Шалость

ЭПИЛОГ

— Ну, дружище, что думаешь ты о моей истории? Согласись, что она превосходна; и самое лучшее в ней это то, что она — сущая правда.

Мы оба сидели — я и мой друг Пьер Давэн — в уютных креслах его библиотеки. Было очень тихо, потому что стоял уже поздний час, а по вечерам маленький городишка Вернонс не отличается оживленностью. После того как два-три здешних кафе закрывают двери и последние посетители направляются домой, Вернонс начинает погружаться в глубокий провинциальный сон. Не доносилось ни звука, тем более что окна библиотеки выходили в сад. Они были открыты настежь, и нас окружал аромат лета. Давэн наклонился. Он отряхнул в пепельницу кончик сигары и продолжал:

— Да, сущая правда! Если хочешь, я завтра отвезу тебя посмотреть на развалины замка От-Мотт и на то, что осталось от поместья Эспиньоль. Мы проедем через Бургвуазин и сможем дойти даже до самого Сен-Рарэ. Ты увидишь гостиницу Маласси и Мокрэ. Мы поднимемся на Большой Холм и через Бифонтэн и болото Пурсод доберемся до Эспиньоля. На следующий день отправимся к «Круглышу», где было совершено нападение на карету. Шоссе теперь лежит несколько в стороне и не проходит по этому месту, но следы старой дороги видны еще достаточно ясно. Потом я тебе доскажу то, что случилось с этой романтической Анной-Клод де Фреваль после ее возвращения из столь дерзостного путешествия, но теперь уже пора спать. Надеюсь, ты не станешь слишком долго мечтать о пистолетной и мушкетной перестрелке, о разбойниках в масках и переодетых девушках, о засадах и верховых прогулках, об ударах кинжалом и обо всем остальном. Вернонс очень маленький городок, и притом самый спокойный на свете. Он немножко напоминает то, что ты описывал в своем «Провинциальном развлечении», с той только разницей, что здесь таинственные шоферы не убивают почтенных старичков с золотыми очками и никто не развлекается по способу твоего старинного героя. Спокойной ночи, старина! До завтра…

Когда мой друг, Пьер Давэн, написал мне о своей женитьбе, я путешествовал по Италии и не мог урвать времени, чтобы присутствовать на брачной церемонии. То, что Давэн взял себе подругу жизни, меня ничуть не удивило. Это был уравновешенный и работоспособный малый. Он опубликовал интересный труд О женских монастырях XVIII века и документально обоснованное исследование об управлении интендантств. Мне показалось только несколько странным то, что он покинул Париж для того, чтобы прочно утвердиться в Вернонсе, городишке, едва насчитывающем 6852 обитателя. Впрочем, он мне писал, что его невеста очаровательная девушка, сирота и обладательница в Вернонсе прекрасного старинного семейного дома, разлука с которым очень бы ее огорчила, что сам он охотно согласился принять такой образ жизни, который обеспечивает ему необходимый досуг для научных занятий. Он приглашал меня тотчас же после возвращения из Италии приехать в Вернонс и посмотреть на их молодое хозяйство. Я отвечал приличествующим случаю поздравлением и благодарностью, но отложил свое посещение на более позднее время. Мне казалось более уместным не мешать влюбленным. Первые дни счастья всегда эгоистичны и нуждаются в уединении. Давэн понял это, но все же несколько раз писал мне, чтобы напомнить об обещании и так настойчиво, что я наконец сдался — и вот уже пять дней, как пользуюсь гостеприимством этой супружеской четы.

Должен признать, что Пьер Давэн мне не солгал. Его жена очаровательна, проста, мила, интеллигентна, совершенно не похожа на провинциалку и полна самого французского очарования. Она ожидает ребенка, и появление его на свет не затянется. Пьер по отношению к ней очень внимателен, любезен и нежен. Их дом, такой же приятный, как и его хозяева, представляет собой старое строение начала XVIII века, сложенное из прекрасного камня, с высокими крестовидными сводами, украшенными гирляндами и масками, что вместе с корзинообразными балконами образует фасад весьма изящного вкуса. Во внутренних помещениях много прекрасной старой мебели, почтенная деревянная обшивка стен и несколько трюмо с зеркалами. Подъезд выходит на спокойную улицу, вымощенную острым булыжником. Позади дома расстилается сад, обнесенный высокими стенами; там есть дорожки, обсаженные буксом, аллея из грабин и небольшой бассейн, украшенный раковинами и античными статуями. Все это сохраняет пленительный вид старого французского поместья. Так же, как дом и его обитатели, очаровал меня и сам Вернонс. Он расположен на склоне холма, опоясанного тихой рекой с медленным и извилистым течением. Там имеется прекрасная церковь, несколько стародворянских домов, простого, но благородного стиля, живописные улицы, усаженный старинными липами бульвар, две площади, одна из которых своими каменными скамейками и старыми жилищами могла бы служить декорацией к мольеровской пьесе. Давэн поддерживает приятные знакомства с многими семейными домами, с родителями и подругами своей жены, которая происходит из древнего и весьма почтенного рода местной знати. Короче говоря, поселившись в Вернонсе, он поступил не так уж опрометчиво. В настоящее время он занимается здесь изучением местных архивов, и это помогло ему напасть на след той странной истории, которую он мне только что рассказал. У каждого маленького города почти всегда есть такая легенда, которая передается из уст в уста и которую всегда забавно восстановить во всех деталях, а еще забавнее возвести к «первоисточникам».

На следующее утро нам подали авто. Давэн сел за руль, а я занял место рядом с ним. Мы тронулись с места. Пьер решил достигнуть замка От-Мотт через «Круглыш». Этот объезд мало удлинил наш путь. Вскоре мы уже находились на вершине холма, куда взбиралась извивами старинная дорога. Отсюда очень хорошо можно было разглядеть всю местность, где происходило нападение на карету — лес, овраг. Погода была прекрасная, воздух нежен. Щебетали птицы. Давэн закурил сигаретку, и мы снова сели в авто.

— А теперь по дороге в замок От-Мотт.

Перед самым Вернонсом шоссе раздваивается и с двух концов огибает город. Дальше пейзаж значительно меняет свой характер. Его приятная мягкость принимает оттенок некоторой суровости. Почва понемногу становится неровной и холмистой. Мы неслись с хорошей скоростью. Затем нам пришлось покинуть шоссе и пробираться по дороге, усеянной камнями. На одном повороте Давэн остановил машину. Дорога — теперь уже ставшая тропинкой — взбиралась по заросшему кустарником склону. Дальше пошли мы пешком. Давэн шел впереди. Шагали так около четверти часа и наконец достигли края возвышенности. Она образовала здесь нечто вроде обнаженной площадки, ниже которой находилось густое кольцо деревьев. Виднелись остатки стен, а почва была усыпана кирпичами, между которыми в изобилии росли крапива и ежевика. Замок От-Мотт был теперь только руиной. Настала жара, и солнце накалило старые камни. Вид этих развалин, хотя и весьма меланхоличных, не представлял ничего интересного. Несколько обманутый в своих ожиданиях, я предпочел бы увидеть От-Мотт в менее разрушенном виде и более красноречивым. В какой части здания находилась комната с позолоченной деревянной панелью, где Анна-Клод де Фреваль стонала от любви и тоски в объятиях своего любовника, и где та столовая, в которой она смертельным ударом сразила капитана Сто Лиц? Где были расположены потайная лестница и низенькая дверь, через которую проскользнула она на волю под самым носом у драгун г-на де Шазо? Ничего этого не существовало. Решительно, от От-Мотт не сохранилось ничего, кроме развалин!

Маласси, словно для того, чтобы вознаградить нас за разочарование, оказалась в очень хорошем состоянии. Гостиница, которая служила местом сборища разбойников и в которой девица де Фреваль присоединилась к их капитану, осталась почти такой же, как и в те давние времена. Она по-прежнему поворачивала спину к дороге, от которой была отгорожена отвратительной стеной. Проникали вовнутрь все через ту же узенькую дверь, в которую некогда проскользнула Анна-Клод де Фреваль. Большое помещение с низким потолком по-прежнему было уставлено стертыми от давнего употребления столами и скамейками. Маласси вполне сохранила свой подозрительный характер, и трактирщик, принесший нам бутылку белого вина, вполне мог бы носить имя «Верзилы-Бенуа», «Камюса», «Пей до дна» или «Кокильона». Впрочем, это был честнейший человек, и не его вина в том, что у его гостиницы такая подозрительная, не внушающая доверия внешность. Стол не обещал здесь быть очень питательным, и потому Пьер Давэн предложил мне отобедать в Бургвуазине.

Бургвуазин показался мне большой деревней, но кухня гостиницы «Красный Лев» вполне заслуживала того, чтобы мы сделали здесь остановку. Перед превосходной яичницей-глазуньей, рублеными котлетами и чудесным шоколадным тортом мы на некоторое время забыли о разбойничьих подвигах капитана Сто Лиц и о приключении с Анной-Клод де Фреваль.

Нас охватили воспоминания юности, и мы снисходительно задержали на них свое внимание. Мы обменивались ими в авто, в то время как машина уносила нас к Большому Холму. Там, так же как и в От-Мотт, трудно было сойти на землю. Но мы были вознаграждены за трудность подъема. Вид, который открывался отсюда на леса, возделанные поля, всю равнину, был поистине великолепен. Вдали сверкало болото Пурсод. Давэн показал мне точку на горизонте:

— Эспиньоль…

Дорога, как и прежде, шла густой аллеей, которая у деревни Гранжетт отделялась от шоссе на Вернонс. Ворота и часть примыкающей к ним стены лежали в обломках, и можно было непосредственно въехать во двор. Направо тянулись службы, превращенные теперь в ферму. Там кто-то жил. Куры и индейки копошились в навозной куче. Лошадь, запряженная в таратайку, рыла копытом землю. Показалась женщина, несущая в каждой руке до ведру. В глубине двора поднимался замок или, лучше сказать, его скелет, так как крыши уже не было, а этажи провалились внутрь. Среди развалин можно было разглядеть первые ступеньки огромной лестницы. Сюда сложил когда-то Аркенен безжизненное тело девицы де Фреваль. Что касается сада, то от него не осталось и следа: его заменил картофельный огород.

Я повернулся к Давэну:

— Кому же принадлежит сейчас Эспиньоль?

Услышав этот вопрос, Пьер Давэн принял позу, которую я охотно назвал бы цицероновской. Я почувствовал, что сейчас начнутся обещанные мне объяснения и дополнения к истории девицы де Фреваль.

— Эспиньоль принадлежит маркизу де Морамберу. Морамберы выкупили его по возвращении из эмиграции, но со времени этого выкупа никто ни разу не взялся здесь за малярную кисть, не вбил ни одного гвоздя, и вот ты видишь результаты подобного хозяйства. Вот уже тридцать лет, как крышу снес ураган. Это было началом конца. Что касается теперь благополучно здравствующего маркиза, то на него нечего надеяться. Эспиньоль уже обречен…

Давэн сделал унылый жест по направлению к Эспиньолю и добавил:

— «Старое крыло» лучше выдержало испытание временем.

Это было совершенно справедливо. Кроме угловой башни, обрушившейся в пруд, «Старое крыло», достаточно сохранившееся, до сих пор еще казалось пригодным для жилья. Комнаты были пусты, окна без рам, полы прогнили, деревянная обшивка стен ободрана, но все же здесь можно было отыскать комнату Гоготты Бишлон и ту, которую занимала девица де Фреваль. Когда мы прошли в помещение Анны-Клод Пьер Давэн схватил меня за руку:

— Вот здесь, в этих четырех стенах, нашла себе конец история, которую я только что тебе рассказал. После смерти г-на де Вердло Анна-Клод де Фреваль наследовала замок и все поместье Эспиньоль. Из всех помещений замка, запертых наглухо, она выбрала для жилья эту комнату, уединилась в ней и больше отсюда никогда не выходила. Здесь ее и обнаружили санкюлоты из Вернонса. Они пришли большой толпой, все вооруженные пиками, в красных колпаках, воодушевленные самым чистым пылом гражданственности. Чтобы удостовериться в том, что старая девица де Фреваль (в 1793 году ей было более семидесяти лет) является доброй патриоткой, они хотели заставить ее выпить вместе с ними. При виде вина, налитого в протянутый ей стакан, она побледнела и с ужасом оттолкнула его рукой. Один из окружавших ее грубиянов проворчал: «Так как гражданка не хочет выпить республиканского вина, то пусть она пьет чистую воду». Ее схватили, приволокли к открытому окну, раскачали и бросили в пруд. Она тотчас же пошла ко дну. Покончив с этим делом, эти храбрецы приступили к грабежу замка. Все, что там находилось, было разбито, растащено, разбросано. Долго еще после этого события мне случалось покупать различные остатки их воровской добычи, ибо ничто в мире не пропадает. Этим принципом руководствуется каждый коллекционер, каждый историк. Вот почему я отыскал у одного местного крестьянина письма маркизы де Морамбер к г-ну де Вердло, с содержанием которых я тебя уже ознакомил. Что же касается самой основы всей этой истории, то я нашел ее в бумагах г-на де Ла Миньера, род которого родственно связан с родом моей жены. А он, вероятно, узнал все подробности от Гоготты Бишлон и Аркенена. Аркенен кое-что понимал в приключении девицы де Фреваль. Что же касается г-на де Шаландра, то я навел о нем справки в Париже, откуда и получил желаемые разъяснения, так же как и все, что мне хотелось узнать относительно этой особы, Манетты Бергатти, которая была любовницей капитана Сто Лиц и г-на де Шомюзи. Она действительно являлась матерью Анны-Клод, что достаточно объясняло бы все события этой истории, если бы не было простой причины, заключающейся в том, что все женщины суть женщины и что все их безумства от этого и проистекают. Автор «Грешницы» не сможет со мной не согласиться.

Пьер Давэн помолчал с минуту, а затем продолжал:

— А в общем, мне кажется, что во всем этом нет ничего странного. Разве история Анны-Клод де Фреваль не является вариантом истории Психеи, то есть всех душ, находящихся в поисках любви? Разве ее выходка — не вечное приключение всех охваченных страстью сердец? Капля крови заменила здесь каплю масла. Но я воздержусь высказывать такое мнение в присутствии моей жены. Она выцарапает мне глаза.

И добавил со смехом:

— Она ведь немного ревнива, разбойница…

День склонялся к вечеру. Огромная стрекоза летала по комнате. В тишине был слышен сухой и вибрирующий шум ее крыльев. Я подошел к окну и в последний раз посмотрел на поверхность пруда, в котором покоилась, в мирной глубине вод, дочь Люка Франсуа де Шомюзи и Манетты Бергатти, Анна-Клод, названная девицей де Фреваль.