Сестры зимнего леса

17 Либа

Дверь распахивается, в хату врываются морозный воздух и яркий дневной свет.

– Либа! Либа, вставай!

Зевая, ворочаюсь в кровати. Неужели я опять задремала? На меня накатила какая-то мутная дурнота.

– Который час?

– Не знаю. Пора вставать. Или ты собираешься впасть в спячку, точно медведь?

– Что ты сказала? – Я резко сажусь, сердце обрывается.

В зрачках Лайи – страх. Она, точно вытащенная из воды рыба, открывает и закрывает рот, как будто только сейчас поняла, что сболтнула.

– Лайя, в чём де…

– Ты должна пойти со мной, – перебивает сестра. – Должна увидеть всё собственными глазами. Там, в распадке, чужие мужчины. – Она крепко стискивает мои пальцы.

Протерев глаза, натягиваю юбку и кофту.

– Мужчины? Какие такие мужчины?

Неужели – лебеди?

– Поторопись же, Либа!

– Иду, иду.

Наскоро пробормотав молитву, тяжело спускаюсь по лестнице.

– Я сегодня проснулась очень рано, – тараторит сестра. – Подоила корову с козой, собрала яйца, дров принесла. Вдруг слышу – поют. И вроде как шум крыльев. Думаю – горлицы…

Шум крыльев? В глотке встаёт комок. Лебеди? Так скоро? Ну почему, почему, когда нужно, рядом нет тяти? Почему матушка не рассказала мне побольше?

– И музыка! Я её ещё ночью услышала, а тут – утром, совсем близко. Тогда я отправилась на реку и увидела лебединую стаю…

– Лебединую? – душа у меня уходит в пятки.

– Ну да! Они улетели, и я повернула домой. Однако музыка не умолкла, она всё приближалась, приближалась… Я опять в лес, притаилась и жду. Ах, Либа! – Сестра всплёскивает руками, точно крыльями. – Я там такое увидела, такое! Пойдём же!

Лайя пританцовывает от нетерпения, а я плетусь нога за ногу. Мы идём в лес, прячемся за кустами. И тут я их вижу! Люди-лебеди? Принюхиваюсь к морозному воздуху. Нет, пахнет не лебедями. Собственное озарение пугает. Откуда мне знать, как пахнут лебеди? Вот и тятя принюхивался точно так же. В этот миг я чувствую себя скорее медведицей, нежели человеком.

– Лайя, давай вернёмся, а? – шепчу.

Самый высокий из парней, тот, что со смоляными кудрями, останавливается и прислушивается. Потом достаёт из-за пазухи крошечную дудочку и начинает играть, словно знает, что его слушают. Личико у него вытянутое, всё какое-то остренькое, глазки-бусинки и тонкие, длинные зубки. Чем-то напоминает крысу. Лес от его музыки оживает. Не видела бы собственными глазами – ни за что бы не поверила. Все веточки покачиваются в такт мелодии, пожелтевшие побеги плюща, извиваясь, тянутся к волшебному дудочнику. Кто он? Леший? А лешие вообще бывают?

Мы с Лайей глядим точно зачарованные.

Гибкие прутики и побеги сами собой свиваются в венок. Черноволосый кладёт его на камень, смотрит прямо туда, где мы прячемся, и подмигивает Лайе. Та охает и пятится назад, но незнакомец сбрасывает мешковину с одного из лотков, берёт ярко-оранжевый плод и негромко произносит:

– Налетай, покупай!

Голосок у него ласковый, прямо-таки медовый.

Прежде чем я успеваю вымолвить хоть слово, Лайя встаёт и идёт к незнакомцу. «Стой, Лайя, стой!» – хочу крикнуть я. Господи, как же мне всё это не нравится, не нравится этот подозрительный дудочник и его запах очень не нравится. А сестра уже шарит по карманам. В них нет ни гроша, однако она всё равно идёт. Околдовали её, что ли?

– Лайя! – зову я. – Лайя!

Дудочник кивает на венок, как бы говоря: «Это тебе». Посылает Лайе воздушный поцелуй. Кажется, я готова броситься за сестрой прямо на четвереньках, защитить её, прогнать опасного незнакомца, но тут он разворачивается и сам исчезает за деревьями, сопровождаемый всё той же мелодией бубенцов и дудочек.

Лайя бросается к камню и жадно рассматривает венок. Осторожно прикасается пальцем к жёлтому листочку. Тот больше не шевелится.

– Хап нит! Не трожь!

– Почему? Это подарок. Мой подарок. И он мне нравится.

– Ты помнишь, чем такие подарки заканчивались в сказках? Если забыла – напомню. Ничем хорошим!

– Ох, Либа, Либа! Ты слишком много читаешь. Сказки – это наришкейт, чепуха и небылицы.

Как же ты ошибаешься, сестрица… Я крепко зажмуриваюсь и тру лицо. Сказки – самая настоящая быль. А вдруг она до сих пор ничего не знает?

Вдалеке вновь посвистывает дудочка. Лайя тянется на звук всем телом. Качаю головой и решительно кладу руку ей на плечо.

– Шойн, Лайя, буде. Идём домой.

Сестра поднимает венок и с нежностью проводит пальцем по изгибам веточек:

– В жизни не видала ничего красивее…

– А если он заколдованный?

– Не глупи, Либа. Никакого колдовства не бывает.

– Правильно, не бывает. Как и людей, которые бродят по лесу, играя на дудочках, а ветви, заслышав их музыку, сами сплетаются в венки. Выбрось эту гадость, сказала!

И всё же лебеди это были или нет? Так и не могу решить. Нутром чую, что не они. Тогда кто? Или, вернее, – что? И тут Лайя надевает венок на голову и принимается со смехом кружиться, привстав на цыпочки.

– Лайя, сними сейчас же!

– Ни за что! – хохочет сестра.

– Значит, я сама его с тебя стяну.

– Нет!

Протягиваю было руку, но Лайя уже бежит к дому. Я с шумом топаю за ней. Мы пробегаем по лесу, минуем двор. Лайя несётся через сад прямо к реке. Мне за ней не угнаться.

– Не отдам, не отдам! Он мой! – дразнится сестра, подпрыгивает и хватается за ветку яблони.

Миг – и она уже на самой верхушке. Убедившись, что я за ней не полезла, спускается пониже и показывает мне язык:

– Не догонишь, не поймаешь!

– Ох, Лайя, накличешь ты беду.

Сестра вдруг грустнеет.

– Мы и так с тобой в беде, Либа. И кроме беды, нас уже ничего не ждёт.

– Хоть в дом эту пакость не тащи, а?

– Холосо, ненечка, – пищит она детским голоском.

Я морщусь и бреду к дому.

Высоко в небе перекликаются птицы. Мы с сестрой останавливаемся, запрокидываем головы. Лайя поворачивается вослед птичьему клёкоту. Вдруг что-то белое мелькает между деревьями и взмывает ввысь.