Шальная мельница (СИ)

Глава 15 Перевоплощение

(Л и л я — 2).

Открыть несмело глаза — и тут же поморщиться, скривиться от жалящего света. И снова найти силы взглянуть на окружающий мир. Превозмогая боль, резь в очах, жмуриться, но, тем не менее, скользить прозревающим взглядом около…

Белые стены, малопонятные приборы вокруг, трубки, странное жужжание, тихое, ленивое пыхтение насосов, пиканье какой-то аппаратуры.

Во рту — сухо, в теле странная, пустынная легкость. Почему-то холодно ногам. Невольно вздернула ими, поджала малость под себя, отчего еще быстрее запиликал… кардиомонитор, судя по всему. Взгляд около — отыскать мерзавца. Так и есть. Нервно забегали штрихи, и чем сильнее я на него пялилась — тем быстрее менялся ритм.

Резко дернулась, распахнулась дверь, ворвалась девушка. Ошарашенный, полный замешательства взгляд на меня.

— В-вы… очнулись? — едва слышно, заикаясь.

Поморщилась я от громкого звука. Но вдох — и с испугом, едва не рыча:

— Как меня зовут?

Обомлела та. Тягучие, полные сомнений и страха, минуты — и вдруг, пятясь, подалась на выход.

— Я сейчас доктора… позову.

Еще миг, еще один, косой, взволнованный взгляд — и вылетела долой, восвояси.

— Лиля, хорошая наша…, - мнет пальцы в волнении мужчина лет около сорока, в белом халате. — Я всё готов Вам рассказать, — взмах рукой. — Однако, некоторые вещи… всё же стоит услышать непосредственно от того человека, которого Вы знаете, которому доверяете.

— Гоша?

Поморщился, несмело качнул отрицательно головой.

— Нет. Но мы ей уже позвонили. Сказала, скоро будет.

— Ей?

Когда дверь распахнулась, и в палату вошла эта девушка, женщина, я оторопела, словно пронзенная молнией. Не моргаю. И даже не дышу.

Печально усмехнулась, виновато поджала губы.

— Можно? — махнула рукой в сторону стула.

Не реагирую.

— Я представляю, в каком ты шоке… Меньше всего, наверно, из целой Вселенной, ты ожидала увидеть именно меня. Однако… это — я. И вижу, что узнала. Знаешь, кто перед тобой.

Решаюсь на вздох. Нервно сглотнуть слюну.

Коротко, едва различимо киваю.

— Ну, я, всё же, пройду? — и снова взмах кисти, указывая на стул рядом с койкой.

Неуверенно киваю.

— Благодарю.

Томные секунды, присела рядом. Взгляд (ее) около, а там и вовсе уткнулась им куда-то за окно.

— Прости… — глубокий вдох, нервное сглатывание то ли от волнения, то ли от боли. Еще миг — и уткнула взор на свои сцепленные в замок пальцы, продолжает, — что именно я…. в какой-то мере, возможно…. всё ещё враг, — глаза в глаза. — И, тем не менее, — вновь опускает очи. Тихо, печально, — только я у тебя… осталась.

Ошарашено вывалила очи я. Даже дрожь невольная прошла. Окаменела.

Взгляд ее из-под ресниц, украдкой.

— Ярцева… больше нет. И, увы…, - шумный вздох, — твоего Гоши тоже.

— В смысле? — на грани реальности, ни то слова, ни то мои мысли.

Очи в очи… с Ириной.

Гордый, отчасти в надежде выискать себе оправдание, взгляд; важная осанка.

— Миша… заслужил свою участь. Не то б… твое письмо, — грозный, полный величия вид, — и тебя бы это коснулось, — поджала на мгновение губы. — Однако, что есть, то есть… и я безмерно благодарна за ту правду. Даже если она… убивает наповал.

— А Гоша? — сухим, мертвым голосом.

— А Георгий… — взволновано прокашлялась, опустила виновато очи. — Он просто, оказался… не в то время, не в том месте, — закачала вдруг головой, болезненно свела брови. Поморщилась. — Кто же знал, — пожала плечами, — что именно в этот момент сей дурак… подсядет к нему в машину. — Глаза в глаза со мной. — Он хотел отомстить за тебя. Убить его, однако… люди моего отца опередили. На шаг… И всё это унесло твоего Шалевского вместе с ним.

Немного помолчав, она вновь решилась:

— Прости меня, — качает головой. — После всего, что ты, в итоге, мне сделала. В плохом, — колкий взгляд, — и хорошем смысле этого слова, я чувствую свою вину. Потому и… всё это время, пока ты была в коме… с моей подачи, и с моих средств, о тебе заботились в лучшей клинике области самые лучшие врачи. И, как я погляжу, не зря, — криво улыбается. — Все-таки, выкарабкалась.

Злобно чиркнула я зубами, попытка встать, резко кинутся на нее, но все эти трубки, да и чертова слабость — лишила всяческой возможности.

Тотчас отреагировала на мою агрессию. Мигом сорвалась с места. Поравнялась на ногах.

Барский взгляд.

— Можешь меня ненавидеть, можешь презирать. Только не я всему тому виной. Не я. А ты!

— Зачем от этого урода было беременеть, чтоб потом так хладнокровно убить?! — от мерзости осознания гаркнула я.

Гордый вид, нос к верху. Ядовитая ухмылка.

— А кто тебе сказал, что я родила от Ярцева?

Ошарашено обомлела я, вздернув бровями. Молчу.

— Не думала, — качнула та головой, — что тебе будет его жаль.

— А мне и не жаль, — рычу с презрением.

Довольно закивала та.

— Вот и отлично. Хоть в этом мы сошлись, что эта скотина получила по заслугам, — и вновь опускает покорно взор. — А Шалевский… да, — кивает головой. — Мой косяк. И я готова за него… в какой-то мере, нести ответственность. Но не больше, чем… материально.

— Да иди ты нах**! — отчаянно, сквозь слезы, выплюнула я.

Ехидно, с притворным удовольствием, улыбнулась Ирина.

Короткие кивки головой, разворот — и пошагала на выход.

Хотела ли я… этой с*ке и ее отцу отомстить за Гошу? Хотела. Даже если… он, в итоге, все еще был женат и у него уже двое детей. Ирина сказала, что она уже родила? Сколько же я времени без сознания была?. А, по сути, неважно. И пусть вы — цари с невиданной горы, но…. выпади тому возможность (а я непременно буду ее искать), безотлагательно сие свершу.

Однако,

… странное внутри чувство.

И хоть… «уход» Гоши — неоспоримое мое горе,

…да на душе кошки скребут совсем по другому поводу.

Генрих.

И, может, это — просто сон (и, скорее всего, именно так). Но, тем не менее, там, в памяти моей, день у день, минуту в минуту, казалось, будто реально все четыре (или сколько там) года прошло. Да и чувства чего стоили? Все мои потаенные мысли в голове, сердце моё, душа — всё принадлежало лишь только ему одному. И тот факт, что ушла, сбежала я добровольно…

… ничего не меняет.

Бред коматозный?

Черт возьми!

(потереть руками лицо, сгоняя напряжение)

С*ка…

Ну, не может такого быть!

Хотя, я уже, вообще, ничего не понимаю. Кто я, где я. И как хочу дальше жить.

— Какой сейчас год? — гневно сжимая, потирая уголки глаз, рычу медсестре, что принесла мне только что лекарства.

— 2017, 14 июля.

Ошарашено потереть шею. Взвесить услышанное — и несмело шепнуть.

— Год?

— А?

— Год, говорю…. провалялась?

— Чуть больше.

Благодарно киваю головой. Поморщилась…

… сука.

Ирина не только оплатила полностью лечение, но и позаботилась о дальнейшей моей реабилитации. Если, по началу, я отметала всё, бунтовала, то… врач меня осадил, усмирил, доходчиво объяснив всё на пальцах: тут два пути, даже если это — враг. Первый: ухватиться за шанс, использовать всё с пользой (в данном случае, корыстью), стать на ноги и пойти дальше, с гордо поднятой головой по жизни, назло всем. И второй: глупо сопротивляться, гордо броситься в пучину болезней, немощи и нищеты, в общем, полностью дать победить уже не только ей, неприятельнице, но и… остальным противникам. Которые уже есть, и которые еще, непременно, появятся. Что выбрать — мое дело, но, наверняка, и так всё очевидно.

Действительно. Вот я и покорилась.

Всё свободное время посвятила изучению того года, что так нелепо выпал из моей жизни. Но еще большее внимание уделила, не знаю почему, но кое-каким, казалось бы, даже ненужным, неважным, в данной ситуации, вещам.

В прошлом я — никак не патриот, и не любитель Истории, а потому… было безумно странно узреть столь невероятные совпадения относительно некоторых фактов из реального человеческого прошлого и моего сумасбродного «сна». Вот откуда могло быть всё это в моей дурной голове? Я не только никогда не касалась данной отрасли вне учебы, но и всячески избегала ее в университете и в школе, считая сие — марнотратством сил и времени. Тут хотя бы с настоящим разобраться, а не то, что бы лезть в дебри чужого, далекого и давно случившегося.

И, тем не менее…

Вот, передо мной Википедия и прочие, не менее умные, сайты… — и на них я нахожу нечто невообразимое: действительно, в Прибалтике (она же — Восточная Пруссия)…существовали вплоть до конца Второй мировой войны такие селения как Цинтен (отныне Корнево, с рекой Корневкой, она же — Штрадик), Бальга (ну, про руины я и так знала), Фридланд (он же — Правдинск, в котором, судя по записям в интернете, до сих пор существует и действует Кирха святого Георгия(!)), Прейсиш-Эйлау (Багратионовск). И даже, мать его…. Велау. Но что самое жуткое, позор мне на мою голову, — это бывшее название моего родного Знаменска. Того, откуда мы с Аней родом, где, наверно, еще и мать жива.

И в Цинтене, в Корнево, действительно, есть водяная мельница. Даже до сих пор. Правда, заброшена, и во многом иная с виду, но…

Да и, если так-то взять, оно и ясно — наша-то сгорела.

Но самые крутые выстрелы произвели другие факты: здесь, в нынешней Калининградской области, в XV веке, и вправду, правило государство — Тевтонский Орден. Более того, он с 1454 по 1466 год находился в состоянии войны («Тринадцатилетней» или «Войны городов») с пресловутым Польским королевством. А в 1457 году, действительно, Мариенбург, будучи отданным за долги, через третьи лица попал в руки врагам, и вместо него столицей Ордена уже стал Кенигсберг, наш Калининград; но и это не самое удивительное — Командором, комтуром (то еще слово, да?) Бальги в это время был Генрих Цольр фон Рихтенберг! Вот как так? Откуда мне такое было знать?

Конечно, я всё перерыла в поисках хоть каких-то зацепок, данных о Фон-Менделе, но, кроме как красивой истории об его роде, ничего вразумительного не нашла.

Может, оно и к лучшему. Уже не знаю…

И вообще, то время — очень смутное, мало где о нем что толковое написано. Так, грубые, общие слова: закат Ордена как отдельного государства.

Надо же?

Но… если, хотя бы на миг, допустить, что весь тот «бред» — какая-никакая, но правда, то тогда еще больше вопросов появляется… и кто бы мне на них дал ответы?

Необходимо всё узреть воочию. По-моему, лишь так можно окончательно опровергнуть теорию, или же ее… подтвердить. А потому, как только получила добро на «выселение» из больничной палаты, тотчас же отправилась в странное, маразматическое турне.

Через врача Ирина передала денег, которых хватало и на еду, и на одежду, и даже на первое время снять комнату, а то и квартиру: ведь… ничего не осталось из прошлого у меня. Ровным счетом — круглый ноль. Я и взяла. По крайней мере, в долг. Который, едва стану на ноги, непременно верну. Не хотелось бы вновь начинать жизнь с собственной продажности, однако и… бомжом на вокзал — так себе вариант.

Взять напрокат автомобиль, да погнать по области. В голове такой кавардак, что лучше уж его сперва разгрести, а лишь потом браться дальнейшую жизнь строить.

Забить в навигатор путь, выезжая из Кенигсберга-Калининграда, и отправиться прямиком на Бальгу…

Пусть я всё еще помню о тех своих старых визитах в это громогласное место, однако… хотелось вновь всё увидеть, узреть свежим, совсем иным взглядом. Да и убедиться, что…

той сказки, и вправду, больше нет.

Жуткое, пугающее, пробирающее до дрожи, до слез зрелище.

Крепкий оплот, неподвластный стольким врагам, пал перед величием Времени и нерадивости Фридриха I, первого короля Пруссии, приказавшего в 1701 году разобрать его, её, в пользу рождающейся крепости Пиллау (ныне Балтийск). Из всего прекрасного, уникального комплекса — выжили лишь остатки форбурга. Сука, пару стен… и кирха. На месте, где был приют — лес. Пустырь. Вместо целой толпы людей — высокие стволы деревьев, обреченно поднявшие свои головы к Господу в немом вопросе: «За что?» Стоунхендж, мать его…. где, только, вместо каменных глыб — мы, тени прошлого.

Не было больше сил всё это наблюдать. Может, я и сумасшедшая… Но, такое впечатление, что твой родной, громадный, дом… полностью под землю закатали.

Черт с ним.

Рывок на Цинтен. Корнево. Вообще, жутко смотреть на фотографии, а еще страшнее читать нечто подобное:

«В 1930-х годах в городе функционировали электростанция, водонапорная станция, молокозавод, фабрика по производству мыла, завод цементных изделий, кирпичный завод, лесопилка, бойня, мельница, школы, высшее женское училище, районный сиротский дом, дом для престарелых, стадион, молодежная турбаза, банк, сберкасса, городская типография, почтамт и два отеля, располагался военный гарнизон…»[16] В общем, чего здесь только не было.

Но… пришел 1945 год.

«Девять дней — упорные, исключительно ожесточенные и кровопролитные бои. 21 февраля город взят. В ходе разрушено 85 %(!) зданий».

Так что, к 1946 году из всего Величия, в Цинтене остались лишь мельница с прорванной плотиной и требующий ремонта кирпично-черепичный завод. 234 жителя, из них — лишь 4 немца. На всех этих останках организован колхоз имени Куйбышева.

Я, не в коем случае, не осуждаю Советский Союз, и то, что свершили ребята (мужчины, женщины, дети, старики) — это бесспорный подвиг. Однако, как яркий представитель Человечества, новая власть… обязана была возродить всё то, что так бездушно потеряно, хотя бы часть его, и пусть даже не сразу. А сколько прошло времени? И что сделано для всех этих, безумно красивых, величественных, в плане истории и искусства (архитектуры) ценных мест? И не только в отношении Цинтена и Бальги. Нет.

Неужто, все такие невежи, как я (как когда-то была, как и ныне, наверно, есть)?

Занимательно, что«…до официального переименования Цинтен имел несколько вариантов нового названия: Баграмянск, Шаумян, Пограничный». И лишь «Указом Президиума… от 17 июня 1947 года… потеряв статус города, был переименован в населенный пункт (поселок!) Корнево…».

Не думала, что бывает «развитие» вспять. Из Великого города… спустя столько столетий… (в каком-то смысле, в один миг) превратиться в маленький поселок, где даже всё еще уцелевшая мельница — халатно обречена быть мертвыми руинами (на грани обвалов и возможных пожаров). Внутрь так и не осмелилась я зайти: слегка позаглядывать, обойти со всех сторон — и покорно проститься. Всё поросло сорняком. И вновь пустырь. Вместо площади, вместо ратуши в селении, вместо буйной цивилизации — пышная трава и застывшая, гиблая тишина.

Нет больше дома. Еще одного дома…

И снова втопить педаль газа в пол, набирая шальную скорость.

Промчать Прейсиш-Эйлау (Багратионовск), притормозив лишь около полуразваленной крепости (ее форбурга) и невероятной красоты церкви (целого современного комплекса, Храма Веры, Надежды, Любови и матери их Софии), да смело направиться дальше.

Фридланд. Он же Правдинск.

До сих пор… Действительно, до сих пор существует Кирха Святого Георгия. Преобразовалась значительно с внешней стороны, и кровля — ныне совсем другая. Прекрасный сквер вокруг. Однако сердце ее — прежнее, и даже барельеф над входом все еще висит.

Глубокий вдох, учтиво перекрестится — и зайти внутрь. Вновь, словно в первый раз, поразиться великолепной красоте замысла сего чарующего причудливостью потолка. Но ныне он уже в синих тонах неба, а полосы, ребра сегментов, как и сами узлы, звезды, — желтого. Неоспоримое чувство, будто глядишь на ночной небосвод, а там игриво мерцают… крошечные светила, образуя собой строгие созвездия.

И вновь колокольня закрыта, не забраться наверх (угроза обрушения). Непокорное здание… непокорное…

Коварно усмехнуться самой себе под нос, глубокий вдох — и пройтись немного вперед (кстати, рядов лав больше нет). Чьи-то крестины, трепетное таинство. Пытаюсь слиться с толпой. Внутренне убранство — тоже изменено: другие иконы, подсвечники, и даже алтарь. Хотя, не менее прекрасно.

Шумный вздох, пробираясь до дрожи от воспоминаний — и снова разворот…

Велау. Знаменск. Конечная точка. То, откуда обе истории имели свое начало, и, может, хоть что-то разумное сие даст мне. Хоть какая-то зацепка, что расковыряет всю эту (уже бесящую) тайну. Раскопает хитро-мудрую правду.

Глава 16 Мельничными лопастями — да по лбу

(Л и л я — 2).

Не знаю, что именно произошло. И вроде не отвлекалась. Без понятия, что сделала не так. Или, вообще, не было в том моей вины. Однако, словно, бес вселился в машину. И хоть отчаянно бью, жму по тормозам — та мчит стремглав вперед, пока и вовсе…

(Л и л я — 3).

— С-с*ка, — рычу себе под нос, гневно потирая лоб. И хоть была пристегнутой, но, всё же, умудрилась нехило треснуться головой.

Чушь какая-то. Выравниваюсь на месте. Взгляд около — и оторопела.

— Какого…?

За окном… на земле лежал снег.

Живо отстегнуться, открыть дверь, выбраться наружу.

Ошарашено осмотреться вокруг.

Снег. Действительно, снег (даже попробовать на ощупь). Вокруг стеной голые деревья. Черт, зима! Реально зима! НО КАК?

Взгляд на машину — жива хоть та? Сильно застряла? Стоп, синяя?

Черт, я видимо, хорошо головой треснулась. Звездонулась так добротно, от всей души. Или, просто, сошла с ума. Где я? Кто я?

Живо ныряю в салон, взгляд в зеркало — и оторопела. И пусть всё еще русые волосы, худые губы и серые глаза, в остальном сия морда мало напоминала что-то знакомое.

Откинуться на кресло. Глубокий, шумный вздох. Схватиться руками за голову. Замереть в рассуждениях.

Это — бред какой-то.

Так, что я только что делала? Ехала, в Велау ехала. В Знаменск. Да. Чертово лето было.

Стоп.

И вновь вздох, качаю головой.

А, может, я все еще в коме? Может, вокруг — это сон, бред коматозный? Как с «прошлым» было? С Цинтеном, Бальгой?

Черт возьми, я либо окончательно поехала крышей, либо наркоманка.

Но я бы, наверно, последнее помнила. Резво поднимаю по самый локоть рукава свитера (свитера?) — никаких жутких следов нет. Остальное проверять не отваживаюсь.

Ну, хрен со всем.

Завести мотор, поддать газу — и волей-неволей вырваться из кювета на дорогу. В Калининград. Только там я найду ответы. Срочно отыскать тех, кого знаю, кто еще или уже жив. Но то, что автомобили в этой вселенной уже есть — вполне хорошая фора.

Включить радио, прокрутить барашек, сражаясь с волнами и шипением. Еще немного — и голос радиоведущего. Отнюдь не смахивает на голос диктора из далекого СССР, да и авто, явно, нового поколения.

«Всё хорошо. Всё в норме», — шепчу себе под нос, делая глубокие вдохи. Глупые попытки успокоиться, сдержать зарождающуюся истерику.

(Л и л я — 3).

И вот, когда уже не так далеко (судя по навигатору) оставалось до ближайшего поселка, замечаю что-то странное на обочине. На скорости, конечно, успела немало вперед улететь, а потому вынужденное, аккуратное, с учетом гололеда, торможение — и сдаю немного назад. Выбраться наружу — обмерла, ошарашенная.

Уже не просто два силуэта было рядом с дорогой. Нет.

Рядом с ними, в кювете, замер чей-то автомобиль. Рычит временами, вздымая целую кутерьму грязи, попытка выбраться оного из западни. Но еще миг — и бесшабашное, невысокого роста, создание тотчас бросается тому на капот…

Дикий, отчаянный визг, что дошел ко мне лишь странной, неразборчивой луною.

Сколько нужно на осознание больному рассудку, на жуткое предположение того, кто это мог быть? Причем что снаружи машины, так и внутри.

Буквально еще недолгое сражение — и выскочил на улицу молодой человек. Что-то кричит, махает руками, кидается на непослушное существо.

…

Всё точно так, как в моей памяти.

Предусмотрительно пропустить эту тройку вперед, и покорно, не привлекая лишнее внимание, последовать за ними (на авто).

Но только что я помню еще о том дне? Что?

Долгая дорога, пока не высадил нас в Прибреге? А дальше? Что, что Шалевский говорил? Ну что?

Калининград. Если не путаю, он ехал, всё-таки в Калининград.

… и, с*ка, как можно было забыть его слова об аварии? И даже сейчас, будучи каким-то извращенным сторонним наблюдателем, не помешать тому произойти? Что за идиотизм? Что за карусели?

Торопливо вызвать скорую. Осмотреть Гошу (черт возьми, реально мой Шалевский). Взгляд на заднее сидение — и, как должно было быть, нас с Аней там уже нет.

Черт, багажник!

Живо бросаюсь на улицу, к заднему отсеку автомобиля — и замираю в жутком понимании иного.

Несмелые шаги ближе ко второму виновнику ДТП.

Девушка, молодая. Капот полностью влип в машину Георгия, а потому ее накисло расквасило. Лежит на руле. Не шевелится. Мертвая?

Ладно, не сейчас. Время поджимает.

Необходимые действия (отыскать ключи в салоне) — и открыть пресловутый багажник.

Ну, кто ты там, мой далекий знакомый?

Еще миг — и испуганный взор мне в глаза.

Да ну нахрен. Ты?

(Л и л я — 3).

Ублюдка из багажника выбросить, высадить буквально на самом въезде в город. И снова помчать обратно, искренне желая разобраться, что же происходит. Но — естественно, уже опоздала. Увезли. Всех увезли…

… девушка насмерть, а вот Шалевский, как и он, если не ошибаюсь, сам говорил, — в коме.

Жена практически каждый день у него, одна нужда — за маленьким ребенком присматривать, а потому и мечется, словно раненная птица, между домом и больницей.

Я же, Лиза, мать ее, Пантюхова, жила в съемной комнате общежития, последний курс медицинского училища, медсестра. Етить-колотить тот разум, который всё это выдумал. Безмерно сложно было все эти премудрости учить с нуля, чтобы хоть как-то втащить эту сессию.

А там работа в больнице пригодилась. Как раз постоянно рядом с Гошей… пока жены его рядом нет.

Странные чувства у меня к нему. Не то друг, не то… любовник. Не знаю, пыл к Генриху всё еще никак не мог остыть. И все эти… мысли по отношению к другому шли в разрез с душевными потребностями. Словно, предательство. Измена.

Полное сумасбродство.

Издали приглядывала я и за Аней… и, кхм, Лилей. Лилей I (первой). Росли, не по дням девки, а по часам, форсировано взрослея.

Где могла — помогала незаметно, а где нет — то уж, простите.

Однако, самое страшное было добраться до того дня, когда Аня задумает свой жуткий поступок, и когда я…окажусь на грани.

Но, а пока… а пока у меня мой Гоша. И с ним тоже нужно было что-то решать. Непременно нужно. Негоже заглядываться на чужого мужа. Ой, как негоже…

Хватит уже с меня.

(Л и л я — 3).

Чуть больше года в коме — и, наконец-то, мой Водитель, мой Шалевский раскрыл глаза.

Стоит ли описывать нашу всеобщую радость? Жена ликовала, как никто иной. А я же — обреченно делала вид, что лишь слегка поражена сим невероятным чудом.

А вот он…. наш Гоша, словно у разбитого корыта оказался. Раскромсанная жизнь и переломанная судьба. Если бы сама, собственными ушами я сие не услышала, никогда бы не поверила. Да и то…. это было так, всего лишь на несколько раз в первые дни — практически, сразу смирился, замкнулся в себе и больше никогда… не возвращался к этой странной теме.

И, тем не менее, как только очнулся, Георгий был полностью дезориентирован. И это — понятно, логично. Однако, взахлеб, с яростью принялся утверждать, что вокруг какая-то «бесовщина», и он, вообще, не должен здесь находиться, что это всё — не его, и жизнь у него была другая, и имя другое — Генрих.

Однако позже, жену и ребенка признал. Смутно, неуверенно, но признал, сведя концы с концами одних воспоминаний с другими.

Врач же сие «помутнение» объяснил сразу (по сути, как и у меня) — печально известный «коматозный бред».

… в общем, Генрих. Однако, какой шанс, что это — мой Фон-Мендель?

Но, как оказалось, это даже не важно. И дело даже не в жене и их ребенке. По крайней мере, не для него.

Лиля! Сука, ЛИЛЯ!

Его, просто, свихнуло на ней. Он чувствовал, верил, что она безумно нуждается в нём, что он должен о ней позаботиться. А после и вовсе, как-то раз, мне сознался (в ответ на мой рассказ про мою кому), что она — и есть та самая девочка из его «сна». И ее, во что бы то ни стало, непременно нужно найти.

Хотелось ли мне сознаться, что я — та самая его Лиля, вот только уже… после всего, вернувшаяся, как и он? Хотелось. Безумно хотелось! До слез, до крика, до истерики. Однако… даже если и начинала нечто подобное вырисовывать, он, тут же, шел против, и воспринимал всё в штыки. Как бы, кто бы не выглядел — плевать: ему нужна исключительно только та девочка, девушка. Только его Лиля.

Хотя, наверно, оно и правильно. Если сны наши — правда, а судя по тому, что я уже — «Лиза», сложно с этим спорить, то страшно разрывать цепь. Страшно и, вероятно, глупо. Им нужно встретиться, Первой Лиле и Гоше. И должно всё то произойти, что произошло. И лишь тогда Генрих и Анна столкнутся. Лишь тогда я буду с ним… хотя бы в прошлом.

…

Ох…

Бедный ребенок Шалевского. Бедный. Несчастная и Лена. Развелись они. И, вправду, развелись. Вскоре та, конечно, нашла себе нового мужа, а после и забеременела во второй раз… Но это будет потом, в 2016 году. А сейчас, на дворе — 2014. И я мчу, темным, холодным, промозглым вечером на чертову высотку. К своей шальной, нерадивой сестрице Ане.

(Л и л я — 3).

— Аня! — испуганно позвала ее я, страшась как бы та с перепугу тотчас не сиганула вниз.

Но вдруг, неспешный разворот — и улыбается.

Мне, незнакомке, она… улыбается.

— Привет. Я уже и замерла, пока тебя дождалась.

— М-меня? — ошарашено шепчу. Шаги ближе.

— Да, — смеется, потирая ладони. — Тебя. Тебя, Лиля. Лиля-три, так ты себя называешь?

Нервно моргаю, невольно приоткрылся рот.

— Всё еще бесит имя Лиза, да? Или свыклась?

Молчу. Таращусь только идиотически.

— А ведь, практически, — продолжает, — то же, что Эльза. Верно? — смеется. — Что тогда не давала себя называть так, что сейчас перебираешь имена.

— Когда тогда? — сухо, едва различимо.

— А ты еще не догадалась? — хохочет. Дышит теплом на ладони. Украдкой взгляд мне в лицо из-под ресниц. — Нани… Я — Нани.

Поморщилась я, прожевывая несказанные слова.

Еще один вдох, и заикаюсь от шока:

— Н-но как? Когда?

Усмехается.

— Я помню, что ту жизнь, что эту. Только пришлось бродить туда-сюда. И переходы — это либо болезни, либо кома, как у вас с Гошей.

— Аня…

— Угу, — качает головой. — Здесь я — Аня, а там Нани…

— Но почему ты уходишь? Почему ты прыгнешь? — жалобно.

Печально улыбается, на мгновение поджав губы.

— Не мне тебе рассказывать, как сложно выбирать свой путь. Однако… если здесь — твое счастье рядом с Генрихом, то мое — лишь там. Я должна уйти. Должна. Меня ждет мой Пиотр и наша девочка. Я им нужна. Куда сильнее, чем тебе и Лиле-Первой. И лишь там я буду искренне и полноценно счастлива.

— А здесь? Где этот Пётр?

— Не знаю, — качает головой. — Сколько искала. Помнишь еще меня из Велау? Ты, Эльза, как раз ушла, а я — сильно заболела. При смерти. А тут, в это время, — сама знаешь, что попыталась впервые сделать. И попала я, современная, туда — прожила там те года, пока Эльза скиталась, и пока Анна не пришла и не забрала меня к себе. И у меня всё сложилось. Я была безмерно счастлива. Но Анна ушла, ты ушла, вновь ушла, — и я заболела. Не знаю почему. Вроде, и не сильно по двоим вам убивалась. Хоть и умерли на мельнице, однако… я верила, что вы где-то здесь, в нынешнем времени. Но… сердцу не прикажешь. Вот, наверно, и затянуло сюда. Как раз, чтобы дожить до твоих… восемнадцати.

— Но ты же знаешь, что Ярцев сделает со мной?

Виновато опускает очи.

— Да. Уже да. Но разорви — цепь, — выстреливает взглядом мне в очи, — и всё разрушится. Увы, Лиля, всё разрушится.

— А смысл? — рычу. — СМЫСЛ? Кроме как, жизни на Бальге с Генрихом, здесь, после всего — конец. Гоша — мертвый.

Качает головой.

И вновь потереть ладони, постучать ногу об ногу. Взгляд около — и загадочно ухмыльнулась.

— Лиля, как ты не поймешь? — смеется. — Это — еще не конец. Ты еще в пути. Колесо еще вертится. Там в больнице, в 2011 году… не было никакого влюбленного санитара. Не было. А была ты.

— В смысле? — оторопевши, вывалила я глаза.

Шумный вздох.

— Ты себя тогда уже называла «Четвертая Лиля». Даже новое имя не сказала. Лиля, да и Лиля. Это ты меня спасла, устроила побег из… психушки. Привела в чувства, дала одежду мне и тебе же, мелкой, денег, а не у бабки я взяла. Подсказала что и где, как соврать. Провела, практически, до детоприемника. Многое о будущем рассказала, но мне еще не верилось тогда, а половину — и вовсе (в голове перемешалось) забыла. Потому даже, когда и встретили Шалевского на дороге, я никак не смогла догадаться, что это — тот самый наш Генрих.

Немного помолчав, добавила (морщась):

— А еще ты сказала, что письмо Ирине надо написать. Обязательно. Иначе либо не успеешь вернуться, либо… ее отец тебя прикончит. Всё в нем расскажи: и о их свадьбе, и об… изнасиловании. И о жизни любовниками. Всё то, что он тебе дал. Как хотел детей от тебя. Как… Ирине мешал забеременеть. В общем, всё… всю ту жуть. И как ты решила уйти от него, едва узнала про ее новость. Вывали на нее — и она тебе вернет сторицей.

— Но Шалевский?

— И ты сказала, что, будучи Лизой, ты знаешь, придумаешь, как поступить. И в нужный момент сделаешь всё необходимое без сомнений и страха, потому что я тебе сегодня на крыше расскажу про нее, про Четвертую Лилю. И тем самым все, но особенно ты, замкнешь круг и спасешь Гошу. Чтобы Лиля, Пятая, когда выйдет из комы, наконец-то встретила его.

Качаю головой.

— Идиотизм. И тебе не страшно?

Смеется вдруг. Взгляд около.

— Оглянись, Лиля. Ты стоишь в чужом теле, на крыше со мной, в 2014 году. Что может быть еще страшнее и сумасброднее?

Ухмыляется.

Вдруг помрачнела она. Резво, грозно:

— Только не вздумай вмешаться. Ни во что лишнее. Ни в изнасилование, ни в тайный ее, ваш, аборт. Ничего. Ничего не меняй. Всё будет нормально. Поверь мне. И ты будешь еще с Гошей, с Генрихом. Просто, перетерпи.

— Просто? — злобно язвлю. Кривлюсь болезненно.

Качает головой.

— Да. Нам дано свершить эти круговороты, при этом сохраняя память, так вот не закручивай сильнее воронку. И так многое начудили, а потому и расхлебываем, словно ненормальные, творя безумные чудеса.

Не закручивай, прошу…

(Л и л я — 3)

И пусть все еще жуткой луной вторились слова Ани, и пусть бешеное осознание того, что та сотворила, едва я ушла подальше, разрывало меня изнутри, я, Лиля Третья, все же бросилась спасать свою Лилю Первую…

Ну, не могу я, не могу добровольно дать ей пережить тот кошмар, что еще до сих пор меня заставляет дрожать от страха. А уж тем более… забеременеть от этого козла.

А дальше что? Опять аборт?

Нет уж, нет!

Но… опоздала.

Курящий на балконе Ярцев. И я, визжащая на всю глотку, в углу комнаты, что даже через входную дверь слышно.

Прижаться спиной к железному полотну — и отчаянно зареветь, завторить безумием, горьким рыданием Первой Лиле.

Сука ты. Сука, Ярцев. Сука! Правильно тебя Ирина изничтожила. Правильно! Как того клопа. Выжгла с лица земли.

И будь моя воля, я бы сама тебя прикончила. Причем, прямо сейчас. Не глядя…

Однако, поступаю… ровным счетом, как Вторая Лиля с Ириной — выжать всё. Пользу по максимуму, а потом отдать на поруки судьбе.

И хоть подбросила я брошюрку с рекламой срочного противозачаточного, однако…

Пыталась и в больнице ее отговорить. Не делать самого жуткого. Да разве она меня услышит? Разве я… услышала бы?

А потому… покорно опустить голову и ждать. Ждать дня, когда нужно отправить будет злополучное письмо, и дня, когда Лиля Первая отправится в великое путешествие…

(Л и л я — 3).

— О, Лиза! И ты здесь? — удивился Шалевский, завидев меня в коридоре больницы.

Невесело улыбаюсь.

— А где же мне еще быть? Слышала уже… про эту твою… Лилю. Даже не знаю… поздравлять, или… В общем, мне жаль.

Кривится, морщится, с трудом сдерживает слезы.

— С-сука, — резвый разворот, пряча в ладонях лицо. Рычит. — Пару дней не смогла подождать. Пару дней, б***ь! Е****я работа. Ответственность. Сука, что б ее. Идиот! ИДИОТ Я! — отчаянно причитает.

— Успокойся, прошу, — несмело шепчу, попытка обнять. Вырывается. — Ч-что врач говорит?

Усилия прийти в себя, шумные глубокие вдохи Шалевского. Несколько минут стоим как дураки, радуя бесплатным развлечением зевак.

Но еще миг — и проглатывая горечь, обрушивает Гоша на меня взгляд.

— Врач не знает, почему она еще жива…

(Л и л я — 3).

Горе — горем, а дело — делом. Так решила не одна я.

А потому — нужно тоже действовать.

Аня там, на крыше, сказала, будто настанет момент — и я точно буду знать, что мне надо сделать. И при этом не будет ни страха, ни сомнений: как она сиганула с высотки, так и я свершу свой смелый побег в новую жизнь. В новую, но при этом… и Гоша выживет.

Выживет!

Вновь прокрутить в голове рассказ Ирины. Уже в сотый раз.

Чушь какая-то, и тем не менее. Я поджидаю Ярцева.

И вправду, пока тот в кафе, какой-то странный типок трется около его автомобиля. Чего-то присел на миг, а дальше, оглядываясь по сторонам, спешно подался прочь.

«Взорвали». Люди отца Ирины его взорвали.

И вдруг, внезапно… из здания напротив, выходит Михаил, вот только его ведет… под руку, буквально тащит силой рядом с собой, мой Шалевский.

«Не в то время, не в том месте».

Оглянувшись по сторонам, заставляет сесть в авто (с другой стороны) и сдвинуться с пассажирского кресла на водительское. Тотчас прыгает рядом. Молнией кидаюсь я на дорогу, через клумбу на капот — и не даю даже завести мотор. Ошарашено всматриваются в меня оба.

— Лиза? — удивленно кинул мне Гоша.

Вижу через лобовое стекло, как тот удерживает Ярцева на мушке.

Уверенно открываю дверь рядом с Шалевским и рычу, захлебываясь:

— Отдай мне эту суку! У меня с ним свои счеты!

— Ли-за, — ревет мерно, жестко Гоша, гневно качая головой. — Не на-до.

— Вы че, оба больные? — скалится животное, вглядываясь на меня.

Не реагирую. Глаза в глаза всё еще со своим героем, не отступаю:

— Отдай. Прошу. Ради своей Лили. Гоша, отдай! ГЕНРИХ! Я ВСЁ СДЕЛАЮ!

Оторопел тот от неожиданности.

Но тут-то и подгадал, «не оплошал» Михаил: пользуясь столь удачным замешательством, вмиг кидается на захватчика, стремясь выдрать, выбить у того оружие. Но, «увы»: ловкий удар Георгия локтем мерзавцу в лицо — и смельчак враз подался назад, жадно уже хватаясь за разбитый нос, с последних сил сдерживаясь, дабы не заскулить.

Колкие секунды — решается Шалевский. Мигом выскакивает из авто, давая мне ход.

— Только учти, — едва я села, резво прильнул обратно (облокачиваясь руками на крышу авто); жесткий, мерный голос; пристальный взгляд на расстоянии вдоха, — не уничтожишь сама, то я прикончу, только уже вас обоих.

Хмыкнула (отчасти болезненно).

— Доверься, — едко, загадочно ухмыляюсь. — От него и мокрого места не останется.

Вручить мне пистолет, ключи. Уверенное движение — и уже я удерживаю на мушке ублюдка. Захлопнуть за собой дверь. Пронзительный, сверлящий взор обрушить на демона.

— А ты еще, б***ь, кто такая? — рявкнул на меня, убирая руки от лица, Ярцев. Презрительно, гордо всматривается. Заметно расслабился, вероятно, уповая на мою (женскую) слабость.

Но миг — и в догадках прищурился:

— Погоди, а я тебя помню…

— О да, — загадочно ухмыляюсь. — Еще как. Заводи, — протягиваю ключи и киваю головой.

Немного помедлить, порассуждать внутри себя, бросить колкий взгляд на все еще следящего за нами Шалевского — и поддаться: забрать связку, вставить ключи в замок зажигания и смело, без каких-либо предчувствуй и опасений…. провернуть колесо бесовщины дальше.

(Л и л я — 4).

Очнулась я на какой-то остановке, причем железнодорожной. Не особо видно, где тут город или еще какое-либо другое селение. В какую сторону нужно идти. И тем не менее….

Проверить карманы, нервно чертыхнуться себе под нос — и отправиться ловить попутку.

И это же надо будет еще где-то денег раздобыть, чтобы купить одежду, еду. План придумать побега. И вообще.

Бабка?

Нервно цыкнуть. Анька, Анька, а все-таки бабку, наверно, придется раструсить. Не зря же та потом нам ментов вызовет…

Путь на Знаменск.

…

— Ну, вот и всё, — ухмыляюсь я сестре. — Вот такая история. Не перепутай. Покопайся в деталях. Многое из всего сказанного мною — безумно важно, и если его не упустить, сделать всё, как надо, петли замкнутся — и каждый из нас обретет окончательный свой жизненный путь, я надеюсь, прямой уже, без этих чертовых «каруселей». Единственно, конечно, что ты — там, а я — здесь.