Шел ребятам в ту пору…

Правофланговый

Свой месяц отпуска вот уже двадцать лет она брала летом. В исполкоме знали, что Варваре Николаевне Юрченко нужен именно какой-то теплый месяц: июль или август, когда в Кавказских горах стоит жаркая, сухая погода. Сотрудницы понимали ее глубокое горе и шли навстречу.

От своего горя Варвара Николаевна не может избавиться уже более двадцати лет. К отпуску-походу она всегда готовилась заранее, клала в рюкзак все необходимое, а в назначенный самой себе день ранним утренним автобусом выезжала из Микоян-Шaxapa в сторону Марухского перевала.

До Зеленчука все горные тропы ею давным-давно исхожены, все пастухи в горах опрошены. Нет, ничего они не знают о партизанском отряде «За Родину», ничего не слышали о ее шестнадцатилетнем сыне Диме. В сорок втором девятого августа вышел он с отрядом из Микоян-Шахара и как в воду канул.

Пусть еще пройдут годы, но она не перестанет искать. Разве успокоится мать, пока не найдет хотя бы могилу своего сына?

Убирая перед отъездом квартиру, Варвара Николаевна наткнулась на недостроенную сыном модель самолета. Это они с Геной Томиловым мастерили. Молча держала в руке модель и по щекам катились слезы. Сколько Диминых работ, выпиленных лобзиком, посылались в Ставрополь, на краевую выставку! Тогда в пионерском отряде все обратили внимание на Диму Юрченко, который «все может». А сколько он читал! Летом целыми днями пропадал в библиотеке. И не только читал, по и помогал библиотекарям: то плакат нарисует, то тексты напишет.

В восьмом классе Дима с Геной стали мастерить всякие корабли, подводные лодки. Так и не достроили электролодку.

Началась война. Мальчишечьи затеи пришлось отложить на время. Ребята твердо решили: мы уже не маленькие, окончили восемь классов, сдали нормы на «Ворошиловского стрелка», значит, наше место там, где решается судьба Родины.

Ох, и надоели же тогда ребята военкоматчикам!

— Ну, что мне делать с этими настырными хлопцами? — сокрушался военком Подосиновский. — На фронт просятся. Тоже мне фронтовики! Вам же вещмешок штанов надо брать с собой!

Дима Юрченко и Гена Томилов настойчиво доказывали, что на фронте они не будут лишними.

Военкоматчики тихо посоветовались между собой, а потом товарищ Подосиновский сказал:

— Посылать вас на фронт нельзя. Не доросли еще. А вот в истребительный батальон местной охраны, так и быть, зачислим.

И зачислили.

Варвара Николаевна вовсе потеряла сон. То беспокоилась о муже (он в первые дни ушел на фронт), а теперь вот Димка пропадает по целым неделям неизвестно где. И спросить не у кого. Гена Томилов от него ни на шаг. Раз нет в городе Димки, значит, пустые хлопоты искать Генку.

Дозналась как-то в исполкоме, что батальон вылавливал в горах Преградненского района бандитов. Но сколько ни спрашивала сына, где он был, молчит как в рот воды набрал.

Однажды возвращалась она с пригородного хозяйства и на КПП увидела Диму, стоявшего на посту.

Димка был бледен, большие глаза ввалились.

— Ты же голодный, сынок?! Идем домой, поешь хоть.

Димка снисходительно улыбнулся.

— Смешная ты, мама! Разве я могу бросить пост?

Так и ушла одна.

Этот случай напомнил Варваре Николаевне другой. Однажды они с отцом Димки Михаилом Дмитриевичем увидели, как из школы вышли мальчишки — члены военизированного кружка с деревянными винтовками за плечами.

Оба, не сговариваясь, стали искать глазами сына.

— Смотри, Варя, наш-то — правофланговый! — улыбнулся Михаил Дмитриевич.

Варвара Николаевна часто вспоминает последние минуты прощания. Дима вел себя сдержанно, с достоинством. Подошел к ней, обнял, как взрослый.

— До свиданья, мама!

А Варвара Николаевна залилась слезами.

— Сынок…

— Я вернусь, мама! Ты не плачь. Ну, прошу тебя, не плачь.

Схватив вещевой мешок, он выбежал на улицу.

Город притих в эти дни, насторожился, окруженный, как крепостной стеной, горами.

Только внизу, где беспорядочно были разбросаны домишки карачаевцев, шумела Кубань.

С той поры прошло двадцать два года. Вокруг города детства Димы так же величественно возвышаются горы, так же несет свои быстрые ледяные воды Кубань, а его нет.

Где он, Дима Юрченко?

Как только Красная Армия изгнала фашистов с Кавказа, Варвара Николаевна начала поиски сына. Из села в село, из аула в аул ходила она. В Хасаут-Греческом узнала, что в августе сорок второго года через селение в сторону Марухи прошел партизанский отряд. Но как он назывался, куда двигался, был ли там Дмитрий Юрченко, мальчишка шестнадцати лет, люди не знали. Горы и леса, может, и знали, но они без языка: любую тайну доверяй — не скажут.

Где же Дима?

В конце длинной колонны людей, поднимавшихся на Марухский перевал, шел человек без ноги, опираясь на костыль. Это был Геннадий Томилов. Как ни трудно идти ему, но он старался не отставать от остальных. Глаза его часто устремлялись на цепь высоченных Кавказских гор. На одну из вершин предстояло взобраться.

— Вы-то куда? Не дойдете! — услышал Геннадий возле себя мужской голос.

Геннадий поднял глаза и упрямо ответил:

— Дойду! Должен дойти!

— Сейчас вам дадут лошадь и, пожалуйста, без возражений!

— Не надо! — запротестовал Геннадий, но мужчины уже не было рядом.

Минут через десять-пятнадцать к Геннадию подъехал на добром коне лесник из Архызского лесничества. Это он сопровождал сейчас бывших защитников Марухского перевала к местам былых ожесточенных сражений, где недавно подо льдом обнаружили останки героев.

Среднего роста, худощав, тонок в талии, широк в плечах.

— Садись, — просто обратился он к Томилову.

— Я же сказал — дойду!

— Ай, слушай, зачем напоминать одно упрямое животное! Мне же легче идти. У меня два нога. — Но, видя, что упрямый шел впереди, поставил коня поперек тропинки и грозно приказал:

— Садись!

Геннадий молча отдал лесничему свой костыль.

Конь заржал под незнакомым седоком и успокоился.

Томилов ехал тихо, придерживая коня. Лесничий шел рядом.

— За тобой там тоже гонялись немецкие мины? — показал лесничий на видневшийся вдали Марухский перевал.

— Не только мины. Бураны, мороз и голод были злейшими нашими врагами, после немцев, конечно.

— А как ты туда попал?

— Сперва я был в партизанском отряде «За Родину».

Лесник сначала обрадовался, потом подозрительно посмотрел на Томилова.

— Я тоже был в этом отряде, но тебя что-то не помню.

Теперь Томилов нетерпеливо склонился к леснику.

— А ты не знал там Димку Юрченко?

— Знал, как же! Знал храброго джигита! — обрадовался лесник. — Мы вместе на Монаховой поляне за селением Хасаут-Греческое дрались с фашистами.

— Ну, а потом? Потом видел Димку? — нетерпеливо спросил Томилов.

— Погиб в бою.

— Как тебя зовут?

— Якуб.

— Якуб, расскажи все, что помнишь.

— Расскажу, все расскажу, дорогой, но у нас говорят: кто поднимается в горы, тот запасается молчанием.

— Садись, а я пойду, — и Геннадий сделал резкое движение, собираясь слезть с коня.

— С горами не шутят, дорогой. Сиди, раз лошадь везет, а?

Подниматься было все труднее и труднее. Круче становились горы. По живописному ущелью расползлась фиолетовая дымка, делая его еще более загадочным и неприступным.

— Слушай! Тебе сейчас легче говорить, — поднял к Геннадию заросшее щетиной лицо Якуб. — Расскажи, как это вас, совсем мальчишек, приняли в партизанский отряд?

Густые, светлые брови Томилова почти сошлись у переносицы.

— Друзья мы были с Димой со школьной скамьи. Мечтали после десятилетки поступить в военное училище, занимались гимнастикой, ходили в секцию бокса. Однажды мальчишек старших классов вызвали в военкомат. А мы тоже были старшие, восьмиклассники. Вооружили нас винтовками, выдали холостые патроны и повели в горы, в леса. Димка был правофланговым. Ночью должны были обнаружить «противника». Помню, как мерзли в ту ночь. Горы манят своей красотой, а потом мстят своим холодным дыханием за вторжение. «Противника» мы взяли на рассвете. Днем входим в город, а нам говорят: «Война!».

Мы тогда не представляли, что такое война. Думали, легко, как иногда в кино. Но если бы мы и знали, как это трудно, все равно пошли бы на фронт. Мы ходили в военкомат. Сколько раз ходили! На фронт не попали, а вот в батальон местной охраны нас зачислили. В сентябре сорок первого. Сперва нас обучали военному делу, потом мы дежурили на мостах, проверяли документы, участвовали в облавах, а в мае сорок второго уже были в деле.

В Преградненском районе немцы высадили десант, который должен был связаться с бандой. Местному батальону вместе с краевыми работниками поручили его выловить. День и ночь бродили мы по лесистым горам. Не помню уж, на какой день разведка донесла, что враг обнаружен.

Ночью, стараясь не хрустнуть веткой, подкрались к фашистам.

На поляне горел небольшой костер, около него сидел мужчина в бурке, остальные спали тут же, у костра.

Наш сержант, целясь в того, что сидел, тихо приказал:

— Руки вверх!

Человек вскочил и выстрелил в сержанта. Пуля попала в гранату, которая висела на поясе. Граната взорвалась и убила нашего сержанта и немца. Разбуженные фашисты и бандиты повскакивали и начали строчить из автоматов. Мы стреляли в них из укрытий. Нас они не видели, а они оставались на виду. Костер-то горел! Мы с Димой были рядом. Оба гнались за убегавшими в чащу леса фашистами. Многих тогда убили, шестерых гитлеровцев взяли в плен, захватили рации, оружие. Местные бандиты драпанули в горы. Ты слушаешь? — посмотрел на Якуба Томилов.

— Когда говорят, всегда надо слушать.

— Батальону непременно надо было найти банду, и мы ее искали несколько дней. Встретился на нашем пути пастух и сказал, что видел каких-то вооруженных людей в Белых скалах. Это в Краснодарском крае. Взяли курс на Белые скалы. Пастух сказал правду. Мы окружили бандитов. Я с Димой лежал в густом папоротнике. Засевший в скале бандит все время стрелял из автомата и не давал нам поднять головы.

— Дима, — крикнул я ему в самое ухо, — ты продолжай стрелять, а я заползу вот за тот большой камень, с левой стороны, и сниму бандита.

— Действуй, — сказал Дима.

Я пополз. Притаился за камнем, долго целился и убил бандита с одного выстрела. Но оказалось, что за этим камнем лежал еще бандит. Он выстрелил в меня, но пуля попала в камень, а его осколки в мою голову. Бандит вскочил и побежал. Далеко он не ушел. Димкина пуля достала его.

После этой операции Диму и меня приняли в комсомол.

Фронт приближался к нашим Кавказским горам. Формировались партизанские отряды. Мы с Димой вступили в отряд «За Родину».

Вышли мы из Микоян-Шахара девятого августа, в сорок втором. Задача была такая — пройти в Аксаутскую долину и действовать в районе Марухского перевала.

Возле Осетиновки ко мне подъехал командир и говорит:

— Мы забыли снять бойца на мосту. Вернись, Томилов, сними его и догоняй отряд.

Я подъехал к Диме, отдал ему свой вещмешок, винтовку, патронташ…

Задание я выполнил, но при выезде из города меня задержал патруль партизанского отряда «Мститель». Привели в военкомат к Подосиновскому.

Тот удивился:

— Откуда ты?

Я объяснил.

— Ну, вот что, товарищ Томилов, садись с бойцами на полуторку и заминируйте Тебердинский мост, — приказал он.

Так вот и остался я с «Мстителем».

— При-и-ва-а-л! — разнеслось по цепочке.

Через несколько минут запылали костры. Вершина, казалось, рукой подать. Но это только казалось. У костров закурили, заговорили. Бойцы вспоминали пережитые на Марухском перевале дни сражений.

В больших глазах Якуба отсветы пламени. Он рассказывает о коротких днях жизни партизанского отряда «За Родину».

— Боевое крещение мы получили на второй же день. Встретились с вражеским десантом на горе. Первый жестокий бой. Атаку фашистов отбили. Они потеряли несколько человек убитыми и много ранеными, а мы одну лошадь. Э, не так. Почему я говорю потеряли? Мы ничего не потеряли. Мы приобрели тогда ярость. Мы готовы были крошить врагов на куски. Зачем они пришли в наши прекрасные горы? — Якуб посмотрел на искрящийся от снега и льда Кавказский хребет. — Если гость — это хорошо. Гость всегда радость хозяину. А они пришли убивать, чтоб завладеть нашей землей. Карачай землей. Карачай горы все равно, что сердце в человеке. Нельзя его отделить от тела, а Карачай от России. Земля как нана. Сын гор не может отдать свою нана в обиду. Тот не сын, кто не поможет матери, когда над ней нависнет опасность.

В догоревший костер кто-то из мужчин бросил сухие ветки. Якуб обхватил руками колено и взволнованно продолжал:

— На подступах к Николинским лесам отставший от нас «пикап» вместе с шофером Ванюшей попал в окружение десантников. Жалко, фамилию Ванюши забыл. Из облзо он. Ваня пустил «пикап» на врага, а сам бросился в кусты и, отстреливаясь, стал пробираться к своим.

Отряд спустился с гор, прошел через Хасаут-Греческое и углубился в ущелье Аксаута. Восемь комсомольцев замыкали отход отряда. Я был с ними. И медсестра Нина… Ее фамилию тоже забыл. Совсем стареть стал, а? Засели мы в теснине. Фрицы тут как тут. Шли за нами. В горы полз бронеавтомобиль. За ним мотоциклисты. Мы лежали, ждали — пусть подойдут ближе. Один не выдержал — стал стрелять. Тогда все стали стрелять. Кто-то сумел пробить скат броневика. Мотоциклисты сразу назад. А мы стреляли… стреляли, пока пули их догонять могли.

Потом мы скоро уходили в горы. Под утро услышали разговор, чужой разговор: «Шнель, шнель». Мы засели. И увидели такое… Впереди шли женщины, дети, старики. В их спины упирались автоматы фашистов.

Разве мы могли стрелять в своих? Командир приказал — без выстрела уйти в глубь ущелья.

Мы шли. Мы быстро шли. Мост в Красный Карачай был взорван отступавшими частями Красной. Армии. Мы пустили под откос весь автотранспорт и на бричках стали подниматься по лесной тропе мимо Караулки.

Плохой день был пятнадцатого августа. Аман день. На Малом Карджаумасе нас опять обстреляли. Тяжело ранили нашего лейтенанта из управления КГБ, возле дома лесника. Нельзя бросать товарища. Командир сказал: «Кто пойдет добровольно?» Ответили — все пойдут. Нас было четверо. Среди нас и Дима Юрченко.

По-пластунски поползли к домику лесника. Фашисты заметили и не подпускают к лейтенанту. Тогда я сказал, что возьму огонь на себя. И пополз вниз, к берегу Аксаута. Пусть стреляют в меня.

Фрицы кинулись в мою сторону. Но преграда им река. Через нее не переплыть, не перейти. Бурная и глубокая река. «Рус, сдавайся!» — кричали с берега. Стали пилить сосну, чтобы перебраться на мой берег.

Но я стрелял. Я не давал им возможности перейти.

Я не слыхал, как ко мне подполз Дима.

«Почему вернулся?» — кричу ему.

Дима молча показал на свои ноги. За ними тянулся кровавый след.

— Спасайте лейтенанта, а я свою жизнь дорого отдам, — и потряс противотанковой гранатой.

Я перевязал ему одну ногу, на другую наложил жгут. «Дима, ты стреляй, — сказал я ему, — я вынесу с ребятами лейтенанта, и мы придем за тобой. Продержись, друг!».

Мы перенесли лейтенанта и тут же поползли вниз, на выручку Диме. Но почему наступила тишина? Нет выстрелов. Только ветер в ветвях да шум злого Аксаута. Почему перестал стрелять Дима? Мы торопились. И вдруг сильный-сильный взрыв. Я в ужасе смотрел на товарищей — я уже знал, что произошло. Как мы тогда стреляли в фашистов! Подползли совсем близко и стреляли. Они по натянутой веревке переправлялись через реку. А мы пулями сбивали их в бурную реку. Оттуда никто никогда не выходил.

Якуб замолчал, долго шевелил угли в догорающем костре.

— Подползли мы совсем-совсем близко к месту взрыва и оцепенели. Там, где я оставил Диму, была лишь одна воронка и в небо уходила гарь. По земле расползлись бурые пятна крови. Некого было нам спасать, — с трудом заговорил Якуб снова. — Там, где оставался Дима, была лишь одна воронка. Нашего бесстрашного джигита не было в живых.

Томилов вернулся с завода вечером. Он только сел за стол, как постучали в дверь. Взяв костыль, Геннадий подошел к двери, распахнул ее. Перед ним стоял человек, напомнивший ему детство, его друга Диму. Он сразу узнал Михаила Дмитриевича Юрченко и кинулся к нему.

— Я прочитал твою статью в газете, Гена. Прошу тебя, расскажи все, что знаешь о Диме.

И когда Михаил Дмитриевич узнал все о сыне, он попросил Гену рассказать о себе.

— После того, как приняли шестичасовой бой в Гоначхирском ущелье, мы взяли курс на Марухский перевал. Там мы должны были соединиться с Зеленчукским отрядом «За Родину». Путь через горы был трудным. Ведь в лесистых горах был враг. Сколько раз приходилось прикрывать отряд — я был вторым номером пулеметчика.

На Марухский перевал мы прибыли в конце августа. Наше командование связалось со штабом армии, действовавшей в горах. После совместного партийного собрания нам объявили: «Кто хочет остаться на перевале и действовать по особому заданию штаба 46-й армии, оставайтесь». Осталось нас восемнадцать человек.

Двадцать седьмого августа под командованием Виктора Ивановича Панаева наша группа повела роту бойцов через Марухский ледник к Шеелитовому руднику. По данным разведки там высадился вражеский десант. Надо было уничтожить его.

По пути наткнулись на отряд фашистов, в перестрелке был убит Виктор Иванович. Командование взял на себя Аркадий Дятлов.

Бой с фашистским десантом продолжался с утра до темна. Позиция у нас была не совсем удобная, и Владимир Жаров вызвался поискать позицию получше. Пошел и не вернулся.

С темнотой пришло новое несчастье. Тяжело ранило Дятлова. Валя Доценко подползла к нему, чтобы оказать первую помощь, но вражеский снайпер ранил и ее в правую руку. Решено было уйти с места боя. Здоровых, кого не задела фашистская пуля, нас оставалось трое: Ольга Короткевич, Эльза Андрусова и я. Несли с собой Дятлова. Добрались до ледника. С него надо было прыгать метра три. Мы-то прыгнем, а как быть с раненым Дятловым? Мы оставили его наверху, обложили камнями, чтобы не заметили немцы, и обещали прийти за ним. Потом с Эльзой мы спустились в балку за убитым Панаевым. Перенесли его на горку, сделали каменную могилу. Искали Жарова. Но не нашли.

Мы вернулись к товарищам, поджидавшим нас. Залезли под лед, как под стол, чтобы прокоротать ночь. Утром увидели роту бойцов, которая, как мы после узнали, была послана к нам на выручку.

В светлом коридоре Усть-Джегутинской средней школы № 2 русоволосая девочка читала статью о Диме Юрченко.

— Ребята, а в нашей станице живут Юрченки. Может, это родители Димы?

— Пошли узнаем!

В тот же день в доме Юрченко слушали пионеры рассказ Варвары Николаевны о сыне.

— А что если поехать на место гибели Димы и поставить обелиск?! — неожиданно предложил кто-то.

— А если списаться с пионерами Хасаут-Греческой школы?

— Давайте спишемся и поедем!

— Весной! — дружно предлагали пионеры.

…И вот весна, буйная и яркая.

Грузовая машина остановилась у большого дерева. Из кузова выпрыгнули девочки и мальчики в красных галстуках.

Одни из них сразу подбежали к воронке, заросшей травой, другие вместе с Михаилом Дмитриевичем выгружали из кузова кирпич, лопаты, мастерки, кули с цементом, известкой.

Якуб осмотрелся, шагнул к одинокому дереву, украшавшему своей пышной кроной крутой косогор.

— Да, здесь погиб Дима.

Он снял шапку.

Варвара Николаевна стала на колени, потом упала, обнимая землю, навеки скрывшую ее сына. Платок сполз с ее головы, давным-давно побелевшей от горя.

Ребята начали строить обелиск. Вокруг посадили деревья.

Председатель отряда имени Димы Юрченко Тая Лучанинова выстроила пионеров на линейку у обелиска с красной пятиконечной звездой. И каждый по-своему представлял, как разгорелся здесь бой, как Дима стрелял в фашистов, засевших за рекой, как взорвал себя и фашистов последней гранатой.

Будто в солдатском строю, начала Таня перекличку:

— Правофланговый Дима Юрченко!

— Погиб смертью героя в августе тысяча девятьсот сорок второго года, — ответил стоявший первый пионер.

После переклички мальчики дали торжественный салют из ружей. Снова по горному ущелью прокатилось эхо от выстрелов, но теперь уже в честь того, кто остался в вечном строю героев.

Тая Лучанинова торжественно произнесла: