Севастопольская хроника

УТВЕРЖДАЯ ГЕРОИЧЕСКОЕ, НРАВСТВЕННОЕ

Судьба не баловала писателя Петра Александровича Сажина. Он прошел многотрудный жизненный путь. Не все, к чему стремился писатель, удалось осуществить. Разные были тому причины. Но он честно служил и служит своему народу. П. Сажин сказал свое слово в литературе, быть может, не очень громкое, быть может, не очень ослепительное, однако добротное, мужественное, честное слово.

П. Сажин известен как писатель-маринист, певец моря, его неспокойного, неукротимого нрава, его ничем не завуалированной романтики. Откуда эта любовь к морской стихии, к морским необозримым просторам? Некоторые читатели, отмечает П. Сажин в своих «Кратких этапах биографии», любезно предоставленных автору этой статьи, полагают: он потому пишет о море, что родился у моря, с детства привык к его шумному дыханию. Родился же П. Сажин не у моря, а в селе Большая Лозовка Тамбовской губернии. В то время, когда появился на свет будущий писатель, — а было это 30 июня 1906 года, — нынешняя Тамбовская область называлась Тамбовской губернией. Время не очень близкое и не столь отдаленное. Там заочно он полюбил море. Кто видел, как дымится цветущая рожь, как она под дуновением ветров переливается шелковистыми волнами, — тому легко представить себе, что поле ржи очень похоже на море! Примерно так объясняет изначальную основу своей любви к морю Петр Сажин. Крестьянский парень, любознательный, жаждущий увидеть, познать новое, незнакомое, загадочное, потянулся к Москве. Очень хотел попасть в Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова. Сокращенно институт назывался Вхутемас. Увы, мечте паренька не суждено было осуществиться. Именно в том году —1925-м — Вхутемас закончил свое существование. Тогда П. Сажин решил поступить в Ленинградский университет. Центральный Комитет комсомола в самом деле направил его в Ленинград, но не в университет, а в газету «Комсомольская деревня». Издавалась тогда газета с таким названием. В Ленинграде в те годы кипела литературная жизнь. В этом городе жили и творили крупнейшие художники слова — А. Ахматова, Н. Тихонов, О. Форш, М. Зощенко, А. Толстой, К. Чуковский, В. Шишков и молодые талантливые литераторы — О. Берггольц, Б. Корнилов, А. Прокофьев, А. Гитович, В. Саянов. По собственному признанию, П. Сажин ходил на все литературные вечера, куда его пускали. Чаще всего он бывал на собраниях литературной группы «Смена», где велись пылкие споры по многочисленным творческим вопросам: о мировоззрении, о методе, о месте молодого писателя в строительстве новой жизни.

Неспокойный, ищущий характер у П. Сажина. Казалось, необыкновенно благоприятно, удачливо складывалась жизнь молодого журналиста. Девятнадцатилетний юноша из глубинки России руководил не где-нибудь, а в Ленинграде, в крупной ежедневной комсомольской газете отделом литературы и искусства. Чего бы еще? Жить и двигаться дальше по избранной стезе. Нет же. П. Сажин решает проверить себя, свой характер, свою настойчивость в различных непредвиденных жизненных переплетах. Вдруг он, оставив на первый взгляд полностью журналистскую деятельность, становится на короткое время ремонтным слесарем на одной из ленинградских фабрик. Затем потянуло к морю. Он плавал в качестве кочегара на судах дальнего плавания, побывал во многих зарубежных странах.

Что это? Чудачество? Желание блеснуть чем-то оригинальным, из ряда вон выходящим? Вряд ли. Приобщившись к литературе, к журналистской работе, П. Сажин понял: у него мало жизненного опыта, мало наблюдений, фактов, из которых затем рождается значительная, широкомасштабная правда действительности. Надо было, как говорил Горький, «выкупаться в море фактов», знать многое, разное, чтобы мысль пульсировала непрерывно, чтобы она из разнородного, богатого по своему содержанию, по своему «составу» материала плавила нечто целостное, существенное. И для литературы факты — крылья для полета. По-видимому, это — взглянуть жизни прямо в глаза, погрузиться в неисследованные слои действительности — и было причиной «неустойчивости» П. Сажина в выборе профессии. Человек с потребительской, узкокорыстной психологией не поймет этих зигзагов в биографии писателя.

О своих морских скитаниях П. Сажин написал книгу под названием «Британский профиль» — книгу, насыщенную острыми, зоркими наблюдениями и впечатлениями, возникшими при соприкосновении с разнородным житейским, человеческим, социальным материалом. Эта книга вышла в 1931 году в Государственном издательстве художественной литературы (ГИХЛ). Через два года она повторно была опубликована «Издательством писателей в Ленинграде» под редакцией Н. С. Тихонова.

Я не собираюсь рисовать полный портрет писателя. Несколько штрихов из его биографии надо было восстановить для того, чтобы понять истоки творческого своеобразия П. Сажина.

Наибольшую известность принесли Сажину повести «Капитан Кирибеев», «Трамонтана» и «Севастопольская хроника». Эти повести написаны и переработаны в разное время — с 1936 по 1972 год. Они заметно отличаются друг от друга художественными особенностями, нравственной проблематикой. П. Сажина условно можно причислить к той категории писателей, которые говорят негромким голосом, не увлекаются сногсшибательными столкновениями характеров. Автор придерживается спокойной манеры повествования. Тугие сюжетные узлы завязываются постепенно. П. Сажин не перебивает героев своих повестей, создает свободный простор для независимого, естественного самодвижения. Не все повести подчиняются этим законам. «Севастопольская хроника» своей тональностью, принципами художественного построения, к примеру, явственно отличается от «Капитана Кирибеева» и «Трамонтаны». Об этом более обстоятельно я скажу дальше. Между повестями «Капитан Кирибеев» и «Трамонтана» существует внутреннее родство. Замечается нить, незримо протянутая между ними. Это родство сказывается в особенностях, своеобразии человеческих характеров, изображенных в повестях. П. Сажин любит людей честных, мужественных, скромных, сильных, не лишенных слабостей, но живущих и работающих с огоньком, творящих добро без шума, умножающих количество света на земле. Не сразу предстают они перед читателями положительными чертами своего характера. Происходит это не потому, что автор стремится уравновесить в человеке отрицательные и положительные качества, намеренно соединяет вместе контрастные, взаимоисключающие краски. Человек — сложнейшее, многогранное существо, живое, динамичное, развивающееся. В нем порой сосуществуют черты, не всегда элементарно и просто гармонирующие друг с другом. Но в нем где-то бьется основной источник. Надо найти его, внимательно исследовать содержание, «состав» этого источника. Человека необходимо хорошо знать и любить. Такова, говоря ученым языком, концепция личности в творчестве писателя. «Капитан Кирибеев» — добротная, «мускулистая», реалистическая повесть — начинается по подобию детектива. В одной каюте с писателем на пароходе «Анадырь» оказывается некий весьма странный тип. Вваливается он в каюту без стука, располагается в ней так, будто рядом с ним нет никого. Молчит трое суток. Только официанту бросает два скупых слова: коньяк и лимон. За трое суток выпил шесть бутылок коньяку, выкурил несчетное количество трубок. С первого взгляда сосед писателя по каюте подонок какой-то, пьяница, невежа и хам. Когда ближе знакомимся с жизнью странного пассажира, случайное, дерзкое, вызывающее в его поведении постепенно отодвигается в сторону. Мы начинаем понимать скрытые мотивы, побудительные причины его столь необузданных, неуравновешенных поступков. Разрушился быт, перегорела любовь к жене, оставив в сердце Кирибеева страшные, незаживающие ожоги. Капитан Степан Петрович Кирибеев — личность незаурядная, героическая. Кирибеев храбр до безумия, строг, справедлив, суров, нежен, жизнелюбив. Он любит жизнь, любит не только наслаждаться ею, но и своим деянием, своими поступками усовершенствовать, обогащать, развивать ее. Он из племени крылатых, желающих летать высоко, нести на своих крыльях что-то очень нужное, очень необходимое людям. Не всегда сопутствует ему удача. Мучительно, почти трагически складываются его отношения с женой Ларисой, обожаемой Кирибеевым, но существом легковесным, капризным, пустым, не понимающим, в чем истинное человеческое счастье. Несмотря на удары судьбы, на горькие разочарования и ушибы, в Кирибееве не гаснет желание творчества, идея большого самоотверженного труда и исканий. В труде, исканиях заключено основное содержание счастья. Человек создан для творчества, для активного созидания. Иначе в чем же смысл его существования на этой грешной земле? Капитан Кирибеев в самой обычной работе открывает какие-то новые, увлекательные стороны, знает, когда нужно подбодрить человека или взыскать с него. Он умеет драться за свою идею, драться с упорством и смелостью. «В начале было дело!» Капитан Кирибеев мог бы повторить это знаменитое изречение из «Фауста» Гёте. Кирибеев не только человек дела. Он натура экспрессивная. Волны различных чувств относят его то к одному, то к другому берегу. Он жалуется: «Литература да и газеты — все говорят о строительстве (речь идет о годах тридцатых). И меньше всего о нравственности, о морали, быте, любви. А если говорят, то все как-то гладенько получается. Но что заводы, что земля без красоты и любви?» Прав ведь в своих сетованиях Кирибеев — этот неустрашимый морской волк, побывавший во многих переплетах, человек твердого мужества и нежного, влюбчивого, легкоранимого сердца. Кирибеев нарисован писателем размашистой кистью, крупно, впечатляюще. Он говорит о себе: «Люблю свежую погоду; спокойное море не по мне, спокойное море — что человек без характера; скучно с таким человеком». Капитан Степан Петрович Кирибеев излучает чистый, не гаснущий романтический свет. Он — воплощение мужества, преданности долгу, бескорыстия.

Герой другой известной повести П. Сажина «Трамонтана» — Данилыч фактами своей биографии, да и особенностями характера с поверхностного взгляда мало чем похож на Кирибеева. В нем нет той бушующей страсти, того причудливого перелива чувств, переживаний, той сшибки противоположных, несовместимых друг с другом состояний, переживаний, которые так отчетливо выражены в натуре капитана. Данилыч по сравнению с кипящим Кирибеевым проще, яснее. Но в этом обыкновенном, ничем особенным не выделяющемся рыбаке мы обнаруживаем то возвышенное, доброе, масштабное, что роднит его с Кирибеевым. Не случайно повести, предпослан эпиграф: «Человек без огня в душе, что птица без крыльев». Есть в душе Данилыча этот огонь, эта забота о мире, вселенной, о человеческой судьбе. Данилыч не оперирует широкими, емкими, социальными и нравственными категориями. Он говорит искренно, без рисовки, без патетики: «Хочу жить, как все! Работать, дела хочу!» Данилыча занимает все, что касается жизни, благополучия людей, охраны окружающей среды, моря, животных. До всего есть ему дело. Повесть аллегорически названа именем ураганного северо-восточного ветра — трамонтана, не знающего покоя. Данилыч уподобляется этому ветру. Человек он отличный, неподкупный; справедливый. Для себя ничего, а за другого в огоньполезет. И сделает это незаметно, без аффекта, ни единым словом, ни единым жестом не подчеркивая готовность к самопожертвованию. Человек обязан делать добро для людей, никогда не останавливаться в пути, находиться в состоянии вечного движения, непокоя. Душу человеческую на пенсию не поставишь. «А я считаю так, — говорит Данилыч, — горе горюй, а руками воюй. Рук пет — зубами, Зубы в драке отбили — головой. Человек, пока ты живой, на пенсию не становись. Работай! Бейся!» Главное в жизни — действие. С этим девизом жил до последней минуты рыбак и воин Шматько Александр Данилыч, человек с чистой совестью; прямой и отважный, щедрый душой, одаренный безупречной нравственностью, умеющий, любить до боли и ненавидеть непримиримо.

Талантливые самобытные повести «Капитан Кирибеев» и «Трамонтана» по достоинству снискали признание читателей. О них по справедливости много похвальных слов сказала литературная критика.

«Севастопольская хроника» также названа писателем повестью. Заглавие произведения как будто невольновступает в противоречие с его жанровым обозначением. В силах ли хроника быть повестью? Возможно, заглавие условное и то, что изображено в повести, имеет лишь косвенное отношение к Севастополю и хронике вообще? Однако «Севастопольская хроникам имеет право называться повестью. Вместе с тем все, о чем рассказано в ней, напоминает сжатую, эмоционально спрессованную хронику из героических военных будней Севастополя.

В последнее время критика немало пишет о документальной литературе, о властном вторжении фактов, хроники, реальных событий в эстетическую структуру литературных произведений. Некоторым кажется, будто вытеснение документом вымысла, воображения неизбежно и продиктовано велением времени, требующего абсолютной достоверности изображаемого. Но не существует понятия «чистой», стерилизованной документальности, копирующей полностью сущее. Простое, скрупулезное описание событий и фактов, имевших место в жизни, не есть еще документальное произведение.

К какому роду или жанру литературы принадлежит эта необычная повесть, озаглавленная намеренно прозаически — «Севастопольская хроника»? В конце аннотации к книге П. Сажина, изданной «Советским писателем» в 1977 году, говорится: «Читателю не следует придавать слову «хроника» изначальное значение: книга П. Сажина не календарь сражений и не исторический очерк, да и не мемуары, а повесть, в которой есть сюжет, но действуют невымышленные герои». Если в «Севастопольской хронике» есть сюжет, а действуют невымышленные герои, то в каком же соотношении друг с другом находятся они? Пожалуй, правильно: «Севастопольская хроника» — не календарь сражений, не исторический очерк и не мемуары. «Севастопольская хроника» — повесть. Но своеобразие повести П. Сажина не только в том, что в ней есть сюжет и действуют невымышленные герои. «Севастопольскую хронику» превращает в повесть, формирует ее интригующий, порой эпический, порой романтический и лирический сюжет самый принцип отбора невымышленных героев, воссоздание их поучительных судеб, их поступков, их жизненных дорог. Не исключено, в судьбы невымышленных героев автор вносит какие-то дополнительные линии, отсекает ненужное, малозначительное, укрупняет, заостряет те черты героев, которые, не расходясь с исторической и жизненной достоверностью, придают людям, нарисованным в «Севастопольской хронике», обобщающую, типическую силу. Типический характер в документальной прозе подчиняется иным художественным законам, нежели в «чистых» беллетристических произведениях. В документальной прозе автор не «выдумывает» обстоятельства, в которых обычно формируется и проявляется характер героя. Эти обстоятельства уже существуют объективно, они преподнесены самой жизнью. Да и герой документальной прозы личность реальная, не сотворенная воображением художника. Кажется, что перед писателем, придерживающимся принципа документальной достоверности, стоит относительно легкая задача: сделать добросовестную зарисовку с натуры, изобразить обстоятельства так, как они имели место в действительности. Но документальность не означает слепого следования за фактами, за человеческими судьбами, простое эмпирическое описательство. Документальность не отрицает, а предполагает напряженную, интенсивную работу творческой мысли по отбору, расположению фактов, событий, характеров людей, такое их «сцепление», соединение, такой их сплав, который содержит в себе нечто более значительное, важное, чем оно имеется в фактах и обстоятельствах, взятых обособленно, вне взаимной связи и соподчиненности. Одаренный писатель-документалист словно разжимает рамки, раздвигает границы фактов, обнажает заключенный в них сокровенный смысл, придает фактам иное, более высокое звучание. Разрушению жестких, твердо очерченных границ между реальными фактами и вымыслом способствует не совсем обычная судьба людей, изображенных в «Севастопольской хронике». И обстоятельства, в которых им приходится действовать, не совсем обычные, не заурядные. П. Сажин не скрывает правду о тяжелейших первых месяцах Великой Отечественной войны, о больших жертвах, понесенных пашей армией, о неисчислимых бедах, обрушившихся на советских людей. Обо всем этом он говорит с болью, принимая близко к сердцу трагические, полные драматизма испытания народа. Война не бывает без смерти, без потерь, без разрушений. Это азбучная истина. Вряд ли она требует доказательств. В «Севастопольской хронике» мы являемся свидетелями гибели многих советских людей. Вместе с автором горько переживаем их утрату. Но пытливый, наблюдательный военный журналист П. Сажин из вороха фактов «вылавливает» не совсем обыденные, не заурядные. Он призывает писать о подвигах без ложной патетики, ибо те, кто совершает подвиги, думают о них как о точном и неукоснительном выполнении своих обязанностей в любой обстановке. Разве просто, разве легко точно и неукоснительно выполнять свои обязанности в любой обстановке? Подвиг — готовность пожертвовать собой, если этого потребуют обстоятельства. Есть подвиги без жертвенности, подвиги бескровные. П. Сажин рассказывает в своей книге чуть ли не о фантастических по своему характеру фактах, достоверных, реальных, не вымышленных.

Сколько может принять на свой борт миноносец типа «Сообразительный»? По всем расчетам, по всем чрезмерно преувеличенным возможностям, не более четырехсот. Миноносец же взял у лидера «Ташкент» около двух тысяч человек. «Другого выхода не было», — чуть задумываясь, говорит командир миноносца Ворков — человек умный, опытный, превосходно владеющий всеми тайнами своей нелегкой морской службы. Миноносец «Сообразительный» под его командованием провел в море свыше двухсот суток, совершил двести восемнадцать боевых выходов, неизменно вступал в схватку с фашистскими кораблями и самолетами. За всю войну миноносец не потерял ни одного бойца, нс было даже раненых. Что это? Счастье, везение, распорядительность, находчивость, высочайшее военное мастерство? По всей вероятности, все вместе взятое и соединенное. П. Сажин справедливо пишет: «В подвиге может быть лишь одна норма — значение его для Отечества. То, что сделал экипаж гвардейского эсминца «Сообразительный», имеет ценность как некий эталон воинского искусства и должно относиться к свершениям, ибо такое нельзя просто выполнить, а можно лишь свершить».

Столь же необычна, поразительна судьба уже не корабля, не миноносца, а моряка Черноморского флота Анатолия Голимбиевского. Он дрался на знаменитой Малой земле в отряде Цезаря Куникова. Сражался если не за десятерых, то за четверых по крайней мере. Его ран хватило бы на четверых бойцов, и каждого из них при этом нужно было бы немедленно эвакуировать в госпиталь. Голимбиевский же с невероятным напряжением воли, духа, превозмогая боль, продолжает вести бой с фашистами. Поседел в двадцать два года, потерял обе ноги — этот отличный, добрый, общительный матрос, созданный для радости и творчества. Жизнь чрезмерно жестоко, немилосердно обошлась с ним. Голимбиевский не сдается. Он вырывает у жизни то, чего она хотела полностью лишить его, — любовь, радость существования. Любовь Анатолия Голимбиевского и медсестры Мирны Каландадзе напоминает увлекательную романтическую историю, красивую, человечную. Голимбиевский поборол смерть, стал счастливым мужем и отцом. Счастье он понимает не как семейный уют, покой, умиротворенность. Нет. Надо жить. Широко жить! Работать надо! Таково его жизненное кредо в мирных условиях. В боях же под Одессой, и под Севастополем, и на Малой земле, и при штурме Новороссийска, по словам Анатолия, он не сделал ничего выдающегося. Просто не мог действовать иначе, как идти вперед. Только вперед!

А разведчик Нечипуренко? Какие поистине невероятные подвиги, похожие на деяния сказочных богатырей, совершает он. Совершает лихо, весело, с выдумкой, хитрецой. Подвиг для Нечипуренко, как и для Голимбиевского, — это творчество, усиленная, напряженная работа ума, воли, сообразительности, опыт, находчивость, своего рода озарение, когда в кратких до предела мгновениях войны рождается единственное решение, предугадывающее исход поединка.

В «Севастопольской хронике» созданы выразительные образы, лейтенанта Ивана Заики — командира батареи береговой обороны Севастополя, стойко сражавшейся с превосходящими силами гитлеровцев. Или генерала Ивана Ефимовича Петрова — человека огромного обаяния, мудрого, спокойного, вышедшего из самых низов народа и ставшего в советское время выдающимся полководцем.

Я не буду пересказывать все то, что запечатлено в «Севастопольской хронике». Книга П. Сажина словно вновь листает страницы боевой славы советского народа, приобщает нас к героическим будням минувшей войны. Читаешь «Севастопольскую хронику» с душевным волнением. Автор нигде не прибегает к красивым, бьющим в глаза сравнениям и эпитетам. Он разматывает нить повествования неторопливо, отбирает из громадного по своему объему и историческому значению материала самое нужное, точное, необходимое.

Война окончилась давно. Советский народ победил сильного, жестокого, умного врага, победил ценой немалых жертв и лишений. Наступила ли эра окончательного исчезновения всех войн, эра безоблачного, никем не нарушаемого мира? Нет, этого сказать нельзя.

«Севастопольская хроника» — книга своеобразная, оригинальная, талантливая. В ней заново озвучен не только бесценный материал жизни и подвига советского народа в Великой Отечественной войне.

Здесь созданы крупные, сильные человеческие характеры, рожденные и выкованные социалистическим образом жизни. Историческая точность, документальность, предельная правдивость в этой книге озарены обобщающей мыслью. Автор умеет взглянуть на факты, события, на людские судьбы с такой точки обзора, которая открывает возможность понять их истинную суть, за верхним слоем увидеть глубину, многомерность. В конце книги автор с присущей ему скромностью говорит о том, что он был бы счастлив, если б изложенные в его повести события и факты, поступки, их подлинный смысл выдержали бы испытание временем. Да, время отбирает и просеивает события. Вода уходит, песок остается. «Севастопольская хроника» значительна и тем, что, держась очень близко к берегам документальности, к правде — исторически проверенной, непререкаемой, представляет собой значительное литературное произведение, написанное рукой опытного художника слова.

Все дальше от нас уходят годы Великой Отечественной войны. Но память о прошлом не ослабевает. Никогда не сотрутся из людской памяти те грозные и тревожные, те трагические и гордые дни. В «Севастопольской хронике» П. Сажин оружием художественного слова закрепляет эту память.