Сговор остолопов

I

«Штаны Леви» представляли собой две структуры, сплавленные в одно жуткое целое. Фасадом служило кирпичное торговое здание девятнадцатого века с мансардной крышей, выпиравшей несколькими слуховыми окнами в стиле рококо, в основном – с побитыми стеклами. Здесь контора занимала третий этаж, склад – второй, а мусорка – первый. К строению, которое мистер Гонсалес называл не иначе как «мозговым центром», примыкала собственно фабрика – амбароподобный прототип самолетного ангара. Две дымовые трубы, возносившиеся с жестяной крыши фабрики, расходились под таким углом, что получались гигантские заячьи уши телевизионной антенны – антенны, не принимавшей ни единого обнадеживающего сигнала из внешнего мира, но зато время от времени изрыгавшей клубы дыма весьма тошнотворного оттенка. Молчаливой и закопченной мольбой о перестройке всего городского хозяйства «Штаны Леви» горбились рядом с аккуратным строем серых причальных складов вдоль реки и канала по другую сторону железнодорожной ветки.

В самом же мозговом центре происходила деятельность активнее обычного. Игнациус кнопками прикреплял к столбу около своих шкафчиков разлапистую картонную табличку, жирными синими готическими буквами провозглашавшую:

Он пренебрег утренней систематизацией документов, дабы изготовить эту табличку, распростершись на полу с куском картона и синей плакатной краской и более часа тщательно выписывая буквы. Мисс Трикси наступила на табличку во время одного из своих периодических бесцельных обходов конторы, но ущерб свелся лишь к маленькому отпечатку тапочка в одном углу. Тем не менее Игнациус счел этот крохотный след оскорбительным и зарисовал его драматичным стилизованным подобием геральдической лилии.

– Как это мило, – сказал мистер Гонсалес, когда Игнациус закончил стучать. – Она придает конторе определенную тональность.

– Что это значит? – вопросила мисс Трикси, остановившись непосредственно под табличкой и неистово всматриваясь в нее.

– Это всего лишь указательная веха, – гордо пояснил Игнациус.

– Мне все это непонятно, – заявила мисс Трикси. – Что здесь происходит? – Она повернулась к Игнациусу. – Гомес, кто эта личность?

– Мисс Трикси, вы же знаете мистера Райлли. Он уже неделю с нами работает.

– Райлли? Я думала, это Глория.

– Ступайте на место и займитесь цифрами, – велел ей мистер Гонсалес. – Мы должны отослать ведомость в банк до полудня.

– О, да, мы должны отослать ведомость, – согласилась мисс Трикси и зашаркала в дамскую уборную.

– Мистер Райлли, мне бы не хотелось оказывать на вас давление, – осторожно проговорил мистер Гонсалес, – но я не могу не заметить, что на вашем столе скопилась гора материалов, требующих систематизации.

– Ах, это. Да. Так вот, когда я сегодня утром выдвинул первый ящик, меня приветствовала довольно крупная крыса, которая недвусмысленно пожирала папку «Мануфактуры Абельмана». Я счел благоразумным дождаться, пока она насытится. Мне бы весьма не хотелось подцепить бубонную чуму и потом возлагать вину на «Штаны Леви».

– Вполне справедливо, – встревоженно произнес мистер Гонсалес, и вся его резвая натура затрепетала от такой перспективы несчастного случая на производстве.

– А в дополнение к этому, мой клапан плохо себя вел и препятствовал мне в попытках наклониться и достичь нижних ящиков.

– У меня на этот случай как раз кое-что имеется, – сказал мистер Гонсалес и исчез в конторском чуланчике, чтобы достать, как вообразил себе Игнациус, некое лекарство. Однако вернулся он с миниатюрнейшей металлической табуреточкой на колесиках – Игнациус никогда в жизни с такими дела не имел. – Вот. Человек, работавший с документацией, бывало, катался на ней взад-вперед вдоль нижних ящиков. Попробуйте.

– Я убежден, что особенности моей конституции не так легко адаптируются к подобного рода устройствам, – заметил Игнациус, пробуравив взглядом ржавую табуретку. У него всегда было неважное чувство равновесия, и со времен своего тучного детства он подвергался тенденции падать, поскальзываться и спотыкаться. До пяти лет, пока Игнациус не научился наконец передвигаться почти нормальным манером, он представлял собой сплошную массу синяков и шишек. – Тем не менее ради «Штанов Леви» я попробую.

Игнациус стал приседать, все ниже и ниже, пока объемные его ягодицы не соприкоснулись с табуреткой, а колени не задрались почти до плеч. Утвердившись на своей опоре, он стал похож на баклажан, балансирующий на канцелярской кнопке.

– Ничего не выйдет. Я чувствую себя довольно некомфортабельно.

– А вы попробуйте, – бодро посоветовал мистер Гонсалес.

Приведя себя в движение ногами, Игнациус тревожно пропутешествовал вдоль ряда выдвижных ящиков, пока одно микроскопическое колесико не застряло в трещине. Табуретка накренилась, а затем и опрокинулась, тяжело свалив Игнациуса на пол.

– О, мой бог! – проревел он. – Мне кажется, я сломал себе спину.

– Держитесь, – возопил мистер Гонсалес преисполненным ужаса тенорком. – Я помогу вам подняться.

– Нет! Никогда не следует перемещать лицо со сломанной спиной, если у вас нет носилок. Я не желаю остаться парализованным благодаря вашей некомпетентности.

– Прошу вас, попробуйте подняться, мистер Райлли. – Мистер Гонсалес смотрел на могильный курган, выросший у его ног. Сердце заведующего конторой ушло в пятки. – Я вам помогу. Мне кажется, вы не очень сильно поранились.

– Оставьте меня в покое, – взвизгнул Игнациус. – Вы олух. Я отказываюсь провести остаток жизни в инвалидной коляске.

Мистер Гонсалес почувствовал, как ноги у него холодеют и немеют.

Грохот Игнациусова падения привлек из дамской уборной мисс Трикси: она обогнула конторские шкафчики и запнулась о гору распростертой плоти.

– Ох, батюшки, – немощно выдавила она. – Глория что – умирает, Гомес?

– Нет, – отрезал мистер Гонсалес.

– Ну что ж, я определенно этому рада, – произнесла мисс Трикси, наступая на вытянутую руку Игнациуса.

– Боже милосердный! – загремел тот, подскакивая и садясь. – Кости моей руки раздроблены. Я никогда не смогу владеть ею снова.

– Мисс Трикси легче пушинки, – сообщил Игнациусу заведующий конторой. – Мне кажется, она не сумела бы нанести вам тяжких увечий.

– А на вас она когда-нибудь наступала, идиот? Откуда вам знать?

Игнациус сидел у ног сослуживцев и изучал собственную лапу.

– Подозреваю, что больше не в состоянии сегодня шевелить этой рукой. Мне лучше незамедлительно отправиться домой и сделать ей ванночку.

– Но ведь нужно систематизировать документацию. Смотрите, сколько папок у вас уже скопилось.

– И вы говорите о систематизации в такой момент? Я уже готов связаться со своими адвокатами и заставить их подать на вас в суд за то, что вы взгромоздили меня на этот непотребный табурет.

– Мы поможем тебе встать, Глория. – Мисс Трикси приняла стойку, очевидно, означавшую подъемное устройство. Она широко расставили туфли носками врозь и присела, как танцовщица с острова Бали.

– Перестаньте, – рявкнул ей мистер Гонсалес. – Вы сейчас свалитесь.

– Нет. – Она едва разжала увядшие губы. – Я помогу Глории. Зайдите вон с той стороны, Гомес. Мы сейчас поднимем Глорию за локти.

Игнациус покорно наблюдал, как Гонсалес присаживается на корточки с другого фланга.

– Вы неверно распределяете вес своего тела, – назидательно сообщил он им. – Если желаете предпринять попытку меня поднять, такое положение не дает вам никакого упора. Я подозреваю, что все втроем мы можем получить травмы. Я предлагаю вам занять вертикальную позицию. Таким образом вы легко сумеете нагнуться и меня возвысить.

– Не нервничай, Глория, – выговорила мисс Трикси, вставая на дыбы и раскачиваясь взад-вперед. И сразу же рухнула на Игнациуса, снова распростершегося на спине. Краешек целлулоидного козырька с размаху уперся ему в кадык.

– Оуф, – булькнуло где-то в глубинах Игнациусовой глотки. – Браах.

– Глория! – захрипела мисс Трикси. Она вгляделась в полное лицо, оказавшееся непосредственно у нее перед носом. – Гомес, зовите врача.

– Мисс Трикси, немедленно слезайте с мистера Райлли, – прошипел заведующий конторой, так и сидя на корточках возле подчиненных.

– Браах.

– Чем это вы занимаетесь у меня на полу? – раздался от дверей мужской голос. Бодренькое личико мистера Гонсалеса окаменело маской ужаса, и он пискнул:

– Доброе утро, мистер Леви. Мы так рады вас видеть.

– Просто зашел проверить личную корреспонденцию. И сразу же – назад на побережье. Зачем здесь эта огромная табличка? Этой штукой кто-нибудь обязательно себе глаз выцарапает.

– Это мистер Леви? – вопросил с пола Игнациус. Из-за ряда конторских шкафов он не мог разглядеть говорившего. – Браах. Я желал встретиться с ним.

Стряхнув с себя мисс Трикси, немедленно осевшую на пол, Игнациус с трудом утвердился на ногах и увидел щегольски одетого человека средних лет, державшегося за дверную ручку, чтобы можно было сбежать из конторы так же быстро, как он сюда вошел.

– Здрасьте, – небрежно произнес мистер Леви. – У нас новый работник, Гонсалес?

– О, да, сэр. Мистер Леви, познакомьтесь – мистер Райлли. Очень расторопный. Талантливый специалист. На самом деле предоставил нам возможность обойтись без нескольких других сотрудников.

– Браах.

– О, да, фамилия на табличке. – Мистер Леви странно посмотрел на Игнациуса.

– Я проявляю необычайный интерес к вашей фирме, – сообщил Игнациус мистеру Леви. – Знак, замеченный вами при входе, – лишь первое из нескольких нововведений, которые я планирую. Браах. Я изменю ваше мнение об этой фирме, сэр. Попомните мои слова.

– Что вы говорите? – Мистер Леви присмотрелся к Игнациусу с некоторым любопытством. – Так как насчет корреспонденции, Гонсалес?

– Немного. Вы получили новые кредитные карты. «Трансглобальные Авиалинии» прислали вам свидетельство почетного пилота за то, что вы налетали с ними сто часов. – Мистер Гонсалес выдвинул ящик своего стола и вручил мистеру Леви почту. – Также пришла брошюра из гостиницы в Майами.

– Вы бы уже начинали заказывать бронь на мои весенние тренировки. Я ведь отдал вам свой маршрут тренировок в лагерях, не так ли?

– Да, сэр. Кстати, у меня есть несколько писем к вашей подписи. Я вынужден был написать в «Мануфактуру Абельмана». У нас с ними всегда непорядок.

– Я знаю. Что этим жуликам на сей раз надо?

– Абельман утверждает, что брюки из последней партии, которую мы им отправили, были всего двух футов длиной в брючине. Я пытаюсь уладить этот вопрос.

– Да? Ну что ж, здесь случались и более странные вещи, – быстро ответил мистер Леви. Контора уже начала его угнетать. Нужно выбираться отсюда побыстрее. – Спросите лучше этого десятника на фабрике. Как там его зовут? Послушайте, а если вам самому эти письма подписать, как обычно? Мне нужно идти. – Мистер Леви потянул за ручку. – Не слишком перегружайте ребятишек работой, Гонсалес. Прощайте, мисс Трикси. Моя супруга о вас спрашивала.

Мисс Трикси сидела на полу и зашнуровывала тапочек.

– Мисс Трикси, – пронзительно завопил мистер Гонсалес, – мистер Леви с вами разговаривает.

– Кого? – огрызнулась мисс Трикси. – Вы ведь говорили, что он умер?

– Я надеюсь, вы увидите здесь неимоверные перемены в следующий раз, когда заглянете к нам, – промолвил Игнациус. – Мы вольем новые силы в ваше, так сказать, предприятие.

– Ладно. Не сильно увлекайтесь, – ответил мистер Леви и захлопнул за собой дверь.

– Изумительный человек, – истово сообщил Игнациусу мистер Гонсалес. В окно парочка наблюдала, как мистер Леви садится в свою спортивную машину. Мотор взревел, и через несколько секунд мистер Леви умчался прочь. За ним оседала лишь тучка синего выхлопа.

– Вероятно, пора приступить к систематизации, – произнес Игнациус, поймав себя на том, что рассматривает пустую улицу. – Вы не будете любезны подписать эту корреспонденцию, чтобы я мог подшить копии? Теперь, должно быть, к тому, что грызун оставил от папки Абельмана, приближаться безопасно.

Игнациус заглядывал через плечо, пока мистер Гонсалес старательно подделывал на письмах подпись – Гас Леви.

– Мистер Райлли, – произнес мистер Гонсалес, тщательно завинчивая колпачок двухдолларовой ручки, – я отправляюсь на фабрику побеседовать с десятником. Присматривайте тут, пожалуйста, за всем.

Под всем, вообразил Игнациус, мистер Гонсалес имел в виду мисс Трикси, громко храпевшую на полу перед строем конторских шкафчиков.

– Seguro[20], – ответил Игнациус и улыбнулся. – Немного испанского в честь вашего благородного наследия.

Как только управляющий конторой вышел, Игнациус закатал листок почтовой бумаги «Леви» в высокую черную пишущую машинку мистера Гонсалеса. Если «Штаны Леви» собираются добиться успехов, первым делом следует прижать хулителей к ногтю. «Штанам Леви» нужно стать более воинственными и авторитарными для того, чтобы выжить в джунглях современного торгашества. И Игнациус начал это первое дело печатать:

Довольно размышляя, что мир понимает только силу и власть, Игнациус авторучкой заведующего срисовал на листок подпись Леви, порвал письмо мистера Гонсалеса Абельману и подсунул в ящик исходящей корреспонденции свое. Затем на цыпочках осторожно обошел инертную фигурку мисс Трикси, вернулся в отдел систематизации документации, взял кипу еще не систематизированных материалов и швырнул их в мусорную корзину.

II

– Й-их, мисс Ли, а эта толстая мамка, у кого еще такая шапчонка зеленая, – он что, сюда больше не ходок?

– Нет, слава богу. Вот такие типы и гробят всю инвестицию.

– А когда ваш дружок-сиротка опять сюда придет? В-во! Разнюхать бы еще, чё там за дела с этими сиротками. Зуб даю, этими сиротками падлицаи первыми заинтереˊсят.

– Я тебе сказала уже – я сироткам вещи отправляю. Чуток благотворительности никогда никому не повредит. От нее себя чувствуешь лучше.

– Вот уж точно благовпарительнось как в «Ночью тех» – када сироткам кучу бабок платить надо за то благо, что им впаривают.

– Хватит за сироток беспокоиться, лучше иди за мой пол побеспокойся. У меня и так проблем по горло. Дарлина хочет плясать. Ты хочешь прибавку. А у меня и без того хлопот выше крыши. – Лана подумала о шпиках в штатском, вдруг зачастивших к ней в клуб по ночам. – Бизнес уже завонялся.

– Ага. Эт точно. Так и с голоду помереть недолго в этом борделе.

– Слушай, Джоунз, а ты в участке последний раз давно был? – с опаской поинтересовалась Лана. Ей хотелось выяснить, не представилось ли Джоунзу хоть какого-нибудь шанса навести фараонов на заведение. Этот Джоунз уже начинал ее доставать, несмотря на свое ничтожное жалованье.

– Не-а, ни к каким друзьям-падлицаям я в гости не хожу. Я еще жду хорошенькие улики собрать. – Джоунз испустил нимбообразную формацию дыма. – Я погожду, пока дело с сиротками не расколется. Ууу-иии!

Лана скривила коралловые губы и постаралась вообразить, кто мог дать такую наколку полиции.

III

Миссис Райлли никак не могла поверить, что это действительно произошло. Ни телевизора. Ни нытья. И в ванной никого. Даже тараканы, похоже, смотали удочки. Она села за кухонный стол, помаленьку прихлебывая мускатель, и сдула на пол тараканьего младенца, пытавшегося пересечь столешницу. Крохотное тельце слетело со стола и пропало, и миссис Райлли произнесла:

– Прощай, дорогуша. – Нацедила себе вина еще на дюйм, впервые осознав, что и запахло в доме по-другому. То есть вонь оставалась примерно такой же, как и раньше, но своеобразный личный аромат сына, вечно напоминавший ей запах старых чайных пакетиков, казалось, рассеялся. Она поднесла стакан ко рту: наверное, «Штаны Леви» тоже уже начинают пованивать спитым пеко.

Неожиданно миссис Райлли припомнила тот кошмарный вечер, когда они с мистером Райлли отправились в «Пританию» посмотреть Кларка Гейбла и Джин Харлоу в «Красной пыли». В горячке и смятении того, что последовало за их возвращением домой, славный мистер Райлли испробовал один из своих непрямых подходов, в результате чего и был зачат Игнациус. Несчастный мистер Райлли. За всю оставшуюся жизнь ни разу больше в кино не сходил.

Миссис Райлли вздохнула и осмотрела пол: уцелел ли тараканий младенец, не нарушены ли его жизненные функции. У нее было слишком благодушное настроение, чтобы причинять чему-либо зло. Пока она пристально изучала линолеум, в тесной прихожей зазвонил телефон. Миссис Райлли заткнула бутылку и поставила ее в остывшую духовку.

– Аллё, – произнесла она в трубку.

– Эй, Ирэна? – спросил хриплый женский голос. – Чего подэлываешь, малыша? Это Санта Батталья.

– Как твое ничего, голуба?

– С ног сбилась. Только вот четырэ дюжины шустриц на заднем дворе раскокала, – поведала Санта шатким баритоном. – А это работа я тебя умоляю – колотить шустричным ножиком да по кирпичам по этим, точно тебе говорю.

– Я б ни за что и пробовать-то не стала, – как на духу ответила миссис Райлли.

– Да мне-то что. Я, когда в девочках ходила, мамочке, помню, всегда шустриц открывала. Она ларек морэпродуктов держала возле рынка «Лаутеншлэгер». Бедненькая. Прям с парахота. Еле-еле слово по-аглиски не говорила. А я, совсем малявка еще, все, помню, шустриц ей колю. И ни в какую школу не ходила. Это не для меня, малыˊша. Сижу прямо там на тротуваре, знай по шустрицам колочу. А мамочка то и дело по мне за что-нибудь колотит. У нас в ларьке вокруг всегда катавасия, такие мы.

– Мамочка у тебя очень возбудимая, значть, была, а?

– Беньдяшка. Стояла там под дождем, на холоде, и половины не понимала, чего ей говорят. Ох и трудно в те дни было, Ирэна. Просто мука смэртная, малыша.

– И не говори, – вздохнула миссис Райлли. – Нам тоже ведь хлебнуть пришлось на улице Дофина. Папочка был очень бедный. Работа у него была на вагонном заводе, а потом как автомашины пошли, у него руку в ремень от вертилятора и затянуло. Уж сколько месяцев на гольной фасоли с рисом сидели.

– А меня с фасоли пучит.

– Меня тоже. Послушай, Санта, а чего это ты звонишь, солнышко?

– Ох да, чуть не забыла. Помнишь, мы в кэгли играть как-то вечером ходили?

– Во вторник?

– Нет, это, кажись, в срэду было. Как бы там ни было, это тогда Анджело заарэстовали, и он с нами пойти не смог.

– Вот ужас-то какой. Полиция своих же загребает.

– Ага. Бедненький Анджело. Такой славный. Он в этом учаске точно не в своей талэрке. – Санта хрипло кашлянула в телефон. – Ладно, это в тот вэчер ты за мной на этой своей машине заехала, и мы в кэгелян одни отправились. А сегодня утром я на рыбный рынок пошла за шустрицами этими, и ко мне старичок один подходит и спрашивает: «Это не вы как-то вэчером в кэгеляне были?» А я грю: «Ну, да, мистэр. Я там частэнько бываю». А он грит: «Ну и я там был со своей дочью и мужем ейным, и видел вас с такой дамочкой, у нее еще волосы такие рыжие». Я грю: «Вы имеете в виду, что дамочка хной крашенная? Это моя подруга, мисс Райлли. Я ее в кэгли обучаю». Вот и все, Ирэна. Он только под козырок взял и ушел с рынка.

– Кто ж это мог быть? – с большим интересом спросила миссис Райлли. – Вот смех-то. Как он выглядит, лапуся?

– Славный человек, в годах. Я его тут по-сосэдству примечала, дитят каких-то к обэдне вел. Наверно, внуки его.

– Вот странность же ж, да? И кому это надо про меня спрашивать?

– И не знаю, дэушка, но уж лучше ты посматривай. Кто-то на тебя глаз положил.

– Ой, Санта! Я слишком старая, лапуся.

– Нет, вы слыхали? Ты до сих пор еще хорошенькая, Ирэна. Я сколько мущин видала в кэгеляне, как тебе глазки строили.

– Ай, ладно тебе.

– Правда-правда, малыша. Вот те не вру. А то ты с этим своим сыночком слишком носиссься.

– Игнациус говорит, что он хорошо в «Штанах Леви» добивается, – принялась оправдываться миссис Райлли. – Не хочу я путаться с никакими старикашками.

– Он не такой уж старикашка еще, – ответила Санта немного обиженно. – Послушай, Ирэна, мы с Анджело за тобой сегодня часиков около сэми заглянем.

– Я даже не знаю, дорогуша. Игнациус мне велит больше дома сидеть.

– Зачем тебе больше дома сидеть, дэушка? Анджело грит, он у тебя большой мущина.

– А Игнациус говорит, боится, когда я его одного тут оставляю по ночам. Ломщиков, говорит, опасаюсь.

– Так ты и его с собой бери, Анджело его тоже в кэгли обучит.

– Фуу! Игнациус не такой, как говорится, спиртивный, – перебила ее миссис Райлли.

– Ну ты все равно же ж идешь, а?

– Ладно, – согласилась наконец миссис Райлли. – Упряжения, кажется, моему локтю помогают. Скажу Игнациусу, чтобы в комнате сам заперся.

– Конечно, – сказала Санта. – Никто его тута не обидит.

– А у нас и все равно красть нечего. Прям не знаю, откуда Игнациус эти свои идеи берет.

– Мы с Анджело будем в сэмь.

– Хорошо, и послушай, голуба, попробуй разузнать на рыбном рынке, что это за старичок был.

IV

Дом Леви стоял среди сосен на пригорке, смотревшем на серые воды бухты Святого Людовика. Экстерьер особняка служил примером элегантной быдловатости; интерьер представлял собой успешную попытку не впускать деревенщину внутрь совершенно: утроба с неизменными семьюдесятью пятью градусами[21], соединенная с круглогодичным блоком кондиционеров пуповиной вентиляционных трактов и трубок, безмолвно заполнявших комнаты профильтрованными и восстановленными бризами Мексиканского залива и вдыхавших двуокись углерода, сигаретный дым и скуку семейства Леви. Центральная машинерия огромного животворного аппарата вибрировала где-то в акустически изолированных плитками кишках дома, напоминая инструктора «Красного Креста», задающего ритм на занятии по искусственному дыханию: «Вдохнули хороший воздух, выдохнули плохой, вдохнули хороший…»

Жилище было чувственно комфортабельно, насколько бывает комфортабельной утроба. Подушки каждого кресла утопали на несколько дюймов при малейшем касании, пена и пух подобострастно сдавались любому нажиму. Пучки нейлоновых ковров акриловых расцветок щекотали щиколотки тех, кто был любезен по ним пройти. Рядом с баром нечто, напоминавшее шкалу настройки радиоприемника, при повороте заливало все жилище светом мягким или ярким, как того требовало настроение. По всему дому, так, чтобы можно было без затруднений дойти пешком от одного до другого, располагались контурные кресла, массажный стол и моторизованная доска для упражнений, множество секций которой общупывали тело движениями нежными, но двусмысленными. «Приют Леви», как гласил знак на прибрежной дороге, был Занаду[22] чувств; в его изолированных стенах было чем потворствовать чему угодно.

Мистер и миссис Леви, считавшие друг друга единственными предметами в доме, не способными ничему потворствовать, расположились перед своим телевизионным приемником, наблюдая, как на экране сливаются краски.

– Лицо у Перри Комо[23] все зеленое, – с немалой враждебностью произнесла миссис Леви. – Он похож на труп. Лучше отправь этот приемник обратно в магазин.

– Я же только на этой неделе его из Нового Орлеана привез, – ответил ее супруг, обдувая себе черные волосы на груди, видневшейся в вырезе махрового халата. Мистер Леви только что вышел из парной и теперь намеревался обсохнуть полностью. Даже с круглогодичным кондиционером и центральным отоплением в полной сухости нельзя быть уверенным до конца.

– Так забери его обратно. Я не собираюсь слепнуть из-за сломанного телевизора.

– Ох, закрой рот. Нормально он выглядит.

– Он не выглядит нормально. Посмотри, какие зеленые у него губы.

– Все дело в гриме, которым пользуются эти люди.

– Ты хочешь сказать, что Комо на губы накладывают зеленый грим?

– Почем я знаю, что они делают?

– Разумеется, не знаешь, – ответила миссис Леви, обращая свои аквамариновекие глаза в сторону супруга, погруженного в пучины подушек желтой нейлоновой тахты. Она заметила краешек махры и резиновый сабо для душа на конце волосатой ноги.

– Не доставай меня, – произнес он. – Сходи поиграй со своей гимнастической доской.

– Я не могу взбираться сегодня на эту штуку. Мне сделали прическу.

Она коснулась высоко взбитых пластмассовых кудряшек оттенка платины.

– Парикмахер сказал мне, что и парик понадобится.

– Ну к чему тебе парик? Посмотри, сколько у тебя волос и без того.

– Мне нужен парик брюнетки. Так я смогу изменить свою личность.

– Послушай, ты ведь уже и так брюнетка, правильно? Отрастила бы себе волосы естественно и купила бы светлый.

– Об этом я не подумала.

– Ну так подумай немножко и посиди тихо. Я устал. Я ездил сегодня в город и завернул в компанию. А это меня всегда угнетает.

– Что там происходит?

– Ничего. Абсолютно ничего.

– Я так и думала, – вздохнула миссис Леви. – Ты спустил дело своего отца в канализацию. Это трагедия твоей жизни.

– Господи, да кому нужна эта допотопная фабрика? Никто уже не покупает штаны, которые там шьют. Отец сам во всем виноват. Когда в тридцатых в моду вошли защипы, он не захотел отказываться от обычных брюк. Он же был прямо Генри Форд швейной промышленности. Когда в пятидесятых простые брюки вернулись, он начал шить с защипами. Ты бы видела то, что Гонсалес называет «новой летней линией». Похожи на шаровары, которые клоуны в цирке носят. А уж ткань… Я бы такой даже посуду мыть не стал.

– Когда мы поженились, Гас, я тебя боготворила. Мне казалось, в тебе есть напор. Ты мог бы развернуться со «Штанами Леви» по-настоящему. Возможно, даже контору в Нью-Йорке открыл бы. Тебе все само в руки приплыло, а ты взял и выкинул.

– Ох, прекрати всю эту ахинею. Тебе удобно.

– У твоего папы был характер. Я его уважала.

– Мой папа был довольно мерзким сквалыгой, мелким тираном. Когда я был молод, меня эта компания интересовала. Сильно интересовала. Так вот – он своей тиранией уничтожил мой интерес без остатка. С моей точки зрения, «Штаны Леви» – его компания. Пусть идет псу под хвост. Любую мою хорошую идею на пользу фирме он душил только ради того, чтобы доказать, что он – отец, а я – сын. Если я говорил: «Защипы», – он отвечал: «Никаких защипов! Никогда!» Если я говорил: «Давай попробуем какую-нибудь новую синтетику», – он отвечал: «Синтетику? Только через мой труп».

– Он начинал торговать брюками еще с фургона. И посмотри, во что это выросло. С такой форой ты мог бы сделать «Штаны Леви» национальной компанией.

– Нации повезло, поверь мне. Я все свое детство проходил в этих штанах. Как бы то ни было, я устал слушать твою болтовню. Точка.

– Хорошо. Давай помолчим. Смотри, губы у Комо уже розовые. Ты никогда не был хорошим отцом для Сьюзен и Сандры.

– Последний раз, когда Сандра приезжала домой, она открыла сумочку достать сигареты, и оттуда выпала пачка резинок – прямо к моим ногам.

– Я о том и говорю. Ты никогда не служил своим дочерям примером. Неудивительно, что они совсем сбились с пути. Я с ними и так, и этак.

– Слушай, давай не будем о Сандре и Сьюзен. Они в колледже. И нам еще повезло – мы не знаем, что там происходит. Когда им надоест, они выскочат за каких-нибудь бедолаг, и все будет хорошо.

– И каким же дедушкой ты будешь тогда?

– Откуда я знаю? Оставь меня в покое. Залезь на свою гимнастическую доску, нырни в джакузи. Мне нравится передача.

– Как она тебе может нравиться, если у всех лица обесцвечены?

– Давай не будем снова.

– Мы едем в Майами?

– Возможно. А то и переселимся туда.

– И бросим все, что у нас есть?

– Что бросим? Твоя гимнастическая доска в фургон влезет.

– Но компания?

– Компания уже заработала все, что могла заработать. Пора ее продавать.

– Хорошо, что твой папа умер. Дожил бы и посмотрел на все это. – Миссис Леви оделила резиновую туфлю трагическим взглядом. – Теперь ты, наверное, все время будешь проводить на Мировом первенстве или на дерби в Дейтоˊне. Это подлинная трагедия, Гас. Подлинная трагедия.

– Не пытайся сделать из «Штанов Леви» великую пьесу Артура Миллера.

– Слава богу, есть я, чтобы за тобой присматривать. Слава богу, меня компания интересует. Как мисс Трикси? Надеюсь, она еще не утратила вкуса к жизни и активно функционирует.

– Она до сих пор жива, и одно это о многом говорит.

– По крайней мере, у меня есть к ней интерес. Ты бы уже вышвырнул ее на снег.

– Эта женщина давным-давно должна быть на пенсии.

– Я же говорила тебе – пенсия ее убьет. Нужно делать так, чтобы она чувствовала себя нужной, любимой. Эта женщина – подлинная перспектива психического омоложения. Я хочу, чтобы ты ее привез как-нибудь сюда. Мне бы хотелось по-настоящему над нею поработать.

– Притащить сюда эту рухлядь? Ты рехнулась? Я не желаю, чтобы напоминание о «Штанах Леви» храпело у меня в кабинете. Она обмочит тебе всю тахту. Можешь забавляться с нею на расстоянии.

– Как это типично, – вздохнула миссис Леви. – Мне никогда не понять, как я терпела такое бессердечие все эти годы.

– Я уже разрешил тебе держать мисс Трикси в конторе, где, насколько я знаю, она целыми днями сводит Гонсалеса с ума. Когда я сегодня утром туда зашел, все валялись на полу. Не спрашивай меня, чем они занимались. Они могли заниматься чем угодно. – Мистер Леви присвистнул сквозь зубы. – Гонсалес, как обычно, где-то на луне, но видела бы ты этого другого субъекта, что там работает. Не знаю, откуда они его выкопали. Ты не поверишь своим глазам, честное слово. Боюсь даже гадать, что эти три шута гороховых весь день в конторе делают. Просто чудо, что там еще ничего не произошло.

V

Игнациус решил не ходить в «Пританию». Демонстрировалась широко разрекламированная шведская драма о человеке, теряющем свою душу[24], – Игнациуса не особенно привлекал ее просмотр. Следует побеседовать с управляющим кинотеатра: как он мог допустить в прокат такую скукотищу.

Он проверил засов на двери: интересно, когда вернется мамаша. Она вдруг стала уходить из дому чуть ли не каждый вечер. Однако перед Игнациусом сейчас стояли другие заботы. Выдвинув ящик стола, он посмотрел на кипу статей, написанных им когда-то с учетом журнального рынка. Для серьезных общественных журналов там были «Наблюдения о Боэции» и «В защиту Хросвиты: тем, кто говорит, что ее никогда не было». Для семейных журналов он написал «Смерть Рекса» и «Дети, надежда мира». В попытке проникнуть на рынок воскресных приложений сочинил «Задачу обеспечения безопасности воды», «Опасность восьмицилиндровых автомобилей», «Воздержание, безопаснейший метод контроля рождаемости» и «Новый Орлеан, город романтики и культуры». Просматривая старые рукописи, он недоумевал, почему так и не отправил их в редакции – каждая была по-своему великолепна.

Однако сейчас перед ним маячил новый, крайне прибыльный проект. Игнациус быстро очистил стол, одним движением ловко смахнув все журнальные статьи и блокноты «Великий Вождь» на пол. Перед собой он водрузил новую папку со скоросшивателем и на грубой крышке медленно вывел красным карандашом печатные буквы: «ДНЕВНИК РАБОЧЕГО ПАРНИШКИ, ИЛИ ДОЛОЙ ПРАЗДНОСТЬ». Закончив сей труд, он содрал ленты с новых пачек линованной бумаги «Синий Конь» и сложил их в папку. Карандашом проткнул дырки в нескольких бланках «Штанов Леви», на которых уже имелись записи, и подшил их в начало. Взяв шариковую ручку «Штанов Леви», он начал писать на первом листке «Синего Коня»: