Шаляпин в Петербурге-Петрограде

Вечером 26 октября съезд принял декреты о земле и мире, создал первое в мире

рабоче-крестьянское правительство. Начиналась новая страница в истории не

только России, но и всего человечества.

* * *

Спустя около месяца после памятного спектакля «Дон Карлос» Шаляпин

писал дочери в Москву: «О себе скажу — пока что живу ладно. Пою в Народном

доме, публикой всегда положительно набит битком театр. Принимает меня

публика, скажу, как никогда, я стал иметь успех больше, чем когда-нибудь.

Кстати сказать, я все время, слава богу, в хорошем порядке, голос звучит, как

давно уж не звучал, легко, звучно... 27 ноября в Мариинском театре состоялся

торжественный спектакль. Давали «Руслана и Людмилу». Это было

семидесятилетие со дня первого представления этой оперы. Я играл Фарлафа.

Успех огромный, и опера прошла великолепно... 17 декабря поеду в Кронштадт.

Там даю народный концерт по просьбе матросов, а в конце декабря или января

поеду в Гельсингфорс для той же цели».

Моряки Кронштадта устроили певцу горячий прием. Шаляпин пел много и с

удовольствием. Он вновь пережил то удивительное ощущение, когда встречался

с огромной массой демократической публики. Так было на концертах для

рабочих в Харькове, Киеве в 1905-1906 годах, в Петербурге, в Народном доме, в

1915 году, так было в Петрограде и Севастополе в 1917 году, так было и здесь, в

Кронштадте.

Б зале Морского манежа собралось двенадцать тысяч слушателей. Артист

исполнил романсы «Пророк», «Блоха», а также «Сказание о Ермаке»,

революционный гимн Франции «Марсельезу», пел народные песни и, конечно,

«Дубинушку». В ответ на аплодисменты Шаляпин поблагодарил матросов и

произнес краткую речь об огромной роли просвещения народа. В матросском

приветствии артисту говорилось: «Великий гений мира, сын российско-

трудовой семьи Федор Иванович! Прими от имени Красного революционного

Кронштадта, товарищей моряков, солдат, рабочих и работниц сердечное

российское спасибо за твой великий дар твоего труда на святое дело

просвещения молодой российской демократии и искренние пожелания

здравствовать тебе и твоему семейству на многие, многие лета... Да здравствует

царство социализма!»

Весь сбор с концерта пошел на культурно-просветительные нужды.

Бывший матрос крейсера «Варяг», участник штурма Зимнего дворца Н. П.

Ядров вспоминал, что в конце 1917 года Шаляпин выступал в Мариинском

театре в концерте для фронтовиков. В зале было холодно. Слушатели сидели в

полушубках и валенках. Дрова в ту пору были дефицитом и выдавались

жителям на вес — пуд на человека.

Артистов Мариинского театра часто приглашали участвовать в концертах

для бойцов. Но Шаляпин умел особенно поднимать настроение и воодушевлять

уходивших на фронт моряков. Концерты для них устраивались в здании

бывшего гвардейского экипажа на Благовещенской площади (ныне площадь

Труда), в зале кинотеатра «Школюнг».

Время было тяжелое. Страна, разоренная войной, испытывала необычайные

трудности. Не хватало продовольствия. Выступления артистов оплачивались

часто не деньгами, а продуктами: фунт муки, полфзшта сахару, дюжина селедок

— таковы были концертные «ставки».

Перед матросами Шаляпин нередко выступал не в концертном фраке, а в

народном костюме — в подпоясанной шнуром широкой голубой рубашке и

высоких русских сапогах, а иногда в матросской форменке, подаренной ему

моряками. Когда певец исполнял «Дубинушку», он часто призывал слушателей

подпевать ему. Зал дружно подхватывал песню, последний куплет тонул в

шквале аплодисментов.

Много лет спустя ленинградский поэт Виссарион Саянов Еспоминал об

одном из таких концертов перед матросами и посвятил ему стихотворение:

Я

навсегда

запомнил

вечер

темный

В

далеком

восемнадцатом

году,

Когда

на

сцене

средь

толпы

огромной

Вдруг

оказался

сразу

на

виду

У

всех

сидевших

в

театральном

зале

Огромный

белокурый

человек.

Его

аплодисментами

встречали

Восторженно...

...Запел

Шаляпин

о

мечте,

о

жизни,

О

трудных

днях,

и

о

тоске

дорог,

И

о

любви

—

с

такою

укоризной,

С

такою

болью,

что

сдержать

не

смог

Я

слез

своих

и,

не

таясь,

заплакал.

А

рядом

примостившийся

матрос

Мне

погрозил...

Но

всхлипнул

он,

однако,

Хоть

и

стыдился

этих

чистых

слез.

А

бас

гремел,

над

всей

страною

несся,

Всей

силой

славил

жизни

торжество,

И

революционные

матросы

В

тот

вечер

жадно

слушали

его.

Он

дальше

пел,

и

становился

проще,

И

напоследок

стал

нам

всем

родной,

Всей

неизбывной

русской

силой

мощен,

Красив

всей

чистой

русской

красотой.

Новый зритель сразу принял Шаляпина. В творчестве артиста открывалась

едва ли не самая значительная страница. С переменами, которые внесла

Октябрьская революция в жизнь певца, связано и его возвращение в

Мариинский театр.

Бывший рабочий сцены Мариинского театра В. Я. Яковлев в недавно

опубликованных воспохлинаниях рассказал о том, как в январе 1918 года в

театре было решено организовать бенефисный спектакль в пользу рабочих

сцены. Раньше этим правом кроме артистов могли пользоваться только хор и

оркестр. Для участия в спектакле решили пригласить Ф. И, Шаляпина.

«И вот мы, выборные, — писал В. Я. Яковлев, — старик плотник Ф.

Поспелов, электрик С. Кириллов, столяр Е. Воронин и я, — пришли к Федору

Ивановичу домой. Он принял нас радушно, сказав:

— Хорошая идея у вас — бенефис рабочих театра. Я охотно спою «Бориса

Годунова». Вместе с вами попросим артистов, хор, оркестр.

И подарил нам три рисунка на трех листках ватмана. На одном Федор

Иванович, подняв руки, зевает и потягивается. И подпись: «Рано поутру не

будите меня, молоду». На другом — Шаляпин в роли Еремки; что было на

третьем, не помню.

Вручая рисунки, Федор Иванович сказал:

— Вот от меня подарок к вашему бенефису. В день спектакля продайте их в

зрительном зале. Это увеличит ваши средства.

Спектакль прошел с большим успехом... Б антракте, стоя на барьере

оркестра в зале, я продавал рисунки — подарки Федора Ивановича — на манер

американской лотереи. Другой член комитета Е. Воронин собирал деньги в зале

и вручал рисунки.

Помню, что нарком А. В. Луначарский сидел в кресле против меня и, смеясь,

смотрел, как я, держа рисунок, кричал:

— Кто больше?..»

Но отдельные, случайные выступления Шаляпина в Мариинском театре не

могли удовлетворить ни артиста, ни зрителей, ни театр, тем более что уже в

первые революционные месяцы жизнь Мариинского театра существенно

изменилась.

Поначалу руководство бывшего императорского театра во главе с

уполномоченным Временного правительства Батюшковым пыталось проводить

политику саботажа в отношении Советской власти. Однако эта политика не

была поддержана большинством труппы театра, которая еще весной 1917 года

создала выборный орган самоуправления — Совет государственной оперы. В

нем были представлены все работники театра — от артистов до рабочих

театральных цехов. Бессменным председателем Совета был певец Н. В.

Андреев, пользовавшийся большим доверием и уважением в театре.

Постановлением Совнаркома от 12 декабря 1917 года Батюшков был

отстранен от должности. 18 декабря 1917 года в Мариинском театре состоялось

общее собрание. Его участники приняли письмо народному комиссару

просвещения А. В. Луначарскому, в котором содержалась просьба посетить

общее собрание работников театра, чтобы они могли непосредственно от

наркома услышать «художественно-воспитательное суждение о той единой,

вечной правде в искусстве, могущей поставить на верный путь художественные

стремления народа, уберечь от дурного влияния суррогатов искусства и довести

его до высот истинного понимания качеств живых образцов всечеловеческого

творчества». «Нам также дорого, — говорилось в письме, — сохранить все

достижения наши, не всегда понятные и интересные народной массе в ее

молодом развитии».

От имени собрания письмо подписали И. В. Ершов, Н, В. Андреев, П. И.

Мельников. Оно было опубликовано в газете «Известия» 24 декабря 1917 года.

А 3 января 1918 года в театре состоялась встреча с А. В. Луначарским, которая

во многом определила новые пути Мариинского театра в первые

послереволюционные годы.

В апреле 1918 года домой к Шаляпину пришли рабочие Мариинского театра

во главе с заведующим подотделом государственных театров Петрограда и

Москвы Иваном Васильевичем Экскузовичем. Делегация просила Шаляпина

вернуться в театр. Шаляпин согласился. Рука об руку с Иваном Васильевичем

Экскузовичем Шаляпин возрождал былую славу Мариинского театра.

По образованию гражданский инженер, И. В. Экскузович был одним из

авторов проекта Витебского вокзала, перед революцией служил городским

архитектором Петрограда. Однако все свободное время Экскузович отдавал

театру. Он в совершенстве знал сценическую технику и был автором серьезных

исследовательских работ и проектов в этой области. Человек глубоко и

разносторонне образованный, он стал одним из руководителей Клуба артистов

Мариинского театра по изучению искусств. И неудивительно, что в начале 1918

года Совет государственной оперы, хорошо зная осведомленность Экскузовича в

жизни театра и высоко ценя его большой организаторский талант, выдвинул его

на пост руководителя бывших императорских театров.

Одним из первых значительных решений, принятых Советом артистов по

инициативе Экскузовича, было приглашение Шаляпина в Мариинский театр. 15

апреля 1918 года великий артист вновь перешагнул порог своего любимого

театра как полноправный член его труппы. В 2 часа на репетиции «Фауста»

Шаляпину было устроено чествование по случаю его возвращения. Рабочие

сцены преподнесли ему хлеб-соль и адрес, прикрепленный к деревянной части

люка-провала, из которого в 1895 году появился Шаляпин, дебютировавший в

партии Мефистофеля. «Более трогательного подарка для меня не могло быть в

целом, вероятно, свете», — вспоминал певец много лет спустя.

Эта встреча растрогала Шаляпина, который давно думал о возвращении в

родной театр. Отвечая на поздравления, Федор Иванович призвал всех к

дружной работе. «...В настоящее время, — сказал он, — искусство несет

населению облегчение от переживаемых страданий. Артисты, а также все

служащие Мариинского театра, должны теперь работать с особым напряжением,

придавая своей работе глубокий душевный подъем». Шаляпин подчеркнул

необходимость обновления репертуара и назвал оперы, которые считает нужным

ввести в афишу. Это «Вражья сила», «Роберт-Дьявол», «Парсифаль», а также

инсценировка байроновского «Манфреда». После торжественной встречи все

сфотографировались в общей группе.

Вскоре в газете «Наш век» появилось сообщение, что согласно

заключенному контракту Шаляпин выступит в будущем сезоне в 40 спектаклях.

Газета сообщала также: «Заведующий отделом гос. театра И. В. Экскузович

распорядился, чтобы были приняты меры к улучшению постановки опер,

которые должны идти с участием Шаляпина».

Зрители Народного дома спешили на последние выступления артиста. 21

апреля Шаляпин выступал здесь в концерте памяти Карла Маркса, а 23 апреля

пел в опере А. Бойто «Мефистофель». Антреприза А. Р. Аксарина кончала

существование, театр Народного дома переходил в ведение Петроградской

трудовой коммуны. «Могучий темперамент артиста, — писал рецензент

«Обозрения театров» о последнем выступлении Шаляпина в аксаринской

антрепризе, — как всегда заставил трепетать весь зрительный зал... Ввиду

позднего времени, а может быть, еще по каким причинам, выпустили целую

картину — классическую Вальпургиеву ночь. Очень жаль. Трамваи все равно к

этой поре кончились, и публика все равно приготовилась идти домой пешком».

25 апреля 1918 года Шаляпин вновь вышел на сцену Мариинского театра в

опере Ш. Гуно «Фауст».

Люди искусства, искренне принявшие революцию, не сразу находили пути к

новому зрителю, пришедшему в театр в армейских шинелях, рабочих спецовках,

крестьянских тулупах. Трудны и подчас мучительны были для многих из них

поиски общего языка со зрителями. У Шаляпина этих мучений не было. Он

пришел к новому зрителю сразу и безоговорочно был принят им. Позднее,

вспоминая об этих днях, Шаляпин писал: «Обычная наша театральная публика,

состоявшая из богатых, зажиточных и интеллигентных людей, постепенно

исчезала. Залы наполнялись новой публикой. Перемена эта произошла не сразу,

но скоро солдаты, рабочие и простонародье уже господствовали в составе

театральных зал. Тому, что простые люди имели возможность насладиться

искусством наравне с богатыми, можно, конечно, только сочувствовать. Этому, в

частности, должны содействовать национальные театры».

Художественная жизнь революционного Петрограда постепенно

налаживалась. Работали театры, кинематограф. 4 апреля 1918 года зал бывшего

Дворянского собрания был освобожден от квартировавшей в нем

красноармейской части и начал функционировать наряду с другими

концертными и зрелищными залами.

Вернувшись в Мариинский театр, Шаляпин сразу энергично взялся за

работу. Уже 26 апреля начались репетиции возобновленной Шаляпиным

«Хованщины». 24 мая состоялся первый спектакль. А 31 мая был организован

первый «целевой» спектакль — для красноармейцев и матросов Петроградского

укрепленного района. Шаляпин пел партию Досифея. Перед спектаклем

произнес вступительное слово нарком просвещения А. В. Луначарский. Он

рассказал собравшимся о Мусоргском и созданной им опере, ее художественном

и историческом содержании. Этот спектакль положил начало регулярным

встречам театра с новым зрителем и выступлениям Луначарского. С ноября 1918

года третья часть билетов на оперы, в которых пел Шаляпин, бесплатно

передавалась студентам, учащимся, рабочим и красноармейцам.

Целевые спектакли для рабочих, красноармейцев, моряков, политработников

стали в Мариинском театре обычным явлением. 23 сентября Шаляпин пел

«Бориса Годунова» для выпускников военных курсов. Перед спектаклем

выступил А. В. Луначарский. Поприветствовав пролетарских командиров от

имени Совета Народных Комиссаров и лучшего в России музыкального театра,

он рассказал зрителям о замечательном творении Пушкина и Мусоргского. В

своей речи Луначарский образно сопоставил эпоху «смутного времени» с

современным положением России. «Обе эпохи тяжелы, — говорил Луначарский,

— но то были сумерки перед романовской ночью, а это сумерки после

романовской ночи. И все мы предвидим восход солнца. Пусть напоминание о

смутном времени прибавит в ваши сердца еще тяжелую каплю веры в светлое

будущее...»

В рецензии на этот спектакль «Петроградская правда» 24 сентября писала:

«Мусоргский, Шаляпин, Пушкин. Три великих имени впервые слились с

широкими массами. Дух гения царил вчера среди сынов рабочих, которые своим

потом и кровью воздвигли красу и гордость — Мариинский театр... Вчера Ф. И.

Шаляпин снова вошел в свою родную семью, из которой вышел. И это

чувствовал каждый из присутствующих. Ф. И. Шаляпин и народ — это одно... и

это сказалось вчера в русской песне «Дубинушка», исполненной после оперы

всем театром во главе с Ф. И. Шаляпиным. Вступительное слово к опере сказал

тов. А. В. Луначарский, который сделал характеристику оперы как величайшего

творения гениев Пушкина и Мусоргского».

После окончания спектакля зрители долго не расходились. От имени

курсантов один из командиров Красной Армии благодарил Шаляпина «за ту

часть жизни, которую он посвятил народу».

Возвратившись на сцену Мариинского театра, Шаляпин выступал очень

много, причем особенно часто он пел в бесплатных спектаклях для нового

зрителя: только за два месяца 1918 года таких спектаклей в Мариинском театре

было двадцать два, и в большинстве из них участвовал Шаляпин.

Певец ощущал особую ответственность перед новым зрителем. Он настоял

на снятии с репертуара «Бориса Годунова» «ввиду его неудовлетворительного

качества». Только после дополнительной репетиционной работы спектакль был

вновь возвращен в репертуар. В то же время Шаляпин начал разрабатывать план

реорганизации оперной труппы, который позже предложил на рассмотрение

Совета государственной оперы.

В своей докладной записке Шаляпин уделил особое внимание репертуару:

«Весь пестрый репертуар этого сезона должен быть детально пересмотрен, из

него должны быть выбраны оперы, наилучше обставленные как художественно,

так и материально, и поставлены как ходовой основной репертуар будущего

сезона, к которому и добавляются оперы, признанные желательными к

постановке (последние ставятся только заново). Этой мерой Мариинский театр

будет избавлен от необходимости загромождения ветхими постановками как в

художественном, так и в материальном смысле».

В Мариинском театре в те годы устраивались не только спектакли, но и

концерты со сборной музыкальной программой. В июне 1918 года на так

называемом Вечере искусств выступали А. А. Блок, А. И. Куприн, Ф. И.

Шаляпин. Пел артист и на различных концертах, специально организованных

для солдат, рабочих и матросов, и сам нередко помогал их организовывать.

Старый большевик А. С. Воробьев, познакомившийся с Ф. И. Шаляпиным и

Горьким еще в Нижнем Новгороде, вспоминал, как живо откликнулся певец на

предложение устроить вместе с петроградскими моряками концерт в Летнем

саду в пользу железнодорожников Украины. Он сам написал письма артистам,

прося их выступить вместе с ним.

В назначенный день у входа в Летний сад стояли моряки и продавали

билеты. В центре сада был построен высокий помост, с которого и выступали

артисты.

«Чудесно пел Шаляпин! — вспоминал А. С. Воробьев. — Было так тихо, что

его прекрасный голос был ясно слышен публике, которая не смогла попасть в

сад, а стояла за решеткой и слушала наш флотский концерт. Помню, сбор был

колоссальный для того времени. После концерта стали думать, как

отблагодарить артистов. Решено было преподнести им армейские пайки. В

дальнейшем мы не раз приглашали Шаляпина в морской корпус и гвардейский

экипаж. Эти выступления Шаляпина долго-долго вспоминали потом военные

моряки. Великий артист шел в народную массу без гордости и зазнайства. Вот

почему мы в те суровые годы с особенным удовольствием слушали, как

Шаляпин пел «Есть на Волге утес...» или «Дубинушку». И нам, ветеранам,

хочется, чтобы память о народном русском певце была сохранена для будущих

поколений».

В театре Шаляпин пользовался исключительным авторитетом и уважением.

В октябре 1918 года спектаклем «Фауст» было отмечено 20-летие работы

Шаляпина в государственных театрах. Газета «Жизнь искусства» от 16 декабря

сообщала о том, что в артистическом фойе Мариинского театра «предполагается

отвести особую комнату Ф. И. Шаляпину. В этой комнате кроме портретов и

бюстов первого русского народного певца будет собрана коллекция его рисунков

и карикатур. Большая часть рисунков изображает гримы артистов для русских

опер».

1918 год принес Шаляпину большие личные утраты: в июне погиб Мамонт

Дальский, в декабре умер В. В. Андреев. С тем и другим Шаляпина многое

связывало в прошлом. Гибель Дальского была случайной и трагической.

Направляясь в московскую квартиру Шаляпина, он сорвался с подножки

переполненного трамвая и попал под колеса. Актер Александрийского театра Б.

А. Горин-Горяинов вспоминал: «Гроб с телом Дальского был отправлен в

Петроград. На похороны никто не пришел, и только два венка лежали на

колеснице — один от ...ресторана «Стрельна», другой от Шаляпина с надписью

на траурной ленте: „Кину русского театра”».

С Василием Васильевичем Андреевым Шаляпина связывало не только

прошлое. Певец был близок с Андреевым до самой его кончины. В марте 1918

года Музыкальная коллегия Наркомпроса под председательством А. В.

Луначарского прослушивала оркестр Андреева. Решался вопрос о его

дальнейшей судьбе. На заседании выступил Шаляпин, просил поддержать

оркестр, и ему была оказана большая материальная и организационная помощь.

Смерть Андреева Шаляпин переживал очень тяжело.

В октябрьские дни 1918 года произошло очень валсное событие в жизни

Шаляпина-гражданина.

В конце октября в театре шла опера «Севильский цирюльник». Шаляпин

исполнял роль Дона Базилио. Его выход был во втором акте, и поэтому певец

пришел в театр позже, чем другие исполнители. Едва он прошел в свою

артистическую уборную, как его пригласили на сцену — там Луначарский

говорил вступительное слово перед оперой...

Ничего не подозревавший Шаляпин вышел на сцену и... стал участником

собственного чествования: Луначарский объявил зрителям о присуждении

Шаляпину звания первого народного артиста. Обратившись к публике, — в тот

вечер спектакль давали для красноармейцев и молодых командиров Красной

Армии, — певец сказал:

« — ...Я много раз в моей артистической жизни получал подарки при разных

обстоятельствах от разных правителей, но этот подарок —

звание народного артиста — мне всех подарков дороже, потому что гораздо

ближе к моему сердцу человека из народа. А так как здесь присутствует

молодежь российского народа, то я, в свою очередь, желаю им найти в жизни

успешные дороги; желаю, чтобы каждый из них испытал когда-нибудь то

чувство удовлетворения, которое я испытываю в эту минуту. .»

Спустя некоторое время в газете «Жизнь искусства» появился декрет Совета

Комиссаров Союза коммун Северной области: «...в ознаменование заслуг перед

русским искусством высокодаровитого Еыходца из народа, артиста

государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину даровать

звание народного артиста. Звание народного артиста считать впредь высшим

отличием для художников всех родов искусства...»

Ноябрь 1918 года начался подготовкой невиданных торжеств. Молодое

Советское государство решило достойно встретить свою первую годовщину.

7 ноября в Москве и Петрограде состоялись парады Красной Армии и

Флота. В Петрограде, перед Смольным, выстроили арку, увитую

электрическими лампочками. Арку венчал лозунг «Пролетарии всех стран,

соединяйтесь!». Город был украшен гирляндами и кумачовыми стягами.

8 ноября в Мариинском театре шла опера «Борис Годунов» в постановке и с

участием народного артиста Шаляпина. В первый раз опера ставилась без

купюр — Шаляпин ввел эпизод крестного хода и сцену «Под Кромами», ранее

запрещенные царской цензурой. В тот же день в зале Консерватории шла

«Мистерия-Буфф» В. Маяковского в постановке Вс. Мейерхольда.

В конце весны 1918 года в молодой Советской республике начался

продовольственный кризис. Население городов переживало тяжелейшее

бедствие — голод. Осенью это бедствие усугубилось нехваткой топлива.

Деятели искусства делили с народом все бытовые тяготы. Артисты

Большого театра в Москве отправили сеоих представителей в Саратов и другие

города на юг России за хлебом.

Не лучше было положение и в Петрограде. Дирекция Мариинского театра

искала возможность обеспечить хотя бы минимумом продовольствия всех

работников театра. Весьма показательно заявление, которое подписал в то время

Шаляпин вместе с другими руководителями театра: «Считая себя обязанным по

мере сил содействовать обслуживанию запфронта... члены дирекции

отказываются от пайка... чтобы увеличить число пайков, могущих быть

выданными работникам театра (не артистам)».

В это трудное время отмечался небывалый подъем искусства во всех его

областях. По ленинскому плану монументальной пропаганды создавалось

множество памятников борцам за свободу, великим писателям-гуманистам,

общественным деятелям. Молодое рабочекрестьянское государство,

унаследовавшее громадное культурное богатство, принимало все меры, чтобы

бережно сохранить его. Специальными декретами, подписанными В. И.

Лениным, были взяты под охрану государства дворцы, особняки,

представлявшие историческую и художественную ценность. Открылись

многочисленные музеи. Делалось все, чтобы они стали доступными для

широких народных масс, чтобы массы научились ценить и понимать культурное

наследие прошлого.

Весной 1918 года Шаляпин был избран почетным председателем Совета

государственной оперы. Позднее после реорганизации руководства во главе

театра стала дирекция, состав которой определялся Наркомпросом. Лишь один

из ее членов был выборным лицом. Солисты, хор и оркестр единогласно

избрали в состав дирекции Шаляпина. Артисту сообщили об этом перед

началом спектакля в зрительном зале, и публика устроила ему горячую овацию.

На первых же заседаниях дирекции Шаляпин потребовал улучшить

дисциплину в труппе и повысить художественный уровень спектаклей. Он.

настаивал на скорейшем пополнении труппы молодежью и расширении

текущего репертуара за счет преимущественно русской классики.

Уделяя большое внимание административной работе, Шаляпин по-

прежнему являлся артистом оперной труппы.

27 декабря 1918 года состоялась премьера оперы «Мефистофель» Бойто.

Шаляпин выступил не только как исполнитель заглавной роли, но и как

режиссер. 21 февраля 1919 года прошла премьера «Фауста» Гуно в постановке

А. Н. Феона и Ф. И. Шаляпина. Шаляпин пел Мефистофеля. 4 апреля — первый

спектакль оперы «Дон-Кихот», в которой Шаляпин опять выступил режиссером

и исполнителем заглавной роли. 4 октября 1919 года была возобновлена

«Псковитянка». Позже в репертуаре вновь появились «Русалка», «Лакмэ»,

«Севильский цирюльник», «Юдифь», «Садко», «Вражья сила», «Борис

Годуное». Спектакли шли в постановке или под наблюдением Шаляпина и с его

участием.

Шаляпин прилагал все силы, чтобы возродить былую славу Мариинского

театра, труппа которого сильно поредела в годы войны и революции, он искал и

привлекал способную молодежь. Значение творчества Шаляпина для

Мариинского театра в послереволюционные годы тогда же высоко оценил

видный музыкальный критик и композитор Б. В. Асафьев (Игорь Глебов). В

статье, которая называлась «По поводу выступлений Шаляпина в Мариинском

театре», он писал:

«Судьба посулила Шаляпину быть проводником издавна лелеянной

народной песенной стихии в нашу русскую действительность. Через него мы

приобщаемся к роднику жизни, к жизненной энергии, светлой, чистой, не

замутненной пошлостью. Оттого и захватывает так пение Шаляпина, что в нем

мы ощущаем энергию и волю к жизни. Люди не могут не дорожить таким

человеком! В революцию вырвались на волю стихийные порывы человеческой

души и разрывают омертвевшие схемы, словно росток скорлупу зерна. Жизнь

сейчас сильнее искусства, ибо из сферы привычной житейскости люди

выброшены в сферу борьбы. Но сила песенной стихии, воплощенная в

Шаляпине, не склоняется даже перед жизненной бурей. Великий певец

властвует над людьми, внушает им восторг и трепет, и его выступления

преображают театр».

Журналисты в множестве статей и рецензий рассказывали, с каким

творческим горением работал Шаляпин над новыми спектаклями. Так, «Красная

газета» в статье «Шаляпин-работник» писала о репетиции с Шаляпиным оперы

«Дон-Кихот». «Он (Шаляпин. — Авт. ) вдумывался в каждую роль, показывая

каждому исполнителю, как ее играть, пел все партии, устанавливал темп,

показывал, как дирижировать. Он даже нарисовал карандашом портреты Дон-

Кихота и Санчо Пансы». И новый зритель платил Шаляпину всеобщим

признанием.

Председатель Совета государственной оперы артист Н. В. Андреев говорил

сотруднику журнала «Бирюч»:

«Я нахожу, что с точки зрения интересов артиста новый демократический

зритель приятнее прежнего... Теперь зритель, правда, часто сидит в ложах в

шапках, но зато восторг его не имеет границ, когда, например, Шаляпин поет

Дона Базилио в «Севильском цирюльнике» и Горская берет какую-нибудь

трудную ноту. . Относительно сборов можно сказать, что в последние месяцы

они значительно улучшились, а спектакли с участием Шаляпина проходят при

абсолютно полных сборах. Например, в субботу идет «Юдифь», а в среду утром

в кассе уже нет ни одного билета. Это обычное явление».

18 мая 1919 года в Мариинском театре состоялся первый «целевой»

спектакль для молодежи. Были показаны опера «Моцарт и Сальери» и сцена в

корчме из «Бориса Годунова», в которой Шаляпин пел партию Варлаама.

Луначарский поздравил молодежь с возможностью услышать Шаляпина —

«лучшего пропагандиста русской народной песни и возникшей на ее основе

русской классической оперы».

Одновременно с творческой работой Шаляпин разработал проект

реорганизации оперной труппы. В Ленинградском Государственном архиве

Октябрьской революции и социалистического строительства хранится

любопытный документ — «Схема реорганизации оперной труппы

Государственного Мариинского театра, предложенная Ф. И. Шаляпиным 26

марта 1919 года»:

«Чтобы поднять на должную высоту оперное дело в Мариинском театре,

необходимо обратить самое серьезное внимание на следующие принципы:

1. Театр должен иметь в своем распоряжении первоклассный состав

исполнителей.

2. В репертуар театра могут быть включены только те оперы, которые могут

быть первоклассно обслужены как артистическим элементом, так и

материальным имуществом театра.

3. Большое театральное дело, представляя из себя по своему механизму

подобие действующего военного штаба, должно обладать полнейшей

дисциплиной во всех отраслях дела.

Примечание к пункту 3. Для проведения в жизнь содержания 3-го пункта

необходимо, чтобы у служащих сложилось нормальное убеждение, что наряду с

правами гражданина имеются и его обязанности».

Далее следует перечень необходимых условий для укрепления дисциплины

и категорические требования улучшить репертуар.

Все эти предложения Шаляпина были единодушно приняты на заседании

Совета государственной оперы.

Летом 1919 года над Мариинским театром нависла неожиданная опасность.

Местные органы власти приняли решение: распределить имущество

Мариинского театра — декорации, костюмы, созданные выдающимися

художниками, — среди провинциальных и самодеятельных трупп. В этом

решении сказалось влияние идей Пролеткульта, отрицавшего культуру

прошлого. Деятели Пролеткульта выступали, в частности, против бывших

императорских театров, требуя их коренной перестройки и даже закрытия.

Деятельность Пролеткульта была осуждена В. И. Лениным, и к началу 1930-

х годов его организации прекратили свое существование.

Руководители ведущих театров страны, поддержанные Луначарским,

решили встретиться в Москве, чтобы обсудить наболевшие вопросы и учредить

Ассоциацию академических театров. «Интересы русской культуры требуют

ограждения этих театров от всего, что может внести разлад и разрушение в их

структуру или провести распыление их накопленных художественных, духовных

и материальных ценностей, — было записано в принятом 19 июля 1919 года

проекте устава Ассоциации. — Необходимо бережно и строго охранять их

сущность и условия, в которых единственно возможно осуществление их

задач...» Среди подписавших документ — Ф. И. Шаляпин, К. С. Станиславский,

А. И. Южин, П. М. Садовский.

Луначарский сообщил о сложившемся в театрах положении В. И. Ленину, и

в эти же дни Владимир Ильич принял Луначарского, Шаляпина и Экскузовича в

Кремле.

Ф. И. Шаляпин вспоминал, какое большое впечатление произвел на него

Владимир Ильич Ленин: «...очень любезно пригласил сесть и спросил, в чем

дело. И еот я как можно внятнее начинал рассусоливать очень простой, в

сущности, вопрос (о разбазаривании театрального имущества. — Авт. ). Не

успел я сказать несколько фраз, как мой план рассусоливания был немедленно

расстроен Владимиром Ильичем. Он коротко сказал:

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я все отлично понимаю.

Тут я понял, что имею дело с человеком, который привык понимать с двух

слов, и что разжевывать ему дел не надо. Он меня сразу покорил...

А Ленин продолжал:

— Поезжайте в Петроград. Не говорите никому ни слова, а я употреблю

влияние, если оно есть, на то, чтобы ваши резонные опасения были приняты во

внимание в вашу сторону.

Я поблагодарил и откланялся. Должно быть, влияние было (курсив

Шаляпина. — Авт. ) потому что все костюмы и декорации остались на месте и

никто их больше не пытался спрятать. Я был счастлив».

14 августа 1919 года Малый Совнарком принял постановление, согласно

которому Мариинский театр в числе других лучших театральных коллективов

страны получил звание академического.

А через несколько дней — 26 августа 1919 года — В. И. Ленин подписал

Декрет об объединении театрального дела, завершивший цикл мероприятий

Советской власти, которые имели целью превратить театр в

общегосударственное и общенародное дело. Декретом утверждался

Центральный театральный комитет, который должен был осуществлять

«внешнее руководство всеми театрами как государственными, так и

принадлежащими отдельным ведомствам». В декрете указывалось: «Всякое

театральное имущество (здание, реквизит), ввиду представляемой им

культурной ценности является национальным имуществом».

1 января 1920 года постановление Малого Совнаркома об академических

театрах вступило в силу. С этого времени Мариинский театр стал называться

Государственным академическим театром оперы и балета. И. В. Экскузович,

обращаясь по этому поводу к труппе, подчеркнул: «Звание академического

присвоено театру авансом, в кредит, во внимание к ценным традициям

прошлого и в расчете на будущее... Дело чести коллектива оправдать поддержку

правительства, опираясь на главу коллектива Ф. И. Шаляпина, который

представляет собою воплощение правильно понятого академизма оперной

сцены».

* * *

После принятия Декрета об объединении театрального дела и других

постановлений, обеспечивших условия для нормальной работы и дальнейшего

развития театров, Шаляпин мог быть спокоен за родной театр. С новой энергией

он взялся за его перестройку. Он считал необходимым укрепить состав хора,

оркестра, повысить исполнительский уровень солистов, расширить репертуар.

Не только специальные организационные мероприятия, но и само

присутствие Шаляпина существенно влияли на общий уровень музыкальной

культуры. «Его (Шаляпина. — Авт. ) дарование не может не возбуждать

артистического пламенения, и его исполнение не может стать для всякого

чувствующего и мыслящего артиста привычным, будничным явлением... Его

воля господствует над стихией звука, овладевает стихией ритма и фиксирует

свои замыслы в образах мужественной красоты...» — писал И. Глебов (Б. В.

Асафьев) в газете «Жизнь искусства».

Творческие планы Шаляпина были чрезвычайно обширными. Они касались

и новых партий, и новых оперных постановок. Певца привлекали могучие,

титанические фигуры русской истории. Он вновь настойчиво думал о

крестьянском вожде Степане Разине. Вот фигура для пьесы, для оперы!

Несколько раз Шаляпин уговаривал Горького написать либретто. В одном из

писем детям в Москву Федор Иванович писал: «Совнарком предлагает мне взять

моральное наблюдение за государственным кинематографом, а также, если я

пожелаю, поставить и сыграть какую-нибудь пьесу или несколько. Ядумаю —

возможно, что я чтонибудь сыграю. Хочется поставить и сыграть „Стеньку

Разина"».

Очень увлекся певец и другим замыслом — ко второй годовщине Октября

поставить инсценировку по картине И. Е. Репина «Бурлаки» и самому

выступить в роли запевалы.

В те годы интерес к Репину, как к художнику ярко национальному, русскому,

возрос. Этому споеобствовало и то, что стала доступна для всеобщего обозрения

картина «Бурлаки», которая ранее была личной собственностью великого князя

Владимира Александровича и лишь после Октябрьской революции поступила в

Русский музей. Многие приходили в музей специально посмотреть знаменитую

картину Репина.

Планы и творческие интересы Шаляпина не ограничивались родным

Мариинским театром. Вместе с А. М. Горьким, А. А. Блоком, М. Ф. Андреевой,

Н. Ф. Монаховым, М. В. Добужинеким, Ю. М. Юрьевым Шаляпин обдумывал

возможность создания Театра героической трагедии. В квартире Горького они

часто и подолгу обсуждали идейно-творческие принципы нового театра. Было

решено выпустить программную брошюру со статьями Горького, Юрьева и

Шаляпина. Выдвинутые ими идеи вскоре и реализовались с открытием

Большого драматического театра.

В интервью газете «Петроградское эхо» Шаляпин подчеркивал: «Нужна

большая красота, а большая трагедия тоже нужна. Вот я все о трагедии думаю.

Чего доброго, совсем от оперы к трагедии отойду. . Вся жизнь по-новому

строится. А что перестройка эта самая тяжело идет, это ничего. Верить надо в

жизнь, в Россию. Я верю...»

Шаляпин давно мечтал сыграть на драматической сцене трагические роли

— Эдипа в трагедии Софокла, шекспировского Короля Лира. Когда начал свою

деятельность Большой драматический театр, артист разучивал с помощью Ю.

М. Юрьева роль Короля Филиппа в шиллеровском «Дон Карлосе». К

сожалению, намерения Шаляпина выступить в качестве трагического актера на

драматической сцене не осуществились. Бесспорно, однако, что искания артиста

отвечали духу времени и в значительной мере были осуществлены в опере.

Борис Годунов, Олоферн, Демон, Король Филипп, Иван Грозный — все эти

художественные творения Шаляпина были личности великих страстей и

поступков, отмеченные трагической противоречивостью души, глубоким

психологическим драматизмом.

В небольшой драматической роли Шаляпину выступить все же удалось. 10

ноября 1918 года в Александрийском театре состоялся торжественный вечер,

посвященный 100-летию со дня рождения И. С. Тургенева. В его программе

была инсценировка рассказа «Певцы», в которой Шаляпин исполнял роль Яшки

Турка. Певец тщательно и с большим волнением готовился к выступлению в

качестве драматического актера на прославленной русской сцене с известными

драматическими актерами. Когда-то Шаляпин приходил сюда еще совсем

молодым, видел игру замечательных мастеров — М. Г. Савиной, К. А.

Варламова, В. Н. Давыдова и, конечно же, своих непосредственных учителей и

друзей — М. В. Дальского и Ю. М. Юрьева. Леонид Сергеевич Вивьен, многие

годы бывший актером, а позднее художественным руководителем театра,

вспоминал, как скромно, даже застенчиво вел себя Шаляпин на репетициях:

«Мы были поражены и счастливы, узнав, что Федор Иванович дал согласие

участвовать в «Певцах», исполнить небольшую роль Яшки Турка. Надо было

видеть, с какой величайшей ответственностью отнесся этот величайший мастер

сцены к роли, в которой, казалось бы, и играть нечего. Несколько фраз, не

больше. И вот что удивительно — этот гениальный мастер, у которого мы

учились сценическому поведению, умению лепить образ, сидел на репетиции

тихо, в углу, словно робкий ученик...

В спектакле Шаляпин спел «Лучинушку», и как он ее спел!»

В 1919 году инсценировка «Певцов» была осуществлена на сцене Народного

дома. Шаляпин принимал участие и в ней.

В феврале 1919 года в газете «Жизнь искусства» появилось любопытное

объявление:

«Отдел театра и зрелищ проводит конкурс на мелодраму. Условия конкурса:

четыре акта; выбор эпохи и нации предоставляется воле авторов... желательно,

чтобы авторы определенно и ясно подчеркивали свои симпатии и антипатии к

тому или иному герою... Желательно также, чтобы в текст мелодрамы были

введены хоровые песни, куплеты, дуэты и т. п. Рукописи посылаются по адресу

— Кронверкский проспект, 23, А. М. Пешкову. Жюри: А. В. Луначарский, Н. Ф.

Монахов, Ф. И. Шаляпин, Ю. М. Юрьев, секретарь жюри А. М. Пешков».

Горький и Луначарский считали мелодраму жанром очень нужным в те

годы. Луначарский ценил в мелодраме «хороший захватывающий сюжет, затем

богатство действий, громадную определенность характеристик, способность

вызывать единое и целостное движение чувств, сострадание и негодование,

связанность действия с простыми и ясными идеями...»

В мае того же года Шаляпин участвовал вместе с А. В. Луначарским, М. Ф.

Андреевой, К. С. Петровым-Водкиным и А. А. Рыловым в жюри конкурса под

названием «Великая русская революция» — на лучший портрет деятеля

современности.

Участие Шаляпина во многих жюри и других общественных начинаниях,

конечно, не случайно. Оно не исчерпывалось только представительством. И

Луначарский, и Горький, и Андреева доверяли вкусу, художественному чутью

Шаляпина, его громадному опыту большого артиста.

С НОВЫМ ЗРИТЕЛЕМ

Шаляпин сам настойчиво искал встреч с новым зрителем, часто выступая не

только в театре, но и на концертах, митингах и собраниях.

В знак траура по поводу гибели немецких коммунистов Карла Либкнехта и

Розы Люксембург все петроградские театры 13 июня 1919 года были закрыты.

Но в Народном доме после митинга, посвященного памяти погибших, был дан

концерт, в нем принял участие Шаляпин. Это привело в возмущение всех, кто

ненавидел народную власть и Еынашивал контрреволюционные замыслы.

«Русский актер братается с пролетариатом! — истерично возмущалась одна

антисоветски настроенная петроградская газета. — ...Актеры дают концерты для

Красной Армии, актеры участвуют в Пролеткульте, певцы поют в клубе Рабоче-

крестьянской Красной Армии, где «вход 50 копеек, а для красноармейцев — 25

копеек». Певцы из Музыкальной драмы выступают у красноармейцев, Шаляпин

поет в честь Карла Маркса... Актеры тесно сплелись с Советами, с Красной

Армией, словом, со всеми нынешними правительственными органами и

учреждениями».

В правде этим наблюдениям отказать было нельзя. Творческая

интеллигенция в подавляющем своем большинстве поддерживала Советскую

власть, и Шаляпин был вместе с ней.

10 декабря 1919 года Шаляпин пел в концерте, устроенном в московском

Большом театре по окончании VII Всероссийского съезда Советов. Зал встретил

его аплодисментами. Артист исполнял свой обычный концертный репертуар, а в

заключение вместе с присутствующими спел «Дубинушку». На концерте были

В. И. Ленин, М. И. Калинин и другие члены Советского правительства.

«Великий артист при этом блеснул искрами истинного вдохновения, — писал

рецензент, — он был красив и полон призывной мощи».

24 апреля 1919 года в Мариинском театре отмечалось 25-летие со дня

первого выступления Шаляпина на сцене Государственного Мариинского

театра. Артист выбрал для этого вечера оперу, которую пел редко, — «Демон»

А. Г. Рубинштейна. Зрительный зал был переполнен. У подъездов собрались

также толпы зрителей.

Партию Демона, написанную в высокой тесситуре, певец исполнил с

блестящим мастерством. Гордая мужественность и резкая, жесткая властность

сочетались в нем с нежной вдохновенной лиричностью.

После третьего действия при открытом занавесе состоялось чествование

певца.

«На сцене, — вспоминал Н. К. Черкасов, — стоял красавец, напоминавший

врубелевского «Изгнанника рая», с удивительно мягкими и благородными

чертами лица, спадающими волнистыми прядями черных волос, с обнаженной

шеей и руками. И даже на переполненной людьми сцене во время чествования

эта фигура производила впечатление волшебного, фантастического изваяния».

Режиссер П. В. Воеводин огласил приветствие наркома просвещения А. В.

Луначарского. Юбиляра поздравили представители Александрийского театра, A.

Я. Таиров — руководитель гастролировавшего в Петрограде московского

Камерного театра. М. Ф. Андреева рассказала публике о поразительной

трудоспособности артиста и его работе над ролями. Приветствия, поздравления,

адреса... Среди многочисленных поздравлений, присланных по почте, было

письмо от Московского Художественного театра: «За то, что в наших работах мы

часто пользовались уроками, продиктованными вашим гением, за то, что вы так

высоко держите знамя сценического искусства, — Московский Художественный

театр в полном составе со старыми и малыми низко вам кланяется», — писали

Шаляпину от имени прославленной труппы B. И. Немирович-Данченко и К. С.

Станиславский.

Осень 1919 года была для Петрограда тяжелой. Шаляпин в письме к дочери

Ирине в Москву за бодрой интонацией скрывал тревогу. «Питер в чрезвычайно

осадном положении, — писал Федор Иванович 22 октября. — Налетели на нас

белые, как-то прямо в один миг, и стоят сейчас в Гатчине, Павловске, Красном

Селе и Петергофе — вот-вот налетят и на Питер. Сражения идут, кажется, у

Пулкова (обсерватория). Что будет — никто не знает, но, во всяком случае,

положение очень серьезное... все поставлено на ноги, и в самом Петрограде

нарыты окопы, так как решено дать бой (в крайнем случае) в самом городе...»

Город был на военном положении. Спектакли шли нерегулярно. Шаляпин по

Еечерам обычно оставался дома.

В то напряженное время Шаляпин по-прежнему все силы отдавал театру. Он

продолжал интенсивно работать над обновлением и совершенствованием

репертуара. Трудиться приходилось в сложных условиях. Здание театра давно не

ремонтировалось и плохо отапливалось, в результате чего в ночь с 4 на 5 октября

1919 года в зрительном зале обвалилась штукатурка — спектакль «Демон» с

участием Шаляпина дирекция вынуждена была отменить. В связи с отсутствием

электричества не состоялся 9 октября и спектакль «Севильский цирюльник».

Позднее спектакли совсем прекратились, хотя и ненадолго.

Театр в то время возобновлял оперу Н. А. Римского-Корсакова

«Псковитянка». Шаляпин сам руководил репетициями, и 7 ноября, в день

празднования второй годовщины Октябрьской революции, театру удалось

показать спектакль. Он был тепло встречен публикой.

В декабре ударили сильные морозы. Николай Константинович Черкасов, в

ту пору работавший в Мариинском театре артистом миманса, вспоминал: «Не

забыть и того, как в лютую стужу того же года (речь идет о начале 1920-го года.

— Авт. ) в нашем театре лопнули трубы центрального отопления, и коридоры во

многих местах покрылись льдом, так что впору было кататься на коньках. В тот

же день все молодые сотрудники театра вызвались ехать на лесозаготовки,

чтобы обеспечить топливо. На глухой лесной делянке, отстоявшей на несколько

километров от линии яселезной дороги, в суровую вьюгу мы дружно ворочали

большие стволы деревьев, волоком тянули их к железнодорожной ветке, грузили

на платформы, с песней везли в город.

Не забыть самый внешний вид театра и окружающей его площади с

пустыми, наглухо заколоченными магазинами, с громадными сугробами

неубранного снега, которые надо было обходить по протоптанным пешеходами

узеньким тропинкам, когда все кругом будто бы свидетельствовало о

запустении, между тем как театр жил полнокровной жизнью, в полную меру

развивавшихся сил».

Однако, несмотря на полную самоотверженность труппы, организовать

нормальную жизнь театра было невозможно. Из-за холодов театр на неделю

вновь закрылся. Когда были собраны минимальные запасы дров, спектакли

возобновились. Зрителям разрешили находиться в зале в верхней одежде. Но в

конце марта в городе вспыхнула тифозная эпидемия, и театр закрылся опять —

для проведения всеобщей дезинфекции.

И все-таки, несмотря на все трудности, театр жил, готовились новые

спектакли, а сам Шаляпин в течение сезона 1919/20 года пел на сцене театра 42

раза.

Осенью 1920 года в Петроград приехал вместе с сыном английский писатель

и общественный деятель Герберт Уэллс. В книге «Россия во мгле» он так

описывал свои впечатления: «Дворцы Петрограда безмолвны и пусты или же

нелепо перегорожены фанерой и заставлены столами и пишущими машинками

учреждений нового режима, который отдает все свои силы напряженной борьбе

с голодом и интервентами. Во всем Петрограде осталось, пожалуй, всего с

полдюжины магазинов... Поразительно, что цветы до сих пор продаются и

покупаются в этом городе, где большинство оставшихся жителей почти умирают

с голоду и вряд ли у кого найдется второй костюм или смена изношенного и

заплатанного белья.

...Трамваи все еще ходят до шести часов вечера: они всегда битком набиты.

Это единственный вид транспорта для простых людей, оставшихся в городе,

унаследованный от капитализма. Во время нашего пребывания в Петрограде

был введен бесплатный проезд. До этого билет стоил два или три рубля — сотая

часть стоимости одного яйца. Но отмена платы мало что изменила для тех, кто

возвращается с работы в часы вечерней давки. При посадке в трамвай —

толкучка: если не удается втиснуться внутрь, висят снаружи. В часы «пик»

вагоны обвешены гроздьями людей, которым, кажется, уже не за что держаться...

Улицы, по которым ходят эти трамваи, находятся в ужасном состоянии. Их

не ремонтировали уже три или четыре года; они изрыты ямами, похожими на

воронки от снарядов, зачастую в два-три фута глубиной. Кое-где мостовая

провалилась; канализация вышла из строя, торцовые набережные разобраны на

дрова...»

Уэллс в Петрограде остановился у Горького. Его поразило, что даже

всемирно известный писатель имеет один-единственный костюм, который на

нем. В квартире Горького Уэллс встречал многих литераторов, ученых, артистов,

в том числе и Шаляпина. Сохранилась фотография известного фотографа-

художника М. С. Наппельбаума, запечатлевшая Уэллса, Шаляпина и Горького в

квартире писателя на Кронверкском проспекте.

Уэллс вместе с Горьким смотрел в петроградских театрах несколько

спектаклей. «Как это ни поразительно, — удивлялся Уэллс, — русское

драматическое и оперное искусство прошло невредимо сквозь все бури и

потрясения и живо и по сей день. Оказалось, что в Петрограде каждый день

дается свыше сорока представлений... Мы слышали величайшего певца и актера

Шаляпина в «Севильском цирюльнике» и «Хованщине», музыканты

великолепного оркестра были одеты весьма пестро, но дирижер по-прежнему

появлялся во фраке и белом галстуке. Мы были на «Садко», видели Монахова в

«Царевиче Алексее» и в роли Яго в «Отелло» (жена Горького, г-жа Андреева,

играла Дездемону). Пока смотришь на сцену, кажется, что в России ничего не

изменилось; но вот занавес падает, оборачиваешься к публике, и революция

становится ощутимой. Ни блестящих мундиров, ни вечерних платьев в ложах и

партере. Повсюду однообразная людская масса, внимательная, добродушная,

плохо одетая. ...В большинстве случаев билеты бесплатны. На одно

представление их раздают, скажем, профсоюзам, на другое — красноармейцам,

на третье — школьникам и т. д. Часть билетов продается, но это скорее

исключение».

Уэллс бывал на спектаклях с участием Шаляпина во время его гастролей в

Лондоне, но не был знаком с певцом. Встретив Уэллса у Горького, Шаляпин

пригласил английского писателя к себе на обед. «У него двое почти взрослых

приемных детей (дети Марии Валентиновны от первого брака. — Авт. ) и две

маленькие дочки, обе недурно разговаривают на несколько манерном,

безупречно правильном английском языке, а младшая превосходно танцует, —

описывал Уэллс свой визит к Шаляпину. — В сегодняшней России Шаляпин

воистину представляется чудом из чудес. Это подлинный талант, дерзкий и

ослепительный. В жизни он пленяет тем же воодушевлением и неиссякаемым

юмором... Говорят, он наотрез отказывается петь бесплатно, и требует за

выступление гонорар в 200 ООО рублей (Уэллс имел в виду обесцененные

бумажные деньги тех лет. — Авт. ) — около 15 фунтов на наши деньги, — а

когда с продуктами бывает особенно туго, настаивает, чтобы ему уплатили

мукой, яйцами или чем-нибудь еще. И он никогда не встречает отказа, ведь если

бы Шаляпин объявил забастовку, это нанесло бы невосполнимый ущерб

театральной жизни Петрограда. Поэтому в его доме, быть может единственном в

России, ощущается относительное благополучие. На супругу Шаляпина до

такой степени не повлияла революция, что она спросила у меня, какие сейчас

моды в Лондоне. Из-за блокады самые свежие журналы мод, которые она

видела, были за январь и февраль 1918 года».

Домашнее окружение Шаляпина удивило Уэллса, и не без оснований.

Влияние Марии Валентиновны, определявшее домашний быт певца, позднее

отразилось на всей его судьбе.

Шаляпин продолжал выступать в театре. Как справедливо отмечал Уэллс,

его выступления создавали и определяли тонус театральной жизни Петрограда.

В ту пору стали традицией встречи Шаляпина с рабочими. Дважды выступал он

на бывшем императорском Фарфоровом заводе (ныне Ленинградский

фарфоровый завод имени М. В. Ломоносова). На съезде союза рабочих

стекольно-фарфорового, фаянсового и гончарно-изразцового производства в мае

1920 года за активную шефскую работу Шаляпин и Горький были избраны

почетными членами союза. Один из делегатов съезда подчеркнул в своем

выступлении, что Шаляпин и Горький «прошли все стадии трудовой жизни,

достигнув наконец такой известности».

С ответной речью выступил Шаляпин.

— Дорогие, уважаемые товарищи, — сказал он, — я выступаю в качестве

оратора, что, вероятно, для вас удивительно, для меня это непостижимо. Я

говорить умею плохо, больше в жизни пел, чем говорил, но постараюсь все-таки

сказать вам о моих чувствах. Прошло два года с лишком с тех пор, как, помню,

мы приехали с Алексеем Максимовичем к вам в гости.

Это был чудеснейший день, на улицах, правда, было пасмурно, но в наших

душах было светло и весело. Мы много пели и читали. Теперь прошло вот уже

два года, сегодня и погода благоприятствует, и лица у всех, как я вижу, гораздо

более веселые, чем тогда. Что же за свет воцарился в наших душах? Вероятно,

это сознание того, что трудящиеся люди собрались, объединившись вместе для

настоящего труда. Товарищи! Я и Алексей Максимович, мы, конечно, сейчас для

всякого постороннего взгляда пожинаем лавры и цветы. Но верьте, друзья мои,

что эти лавры и цветы достаются нам страшно тяжелым трудом, ибо без труда

ничего нельзя сделать на свете хорошего, такого, которое вело бы к

благополучию.

Товарищи! Мы живем в тяжелое время, и единственная надежда — на наш

труд, каков бы он ни был. Вот почему я счастлив через два года снова быть с

рабочими людьми вместе, потому что знаю, что такое труд. Товарищи, буду

кратким, потому что мне сегодня нужно петь еще спектакль, боюсь охрипнуть

просто и в заключение скажу: да здравствует величайшее оружие в жизни

человека — труд и да здравствуют его представители, с которыми имею счастье

жить на этом свете!»

Вместе с артистами Мариинского театра Шаляпин часто выступал в

военных частях, на фабриках и заводах. Зимой 1920 года группа артистов театра

участвовала в торжественном открытии рабочего клуба на Путиловском (ныне

Кировский) заводе. На Покровскую площадь (ныне площадь Тургенева) за

артистами была специально прислана конка.

На маленькой сцене клуба был показан «Борис Годунов». Это был первый в

истории Мариинского театра выездной спектакль. Один из участников этой

встречи вспоминал: «Несколько дней подряд все у нас мылось, чистилось,

приколачивалось: деревянный, по существу летний, театр был натоплен до

жары. В день спектакля в нашей столовой был приготовлен обед, для него мы

получили специальные продукты из райкомпрода Нарвско-Петергофского

района. После обеда началась неповторимая суматоха. Стоило большого труда

разместить артистов и оркестр. Для Федора Ивановича Шаляпина была отведена

крайняя слева артистическая комната, мимо которой в закулисной суматохе все

старались ходить на цыпочках. Театр был переполнен, вопреки всяким

противопожарным правилам, до отказа...

Федор Иванович был в очень хорошем настроении. В начале спектакля он

вышел из артистической комнаты, подошел к колоколам, висевшим в глубине

сцены, и сам изображал церковный перезвон по ходу спектакля... Шаляпин пел

Варлаама. Мне показалось, что Федор Иванович был особенно в ударе: сцена с

шинкаркой, когда та приносит вино, шла под сплошной хохот зала.

Надо ли говорить об успехах Шаляпина на заводе? Это была буря восторга,

благодарность за то, что знаменитый на весь свет Шаляпин выступал со своими

ролями в деревянном театре в Шелковом переулке (ныне улица Газа. — Авт. )

перед путиловскими рабочими».

Зрители долго благодарили артистов. В заводской столовой был устроен

пышный по тем временам «банкет» с отварной картошкой и пшенной кашей.

Произносились речи и приветствия.

Несмотря на огромную занятость в театре, Шаляпин был членом Большого

художественного совета Отдела театров и зрелищ Петрограда. Его часто

приглашали на свои собрания и конференции различные государственные и

общественные организации: мнение певца приобретало в глазах новой,

демократической общественности особый, не только художественный, но

гражданский авторитет. И потому неудивительно, что имя Шаляпина в те годы

встречалось не только на документах, имеющих отношение к искусству, но и,

например, на воззвании «Гражданам Америки», которое Шаляпин написал

вместе с Горьким в начале января 1921 года. Два известных миру художника,

певец и литератор, обратились к рядовым американцам с призывом помочь

русским детям хлебом и медикаментами.

* * *

Личность Шаляпина, внутренний и внешний облик артиста, были

притягательны для каждого художника-современника. В истории искусства вряд

ли найдется другой артист, чья жизнь и чье творчество были бы так глубоко,

многопланово и разнообразно запечатлены в мемуарной и художественной

литературе, в живописи, графике, скульптуре, как жизнь Федора Ивановича

Шаляпина. Для многих литераторов и художников встреча с певцом была

событием в их собственном творчестве. Выдающиеся мастера живописи А. Я.

Головин, В. А. Серов, Б. М. Кустодиев, К. А. Коровин посвятили артисту лучшие

свои работы. Головин рисовал Шаляпина в ролях, Серов, Коровин, Кустодиев

оставили множество портретов артиста в жизни.

Шаляпин был в дружеских отношениях почти со всеми известными

художниками своего времени. Он близко знал В. А. Серова, с которым

познакомился еще в Мамонтовской опере, бывал у И. Е. Репина и

переписывался с ним. С Коровиным артист дружил почти сорок лет, до самой

своей смерти. Все они рисовали Шаляпина еще в молодые годы.

В конце 1910-х годов в Петрограде певец близко познакомился с Борисом

Михайловичем Кустодиевым. Художник жил в доме №7 на Введенской улице

(сейчас улица Олега Кошевого), недалеко от Народного дома и от квартиры

Горького. Шаляпин иногда один, иногда вместе с Горьким бывал у Кустодиева.

Кустодиев помогал Шаляпину в его последней значительной работе в

Мариинском театре — постановке оперы А. Н. Серова «Вражья сила». Опера

ставилась в сложнейших условиях. В связи с войной и революцией существенно

поредела труппа театра, особенно хор. Очень трудно было сохранять спектакли

текущего репертуара на достаточно высоком музыкально-исполнительском

уровне. Еще труднее было создавать новые театральные постановки. Но

Шаляпин не допускал никаких скидок и компромиссов и оставался предельно

требовательным, когда речь шла об искусстве.

Для постановки «Вражьей силы», в которой большое место занимали

народные сцены, необходима была капитальная репетиционная работа с хором, с

массовкой. Это было особенно сложно потому, что вновь набранная в хор

молодежь, обладавшая сильными голосами, не имела решительно никакого

сценического опыта. Большинство молодых хористов не владели даже

музыкальной грамотой. Шаляпину, режиссерам, хормейстерам приходилось

учить молодых людей элементарным основам актерского мастерства и нотному

письму.

И, несмотря на эти трудности, опера «Вражья сила» увлекла Шаляпина до

самозабвенья. Он свел до минимума свои гастрольные поездки в другие города

России, чтобы сосредоточить все силы на новом спектакле. «Федор Иванович

Шаляпин, — писала газета «Жизнь искусства» в номере от 24-25 мая, —

отложил свой отъезд в Москву и сейчас принимает участие в репетиции оперы

А. Н. Серова «Вражья сила», включенной в репертуар фронтовых спектаклей».

Шаляпин сам проводил репетиции массовых сцен, добиваясь максимальной

образности и правдивости сценических ансамблей. Певец показывал интонации

торговцев в сцене проводов масленицы — сбитенщиков, саечников,

прянишников, искал сочные бытовые краски, выразительные штрихи для

создания характеров участников массовых сцен.

Когда репетиции «Вражьей силы» были перенесены из фойе на сцену,

посмотреть, как режиссирует Шаляпин, приходили артисты не только

Мариинского, но и других петроградских театров, — это было интересно и

полезно для них.

Весьма серьезнее значение придавал Шаляпин художественному

оформлению «Вражьей силы». «Когда возник вопрос о том, кто может создать

декорации и костюмы для «Вражьей силы», заимствованной из пьесы

Островского «Не так живи, как хочется», — вспоминал Ф. И. Шаляпин, — само

собой разумеется, что решили просить об этом Кустодиева. Кто лучше его

почувствует и изобразит мир Островского? Я отправился к нему с этой

просьбой. Всем известна его удивительная яркая Россия, звенящая бубенцами

масленой. Его балаганы, его купцы, его купчихи, его сдобные красавицы, его

ухари и молодцы сообщают зрителям необыкновенное чувство радости. Только

неимоверная любовь к России могла одарить художника такой веселой

меткостью рисунка и такой аппетитной сочностью в неутомимом его

изображении русских людей...»

Борис Михайлович Кустодиев, несмотря на свой молодой еще возраст — в

ту пору ему едва исполнилось сорок лет, — был тяжело больным и

малоподвижным человеком. Шаляпин пришел к нему домой. Художник

встретил гостя, сидя в передвижном кресле. Выслушав Шаляпина, Кустодиев с

готовностью согласился на его предложение:

— С удовольствием, с удовольствием. Я рад, что могу быть вам полезным в

такой чудной пьесе, — сказал он артисту. — С удовольствием сделаю вам

эскизы, займусь костюмами. А пока что ну-ка, — художник озорно улыбнулся,

— вот попозируйте мне в этой шубе. Шуба у вас больно богатая, приятно ее

написать.

Так неожиданно началась работа Кустодиева над портретом Шаляпина.

Художник сделал несколько этюдов и подготовительных рисунков, а потом

приступил к созданию огромной картины. Для больного Кустодиева это было

невероятно трудно. Не имея возможности передвигаться, художник, полулежа в

кресле, рисовал наклоненный над ним почти горизонтально холст. Комната была

тесной, фигура Шаляпина заполняла едва ли не все свободное пространство. А у

художника не было возможности отойти на соответствующее расстояние, чтобы

охватить единым взглядом свою модель и картину. Даже живописцы

впоследствии поражались, как мог Кустодиев создать такой удивительный

портрет, по существу ни разу не видя его целиком.

И все же это были очень светлые и радостные часы в жизни художника. С

Шаляпиным у него установились добрые отношения, и в перерывах между

сеансами они, случалось, пели дуэтом: у Кустодиева был неплохой тенор.

Портрет, созданный Кустодиевым, Шаляпин особенно любил. Певец всегда

возил его с собой, до последних дней жизни он находился в его квартире в

Париже — висел в кабинете над большим камином из резного дерева. Портрет

очень нравился и самому Кустодиеву: слишком много духовных да и физических

сил еложил в него художник, преодолевая тяжкий недуг. Еще долгое время после

окончания работы над портретом художник жил думами о нем и наконец в 1922

году решил повторить портрет в уменьшенном формате. С этим новым

вариантом известной картины Кустодиев не расставался до самой своей

кончины — он умер в 1927 году. По этому произведению с творчеством

художника знакомились любители живописи Швеции, Канады и Америки: оно

экспонировалось там на художественных выставках. Сейчас картину можно

увидеть в Ленинграде, в Государственном Русском музее.

А не так давно вернулся на Родину и первый вариант картины. Дочери

Шаляпина Марфа, Марина и Дассия в 1968 году передали портрет в дар

Театральному музею в Ленинграде.

Одновременно с работой над портретом Шаляпина Кустодиев создавал

декорации к «Вражьей силе». Как ни трудно ему было, художник все же бывал в

театре и знакомился с ходом работ на месте. Он мог передвигаться только в

кресле и, несмотря на это, успевал следить за работой постановочных цехов,

портных и костюмеров. Кустодиев приезжал на репетиции, когда они уже шли

на сцене. Шаляпин сам встречал художника и вносил его в ложу на руках.

Шаляпин с большим творческим подъемом работал над партией Еремки,

тщательно искал интонационный и пластический рисунок роли. Певец С. Ю.

Левин однажды застал Федора Ивановича перед зеркалом в босяцком костюме

Еремки. Стоя на одной ноге перед зеркалом, Шаляпин проделывал какие-то

замысловатые движения, то ставил кончик пятки на пол и вертел носком, то

приподнимал ногу, обутую в грязный, специально «загримированный» валенок

чудовищного размера. В ответ на приветствие Шаляпин приподнял полу своей

сермяги и сделал реверанс. Проведя носком ноги полукруг, певец скромным

голосом сказал:

— Никак не решу, что лукавее.

— Одинаково здорово, — ответил Левик.

— Ну вот уж неверно. Когда ноги танцуют отдельно, каждому видно и

понятно, а когда я закладываю ногу на ногу, оно само по себе как будто лучше,

да только для первых рядов.

И тут же снова начал выделывать различные забавные фигуры.

Премьера «Вражьей силы» состоялась в ноябре 1920 года. А. А. Блок,

посмотрев спектакль, был поражен силой художественного обобщения, которого

достиг Шаляпин. Он записал в своем дневнике: «Шаляпин в Еремке («Вражья

сила» Серова) достигает изображения пьяной наглости, хитрости, себе на уме,

кровавости, ужаса русского кузнеца. Не совсем только, не хватает заурядности,

рн слишком «Шаляпин», слишком «Мефистофель» вообще местами, а не

заурядный русский дьявол».

Однако главной заботой Шаляпина-режиссера была не собственная роль.

Артист стремился создать на сцене такой ансамбль, в котором все элементы

сценической выразительности сливались бы в подлинно художественной

целостности. Потому певец был придирчив даже к малейшим деталям.

Н. К. Черкасов играл во «Вражьей силе» небольшую роль зазывалы.

Однажды, поддавшись своему комедийному темпераменту, он стал делать на

сцене различные эксцентрические трюки. Тогда Шаляпин дал знак за кулисы, и

режиссер, подкравшись сзади, резко одернул Черкасова. Расстроенный

случившимся, предчувствуя грозящий скандал, молодой актер побежал

разгримировываться.

Действительно, на следующий день Черкасова пригласили к Шаляпину.

«Полураскинувшись на банкетке, пластично-скульптурный даже в такой

обыденной, непринужденной позе, неотразимо красивый сидел Ф. И. Шаляпин,

— вспоминал Черкасов. — Мне бросились в глаза высокие белоснежные бурки

со светложелтой кожаной отделкой, мягкий пушистый синий свитер, свободно

облегавший его мощный торс, и бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук. Я

сильно робел в ожидании разноса, но едва лишь потупил глаза, как тотчас

услышал шаляпинский голос:

— А ну, а ну!.. Здравствуйте, молодой человек!.. Покажите-ка мне, чем вы

вчера развлекали народ!.. Это же очень интересно!..

Стоя перед Ф. И. Шаляпиным, я показал весь свой запас эксцентрических

движений и трюков. Он поощрял меня все более громким раскатистым смехом.

Я был настолько худощав, а руки мои были так длинны, что я легко обнимал

самого себя, как бы здороваясь с самим собой в таком положении. Я

складывался пополам, смешно жестикулировал, неожиданно принимался

«вытягивать» руку из рукава, и она «вытягивалась» до невероятной, казалось бы,

длины, потом вращал руками в локтях так, что они крутились как на шарнирах,

наконец «отрывал» пальцы на руке, сгибая их в суставах таким образом, что они

не были видны, а затем «насаживал» их обратно по местам.

Ф. И. Шаляпин хохотал все громче, начал было мне подражать, заявил, что у

него ничего не получается, но под конец, сменив шутливый тон на серьезный,

заметил:

— Ну, спасибо!.. Только вот что, молодой человек, давайте условимся: вы

мне, пожалуйста, не мешайте, и я вам не буду мешать!..

Случай этот, — заключает Черкасов, — послужил мне памятным

предостережением, незабываемым уроком законов общения актеров на сцене, и

я очень признателен Ф. И. Шаляпину за ту форму, в которой, повидимому, во

внимание к моему юному возрасту, он преподал мне такой урок».

Сам Шаляпин много раз выступал в роли Еремки, а всего на сцену

Мариинского театра в сезоне 1920/21 года он выходил 47 раз. Это было время

напряженной творческой и организаторской деятельности певца, в результате

которой Мариинский театр приобрел небывалый художественный авторитет и у

самых широких, демократических слоев населения, и в сугубо

профессиональной музыкальной среде. Не случайно Б. В. Асафьев в рецензии

на оперу «Садко», открывшую сезон 1920/21 года, дал такую оценку работе

театра: «Видно, что затрачено много труда на то, чтобы наладить общую

стройность, при наличии значительного притока молодых сил. В театре, по-

видимому, господствует строгая художественная дисциплина и настойчивая

работа, в условиях которой воспитывается молодое поколение артистов. В их

руках будущее театра».

Послереволюционные годы — время творческой зрелости Федора

Ивановича Шаляпина. И неудивительно, что у артиста пробудилось горячее

желание поделиться своим опытом с молодым поколением.

Шаляпин сам никогда не преподавал, но с удовольствием помогал молодым

певцам, когда они просили поставить голос, смотрел спектакли с их участием.

Артист советовал театральной молодежи чаще бывать в Эрмитаже, побольше

читать и был очень доволен, когда узнавал, что молодые актеры следуют его

советам. В памяти многих остался завет Шаляпина: «Пушкина Александра

Сергеевича не забудьте! Пусть всегда лежит на столе, под подушкой, всю жизнь.

Без Пушкина не быть русскому искусству!»

С середины 1917 года некоторое время пустовало помещение

Михайловского театра (ныне Малый театр оперы и балета; современный адрес:

площадь Искусств, дом №1), и Мариинский театр использовал его как свой

филиал. Ф. И. Шаляпин поставил на сцене Михайловского театра одну из

любимых своих опер — «Моцарта и Сальери» Н. А. Римского-Корсакова, и 30

марта 1920 года сам исполнил партию Сальери. А в 1921 году на той же сцене

он поставил оперу С. В. Рахманинова «Алеко».

Подлинно художественным вдохновением заражал Шаляпин всех

присутствовавших на сцене, и театральная молодежь очень любила

шаляпинские репетиции. Однажды Шаляпин пришел в театр с опозданием, и

хор уже начал репетировать. Но, как вспоминал один из режиссеров, когда в

кулисе появился Шаляпин, «вдруг, словно по мановению волшебной палочки,

все на сцене преобразилось — засверкало, заулыбалось, пронесся радостный

вздох, басы спели свою фразу, и с неожиданным темпераментом и силой

вступившие тенора старались перехлестнуть басов, молодо и звонко залились

друг с другом альты и сопрано, и полноводной широкой рекой разлилась песня,

красивая и раздольная, как вечер в необычайной русской степи. Шаляпин,

явившийся причиной этой перемены, в упоении застыл в кулисе, с

расширенными глазами слушая красоту слившихся молодых голосов».

С большой любовью относилась к Шаляпину не только артистическая

молодежь. Он был кумиром и молодых зрителей. С галерки, из проходов и со

ступенек залов Мариинского театра и Народного дома — оттуда, где обычно

располагалась юная публика, — Шаляпину аплодировали особенно бескорыстно

и темпераментно.

Артиста также тянуло к молодежи. Он частый гость студенческой столовой в

Академии художеств — своеобразного творческого клуба, куда любили заходить

и художники старшего поколения. Шаляпин пел, рассказывал, а после

импровизированных концертов нередко брал в руки глину и за разговором лепил

голову Олоферна или быстрым росчерком пера рисовал очередной автошарж.

* * *

С 1914 года Шаляпин жил на Пермской улице. У него часто бывал Горький.

Вместе с Алексеем Максимовичем Федор Иванович иногда заходил к своему

соседу Г. Е. Грум-Гржимайло, который жил на третьем этаже. Сын ученого

вспоминал об одном таком визите, свидетелем которого он стал, как о

незабываемом событии в своей жизни. В кабинете знаменитого

путешественника Горький и Шаляпин «много говорили о своих планах на

будущее... Несмотря на трудное время, будущее это рисовалось им ярким и

безоблачным, полным творческих замыслов...»

Еще один адрес связан с жизнью Шаляпина в Петрограде — Литейный

проспект, дом №46. В бывшем двухэтажном особняке богатого домовладельца

Гукасова помещался в 1919-1920 годах Отдел театров и зрелищ, комиссаром

которого была Мария Федоровна Андреева. Этот дом, окруженный садом,

сохранился до наших дней.

Заглянув в подъезд, можно увидеть широкую мраморную лестницу,

огромные зеркала и окна в вестибюле. Теперь это обычный жилой дом.

В Отделе театров и зрелищ всегда было многолюдно. Мария Федоровна

Андреева поражала своей кипучей энергией, умением помнить обо всем, делать

одновременно множество неотложных дел.

Будучи художественным руководителем Мариинского театра, а с июня 1920

года управляющим художественной частью всех академических театров

Петрограда, Шаляпин не раз бывал у Андреевой, советовался с ней.

Однажды М. Ф. Андреева пригласила Шаляпина участвовать в

прослушивании программы популярного эстрадного артиста И. С. Гурко.

Обычно уверенный в себе и прекрасно владевший собой на сцене, Гурко

перепугался — в его программе была пародия на монолог Бориса Годунова в

исполнении Шаляпина. Но комиссия была уже в сборе, делать было нечего, и

Гурко начал петь.

«Вначале Шаляпин рассвирепел и сделался багровым, — вспоминал С. Ю.

Левик. — Но Гурко по-своему талантливо выпевал речитативы, и лицо

Шаляпина посветлело, прояснилось, в глазах появилась улыбка, а затем, когда

монолог был окончен и Гурко перешел на исповедь, которая начиналась со слов:

«Да ведают свободные потомки земли русской минувшую судьбу! Все

праздники смиренно переставив, по стилю новому на старости живу», Шаляпин

с искренним удовольствием смеялся, а по окончании номера изрек:

— Что же тут возражать, товарищи: в старые мехи влито новое вино. А

сделано талантливо».

В послереволюционные годы Шаляпин нередко выезжал на гастроли

недалеко от Петрограда.

В 1918 году он выступал с концертом перед ранеными красногвардейцами в

городском госпитале Луги. Вместе с его давним другом, артистом и режиссером

Мариинского театра И. Г. Дворищиным он жил в семье врача госпиталя Е. А.

Соболевой. Тихий город на берегу спокойной глубокой реки понравился певцу.

Он любил нырять с высокого берега Луги, плавать, кататься на лодке. Вечерами

собирались друзья Соболевой послушать Шаляпина, и певец не отказывая им —

пел романсы и арии из опер. Дом стоял на берегу реки, к берегу причаливали

лодки, и в саду и под окном тихо стояли люди: всем хотелось услышать пение

великого артиста.

Последний раз Шаляпин был в Луге в 1922 году по приглашению директора

Лужского совхоза Н. Н. Кульбина. Певец жил тогда рядом с Летним театром, во

втором этаже дома №8 по Крестьянскому проспекту. Вечером в красном уголке

состоялся концерт. Зрители долго не расходились, аплодируя артисту, дети

преподнесли ему огромный букет роз.

В начале 1920 года Шаляпин дал два концерта в Пскове. Когда к вокзалу

подали автомобиль — а достать его даже предприимчивому администратору в ту

пору было делом совсем непростым, — певец засмеялся и сказал: «Что вы! Тут

Иван Грозный пешком ходил, а я буду разъезжать!», махнул рукой шоферу и

пошел в сторону кремля. Он долго осматривал древние стены и башни...

Бывал Шаляпин и в Гатчине. В Ленинградском театральном музее хранится

письмо А. И. Куприна Ф. И. Шаляпину от 13 июля 1919 года. Он приглашал

певца от имени Гатчинской театральной секции приехать с концертом.

«Аудитория в Гатчине очень внимательная и благодарная», — отмечал Куприн.

Осенью 1921 года Шаляпин выехал на гастроли за границу. В Англии он

выступил в пользу голодающих в России. «Я думаю, — писал артист дочери

Ирине, — что в Англии эта сумма будет превосходить значительно 1000 фунтов

стерлингов, а это на наши деньги весьма большая сумма». Такие поступки

Шаляпина вызвали злобу белоэмигрантов. При въезде в Америку с певца взяли

подписку, что он не будет петь в благотворительных концертах. Шаляпин был

возмущен провокациями и шантажом.

В Америке гастроли Шаляпина сложились неудачно: больше месяца он

болел и вынужден был оплатить убытки за семь отмененных концертов. В

Петроград певец вернулся в начале 1922 года.

31 марта 1922 года Артистический клуб устроил шаляпинский вечер. 17

апреля в бенефисном спектакле хора и оркестра Мариинского театра певец

выступил в партии Бориса Годунова. Один из матросов Балтийского флота

вспоминал, как весной 1922 года он видел Шаляпина на улице города: «Мы

ехали на грузовике по Каменноостровскому, ныне Кировскому проспекту. У нас

были бочки из-под бензина. На проспекте стоит Федор Иванович, в сером

костюме, с тросточкой, на руке пальто. И машет нам тросточкой: «Моряки, вы

куда едете?» Мы отвечаем ему: «На Гутуевский остров». Он просит, чтобы мы

взяли его на грузовик — в Петрограде с транспортом плохо. Так мы, стоя в

кузове, и ехали с Шаляпиным. Он сказал нам, что ему надо в портовую

таможню, что он уезжает на гастроли за границу. В грузовике бочки железные

катались и стоять было трудно. Но мы довезли Шаляпина до портовой таможни.

Федор Иванович испачкал свой костюм, но мы его бензином отчистили и

распрощались с Шаляпиным».

Весной 1922 года Шаляпин выступал немного — он пел в основном в

Павловском вокзале. В день отъезда, 29 июня, в зале бывшего Дворянского

собрания артист дал дневной бесплатный концерт для рабочих. Устраивал его

Петрогубсовет по инициативе самого певца. Шаляпин исполнял свой

излюбленный рэпертуар — «Блоху», другие романсы Мусоргского, арии из

опер, народные песни и закончил концерт ставшей традиционной

«Дубинушкой», которую, как всегда, подхватил зал.

Толпа близких и друзей провожала артиста на набережной Лейтенанта

Шмидта. Он отправлялся пароходом в заграничное гастрольное турне.

Шаляпин, в светлом костюме, махал провожающим с палубы большим

платком. Пароход медленно отчалил от невских берегов. Он увозил Шаляпина из

России, как показало время, навсегда...

В ПАМЯТИ НАРОДНОЙ

Пожалуй, не было в русском театре другого артиста, который мог бы

сравниться своей известностью с Федором Ивановичем Шаляпиным. Среди

современников Шаляпина было немало известных певцов и актеров, были свои

«любимцы публики» у москвичей, у петербуржцев, были свои любимые

гастролеры — о них спорили, сопоставляли их достоинства и недостатки. В

отношении к Шаляпину «патриотизм» и соперничество московских и

петербургских театралов не имели решительно никакого значения: великого

певца и актера всегда и везде встречали восторженно, он покорял всех.

Шаляпин был поразительно талантлив. Что бы он ни делал, за что бы ни

брался, он все делал талантливо. Стасов справедливо считал, что если бы

Шаляпин не был певцом, он мог бы стать незаурядным драматическим актером,

замечательным рассказчиком и чтецом. Шаляпин оставил две книги

воспоминаний, несколько статей, рассказов, стихотворений. Он был прекрасным

рисовальщиком, живописцем, скульптором, играл на нескольких музыкальных

инструментах. Готовясь к заграничным гастролям, артист выучил европейские

языки настолько свободно, что самостоятельно переводил для себя оперные

партии. Раздраженный театральной рутиной, Шаляпин решил ставить спектакли

по-своему, стал режиссером, и его постановки, как и исполнительский стиль,

произвели переворот в оперном театре. После Шаляпина уже нельзя было

ставить «Бориса Годунова» и «Хованщину» так, как ставили раньше.

Может быть, именно поразительная талантливость Шаляпина вызывала

такую зависть обывателей от искусства, которые с особенно гнусным

злорадством плели паутину нелепых слухов и грязных домыслов. Но дело,

конечно, не только в этом.

Выйдя из гущи народной, Шаляпин стал символом вырвавшегося из-под

гнета самодержавия народного гения. И именно демократичности творчества

певца, его неизменной устремленности к народным корням русского искусства,

к народной песне и былине, к операм Мусоргского, Римского-Корсакова,

Глинки, Даргомыжского, Серова верноподданные монархического миропорядка

не могли ему простить.

Их раздражал не только репертуар Шаляпина, их не устраивало, что певец

лучших оперных театров, посещаемых привилегированной публикой,

«истинными ценителями искусства», желанный гастролер Европы и Америки,

бесплатно пел для рабочих, выступал в пользу жертв войны и голода, создавал

на свои средства школы для крестьян, госпитали для солдат. За дерзость

исполнить со сцены Большого театра «Дубинушку» певец не поплатился своей

карьерой только потому, что власти боялись широкого общественного

возмущения, которое, несомненно, возникло бы в ответ на репрессии против

него.

Высокопоставленные «ценители искусства» не желали видеть в Шаляпине

народного певца, певца из народа, они хотели знать его другим — солистом

императорских театров и не уставали злобно одергивать артиста, когда он

совершал что-либо «недозволенное». А поводов к тому было немало.

В книге сеоих воспоминаний Шаляпин признавался: «Если я в жизни был

чем-нибудь, так только актером и певцом, моему призванию я был предан

безраздельно. Ио менее всего я был политиком. От политики меня отталкивала

вся моя натура». Эта аполитичность, неуменье точно и глубоко оценить

общественную обстановку, в которой он жил, стремление к обеспеченности,

паническая боязнь нищеты — все это привело певца к непоправимой жизненной

трагедии: из гастрольной поездки, в которую он отправился в июне 1922 года,

Шаляпин более не возвратился на родину. В этом поступке проявились и

неустойчивость, противоречивость натуры певца, податливость влияниям, и его

политическая незрелость; немалую роль сыграло здесь и домашнее окружение

последних лет. В книге «Маска и душа» Шаляпин вскользь замечает, как

воспринимала его жена трудности первых послереволюционных лет: «А Мария

Валентиновна все настойчивее и настойчивее стала нашептывать мне: бежать,

бежать надо...»

Через год после отъезда из России Шаляпин писал художнику К. А.

Коровину: «Как ты меня обрадовал, мой дорогой друг, твоим письмишком. Тоже,

братик, скитаюсь. Одинок ведь! Даже в 35-этажном американском HoteTe,

набитом телами, одинок... Оно, конечно, хорошо — есть и фунты, и доллары, и

франки, а нет моей дорогой России и моих несравненных друзей. Эхма! —

Сейчас опять еду на «золотые прииски» в Америку, а... толку-то!»

Выйдя из самых народных низов, Шаляпин всю жизнь панически страшился

бедности, боялся оставить без средств детей. А их у Шаляпина было десять.

Самая старшая — «Ирина осталась жить в Москве, с матерью Иолой

Игнатьевной Торнаги-Шаляпиной. Но другие дети Шаляпина от первого брака

— Лидия, Борис, Федор, Татьяна, дети от второго брака — Марина, Марфа и

родившаяся в 1922 году Дассия, а также дети Марии Валентиновны Эдуард и

Стелла, приемные дети артиста, жили вместе с ним в Париже. Всем им надо

было учиться, приобретать профессию. Шаляпин, любящий отец, всем этим был

очень озабочен.

В ту пору на Западе было множество эмигрантских, антисоветски

настроенных групп. Шаляпин не входил ни в одну из них, держался

демонстративно в стороне от политической жизни. У него был советский

паспорт, и он мог в любой момент вернуться в Страну Советов.

Жизнь Шаляпина за границей — это бешеная гастрольная гонка, годы

тяжелой, все возраставшей тоски по родине. Это трагические годы артиста, всю

жизнь мечтавшего творить для народа, познавшего всеобщее признание,

народную любовь и лишившегося по своей вине самого большого счастья,

которое может быть доступно художнику.

Письма Шаляпина на родину, признания посещавшим его за границей

друзьям были полны горечи и наделсд. В 1924 году он писал в Ленинград И. Г.

Дворищину: «Говоря по совести, до боли скучаю по дорогой родине, да и по вас

всех. Так хотелось бы повидать всех русаков, всех товарищей, поругаться с ними

и порадоваться вместе. Стороною узнаю, что жизнь в СССР налаживается,

хорошо — Уррра! Какие мы будем с тобой счастливые, когда все устроит

русский народ». «Без России, без искусства, которым я жил в России

столько веков (подчеркнуто Шаляпиным. — Авт. ) — очень скушно и

противно...» — сознавался он в другом письме.

Через год Шаляпин писал в Москву дочери Ирине: «В Россию раньше 27-го,

а то и 28-го года едва ли попаду. Масса обязательств — везде забрал деньги

вперед, а в наш век только и знаешь — плати-плати!»

В 1927 году советский посол во Франции был уполномочен узнать у

Шаляпина, когда он намерен вернуться в СССР. Ссылаясь на долгосрочные

контракты, певец не дал ясного ответа. Вскоре в советских газетах появилась

статья А. В. Луначарского, где было, в частности, сказано: «Шаляпин может. .

сейчас же обратиться к правительству с предложением приехать на родину и

дать несколько спектаклей и концертов в различных местностях Союза. Я

глубоко убежден, что Шаляпин еще вполне в силах дать прекрасный

артистический подарок трудящимся СССР и добиться таким путем

восстановления добрых отношений с ними».

Однако певец официально ничего не ответил и на это приглашение, хотя не

прекращал думать о возвращении в СССР. 20 мая 1928 года в Риме, а 25 мая в

Берлине Шаляпин встречался с А. М. Горьким. Писатель останавливался

проездом из Италии в Москву. «А тебе, Федор, надо ехать в Россию», — сурово

сказал на прощание Горький. «Я знаю твердо, — вспоминал Шаляпин, — что

это был голос любви ко мне и к России».

В Советском Союзе Горькому была устроена триумфальная встреча. Она

началась приветствием пограничников и торжественным митингом на станции

Негорелое. Хотя в Минск поезд прибыл ночью, вокзал и улицы были заполнены

толпой — родина с радостью встречала великого пролетарского писателя. 27 мая

1928 года в редакционной статье «Алексею Максимовичу — привет!» газета

«Правда» писала: «Находясьза границей, Горький сотнями нитей связал себя с

советской жизнью и литературой. Он сам себя назначил на пост политического и

культурного представительства этой литературы и неутомимо защищал ее от

бешеных нападок буржуазии и белоэмигрантских отщепенцев. Он помогал

советской литературе занять то место на международной арене, которое ей

принадлежит по праву. Прикоснувшись к родной земле, Горький найдет теперь

новые силы для продолжения своей работы».

28 мая 1928 года Горький приехал в Москву. На перроне Белорусского

вокзала был выстроен почетный караул. Среди встречавших были руководители

партии и правительства, писатели, делегация Художественного театра во главе с

К. С. Станиславским, представители заводов и фабрик.

В течение четырех месяцев продолжалась поездка Горького по Советской

стране. На многочисленных встречах и беседах с трудящимися писатель отвечал

на самые разные вопросы, в том числе и на вопросы, касающиеся его дружбы с

Шаляпиным. «К Шаляпину я отношусь очень хорошо, — говорил Горький в

редакции газеты «Нижегородская коммуна» 10 августа 1928 года. — Правда,

человек он шалый, но изумительно, не по-человечески талантливый человек».

В начале октября здоровье Горького резко ухудшилось, врачи категорически

предписали ему, чтобы он немедленно уехал для лечения в Италию. В тяжелом

состоянии писатель выехал поездом в Берлин, Рим и оттуда в Сорренто.

Вернуться в Москву ему было разрешено не ранее чем через полгода.

Шаляпин по газетам и радио с большой заинтересованностью следил за

жизнью Горького в Советской стране. Может быть, он представлял себе, как

встречали бы на родине его самого... «Мне было очень приятно знать, что твое

пребывание в Советах доставило тебе... много прекрасных дней», — писал

Шаляпин Горькому из Парижа. В письме от 12 декабря он вновь возвращается к

этой теме: «Радовался очень твоему пребыванию в России. Приятно было мне

знать и слышать, как выражал народ наш любовь свою к своему родному

писателю. Еще бы!!! Взгрустнул маленько, как прочитал в письме о твоем

пребывании в Казани. Как перед глазами вырос в памяти моей этот

«прекраснейший» (для меня, конечно) из всех городов мира — город. Вспомнил

всю мою разнообразную жизнь в нем... и чуть не заплакал, остановив

воображение у дорогого Казанского городского театра... Кажется, буду петь в

Риме весною... С радостным волнением буду ждать возможности опять увидеть

тебя и побыть рядом с тобой, милый мой, любимый Алексей Максимович».

В апреле 1929 года в Риме Шаляпин участвовал в двух спектаклях «Бориса

Годунова». Чтобы повидаться с ним, из Сорренто приехал Горький. Поздним

вечером после спектакля Горький и Шаляпин сидели в подвальчике таверны

«Библиотека».

— Когда же, Федор, на родину? — спросил Горький.

Шаляпин ответил неопределенно:

— Опутали контракты гастролей в разных странах, раззе вырвешься из

них!..

В 1926 году в издательстве «Прибой» в Ленинграде вышла книга Шаляпина

«Страницы из моей жизни» — перепечатка из журнала «Летопись». В июле 1930

года Шаляпин через своего адвоката обратился в суд, обвиняя советские

учреждения в незаконном печатании его мемуаров и требуя возмещения

убытков.

Суд отказал Шаляпину в его необоснованных претензиях. 9 августа 1930

года Горький написал певцу: «Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего

иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи, — власть

наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут

всю массу рабочего народа к строительству нового государства.

Я совершенно уверен, что дрянное дело это ты не сам выдумал, а тебе

внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтоб

окончательно закрыть перед тобою двери на родину. . По праву старой дружбы я

советую тебе: не позорь себя! Этот твой иск ложится на память о тебе грязным

пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою

жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть

накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не

позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист

и так позорно ведешь себя!»

Разрыв с Горьким Шаляпин воспринял очень тяжело: «Я потерял своего

лучшего друга», — говорил он.

Шаляпин искал примирения с Горьким, внимательно следил за жизнью

Советской страны и не оставлял мысли о возвращении на родину. В 1935 году,

провожая по окончании заграничных гастролей одного из своих друзей, певца,

заслуженного артиста РСФСР А. М. Давыдова в Ленинград, Шаляпин просил

его:

— Как только приедешь, повидайся с Алексеем Максимовичем и скажи, что

я умоляю его сменить гнев на милость. Пусть он теперь позовет меня. Тогда я

все брошу и приеду немедленно. Скажи Алексею Максимовичу, что тоска моя

по родине безгранична, что узы нашей с ним дружбы не могут быть порваны,

ибо для меня это равносильно преждевременной смерти!

Когда в парижском театре «Опера-комик» с участием Ф. И. Шаляпина и А.

К. Глазунова ставилась опера «Князь Игорь», в доме певца состоялся обед.

Присутствовал на нем и С. В. Рахманинов. Глазунов произнес речь.

— Дорогой Федор Иванович! — сказал он. — Где бы мы ни были за

пределами нашей родины, мы обязаны делать наше русское дело. Мы с вами, так

сказать, являемся послами духа неофициального назначения.

Шаляпин тоже встал:

— Я поднимаю свой бокал за процветание моей родины, за всех тех, кто

ведет Россию к будущей, как море, свободной жизни.

К этим словам певца присоединился Рахманинов, Шаляпин продолжал:

— Ну что ж, пусть мой друг Алексей Максимович Горький потребует, и я

немедленно поеду к своему народу.

Но Горький, находившийся в то время в Крыму, был уже тяжело болен. В

начале 1936 года он умер. «Теперь, когда его не стало, каждый вздох его и о нем

мне в тысячу раз дороже, чем когда бы то ни было», — писал Шаляпин дочери

Ирине в Москву и просил прислать библиотеку, в свое время подаренную ему

Горьким.

Шаляпин был рад каждому соотечественнику, который приносил ему весть с

родной земли. В 1925 году в Нью-Йорке он устраивал вечера для артистов

Московского Художественного театра, гастролировавших в то время в Америке.

В Париже на Всемирной выставке он долго простаивал перед макетом

декораций спектакля И. И. Дзержинского «Тихий Дон», поставленного

Ленинградским Малым оперным театром. Его собственные творческие планы

по-прежнему были связаны с русским искусством — он мечтал создать оперный

образ богатыря Ермака. Находясь в 1936 году в Токио, Шаляпин включил в одну

из последних своих грамзаписей русскую песню «Эй, ухнем!». Артист читал в

газетах все новости о Советской стране, часто слушал по радио передачи из

Москвы.

Шаляпину не раз приходилось быть свидетелем антисоветских провокаций

по самым различным поводам. Это и неудивительно. Дочь певца Ирина

Федоровна Шаляпина подтверждает: Федор Иванович за рубежом «давал

концерты в пользу голодающих Поволжья, бастующих горняков Уэльса,

эмигрантских детей. И ни одного цента не дал эмигрантам-антисоветчикам...

Федор Иванович не был эмигрантом в том смысле слова, в котором у нас это

принято понимать. Он не имел даже эмигрантского паспорта. В его документах

стояло не „натурализованный”, не „эмигрант”, а „русский”...»

Во время последних своих больших гастролей в Японии и Китае Шаляпин в

связи с провокационными вылазками фашиствующих элементов в знак протеста

отказался от уже объявленного концерта.

Свою вторую книгу воспоминаний «Маска и душа» Шаляпин закончил