Ш-ш-а...

9

Может быть, не стоило выкидывать перед доктором Эйбрахамом старые штучки-дрючки, да ведь он не отличит дырку в собственной голове от задницы в стенке. Я всегда вижу, когда кто-то хочет меня одурачить, заставить думать одно, а делать другое, вытаскивает зеркала и волшебные палочки, произносит громкие слова, бросает косые взгляды, таинственно хмурится, присаливает и приперчивает шуточками, подает ложь на тарелочке с пылу с жару, а на гарнир «ку-ку» и «пока».

А может быть, он прав, и мысль о работе хорошая. На лишние деньги можно будет купить телевизор, одежду про запас. Плюс к тому, кажется, неплохо выйти в мир, повидаться с людьми, отдохнуть от себя. Если подумать, со временем почти каждый человек на свете надоедает до тошноты, и приходится от него уносить ноги ко всем чертям. Но поскольку ты вынужден – ничего не поделаешь – постоянно вертеться вокруг себя, то именно мы сами особенно себе противны, а от себя не убежишь, будь я проклят. Даже напиваясь в веселой компании, все равно слипся с самим собой, только при этом валяешь совсем уже полного дурака, не думая, что о себе подумаешь завтра.

Такова ситуация. По правде сказать, я и сам давно чувствую, до чего мне обрыдли старания все разгадать, надоело предполагать, размышлять и предсказывать. А особенно осточертели собственные деяния. Действительно, хочу того, что доктор прописал: радости и усталости. Хочу глядеть на солнце и небо, не имея сил о них думать, а тем более вкладывать слова в уста солнца и неба. Оставить все в покое. Смотреть на то, что есть, не переставляя с места на место, не соединяя друг с другом и не разделяя. Пусть все идет естественным ходом.

Я и раньше рассуждал в таком духе, хотя не дольше пары-тройки минут. Будто выключишь телевизор, и вдруг слышишь, как птицы щебечут, как ветер шумит. Но ведь эти звуки раздавались и прежде, а ты не замечал под ракетные выхлопы в своих мозгах. Правда, в мозгах у меня гудит, воет, грохочет, звенит – динь-динь-динь, – словно я тот же младенец, падающий день и ночь с лестницы.

Порой, когда напиваюсь, мир складывается воедино, а потом расплывается, развинчивается, детали разлетаются в стороны, пока я снова не окажусь там, откуда начинал.

Поэтому я направился прямо по адресу, указанному на полученной от доктора визитке. Называется «Индастриал солушнс», находится недалеко от моего дома. Стараюсь припомнить историю своей трудовой жизни. Конечно, надо было бы больше работать, да на что годен парень вроде меня? В любом случае важна не работа сама по себе, а конечный результат – душевный покой, отдохновение от шума и суеты.

– Садитесь, мистер Пуласки, – сказал мужчина в «Индастриал солушнс» и просмотрел мое заявление. – Трудовой стаж у вас невелик. Стрижка газонов. Помните, в каком году вы косили газоны? тут в анкете пропущено.

– По-моему, это было…

– Ладно, знаете, косили так косили. Когда, большой разницы не составляет. Если только точно косили. Не выношу лжи.

Я рассмеялся.

– Нет, косил, точно помню.

– А еще что умеете делать? Знакомы с какой-нибудь техникой?

– С газонокосилками.

– Это я уже понял. А еще?

– Нет, простите.

– Не извиняйтесь, мистер Пуласки. У нас найдется работа для каждого, кто в ней нуждается. Начнем с минимальной оплаты. Работать будете не каждый день, скорее, три-четыре в неделю. Но рабочий день порой длится часов по двенадцать. Если отработаете больше сорока часов в неделю, это составит полторы нормы. Получасовой перерыв на обед за свой счет, и два перерыва по пятнадцать минут. Через полгода получите право на заключение медицинской страховки. Страховая премия рассчитывается непосредственно по зарплате. Впрочем, это обсудим в свое время. Вам придется сдать анализ на наркотики. При положительном результате повторите через три месяца. Если мы вас примем, анализы надо будет сдавать регулярно. Работа тяжелая, мистер Пуласки. Вы человек выносливый?

– Выкашивал по три газона в день.

– Ну, газоны разные бывают, правда? Скажем, выкашивал по три домашних газона. Три чертовых автостоянки перед домом. Стало быть, ты, парень, ленивый сукин сын. И еще одно. Работа временная, так что даже не вспоминай слово «профсоюзы». Понятно? Сию же минуту выбрось из головы. Хочешь получать деньги, посиживая сложа руки?

– Вы хотите сказать, чтобы кто-то платил мне зато…

– Вот именно. Никто в здравом рассудке такого не сделает. А я в полном рассудке. Поэтому забудь о профсоюзах. Если тебе так уж нужен союз, то женись. Кстати, ты женат?

– Нет.

– Тем лучше. Лучшие мои работники холостые. Женатые дома яйца напрягают. А ты будешь оба вкладывать в работу?

Я улыбнулся.

– Хорошо. Одно мне не требуется, нужны два. Дальше. Придешь на работу пьяный – и все. Многие нанимаются, думают, что работа простая, вполне можно перед началом рабочего дня пропустить пару рюмок, а потом еще за обедом. Правильно, пока кто-то не свалится с лестницы, переломав ноги. А кто будет за это платить? Я. Да, вспомнил. Что касается компенсации, у нас этого слова не любят. У нас адвокаты хорошие. Лучше дай себе яйца отрезать, чем пытаться поджаривать нас на углях ради компенсации. Мы все решаем в суде. Если один хренов лодырь начнет из нас вытягивать крупную сумму, сразу вылупится еще десяток. Если хочешь обедать бесплатно, иди домой к маме.

– Мама умерла.

Он поднял глаза, опустил, покачал головой.

– Как я понимаю, Пуласки польская фамилия?

– Думаю, да.

– Думаешь? Поверь мне, польская. Как относишься к черным? Есть проблемы? А насчет мексиканцев?

– Для меня никакого значения не имеет.

– Хорошо. Мы всех берем. Есть тут такие парни, даже не знают, кто они такие, будь я проклят. У нас любой цвет имеется, как в карандашной коробке. Если хоть сколько-нибудь сомневаешься в том, что хочешь сказать, то и не говори.

– За меня можете не беспокоиться.

– Могу не беспокоиться? Пока точно не знаю, что с тобой делать, да что-нибудь придумаю. Иди сейчас в клинику «Мейплвуд», помочись в баночку, жди от меня сообщения. После этого будешь являться сюда к шести утра каждый день с понедельника по субботу. Если найдешь другую работу, дай знать. Ребята каждый день собираются на участке, сам увидишь. Если есть работа, отправим тебя. Если нет, иди спать. Отдохни хорошенько. Завтра, может быть, пригодится.

– Спасибо, сэр.

Он встал, пожал мне руку.

– Не надо называть меня сэр. Мистер Гувер вполне годится.

– Можете называть меня Рей.

– Я буду называть тебя Пуласки. Хорошее, звучное рабочее имя.

Я пришел в следующий понедельник. Действительно, ребята на месте, как и говорил мистер Гувер. Почти все крупные, в закатанных по колено штанах. С сильным запахом. Должно быть, работают, идут домой, спать ложатся, встают, не приняв душ. Похоже, нелегкая жизнь. Когда я подошел, все оглянулись, уставились на меня.

– Доброго утречка, кореши, – сказал я, считая, что именно так, запросто, надо приветствовать этих парней.

– Да уж, доброго, поцелуй меня в задницу, – сказал тощий малый с соломенными волосами. Казалось, он может положить мяч в баскетбольную корзину не подпрыгнув.

– Я не говорю, что оно доброе. Просто здороваюсь.

– Не обращай внимания на Верзилу, – сказал какой-то мексиканец. – У него в заднице палка длиной восемь футов. Ты, как я понял, работать пришел. Я – Алекс. Полгода жилы тут надрываю. Загнала сюда проклятая безработица. Получаю меньше пособия, да еще кишки рву. Какой смысл? Лучше сразу предупрежу. Если тебя заставят горб ломать до самой задницы, слушайся своих инстинктов. Говори «нет». Отсюда никого никогда еще не уволили. Даже если ты такой дурак, что уйдешь и снова вернешься.

– А что за работа?

– Чистить, скрести, ворочать тяжести, перетаскивать, волочить, сваливать, толкать.

– Дерьмовая работа, – сказал Верзила. – Раньше такую рабов заставляли делать.

Ширококостный чернокожий парень с добродушной физиономией, в шляпе с надписью «ешь дерьмо и умирай», неожиданно вставил с улыбкой:

– Конечно, об этом тебе все известно.

– Угу, – буркнул Верзила, – можно подумать, ты когда-нибудь был рабом.

Дверь «Индастриал солушнс» открылась, вышел мистер Гувер.

– Привет, ребята, – сказал он.

Никто не ответил, словно он не произнес ни слова.

– Пожалуй, пошлю всех на ту же работу, которую вы вчера делали. Всех, кроме Дерьмоеда и нашего новичка Пуласки. С Пуласки все познакомились? В любом случае, Дерьмоед, я хочу, чтобы ты отвез его к «Коул бразерс». Знаешь, где это, правда?

– Наполовину выкрасил эту хреновину, – сказал парень в шляпе с надписью «ешь дерьмо». – Но почему вы меня посылаете с этим… как его там?

– Пуласки. И не надо мне пудрить мозги, Дерьмоед, у меня времени нет. И все прочие пошевеливайтесь. Тащите свои задницы на работу. Где стоят грузовики, знаете.

Через несколько минут мимо промелькнуло три пикапа с людьми в кузове.

– Фабрику сносят, друзья мои, – сказал Гувер, – значит, вас ждет постоянная работа, именно вас двоих.

– Куда компания переселяется, в Таиланд? – спросил Дерьмоед.

– Не твоя забота. Теперь твоя забота – Пуласки. Присматривай, чтоб не навлек неприятностей на свою голову. В твоем анализе, Пуласки, что-то подозрительное. Нас предупредили, но точно не могут сказать. Буду держать тебя в поле зрения. Чем бы ты там ни баловался, с нынешней минуты лучше держи в чистоте свою задницу. Зять предупредил меня на твой счет, да он знает, что мне нужны работники. В психушке работает, поэтому ему все известно про чокнутых и извращенцев. Дерьмоед, если он начнет нести бред, дай мне знать. А ты, Пуласки, радуйся, что получил еще один шанс. Далеко не каждому дается, особенно придуркам. Ну давайте, садитесь в машину.

Я пошел за Дерьмоедом вокруг здания, мы влезли в кузов пикапа. Водитель рванул со стоянки с такой дьявольской скоростью, что я чуть не вылетел.

– В кабине место есть, – проорал я. – Почему там нельзя сесть?

– Шутишь? За эту линию не заступай, Поляк.

– Эй, не надо меня так называть. Зови меня Рей. Или Пуласки.

– А если «дерьмовые мозги»?

– Что? Так за какую линию нельзя заступать?

– Считай себя на работе распоследним куском отбросов. И помни, что все тебя таким считают.

– Но что я должен делать?

– Слушай, мне осточертело с тобой разговаривать. Ты мне на нервы действуешь.

Остаток пути проехали молча, просто дыша выхлопными газами, катя по промышленному городскому району. Я здесь почти никогда не бывал, а бывая, обычно чего-то немного пугался. Казалось, ты здесь находиться не должен, будто входишь в заколоченное здание, увешанное табличками «Частное владение!», «Вход воспрещен!». Фактически многие постройки действительно заколочены, увешаны табличками именно с такими надписями. А почти во всех незаколоченных выбиты стекла. Интересно, что там. Есть внутри люди? Или ими завладели крысы? Интересно, как себя чувствуешь, бродя внутри в одиночестве? Переходишь из здания в здание, думая об одном, потому что работает приблизительно лишь одно предприятие из каждых двадцати. Домов не видно. Все проезжают быстро, как бы летя по городу. Как я уже сказал, возникает мысль убраться отсюда к чертям, пока есть возможность.

Может быть, придет день, когда все это свалят, взорвут, разнесут в прах железным ядром. Может быть, за миллион лет люди вновь соберут битое стекло, искореженные трубы, сложат из кусков целое в прежнем, по их представлению, виде, только, как бы ни старались, ничего не выйдет, потому что они будут складывать взорванные обломки.

Тут я понял, что это чертовски удобное место, чтобы спрятать Шарашку.

– Мужик, – сказал я Дерьмоеду, считая, что такое обращение должно ему нравиться, – ты про Шарашку когда-нибудь слышал? Это такая фабрика, где выдумывают слова. Знаешь, как разговаривают чернокожие.

– Чернокожие?

– Ну да. Называется Шарашка.

– Не говори со мной, мать твою.

Пикап неожиданно с визгом затормозил, шофер, должно быть, хорошо посмеялся, ткнувшись в ворота.

– Когда-нибудь, – сказал Дерьмоед, – убью сукина сына.

Он отодвинул щеколду на дверце, мы вылезли.

– Знаете, куда идти? – крикнул шофер в окошко.

Дерьмоед молча направился к фабрике. Я пошел следом, думая, что если и быть с кем-то рядом, то лучше уж с Дерьмоедом. Вскоре мы оказались на пыльной немощеной стоянке, по-прежнему шагая через нее к зданию. Возникло впечатление, что, сколько б ни шел, к фабрике не приближаешься. Подошли к будке с охранником внутри. Он кивнул Дерьмоеду, бросил на меня хорошо знакомый подозрительный взгляд.

– Со мной, – кивнул Дерьмоед.

– Шутишь? – сказал охранник.

Мы с Дерьмоедом прошли мимо. Отчасти я себя чувствовал маленькой шавкой рядом с бульдогом. И непонятно, какого черта Дерьмоед постоянно трясет головой. Хотя я уже, как всегда, чувствую себя не на своем месте, на этот раз в фабричном мире, где все кажется отрезанным от неба. Просто очередной день, когда я про себя думаю, что ничего нельзя знать в этом проклятом мире. Пробую складывать. Итог всегда одновременно равняется нулю и миллиону.

Я хочу просто знать одну твердую, настоящую вещь, но она никогда не дается мне в руки. Подхожу ближе, начинает фокусироваться, а в последний момент ускользает, именно когда кажется почти реальной. Все перепробовал, ничего не вышло.

Иду теперь к фабрике-башне, которая глядит на меня сверху вниз, самая что ни на есть реальная чертовщина, какую когда-нибудь в жизни видел, и все-таки ускользает, как прочее. Нисколько не прочней облака или дымки над дорогой в жаркий летний день. Обман. Все трещит по швам, расползается. Таков мир – взорванный, похожий на чертежи, разлагающие машину на части. Мир – разваливающаяся машина, включая деревья, траву, остальное. Даже здоровенный Дерьмоед постоянно распадается. Это слышится в его проклятиях. Распад его угнетает, он знает, что не сильнее меня… в долгосрочной перспективе.

Все это приходит на ум из-за возникающего впечатления, будто фабрика кусками на меня рушится, пока я подхожу. Кривая, искореженная, как скомканный листок из школьной тетрадки с домашним заданием по геометрии. И жарче, чем в аду. Шея Дерьмоеда раздулась, вспотела. Слышно, как он чертыхается, сыплет проклятиями. Думает то же самое, что и я?

– Посмотри на чертову постройку, Дерьмоед.

– Чего в ней такого?

– Проклятье, она валится от жары.

– Дурак, мать твою, заткнись к черту.

Подошел какой-то тип, ткнул пальцем в кучу мусора и древесной коры:

– Начинайте разгребать вот это дерьмо.

Чертовски удачный способ заинтересовать работников. Не лучше ли сказать: «Джентльмены, куча дерьма огромная и тяжелая, за уборку следует платить гораздо больше, да такие уж мы долбаные скупердяи. Позвольте хотя бы, я вам помогу». По-моему, было бы гораздо лучше.

– Ладно, – сказал я, чувствуя себя немножко крупнее, увереннее обычного. Возможно, рядом с Дерьмоедом соскреб с себя что-то. – Не поцелуешь ли мою белую задницу?

Он прищурился, скривил губы:

– Что это ты тут сейчас сказал, черт возьми?

Дерьмоед оглянулся:

– Пуласки! Что за…

– За каким дьяволом мне тратить время, перетаскивая кучу дерьма? У меня деньги есть в банке. На хрен такую работу.

Дерьмоед схватил меня за руку.

– Слушай, старик, ты чего? Иди домой. Лучше просто…

– Я в отключке, – сказал я. – Ничего не знаю, и ты тоже.

Охранник повертел дубинкой, как бы рисуя мишень на моей голове.

– Я должен верить себе! – заорал я. – Себе в первую очередь, прежде всего себе!

– Ну ладно, – сказал Дерьмоед. – Пошли. – Схватил меня за руку, потащил прочь.

– В задницу дерьмо про геометрию, башня валится, слишком жарко, расквасится, в кисель размажет все вокруг.

– Только заткнись, – сказал Дерьмоед. – Заткнись ко всем чертям.

– Я тебе сейчас задницу отобью, будь я проклят. Рей Стиль…

Он уже зажал мне рот ладонью. Чувствуется вкус пота, лосьона, которым он, видно, пользовался.

Я сказал:

– Лукамалукадалукапалукамууууууу!

Перед тем как собраться с силами и вышибить меня со стоянки, Дерьмоед сунул мне в карман двадцатидолларовую бумажку.

Пока я отряхивался от паутины, все трое так и стояли тараща глаза. Я вытащил двадцатку, взглянул, крикнул:

– Это еще за что?

– Уходи, старик, – сказал Дерьмоед. – Проваливай отсюда к чертям.