Северные волки (СИ)

ГЛАВА 30. Йоль

Инглин, дочь ярла Олафа Удачливого, жена хевдинга Хальвдана Любимца Богов, сидела перед отполированным диском из серебра в доме отца и смотрела на свое отражение. И оно вызывало теперь глухую злость.

За столь короткое время померкла ее красота, что сравнивали с рассветом над фьордами. Женщина, которая смотрела на нее, была измучена. Кожа ее посерела, а под глазами залегли темные тени. И винила она в том своего мужа, что вернувшись из похода, не касался ее. Разве что раз. И то был настолько пьян, что его ласки приносили больше боли, чем наслаждения. Поначалу Инглин что только не делала, чтобы снова увлечь мужа. Долго откисала в горячих ваннах с молоком, чтобы кожа ее снова была нежной. Прикладывала к лицу куски свежего сырого мяса. И порой казалась самой себе моложе своих лет. Но он все равно даже не смотрел в ее сторону.

О причине она узнала позже. От смешливого Кнута, который, не желая того, рассказывая о походе уже в сотый раз, посеял сомнения в сердце Инглин. А уж доброе семя быстро выросло в подозрение и расцвело уверенностью, что фракийская колдунья украла любовь ее мужа. И если бы Инглин не пожертвовала столь многим, смирившись с тем, что стала его женой, то может не так бы грызло ее это. Но фракийка была не так хороша собой и со временем, может Хальвдан бы пресытился ею, и вернулся на ложе Инглин. Только она знала наверняка, что муж даже не подходит к колдунье. Разве что раз. Но это вряд ли можно было назвать свиданием влюбленных. А значит, он просто разлюбил жену. И это разжигало в груди Инглин такой пожар, что грозился испепелить ее дотла. Она могла простить ему то, что он брал на ложе других женщин. Но простить пренебрежение было выше ее сил.

Треснул в руках деревянный гребень и тут же полетел в замешкавшуюся рабыню. Молоденькая девушка. Ее бабкой была фракийка, что отец привез из похода, после которого прославился, как ярл Олаф Удачливый.

Норны отмерили отцу Инглин долгую жизнь, потому, наверное, так много на ней узлов. И так мало даровали ему детей. Сразу после того, как не вернулся из похода Ульрик, Торнвист сдала. Остальных ее детей боги забирали еще младенцами. И пока его бороду не посеребрила седина, а тело его было сильно, отец взял еще одну жену в дом. Красавицу Сванхильд. Они не ладили с первой женой. И, кажется, Торнвист вздохнула с облегчением, когда Сванхильд отправилась к Хель, произведя на свет Инглин. Но и девочку не позволяла себе обижать, страшась гнева своего мужа. Вскоре и саму ее забрали боги. Инглин было уже больше двух десятков зим. А отец ее стал настолько стар, что не решился взять в дом новую жену. Хотя Инглин знала, что причиной было другое.

— Это потому, что я отказался от наибольшего дара, что могли подарить боги, — сказал он однажды, когда его спросили о том, почему он не возьмет еще одну жену и не обзаведется, наконец, сыном. — Они прокляли меня, за то, что позволил ей остаться. И будет нечестно обрекать на смерть еще одну женщину. Все знали, о ком он говорил. И шептались, что это не боги, а Гесса Колдунья прокляла Олафа Удачливого. И пусть он стал ярлом, а корабли его всегда возвращались полными добра и в том же количестве, что отплывали от берегов Норэгр, но он все равно не знал покоя. Да и может ли обрести покой тот, чье сердце осталось на далеком берегу Фракии.

Зато Инглин досталась вся любовь отца. Она не знала нужды, а все ее капризы исполнялись тут же. А когда отец порывался оторвать голову Хальвдану, то именно Инглин отговорила его. Заверив, что рада замужеству.

Даже сейчас, стоит сказать одно слово и отец бы вызвал Хальвдана на суд богов. Но Инглин не пошла бы на это. В руках отца уже не было прошлой силы, а лишить его жизни… Даже если он и отправится в Золотые Чертоги. А ее Хальвдан сможет изгнать. Даже не смотря на то, что рожала ему сыновей.

С этими совсем не праздничными мыслями Инглин и вышла в пиршественный зал. Но едва на лицо упал свет — тут же улыбнулась, как привыкла, едва. Чтобы к серости ее лица не добавились проклятые морщины. Обвела взглядом то множество народа, что съехалось со всей округи, дабы пировать под крышей дома ярла Олафа Удачливого.

Их было великое множество. Воины и простые бонды, их жены и дети. Были и бродячие скальды, что по проходу праздников разнесут в своих висах и кенингах весть об удаче вернувшихся из похода воинов. И станут петь о красоте Инглин Огненнокудрой. А дочь ярла не смела показать перед ними слабости. Дочь великого прославленного воина должна сохранить свое обычное, чуть холодное, выражение лица.

Именно такой, холодной и неприступной она подошла к отцу, и улыбнулась, глядя в серые, как сталь его меча, глаза. Но он не взглянул на нее. Смотрел в зал, и лицо его выражало недоумение и неверие в то, что видел.

— Ты словно увидел свою фьюлью, — усмехнулась она, глядя как округляются его глаза, и резко развернулась.

— Боюсь, что так и есть, и боги призовут меня совсем скоро.

— О чем ты? — нахмурилась Инглин.

— Скажи дочь, ты видишь девушку с темными волосами и огромными глазами в лисьем плаще? Или мне следует готовиться к погребальному костру?

Инглин отыскала взглядом ту, о ком говорил отец.

— А, нет! Не спеши в Золотые Чертоги. Пируй сегодня здесь. Это фракийская вельва, что Хальвдан привез с собой. Ее называют Бертой Фракийкой, — и тут же встрепенулась. — Ты знаешь ее?

Но отец не ответил. Он спустился с возвышения и прошел сквозь толпу, словно его дрэкки, разрезая ее клином. И остановился в шаге от девушки, что дочь назвала Бертой Фракийкой. Поначалу он подумал, что это и правда боги послали ему предупреждение о скорой смерти в образе той, что годами занимала его мысли. Но теперь видел, что это не так. Девушка была из плоти и крови. Смеялась, подставляя горячему очагу озябшие пальцы. И куталась в меха, прячась от холода. Отвечала на шутки Рыжего Ульва и Бьерна Кормчего. Но завидев ярла, умолкла, прищурилась, словно старалась увидеть что-то не видимое другим.

— Так вот ты какой, ярл Олаф Удачливый, — улыбнулась она и заметила, как что-то мелькнуло на лице старика. Досада?

Берта жутко нервничала, отправляясь на Йольский пир в дом того, кто был ее дедом, и которого не видела ни разу. С одной стороны было страшно встречаться с ним. С другой — интересно, кто тот человек, которого Гесса, которую в Норэгр знали как Колдунью, прождала всю свою жизнь.

Годы пощадили его. Серебро в его бороде еще не стало молоком. А движения не были старческими. Хотя и Хельги Жрец двигался так, словно годы проходили мимо него. Его взгляд был остёр и, можно быть уверенным, что рука еще способна держать оружие. Но в глазах не было юношеского огня. Его заменила старческая мудрость.

— Скажи, что я не выжил из ума и ты не Гесса по прозвищу Колдунья, — сказал он хриплым от волнения голосом.

— Нет! — мотнула головой Берта. — Но я хорошо ее знала.

Теперь и ярл видел, как жестоко обманули его глаза. Берта Фракийка была и правда похожа на его Гессу, но гораздо выше, черты лица мягче, а сама казалась моложе той вельвы, что он знал.

— Поговаривают, что и в твои глаза посмотрела Фригг при рождении? — спросил Олаф, не в силах подобрать нужные слова.

Берта поморщилась, словно хлебнула кислого эля.

— И это все, что тебе интересно? — спросила Берта, не скрывая досады. — Да! Я тоже избрана богами, как и моя бабка. Хочешь, чтобы я рассказала о ней?

Олаф не знал, хочет ли. Он никогда не знал страха в бою, но сейчас боялся. Меньше всего ему хотелось знать о том, как сложилась судьба Гессы. Неведенье лучше правды, какой бы она ни была. Он часто представлял, как там вo Фракии Гесса Колдунья стала чьей-то женой. И ярость растекалась по его жилам. Или наоборот, что она осталась одна и несчастна. Но тогда и Олаф тосковал и запивал тоску элем. Даже жены и рабыни не смогли развеять воспоминание о жарких ночах, что подарила ему когда-то фракийская вельва. А время не стерло память о ее ласках и стонах.

— Позже ты расскажешь мне о ней, — сказал ярл Олаф. — А пока пора праздновать Йоль. Иначе инеистые великаны придут к нашим домам.

Берта кивнула. Не такой она видела эту встречу. Но и на другую не рассчитывала.

— Пора поджигать костры, ярл Олаф, — подошел к ним седой воин, имя которого Берта не знала.

Но и он не сводил глаз с лица вельвы. Словно не верил им. И Берта вздернула подбородок и улыбнулась ему, будто подтверждая его догадку.

— Ярл, тебе не стоит задерживать людей, — сказала она. — Мясо лучше есть горячим, а эль пить холодным, если не хочешь, чтобы гости твои роптали.

Олаф отвел глаза и направился мимо все так же улыбающейся девушки. И только когда почти все гости, накинув на себя звериные шкуры, чтобы защитится от темных злых духов, которые особенно злы в Йольскую ночь, покинули дом, улыбка ее померкла.

— Сегодня нельзя грустить, Берта. На рассвете родится молодое солнце. Не пускай в мысли темноту, что особенно сильна в эту ночь, — сказал Бьерн, обнимая ее за плечи, и Берта снова улыбнулась.

И правда, не стоит грустить о прошлом. К тому же ничего не изменить, так зачем ворошить раны, что давно остались только шрамами? К тому же не ее.

А потому Берта веселилась со всеми. Танцевала у костров под бой барабанов и песни лиры и тагельхарпы. Принимала благословение великих богов, что каплями крови жертвенного быка разлетались над толпой с руки Хельги Жреца.

И только когда во рту стало сухо, а тело разгорячилось так, что она то и дело порывалась снять лисий плащ, Берта покинула площадь, чтобы хоть немного промочить горло.

Бочка с водой нашлась не так далеко, и девушка зачерпнула воды, утоляя жажду.

— Знаешь ли ты, как опасна Йольская ночь, Берта, — спросил низкий чуть хриплый голос, который она узнала бы и на поле битвы. — В ней таятся темные альвы, что утаскивают молодых девиц. Потому и не отходят от костров далеко. Только колдуньи не боятся темноты этой ночи.

Берта повесила опустевший ковш обратно на бочку и развернулась лицом к говорившему. Он давно бросил шкуру с оскаленной головой волка, и только лицо его так же осталось перемазано сажей.

— Ты боишься за меня, Хальвдан? Или меня? Я уже не раз говорила, что не знаюсь с колдовством, — сказала Берта и попыталась обойти его, чтобы снова вернуться к гуляниям.

Но не получилось. Руки Хальвдана крепко обхватили ее стан и сама не заметив как Берта оказалась прижата к грубо обтесанной бревенчатой стене.

— Лучше бы ты зналась с колдовством. Проще было бы объяснить то, что твориться со мной, — прошептал Хальвдан у самых ее губ, и сердце Берты ответило на эти слова таким гулким стуком, что кровь прилила к щекам, а в голове зашумело.

— Тебя ждет жена, — сипло сказала она, чувствуя, что во рту снова пересохло, словно и не пила воды совсем недавно.

— Как я могу думать о ней, если все время ищу тебя взглядом?

— Что ты хочешь от меня? — устало спросила Берта.

Но вместо ответа его губы накрыли ее, и тело мимо воли откликнулось уже знакомым ей жаром, не меньшим, чем от Йольского костра. Берта не могла оттолкнуть его, слишком неравны были силы. Да и если говорить по правде, не хотела. Ее мысли разлетелись, как стая испуганных воробьев, и остались только чувства, что сжигали ее изнутри. Пожар, что горел в животе и не давал дышать. Скрипнула дверь за спиной, и они оба ввалились в клеть, где хранилось сено для скота.

Упал под ноги длинный плащ, сшитый из лисьих шкур. А за ним и рубашка из крашеного сукна, со строгой мужской вышивкой.

И когда ладонь покрытая мозолями накрыла девичью грудь, спрятанную под слоями ткани, клеть огласил стон, похожий на всхлип.

Хальвдан сам бы не мог сказать, зачем все это делает Но слишком долго он обманывал себя, уговаривая, что это наваждение пройдет Слишком сильно желал ее. Воспротивься она, и все равно не смог бы уже остановиться. Даже если бы пришлось заплатить за это своим посмертием. Он лихорадочно гладил ее тело. Горячее. Податливое. Теперь оно не было таким тощим, каким он запомнил его во Фракии. Оно не было по-женски нежным. Долгие тренировки с Бьерном сделали его таким, каким должно быть тело воительницы, а не жены и матери. Ее ноги, длинные и сильные, как ноги оленицы… его разум мутился, когда рука скользнула под подол длинного сарафана, поднялась выше…

Он не видел ее лица. Слишком темно было, но отдал бы многое, чтобы увидеть затуманенный взгляд огромных темных глаз. Зато слышал, как прерывалось ее дыхание и с всхлипами вырывалось из груди.

И когда руки ее обвились вокруг его тела, а маленькие ноготки прошлись вдоль спины, он уже не мог сдерживаться.

Слишком быстрыми и резкими были его движения. И слишком громким вскрик Берты, когда тела их слились, и он даже не сразу понял, что он был от боли. Только тогда, когда она начала отбиваться и отталкивать его, осознание того, что произошло, немного отрезвило его разум.

— Тише-тише. Сейчас это пройдет, — шептал Хальвдан быстро, почти лихорадочно, целуя ее лицо, шею, плечи, лаская небольшую упругую грудь.

Он был нежен с ней. Нежен настолько, насколько умел. И вскоре Берта снова стала задыхаться и сама подаваться ему навстречу.

— Почему ты не сказала, что еще не была с мужчиной? — спросил он, когда жар, испепеляющий их, рассыпался искрами и погас, как йольский костер на рассвете. Берта, казалось, и не шевелилась, все так же цепляясь за его плечи, обвив ногами его тело. Но стоило ему заговорить — отпрянула. И Хальвдан пожалел, что вообще открыл рот. Хотелось и дальше лежать так, обнимая ее. Даже мороз Йольской ночи не кусал, обходя их стороной.

— Это многое бы изменило? — усмехнулась она, отстранившись, словно не было ничего. — Йолькая ночь и правда дурманит разум колдовством, Хальвдан. Но не стоит придавать этому много значения. Теперь надеюсь, твои мысли вернутся туда, где им место, — сказала она, поднявшись и подобрав свой плащ.

— Берта… — выкрикнула темнота клети, что осталась за ее спиной, но она не оглянулась. Не вернулась. Даже не откликнулась.

Сердце ее разрывалось. А к горлу подступал соленый ком. Но никто не заметит этого.

— Стоять, — перехватил ее Ульв, пока никто не увидел ее растрепанного вида. — Довольна?

— Более чем, — с вызовом посмотрела она на Рыжего Лиса.

— Даже не сомневаюсь, — процедил он сквозь зубы в ответ. — Идем. Даже слепой увидит, чем ты занималась. Потопчемся где-то. Пусть лучше думают, что со мной. Иначе Инглин сживет со свету и тебя и Хальвдана, — добавил, выбирая сено из ее волос.

Берта улыбнулась. В улыбке этой было больше горечи, чем радости.

— Уже жалеешь? Берта пожала плечами.

— В любом случае, лучше жалеть о том, что сделано, чем тосковать о том, чего не сделал.

Ульв покачал головой. Он был явно не согласен с ней. Но говорить об этом не стал. И Берта была благодарна за это.

— Сама Фрейя вскружила вам головы, но как бы не стало так, что из-за этого безумия прольется кровь, — сказал он глядя, как мужчины тащат в дом ярла огромное полено. И растрепал ладонью свои волосы. — Идем. Будем пить, Берта. И ты будешь петь и веселиться, как будто ничего не случилось.

И Берта пила, пела и веселилась. Правда, танцевать не решалась, чувствуя, что тело откликается ноющей болью. Но много смеялась и шутила. И никто бы не подумал, что больше всего ей хотелось быть дома. Под теплым боком рабыни Маргрэты и защитой Бьерна.

Благо, твердое плечо не отходящего и на шаг Ульва, не позволяло сбежать сквозь темноту Йольской ночи.

И только Фрейя, что следила в эту долгую ночь за случившимся, загадочно улыбалась. Невидимо ступая между пировавшими и связывая новые и новые пары, она смотрела на своего любимца и избранную матерью ее. И улыбалась. Она знала, что как бы ни противились они дару ее, все равно он сильнее. И только время покажет насколько.