же приступил к делу. «Расслабьтесь, Миа».

В первый раз я лежала у него на кушетке; обычно мы всегда сидели в креслах, напротив друг друга. Но с моим расслаблением было не просто. Пиль очень старался. Я должна была сконцентрироваться на его голосе, исключительно на его голосе. Мне было страшно, просто только страшно.

Это не сработало. Убаюкивающий голос Пиля приводил меня не в транс, а только в панику.

«Вы не должны этому противиться, Миа».

Нет! Но я много чего не должна была делать. Ни бегать, ни прыгать, ни смеяться, ни плакать. Я не должна была любить Роберта и платить Сержу. Я не должна была даже шутить. Я лежала на кровати, и Серж был зол на меня.

«Одевайся, наконец, и прекрати эти глупости… Имеешь ли ты вообще понятие, кто такой Биллер?»

Нет! Это-то как раз я и хотела узнать. И когда я вернулась из душа, Серж усмехался. «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?»

Это было не его собачье дело. Это касалось только нас с Робертом. И Роберт приехал. Роберт был уставшим, казался совсем больным. Он разговаривал с Сержем еще об одном звонке, обратился с рассеянным взглядом ко мне, чтобы удостовериться, что я не понимала, о чем он говорит. Но я очень хорошо это поняла. И на улице я его спросила, кто такой Биллер и почему он непременно сейчас еще должен с ним встретиться, в середине ночи.

«Ты морочишь мне голову со своими постоянными вопросами», — сказал Роберт.

Это не было ответом. В машине я спросила его еще раз. Роберт немного рассердился. «Господи, прекрати, наконец, Миа. Ты сейчас определенно не в том состоянии, чтобы обсуждать с тобой серьезные проблемы. Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей. Сейчас ты проспишься и когда завтра будешь лучше себя чувствовать, мы спокойно об этом поговорим».

«О Биллере?»

«Да, и о нем тоже».

Я находила, что это было очень забавно. Он попался на мою удочку. Мне пришлось улыбнуться. «Тогда завтра тебе придется много чего мне рассказать, — сказала я. — Я уже и так знаю, что ты мне расскажешь».

Я понизила голос, говорила так глухо, что это почти как у него звучало. Раньше мы часто так шутили. Я имитировала голос Роберта и этим приводила в замешательство его друзей. Сейчас я его самого привела в замешательство, не голосом, а тем, что я сказала.

«Я вечность просидел в машине и ждал Биллера, но он не приехал».

Потом я говорила уже нормальным тоном дальше. «Он и не может приехать. Потому, что он тебе вовсе и не звонил. Серж тебе звонил. Я ему сказала, что он должен это сделать, а он делает для меня любое одолжение».

«Я знаю», — только и сказал Роберт. Он был таким расстроенным. Я не понимала, почему. Когда он сунул мне капсулу, то сказал Сержу: «Я надеюсь, что это последняя. И я надеюсь, также, что она была здесь в последний раз. Ты не чувствуешь сам себя немножко подлым, что ты используешь ее ситуацию?»

«Я ее не использую, — ответил Серж. — Я еще никогда не потребовал с нее ни единого пфеннинга. Она просто кладет мне деньги. Может быть, она сама в этом нуждается».

«Она нуждается только в покое, больше ни в чем», — сказал Роберт. И он выглядел очень решительно, когда сказал мне во время поездки: «Я не могу больше смотреть в бездействии, как ты себя губишь, Миа. Если бы это было наоборот, ты бы тоже уже давно что-нибудь предприняла. Я никогда не должен был приводить в дом Изу, это мне, между тем, ясно. Но тебе не нужно будет дольше жить с ней под одной крышей, ни с ней и ни с Йонасом».

«Ты выставишь их вон? — спросила я. — И все будет снова, как раньше». Я хотела его обнять, но он придержал меня рукой. При этом он тихо смеялся.

«Нет, Миа. Так как раньше, уже никогда не будет. И не может быть. Я больше уже не маленький мальчик, который мог часами молча сидеть на стуле, чтобы ты могла его рисовать. И ты уже не та молодая женщина, которая производила на меня впечатление своей силой. Ты больна, Миа. Ты очень больна. Теперь я — сильнейший, и я должен что-то делать, чтобы ты снова была здоровой. Спрашивается только, достаточно ли у меня силы, чтобы выстоять все это до горькой развязки. Это будет жестоко. Я не знаю, смогу ли я быть жестоким».

И тогда он подтолкнул меня к дому. Он открыл дверь, подтолкнул меня дальше, через зал. Он был очень нежен и бережен, при этом. «Давай, Миа, давай. Сейчас ты ляжешь и отдохнешь. Есть ли у тебя еще боли?»

«Нет». Болей нет. Я только окаменела внутри.

«Тогда это хорошо. Сможешь ты сама лечь?»

«Нет». Паника. Искать дом! Быть жестоким! Этого он не мог. Он же не мог со мной так поступить.

«Давай, будь разумной, Миа. У меня не так много времени. Биллер здесь только проездом, он не может вечно меня ждать».

Сначала я еще смеялась, это звучало, наверное, немножко вульгарно. Не было здесь проездом никакого Биллера, сказала я еще раз, ясно и отчетливо. Потом я немножко поплакала. Не по-настоящему, по-настоящему я не умела плакать.

Роберт знал, что это было наигранно, только представление. Он мне не верил. Роберт никогда мне не верил. Я могла говорить, что угодно. Эта баба наверху полностью лишила его рассудка. И сейчас она уставилась на меня сверху, наслаждаясь и посмеиваясь в кулачок.

«Возвращайся в постель, Иза», — крикнул ей Роберт. Но она осталась стоять на месте и наслаждалась своим триумфом. Он снова подтолкнул меня вперед, на этот раз к моему Ателье. «Прекрати этот театр, Миа, — сказал он. — Соберись, ради Бога, Миа. Послушай меня, ты должна сейчас постараться взять себя в руки. У тебя ничего больше не болит, тебе уже намного лучше. Так что, ложись и успокойся, наконец».

Это звучало почти, как если бы он на меня злился. И потом он закрыл дверь. И повернул снаружи ключ. Я кричала, ругалась, колотила по двери, а снаружи зарычал мотор его машины.

Здесь не было никакого Биллера проездом. Роберт покинул меня. Он сказал: «Мне тебя жаль, но я не могу больше, Миа. Я действительно больше не могу». Он сказал это после того, как запер меня. И я это отчетливо слышала.

Окно! Я подбежала, распахнула его и вылезла наружу. Там была одна балка, и я ударилась головой. Было больно. Это было так ужасно больно. И я кричала: «Вернись, Роберт, немедленно вернись обратно. Или произойдет несчастье. Никто там тебя не ждет».

Никто, только Пиль, сморщенный гном, который полностью игнорировал боль в моей голове. Он напирал: «Дальше, Миа, дальше. Где вы сейчас?»

Господи, до чего же он был глуп. Он же должен был видеть, что я лежала на его кушетке. Моя голова все еще болела. Я чертовски стукнулась об эту проклятую балку, была целую минуту оглушена.

Он действительно был идиотом, он даже не заметил, что я вынырнула из непостижимой глубины моего черного провала и снова появилась на поверхности. Когда же он это сообразил, то рассказал мне что-то о сильных эмоциях и о разблокировании. Я не разблокировалась. Просто все было снова здесь.

Медленно, вокруг дома, я проковыляла к гаражу, в конце даже проползла. Я взяла обе канистры с маслом из гаража Роберта, подняла капот моей машины. Это были изнурительные хлопоты с одной только рукой. Я судорожно пыталась вспомнить, какое место встречи назвал Роберт.

Он назвал какое-то место встречи. Он не поверил мне, что мы хотели его только немного разыграть. Я была так зла на Сержа, я почти что решила уволить его при первой же возможности. Я всех их хотела выставить на улицу, всех. И тогда у нас с Робертом было бы все, как раньше. Даже если он сейчас в это еще не верил.

Потом я ехала. Это шло просто автоматически. Я даже знала путь. Одна автозаправка на автобане. И потом я приехала, и там стояла машина Роберта.

Шел сильный дождь, но ему это было уже все равно. С одной стороны он совсем опустил стекло. Левый рукав его куртки был насквозь промокшим, левая брючина тоже. Конверт в его правой руке был еще сухим, но маленький кольт в левой, стал уже влажным.

Я не знаю, как долго я стояла около его машины, я действительно этого не знаю. Но я еще помню, что я ничего не трогала, ни машину, ни Роберта. Я не могла. Там была эта маленькая дырка в его виске и тонкая ниточка крови, бежавшая по его щеке. Было темно, но я очень хорошо это видела.

Наконец я наклонилась в машину и взяла сначала кольт, потом конверт. Когда я полезла в правый карман его куртки, то задела его руку. Она была теплой. Ключ от моего Ателье был тоже теплым.

Я села в свою машину, и сначала я действительно хотела только лишь умереть. Это ведь было единственной возможностью остаться с Робертом, последовать за ним туда, где он теперь был. Но потом мне захотелось, все же, сначала узнать, почему он ушел туда, в беспредельную темноту или в вечный покой.

Это ведь зависит от того, во что веришь. Я верю только в темноту, Роберт, возможно, верил в покой, тогда мы бы не смогли там встретиться. И его причины были такими простыми. Мужчина между двумя мельничными жерновами. Его письмо было адресовано мне, только мне.

Письмо было набрано на компьютере и даже не подписано от руки. И я находила, что оно было очень высокопарным. Это не был стиль Роберта. Романтика — да, страсть и внутренний жар, но никак не сентиментальщина. Дай им уйти с миром. Как я ухожу ради тебя.

Я разорвала этот листок бумаги на совсем маленькие клочки. Большинство из них я зажала в руке. Пару унесло ветром, потому, что я оставила открытой дверь, чтобы прочесть письмо — я не нашла выключатель внутреннего освещения.

Потом я поехала. Я держала левую руку, высунутой из окна и предоставила клочкам бумаги закружиться прочь. Почему у нас скоростные дороги так прямо построены? Не было ни одного поворота. Такой автомобиль едет почти самостоятельно, и он едет все время прямо.

Естественно, Пиль не успокоился. Он продолжал дальше бурить. Что я делала после того, как ударилась головой о балку перед моим окном. Это было не его собачье дело. Он бы мне в мгновение ока приписал вину за происшедшее, только лишь мне, но это было не так.

До меня еще не совсем дошло, как это было, для этого шок был слишком велик. Но я еще доберусь до правды, в этом я была совершенно уверена.

Я сказала Пилю, что вернулась назад в Ателье и доползла до софы, потому что почти с ума сходила от боли. Это было не далеко от правды. Я сама была немножко мертвая, когда он наконец оставил меня в покое. А он был немного бледен, но считал наш сеанс успешным.

Прежде, чем попрощаться, он посоветовал мне немедленно идти в полицию, с моими новыми сведениями. Ему, якобы, бросились в глаза некоторые противоречия.

Он считал, что Роберт должен был среагировать на мое заявление касательно выдуманного звонка Биллера. Я чуть не сказала ему, что Роберт не собирался больше ни на что реагировать.

И эта история с ключом! Она очень возбудила Пиля. Кто, ради всех святых, отпер тогда снова дверь моего Ателье, если Роберт ее запер и больше не вернулся?

«Убийца, — сказала я, — кто же еще. Иза была у меня под утро, вместе с убийцей. Они хотели убедиться, что я ничего не слышала».

Пиль повторил свой совет в чрезвычайно настойчивой форме. Я не захотела, чтобы его секретарша вызвала мне такси. Я не хотела домой. Я не могла. Я бы не смогла встретиться с Лучией. Пока нет. В моей голове было так много всего. Я должна была прежде разобраться с этим.