Шепот Земли и молчание Неба

Наказанные духи, низвергнутые боги

Представьте себе такую картину. Лето, примерно середина июля. Наш XX век, его 30–40-е годы. Самый центр плодородной великой китайской равнины, лежащей между реками Хуанхэ и Янцзы. Деревня. Дома, вытянутые вдоль одной центральной улицы, смотрят на нее гладкими стенами и создают впечатление сплошной двусторонней глинобитной стены с небольшими вырезами калиток и неширокими, высокими, вровень с крышей, закрытыми воротами.

Да, улица упирается одним концом в небольшую площадь, в арку, отмечающую восточный вход в деревню с благопожеланием путнику навестить «Место у чистого источника» (так называется деревня) и каменную нишу, где высится почти двухметровая фигура деревянного духа — хозяина деревни и всей местности Чэнхуана. У его подножия — масса бумажных цветов, чаши с едой, курительные свечи.

Дело к вечеру. В это время семьи обычно усаживаются во дворе под навесом к вечерней трапезе. Вдруг с западного конца улицы раздается шум трещоток, звон гонгов, крики: «Выходи!» Люди выскакивают на улицу. Мальчишки радостно, с удовольствием кричат: «Выходите, пойдемте накажем духа — хозяина Чэнхуана!», «Пойдемте накажем!» Процессию возглавляет старец.

Чэнхуан, дух — хозяин деревни «Место у чистого источника», серьезно провинился. Дождя нет уже более двадцати дней. Поля иссохли. Каждая семья и все жители вместе постоянно приносят Чэнхуану жертвы и просят дождя. А дождя нет и нет. Кто виноват? Он — Чэнхуан! Ведь это он несет обязанность духа — хозяина местности, это он должен договориться с Небом, чтобы вовремя шел дождь, чтобы хорошим был урожай.

«Пойдемте накажем Чэнхуана!» — кричит толпа, и уже к площади по улице идет вся деревня — 10–12 тысяч человек. Большие и маленькие, мужчины и женщины. В воздухе стоит страшный шум от трещоток, от гонгов, от криков: «Накажем Чэнхуана!»

Вот и собрались они, гневные, обиженные, на площади перед нишей с Чэнхуаном. Задние не видят, что делается впереди, а передние несколько неуверенно толпятся перед изображением духа-хозяина.

Смолкли трещотки, смолкли гонги и крики. Толпа молчит. Представьте себе 10–12-тысячную толпу перед духом-хозяином, молчащую, угрюмую, гневную. Да, Чэнхуану не поздоровится! Только дождь, внезапный дождь мог бы принести ему спасение и вернуть уважение обманутых в своих надеждах жителей деревни. Но небо безоблачно, и даже скрывшееся солнце не унесло дневную жару. Нет, дождя не будет! Участь Чэнхуана решена!

Старец деревни подошел совсем близко к местному божеству и спокойно сказал:

— Мы просили тебя, Чэнхуан, по-хорошему. Мы носили тебе еду и цветы, зажигали благовонные свечи. Мы просили спасти наш урожай, но ты не отвечаешь на наши просьбы. Нам ничего не остается, как наказать тебя.

Старец взял у стоявшего рядом юноши бамбуковую палку и ударил ею Чэнхуана. Это послужило сигналом — все по очереди ударяли Чэнхуана, сбивая краску с его деревянного тела. Били местное божество и приговаривали:

— Будешь помнить свой долг, будешь исполнять наши просьбы?!

Далеко за полночь расходились удовлетворенные жители деревни — они поступили справедливо, наказали бездеятельного Чэнхуана. Последним уходил старец деревни. Он повернулся к Чэнхуану и сказал на прощание:

— Учти, что бить палкой — только первая мера. Не будешь исполнять свой долг, мы сполна с тобой рассчитаемся. Нам не нужно такое божество, которое ничего для нас не делает!

Чэнхуан — в поздней китайской мифологии бог города

Прошло еще десять дней, дождя все не было, и погибали растения. И опять с западного конца деревни раздался крик: «Пойдем накажем, рассчитаемся с Чэнхуаном», загремели трещотки, зазвучали гонги. Такого же размера толпа, как и в первый раз, собралась на площади перед Чэнхуаном. Никому из стоявших сзади ничего не было видно, и они пытались хотя бы догадаться, что же происходит там, у ниши, где стоит божество?

А у ниши происходила примечательная церемония.

Опираясь на посох, перед Чэнхуаном стоял старец. Лицо его было гневным. Дождавшись относительной тишины, он неожиданно визгливым голосом прокричал:

— Ты неблагодарное и несправедливое божество. Мы поставили тебя на солнечной площади, чтобы ты заботился о нас, о наших полях, о наших животных, об установлении правильного порядка на нашей части Поднебесной — в нашей деревне. Мы постоянно приносили тебе жертвы. Мы даже побили тебя, чтобы напомнить о нас и наших предках. Ты остался глух к нашим просьбам. Или Небо от тебя отвернулось? Такой ты нам не нужен. Мы решили не только наказать тебя, но и уничтожить. В свидетели мы берем Небо, оно не будет против нас. Ну, мо´лодцы, начинайте! — обратился старец к юношам, стоявшим рядом с ним.

Юноши с криками бросились к нише, вытащили Чэнхуана и стали крошить его. Через мгновение уже вся толпа пришла в движение. Каждому хотелось что-нибудь оторвать, отколоть от Чэнхуана. Крики, хохот, пыль стояли над площадью. Наконец все успокоились, толпа отошла от ниши и с удивлением люди увидели, что в нише не осталось никаких следов Чэнхуана. Его по кусочкам растащили. Осталась деревня без духа — хозяина местности, без Чэнхуана.

Какой-то испуг опустился на лица пожилых, да и молодым было неуютно перед пустой нишей.

— Сородичи, — вдруг раздался вновь над площадью голос старца, — не надо отчаиваться. Мы уничтожили, наказали бездеятельного Чэнхуана, мы же поставим нового хозяина, создадим его, и он будет честно исполнять свой долг.

— Создадим, сделаем, — радостно загудела толпа.

Под руководством старца десятки умельцев пошли в дальний лес, где еще можно было найти большие деревья. Выбрали хорошую толстую сосну. Спилили ее, приготовили чурбаны, принесли их в деревню. Вдали от любопытных глаз отобранные старцем резчики по дереву создавали новое местное божество, нового Чэнхуана. Там, где его делали, никто не имел права появляться, кроме старца и мастеров. Кто и что резал? Кто и чем красил? Никто не знал, но к концу четвертого дня тело нового Чэнхуана было готово. Трем старым женщинам приказали изготовить костюм Чэнхуана — несшитую генеральскую юбку-передник, куртку, сапоги на толстой прошивной матерчатой подошве. Сам старец сделал крылатый головной убор для божества.

Утром пятого дня после уничтожения старого Чэнхуана новый дух был совсем готов. Вновь в небо полетели теперь уже радостные крики, взметнулись песни. Огромная толпа вновь сопровождала юношей, которые шли за старцем и несли на вытянутых руках нового двухметрового Чэнхуана.

Все дошли до восточной площади. Старец подал знак, и нового Чэнхуана установили в нише. Тут же кто-то поставил чашу с рисом, кто-то бросил цветок из бумаги, кто-то возжег свечи. До полудня ходили деревенские поодиночке и семьями к Чэнхуану, одаривая его, представляясь ему и прося у него помощи, поддержки в своих делах, в жизни деревни.

Поздно вечером на опустевшей площади появился старец. Он был один. Он подошел к нише, опустился на колени, укрепил тонкую благовонную свечу, зажег ее и произнес:

— Ты — новый Чэнхуан, ты — наше божество, наш покровитель и защитник. Просим тебя, помогай нам, не заставляй нас гневаться на тебя, наказывать тебя!

Старец встал с колен и пошел домой, с трудом различая дорогу в наступившей темноте жаркой июльской ночи.

Несомненно, подобная ситуация уникальна в принципе, но совсем неуникальна для старого Китая, где рациональный взгляд крестьянина на взаимоотношения между ним и богами был нормой. Такое смелое и вольное обращение со своими духами и богами расковывало сознание народа, снимало преграду между мирами людей и богов (возникали представления, похожие на «врожденный атеизм» китайцев). Истоки подобного положения коренились, конечно, не в «естественном атеизме», а в глубоко пронизывавшей все слои китайского феодального общества идеологии прагматизма, выраженной довольно отчетливо в культе императора. Прагматизм на уровне трудящихся проявлял себя в форме рационализма как реального средства жизнеобеспечения самого себя, своих сородичей и своего потомства.

Не исключено, что питательной почвой подобных воззрений и высших и низших слоев общества старого Китая была натурфилософская концепция древности ян-инь («светлое — темное», «мужское — женское» и т. п.).

Концепция исходного дуализма мироздания стала не только базой высших и низших форм китайских идеологий, включавших и религиозно-мистические представления различных социальных слоев формирующегося классового общества, но и в более позднее время оказала серьезное и даже во многом решающее влияние на многие народы и страны Восточной и Юго-Восточной Азии. Диалектическое противопоставление активного и пассивного, положительного и отрицательного, светлого и темного, мужского и женского было объективной реальностью, природной очевидностью.

Сам дуализм философского истолкования причин и следствий явился уже почвой для будущего появления как атеистических идей, так и религиозных в мистико-алхимической форме, которую проповедовали и в средневековом Китае, и в средневековой Европе. И все-таки наиболее законченно, как бы статусно оформлено выглядят толкования, опирающиеся на признание дуализма мира, явлений природы и общества в китайской натурфилософии ян-инь, ставшей базой и этико-моралистического и политического учения Конфуция, и философско-религиозного даосизма, и тем более концепций, персонифицирующих природные явления, проявлявших себя в культах предков — хозяев местности чэнхуанов.

В основе идей философии ян-инь лежит представление, что естественно-очевидное взаимодействие первооснов ян — мужского начала и инь — женского начала породило Небо и Землю, пять исходных элементов, а затем на их основе — и все сущее, все существующее в мире.

Мир, Вселенная не какая-нибудь абстракция, а очевидное бытие, нечто явно материальное. Основатель философской школы даосизма Ли Эр, известный по китайским канонам как Лао-цзы — старец-философ (по легенде Лао-цзы родился лысым стариком значительно раньше Конфуция), назовет это материальное бытие дао, состоящее из известной столь же давно исходной субстанции ци.

Ян и Инь. Образ Солнца (мужской) — Ян и образ Луны (женский) — Инь

Ци комментаторы китайской литературно-философской классики в самом Китае и за его пределами понимали как некое определение идеалистического понятия «дух», их противники называли ци «эфиром», хотя и эфемерной, но все-таки материальной в своей сути частью мироздания. Древние материалисты, как и материалисты средневековья, воспринимали ци как обозначение первоматерии. Ян-инь в древнекитайской натурфилософии является дуалистической первоосновой, порожденной движением ян, когда движение зародилось, а инь, когда оно достигло крайних пределов.

От движения родилось Небо, а Земля — от покоя. Все существующее — производное от движения и покоя, как самого истинного пути Неба и Земли. Именно таким путем выражает себя материальное существование дао.

В китайской натурфилософии дао — закономерность проявления ци и, будучи началом сущего и сущности, понимается как объективная и абсолютная истина. Отсюда и возникли мистические социально-политические представления о том, что беды и несчастья людей — всего лишь ненужные вмешательства их самих и их правителей в естественные проявления дао. Даоская философия породила концепцию возвращения в природу, прекращения суетности социальных действий. Эти принципы с необыкновенной легкостью перешли от философского даосизма в даоскую религию, когда она начала оформляться под влиянием буддизма, закреплявшегося на китайской почве в середине I тысячелетия нашей эры. Первоначальная натурфилософия оказалась вполне совместимой с позднейшей откровенной мистикой и алхимией, поисками эликсира бессмертия.

И все же натурфилософские идеи древних не могли не отразиться на критических взглядах относительно богов, духов и самих религий.

Древнее учение логично строит первые пять элементов мироздания — земля, дерево, металл, огонь и вода. Сами первоэлементы в постоянном взаимодействии сменяют друг друга. Землю сменяет дерево, дерево сменяет металл, металл сменяет огонь, а огонь — вода. Такая констатация хотя и глубокомысленна, но не наглядна, и тогда определяется, подсказывается их взаимозависимость: вода тушит огонь, огонь плавит металл, металл рубит дерево, дерево растет на земле, земля порождает воды — и так с самого начала все логично, все разумно. Замена одного первоэлемента другим порождает, думали древние, и смену в природе, а если сопоставить такую смену с расположением планет на небосклоне да подметить связь смены в природе с расположением той или иной планеты, то можно допустить планетарное управление природными преобразованиями.

Отсюда возникли как вполне вероятные связи Юпитера с деревом, восточной стороной света, с зеленым цветом и весной; соответствующими Марсу оказались огонь, олицетворяющий юг, красный цвет в природе и лето; Сатурну — Земля, центр мироздания, желтый цвет (вспомните желтую землю долины Желтой реки — место возникновения китайской земледельческой цивилизации, выражавшей себя эгоцентрически) и время года между летом и осенью; Венера олицетворяла металл, западную часть света, белый цвет и осеннее время года; и, наконец, воде соответствовал. Меркурий, символизировавший север, черный цвет и зиму.

Разве увидели вы что-то несуразное в этих цепочках связи планет, первоэлементов, цветов, сторон света, времен года? На самом деле нет. Вполне вероятно. Да, подобное можно встретить в самой действительности!

А разве не имело реального значения для традиционного земледельца местоположение его поля, жилища? Конечно, имело. Это и порождало представления о географии места, «счастливого» или «несчастливого» для человека, его потомства и даже всей страны.

Считалось, что если места для жилья и кладбища предков выбраны удачно, то человеку и его потомству не грозит несчастье. Если же, напротив, отдельного человека или всю страну преследуют беды и несчастья, значит, нужно срочно менять месторасположение. Несчастьем для человека и страны прежде всего являются неурожаи, засухи и наводнения, неудачные войны, эпидемии.

Если конфуцианство выделяло как высшую моральную и духовную силу общества Небо, а в натурфилософии Небо — проявление силы ян, то в геомантике самое значимое — Земля, олицетворяющая и силу инь, и один из первоэлементов, и материнское начало, стоящее у истоков жизни. Поэтому наиболее благоприятным местом поселения и живых и мертвых следовало считать те пространства, где пребывают наибольшие жизненные силы. Чтобы жизненные силы не рассеивались, важно на выбранной территории иметь холм или горы, способные собрать в себя перемещающиеся по земле жизненные силы, нужны и струящиеся воды, которые способны предотвратить исчезновение таких жизненных сил, таящихся в недрах земли.

Геомантика, ко всему прочему, предлагала самим людям скорректировать недостатки географии обитания. Так, если склоны холма или горы не удовлетворяют требованиям благоприятного обитания, а бегущие по ним ручьи от заиления меняют русло, то можно (и нужно) провести земляные работы — срезать склоны, очистить русла. А если на плоскости вообще нет никаких возвышенностей, то можно их компенсировать сооружением пагод и кумирен.

Народная традиция предполагала не только вольное и рациональное обращение с духами, она еще и разрешала вносить исправления в саму мать-природу ради обеспечения благополучия людям, жизненной удачи им самим и их потомкам. Основанием таких возможностей человека являлись его опыт и огромные, хотя и примитивные, практические знания об окружающей природе, о ее реальных возможностях и даже о взаимосвязях в ней, а также мудрое проникновение в тайны социального бытия на основании здравого смысла.

Весьма примечательны два случая, касающиеся ниспровержения богов, происшедшие во времена, разделенные веками и огромными расстояниями. Первый, происшедший в конце XVIII — начале XIX века на Гавайях, куда прибыл с благой миссионерской целью обращения в христианство туземцев некий немецкий пастор. Заинтересованный в контактах с белыми, умнейший правитель гавайского королевства знаменитый Камеамеа Первый не склонен был, однако, лишать своих подданных их традиционных богов и верований. Надоедливому пастору Камеамеа однажды сказал:

— Хорошо, и я, и весь мой народ будут признавать твоего бога, чужестранец, если ты поднимешься на вершину горы Мануа-Лоа, попросишь своего бога даровать тебе силу и умение, бросишься с вершины и останешься целым и невредимым. Иди на гору и проси своего бога, а я буду тебя ждать здесь, у подножия.

Смущенный пастор сказал:

— Нет, такого мой бог не может сотворить, но ведь и твой не может!

— А я ведь и не говорю, что мой бог лучше твоего, — с усмешкой сказал Камеамеа Первый и гордо откинул красивую, бронзовую от вечного загара голову.

Неудачливый миссионер покинул Гавайи с первым случайным европейским кораблем.

Так был повержен христианский бог словом, и его приход на Гавайские острова задержался на десятилетия.

Иначе были повержены боги в Древней Руси. Речь идет о языческих богах, поставленных князем Владимиром-Солнцем на месте христианского храма, сооруженного его бабкой — княгиней Ольгой в самом центре стольного града Киева, рядом с княжеским теремом.

Сложна и драматична была история духовной жизни Киевской Руси в канун ее крещения в 988 году. Несомненно, прав выдающийся советский историк и археолог академик Борис Александрович Рыбаков в своих исследованиях о язычестве славян, в том числе древних русов, когда подчеркивает, что создание пантеона языческих богов Киевской Руси при князе Владимире было политическим актом противоборства военной и духовной экспансии христианской Византии. Уже в начале X века так или иначе христианство проникало в древнерусскую среду, но языческое идолопоклонство было сильно, живучесть и силу свою оно проявляло и много десятилетий спустя после крещения. Хотя княгиня Ольга приняла христианство, она до конца дней своих, особенно в последнее десятилетие, когда ее сын Святослав стал полноправным князем, не решалась в открытую совершать молитвы Христу и даже посещать поставленный ею же храм. Языческие боги Киевской Руси отчетливо несли на себе печать племенных богов, богов — охранителей судьбы, богатства, скота и урожая.

Продолжая дело отца, князь Владимир решил укрепить силу и авторитет языческих богов. На месте разрушенного в 971 году Святославом материнского христианского храма Владимир установил капище идолов во главе с богом воинства и боевой славы Киевской Руси — Перуном. Рядом с Перуном, стоявшим выделенно от всех и сделанным из дерева, разместились пять богов из камня. В ряду каменных богов первыми были божества неба, земли и белого света — Стрибог, Мокошь и Дажьбог, за ними Хорс дополнял Дажьбога, который был сыном Сварога, самим светом солнца, а сам был солнечной твердью; Семаргл, как бог семян, ростков и кореньев, дополнял Макошь. Таково было расположение в языческом пантеоне, по князю Владимиру, которое, скорее всего, как считает Б. А. Рыбаков, было творением языческих «теологов», а не самого князя. На самом же капище, предполагает Б. А. Рыбаков, впереди стоял Перун, за ним по бокам — Стрибог и Дажьбог, а далее — Хорс, Мокошь и Семаргл, названный еще крылатым псом Переплутом.

Славянская мифология. Збручский идол. Польша, X век

После принятия христианства в 988 году, через восемь лет после установления канонического капища в центре Киева, каменные боги были разрушены, а Перун низвергнут и сброшен в воды Днепра. Так описывает это событие Б. А. Рыбаков: «Владимир, приняв христианство, оказал особую честь Перуну, возглавлявшему сонм русских языческих богов; идола Перуна с серебряной головой и золотым усом не изрубили и не сожгли, как других идолов, а сволокли с Киевской горы и с эскортом из 12 дружинников проводили по Днепру вплоть до самих порогов».

Четырехголовое божество. Волин (Польша), IX в.

Языческие боги были низвергнуты ради того, чтобы уступить место новым богам — богу-отцу, богу-сыну и божьей матери. К ним, считает Б. А. Рыбаков, сводили при князе Владимире в 980 году пантеон языческих богов, где особое место отводилось только Перуну, а крылатый пес, как второстепенное божество, мог быть уподоблен крылатым архангелам, зато богу-отцу языческим аналогом был Стрибог, богу-сыну — Дажьбог и матери божьей — Мокошь.

Возможно, такая регламентация языческих богов облегчала принятие христианства, с одной стороны, и долгое сосуществование языческих святынь с христианскими — с другой.

Приход христианского пантеона на смену языческому означал еще больший отрыв от действительности, хотя в политико-культурном отношении он означал выход Киевской Руси на широкую арену мировой истории, последующее возникновение грамотности, способствовавшей, несомненно, общему культурному подъему вышедших из единого восточнославянского этнического котла русских, украинцев и белорусов. Христианизация Руси привела и к серьезным преобразованиям внутри самой мировой религии, вынужденной считаться с глубоким сохранением народных традиций в обрядовой жизни, насыщенной как иррациональными, так и рациональными моментами. Чтобы укрепить свои позиции в широких народных массах, христианство активно включало в свой пантеон святых, исторических и культурных героев славянских народов России и придавало безрелигиозным календарным праздникам церковный характер.

Подобные «операции» с духовными ценностями народов в свою очередь воспитывали недоверие к христианским догматам, порождали сомнение в их божественном откровении, что вместе с постоянно обогащавшимися народными знаниями и опытом способствовало появлению и народного атеизма.

Фаллическая статуэтка. Лепица (Польша), XI–XII вв.

Народный атеизм возникал в тех сферах человеческого общения с природой, где объективные ее законы понимались с позиций рациональной жизнедеятельности, с позиций здравого смысла и успешно применялись самими людьми, без вмешательства незримых божественных или сатанинских сил.

Первым и очевидным открытием даже самого правоверного мусульманина, самого неистового христианства, самого смиренного буддиста было то, что, несмотря на строгое соблюдение ими и постов, и молитв, и треб, ни Будда, ни Христос, ни Аллах не оказываются всемогущими, не могут выполнить очевидную просьбу страждущего. Подобное открытие порождало сомнение, а поделиться им со священником было, как правило, небезопасно. В эпоху мрачного средневековья в странах господства ислама или христианства за сомнения люди платили жизнью — их четвертовали, сажали на кол, варили в смоле, сжигали на кострах инквизиции. И все же сомнения были, их питали сама объективная действительность и положительный опыт народа, оставшегося во всех странах практически до конца XVIII века в основном неграмотным, а в подавляющем числе народы мира чаще были до конца XIX века и бесписьменными.

Отсутствие подлинных знаний о природе, обществе и человеке у отставших в культурном отношении и бесписьменных народов, в среде угнетенных трудящихся масс даже развитых государств восполнялось народными знаниями, приобретенными трудовым опытом самими трудящимися — охотниками и собирателями, скотоводами и земледельцами.

Звезды здесь, высоко в горах Памира, ближе. Запрокинешь голову в ночное небо, стоишь и удивляешься, зачем их так много? Куда они торопятся, меняя свое положение по отрезкам времени дня и ночи, по дням месяца? Может быть, они нужны для того, чтобы понимать, который сейчас день, который час? Может быть, нужно вставать и трудиться, а может быть, нужно бросать работу и отходить ко сну?

Смотрит в темное, усыпанное звездами небо юный таджик и пытается найти в их сплетенных узорах созвездие Скорпиона. Оно довольно явно обозначено на небе, повторяя в гигантских размерах своего земного близнеца. Звездам всюду придавали большое значение древние, пытаясь разгадать смысл их видимого к земле движения, найти связи звездного неба с земными делами и судьбами. Юный таджик ищет созвездие Скорпиона и периодически заглядывает в специальную книгу «Соаткома» — книгу гадания по звездам, — здесь показано местоположение созвездия Скорпиона в разные дни года. Юноша давно уже приметил, что указания «Соаткома» не совпадают с тем, что он обнаружил в кишлаке Равмед, лежавшем в одноименном ущелье долины Бартанга. Здесь созвездие, которое, по мнению земледельцев, влияло на начало полевых работ, в первый, одиннадцатый и двадцать первый день месяца находилось на востоке, во второй, двенадцатый и двадцать второй день — посредине между восточным и северным краями неба. В третий, тринадцатый и двадцать третий оно уже было на севере. В четвертый, четырнадцатый и двадцать четвертый располагалось посредине между северной и западной областями неба. «В пятый, пятнадцатый и двадцать пятый, — воскликнул вслух юноша, — оно просто на севере». Так, через каждые десять дней у созвездия свое особое положение — это легко запомнить. Значит, в шестой, шестнадцатый и двадцать шестой оно уже добралось до середины между северной и южной частями небосвода. В седьмой, семнадцатый и двадцать седьмой день — на юге. Надо еще запомнить, что начинается месячный отсчет с востока, идет на север, оттуда — на запад, с запада — на юг, ну а с юга вновь движется к востоку. В восьмой, восемнадцатый и двадцать восьмой день созвездие будет уже между югом и востоком. Юный таджик усмехнулся, увидев закономерность и удивившись, что книга говорит о том же, что такой порядок подметили уже давно, хотя над кишлаком в движении Скорпиона есть и расхождение с картами книги. «Сегодня девятнадцатый день месяца», — вспомнил юноша и внимательно посмотрел в вышину. Он не нашел созвездия Скорпиона и растерялся. Он хорошо помнил, что вчера между югом и востоком оно было, а сегодня его нет на небе. «Нет в девятнадцатый день, как не бывает в девятый и двадцать девятый, когда оно под земным шаром, на той невидимой отсюда стороне, — всмотревшись в книгу, сообразил юноша и вновь громко добавил, — значит, завтра, в двадцатый день, как и в десятый и тридцатый, Скорпион встанет в зените неба прямо над моей головой».

Юноша в каникулы приехал в родной кишлак из далекого северного города страны, где звезды были очень далеко и их движение было иным, а может быть, это ему только казалось. Приближалось короткое и знойное горное лето, нужно было помочь обработать участок за домом для посева зерна и посадки овощей. Утром сегодня шел об этом разговор за завтраком, и дед сказал: «Вечером, внучек, посмотри, где будет завтра созвездие Скорпиона, если оно будет прямо перед твоими глазами, как бы смотреть тебе в лицо, то нельзя еще начинать полевые работы. Поверь мне, старики не зря так считали!»

Нет, завтра Скорпион будет над головой, а не прямо в лицо. Запоминать положение созвездия неграмотному крестьянину было трудно, но все же с помощью звезд можно было узнать день месяца и, сопоставив его с практикой сельскохозяйственных работ, выявить наиболее благоприятные дни для дел землепашца.

Не только Скорпион беспокоил горных таджиков, они следили также за поведением планет, считая их хозяевами дней недели, месяца, времени суток. Вокруг доброжелательной, в отличие от Скорпиона, Полярной звезды вращалось семь планет, семь звезд, бегущих по часовой стрелке и отмечающих дни недели. Солнце — воскресенье, Луна — понедельник, Марс — вторник, Меркурий — среда, Юпитер — четверг, Венера — пятница, Сатурн — суббота.

Юный таджик, которого звали Икромиддин, был из семьи Мухиддинов, он не только изучал созвездия и планеты, но, как и его сородичи, определял без часов время дня. Он писал в своем дневнике: «В воскресенье, в момент рассвета, появляется солнце. Этот период времени — считали горные таджики — целиком принадлежит ему. В этот отрезок времени можно, надеясь на успех, начинать любые сельскохозяйственные работы, отправляться в путь, вступать в брак, покупать или продавать что-либо, просить помощи. Нельзя в этот период лечиться от болезней, совершать над кем-нибудь насилие, проявлять жестокость. Если в это время суток рождается ребенок, то считается, что он будет долгожителем, умным и богатым.

В позднее воскресное утро, часов в десять-одиннадцать, появляется Венера. Этот период времени принадлежит ей. Это время — счастливый час для заключения брака, для интимных отношений с женщинами, для заготовления необходимых пищевых продуктов, для проявления щедрости. В этот период времени нельзя посылать детей в школу и вообще куда-нибудь. Нельзя проявлять насилие. Если в этот отрезок времени рождается ребенок, то, по поверью, он должен иметь беспечный характер, будет страстным и будет любить наслаждения.

Третий отрезок суток — это время Меркурия. Он наступает после предыдущего и длится до полудня включительно. В этот час можно посылать детей в школу (имеется в виду начало учебы), начинать творческую работу (писать книги, статьи, сочинять стихи), давать нищим милостыню. Нельзя сплетничать, нельзя действовать со злым умыслом.

Четвертый отрезок времени наступает после обеда, примерно в три часа дня. Это время Луны, счастливый час для того, чтобы навестить в старые времена правителя, а также духовных господ — сеидов, пиров. Можно лечиться, строить дом, производить сельскохозяйственные работы, кроить, шить, надевать новую одежду. Не дозволено в это время вступать в брак, обильно угощаться, иметь тайные злые намерения.

Затем наступает время Сатурна — период между двумя молитвами — послеобеденной молитвой и молитвой перед заходом солнца. В это время желательно приступить к приготовлению продуктов для свадебного застолья и проявлению щедрости. Запрещается проводить новые ирригационные каналы, заниматься полеводством, начинать строительство дома, сажать деревья, продавать или покупать что-либо, кроить, шить и надевать новую одежду. Если в этот час рождается ребенок, то он не будет счастливым. Аналогично созвездию Скорпиона звезда Сатурн появляется и днем, и ночью. Днем при солнце ее не видно, но люди должны знать ее местоположение на небосводе, иначе их постигнет неблагополучие: болезнь, неудачи в делах и т. д. Эта звезда опасна, когда она находится „под землей“ — на невидимой части небосклона. Она еще опаснее, если при выходе из дома лицо вышедшего будет повернуто в ее сторону.

Шестой отрезок времени принадлежит Юпитеру. Его время наступает после захода солнца, после двух молитв. Этот час благоприятен для отправления в далекий путь, для кройки, шитья и надевания новой одежды. Нельзя с кем-либо драться или иметь намерение подраться, навещать правителя или пира, пойти к ним решать какие-либо вопросы или начинать крупные дела.

Последний, седьмой период дневного времени принадлежит Марсу. Это время называется „конец дня“, когда темнеет. Считается благоприятным в этот период отправляться в путь, готовиться к ссоре, вражде, лечиться, принимать лекарства. Запрещается красить, шить, надевать новую одежду. Если в это время родится ребенок, из него вырастает злодей, приносящий людям несчастье.

За этим периодом наступает ночь — время Меркурия.

Следующий отрезок времени, когда люди собираются спать, принадлежит Луне, затем наступала полночь — снова время Сатурна. Период полнолуния — первый крик петуха — принадлежал Юпитеру, за ним следовало время Марса — две с половиной части ночи. Потом наступал рассвет — время Солнца, а затем — период утренней зари — время Венеры.

Так было в воскресенье, в будни же планеты отмечали отрезки времени, иногда не совпадающие с воскресными».

Икромиддин окончил переписывать записи на листочках в полевой дневник, вышел во двор, еще раз посмотрел на звездное небо, приближавшееся, опустившееся к кишлаку, подумал, что наступило уже время Юпитера, и пошел спать.

Всего в каких-то нескольких сотнях километров на северо-восток от горного Памира, в горной Туве, в тот же момент беспокойно ворочался в своем спальном мешке, брошенном на кошму юрты в гостевой ее половине, умудренный большим жизненным опытом этнограф профессор Потапов Леонид Павлович.

За плечами более трех десятков экспедиций, собранного материала уйма, но жажда знаний вновь и вновь зовет его в экспедиции, в дальние, ставшие родными края тувинских урочищ, долины горных пастбищ. Каждая экспедиция для него и труд, и отдых, и радость. Обычно сон у него крепкий. На саянских горных кручах, где стоит юрта, дышится легко, полной грудью, не то что в прокаленных жарким летом городских кварталах родного Ленинграда.

Что-то беспокоит Леонида Павловича во сне, а может быть, просто перетрудился он сегодня, отметив недавно середину седьмого десятка своей жизни и почти полвека из них в экспедициях и путешествиях. Жизнь торопит. Хочется именно теперь с особой силой подчеркнуть, что обогащало тувинскую народную культуру, тувинский народный быт рациональным, положительным знанием природы и общества. Уже достаточно собрано и записано данных о религиозных и дорелигиозных, доламаистских, дошаманских верованиях. Пора бы пополнить багаж наших знаний о народной метрологии (о народных мерах длины, времени и веса) и метеорологии, о зоотехнике и агрономии. Да разве мало бесписьменные народы создали полезного и мудрого в системе так называемого традиционного воспитания и образования? «Может быть, известное понятие „народный академик“ в большей степени подходит (как народный поэт — к старому акыну) к почтенному и знающему природу тувинскому арату?», — подумал во сне Леонид Павлович и проснулся. Вышел из юрты. Была еще глубокая ночь, правда, в просвете между двумя вершинами в восточной стороне уже показалась светлая полоска наступающего утра. Потапов вернулся в юрту и вновь улегся, но не в мешок, а на мешок и закрыл глаза. Сна не было. Здесь, в горах, даже короткий ночной сон быстро восстанавливал силы и бодрость.

Вот и заглянуло солнце рассвета лучом своим через дымовое отверстие в юрту. Леонид Павлович открыл глаза и решил восстановить по памяти те отрезки суточного времени, которые, по рассказам бабушки Анай, издавна знали все тувинцы. Таких временны´х отрезков было шесть: 1) от полуночи до рассвета; 2) от рассвета до восхода солнца; 3) от восхода солнца до полудня; 4) от полудня до заката; 5) от заката до наступления полной темноты; 6) от полной темноты до полуночи. Могли быть и более дробные, тогда их было тринадцать: полночь; полночь прошла; перед рассветом — чуть светает; заря наступила; красное солнце появилось; настоящее солнце вышло; малый полдень; большой полдень; солнце закатывается — красное солнце на горизонте; светлые сумерки; темные сумерки; начало ночи; предполночное время.

Обладая завидной эрудицией и владея материалом не только по Южной Сибири, но и по прилегающим областям Западной и Восточной Средней Азии и Казахстана, Потапов с интересом сопоставлял деление суток у тех же таджиков и у тувинцев и видел, что без привязки к планетам, без предсказательных предначертаний и у тех, и у других народная традиция давала интересные жизненные наблюдения для использования их человеком в своей деятельности.

Проснувшись окончательно, Леонид Павлович вышел из юрты и, как он это обычно делал, решил до завтрака записать набело в дневник пришедшие мысли… Ближе к горному склону лежало толстое бревно. На нем и устроился Леонид Павлович, подложил планшет и записал в дневник: «Собранный нами полевой материал показывает, что народный суточный календарь у тувинцев был основан на системе разделения времени (смена дня и ночи по положению солнца — днем и по степени темноты и рассвета — от позднего вечера до раннего утра). Этот календарь был единым для различных групп тувинцев, о чем говорят его градация и названия. Да, у здешних юго-восточных тувинцев сутки делятся на те же периоды, семантика названий этих периодов почти не отличается от западно-тувинской — для суточного календаря употребляется монгольская терминология. Это свидетельствует о том, что при временной утрате родного языка, происходившей под влиянием монгольской империи, юго-восточные тувинцы полностью сохранили свои представления о суточном календаре.

Существенной особенностью тувинского народного суточного календаря является то, что летом он дополняется еще показателями времени дня, определяемыми по освещенности солнцем тех или иных частей юрты и находящихся в ней некоторых предметов. — Потапов перестал писать, задумался: да только ли тувинского календаря, а у кетов, когда через дымовое отверстие солнце освещает тот или иной шест в юрте в зависимости от времени суток, и продолжал запись. — Мы должны отметить, что подобная система определения времени возникла из бытовых нужд тувинского скотоводческого хозяйства в летний период и могла существовать только потому, что юрта у тувинцев была строго ориентирована входным отверстием в одном и том же направлении, а мебель и размещение ее в юрте были стандартными. — „Плохое, казенное слово“, — громко произнес Потапов, зачеркнул его, закрыл глаза, как бы желая отыскать иное, но не нашел и вновь быстро побежал пером по листам дневника: — Такой любопытный способ счисления времени без часов базировался на одинаковой ориентации юрты по древнетюркскому образцу — на восток.

Ниже мы приведем параллельную терминологию суточного календаря по обоим отмеченным выше признакам:

1. Тангадар — рассвет. В это время с постели встают первыми женщины, как наиболее загруженные различными работами по дому…»

— Ики, тарга, — донеслось от входа в юрту приветствие вставшей бабушки Анай.

Потапов закрыл дневник, положил его и авторучку в планшет, ответил на приветствие, потянулся и направился к горному ручью, журчащему невдалеке. У ручья на сосне были пристроены умывальные принадлежности, зеркало, бритвенный прибор, висели полотенца. Помывшись до пояса холодной, освежающей водой, тщательно побрившись, Потапов вернулся в юрту и прошел на переднее место, где уже стоял низенький столик и сидели хозяин, его два сына-школьника. В женском углу хлопотала хозяйка, а бабушки Анай не было еще в юрте. Она ушла доить скотину.

— Побрился, тарга? — улыбчиво спросил вместо приветствия хозяин. — Побрился и будто помолодел лет на двадцать.

— Чего там, — засмеялся Потапов, — говори уже на тридцать. В самый раз будет.

Анай принесла свежее коровье и кобылье молоко. Последнее оставили киснуть на кумыс, ну а коровье подали к столу вместе с горячим чаем, холодной бараниной, теплыми лепешками.

После завтрака до отъезда на дальний соседний аал оставалось часа два, и Потапов вернулся к стволу дерева, достал из планшета авторучку и блокнот и продолжил запись, не хотелось упустить мысли, легко складывавшиеся в фразы.

«Хюн харагата турды, — записал Потапов, поставил перед словом „хюн“, что означало „солнце“, цифру 2 — второй, мол, отрезок дня — и продолжил, — солнце встало на дымовой круг юрты. С этого времени женщины приступают к доению скота (начиная с коров). По общему календарю это соответствует времени восхода солнца.

3. Хюн улунга турды — солнце осветило в юрте жерди купола (через дымовое отверстие), что соответствует времени, когда солнце поднялось от горизонта, начало малого полдня. К этому времени дойка коров заканчивалась, начиналась дойка овец. Пастухи уже гнали пастись коров, и готовились к выходу из аала пастухи дойных овец.

4. Хюн хана бажында турды — солнце показалось на верхушках решетки, составляющей остов юрты. Это был малый полдень. Пастухи пасли дойный скот, удаляясь от аала.

5. Хюн ортузу турды — солнце осветило середину кожаных мешков — сумин (в которых хранится различное имущество кочевников), стоящих в „переднем углу“ юрты, то есть у стенки напротив входа. Продолжается малый полдень. Пастухи все еще удаляются от селения.

6. Хюн сыртык бажында турды — солнце встало на изголовье постели, осветив кожаную подушку — сыртык. Начинается большой полдень. Пастухи теперь, сориентировавшись во времени, поворачивают скот обратно по направлению к аалу.

7. Хюн тсожек ортузунда турды — солнце появилось на середине постели-кровати (деревянной). Продолжается большой полдень. Пастухи подгоняют дойный скот близко к аалу, а сами идут в юрты обедать.

8. Хюн бут адаанда турды — солнце встало у конца постели. Начинается поздний, вечерный полдень. Пообедавшие пастухи подгоняют скот к юртам. Женщины готовятся к доению и привязывают у места доения телят, ягнят и козлят (метод доения был подсосным).

9. Хюн элгиргеге турды — солнце встало на деревянные полки для посуды, находящиеся у дверей направо от входа. Теперь солнце бежит к горизонту, к закату. Женщины доят овец и коз.

10. Хюн улунга турды — солнце в юрте вышло на палки крыши (через дымовое отверстие и открытую дверь), находящиеся направо от входа в дверь. Солнце идет на закат, в это время доят коров и сарлычек. Доение оканчивается уже с наступлением светлых сумерек, солнце уходит из юрты до утра».

Леонид Павлович поднялся со ствола дерева, размялся, перечитал написанное и сам себе громко сказал:

— Такими наглядными, своего рода домашними, «часами» тувинцы пользовались только летом. Ну а зимой солнце большей частью либо скрыто тучами, либо очень короткий светлый день. Главное все-таки — знать время летом.

— Ты о чем, тарга, — от юрты с арканом шел хозяин, — ты мне?

— Да нет, я просто себе.

— Как это — себе? Ты случайно не болен?

— Да нет, все в порядке. Пора, что ли?

— Уже пойдем.

— Да, пойдем, а то до вечера не доберемся.

Потапов с хозяином и обоими сыновьями покинули юрту и пошли на дальний аал.

Шли они не торопясь, полной грудью вдыхая горный воздух, настоенный на травах и хвое. По дороге к дальнему аалу попалась группа пастухов со стадами коров и овец.

Пастухи сгрудились вместе, один из них наклонился, присев на корточки, и чертил на земле небольшой план юрты.

— Зачем он это делает? — спросил у своего хозяина Потапов.

— Хочет узнать, который час. Смотри, тарга, он на плане поместит предметы, бываемые в юрте, посредине воткнет прутик и по тени, отбрасываемой в сторону того или иного предмета, определит, который час и пора ли гнать скот домой.

Потапов подошел ближе. Пастухи расступились, чтобы дать возможность лучу солнца коснуться прутика и отбросить тень.

— Хюн сыртык бажында турды, — воскликнул пастух, чертивший план юрты, — смотрите, тень упала на то место, где лежат кожаные подушки постели. Пора поворачивать к дому.

Пастухи повернули стада к дому, а Потапов с хозяином и его сыновьями пошли дальше, спускаясь по пологому склону к уже видневшемуся впереди на склоне другой горы аалу — нескольким юртам, стоявшим друг подле друга.

Именно в этом аале у родного брата Анай Леонид Павлович узнал много интересного, и особенно то, как тувинцы без метра или аршина определяли расстояния.

Главной традиционной мерой длины у тувинцев был кулаш — расстояние между кончиками пальцев, вытянутых на уровне плеч взрослого человека. Хотя люди по своим размерам неодинаковы, такое расстояние в среднем равно 180–190 сантиметрам. Нормальная длина аркана для поимки скота составляла 30 кулашей. Дымовой круг в малой юрте был равен двум, а в большой — трем кулашам. Охотничий лук был точно один кулаш и в старину служил для измерения земли при посевах.

Помимо полного кулаша была мера длины в полкулаша (по-тувински кулаш — чартын) — расстояние от грудной кости человека до конца вытянутой, как в махе, руки, равное 90–95 сантиметрам. Шкурки часто мерили с помощью узум карыш — длинная четверть — расстояние между вытянутыми большим и средним пальцами.

К мерам длины относился шаг, которым мерили короткие расстояния и расстояния, покрываемые лошадью. Широкий шаг по-тувински назывался базым, а ужин кацыр — расстояние, проезжаемое на верховой лошади с утра до полудня; хончин кацыр — расстояние, проезжаемое верхом с утра до вечера.

Для сооружения загона скота определяли необходимую площадь таким образом — к вбитому в землю колу привязывали один конец ременного аркана и, натянув его, обводили, как циркулем, круг.

По-своему, без врачей, тувинцы народными методами лечили больных, по приметам в природе определяли погоду, приближение вёдра или ненастья.

Потапов сделал в своих дневниках, посетив аал брата Анай, еще пять любопытных записей: «1) По наблюдениям тувинцев, на восьмой день каждого нового месяца луна „здоровается“ с вечерней звездой, а на двадцать второй день с ней „прощается“. По их представлениям, после такой встречи и прощания с вечерней звездой на следующий день идет дождь или снег.

2) Любопытно, что в основном тувинцы ореол — круг вокруг луны — считают предзнаменованием летом дождя, а зимой — мороза; кстати, как и у кетов, у западных тувинцев появление светлого круга вокруг луны рассматривается как предзнаменование теплой погоды (лошади даже ржут и фыркают, радуясь предстоящему теплу).

3) Вечерняя сверкающая звезда у тувинцев как барометр — если она очень ярко блестит на небе летом, то следует ждать жаркой погоды, если зимой — долгих морозов.

4) Нарынские тувинцы своеобразно лечили лихорадку: кололи козу, снимали с нее брюшное сало, накладывали его на грудь и живот больного, покрывали куском еще теплой шкуры (шерстью вверх), сверху накладывали кусок толстой ткани, смоченной специальным водным составом, и поверх всего надевали халат. Ставили такой компресс вечером, а снимали утром. После компресса в течение семи дней больному давали выпить по маленькой чашке сырого свежего молока и не давали никакого мяса. Через семь дней можно было давать чай, свежее молоко, свежий мягкий постный сыр и кислое коровье молоко.

5) Применяли тувинцы своеобразные хирургические инструменты для пускания крови, чтобы облегчить страдания. Как известно, кровопускание было излюбленным методом лечения многих болезней и в Европе. Для таких целей у тувинцев был железный штырь в 14 сантиметров, похожий на карандаш. Им протыкали вену на лбу при головной боли, на ноге и на сгибе локтя, чтобы снять боль. Острый конец карандаша имел шесть маленьких зарубок — мет, определявших глубину вхождения штыря в вену: у человека можно было до первой отметки, у коровы или лошади — до последней в зависимости от возраста животного, его тучности и самого места прокола. Коровам такую „операцию“ делали при вздутии живота, лошади прокалывали вену у щетки и пускали кровь, если она все время спотыкалась».

Приближался срок окончания очередной экспедиционной поездки в пределы Тувы, в аал к давно ставшей близким человеком бабушке Анай, превосходному знатоку живой энциклопедии народного быта тувинцев. Уже исписаны дневники и тетради, уже кончается лето, и холодными ночами, когда достигаешь перевала, уже летают белые «мухи» — первый, ранний снег новой зимы.

В ленинградские зимние вечера диапроекторы отбрасывают на белое полотно экрана густые и мягкие краски величавых Саян, их трав и лесов, высвечивают обветренные лица старых и молодых аратов и их потомков, сумевших не просто верить природе и придуманным духам, но и пытавшихся понять природу и заменить духов, когда духи были или бессильны, или бездеятельны. Всматривались мы в картины и людей центра Азии и, не перебивая, слушали долгий, неторопливый рассказ Леонида Павловича Потапова и его спутников об очередной экспедиции в Туву.

Скорее всего, нет и не было такого народа, который не считал поиск истины важной частью своей жизни, своего самосовершенствования, включавшего возможность разговаривать с окружающим миром на равных, партнерски, а не только верить тревожно, отчужденно. Верить всегда проще, чем знать. Вера нередко просто освобождает от знания, от мучительного и часто трудного пути в поисках истины.

Можно уже было убедиться, что в ранний период истории, когда люди занимались исключительно собирательством и охотой, зависимость человеческой жизни от природы была абсолютной. Такой хозяйственно-культурный тип ведения хозяйства не очень верно называют еще «присваивающим типом». Неверно потому, что для самого «присвоения» даров природы — охотничьей добычи (например, мамонта или слона, бизона или зубра) человеку нужно было совершить длинный ряд различных продуктивных (производительных) действий: устроить яму-ловушку, организовать загон или облаву, создать орудия или оружие охоты, создать орудия разделки туши и т. п. Даже для того, чтобы собрать съедобные коренья, их надо было выкопать специальными приспособлениями. Таким образом, возникало противоречие между кажущимся абсолютным присвоением и, значит, полной зависимостью от природы и ситуацией, когда человеку приходилось самому овладеть частичкой природных сил, чтобы сделаться подобным им, а это с той же неизбежностью порождало появление реальных представлений, реальных знаний о самой природе вещей.

Но вернемся еще к нескольким фактам традиционных положительных знаний народов наших северосибирских просторов. Почему именно этих народов? Да потому, что у них в силу сложившейся исторической ситуации насаждавшиеся мировые религии — а они в этих районах были представлены все — не сумели в предоктябрьский период полностью уничтожить оригинальную и самобытную картину духовной жизни. Естественно, что положительные знания следует искать именно в тех сферах деятельности людей, которые выполняют функции их жизнеобеспечения в конкретной экологической нише.

Вторжение в зону обитания коренных народов Севера и Сибири новой технологии, активно разрушающей травяной и моховой покров, сам верхний слой почв, обнажающей безжизненные ледяные линзы, а также применение новых орудий труда охотниками и рыболовами — не просто огнестрельного, но и скорострельного оружия, — сочетающихся с механизированным сухопутным и водным транспортом, совершенно меняют их жизнь. Одно из самых главных последствий этих сдвигов в сознании — когда пришлое население позволяет себе варварски обращаться с природой, нарушая извечный традиционный принцип предков — «что достаточно, то достаточно». По этому принципу ни один охотник не будет бить дичи больше, чем ее необходимо для нормального пропитания, никто не будет пилить или рубить кедр, чтобы собрать шишки с него, никто не бросит непотухшего костра в тайге, опасаясь пожара, способного уничтожить и корм животных, и самих животных. Конечно, и сегодня какой-нибудь старенький хант или селькуп объяснит такие поступки требованиями духа — хозяина самой тайги или отдельных видов животных, но все же чаще можно услышать наивно-здравые по смыслу рассуждения: «Комары полезные. Они созданы богом в помощь человеку. Комары сгоняют оленье стадо в места, где пастухи разводят курево — костры дымные из гнилушек. Если бы не было комаров, то олени бы все разбежались по лесу».

Долгие годы работающая у хантов Надежда Лукина подчеркивала своеобразный рациональный смысл увещеваний одушевленной ими природы. Так, они, обращаясь к бытовым предметам, просили их служить дольше, а гром пройти стороной, что лучше и для него, и для людей. «При устройстве временного жилища зимой, когда требуется наломать веток на подстилку, человек объясняет дереву: „Не могу же я спать на снегу!“» Ханты, как и селькупы, строго следили за соблюдением сроков охоты. Во-первых, весною она запрещалась в тех местах, где имела место осенью. Во-вторых, не допускалась охота на отельных маток и молодушек, а на пушного зверя и в период его линьки. «Как крестьянину, — писал В. В. Васильев в 1929 году, — не придет в голову снять недозревший хлеб, так и туземец не бил раньше „невыходную“ пушнину». Природоохранительные функции были стихийно заложены в сакральных запретах на добычу тех или иных животных в определенных социальных коллективах. В одних группах не разрешалось есть щуку, в других — убивать летучую мышь, и таким образом стихийно регулировалось сохранение разных видов.

Ханты прекрасно ориентировались на местности. Бывало, охотничья тропа уводила их с Ваха на Таз, в енисейскую тайгу, на расстояние до 1000 километров, но они всегда легко возвращались домой, а если оказывалось, что охотник заблудился, он был спокоен, присаживался на корточки, разравнивал снег или землю, брал прутик и восстанавливал свой маршрут от дома к этому месту. Память у охотника блестящая, он запоминал все главные ориентиры и спокойно возвращался. Если приезжие, как о них говорили, с материка пользовались главной водной магистралью, имевшей тенденцию постоянно отклониться, изогнуться, разделиться на протоки, то хант, будучи с реками и водоемами на «ты», спрямлял путь, пользуясь боковыми притоками, а то и волоком.

Волок — это когда вы свою утлую лодку-долбленку тащите посуху, чтобы перейти из одной речки в другую, из одного озера в другое. Неудивительно, что, выйдя из дому с хантом в одно время, на установленное место вы (на современных видах транспорта, по основной магистрали) прибываете много часов, а то и дней спустя после ханта. Неудивительно поэтому и существование самого чуда «таежного телеграфа». Вы еще в пути, вы никогда не были в том месте, куда направились, а о вас уже знают. Как, почему, откуда? Да вот так — кто-то выехал из того же места, где вы были, и двигался далеко впереди вас, сообщая о вас встречным как об одной из новостей.

Охотник должен знать много: и какая будет погода, каким будет «урожай» зверя, какой — вода. Ему было известно многое и о полезных свойствах растений. Как ханты легко пользуются дарами природы, писал в 1882 году Б. Шостакович: «Все, что составляет здесь промысел, все, что является здесь первой необходимостью для человека, на какой бы ступени развития он ни стоял, — все это создание инородческого ума… У ясашного нет веревки, он достанет тонкий корень кедра или сдерет заболонь черемухи — саргу; нет угля, он наберет особого, обратившегося в торф пучерсаду, отлично заменяющего трут и угли; нет трута, он найдет нарост на березе, чагу, заменяющую также кирпичный чай; нет полотенец, он настружит черемуховой заболони и ею вытирается…»

Заболеет хант, поранится хант, он вновь обратится к природе, и она даст ему медвежье сало и пареный ягель, чтобы снять ревматическую боль в суставах. Расстроится желудок — ешь сушеную смородину или кедровые орешки вместе с шелухой. Рану покрывали тонкой берестой и засыпали толчеными ракушками.

Так же прекрасно были осведомлены о возможностях природы и ее ресурсах дальневосточные и чукотские рыболовы и охотники на морского зверя.

Рыболовы Амура и Сахалина до малейших подробностей, до каждой нерестовой ямы знали водоемы, где промышляли. Зная повадки различных видов рыб, они легко могли сказать, где и какая рыба находится в данное время года, суток, что определялось уровнем воды, ее течением, силой ветра в солнечную или ненастную погоду. По направлению ветра они могли предсказать силу шторма в море и направление при этом движения рыбы и морского зверя, известны были им и закономерности приливно-отливного движения.

Прекрасный полевой этнограф, выдающийся основатель ленинградской школы Андрей Александрович Попов писал: «Каждое сложное орудие охоты является отражением комплекса различных знаний человека. При выделке каждого орудия учитывались специфические географические условия, привычки животных и, наконец, находили практическое применение законы механики». Если бы человек сам не считал себя творческой личностью, а только надеялся на духов, то он бы никогда не стал человеком.

Так, у эскимосов и береговых чукчей до появления в конце XIX века железных однотипных наконечников выбор тех или иных форм наконечников в каждом конкретном случае зависел от вида животных, от места их обитания или места их промысла.

Знаменитые еще с древнеберингоморских культур поворотные костяные гарпуны, бытующие и у современных эскимосов и чукчей, — изобретение соответствующей экологической ситуации. Поворотный гарпун распространен в северной части Тихого океана, где практиковалась охота на открытой воде с большим количеством плавучего льда, у полыней, на кромке припая: на Чукотке, Сахалине, на побережье Охотского моря. Дело в том, что торчащий из тела животного наконечник простого гарпуна с привязанным к нему линем легко обламывался о кромку льда и саму льдину, когда подраненное животное ныряло под лед, пытаясь уйти от охотника. Поворотный же гарпун глубоко закреплялся в теле животного, а на поверхности оставался только один линь — он легко мог тоже уйти под лед.

В охоте на ластоногих, особенно моржей, использовали метод хлопушки, который хорошо описал основоположник русской советской этнографии Владимир Германович Богораз. По воде хлопали специальными пластинами из китового уса. Звуки от таких ударов напоминали сигналы, издаваемые касатками во время нападения на моржей. Моржи готовились к отражению атаки и опускали головы в воду. Охотники же тем временем подплывали к стаду на близкое расстояние и прицельно бросали гарпун. Конечно, с появлением огнестрельного, особенно нарезного, оружия охотиться можно было и с больших расстояний, но довольно часто прицельный полет пули сражал моржа, и он уходил под воду быстрее, чем охотники на лодках успевали подплыть к нему. Охота традиционная, с хлопаньем пластинами китового уса, продолжалась до начала 30-х годов нашего века.

Знать природу, ее условия было необходимо не только охотникам, рыболовам и собирателям Севера и Сибири, но и тем народам, которые занимались оленеводством — самым прогрессивным занятием в высоких широтах, самой оптимальной хозяйственной деятельностью и в наши дни.

В традициях оленеводства в европейской и азиатской, включая чукотско-камчатскую, тундре главным элементом народных знаний, рационального народного опыта было знание как природных условий выпасов и перекочевок, так и природы самих оленей.

Олени круглый год содержались и содержатся на подножном корму. Подкормка их в хозяйствах кочевников прежде никогда не практиковалась, нынче же в европейской части, особенно у коми-ижемцев, она иногда бывает.

В течение года в европейской части оленеводы со своими стадами совершали сезонные перекочевки: весной, примерно с марта, — к северу, нередко до самого берега Ледовитого океана, где животные меньше страдали от комаров и мошки, осенью, с августа, — обратно к югу, к границе лесов, где олени, укрытые от холодных зимних ветров, без особого труда добывали корм из-под рыхлого снега.

В азиатских тундрах, где перекочевки — время их начала, маршрут, так же как и в Европе, выбирают самые знающие, почтенные люди, пути кочевания определяются по четырем категориям пастбищ: зимние, с незначительным снежным покровом, чтобы легко добыть мох, весенние, летние и осенние, изобилующие травой, которой питаются олени. Могут быть и были перекочевки как бы по замкнутому кругу протяженностью в один конец до 200 км и более. Весной стада перегоняются вверх по течению рек в горные районы или тундру, где меньше комара и мошки, которые изнуряют оленей и препятствуют повышению их веса. Стада пасутся здесь все лето. В начале осени начинается движение в обратном направлении — к побережью Охотского моря, на зимние пастбища. Если европейским оленям зимой было теплее в зоне лесов, то азиатским (особо камчатским и чукотским) — на побережье, омываемом теплыми течениями.

При весенних перекочевках пастухи европейских и азиатских стад выбирали специальный маршрут, защищенный от резких холодных ветров, чтобы разделить стада на маточные и стада самцов и обеспечить успешный отел важенок.

Прекрасно различая оленей по возрасту и зная, что´ в физиологии животных соответствует данному возрасту, оленеводы проводили успешное лечение животных. Традиционно производился ежедневный осмотр оленей, лечение копыт, весной проводили кастрацию, отпиливали верхние ветви рогов самцов перед гоном (в конце лета — начале осени), с тем чтобы они не повредили друг друга в брачный период.

Рациональным навыкам в хозяйственной деятельности, в организации домашнего быта народы Севера и Сибири обучались с детства. «С детства, — пишет видный исследователь европейских оленеводов-ненцев Людмила Васильевна Хомич, — оказываясь лицом к лицу с суровой северной природой, ненцы вырабатывали навыки ориентировки в самых разных условиях, заимствуя опыт у старших. По сочетанию самых разных примет они учились находить нужное направление, используя уже накопленные до них знания в области географии, естествознания, астрономии. Ненцы, как и другие народы, хорошо ориентировались по звездам, знали некоторые созвездия и их местоположение относительно стран света в разное время года.

Зимой находили дорогу по снежным застругам, которые от преобладающих ветров в тундре всегда располагаются, как правило, в одном направлении. Охотник или оленевод, отправляясь в путь, замечал, под каким углом к застругам он выезжал из дому, а затем уже на всем протяжении пути придерживался определенного направления. Он также обращал внимание на кусты, торчащие из-под снега: с подветренной стороны на них нависают ледяные сосульки, по ним легко держать верный путь. По следам санок и оленей каждый ненец мог легко сказать, сколько было санок и оленей, когда и куда поехали! В метель, чтобы не сбиться с дороги, ненец останавливался, замечал направление. И после непогоды, когда все окрест покрыто снежной первозданной пеленой, он сравнительно легко добирался до места назначения. Жители тундры обладают очень хорошим зрением, на большом расстоянии они могут различить ничтожную возвышенность и сделать ее ориентиром для выбора направления движения оленей.

Проезжая по малознакомой местности, ненцы обычно обсуждали друг с другом пройденный путь с приметными знаками, вспоминали, кто и что говорил, из уже бывавших здесь. Чтобы следующий караван легко находил дорогу, втыкали в снег или землю прутики, наклоненные в нужном направлении. Для указания места поселения или стойбища на ближайшей возвышенности в землю втыкали хорей — палку-шест, которым погоняют оленей, с привязанной на его конце белой шкурой. Шкура видна издалека и помогает идущим следом найти путь к стойбищу».

В суровых условиях тайги и тундры, в ледяных водах арктических морей только усилия всего коллектива, только коллективные опыт и знания делали человека способным не только выжить, но и существовать в столь экстремальных условиях, надеясь, возможно, на помощь духов, но все-таки не очень. Залогом выживания были прежде всего общественная практика и передача опыта подрастающим поколениям.

Весьма интересно о процессе приобщения детей в наше время к труду оленеводов в условиях севера Дальнего Востока рассказал в полевых отчетах Александр Спеваковский: «Обучение навыкам производственной деятельности осуществляется постепенно и начинается обычно уже в раннем детстве. Здесь оленеводы, как правило, летом забирают своих детей из детских садов и интернатов, где они живут на полном государственном обеспечении, в бригады. Все лето дети вместе с родителями проводят в оленьих стадах, участвуют в перекочевках, помогают в других видах работ оленевода.

Самые первые сведения о делах и жизни оленевода дети получают, наблюдая летом за родителями, из рассказов старших, забавляясь с игрушками, которые делают родители. Детские игрушки — фигурки оленей, лошадей, собак, изготовленные из дерева или рога, — дополняются игрушечными арканами, хореями, чумами и другими предметами оленеводческого быта.

В большинстве детских игр оленеводов используется аркан — необходимая часть снаряжения каждого пастуха, которым он обычно очень дорожит. Аркан, уже побывавший в употреблении или новый, вручается мальчику, признанному совершеннолетним, отцом или старшим братом. Смысл большинства игр с арканом — овладение техникой его набрасывания на рога оленя с целью отлова животного, выработка необходимых реакций и координации движений. Для игры и тренировки используют ветви лиственницы или настоящие оленьи рога, которые играющие держат над головой, изображая оленя. У эвенков играют, разделившись на две группы: „петухов“ и „оленей“, или накидывают аркан на рога, которые тянут за ремень по земле. У тех же эвенков есть и такая игра: к длинному шесту прикрепляется ремень с небольшим куском дерева на конце. Шест сильно вращают, и надо набросить аркан на деревянную чурбашку. Кто набросит первый, тот и победит.

А разве не помогали воспитать выносливость и ловкость, так нужные оленеводам, игры — бег наперегонки, езда на оленях, прыжки в длину и высоту. А разве не примечательны особые игры девочек — установка чума или подготовка каравана к перекочевке, когда девочки раскладывают разные по форме и цвету камни в строгом порядке аргиша?»

Собственный опыт, приобретенный через игру и воспитание, опыт многих поколений делали человека деятельным, способным поспорить с самой природой. Чем больше было знаний о действительности, чем шире был охват явлений, событий, происходящих в природе и обществе, поддающихся рациональному осмыслению, тем больше сужалось поле для действия иррациональных, фантастических представлений.

И все-таки сколь бы ни была красочна палитра традиционных верований, породивших и «полисные», и мировые религии, все же тенденция человеческой истории была однозначна — к самосовершенствованию человека, к его полной и окончательной сапиентности — разумности, не оставляющей ничего не познанным, не понятым в нормальных объективных категориях.

Человек за те 2–3 миллиона лет, что живет на Земле, был и гомо инстинктивус — человеком инстинктивным, и гомо хабилиус — человеком умелым и, наконец, Гомо сапиенс — человеком разумным. Природа наделила человека разумом, значит, она была уверена, что он им воспользуется для познания истины, а не для утверждения простой веры в истину.