Шепчущий мрак

Глава 7

Мы ехали по дороге, петлявшей среди холмов, минуя нарядные, ярко окрашенные жилые дома. После одного или двух поворотов я смогла увидеть сверху знакомую темно-голубую черепицу дома, где я временно нашла себе пристанище. Повсюду встречались ухоженные сады, разбитые вокруг жилых строений и готовые вот-вот расцвести; из многих окон уже выглядывали цветущие растения.

— Какой красивый город! — вздохнула я. — Божественный!

Гуннар, очень довольный, кивнул:

— Согласен. Нам, бергенцам, трудно понять, как можно жить где-нибудь еще. Мы привязаны к своему городу. Впрочем, жители Осло считают нас, бергенцев, деревенщиной. Разумеется, они ошибаются, ведь Берген — ворота на Запад.

Он говорил, пытаясь развлечь меня и приободрить. Я позволила ему продолжать, не желая начинать свой рассказ, пока он ехал по горной дороге. Кроме того, я наслаждалась отдыхом, бездельем.

Когда мы поднялись на самую большую высоту, доступную для автомобиля, Гуннар остановил мерседес возле дорожного знака, который предупреждал водителей, что дальше проезда нет. Мы вылезли из машины и пошли по дороге.

Мы были не одни. Солнце вывело людей на воздух. Часть жителей Бергена предпочла провести воскресенье в горах.

Через некоторое время, осилив подъем, мы добрались до скамьи, которая была поставлена на обзорной площадке. Оттуда открывалась великолепная панорама.

— Прошлой ночью я слышала звуки волынки, — сказала я Гуннару — Такое возможно в Бергене?

Он улыбнулся:

— Вряд ли. То, что ты слышала, — это, без сомнения, одна из наших хардангеровских скрипок. И хотя волынка — духовой инструмент, а скрипка — струнный, их звуки схожи. У меня у самого такая скрипка. Когда-нибудь я сыграю на ней для тебя. Эта музыка специфически норвежская.

— Там, кажется, гуляли допоздна, — рассеянно заметила я.

— А так у нас принято, в Норвегии. Прежде чем ты уедешь, мы должны устроить вечеринку в твою честь.

Слушая рассказ Гуннара о том, что такое норвежский праздник, я полностью успокоилась и могла теперь передать ему, не обливаясь слезами, стокгольмскую историю любви, которую мне поведала Лора. Но когда умолкла, он меня совершенно обескуражил:

— Какой чудесный подарок она тебе преподнесла!

— Подарок? — изумилась я.

— Как хорошо узнать, что ты был зачат в любви и нежности.

Что-то внутри меня ожесточилось против него.

— Не думаю, что Лора Уорт когда-нибудь испытала что-то похожее на любовь. Или нежность. Она только изображает их.

- Тем не менее ты появилась на свет, — возразил Гуннар. — И она даже помнит оттенок неба над Стокгольмом. Такое помнится, только когда переживаешь очень важный момент в своей жизни.

Он спокойно увел меня от споров и возражений, лишая возможности нападать на него. И тогда, ничего не утаивая, я рассказала ему все, что происходило в доме Лоры.

— Ты действительно считаешь ее способной на такое — обезобразить свой портрет во сне? — спросил он, когда я закончила рассказ.

— Но я застала ее с ножницами в руке!

Гуннар покачал головой, между темными бровями обозначилась глубокая складка.

— Мне это не нравится. Она проснулась? Узнала, что она сделала?

— Тогда не узнала. Доктор Флетчер увел ее в спальню не разбудив. Как утверждает Ирена, он ничего не сказал ей. Но теперь она знает.

— Откуда?

Мне было стыдно поднять на него глаза.

— Я вышла из себя, когда мы разговаривали утром. Так рассвирепела, что выложила ей все о ее подвигах. Вот тогда она и швырнула в окно пресс-папье.

Длинные, узкие кисти рук Гуннара лежали на коленях. Я заметила, как его пальцы согнулись, сжались в кулаки. Я поняла, что он сердится на меня. Вся его доброта и терпимость улетучились без следа. Я ничем не могла оправдаться, чтобы уменьшить его негодование по поводу моего поступка, и лишь внутренне вся ощетинилась. Он же не знал, как вела себя Лора, какой она была холодной, далекой, абсолютно безразличной ко мне и к тому, что я чувствовала. Гуннар не слышал, как она тогда сказала, что мы ничем не связаны друг с другом, каждый из нас сам по себе. Это был конец, и меня прорвало.

Молчание удручало меня. Но вот Гуннар наконец заговорил, и в голосе его прозвучало такое холодное осуждение, какого я еще не слышала.

— Итак, ты добилась своего, преуспела в достижении своей цели — и даже больше, чем ожидала. Мне не следовало позволять тебе увидеться с ней. Я должен был порвать письмо твоего отца и немедленно отослать тебя домой, в Штаты.

Я с трудом сглотнула, потрясенная его словами, но ответила ударом на удар:

— А почему ты этого не сделал? Кстати, неплохо было бы узнать, что написал тебе мой отец. Можешь мне рассказать? Теперь уже скрывать ни к чему.

— Пожалуй. Письмо хорошее, доброе. В нем гораздо больше доброты, чем ты, по-видимому, заслуживаешь. Твой отец беспокоится о тебе. Он пишет, что, даже если ты способна была бы исцелить старые раны Лоры, мысли его не о ней. Лора, как считает Виктор, жила своей жизнью и сделала свой выбор. И если сейчас ей нелегко, то это не так уж важно. Но то, что происходит с тобой, важно. Так думал твой отец. Он чувствовал, что ты не сможешь жить нормально и счастливо, если не избавишься от пожирающей тебя ненависти. Сам он ничего не мог с этим поделать, хотя и пытался. Он чувствовал свою вину, переживал, что так случилось с тобой, но не знал лекарства. Он надеялся на встречу с Лорой, которая могла бы помочь тебе так, как ничто другое не поможет. Ты слишком много значила для него. Слезы обожгли мне веки, но я свирепо заморгала, чтобы их унять.

— Глупо с его стороны было надеяться на это, — еле слышно пробормотала я.

— Да, глупо. Я совершенно не согласен с Виктором. Он пишет: то, что касается Лоры, не так уж важно. Виктор очень давно не видел ее и написал так, поскольку считал, что главное — это ты, поскольку ты молода. Но я живу здесь. Я знаю и уважаю Лору Уорт. Я испытываю к ней самые теплые чувства. Она вовсе не лицедействует, как ты, очевидно, думаешь! Это женщина с глубокими чувствами, которая заслуживает, чтобы ее вызволили из тюрьмы, куда она сама себя заточила. Именно ты могла бы ее освободить, ведь ты обладаешь такой привилегией. Но ты не воспользовалась ею?

Меня так и подмывало наброситься на него, наговорить в ответ таких же резких, беспощадных слов. Но колкости не шли с языка.

Я резко поднялась, и он поднялся вместе со мной.

— Если здесь есть еще какая-нибудь вершина, куда можно взобраться, давай поднимемся на нее.

— Найдется, — коротко ответил он.

Покинув обзорную площадку, мы стали подниматься выше. Гуннар шел впереди, не обращая на меня внимания, словно был один. Он, казалось, начисто забыл обо мне, от души наслаждаясь прогулкой на свежем воздухе в ясный солнечный день.

Не знаю, сколько так прошло времени, но неожиданно он сказал:

— Тебе не подобает завидовать ей. И не нужно обижаться на то, что ты внешне не похожа на Лору. Ты сама — предмет зависти для нее и даже страданий. Ты молода, привлекательна и талантлива. Ты обладаешь равными с ней достоинствами, а возможно, даже и превосходишь ее. У тебя жизнь на подъеме, а у нее — на склоне. И ей нелегко узнать тебя такой и сравнить с собой.

Он говорил холодно и бесстрастно, как бы издалека. Как я могла считать его отзывчивым и чутким? Он думал о Лоре Уорт, а не обо мне.

— Если ты считаешь, что я ей завидую, ты ничего не знаешь обо мне, — отрезала я и зашагала еще быстрее, чем раньше. Мне хотелось одного: уйти куда-нибудь, освободиться от его осуждающего присутствия.

Дорога в конце концов увела нас от озера. После небольшого перехода мы вышли на мощеную террасу перед низким зданием ресторанчика, приютившегося на вершине горы.

— Поищем столик на солнце? — вдруг предложил Гуннар.

Я кивнула, но прежде чем мы обосновались, к нам поспешно подошел официант в белой куртке.

— Внутри за столиком вас ожидает леди, — сообщил он.

Мы с Гуннаром переглянулись и поняли все.

На душе было тяжко. Она пришла сюда, чтобы обвинять меня, распекать перед Гуннаром. Предстоят дальнейшие ужасные сцены.

— Не хочу с нею завтракать, — отказалась я. — С меня хватит. Я спущусь на фуникулере, и ты можешь Не беспокоиться обо мне.

Он взял меня за руку, ласково, но твердо, не допуская сопротивления.

— Я настаиваю, — внушительно произнес Гуннар. — Будет лучше, если ты повидаешься с ней сейчас. После того что ты натворила, ты обязана пойти ей навстречу. — И он твердо взял меня за руку.

Длинная застекленная веранда, куда мы вошли, защищала обедающих от холодного ветра, предоставив им возможность любоваться тем же чарующим видом, которым наслаждались те, кто сидел снаружи. Нас встретил длинный ряд столиков, накрытых белыми скатертями. Где-то посреди сидела в ожидании нашего появления Лора Уорт.

На ней был серый шерстяной костюм, который очень шел ей, и крохотная серая шляпка, хотя и старомодная, но прелестная. Лора выглядела красивой, довольной и счастливой. Протянув обе руки Гуннару и получив от него поцелуй в щеку, она усадила меня рядом с собой на красный стул.

Совершенно не готовая к такой эмоциональной метаморфозе, я чувствовала себя очень скованно и никак не могла настроиться на легкую болтовню.

— Я знала, что смогу опередить вас на фуникулере, — оживленно заявила Лора. — Я видела, как вы подходили. Твои щечки порозовели, Ли. Воздух Норвегии тебе полезен.

Гуннар сел напротив нас, и тут появился официант, который принес меню. Я уткнулась в него, радуясь этой передышке. У меня просто не находилось слов, чтобы заговорить с Лорой. Она выставила меня из своего дома. И так разъярилась, что разбила окно, швырнув в него пресс-папье. А теперь сидит улыбаясь, словно ее симпатия к Гуннару переходит и на меня. Такое неожиданное дружелюбие повергло меня в смятение и бессильное негодование.

- Мы должны познакомить тебя с нашими сандвичами, — обратилась она ко мне, — если только ты не захочешь чего-нибудь посущественнее. Гуннар, закажи, пожалуйста, для нас.

Официант ушел, забрав с собой меню, и мне некуда было смотреть, кроме как на Лору и Гуннара, откровенно наслаждавшихся обществом друг друга. Он был, совершенно очевидно, предан ей, и, несмотря на различие в возрасте, она все еще оставалась женщиной, способной создать острую ситуацию, очутившись в компании красивого мужчины.

Я чувствовала себя полностью выбитой из колеи. Смущение и неуверенность овладели мною. Лучезарная улыбка Лоры, ее сияющие глаза создавали иллюзию юности. Если я даже обидела ее, она не показала и виду, но я чувствовала, что это так. Гуннару не о чем было беспокоиться, но он беспокоился и не простил меня.

— Что ты думаешь по этому поводу? — весело спросила его между тем Лора. — Я о том, что так поздно обрела совсем взрослую дочь, девицу двадцати трех лет, которая так похожа на меня?

— Похожа на тебя? — эхом отозвалась я.

Она коснулась моей руки характерным для нее, обаятельным жестом.

— Ну конечно. Перед тем как ты вылетела из моей комнаты вне себя от негодования, я смотрела на тебя и видела себя. Мы зеркально воспроизводим друг друга, моя дорогая. Обе теряем выдержку, демонстрируем феерические реакции, приходим в бешенство. Но мы быстро отходим, не так ли?

Если она так изменчива в настроениях, то я не такая. Я не могу так легко распроститься с моими обидами и забыть о ее поступках.

— Я не умею быстро прощать, — угрюмо возразила я. Она не обратила внимания на мои слова.

— Я видела тебя в саду с пресс-папье в руках. Надеюсь, с ним ничего не случилось? Мне бы хотелось получить его назад.

— Оно осталось цело, — ответила я, еще не решив, вернуть его Лоре или нет. Пресс-папье лежало в моей сумочке, но я не собиралась извлекать его оттуда. — Миссис Жаффе, — усмехнувшись, добавила я, — убеждена, что ты швырнула пресс-папье в нее. Она считает, что ты пыталась ее убить.

Смех Лоры был таким восхитительным, каким я помнила его на экране, Исполненным искреннего веселья.

— Замечательно! А я и не подозревала, что могу напугать эту маленькую зверюшку. Непременно попробую как-нибудь еще раз сделать это.

Гуннара, наблюдавшего за нами обеими, история с Дони нисколько не позабавила. Он сдержанно спросил:

— Ты имеешь что-нибудь против сестры доктора Флетчера?

— Я ее терпеть не могу!

— Тогда зачем держишь в своем доме?

— Я бы с радостью распрощалась с ней, поверь мне. Но Майлз жалеет ее. Говорит, что ей некуда ехать, просит не обижать ее, не настаивать, чтобы она покинула нас. Иногда брат и сестра бывают очень привязаны друг к другу, особенно когда никого из родных не осталось. Возможно, это продлится не так уж долго.

Гуннар, видимо, удовлетворился этим объяснением.

— Скажи нам, — помолчав, спросил он, — ведь ты поднялась сюда не только для того, чтобы удивить нас?

— Нет, конечно нет. Просто у Майлза, как выяснилось, не было никаких планов насчет того, как провести этот свободный день. Поэтому я уехала. Вышла, поймала такси, добралась до фуникулера. Я приехала ради самой себя… Получить удовольствий, позавтракать вместе с вами На вершине горы.

Она все еще играла роль молодой, беззаботной женщины, но маска чуть-чуть сдвинулась, обнажив скрытое напряжение. Вся эта легкость и веселье, как я и подозревала, служили лишь прикрытием, а не выражением ее подлинных чувств.

— Ли рассказала мне обо всем, — сказал Гуннар. — У тебя не все ладно, Лора?

Она старалась держать руки под столом, поскольку они выдавали ее возраст. Но теперь, забыв обо всем, всплеснула ими и с мольбой повернулась к нему:

— Ты вступишься за меня, Гуннар? Пожалуйста, попроси мою дочь вернуться в мой дом, остаться со мной столько, сколько она сможет. Пожалуйста, попроси ее простить меня.

— Ты сама можешь попросить ее, — ласково ответил он. — Если вообще необходимо просить прощение. Можно рассудить и по-другому относительно того, кто кого должен прощать.

Лора промолчала. Ее большие глаза смотрели на меня с мольбой. Я ничего не ощущала, кроме нарастающего раздражения, правда не такого сильного, как раньше. Каковы бы ни были ее побуждения, ею руководили не материнские чувства. Она нуждалась во мне не потому, что я была ее дочерью. Она чего-то боялась, а я служила своеобразным буфером между нею и тем, чего она опасалась.

— Чего ты боишься? — резко спросила я.

Уголок ее рта подергивался, пальцы теребили серебряную брошь на отвороте жакета, изображавшую две маски: комедии и трагедии.

— Мы не сможем тебе помочь, если ты не расскажешь, что тебя мучает, — поддержал меня Гуннар.

— Я… — запинаясь, начала Лора, — я совершила ужасную ошибку. Возможно, я разрушила свою жизнь, а тем самым и жизнь других людей. Теперь я живу одним днем, никогда не знаю, чем он закончится. Мне негде укрыться от… шепчущего, который везде меня настигнет, везде меня найдет. Теперь я это знаю.

Здесь, на этой яркой веранде, залитой солнечным светом слова Лоры отдавали мелодрамой, если бы… Если бы не мои воспоминания о прошлой ночи и том ужасе, который я пережила.

— Лора, — сказала я. — Я слышала этот голос прошлой ночью в моей комнате после того, как заснула и проспала некоторое время. Кто это разыгрывает такие трюки?

Она заметно побледнела, ее рука, слепо нащупав серебряные масочки, судорожно вцепилась в них.

— Я боюсь, — пролепетала она. — Мне очень страшно.

— Тогда ты должна уехать из этого дома, — резонно посоветовал Гуннар. — Поживешь у нас. Моя мать будет рада принять тебя. Останешься у нас, пока не рассеются твои страхи.

— Спасибо, мой дорогой. Но я никогда не позволила бы себе уехать. Я сама загнала себя в ловушку. Если Ли вернется и останется со мной на некоторое время, она поможет мне, а возможно, и спасет меня.

— Но от чего спасать? — допытывалась я.

Она беспомощно покачала головой:

— Я знаю только, что, если останусь одна, меч упадет и уничтожит меня.

Я ждала, что Гуннар успокоит ее, вернет ей уверенность в себе, отвергая ее туманные страхи. Но он не сделал ничего подобного. Все, что касалось Лоры, он воспринимал серьезно. И не мог пренебрежительно отнестись к ее словам. Тем не менее, хотя он не высказал никаких сомнений, я догадывалась, что он не воспринял буквально зловещий смысл, который Лора вкладывала в свои слова. Гуннар сознавал, что есть какая-то проблема, но предполагал, что Лора сама ее создала. Ему было известно, что она любит драматизировать. Если он действительно так считал, тогда ей действительно не на кого было положиться, за исключением меня. Я могла поверить, что какое-то зло обитает в ее доме, в Калферете.

— Если я нужна тебе, я поеду с тобой, — сказала я и сама удивилась своим словам. Они вырвались у меня против воли.

Гуннар смотрел на меня со сдержанным одобрением. Я знала, что он не простил меня, но ему понравилось мое решение вернуться в дом Лоры. Лора робко улыбнулась мне. Я в ответ весело взглянула на них обоих, изумляясь тому, что стряслось с моей головой, если я так опрометчиво согласилась сунуть ее в петлю. Тут появился официант с нашими сандвичами, и Мы занялись ими, запивая эти небольшие произведения искусства, как все истинные норвежцы, пивом.

— Пока Ли в Брегене, надо было придумать что-нибудь занятное для вас обеих, — нарушил молчание Гуннар. — На Ульрикен все еще лежит снег, и мы могли бы подняться туда, посетить мою хижину. Завтра суббота, давайте потратим ее на это.

— Майлз никогда не поднимался на эту гору, — задумчиво проговорила Лора. — Хотелось бы показать ее ему.

— Отлично! — жизнерадостно подхватил Гуннар. — Возьми с собой его, прихвати также и его сестренку. Мы чудесно проведем время, и ты почувствуешь себя сильной, здоровой. Все страхи твои улетучатся.

Лора кивнула, соглашаясь:

— Да, это как раз мне подходит — жить сегодняшним днем. Проживешь день — и ладно. И Ли полезно бывать чаще на свежем воздухе. Мы приедем, Гуннар. Я уговорю Майлза.

Никто ни о чем меня не спросил. Со мной никто не советовался.

— От зимы мало что осталось, но кое-что ты еще увидишь, — весело сказал мне Гуннар. — Зима в Норвегии придется тебе по вкусу. У тебя найдется подходящая одежда?

— Я дам ей все, что потребуется, — оживилась Лора. — Размеры у нас примерно одинаковые. Когда вернемся домой, Ли, пороемся среди моих вещей.

— А на следующей неделе устроим театральный вечер. Я арендую ложу, — вдохновенно продолжал Гуннар.

И снова я с горечью осознала, что он строит планы для нее, стараясь вытащить ее из дома. Мое присутствие было только поводом, которым он воспользовался.

— Нет! — Лора яростно затрясла головой. — Только не театр! Я целую вечность не была в театре и не имею Ни малейшего желания идти туда.

— Как я уже сказал, — хладнокровно развивал свою мысль Гуннар, — я арендую ложу, ты и Ли сядете в первом ряду. Все будут смотреть на тебя и шептаться. Ты услышишь, как называют твое имя, и поймешь, что публика тебя не забыла.

Она все еще упиралась, пыталась качать головой, но слабая улыбка блуждала на ее губах, и в ее глазах появилось что-то такое, напомнившее, как много значили когда-то для нее успех, восторженное внимание публики, гром аплодисментов.

— В отеле, — подхватила я, повинуясь какому-то импульсу, — когда я спросила портье, не знает ли он адреса Лоры Уорт, он ответил что знает. Я назвала тебя американской актрисой, но портье возразил, что ты наполовину норвежка и сейчас принадлежишь Бергену.

Гуннар одарил меня улыбкой, хотя и не доверял мне. Меня мутило от отвращения к самой себе. Зачем я играю в эту игру — пытаюсь улестить ее и помочь Гуннару, который хочет вытащить ее из дома в Калферете? Ведь мое отношение к ней не изменилось. Сейчас я относилась к ней не лучше, чем с самого начала.

— Ладно, посмотрим, — сказала Лора.

Гуннар одобрительно кивнул.

Однако наша трапеза не могла продолжаться вечно, и вскоре, покончив с кофе, мы встали из-за стола. Гуннар предложил не спускаться с горы пешком, а проехать одну остановку на фуникулере, а затем дойти до машины.

Мы пересекли мощеную террасу. Лора шла впереди, и ее движения отличались поразительным изяществом, заставляя тех, кто сидел здесь, поворачиваться, провожать ее взглядом. У платформы нас уже ждал красный вагончик.

Гуннар купил билеты и усадил нас на сиденья, расположенные поперек фуникулера. Вагончик стоял на склоне, подстать крутому откосу; сиденья поднимались ярусами, как ступени. Двери захлопнулись, послышалось гудение мотора и кабеля, и мы начали спуск.

Машина Гуннара стояла совсем близко. Я забралась на заднее сиденье, не желая сидеть рядом с ними. Гуннар и Лора сели впереди. Утро обещало мне чудесную прогулку, хотя закончилась она не так, как мне бы хотелось. Но, по крайней мере, я уже была не та взвинченная девица, которая бросилась в отчаянии навстречу Гуннару. Я все еще была обижена, расстроена, возмущена и не простила никого из них. Но смятение мое улеглось. Я чувствовала себя лучше, более подготовленной к тому, чтобы войти в этот дом и общаться с его обитателями.