Шайтан-гора

КОЗЛЕНОК

Сергей Пескарев пришел в копровый цех после десятилетки. Длинное помещение цеха с ферменной крышей и металлическими стенами встретило его оглушительным грохотом. Стояло марево от горячего шлака, взметались языки пламени и дыма, высоко над головой с ревом катались мостовые краны. Казалось, что механизмы без людей выполняют сложную работу. Немыслимо было представить, что здесь может находиться человек.

Сергею невольно вспомнились чьи-то предостерегающие слова: «Гляди, Пескарев! На горячем шлаке работать — не блины жарить».

Дождавшись конца смены, Сергей с удивлением смотрел на чумазых машинистов, собравшихся в конторке мастеров. Они были говорливы, шумно смеялись, обсуждая какого-то Дранкина. И тогда у Сергея родилось в душе чувство уважения и зависти к этим людям.

По первости было трудно. Пыль и соль от пота ели глаза и лицо. В голове стоял беспрерывный гул от сухого щелканья контактов, шума редукторов и скрежета катков.

Но так было свыше полугода назад. Сейчас цеховая «музыка» стала привычной, и Сергей полюбил ее. Привычной стала и работа в шлаковом отделении.

Сегодня Сергей работает с трех часов дня. До начала смены оставалось несколько свободных минут, и Сергей подошел к машинистам и такелажникам, сидящим возле электрощитовой будки. Здесь собрались в большинстве пожилые люди — старые опытные копровики. Некоторые из них с пренебрежением посматривают на новичков. Сергей давно уже заметил это и ему обидно, но он ничем не выдает себя. Но, пожалуй, самое обидное, что с таким же пренебрежением относится и Катька-Козленок — контролерша из ОТК, которая и сама работает всего какой-то месяц.

Не может Сергей равнодушно смотреть на Катьку. Или злость поднимается, или еще что-то непонятное… Не похожа Катька на других контролеров. Вот и сейчас она громко разговаривает с машинистом Гришей Кравченко.

— В следующий раз ползком обследую семидесятитонку, а негабарита не пропущу! Понял, бракодел несчастный! — Катя решительно встряхивает косичками, торчащими из-под ситцевого платочка, и уходит в конторку мастеров.

Сергей тоскливо смотрит девушке вслед. Она обратила на него внимание не больше, чем на придорожный телеграфный столб, а это, как всегда, здорово обидно…

— Ведь вот скрапина, — вздыхает Кравченко, — зацепилась за меня и царапает. Да что же я каждый кусок металла линейкой буду мерять! — восклицает он, с возмущением обращаясь к соседу Бурзаеву, ища у него поддержки.

— Молодой еще, — говорит Бурзаев, — не знаешь, как делать. Зачем все глядят, как грузишь? Надо тихо-тихо, немножко габарит сверху трусить, тогда пойдет. А что козел, что козленок, эта публика вредный.

У контролерши Кати фамилия Козлова, но за ней с первых же дней прочно укрепилось имя Козленок. Произошло это потому, что она беспощадно требовательно относится к отправляемой на мартен габаритной шихте. Увидит на вагоне кусок металла не по размеру и пишет где-нибудь мелом так, чтобы видел машинист: «Эй, козел, твой козлик в наши ворота не пройдет». Приходится снимать такой металл, хотя бы он всего на каких-то несколько сантиметров имел отклонение от правил, иначе забракует весь вагон. Упряма Катька. Многие машинисты недолюбливают «вредную Катьку», особенно Бурзаев. Вот и сейчас, едва она успела отойти, как он завел разговор:

— Раньше была работа, никакой контролер не видал, никакой габарит не знал. Разбил изложницу на две части, тащи на вагон. Попал кусок скрапа на магнит, хоть в двадцать тонн, тоже клади. Мартен все скушает. Хорошо было работать!

— Врешь ты, Бурзай, и раньше габарит был, — возразил немногословный машинист Проскуров, — а только настоящего контроля не было.

— Зачем вру? Правду говорю, кого хочешь спроси. Габарит, правда, был, зато Козленка не было, сам себе хозяин.

— Вот и видно, что не было настоящих хозяев, а хозяйничали такие, как ты.

Бурзаев отворачивается, не желая продолжать неприятный для него разговор. Проскурова он недолюбливает и втайне побаивается за острый язык и прямоту. Уйдет Проскуров, Бурзаев опять за свое возьмется, хвалит прошлое, учит, как лучше подрабатывать деньги.

Много раз Сергей слышал такие разговоры от Бурзаева и, чего греха таить, кое-что перенял. Есть еще машинисты, которые вперемешку с хорошим металлом отправляют на мартен и негабарит. Контролеры всегда на это закрывали глаза. Кусок, другой — не такая большая беда, лишь бы не заметил кто снаружи. Все-таки и они от выполнения плана премиальные получают. Узнал Сергей кое-что и другое. Грузят в думпкары шлак, отправляемый на свалку, тут уже гляди в оба. Шлак должен быть проверен тщательнейшим образом, чтобы не попал на свалку и металл. Однажды заметил Сергей, как сосед вместе со шлаком зацепил грейфером и кусок раскаленного «блина», мартеновцы называют его донным — остатки стали в разливочном ковше. Блины, как правило, отправляются в бойное отделение под разделку шарами. Ценный металл — первосортная сталь.

Пескарев позвонил и стал показывать рукой, решив что машинист просто оплошал, не заметил. Но тот отправил металл в думпкар, сверху завалил шлаком и Сергею погрозил кулаком.

А после работы он подошел к Сергею и зло заговорил.

— Ты, Пескарев, свою работу делай, мне не мешай. У нас такой закон.

Заметив, что Сергей молчит, он добавил уже более миролюбиво:

— Что с таким блином будешь делать? Долбать его, целый час пропадет, опять же в яме оставлять нельзя, зови такелажника, вытаскивай, за это время я три думпкара загружу. Понял, Пескарь?

«Как же так, — думал после этого разговора Сергее — кругом лозунги и плакаты: «Борись за каждый килограмм скрапа!» А тут Бурзаев целыми тоннами отправляет металл на свалку».

Рев кранов смолк, точно по команде. В цехе наступила тишина, и тогда стал слышен низкий тягучий вой заводского гудка.

Смена.

Смена предстояла скучная. Не было ни думпкаров под шлак, ни вагонов под скрап. Сергей цеплял магнитом пятитонный слиток, поднимал над ямой и бросал на спекшиеся пласты шлака. Шлак от ударов дробился, его собирали грейфером и ссыпали в кучи. Мысли у Сергея невеселые, он думает о Катьке.

С первых же дней в цехе они поругались, и с тех пор не стало житья молодому машинисту: то шлак слишком крупный, при кантовке может застрять в думпкаре, то металл проглядел, то еще что-то. Встанет девушка под краном Сергея и глядит своими немного раскосыми глазами, к чему бы придраться. А какая уж работа, когда за каждым движением следят, начинаешь нервничать, не знаешь, куда деваться. Подали вагоны под скрап. Из мартеновского цеха пришли чаши со шлаком. Работа пошла веселее.

Сергей машет рукоятями командоконтроллера, как жонглер палочками. Легкое движение, и многотонный грейфер, разинув свою ненасытную пасть, камнем падает вниз или птицей взлетает под самую ферму моста. С грохотом вгрызаются стальные челюсти в шлак, кусают огненную пищу огромными порциями и выплевывают ее на истекающие зноем кучи. Окутанные паром такелажники поливают шлак из брандспойтов. Но вот шлак собран, и на смену грейферу плавно выкатывается магнитная тележка. Огромная круглая рубчатая плита, способна притянуть к своему гладкому пятачку тысячекилограммовые глыбы металла.

Магнит шарит по кучам шлака, выуживает куски плавленного сосульчатого скрапа. Как живые, они прыгают к магниту со всех сторон. К вагону, который грузит Сергей, подходит Катя. Она осматривает скрап, обходит семидесятитонку со всех сторон, что-то записывает в маленькую книжечку. Потом начинает делать руками таинственные знаки. Сводит ладошки, а потом чуть-чуть раздвигает их. Это означает, что на вагоне есть негабарит.

Сергей даже краснеет от злости. Пришла… Хочется сегодня ему поработать, как никогда, появилось настроение, да и металла много, только разворачивайся. Уложил на вагон несколько скрапин больше положенной величины и старательно забросал мелочью. Но пронырливая Катька уже заметила и разводит своими противными ладошками.

Сергей сбрасывает с вагона негабаритные куски металла, а когда девушка отходит подальше, снова укладывает их на вагон и еще тщательней маскирует. Это тебе, Катенька, за прошлое воскресенье, будешь знать, что работает не «Пескарь — пресноводная рыба», как она однажды назвала его, а Сергей Пескарев — опытный машинист. Над головой дергается сигнальный колокольчик. Это означает, что на подкрановых путях кто-то стоит и желает говорить с машинистом. Сергей останавливает кран, выключает рубильник и по узкой лесенке выбирается на верхнюю площадку.

Перед ним стоит Катя. Она машет рукой и предлагает выйти на наружную лестницу.

— Вот что, Пескарев, — говорит она, когда они очутились на маленькой площадке, окруженной сварными перилами, — давно я смотрю на тебя и думаю, хороший ты парень, давай подружимся!

Сергей опешил.

— Т-ты что, другого времени не нашла? — Он ожидал разноса или во всяком случае неприятного разговора, а тут на тебе…

— Самое время. Приходи-ка завтра на работу пораньше, сходим на мартен, ты ведь там не бывал. Посмотришь, у меня там брат работает. Эх и красота на мартене! Придешь?

Сергей таращил глаза на Катю и никак не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Наконец, он решил, что шуткам тут не место.

— Приду, Катя, только чудачка ты большая. Тоже нашла время…

Сергей снова грузит металл в вагон и снова думает о Кате. И нет у него прежней злости на девушку, а что-то нехорошо стало на душе. Может, опять смеется Катька. Девка с гонором.

Давно уже не может Сергей спокойно думать о девушке. Лежит на койке в общежитии, а сам слышит Катькины слова: «Эй, козел! Твой козлище с бородой, выгружай!»

В прошлое воскресенье встретил Катю возле общежития и вдруг ни с того ни с сего бухнул: «Пойдем, Катя, в кино». Точно холодной водой себя окатил, так неожиданно это получилось.

Катя с удивлением посмотрела на окончательно смутившегося Сергея, усмехнулась чуточку, и видно такая физиономия была у него, что она вдруг как расхохочется. Провалился бы Сергей сквозь землю.

— Плыви-ка ты, Пескарь, один. Я лучше тетке помогу картошку в огороде копать.

Так и уплыл Сергей, но только не в кино, а на свою койку. Весь вечер валялся в пиджаке и, на чем свет стоит, проклинал свой болтливый язык. Подвел-таки, проклятый.

Утром встал пораньше, вышел в безлюдный коридор и минут десять разглядывал себя в зеркало. И чего смешного нашла Катька…

Парень, как парень, веснушек только много, да, пожалуй, ростом не совсем удался, а так даже симпатичный. Правда, девчата на него не засматриваются, да и он сам не привык за юбками бегать. Катька тоже не ахти какая красавица: маленькая, рот большой, как у галчонка, и к тому же еще курносая. А руки вечно красные. Нашлась красавица писаная, ну, подожди…

И вот та самая противная Катька предложила ему дружбу…

После смены Катя ждала Сергея возле табельной. Лицо у нее, как всегда, было злое, и губы кривились, точно лимон в рот попал.

— Значит, ты придешь завтра? — спросила она.

…Сергей пришел.

Молча шли по длинному переходному мостику. К мартеновским цехам так же подошли молча, и тогда Катя заговорила:

— Мы сейчас зайдем на шихтовый двор.

Сергей еще никогда не видел таких огромных куч габаритного металла. Они громоздились, как хребты гор. Здесь так же ревели мостовые краны, шла погрузка металла: на путях стояли вагонетки, и на них ровными рядами, как пирожки на противне, лежали мульды.

— Видишь, — пояснила Катя, — это наш скрап, его погрузят в мульды, а потом подадут на переплавку. А вот теперь смотри сюда…

Сергей увидел в стороне огромную кучу безобразных металлических глыб. Ни один магнит не прикасался к ним, и Сергей почувствовал, что неудержимо краснеет. Все это были его старые знакомые «козлы» и «козелочки», которые машинисты копрового цеха прятали под габаритным металлом. Там они не были видны, а здесь лежали на виду у всех.

Невдалеке два могутных такелажника с ломами в руках старались втиснуть в мульду рогатый обломок скрапа. Как такелажники ни старались, ничего не выходило. То один, то другой конец скрапины вылазил из мульды, и рабочие громко кого-то проклинали.

Наконец, один из такелажников закричал машинисту.

— Не лезет, проклятый, чтоб их!..

Машинист подцепил скрапину магнитом и безжалостно отбросил на отдельную кучу. Такелажники отошли в сторону и, побросав ломы, опять кого-то стали ругать.

— Вот и все, что я хотела тебе показать, — вздохнув, сказала Катя. — Я сама здесь работала почти год после десятилетки, а брата никакого у меня нет. Пойдем!

Они вышли под эстакаду и остановились. Перед глазами Сергея все еще стояли жилистые руки такелажников, а в ушах звучали злые недобрые слова.

— Катюша, — сказал Сергей, и от волнения на его веснушчатом лице появились сверкающие бисеринки пота, — К-катюша, ты на меня не сердись. Я давно хочу сказать тебе…

— А ты не говори, Сережа. Думаешь я ничего не вижу… Эх, ты, глупый Пескарь…

Сергей смотрел на девушку, и губы его чуть-чуть дрожали. И кто это говорил, что Катя некрасивая. И рот у нее очень даже симпатичный, а нос, так просто прелесть, как он мило у нее примостился. Очень даже красивая девушка. Дурачье, ничего не понимают.

— У меня ведь тоже не кусок скрапа вот здесь… — говорила Катя. Но Сергей как-то не слышал ее слов.

«Вот оказывается, какая ты, — думал он, когда они шли в свой цех, — трудная ты, негабаритная, и никак не разгадаешь тебя сразу. Но не отступлюсь я уже от тебя, как бы трудно ни пришлось».

У самого входа в раздевалку Катя остановилась и, улыбнувшись, сказала:

— Пойдем, Сереженька, в воскресенье в кино.

— Пойдем, Катюша.

— А вагон твой вчерашний я забраковала. Не пройдут твои козелочки.